Tag Archives: Наталья Вовси – Михоэлс

Наталья Михоэлс о 1937 годе

2019-01-13 13:38:00

“Отречение от близких становилось реальным фактом”. Дочь Соломона Михоэлса Наталья о 1937 годе

Наталья Соломоновна Вовси-Михоэлс (1921—2014) – театровед, дочь театрального актера и режиссера Соломона Михоэлса (1890-1948), автор книги «Мой отец Соломон Михоэлс» (1997). Текст приводится по изданию: Вовси-Михоэлс Н. Мой отец Соломон Михоэлс. Воспоминания о жизни и гибели. – М.: Возвращение, 1997. – 237 с.ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ГОДНаступил тридцать седьмой год. Увлекательные беседы во время наших ночных посиделок стали прерываться тяжелыми паузами — прислушивались к каждому неожиданному шороху на лестнице. Толпа гостей заметно поредела, и, когда папа сообщал по телефону: «Мы идем», ни о каких двадцати четырех и даже двенадцати тарелках не могло быть и речи. Отец не уходил к себе вниз, боясь, что за ним придут и нам не удастся попрощаться. Мы сидели, ужинали и разговаривали, как обычно, но обострившийся слух наш был постоянно прикован к входной двери и при каждом стуке мгновенно воцарялось молчание. Ежедневно приходили известия о все новых и новых арестах друзей и знакомых. Напряжение усиливалось, попытки поддержать непринужденную беседу терпели фиаско, фразы повисали в воздухе. Даже Ася, подавленная событиями, на время утратила вкус к развлечениям, и, если не было спектакля, они с папой целые вечера просиживали наверху.

Как-то за довольно ранним ужином, протекавшим в тягостном молчании, папа потребовал бумагу и стал что-то деловито писать. Через пару минут он положил перед нами листок и попросил каждого расписаться. Бумага гласила: «Сей ужин съеден в ночь на 24 октября 1937 года. Настоящим выносим благодарность Нине, которая своим кашлем оживляла шумную беседу во время ужина». Но иногда нервы сдавали и при очередном стуке двери часа в три ночи папа звал меня в коридор и, весь как бы напружинившись, произносил: «Ну вот, кажется, идут…» В один из таких вечеров он попросил меня не отрекаться от него, если его заберут. «Да ты что, папа!» — с ужасом выдохнула я и уткнулась ему в плечо. Так мы и стояли у входной двери в ожидании стука или звонка. Но тогда его время еще не пришло.

Эта папина чудовищная просьба «не отрекаться» от него не была случайностью. И уж меньше всего он мог предположить, что я так могу поступить. Но отречение от близких становилось реальным фактом биографии многих незрелых умов. Школьников учили следовать примеру доблестного героя-пионера Павлика Морозова. Именем юного доносчика назывались школы, улицы, Дома пионеров. У всех нас постепенно опрокидывалось сознание. Естественное, казалось бы, явление — поддержка близких в минуту опасности — становилось подлинным героизмом. Фраза, сказанная отцом, была данью времени. А. Солженицын, по-моему, очень точно отметил: «…именно этот год сломил душу нашей воли и залил ее массовым растлением».

Я училась тогда в седьмом классе, и всех нас из пионеров переводили в комсомол. Перевод совершался автоматически, с соблюдением единственной формальности — от каждого требовалось заявление с просьбой о приеме его в комсомол. Как раз в эти дни мы решили всем классом собраться на квартире одного мальчика, родители которого были арестованы. Назавтра меня вызвал к себе секретарь школьной комсомольской организации.
— Вот ты, — сказал он мне, — в комсомол собираешься, а у тебя друзья — дети репрессированных родителей. Ты сначала подбери себе друзей, а потом мы тебя и в комсомол примем.
И он протянул мне мое заявление.
— Я не выбираю себе друзей по этому признаку, — ответила я и, порвав заявление, вышла из кабинета.
И тут лишь я поняла, что наделала. Шутка ли сказать — порвать заявление в комсомол!
Надо немедленно бежать к папе! Меня охватил настоящий страх, колени дрожали, ноги стали ватные, я с трудом тащилась на Малую Бронную. Страх был так велик, так всепоглощающ, что в первые минуты мне показалось, что в голове все помутилось, мысли путаются. И даже такой само собой разумеющийся вопрос — кто же донес на меня? — не пришел в голову. Узнала я об этом много лет спустя от своей соученицы.

Путь до Малой Бронной показался мне бесконечным. То я видела, как меня в наручниках тащат вниз по лестнице, то рисовался арест отца, которого обвиняют в нелояльном воспитании дочери, и я начала трястись, что меня еще, чего доброго, оставят на свободе, а заберут как раз его. Добравшись кое-как до театра, я первым делом осмотрелась, нет ли поблизости «черного ворона». Машины не было, а в окне кабинета я заметила папу. Целого и невредимого! Когда я, задыхаясь, влетела к нему в кабинет, то после совершения традиционного поцелуйного обряда — так уж у нас было заведено: сколько бы раз в день мы ни встречались, папа всегда целовал нас в обе руки и щеки, а мы его в правую руку и лоб — он спросил, что со мной стряслось.

Я жестом показала то ли на стенку, то ли на телефон — знакомый каждому советскому человеку условный знак, означающий, что кто-то может услышать. Папа понимающе кивнул, и мы вышли из театра.
— Мы пойдем в кафе, там меня ждут Тышлер и Левидов. А по дороге ты мне все расскажешь.
Мы медленно шли по Горького в «Националь». Я в сотый раз повторяла свой рассказ, а папа все переспрашивал: «А он что сказал?», «А что ты сказала?», «Неужели взяла и порвала?» — и, улыбаясь, удовлетворенно кивал головой.
Усевшись за столик с Тышлером и Левидовым и заказав кофе с коньяком, он обратился к своим друзьям со словами:
— Давайте выпьем за мою дочь. Она совершила сегодня акт гражданского мужества.
Все торжественно выпили. Я сияла от гордости. Однако, в чем состоял этот «акт», он никому, даже Асе, не рассказал. Время вынуждало к скрытности. Кто смел открыто высказывать свои взгляды? Даже жене. Даже детям.

В те годы мы отдавали дань времени тем, что не ложились спать в ожидании ареста. Спустя десять лет, в сорок седьмом году, отец, не таясь (не потому, что можно было, а потому, что уже иначе не мог), открыто протестовал против Нининого вступления в комсомол. Один из аргументов меня потряс: «Ты еще поплатишься за это!» Что значит поплатишься? Однако и это пророчество отца сбылось. В 1953 году после сообщения ТАСС об «убийцах в белых халатах» Нину выгнали из комсомола за «активное сокрытие антигосударственной деятельности отца». Решение вынесли на высочайшем форуме — собрании городского комитета комсомола, так как более низкие инстанции не хотели «с этим связываться». Мы были парии, «неприкасаемые».

У Надежды Мандельштам я прочла, что лето тридцать седьмого года они с Осипом Эмильевичем жили «на деньги, полученные от Катаева, Жени Петрова и Михоэлса». Этого я не знала, но, в принципе, как ни старался отец скрыть от нас свое отношение к происходящему, его поведение было весьма красноречивым. Зимой 1937 года сняли с должности директора ГОСЕТа Иду Лашевич. Ида Владимировна была женой известного коммуниста, посаженного по обвинению в меньшевизме, ревизионизме, троцкизме и прочих смертных грехах. Кругленькая, розовощекая, суматошная Ида Владимировна тоже была коммунисткой, что и способствовало ее назначению на место директора театра — не члены партии не могли занимать подобную должность.

Отец уже прекрасно понимал, что механизм срабатывает по неизменной схеме: увольнение — исключение из партии — арест, поэтому в день, когда уволили Иду Лашевич, отец вернулся из театра сумрачный и молчаливый. Наспех поужинав, он сказал, что уходит и не знает, когда вернется. Пришел он около четырех утра. На следующий день повторилось то же самое. Так продолжалось больше недели: чернее тучи уходил он после спектакля и возвращался лишь под утро. Я ничего не спрашивала. А спустя дней десять он тихо сообщил мне: «Взяли Иду Лашевич. После того, как я ушел». И тут он рассказал, что сразу после увольнения он отправился к ней домой. Лашевичи жили в доме правительства на улице Серафимовича. Купив папиросы и водку, отец явился к ней со словами: «Я пришел к вам как мужчина к мужчине. Будем коротать ночь за приятной беседой, попивая и покуривая».

«Я боялся, — рассказывал отец, — что за ней придут, когда она будет совсем одна. Ведь это так страшно — уходить одному. Недаром говорят: на миру и смерть красна. Но мой расчет оказался неверным — я считал, что после четырех уже не приходят, а ее забрали в шесть утра». В эту ночь, после ареста Иды Лашевич, папа совсем не спал. Мы расхаживали с ним по длинному узкому коридору в квартире на Тверском бульваре. Отец курил одну папиросу за другой, главным образом помалкивал, а я разгуливала вместе с ним, совершенно забыв, что завтра в школу, что Эля, увидев свет в коридоре, может обрушиться на меня со скандалом, что уже светает… Меня переполняли гордость от папиного доверия ко мне и гордость за него самого — такого мужественного, благородного, совсем как герой повести «Один в поле не воин» Шпильхагена, которую я тогда читала. В эти минуты я не думала, что нам обоим после бессонной ночи предстоит нелегкий трудовой день. Мы были вместе, и мне все было нипочем. Единственный страх, который преследовал меня в годы самой ранней молодости, — это что папу заберут на улице и мы никогда больше не увидимся.

* * *
Но время шло. Уцелевшие, вернее, временно уцелевшие продолжали отстаивать свое право на «труд и подвиг». Композитор Прокофьев, встретив как-то Михоэлса, сказал: «Теперь нужно только работать. Только работать! В этом спасение!» В те годы, 1937—1938, Прокофьев еще мог найти спасение в работе, хотя официальный поход на искусство уже начался. В январе 1936 года в «Правде» появилась редакционная статья «Сумбур вместо музыки», разгромившая оперу Шостаковича «Леди Макбет», а вслед за этим была напечатана беспардонная критика его балета «Светлый ручей». С тех пор на долгие годы музыка Шостаковича оказалась под запретом как «формалистическая». Отбросив привычное ханжество, власти впервые выступили против не «соцреалистического» стиля в искусстве, начав с самого отвлеченного из всех видов искусства — музыки.

Прокофьева эта кампания почему-то не коснулась. Лишь в 1948 году его имя прозвучало рядом с именем Шостаковича в известном постановлении «О формализме в искусстве». Невзирая на государственные заботы, у товарища Сталина нашлось время собственноручно подписать приказ (!), запрещающий исполнение музыки композиторов-«формалистов» Шостаковича, Прокофьева и многих других. Барственного, надменного Прокофьева ежедневно вызывали на собрания Союза советских композиторов, где он подвергался критике со стороны наиболее безграмотных и бездарных коллег. Особенно усердствовал некто Захаров — специалист по частушкам и горький пьяница. Прокофьев сидел спиной к нему, не оборачиваясь, только шея его заметно багровела. Не выдержав травли, Прокофьев заболел тяжелой гипертонией. Инсульт следовал за инсультом. 5 марта 1953 года, в один день со Сталиным, Прокофьев скончался. Ему было 63 года. Это была та же медленная форма уничтожения, что и в случае с Таировым.

Взято отсюда

О связях Михоэлса с Беларусью читайте здесь 
Опубликовано 14.01.2019  13:10

В. Рубинчик. О Михоэлсе и Беларуси

Семьдесят лет назад погибли Соломон Михоэлс и Владимир Голубов (Потапов) – театральные деятели разной пробы. Двадцать первое столетие далеко забралось, и мало кто помнит даже первого: народного артиста, лауреата многих советских премий, руководителя Еврейского антифашистского комитета (1942–1948), etc. Регалии, по большому счёту, канули в Лету. Но живы художественные фильмы с Михоэлсом, исполненные им роли. В библиотеках, в том числе электронных, – множество посвящённых ему книг.

Скорее всего, в эти дни будут снова и снова прокручиваться события января 1948 г., когда Михоэлс и Голубов приехали из Москвы в командировку, пошли в гости, а затем… Читайте Игоря К., который ежегодно публикует в местных СМИ практически одну и ту же статью. Создан у нас и квазидокументальный фильм об убийстве («ликвидации») москвичей в Минске. В рассказах о зловещей «даче Цанавы» что-то есть, но вся правда откроется лишь вместе с архивами МГБ-КГБ.

Когда-то писал уже, что не хотелось бы связывать «белорусские страницы» из биографии великого артиста исключительно с его гибелью. Было же, в конце концов, участие С. М. в довольно курьезной ленте «Возвращение Нейтана Беккера» (1932), выпущенной кинофабрикой «Савецкая Беларусь». До того Михоэлс блеснул в кинофильме «Еврейское счастье» (Госкино, 1925).

На фото 1930-х гг.: справа – С. Михоэлс, рядом И. Харик

Объективно рассуждая, звуковому «Возвращению…» с его соцсоревнованием и «непрерывкой», годом раньше воспетой Изи Хариком, до немого «Еврейского счастья» далековато… Вот как оценила рецензентка «Літаратуры і мастацтва» (19.11.1932) роль Беккера-старшего: «доминирующая часть фильма построена на длинных диалогах, при этом – слово в диалоге взято… усложненно, с заиканием (Михоэлс). Это делает неузнаваемым и без того деформированный звук, и слово не доходит до зрителя». Другие критики 1930-х годов подчеркивали, что Михоэлс играл в театральной манере, но вполне удачно. Тем не менее в другом «еврейском» фильме белорусской киностудии – «Искатели счастья» 1936 г. – С. М. не снялся, а выступил лишь в качестве консультанта. Может быть, уступил главную роль другу-напарнику – Вениамину Зускину…

С. Михоэлс и В. Зускин в «Короле Лире». Зарисовка В. Тарасовой, 1942

Сейчас разговор пойдет не о кино, а об основной сфере приложения сил артиста – о театре.

Покойный ныне архивист Виталий Скалабан в свое время отыскал документы, из которых следует, что в 1927 г. Совнарком БССР планировал послать Михоэлса на лечение в Германию. Не так давно Людмила Рублевская сообщила об этом в газете «СБ» и прокомментировала: «Причину такого решения Виталий Владимирович усматривал в том, что ГосЕТ (еврейский театр) планировалось сделать филиалом Первого белорусского драматического театра, нынешнего Купаловского».

На самом-то деле московский ГосЕТ формально вошел в состав Белорусского академического театра еще в августе 1923 г. Доказательства? Статья «Прощание» в официальной газете «Звезда» от 09.08.1923, в которой написано буквально следующее: «Говорит тов. Балицкий. Его речь коротка. В конце он прочитывает постановление ЦИК’а Б. о присвоении еврейскому государственному Камерному театру (тогда им руководил будущий «невозвращенец» Алексей Грановский – В. Р.) звания секции Белорусского академического театра». Кто такой Антон Балицкий? Фигура в 1920-х годах «вполне официальная и со всех сторон официальная»; с 1921 г. – зам. наркома просвещения БССР, в 1926–1929 гг. – нарком (погиб 80 лет назад – sapienti sat). Не стал бы он врать, провожая московских артистов… Самого текста постановления ЦИК БССР я не видел, но я и скориновских изданий Библии не видел, а они есть 🙂

Надо сказать, что гастроли московского Камерного театра в Минске-1923 освещались в прессе весьма подробно. Одна из причин заключается в том, что «доморощенный» белорусско-советский театр находился лишь в процессе становления, и зрелищ минчанам в ту пору явно не хватало. В июле-августе о гастролях Грановского и его труппы (Михоэлс, Зускин, Штейнман…) газета «Звезда» сообщала чуть ли не каждый день, главным образом при помощи таких объявлений:

В силу малодоступности за пределами крупных библиотек газет 1923 г. приведу также отрывки из отзывов минчан на постановки москвичей. Но сначала – анонс, особенности орфографии сохранены:

* * *

Сегодня в четверг 19 июля состоится в гостеатре 1 концерт еврейской камерной музыки, устраиваемый госуд. евр. Кам. театром. В программе произведения новых еврейских композиторов – Иосифа Ахрона, Александра Крейна и др. Исполнители – солисты московских академических театров: Л. Пульвер (скрипка), Д. Огронович (скрипка), Л. Березовский (виолончель), И. Куклес (англ. рожок), А. Володин (кларнет).

Новая еврейская музыка в последние годы достигла громадных успехов и некоторые ее представители, как Иосиф Ахрон, заняли видное место в европейской музыкальной жизни.

В пятницу 20 июля в 3 часа дня ГЕКТ устраивает спектакль для минских детей. Пойдет «Колдунья» в несколько измененной редакции, по образцу детских спектаклей в Москве.

В Минске ГЕКТ покажет еще 2 работы: «Уриэль Акоста» и вечер еврейской пляски, евр. народной песни, шаржев и пародий…

* * *

И вот С. Гурвич живописует вышеупомянутый вечер, сиречь карнавал:

– Комедианты Камерного театра «забавляются».

А когда же они не «забавляются»? А «Колдунья»? А «200000»? Хороша драма, глубока трагедия.

– Тут, должно быть, они уж совсем с ума сойдут. Давай посмотрим, – рассуждает немижский со своей «дамой сердца» у кассы театра, и покупает два билета.

А там в жаркую схватку пустилась группа комсомольцев, рабфаковцев и евпедтехникумцев.

– В Москве этого еще не показали. Нам преподносят всё раньше, чем Москве. И «200000» для нас раньше приготовили.

– Для НЭПа, говорят, на этом вечере приготовлен хороший подарочек, совсем их сегодня поджарят…

Билеты заготовлены, пустились на верхний этаж (рады бы в партер, да карман не пускает)…

Михоэлс ведет карнавал.

Несколько слов, раз’ясняющих значение карнавала.

Семья Немижских плохо в них разбирается, а потому и слушать не дает.

– Пусть себе и карнавал, но нельзя же так издеваться над самым святым, что есть на земле!

– Делайте, что хотите, но не помещайте влюбленных в бочке! – нервничает влюбленная дама с Богадельной.

А комедианты в ус тебе не дуют…

Знай себе, хлопают крышкой над бочкой…

Сильно заерзал на местах буквально весь Нэп, который был в театре, при исполнении «Хсидише Марсельезе».

Эту «Марсельезу» многие знают, ее напевают, но увидеть воочию эту «армию» под предводительством командарма Михоэлса, кто мог этого ожидать?!

Величию «армии» нет конца… До этого додуматься могут только комедианты Камерного театра!

«Хцос» Пульвера буквально очаровывает.

Очень понравился коротенький экспромт Зускина: «Еврей из Немиги смотрит в Камерном театре «Колдунью»»…

* * *

Некто Л. Н. (вряд ли Толстой) о спектакле по мотивам Гольдфадена:

Трудно говорить об отдельных исполнителях, т. к. в «Колдунье» вся сила постановки – не в игре отдельных актеров, как бы талантливы они ни были. Но всё же нельзя не отметить яркий сочный талант Михоэлса (Гоцмах) и молодого даровитого актера Зускина (Бобе-Яхне), Штейнмана (Маркуса) и т. д. Следует еще отметить искуссного дирижера Л. Пульвера.

* * *

Дальше – фрагменты заметки «Прощание», из которой я и взял информацию о включении ГЕКТ’a (Госекта, а с 1925 г. – Госета, т. к. в том году театр перестал называться «камерным») в Белорусский академический театр, нынешний Национальный академический театр имени Янки Купалы, на правах секции:

7-го [августа] вечером был последний прощальный спектакль еврейского Камерного театра.

Собралось молодежи видимо-невидимо. В зале шум. Чувствуется возбуждение.

Уезжает Камерный театр, который взбудоражил жизнь нашего города, дал нам столько ценного и дорогого.

Начинается спектакль. Зрители вновь переживают виденные несколько раз «200 тысяч». Играют с редким под’ёмом…

Но вот и оффициальная часть. Все артисты во главе с тов. Грановским на сцене. Тов. Грановского окружают представители ЦИК’а и организаций, преподносящие свои адреса и приветствия еврейскому государственному Камерному театру…

Тов. Грановский говорит о том, что здесь в Минске Госект впервые столкнулся с тем зрителем, для которого и была проделана колоссальная работа театра. Он признается, что ехал сюда с боязнью, что театр не поймут и не смогут воспринять. Но оказалось, что работа проделана не даром, рабочий понял и воспринял.

– Вы боролись с оружием в руках, – говорит тов. Грановский, – мы – в пестрых тряпках, но все мы боролись за одно – за Великую Революцию.

С. Михоэлс, А. Грановский, А. Балицкий

* * *

Публикации свидетельствуют: труппа Грановского устроила в Минске нечто вроде «советского кабаре», импровизировала, насмехалась над «нэпманами» за их же деньги 🙂 Поездка на четыре недели в провинциальный по меркам раннего СССР город была вполне объяснима и оправдана: в Москве имелись замечательные театральные традиции, но евреев, которые активно пользовались идишем, в частности, могли оценить шутки, пародии, каламбуры, насчитывалось не так уж много. В большом городе еврейская молодежь стремилась к ассимиляции, а в Минске, где евреи составляли почти половину (по переписи 1926 г. – 53700 жителей из 130000, причем девять десятых евреев-минчан владели родным языком), живая идишная культура воспроизводилась до Великой Отечественной войны. Молодой театр, свергавший «идолов», нуждался в публике «нового поколения»… На этом же принципе был построен Белорусский государственный еврейский театр, официально открывшийся как раз в 1926 г.

Увы, не знаю достоверно, сколько раз после 1923 г. Соломон Михоэлс посещал БССР. Однако уверен: артиста всегда согревал не только официальный статус, но и воспоминания о фуроре, который его театр произвел в столице советской Беларуси. Кроме того, республика граничила с Латвией, а родной город Михоэлса – Динабург, он же Даугавпилс – находился совсем рядом с границей. Думать о гастролях в «буржуазную Латвию» в 1920–30-х годах не приходилось, и поездка на белорусские земли (до революции Динабург относился к Витебской губернии) являлась, наверное, своеобразным прикосновением к родине…

Удивительно ли, что Соломона Михоэлса тянуло в Минск? И нужно ли, говоря о связях его с Беларусью, зацикливаться на трагических событиях? Помнить их – дело другое.

Доски в память об артисте до сих пор нет – ни на здании театра им. Горького (постановление правительства № 322 от 03.03.1998 было заблокировано чиновниками), ни на иных минских сооружениях. Некоторым утешением служит тот факт, что в Купаловском театре до сих пор идет спектакль «Вельтмайстар акардэон» (в год постановки – 2015-й – он назывался «Другая сусветная»), в котором Зоя Белохвостик исполняет песню Марка Мермана «Памяти Соломона Михоэлса».

Вольф Рубинчик, г. Минск

12.01.2018

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано  12.01.2018  17:53

***

из фейсбука:

Елена Петрова 

Н. Вовси – Михоэлс, дочь Соломона Михоэлса, из воспоминаний :
“В Москве в зале Политехнического музея отмечалась юбилейная дата “дедушки еврейской литературы “Менделе Мойхер-Сфорима. Зал был набит до отказа. Со вступительным словом выступил Михоэлс, после чего они с Зускиным сыграли отрывок из “Путешествия Вениамина III”.
Своё выступление Михоэлс начал так: “Вениамин, отправившийся на поиск Земли Обетованной, спрашивает встреченного на пути крестьянина: “Где дорога в Эрец Исраэль ?”. И вот недавно с трибуны ООН прозвучал ответ на этот вопрос.”
Боже, что произошло с залом! Раздался буквально шквал аплодисментов. Люди вскочили со своих мест. Овации длились минут десять. Затем был показан фрагмент из 
” Вениамина”.
Назавтра, за два дня до Нового, сорок восьмого, года отец поехал на радио прослушать запись своего выступления. Вернулся встревоженный – запись оказалась размагниченной …
“Это плохой признак …”, – сказал он мне по-еврейски.
Через неделю он был командирован в Минск, откуда уже не вернулся.”

Роберт Фальк. Портрет Соломона Михоэлса.

 ***
Отзывы.
из фейсбука:
Zisl Slepovitch Дзякуй! Выдатны матэрыял.

13 янв. в 05:30
Zina Gimpelevich Цудоўны! Шчыры дзякуй, Вольф!

13 янв. в 13:35
Zisl Slepovitch Matthew ‘Motl’ Didner – פּראָביר עס צו לײענען. אַן אויסערגעװײנטלעכער מאַטעריאַל װעגן דעם ייִדישן טעאַטער אין מינסק, מיכאָעלס, זוסקין, ״קאָלדוניע״ א.אַ.װ. 
13 янв. в 05:06
Asya Abelsky любопытно, обратите внимание, как “.. Тов. Грановский говорит о том, что здесь в Минске Госект впервые столкнулся с тем зрителем,…. рабочий понял и воспринял.” Первый Университет в Минске открыли только на несколько лет раньше..
13 янв. в 07:14
по мэйлу:
Спасибо. Очень подробно. Посмотрел на фото Михоэлса и поймал себя на мысли – Боже, как Ролан Быков, у которого мать тоже еврейка, похож на него… (Владимир Купцин, г. Цфат)
Добавлено 16 янв. 11:09