Tag Archives: местечки Беларуси

ПОДБОРКА ОБ ИВЬЕВСКИХ ЕВРЕЯХ

*

От ред. Первый из нижеследующих текстов долгое время лежал в архиве нашего постоянного автора Юрия Тепера. В октябре c. г. Ю. Тепер рассказывал об И. Захаревиче, своём товарище по гексашахматным турнирам, выходце из Ивья: «Он собирал исторические материалы, в том числе и по истории местных евреев. Может, как-нибудь покажуего записи, хотя расшифровать их непросто».

Мы взяли на себя труд расшифровать записи, относящиеся, вероятно, к рубежу 1980-90-х гг., и приискали им заголовок. В то время ещё нередко применялось клише: «люди (жители) еврейской национальности». Впрочем, очерк по-своему интересен, так что будем рады, если автор откликнется на публикацию и лично примет нашу благодарность.

Следом за давними записями предлагаем вниманию читателей более новый текст о евреях Ивья, взятый из книги 2010-х годов. Итак…

*

Ивье и «люди еврейской национальности»

Ивье – старинный посёлок (в 2000 г. получил статус города – belisrael) в Беларуси. Первое упоминание о нём относится к 1520–1538 гг. В это время местечко входило в Великое княжество Литовское. Издавна на территории посёлка проживали русские, белорусы, татары, евреи и люди многих других национальностей.

Согласно архивным данным, первое упоминание о евреях в Ивье было в 1626 г. на Брестском сейме шляхты. Еврейскую общину на сейме представлял Мейше Ивьевский. В 1800 г. в Ивье было 545 жителей еврейской национальности, а в конце ХIХ в. – примерно 1650. Евреи составляли 42% всего населения местечка. Перепись 1938 г. даёт нам другие данные. Еврейское население составляло уже 76%.

Во времена Великого княжества Литовского все жители Ивья развивались в силу своих способностей и возможностей. Евреи и татары занимались земледелием, торговлей, ремёслами. Однако они не имели политических свобод, не избирались в сейм и не могли руководить территориальными единицами.

На начало ХХ века в местечке была одна большая деревянная синагога, но в 1929 г. после пожара её не стало. Позже были построены три новых.

После III раздела Речи Посполитой Ивье вошло в состав Российской империи. В это время евреев начали изгонять из деревень, а ранее они жили почти в каждой окрестной деревне. Так, в Борисовке было 23 дома, в семнадцати из них жили евреи. Их основным занятием было земледелие. В Бакштах было 4 еврейских семьи, в Николаево и Барово – 14, Купровичах – 9. Проживали евреи в Морино, Мишуковичах, Дудах, Красовщине. Были в округе и традиционно еврейские местечки – Субботники, Трабы, Липнишки. Евреям запрещалось продавать землю, им не разрешалось селиться в городах. Поэтому они вынуждены были проживать в местечках. Тут они находили себе работу, которой зарабатывали на хлеб. Евреи были портными, сапожниками, кузнецами. Занимались они и торговлей. В основном это были мелкие лавочки, но были и богатые. Большинство жителей еврейской национальности имели свой земельный участок и домашний скот. Этим они поддерживали жизнь своих семей. До 1939 г. на территории современного Ивьевского района проживало приблизительно 4300 евреев.

Недалеко от Ивья (2 км) находится деревня Стоневичи. Здесь в годы II мировой войны гитлеровцы уничтожили 2524 евреев. Всего же за годы II мировой войны погибло 4227 человек, 1703 были вывезены в Борисовское гетто и в Освенцим, и там уничтожены…

Иван Захаревич

ИВЬЕ (публикуется в сокращении по книге, изданной в 2017 г.)

Начало. Ивье известно в письменных источниках с первой половины XV в. как великокняжеский двор. В XVI в. Ивье было единственным из центров арианизма, существовала здесь типография и арианская школа…

В 1634 г. местечко состояло из Рынка, 3 улиц, 180 дворов. Войны середины XVII в. привели к резкому уменьшению населения: по инвентарю 1685 г. в Ивье числится заселенных дворов – 91, татарских домов в пригороде – 8.

С 1795 г. Ивьевщина оказалась в составе Российской империи. Ивье стало центром волости Ошмянского уезда Виленской губернии.

По сведениям 1864 г. в Ивье проводилось 7 ярмарок в год: 1 января, 2 февраля, 28 мая, 18 июня, 29 сентября, 1 ноября, 11 ноября. Еженедельные торги и базары: с 29 июня по 29 сентября по воскресеньям, с 29 сентября по 29 июня – по средам. Специализировались ивьевские ярмарки, главным образом, на продаже скота… В 1897 г. Ивье насчитывало 2828 жителей, 387 дворов, костел, часовню, синагогу, 3 еврейских молитвенных дома, мечеть, народное училище, аптеку, мельницу, 17 лавок, 4 корчмы. Ярмарки проводились 5 раз в год.

Здесь издавна живут татары, есть мечеть, построенная в 1884 г.

Евреи из Ивья. Первые сведения о евреях в Ивье встречаются в инвентаре 1685 года. Из 61 двора в 9 проживали евреи. Среди лиц Моисеевого вероисповедания были записаны: Исраиль, Иухим Шмайлевич, Иехиель Гошкевич, Абрам Мордухоевич, Шапшай, Гошко, Лейзер, Пейзель, Гиршель. Жили они на улице Новогрудской, которая переходила в Рынок.

Многие евреи занимались ремеслами. Среди них были портные, сапожники, кузнецы, плотники и канатники. Ремесленное управление Ивья в середине XIX в. возглавляли Янкель Зоселиович (портной), Нахим Гинзбург (кузнец), Шмая Блох (сапожник). Популярным занятием евреев был «питейный» промысел – производство и продажа алкоголя. По сведениям 1866 г. в местечке было 10 шинков и 4 корчмы. Некоторые ивьевские евреи пытались найти свою нишу в промышленном производстве. Янкель Левин, например, открыл в 1889 г. спичечную фабрику. Евреи были заняты в сфере медицины. В конце XIX в. вольнопрактикующим врачом был Лейба Флаум, а Ария Боярский занимался аптечным магазином.

Воспоминания Иегуды Лейба Блоха свидетельствуют о бедности, которую познало всё еврейское население Ивья:

«В моей памяти запечатлелись рассказы о страшной нищете, в которой жили тогда евреи. Почти все благодарили Бога за то, что у них есть кусок хлеба и пару картофелин. Мой отец рассказал историю о том, что когда он был мальчиком и один раз шел домой из хедера со своими друзьями во время Хануки, то увидел, как из везущей картофель телеги упало несколько картофелин. Ребята положили мерзлый, наполовину испорченный картофель в карманы, и радости в домах не было края, так как появилась возможность приготовить свежий картофель. Зимой дома не отапливались, так как мало кто мог позволить себе «роскошь» покупать дрова. Целый год они носили одни и те же, постоянно перешиваемые тряпки. Глубокая вера давала силы для тяжелых условий жизни. Люди были бедны, но не несчастны» (по «Книге памяти общины Ивье» – «Sefer zikaron li-kehilat Ivye», Тель-Авив, 1968).

Перед Второй мировой войной в местечке работала семилетняя школа «Тарбут», преподавание в которой велось на иврите. Еврейские и татарские дети учились в польской семилетней школе. Евреи Ивья имели свой театр и футбольную команду.

В центре города была синагога, построенная в XVIII в., а неподалеку, в западном направлении, находилось старое еврейское кладбище. Здания синагогального ансамбля уцелели до наших дней.

Выдающиеся люди. В Ивье родился Хаим Озер Гродзенский (1863–1940) – галахист, религиозный и общественный деятель, духовный лидер литовского ортодоксального еврейства, главный (неофициальный) раввин Вильнюса. Его именем названа центральная улица израильского города Петах-Тиква.

Ул. Хаим Озер. Фото В. Рубинчика (июль 2017 г.)  С 2019 г. площадь с фонтаном носит имя Д. Трампа – belisrael

Среди известных уроженцев местечка также Шахно Эпштейн (1881–1945) – общественный деятель, публицист и литературовед. Был главным редактором харьковского журнала «Ди ройте велт» (идиш – «Красный мир»). В 1942–1945 гг. служил ответственным секретарем в Еврейском антифашистском комитете.

Вторая мировая война и Холокост. В сентябре 1939 г. Ивье вошло в состав БССР (формально это произошло несколько позже; в октябре 1939 г. Верховный Совет БССР постановил принять Западную Белоруссию в состав БССР, а 02.11.1939 присоединение было утверждено законом СССР – belisrael). С 29 июня 1941 г. до 7 июля 1944 г. Ивьевщина была оккупирована немцами. В феврале 1942 г. в городе было создано гетто, в которое было переселено 3 тыс. человек. Акцию по уничтожению в Ивье провели 12 мая 1942 г. После войны при вскрытии массового захоронения в окрестностях дер. Стоневичи на южной опушке леса были обнаружены тела 2524 человек. Судьба остальных неизвестна.

Четыре семьи из Ивьевского района были удостоены почетного звания «Праведник народов мира».

Следы присутствия. Из ивьевского синагогального комплекса сохранились два здания (ул. 1 Мая, дома 9, 11), в одном из которых сейчас размещается детская спортивная школа.

Здание синагоги в прежние и новые времена (источник: ivyenews.by, 2015 г.)

Уцелевшая еврейская застройка конца XIX – начала XX века представлена домами по ул. К. Маркса, 1 Мая, на Комсомольской площади. На одном из них сохранился фрагмент надписи на иврите с годом строительства по григорианскому календарю (1929 г.).

От еврейского кладбища в Ивье почти ничего не осталось, кроме фрагментов каменной ограды, а территория кладбища была частично застроена.

На братской могиле узников гетто, убитых вблизи дер. Стоневичи, в 1957 г. была установлена стела. Ежегодно 12 мая в Стоневичском лесу проводится День памяти еврейской общины Ивья и звучит поминальная молитва. В 1989 г. там был открыт мемориал, на котором выбиты слова поэта Арона Вергелиса. В 1994 г. на этом месте был поставлен спектакль американской балериной, хореографом и режиссёром Тамар Рогофф, дедушка которой выехал из Ивья в 1911 году.

Корни. После войны в Ивье проживали шесть еврейских семей. В одной из них выросла Тамара Бородач (Кощер), которая в течение многих лет была директором школы в городе Лида, а сейчас она проживает в Израиле. Она является автором международного проекта «Корни» и организует для евреев родом из Беларуси поездки в те места, где они жили, где погибли их семьи. В экспедициях, организованных в течение 25 лет в рамках проекта «Корни», приняли участие 2,5 тыс. людей…

В 2012 году был открыт памятник в честь дружбы и единства конфессий Ивьевщины – католиков, православных, мусульман и евреев.

Вид памятника с «иудейской» стороны (источник – ctv.by)

В городе также действует Музей национальных культур, единственный в Республике Беларусь тип музея, постоянная экспозиция которого посвящена истории и культуре многонационального города. Один из залов музея рассказывает об еврейской культуре.

Текст об Ивье для книги «Маршруты по штетлам» готовили

Инна Соркина и Тамара Вершицкая

Фото старого Ивья и дополнительную информацию можно найти здесь

Опубликовано 15.11.2019  13:51

Anna Avota. ЧАРОЎНЫЯ НАЖНІЧКІ

ЧАРОЎНЫЯ НАЖНІЧКІ

(сцэнарый па матывах яўрэйскіх казак)

Публікуецца ўпершыню

(С) Anna Avota * 2017 * myza.by

РЫЎКА, дачка краўца Берла, маці Шмуэля

ШМУЭЛЬ, бедны кравец

РЭБЕКА, сірата з Варшавы

ШЛЁМА, шынкар

ПЕСЯ, самая багатая гандлярка ў мястэчку

ГІРШ, сын Песі, марыць паступіць у віленскi балет

РЭЙЗЛ, цнатлівая сястра Гірша, дачка Песі

МАДАМ СОФА, гаспадыня адмысловага завядзенія

ЭТЛ і ЦЭЙТЛ, паненкі з завядзенія цёці Соні

ЧОРТ, у вобразе нямецкага Музыканта

ФІШЛ, мясцовы скрыпаль

МОЙША, дохтур

ЁЙСІФ, рэбе

У эпізодах: гараджане, суседзі, наведвальнікі шынка.

 

ІНТРА

У адным мястэчку жыў бедны кравец Шмуэль са сваёй маці Рыўкай. Кажуць, яе бацька Берл, дзед Шмуэля быў тутака найлепшым краўцом i працаваў за дзесяцёх, быццам нячысцік яму дапамагаў. А не стала Берла, то і сям’я хутка збяднела.

 

Сцэна I

Дзень. Дом краўца, дворык, плот ля завядзенія мадам Софы.

Шмуэль, яго маці Рыўка, суседзі, мадам Софа.

Шмуэль сядзіць ля дома з кавалкам тканіны ў руках, назірае за аблокамі, аб нечым марыць. Рыўка назірае за ім. Раптам хапаецца за сэрца.

Мама, вы крышачку захварэлі?

Не, Шмулік, ужо паміраю.

Рыўка дастае з гарсэткі скрутак.

Вазьмі нажнічкі твайго дзеда краўца Берла, мусіла аддаць іх табе ў спадчыну…

Шмулік разгортвае скрутак, там іржавыя старыя нажніцы.

Гэтыя нажніцы зробяць цябе самым багатым краўцом у мястэчку.

З вашае смерці, мама, я самы нешчаслівы ў гэтым мястэчку.

Ты будзеш самы шчаслівы, калі падбярэш скарб, які сам трапіць табе пад ногі.

Рыўка памірае. Шмулік спрабуе падняць, але не атрымліваецца.

Што робіць сапраўдны жыд, калі ў яго здараецца гора? Канешне, спявае ды танчыць.

Шмуэль танчыць ля хаты з кавалкам тканіны, да яго далучаюцца суседзі і выпадковыя мінакі. Аднекуль узнікае бутэлька гарэлкі і чарачка. Усе па чарзе п’юць у час танца.

Мадам Софа высоўваецца праз плот.

Пашчасціла таму заказчыку, чые грошы Шмулік зараз прапівае.

Шмуэль трымае ў руках скрутак, на якім падпісана “Замова для мадам Софы”, у скрутку два грошыкі. Аддае камусьці адзін грошык, забірае бутэльку, танец працягваецца.

 

Сцэна II

Дзень. Крама гандляркі Песі. Песя, яе сынок Гірш. Пакупнік.

Гірш прадае Пакупніку камізэлю, Песя прыглядвае за імі. Пакупнік мацае камізэлю.

Дзе, кажаце, пашытая?

У Парыжы.

А то далёка?

У Вільні былі?

Пакупнік трошкі ў сумневе.

Ну, вось Парыж у чатыры разы далей.

Што вы кажаце! Такая глухмень, і так шыюць!

Таму і каштуе.

Пакупнік адлічвае і аддае грошы, забірае камізэлю, сыходзіць. Гірш пералічвае грошы. Песя дапісвае нулік да цаны на камізэлі.

Чым вышэй цана, тым менш падобна, што той куцюр – Шмулік з нашага штэтла.

Ваша праўда, мама.

Маладзец, сынок, будзе каму прыглядаць за крамай, калі пайду да вашага з Рэйзл таткі.

Забірае ў Гірша пералічаныя грошы.

Але вы абяцалі грошы, каб я восенню паступіў у віленскі балет!

Гірш, не навадзі маме хваробу на галаву.

Я танцор, а не гандляр!

Песя хапаецца за галаву.

Ой,ой, ізноў зрабіў маме мігрэнь…

Песя прысаджваецца на крэсла. Гірш набірае са збана вады ў рот, пырскае на Песю. Навязвае ёй на галаву хустку, дае нюхаць солі.

Мо Рэйзл возьмеце замест мяне?

Твая сястра зможа прадаць хіба што сваю цнатлівасць. Але вось твой сябра Шмуэль…

Песя думае. Паглядае хітра.

Сынок, каб ты трошачкі дагаварыўся з ім, пакуль ён у жалобе… Шыць у нас на замову… За два грашы на тыдзень…

Гірш здзіўлены.

А як я з ім на такое дамоўлюся?

Песя адпівае са збана. Дае Гіршу грошык.

 

Сцэна ІІІ

Вечар. Шынок Шлёмы.

Шынкар Шлёма, Шмуэль, Гірш, Этл, Цэйтл.

Шмулік заходзіць у шынок, натыкаецца на Этл і Цэйтл. Хоча разысціся з імі, але трапляе то да бюста адной, то да зада другой.

Мадам пытаецца, калі мы можам забраць нашыя сукенкі.

Скажыце мадам, што заўтра.

У Шмуліка атрымліваецца праслізнуць між паненкамі, ён садзіцца ля стала. Разгортвае скрутак “Замова для мадам Софы” і дастае апошнюю капеечку. Кліча шынкара. Той нясе бутэльку і чарку, але бачыць капейку і ставіць толькі чарку. Шмуэль засмучаны, хутка выпівае. Дастае дзедавы нажнічкі. Шлёма глядзіць крыху пагардліва, забірае нажнічкі, налівае Шмуліку яшчэ.

Раптам побач садзіцца Гірш, кладзе ля нажнічак грош. Здаволены шынкар ставіць ім на стол бутэльку і яшчэ адну чарку.

Шмуэль радасны. Наліваюць.

Ну, за тваю маці Рыўку, Шмулік. Хай ёй добра жывецца на небе.

Хочуць стукнуцца чаркамі. Шлёма звяртае ўвагу.

Мо паны не будуць за нябожчыцу чокацца?! Чэрці на звон збягуцца.

Гірш і Шмуэль пераглядваюцца, здзекваюцца з шынкара.

У суботу не збягуцца.

А хіба чэрці шабат святкуюць?

А хіба чэрці не жыды?

Шынкар цішком плюе праз левае плячо.

Я і сам напалову гой, таму адна палова мяне ў шабат працуе, а другая адпачывае. Прасці госпадзі.

Гірш і Шмулік ужо трошкі весялейшыя.

Маці хоча, каб ты да нас наняўся шыць…

Шмулік ажыўляецца.

…за два грашы на тыдзень.

Шмулік пакрыўджаны, але робіць выгляд, быццам у філасофскім роздуме.

Не, прабач, Гірш, не пайду. Я ж вольная птушка. А вольныя птушкі за два грашы не спяваюць. Хаця б за чатыры.

Ды я й за дзесяць у краму не хачу! Ехаў аднойчы ў прыцемках з горада з таварам, гляджу, на дарозе мех валяецца. Спыніўся, падабраў. Цяжкі. А ў ім нешта сыпкае. Закінуў, вязу. Дай, думаю, хаця б паглялжу, што. Калі соль – то добра, але ж калі цукру цэлы мех, то прадам і паеду ў Вільню, паступлю ў балет, і хай маміна крама хоць згарыць! Адкрыў, лізнуў. А адтуль як выскачыць чарцяня і як зарагоча – Гірш, ты лізаў маю задніцу!

Шынкар пачынае зноў плявацца праз левае плячо.

Зусім здурнелі, чорта ў суботу ўзгадваць!

Дык субота пяць хвілін таму скончылася.

 

Сцэна IV

Вечар. Шынок Шлёмы.

Шынкар Шлёма, Шмуэль, Гірш, Чорт, Рэйзл – сястра Гірша (успамін).

Дзверы расчыняюцца і ў шынок заходзіць Чорт у выглядзе нямецкага Музыканта ў капелюшы, з інструментам. Спыняецца на парозе. Шынкар напружваецца. Вітаецца першым.

Шалом.

Ну, дапусцім, прывітанне.

Што пан будзе піць?

Паны ўсе ў Варшаве.

Шынкар не настойвае.

Музыкант, не здымаючы капелюша, садзіцца да Гірша са Шмулікам. Тыя разглядаюць незнаёмца.

Што адзначаем?

Памінкі па яго маці, Рыўцы.

Музыкант быццам нешта прыпамінае.

Не, не ведаў такую.

Музыкант замаўляе тры чарачцы для сябе, Гірша і Шмуліка.

Пэўна, харошая была кабета.

Ой, харошая!

Шынкар падае тры чаркі. Гірш са Шмулікам п’юць, Музыкант адпівае крышачку і недапітую ставіць. Дастае інструмент. Гірш са Шмулікам глядзяць на недапітую чарку.

Добрая была!

Душэўная!

Музыкант пачынае наігрываць. Гіршавы ногі самі прыстукваюць пад сталом. Шмуэль заўважае гэта.

А як танчыла!

Што, сапраўды добра танчыла?

Музыкант замаўляе яшчэ дзве чаркі. Гірш не разумее, што адбываецца з яго нагамі. Шмуэль радасны.

Як ніхто ў нашым штэтле! Апошняя танцорка гэтага мястэчка!

Шынкар прыносіць яшчэ две чаркі, але Музыкант спыняе.

А, дык апошняя…

Музыкант адмаўляецца ад гарэлкі. Шынкар хоча адыходзіць. Шмулік яго чапляе за рукаў.

А я ж ейны сын, пераняў ад маці лепшае!

Музыкант ківае, каб шынкар паднёс чарку Шмуэлю. Гірш пачынае злавацца.

Хто? Ты?

А хто?

Лепшы танцор тут я!

Музыкант дае шынкару знак, каб перасунуў чарку да Гірша, той совае.

Да ты ж гандляр!

Шынкар на маўклівы загад Музыканта перасоўвае чарку да Шмуліка.

А ты кравец!

А што мне перашкаджае танчыць?

Я табе зараз скажу, што…

Абодва падымаюцца. Шынкар спыняе.

Эй, панове, можа без бойкі сення? Апошні рамонт абышоўся ў капейчыну!

Музыкант хітра пасміхаецца.

Можа быць, у заклад?

Мне няма чаго ставіць, я ўжо тыдзень як сірата.

І ў мяне грошы скончыліся.

Стаўце штось даражэйшае.

Гірш і Шмулік думаюць.

Самае дарагое.

Гірш падскоквае, бо яму прыходзіць думка…

Рэйзл!

/успамін пра Рэйзл/

Пра сястру Гірша, Рэйзл казалі – самая цнатлівая паненка ў мястэчку. Гандлярка Песя сцерагла сваю дачку ад ўсіх сучасных захапленняў. Усім наўздзіў Рэйзл чытала Тору, ведала на памяць малітвы, карацей, з усіх бакоў харошая была нявеста. Таму маці адмаўляла мясцовым кавалерам і чакала найвыгаднейшага жаніха.

Музыкант, Шмулік і шынкар Шлёма глядзяць на Гірша. Той ззяе. На стале ўжо ляжаць папера і аловак. Музыкант дае знак шынкару, каб той пісаў.

Калі я прайграю, Шмулік, ажэнішся з маёй цнатлівай сястрой Рэйзл!

Шлёма ажно вылупляе вочы, Музыкант пасмейваецца. Шмуліку падабаецца ідэя.

Калі ты прайграеш, то пойдзеш да нас у краму на год шыць задарма!

Музыкант робіцца дзелавым і сур’ёзным.

Маладзец, гандляр.

Паціскае Гіршу руку.

Кравец, ты згодны?

Шмулік ківае. Шлёма падае ім паперу з дамовай, яны падпісваюць. Музыкант пачынае граць. Гірш і Шмулік танчаць адзін супраць аднаго. Музыка паскараецца. Яны танчаць хутчэй і хутчэй. Ужо і Музыканта няма, а музыка ўсё грае, а яны ўсё танчаць, пакуль шынок не пачынае вярцецца перад вачыма. Стомлены Гірш падае на падлогу, Шмулік жа скача далей. Напужаны шынкар стаіць ля сцяны, кідаецца да Шмуліка.

Хопіць! Гірш прайграў!

Шмулік, нарэшце, спыняецца.

 

Сцэна V

Раніца. Вуліца мястэчка, вакно нейкага дамка.

Шмуэль, Рэбека.

П’яны Шмуэль ідзе па вуліцы, прытанцоўвае і спявае.

Скарб! Цнатлівая Рэйзл мой скарб! Дачка гандляркі Песі мой скарб! Мама, дзякую за блаславенне! І за ногі, якія ператанчылі Гірша!

Раптам спатыкаецца аб кагосьці на зямлі, траха не ляціць.

Ля плота спіць жабрак з клункамі. Але ў Шмуліка ўсё плыве перад вачыма.

Каб цябе!

Жабрак прачынаецца. Гэта мурзатая, дрэнна апранутая дзяўчына (Рэбека).

Думаў, памерлая.

Жывейшая за цябе, хам.

Сама ж пані таксама не варшаўская князёўна.

Але з Варшавы іду.

Шмуэль горда азіраецца, аглядае гарадскі пейзаж.

Ну, і як пані знайшла нашае мястэчка?

Выпадкова. Хочаш спаць – шукай сабе іншы кут, валацуга.

Не адгадала! я кравец Шмуэль!!! без пяці хвілін зяць самай багатай у мястэчку гандляркі!!!

Расчыняецца вакно, на Шмуэля выліваецца вада. Мурзатая рагоча. Шмуэль абтрасае ваду.

А можа вашай найсвятлейшай цешчы пакаёўка патрэбная?

Мо нават і мне цяпер спатрэбіцца.

Сыходзяць разам. Шмуэль зусім не стаіць на нагах, мурзатая яго прытрымлівае, вядзе.

 

Сцэна VI

Дзень. Вуліца мястэчка, куст.

Гірш, Песя, рэбе Ёйсіф, Этл, Цэйтл, шынкар Шлёма, мадам Софа, Рэйзл, гараджане.

Раніцай мястэчка абляцела навіна, як Гірш прайграў сваю сястру, цнатлівую Рэйзл Шмуліку ў шлюб.

Аб гэтым балбочуць Этл і Цэйтл з шынкаром Шлёмам, ён трасе паперкай з дамовай. Хтосьці расказвае рэбе Ёйсіфу, які ледзь стрымліваецца, каб не зарагатаць. Збіраюцца людзі, хтосьці смяецца, хтосьці здзіўлены. Гандлярка Песя таксама чуе гэтыя размовы, кідаецца шукаць Гірша. Гараджане глядзяць ёй услед, абмяркоўваюць. Рэйзл чуе ад кагосьці, амаль страчвае прытомнасць.

Гірш з хворай галавой прачынаецца ў кустах. У той жа момант хаваецца ў куст ад Песі, бо тая ў лютасці прабягае міма. Раптам Песя натыкаецца на рэбе Ёйсіфа. Гірш падслухоўвае з-пад куста.

Вітаю шаноўную Песю, цудоўную раніцу падарылі нам сёння нябесы.

Каб ведаў шаноўны рэбе, што падарыў мне сёння мой сын Гірш!

Адкуль жа мне тое ведаць!

Ён хоча адправіць мяне ў магілу!

Гірш купіў вам труну?

Гірш прадаў сваю сястру Рэйзл у шлюб!

Аднойчы кожнае дзіця пакідае дом, каб віць сваё гняздо.

Рэбе, у тым гняздзе не будзе нічога, акрамя голых яек!

Калі Рэйзл пойдзе за птушніка, то мае вам віншаванні.

Хаця б! Гірш прадаў яе гэтаму галадранцу, краўцу Шмуліку! Маё золатка! Маё багацце! Мая цнатлівая Рэйзл! Ці бачылі вы, рэбе, яшчэ адну такую харошую нявесту ў нашым штэтле! Магла б мець прыстойнага мужа!

Рэбе спачувальна ківае.

Трымайцеся.

Рэбе, ці можна скасаваць гэтую дамову, бо абодва ж былі… крыху ў подпітку?

Крыху?

Як свінні.

Песя глядзіць з надзеяй. Рэбе ўздыхае.

Шчыра спачуваю, пані Песя. Але ніяк нельга. Бо слова сына Ізраіля – мацней за жалеза.

Ну, то я яму тое жалеза зараз паміж вачэй прыкладу!

Песя бяжыць далей, Гірш пад кустом разумее, што яму лепш не паказвацца.

 

Сцэна VII

Дзень. Завулак, плот.

Рэйзл, Фішл, Песя.

Рэйзл стаіць ля плота, нярвуецца. Падыходзіць Фішл са скрыпкай. Рэйзл кідаецца да яго ў абдымкі.

Я думала, ты не прыйдзеш, каханы!

Калі тое было, каб я да цябе не прыйшоў.

Бяда, Фішл! Гірш учора напіўся!

У твайго брата праз дзень такая бяда.

Ён прайграў мяне Шмуэлю!

Твая маці адыграе цябе назад.

Мая маці нічога не зробіць, бо ў іх заклад!

Побач ідзе Песя, чуе голас дачкі, спыняецца, падслухоўвае.

А я не хачу, каб нашага з табой дзіцёнка гадаваў чужы чалавек!

Каго?

Ужо хутка тры месяцы, я хацела зрабіць табе сюрпрыз на дзень народзінаў, таму маўчала.

Песя за вуглом не верыць таму, што чуе. Фішл таксама здзіўлены. Хоча адсунуцца ад Рэйзл, тая прыціскае яшчэ больш.

Рэйзл, ты ведаеш, слова жыда мацней за жалеза. Што зробіш, Рэйзл. Ад лёсу не сыдзеш. А мне акурат самы час сыходзіць. На рэпетыцыю.

Фішл спрабуе выкараскацца з абдымкаў Рэйзл.

Калі мы сустрэнемся?

Ой, Рэйзл, зараз ты чужая нявеста. Неяк непрыстойна атрымліваецца… Ну, бывай.

Каханы!

У Фішла атрымліваецца выбрацца, Рэйзл чапляецца за скрыпку, ён выдзірае, збягае. Рэйзл не паспявае за ім.

 

Сцэна VIII

Дзень. Пакоі Шмуэля.

Шмулік, Рэбека, мадам Софа.

Шмулік прачынаецца на падлозе, цягнецца за шклянкай вады, п’е. Вакол страшэнны гармідар. Бачыць у сваім ложку дзяўчыну.

Хазяін, слухайце, няблага было б гарбаты папіць.

Няма.

Пазычце ў цешчы.

Дзяўчына салодка пацягваецца ў ложку.

Давайце дамовімся, што на маім ложку буду спаць я, а не мая пакаёўка.

Давайце дамовімся, што ваша пакаёўка не будзе вашу п’яную светласць падымаць з падлогі.

Хаця б імя назавіце.

Рэбека.

А мяне зваць…

Тут ў хату хтосьці грукае і заходзіць.

ШМУЭЛЬ!!!

Гэта прыйшла мадам Софа.

Шмулік хаваецца пад ложак, Рэбека накідвае шалік і ўстае з ложка.

Мадам Софа разглядае распранутую мурзатую дзяўчыну, раскіданы ложак.

Вітаю пані…

Рэбека.

Хацела б я ведаць, калі ўжо будуць гатовыя сукенкі, што замовіла вашаму…

…кузэну.

Мадам Софа недаверліва глядзіць. Шмуэль пад ложкам нездаволены.

…кузэну Шмуэлю тыдзень таму. Учора ён казаў заўтра.

Ну то заўтра.

Даруйце, шаноўная, але заўтра гэта сёння.

Ну то сёння.

Шмуэль з-пад ложка круціць галавою і паказвае, што грошы прапіў. Рэбека робіць выгляд, што нешта прыпамінае.

Чакайце, пані…

Мадам Софа.

Я ўспомніла, мадам Софа, што мой кузэн забыўся сказаць вам, што яму каліва не хапіла на ніткі.

Якія ніткі?

Шаўковыя, канешне.

Шмуэль пад ложкам радуецца, якая ў яго кемная пакаёўка.

То калі вы зараз дадасце грошык, заўтра раніцай зможаце забраць сукенкі.

Шмуэль расчараваны, што толькі адзін грошык.

Мадам Софа выдае Рэбецы грошык і сыходзіць. Шмуэль вылязае з-пад ложка. Рэбека працягвае яму грошык.

Схадзіце па гарбату, кузэн.

Шмуэль, павярцеўшы грошык, кладзе яго на стол.

Я ўчора прапіў увесь аванс. Гэтага нават і на ніткі не хопіць. Відаць, трэба мне йсці да Песі.

Мамы Песі, кузэн.

І не называйце мяне кузэнам!

Дбаю аб вашай рэпутацыі.

Шмулік хутка апранаецца і сыходзіць. Рэбека дастае са сваіх клункаў мёд і булку.

 

Сцэна IX

Дзень. Крама Песі.

Шмулік, мадам Софа, Гірш, Рэйзл.

У краме Песя адна. Бачыць Шмуліка, пачынае злавацца. Той стараецца выглядаць далікатным і радасным.

Дабрыдзень, мама.

Калі ты прыйшоў да Рэйзл, то яе няма.

Я прыйшоў да вас, мама, з адной далікатнай справай.

Грошы не дам.

Мама, я…

Усяго найлепшага. Сынок…

У краме з’яўляецца Рэйзл, бачыць Шмуліка, пазірае на яго з нянавісцю.

Добрай раніцы, Рэйзл.

Рэйзл маўчыць. Песя злуецца.

Ты што, знямела ад шчасця? Павітайся з жаніхом.

Шмулік бярэ руку Рэйзл, каб пацалаваць, тая вырывае і лупіць яго па твары. Песя ў той жа момант выдае Рэйзл аплявушыну. Шмулік выбягае з крамы.

Мама, нашто вы б’ецеся!

Гэта яшчэ дзякуй богу, твой брат сёння прайграў тваю хвалёную цнатлівасць! Шалахвостка! Здрадніца!

Я за Шмуліка ўсё роўна не пайду!

А за каго пойдзеш? За таго, хто табе ў жывот нарабіў?

Рэйзл адварочваецца і маўчыць.

А ну, прызнавайся, хто!

За Шмуліка не пайду.

Не пойдзеш за Шмуліка, пойдзеш да мадам Софы. Цябе там прымуць, як сваю.

Я яго не люблю! Гэта гвалт!

Гвалт – гэта рабіць маме мігрэнь, калі мама клапoціцца пра тваю будучыню.

У краму заходзіць з вінаватым выглядам Гірш.

Ну, што, кат, з’явіўся?

Добрай раніцы, мама.

Як твой бессаромны язык такое вымаўляе! Паглядзі, да чаго давёў сястру! Для каго я яе гадавала! Для гэтай галоты?

Прабачце, мама. Можа, мне лепш з’ехаць з дому зараз?

Што??? Ой, паміраю, мая мігрэнь, вады…

Песя прысаджваецца на крэсла, Гірш кідаецца наліць вады.

Рэйзл абмахвае Песю. Гірш дае вады.

Ой, дрэнна мне, дрэнна…

Мама, што вам зрабіць?

Ідзі да пакупнікоў, Гірш… Ратуй нашу сямейную справу, сынок… Рэйзл пабудзе са мной…

Мама, я не сыйду з крамы, пакуль вам не палепшае!

Гірш сустракае пакупніка, які толькі што ўвайшоў. Песі робіцца раптам значна лепей.

Хрэн табе цяпер, а не віленскі балет. Лепшы мужык – вінаваты мужык.

Рэйзл ад нечаканасці ажно разяўляе рот.

 

Сцэна Х

Дзень. Пакоі Шмуліка.

Шмулік, Рэбека.

Сумны Шмулік заходзіць ў пакой. Рэбека п’е гарбату з мёдам і булкай. Запрашае яго да стала.

Дзе вы ўзялі гарбату?

Яна ў вас пад вакном расце.

Дык гэта ж мята!

Дык што ў гэтым дрэннага?

Але ж, у гэтым нічога.

Што пан невясёлы, цешча грошы не дала?

Заказчыца паскардзіцца на мяне, што прапіў аванс, і шлях мне адзін – за краты, бо аддаваць няма чым. Ой, мама, мама, сын твой пайшоў не па той дарозе…

Рэбека ад яго ныцця курчыцца, падсоўвае яму булку і гарбату.

Слухайце, кузэн. А дзе вашыя нажнічкі, каторыя ад дзеда-краўца засталіся?

Заклаў шынкару ўчора. Адкуль вы ведаеце?

Вы п’яны ноччу расказалі. Карацей, ідзіце ізноў у краму да Песі.

Не, даруйце!!!

Рэбека дае Шмуліку грошык.

Рабіце, як я кажу. Купіце кавалак самай лепшай тканіны, колькі хопіць. А я пакуль вярну тое, што вам належыць.

Шмулік жуе булку, Рэбека так на яго глядзіць, што ён пачынае збіраецца.

 

Сцэна ХІ

Дзень. Шынок Шлёмы.

Шлёма, Рэбека.

Рэбека падыходзіць да шынка, садзіцца на лаўку з бруднай анучкай у руках і прыкладае так і сяк да яе нажніцы. Уздыхае. Шынкар заўважае мурзатую госцю, сочыць за ёй. Рэбека быццам бы хоча парэзаць анучку, але не вырашаецца. Шынкар ідзе да яе.

Што гэта пані робіць?

Ды вось мой кузэн Шмулік папрасіў пашыць апранаху нашаму пудзілу ў садок. А мне шкада псаваць харошыя нажніцы аб гэтую брудную анучу.

А што, дужа харошыя?

Дык самыя лепшыя! Яшчэ дзед Шмуліка, кравец Берл, для пані з Зембіна шлюбны строй імі краіў.

Ой, ой, такі рарытэт!

Я б памянялася на якія старыя…

Калі пані хоча, можам памяняцца!

Шлёма дастае старыя Шмулікавы нажніцы. Мяняюцца, Рэбека сыходзіць. Шлёма задаволены.

 

Сцэна XII

Дзень. Крама Песі.

Шмуэль, Песя, Гірш.

Шмуэль сціпла заходзіць у краму Песі. Песя паглядае сувора, Гірш увогуле стараецца не глядзець Шмуэлю ў вочы.

Я б хацеў набыць у пані тканіну.

Якую пан хоча?

Вось гэту. Самую дарагую.

Колькі пан будзе браць?

Шмулік працягвае грошык.

Колькі выйдзе.

Гэта ваша ўсё?

Усё.

Песя глядзіць на яго, на грошык і рагоча.

Выдатнага мужа ты прыдбаў сваёй сястрыцы, сынок!

Гірш адмярае сантыметр тканіны, заварочвае яе Шмуліку ў паперку.

 

Сцэна ХІІІ

Дзень. Гарадскі парк, алея.

Рэйзл, Цэйтл, Этл, Фішл.

Засмучаная Рэйзл ідзе шукаць Фішла. Раптам бачыць, як Фішл забаўляецца ў ціхім месцы з Этл і Цэйтл. Перад вачыма ўсё верціцца, Рэйзл страчвае прытомнасць. Гэта бачыць дохтур Мойша.

 

Сцэна ХІV

Дзень. Пакоі Шмуліка.

Рэбека, Шмулік.

Шмулік дома, побач Рэбека, ён істэрычна рве валасы, хапаецца за вяроўку.

Я прапаў! Маё чэснае імя!

Рэбека чакае, пакуль ён супакоіцца.

Цішэй вы, перапужаеце суседзяў.

Суседзі першымі прыйдуць плюнуць на маё надмагілле! На якім будзе напісана квадратнымі літарамі: Шмулік, сын Рыўкі, унук краўца Берла – п’яніца! Прапіў замову! Сеў за краты! Ганьба!

Слухайце, калі хочаце вешацца, вось вам.

Рэбека падае яму зэдлік.

Пайду пагуляю, пакуль вы тут справіцесь.

Рэбека накідвае хустку і збіраецца сысці. Шмулік пачынае асэнсоўваць, драматычна працягвае руку да Рэбекі.

Дайце хаця б вады папіць нябожчыку.

Рэбека вяртаецца, налівае вады ў шклянку, дае Шмуліку. Той жлукціць.

Рэбека, я не ведаю, што мне рабіць. Гэтага не хопіць нават на манжэтку.

Шмулік дастае з кішэні тканіну. Рэбека бярэ старыя нажніцы, адразае кавалак тканіны. Тканіна павялічваецца акурат на адрэзаны кавалак. Яна адразае яшчэ – тое ж самае. Шмулік здзіўлены, а вакол іх памалу расце гара дарагой тканіны. Яны пачынаюць краіць.

 

Сцэна ХV

Дзень. Шынок Шлёмы.

Шлёма, Рэйзл, наведвальнікі і разявакі, дохтур Мойша, Песя.

У шынку дохтур Мойша аглядае Рэйзл, знаходзіць пульс, слухае. Вакол іх гледачы і шынкар Шлёма. З’яўляецца Песя, разганяе ўсіх. Рэйзл расплюшчвае вочы, бачыць над сабой Песю, зноў страчвае прытомнасць.

Пан дохтур, ці будзе жыць гэтае няшчаснае дзіця?

Будзе, чаму ж не. І само дзіця, і дзіця гэтага дзіця таксама.

Песя азіраецца, дастае грошы.

Пан дохтур пакіне ўрачэбную тайну паміж намі?

О, за гэта хай пані не хвалюецца.

Мойша хавае грошы. Шынкар паглядае на іх з адлегласці, быццам працірае посуд, старанна прыслухоўваецца.

Песя надта выразнымі аплявухамі абуджае Рэйзл, тая нездаволеная, яны выходзяць.

Мойша падыходзіць да Шлёмы. Той прапаноўвае яму келішак гарэлкі. Мойша адмаўляецца.

Не-не-не, гэта за кошт установы, пан выратавальнік.

А, то дзякую.

Чуў, цяперака добрыя грошы даюць за страчаную прытомнасць.

О, то каб пан ведаў, якія грошы даюць за страчаную цноту!

Ды што вы такое кажаце? І які месяц?

Падазраю, чацвёрты.

Тут Мойша разумее, што збалбатнуў лішняе, развітваецца.

 

Сцэна XVI

Дзень. Вуліцы мястэчка.

Гараджане.

Штэтл аблятае навіна, што нявеста краўца Шмуэля – цяжарная. Шынкар Шлёма расказвае аб гэтым наведвальніку, аб гэтым балбочуць Цэйтл і Этл, людзі на вуліцы. Гэта чуе Песя, якая ідзе з кошыкам міма. На яе глядзяць і шэпчуцца.

 

Сцэна XVII

Вечар, Пакоі Шмуэля. /сон Шмуэля/

Рэбека, Шмуэль.

Шмуэль і Рэбека шыюць сукенкі на старым зінгеры, Шмуэль кроіць, Рэбека шые. Шмуэль засынае за працай.

Сніцца яму, што Рэбека ўсміхаецца яму – памытая, у прыгожай сукенцы, з распушчанымі валасамі. Ён спрабуе дацягнуцца да яе, але яму перашкаджае паўпразрыстая тканіна. Тканіны ўжо поўны пакой, яны абодва быццам блукаюць у тумане між бясконцымі хвалямі палатна. Шмуэль хоча злавіць Рэбеку і пацалаваць, але ў яго не атрымліваецца. Раптам Рэбека трапляе яму ў рукі, ён цалуе яе і нечакана атрымлівае па мордзе.

Шмуэль прачынаецца, Рэбека стаіць над ім з ручніком, якім, падаецца, “абудзіла” яго.

Прыйшла вашая заказчыца.

Шмуэль пужаецца і робіць выгляд, што надта стомлены і не можа ўстаць. Рэбека ідзе да наведвальнікаў сама.

 

Сцэна XVIII

Дзень. Пакоі Шмуэля.

Рэбека, Шмуэль, мадам Софа, Цэйтл, Этл, рэбе Ёйсіф, Песя.

Этл і Цэйтл разглядаюць сукенкі, мадам Софа спачатку прыдзірліва таропіцца, потым бачна, што задаволеная. Шмулік падглядвае з-за дзвярэй.

А дзе сам?

Адпачывае.

Такі ваш кузэн лепшы кравец у нашым мястэчку!

Такі ў вашым мястэчку не прынята даваць чаявыя?

Хіба я не давала вам на ніткі?

Хіба пані хоча, каб у мястэчку гаварылі, быццам кравец атрымаў ад пані ніткі замест падзякі?

Мадам дастае яшчэ грошы. Цэйтл і Этл шэпчуцца.

Ай, дзякуй, пані, добрага вам здароўя!

І вам, дарагая, і вашаму кузэну.

І вашаму пляменніку!

Якому пляменніку?

Які хутка народзіцца.

Шмулік за дзвярыма ажно ледзь не высоўваецца ў пакой.

Ой, то дзякуй добрай пані, што ахвяруе шчэ й на немаўлятка!

Рэбека працягвае руку, мадам Софа хутка дастае яшчэ грошы, забірае сукенкі і выпіхвае з пакою Цэйтл і Этл, каб хутчэй сысці, бо кашэль пусты.

Шмулік выбягае да Рэбекі.

Вось бачыце, будзе на што вам з нявестай вяселле зрабіць, зажывеце як паны.

Я не хачу так жыць!

Зноў даць вам вашу вяроўку? Такі шчасны дзень.

Вялікае шчасце ажаніцца з цяжарнай!

Гэта ў вас панічная атака ад радасці.

Вялікая радасць жаніцца з той, каторую не люблю!

Падаецца, учора яшчэ любілі ж. Казалі, скарб ваш.

Рэбека, вы мой скарб, выхадзіце за мяне.

А немаўлятка куды дзенем?

Вашае???

Не, вашае.

У тым і справа, што яно не маё!

Чаму – яно? Можа, ён. А мо нават блізняткі атрымаліся.

Шмулік ходзіць па пакою.

Чорт бы пабраў гэтыя танцы…

Чорт прынёс, чорт і забярэ. Скажыце хаця б, што было ў той дамове?

“Калі я ператанцую краўца Шмуэля, то ён мусіць год бясплатна працаваць на мяне краўцом, калі ж кравец Шмуэль мяне ператанцуе, то бярэ шлюбам маю цнатлівую сястру Рэйзл”.

Так і напісана – цнатлівую?

Але! То значыць дамова не сапраўдная!

У пакой заходзіць Песя з рэбе Ёйсіфам.

Шмулік, усё робім як мага хутчэй! Калі ўсё гатова, то сёння заручыны, заўтра вяселле, сынок.

Я не гатовы, мама.

Затое твая нявеста ўжо такая гатовая, ажно ўвесь штэтл пляткарыць!

Рэбека паўстае паміж імі.

Дык то ж не мой кузэн яе падгатовіў.

Якую выйграў, такую і хай забірае.

Даруйце, пані, у яго іншыя планы.

Мо скажаце, якія?

Ён са мною жэніцца.

Шмулік радасны.

Рэбека!

Шмулік!

Пакуль яны абдымаюцца, Песя ў разгубленасці, а рэбе Ёйсіф замілавана ўсміхаецца, але раптам пачынаецца сварка.

Рэбе, што вы моўчкі глядзіце, як чэсную жэншчыну надурыць хочуць!

Гэты ваш Гірш майго мілага надурыў, падсунуў яму сапсаваны тавар!

Рэбе супакойвае Рэбеку і Песю.

Пані, пані!

Пані супакойваюцца.

А ці ведае Рэйзл, хто тата, калі Шмуэль ведае, што гэта не ён?

Што вы такое на маю дачку нагаворваеце! Анягож ведае!

Тады хай Рэйзл за яго ідзе, як тое зярнятка да каласочка…

Дык яна не прызнаецца, чый то быў каласок.

Рэбека ў задуменні бярэ люстэрка і падсвечнік. Усе глядзяць на яе.

Калі шаноўны рэбе дазволіць…

Я адмаўляюся займацца вашымі кабалісцкімі справамі!

Проста патрымайце свечку, рэбе.

Песя глядзіць на іх з недаверам.

Дык позна ўжо свечку трымаць.

Абяцаю пані, сёння на заручыны прыйдзе жаніх вашай Рэйзл.

Рэбека ссоўвае фіранкі, яна і Песя трымаюць два люстэркі адно насупраць другога, паміж імі рэбе трымае свечку. Шмуліку даюць старыя нажніцы ў руку. Рэбека нешта прыгаворвае. Шмулік глядзіць у люстэрка, і раптоўна там з’яўляецца нехта. Рэбека дае знак і Шмулік праводзіць нажніцамі па твары таму, хто з’явіўся.

 

Сцэна ХІХ

Вечар. Шынок Шлёмы.

Рэбека, Шмуэль, мадам Софа, Цэйтл, Этл, рэбе Ёйсіф, Песя, Гірш, Рэйзл, дохтур Мойша, шынкар Шлёма, Фішл, наведвальнікі.

У шынку сабраны ці не ўвесь штэтл. Рэйзл і Шмулік побач, глядзяць адзін на аднаго непрыязна. Усе ў чаканні. Хтосьці віншуе жаніха з нявестай. Шынкар Шлёма здаволена падлічвае гасцей. Песя нервуецца.

Дзе падзеўся Фішл? Трэба ўжо пачынаць!

У гэты момант з’яўляецца скрыпаль. Яго капялюш закрывае палову твару. Рэбека ўсміхаецца.

У нас у Варшаве прынята здымаць капялюш, калі вітаесся з харошымі людзьмі!

Рэбека сцягвае капялюш з Фішла, усе бачаць свежую драпіну на яго твары. Рэйзл кідаецца да Фішла з крыкам “Каханы! Цябе ранілі!”. Усе здзіўленыя. Песя хапаецца за галаву.

Толькі не скрыпаль! Ой, мая мігрэнь…

Гірш радасны.

Музыкант танцора заўжды зразумее. Віншую, сястрыца.

Шмулік ідзе да шынкара.

То зараз тую дамову можна скасаваць?

Той апрысквае Песю вадою са збана.

Толькі калі гэты… скрыпаль, прасці госпадзі, ажэніцца з Рэйзл!

Фішл вымушана ківае.

Шынкар дастае замову, урачыста рве яе. Але… Замова на вачах ва ўсіх зноў збіраецца ў цэлую паперу. Хтосьці крычыць “Чорт!”. Людзі напалоханыя. Шынкар адкідвае дамову ад сябе. Рэбека падыходзіць, дастае старыя нажніцы і разразае дамову. Паперка ўспыхвае і згарае ўмомант.

 

ФІНАЛ

Дзень. Гараджане і ўсе героі ў старым дворыку мястэчка.

Ужо на наступны дзень у мястэчку зладзілі падвойнае вяселле. Так хутка, таму што ні адна, ні другая пара ці не хацелі, ці то не маглі чакаць. А яшчэ й таму, што былі яны дужа шчаслівыя. А што робіць жыд, калі ў яго здараецца радасць? Вядома, спявае і танчыць.

Апошняй сцэнай ідзе шыкоўнае вяселле Рэбекі і Шмуліка, відавочна цяжарнай Рэйзл і Фішла. Нават Гірш вытанцоўвае з Этл і Цэйтл. Ну, і астатнія таксама далучаюцца да харошага танца “Нажнічкі”. На момант жаніх адхіляецца ад сваёй каханай нявесты – ці то падаецца Шмуліку, ці то сапраўды сярод музыкаў грае той самы нямецкі Музыкант і хітра ўсміхаецца? А мо й здалося. Халера з ім, Шмулік бярэ пяшчотную ручку Рэбекі ў свае далоні і цалуе ейныя пальчыкі.

* * *

Анонс паказу кінафільма “Чароўныя нажнічкі” ў сельскім клубе “ірландскім пабе” горада Барысава (паказ адбыўся 08.10.2019). Гл. таксама: “Яўрэйскі” фільм Наты Голавай

У публікацыі выкарыстаны фота Валянціны Цвірко, зробленае на здымачнай пляцоўцы, і скрыншоты з фільма (аператары Наталля Буцневіч, Валянціна Цвірко, Павел Сляпухін).

Апублiкавана 19.10.2019  00:17

Нам пішуць (пра яўрэяў Гарадзеі)

Вітаю, шаноўнае спадарства.

Ёсць на беларускай мапе мясціна пад назвай Гарадзея (Нясвіжскі раён, Мінская вобласць).

У тым месцы кіпела людское жыццё, але пасля «гарaдзейскага» Халакоста памяць пра мінулае там была страчана.

Таму толькі з цягам часу і пры вялікім жаданні можна аднавіць некаторыя падзеі.

Каб не згубіць тое, што мелі, і тое, што засталося, дасылаю да вас свой ліст.

З павагай,

Наталля Апацкая

* * *

Маленькае мястэчка з вялікай гісторыяй. Штэтл Гарадзея

У канцы дзевятнаццатага і ў першай палове дваццатага стагоддзя Гарадзея (зараз гэта Нясвіжскі раён Мінскай вобласці), як і многія іншыя мястэчкі Беларусі, была хутчэй габрэйскім, чым беларускім ці польскім паселішчам.

Першае з’яўленне габрэяў на тэрыторыі Гарадзеі адзначаецца ў 1808 годзе. Менавіта ў гэты час была пабудавана сінагога ва ўрочышчы Урвант, дзе размяшчалася першае габрэйскае пасяленне.

Cінагога, здымак да 1921 г.

Калі габрэі перабраліся ў сучасны цэнтр Гарадзеі, нам не вядома. Але вядома, што сацыяльна-эканамічнае жыццё Гарадзеі віравала вакол гандлёвага пляца, духоўным жа агмянём у мястэчку з’яўлялася сінагога.

Пасля чарговага перасялення габрэям быў патрэбны і свой малітоўны дом, бо старая сінагога знаходзілася надта далека ад месца, дзе яны атабарыліся.

Па стане на 1921 г. у мястэчку Гарадзея налічвалася дзве сінагогі. Адна стаяла пры чыгунцы – гэта была камяніца вялікіх памераў, яна не захавалася да нашага часу. Другая сінагога была пабудавана на вуліцы Шашэйнай. Зараз гэты будынак стаіць за брацкай магілай. Наконт таго, ці з’яўляўся ён сінагогай, вялося нямала спрэчак. Пісьмовага пацвярджэння таму няма, і нават многія жыхары Гарадзеі не ведаюць, што гэта за будынак. У 1960-х гадах у ім мясцілася крама «Культмаг». Калі звярнуцца да месца размяшчэння самой пабудовы, то будынак стаіць на самым высокім месцы, а менавіта на гарадзейскай горцы, і звернуты фасадам на ўсход.

Сінагога па вуліцы Шашэйнай, 2014 г.

Ёсць яшчэ адзін цікавы момант у пабудове Гарадзейскай сінагогі – гэта сам фасад. Калі добра прыгледзецца да фасаднай часткі будынка, то можна заўважыць, што цэнтральнае яго вакно было калісьці галоўным уваходам у будынак. А наяўнасць прыступак пад вакном тое пацвярджае.

Няможна пакінуць без увагі дэкаратыўны элемент над сярэднім вакном (галоўным уваходам) Гарадзейскай сінагогі. На фасадах сінагог часта змяшчалі традыцыйныя габрэйскія знакі – мянору, сімвалічныя Скрыжалі Запавету, зорку Давiда. Часам фасады распісваліся традыцыйнымі біблейскімі сюжэтамі, выявамі пары львоў, кароны і розных атрыбутаў месіянскага часу.

На першы погляд, гэта цырыманіяльная арка нічога не можа нам нагадваць. Аднак, звярнуўшыся да крыніц, мы даведаемся, што гэты элемент носіць назву «апсіда арон-кодэша». Арон-койдэш (Каўчэг запавету) заўсёды размяшчаецца каля ўсходняй сцяны сінагогі. Гэты будынак – ледзь не адзінае, што засталося нам у памяць аб тых людзях, якія шанавалі сваю веру і будавалі сваё жыццё ў нашым краі.

Рабін мястэчка Гарадзея

У кожным маленькім мястэчку рабін быў вельмі заўважнай асобай, прыцягваў увагу ўсяго насельніцтва. Жыхары Гарадзеі увесь час звярталіся да яго, ён быў адной з галоўных «цікавостак» іхняга жыцця.

Рабін Эліяху Перэльман быў сынам знакамітага Йерухама Йехуды-Лейба Перэльмана (1835—1896), буйнога рэлігійнага дзеяча, аднаго з правадыроў літвацкага габрэйства. Ён набыў славу як галоўны рабін Мінска (1883—1896) і кіраўнік мінскага ешыбота, г. зн. габрэйскай рэлігійнай навучальнай установы. Рабіна Перэльмана ведалі таксама пад мянушкай «Гадоль мі-Мінск», што азначае «Вялікі (Волат) з Мінска». Гл.: www.istok.ru/library/168-gadol-iz-minska-1-predislovie-k-russkomu-izdaniyu.html

Эліяху (Ілля) Перэльман нарадзіўся ў 1867 годзе ў Сяльцах, калі яго бацька толькі пачынаў працаваць рабінам у тых месцах. Разам са сваім старэйшым братам Шломам Эліяху Перэльман пайшоў вучыцца ў Валожынскі ешыбот. Калі яны з братам, узбагачаныя глыбокімі ведамі Талмуда і кніг законавучыцеляў, вярнуліся з Валожына, бацька пагадзіўся запрасіць для іх у выкладчыкі па свецкіх прадметах аднаго са студэнтаў-габрэяў, далёкага ад свайго народа і веры.

Йерухам Перэльман, будучы свяцілам іудаізму, хацеў, каб яго дзеці набылі вопыт зносін з «недавяркамі» і ў стане былі даваць адпор «вятрам сучаснасці». Для сваіх сыноў ён запрашаў самых лепшых настаўнікаў, якіх толькі мог знайсці, і плаціў ім нават больш, чым самыя заможныя жыхары горада. Раў Йерухам вельмі любіў сваіх дзяцей, але і гэтая любоў была ўведзена ў рамкі, акрэсленыя канонамі. Усё ж Гадоль ніколі не губляў пільнасці; штораз, калі ў хаце з’яўляліся новыя настаўнікі, ён уважліва ўглядаўся ў сэрцы дзяцей і «сачыў, куды ступаюць іх ногі» – ці не адбылося нейкіх змен да кепскага ў іхніх поглядах і паводзінах.

У 1893 годзе, калі Эліяху споўнілася 23 года, ён ажаніўся з Хасяй Бройдэ – дачкой шанаванага рабіна Дова Бройдэ з Тэлза. Шлюб прайшоў на радзіме яго жонкі, у горадзе Тэлз (Цельшы). У 1899 годзе Эліяху Перэльман атрымаў тытул «аў бэйс-дын» (кіраўнік рабінскага суда) Гарадзеі. Як пісаў аб ім яго былы настаўнік і лепшы сябар яго бацькі, рабі Меір Гальперын: «Выбітны знавец Торы, ён валодаў выдатным характарам і быў надзвычай далікатным. Рабі Эліяху нагадвае бацьку і сваім імкненнем да праўды, і стараннасцю пры вывучэнні Торы, і бесстароннім стылем камунікавання з уладнымі людзьмі. Ён сціплы і пакорлівы чалавек, яго голасу не пачуеш на вуліцы – і толькі пры блізкім знаёмстве робіцца зразумела, наколькі ён вывучыў усе падзелы Торы, да якой ступені глыбока яго разуменне спадчыны мудрацоў, наколькі вялізная яго эрудыцыя ў габрэйскім заканадаўстве… Словам, ён захоўвае ў сабе значна больш, чым можна заўважыць з боку».

Вядома, што бацька Эліяху, Гадоль, ганарыўся сынам і любіў яго асабліва моцна. У рабіна Эліяху засталіся рукапісы бацькі, ён з вялікай дбайнасцю займаўся іх рэдагаваннем і рыхтаваў да друку. У кнігу рабі Гадоля было ўлучана мноства яго нататак. Скончылася жыццё Эліяху Перэльмана пад час Гарадзейскага халакоста, у 1942 годзе. https://yvng.yadvashem.org/nameDetails.html?language=en&itemId=1028594&ind=2

Дачку Эліяху Перэльмана звалі Гітл (Гіта), прозвішча пасля замужжа змянілася на Йогель. У пошуках ратавальнага сродку для яе і для сямігадовага сына Гіта Йогель папрасіла пашпарт замежнай дзяржавы.

У траўні 1942 года ў Жэневу прыбыў гаіцянскі пашпарт на яе імя. У сваім лісце гаіцянскі консул вітаў Гіту са сваёй рэзідэнцыі ў Парагваі і выказаў надзею, што пашпарт дазволіць ёй «перабрацца на Гаіці, каб завяршыць працэдуры натуралізацыі». Гэта надзея была марная. Праз два месяцы, 18 ліпеня 1942 года, габрэі Гарадзеі былі вывезены на базарную плошчу. Некаторых забілі на месцы, іншыя былі пастраляныя ў суседніх ямах. Невядома, што здарылася з Гітл і яе сынам. Гл.: http://www.gfh.org.il/?CategoryID=500&ArticleID=2304

Другі сын Эліяху Перэльмана – Йерухам-Лейб Перэльман – нарадзіўся ў 1897 годзе ў Гарадзеі. Праз некаторы час ён перабраўся жыць у польскую Лодзь. Там ён працаваў настаўнікам, а потым ажаніўся з Дэборай Берман, 1897 г. н., яна была родам з Лодзі. Яе бацькоў звалі Бэньямін і Іта. Дэбора была хатняй гаспадыняй. Падчас вайны яго сям’я вырашыла перабрацца ў Вільню. У Вільні, яны загінулі ў 1942 г.: https://yvng.yadvashem.org/nameDetails.html?language=en&itemId=1018206&ind=5

Вось так склалася жыццё Эліяху Перэльмана і яго сям’і. Ёсць звесткі, што яшчэ аднаму сыну рабіна ўсё ж удалося выжыць. Гэты сын, Мардэхай Перэльман, ажаніўся з Блюмай. У іх была дачка Хася (Ася) Перэльман-Каніц – унучка апошняга нашчадка рава Эліяху Перэльмана, якая памерла ў Ізраілі.

Апублiкавана 12.12.2018  14:39

Идиш как игрушка? Мнение Д. Каца

Довид Кац: идиш превращают в политическую игрушку

Довид Кац. Фото О. Ростовцева

Один из самых известных идишистов мира, основатель Institute for Yiddish Studies в Оксфордском университете, автор десятков книг и учебных пособий, лауреат многочисленных премий в области языка и культуры идиш, д-р Довид Кац — о перспективах маме-лошн и спекуляциях на теме его возрождения.

— Довид, вы — сын известного еврейского поэта-модерниста, номинанта на Пулитцеровскую премию Мейнке Каца. Идиш в родительском доме был больше, чем просто языком, на котором творил отец?

— Отец приехал в Нью-Йорк в 1920-м году 14-летним подростком из местечка под Вильно. Когда я родился, ему было за пятьдесят, и он создал для меня маленький мир в Бруклине, где говорили на литовском идише, причем идише царских времен. Это был удивительный мир — с каббалистами и лунатиками, революционерами и всем многообразием характеров штетла — и этот мир жил на идише. Так что окружающая американская действительность с бейсбольными карточками и молодежной субкультурой мало меня интересовала.

— Известно, что дети большинства советских еврейских писателей идишем не владели — родители готовили их к жизни в стране, где маме-лошн был уходящей натурой… В Соединенных Штатах было по-другому?        

— Практически так же. В Нью-Йорке жило тогда множество еврейских писателей, и многие из них бывали у нас дома — их дети не говорили на идише. Более того, они шептались с отцом: ты уверен в том, что делаешь? Это же Америкэ. Возможно, твой сын захочет стать адвокатом, врачом или, на худой конец, бухгалтером. Если ты будешь говорить с ним только на идише, как он выучит английский? Отец — стойкий литвак — был непреклонен — английский Довид выучит где угодно, а идиш получит от меня.

Начало стихотворения Меинке Каца «Май в Михалишках и Свенцянах» (опубликовано в «Ідыш-беларускім слоўніку» А. Астрауха). Михалишки – родное местечко М. Каца, ныне – агрогородок в Островецком районе Гродненской области.

— В годы вашего детства — 1960-е — кто говорил на идише в Нью-Йорке?

— Пожилые евреи из Восточной Европы — как светские, так и религиозные — говорили на идише между собой и по-английски с окружающими. В те годы в Нью-Йорке еще выходили три ежедневные газеты на идише — религиозная, социалистическая и прокоммунистическая. Редактор последней скончался в 1989 году — я его хорошо помню.

В годы моей юности соседний с нами район — Боро-парк — был оккупирован венгерскими хасидами, разговаривавшими на другом идише — они к нам плохо относились, дразнили, но меня заинтересовал их язык, и уже в Колумбийском университете я стал изучать диалекты маме-лошн.

«Часовщик», худ. Й.Пен

— Решение связать с идишем профессиональную карьеру — экстравагантный шаг или другие варианты просто не рассматривались?

— Это решение я принял еще в 15 лет. Мы были не религиозны, но отец хотел, чтобы я изучал иврит, арамейский и еврейскую традицию, поэтому я учился в так называемой модерной иешиве, которую хасиды из Боро-парка называли гойской иешивой.

Преподаватели (преимущественно израильтяне) были настроены резко негативно по отношению к идишу, и среди студентов началось движение с требованием включить этот язык в программу хотя бы в качестве факультатива. Я даже издавал газету «Алейхем шолем», мы сделали значки Yiddish Now («Идиш сейчас»), и директор грозился, что любого уличенного в ношении этого значка сразу выгонят из иешивы. Поэтому мы прятали его за лацкан пиджака.

Удручала также враждебность к идишу со стороны значительной части американской еврейской интеллигенции — людей, говоривших исключительно по-английски и считавших иврит (который они тоже не знали) единственным еврейским языком, заслуживающим внимания. Когда таким людям желали гут шабэс, они с тяжелым американским акцентом отвечали: шабат шалом.

В 1974-м уже в Колумбийском университете я стал заниматься лингвистикой идиша и, дабы избежать мишуры актуальной политики, сосредоточился на периоде тысячелетней давности. А поскольку все материалы, необходимые для доктората, находились в главной библиотеке Оксфорда, в 1978-м я переехал в Британию.

Театральные и киноафиши эпохи «золотого века» идиша в США

— И из докторанта вскоре стали директором программ Yiddish Studies.

— Мне повезло — Департамент иудаики Оксфорда искал преподавателя идиша на один час в неделю. До этого идиш преподавали там санскритским методом — как мертвый язык. Это в корне отличалось от моего подхода, когда после базового уровня идиш преподается на идише, чтобы студенты научились бегло читать и говорить на этом языке. Так, один час в неделю превратился в три курса, появилась возможность получить по идишу первую степень, затем — вторую, а с 1984 года — защитить докторат. Параллельно мы запустили месячный интенсив по изучению идиша, предполагавший полное погружение в язык, а с 1985 года проводили ежегодную зимнюю конференцию, звездой которой был профессор Вольф Москович из Иерусалима. Он же стал экзаменатором на нашей докторской программе.

В 1994-м был создан Oxford Institute for Yiddish Studies, примерно тогда же я стал привозить студентов из стран бывшего СССР, сотрудничавших с редактором «Советиш геймланд» Ароном Вергелисом, — они стали плести интриги, что в итоге разрушило программу.

— Проведя много лет в Оксфорде, вы готовились стать профессором в Йеле, но… неожиданно выбрали Вильнюс, где в местном университете возглавили кафедру идиша. Неужели литвацкие корни оказались столь сильны?  

— 1997/98 год я провел в качестве гостевого профессора в Йельском университете. Там была удивительно высокая зарплата и на удивление мало работы, но… это был самый скучный год в моей жизни. Поэтому, когда мне предложили 10-летний контракт в Йеле и одновременно кафедру в Вильнюсе, — я выбрал Литву. Мама, которой сегодня 97, до сих пор не может простить мне этого решения — зарплата в Вильнюсе составляла примерно 1/40 от предложенной в Йеле.

С 1990 года я посещал Литву и Беларусь — искал места, о которых рассказывал отец, а потом создавал атлас диалектов последних из могикан, говоривших на идише.  Пребывание в Вильнюсе я хотел использовать для продолжения работы над своим атласом, учитывая, что до объектов исследований оттуда было гораздо ближе, чем из США.

— Не жалеете о выборе в пользу Литвы? Многое из задуманного удалось реализовать?

— Первые десять лет в Вильнюсе были замечательным периодом. Но в 2008-м прокуратура Литвы вызвала в качестве свидетелей двух пожилых женщин — Рохл Марголис и Фаню Бранцовскую — их обвиняли в том, что, бежав из гетто, они присоединились к советскому партизанскому отряду, который якобы участвовал в расстреле жителей деревни Канюкай, обвиненных в коллаборационизме. (В прошлом году президент Литвы Даля Грибаускайте наградила партизанку Фаню Бранцовскую орденом «За заслуги перед Литвой», — прим. ред.). Для меня эти женщины являлись не только объектом академических исследований, я был очень привязан к ним.

В том же году в День независимости Литвы в столице прошел марш неонацистов, что вызвало шок у меня и моих друзей. Тогда же была подписана Пражская декларация, приравнивавшая преступления нацистов к преступлениям коммунистического режима.

В 2009 году в британской Jewish Chronicle я высказался по поводу этой ситуации, после чего в университете мне заявили, что в случае появления еще одной подобной статьи  сотрудничество с их учебным заведением будет прекращено.  Вскоре вышел еще один мой материал в Irish Times и в американском издании Tablet — и сразу посыпались обвинения в том, что я российский агент, приверженец коммунизма — это превратилось в целую кампанию. Учитывая мою ненависть к коммунизму и путинскому режиму, все это выглядело достаточно комично, тем не менее, мой контракт с Вильнюсским университетом не продлили… Так что сегодня я профессор другого вуза — Технического университета Гедиминаса, где преподаю английский, философию, этику, но не идиш…

«Капитал» Карла Маркса на идише, Нью-Йорк, 1917    Советский плакат 1920-х годов 

— Для литовцев идиш — это исчезнувшая чужая цивилизация? Чувствуют ли они эту культуру некой частью своего наследия, как в Польше, где даже возник феномен «еврейской» культуры без евреев?

— Литовцы, в чем я имел возможность убедиться за последние 20 лет, — приятные и толерантные люди, что вступает в некое противоречие с государственной политикой.

После того как контракт со мной был расторгнут, правительство решило, что идиш — важный пиар-инструмент для улучшения имиджа Литвы в мире. В последнее десятилетие на бумаге расцвели сразу три соответствующих институции. Во-первых, основанный мной когда-то Институт идиша, который возглавил человек, входивший в правительственную комиссию по расследованию преступлений нацистского и коммунистического режимов в Литве, — по сути, назначенец правительства.

Идиш в качестве политической игрушки используют не только в Литве. Просто там это игрушка в руках правых, а в таких странах, как Германия, Голландия и Польша, идиш часто становится инструментом левых в их антиизраильской риторике.

Кроме того, в Вильнюсе появился филиал YIVO (Исследовательского института идиша), чей глава был вынужден войти в ту же правительственную комиссию, что вовлекло институцию в политические игры.

Возник в литовской столице и Международный центр языка и культуры идиш при Всемирном еврейском конгрессе — у них красивый офис в центре города.

Проблема в том, что кроме месячного интенсива, в течение года ни в одной из этих институций нет возможности изучать идиш. Так малые языки становятся жертвами политических игр.

Да и академическое поле идиша, процветавшее в 1990-х (когда я мог
найти профессорские должности для всех моих выпускников), пришло в упадок. Идиш заменили иврит, библейская литература, сионизм и т.д.

Что касается меня, то я сейчас работаю над фундаментальным англо-идиш словарем с объяснениями и комментариями, например, статья Беларусь занимает 2000 слов.

— Вы многие годы посвятили изучению становления идиша как национального языка, а также возникновению его различных диалектов. Какова роль Черновцов (где мы беседуем в кулуарах конференции по языку и культуре идиш) в этих процессах?

— Черновцы — главный символ светского идишизма, ведь именно здесь на конференции  1908 года идиш был провозглашен основным национальным языком еврейского народа. Две звезды этого форума были интеллектуальными радикалами. Это, во-первых, Эстер Фрумкина — основательница современной школы на идише, считавшая, что у иврита нет перспектив. Эстер — одна из лидеров БУНДа — изменила политику этой партии с русификации на идишизацию.  После революции она стала правоверной коммунисткой, была вычеркнута из истории идиша и умерла в лагере под Карагандой в 1940-е годы.

Вторым радикалом был 23-летний Матитьягу Мизес, утверждавший, что иврит — это язык для тех, кто любит кладбища, а еврейство Европы будет говорить либо на идише, либо ассимилируется и перейдет на языки окружающих народов. В то же время в Палестине он предсказывал ивриту светлое будущее.

Я тоже вставлю свои пять копеек в эту радикальную струю — сегодня за пределами Израиля нет ни одной семьи, говорящей на иврите, не считая израильтян, живущих за рубежом. На идише, напротив, говорят во многих странах. Прежде всего, хасиды, среди которых насчитывается от полумиллиона до миллиона носителей идиша.

Пропуск участника Черновицкой конференции 1908 года 

— Можно ли говорить на сегодняшний день о некоем возрождении идиша (на чем спекулируют многие из еврейских функционеров, выбивающих гранты на соответствующие программы) или все-таки о его сохранении и изучении? Ведь Холокост лишь ускорил исчезновение маме-лошн, но истинными врагами были модернизация и ассимиляция — процессы, которые сложно остановить.

— Очевидно, что после Холокоста идиш в светской среде исчезает, ведь даже дети крупнейших еврейских писателей не говорят на языке своих родителей. Это касается свободного мира — США, Канады, Австралии, где не было Гитлера, Сталина и израильского пренебрежения к маме-лошн.

Полвека назад у идиша на Западе был негативный имидж — он был символом Восточной Европы, штетла, нищеты и провинциальности. Сегодня, с уходом старшего поколения, ситуация изменилась — молодежь заинтересовалась поиском корней, внезапно расцвела идиш-индустрия — музыка, фильмы, на Amazon.com вы можете купить презервативы с надписью I love Yiddish.

В Америке любая инициатива всегда превращалась в некий бизнес, недаром евреи-иммигранты называли США Америчкэ ганев — Америка-воровка.

Надо понимать, что Соединенные Штаты — монолингвистическая страна — множество интеллектуалов не говорят ни на одном языке, кроме английского. В последней президентской кампании один из кандидатов троллил своих оппонентов — этот знает французский, а тот говорит по-испански — и таким «компроматом» он выбил двух кандидатов на праймериз.

Идиш нужно учить как любой другой язык — грамматику, синтаксис и т.п., иначе это будет не идиш, а об идише. В штате Массачусетс несколько лет назад кинули клич: помогите спасти идиш. Спасение пришло в виде десятков миллионов долларов, вложенных в комплекс зданий, но в результате не был издан ни один учебник идиша.

Конечно, существует то, что мой отец называл «островами», — небольшие группы светской интеллигенции, говорящие на идише и преданные идее его возрождения.

Но единственная среда, где идиш остается языком улицы, — ультраортодоксы. Их истеблишмент отнюдь не монолитен — внутри этой общины есть люди, занимающиеся идишем и литературой на идише вполне профессионально, — например, д-р Хая Нов, присутствующая на этой конференции.

Светские ученые порой скептически относятся к хасидскому идишу, критикуя  неправильную грамматику, произношение и т.д., но наша конференция включает в себя целую секцию по хасидскому идишу — живому языку. Это очень важно — собрать людей с разными бэкграундами, которые занимаются одним делом.

В квартале Боро-парк, Нью-Йорк

— Насколько релевантен для идиша опыт возрождения умирающих языков? Мэнский, гэльский, корнский, бретонский, ирландский… Или в отсутствии компактного проживания носителей —  все это пустые фантазии?

— В отсутствии компактного проживания носителей или в отсутствии общин язык, как правило, умирает. Или переходит в статичное состояние. Иврит, в течение столетий  пребывая в таком состоянии, использовался для написания новых трудов, но не развивался как живой язык.

Слово «возрождение» может использоваться по отношению к литературе, но без общины язык не будет живым. Без хасидов идиш станет умирающим языком. Современные светские интеллектуалы забывают о том, что 99% ведущих писателей на идише выросли в религиозных семьях, — Шолом-Алейхем, Менделе, Перец, Башевис-Зингер…

— Но они переросли эту среду…  

— Было бы замечательно, если бы современные носители живого идиша и ученые пришли  к некоему общему пониманию языка, и нынешняя конференция — важный шаг на пути в этом направлении.

— Насколько хасидский идиш соответствует вызовам эпохи? На нем можно издавать журнал мод или учебники по биологии?

— Я демонстрировал здесь полтора десятка журналов на идише — это очень разные журналы, есть среди них и женские, но для религиозных женщин; и для мужчин, где обсуждаются фасоны талита, принятые в разных хасидских дворах, — это, разумеется, не Vogue.

В Нью-Йорке существует группа, создающая неологизмы на идише, отражающие все аспекты современного общества, — я называю это фейковыми словами. Словарь этих фейк-слов, заменивших иноязычные термины, принес больше вреда, чем пользы, поскольку живой язык так не функционирует.

Что касается учебников, то школы с преподаванием на идише ими обеспечены — и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Антверпене. Если же речь идет о людях, которым необходим идиш для кардиохирургии или полетов в космос, то, в случае их появления, соответствующая лексика будет наработана.

Беседовал Михаил Гольд

Источник: газета «Хадашот», № 10, 2018. Вторая иллюстрация (стихи М. Каца) – от belisrael.info.

Опубликовано 21.10.2018  17:20

Вернісаж Меерa Аксельродa ў Мінску

ПАВЕДАМЛЕННЕ ДЛЯ ПРЭСЫ

(перевод на русский язык ниже; см. также заметку здесь)

6 жніўня 2018 года а 17.00 Дзяржаўны літаратурны музей Янкі Купалы запрашае на вернісаж “Меер Аксельрод. Кніжная графіка”.

Меер Аксельрод (1902–1970) – жывапісец, графік, тэатральны мастак – нарадзіўся ў Маладзечна. Яркі дэбют адбыўся ў 1921 годзе – 36 работ Меер Аксельрод прадставіў на выстаўцы беларускіх мастакоў у Мінску і быў запрошаны вучыцца на факультэце графікі Вышэйшых мастацка-тэхнічных майстэрань (ВХУТЕМАС) у Маскве. Быў сябрам таварыства “Чатыры мастацтвы”, на выстаўках у Маскве і Ленінградзе прадставіў работы з серыі “Мястэчка”, створаныя падчас штогадовых паездак на Беларусь. У 1920–1930-х Меер Аксельрод выкладае малюнак, афармляе спектаклі ў дзяржаўных яўрэйскіх тэатрах Масквы, Кіева, Мінска. Яго работы адлюстроўваюць трагізм двух сусветных войнаў, абліччы пісьменнікаў, мастакоў, акцёраў, краявіды і шматграннасць штодзённага жыцця.

Сёння звыш тысячы работ Меера Аксельрода знаходзяцца ў калекцыях васьмідзесяці музеяў свету. У Год малой радзімы творчая спадчына мастака вяртаецца да беларускіх аматараў выяўленчага мастацтва.

Упершыню на выстаўцы ў Мінску будуць прадстаўлены творы Меера Аксельрода ў галіне кніжнай графікі, якія зберагаюцца нашчадкамі мастака. 85 ілюстрацый да кніг Янкі Купалы, Змітрака Бядулі, Якуба Коласа, Ізі Харыка, Зэліка Аксельрода, Нояха Лур’е, Рыўкі Рубінай, Праспэра Мэрымэ створаны ў рознай тэхніцы ў 1920–1960-х гадах.

Падарункам аматарам гісторыі стануць замалёўкі даўняга Мінска 1920-х гадоў – часу росквіту беларускай і яўрэйскай культур, калі на вуліцах горада ў плыні гаворак чуўся выразны струмень ідышу; часу, калі братоў Зэліка, Меера і Залмана Аксельродаў звязвала з Янкам Купалам творчае сяброўства і захапленне паэзіяй, мастацтвам, праца ў Беларускім дзяржаўным выдавецтве.

Падчас вернісажу адбудзецца творчая сустрэча з арганізатарам выстаўкі – мастаком Міхаілам Яхілевічам, першым настаўнікам якога стаў яго дзед, Меер Аксельрод. Адновіць атмасферу сяброўскіх сустрэч гучанне папулярных тады песень на ідыш і ў беларускім перакладзе, якія заспяваюць і дапамогуць развучыць Алесь Камоцкі і Аляксей Жбанаў.

Выстаўка арганізавана пры падтрымцы Пасольства Дзяржавы Ізраіль у Рэспубліцы Беларусь, Іудзейскага рэлігійнага аб’яднання ў Рэспубліцы Беларусь і дабрачыннай фундацыі Genesis Philanthropy Group.

Выстаўка “Меер Аксельрод. Кніжная графіка” працуе з 7 па 25 жніўня 2018 года.

 

Работы М. М. Аксельрода з «беларускімі матывамі»

___________________________________________________________________________________________________

СООБЩЕНИЕ ДЛЯ ПРЕССЫ

(перевёл с белорусского В. Р.)

6 августа 2018 года в 17.00 Государственный литературный музей Янки Купалы приглашает на вернисаж «Меер Аксельрод. Книжная графика».

Меер Аксельрод (1902–1970) – живописец, график, театральный художник – родился в Молодечно. Яркий дебют состоялся в 1921 году – 36 работ Меер Аксельрод показал на выставке белорусских художников в Минске и был приглашён учиться на факультете графики Высших художественно-технических мастерских (ВХУТЕМАС) в Москве. Входил в объединение «Четыре искусства», на выставках в Москве и Ленинграде представлял работы из серии «Местечко», созданные во время ежегодных поездок в Беларусь. В 1920–1930-х Меер Аксельрод преподаёт рисунок, оформляет спектакли в еврейских театрах (ГосЕТах) Москвы, Киева, Минска. Его работы отражают трагизм двух мировых войн, облики писателей, художников, актёров, пейзажи; передают многогранность повседневной жизни.

Сегодня более тысячи работ Меера Аксельрода находятся в коллекциях восьмидесяти музеев мира. В Год малой родины творческое наследие художника возвращается к белорусским любителям изобразительного искусства.

Впервые на выставке в Минске будут представлены произведения Меера Аксельрода в области книжной графики, которые сберегаются потомками художника. 85 иллюстраций к книгам Янки Купалы, Змитрока Бядули, Якуба Коласа, Изи Харика, Зелика Аксельрода, Ноаха Лурье, Ривки Рубиной, Проспера Мериме созданы в разной технике в 1920–1960-х годах.

Подарком для любителей истории станут зарисовки старого Минска 1920-х годов – времени, когда на улицах города в потоке речей слышалась отчётливая струя идиша; времени, когда братьев Зелика, Меера и Залмана Аксельродов связывала с Янкой Купалой творческая дружба и увлечение поэзией, работа в Белорусском государственном издательстве.

Во время вернисажа состоится творческая встреча с организатором выставки – художником Михаилом Яхилевичем, первым учителем которого стал его дед, Меер Аксельрод. Восстановит атмосферу дружеских встреч звучание популярных в ту пору песен на идише и в белорусском переводе, которые запоют и помогут разучить Алесь Камоцкий и Алексей Жбанов.

Выставка организована при поддержке Посольства Государства Израиль в Республике Беларусь, Иудейского религиозного объединения в Республике Беларусь и благотворительного фонда Genesis Philanthropy Group.

Выставка «Меер Аксельрод. Книжная графика» работает с 7 по 25 августа 2018 года.

* * *

Статья о М. Аксельроде на сайте Музея Марка Шагала

О художнике, его дочери и внуке – в журнале «Лехаим»

О выставке М. Аксельрода в галерее «Ковчег» (2008)

Опубликовано 31.07.2018  23:08

Здымкі А. Астравуха. Дзятлаўскія яўрэйскія могілкі і не толькі

У адказ на артыкул А. Абрамчык і А. Радомскай пра дзятлаўскіх яўрэяў, змешчаны на мінулым тыдні (ОЧЕРК О ДЯТЛОВСКИХ ЕВРЕЯХ ), мы атрымалі падборку фотаздымкаў ад рэстаўратара-ідышыста-вандроўніка з Мінска… Аляксандр Астравух удакладняе: “Фоткі зроблены падчас экспэдыцыі SHTETL ROUTES УКРАІНА-БЕЛАРУСЬ-ПОЛЬШЧА 09.09.2015 і 19.09.2015”.

       

Апублiкавана 26.07.2018  22:48

ОЧЕРК О ДЯТЛОВСКИХ ЕВРЕЯХ

Зарождение и развитие еврейской общины в Дятлово

Дятлово в документах времён Великого Княжества Литовского называлось Здзецел (Здзяцел, Здетел, Зенцела). В языке идиш нет звука «дз», поэтому евреи называли местечко «Зецел». В дневниках жителя Канады Бернарда Пински, в которых автор записывал воспоминания своего старого отца Рубина Пински, рождённого в Дятлово, местечко называется Гжэтл. Христианское население окрестностей называло населённый пункт «Дзенцёл», «Зецела». В XIX веке чиновники Российской империи переименовали местечко в Дятлово, а в годы, когда Западная Беларусь входила в состав Польши, в качестве официального использовалось название Zdzięcioł.

До начала Великой Отечественной войны 70% жителей местечка составляли евреи. Именно они как основная часть населения заложили архитектурное, экономическое, культурное развитие нашего города.

Национальный состав белорусских местечек был разнообразным. Здесь жили поляки, евреи, татары, цыгане, литовцы, представители иных народов. Со второй половины XVI века всё большую роль в экономической жизни местечек стали играть евреи, с того же времени начинается история еврейской общины Дятлово. В инвентарных книгах дятловского имения среди хозяев на рыночной площади местечка уже назван Мисан Жид – торговец-еврей. В Дятлово, согласно инвентарных книг 1699 г., было 126 домов, из них 25 (примерно 20%) принадлежали евреям. К началу 1870-х гг. еврейское население местечка значительно увеличилось и достигло 78,7% (около 1240 человек).

В конце XVIII века белорусские губернии были включены в черту еврейской оседлости. В это время еврейское население преобладало в местечке, его представители занимали ведущие места в торговле и ремёслах.

В Дятлово дома местных жителей походили на деревенские, но имели свои особенности. Помимо окон, в сторону городской улицы выходили двери. Это давало возможность торговцам и ремесленникам поддерживать связь с клиентами: одним показать свой товар, другим – свои изделия. В зданиях исторического центра Дятлово, относящихся к началу ХХ века, можно и сейчас заметить заложенные кирпичом дверные проёмы. Такую реконструкцию провели после Великой Отечественной войны, когда евреев в городе почти не осталось, а их дома достались новым хозяевам, не занимавшимся торговлей.

Еврейские купцы и ремесленники были мало связаны с сельским хозяйством, поэтому у них во дворах не было хлевов, гумён и амбаров. Во многих местечковых домах при входе с улицы было крыльцо с двухскатной крышей на четырёх столбиках.

Зажиточные мещане покрывали крыши своих домов гонтом, беднейшие – соломой. Каждый ремесленник или торговец старался повесить перед своей мастерской или магазином вывеску. По ней легко было понять, кто из них что производит или продаёт. По данных переписи 1921 г., в Западной Беларуси еврейское население было занято в следующих сферах деятельности: в сельском хозяйстве – 0,9%, в ремёслах и промышленности – 23,5%, в торговле и страховании – 52,6%, на транспорте – 10,2%, на общественной службе и в свободных профессиях – 16,7%, в домашнем хозяйстве и на частной службе – 16,7%, в иных сферах деятельности – 15,7%.

В 1830-е гг. в местечке появляются первые мелкие промышленные предприятия: три кожевенные мастерские, три мельницы. В конце 1860-х гг. уже работали два кожевенных, три кирпичных, шесть скипидарных, пятнадцать винокуренных предприятий. Как и во многих иных местечках, в Дятлово регулярно проводились ярмарки. Торговля шла каждую неделю по вторникам, а ярмарки устраивались дважды в год: 23 апреля в день Святого Георгия и в день Святой Троицы. На продажу везли хлеб, домашние изделия, полотно, посуду. У дятловских евреев были экономические связи с известными европейскими производителями. Фанни Коган, уроженка Дятлово, которая живёт ныне в Израиле, вспоминает, что её отец был представителем фирмы «Zinger» и торговал швейными машинками.

  

Торговые ряды; синагога начала ХХ в.

В 1900 г. в Дятлово евреям принадлежали медоварни, аптека, бакалейные магазины, а также лавки, где торговали железом, кожей, мануфактурными изделиями, хлебом, яйцами. Кроме того, местечко славилось производством дятловского паркета, образцы которого находятся в Дятловском краеведческом музее. Этим паркетом выстлан один из залов Эрмитажа, о чём писал Аркадий Смолич в книге «География Беларуси».

Во второй половине XIX – начале ХХ века экономика местечка продолжала развиваться. Крупнейшие еврейские предприниматели Дятлово попадали на страницы адрес-календаря «Вся Россия: русская книга промышленности, сельского хозяйства и администрации». В местечке Мордух Кауфман, Артишевский, Рабинович и другие владели заезжими дворами, небольшими гостиницами. Они старались привлечь клиентов европейскими нововведениями, например, бильярдом. А лучшая булочная в местечке принадлежала Мордуху Титковицкому.

Ресторан и баня в местечке

Перед Второй мировой войной в Дятлово было три локомобиля, которые подавали свет в дома жителей. В одном доме разрешалось повесить одну лампочку. Электричество подавалось до 24 часов.

Мещанское самоуправление в местечках черты еврейской оседлости имело существенную особенность: оно было представлено преимущественно евреями, мещан христианского вероисповедания в местечках почти не было. В 1884 г. к мещанскому сословию принадлежали 1383 человека, все они были иудеями. Кроме того, существовали общественные еврейские организации, наиболее активной из которых был Молодёжный совет.

В «польский период» жизни Дятлово наблюдается относительная свобода организаций и ассоциаций. Были созданы фонд «Линас А-Цедек», «Народный банк», «Комитет помощи сиротам». Участниками многих из них являлись молодые люди из еврейских семей.

Религиозная структура населения Дятлово определила наличие здесь православной церкви, костёла и синагоги. В 1867 г. в местечке была деревянная синагога и четыре молитвенных дома. Позже было возведено кирпичное здание синагоги, сохранившееся до наших дней – теперь в нём помещается дятловское подразделение Министерства по чрезвычайным ситуациям. Житель Дятлово И. Белоус вспоминал: «В 1938 г. я проводил перепись населения в Дятлово. Всего здесь было жителей 5763 человека, из них только 1620 христиан (католиков и православных), остальные – евреи».

Религиозное воспитание в еврейских семьях было обязательным. В Дятлово существовали просто верующие евреи и ортодоксальные иудеи. Ф. Коган вспоминала, что семья со стороны матери была очень религиозной, а со стороны отца – не очень, однако в синагогу каждую субботу обязательно ходили все мужчины.

Дятловщина дала миру нескольких известных евреев-проповедников. Один из них – Яков Кранц (1741, Дятлово – 1804, Замосць, Польша), известный как «Магид из Дубно». Ребе Яков долгое время был кочующим проповедником, путешествовал по городам Литвы, Польши, Беларуси, Германии, выступал в синагогах перед местными еврейскими общинами. Он был отличным оратором и выработал свой стиль объяснения Священного Писания – притчевый. Ещё юношей ребе Яков познакомился с легендарным мудрецом Виленским Гаоном, который высоко ценил знания юноши, и между ними возникла дружба. Поселившись после многочисленных путешествий в Дубно, Кранц стал городским магидом (проповедником). Сборник притч ребе Кранца был издан под названием «Мишлей Яков» («Притчи Якова», 1887 г.).

Ещё одна выдающаяся личность – Израиль Меир А-Коген (1838, Дятлово – 1933, Радунь), известный как Хафец-Хаим. Это талмудист, основатель и глава ешибота в Радуни, автор книг о греховности злоязычия, о сущности благотворительности.

Известный дятловский еврей, раввин Залман Сороцкин (1881–1966), «сидел» во главе местного раввината 17 лет – с 1912 до 1929 г. После отъезда в Землю Израиля стал председателем Совета мудрецов Торы в Иерусалиме. В 1951 г. издал книгу «Уши, обращённые к Торе».

Очень интересные воспоминания о 1920-30-х годах на Дятловщине оставила Лиза Каплинская: «Населения в городе было шесть тысяч душ, среди них четыре с половиной тысячи были евреями, остальные были белорусы, немного поляков. Из культурных заведений в Дятлово существовали еврейская школа (около 100 детей и 6 учителей) с преподаванием на идише; ивритская школа (250 детей и 7 учителей); религиозная школа для бедных детей Талмуд-Тора, основанная в 1909 г. (100 детей и 4 учителя). Еврейские дети могли также ходить в государственную польскую школу-семилетку».

«Когда моему отцу было шесть лет, его отдали в одну из четырёх школ Гжетла, которая называлась Талмуд-Тора. Это была еврейская религиозная школа, в ней изучался и польский язык. Официальные лица, такие как полицейские, судьи, администрация города не говорили по-еврейски. Поэтому еврейскому населению необходимо было владеть польским и местным языком. В Талмуд-Торе уроки религии проводились на иврите, древнем еврейском языке семитской языковой группы, а нерелигиозные предметы изучались на польском», – пишет в дневнике Бернард Пински.

Существовала школа «Тарбут» («Культура») – организации для воспитания бедных еврейских девочек и подготовки их к ведению домашнего хозяйства. Её учредителем являлся Саул Каплинский – представитель бизнеса и глава сионистского движения в Дятлово. Община организовывала отдых детей в лагерях под руководством воспитателей.

Школа «Тарбут»; летний лагерь, 1933 г.

В местечке периодически демонстрировалось современное кино. Еврейский драматический кружок регулярно показывал спектакли. Действовала и большая еврейская библиотека. В Дятлово жило много писцов (соферов), которые писали священные книги, молитвы. Один из старожилов Дятлово рассказывал, что общественная жизнь в местечке была очень активной. Местные жители охотно ходили на концерты оркестра, в котором играли еврейские музыканты, посещали представления бродячего цирка, где выступали такие необычные животные, как тигры и львы, ходили на танцы и организовывали футбольные матчи.

Участники драматического кружка; семья Рабиновичей, 1930-е годы

Об уровне развития медицинского обслуживания свидетельствует наличие стоматологического кабинета, в котором Хания Роскин занимался лечением и протезированием зубов.

 

Зубной техник Х. Роскин и вышеупомянутый р. Залман Сороцкин

Дятлово долгое время являлось примером штетла – явления, без которого невозможно представить себе жизнь евреев Восточной Европы. Этот термин характеризует тип поселений наряду с городом и деревней. Штетлы сохраняли традиции еврейской истории и культуры и просуществовали до 1939 г.

Елена Абрамчик, старший научный сотрудник Дятловского историко-краеведческого музея

Елена Радомская, учительница истории гимназии № 1 г. Дятлово

Перевод с белорусского В. Р. выполнен по публикации: Алена Абрамчык, Алена Радомская. «Зараджэнне і развіццё яўрэйскай абшчыны ў Дзятлаве» («Краязнаўчая газета», № 23, чэрвень 2018). См. на нашем сайте также материал Инны Соркиной о дятловских евреях.

Опубликовано 21.07.2018  00:22

«Яўрэйскі» фільм Наты Голавай

07.07.2018  22:02   ВОЛЯ ТРУБАЧ

«Яўрэі падаюцца незразумелымі іншапланецянамі, пра якіх няшмат ведаюць, таму не любяць і баяцца». У Маладзечне паказалі аматарскі фільм пра яўрэйскую культуру ў беларускім мястэчку

Фота Валянціны Цвірко.

28 чэрвеня ў Маладзечне адбылася прэм’ера барысаўскай кінастужкі Наты Голавай і суполкі “МыЗаТанцы” “Чароўныя нажнічкі”. Прымаў паказ маладзечанскі этнаграфічны клуб KOLA.

Гэта была прэм’ера фільма пра яўрэйскую культуру на аснове яўрэйскіх казак. Чорна-белы фільм з тытрамі агучвала  капэла “Жыдовачка”. Пасля паказу патанцавалі яўрэйскія танцы.

Мы звярнулася з пытаннямі да рэжысёра Наты Голавай.

– Чаму кіно пра яўрэяў?

– Ніхто не чапляецца да рэжысёраў “А чаму тваё кіно пра праваслаўных?”. Ці пра рускіх, немцаў. Яўрэі падаюцца незразумелымі іншапланецянамі, пра якіх няшмат ведаюць, таму не любяць і баяцца. Былі сітуацыі, калі людзі адмаўляліся ўдзельнічаць у праекце менавіта праз тое, што ён яўрэйскі.

Часта атрымліваю рэкамендацыі тыпу “Вы няправільна назвалі капэлу, мусіце звацца не «Жыдовачка», а «Евреечка». Запытваю, чаму гэта? Наш любімы беларускі традыцыйны танец у клубе – “Жыдовачка”. І другі любімы – “Жыдок”. І трэці – жыдоўская полька. Чаму нам так не звацца? Гэтыя сітуацыі даюць упэўненасць, што яўрэйскае кіно трэба здымаць. І не адно.

Алег Іваноўскі.

– Як складалася атмасфера фільма? Дзе адбываліся здымкі?

– Сцэнар «Чароўных нажнічак» напісаны паводле прачытанай сотні яўрэйскіх казак. Там былі і зусім старадаўнія сюжэты, і магічныя гісторыі пачатку 20 стагоддзя пра беларускія мястэчкі. Выбрала асноўныя элементы, уласцівыя яўрэйскім казкам. Сачыніла гісторыю пра беднага краўца, якому з неба звалілася і шчасце, і выпрабаванні. Гэта, па маіх назіраннях, нармальная сітуацыя для жыдоўскай казкі, дзе не адсочваюцца прычынна-выніковыя сувязі.

Герой атрымлівае цуд ці катастрофу ў жыцці проста так. Проста таму, што ён жыд, напэўна.

Сцэнар пісаўся з улікам  даступных лакацый, інтэр’ераў, мэблі, рэквізіту. І мясцовых артыстаў. Дзякуй богу, у Барысаве, які больш чым напалову да рэвалюцыі быў жыдоўскім, месцамі захавалася характэрная тагачасная архітэктура, атмасферныя дворыкі ў старой частцы горада. Не ўсё яшчэ сапсаванае сайдзінгам і ўсялякай «прыгажосцю».

– Як ты падбірала акцёраў? Галоўны крытэрый – быць яўрэям?

– Герой на экране мусіць быць тыпажным. Ён жа не іграе запар дзве гадзіны сваю ролю, як у тэатры. І няма адлегласці, як паміж сцэнай і залай. Глядач убачыў, злавіў вобраз – і паехалі. Астатняе дапрацуюць драматургія, ракурсы, мантаж.

Галоўныя героі – з вуліцы. І яны нядрэнна справіліся з задачамі. Як і многія праекты, што грэюць мне душу, гэта напалову аматарскі праект, і цікава было назіраць, як цягам двух-трох тыдняў звычайныя людзі набіраліся акцёрскіх навыкаў. А што тычыцца «яўрэйскага» выгляду персанажаў, у мяне ёсць падазрэнне, што ўсе людзі ў нашых мясцінах трошкі жыды. Проста многія і не трошкі.

– Пагаворваюць, што ў фільма не было фінансавання. Як жа атрымалася зняць фільм?

– Так, грошай у чыстым выглядзе не было. Я нешта выдаткавала, мо, якія 100 ці 150 рублёў на розныя патрэбныя для працэсу рэчы. Увесь бюджэт – асабісты час і навыкі ўдзельнікаў, паліва, аўто, строі, рэквізіт. Кожны прынёс тое, што змог.

Час – самы дарагі ўнёсак. Былі здымачныя дні, якія цягнуліся і па 20 гадзін.

І дзякуй цэнтру творчасці дзяцей і моладзі, пры якім існуе наш клуб гістарычнага танца, што дазволіў скарыстацца памяшканнем, дзе здымалася шмат сцэн і месцілася «кінабаза» з усім  здымачным барахлом.

Тэатр «Відарыс» таксама дапамог і пляцоўкай, і рэквізітам, і святлом, і касцюмамі. І мясцовы тэлеканал СКІФ дазволіў запісаць саўндтрэк для трэйлера ў сваёй студыі, а Леў Машкетаў вазіўся з запісам, бо мы яшчэ толькі-толькі вучыліся іграць разам і трэба было, каб больш-менш прыстойна гучалі. Таму, я кажу – МЫ зрабілі кіно. Так, гэта мая ідэя і мой сцэнар, і мая прапанова суполцы паўдзельнічаць у чарговай авантуры. Але ў праект уклалася шмат людзей.

Ната Голава.

– Чаму і каму ты параіш паглядзець гэта кіно?

– Сваёй настаўніцы па рускай мове і літаратуры, што выкладала ў 5-7 класе. Помню, як атрымала сшытак з адзнакай за сачыненне на тэму «Как я провела лето» і прачытала пасланне чырвонага колеру ад яе: «По-моему, ты всё списала!».

Гэта было першае і дагэтуль апошняе абвінавачванне ў плагіяце. Было крыўдна, бо пачуцці, з якімі пісала тады школьную працу, тыя ж, з якімі ствараліся цяпер «Чароўныя нажнічкі». А больш я нікому нічога раіць не хачу, магу толькі запрасіць усіх, хто гатовы паглыбіцца на гадзіну ў музыку і атмасферу жыдоўскага мястэчка. Якім мы яго бачым.

Водгук наведніка паказу інжынера Алега Чырыцы:

– Фільм выбіваецца з бясконцага шэрагу кіно неардынарнасцю. Але нягледзячы на незвычайнасць, ён прымусіў мяне паверыць акцёрам і створанаму рэжысёрам свету. Атмасфера – гэта тое безумоўнае, чым прываблівае кіно. За гадзіну я паспеў палюбіць і Шмуліка, і Рэбеку, і ўсіх астатніх. І ўсе такія шчырыя, такія сапраўдныя. Усё зроблена вельмі дакладна, вытанчана і з густам. І трэці дзень, калі я еду на працу, у маіх навушніках іграюць яўрэйскія матывы. Дзякуй за гэта капэле “Жыдовачка”, і дзякуй велізарны Наце Голавай за гэта прэўкраснае чарадзейства!

Арыгiнал

Апублiкавана 10.07.2018  16:56

Ёсць і такое меркаванне
Давід Алег Лісоўскі (19.07.2018). Экзотыка заўсёды ў трэндзе  Праблема ў тым, што фiльм мае прэтэнзыю паказаць “як выглядала габрэйскае мястэчка”, а тут не пахне анi габрэямi, анi мястэчкам. Паглядзеўшы фоткі ў вялікім фармаце, знайшоў такі цэлых 2 трапных вобразы (на фотцы з аркестрам – паненка з віяланчэльлю і паненка са скрыпкай). Позіркі, строі, лад – усё цалкам трапнае. Але толькі 2, на жаль. Астатнія дзявочыя вобразы атрымаліся ну зусім не ў той стэп. Хлопцы наогул катастрофа… Міні-капялюшык ані выглядае па-габрэйску, ані робіць габрэйскага ўражаньня.

Рыгор Бярозкін. Вершы З. Цялесіна

Сёння, 3 ліпеня, спаўняецца сто гадоў з дня народзінаў знакамітага беларускага крытыка і перакладчыка Рыгора Саламонавіча Бярозкіна (1918, Магілёў, –1981, Мінск). Ён пачаў свой творчы шлях у сярэдзіне 1930-х гадоў з публікацый у часопісе «Штэрн» (на ідышы), потым, будучы студэнтам Менскага педінстытута, шмат займаўся вывучэннем і аналізам твораў на беларускай мове, загадваў аддзеламі крытыкі ў часопісе «Полымя рэвалюцыі» і газеце «Літаратура і мастацтва». Але, як паказвае наступная публікацыя з той самай газеты «ЛіМ» (03.10.1939), Бярозкін і далей цікавіўся даробкам ідышных літаратараў.

Такім чынам, прапаную ўвазе чытачоў belisrael.info рэцэнзію на кнігу Зямы Цялесіна (1907, Калінкавічы – 1996, Іерусалім) «Аф майн эйгенер эрд» («На маёй уласнай зямлі», выйшла ў 1939 г.). Падобна, што некаторыя назіранні ды развагі крытыка не губляюць вартасці дасёння.

Адметнасці даваеннай арфаграфіі захаваны. Каб пашырыць кола чытачоў, унізе даецца і мой пераклад рэцэнзіі Рыгора Бярозкіна на рускую. Трэба яшчэ дадаць, што ў 1941 г. і ледзь ацалелы ад куль НКВД Бярозкін, і Цялесін пайшлі добраахвотнікамі на фронт, адважна змагаліся супраць нацызму.

В. Рубінчык

Вершы З. Целесіна

У вышаўшай нядаўна першай кнізе вершаў З. Целесіна «На сваёй зямлі» прадстаўлены творы самых розных творчых узроўняў і самых процілеглых паэтычных імкненняў. І ўсё-ж кніга ў цэлым робіць радаснае ўражанне. Прычынай гэтага з’яўляецца незвычайная жыццёвасць вершаў Целесіна. Іх сапраўдная, а не пракламіраваная сувязь з рэальнай совецкай рэчаіснасцю. Вершы гэтыя маюць свой уласны свет, межы якога вельмі лёгка ўстанавіць.

З. Целесін піша пераважна аб старым і новым Палессі, аб адноўленым яўрэйскім мястэчку і яго жыхарах – простых і здаровых людзях, якія прызнаюць жыццё, даверанае іх уласным рукам, і адкідваюць усякую пабочную і прыніжаючую апеку над імі. Цяжкое жыццё цягнулі гэтыя людзі да набыцця сваёй роднай совецкай зямлі. Не ў плане агульных і сантыментальных лямантацый-скаргаў на невыноснасць жыцця ў мінулым, а ў плане дзейсных вобразаў, самастойна падгледжаных і вылучаных з жыцця, паэт здолеў перадаць усю жорсткую бессэнсоўнасць старога местачковага быцця. У выдатнай «Баладзе аб скрыгалаўскім тракце» сам па сабе сюжэт, без усякіх растлумачэнняў, дзякуючы сваёй нарачытай бязглуздзіцы (местачковая дзяўчына, якая едзе к свайму жаніху ў суседняе мястэчка, пагрузла ў непраходным балоце і тры гады не вылазіла з яго) паказвае на сапраўдную неразумнасць і бессэнсоўнасць старога местачковага ўкладу жыцця.

Вершы Целесіна лірычныя, у іх адчуваюцца зацікаўленыя і актыўныя адносіны паэта да жыцця. Прычым, лірызм паэта разнастайны ў сваіх формах, у залежнасці ад матэрыяла, ад тэмы і ад паэтычных адносін да тэмы. У той-жа «Баладзе аб скрыгалаўскім тракце» лірызм паэта адценен гумарам.

У вершы «З дзіцячых год» лірыка Целесіна набывае трагічна-напружаны характар, у ім адчуваецца сапраўдны боль. У вершы «Бабульчыны рукавічкі», у якім Целесін паэтызіруе пяшчотныя дзіцячыя ўспаміны, захаваўшыяся ў далёкім куточку памяці, лірычны пафас атрымлівае зусім новае гучанне незвычайнае дзіцячай чыстаты і непасрэднасці. Але і ў гэтым вершы трагічна-напружаная нота гучыць на супярэчлівым ёй агульным фоне дзіцячага апавядання, як указанне на глыбокую трагічнасць мінулага жыцця. Вось бабулька, робячы рукавічкі, апавядае ўнуку аб «птушцы-сіраце», чыім «адзінокім плачам заліваліся лясы», і гэта ўмела ўведзеная ў верш фальклорная рэмінісцэнцыя робіць бяскрыўднае, здавалася-б, дзіцячае апавяданне шматзначным і глыбокім. Раптам, як гаворыцца, зрабілася «далёка відаць ва ўсе канцы свету».

Адчуванне ўдачы і самастойнасці суправаджае тыя вершы Целесіна, у якіх асабістыя адносіны паэта к свету выражаюцца не ў нарачыта-стылізаванай форме, а проста, натуральна і вольна. Вось верш «Загад Варашылава», у якім паказана ўступленне Чырвонай Арміі ў яўрэйскае мястэчка, вызваленае ад польскіх акупантаў і рабаўнікоў. Тут сама па сабе выбраная паэтам песенная форма з’яўляецца выражэннем унутрана-святочнага стану, калі звычайнае, здавалася-б, слова не выгаварваецца, а спяваецца. І маткі, што плачуць ад радасці, на крывых парогах мястэчка, і стомленыя коннікі, і няхітрая песня з часта паўтараючыміся радкамі – усё тут зліваецца ў адным цэльным адчуванні ад паказанай паэтам карціны. Тое-ж самае можна сказаць і аб вершы «У радасці», у якім З. Целесін своеасабліва паэтызіруе сумную песеньку беларускай дзяўчыны аб «святочна прыбраным жарабку», аб жаніху «у новым картузе», аб уласным разбітым шчасці.

Целесіну добра ўдаецца нацюр-морт. Ён наглядальны і можа ў адной дэталі перадаць цэлую карціну. У вершы «Смага» адчуванне прадзельнай распаленасці, спёкі, смагі перадана адной выразнай дэталлю: «Здаецца, дакраніся да чаго-небудзь і выб’еш іскру ты…»

Усё гэта з’яўляецца, безумоўна, станоўчай якасцю паэта З. Целесіна.

Аднак, многае ў яго кніжцы «На сваёй зямлі» можа выклікаць сур’ёзныя супярэчанні. Нам здаецца зусім беспадстаўным жаданне паэта Целесіна цэлым радам штучных метадаў і сродкаў «захаваць» сваю ложна-зразумелую арыгінальнасць. Целесіну здаецца (а гэта вельмі моцна адчуваецца ў вершах), што своеасаблівасць паэтычнага голаса, першароднасць паэтычных адносін к свету ствараецца захаваннем сваёй сувязі з якім-небудзь бытавым ці нават этнаграфічным матэрыялам. Устойлівасць гэтага матэрыяла і ёсць устойлівасць творчай манеры паэта. Так прыкладна разважае Целесін (як гэта вынікае з яго вершаў), і жорстка памыляецца. Целесін вельмі моцна клапоціцца аб прыўнясенні ў свае вершы мясцовага «палескага» каларыта, характэрных слоўцаў, зразумелых толькі яму, бытавых прыватнасцей, вядомых толькі жыхарам яўрэйскага мястэчка Палесся. Не гэтымі шляхамі працякае паспяванне сапраўднай своеасаблівасці ў паэзіі. Яно больш глыбокае, і мяркуе ў якасці першачарговай сваёй умовы цэльнасць і самастойнасць паэтычнага мышлення, наяўнасць вялікай агульна-чалавечай, а не толькі вузка-краявой і этнаграфічнай тэмы. Асабліва добрыя тыя вершы Целесіна, у якіх паэт забывае аб сваіх пастаянных клопатах «захаваць» сваю манеру, «бараніць» свой голас, «зацвердзіць» сваю арыгінальнасць. Гэтыя вершы хвалююць сваёй вялікай праўдай і сапраўднай навізнай, якая адчуваецца ў іх. Але што сказаць аб тых вершах, у якіх Целесін займаецца непатрэбнай стылізацыяй, бясплодным вышукваннем характэрных слоўцаў? Гэтыя вершы дрэнныя ў самай сваёй сутнасці. Яны ўяўляюць сабою ложную творчую тэндэнцыю.

Трэба аддаць справядлівасць: Целесін добра адчувае прыроду. Гэтае пачуццё прыроды ўваходзіць, па яго думцы, слагаемым у агульную суму, якая называецца «творчай манерай» паэта Целесіна. І вось зноў-такі ўдалыя тыя прыродаапісальныя вершы Целесіна, у якіх паэт забываецца аб «слагаемых», і аб «суме», і аб «творчай манеры», і зусім няўдалыя тыя вершы з прадузятым і падкрэслена-«целесінскім» «пантэізмам». Там самі па сабе вычурныя вобразы пачынаюць паўтарацца з верша ў верш. Параўнанне сябе з дрэвам, якое павінна выразіць пантэістычную злітнасць паэта з прыродай, пачынае надакучваць у вершах Целесіна. «На мне, як на дрэве, блішчыць раса», «я ў зямлю-б тут укапаўся, як асіна», «я руку выцягнуў, як галінку», «я ў чорную зямлю-б тут дрэвам урос», «я спяваў-бы як сасна на ветры» і г. д. Паўтараюцца ў вершах Целесіна і паасобныя знешнія адзнакі фальклора. Усё гэта пакуль стварае ўражанне скаванасці паэтычнага голаса таленавітага паэта Целесіна.

Над многім трэба прызадумацца З. Целесіну. Далейшае яго развіццё павінна ісці ў напрамку к вялікай тэме, к вялікім чалавечым пачуццям і мыслям. У сэнсе магчымасцей і сіл для роста Целесіну дадзеных вельмі многа.

Г. Бярозкін

Выява на адным з экранаў Нацыянальнай бібліятэкі Беларусі, студзень 2018 г. Фота В. Р.

Cтихи З. Телесина

В недавно вышедшей первой книге З. Телесина «На своей земле» представлены произведения самых разных творческих уровней и самых противоположных поэтических устремлений. И всё же книга в целом оставляет радостное впечатление. Причиной этого является необычайная жизненность стихов Телесина, их реальная, а не прокламированная связь с советской действительностью. Стихи эти обладают своим собственным миром, границы которого очень легко установить.

З. Телесин пишет преимущественно о старом и новом Полесье, об обновленном еврейском местечке и его жителях – простых и здоровых людях, которые признают жизнь, доверенную их собственным рукам, и отбрасывают всякую постороннюю и унизительную опеку над ними. Тяжелую жизнь тянули эти люди до обретения своей родной советской земли. Не в плане общих и сентиментальных ламентаций-жалоб на невыносимость жизни в прошлом, а в плане деятельных образов, самостоятельно подсмотренных и выделенных из жизни, поэт сумел передать всю жестокую бессмысленность старого местечкового бытия. В отличной «Балладе о Скрыгаловском тракте» сам по себе сюжет, без всяких разъяснений, благодаря своей нарочитой бессмыслице (местечковая девушка, едущая к своему жениху в соседнее местечко, завязла в непроходимом болоте и три года не вылазила из него) показывает действительную неразумность и бессмысленность старого местечкового жизненного уклада.

Стихи Телесина лиричны, в них чувствуется заинтересованное и активное отношение поэта к жизни. Причем лиризм поэта разнообразен в своих формах, в зависимости от материала, от темы и от поэтического отношения к теме. В той же «Балладе о Скрыгаловском тракте» лиризм поэта оттенен юмором.

В стихотворении «Из детских лет» лирика Телесина приобретает трагически-напряженный характер, в нем ощущается настоящая боль. В стихотворении «Бабушкины рукавички», в котором Телесин поэтизирует нежные детские воспоминания, сохранившиеся в дальнем уголке памяти, лирический пафос получает совершенно новое звучание необычной детской чистоты и непосредственности. Но и в этом стихотворении трагически-напряженная нота звучит на противоречащем ей общем фоне детского рассказа, как указание на глубокую трагичность прошлой жизни. Вот бабушка, делая рукавички, рассказывает внуку о «птице-сироте», чьим «одиноким плачем заливались леса», и эта умело введенная в стихотворение фольклорная реминисценция превращает безобидный, казалось бы, детский рассказ, в многозначный и глубокий. Вдруг, как говорится, сделалось «далеко видно во все концы света».

Ощущение удачи и самостоятельности сопровождает те стихи Телесина, в которых личное отношение поэта к миру выражается не в нарочито-стилизованной форме, а просто, естественно и свободно. Вот стихотворение «Приказ Ворошилова», в котором показано вступление Красной Армии в еврейское местечко, освобожденное от польских оккупантов и грабителей. Тут сама по себе выбранная поэтом песенная форма является выражением внутренне-праздничного состояния, когда обычное, казалось бы, слово не выговаривается, а поется. И матери, которые плачут от радости, на кривых порогах местечка, и уставшие всадники, и нехитрая песня с часто повторяющимися строками – всё здесь сливается в одном цельном ощущении от показанной поэтом картины. То же самое можно сказать и о стихотворении «В радости», в котором З. Телесин своеобразно поэтизирует грустную песенку белорусской девушки о «празднично убранном жеребчике», о женихе «в новом картузе», о собственном разбитом счастье.

Телесину хорошо удается натюрморт. Он наблюдателен и может одной деталью передать целую картину. В стихотворении «Жажда» ощущение предельной раскаленности, жары, жажды передано одной выразительной деталью: «Кажется, дотронься до чего-нибудь – и выбьешь искру ты…»

Всё это является, безусловно, положительной стороной поэта З. Телесина. Однако многое в его книжке «На своей земле» может вызвать серьёзные возражения. Нам кажется совершенно необоснованным желание поэта Телесина целым рядом искусственных методов и средств «сохранить» свою ложно понятую оригинальность. Телесину кажется (а это очень сильно чувствуется в стихах), что своеобразие поэтического голоса, первородство поэтического отношения к миру создается сохранением своей связи с каким-нибудь бытовым или даже этнографическим материалом. Устойчивость этого материала и есть устойчивость творческой манеры поэта. Так примерно рассуждает Телесин (как это следует из его стихов), и жестоко ошибается. Телесин сильно хлопочет о привнесении в свои стихи местного «полесского» колорита, характерных словечек, понятных лишь ему, бытовых частностей, известных только жителям еврейского местечка Полесья. Не этими путями протекает выспевание настоящего своеобразия в поэзии. Оно более глубокое и предполагает в качестве первоочередного своего условия цельность и самостоятельность поэтического мышления, наличие большой общечеловеческой, а не только узко-краевой и этнографической темы. Особенно хороши те стихи Телесина, в которых поэт забывает о своих постоянных попытках «сохранить» свою манеру, «защищать» свой голос, «утвердить» свою оригинальность. Эти стихи волнуют своей большой правдой и настоящей новизной, которая ощущается в них. Но что сказать о тех стихах, в которых Телесин занимается ненужной стилизацией, бесплодным выискиванием характерных словечек? Эти стихи плохи в самом своем существе. Они представляют собой ложную творческую тенденцию.

Надо отдать должное: Телесин хорошо чувствует природу. Это ощущение природы входит, по его мысли, слагаемым в общую сумму, которая называется «творческой манерой» поэта Телесина. И вот ведь опять-таки удачны те природоописательные стихи Телесина, в которых поэт забывает о «слагаемых», и о «сумме», и о «творческой манере» – и совсем неудачны стихотворения с предвзятым и подчеркнуто-«телесинским» «пантеизмом». Там сами по себе вычурные образы начинают повторяться из стихотворения в стихотворение. Сравнение себя с деревом, призванное выразить пантеистическую слитность поэта с природой, начинает надоедать в стихах Телесина. «На мне, как на дереве, блестит роса», «я в землю бы здесь вкопался, как осина», «я руку вытянул, как ветку», «я в черную землю бы здесь деревом врос», «я пел бы, как сосна на ветру» и т. д. Повторяются в стихах Телесина и отдельные внешние признаки фольклора. Всё это пока создает впечатление скованности поэтического голоса талантливого поэта Телесина.

Над многим надо призадуматься З. Телесину. Дальнейшее его развитие должно идти в направлении к большой теме, к большим человеческим чувствам и мыслям. В смысле возможностей и сил для роста у Телесина данных очень много.

Г. Берёзкин

Опубликовано 03.07.2018  07:29

***

20 фактаў пра Рыгора Бярозкіна

ЕЩЕ О ВУЛЬФЕ СОСЕНСКОМ

ВУЛЬФ СОСЕНСКИЙ – КУЛЬТУРНЫЙ ДЕЯТЕЛЬ ИЗ МЕСТЕЧКА ДОЛГИНОВО

Вульфу Сосенскому (на фото) принадлежит роль своеобразного «закадрового» двигателя белорусского литературного процесса 1-й половины ХХ в. При том, что сам он был не белорусом, а евреем. Не имея специального образования, но наделенный бесспорным талантом рассказчика, он выбрал одним из своих литературных жанров сказку, хотя в печати выступал преимущественно как журналист. И даже сама его жизнь напоминает остросюжетную и богатую событиями повесть.

фото из архива А. Лиса

Родился Вульф Сосенский в феврале 1883 г. в местечке Долгиново Вилейского уезда Виленской губернии (ныне агрогородок в Вилейском районе). Он был старшим сыном в многодетной семье известного в округе портного Абеля (Габеля) Сосенского. Как и многие еврейские мальчики, Вульф учился в хедере (начальной еврейской школе). Однако в девять лет оставил хедер, чтобы помогать отцу в работе: нужно было восстанавливать уничтоженное пожаром хозяйство. В отстроенном доме часто бывали гости, которые по вечерам занимали хозяина и его семью интересными рассказами. Некоторые из них еще помнили события восстания 1863–1864 гг. Знакомства с этими людьми повлияли на мировоззрение Вульфа Сосенского, поспособствовали тому, что еще в конце 1890-х гг., подростком, он близко воспринял идеи белорусского возрождения, примкнул к национально-освободительному движению, увлёкся просветительской деятельностью, учил на память и читал крестьянам стихи Ф. Богушевича [5, с. 113]. Заинтересовался он и политическими проблемами, в 1903 г. стал членом Бунда – еврейской социалистической партии. С того времени Вульф начал распространять по деревням нелегальные газеты и листовки, направленные против имперского самодержавия.

Кроме этого, Вульф Сосенский обладал приятным голосом и красиво пел народные песни, был участником любительского культурного кружка, который действовал в Долгиново с 1904 г. под руководством студента Санкт-Петербургской духовной академии Евгения Ельцова. Местечковые юноши и девушки, а также приезжие из Минска студенты читали и обсуждали книги, сами делали литературные попытки и критиковали друг друга, распространяли знания среди населения, занимались театральными постановками, радели о создании в Долгиново вечерней школы для молодежи [6, с. 69].

Осенью 1906 г. Вульф Сосенский приехал в Вильно и поучаствовал в распространении первой белорусской легальной газеты «Наша Доля». Он вспоминал, как Алоиза Пашкевич (Тётка) по рекомендации Чеслава Родзевича вручила В. Сосенскому пачку газет со словами: «Я уверена, что Вы разделите среди бедняков вашей местности» [10, л. 2]. После таго как «Наша Доля» была запрещена царскими властями, В. Сосенский начал сотрудничать с ее преемницей – газетой «Наша Ніва». И не только в качестве распространителя, но и корреспондента. 4 (17) июля 1908 г. в газете появилась под криптонимом В. Сос–кі его первая заметка, посвященная проблеме пьянства в сельской местности. Главным образом благодаря В. Сосенскому на страницах газеты освещалась жизнь местечка Долгиново. Он не только писал для «Нашай Нівы» сам, но и побуждал писать своих знакомых: Адама Адорского, Николая Аношко, Ивана Корнейчика, Шмуэля-Нохума Плавника… Последний оказался самым талантливым и целеустремленным, и теперь мы его знаем как классика белорусской литературы Змитрока Бядулю. Как вспоминал сам В. Сосенский, распространять белорусскую газету в то время было опасно: в 1909 г. ему даже пришлось отсидеть около месяца в Вилейской уездной тюрьме.

«Теневая» роль В. Сосенского в истории белорусской литературы большая, чем это могло бы показаться. Некоторые его почти сенсационные признания интересно будет почитать нашим литературоведам:

«Много раз я бывал у Ядвигина Ш. на квартире. Он часто болел, иногда сильно.

Хорошо, что пришел. Ты мне нужен.

Что, воды вам подать или купить чего? – спрашиваю.

– Нет, ничего. Ты очень хорошо умеешь рассказывать. Я желаю тебя послушать. Я всё жду твоего прихода. Садись у кровати, бери стул…

Я садился и рассказывал. Он записывал. Вот так, из моей головы и его руки вышли «С маленьким билетиком», «Берёзка», «Васильки», «Важная фига» и мн. др. Так же и Змитрок Бядуля много моих рассказов и новелл от меня записывал, переделывал и издавал. Если бы [они] жили, это не осталось бы забытым» [10, лл. 31–32].

Основным занятием В. Сосенского всё это время оставалось портняжное дело. Он даже решил усовершенствовать мастерство и «окончил курс портняжества у директора Дрезденской академии», после чего в 1910 г. уже сам «основал большую швейную мастерскую и училище портняжного дела». Но вскоре очередной пожар уничтожил дом молодого портного, а с домом – и все мечты о швейной мастерской.

«Не успели глазом моргнуть, как Почтовая улица полностью уже сгорела, – вспоминал В. Сосенский. – Огонь весь новый рынок охватил. Мою маму разозлившийся конь повалил, помял ей ребра. В ту же минуту папа, таская из хаты тяжелые вещи, бедолага, надорвался. Из хаты что вынес, и то тут же у хаты сгорело. Вместе с вещами сгорел и мой архив, много экземпляров нелегальной литературы, прокламации и газеты «Искра» и др., оружие, сморгонские канчуки, железные рукавицы, самодельный кинжал, гектограф с полным оборудованием для печати и довольно богатая библиотека Урон большой!» [10, л. 4]

Осенью 1910 г. Вульфа Сосенского забрали в Вильно на службу в Российской армии. Хотя «поганая царская служба… была хуже каторги», неугомонный журналист использовал любую возможность для посещения редакции «Нашай Нівы». Это позволило ему познакомиться со многими деятелями белорусской культуры, в том числе с Янкой Купалой, Якубом Коласом, Максимом Горецким, Ромуальдом Земкевичем, Карусём Каганцом и даже с Максимом Богдановичем [10, л. 5], который побывал в Вильно всего только два раза проездом в 1911 году…

Вернувшись с военной службы, В. Сосенский опубликовал еще несколько корреспонденций в «Нашай Ніве» за 1914 г. Однако вскоре началась Первая мировая война, журналист был мобилизован на фронт и попал в немецкий плен. Вместе с шестью другими военнопленными он вынужден был работать в поместье землевладельца Бюлова. Пленных содержали в тяжелых условиях, плохо кормили, они несколько раз пытались убежать, а однажды отказались выходить на работу, за что были наказаны [10, лл. 16–17].

Освободился В. Сосенский в марте 1920 г., но вернуться домой сумел лишь после многочисленных приключений. В Долгиново он возобновил общественную деятельность, участвовал в создании школы, банка и организации для помощи бедным больным жителям местечка («Бикур-Хойлим»), которая, кроме обеспечения лекарствами, устраивала у больных ночные дежурства, а также занималась медицинскими лекциями и инструктажем по уходу. Когда организация намеревалась принять новый устав и превратиться из общенациональной в чисто еврейскую, В. Сосенский высказал несогласие, за что был исключен из правления. «Он не наш! Пусть едет к белорусам в Минск!» – кричали на собрании его оппоненты [10, л. 27].

Однако он оставался непоколебимым во взглядах, пытался создать в Долгиново белорусское культурное общество и продолжал направлять евреев к работе на пользу белорусской культуры. «Даже и евреи понимают ясно, на какой земле они живут» [3, с. 6], – писал он в одной из газетных заметок, высказывая мысль, что «чувство белорусскости» является естественным для всех обитателей края, независимо от их этнического происхождения и вероисповедания.

10 мая 1922 г. за сотрудничество с белорусской революционной прессой и участие в нелегальном праздновании Первого мая Вульф Сосенский был арестован польской полицией и вместе с группой иных арестантов доставлен в деревню Костеневичи, а затем в Молодечно. Его брат Элиаш попытался подкупить начальника полиции, незаметно передав ему большую сумму денег, собранных единомышленниками. Но этим только навредил: агенты дефензивы, которые не поделили с начальником деньги, завели В. Сосенского в какой-то дом и долго пытали, стараясь выведать, почему и за что начальник получил такую сумму. Сосенский чуть остался жив и был вынужден долго лечиться. Зато сам начальник полиции после этого встал на сторону В. Сосенского [10, лл. 8–10, 17–30].

С начала 1920-х гг. журналист снова часто посещал Вильно, контактировал с белорусской интеллигенцией и, по его словам, «очень хорошо помог» Леониле Чернявской (жене М. Горецкого) в составлении учебников для начальных школ [10, л. 31]. Надо думать, он рассказал несколько народных сказок и историй для хрестоматии «Родны край». Заметки и корреспонденции В. Сосенского (в т. ч. под псевдонимами Даўгінавец и Тутэйшы, криптонимом В. С.) появлялись на страницах виленских газет «Беларускі звон», «Беларускія ведамасьці», «Наш сьцяг», «Наша будучына». Через знакомых торговок сестер Лифшиц он распространял по ярмаркам Вилейского уезда белорусские календари [10, л. 40]. Участвовал он и в съезде Товарищества белорусской школы, который проходил в Вильно 28–29 декабря 1927 г.

Благодаря поддержке друзей в 1927 г. В. Сосенский был выбран в Долгиновскую гминную раду (единица местного самоуправления, аналог сельсовета), а также – по старшинству лет – стал членом местного сеймика. Но по причине жесткой конкуренции со стороны представителей местной знати пробыл там недолго. Поскольку сидеть за столом и шить доктора запретили, В. Сосенский некоторое время работал закройщиком, торговым агентом, но это не приносило ему морального удовлетворения [10, л. 33, 34]. Среди местечковцев он приобрел репутацию неутомимого борца за правду и справедливость. К нему часто обращались как к адвокату, просили советов в разных сложных и спорных юридических вопросах. В 1929 г. он проходил как свидетель по делу очередного крестьянского бунта против полиции и осадников.. До самой Второй мировой войны он был членом совета (правления) в Еврейском народном банке (Żydowski Bank Ludowy), а также – по словам дочери – работал на почте.

Всё это время В. Сосенский уделял внимание сбору фольклора. В начале 1930-х гг. он подсказал известному языковеду и историку Янке Станкевичу интересную тему для исследования: еврейские религиозные песни на белорусском языке. Одну из таких песен, «Бацька, бацька!..», долгиновский журналист пропел Я. Станкевичу, а тот записал. Публикуя ее, ученый призвал всех «собирать еврейские религиозные песни на белорусском языке», т. к. «еще немного времени – и будет совсем поздно» [11, с. 185–186]. Яркий пример подал сам В. Сосенский, подготовив в 1-й половине 1930-х гг. рукописный сборник «Белорусско-еврейский фольклор из местечка Долгиново» (сейчас хранится в Библиотеке Академии наук Литвы имени Врублевских, фонд 21, ед. хр. 571).

Натерпевшись преследований во времена панской Польши, В. Сосенский приветствовал присоединение Западной Беларуси к СССР в сентябре 1939 г. На недолгое время Вилейка стала областным центром, в ней начала выходить газета «Вілейская праўда» (с февраля 1940 г. – «Сялянская газета»). Наведываясь в редакцию, бывший нашанивец познакомился с тогда еще молодым поэтом Максимом Танком, который работал там в отделе культуры. С ним он потом вел активную переписку с 1942 и аж до 1967 г. Ныне письма хранятся в Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства (БГАЛИ).

В 1941 г., после нападения Германии на СССР, Долгиново попало в зону оккупации немецких войск. Вульф Сосенский сумел спастись: вместе с партизанским отрядом перешел через линию фронта на советскую сторону. А вот шестерых его детей, которых он воспитывал один (жена умерла 1 марта 1935 г.), а также четверых братьев и сестру нацисты уничтожили, как и большинство еврейского населения местечка [8, л. 6, 13, 20]. Журналист оказался в эвакуации в Тагучинском районе Новосибирской области России (село Лебедево), где работал в колхозе, продолжая заниматься также и портяжным делом. Там он познакомился с будущей второй женой Буней Менделевной Меерсон (1916–1983), которая также во время войны потеряла родных. От этого брака 26 октября 1945 г. родилась дочь Раиса. Вульф Сосенский жил с семьей в местечке Икшкиле в Латвии и продолжал работать портным, пока не ухудшилось зрение. В 1950 г. Сосенские временно приютили в своем доме репрессированного фольклориста, этнографа, публициста и педагога Сергея Сахарова (1880–1954), который только вернулся из казахстанских лагерей и был лишен права проживать в Риге.

Немало фольклористических и литературно-художественных рукописей В. Сосенского было утрачено во время пожаров, арестов, обысков и войн. Исчез и сборник рассказов и новелл, подготовленный в 1920-е гг. к изданию в виленском издательстве Бориса Клецкина [10, л. 52]. Поэтому в послевоенное время В. Сосенский часто переписывал по памяти вкратце записанные или просто ранее услышанные народные сказки, легенды, рассказы, песни, шутки, анекдоты, пословицы, поговорки. Особенно много у него сказок и легенд: «Мудрый сапожник», «Захочет Бог – поможет мох», «Вот кто лучший друг», «Труд», «Любовь сильнее смерти», «Два волка», «Смерть Лявона-мученика», «Не удивительно, что мудрый», «Век героя помнят», «Обжора», «Соловей», «Пророк» и др. Некоторые из них помещаются всего на одной рукописной странице, а некоторые («Зодчий Николай, или Сын у отца не удался») размерами приближаются к жанру повести.

Многие сказки и легенды объединены в циклы «Из старого клада» и «Сказки старого Лявона». По словам В. Сосенского, в местечке Долгиново до 1890-х гг. действительно жил «легендарный старик Лявон». Но В. Сосенский признался, что объединил под общим «девизом» услышанное не только от Лявона, а и от других людей, а также собственные сказки и рассказы [7, л. 2]. Поэтому был прав фольклорист Василий Скидан, который высказал догадку, что старик Лявон – это кто-то вроде пасечника Рудого Панько, которому Николай Гоголь приписал «Вечера на хуторе близ Диканьки» [4, л. 7]. Итак, далеко не всё, записанное В. Сосенским, представляет собой фольклор в чистом виде: услышанное много лет назад, в том числе еще в подростковом возрасте, он мог подвергать значительной обработке, украшая повествования новыми сюжетными деталями, лирическими отступлениями, идейными акцентами. Писал он также стихи, басни, юморески, рассказы, сценические шутки, где фольклорная основа явно отсутствует.

При жизни автора был опубликован отрывок из воспоминаний о Змитроке Бядуле [9, с. 3]. На самом же деле произведений мемуарного жанра у В. Сосенского куда больше. Крупнейшее из них – «Листки из моей книги» – это, по сути, повесть о долгиновских событиях 1903–1905 гг., созданная на автобиографическом материале. «Тёмные стекла моего окна» (готовится к публикации) – воспоминания о пройденном жизненном пути от самого начала ХХ в. до конца 1930-х гг. «Версии и легенды: Беседы о белорусском поэте Ф. К. Богушевиче» [5, с. 75–110] – текст, написанный на пограничье мемуарного и фольклористического жанров, посвященный не только личности Ф. Богушевича, но и событиям 1863–1864 гг., жизни Долгиново конца ХІХ в. «Прежние театры» [6, с. 66–74] – воспоминания о культурно-просветительном кружке, действовавшем в местечке. Есть сведения о том, что В. Сосенский писал отдельные воспоминания о Николае Аношко, Ядвигине Ш., Тишке Гартном и других деятелях [1, л. 8, 9, 11], однако эти тексты пока не найдены.

Рукописи В. Сосенский посылал в Институт искусствоведения, этнографии и фольклора АН БССР, с сотрудниками которого – да и не только его – вел активную переписку. Его корреспондентами были многие известные писатели и ученые: С. Александрович, М. Гринблат, И. Гуторов, Я. Журба, В. Казберук, А. Лис, А. Федосик, Г. Шкраба, С. Шушкевич и другие.

Сталкиваясь с проявлениями антисемитизма, В. Сосенский решил покинуть СССР, и в августе 1966 г. эмигрировал через Польшу в Израиль. Последние годы жизни провел в Иерусалиме, в районе Кирьят-Йовель, продолжая, насколько позволяло плохое зрение, записывать и обрабатывать фольклор, о чем свидетельствует, например, арабская сказка «Надо слушать отца», услышанная от иракского еврея (рукопись – в архиве ИИЭФ). Исследовательнице Дайне Бегар он рассказал около 40 народных сказок белорусских евреев. Некоторые из них прочно вошли в фольклорную сокровищницу: их периодически помещают в сборниках и антологиях, в том числе и в переводах на зарубежные языки. Умер В. Сосенский 3 мая 1969 г.

Вульфу Сосенскому, при всей его культурной и общественной активности, недоставало филологической образованности, поэтому его произведения полны стилистических, грамматических и орфографических отклонений. Еще в 1940 г. Змитрок Бядуля советовал ему в свободное время учиться, «чтобы стать вполне грамотным человеком» – «…а то ты пишешь так, как писал 30 лет назад» [2, л. 5–5 об.]. К сожалению, это замечание осталось справедливым и для текстов Вульфа Сосенского 1950–1960-х гг. – их язык далёк от совершенства. В нем перепутаны дореформенные и реформированные правила правописания, многие слова написаны совсем не так, как следовало бы согласно литературным нормам, часто они употребляются в неправильных падежах, родах и видах. Причудливая у него и пунктуация: после каждых нескольких слов В. Сосенский неоправданно ставил точки, бессистемно употреблял прописные и строчные буквы, поэтому бывает трудно понять, где у него начинается предыдущее предложение и где начинается следующее. Но стоит всё расставить по местам – и перед нами появляется интересный, талантливый рассказчик, усердный деятель и свидетель нескольких эпох.

Литература

  1. Александровіч, С. Лісты да Сосенскага В. 1965 г. / С. Александровіч // БГАМЛИ. – Фонд 136. Оп. 1. Ед. хр. 37.
  2. Бядуля, З. Лісты да Сосенскага В. 1940–1941 гг. / З. Бядуля // БГАМЛИ. – Фонд 136. Оп. 1. Ед. хр. 13.
  3. Даўгінавец [В. Сосенскі]. Сьвядомасьць пашыраецца / Даўгінавец // Беларускі звон. – 1921. – 30 вер.
  4. Скідан, В. Лісты да Сосенскага В. 1965–1966 гг. / В. Скідан // БГАМЛИ. – Фонд 136. Оп. 1. Ед. хр. 17. Лл. 6–8.
  5. Сосенскі, В. Версіі і легенды. Гутаркі пра беларускага паэта Ф. К. Багушэвіча / В. Сосенскі // Вілейскі павет: гіст.-краязн. гадавік. – Вып. 2. – Мінск: А. М. Янушкевіч, 2015.
  6. Сосенскі, В. Даўныя тэатры: Успаміны / В. Сосенскі // Вілейскі павет: гіст.-краязн. гадавік. – Вып. 3. – Мінск: А. М. Янушкевіч, 2017.
  7. Сосенскі, В. Ліст да Скідана В., 07.06.1965 / В. Сосенскі // Архив ИИЭФ.
  8. Сосенскі, В. Лісты да Танка М., 1957–1967 гг. / В. Сосенскі. – БГАМЛИ. – Фонд 25. Оп. 2. Ед. хр. 87.
  9. Сосенскі, В. Першыя сустрэчы: З успамінаў / В. Сосенскі // Літаратура і мастацтва. – 1961. – 9 мая.
  10. Сосенскі, В. Цёмныя шыбы майго акна: Скарга на жыццё: [успаміны] / В. Сосенскі // Архив ИИЭФ.
  11. Станкевіч, Я. Жыдоўскія рэлігійныя песьні па-беларуску / Я. Станкевіч // Гадавік Беларускага Навуковага Таварыства ў Вільні. – Вільня, 1933. – Кн. І.

Виктор ЖИБУЛЬ, кандидат филологических наук

Перевел Вольф Рубинчик по журналу «Роднае слова», Минск, № 3, 2018. Некоторые факты из статьи уже известны постоянным читателям belisrael.info (см. прошлогоднюю публикацию В. Жибуля), а некоторые становятся известными только теперь. Снимок из личного архива Арсения Лиса также был опубликован в журнале «Роднае слова» впервые.

***

От редактораПрисылайте на русском, белорусском, иврите, английском материалы на различные темы. 

И не забывайте о необходимости и важности финансовой поддержки сайта. Текст на русском и как это сделать, читайте внизу этой публикации  

Опубликовано 26.06.2018  20:53