(окончание; начало и продолжение здесь и здесь)

До войны я учился только в первом классе или во втором, ходил учиться к раввину, но после войны пошел сразу в седьмой класс. Я как следует не знал русский язык, говорил «две мужчины»… В Израиле дети так говорят, смешивают роды, в этом нет ничего страшного, но в середине 1940-х в школе с меня сильно смеялись. Когда я открывал рот в классе, то стоял такой смех, что из других классов приходили смотреть. Я был один еврей в классе, и в математике всегда был силен. Через месяц-два я овладел языком и стал даже учить моих товарищей. Был учитель математики, пришедший с фронта. Он любил выпить. Бывало, он допускал ошибки, а я со всем уважением поправлял – это было большое развлечение. Мои друзья говорили: «Ну, Семён – иди, поправь там ошибки».

Я окончил белорусскую среднюю школу, русский изучался в ней только как предмет. На уроках мы читали стихи Якуба Коласа, Янки Купалы. Окончил с золотой медалью, это мне дало возможность поступить без экзаменов в университет. Я пошел в Белорусский государственный университет на физико-математический факультет, и одновременно учился на юриста. Юридический институт находился ближе к парку Челюскинцев, через пару лет этот институт присоединили к университету, сделали факультетом.

Шимон Грингауз в 1949 г. и с матерью у памятника в Красном (1950 г.)

Помню двоих шахматистов, которые играли без доски, вслух обменивались ходами. Мы всегда ходили за ними и слушали, как они играют. Одним из них, кажется, был гроссмейстер Исаак Болеславский.

Я окончил два факультета с отличием. Получал стипендию; мне, как отличнику, платили повышенную – 150%.

Тогда в СССР было принято, что окончившие юридический факультет с отличием сразу получают работу или в прокуратуре, или в МВД – не самую высокую должность, но и не самую низкую. Но был и сильный антисемитизм… Я помню, когда я начал учиться на юридическом, большинство преподавателей были евреи, и либеральные… Их главный тезис был такой: «каждое преступление можно защищать, оно могло оказаться более тяжелым». В конце, когда я уже был на 4-м курсе, они все исчезли. Пришли профессора, связанные с госбезопасностью. Мы всегда смеялись с их позиции: «Дайте нам человека, а статья для него найдется».

Я тогда понял, что карьеру ни в каком министерстве не сделаю, потому что еврей, а это «преступление» еще усугубляется тем, что мои родители – капиталисты, буржуи… Отец, как я говорил раньше, занимался бизнесом, а моя мама Роза вела домашнее хозяйство, но много времени уделяла и помощи бедным. До войны на обеды и на ужины к нам приходили евреи-солдаты, которые служили в военном городке. Приходили, помню, и ешиботники. Мама очень много работала с группой женщин, которые помогали населению. После войны она много лет работала на консервном заводе в Красном – простой рабочей. Ее братья и семья – из Докшиц, были очень богатые. Но коммунистические идеи ей нравились, и когда мы приехали в Израиль – тоже.

Я решил, что буду учителем, и пошел учительствовать в район, где партизанил. Между Ильей и Вилейкой. Там не было ни железной дороги, ни автобуса, повсюду болота. Ученики приходили зимой через леса, шли по 10 км, иногда по пояс в снегу…

Поездка в школу на грузовике, 1955 г.

В 1956 году в Израиле была Синайская война. Помню, мы ходили на собрания, где надо было «осудить агрессоров». Но я смотрел на изображения израильских танков, и душа радовалась.

В 1957 году проходил фестиваль молодежи в Москве. Помню, мы ехали туда из Беларуси, чтобы увидеть израильтян, просто подержаться за их одежду, услышать их слова… И я понял, что нет у меня места в Советском Союзе, хоть я и советский гражданин. Мне можно было выехать в Польшу, где всем заправлял Гомулка. Но не было у меня документов, подтверждавших, что я имел польское гражданство.

Из Беларуси трудно было выехать за границу. Я поехал в Вильнюс, фиктивно там женился и там подал документы. В Радошковичах я написал заявление начальнику милиции, что был гражданином Польши, и он подписал это, переслал в Вильно. Это был 1958 год. Полковник МВД передал заявление выше, но его вернули, опять переслали в Радошковичи на проверку. Мы дали деньги начальнику милиции, он проверил еще раз, переслал – и мы в конце года наконец получили разрешение, переехали. В Польше я был примерно полтора года, там мы с мамой получили разрешение переехать в Израиль. Пока не пришло разрешение, я работал инсталлятором от «Джойнта» на границе с Германией. Там были дома из камня. Мне поручали сверлить отверстия – иногда нужно было целую неделю сверлить одну дырку, настолько прочные были стены. Я считался учеником у польского инсталлятора, для него это было хорошо, ему это оплачивали.

В феврале 1960 года я приехал в Израиль, зная на иврите всего сто слов. Пошел в ульпан. У меня были тети в киббуцах Эйн-Харод и Ифат, так они нас взяли туда (в Ифат – меня и мать; это на севере, между Нацеретом и Афулой). Нам дали там какую-то квартиру маленькую, а я почти там не жил, я был в ульпане с общежитием в Гиватаиме. Проучился четыре месяца, а потом проходил специальный курс физико-математической терминологии. Можно было пройти курс юридический и стать адвокатом в Израиле, но почему-то я не пошел на это. В СССР я тоже не работал адвокатом. Пошел на учительство в том же 1960-м году, в Петах-Тикве получил квартиру… И начал работать в школе, в нескольких школах. Квартира была 30 или 35 метров на улице Ицхака Садэ. Слов у меня было мало, но очень хорошо приняли, ученики мне помогали. В классах было мало детей олим – 3-4 из 30-40.

Я начал работать в технической школе, не в гимназии, называлась «Амаль». Директор школы был тоже из России, и большинство учителей. Я чувствовал себя так, как будто в России. Работал я и в гимназии, преподавал физику. В это время строили атомный реактор – не в Димоне, а в Нахаль-Сореке. На берегу моря. Чтобы обмануть, говорили всем, что это текстильная фабрика… И государство выбрало 10 школ в Израиле, чтобы там преподавали атомную физику. Инспектору, наверное, понравилось, как я преподаю, или ученики были хорошие, и нашу школу тоже выбрали. Мы каждую неделю ехали туда, на стройку, и техники, профессора объясняли, давали задания, лабораторные работы. Я видел единственный раз в жизни, как строят ядерный центр, как вставляется топливо. Всё это мы ученикам показывали. Мы расстались очень хорошо, и ученики на стройке себя вели прилично.

Через какое-то время я получаю письмо от инспектора физики, ему было лет 80, и он пишет, что я вел себя, как хулиган, обижал профессоров, лаборантов, а мои ученики сломали инструменты… Темно в глазах. Я думаю: «Что делать?» Подумал: поеду туда, увижу профессоров, техников, мы же с ними обнимались, когда окончилась практика… Не было еще прямого транспорта, я поехал в Реховот, пешком дошел до атомной станции… И тут служба «Шин-бет» меня арестовала. Не дали даже говорить ни с кем, и думали, что нашли шпиона из России! Два агента спецслужбы, точно как в кино: один хороший, один плохой. Один тебе как будто помогает, а другой угрожает… И к концу дня они сломали меня, я уже думал подписать всё, что они хотят, готов был подтвердить, что всё правда. Но они куда-то, наверное, обратились еще, им сказали «оставьте его». И к вечеру они меня освободили, и «хороший» проводил меня, сказал: «Я тебе советую больше сюда не приближаться. Если приблизишься – исчезнешь, семья твоя тебя уже никогда не увидит».

Я не знал, что делать, как быть в школе? Я пошел к директору и рассказал ему всю историю, не зная, получил ли он копию письма от инспектора. Директор говорит: «Знаешь что, я тебе верю. Давай пошлем ему письмо». Я не знал, как писать, так он сам написал и послал. Инспектор жил в Хайфе, долго не было ответа. Однажды директор говорит: «Я сам поеду к нему». Он поехал, они с инспектором подняли документы, и вот что обнаружили. Моя фамилия Грингауз, а меня спутали с каким-то Гринбергом из киббуца, который пришел в центр неподготовленным… И я получил письмо с извинением, храню его до сих пор.

Я всегда это рассказываю и говорю, насколько судьба на работе может зависеть от твоего начальника, от его доверия… Надо верить в человека. А чем могло бы кончиться? Меня бы уволили – и всё, больше никуда бы не взяли.

Потом я стал заместителем директора (завучем), а когда директор вышел на пенсию, на его место назначили меня. Я вообще не хотел быть директором, мне хорошо работалось завучем. Директор больше интересовался политическими вопросами, брат его был одним из самых близких к Менахему Бегину людей, чуть ли не лучшим другом. И даже когда я был завучем, я фактически исполнял многие функции директора, только не получал за это ни почета, ни наказаний. Но учителя, наверное, были довольны мной, так они написали письмо в министерство…

Когда меня позвали на собеседование, я, наверное, вёл себя немножко нахально. Потому что я не думал о должности: назначат директором – хорошо, а нет, так нет. И всё-таки назначили меня. Это было в 1978-м, и 20 лет я проработал директором.

Когда я принял школу «Амаль бет», в ней было 300 учеников, когда я оставил должность, было 1500. Я делал довольно рискованные вещи: если можно было открыть новое отделение, я всегда был к этому готов. Добивался разрешения и открывал.

В директорском кресле

С учениками я был в очень хороших отношениях. В классе я очень строгий, диктатор. Но я диктатор либеральный – я разрешаю ученикам дышать! И они должны меня слушать, я должен это видеть всегда. Я не понимаю, как может быть нехорошая дисциплина у учеников. Они всегда сидят у меня, нельзя говорить, я должен видеть их глаза, иначе я уже чувствую себя не очень хорошо.

Будучи директором, я продолжал преподавать. Кроме уроков, старался помогать ученикам, всегда они толпились в моем кабинете, секретарша приносила им кофе. Когда я вышел на пенсию, то еще ни одного дня не был без работы. Начал работать учителем и до сегодняшнего дня работаю. Больше шестидесяти лет.

С Шимоном Пересом (слева) – президентом Израиля, тёзкой и земляком.

Я думал, что Бог и судьба меня оставили – столько меня били… Но они меня не оставили. Мой сын Гиль серьезно заболел в 13 лет, и он боролся 20 лет с болезнью. У него была опухоль мозга – не злокачественная, но агрессивная. Ему делали операции в Канаде, Израиле… Он сумел окончить школу, университет. Он был очень способный по компьютерам: с товарищами открыл фирму «хай-тек» на международном уровне. В последний свой день он еще давал инструкции работникам. Эта фирма до сегодняшнего дня существует.

Гиль и его родители

Его болезнь была для меня еще хуже, чем война. Но я чувствую, что он всё время со мной. Я всегда с ним советуюсь, о чем буду говорить. Через два года после того, как он умер, я заболел раком – врачи говорят, что под влиянием его смерти. Но судьба или Бог сделали так, что болезнь обнаружилась перед каникулами, в Песах. Я тогда готовил учеников по математике на самом высоком уровне. И сразу в первый день каникул мне сделали операцию – длинную, на семь-восемь часов.

После операции я очень скоро очухался. Я пошел к врачу, который меня оперировал, спросить, какой прогноз. Он сказал: «Очень хороший прогноз – 50% остаются живы». Когда я через пару дней встал на ноги, он был как будто недоволен, говорил: «Ты такой… не худой, не молодой, старик, как ты так быстро очухался?» Сначала было очень много лекарств. В семь часов я проходил химиотерапию, а в восемь жена меня забирала на работу. Это было в 2003 году. С тех пор каждые полгода я хожу на проверку, врач дает письмо… Я рассматриваю это письмо как пропуск еще на год жизни.

Сейчас я работаю по шесть дней в неделю. Прихожу в школу в семь с четвертью – учеба начинается в восемь с половиной… Помогаю ученикам решать задачи по математике. У каждого есть мой телефон, после девяти вечера они мне звонят, мы решаем задачи, они могут задавать вопросы… До двенадцати ночи. Жена недовольна, конечно. Ложусь обычно в час, встаю в пять с половиной. Полагаю, я как верблюд в отношении сна. Когда я учился в университете, то, бывало, за неделю перед экзаменом почти ничего не знал. Мои товарищи смеялись: «Что, и этого ты не знаешь?» Я мог сидеть по 80-100 часов – не спать, не есть, только пить и учить, учить, учить… За три дня до экзамена я достигал уровня моих товарищей, за два дня они уже собирались вокруг меня, и я их обучал.

Дипломы, призы, наградные листы и именные подарки Шимона Грингауза

Когда я устраиваю экзамены, то проверяю всё в тот же день. К утру я уже ввожу в компьютер оценки. Ученики просыпаются – и уже знают, какую оценку они получили.

С юными спортсменами

Однажды наша школа выиграла мировой чемпионат по гандболу (среди школ, конечно). Нет, шахматами ученики сейчас почти не занимаются. Много времени уходит у них на компьютеры, электронику. Пишут программы, строят роботов.

Свидетельство Ш. Грингауза для «Яд Вашема» и его мнение об израильской молодежи

Что за история с судами? Да, трижды родители подавали на меня иски в суд. Однажды мы с учениками поехали на экскурсию в Синай, ребята катались с крутой горы, а учителя стояли внизу, не допускали, чтобы они вылетели на автостраду. Тогда я еще не был директором, но был среди тех учителей. Один парень всё-таки ударился головой, у него сдвинулись позвонки. Я ездил к нему в больницу, так как чувствовал себя виноватым. Парень долго лечился, потом поступил в университет, но не выдержал – последствия травмы сказались. В детстве он занимался волейболом; родители посмотрели доходы известного волейболиста и в суде запросили, чтобы школа выплатила ему 10% от этих доходов. Ничем это не кончилось.

Второй раз один ученик из выпускного, 10-го класса (у нас десятилетка) связался с группой воров. Родители не пускали его к этим «товарищам», так он повесился. Нам предъявили иск, мол, мы недосмотрели – якобы он 40 дней не посещал школу (на самом деле пропустил 40 учебных часов).

И третий случай, когда ученики поехали куда-то с молодежной организацией, и одного убило машиной. Тут уже я был совершенно ни при чем, но, видимо, у юристов такой порядок – подавать в суд на школу, на директора. В тот раз я даже не появлялся в суде.

Что вы еще хотели узнать?

Пару лет назад мы приезжали в Красное. Думаю, после отъезда в Израиль я приезжал в Беларусь три раза, один раз – с семьей. Да, новый памятник жертвам Шоа в Красном заказал я. Человек, который выполнил заказ, ставил памятник также и в Городке.

В Беларуси во время съемок фильма; у памятника в Красном

Я встречался с послом Беларуси в Израиле, где-то в 2001 году. Его отец тоже был в партизанах, посол сам рассказывал мне об этом.

Польша-1995; зажигание памятной свечи на горе Герцля

Участвовал в первом «Марше жизни» в Польше. Несколько лет назад меня выбрали зажечь огонь в День Холокоста – в Иерусалиме (выбирают шесть человек). А в этом году я получил премию «за всё, что сделал в жизни» – наградил президент, вручал министр образования Нафтали Беннет. Первый раз дали такой приз учителю. Иногда дают профессорам, учёным.

Премьер-министр (слева) с Ш. Грингаузом; на церемонии вручения президентской премии. Справа президент Реувен Ривлин

Не очень слежу за тем, что происходит в Беларуси. Но держу связь с учительницей Красненской школы. По скайпу иногда общаемся, или она вечером звонит. Ее зовут Алла Шидловская. Она прислала нам книгу Сергея Старикевича.

Шимон с учителями и учениками Красненской школы; пишет А. Шидловская

Мой старший сын Таль – 1963 года рождения. Окончил гимназию в Тель-Авиве, пошел учиться в Технион на инженера… Служил в разведке, имел высокое звание, но уже больше 20 лет в отставке. Проверяет лифты, краны. Его жена Циля – юрист в нашем муниципалитете, ее корни из Турции. У них сын и дочь.

Циля и Таль; их сын Гай и дочь Амит

Сын Нир, 1971 г. р., инженер-электроник, окончил Тель-Авивский университет, работает в фирме «Панасоник», поставляет компьютерное оборудование для крупных предприятий. Его жена Инбаль – врач, работает в клинике «Тель а-Шомер», ее отец из Марокко, мать имеет корни в Венгрии. У них тоже сын и дочь. Их семья живет в Гиватаиме.

Нир получил майорское звание; Нурит во время службы в армии

Дочь Нурит родилась как раз в войну Судного дня (1973 г.), Лиза родила ее в своей же клинике. Время было тревожное, ждали, что будет много раненых. Старшая медсестра спрашивает: «Что, тоже явилась на мою голову?», а жена – она акушерка – отвечает: «Я сама всё сделаю». Муж Офер Бар, его предки тоже приехали из разных стран (Румыния, Марокко). У них трое детей. Особо хочу отметить внучку Яэль, которая учится в 3-м классе, но уже отлично разбирается в компьютерах, делает для меня презентации.

Как я выдержал всё, что пришлось перенести в войну, да и позже? Сам не знаю. Нет, не вера в Бога помогала. Много работал. Думал о близких.

(записал В. Р. для belisrael.info)

Опубликовано 28.07.2017  23:26

***

Из комментов в фейсбуке: