Tag Archives: концлагерь Берген-Бельзен

«Больше, чем книга о Холокосте»

«Больше, чем книга о Холокосте» / интервью с переводчицей дневника Элен Берр

10 февраля 2017

 

В декабре вышло русское издание дневника Элен Берр – записок еврейской девушки, жившей в оккупированном нацистами Париже и погибшей в лагере Берген-Бельзен. Об удивительной книге, которую часто называют вторым дневником Анны Франк, рассказывает в своём интервью «УИ» её переводчица Наталия Мавлевич.

 

– Вы прочитали дневник Элен Берр за трое суток. В статье об этой книге вы пишете: «Не могу уйти из нее – оторваться. Поразил голос – с первых страниц – совсем живой». И Патрик Модиано в предисловии пишет об этом же. 7 апреля 1942 года в оккупированном Париже Элен начинает вести дневник и заканчивает его 15 февраля 1944 года, а в мае 1945 погибает в лагере. Вначале это записи для себя, но со временем Элен понимает: «писать – это мой долг, ибо надо, чтобы люди знали. Каждый день, каждый час творится всё то же: одни люди страдают, а другие ничего не знают и даже не представляют себе этих страданий, даже не могут вообразить, какое страшное зло человек способен причинить другому человеку». Как вам кажется, какие уроки может вынести молодой читатель дневника и уже поживший?

– Чтобы захотеть извлекать уроки, нужно вначале все это глубоко почувствовать, иначе все останется уроком в школьном понимании: прочел, пересказал, забыл. А когда «Дневник» тебя обжигает, и ты чувствуешь себя на месте этой девушки – а это неизбежно, и не зависит от пола – любовь любовью, но там много чего происходит, необязательно чисто женского – вот тогда чтение не проходит даром. Прежде всего, оно заставляет задуматься об ответственности. Об этом говорила Мариэтта Жоб, племянница Элен. В Перми к ней подошла учительница и сказала, что они собираются делать проект (модное сейчас слово), посвященный истории и личной ответственности. Тема личной ответственности идет в дневнике по нарастающей. Вначале Элен пишет для себя, а потом понимает, что должна как-то отражать и осмыслять все, что происходит вокруг.

Элен пишет не только о Холокосте и людях в этой ситуации, но о людях на перекрестке добра и зла. Вот еще одна причина, почему книга меня не отпускает. Я никогда не переводила письма и дневники, то есть не делала работы, при которой между текстом и переводчиком складываются совсем особые отношения. Это не просто документальная книга, написанная от первого лица, это живой документ. И совершенно потрясающая любовная история.

Практика показывает, что книга обладает каким-то тайным свойством – не отпускать, захватывать самых разных людей. Причем среди них много тех, кто далек от этой темы.

– От какой темы?

– Первое, что думает человек, когда читает аннотацию: это про Холокост – и правильно думает. Вначале многие мне говорят (в зависимости от воспитания): «Надоели уже эти ваши евреи и Холокост… Мы все это знаем, давайте уже жить дальше». Или: «И так тяжело, жизнь у нас тяжелая. Не хочу читать про тяжелое…». Или: «Ну ты же понимаешь, что это некоммерческая книжка. Это хорошо и благородно, но люди такое покупать не будут». А потом эти самые люди берут книгу и читают ее с увлечением. Дело тут, думаю, в каком-то удивительном слухе Элен. У нее был потрясающий музыкальный слух, а еще, наверное, слух к слову, литературный слух, но самое главное – нравственный слух и чистота, с которой она проходит через все описываемые события.

Человеческий голос – вот что для меня важно, и он меня захватил. Когда я начала читать дневник, мне показалось, что это мой голос, мое дыхание, и если бы я там была, я бы, наверное, так же писала.

В России книжка издана детским издательством, и это очень правильно. Во Франции встречи, посвященные «Дневнику Элен Берр», организуются в школах, лицеях, институтах. Вот две книжки – это пособия для учителей: что надо знать о дневнике и том времени, что рассказывать. Ее дневник, написанный не в убежище, как «Дневник Анны Франк», а в сияющем, несмотря на войну, Париже, производит сильное эмоциональное воздействие.
Первая часть писалась для себя, как многие писали и пишут в двадцать лет. Поначалу важнее всего для Элен разобраться в своих чувствах к Жерару Лион-Кану, с которым она помолвлена, но к которому не питает достаточно сильных чувств, а потом к Жану Моравецки, в которого безоглядно влюбляется. У читателей перехватывает дыхание от контраста этой ослепительной взаимной любви и сгущающегося ужаса.

Во второй части дневника стиль меняется, тут гораздо меньше личного, и это понятно – Жан уехал в армию «Свободной Франции». Элен пишет теперь для него, а вскоре начинает понимать, что ее долг – оставить свидетельство для всех, кто не увидел, не понял, но способен понять. Она очень хорошо понимает, что «мысль изреченная есть ложь», и очень боится фальши как человек целомудренный. Это почти забытое сегодня слово.

– Скажите, меняется ли стиль дневника – от фиксации личных переживаний до создания документа для других (Жана Моравецки и всех неравнодушных)?

– Да, конечно, и с этим связаны некоторые трудности. Элен, конечно, образованная девочка, и пишет она очень хорошо, но все мы, когда пишем для себя, а не для публики, не выверяем стиль, не возвращаемся к написанному. Что-то повторяется, где-то попадаются неловкие фразы. Но переводчику выправлять ее стиль нельзя. Думаешь: «Ой, если я так оставлю, подумают: „Почему переводчик перевел коряво? Почему в одном абзаце он три раза одно слово употребляет?”» Сознательной позиции к улучшению стиля у меня не было, и даже наоборот: когда я просматривала готовый текст и видела, что где-то не удержалась и так или иначе что-то сгладила, то возвращала шероховатость оригинала.

– В стилистическом плане вторую часть было, наверное, проще переводить, но в эмоциональном – сложнее.

– Да, потому что ужасный конец приближается, Элен об этом не знает, а я знаю.
И все-таки это дневник частной жизни, даже при установке, что его когда-нибудь прочтут. Мы видим не просто героические записки участника Сопротивления – об этом вообще не говорится явно, поскольку Сопротивление – вещь тайная. На фоне сгущающейся тьмы люди продолжают жить – не подло выживать (кого-то предал, на что-то закрыл глаза), а не изменяя своей человеческой сущности. Как говорила Горбаневская: «Не делайте из меня героя. Я обычный человек. Просто по-другому было нельзя». Такой урок повседневного героизма многим может пригодиться. Испытания начинаются в первой части, когда арестовывают отца Элен, Реймона Берра. Он попадает в лагерь Дранси – а это далеко не Освенцим – и пишет оттуда письма.

– От отца из Дранси приходят письма, и Элен записывает: «А ведь я его почти не знаю. И только иногда в этих письмах что-то вдруг проглянет. Так вот, сегодня утром, я вдруг почувствовала, что мы с ним связаны нерасторжимо». В этот период она ощущает эмоциональную связь с отцом.

– Думаю, то же самое относится и к матери, и к сестре, и ко всем окружающим, и к любви – в другое время она могла все переживать совершенно по-другому. Это, наверное, понимает любой, попавший в беду или, тем более, в положение отверженного. Тогда все яснее видится. Слово «поляризация» возникает тут постоянно. Да, конечно, благополучная семья, любимый и любящий папа…

– Но она его редко видит.

– Но еще и возраст у нее какой – двадцать лет!.. В детстве родители для нас как функция: уткнуться в них носом, а они тебе нос вытрут, покормить, погулять… А в возрасте Элен мы всеми силами от них отталкиваемся, и она тут не исключение, притом что семья Берр очень благополучная. Дневник начинается с того, что она идет к Полю Валери за книжкой. Сначала я решила, что он подарил ей эту книжку. Нет, она ее купила и послала ему с просьбой надписать. Мать Элен решила, что это очень неприлично, но Элен сделала по-своему. Дальше отношения с Жаном: мы видим, что мать не одобряет ни ее разрыв с Жераром, ни возникающий роман и очень боится последствий.

Тут можно сделать отступление и представить себе этих людей: 1942 год, вышли антиеврейские законы, отец Жана Моравецки – французский дипломат, фамилия у него польская, он действительно польского происхождения, но уже во многих поколениях француз. Не знаю, правда, чем он в это время занимался. Мать Жана – бретонка. Бретонцы – самые ревностные католики, а Бретань – наиболее консервативная часть Франции. И вдруг их мальчик, католик, влюбляется в еврейку. Семья Элен абсолютно нерелигиозная и глубоко интегрированная во французскую жизнь. Отец – вице-президент крупнейшего химического концерна Франции «Кюльман», там работали очень разные люди. Конечно, их ближайший круг – французская еврейская интеллигенция, но в их доме празднуют Рождество, и для еврейских детишек, которых отправляют в лагерь, Элен устраивает елку.

Наталия Мавлевич. Фото: Елена Калашникова

Еврейство для семейства Берр, скорее, на уровне традиций. Однако браки по большей части заключались все-таки внутри этой среды. А теперь посмотрите, как родители Элен и Жана ведут себя в этой ситуации. Может быть, в мирных условиях семья Жана активнее воспротивилась бы развивающемуся роману. В дневнике есть упоминание о размолвке между Жаном и его родителями, есть рассказ о том, как бестактно повела себя его мать, допытываясь, будут ли их дети католиками, и ужасно этим ранила Элен. Но именно сейчас родители Жана не могут ему сказать: «Не водись с еврейкой», они – порядочные люди. Его мать приходит к Элен, когда Жана нет в Париже, старается ее понять – хотя близости между ними не возникает. С другой стороны, не сохранились письма, которые Элен отправляла Жану (в Париже они писали друг другу) – его мать уничтожила их, чтобы ему было не так больно. Мы знаем, что родители Элен однажды спросили Жана про его намерения в отношении их дочери, он сказал, что серьезно настроен, и с того дня стал вхож в дом (помолвки не было) и начал ездить в их замечательный загородный дом в Обержанвиле.

– Если вернуться к отцу, находящемуся в Дранси: мне запомнилось, что он просит прислать ему красную смородину.

– Да, но условия там достаточно суровые, хотя передачи принимают. Элен встречается с Жаном и пишет, что иногда ей становится страшно: ее отцу так плохо, а она счастлива. Но остается искренней, нравственно чуткой и признается себе: ей не стыдно, потому что это счастье – правда. Или вот Элен с матерью и сестрой говорят о лагерях – Питивье, Дранси (это не лагеря смерти, о которых тогда, в 1942 году, никто ничего доподлинно не знает). Это страшные разговоры – и дальше: как всегда в таком случае мы начали шутить, а потом пошли на кухню и ели зеленый горошек.

– Вот эта цитата: «Речь опять зашла о концлагерях. И, как всегда в таких случаях, сбивались с серьезного на смешное, шутили, так что, в конце концов, возобладали шутки, перебивающие трагизм ситуации. Под конец перебрались на кухню, наелись там холодного зеленого горошка – я его обожаю, потом – в ванную комнату Денизы, обсуждали сравнительные достоинства Ж. М., Денизе он не нравится, и Жана Пино».

– Тут как в романе Модиано, мы не знаем толком, кто такой Жан Пино, и каковы были их отношения с Элен, нет человека, который мог бы нам об этом рассказать. Скорее всего, была какая-то взаимная симпатия. Элен оговаривает: я пишу о мелочах, но они становятся важны, потому что круг сжимается, и мы живем уже не со дня на день, а с часу на час. И вот эта искренность, непафосность помогает читателю вжиться в каждый день, который проживает Элен.

Мы все время говорим об Элен, а в дневнике есть еще одно действующее лицо – Париж. И очень хорошо видно, что в это время происходило во Франции. Геноцид евреев – это и сейчас болезненная тема для французов. Она, как ни странно, сравнительно недавно была поднята. Президент Ширак первым заговорил о вине французской полиции – была еще и милиция (добровольные помощники гестапо). Страшные облавы, концлагеря… Как случилось, что французы творили и терпели эти преступления? Ведь Петен начал издавать антиеврейские законы еще до того, как оккупационные власти его об этом попросили.

Лаваль бежал впереди паровоза и спрашивал разрешение на депортацию еврейских детей. С одной стороны, национальный позор, поражение и жизнь, так или иначе, в рабстве, а с другой – героизм, Сопротивление. Во Франции было колоссальное движение Сопротивления. Это не только партизаны, которые кого-то убивали, взрывали поезда, внутренняя армия, которая участвовала в боевых действиях вместе с армией де Голля. Так или иначе сопротивлялось огромное количество французов. Одна только маленькая подпольная организация «Временная взаимопомошь», в которую входили Элен, ее мать Антуанетта и сестра Дениза, спасла во время оккупации пятьсот детей-сирот. Элен говорит об этом вскользь, а история потрясающая. Детей не прятали где-то в подвале, они жили во французских деревнях и городках, вокруг были люди, и догадаться, что это за дети, было просто. И то, что не случилось ни одного провала, говорит не только о хорошей организации этой маленькой ячейки.

– К разговору про Париж: вот Элен впервые надевает желтую звезду и отправляется в Сорбонну.

– И это лакмусовая бумажка для окружающих. Историю со звездой печатали в предпубликациях везде, где появилась эта книга. Есть индийская сказка, я ее прочитала в детстве, о собаке, которая лежала то ли на пороге храма, то ли у входа на базар, и многие ее пинали. Ее спрашивают: «Зачем ты тут лежишь?» «Изучаю род человеческий. Плохой пнет, а хороший – обойдет».

Знаете, какой вопрос задают читатели «Дневника»: «Почему она осталась? Почему не уехала, раз могла?»

– Элен об этом пишет.

– Ее ответ, как я заметила, многих не удовлетворяет. «А какой в этом смысл?» Ну да, ты осталась и ходишь с желтой звездой, а так бы выжила.

– Выжила, но с другим самоощущением. «Согласиться уехать, как делают многие, значит пожертвовать еще и чувством собственного достоинства».

– Вот это и есть главный урок: поставить себя на место Элен в важные минуты ее жизни. В ее дневнике можно выделить несколько ключевых моментов: первый день с желтой звездой, арест отца, облава на Зимнем стадионе, отъезд Жана, а дальше – путь в пропасть.

– Как сложилась судьба героев дневника – Жерара и Жана?

– Жерар Лион-Кан стал крупным юристом. Если не ошибаюсь, специалистом по рабочему праву, одним из первых во Франции. В Википедии есть о нем статья. Семьи Лион-Кан и Берр остались в дружбе. В архиве парижского Мемориала Шоа есть интересное свидетельство – письмо внука или внучатого племянника Жерара к Мариэтте Жоб, племяннице Элен. Там написано, что незадолго до публикации дневника (во Франции он опубликован в 2008-м) Жерар захотел, чтобы ему прочитали рукопись, слушал несколько дней, был очень тронут и сказал, что любил Элен и вспоминает эту любовь как одну из самых светлых страниц своей жизни. Через две недели он умер.

Что касается Жана, то о нем известно больше, и в архиве парижского Мемориала Шоа много его писем.

– В конце войны он долго искал Элен…

– Да, а когда узнал, что ее нет, и прочитал дневник Элен, написал Денизе, ее сестре, пронзительное письмо: он еще больше убедился, что они с Элен были родственными душами, ее смерть для него – невосполнимая утрата, и вместе с ней из его жизни ушел свет. Несколько лет он переписывался с Денизой и Жаком (младшим братом Элен).

Жан был дипломатом (продолжил семейную традицию), работал он главным образом во французских представительствах в Латинской Америке. Увлекался альпинизмом, в архиве есть заметка о покорении им какой-то вершины. Он женился – по прошествии нескольких лет. По словам Жана, жена очень хорошо понимала его, и они счастливо прожили много лет. Жан овдовел в 1980-е, а в 1992-м он встретился с Мариэттой.

– Кто был инициатором встречи?

– Мариэтта его разыскала. Он называл ее «мой рождественский подарок» – они встретились на Рождество 1992-го. Публикация дневника состоялась в значительной степени благодаря ему. Он успел увидеть первое издание, а в 2008-м умер.

– Расскажите подробнее историю дневника – где он был с 1945-го до публикации?

– Элен дала дневник кухарке Андре Бардьё, чтобы та передала его Жану. Эти листочки в клеточку хранятся в Мемориале Шоа. Там же и свидетельства двух женщин о смерти Элен, которые были с ней в одном бараке. Они расходятся в датах, но за календарем там не следили, ясно, что умерла Элен за несколько дней до освобождения лагеря. Обстоятельства ее смерти довольно страшные, все это описано. Когда стало известно, что Элен нет в живых, Андре передала дневник Жаку (поскольку у нее не было связи с Жаном Моравецки), а тот – Жану. Перед этим кто-то служащих «Кюльман» перепечатал рукопись, и эти копии были в семье Берр.

– Дневник Элен до публикации не ходил по рукам?

– Рукопись лежала в шкафу у Жана Моравецки. Одно время он хотел опубликовать свои военные воспоминания и дневник Элен, но потом понял, что они совершенно не сопрягаются. Когда в 1992-м к нему пришла Мариэтта Жоб, дневник хранился у него уже 50 лет. В 15 лет Мариэтта узнала о дневнике и через несколько лет прочитала его. Он произвел на нее громадное впечатление, ее тоже тронул голос Элен. Решение о публикации было непростое, не вся семья его поддержала. Соображения, видимо, были такие: это частная, семейная история, там упоминаются люди, которые еще живы. За публикацию была Дениза – самый близкий Элен человек, но она умерла, и на этом бастионе осталась Мариэтта.

Все это как-то связано с тем, что французы долгое время с большой неохотой касались этой темы. Ну, с французами понятно – речь шла об их неблаговидной роли в истории уничтожения евреев. Но вот недавно в Тель-Авиве на встрече, посвященной «Дневнику», двое сказали, что понимают семью Элен. В семьях жертв, пострадавших, не было принято говорить об этой ране, унижении – унизительно быть жертвой. Мне все равно это трудно понять, я считаю, так же как Жан и Мариэтта, что значение дневника Элен больше, чем просто личная история и свидетельство. Это жизнь во всех ее проявлениях – с концертами, обедами, друзьями, влюбленностями, учебой… Ценны размышления Элен о добре и зле в человеке. Можно абстрагироваться от нас, французских евреев, – пишет она, – и говорить о том, почему вообще большинство преследует меньшинство. «Дневник Элен Берр» – больше, чем книга о Холокосте, это книга о человеческой природе.

– Как сейчас воспринимается «Дневник Элен Берр» во Франции?

– Имя Элен Берр широко известно. Оно открывало мне все двери, правда, я стучалась в места, с ней связанные. Консьержка дома, где она жила, – там висит мемориальная доска – показала мне книгу на столе, она как раз читала этот дневник. Она позволила мне войти, но в квартире я не была.

– А что сейчас в этой квартире?

– Та квартира не сохранилась. Там теперь соединены то ли два яруса, то ли две соседних квартиры, но это произошло еще до нынешних владельцев. После войны Берры туда не вернулись, дом в Обержанвиле им тоже больше не принадлежит – теперь это государственное здание, и там находятся муниципальные службы.

Читали «Дневник Элен Берр» многие, и многое делается для того, чтобы читали его все. Общий тираж «Дневника» во Франции немыслимый, как у бестселлеров, Гонкуровских лауреатов. Открыты две мемориальные доски, медиатека и музыкальная библиотека названы именем Элен Берр. Деньги за издания и переиздания поступают в Мемориал Шоа и основанный семьями Берр и Жоб фонд помощи одаренным детям-музыкантам.

– Скажите, а чем вообще занималась Мариэтта и какое впечатление произвела на нее Россия (она приезжала сюда на презентацию дневника)?

– Она много лет работала в издательстве «Галлимар», управляла делами самого крупного его книжного магазина. Устраивала презентации книг и была знакома с Модиано, устраивала и его презентации. Поэтому в книгоиздании она очень хорошо понимает.

После возвращения из России она дала интервью французской радиостанции. Мариэтту, как многих, кто сюда приезжает, поразила отзывчивость русской публики. И то, что люди много читают и хотят знать – не отворачиваются. Она подчеркивает, как ей важна Россия и как ей хотелось, чтобы дневник был здесь издан. Ее поразила книжная выставка Нон-фикшн, обилие народа, реакция на книгу. Мариэтта знает и любит Россию. Россия присутствует и в «Дневнике»: Элен любит Толстого, Достоевского, Чехова, Куприна, бесконечно цитирует «Воскресение» Толстого. У Мариэтты было очень мало свободного времени в Москве, но ей удалось осуществить три самых заветных желания: побывать в Музее Толстого, Музее Цветаевой и в Троице-Сергиевой лавре.

Опубликовано 15.02.2017  12:09

«Наступит ночь» (Night Will Fall, 2014)

Кинохроника британского документалиста и антрополога Андре Сингера о фильме, который делала в 1945 году команда продюсера Сидни Бернстайна при участии Альфреда Хичкока. Материалом для фильма Бернстайна стали документальные съемки, сделанные британскими солдатами в Германии, в частности, в концлагере Берген-Бельзен, Однако по распоряжению британского МИДа фильм был запрещен к показу и пролежал в забвении 70 лет.

Берген-Бельзен. (Bergen-Belsen), концентрационный лагерь близ г. Целле в северо-восточной Германии. Задуманный как лагерь для военнопленных и пересыльный лагерь, рассчитанный на 10 тыс. чел., Б.-Б. в последние недели войны вмещал 41 тыс. заключенных. От 35 до 40 тыс. его узников умерли от голода, скученности, тяжелого труда и болезней или были убиты по приказу коменданта Йозефа Крамера. В марте 1945 в Б.-Б. умерла А. Франк. 15.4.1945 Б.-Б. узников освободили союзные войска (он стал первым лагерем, освобожденным войсками союзных государств Запада).

По сравнению с другими лагерями евросмерти Берген-Бельзен кажется маленьким… Кадры из Майданека и Освенцима, снятые СОВЕТСКИМИ освободителями, а также  из Бухенвальда, снятые американцами, тоже включены в фильм.

Свидетельство о свидетельстве

Анна Наринская о документальном фильме Андре Сингера «Night will Fall»

23.01.2015

Фото: Sgt Mike Lewis/IWM Film

27 января, в годовщину освобождения Освенцима, мировые телеканалы покажут британский фильм «Night will Fall». В тот же день премьера одной из самых впечатляющих кинохроник двадцатого века, пролежавшей на полке семьдесят лет, пройдет в московском Центре документального кино

“Night Will Fall” (“И опустится ночь”) — это фильм о фильме. Фильм британского документалиста и ученого-антрополога Андре Сингера о фильме “German Concentration Camps Factual Survey” (“Факты о немецких концентрационных лагерях”), который весной и летом 1945 года делала, при участии великого кинорежиссера Альфреда Хичкока, команда продюсера Сидни Бернстайна.

Вообще-то Бернстайн (он на тот момент был главой киноподразделения Psychological Warfare Division — союзнического отдела пропаганды) сделал вещь совершенно обычную — он раздал младшим офицерам и солдатам британских войск, продвигающихся в это время уже по центру Германии, камеры. Военная съемка, разумеется, никаким новшеством не была, это делали все (и Сингер в придачу к “бернстайновскому” использует советский и американский материал) — отличие же состояло в том, что камеры были хорошие, большинство операторов имело специальную подготовку, а съемки — те, которые представлялись важными,— производились не хаотически, а продуманно и невероятно детально. Бернстайн предвидел, что этим кадрам предстоит быть продемонстрированными не только в зале кинотеатра, но и в зале суда. (И действительно, многие из этих пленок использовались как улики во время Нюрнбергского процесса.)

«И они пришли и смотрели, как хоронили этих несчастных — как груды этих трагических тел сбрасывали в ров. А мы снимали — нам нужно было свидетельство, что они это видели»

“Весной 1945 года,— говорит закадровый голос в оригинальном фильме Бернстайна,— британская армия вошла в городок Берген-Бельзен в сердце Германии. Аккуратные сады, богатые фермы — английский солдат невольно начинал восхищаться этим местом и его приветливыми жителями. Во всяком случае, до той минуты, как он начинал чувствовать запах”.

То, что увидели британцы, войдя в концлагерь Берген-Бельзен, оказалось для них практически полной неожиданностью. (Известно, что союзники сочли сильно преувеличенной советскую информацию о немецких лагерях в Восточной Европе, которую получили в 1944 году. Они не могли поверить — цитирую,— что “одни европейцы могут делать такое с другими европейцами”.) И это — то, что они увидели, сняли на пленку и включили в фильм,— не поддается никакому описанию. Я и не буду бессильно пытаться здесь это описывать. Единственное, что надо сказать: невероятно близкий и пристальный взгляд камеры и художественное (свет, контрастность, внутрикадровое движение) совершенство съемки дают невыносимый практически эффект — на это невозможно смотреть и от этого невозможно оторваться. Это абсолютно выдающиеся по художественному качеству (придется употребить здесь эти слова) съемки. Я видела множество фильмов, посвященных Холокосту, так что можете мне поверить.

В фильме Сингера есть интервью с самим Бернстайном, записанное в 1985 году (он умер в 1993-м). “Наши пленки должны были стать доказательством того, что это случилось, что это действительно происходило. Немцы в абсолютном большинстве тогда утверждали, что не знали ничего о концлагерях и том, что в них творилось. И я решил, что нужно, чтобы люди из соседних с лагерем мест пришли и посмотрели, что творилось у них под боком. И что нужно снимать, как это происходит. И они пришли и смотрели, как хоронили этих несчастных — как груды этих трагических тел сбрасывали в ров. А мы снимали — нам нужно было свидетельство, что они это видели”.

Когда смотришь этот пролежавший на полке 70 лет фильм, думаешь, что его можно было тогда выпустить, надо было только при озвучании изменить слово «немцы» на слово «люди». Так он стал бы еще правдивее

Альфред Хичкок, который специально приехал из Голливуда, чтобы помочь со сценарием, предложил показывать в фильме карты, демонстрирующие, насколько вплотную соседствовали нормальная уютная жизнь и ад лагерей. Хичкока больше всего интересовала фигура “безмятежного свидетеля-соучастника” и факт непосредственного сосуществования “нормальной жизни” и “великого зла”. То есть, возможно, самый эмоционально не разрешенный из всех связанных с Холокостом вопросов, получивший наглядное воплощение в шутнике-стрелочнике со станции Треблинка, которого снял Клод Ланцман для своей документальной эпопеи “Шоа”. Этот забавный добродушный старик в течение нескольких лет с прибаутками и весельем каждый день переключал семафор, чтобы набитые людьми эшелоны могли беспрепятственно следовать в Аушвиц. Он, конечно, знал, зачем этих людей туда везут. Но ведь даже если б он рыдал не переставая — ничего бы не изменилось, да и сам он был человек подневольный, и жизнь есть жизнь… в общем, продолжите эту фразу за меня.

В первую очередь фильм Бернстайна предназначался для показа немцам в рамках программы денацификации, которая поначалу во многом строилась вокруг “немецкой вины”. Но к концу лета 1945-го ситуация изменилась. Во-первых, еврейские узники лагерей, снятые в этом фильме с таким неимоверным сочувствием, что общественное мнение неизбежно стало бы требовать немедленных действий по их обустройству, к этому времени (уже в качестве “перемещенных лиц”) стали представлять для англичан значительную проблему. И разрешать ее предполагалось без учета порывов растроганных зрителей. А во-вторых и в главных — отношения между Советским Союзом и Западом становились все напряженнее, и это противостояние неизбежно должно было отразиться на том, как дальше будет существовать разделенная Германия. Так что союзники не могли не считаться с тем, что наладить отношения с населением “доставшихся” им территорий будет куда легче, если не попрекать их постоянно “виной”. В итоге в начале сентября 1945 года фильм Бернстайна (вернее, километры съемочных материалов, расшифровки, смонтированные и озвученные куски и несколько вариантов сценариев), в соответствии с распоряжением британского МИДа, был положен на полку. Хотя когда смотришь отрывки из этого фильма сегодня — спустя 70 лет, в течение которых много раз было выявлено и продемонстрировано, что в реальности “европейцы могу делать с европейцами”,— думаешь, что его вполне можно было тогда выпустить, несмотря даже на все требования “реальной политики”. Надо было только изменить одну вещь — исправить при озвучании везде слово “немцы” на слово “люди”. Так он стал бы еще правдивее.

В Европе и Америке “Night Will Fall” пойдет по телевидению 27 января в рамках Дня памяти жертв Холокоста в семидесятую годовщину освобождения Освенцима. В России в этот день (и в несколько последующих) его будут показывать в московском Центре документального кино. Насчет телепоказа пока неясно — но скорее нет, чем да. И сама эта неясность — еще одно доказательство, что наша сегодняшняя ситуация в принципе является результатом глупости, ровно в той же мере, что и злокозненности.

Потому что вот так “отодвигаясь” от еще одной западной гуманитарно-просветительской кампании (или акции? — как лучше назвать этот практически одновременный показ в западных странах?), отечественное телевидение лишает себя возможности широковещательно продемонстрировать не только бесценный материал, но и интервью, в которых бывшие узники Освенцима иначе как “ангелами” советских солдат в их белом зимнем камуфляже не называют. И если этот фильм и противоречит нашей теперешней пропаганде, то только ее жалобно-негодующей части, сообщающей, что, мол, Запад нашу роль в войне преуменьшает и всячески нас в этом смысле затирает. Потому что тут все ровно наоборот.

И хотя фильм Сигера как раз демонстрирует, что Холокост стал предметом политических игр буквально с того дня, как мир о нем узнал, невозможно спокойно отнестись к тому, что вокруг него происходит сегодня. Счет мировым политикам, которые сообщили в связи с Освенцимом и его освобождением какую-нибудь им выгодную в нынешней ситуации чушь или как-нибудь глупо себя в связи с этой годовщиной повели, скоро уже пойдет на десятки. Всеобщее хлопотание вокруг этих высказываний и поступков практически заслоняет собственно событие. Съемки команды Бернстайна этот заслон, эту завесу как будто растворяют. И становится видно.

Опубликовано 27.01.2017   6:26

 ***

https://www.youtube.com/watch?v=vdba86U2g68

Death Mills (or Die Todesmühlen) is a 1945 American film directed by Billy Wilder and produced by the United States Department of War. The film was intended for German audiences to educate them about the atrocities committed by the Nazi regime. For the German version, Die Todesmühlen, Hanus Burger is credited as the writer and director, while Wilder supervised the editing. Wilder is credited with directing the English-language version.

The film is a much-abbreviated version of German Concentration Camps Factual Survey, a 1945 British government documentary that was not completed until nearly seven decades later.

The German language version of the film was shown in the US sector of West Germany in January 1946

27/01/2017  11:20

Загадочный кулон в лагере смерти

Археологами в лагере Собибор (название нацистского лагеря смерти в Польше) найдена подвеска, подобная той, которую имела Анна Франк, являющаяся автором дневника о преследовании евреев. Этот дневник (его публикация) принес Анне всемирную посмертную известность. Она вела его с июня месяца 1942 года до августа 1944 года. Это промежуток времени, когда семье Анны пришлось скрываться в Амстердаме в засекреченном убежище. Но, к сожалению, с помощью доносчика гестаповцам удалось узнать об этом убежище. В итоге вся семья была арестована и отправлена в разные концлагеря. Анне Франк было всего 15 лет, когда ее умертвили в концлагере Берген-Бельзен.

 

Фото: Yoram Haimi / Israel Antiquities Authority

Согласно предположению ученых, найденная подвеска – это треугольный кулон, принадлежавший Каролине Кон, депортированной в 1941 году в минское гетто из Германии, ей в ту пору было 12 лет. На кулоне есть гравировка – название города (город Франкфурт) и дата – 1929 год (дата рождения), а также изображение звезды Давида и фраза «Мазаль тов». На обратной его стороне – буква «хе» (ה) и три звезды Давида.

Ученые наверняка не знают, удалось ли Кон в гетто выжить. Однако они уверены, что в Собиборе подвеска оказалась в 1943 году не позже сентября этого года. В это время минское гетто было уже ликвидировано.

Что связывало Франк и Кон помимо того, что обе они родились в 1929 году в одном городе – Франкфурте?

О находке археологов поведала «Медуза». Сведений о похожих кулонах никогда не было.

В указанном лагере нацистами было убито 250 тысяч евреев. Фашисты евреям приказывали раздеваться и отправляться строем в газовые камеры. Они шли дорогой, которую называют сегодня «Дорогой в рай», дорогой до камер от бараков.

Прошло 70 долгих лет с того времени, когда фашисты издевались над еврейскими женщинами, раздевая и обривая их. И вот в основании того здания, где это происходило, был найден кулон, пролежавший в земле до 2016 года (он был найден в октябре 2016 года).

Ученые хотели бы, чтобы люди, которым что-либо известно о Кон из Франкфурта и ее семье, сообщили, что именно они знают.

Раскопки Собибора ведутся учеными с 2007 года. Ими уже найдены некоторые личные вещи людей, а также следы от гусениц машин, сносивших лагерь в 1943 году после восстания его заключенных. Ученые считают, что попытки сокрытия лагеря немцами фактически доказаны.

Cпециально для belisrael.info Маргарита Акулич, Минск, кандидат экономических наук, копирайтер, доцент.

 Опубликовано 17.01.2017  20:45