Tag Archives: художники Беларуси

Разлетающиеся стены Игоря Тишина

13:11 20.08.2022

«Тогда они просто примерялись»: художник Игорь Тишин — про протесты в 1990-х, (не)легкое партизанское движение и приостановленное возвращение

Игорь Тишин в процессе создания тотальной инсталляции “Дом разлетающихся стен. Между двумя мгновениями” в Музее Вольной Беларуси в Варшаве. Фото: KANAPLEV+LEIDIK.

Игорь Тишин — одна из ключевых фигур беларусского искусства, повлиявшая на многих художников разных поколений.

Сегодня в Музее Вольнай Беларуси в Варшаве работает выставка автора «Дом разлетающихся стен. Между двумя мгновениями» (кураторка — Ольга Мжельская), которая обозначила собой рождение новой культурной площадки беларусского протестного движения в Польше.

А также высказывание стало важной главой в карьере художника, который начал свою историю сопротивления беларусскому авторитаризму более двадцати пяти лет назад.

«Про мою последнюю работу мне трудно что-то говорить. Представьте как разлетаются стены дома, запишите это на видео своим глазом. Потом, если сделать REVERTOR (Возврат — Reform.by), стены будут слетаться обратно. И люди вместе со стенами», — говорит Игорь Тишин про выставку и одновременно про Беларусь.

Художник уже давно живет зарубежом, и сам много лет является той самой птицей, которая улетела из родных мест (небольшой спойлер), почуяв неволю.

Игорь Тишин. Фото: https://kalektar.org.

Возможен ли путь домой?

Про «изгнанных» беларусских художников, стратегию партизанства в 1990-е и в 2020-е, «вечные» пять долларов беларусского демонстранта, выставки в поле и в лесу, а также почему невозможно было остановить авторитаризм в Беларуси — читайте в интервью Игоря Тишина Reform.by.

«Я хотел, чтобы мои ученики не считали себя полуфабрикатами»
— Игорь, когда началась ваша история сопротивления авторитаризму в Беларуси? В какой момент вы поняли, что «не хотите участвовать в этом всем балагане»?

— После учебы в театрально-художественном институте (теперь Академия искусств — Reform.by), я работал, преподавал в художественном училище с 1986 до 1991 годы (теперь Минский художественный колледж имени Глебова — Reform.by). Пять лет. Я хотел, чтобы мои ученики не считали себя полуфабрикатами. Многие тогда считали, что училище даёт полуфабрикат. И сейчас считают. И у них и после Академии часто тоже получаются полуфабрикаты. Я хотел тогда и сейчас хочу, чтобы этого не было.

Но это было старое время, надо было двигаться дальше. Появились ученики, которые пошли учиться в Академию искусств. Сразу оттуда стали слышны крики: чему он их там учит?!. Потом этих учеников стали выгонять из Академии, а некоторых — из училища тоже.

— И тогда в 1990-е случилась выставка «Уроки нехорошего искусства», когда вы объединились с учениками и сделали протестное высказывание. Расскажите об этой выставке, пожалуйста. С сегодняшней временной точки что тогда произошло?

— Это было в Палаце мастацтва (Дворце искусства — Reform.by). Мы собрали всех «изгнанных», и получилась выставка. Участники — мои бывшие ученики, а также ученики Натальи Залозной, Аллы Близнюк и других художников. Про «Уроки нехорошего искусства» писали газеты и журналы, говорили по радио и ТВ. 1992 — 1993 — это еще были хорошие годы для любых выставок. Годом позже, уже в 1994-м, такое было бы невозможно.


Афиша выставки. Иллюстрация: https://kalektar.org.

Потом уже некоторые из этих «изгнанников» учились в академиях в Германии (Дюссельдорф, Кёльн, Кассель), и в других странах. Теперь мы имеем уже немалое количество наших беларусских художников в Германии, Нидерландах, Польше…

И много наших хороших художников остаются и продолжают работать в Беларуси. Теперь уже в некоторых коллективных беларусских проектах получается международный состав. И это нормальная практика для нашего времени.

«Где мои 5 долларов?»

— Вы были тогда вовлечены в политическую жизнь?

— Ещё в 1991 году, при СССР, когда случился ГКЧП, я почувствовал, что ничего хорошего дальше не получится. Несмотря на то, что ГКЧП осудили, и несмотря на то, что все республики взяли независимость. Но всё таки в Беларуси было хорошее время с 1991 до 1994-й, хоть и были постоянные финансовые проблемы. Трудно было найти мастерскую для работы. Были какие-то детские изостудии, в которых надо было бесплатно работать, чтобы использовать эти помещения для своей работы.

— Как вы восприняли политический кризис 1996 года? Вы участвовали в протестах?

— Да, в 1996-м ещё участвовал. Тогда люди приходили на эти протесты, как на выборы. Твоё присутствие означало, что ты — против. Потом по телевизору один человек говорил, что все участники протестов получили по 5 долларов. Потом в следующие дни люди встречались и спрашивали в шутку друг друга: а где мои 5 долларов? Это было смешно, но эти 5 долларов тогда для рабочего человека были немалой суммой, особенно для человека, живущего в деревне. Эта ложь про доллары была рассчитана на тех, кто ничего не понимает, на тех, кто будет правильно голосовать, на колхозы, на провинцию. Но тогда на протестных манифестациях ещё не били людей, как это было в 2020 году. Но уже хватали и арестовывали. Тогда они просто примерялись.


Игорь Тишин «Крик», 2015 год. Фото:https://kalektar.org.

«Выставки в лесах — это хорошая идея»

— Интересно, как бы могли описать пространство художника тогда, в 1990-е, и сейчас? В этом контексте мне хотелось бы упомянуть вашу культовую работу «Легкое партизанское движение», созданную в 1997 году. Пространством проекта стал заброшенный дом па улице Червякова в Минске, который вы трансформировали в галерею «Сёмы чарвяк». Критик искусства Ольга Капёнкина написала тогда про ваш проект: «Формай быцця [мастака] быў выбраны дом… Дом як номас, перасечаная прастора, выяўляў сутнасць мастацкага перажывання беларускай тэрыторыі, заснаванай на стратэгіі партызанскага руху. Цішын прапануе гэтую стратэгію ў якасці адзінага спосаба «тэрытарыялізацыі і дэтэрытарыялізацыі“ (Дэлёз), што не дазваляе ворагу прачытаць і прысабечыць мясцовасць». То есть вы предлагали художнику в каком-то смысле уйти в «складки» горада и действовать в этом необозначенном пространстве. Сейчас это партизанская стратегия для художников в Беларуси вам кажется продуктивной?

— Партизанская стратегия стала со временем тогда (после 1997 года) актуальной не только для художников.

Партизанство можно было найти в любой деятельности. Об этом много писали, тот же Артур Клинов (художник, архитектор, писатель, основатель альманаха «pARTisan» — Reform.by). Не буду повторяться. Потом прошло некоторое время, пришли новые люди и сказали, что партизанскую идею надо заменить. Например, Сергей Шабохин (художник, куратор, создатель проекта «Art Aktivist», один из основателей платформы «Kalektor» — Reform.by) предложил заменить партизанство активизмом. И я думаю, это было правильно тогда.


Кадр из фотосерии проекта «Легкое партизанское движение». Фото: https://partisanmag.by.

Но тогда же я сказал, что активизм скоро перерастёт в партизанский активизм. А позже, уже в последние годы активизм стал наказуем. А партизанство стало не просто культурным проектом в арт-среде, но начало становиться реальной практикой (и тоже наказуемой) для обычных нормальных людей.

Сегодня, когда идёт эта ужасная война, нам тут рассказывают, что на нас кто-то хотел напасть. Понятно, что это выдумки, но тот, кто это придумывает, тот, скорее всего, и хотел напасть. И надо понимать, что если понадобится, то партизанство возродится ещё с большим напором в реальности.

Не случайно, что в последнее время в Минске начали практиковать подпольные выставки, квартирники. Появились идеи делать выставки в лесу, в болоте, в городских подвалах, на чердаках.

— Вы бы хотели сейчас в них поучаствовать?

— Выставки в лесах — это хорошая идея. Надеюсь, получится у кого-нибудь. Я же тоже делал мою «Мобильную выставку» в 1995 году — в поле, в сараях.

Игорь Тишин «Мобильная выставка», 1995 год. Фото: partisanmag.by.

Игорь Тишин «Мобильная выставка», 1995 год. Фото: partisanmag.by.

— Как вы относитесь к тому, что некоторые беларусские художники все же выставляются сейчас в Беларуси на госплощадках?

— К выставкам на госплощадках я отношусь плохо — извините. Какие бы они не были хорошие. Но есть Музей (Национальный художественный — Reform.by), там делают хорошие выставки. Хотя тоже проблематично. Но Палац (Дворец искусства — Reform.by) — это не госплощадка. И в Минске много разных мест. Ну, и в целом, другие есть места.

— В чем, на ваш взгляд, главная ошибка беларусского общества, в том числе и художественного сообщества, которая не позволила остановить авторитаризм в Беларуси? Была ли в целом такая возможность?

— Думаю, остановить авторитаризм в Беларуси было очень трудно или почти невозможно. В Беларуси, начиная с прихода к власти большевиков (после БНР), было всегда антибеларусское правительство. За исключением короткого периода при Шушкевиче.

Последние двадцать с лишним лет я живу за пределами Беларуси. Я не вижу беларусского телевидения. Я не смотрю телевизор нигде. Но когда мне приходилось бывать в Минске, и где-то был включен телевизор, я увидел пару раз фрагментарно обрывки беларусских новостей. И я понял тогда, что если это смотреть, то можно стать больным человеком. А кто-то же это смотрит всё время.

Игорь Тишин «Кризис в раю», 2009 год. Фото: Википедия.

«Где я — там и мой дом, там и моя Беларусь»

— Игорь, вы уже много лет живете в эмиграции. Работаете в Брюсселе с 2000 года, выставляетесь по всему миру. Как выглядит ваш дом, мастерская?

— За то время, как я уехал из Беларуси, у меня уже четвёртая мастерская в Брюсселе. Есть ещё мастерская в Петербурге.

— Что для вас дом?

— Конечно, моя мастерская. Где я — там и мой дом, там и моя Беларусь.

— Любопытно, что выставка, которая дала повод поговорить с вами, называется «Дом, в котором разлетаются стены. Между двумя мгновениями», и работает она в Музее Свободной Беларуси в Варшаве. Между какими двумя мгновениями сейчас для вас Беларусь?

Игорь Тишин в процессе создания тотальной инсталляции «Дом разлетающихся стен. Между двумя мгновениями» в Музее Вольной Беларуси в Варшаве. Фото: KANAPLEV+LEIDIK.

— Про мою последнюю работу мне трудно что-то говорить. Почти всё, что я до этого сказал, это и было про эту работу. «Дом разлетающихся стен. Между двумя мгновениями» — представьте стаю птиц на дереве — и вдруг взрыв. Птицы разлетаются. И прокрутите это в обратном направлении, как будто бы птицы слетаются…

Есть люди, которые осуждают уехавших из Беларуси. Говорят: вот мы тут боремся, а вы там сидите в европах и учите нас жить. По моему, никто никого не учит, я точно такого не видел. Просто время сейчас трудное. Время оккупации. Никто же из нормальных людей не осуждал тех, кто жил в Минске и в Беларуси в 1941-1943 годах.

— Вам снится ваша родная деревня — Васильполье?

— Когда приезжал в Беларусь, всегда ехал на хутор в Васильполье. Это моё место. Теперь уже трудно это сделать.

— Когда увидела ваш «Дом разлетающихся стен», почему-то подумала про Шагала, который писал парящих над Витебском, тосковал по Витебску…

— Я об этом не думал, но вы сейчас сказали, и это интересное сравнение. Наверно, в чем-то схожи. Трудно возвращаться.

Игорь Тишин и кураторка выставки «Дом разлетающихся стен. Между двумя мгновениями» Ольга Мжельская. Фото:KANAPLEV+LEIDIK.

***

Выставка «Дом разлетающихся стен. Между двумя мгновениями» работает в Музее Вольной Беларуси в Варшаве до 8 сентября.

Источник

Беларускамоўны варыянт інтэрв’ю – тут 

Опубликовано 23.08.2022  09:51

 

В. Рубинчик. Обо всяком-разном

Добрый день! После серии белорусскоязычных материалов вернусь к «великому и могучему», реализуя суверенное право автора (не путать с авторским правом).

В мае 2017 г. писал: «С большинством публичных личностей, претендующих на то, чтобы стать альтернативой клану Лукашенок, у меня чисто музыкальные разногласия… Обычно эти личности просто не попадают в такт: молчат, когда надо говорить, говорят, когда надо действовать, суетятся, когда надо подумать». Постоянные мои читатели, наверно, в курсе, что за четыре года эти разногласия никуда не ушли… Проявились они и в этом месяце, когда один «лидер оппозиции», поселившийся в Польше, пожелал белорусам выйти на улицы 25.03.2021: «Не собираясь в колонны и не стоя на месте, мы будем задавать улицам пульс нашей воли. Пульс, который даже без марша покажет, что город наш. Покажет, что наши сердца бьются в едином ритме, в едином желании быть свободными». Дабы претендовать на «единый ритм», надо как минимум находиться на территории Беларуси.

Разумеется, не могу не отнестись критически и к раздавшемуся из Литвы призыву голосовать на интернет-платформе «за переговоры с властью». Уж сколько раз твердили миру, что власть РБ не считается с виртуально поданными голосами оппонентов, будь они десять раз верифицированы, будь этих голосов хоть сотни тысяч, хоть миллионы… Показать самим себе, как нас много? Так в прошлом августе уже показали, дальше что? Идея с массовым, «общенациональным» сбором голосов была уместна в июне-июле 2020 г. как способ дополнительной мобилизации активистов, сейчас это – шаг назад, уход от политической реальности в поле символической борьбы. По сути он выгоден администрации, несмотря на то, что последняя борется (или делает вид, что борется) с проектом Тихановской & Co. И трудно не согласиться с другим политэмигрантом, лидером КХП-БНФ, назвавшим проект «пустопорожней инициативой», которая «отвлекает внимание людей на иллюзии».

Впрочем, всё закономерно. Из текста двухлетней давности: «В 2000–2010-х гг. из-за многократных разочарований в реальности произошла виртуализация публичного (в частности, политического) пространства, умноженная на традиционную “памяркоўнасць”». Прошу прощения, что нередко себя цитирую, но я просто не знаю, кто ещё на белорусском материале писал о том, что электронный политический активизм, как правило, не дополняет, а подменяет активизм реальный… Сообщите, ежели знаете.

А в 2018 г. я чуток предупреждал о рисках китаизации: «Чту великий китайский народ – хотя бы за то что он дал миру Конфуция, Лао Шэ (из маньчжуров, но считал Китай своим), Лю Сяобо… В то же время очень не хочется построения новых всемирных империй. Израильтянам, которые мыслят не в категориях шука [базара – ивр.], нужна консолидация. Да и белорусам тоже, разве нет?» Cудя по недавним заявлениям, предостережение не пошло впрок, и власти РБ уже готовы «использовать опыт Китая» при создании цифрового концлагеря общества. Хорошо, ребята-демократы, смотрите себе фильмы о позолоченных унитазах и дорогих галстухах первого лица – это же так интересно и важно! Куда важнее геополитических раскладов и стратегий…

После поучительной картинки, найденной где-то в сети, вернусь к событиям настоящего и недавнего прошлого, среди которых печальные – увы! – преобладают. Однако я изо всех сил стараюсь видеть и позитивы.

В июне 2020 г. перечислял аналитиков из Беларуси, безвременно ушедших в ХХІ в. Недавно умерли ещё двое старших коллег: в октябре – Людмила Старовойтова из БГУ (1951–2020), в марте – Владимир Ровдо (1955–2021), долго работавший в Европейском гуманитарном университете. Оба – кандидаты философских наук.

Л. Старовойтова, В. Ровдо. Фото из открытых источников

Подтверждается старая истина, что политический анализ в Беларуси – занятие, не продлевающее годы жизни. Впрочем, как отметил сотрудник ЕГУ д-р Владислав Гарбацкий, Ровдо зачастую напоминал ему «скорее декадентского писателя, чем стереотипного политолога, а тем более преподавателя».

Лично я с Владимиром знаком не был. В своё время читал немало его текстов; они вызывали вопросы, но не настолько, чтобы искать автора для полемики с ним… Так или иначе, остаётся в силе идея, озвученная в прошлом году: памятник белорусским политическим аналитикам, который мог бы стоять на частной территории где-нибудь в Минске и иметь форму «абстрактно-конкретной» скульптуры. На ней – или рядом с ней – был бы уместен список фамилий: Богуцкий, Бугрова, Майсеня, Наумова, Паньковский, Потупа, Ровдо, Силицкий, Старовойтова, Чернов (боюсь именовать сей список мартирологом).

* * *

Прошли дни рождения Изи Харика и Мойше Кульбака – соответственно, 17-го и 20-го марта… В Синеокой эти даты отметил музей истории белорусской литературы, а вот Академии наук (оба поэта имели к ней прямое отношение) и газете «Авив», похоже, всё равно. Переживём, конечно… Любопытное сообщение опубликовала в аккаунте музея Анна Валицкая: оказывается, ещё в 2019 г. минская композиторка Оксана Ковалевич написала произведение «Зембинский еврей», вдохновлённое историей Изи Харика. Тут можно скачать ноты этой небольшой музыкальной пьесы, лёгкой для исполнения.

И. Харик (1896-1937), О. Ковалевич

А это статья о Кульбаке Антона Шаранкевича с budzma.by – не без «заусениц», но в целом корректная. Напомню, здесь в 2017 г. биография Кульбака была изложена более подробно. Схожие материалы увидели свет на бумаге в 2020 г. («Іудзейнасць») и в 2021 г. («(Не)расстраляныя»).

Нужно вспомнить ещё об одном юбилее: по некоторым сведениям, сегодня, а по другим, 6 апреля исполняется 125 лет со дня рождения Льва Мееровича Лейтмана, уроженца Петрикова (1896–1974). Этот художник-педагог, ученик Иегуды Пэна, интересен и тем, что под его руководством после войны в Минском художественном училище набирались ума-разума такие разные люди, как Михаил Савицкий и Май Данциг.

Обложка и титульный лист книги, вышедшей в Минске под грифом изд-ва «Беларусь» в 2019 г.

В указанном сборнике (автор текста и составитель – А. Корнейко) сказано так: «Ученики и коллеги отзывались о Л. Лейтмане как о прекрасном наставнике, человеке благородном и справедливом, который разговаривал на равных, объяснял доброжелательно и искренне». И дочь его Фрина Львовна, преподававшая историю искусства, была, по воспоминаниям Арлена Кашкуревича, «интеллигентным и высокообразованным педагогом».

Интересную программу «Undzere tancy» (название на смеси идиша и белорусского значит «Наши танцы») в этом году записала капелла «Bareznburger Kapelye»…

Тем временем создана рабочая группа «Shtetlfest» – видимо, помогли объявления вроде «Shtetlfest ищет волонтёров для интересного проекта». Летом организаторы & волонтёры собираются поехать по маршруту Зембин-Любча-Изабелин-Тыкотин-Крынки-Орля (т. е. по бывшим еврейским местечкам Беларуси и Польши), а в сентябре с. г. планируется большое празднество и танцы с бубнами… Во всяком случае, логотип у проекта уже есть:

Автор – дизайнер из Молодечно Олег Чирица. «Почему воробей? Потому что “городская” птица. И ещё потому, что так называется один из популярнейших белорусских традиционных танцев… Под который поют припевки на идише», – объяснено здесь.

* * *

Недавно подъехали ещё две круглые даты – 100-летие Рижского мирного договора и 150-летие Парижской Коммуны. Первая стала для местного официоза поводом, чтобы обвинить во всех грехах «панскую Польшу», в 1921–1939 гг. обижавшую население Западной Беларуси. Какой-то пропагандист (не помню, кто именно – они в моём сознании сливаются воедино, подобно крятомукорудям из «СБ») заявил на ОНТ: знаменитые белорусские писатели Максим Танк (1912–1995) и Пилип Пестрак (1903–1978) сидели в тюрьмах, несмотря на то, что были несовершеннолетние. «Чем они были опасны польскому государству?» – спросил пропагандист у зрителей.

Ну, во-первых, Пестрак попал за решётку в 1929 г., а Танк – в 1932 г., т. е. далеко не в детском возрасте. Во-вторых, они сидели в польских тюрьмах не как белорусские писатели, а как активисты коммунистического движения (можно спорить, не чрезмерно ли жестоким было их наказание, но сейчас авторитарный режим Пилсудского со всеми его эксцессами видится как «меньшее зло» в сравнении с тоталитаризмом Сталина). В-третьих, продолжая «во-вторых»… а что случилось с писателями в «благословенной БССР»? На ОНТ предпочли промолчать о том, что по эту сторону границы репрессированы-то были не единицы. За осень 1936 года в Минске арестовали, пожалуй, больше писателей, чем за все 1920–30-е годы на «крэсах всходних», а ведь аресты в БССР начались не в 1936-м и этим годом не закончились…

Короче, (ре)культивация обид на «вредную Польшу», сто лет назад откусившую часть наших земель и оставившую нам «шесть уездов», не выглядит убедительной. Ресентимент играет против его носителей: проще говоря, «на обиженных воду возят».

Что до коммуны, то, не мудрствуя лукаво, пощипаю википедию:

В конце 1860-х годов большим распространением, особенно в низших слоях буржуазии, стал пользоваться революционный радикализм… Определённой программы он не выставлял, и принципы «justice éternelle» (вечная справедливость) и «fraternité éternelle» (вечное братство) каждым оратором понимались по-своему…

С образованием совета коммуны, центральный комитет, действовавший в качестве временного правительства, должен был бы прекратить своё существование; но он не захотел отказаться от власти. В умственном отношении совет коммуны стоял выше комитета, но и он оказался не на высоте своего призвания, представлявшего большие трудности. Среди членов совета не было ни даровитых военачальников, ни испытанных государственных людей; до тех пор почти все они действовали лишь в качестве агитаторов. Из ветеранов революции в совете коммуны заседали Делеклюз и Пиа.

Первый из них, якобинец, после всех перенесённых им испытаний, представлял собой только развалины. Пиа, даровитый публицист, но чистый теоретик, совершенно запутавшийся в противоречиях, обуреваемый безграничным тщеславием и в то же время трусливостью, совершенно не подходил к той крупной роли, которая выпала ему на долю…

Заседали в совете коммуны и самые ярые ораторы парижских клубов революционно-якобинского направления. В числе их были даровитые, но беспочвенные мечтатели: живописец Курбе, Верморель, Флуранс, Валлес, остроумный хроникёр бульварной прессы; среди них выдавались Рауль Риго и Ферре.

При таком пёстром составе совета коммуны, деятельность его в сфере управления и даже защиты Парижа, по признанию самих коммунаров, представляла картину розни и разброда. В совете образовалось несколько партий, которые всякими правдами и неправдами поддерживали своих, раздавая им высшие должности. Даже члены совета, которые вообще с самоотвержением служили делу коммуны, отвергали услуги лиц дельных, способных и испытанных, если только они не принадлежали к их партии.

По мне, тут можно почерпнуть кое-что поучительное для Беларуси 2020-х гг.

Накануне Дня Воли 25 марта заимствую «весёлую картинку» с fb-странички Levi Laine. Не знаю, кто такой Леви, но замысел мне понравился.

Вольф Рубинчик, г. Минск

23.03.2021

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 23.03.2021  20:54

Инесса Ганкина. Размышления по поводу, или Спешите видеть

Думаю, что стремление сопоставлять разную информацию может сослужить неплохую службу. Но обо всём по порядку.

За последнее время в нескольких научных публикациях мне попадалась информация о богатой и уникальной коллекции еврейского отдела Белорусского государственного музея, которая экспонировалась в Минске 1920—30-х годов. Естественно, когда 28 декабря 2020 г. в Национальном историческом музее Республики Беларусь открылся выставочный проект «Другое нараджэнне. Рэканструкцыя яўрэйскай калекцыі Беларускага дзяржаўнага музея ў 20-30-х гг. ХХ ст.», я решила познакомить читателей не только с самой выставкой, но и с историей коллекции.

В подготовке этого материала неоценимую помощь мне оказала Дарья Селицкая (Д. С.) – старший научный сотрудник Национального исторического музея Республики Беларусь, куратор проекта. А «сверить часы», т.е. сопоставить свои впечатления с чужими, мне удалось благодаря Наталье Огорелышевой – магистру гуманитарных наук, независимой исследовательнице, члену Еврейского волонтерского движения ICOMOS-Беларусь.

Немного истории. 20 января 1919 г. в Минске открылся областной музей, который 31 августа 1923 г. был реорганизован в Белорусский государственный музей. Годом позже на его площадке стал работать новый, уникальный еврейский отдел. Есть сведения, что в 1928 г. в этом отделе хранилось 2000 предметов, а с учетом того, что фонды пополнялись и дальше, становится понятно, что к 1941 г. это была богатейшая коллекция. Подтверждением активной еврейской научной жизни в 1920-е годы служит представленный на выставке фрагмент публикации 1923 г.

Представленная на одном из стендов копия фотографии 1927 г. дает представление об экспозиции столетней давности.

Как самостоятельная структурная единица отдел просуществовал до 1933 г. Затем произошла реорганизация музея, было указано на недостатки в его работе, власти потребовали усилить идеологический и классовый подход к организации выставок. В результате этой «перестройки» еврейский отдел был закрыт. Фонды еврейской коллекции продолжали пополняться, но сама она перестала выставляться целостно, а начала активно использоваться для создания общей экспозиции. Например, предметы культа оказались на выставке антирелигиозной пропаганды, и т. п.

Открытием для меня стала информация, полученная от Дарьи Селицкой, что музей работал даже в оккупированном Минске, проводя в частности, выставки, посвященные христианству. А что же с еврейской коллекцией? «Есть свидетельства, что в 1943 г. предметы еврейской коллекции были вывезены в Вену, потому что фашисты планировали устроить там институт гебраистики». [Д. С.] Остальная, «арийская» часть музейной коллекции, была вывезена в 1944 г.

Мы продолжаем разговор, и Дарья делится историей возвращения экспонатов. «В 1947 г. вернулось два вагона ценностей, а ведь в 1944 г. вывезли четыре! В возвращенных ценностях были и предметы еврейской культуры, но поскольку нашего музея тогда не существовало, всё передали в фонды музея истории Великой Отечественной войны. А в 1957 году, когда был организован наш музей, предметы потихоньку начали возвращаться в наши фонды. Это был долгий процесс. Они возвращались на протяжении десятилетий». [Д. С.]

В 2019 г. в фонды Национального исторического музея Республики Беларусь из Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны был передан ряд предметов, в их числе 22, относящихся к еврейской культуре, из той самой многострадальной довоенной коллекции. Продолжение поисков помогло найти еще 10 предметов с номерами и штампами Белорусского государственного музея.

Особый детективный привкус всей этой истории поисков придает следующий факт – в музее Израиля (Иерусалим) обнаружился музейный предмет «Каббалистический амулет» с номером и штампом Белорусского государственного музея, о чем коллеги сообщили в Минск. Как говорится, чудны дела твои, Господи…

Короче говоря, все эти события должны были привести и привели к закономерному результату – реализации проекта «Другое нараджэнне», подготовленного в соответствии с грантом Президента Республики Беларусь. Основные участники проекта: Национальный исторический музей Республики Беларусь, Белорусский государственный музей истории Великой Отечественной войны, Музей истории и культуры евреев Беларуси, Национальный архив Республики Беларусь и Национальный художественный музей Республики Беларусь.

Выставка. Пора, наконец, прогуляться по выставке. Хочу отметить, что экспозиция сделана для условий современной Беларуси просто идеально. Вместо большого количества отдельных экспонатов, которые не в состоянии по достоинству оценить случайный посетитель, весь зал разделен на несколько логических зон, обозначенных соответствующими баннерами. В этих зонах расположено небольшое количество уникальных экспонатов, а легко читаемые стенды позволяют узнать об основных аспектах традиционной еврейской жизни.

Познакомившись с «культурным алфавитом», можно совсем другими глазами посмотреть на графику и живопись известных белорусских художников, а также на экспонаты в витринах. Особый интерес представляет часть экспозиции, рассказывающая об истории коллекции, которую я уже представила выше. Как справедливо заметила Дарья: «Я, как сотрудник фондов, работающая с предметами, первоначально видела эту выставку как реконструкцию… Вообще, это моя первая выставка, которую я готовлю как куратор. В процессе работы мы расширили и уточнили концепцию выставки. Наша задача была рассказать о еврейской культуре, чтобы посетитель, придя на выставку, увидел артефакты и понял, почему ученые собирали эту коллекцию… Насколько она богата, интересна и уникальна». [Д. С.]

Знакомьтесь: этот с любовью отреставрированный башмак не просто обувь, а символ части обряда, восходящего к Торе. Речь идет о левиратном браке, который упоминается еще в первой книге Торы «Берейшит», в рассказе о сыновьях родоначальника самого большого колена еврейского народа Иегуды. После смерти первенца Иегуды Эра, родоначальник колена, выдал его жену, а свою невестку Тамар, за своего второго сына Онана, чтобы тот «восстановил род брата своего». Далее Тора рассказывает, что должен делать человек, не желающий сочетаться подобным браком: «Но если не захочет этот человек взять невестку свою, то пусть выйдет невестка его к старейшинам и скажет: “Отказывается деверь мой восстановить брату своему имя в Израиле, не хочет он жениться на мне!”. И вызовут его старейшины города его, и будут говорить с ним, и если он будет настаивать на своем и скажет “не хочу взять ее!”, то пусть подойдет невестка его к нему на глазах старейшин и снимет башмак с ноги его, и плюнет в лицо ему, и ответит, и скажет: “Так поступают с человеком, который не восстанавливает имя брата своего!”. И будет имя его в Израиле – “дом разутого”…». Весь этот обряд со снятием башмака и плевком в лицо получил название «халица». Понятно, что сама процедура такого брака осталась в далёком прошлом, но традиция использования башмака для освобождения от необходимости жениться на вдове сохранилась, похоже, до ХХ века, раз этот башмак оказался в музейной коллекции.

Еще одна интереснейшая история связана с обычным, на первый взгляд, кольцом. Этот экспонат оказался в музее после расформирования музея Луцкевичей в Вильнюсе (бел.: Беларускі музей у Вільні, полное название: Віленскі беларускі гісторыка-этнаграфічны музей імя Івана Луцкевіча). Музей находился в Вильно (ныне Вильнюс, Литва) в 1921—1945 годах вместе с Белорусским научным обществом и Белорусской гимназией. Романтические представления братьев Луцкевичей привели к тому, что это украшение было обозначено в документах как принадлежавшее князю Борису и датировано XII веком. Только в 2020 г. скрупулезное исследование Дарьи и ее коллеги доказало, что речь идет о еврейском свадебном кольце с «домиком-башенкой», символизирующем синагогу.

Как вы уже поняли, яркие рассказы о находках, атрибуции и прочих музейных тайнах можно услышать практически обо всех экспонатах на выставке. Особенно меня впечатлила история про арон-кодеш из Узлян Пуховичского района, где до войны стояла красивейшая деревянная синагога… После закрытия Минской хоральной синагоги ученые еврейского отдела предложили узлянской общине арон-кодеш из Минска в обмен на их, сделанный в XVIII в. Именно этот давний обмен сохранил для потомков уникальный артефакт.

Я уже упоминала о прекрасном художественном решении выставки. В качестве примера – баннер, посвященный бар-мицве.

Особый раздел выставки, позволяющий в полной мере почувствовать атмосферу местечковой жизни, – графические и живописные работы знаменитых белорусских художников как еврейского, так и нееврейского происхождения. Реалистически точная акварель Якова Кругера, выполненная в 1921 г., воспроизводит интерьер Холодной синагоги в Минске. Эта была самая старая минская синагога (XVI в.), которая пережила многочисленные войны и нашествия… Её бездумно снесли в 60-х годах века двадцатого.

Воспоминания о ней являются важной деталью знаменитой работы Мая Данцига «Мой город древний, молодой» (1972).

Эта же синагога на Школьной улице изображена на работе Михаила Филипповича, выполненной акварелью и гуашью (1924).

Выставка была бы невозможна без портретов и жанровых сцен. Поэтому знакомьтесь, перед вами портрет сестры художника Юделя Пэна, выполненный в технике масляной живописи…

…а также литография Менделя Горшмана «Танец стариков на празднике Торы» (1926)

Кому это надо? Пока я внимательно рассматривала экспонаты, слушала рассказ Дарьи, а главное, видела ее светящиеся от счастья глаза, меня не покидала мысль о востребованности проектов такого рода в современной Беларуси…

Дарья Селицкая

Свой вопрос я задала Дарье в конце нашей беседы. И вот что услышала в ответ: «Я думаю, что сейчас тема еврейской культуры очень модная… На смену антисемитизму советской эпохи приходит интерес к еврейскому наследию».

Тему актуальности подобных проектов я продолжила с Натальей Огорелышевой. Bот что она мне сказала:

«Это очень значимое событие! Причем не только для Минска, это интересно для понимания и восприятия целого пласта еврейской культуры Беларуси. Кстати, я обратила внимание на то, что выставка создана совместными усилиями не только “принимающей площадки” – Национального исторического музея…

Выставка удивила меня разнообразием подачи материала. Что такое музей? И каким быть музею или музейной экспозиции? Мы привыкли к тому, что “воздействие на зрителя” осуществляется либо через искусство, либо через артефакты. А здесь в пределах одной музейной комнаты можно увидеть сочетание различных выразительных средств – живопись, графика, плакат, предметы еврейской жизни, от которых захватывает дух. И это не только обиходные предметы – посуда и другая утварь, это и невероятный резной aрон–кодеш из дерева, и кожаный ботинок (очень милый и напоминает о штетлах!), и мой фаворит – золотой перстень! Еще хочется отметить, что экспозиция составлена очень грамотно – вот мы читаем о шаббате, и тут же видим те предметы, без которых не обходится ни один шаббат – подсвечники, кидушный бокал и т.д. То есть, это не простая подача материала, а возможность погружения в еврейскую культуру. Это очень важный момент для тех, кто не знаком с синагогальной жизнью или никогда не участвовал в еврейских праздниках. Мне кажется, что и сам посыл выставки такой – это та культура, которая всегда была рядом, просто мы ее досконально не изучали».

Я знала, что на прошлой неделе впервые в стенах Национального исторического музея Наталья прочла свою лекцию о празднике Пурим, и, естественно, поинтересовалась реакцией слушателей. Очень порадовал ее ответ: «Мне было очень приятно, что на лекции были представители разных конфессий – это выяснилось в процессе диалога. Поэтому я очень благодарна организаторам за возможность выступления, а слушателям – за вопросы. Как и я ожидала, рецепт гоменташей заинтересовал всех! И несложную детскую песенку о Пуриме (на иврите, кстати!) осилили все. Это еще раз доказывает, что у людей есть интерес к еврейскому наследию в целом. Ведь начали мы с далекой Персидской империи, а закончили нашими штетлами, где чьи-то бабушки и сейчас выпекают гоменташи».

Подтверждением прекрасного настроения слушателей и лектора являются вещественные доказательства, а именно чудесная фотография, сделанная Еленой Замулиной сразу после лекции…

На ней счастливая Наталья позирует в окружении подруг – Александры Босяковой и Елены Замулиной. А на втором фото она вместе с Александрой Босяковой очень серьезно слушает вопросы из зала.

Фото Елены Замулиной

В завершение материала необходимо указать тех, кто упорно шел к намеченной цели и создал эту невероятную выставку. Кураторы: Дарья Селицкая и Данута Гринь. Художественное решение: Алена Петринич, Анна Романенко, Виктория Тарасевич. Поверьте, я рассказала только о малой части экспонатов.

Но… как всегда, это дурацкое «но», которое мешает смотреть в будущее с надеждой. В очередной раз выставлена на торги полуразрушенная белорусская синагога… Неизвестно, кто купит ее, а главное, какова будет судьба здания.

Здание синагоги в Острино Щучинского р-на Гродненской обл. Взято отсюда

Закончится выставка, и с любовью подобранные артефакты опять окажутся в запасниках музеев до следующего гранта. Хотя достаточно было бы найти подходящее помещение – еврейских экспонатов в белорусских музеях хватит на прекрасную постоянную экспозицию, и даже не на один зал. Вспоминаю оборудованный по последнему слову техники еврейский музей в Москве, такой же представительный музей в Варшаве, многочисленные культурные центры и еврейские музеи в Литве – и думаю: неужели Республика Беларусь не в состоянии взять пример с соседей?..

Пока всю удивительную экспозицию можно увидеть до 10 марта текушего года в здании Национального исторического музея Республики Беларусь, я могу посоветовать читателям: «Спешите видеть!»

Инесса Ганкина,

г. Минск

Фото Инессы Ганкиной и Дмитрия Симонова (кроме специально отмеченных)

Опубликовано 03.03.2021 12:45

Инесса Ганкина. Страхи и надежды двадцатого года (5)

Заметки интеллигента

Про революцию и культуру, или Что важнее хлеба (начало)

Этот материал будет посвящен главной теме моей жизни, ведь еще в молодости я подозревала, что человеческое существование не может ограничиваться кругом материальных потребностей, и с годами это мое убеждение только упрочилось… Сегодня речь пойдет о культуре в широком понимании этого слова, ибо именно способность создавать и воспринимать культуру является главным отличием человека от животных. Для составления этого культурного обзора я достаточно активно «побегала» по родному городу, побывала на выставках и уличных концертах, а главное – поговорила с экспертами. Их голоса вы «услышите» в этом материале.

Итак, знакомьтесь: Юрий Абдурахманов (Ю. А.) – директор фонда «Наследие и время»; Андрей Ходанович (А. Х.) – поэт, переводчик, член Рады Белорусского ПЕН-центра; Михаил Баранчик (М. Б.) – поэт, председатель минского отделения литературного союза «Полоцкая ветвь»; Людмила Дунец (Л. Д.) – поэт; Ирина Коваль (И. К.) – библиотекарь, экскурсовод; Вероника Фомина (В. Ф.) – актриса и организатор кукольного театра «Лямцевая батлейка»; Андру́сь, или Андрей Такинда́нг (А. Т.) — белорусский музыкант, поэт, телеведущий. Это разные люди, и степень их вовлеченности в актуальные политические процессы тоже очень разная. Сегодня, в январе 2021 г., когда уже видно, что массовое протестное движение в Беларуси либо схлынуло до весны, либо примет какие-то другие формы, важно осознать, что же происходило осенью в культурном пространстве страны.

Выставочная деятельность. Осенний период – это традиционный сезон выставочной активности, когда музеи и галереи наперебой приглашают на разнообразные культурные мероприятия. Эта осень и начало зимы не стали исключением… Однако все эти выставки проходили не в безвоздушном пространстве, а на фоне то затихающей, то не на шутку разгулявшейся эпидемии, а также невероятной уличной активности, которая породила свои художественные формы: от вывешивания на окна соответствующей символики до флешмобов; от снеговиков «неправильной раскраски», с которыми с разной степенью успешности сражаются работники коммунальных служб, до бесконечных граффити. В качестве иллюстрации можете оценить сделанные автором статьи осенние фотографии, на которых внимательный читатель сразу увидит следы информационной войны и обвинения сторонников перемен в фашизме.

 

Сейчас я предлагаю покинуть шумные улицы и переместиться в музейные и галерейные пространства. Начнем, пожалуй, с музея истории белорусской литературы, который находится немного в стороне от протоптанной дороги музейного Минска, включающей музей Великой Отечественной войны, исторический и художественный музеи.

Что можно увидеть в «скучном» литературном музее? Первое, что меня подкупило – улыбающиеся доброжелательные смотрители и доверие к посетителям. А сейчас пробежимся по экспозиции, сделанной на высоком художественном уровне. Начнем с основной части, где в витринах расположились портреты писателей и, естественно, их книги. Ничего особенного, скажете Вы, но с учетом непростой политической ситуации меня очень порадовал не политизированный, а научный подход к созданию экспозиции. Самое большое эмоциональное впечатление производит кабинет писателя с реальными книгами, пишущей машинкой, настольной лампой и другими приметами времени, а также личные вещи знаковых фигур белорусской литературы.

Из пространства постоянной экспозиции переместимся на первый этаж, где расположились временные выставки. Прямо в фойе нас встретила небольшая, но уникальная выставка, посвященная роду Костровицких. Именно эту фамилию носила мать поэта Гийома Апполинера Анжелика, чье родовое имение находилось вблизи Новогрудка, а ее сына, знаменитого французского поэта ХХ века, знает весь цивилизованный мир. Интересно было проследить историю этого рода, разбросанного по всему земному шару.

Очень кстати пришлась и фотозона с ностальгическими элементами материальной культуры.

Одной из проблем современной Беларуси является статус белорусского языка, и речь тут не только об официальном употреблении, а о реальном его использовании в бытовом, в том числе семейном общении. Многими учениками столицы белорусский язык воспринимается как еще один иностранный. В этой связи прекрасно оформленная временная выставка «Мова хаты» может стать первым мостиком в родную мову. Ее зоны от бытовых явлений до сакрального пространства, оформленные прекрасными этнографическими предметами и текстами белорусских авторов, оптимально сочетают изобразительный и текстовой материал.

Вишенкой на торте в музее белорусской литературы стала экспозиция, посвященная жизни и творчеству братьев Гримм, приехавшая в Беларусь из Германии. Виды немецких городов, книжные иллюстрации и многое другое вызвали почти непреодолимое желание либо вернуться в детство, либо сесть в поезд и немедленно уехать в путешествие по Германии. Но пандемическая реальность и закрытые границы вернули меня из мира мечты в реальность. К сожалению, еще больше в белорусскую реальность возвращает постоянный поток новостей. Чтобы долго не пересказывать, лучше воспользоваться прямой цитатой: «Міхаіл Рыбакоў, дырэктар Музея гісторыі беларускай літаратуры, звольнены. Пасля падзей 9-11 жніўня большасць супрацоўнікаў музея зрабілі фота з надпісам “мы супраць гвалту”, якое размясцілі ў суполках музея і ў сацсетках. Сам Міхаіл таксама адкрыта выказваў сваю пазіцыю».

А вот история про директора могилевского музея:

«Директора Музея истории Могилёва Алексея Батюкова уволили с должности за подписание открытого письма против насилия и за отставку Лукашенко.

«Смешно было — вручили [уведомление] и спрашивают: «Ну, а что вы у нас не спрашиваете? [о причинах]». Я говорю: «А что спрашивать? Всё понятно». Так и решили», — рассказывает Батюков.

За почти 10 лет руководства музеем Батюкову удалось пополнить коллекцию музея ценными артефактами, среди которых — Статут Великого княжества Литовского. И это без какой-либо поддержки».

Так государство благодарит за профессиональную деятельность. Однако моя цель – это культурный обзор, поэтому предлагаю заглянуть еще в одно выставочное пространство.

Очень люблю знакомить читателей с событиями и людьми, которые не находятся у всех на слуху, но при этом спокойно и достойно уже много лет занимаются своей профессиональной деятельностью Речь пойдет о двух художниках-графиках, Ольге Крупенковой и Татьяне Сиплевич, чья совместная выставка «LITHO graphics exlibris» прошла осенью этого года в одной из минских галерей.

Вы спросите: «Мало ли выставок чуть ли не каждую неделю открывается в Минске?» Уникальность выставки заключается в самом экслибрисе, который изначально был просто штампом с именем владельца, а на сегодняшний день превратился в произведение печатной графики и предмет коллекционирования. Ольга и Татьяна работают в технике литографии, на сегодняшний день их экслибрисы хранятся у коллекционеров в 25 странах. Экслибрисы имеют традиционные темы, одна из них – «Адам и Ева». Тема как можно догадаться из разряда вечных, но читатели могут сами убедиться, насколько по-разному она решена у Ольги и Татьяны.

Иллюстрации Ольги Крупенковой

и Татьяны Сиплевич

Возможно, вас немного смутит эротизм изображения, но это одна из давних традиций экслибриса. Хочу также заметить, что формат этих работ может быть очень небольшим, что заставляет внимательно всматриваться в детали и по достоинству оценить уровень мастерства автора. Призываю читателя рассмотреть элементы орнамента и другие детали изображения, передающие бесконечную красоту божьего мира. Представляете, как повезло посетителям выставки, которые смогли увидеть 140 работ (по 70 каждой участницы) с разнообразием тем, сюжетов, колористической гаммой, символическим рядом и особенностями авторской манеры?

Стоит несколько слов сказать о творческих биографиях художниц, тем более что сама выставка имела отчасти юбилейный характер, будучи приуроченной к 50-летию их обеих. Начнем с Ольги Крупенковой. Итак, знакомьтесь: старший преподаватель кафедры рисунка, акварели и скульптуры архитектурного факультета Белорусского Национального Технического Университета, автор 11 персональных выставок, лауреат и дипломант престижных международных и национальных конкурсов (Республика Беларусь, Россия, Испания, Польша, Финляндия). Работы Ольги хранятся в музеях Беларуси, Бельгии, Венгрии, Польши, России, США, Хорватии, Швеции и Японии.

В той же степени насыщенна и разнообразна творческая биография Татьяны Сиплевич. Она включает работу в анимационной студии, издательствах, белорусской Академии искусств и, конечно, активную выставочную деятельность. Татьяна – лауреат и дипломант международных выставок в Беларуси, Испании и России, ее работы хранятся в музеях Беларуси, Бельгии, Польши, Румынии и Швеции, а также в частных коллекциях 15 стран. Татьяна – прекрасный преподаватель, доказательством чего является ее участие в Международной детской олимпиаде по искусству в США (Вашингтон, 2007 г.) в качестве преподавателя, подготовившего белорусского призера Олимпиады.

Безусловно, хоть в какой-то степени передать атмосферу выставки могут только репортажные фотографии. Смотрите, завидуйте…

Ольга Крупенкова (слева) и Татьяна Сиплевич

Инесса Ганкина                                          журналист Тамара Вятская

Выставочная активность в стране продолжается. В частности, недавно открылись три выставки, непосредственно связанные с еврейским культурным наследием. Одна из них, под символическим названием «Другое нараджэнне», – реконструкция еврейской коллекции Беларускага дзяржаўнага музея 1920–30-х гг. (Национальный исторический музей, Минск), вторая – «ТУТЭЙШЫ ІЕРУСАЛІМ» из частной коллекции Игоря Сурмачевского (Художественная галерея Михаила Савицкого, Минск) и, наконец, третья – «Прощай, местечко» Юрия Крупенкова (Музей В.К. Бялыницкого-Бирули, Могилёв). О творчестве Ю. Крупенкова вы можете подробно прочесть здесь, в материале 2020 г., а об остальных выставках, возможно, удастся сделать отдельный обзор.

Закончить фрагментарный анализ выставочной жизни страны хочется мнением эксперта. Своими тревогами и проблемами делится Юрий Абдурахманов. Вам предлагается запись разговора, состоявшегося в октябре 2020 года.

Инесса Ганкина: Как чувствует себя менеджер культурных проектов, т. е. Вы, в сегодняшней Беларуси?

Юрий Абдурахманов: Сложно он себя чувствует. Во-первых, невозможно не учитывать политическую ситуацию в стране. Очень трудно думать о каких-то новых проектах, когда на улицы выходят тысячи протестующих против насилия и обмана людей. И в то же время мы не имеем права забросить всё, что планировалось, ведь мы делаем нашу работу для нашей страны, хотя и звучит это довольно пафосно.

Свои коррективы вносит и пандемия коронавируса, которая игнорирует уверения властей в том, что у нас всё не так страшно. И, конечно, большой удар для таких небольших организаций, как «Наследие и время» – абсолютное прекращение финансовой помощи со стороны меценатов (за всё время своего существования мы ни разу не получили ни копейки от государства).

И. Г.: Отчитайтесь кратенько, что удалось сделать за полгода со дня нашей встречи и что в загашнике, т.е. в творческих планах?

Ю. А.: В последние шесть месяцев я плотно сел за разбор собранных в архивах разных стран материалов. Опубликована статья о Царфине в литовском научном журнале, подготовлен и опубликован обширный материал о художниках Парижской школы в «Комсомольской правде», вышел в свет перевод воспоминаний Царфина о Сутине с моими комментариями и статьей о Царфине, подготовлена и проведена выставка Ю. Крупенкова в Мирском замке, сейчас проходит выставка «Тихая мелодия наших местечек» в Гродненском музее истории религии. Помогаю Червенскому краеведческому музею создать экспозицию о Сутине и Царфине. Есть планы создания онлайн-лекций и экскурсий по Смиловичам и музеям Сутина и Монюшко. Готовим концепцию музея Ибрагима Канапацкого в Смиловичах. В процессе – работа над книгой о Парижской школе, подготовка выставки Андрея Духовникова (Витебск) в Минске.

И. Г.: И третий вопрос. Как по вашим ощущениям – интерес к культурным проектам со стороны обычных людей вырос или упал?

Ю. А.: Интерес к культурным проектам вообще и к искусству в частности, конечно же, снизился по понятным причинам, но в последние недели я вижу значительный рост, люди опять потянулись к духовному. Увы, отсутствие средств не позволяет нам сейчас запустить масштабные проекты (хотелось бы побольше поработать с детьми и молодежью в Смиловичах). Время покажет, нужна ли наша деятельность, востребованы ли наши знания и опыт.

Мнение эксперта позволяет нам подвести некоторый итог вышесказанному и заметить, что все совсем непросто с реализацией выставочных и музейных проектов в Беларуси. Тем более вызывает недоумение стремление власти избавляться от профессионалов, т.е. увольнять людей за высказанную политическую позицию. Про арестованную и спрятанную от людей коллекцию шедевров даже и говорить не хочется. Не зря «Ева» Хаима Сутина стала одним из символов сторонников перемен.

Литература. Про современную литературу и людей, которые активно в ней работают, можно написать множество развернутых обзоров и даже книг, но я решила пойти другим путем и просто дать слово трем авторам. Нюансы и оттенки смысла станут ясны из интервью, которые брались в октябре, когда культурные мероприятия проводились фактически во всех районах Минска, в т. ч. и на ступеньках учебных заведений. Очень важно, что читатели сумеют хоть чуть-чуть прикоснуться к творчеству моих собеседников. Итак, знакомьтесь: Андрэй Хадановіч (Андрей Ходанович) – поэт, переводчик, член рады Белорусского ПЕН-центра.

И. Г.: Почему Вам важно выступать сейчас перед активными гражданами страны?

А. Х.: Бо ў нашай краіне адбываюцца актыўныя змены, людзі абуджаюцца, праяўляюць нечуваную раней салідарнасць, паўстае грамадзянская супольнасць. Людзі пачынаюць самаарганізоўвацца на ўзроўні мікрараёнаў, вуліц і двароў. Многія жыхары шматпавярховак упершыню знаёмяцца з суседзямі. Трэба падтрымаць гэты рух. Прыходзіць і дапамагаць, чым можаш. У маім выпадку – чытаць вершы і спяваць песні. Тым больш, што ў мяне шмат песень пратэсту.

И. Г.: Как Вы видите будущее Беларуси? Что для Вас самое главное?

А. Х.: Для мяне важнае сённяшняе жаданне амаль усіх дабіцца справядлівасці і пераменаў, стварыць сітуацыю, калі ў нас будзе працаваць закон, быць свабоднымі і захаваць незалежнасць. А яшчэ мяне ўражвае цеплыня адносінаў між людзьмі. Гэта хацелася б захаваць найперш – свабоду, незалежнасць і чалавечнасць.

И. Г.: Вы очень настойчиво и серьезно занимались переводами стихов Мойше Кульбака. Что Вам дал этот опыт как поэту и человеку?

А. Х.: Кульбак, як на мяне, геніяльны і па-ранейшаму трохі недаацэнены ў нас пісьменнік. Калі яго проза, дзякуючы Сяргею Шупу ды іншым перакладчыкам, паступова прыходзіць да нашага чытача, то адкрыццё неймавернага паэта – яшчэ наперадзе. І мне вельмі прыемна, што магу ў гэтым паўдзельнічаць. Тут яшчэ пытанні памяці і ідэнтычнасці. Важна, каб сучасныя беларусы ўяўлялі часы Беларусі шматмоўнай і шматкультурнай, з нашымі яўрэямі і ідыш як адной з дзяржаўных моваў. Спадзяюся, гэта зробіць нас сённяшніх больш адкрытымі і талерантнымі.

Сейчас самое время прочесть переводы Кульбака. Любезный Андрей прислал их великое множество, но для формирования здорового читательского аппетита предложу здесь три, некоторые можно найти в соответствующих изданиях, а остальные ждут и, уверена, дождутся публикации.

Вялля і Нёман

(Di Vilje un der Njeman)

У ноч, калі месяц з нябёсаў — як срэбная зліва,

З’яўляецца з Нёмана постаць літоўскага воя,

А побач з Вяллі выплывае дзяўчына шчасліва —

Вейкі даўгія, а кудзеры зблытаны з мокрай травою.

Крочыць нясмела, ды больш не хаваецца ў хвалі…

І Нёман імкне напярэймы — абняць яе цела тугое,

Цалуе ў зялёныя вочы, што шчасцем блішчаць і тугою,

А потым адносіць на дно ў крышталёвыя сінія залі…

Месячная ноч

(A levone-naxt)

Праз ноч Царыца Саўская плыве

І працінае неба позірк боскі

Ў халодным харастве.

Бы прывіднае сяйва з вышыні

Спускаецца ў маленечкія вёскі,

Што спяць у цішыні.

Яе вачэй бяссоннае бяздонне

Глядзіць згары

На курачку ў двары,

Пільнуе верхаводку ў срэбнай тоні,

Любуецца ягняткам у хляве…

Праз ноч Царыца Саўская плыве

На зорным троне ў залатой кароне.

* * *

(“Gezen hob ix yiddishe verter”)

Яўрэйскія словы, сузор’е агеньчыкаў мілых, агеньчыкаў мілых,

як іскаркі золата з цёмнай руды.

Яўрэйскія словы, чародка галубак, галубак маіх чыстакрылых,

што ў сэрцы буркуюць, буркуюць заўжды.

* * *

Еще одна важная ипостась Андрея – исполнение своих собственных песен и переводов под гитару, и опять же с любезного разрешения автора отсылаю к двум видео в ленте:

https://www.facebook.com/andrej.khadanovich/videos/10225047321518789/

 .
#ЯМыМаксимЗнак
#Верымможампераможам
#культпратэст #cultprotest #культпротест

 

Сейчас позвольте вам представить еще одного поэта, а по совместительству моего старого друга Михаила Баранчика. В теплый осенний день мы гуляем по центру Минска и разговариваем о наболевшем.

          Михаил Баранчик                                                 Михаил Баранчик и Инесса Ганкина

Инесса Ганкина: Как живется поэту Михаилу Баранчику?

Михаил Баранчик: Поэту Баранчику живется легче, чем гражданину Баранчику. Что касается моей «административной» общественной должности и связанных с этим проблемами, то, слава Богу, у нас в минском отделении Белорусского литературного союза «Полоцкая ветвь» разброса мнений нет, а в самом Союзе есть, и самое неприятное, что все войны и революции когда-нибудь заканчиваются, и после таких высказываний и споров нам придется смотреть в глаза друг другу. Сегодня разброс мнений таков, что порой человека с другим мнением записывают чуть ли не во враги. Это мне очень не нравится, я как председатель отделения, как поэт и гражданин хотел бы, чтобы мы научились слушать и слышать друг друга, а не доказывать с пеной у рта свое единственно правильное мнение.

И. Г.: Стимулирует ли поэта Михаила Баранчика происходящее к каким-то интересным поэтическим высказываниям?

М. Б.: У меня родились какие-то тексты. Нельзя сейчас не выражать своей гражданской позиции, но я всегда себя считал лирическим поэтом. Хотя и пять, и семь и десять лет назад у меня были стихи на гражданскую тематику, но они никогда не были злыми. Я всегда критически оценивал ситуацию, но старался, чтобы это были призывы не к войне, а к миру. Последнее время у меня, надеюсь, тональность стихов не поменялась, но я перестал писать лирические стихи, и это мне не нравится. Я позиционирую себя как лирический поэт.

И. Г.: Я знаю, что ты постоянно либо сам организуешь, либо участвуешь в каких-то культурных инициативах. Чтобы ты посоветовал людям, которые скучают по культурным впечатлениям или сами занимаются литературным творчеством?

М. Б.: Совсем недавно я мог рекламировать площадку в детской библиотеке № 10, но сейчас поступил приказ запретить такие мероприятия в детских библиотеках, и сейчас мы проводим встречи нашего литературно-музыкального проекта «Десяточка» в Минском Дворце детей и молодежи.

И. Г.: Я знаю, что у вашего литературного Союза в Уставе записано требование – быть вне политики, следовательно, единственное, что является критерием выступления на вашей площадке – уровень литературного мастерства.

М. Б.: Да, а еще важное отличие нашего проекта от других, что кроме поэтов мы активно сотрудничаем с бардами. Есть еще хорошее объединение «Гелиос», которое первоначально позиционировало себя как бардовское, но с каждым разом там все чаще появляются поэты.

И. Г.: Я знаю, что недавно у вас был какой-то замечательный бардовский фестиваль с выездом из Минска?

М. Б.: Фестиваль «Паруса надежды». Туда приезжали барды из Минска и из Солигорска. Организатор – поэт и бард Елена Фатнева.

И. Г.: Чем принципиально отличаются литературные площадки в Минске от мероприятий на природе?

М.Б.: Мне больше нравится на природе, потому что в помещении напоминает академический концерт.

И. Г.: Какой возрастной диапазон участников? Не является ли бардовская культура «бабушкиными песнями?».

М.Б. На этом фестивале были люди старше сорока. В тот же «Гелиос» и другие клубы ходит очень много молодежи. Когда был вечер памяти Арика Круппа, то приходила целая плеяда молодых авторов, семь-восемь человек, они прекрасно знают и исполняют «старые» песни. Возраст тут не главный критерий; если у тебя лежит душа к бардовской песне, то можно найти пространство.

И. Г.: От сегодняшних реалий, радующих и печалящих, хочется обратиться к твоему творчеству. Одна из его важных тем – еврейская, а еще точнее тема исторической памяти и Холокоста. Прежде чем читатели прочтут одно из самых ярких твоих стихотворений, я хочу, чтобы ты вкратце рассказал историю твоей семьи.

М. Б.: Почти в каждой еврейской семье есть погибшие, и эта память живет с нами. Поэтому я не мог не коснуться этой темы. У меня часть родни жила в Белице и там бабушку, дедушку и отца прятали соседи. Они получили звание Праведников. Я их просто нашел… Старший брат моего отца был партизаном, он пришел в деревню за продуктами, его поймали и убили на глазах у бабушки. (Она в этот момент пряталась на чердаке и тронулась умом.) Семье со стороны мамы повезло меньше, потому что те, кто из Зембина не уехал, погибли фактически все. Моей маме повезло. Она каждое лето ездила в Зембин к бабушке и дедушке, но тут у нее родились младшие сестры-близняшки, она осталась на лето с родителями и уехала вместе с ними в эвакуацию в Уфу. Когда дедушка освобождал Беларусь, то их часть стояла недалеко от Зембина… Он, конечно, догадывался о судьбе евреев Беларуси, слухи доходили, но точно о судьбе своих родных не знал. Там в Зембине до войны жила вся их родня, ведь дедушка и бабушка со стороны мамы из одного местечка. Во время освобождения Беларуси дедушкина часть проходила недалеко от Зембина, и он со своим боевым товарищем получили разрешение на короткое увольнение. Когда он пришел в Зембин и узнал, что там погибло 16 или 18 человек из его семьи, то его боевой товарищ вспоминал, что, пока они шли от местечка до ямы (примерно 1,5 км), дедушка поседел на глазах. Сам дедушка об этом никогда не рассказывал. Естественно, зная всё это, я не мог пройти мимо темы войны и Холокоста. У меня есть стихи, посвященные белицким евреям и зембинским, и про минскую «Яму»…

И. Г.: В эпоху застоя тема Холокоста была, как бы это помягче сказать, «на периферии». Как сейчас литературное сообщество в Беларуси и России принимает эту тему?

М. Б.: Я за исключением нескольких случаев не замечал антисемитизма среди своих коллег по перу. Общаясь с литераторами из всех писательских cоюзов Беларуси, я не сталкивался ни с открытым, ни с замаскированным антисемитизмом. У меня много знакомых среди литераторов Украины. То же самое впечатление. Возможно, мне так везет. С литераторами из России я общаюсь меньше, но среди моих знакомых я тоже с этим не сталкиваюсь.

МЕСТЕЧКО

Там каждый год весной цвели сады –

И белый дым окутывал местечко.

Там сладок вкус колодезной воды,

Там тихий разговор субботних свечек.

Там по утрам концерт вели грачи

На тополе за старой синагогой.

Свои есть мудрецы и ловкачи –

Но все равны пред временем и Богом.

Там вечности отсчёт вели часы –

Их вечно чинит часовщик сутулый.

И гриву, всю седую от росы,

Своей кобыле чистит балагула.

Там в русской печке с чолнтом чугунок

Там на окошках шторки кружевные.

Там знают все, что бедность – не порок:

Биндюжники, сапожники, портные.

Там тяжело работают за грош –

Но всё же верят в Господа упрямо.

Иврит – для Бога. Дома – «маме-лошн».

Тот, на котором в детстве пела мама.

Картинка та теряется вдали:

Мурчит на печке рыжий кот-подкидыш,

И куры сонно роются в пыли,

И даже лошадь понимает идиш.

Ах, эта речь певуча и нежна.

Но все мы здесь – у времени гостями…

А над местечком полная луна

Пьёт тишину из вечности горстями.

И нет ещё предчувствия невзгод

И нет пока причины для кошмаров…

Но вот – проклятый 41 год,

И яблонь дым сменяет дым пожаров.

И взорвана в июне тишина.

И в тлен ушли – их больше не увидишь.

И никого не пощадила та война –

И даже лошадь, знающую идиш.

(окончание следует)

Фото Инессы Ганкиной и Дмитрия Симонова

Опубликовано 24.01.2021  22:11

Памяти Бориса Заборова (1935-2021)

Слово поэта Рыгора Бородулина о художнике (1993 г., фрагменты)

В послевоенном детстве грелся я зимними вечерами у огненной улыбки маленькой печки, которую из кирпичей, сыроватых от снега и мороза, сложил ушацкий каменщик по фамилии Цагельник. А сейчас буду до конца дней греться воспоминаниями у печки размеров в полнеба, имя которой – Париж…

Рыгор Бородулин, Василь Быков, Найден Вылчев и Борис Заборов. Фото 1960-х гг. (взято отсюда)

В октябре 1987 года в недорогом отеле в Латинском квартале Парижа зазвонил телефон. Услышал я голос и растерялся. Неужели я переместился во времени, вернулся в Минск моей молодости? Голос тот же, немного приглушенный, с чуть уловимой хрипотцой, с мягкой картавинкой, с белорусским выговором, точнее, с минско-русским. Это звонил друг молодых лет, с которым было и многое прожито, и много выпито, с кем было легко познавать мир, что не мешало основательности познания, путешествовать, просто ходить, просто видеться. Это ко мне весомо и конкретно возвращался Борис Заборов, художник, устроивший целую революцию в книжной графике в 1960-е годы, во время «хрущёвской оттепели», мастер, вынужденный в глухую пору брежневской полярной ночи покинуть родину, ибо чересчур независим был как личность. Не буду перечислять, сколько классики белорусской, русской, всемирной по-новому, зачастую неожиданно «прочитал» в графике и в красках этот самобытный художник. Скажу лишь одно: возникали конфликты, бывшие друзья враждовали – каждому литератору хотелось-не-терпелось, чтобы его книгу оформил именно Борис Заборов. Даже те, кто втайне морщился от отчества «Абрамович». Пример сам напрашивается. Был такой поэт-пафосник, кричавший: «Если меня мой враг ненавидит, то, значит, я – настоящий коммунист». Этому поэту, лучше сказать – члену Союза писателей, ЦК дало детский журнал… Борис Заборов тогда, что называется, входил в моду. Пафосник и захотел, чтобы оформил его сборник художник с именем. Оформил. Понравилось. Надумал было в редколлегию ввести, но, узнав, что Борис – Абрамович, тут же отказался от своего намерения. Но хватит вспоминать о противном.

Все дипломы, все награды издательству за лучшие книги доставались тогда, когда книга выходила из рук Бориса Заборова. Сложилась у нас даже школа подражателей, «заборовцев». А во многих квартирах минских друзей и почитателей художника и сегодня висят картины заборовской кисти, словно ожидая возвращения домой мастера…

Годы имеют одну особенность: они по-своему приостанавливают бег времени, создают видимость, что ничего за время долгого расставания не изменилось. Так случилось и со мной в ту парижскую осень.

Передо мной стоял Борис, тот же, с кем расстался я в Минске. И когда друг молодых лет начал расспросы, вновь показалось, что он ненадолго покидал свой город. Мне особенно приятно было услышать о желании Бориса походить по белорусским лесам, которые снятся ему в Париже, о мальчишеском желании побыть на моей родной Ушаччине. Мама моя любила угощать Бориса по ушачски и чаркой, и шкваркой, и игривым ушацким словцом, свежим, как огурчик с грядки. Художник дружил, сотрудничал с видными людьми Ушаччины – Петрусём Бровкой, который и уважал мастера, и защищал от антисемитов из ЦК и других советских учреждений, помогал с выездами за границу и отъездом насовсем, с Василём Быковым…

Мне показалось, что в Париже Борис начал больше и глубже интересоваться литературной жизнью Беларуси, проблемами белорускости. В 1984 году в Нью-Йорке в белорусской прессе хорошо было прочитать воспоминания Бориса Заборова, как он оформлял произведения Янки Купалы. Во время нашей парижской встречи Борис рассказывал и о том, что дружит с отцом Надсоном. В Париже Борис в курсе всех новинок, выписывает «Літаратуру і мастацтва», потому что газета стала и острой, и интересной. И, как это ни странно, начал лучше говорить по-белорусски. Это неистребимая особенность белорусов и выходцев из Беларуси – за межами края, на чужбине начинают любить, уважать, помнить всё белорусское.

Вспомнили мы с Борисом и поездку в Питер в конце 1960-х. Это было моё знакомство с богемой, если её можно так назвать, города, который постепенно, но неукоснительно подпадал под жёсткую руку официальной столицы советской империи… Почему-то запомнились из той поездки заборовские тесёмчатые туфли, которым он устроил испытание (намокли в половодье). На «пирушке холостой» у одного художника на фарфоре XVII века, привезенного откуда-то из Скандинавии, лежала селёдка и несколько картофелин в мундире. Ночевали в общежитии Академии искусства. Из Питера поехали в Москву к Игорю Блиоху, художнику, другу Заборова, который вместе с Борисом объехал почти всю Беларусь. Особенно помнил Игорь мицкевичскую Свитязь. Это нас с Игорем тогда послали за вином на последние деньги, которые ещё нашлись у художника Юзефа Пучинского. Так нам сделалось весело по дороге из сельпо, что две полные бутылки бросили мы в знаменитое озеро, чтобы когда-нибудь потомки нашли. Конечно, единодушного одобрения, как на партсобрании, мы не получили. Строгий выговор получили от друзей, у которых головы гудели, как надтреснутые колокола.

С вокзала в Москве к Блиоху надо было ехать на метро. У нас с Борисом оставалось денег (лучше бы сказать по-ушачски: пабразгачаў, т. е. побрезгушек) на один вход в подземку. Тогда і написал я экспромт:

Он устал от женщин и соборов,

Петербург растаял в синеве.

Без гроша сидит Борис Заборов

С маленьким Шагалом в голове.

Напомнил Борису эти строки. Посмеялись, погрустили. Обещал я Борису, если случится ему быть в Беларуси, свозить на Ушаччину, чтобы снова услышал он голос наших лесов, ещё кое-где уцелевших от прогресса, снова увидел озёра моей родины, а их у нас – все 250 и ещё одно.

Там, в родной хате, мама моя когда-то встречала Василя Быкова, он из родных Бычков приехал в Ушачи. А мы с Борисом Заборовым, с болгарским писателем Георгием Вылчевым и переводчиком болгарской литературы Ванкаремом Никифировичем ехали в Полоцк. Это Ванкарем где-то в 50-х годах завёл маленького Борю Заборова (сам фактически ровесник) в Минский дворец пионеров к педагогу и художнику Сергею Каткову. Там же занимались и ставшие позже друзьями Бориса Анатолий Аникейчик и Май Данциг. Это Аникейчик поехал на вокзал провожать художника Бориса Заборова как друг. Хотя партийная организация подобные действия не одобряла.

А тогда в маминой хате, как французское сухое вино, была хорошо выдержанная к приезду гостей мамина бражка. И это вспомнил Борис, показывая мне Париж, который из завечеревшего переходил в ночной. Как настоящий автоас водил минский парижанин Борис Заборов свою ещё новенькую «Вольво».

И трудно было припарковать машину на монмартровских склонах. Борис заказал у художника (их тут было, словно грибов) два моих чёрных профиля, словно из богемно-паломнической ночи вырезанных.

И по-пасхальному волнительно было в православном храме. Отсюда, с Монмартра, Париж сверкал огнями, как будто ювелир с ладони на ладонь пересыпал холодное пламя бриллиантов.

И в Латинском квартале походкой грибника, ищущего заповедное место, шёл Борис, весь в сумерках, как сам Париж. Поддакивали далёким мыслям нашим каблучки Ирины…

…Шло время. Париж, обжитый другом молодых лет, не забывался, как первая радость, как первая зависть, как первая грусть. У меня вышел сборник «Самота паломніцтва», где по-домашнему, как казалось мне, чувствовала себя и парижская подборка. Конечно же, посвятил я стихотворение Борису Заборову. И когда летом 1990 г. художник Олег Сурский ехал в Париж к Заборову, я передал свой сборник, подписав его по давней традиции экспромтом:

Барыс, бяры ж

Парыж

Смялей

У дужыя абдоймы.

П’ючы барыш,

І сам хмялей,

А парыжанак плоймы

Няхай плывуць у нераты,

Якія ўмееш ставіць

Ты!

И в ответ из Парижа получил я от Бориса шикарно и со вкусом изданные альбомы. Самый солидный – со вступительными статьями известных искусствоведов, со словом самого Бориса Заборова по-английски, по-немецки, по-японски. Это означает, что выставка мастера была и в Японии.

Альбом открывается фотопортретом Бориса Заборова. В мастерской. Перед своей очередной работой. На мгновение задумался. Что-то взвешивает. А может, вспоминает Беларусь? И песенный почерк художніка: «Дорогой Гриша, есть в этом альбоме (для меня, безусловно) и то, что навеяно далёкими запахами твоей Ушацкой «матчынай хаты». Дружески твой Борис Заборов. Париж, 20.10.90 г.».

Б. Заборов в своём саду, сентябрь 2007 г. Фото Д. Щедринской (опубликовала И. Заборова)

Ещё в одном альбоме Борис вновь подчёркивает: «…все картинки в этом альбоме «продукт» моего смутного воображения и далёкой памяти, в которых ты и твоя матчына хата имеют особое место…»

Цитирую надписи, припоминаю отдельные эпизоды не для того, чтобы погреться в лучах европейской, а фактически всемирной славы художника. Хочу ещё и ещё раз подчеркнуть, что историки заборовского творчества прежде всего – в Беларуси.

Перевод с белорусского В. Р. по книге: Рыгор Барадулін. Толькі б яўрэі былі!.. Мінск: Кнігазбор, 2011.

Из фейсбука

Сяргей Лапша. Из всего того «многообразия», которое доводилось видеть в нашем художественном мире в те советские времена, искренне нравились только иллюстрации Бориса Заборова к детским книгам.

Mihael Hankin. Помню отъезд Бориса [в 1981 г.] и последствия, когда Валерию Раевскому за то, что провожал его, предложили написать заявление по «собственному желанию». Нервы ему тогда хорошо помотали.

Опубликовано 21.01.2021  22:28

А. Дубінін у віцебскім музеі (ч.2)

Музей гісторыі Віцебскай народнай мастацкай вучэльні

(Віцебск, вул. Марка Шагала, 5а)

Піша мастак Андрэй Дубінін. Пачатак агляду – тут

Назаву ўсе няпэўныя з майго пункту гледжання рашэнні.

Мы ведаем, што Казімір Малевіч менаваў “Чорны квадрат” “живым царственным младенцем”, што ў самім назове групы падкрэслена навізна падзеі – “Утвердители нового искусства”. Ці не было б дасціпней пакласці альманах з выявамі “жывога царственнага немаўляці” ў супрэматычную калыску накшталт той, што спраектаваў у Баўхаўзе Петэр Келер (Peter Keler)? Ды яшчэ захінуўшы пялюшкамі; хай бы глядач апрадмеціў метафару і пагартаў-патрымаў на руках тое міфічнае немаўля… Сённяшняя вітрына больш падыходзіць да захавання ўрны з прахам.

Памылка плафона ў тым, што цяпер гэта плафон існуючай архітэктурнай прасторы, утылітарнае прыкладное аздабленне пакоя з элементамі мадэрну. Супрэматызм жа існуе ў сваёй, аўтаномнай прасторы, і як мінімум патрэбна было зрабіць плашчызну падвеснага сафіта, які нахілены па двух восях, каб ён абсалютна не супадаў, не суадносіўся з існуючай геаметрыяй. Гэта была б аўтаномная самадастатковая прастора для чырвонага квадрата, што існуе незалежна ад бачнай геаметрыі. Гэта былі б зрокавыя ўвасабленні ідэй новай эстэтыкі.

Можна было б падумаць пра падлогу ў выглядзе сектара сферы – такі сферычны сегмент, атрыманы шляхам перасячэння падлогі пакоя з уяўнай планітай-сферай. Тады наведвальніку проста фізічна прыйдзецца пабыць “інша-планіцянінам”, караскаючыся па крывізне кулі супрэматычнай планіты.

Вернемся да калыскі з “чорным квадратам” – або “ЧК”, як празвалі яго дасціпныя мастацтвазнаўцы. Гэтае скарачэнне нагадвае жудасную “Чрезвычайную Комиссию”, што вяла “чырвоны тэрор у адказ на белы тэрор”. Такое стылістычнае супадзенне практыкі органаў “ЧК” з рыторыкай супрэматыстаў не выпадковае – гэта абсалютна гамагенныя з’явы. І я прапанаваў бы зрабіць такі “літаратурна-мастацкі” мантаж – у люльку з выявай карціны “Чорны квадрат” К. Малевіча пакласці чорную скуранку супрацоўніка “ЧК”, замкнуўшы вольны палёт супрэматызму, праявіўшы яго канчатковыя памкненні. Якраз з чорных квадратаў, па лекалах, распрацаваных авангардыстамі, і былі пашыты “Чёрные кожанки” (нават тое, што яны былі ад пачатку пашытыя для авіятараў Першай сусветнай, толькі яднае ўсё вышэйсказанае).

У гэтым плане і супрэматысты, і лефаўцы, і канструктывісты выявіліся сапраўднымі носьбітамі бальшавіцкага стылю. Сацыялізм у СССР і быў рэалізацыяй мары авангарда: жыццёўладкаванне, арганізаванае па законах новай эстэтыкі, гэта значыць татальная арганізацыя матэрыялу, і далёка не ў апошнюю чаргу – “чалавечага матэрыялу”, людзей (якія ўпорліва не хацелі “татальна арганізоўвацца”), татальнае панаванне стылю. Звернем увагу на гідкі неалагізм эпохі – “чалавечы матэрыял”, яскравае расчалавечванне чалавека, дэгуманізацыя паняцця.

У мастацтве няма неарганізаванага матэрыялу, заяўляў Віктар Шклоўскі. Але гэткі падыход акурат уласцівы любому таталітарызму. На прыкладзе канструктывіста, заснавальніка эстэтыкі “ЛЕФа” Аляксандра Родчанкі мы можам назіраць перамешванне эстэтыкі і жыццёвай практыкі творцы. “Беспрадметнасць у жывапісе вас дзівіць цяпер таму, што жывапіс апярэдзіў жыццё, ён не адарваны ад жыцця, як думаюць. Ён толькі прадбачыць будучыню. Усе вы будзеце так існаваць, як існуюць цяпер гэтыя беспрадметныя формы, тон, вага і кампазіцыя”. У мастака Родчанкі гэта называлася “Вопыты для будучыні”. Гэтай бліжэйшай будучыняй стала эпоха сталінізму, у якой чалавек сапраўды ператварыўся ў беспрадметную форму, дзе грамадства набыло адзіную вагу і тон, адзіны змест, і дзе “галоўны мастак” [Сталін] выкарыстаў у сваёй творчасці не пэндзлі і фарбы, не кінакамеру і фотастужку, але чалавека і грамадства для сваіх канструкцый будучыні. Як у Маякоўскага: “Улицы – наши кисти, площади – наши палитры”… Адпаведна людзі – усяго толькі рысачкі, штрыхі, супрэматычныя першаэлементы.

Вось што піша Родчанка ў прафесійным часопісе “Савецкае фота” пра “перабудову мастака” – на прыкладзе “перавыхавання” забойцаў і “ворагаў народа” на будоўлі Беламорканала: “Мяне ўзрушыла тая чуласць і мудрасць, з якой ажыццяўлялася перавыхаванне людзей. Там умелі знаходзіць індывідуальны падыход да кожнага. У нас [фатографаў] гэтых чулых адносін да творчага работніка яшчэ не было тады…”

На фота Родчанкі – “чалавечы матэрыял”, арганізаваны па законах супрэматызму.

***

Зараз нас чакае наступны зал – арганізаваны ў выглядзе пляца пры дапамозе плаката “Клином красным бей белых” Эля Лісіцкага. Ён выкананы ў тэхніцы мазаікі на падлозе. На сцяне – роставы фотаздымак 1922 года ўдзельнікаў групы УНАВІС.

На фота – УНАВІС у чэрвені 1922 г., Віцебск (справа прысуседзіўся аўтар артыкула).

Падымаемся на другі паверх, трапляем у першы пакой. Тут жыў і працаваў у час знаходжання ў Віцебску Марк Шагал. Трэба адзначыць – паўсюль вас апякаюць ветлівыя наглядчыцы, добра інфармаваныя аб усіх дэталях экспазіцыі і абставінах тагачаснага жыцця. Яны вам распавядуць, што аздабленне пакоя адноўлена паводле рэшткаў захаваных шпалераў і паркета. Таксама гледача ўразіць “чароўнае” люстэрка-экран, на якім паступова праяўляюцца радкі верша, напісанага Шагалам, яго карціны і партрэт.

Гэта вельмі кранальна, пакуль не пачынаеш прыгадваць, як ён пісаў пра сябе: “Бачыш дрэва і думаеш: а наша дрэва іншае, неба іншае, усё не тое, і з гадамі ўсё больш і больш адчуваеш, што сам ты “дрэва”, якому патрэбная свая зямля, свой дождж, сваё паветра…” (1936 г.). “Глеба, якая наталяла карані майго мастацтва, – гэта горад Віцебск, але маладому жывапісцу патрэбен быў Парыж, як дрэву патрэбна вада, каб яно не засохла” (1950 г.). “Як дрэва з Радзімы, вырванае з карэннем, я быццам вісеў у паветры. Але ўсё ж такі жыў і рос” (1973 г.). Як адзначыў Валянцін Акудовіч у выдатным эсэ “Марк Шагал”: “у Шагале гэтае “дрэва” зусім не нейкае там дрэва-абстракцыя, а жывое дрэва з рэальнага ландшафту, як у сантыментах кожнага беларуса на чужыне”.

Дрэва-Шагал, два дрэвы – Бэла і Марк, сплеценыя галінкамі і пераплеценыя каранямі, лунаючыя ў паветры, пад столяй, нахіленыя (у бок акна) – як на той знакамітай карціне “Закаханыя над Віцебскам”. Гэта з Шагала і пра Шагала…

“Прысвячэнне Шагалу”, эскіз, 2019 г. А. Дубінін

Наступны пакой займаў разам з сям’ёй калега-антаганіст Шагала, Казімір Малевіч.

“Супрэматычная” столя пакоя, і ўжо звыкла “па-дарагому” – тач-скрын на рабочым стале (стол не Малевічаў; наогул, аўтэнтычных рэчаў няма). Зразумелае памкненне – адсутнасць хоць якіх твораў ці рэчаў, што належалі творцам УНАВІСа, вымагае шукаць нейкай замены праз паказ дарагіх тэхналагічных фокусаў.

На мой погляд, вельмі проста надаць чалавечай цеплыні “квадратнаму” вобразу стваральніка супрэматызму. Вось гэты флакон адэкалону “Паўночны” распрацаваў Казімір Малевіч у 1908 г., і, мяркую, зусім не цяжка знайсці такі флакон ды паставіць яго на стале побач з “чароўнай” тач-скрынкай (адэкалон выпускаўся з 1911 г. да пачатку 1990-х гадоў):

Злева флакон, выпушчаны ў 1930 г. Справа – флакон 1990 г.

Упакоўка адэкалону “Паўночны” (“Северный”) была выканана з белага матавага шкла. Флакон выглядаў як глыба айсберга, корак-верхавіну якога вянчала фігурка белага мядзведзя – ручка. Вышыня флакона – 19,5 сантыметраў. Адэкалон “Паўночны” быў вельмі папулярны, і выгляд флакона ў 1910–1990-х гг. практычна не мяняўся: у дарэвалюцыйны перыяд грані айсберга на флаконе былі ўвагнутыя, а затым іх зрабілі выпуклымі. Мы толькі можам пасміхацца, прыгадваючы, з якім выразам твару Казімір Севярынавіч Малевіч праектаваў флакон адэкалону “Северный”, вухам мастака адчуваючы сугучнасць свайму прозвішчу па бацьку.

Наступны пакой – з дзвюх няроўных частак. Першая – невялічкі клас для лекцый і заняткаў, які дзейнічае.

Другая частка – пакой-майстэрня Эля Лісіцкага, з яго фотаздымкам у рост і рэпрадукцыямі работ на сценах.

У наступным пакоі мясцілася скульптурная майстэрня Давіда Якерсона. Цяпер на сцяне – калектыўны здымак навучэнцаў майстэрні з Д. Якерсонам:

Студзень 1920 г. Стаіць Д. Якерсон, у першым радзе злева направа: Ф. Рабкіна, І. Байцін, Л. Юдзін, у другім радзе А. Кабішчар, Х. Зэльдзін, Хабас.

Рэканструкцыі твораў скульптурнай майстэрні, і самае жывое месца майстэрні – шэрая магнітная дошка з магнітнымі канструктыўнымі элементамі, забаўка для дзяцей – тут яны могуць таксама далучыцца да канструявання сваіх ідэй. Наглядчыца ветліва прадэманстравала нам на сваім смартфоне прыклады фігур, створаных дзецьмі. Фігуры былі вельмі ўдалыя, і я дагэтуль шкадую, што не папрасіў падзяліцца.

Апошні зал – хутчэй майстэрня-офіс, дзе працуюць з дарослымі (на стале і ў вітрынах можна ўбачыць іх творы):

Па сходах з каванай агароджай яшчэ “банкірскіх” часоў мы вяртаемся да пачатку экспазіцыі.

Ёсць магчымасць наведаць зменную экспазіцыю сучасных мастакоў у выставачным зале:

***

Вярнуўшыся да ўваходу з сувенірнымі вітрынамі, хацеў бы пераасэнсаваць і падсумаваць свае ўражанні.

Тое, што пакуль пануе ў нас у дачыненні да авангарда ўвогуле, я б акрэсліў як інфантыльна-камерцыйны рамантызм. Тэмай усяго сусветнага авангарда было мастацтва як мадэль сацыяльнай арганізацыі, эстэтычнае абгрунтаванне таталітарызму, які, аднак, яшчэ не быў усвядомлены як таталітарызм. Савецкія дваццатыя гады – культурна-міфалагічная эмблема. Гэта быў абсалютна ўтапічны праект па стварэнні такой мадэлі быцця, якая была б цалкам рацыяналізаванай, тэхнічна выверанай, прадказальнай. Прасцей кажучы, спроба стварыць з чалавека і грамадства машыну. Гэтым і займаліся з аднаго боку – мастакі-авангардысты, з другога – раннія бальшавікі. Барыс Парамонаў: “І мы ні ў якім разе не павінны забываць, што… касмічныя, анталагічныя ўтопіі сапраўды валодалі свядомасцю тагачасных людзей, у тым ліку найталенавіцейшых з іх, накшталт Шклоўскага з Маякоўскім, што рэвалюцыя сапраўды праецыравала падобны настрой думак”. На мой погляд, гэтая тэма павінна артыкулявацца музеем на сённяшнім узроўні разумення, сур’ёзна і па-даросламу. За авангардныя ілюзіі і досвед заплачана крывавая цана таталітарызмаў ХХ стагоддзя. Аднак сённяшняя беларуская кампліментарна-сямейная крытыка і мастацтвазнаўства не напрацавалі адпаведнага паняццёвага ды ідэалагічнага інструментарыя.

Калі ўжо і прадаваць “супрэматычныя” сувеніры, дык падкрэсліваючы небяспечнасць або ідэалагічную амбівалентнасць некаторых праяў авангарда ХХ стагоддзя… Напрыклад, чорны квадрат і іншыя супрэматычныя творы можна клеіць на пачкі з запалкамі. Запалкі дзецям – не забаўка: “Не жартуйце з агнём і супрэматызмам”.

Андрэй Дубінін, 08.09.2019

Мінск–Віцебск

Апублiкавана 10.09.2019  00:22

А. Дубінін. Падарожжа ў музей

Музей гісторыі Віцебскай народнай мастацкай вучэльні

(Віцебск, вул. Марка Шагала, 5а)

Круты адхон вуліцы, што пачынаецца ад вуліцы Леніна, імкліва вядзе ўніз, леваруч пралятае прыгожы, зграбны будынак – былы дом банкіра Вішняка, і амаль адразу вуліца ўпіраецца ў папярэчную вуліцу Калініна, за ёй – як перасячэш невялічкі парк, трапляеш на стромкі бераг Дзвіны.

Звернемся да будынка музея гісторыі вучэльні. Сёлета яму было 106 год. Пабудаваны быў у модным на пачатак ХХ стагоддзя стылі мадэрн банкірам Ізраілем Вішняком, у ім было паравае ацяпленне, ванны пакой, ватэрклазет і лазня.

Кароткая перадгісторыя стварэння мастацкай вучэльні, якая таксама тлумачыць назоў вуліцы: “Хаця Шагал не быў чалавекам, так бы мовіць, “практычным”, але, калі справа заходзіла аб вучэльні, ён выяўляў немалы арганізацыйны талент: у параўнальна кароткі тэрмін дабіўся ад уладаў Віцебска перадачы добрага будынку… Менавіта Шагалу належыць заслуга прыцягнення ў вучэльню для выкладання… выдатных мастакоў, скульптараў, гісторыкаў мастацтва” (Майсей Лерман, архітэктар, былы навучэнец Віцебскай мастацкай школы).

14 верасня 1918 г. М. Шагал быў прызначаны ўпаўнаважаным па справах мастацтва Віцебскай губерні: “Тав. Шагал(у) прадастаўляецца права арганізацыі мастацкіх школ, музеяў, выстаў, лекцый і дакладаў па мастацтву і ўсіх іншых мастацкіх спраў у межах г. Віцебска і ўсёй Віцебскай губерні”.

І, нарэшце, словы самога Шагала (з ліста да П. Эцінгера ад 2 красавіка 1920 г.): “Ідэя стварэння Маст. Вучэл. прыйшла мне ў голаў пасля прыезду з-за мяжы, у час працы над “Віцебскай серыяй” эцюдаў. У Віцебску… мастацкія таленты дзесьці драмалі. Адарваўшыся ад палітры, я памчаўся ў Піцер, Маскву, і Вучэльня ўзведзена напрыканцы 1918 г. У яе сценах каля 500 юнакоў і дзяўчат розных класаў, розных талентаў і ўжо… розных “кірункаў””.

Зойдзем у музей: на панараме былога Віцебску кружочкам пазначаны будынак банкіра Вішняка, перададзены народнай мастацкай вучэльні:

У вестыбюлі, пад скляпеннямі другога паверха, сённяшнія нашчадкі адраджаюць дух ужо не столькі супрэматыстаў, колькі банкіра Вішняка – “манетызуюць” мастацкую творчасць футурыстаў, забыўшыся на тое, што “грошы – зброя Антанты”.

У першым зале музея – экспазіцыя тагачаснай фактуры, стылізаваная пад афішную тумбу, побач – калектыўны здымак мастакоў школы Юдаля Пэна з самім майстрам:

У тым жа зале насупраць – найноўшыя тач-скрыны, дзе дотыкам можна вывесці падрабязную візуалізацыю таго, што зацікавіла:

Такі непасрэдны дотык да музея (які ў прынцыпе з’яўляецца зонай “don’t touch”) у першым жа зале, зразумела, ухвальнае рашэнне. Ты дакранаешся да гісторыі, да вытокаў мастацкай вучэльні і супрэматызму… Адзінае, што муляе, – гэтае дакрананне не “сфармулявана”, не аформлена ідэалагічна. Зараз пройдзем далей, дзе і паспрабуем раскрыць гэты тэзіс.

Наступны зал – з дзвюх частак. Гэта паўзагончык, які адкрываецца ў храм-скарбніцу супрэматызму.

Як бачым, плафон распісаны па матывах карціны Казіміра Малевіча “Чырвоны квадрат”, а пад ім, у форме алтара, футарал, аздоблены адпаведна другой, самай знакамітай карціны Малевіча “Чорны квадрат”. У ім захоўваецца факсімільны экзэмпляр альманаха “УНОВИС”. У чэрвені 1920 года заснаваная Малевічам група Унавіс выпусціла пяць машынапісных асобнікаў аднайменнага альманаха, якія ўтрымлівалі артыкулы, маніфест, дэкларацыі і малюнкі УНАВІСаўцаў. Як тут не хапае тактыльнасцi – прагартаць, хай сабе факсімільны, экзэмпляр альманаха (каб зразумець, напрыклад, да чаго тут чырвоны квадрат на плафоне і чорны – у “алтары”):

А пры чым тут Шагал, запытаеце вы. Сапраўды, пераход у другі зал у гэтым выпадку – транзіт у іншы стан вучэльні. Тут адбыўся нейкі пералом, чалавечы канфлікт, які быў вынікам канфлікту ідэалагічнага. Заўважым, альманах выдадзены ў чэрвені 1920 г., а ў пачатку таго ж месяца М. Шагал пакідае мастацкую школу ў Віцебску і ад’язджае ў Маскву. Мастацтвазнаўца Абрам Эфрос піша: ”Малевіч… абвінавачваў Шагала ў памяркоўнасці, у тым, што ён яшчэ ўсё важдаецца з выявай нейкіх рэчаў і фігур, тады як праўдзівае рэвалюцыйнае мастацтва беспрадметна”. Мастак Іван Гаўрыс сведчыць: “М. Шагал пад націскам самага левага мастацтва не здолеў пераканаўча абгрунтаваць ідэалогію свайго індывідуальна-наватарскага кірунку. Яго аўдыторыя была разагітавана. У вучнях адчувалася незадаволенасць сваёй работай. Убачыўшы гэтакі паварот спраў, М. Шагал, як чалавек самалюбны, пакінуў сваю майстэрню і з’ехаў у Маскву”.

Гэты пералом мы прасачылі на індывідуальным лёсе адной з навучэнак народнай мастацкай вучэльні, Яўгеніі Магарыл.

Што тычыцца зала, дык тут якраз бракуе “візуалізацыі” гэтага ідэалагічнага канфлікту. Як дарэчы была б такая інсталяцыя пры ўваходзе ў гэты супрэматычны храм – зламаныя палітра і пэндзлі на падлозе, праз якія наведвальнік мусіць пераступіць – такі кошт “утверждения нового искусства”.

Андрэй Дубінін, г. Мінск

03.09.2019

(працяг будзе)

Апублiкавана 04.09.2019  22:07 

Віцебск, УНАВІС, Магарыл…

Віцебск, УНАВІС, Магарыл…

(супрэматычны калаж)

Піша Андрэй Дубінін.

Пакой у музеі гісторыі віцебскай народнай мастацкай вучэльні, Віцебск, вул. Марка Шагала, 5а.

Юлія Макарэвіч 5 жніўня 2019 г. на lady.tut.by распавядала пра Яўгенію Магарыл: “У сваёй творчасці яна была далёкая ад метадаў авангардыстаў, з якімі працавала ў Віцебску. Ступень уплыву на яе Малевіча была не такой моцнай, як на іншых членаў УНАВІСа [УНОВИС – «Утвердители нового искусства»]. Хутчэй на яе паўплывала сістэма колераўспрымання Мацюшына. Пераняўшы навыкі настаўніка, мастачка ўсё ж інтэрпрэтавала іх па-свойму. Яна аддавала перавагу ў колеры імпульсіўнай эмацыйнасці і каляроваму кантрасту, з дапамогай дапаўняльных колераў і каляровых пераходаў дамагалася перадачы пэўнага настрою”.

М. Мацюшын, “Даведнік па колеры”

Выглядае, сказанага малавата, каб свядома абраць Яўгенію Магарыл у якасці ўзору яркага і плённага жыцця. Калі ж дадаць, што ўсе даваенныя працы і большасць блакадных работ мастачкі загінула падчас блакады, то робіцца зусім сумна – ці магчыма наогул весці гутарку аб ёй, як аб мастачцы.

Скарыстаемся нагодай паразважаць пра грунтоўныя для культуры Беларусі рэчы ў рэчышчы біяграфіі Яўгеніі Маркаўны Магарыл. Выбярэм з яе біяграфіі пэўныя факты і згадкі.

У 1922 годзе Яўгенія Магарыл, ураджэнка Віцебска, пераехала ў Петраград, дзе з 1922 па 1926 год вучылася ва Ўсерасійскай акадэміі мастацтваў, у майстэрні прасторавага рэалізму Міхаіла Мацюшына. Я. Магарыл, нароўні з іншымі мастакамі, ўваходзіла ў асноўную групу “школы Мацюшына”. М. В. Мацюшын гэтак згадваў аб Я. Магарыл у сваім рукапісы “Творчы шлях мастака” (напісаным у 1933–1934 гг.): “Магарыл стыхійна таленавітая. Ёй не хапае арганізаванага падыходу, і яе карціны, вельмі змястоўныя, пакутуюць ад непадобнасці зместу і формы. Але яна працуе над сабой на ўсю моц”.

Гэта вельмі важная заўвага. Сфармулюю троху інакш: змест, матэрыял не хоча ў творах Магарыл уцісквацца ў клішэ форм, якім навучалі студэнтаў. Відавочна, ён “выпіраў” рогам у работах мастачкі, калі сам настаўнік у адным сказе двойчы ўзгадаў аб змесце-матэрыяле: “карціны вельмі змястоўныя… непадобнасць зместу і формы”. Заўважым – фармалісты процістаўлялі форме матэрыял, а не змест.

На гэтым прынцыповым моманце – што матэрыял пераважаў над формай у карцінах Магарыл – варта прыпыніцца. Да Мацюшына (сябра і паплечніка К. Малевіча) мастачка вучылася ў Віцебскім мастацкім вучылішчы ў Марка Шагала, Казіміра Малевіча. Пад час навучання пазнаёмілася з В. М. Ермалаевай, Л. М. Лісіцкім, К. Л. Багуслаўскай. З’яўлялася ўдзельніцай групы мастакоў УНАВІС “Сцвярджальнікі новага мастацтва” (Віцебск), куды ўваходзілі Эль Лісіцкі, Лазар Хідэкель, Мікалай Суэцін. У такім асяродку мастачка разам з паплечнікамі шукала метады афармлення новага жыцця, іншыя мадэлі пераўтварэння побыту. Па сутнасці, гэта была тэўргічная ўтопія, што вырастала на глебе старога сімвалізму, але ў тэорыі і практыцы супрэматызму сфармуляваная ў новым, авангардным варыянце.

Прэтэнзіі новага авангарда яскрава счытваюцца ў саманазове Лазара Лісіцкага – Эль Лісіцкі. Для чалавека, знаёмага з яўрэйскай культурай, у назве першай літары імя гучыць назоў Бога па-стараяўрэйску, і Лісіцкі акцэнтаваў гэта адмысловым напісаннем El заместа меркаванага L(asar). У літаральным перакладзе – “Бог Лісіцкі”:

Прывядзем словы Малевіча, дзе ён настойліва проціпастаўляе жывапіснасць сюжэтнасці: “Сюжэт заўсёды заб’е фарбу, і мы яе не заўважым. А фарба ёсць тое, чым жыве жывапісец: значыць, яна ёсць галоўным”. І выснова з гэтага: “Жывапісцы павінны кінуць сюжэт і рэчы, калі яны хочуць быць чыстымі жывапісцамі”. Як тут не прыгадаць характарыстыку Магарыл, дадзеную Мацюшыным. Мастачка выйшла са школы УНАВІСа, з жорнаў супрэматызму, з захаваным і, мабыць, умацаваным інтарэсам да сюжэту, матэрыялу, наогул – да жыццёвых праяў, якія перамагалі мёртвы фармалізм на яе палотнах. Як казаў Восіп Мандэльштам, у паэзіі важна не школа, а “сыравіна” (нагадаю аб “матэрыяле-сюжэце”) – першапачатковы, элементарны паэтычны зарад, уласцівы толькі дадзенай асобе. Гэта фармуліроўка дзейсная і ў дачыненні да выяўленчага мастацтва.

Думаю, што мастацкага зараду, “сыравіны” ў Яўгеніі Магарыл было даволі, каб давяраць свайму мастацкаму пачуццю і не растварыцца ў супрэматычным космасе. Можам уявіць, што гэта былі цікавыя, яркія пошукі ў форме моднага авангарду, але з любаваннем праявамі жыцця.

Угледзімся ў фота 1922 года (ніжэй), дзе Я. Магарыл стаіць апошняй справа. У такім атачэнні аўтарытэтаў “стыхійна таленавітая” мастачка здолела захаваць сваю адметнасць менавіта дзякуючы свайму таленту. На фотаздымку яна таксама вылучаецца сваім, крыху адасобленым, паваротам фігуры. Калі пра асноўную групу магчыма сказаць, што яны адчуваюць сябе гаспадарамі, рэпрэзэнтуюць сабой УНАВІС, то яе паварот да іх выражае павагу, але са знешняга боку, не знутры. Яна як бы свядома займае месца мастака другога рэя, зводдаль ад супрэматычнага ядра. Але ці не занадта мы паглыбіліся ў фантазіі?

Я перагледзеў вялікі альбом “Пошук і эксперымент” Ларысы Жадавай па гісторыі расійскага і савецкага авангарда, і там знайшоў другі цікавы фотаздымак. На ім у цэнтры – заснавальнік УНАВІСа К. Малевіч. Я. Магарыл, як і на папярэднім здымку – у верхнім куце на перыферыі калектыўнага здымку. Ці не праглядае тут жыццёвая і мастацкая пазіцыя?

Казімір Малевіч і члены групы УНАВІС на віцебскім вакзале перад ад’ездам у Маскву, 5 чэрвеня 1920 г.

Выкажу здагадку, што гэта і ёсць мастацкае крэда Я. Магарыл. Яна адчула, што не можа цалкам прыняць мастацтва, дзе форма жорстка змяняе, дэфармуе жыццё, “татальна яго арганізуе”. Канструктывізм быў вельмі стыльнай, высокакультурнай з’явай. Канструяванне новых жыццёвых формаў (якое і задавальнялася праектна-макетным этапам) на падставе авангардысцкага мастацтва ў гэтым працэсе пераставала быць мастацтвам, пераўтваралася ў “канструяванне жыцця”.

Вернемся да фотаздымка – разняволеная пастава (побач з троху “фараонаўскімі” постацямі патрыярхаў супрэматызму), свабодны сарафан у вялікую складку, дзе адна шлейка саслізнула з пляча, кудзерка на скроні і непаслухмяная кучма валос, дапытлівы позірк – усё гэта не зусім пасуе адэпту канструктывізму-супрэматызму.

Варта тут адзначыць, што пасля заканчэння Акадэміі мастацтваў у 1926 г. Я. Магарыл у 1927–1929 гг. працавала мастаком па тэкстылю на фабрыцы імя Пятра Аляксеева ў Шлісельбургу. Мне і тут бачыцца свядомае памкненне не проста да прамысловага дызайну, але да праектавання малюнкаў тэкстылю – самага мяккага, “жаноцкага” матэрыялу, які непасрэдна абдымае і захінае жывое чалавечае цела. Канструктывізм выносіць вонкі, агаляе ўнутраную канструкцыю і адкідвае ўсе накрыцці, увесь дэкор. У цела агаляецца шкілет, і яго падаюць, як ісціну, але ж гэта – не што іншае, як вобраз смерці. Прыбраць з жыцця лішняе, непатрэбнае – азначае прыбраць самае жыццё. Гэты канфлікт, падаецца, дадзена было інстынктыўна адчуць Яўгеніі Магарыл, і яна свядома заняла месца мастака другога рэя, другараднага, бо заставацца на вастрыні моманту азначала знішчаць эстэтыку, надаючы ёй татальны характар. У гэтым сэнсе і супрэматысты, і лефаўцы, і канструктывісты выявіліся сапраўднымі носьбітамі бальшавіцкага стылю.

Уласна, сацыялізм у СССР быў рэалізацыяй мары авангарда: жыццёўладкаванне, арганізаванае па законах новай эстэтыкі, гэта значыць татальная арганізацыя матэрыяла (які ў Магарыл не хацеў “татальна арганізоўвацца”), татальнае панаванне стылю. У мастацтве няма неарганізаванага матэрыялу, казаў Віктар Шклоўскі. Але гэткая арганізацыя і ёсць схемай усялякага таталітарызму.

У постаці Я. Магарыл мы бачым вопыт удалага персанальнага процістаяння таталітарным павевам ХХ стагоддзя (хай сабе ў мастацтве), таму можам ганарыцца беларускай мастачкай. Але гэтага замала, такі кароткі курс мастацкага анты-таталітарызму абавязкова развярнуць у індывідуальную анты-таталітарную прышчэпку будучым мастакам. Ушанаваць памяць мастачкі лепей за ўсё, па-мойму, так – даваць школьнікам і студэнтам мастацкіх спецыяльнасцяў заданне па праектаванні і выкананні карцін, у якіх матэрыял пераадольвае татальнасць зададзеных супрэматычных форм.

Чысты прастакутнік – поле будучых студэнцкіх работ па мастацкай рэканструкцыі загінулых твораў Я. Магарыл; “Дзяўчына з бантамі” (1970-я гг.), палатно, алей, 60х50 см; “Чорны хлеб” (1979), папера, акварэль, 61,4х47,7 см

 

“Асенні букет” (1978), папера, акварэль, 63х48,2 см; “Партрэт дзяўчынкі” (1983), папера, акварэль, 62х44,5 см; “Пейзаж” (1969), папера, акварэль, 40,8х64,7 см.

Гэтая штудыя ўзнікла з нагоды артыкула Юліі Макарэвіч “Есть кем гордиться. Пять белорусских художниц, чьи имена нам нужно знать”. Нам падалося, што адметная біяграфія беларускай мастачкі Яўгеніі Магарыл тоіць у сабе перасячэнні з ключавымі падзеямі і ідэямі авангарда ХХ ст. Праз тое мы можам зразумець для сябе сённяшніх нешта істотнае, што дапаможа нам не губляць арыенціры гуманізму і ў ХХІ стагоддзі.

Андрэй Дубінін,

Мінск, 19.08.2019

Апублiкавана 20.08.2019  13:05

Минск и судьба Анатолия Наливаева

“Баловался тихонько”. Художник-любитель зарисовал послевоенный Минск. Что снесли, а что осталось?


Ирина Юдина / Фото: Дарья Бурякина / TUT.BY

 

На картинах Анатолия Наливаева изображен Минск, которого больше нет. TUT.BY посмотрел, каким был город с середины 1940-х до 1960-х годов и как с того времени изменился архитектурный облик белорусской столицы.

Фото: Дарья Бурякина, TUT.BY
Об увлечениях рисованием и музыкой Анатолий Наливаев говорит c иронией: «Баловался».

В биографии Анатолия Наливаева много удивительного и парадоксального. Он был строителем, осветителем в театре, работал в монументальном цехе художественного комбината. И параллельно увлекался рисованием и музыкой, учился в институте марксизма-ленинизма, стал кантором (певец в синагоге. — Прим. TUT.BY) и играл в театре.

«Независимый «малявальшчык»

О себе Анатолий Наливаев шутит: «Независимый «малявальшчык». Диплома художника у него нет, творческих вузов не оканчивал. Но прошел «свои университеты». Рисованию учился в художественной студии Сергея Каткова, где занимались многие известные сегодня живописцы и графики. Опытный педагог и подсказал зарисовать послевоенный Минск. TUT.BY посмотрел работы с их автором. Сегодня это память города.

— После освобождения Минска я начал заниматься в музыкальной школе. Она находилась на площади Свободы, — рассказывает Анатолий Наливаев, которому тогда было 14 лет. — В сквере напротив ученики Каткова делали зарисовки Минска. Познакомился с Сергеем Петровичем, показал ему кое-какие свои работы, начал ходить к нему в студию. И он на меня «насел». Катков понимал, что Минск перестраивается наново, а его архитектура уничтожается. И направил меня в город, чтобы я это сохранил на своих рисунках. Давал задания. Я шел в город и рисовал.

На работах Наливаева запечатлены многие старые здания в центре, которые были разрушены уже после войны во время перепланировки исторической части города. Впрочем, те акварели 1940-х не сохранились. Но автор перенес изображения на ДВП, пометив даты их создания.

— В 1960-х чуть было не выкинул все эти акварели… Но разумные люди подсказали: «Это же история! Работы надо немедленно привести в порядок!» И я перерисовал их на ДВП. Сам сделал яичную темперу (разновидность красок. — Прим. TUT.BY). Сверху лаком покрыл. Вот так все это баловство мое и сохранилось.

«Попаришься в бане, а потом в речку»

Родился Анатолий Наливаев в Рогачеве. В Минске живет с пяти лет. Его отец был хорошим бондарем, и ему предложили здесь работу.

— Всю оккупацию наша семья прожила на улице Цнянской в доме, где до войны было консерваторское общежитие, — вспоминает Анатолий Александрович.

Говорит, что чудом уцелели. Матери удалось скрыть, что она еврейка. После освобождения Минска в общежитии снова поселились музыканты, а Наливаевы переехали. По адресу ул. Совхозная, 5 Анатолий Александрович прожил до 1973 года, пока дом не снесли.

— Сегодня это район проспекта Победителей, где стела «Минск — город герой». А тогда это была окраина. Заканчивалась Совхозная улица, и начиналась деревня. Да и сама Совхозная напоминала деревню. Огороды сажали, домашних животных держали. Но до центра города было близко. Ходили пешком, тропинками.

Одно из любимых мест послевоенного Минска — баня. Она находилась в районе современного Троицкого предместья.

— Хорошая была баня, на берегу стояла. Попаришься — и в речку прыгаешь, чтобы охладиться, — вспоминает Анатолий Александрович.

«Дважды под расстрелом был»

В двух шагах от дома находилось Комсомольское озеро. С этим местом связаны особые воспоминания.

— Комсомольское озеро меня спасло. Во время оккупации Минска я же мальчишкой был. А шпана, конечно, весь день во дворе. Этим пользовались партизанские разведчики. Давали нам поручения — проследить, узнать что-то. Из-за этого дважды под расстрелом был — чуть не раскрыли. Так заработал невроз сердца. Уже после войны, когда устроился работать маляром, ремонтировал квартиру профессора медицины Логинова. Так вот, когда он узнал о моей болезни, сказал: «Хочешь, приведу тебя в порядок?» Оказалось, что он увлекался зимним плаванием. Моржи занимались на Комсомольском озере. Плавали и летом, и зимой. Логинов приучил меня к здоровому образу жизни, правильному питанию, когда обжорство исключено. И вот мне уже 87 лет скоро, а я в порядке еще. Если бы не та моя компания моржей, то мог бы и запить, и загулять. Я все-таки с творческими способностями…

«Чуть в солисты не втянули»

Фото: Дарья Бурякина, TUT.BY

Работать Анатолий Александрович начал рано. Был старшим сыном в семье. Отец погиб в войну. Мать одна растила четверых детей.

— Надо было с чего-то жить. И с 16 лет мне пришлось крепенько работать.

Вспоминает, что еще до армии год проработал в Оперном театре осветителем.

— И вы представляете, меня чуть в солисты не втянули. Оказалось, что у меня редкий драматический тенор. Советовали поступать в консерваторию. Но я же только 6 классов школы окончил. Какая тут консерватория… Да и привык работать. А после армии в театр не вернулся. Мне там нравилось, но зарплата маленькая.

«Зять Брежнева руку пожал»

Много лет Анатолий Наливаев проработал исполнителем монументальных работ на художественном комбинате.

— Лепнину, мозаики — все делал. Я был исполнителем, не автором. Мне давали эскиз. И нужно было разобраться с этим, выполнить работу, сдать объект республиканскому художественному совету и получить зарплату. Постоянно приходилось учиться новому. Оформлял интерьеры Музыкального театра, концертного зала «Минск», музеев разных. Всего и не вспомнишь. Работать умел. Мне поручали ответственные заказы. Помню, как делал актовый зал школы милиции. Там должно было состояться всесоюзное совещание начальников школ милиции. В Минск приехал Юрий Чурбанов — на то время замминистра внутренних дел СССР и зять Леонида Брежнева. Так вот, он мне пожал руку, сказал: «Молодец, хорошо». А потом обратился к руководителю того учреждения: «Товарищ полковник, вы отлично подготовили объект». Хотя тот был подполковником. В общем, тот сразу на повышение пошел.

«В советское время ездил на полуподпольные фестивали»

Особая страница в биографии Анатолия Наливаева — канторская музыка.

— Одно время ходил в студию оперетты Дома культуры тонкосуконного комбината. Там познакомился с белорусским композитором Генрихом Вагнером. Он был концертмейстером у всемирно известного кантора Кусевицкого (обладатель редкого голоса, он пел оперную и литургическую музыку по всему Советскому Союзу. — Прим. TUT.BY). Под руководством Вагнера я стал разучивать репертуар Кусевицкого. Диапазон моего голоса позволял это. Помню полуподпольные международные фестивали канторской (или синагогальной) музыки в Москве, Питере. Туда меня Вагнер возил. Мне было интересно, но не выпячивал это увлечение. Так, тихонько баловался. Делал записи, выступал, изучал музыку.

«Страха сцены у меня нет»

— В 1990-е годы режиссер Борис Луценко поставил в театре имени Горького спектакль (речь про «Перпетуум мобиле, или Вечер Еврейского анекдота», где затрагивалась трагическая тема гетто. — Прим. TUT.BY). Поскольку я знаю еврейские песни, меня пригласили поучаствовать. И 12 лет я выходил на сцену. Вы же знаете, что театр имени Горького находится в здании бывшей синагоги? Так вот, акустика там отличная.

После этого спектакля меня стали приглашать как исполнителя канторской музыки и в театр, и в кино. Соглашался. Страха сцены у меня нет. Прошел через самодеятельность. И я смелый был, даже чрезмерно. Мне нравилось то, чем я занимаюсь. Не считал, что должен извлечь что-то из этого, прославиться. А иначе я к этому не относился.

Фото: Дарья Бурякина, TUT.BY
Анатолий Александрович говорит, что хочет оставить живописные работы своим детям. А они пусть сами решают, что со всем этим делать.

Оригинал

Опубликовано 02.08.2018  22:48

 

 

Вернісаж Меерa Аксельродa ў Мінску

ПАВЕДАМЛЕННЕ ДЛЯ ПРЭСЫ

(перевод на русский язык ниже; см. также заметку здесь)

6 жніўня 2018 года а 17.00 Дзяржаўны літаратурны музей Янкі Купалы запрашае на вернісаж “Меер Аксельрод. Кніжная графіка”.

Меер Аксельрод (1902–1970) – жывапісец, графік, тэатральны мастак – нарадзіўся ў Маладзечна. Яркі дэбют адбыўся ў 1921 годзе – 36 работ Меер Аксельрод прадставіў на выстаўцы беларускіх мастакоў у Мінску і быў запрошаны вучыцца на факультэце графікі Вышэйшых мастацка-тэхнічных майстэрань (ВХУТЕМАС) у Маскве. Быў сябрам таварыства “Чатыры мастацтвы”, на выстаўках у Маскве і Ленінградзе прадставіў работы з серыі “Мястэчка”, створаныя падчас штогадовых паездак на Беларусь. У 1920–1930-х Меер Аксельрод выкладае малюнак, афармляе спектаклі ў дзяржаўных яўрэйскіх тэатрах Масквы, Кіева, Мінска. Яго работы адлюстроўваюць трагізм двух сусветных войнаў, абліччы пісьменнікаў, мастакоў, акцёраў, краявіды і шматграннасць штодзённага жыцця.

Сёння звыш тысячы работ Меера Аксельрода знаходзяцца ў калекцыях васьмідзесяці музеяў свету. У Год малой радзімы творчая спадчына мастака вяртаецца да беларускіх аматараў выяўленчага мастацтва.

Упершыню на выстаўцы ў Мінску будуць прадстаўлены творы Меера Аксельрода ў галіне кніжнай графікі, якія зберагаюцца нашчадкамі мастака. 85 ілюстрацый да кніг Янкі Купалы, Змітрака Бядулі, Якуба Коласа, Ізі Харыка, Зэліка Аксельрода, Нояха Лур’е, Рыўкі Рубінай, Праспэра Мэрымэ створаны ў рознай тэхніцы ў 1920–1960-х гадах.

Падарункам аматарам гісторыі стануць замалёўкі даўняга Мінска 1920-х гадоў – часу росквіту беларускай і яўрэйскай культур, калі на вуліцах горада ў плыні гаворак чуўся выразны струмень ідышу; часу, калі братоў Зэліка, Меера і Залмана Аксельродаў звязвала з Янкам Купалам творчае сяброўства і захапленне паэзіяй, мастацтвам, праца ў Беларускім дзяржаўным выдавецтве.

Падчас вернісажу адбудзецца творчая сустрэча з арганізатарам выстаўкі – мастаком Міхаілам Яхілевічам, першым настаўнікам якога стаў яго дзед, Меер Аксельрод. Адновіць атмасферу сяброўскіх сустрэч гучанне папулярных тады песень на ідыш і ў беларускім перакладзе, якія заспяваюць і дапамогуць развучыць Алесь Камоцкі і Аляксей Жбанаў.

Выстаўка арганізавана пры падтрымцы Пасольства Дзяржавы Ізраіль у Рэспубліцы Беларусь, Іудзейскага рэлігійнага аб’яднання ў Рэспубліцы Беларусь і дабрачыннай фундацыі Genesis Philanthropy Group.

Выстаўка “Меер Аксельрод. Кніжная графіка” працуе з 7 па 25 жніўня 2018 года.

 

Работы М. М. Аксельрода з «беларускімі матывамі»

___________________________________________________________________________________________________

СООБЩЕНИЕ ДЛЯ ПРЕССЫ

(перевёл с белорусского В. Р.)

6 августа 2018 года в 17.00 Государственный литературный музей Янки Купалы приглашает на вернисаж «Меер Аксельрод. Книжная графика».

Меер Аксельрод (1902–1970) – живописец, график, театральный художник – родился в Молодечно. Яркий дебют состоялся в 1921 году – 36 работ Меер Аксельрод показал на выставке белорусских художников в Минске и был приглашён учиться на факультете графики Высших художественно-технических мастерских (ВХУТЕМАС) в Москве. Входил в объединение «Четыре искусства», на выставках в Москве и Ленинграде представлял работы из серии «Местечко», созданные во время ежегодных поездок в Беларусь. В 1920–1930-х Меер Аксельрод преподаёт рисунок, оформляет спектакли в еврейских театрах (ГосЕТах) Москвы, Киева, Минска. Его работы отражают трагизм двух мировых войн, облики писателей, художников, актёров, пейзажи; передают многогранность повседневной жизни.

Сегодня более тысячи работ Меера Аксельрода находятся в коллекциях восьмидесяти музеев мира. В Год малой родины творческое наследие художника возвращается к белорусским любителям изобразительного искусства.

Впервые на выставке в Минске будут представлены произведения Меера Аксельрода в области книжной графики, которые сберегаются потомками художника. 85 иллюстраций к книгам Янки Купалы, Змитрока Бядули, Якуба Коласа, Изи Харика, Зелика Аксельрода, Ноаха Лурье, Ривки Рубиной, Проспера Мериме созданы в разной технике в 1920–1960-х годах.

Подарком для любителей истории станут зарисовки старого Минска 1920-х годов – времени, когда на улицах города в потоке речей слышалась отчётливая струя идиша; времени, когда братьев Зелика, Меера и Залмана Аксельродов связывала с Янкой Купалой творческая дружба и увлечение поэзией, работа в Белорусском государственном издательстве.

Во время вернисажа состоится творческая встреча с организатором выставки – художником Михаилом Яхилевичем, первым учителем которого стал его дед, Меер Аксельрод. Восстановит атмосферу дружеских встреч звучание популярных в ту пору песен на идише и в белорусском переводе, которые запоют и помогут разучить Алесь Камоцкий и Алексей Жбанов.

Выставка организована при поддержке Посольства Государства Израиль в Республике Беларусь, Иудейского религиозного объединения в Республике Беларусь и благотворительного фонда Genesis Philanthropy Group.

Выставка «Меер Аксельрод. Книжная графика» работает с 7 по 25 августа 2018 года.

* * *

Статья о М. Аксельроде на сайте Музея Марка Шагала

О художнике, его дочери и внуке – в журнале «Лехаим»

О выставке М. Аксельрода в галерее «Ковчег» (2008)

Опубликовано 31.07.2018  23:08