Tag Archives: Хайфа

Фламинго и другие птицы в Израиле

Пишет m_just_m (m_just_m)

2021–03–02 21:51:00

Фламинго и другие птицы.

Погода была хорошей, день был выходной.
Надо было чем-то заниматься. Ну чем-нибудь интересным и познавательным.
И мы решили интересно и познавательно посмотреть на фламинго, живущих в дикой природе среди диких озер.

Чтобы долго не томить, сразу фотография фламинго.
А потом продолжим.

Мы ехали, ехали, ехали. И доехали до небольшого соляного завода, что находится в поселке под названием Атлит, недалеко от Хайфы.
Народная примета – если хочется посмотреть на фламинго, надо ехать в сторону соляного завода.

Завод встретил странным звездообразным растением.

Ягоды вроде уже созрели.
Памятуя о народной мудрости пробовать их мы не решились.
Вот когда-то один почти сказочный персонаж напился непонятно чего непонятно откуда, и тут же стал козлом.
А если бы он ягоды съел, страшно подумать что могло бы произойти.

Далее было здание заводоуправления.
И там же центр приема посетителей и небольшой магазин. В магазине можно было купить соль, разную и разнообразную.
В том числе и экологическую, биоорганическую и прочую, не генномодифицированную. Адепты здорового образа жизни и естественного иммунитета очень любят биоорганическую соль без всяких дополнительных консервантов. И готовы переплачивать за нее весьма внушительные суммы.

Но был выходной день, управление завода и магазин были закрыты.
А мы не купили столько необходимый хлорид натрия, не испорченный генной инженерией.

Тут же старая мотодрезина, на таких дизель-машинах перевозили соль от места сбора к месту расфасовки.

Это не снег, это соль.
Лежит себе под открытым небом, потому что это естественно.

И вот это мы потом едим …

Теперь переходим к птицам.
Эту птицу я не смог идентифицировать.
Вроде что-то знакомое, много раз виденное…
Но как ее зовут – не знаю.
Пусть остается просто птицей.

Птичка-невеличка.
Называется ходулочник, есть еще одно название – шилоклювик.
Живет на всех континентах, кроме Антарктиды.
Очень оригинальная птаха, раньше его в Израиле не встречал. Если честно, то вообще раньше его не нигде не встречал, даже не подозревал о его существовании.
Зато теперь знаю, есть птичка, ноги длинные и тонкие как ходули, называется ходулочник.

Вот так он выглядит.

Развалины Шато Пелерин, о котором я не так давно писал.

Посередине озерца стоят фламинго.

И тут же еще одни птицы. Вроде это бекасы, но я точно не уверен.

Фламинго.
Относительно много, или относительно мало. Смотря как считать.

Два фламинго.

Еще два фламинго.

И еще два фламинго, крупным планом.

Три фламинго.

Три фламинго и три ноги.

Фламинго наверное единственная птица, которая питается планктоном.
Питается фламинго следующим образом: опускает голову в воду макушкой вниз, набирает в клюв воду вместе со всем, что удалось захватить, после чего процеживает воду через отверстия в клюве. Что осталось – съедается.
Основной продукт питания – мелкое ракообразное Artemia salina, странное существо с тремя глазами и одиннадцатью парами ног.
Какие только странные создания не населяют эту планету…

Опять ходулочник.

Здание заводоуправления с тыльной стороны.

Опять те же самые развалины замка Атлит.

В принципе все увидели, на фламинго посмотрели.
К тому же фламинго повернулись к нам спиной. Значит пора двигаться дальше.

Дальше просто постояли немного на берегу моря.
Почему бы не постоять на берегу моря в ясный и не морозный зимний выходной день?

Вдалеке видна Хайфа.
Это если смотреть направо.

Налево – развалины Шато Пелерин.

А прямо – просто море.

Продолжение обязательно очень скоро последует.

.
Опубликовано 04.03.2021  17:31

А. Лапшин о многокультурной Хайфе

2018-12-10 22:46:00

Новогодняя Хайфа, или как евреи с христианами в мусульманском ночном клубе отплясывали (Израиль)

К сожалению, Израиль не может похвастаться миром и тишиной. Затянувшийся арабо-израильский конфликт до предела ожесточил иудеев, мусульман и христиан. Взаимные обиды, претензии на территории, на святыни, кровная месть. На фоне этого особнячком держится третий по величине город Израиля, портовая Хайфа. В этом большом промышленном городе мирно живут все три общины и прихожане синагог привычно идут на молитву мимо мечетей и церквей, а призывы муэдзинов на молитву чередуются с колокольным звоном. Несмотря ни на что, жители города сохраняют уважение друг к другу, делая все возможное для сохранения мира. Здесь даже праздники отмечают вместе, что не случается ни в одном другом израильском городе. Смотрите, Хайфа сегодня, накануне Рождества –

Этот живописный район с колоритными европейскими домиками называется “Немецкая колония”.  Здесь в 19 веке селились немецкие христианские поселенцы. Подробнее здесь. Принято считать, что немцы принесли на Святую землю цивилизованность, и внесли большой вклад в расцвет Хайфы и всего севера Палестины. И это правда. Но мало кто знает, что в 30-ых годах прошлого века, с приходом к власти в Германии Гитлера, большая часть немецких колонистов выступила яркими пособниками и сторонниками национал-социалистов. Детишки свеже-испеченного “Гитлерюгенда” маршировали вот по этой самой улице с криками “Хайль Гитлер” –

Дома по обеим сторонам дороги – и есть так называемая Немецкая колония. Она прекратила свое существование еще до начала Второй мировой войны. Британцы быстро положили конец фашистским выходкам немецких поселенцев, путем массовых арестов, частично расстрелов активистов. Британцы раскрыли здесь целую сеть агентов немецкой разведки, занимавшихся сбором информации о британских войсках в Палестине. В один из дней, около тысячи немецких колонистов были депортированы из Палестины. Сейчас остался только их квартал, превратившийся в гуляльную улицу для жителей города. Здесь много милых кафе, ресторанов и памятников необычному архитектурному стилю, созданному немцами. Некоторые постройки весьма примечательны –

Старые надписи на немецких домах напоминают об увядшей идее германизации Палестины –

Большинство ресторанов здесь держат арабы-христиане, они же и живут в бывших немецких домах. Новогодняя атмосфера во всем –

Маронитская церковь. Кто не в курсе, марониты это ливанские католики, несколько обособленная и древняя ветвь католицизма. Когда-то они составляли половину населения Ливана, но в ходе многочисленных разрушительных войн как внутри Ливана, так и с Израилем, христиане массово бежали из страны. Сегодня в Ливане остается около миллиона христиан-маронитов, менее половины от того числа, что жили там в семидесятых годах. Зато громадные общины ливанских маронитов существуют в Аргентине (700 тысяч), Бразилии (500 тысяч) и США (300 тысяч). В Израиле их сравнительно немного, около 10 тысяч человек и в массе своей они живут в Хайфе. Примечательно, что половина всех израильских маронитов это бежавшие из Ливана в Израиль бывшие офицеры христианских милиций, воевавшие на стороне Израиля как в ливанскую войну 1982 года, так и в качестве поддерживаемой Израилем христианской южно-ливанской армии против радикальных исламистов Хизболлы. Вот их главный храм в старой части Хайфы –

Греческая католическая церковь –

Русская православная церковь –

Англиканская церковь –

Католическая церковь Стелла Марис –

По преданию, в этой пещере внутри церкви скрывался Пророк Илия. Между прочим, в равной степени святой и для мусульман, ибо олицетворяет борьбу с идолами –

В целом, в Хайфе порядка 35 тысяч христан и 15 тысяч мусульман, что составляет 1/5 часть населения города. А вот одна из пяти городских мечетей. Она красивая, в непривычном мавританском стиле –

Улочки старой Хайфы –

Новый год сложно ассоциируется со свежими фруктами на уличном базаре, но здесь это норма –

Внезапно грузинские флаги и грузинский же Дед Мороз, живущий в этом доме –

Еврейско-арабский дом дружбы –

Улицы старого города с домами еще турецкой постройки конца 19 века –

Католическая школа и генконсульство России справа (флаг) –

Благодаря своего необычному расположению на горе, Хайфа знаменита на весь Израиль своими “мостами”, связывающими улицы с жилыми домами. Выглядит это следующим образом и отправляясь в гости, советую уточнить, живет ваш приятель на третьем этаже, или… минус третьем –

Подобных мостов в городе десятки, или даже сотни –

Как уже говорилось, Хайфа – город многонациональный и все живут вместе. Но есть интересные нюансы. Все же существуют кварталы, где преимущественно население принадлежит к определенной группе. Есть кварталы христианские, есть мусульманские. Лет тридцать назад казалась невозможной ситуация, при которой мусульманин вдруг селился в еврейский дом. Не потому, что ему что-то сделают плохое. А просто это было не принято. Его бы не поняли ни свои, ни чужие. Сегодня это уже норма. Чем выше образовательный и культурный уровень человека, тем больше он стремится переселиться в престижный район подальше от чрезмерного внимания и давления со стороны своей общины. Молодые мусульманки и христианки, желающие жить в европейском стиле, одеваться по последней моде и встречаться с мужчинами – переезжают в еврейские районы. Эта прослойка населения стремительно растет, они создают свои бары и клубы, домашние театры и тусовки. Заглянув в такие арабские ночные клубы Хайфы, как “Фаттуш”, “Дар-аль-Рая”, “Элика” и “Кабарет” вы не поверите своим глазам. Мусульманки в мини-юбках отплясывающие с парнями с модными косичками и татуировкой на всю руку, христиане, поднимающие тост за красивых женщин с мусульманами, евреи за соседним столиком, обсуждающие мирный процесс с арабскими ЛГБТ-активистами. Все перемешалось в кучу и это прекрасно –

С наступающим Новым годом!

Опубликовано 13.12.2018  17:06

Тюрьма в Акко и крепость Шуни

puerrtto November 13th, 12:59

Это место в Великобритании считают базой террористов

На днях мне довелось побывать внутри самой настоящей базы террористов. По крайней мере, Великобритания считает по сей день еврейское подполье в подмандатной Палестине террористами, ответственными за гибель тысяч британских солдат и полицейских. В той же точно мере их считают террористами в арабском мире и в особенности палестинцы. По масштабности атак против британских войск в Палестине, осуществленных в 1940-1948 подпольщиками организаций “Эцель” и “Лехи”, меркнут даже нынешние исламистские группировки. Остается добавить, что евреи воевали за независимость собственной страны, а британцы цеплялись за осколки своей некогда могущественной империи. И второй фактор – именно британцы ответственны за гибель десятков тысяч евреев в фашистских лагерях смерти в Европе, поскольку “разворачивали” сотни кораблей с беженцами из Европы, не давая им найти спасение в Палестине. Тех же, кому удавалось высадиться на берег, британцы ловили и определяли в концентрационные лагеря и тюрьмы.

Кстати, настоятельно рекомендую к просмотру очень старый американский кинофильм “Эксодус” (Exodus) 1960-го года с Полом Ньюманом и многими другими звездами Голливуда в главных ролях. Этот фильм примерно на четверть посвящен как раз тюрьме в Акко и побегу из нее, организованному еврейским подпольем 4 мая 1947 года. Впрочем, побег это мягко сказано применительно к той операции, которую повстанцы провели прямо в центре Акко, в ту пору наиболее укрепленного британского форпоста в Палестине. Фактически речь шла о штурме тюрьмы, последовавшим сразу же после подрыва ее западного крыла посредством нескольких тонн взрывчатки. Операция была безусловно отлично разработана и осуществлена, но в городе находилось около 10 тысяч британских солдат и даже несмотря на внезапность, британцы сумели быстро прийти в себя оказали серьезное сопротивление, плюс частично успели заблокировать все выезды из города. Как это называется в наше время, “Вихрь анти-террор”? В итоге полтора десятка еврейских партизан погибли в перестрелке, а реально сбежать удалось лишь 28 приговоренным к смерти заключенным.

Базой партизан была старая турецкая крепость Шуни, что рядом с городом Зихрон-Яков в центральной части современного Израиля. Эти земли были выкуплены человеком, которого бы нынче назвали олигархом – Бароном Ротшильдом. Будучи евреем и меценатом, он не только скупал земли в Палестине для будущего еврейского государства, но и способствовал закреплению там активистов сионистского движения. Постепенно там возник своего рода “треугольник” между нынешними городами Зихрон-Яков, Хадера и Нетания, где власть британцев была ограничена и они избегали там появляться без крайней на то необходимости.

Собственно, после атаки на тюрьму в Акко (картинки из фильма ниже), партизаны бежали в крепость Шуни –

В период относительно краткого правления британцев в Палестине, старая турецкая тюрьма в городе Акко была превращена британцами в натуральную фабрику смерти, за один только октябрь 1935 года в тюрьме Акко казнили через повешение и расстрелы около 200 (я не ошибся с количеством нулей) человек, большинство из которых были арабами. Речь идет об арабском восстании против британцев, причем восстанием руководил человек по имени Изз ад-Дин аль-Кассам, основоположник одноименной террористической организации (“Бригады Изз ад-Дин аль-Кассам”, см. Википедия), ныне являющейся боевым крылом исламистов “Хамаса” правящих в Секторе Газа. Так вот, Изз ад-Дина аль-Кассама держали в этой самой камере справа, что на фото внизу. И в ней же, 10 лет спустя, держали перед казнью евреев, которые тоже, как и палестинские арабы, вели борьбу с британцами за изгнание последних из Палестины. Вот эта тюрьма –

Через эту виселицу “прошли” сотни человек –

Про мрачную тюрьму в Акко есть отдельная статья “Самая страшная тюрьма Палестины“, а мы выезжаем из Хайфы и едем в ту самую крепость Шуни, которая на протяжении многих лет была базой еврейских партизан в период британского мандата. Держим путь на юг, в направлении Тель-Авива –

Я еще помню, как эти отели в Хайфе строили. Год был 2000 и мне довелось там поработать охранником в студенчестве –

Пятьдесят километров пути по прекрасной дороге и мы на месте. На старых израильских 100 шекелевых купюрах эта крепость изображена и идеолог сионистского движения Зеев (Владимир) Жаботинский на ее фоне –

Именно Жаботинскому принадлежат слова “Землю без народа – народу без земли”, имея в виду необходимость очистить Палестину от арабского населения. Этот человек безусловно был радикалом. Но в его книгах и высказываниях было зерно истины, поскольку раз уж так сложилось, что евреи и арабы жили рядом и не желали остаться в едином государстве – нужно было деление. Это были бы уступки с обеих сторон (насильственное переселение евреев в одну сторону, а арабов в другую вряд ли кому-то понравилось бы), но в итоге Израиль и Палестина могли бы сосуществовать в мире, как современные Польша с Германией, или Греция с Турцией. Или хотя бы как разделенный, но мирный Кипр. Что вышло в Палестине? Правильно, продолжают жить вместе, друг-друга ненавидеть и убивать. И конца этому не будет.

Эта крепость сыграла немаловажную роль в судьбе организации “Бейтар”, которую Жаботинский основал вместе еще с одним сионистом – Иосифом Трумпельдором. В 1941 году в район Шуни прибыла группа молодых сионистов, которая впоследствии основала мошаву Биньямина. В период британского мандата (1917-1948) это место, приобретенное еще в начале XX века бароном Ротшильдом, использовалось как тренировочная база подпольной военизированной организации “Эцель”. Отсюда бойцы совершали многочисленные дерзкие вылазки. Самой известной из них было нападение на британскую тюрьму в Акко в мае 1947 года и спасение приговоренных к смертной казни бойцов организации.

Рядом с крепостью мемориал, посвященный бойцам “Эцеля”, погибшим во время атаки на британскую тюрьму Акко, равно и тем, кто был впоследствии арестован и казнен.

Заходим внутрь –

Обратите внимание, что внутри крепости – римский амфитеатр. И это действительно самый натуральный римский амфитеатр, построенный тысячелетия назад и на развалинах которого турки впоследствии возвели Караван сарай (гостиный дом), превращенный потом в крепость –

Внутри небольшой музей партизан “Эцель” –

Возвращаясь назад в Хайфу, мы заехали на британское военное кладбище в южной части города. Там похороненые британские солдаты и полицейские, убитые в Палестине в боях с теми самыми партизанами “Эцеля” и “Иргуна” –

Вечерело –

Опубликовано 15.11.2018  23:13

Александр Лапшин о старой Хайфе

puerrtto (puerrtto) כתב/ה,

2018–04–10 02:52:00

Угнанный из Египта поезд, взорванный вокзал и палестинские трущобы (Израиль)

Не так много в наши дни сохранилось от знаменитой Хиджазской железной дороги, построенной турками с 1908 по 1917 годы, чтобы связать Стамбул с Меккой и Мединой. Вначале развалилась Османская империя, в результате чего возникли отдельно турецкая ж.д, сирийская, иорданская, израильская и саудовская. Лет тридцать назад еще был поезд Стамбул – Дамаск – Амман, затем Амман из маршрута “выпал” из-за нерентабельности, но хотя бы Амман – Дамаск функционировал до 2010 года как туристический поезд пару раз в месяц. Теперь разгромлена Сирия и там не скоро пойдут поезда. Израиль отрезан от соседних стран с 1948 года, Саудовская Аравия строит свою замкнутую транспортную сеть. Нет больше Хиджаза. Но есть три интересных музея этого грандиозного транспортного проекта начала XX века: в Дамаске (разрушен войной), в Аммане (частично функционирует) и в Хайфе (полностью функционален). Посмотрим?

В начале XX века, когда порт ныне израильской Хайфы был присоединен к Хиджазской ж.д 100-километровым “аппендиксом” от нынешней Иордании, здесь возникло колоритное здание вокзала, сегодня называемое “Haifa East” (Хайфа Мизрах). От вокзала до порта от силы метров пятьсот, что сразу обеспечило прибыльность новой железнодорожной ветке, по которой товары устремились из Дамаска и Аммана в Хайфу. Вокзал был торжественно открыт в 1904 году в присуствии турецкого наместника и многочисленных чиновников администрации и иностранных послов и купцов. Поезд из Дамаска в Хайфу отправлялся ежедневно вплоть до 1917 года (захват британцами Палестины), но затем движение частично возобновилось. Вот это здание, справа –

Вид на вокзал в 1910 году –

Это сегодня район выглядит как после зомби-апокалипсиса, а тогда, 115 лет назад, близ порта был фешенебельный район, полный ресторанов, гостинных домов, брокерских контор и представительств пароходных компаний. Вы спросите, что за ужас случился с этими старыми и все еще красивыми зданиями? Да все же самое, арабо-израильский конфликт, приведший к массовому исходу палестинских арабов, более привычно называемымх “палестинскими беженцами”. В 1948-1949 с территории Израиля бежали до миллиона арабов, в том числе жителей Хайфы. Но также около миллиона евреев бежали из арабских государств в только что созданный Израиль. Их расселили в этих самых домах, покинутых арабами, но уже в пятидесятых эмигранты перебрались в районы получше. Конечно же, бежали не только из Хайфы, но и из Акко, Иерусалима, Назарета, Яффо, Беер-Шевы. Просто именно в Хайфе исход арабского населения был самым обширным, город покинули до 70% его жителей и сотни заброшенных зданий стоят по сей день.

И если мало арабо-израильских войн, то с конца тридцатых годов резко обострилось противостояние еврейского подполья с британской военной администрацией, правившей в Палестине. За год-два до провозглашение независимости Израиля, противостояние перешло в гражданскую войну и прямой мятеж против британцев. По всей Палестине беспрерывно происходили столкновения еврейских подпольщиков огранизаций Эцель и Пальмах с англичанами. Хайфа, как главный морской порт Палестины имела для англичан ключевое значение, поэтому именно здесь столкновения были особенно ожесточенными. Подпольщики атаковали полицейские участки, воинские патрули, вокзалы, порт, аэродром, нефтеперегонный завод. Был взорван и хайфский вокзал, это произошло 20.09.1946 и привело к гибели десятков граждан, большинство из которых вовсе не были британскими военными. Но цель парализовать британскую инфтаструктуру и создать им невыносимые условия была достигнута этими и другими акциями подпольщиков. Вскоре было заявлено, что Великобритания передает палестинский вопрос на рассмотрение Лиги Наций, после чего, собственно, было объявлено о создание двух государств, еврейского и арабского.

Вокзал вскоре после нападения в 1946 году –

Монумент внизу слева, это как раз в честь открытия железной дороги в 1904 году. ;

Красивый монумент, чуть скрытый среди пальм и заборов –

Тоже самое в 1904 году –

На мемориальной доске, установленной еще турками, высечены благодарности и похвалы в адрес солнцеликого султана Абд Эль Хамида, считающегося инициатором постройки Хиджаза в целом. Обратите внимание на пафосное “The Sultan of two continents” и “Caliph of the Prophets” –

Чтобы с улицы попасть в музей железной дороги, надо предъявить охраннику ваши документы. Потом он вам скажет следовать через мост над путями и не фотографировать(!) вокзал и другие постройки вокруг. Смело его предупрежденияе игнорируйте. Там все снимают абсолютно спокойно, никаких легальных ограничений нет.

Внизу каждые 15-20 минут проезжают поезда, связывающие Хайфу с Акко, Кармиэлем, Бейт-Шеаном и Нагарией, плюс южное направление на Тель-Авив, Иерусалим и Димону (через Беер-Шеву).

Собственно, музей начинается сразу, как только вы перешли через мост –

Вид со стороны музея на упоминавшийся выше памятник открытию воказа в 1904 году –

Музей весьма интересен, в нем можно легко провести пару часов, или больше. Тут есть и уникальныен экспонаты, например британский (а позже еврейский) бронепоезд на палестинский манер – он из бетона! Никогда ранее подобное не встречал. Он курисровал по железным дорогам Палестине вначале в 1946-1948, а затем в начале войны за независимость в 1948-1949 годах. Такой вот укрепленный вагон всегда сопровождал поезда, державшие путь в Тель-Авив и Иерусалим –

На запасных путях стоит не особенно раритетный тепловоз G16 американского производства, один из четырех захваченных в 1967 году израильской армией у Египта тепловозов. Дело было так: 6 июня 1967 года израильские войска взяли штурмом египетский город Эль-Ариш на Синае, что в 40 километрах к западу от границы. Египтяне стремительно отступали, и победителям предстал целёхонький железнодорожный узел, переполненный тепловозами и вагонами. Но в особенности трагикомизм ситуации для египтян заключается в том, что они усиленно свозили в Эль-Ариш тяжелую технику, готовясь к войне с Израилем. Начав войну первыми, израильтяне застали египтян врасплох до такой степени, что десятки новеньких советских танков Т-55 все еще ждали разгрузки на платформе в Эль-Арише, а еще несколько сотен мирно стояли в воинских частях в предместьях города. Вся техника была погружена на египетские же поезда и вывезена в Израиль.

Обо всем вышесказанном очень кратко повествуется на информационной доске –

Венутри павильона еще с десяток старых паровозов, вагонов, вагонеток. Коллекция далеко не самая богатая (не сравнить со знаменитым железнодорожным музеем в Йорке), но тоже впечатляющая –

Тут несколько британских вагонов класса люкс, курсировавших в свое время (1940-1948) между Хайфой и Каиром –

После музея я решил подняться на знаменитый хайфский рынок, называемый простым словом “шук”, что и переводится как рынок. По мере подьема по склонам горы Кармель, открывается вид на порт Хайфы –

Пройдет совсем не много времени и от старой Хайфы мало что останется. Арабские дома ветшают, разваливаются, разрушаются застройщиками. Городские власти поставили целью вернуть в припортовый район новую жизнь, мол, хватит 70 лет трущоб. Палестинцы уже никогда не вернутся, все сроки на разрешение имущественных споров вышли. Раз за разом, приезжая в Хайфу, наблюдаю, как идет процесс застройки этой части города новыми зданиями.

И все же, как-то это печально. Уходит целая эпоха. Но и трущобы с другой стороны не красят Хайфу, с этим затянувшимся хаосом надо что-то делать, пока район не стал прибещием для наркоманов и бомжей. А впрочем, он уже стал таким. Встречал эдаких непонятных субъектов, явно ночевавших в развалинах.

Немного странно смотрится современная детская площадка между трущобками, где большей частью никто не живет –

Чуть сложнее ситуация со “средней” Хайфой, районом Адар, в особенности вокруг городского рынка. Это настоящий пояс бедности, причем, в отличии от нижнего города, тут вполне себе живут люди. И не арабы, а преимущественно особо бедные эмигранты из бывшего СССР, Эфиопии и арабы в незначительном числе. Смотрится район не шибко привлекательно –

Тут натуральное эмигрантское гетто в худшем его проявлении. Здесь все относительно дешево, иногда вкусно, иногда вы отравитесь, но в целом – грустно. Все, кому удается хоть немного подняться – отсюда уезжают в более достойные районы города.

 

Опубликовано 15.04.2018  18:08

ДНЕВНИК ХАИМА КАБАКА (4)

Окончание. Первые части здесь, здесь и здесь

Эта странная Средняя Азия

Я приехал в Минск и приступил к занятиям. Помню, нам оставалось уже недолго до конца курса. В то знаменательное воскресенье 22 июня 1941 года я как раз находился в магазине, где покупал подарки Полетте и Суламифи.

К продавщице подбежала какая-то женщина и что-то ей шепнула. «В чем дело?» – спросил я. «Война с немцами», – ответила мне продавщица.

Я пошел в магазин, купил хлеба и сахара. Что делать дальше? Ехать в Городище? А может быть, занятия на курсах будут продолжаться? И действительно, на следующий день мы еще занимались, а потом все рассыпалось. Поезда в сторону Баранович больше не ходили. Я сидел на квартире возле пивзавода. Минск бомбили и поджигали зажигалками, гражданской обороны я нигде не видел. Воздушные налеты не были уже для меня новостью, и я ждал, а чего, и сам не знаю. Наконец, я решился, и, собрав свои пожитки, осеннее пальто и подушки, направился на восток. Опыт польской компании уже научил меня, что идти надо не по шоссе, где неистовствуют немецкие летчики, а проселками. Кое-где мне удавалось проехать часть пути, и вот я уже в разрушенном Смоленске, где в продуктовый магазин входишь через витрину.

Всё дальше и дальше увозили меня на восток эшелоны. Я, как и другие беженцы, удивился, когда нас не хотели прописывать в Орле, в Куйбышеве. Нам казалось, что мы так далеко от немцев. В конце концов я очутился в Средней Азии, в небольшом местечке Иолотань, устроился на работу старшим бухгалтером какой-то артели, которую вскоре ликвидировали. Приехавший принимать ликвидационный баланс из Туркменского коопсоюза посоветовал мне переехать к ним в Ашхабад. Мне было всё равно, и вот я уже в Ашхабаде, откуда меня направляют еще дальше, в Ташаузскую область. Из Ашхабада я лечу самолетом, под крыльями желтизна пустыни, одним словом, к черту на кулички. В Ташаузе меня принимают очень любезно и дают направление в артель на границе с Кара-Кумами.

Итак, я старший бухгалтер артели, где председателем т. Курбанов, почти безграмотный, но оборотистый человек. Приглядевшись малость, я без большого труда обнаруживаю беззастенчивое обкрадывание государства. Тут, в Тахте, наша артель объединяет и столовую, и пошив, и парикмахерскую, и еще какие-то мастерские. Работа ведется по лозунгу – немного государству, а остальное себе. Я пишу докладную в Ташауз, и вскоре оттуда приезжает главный бухгалтер. Кстати, это довольно культурный человек, из «бывших», в Ташаузскую область ссылали многих.

Главный бухгалтер говорит мне: «В общем, Вы, конечно, правы, но в условиях Средней Азии…» Я человек понятливый, и всё мне становится ясным. Вечером заглядывает ко мне председатель Курбанов.

С трогательной наивностью он говорит мне, что у него большая семья, и всем надо кушать. Он просто не понимает, чего я хочу. На следующий день у председателя режут барана. Это по поводу приезда чуть ли не прокурора Туркменской ССР.

Вот и попробуй сражаться за правду. Если не убьют, то тебя же и посадят. Я принимаю решение не глядеть по сторонам, а смотреть в бумажки и делать бухгалтерские проводки. Все довольны…

Курбанов как-то в беседе говорит мне: «Понимаешь, Москва, Сталин – 100% закона, здесь, 6000 километров от Москвы, есть 80% закона, яхши – хорошо».

Трудно было бы не согласиться со столь своеобразным пониманием морали и законности, тем паче, что Курбанов внедрял их в жизнь.

Две небольших улочки с каким-то хвостиком у хлопкозавода – вот всё, чем располагала Тахта, которая находилась в 25 километрах от Ташауза и рядом с пустыней.

Шумные базары по пятницам, толпы туркмен в черных папахах, горы арбузов и дынь, рыба, кипящая в котле с маслом, а затем недельная тишина и жара градусов 40. Возможно, что я так и прожил бы до конца войны в этом типичном медвежьем углу, если бы не призыв в трудармию. Один-единственный за всю войну. Я получаю повестку, будучи больным дизентерией. Появляется Курбанов и хочет, чтобы я отдал ему повестку, но я решаю сам пойти к военкому и, конечно, меня, больного, отправляют. До сих пор и сам не пойму, как я остался жив, переболев 6 месяцев жесточайшей дизентерией. Врач в госпитале сама безмерно удивлена, когда застает меня живым на утреннем обходе. Но я почему-то не умираю, а поднимаю бунт из-за белого хлеба, который нам выдают не пайкой, а кусочками. Это кое-кому выгодно, ведь булка белого хлеба на рынке стоит 700 рублей. Меня выписывают из госпиталя на все четыре стороны.

Вышел я на улицу, и голова сразу же закружилась от слабости и непривычки. Фигура моя выглядела весьма колоритно. Ватный костюм, пошитый из красной матрасной ткани, на голове малахай, на ногах валенки. Одним словом, потомок Чингиз-Хана, только чуть живой. До сих пор не могу понять, как я догадался, едва держась на ногах, полезть в переполненный трамвай, и едва очутился на подножке, как чья-то рука изъяла мой бумажник, где были хлебные карточки, немного денег и польские документы.

«Хлопцы, отдайте хоть документы», – попросил я. Но мне ничего не вернули, и я очутился в чужом городе совершенно беспомощным. Я побрел дальше и увидел доску объявлений, что заводу требуется главный бухгалтер.

Туда я явился без документов и в костюме полудикого азиата, но директор Бураковский велел мне садиться за стол.

Я еще долго продолжал болеть, и моя хозяйка считала меня малость свихнувшимся. Затем дизентерия успокоилась, и я мало-помалу начал выздоравливать. Видно, помогли мне те витамины, которые я получил когда-то в Палестине, те виноград и апельсины. Сердце мое не подкачало.

Между тем наступил 1942 год и был заключен договор между советским и польским правительством. Тысячи бывших польских граждан, вышедшие из лагерей, устремились в Среднюю Азию, туда же попал и мой уцелевший шурин Игнаций. Не помню уже где, но встретились мы с ним совершенно случайно. Вполне понятно, что нам хотелось жить вместе, тем более что в СССР начала организовываться Польская армия и Союз польских патриотов.

И опять же я должен укорить себя и обвинить в отсутствии последовательности в моих поступках. Если я думал о возвращении в Польшу, тогда следовало всеми путями стремиться вступить в польскую армию, но я этого не сделал. (Следует отметить, что в Союз польских патриотов мой отец вступил, я в детстве видела у нас дома членский билет. – прим. И. Ганкиной).

Тут в какой-то мере подействовало, что я, родившись в Варшаве, учился в русской гимназии и был довольно сильно привязан к русской культуре, хотя прожил половину своей жизни в Польше.

(Наверное, отец ретроспективно восстанавливает свои тогдашние переживания, потому что в моих детских воспоминаниях 1960-х гг. сохранилась наша огромная библиотека на польском и на русском языках, наш домашний идиш, на котором говорили мать с отцом, чтобы ребенок не понял, правда, ребенок был догадливый и научился понимать очень скоро. Одним словом, мой отец пользовался знаниями нескольких языков (иврит, идиш, русский, польский, белорусский, немецкий, английский) для получения разнообразной информации об окружающем мире. Помнится также наш говоривший на разных языках радиоприемник. – И. Г.)

Недаром же коренные польские евреи называли нас «литваками».

Итак, я приехал к Игнацию в Пролетарск Таджикской ССР. К тому времени его связь (неразборчиво) уже приняла постоянный характер. Что я мог сказать? Ведь мы уже знали, что творят фашисты с евреями в Варшаве и надежда на то, что его жена Хелка уцелела, была весьма мизерной. (Действительно, из всей большой довоенной семьи моего отца после войны остались в живых только он и Игнаций. – И. Г.)

Время шло, наступил 1944 год, освобождение Минска, а затем фашисты покатились на запад. Получив вызов из Минска, я быстро собрался и уехал из Пролетарска.

  1. Послевоенный Минск – потери и обретения

Столица Белоруссии лежала в развалинах, я приютился в маленькой комнатушке и приступил к работе.

Потом я поехал в Городище. Домик у мостика, откуда я уезжал на курсы, стоял цел и невредим. Какая-то чужая женщина открыла мне дверь, и я, постояв у порога, проглотил слезы и вышел. В Городище я узнал от уцелевших, что Полетту вместе с Суламифью и ее только что родившимся сыном, погрузили вместе с другими на грузовик и увезли на расстрел.

Так, прожив едва 18 лет, моя дочь Суламифь, обманутая жизнью и по сути еще не вкусившая ее, погибла.

Проклятие убийцам!

Когда я пишу эти строки, я с содроганием думаю о том, что над миром нависают угрозы новой войны, и мне становится страшно. Не за себя, ведь моя жизнь уже прожита, а за вас, молодых, у которых еще впереди всё.

Конечно, то, что я сообщил тебе о времени, проведенном в эвакуации, очень мало. Но что, собственно говоря, можно писать. Ведь жили мы все изо дня в ден,ь ожидая окончания войны. Все что с нами происходило, тогда носило характер временный и не имело особого значения. Таково было настроение большинства беженцев, мечтавших вернуться обратно, пусть на пепелище, но родное.

Так в 1944 году с октября началась моя жизнь в Минске.

Разрушенный город, словно оглушенный ударом человек, мало-помалу возвращался к жизни. Мне тогда казалось, что восстановить его полностью удастся лет через 50. Однако с момента освобождения прошло всего лишь 23 года, а город не только вырос, но стал во сто крат краше, чем бывший губернский Минск. Широкие проспекты, осененные зеленью тополей, ласкают взоры. Город действительно хорош. Заслуга его восстановления принадлежит тысячам юношей и девушек, простых и работящих, пришедших из деревень и сел. Только люди, никогда физически не трудившиеся, могут с пренебрежением относиться к работе рук, к чисто физическим усилиям. Я, которому приходилось тяжелым кетменем – мотыгой окапывать апельсиновые деревья, таскать на плечах мешки с цементом и выполнять другие работы, я хорошо знаю, чего стоит труд.

Мне бы хотелось, Инуся, чтобы ты всегда ценила и уважала труд во всех его проявлениях. Я полагаю, что каждому человеку следует определенное время проводить, работая физически.

Первое время после возвращения в Минск мне приходилось работать и на заводе, и на бухгалтерских курсах, и еще где-то. Людей было мало, а дел много. Купил я как-то на Комаровском рынке у солдата старенький велосипед, и колесил на нем, даже зимой. Проживал я тогда на окраине города, на улице Восточной, в крохотной 8-метровой комнатенке. Пространства было в обрез, зато блох хватало, хозяйка квартиры была не из аккуратных. Супруг ее, мужичок небольшого роста, принадлежал к категории хозяйственных. Первое время он очень опасался, что его вышлют из Минска, поскольку он служил в пожарных у немцев. Однако всё обошлось, и он работал возчиком на кислородном заводе, там же, где я работал бухгалтером.

Было мне в то время сорок лет, возраст самый подходящий для мужчины. В это время у него уже выветривается все ребяческое, а ум достигает полной зрелости. Между тем бывшие польские граждане начинают возвращаться в Польшу. Получил и я письмо от Игнаца, что они вскоре уезжают. Он предложил мне присоединиться к ним, когда эшелон будет проходить через Молодечно. Кроме того, я наугад отправил письмо в Палестину Арону Сутину, с которым вместе был в «Гашомере», а потом встретился в Палестине. К моему великому удивлению, я получил от него ответ. Он спрашивал, не хочу ли я воротиться к ним. Был 1945 год, мне тогда был всего лишь 41 год, родных и близких никого, и я вполне мог начать в какой-то мере все сначала. Почему же я тогда не уехал из СССР?

Я тогда над этим вопросом и не задумывался. Может быть, это было безразличие и апатия после того, когда я уже раз пришел в дом, где жили чужие люди. Во-вторых, многое мне здесь пришлось по душе. И прежде всего возможность трудиться без той зависимости от хозяина. В общем, я остался в Минске.

Вполне понятно, что отказ от выезда повлек за собой и дальнейшее, а именно необходимость как-то устраивать свою личную жизнь.

Помню, как-то в отсутствие директора, которого я замещал, пришел к нам на завод Давид Моисеевич Голуб, которому понадобился для университета баллон углекислого газа. Тогда мы с ним познакомились, и он, побеседовав со мною, видимо посчитал меня подходящим кандидатом в мужья для своей овдовевшей сестры Фани. Эта внешне довольно интересная дама была учительницей в младших классах. В данном случае материальный расчет в наших отношениях исключался. Жил я, как говорится, от зарплаты к зарплате. Стяжательство и особое уважение к деньгам всегда и во все времена были мне чужды. Сознавая, что деньги нужны, я никогда им не поклонялся, и не понимаю тех, кто считает деньги главным в своей жизни. Прошло некоторое время, и наступил вечер, когда я погрузил приданое Фаины (две подушки) на свой велосипед, и мы направились в мой восьмиметровый дворец. Что мне оставалось делать? Полетту, убитую фашистами, не воскресишь, а жизнь идет дальше. В этом ее сила и победа над смертью. В каких бы то ни было условиях жизнь всегда сильнее смерти.

Жили мы с Фаиной неплохо. Совместная жизнь двух взрослых людей в основном состоит из целого ряда взаимных уступок на алтарь взаимопонимания. Самое плохое было то, что Фаина оказалась больна пороком сердца, который и свел ее в могилу. Не стану тебе описывать 5 лет ее болезни, то дома, то в больнице. Одним словом, 10 лет послевоенного периода моей жизни в семейном отношении пошли насмарку. Итак, я вновь остался один. Кроме того, у меня в 1952 году обнаружилась опухоль. Вот и теперь, когда я пишу эти строки, я нахожусь в больнице в ожидании операции, уже четвертой с 1959 года. Одиночество мое осложнялось еще и тем, что война забрала всех моих близких, и одиночество мое было совершенное, абсолютное, и поэтому пугающее. Человеку очень трудно быть одному – уподобиться узнику в одиночной камере. Видимо, человеку необходимо, чтобы рядом с ним в комнате кто-то дышал и был.

Как видишь, доченька, личное мое семейное счастье, с тех пор как погибли Полетта и Суламифь, покатилось кубарем. Иногда я начинал верить в рок, в судьбу. Чем, как не судьбой можно назвать болезнь твоей матери, которая была на 16 лет моложе меня. Казалось, что ей жить и жить, растить тебя – свою любимую дочь, в которой она души не чаяла. А вот у нас с тобой, Инночка, должно было случиться самое непоправимое, мы потеряли: ты – маму, а я жену и друга. (Моя мать умерла в 1965 году, за три года до смерти отца. – И. Г.). Мама твоя, Роза Львовна Чунц, работала на станкозаводе имени Ворошилова старшим инженером в техническом отделе. Работала она отлично, с огоньком и энергией, которая казалась неисчерпаемой. Знал я ее по совместной работе, а также комната, в которой она жила, находилась напротив нашей квартиры, и она частенько заглядывала к нам еще при жизни Фаины. Она и стала моей четвертой женой, и твоей матерью.

Иногда я раздумываю над превратностями своей жизни. Ведь сколько людей, особенно евреев, погибло от рук фашистских зверей. А я ведь мог не поехать на курсы тогда, в июне. Тысячи людей погибли от бомб и пулеметных очередей немецких летчиков, а я почему-то уцелел. Чем это объяснить, и сам не знаю. Случайность, судьба, тот или другой уклад обстоятельств.

А еще мне часто самому становится смешно, когда я думаю о том, что я – главный бухгалтер. Действительно, в жизни случаются злые шутки. Ведь по своему складу характера я с молодых лет терпеть не мог чиновников и бюрократов. Меня всегда куда-то тянуло, помню, я говорил матери: «Каждый день ходить на работу, делать одно и то же – это всё равно, что быть мертвым». И вот именно мне выпала участь стать финансовым «стражем». Смешно, правда? И все-таки я никогда не был и не стану 100%-м бухгалтером, которому сухие цифры заслонили весь мир. Надо сказать, что в нашей профессии находятся иногда такие желчные сухари, от вида которых попросту тошнит. Возможно, меня спасла от сухости частичная причастность к литературе. Широкий кругозор, презрение к мелочным людям всегда были мне присущи. И еще одно, Инусенька, ты сама, наверное, заметила, что я всегда оставался душою молод, и никогда не глядел на лес, как на будущие дрова, не видя его красоты. (Только сейчас, с позиции взрослого человека, я в состоянии оценить уникальный оптимизм, доброжелательность и юмор моего тяжело больного отца, наши совместные лыжные прогулки, беседы обо всем на свете, и никогда никакой жалобы на плохое самочувствие. – И. Г.). После этого небольшого лирического отступления можно вернуться к будням.

Инуся! Сегодня 2 марта 1967 года, завтра 3 марта, ложусь на операционный стол. Пока до свидания, доченька. Не знаю, когда опять смогу продолжать это письмо.

Сегодня 26 марта, и я опять возвращаюсь к своей тетради. Итак, позади очередная – пятая операция. «Будем продолжать жить», – сказал мне зав. отделением. Надо, конечно, еще пожить, чтобы покинуть тебя, когда ты будешь повзрослее. Дорогая Инуся, частенько, когда я думаю о твоем будущем, мне становится не по себе. Ведь ты одна-одинешенька на свете, и будем надеяться, что на твоем пути тебе встретятся добрые, отзывчивые и сердечные люди, когда меня уже не будет.

Есть очень меткая народная еврейская поговорка: «Не дай бог испытать все то, к чему человек может привыкнуть». Я часто вспоминаю эту поговорку, оглядываясь на себя в этой больничной пижаме. Разве я думал когда-то, что мне, полному жизни и огня, придется когда-либо болеть. Но человек обладает весьма необходимой способностью привыкать ко всему, иначе он готов был бы капитулировать при столкновении с малейшими трудностями, не говоря уже о большом горе.

Часто приходится удивляться, до чего много может перенести человек, это, в сущности, слабое существо. И войны, и холод, и неисчислимое количество болезней охотятся за ним, а человек не поддается, борется, и в основном побеждает.

Сегодня 24 апреля 1967 года, всего 4 дня, как я вышел из больницы, хотя мой свищ так и не зажил. Но я больше не мог оставаться в больнице. Пока ты лежишь прикован к постели, тебе деваться некуда, но когда становишься на ноги, больничная атмосфера всё больше и больше начинает на тебя действовать. Но довольно об этой скучной материи, а то ты, Инуся, можешь подумать, что твой папа был нытик.

25.08.67 г.

Давненько не брался я за перо, чтобы продолжить мое письмо к тебе. Ведь только 9 дней прошло с того дня, когда я попрощался с тобой на озере Нарочь.[1]

Чудесное место, правда? Если бы не необходимость и не болезнь, приковывающая меня к больнице в Минске, я бы охотно, уйдя на пенсию, поселился бы в таком уголке, как озеро Нарочь. Лес, голубая озерная гладь, чего больше надо было человеку?[2]

28.08.67 г.

Сегодня понедельник, начало недели. В субботу и воскресенье ты гостила у меня[3]. Одев мамин передник, ты упорно взялась за чистку кастрюль от сажи. Я не возражал… пусть вырабатывается упорство, в жизни это пригодится. Одним словом, у меня, Инуся, ты играешь роль маленькой хозяюшки. Это вполне понятно, если учесть, что взрослой хозяйки, к сожалению, нет.

3.09.67 г.

Вчера было сообщение о кончине писателя И. Г. Эренбурга. Большую и богатую впечатлениями жизнь прожил этот человек. Так понемногу уходит в заоблачный плес мое поколение. Пусть он старше меня лет на 13, но все равно надо собираться в путь. То, что Шолом-Алейхем называл «возвращением с ярмарки», ничего не поделаешь, таков закон жизни. Смерти не боюсь, иногда даже думаю о ней, как о вечном покое.

5.09.67 г.

Сегодня, Инуся, мы с тобой, правда, не долго, погуляли в парке имени Горького, посидели, полакомились мороженым. Ты растешь, моя доченька, и я любуюсь тобой. А долго ли еще я смогу это делать? Кто знает? Вот сегодня я опять увидел кровь. Но не будем ныть. Может быть, еще потянем, чтобы увидеть, как ты становишься все старше и умнее. Итак, не пищать…

6.11.67 г.

Сегодня канун 50-летия Октябрьской революции, события, безусловно, большого в жизни человечества. По этому случаю, конечно, происходят повсеместные торжества. Относясь с полным пониманием и уважением к этому событию, трудно, однако, слушать целыми днями одно и то же из уст разных ораторов. От этого слушатель не проникается чувством большего уважения, а наоборот, скука и однообразие не содействуют никоим образом этому. Все хорошо в меру, иначе результат является обратным.

Огромный прогресс Советского Союза – прежде всего результат огромного труда и жертвенности народов Союза. Всё, что достигнуто – это годы жертвенных лишений, пот и кровь миллионов людей.

Я гляжу на тебя и думаю о том, Инночка, что ты доживешь до празднования 100-летия Октября. Интересно, каким будет мир и Советский Союз, как будут жить люди в 2017 году? Представляю, как далеко уйдет оснащенное техникой человечество. Если эта тетрадь сохранится до тех пор, вспомни обо мне в тот день, доченька.[4]

10.01.68 г.

Давненько не брался за перо, чтобы написать тебе, Инуся. Скучно писать об этом, да и не хочется оставаться в твоей памяти таким вот, охающим человеком. Но что поделаешь. Вот более месяца принимал облучение, поджарили меня на славу, однако реакция после этого лечения весьма неприятная, никак не могу очухаться. Зимние каникулы, а мы с тобой почти не виделись. Всё это не столь важно, впереди лето, а к тому времени я, видать, уже уйду с работы на пенсию и смогу видеться с тобой почаще.

Итак, мы вступили в 1968 год. Неудержимо бежит время, события сменяют друг друга. Всё еще нет мира на Ближнем Востоке. Маленький Израиль в арабском море… Нелегко ему приходится. Помню, много лет назад пришлось мне увидеть в Хайфе парад арабских бойскаутов, и я тогда впервые подумал о том, как сложится совместная жизнь арабов и евреев. Правда, и на сегодняшний день еще много неосвоенной земли в арабских государствах, и нет проблемы жизненного пространства, хватит на всех, но это при условии сотрудничества и мира, а его-то и нет.

Чем всё это кончится? Да и было ли когда-нибудь тихо на земном шаре с давних пор по наши дни? К сожалению, нет. История человечества написана потом и кровью миллионов, и не знаю, изменится ли это когда-либо?

Попытаюсь завтра выползти на работу, посмотрим, что получится.

Заключение от Инессы Ганкиной

Это последняя запись в дневнике моего отца. Он не дожил до летних каникул, умер 1 апреля 1968 года. Я помню переполненное фойе Театра оперы и балета, где мой отец работал главным бухгалтером. Десятилетней рыдающей девочке решили не показывать гроб отца, и правильно сделали, ведь всю свою душу он вложил в любовь ко мне, оставив мне некое духовное завещание – свою любовь, свое жизнелюбие и стойкость, и свои воспоминания, которые вы только что прочли.

Они не предназначались для печати, но мне представляется, что в судьбе моего отца отразилась судьба целого поколения, а возможно, в ней, как в капельке воды, отразилась судьба всего еврейского народа, где великая скорбь соседствует с великой радостью, и всегда где-то на донышке чаши скорбей отражается свет далекой звезды.

[1] Это было наше последнее лето, отец, несмотря на так и не заживший свищ, ходил за грибами, удил рыбу, катал меня на лодке.

[2] Тогда, 50 лет тому назад, озеро Нарочь было полно неизъяснимой прелести, мы снимали комнату у старика, который помнил революцию 1917 года в Петрограде, разговаривал с отцом о преимуществах довоенной Польши и ругал большевиков. Отец называл его паном, как и всех остальных хозяев и хозяек в деревне, мы готовили еду на керосинке, пили парное молоко и ели угрей в местной забегаловке.

[3] С момента, как моя мать очутилась в больнице, т.е. с 6 с половиной лет, я жила в доме у сестры моей матери, а к отцу приезжала только на выходные. После смерти отца дядя и тетя оформили опекунство, а спустя пару лет усыновили меня, сменив мне фамилию и отчество. У них было двое своих уже взрослых детей, не очень хорошее здоровье, но они заботились обо мне, любили, вырастили и выучили меня на свои отнюдь не большие доходы. Когда мне исполнилось 17 лет, тетя, которую я называла мамой, выполнила отцовское завещание и отдала мне этот дневник.

[4] Возможно, мой прекраснодушный мечтатель отец мечтал о социализме с человеческим лицом, а возможно, не хотел навязывать мне свои политические взгляды. Во всяком случае, мои более взрослые двоюродные братья и сестры говорили мне впоследствии, что правду об Израиле, и вообще первые уроки самостоятельных и независимых политических убеждений, они получили в том числе и у моего отца.

Опубликовано 07.04.2018  17:37

PS.

Не забывайте, что сайт требует поддержки. Вместе мы сможем сделать многое!

ДНЕВНИК ХАИМА КАБАКА (3)

Продолжение. Первые две части здесь и здесь

  1. Блестящая карьера

Первым делом я направился на стоянку такси, где нашел многих старых знакомых, а затем начал свою экскурсию. Очутившись в Тель-Адасе, где проживали мои знакомые из Султан-Бейлика, я прожил там несколько месяцев. К тому времени они уже превратились в крестьян, осевших на своих 100 дунамах. Работать им приходилось с утра до вечера, и моя помощь пришлась им впору. Дело в том, что в этих селениях, жители которых являлись членами конфедерации труда, был запрещен наемный труд. Все работы должны были выполняться членами семьи.

В течение нескольких месяцев я вел жизнь земледельца. Помню, как-то я поехал на телеге в Афулу, чтобы приобрести себе ботинки за деньги, вырученные от продажи кур. В широкополой шляпе я стоял у подводы, как заправский крестьянин, и продавал кур, а затем с кнутом в руке направился в лавку за ботинками. Затем я побаловался сельтерской с сиропом и встретился там с одной бывшей шомерет, которая подкатила на легковой машине вместе с каким-то кавалером. Увидев меня в таком виде, она, наверно, подумала: «Вот дурачок, он, видимо, действительно считает для себя обязательными все те глупости, которыми нас пичкали в «Гашомер Гацаир»». А я со своей стороны поглядел на нее свысока и, сплюнув, направился к своей подводе. Я ехал, помахивая своим кнутом, лошади весело бежали домой, а я беззаботно насвистывал.

И опять, доченька, приходится мне говорить о своей непоследовательности. Коль скоро я вернулся в Палестину и мне так по душе пришелся честный крестьянский труд, следовало идти по этому пути. Кстати, такая возможность была в самом этом поселке, где одно хозяйство осталось без хозяина. Или попроситься в какую-либо коммуну-кибуц, ведь во многих были мои друзья. Но вместо этого я отправился на поиски работы и вскоре стал «шомером» в колонии Мицпе. Это была небольшая деревушка, дворов этак на 15, расположенная невдалеке от шоссе на Тивериаду. Ночь за ночью я расхаживал со своей винтовкой, охраняя сон и спокойствие колонии. Было, понятно, и страшновато, особенно в темные дождливые ночи, когда мои ботинки тяжелели от налипшей желтой глины, а кругом не было видно ни зги. Получал я за свой труд 6 фунтов в месяц, и питание каждый день по очереди у хозяек. Чем не карьера?

Я уже мог давно легализовать свое пребывание в стране, и, наконец, решить: «Чего же я хочу?»

Правда, на этот раз мама очень хотела, чтобы я вернулся. И вот я опять в Варшаве.

  1. Недолгое счастье

Прошли первые дни встречи, и я начал помогать отцу в ведении экспедиционной конторы. Но мое положение продолжало оставаться неопределенным. Правда, особенных трудностей я не испытывал, ведь я был единственным сыном и любимцем матери.

Между тем за время моих странствий три сестры мои подросли и превратились в барышень. Согласно традиции, первой следовало выходить замуж старшей, Лотке. Довольно флегматичная, но хозяйственная, она не обладала способностью вскружить голову какому-нибудь кавалеру, и моим родителям пришлось выдавать ее замуж путем сватовства. Частым гостем в нашем доме стал профессиональный сват, некто Дикштейн.

Помню этого грузного и бородатого старика с ушами, заложенными ватными тампонами. Он не спеша снимал свой шарф, разглаживал бороду, и вел с матерью долгие беседы, сопровождавшиеся смехом и шутками моих сестер. Но сие господина Дикштейна не смущало. «Эх, молодежь, молодежь, ведь я вам зла не желаю», – говорил он.

Со стороны моей матери раз-другой делались попытки устроить мою жизнь путем богатой женитьбы, но я раз и навсегда ответил, что, несмотря на всю мою неустроенность, я собой не торгую.

Жизнь шла своим чередом, в родительском доме всегда было довольно весело, собиралась молодежь. Иногда я принимал участие в этих собраниях, чаще они казались мне пустыми и неинтересными, я чувствовал себя намного старше остальных. Одним словом, я продолжал искать чего-то и бунтовать. К тому времени я начал пописывать, влечение к этому у меня было давно. Помню, лет в 18 я накатал за один вечер новеллу «Первый нокаут», которую, к моему удивлению, тут же напечатала «Спортивная газета». Я обрадовался, удивился, и даже не пошел за гонораром. Мне казалось странным, как можно получать деньги за труд, который тебе приятен.

Среди девушек, посещавших наш дом, была подруга моей самой младшей сестры Хельки, Полетта Штикгольд. Это была высокая блондинка, молчаливая и спокойная. Мало-помалу мы стали всё чаще встречаться, и ко всеобщему удивлению, поженились.

Надо прямо сказать, что ее родители были далеко не в восхищении от этого брака. С материальной точки зрения я котировался весьма низко. Кроме того, старшая сестра Полетты была возмущена, что ее сестренка выскочила замуж первой, да еще так безрассудно. Поженившись, мы поселились на даче у дяди моей жены, благо зимой она пустовала. Я не работал, а Полетта работала у отца на трикотажной фабрике, зарабатывая всего лишь 80 злотых в месяц. Одним словом, было не очень весело, но я и Полетта меньше всего обращали внимание на это. Наша любовь и привязанность не зависели от материальных условий. Я изо всех сил старался найти работу, какой-нибудь заработок. Иногда мне это удавалось, но ничего постоянного не было. К тому же я решил, что пора моей дочери Суламифи жить вместе с нами. Отношения между Полеттой и Суламифью сложились исключительно хорошо. Полетта смотрела за ней, пожалуй, лучше, чем иная родная мать.

Между тем мать моя, всегда помогавшая отцу в его нелегкой работе экспедитора, начала хворать, и я все регулярнее начал помогать отцу. Трудно еще было с квартирой, потому что жилье в новостройках стоило очень дорого, до 60 злотых за одну комнату. Но однажды нам повезло, и мы сняли квартиру на пятом этаже на площади Железной Брамы, недалеко от Саксонского сада. Мы были очень довольны, и казалось, жизнь наша начинает входить в колею.

Но это счастье длилось очень недолго.

  1. Варшава под бомбами

В Европе становилось все тревожнее и опаснее. Бесноватый ефрейтор с усиками бешено лаял с трибуны. В Польше была проведена частичная мобилизация, и армия уже в течение нескольких месяцев стояла вдоль границы с Германией. В это лето 1939 года мать моя, а твоя бабушка серьезно занемогла – сердце. В родительской квартире пахло лекарствами, а потом мы вывезли маму на дачу под Варшаву.

К тому времени все мои сестры, а твои тетушки уже были замужние, правда, еще без потомства.

Несмотря на то, что я читал прессу, трудно было нам всем разобраться в той закулисной политической игре, которая велась где-то там, в верхах.

И так до того памятного 1 сентября 1939 года, когда над Варшавой появился первый немецкий самолет.

Дальше все покатилось с быстротой киноленты.

Едва мы успели привезти с дачи мать, как начались воздушные бомбардировки Варшавы.

Не трудно было немцам воевать с Польшей, которая по старой традиции строила свою армию на кавалерии. На парадах все эти уланы с флажками на пиках выглядели весьма красочно, но танки трудно рубить саблями. Вскоре Варшава была окружена, и я с Полеттой решили уйти из города.

К утру мы очутились километрах в тридцати от Варшавы, в местечке Кагушин. У сожженных домов лежали трупы жителей местечка. Единственным уцелевшим зданием был костел, стоявший в стороне.

Мы пошли дальше и тут же за местечком наткнулись на немецкий патруль. Нас обыскали. «Юде?» – спросил у меня верзила солдат с прыщеватой звериной мордой. «Да», – ответил я ему. «Сейчас пойдешь под пулеметы!» – сказал он мне.

Я придвинулся к нему поближе. Полетта сказала мне потом, что она сразу же поняла мое намерение. Я решил сорвать с пояса у немца гранату и вместе с ним отправиться в лучший мир.

Однако нас повели не под пулеметы, а в сторону костела, битком до отказа набитого людьми. Здесь были и евреи со свитками Торы, и ксендз, короче, все уцелевшие жители Кагушина плюс тысяча беженцев. Несмотря на высоту костела, дышать было все труднее. Немецкие офицеры, взобравшись на хоры, крутили киноаппарат, чтобы послать первые кадры в «фатерлянд». По пути из Варшавы я и Полетта натолкнулись на железнодорожный состав с экспортной тушенкой. Мы захватили с собой несколько банок и теперь разделили их между стоявшими рядом.

Никто из находившихся в костеле не знал, что, собственно, произойдет с нами дальше. Одни говорили, что костел подожгут, другие еще что-либо. Так прошла ночь, и к утру мы убедились, что немецкого караула нет и в помине. Выломав двери костела, люди рассыпались кто куда. Помню, это было воскресенье. Многие крестьяне из окрестных деревень пришли в местечко, и, о диво, на руинах домов тут же началась торговая жизнь. Кто-то продавал сигареты, кто-то еще что-то.

Между тем среди собравшихся прошел слух, что приближаются русские войска. Об этом сообщил нам какой-то возчик. Я было не поверил, но он протянул мне пачку корешков нежинской фабрики и сказал: «Кто хочет к Советам, идите в сторону Буга».

Но Варшава всё еще не была взята, и мы с Полеттой решили пробыть некоторое время в деревне. Мы отошли километров на 10 от Кагушина и поселились в сарае у одного из крестьян. Изредка в деревне появлялись немецкие кавалеристы, а в остальном все было тихо, как будто войны и не было.

Дней через 10 мы узнали, что Варшава сдалась, и мы решили вернуться, чтобы узнать о судьбе своих родных и близких.

Пешком, временами подсаживаясь на подводу, мы к утру прибыли в Варшаву, а вернее на правый берег Вислы, в Прагу. Издалека казалось, что город цел и невредим, но вскоре нашим глазам открылась горестная картина разрушения. Следовало, пожалуй, удивляться, что еще что-то уцелело. Ведь немцы более трех недель бомбили город ежедневно и обстреливали артиллерийскими снарядами. По-видимому, разрушение города старыми видами оружия требует определенного времени. На перекрестке одной из улиц мы распрощались, Полетта поспешила к своим родителям, а я направился на Францисканскую-30. С замирающим сердцем подошел я к этому дому, который один лишь остался цел в этой части улицы. У ворот я встретил соседа, который сообщил мне, что все целы и невредимы. Я поднялся на третий этаж, и вот я уже обнимаю плачущую мать.

Потом я пошел на свою квартиру, где все тоже было цело, и даже получил хлебные карточки. Уж так заведено, что пока теплится жизнь, надо питаться. На улицах полно немецких солдат. С видом победителей они расхаживают по городу, что-то покупают, а кое-где берут и так. Везде полным-полно уличных продавцов, торгующих чем попало. Люди куда-то спешат, и весь город похож на потревоженный муравейник. Через несколько дней утром я захожу к родителям, где меня застает облава, евреев гонят на работу – тушить горящий кокс. Мы шагаем почти через весь город, кое-где нас встречают насмешками. Наша колонна – радость для антисемитов. Много евреев, особенно молодежь, уходит тогда к Бугу, к Советам. Мои родители и слушать не хотят о таком варианте.

«Куда ехать, чего ехать, что мы, немцев не видали в той войне», – говорит мой отец.

На семейном совете принято решение – мне и шуринам уходить, ведь женщин, детей и стариков никто трогать не будет.

Десятки подвод, а вместе с ними и мы, тянутся на восток. Дня через два мы поздней ночью достигаем демаркационной линии, и я увидел первого советского командира. Как свободно владеющий русским, беседу веду я. Командир интересуется нашими профессиями, а потом говорит: «Идите вон туда к станции, утром будет поезд в сторону Белостока». Поезд состоит из товарных вагонов, но мы не обижаемся. Вообще, вся эта шумная, преимущественно молодежная толпа производит впечатление шумной экскурсии. Никто из нас не предполагал, что впереди долгий путь скитаний.

  1. Временная жизнь

Вот мы и в Белостоке, городе, полном беженцев, красноармейцев и еще каких-то неопределенного вида людей. Бойко идет торговля, особенно часами. Часть товаров поступает из Варшавы. По-видимому, многие посвятили себя этому делу. Спустя несколько дней мы уезжаем в Барановичи. Как-никак, наша семья прожила там лет 5-6, все нас знают, уже в течение многих лет экспедиционная контора отца обслуживает барановичских купцов.

Я поселился у своего двоюродного брата Соломона Цейтлина. Вернее не у него, а вместе с ним у его хозяйки Мирль Наркунской. Это бойкая дамочка, у которой любая работа спорится, замужем за Наркунским. Он, грузный мужчина, припадающий на правую ногу, торгует скотом и слушается во всем свою жену. Мой двоюродный брат Соломон уже давно живет в Барановичах и работает секретарем Общества купцов. Он старый холостяк, и злые языки поговаривают, что в этом виновата его хозяйка Мирль. Во всяком случае, смотрит она за ним хорошо, и он у нее на полном пансионе.

Соломон живет в восторженном угаре. Он всегда слушал по радио Москву и придерживался левых взглядов. Теперь, когда сама Советская власть пришла к нему в Барановичи, чего же больше? Один из его друзей, без пяти минут адвокат, некий Садовский принимает горячее участие в организации местной рабочей гвардии, нечто вроде временной милиции. Он предлагает и мне вступить в ее ряды. Оружия у нас нет, но есть красные нарукавные повязки, и мы усердно выполняем всякие мелкие поручения – уличный порядок и другие местные дела.

В Барановичах тоже полно беженцев и слухов, всевозможных и разных. Из рядов рабочей гвардии меня вскоре отправляют в распоряжение формирующейся железнодорожной милиции. Я получаю наган, удостоверение инспектора АХО, и приступаю к исполнению своих обязанностей.

Начальник доротдела, капитан или майор милиции Дорофеев, показывает мне на сундук с польскими злотыми и говорит: «Это все надо израсходовать, давай, покупай!» И я начинаю покупать дома с обстановкой, мотоциклы и уже не помню, что еще. Моей работой все довольны, и я получаю повышение – становлюсь старшим инспектором. В общем, меня ожидала блестящая милицейская карьера, если бы не анкета, которую я заполнил со всей наивностью и правдивостью. Меня, конечно, освобождают от работы.

К тому времени ко мне в Барановичи приезжают Полетта и Суламифь, и мы снимаем комнату, фактически это бывший небольшой магазинчик. Кроме нас занимает место на койке мой бывший родственник, муж Марылиной сестры. Аккуратный господин, который, несмотря ни на что, продолжает со всей серьезностью и аккуратностью класть брюки под тюфяк.

Приехала также моя старшая сестра Лотка, она с мужем живет в Лиде, где ее супруг работает на обувной фабрике. Еще один мой шурин Игнаций работает бухгалтером в столовой. Второй шурин, муж Мани, уже не помню где. Одним словом, все как-то устроены, хотя все это носит какой-то временный характер. Мы переписываемся с Варшавой. Сначала письма не внушают особой тревоги, но затем становятся все более унылыми. Я и Полетта посылаем своим родителям продуктовые посылки.

Между тем в Барановичах проводится паспортизация, и все просившие право временного убежища ночью вывозятся куда-то на восток. Увозят и Игнация, моего шурина. Муж Мани был где-то в командировке и поэтому уцелел.

Как это ни странно, из Варшавы приходит человек с письмом от родителей Игнаца с просьбой, чтобы он вернулся в Варшаву. Но Игнац уже давно где-то на востоке. И поэтому с посланцем уходит муж Мани.

Я еще до сих пор не могу понять, какую же хитрую политику вели немцы по отношению к евреям, если родители Игнаца могли прислать такое письмо где-то в конце 1940 года.

Я и Полетта получаем советские паспорта, правда, с оговоркой, что они действительны только в пределах Западной Белоруссии. Но паспорта это одно, а зарабатывать на жизнь необходимо, и я устраиваюсь бухгалтером на лесопункте, расположенном в доме какого-то помещика.

Кругом запущенный сад и дом, в зале которого по воскресеньям пляшут деревенские парни и девчата. Я учитываю ежедневную вырубку. О бухгалтерии у меня нет никакого понятия. Кое-что мне объяснил мой начальник в Барановичах, в остальном руководствуюсь чутьем и логикой. Хотя я получаю немного, но нам хватает. Ведь продукты здесь в деревне дешевые. Я иногда думаю о том, что было бы, если бы помещик увидел, что творится в его доме. «Хамы» танцуют, проживает в комнатах «жид». Жить здесь летом одна благодать, работы немного, и я не спеша веду свои записи. До того дня, пока вдруг не открылась дверь, и какой-то товарищ спросил: «Где директор?» Я ответил, что понятия не имею. Вот и весь наш разговор. Однако этого было достаточно, чтобы не понравиться высокому гостю. Оказалось, что это был секретарь райкома… Меня освобождают от занимаемой должности. Я сажусь за стол и пишу письмо на имя Сталина. Я действительно не понимал, чем я не угодил тогда начальству. Через некоторое время меня вызывают к прокурору по вопросу моей жалобы. Но к этому времени мы уже переехали в Городище, где я устраиваюсь главным бухгалтером Райпромкомбината, а Полетта поступает на работу в Госбанк. Моя дочь Суламифь живет в Барановичах и учится на профессионально-технических курсах.

В начале июня 1941 года меня направили на курсы повышения квалификации в Минск. Я попрощался с Суламифью, махнул рукой Полетте, окна Госбанка выходили на площадь, где останавливались машины, и укатил.

Разве я предполагал, что никогда больше их не увижу?

Окончание следует

Опубликовано 05.04.2018  19:36

ДНЕВНИК ХАИМА КАБАКА (2)

Продолжение. Начало здесь

  1. Приплыли

Наконец наш пароход заходит в порт Бейрута. Амфитеатром поднимаются вверх белые строения города и стройные кипарисы. Еще одна ночь – и мы будем в Хайфе. Нам привозят булки и прочую снедь, которой мы отдаем должное. Вечером снимаемся с якоря. Еще далеко до рассвета, а мы уже находимся на палубе, чтобы поскорее увидеть землю обетованную. В голубой рассветной дымке виднеется мыс Рис-Эль Накура, где-то направо находится самое северное поселение Метула.

Еще несколько часов и мы бросаем якорь на рейде Хайфы. Смуглые арабы на лодочках, гортанные крики. Обмениваем булки на апельсины. Как-никак, в Варшаве их ели по четвертинке, а тут съедаем сразу штук по десять сочных больших апельсинов.

Нас погружают на лодки и везут в карантин, палаточный городок, обнесенный колючей проволокой. Здесь мы должны прожить, кажется, десять дней. С той стороны проволоки появляются посетители, кое-кто встречает родственников, остальные просто пришли поглядеть на новичков. Мы жадно расспрашиваем о многом. Но в ответ довольно вялые высказывания вроде: «Ничего, живем…» или «Скоро увидите».

Я очень удивлен, как можно быть такими пассивными, проживая на этой земле. Но не унываю, пою и пляшу вместе с остальными. Песни здесь можно услышать на разных языках и разного содержания.

Беременность Марыли уже очень заметна, но, я по правде сказать, мало об этом думаю. Что может думать о будущем ребенке девятнадцатилетний парень, у которого голова забита всем, чем только хочешь, кроме мысли об отцовстве. Я ни на минуту не задумываюсь над вопросом, как мы станем жить. У меня пара молодых здоровых рук, и я считаю, что этого вполне достаточно.

Мы считаем дни до конца карантина.

Вот распахнулись ворота, и нас ведут в город. По дороге, возле одной из строек встречаю одного шомера из старших, прибывших сюда ранее. Он здоровается со мной, расспрашивает о Варшаве, и, кивнув в сторону Марыли, говорит: «А вот этого не следовало делать». Он явно намекает на округлившуюся фигуру Марыли. Я ничего не отвечаю, но в какой-то степени начинаю думать о сложностях. Однако ненадолго, нас приводят в какой-то дом, кормят и даже выдают несколько монет на мелкие расходы.

Мы пока что отдыхаем, бродим по узким улочкам, населенных в основном арабами. Евреи живут в новых районах, построенных в предгорьях горы Кармель. Это однотипные дома из бетона, побеленные, с плоскими крышами, с чахлыми садиками. Внизу, правее центральной части города расположена немецкая колония. Добротные дома и заборы, судя по всему, колонисты живут зажиточно. Там же в колонии и дом губернатора, перед которым, печатая шаг, ходит английский солдат в колониальном шлеме, цвета хаки.

Но прогулки прогулками, а ведь надо как-то устраиваться. И вот нас человек двадцать, собравшись вместе, основывают кибуц для будущего совместного поселения на землях «Керен-кайемет» Национального фонда.

Живем мы в круглых больших, слегка рваных палатках, оставшихся от английских частей времен Первой мировой войны. Палатки наши расположены на склоне горы Кармель, внизу голубое Средиземное море, и свежий бриз, и молодой аппетит. Нас примерно 16 парней и 4 девушки, не блещущие кулинарными способностями. Меня почему-то избирают экономом кибуца, и мне приходится думать, чем кормить товарищей. Денег у нас мало, потому что работают только три-четыре человека по разнарядке биржи. Работаем мы чернорабочими то в порту, то на стройке, в общем, где попало. Деньги поступают в нашу общую кассу, и уже я должен прикидывать, как всех кормить. Меню, конечно, не сложное. На завтрак салат из помидор, политый постным маслом и два куска хлеба с кусочком халвы, да стакан какао без молока. В обед самодельный суп, а вечером опять кусок хлеба и какао. В общем, не жирно, и мы всегда хотим есть. Однако мы не унываем, танцуем допоздна и укладываемся спать. Ночью здорово донимают земляные блохи, и мы усердно чешемся пятерней, а то и двумя руками.

Приближается праздник Пасхи, и к нам являются два бородатых почтенных еврея с вопросом: «Неужели вы думаете кушать в Пасху хлеб?» Я, как эконом, отвечаю, что мы с удовольствием станем кушать мацу, если мы сможем купить ее на те же деньги, во что нам обходится хлеб. Бородатые заверяют нас, что они согласны помочь нам, лишь бы мы не брали грех на свои души. Мы прощаемся и начинаем ожидать мацу, а ее и близко не видно. Наши ребята демонстративно возят на ослике буханки хлеба через весь город. Ни один из набожных евреев не говорит ничего. И мы в земле обетованной вовсю едим «хамец» всю неделю Пасхи.

Между тем для Марыли наступило время родов. Рожала она в больнице Святого Луки. Условия были великолепные – отдельная комната, заботливые сестры-монашки и абсолютная тишина. Единственным вознаграждением за их заботы, были беседы, которые они вели с Марылей, и Библия, которую, чтобы не обидеть монашек, пришлось взять с собой. Не помню, сколько времени Марыля там пролежала, но вот мы уже опять в своих палатках.

Итак, я стал счастливым отцом семейства, не имеющим ни гроша, ни имущества за душой. Помню, однажды нам понадобилось зачем-то в город, и я погрузил Марылю на ослика, дал ей в руки младенца, а сам вел ослика. Какой-то встречный, увидев нас, усмехнулся и сказал: «Святое семейство». Это было, как говорится, не в бровь, а в глаз. Действительно, были мы тогда бессребреники, и ничего нам не требовалось и не нужно было.

А дела нашей коммуны шли неважно, работали только двое из двадцати членов, и надо было шевелить мозгами. Тем более, что никто о нас не думал. Теперь я понял, что означали слова: «Сами увидите», которыми нас встретили во время карантина. Итак, было принято решение направить разведчиков в разные концы, искать работу. Денег для таких поездок у нас, конечно, не было, и я пустился пешком по шоссе Хайфа–Назарет. За первый день я добрался до первого своего постоя в одну из коммун. По сложившейся традиции гостей кормили, чем бог послал, и предоставляли ночлег.

На следующий день я направился дальше. Я шел по Изреэльской долине, видел Эфраимские горы и деревушку Эйн-Дор, куда Саул ездил к гадалке перед битвой с филистимлянами. Одним словом, кругом сплошная Библия. Впереди гора Тавор, круглая, словно женская грудь. К вечеру, изрядно уставший, пришел я в колонию Кфар-Тавор, или, как звали ее арабы, Мееха. Колония была старая, состояла из двух улиц.

Побеседовав со старейшинами, я договорился, что наш кибуц переезжает на жительство в Кфар-Тавор и принимает на себя обработку плантации табака. И вот мы приехали со своими палатками, поставили их возле здания школы и начали работать. Наши «братья»-колонисты не собирались кормить нас даром, и нам пришлось трудиться с раннего утра до позднего вечера.

Табак в тот год выдался удачный, и наши хозяева-колонисты продали урожай фирме «Масперо», которая организовала упаковку табака в тюки. Не помню теперь, какие причины вызвали мои расхождения с другими членами нашего кибуца, но наступил день, когда все разъехались кто куда, а я с Марылей и дочерью Суламифью остался в своей палатке. Жили мы на заработки, которые перепадали мне от хозяев-колонистов. Одним словом, батрачил. Закупил я как-то в Тивериаде детали разобранного жестяного барака и сколотил себе нечто вроде домика, правда, с земляным полом. Обзавелся я и козой, которая принесла мне козленка.

Одним словом, стал я типичным безземельным батраком. Помню, приехал однажды в Палестину в качестве туриста далекий наш родственник, вызвал меня на свидание в Тель-Авив. Там передал мне приветы и 10 долларов, присланных матерью. За эти деньги я купил старый «Форд» и, научившись водить, стал шофером. Однако машина моя была в таком состоянии, что редко находились пассажиры, и я вскоре стал водить автобус у одного хозяина. Автобус этот курсировал между Хайфой и Афулой. Жили мы в Афуле, и моей небольшой зарплаты хватало на скромную жизнь.

Еще до того как я стал шофером, я работал в Хайфе чернорабочим, а жили мы в домике, оставленном арабами, на горе Кармель. Дачное, можно сказать, место, не хватало только деньжат. Случайные заработки никак не обеспечивали какого-либо прожиточного минимума, и хотя мы были молодыми, это здорово надоедало.

Полагаю, что нашей основной ошибкой в то время было то, что мы не поступили в какой-нибудь кибуц-коммуну. Ведь в конце концов ни у меня, ни у Марыли никогда не было особых требований в отношении материальных благ, а я всегда мог жить в коллективе. Но, так или иначе, мы жили своей семьей и боролись с нуждой, как могли.

Но, если мы уже жили таким образом, надо было быть до конца последовательным, а это значило добиваться какой-то ссуды на покупку приличной автомашины или вступить в кооператив водителей. Но я никогда не относился к числу людей пронырливых, умеющих устраивать свои дела, а тем паче тогда, в возрасте 22-23 лет… Мы вернулись в Варшаву к моим родителям.

Теперь я считаю, что это была основная ошибка моей жизни. Жизнь человеческая слишком коротка, чтобы посвящать ее экспериментам. Надо раз и навсегда шагать по избранному пути.

  1. Блудный сын возвращается с Родины

После возвращения в Варшаву я очутился в странном положении. Сознавая всю неприятность сидения на шее у тяжело работающего отца, я был бессилен что-либо предпринять в условиях тогдашней Польши. Между тем мои взаимоотношения с Марылей стали заметно портиться. Это было вполне понятно, если учесть, что я по-настоящему ее никогда не любил… Кончилось это тем, что мы разошлись. Я и Суламифь остались у моих родителей, а Марыля устроилась сначала гувернанткой, а потом еще где-то, не помню теперь кем. Мы изредка встречались, но жизнь наша уже наладиться не могла, тем более при отсутствии материальной основы.

Между тем, поскольку я не отбывал воинскую повинность, меня призвали в армию, и я полтора года прослужил в 72-м пехотном полку в Радоме. Вполне понятно, что после уже имевшегося у меня жизненного опыта военная служба не была для меня трудной. Надоели только скука, однообразие и хамство, откровенно поощряемые в армии. Особенно тянулись последние месяцы службы. Но вот уже сброшен военный мундир, и я вернулся домой.

Первое время после прихода из армии я жадно поглощал прелести городской жизни. К тому же я получил работу в Варшавском отделе фирмы «Пепеге» акционерного общества, председателем которого состоял некто Самуил Гальперин, парень из Баранович, дальний наш родственник. Назначили меня кладовщиком в отделе плащей прорезиненных с окладом в 200 злотых. Сумма была изрядная, тем более, что Суламифь находилась у моей матери, да и я частенько там обедал.

Надо сказать, что угар городской жизни мне скоро надоел. Сказалось мое воспитание в «Гашомер Гацаир» и тоска по идеалу. Не раз мне мать намекала, что пора бы мне остепениться, жениться на богатой и начать новую, то есть благополучно мещанскую жизнь. Но вот этого-то я и не мог. Теперь мне казалось, что полуголодная жизнь в рваной палатке на горе Кармель во сто крат лучше, чем эта сытая жизнь с игрой в покер, насыщенная флиртом с напыщенными девицами мещанского образца. Одним словом, я оказался ни к городу, ни к селу. Это было моей основной ошибкой и слабостью. От мещанства самодовольного и сытого меня воротило, а врожденная ироничность не позволяла всецело посвятить себя одной цели. Однако я всё чаще начал думать о возвращении в Палестину.

Дело это было нелегкое, получить визу было почти невозможно, и я решил поехать туда на велосипеде. Такая мысль могла родиться в моей всегда склонной к удали головушке. К тому времени меня освободили от работы. Я получил несколько сот злотых, купил велосипед и отправился в путь.

  1. Исход-2

Я попрощался с родными и друзьями и покатил по шоссе Варшава–Радом. Дальнейший мой маршрут вел через Кельцы–Краков–Тешин, где я пересек чехословацкую границу. Можно с полной уверенностью сказать, что месяцы, проведенные в этой поездке, были счастливейшими в моей жизни. Было мне тогда около 30 лет. Я был молод, здоров и с удовольствием нажимал на педали своего велосипеда. Каждый день я проезжал новые незнакомые города и села, переходил границы, где все было ново и интересно. Из Чехословакии я поехал в Австрию, из Австрии в Югославию, а затем в Италию. Одним словом, это была туристская индивидуальная поездка без шума и гама, сопровождающих массовый туризм.

В Триесте я продал свой велосипед, в моем заграничном паспорте красовались туристская виза в Сирию и виза в Палестину. Такие визы в Варшаве я, конечно, никогда бы не получил. В Триесте я сел на пароход «Абация». На этом пароходе ехала группа молодежи из Америки и Канады. Разница состояла лишь в том, что у них были деньги, а у меня нет. Однако я не унывал и вместе со всеми до поздней ночи просиживал на верхней палубе. Погода стояла великолепная, на отсутствие аппетита я тогда не жаловался, а как и чем питался, и сам теперь не вспомню.

В одно прекрасное утро наша «Абация» прибыла в порт Яффа, где мне, как и можно было ожидать, запретили въезд, несмотря на наличие въездной визы. Уж больно подозрительным показался этот турист, багаж которого состоял из одной сумочки. Наша «Абация» направилась дальше в направлении Хайфы. Опять передо мной знакомая панорама и гора Кармель, где лет шесть тому назад стояли наши дырявые палатки.

В Хайфе я уже и не обращался к комиссии, проверявшей документы пассажиров. Все мои друзья по совместному путешествию сошли на берег, а я один остался на палубе, где у трапа караулил полицейский в форме цвета хаки.

С непринужденным видом человека, которого, собственно говоря, мало интересует вся эта Палестина, я направился к комиссару парохода и спросил: «Может быть, у вас имеется что-то вроде контрамарки, чтобы побывать на берегу, ведь пароход будет стоять до вечера, а мне бы хотелось осмотреть этот город».

К моему величайшему удивлению, он тут же протянул мне нечто вроде картонного билетика с надписью «Лендинг-карт». Я показал этот билетик полицейскому, он отсалютовал, и через несколько минут я очутился на берегу.

Продолжение следует

Опубликовано 04.04.2018  09:31

Борис Гольдин. Ресторан или Академия наук. (ч. 2)

Начало

Шёрт побэри ч. 2

А нам все равно, а нам все равно
Пусть боимся мы волка и сову…
Дело есть у нас-в самый жуткий час
Мы волшебную косим трын-траву.

Однажды, словно гиганская волна, пригнала к нам, в ресторан, большую армию  туристов. Смотрю, у одного из столиков собралось много официантов. Что-то случилось? Посетитель ни бум-бум по-английски и никто его не мог понять, что он хочет. Значит, и обслужить его никто не мог.

Подошел ко мне наш менеджер. Элегантный молодой мужчина. Он был чем-то расстроен.

– Может быть, у тебя получится? Попробуй, столик возле окна.

Подошел. Сидит на вид матерый Дон Жуан. Смотрит в окно. Чайки над водой. Голубая гладь. Куда-то несутся на бешеной скорости катера. Светит яркое солнышко. Ему смешно: тут, в американском ресторане, проблема за свои деньги поесть. Мне грустно: какая-то беспомощность. Что я могу сделать? Французского, немецкого и других языков не довелось изучать. С чего тут начать? Вот дурацкая ситуация.

– Черт побери, – вырвалось у меня.

– Шерт побэри, – c улыбкой ответил парень.

Прямо как пароль.

Мы оба засмеялись.

– Мои родители очень любили Юрия Никулина и кинокомедию “Бриллиантовая рука” -сказал он, – и  эту любовь мне передали по наследству.

Народу за столиками уже поубавилось. Менеджер смотрела в нашу сторону и улыбалась. Казалось, словно тяжелый груз упал с ее хрупких плеч.

Семен, новый знакомый, был студентом факультета естественных наук Волгоградского университета. Путешествовал по Калифорнии с туристической группой. Отстал от своих. Решил сначала пообедать, а потом и их искать. Главное он помнил: где расположена гостиница. Он был спокоен – проблем у него не было. Вот только одна – с обедом.

Вскоре к столику у окна, словно корабль, поплыл поднос с приятным запахом…

Когда Семен достал кошелек и был готов рассчитаться, то официант спокойно сказал:

– No way (что означало: ни в коем случае).

Парень пожал плечами.

Снова позвали меня.

– За терпение и  вежливость счет оплачен рестораном, – передал русскому студенту слова менеджера.

– Ничто не обходится нам так дешево, – сказал известный испанский

писатель Мигель де Сервантес, – и не ценится так дорого, как вежливость.

Прощаясь, Cемен подошел ко мне и тихонько запел:

В темно-синем лесу, где трепещут осины,
Где с дубов-колдунов облетает листва,
На поляне траву зайцы  в полночь косили
И при этом напевали странные слова.

Не бывает случайных встреч. Каждая из них – или испытание, или наказание, или подарок судьбы.

МИФ О ПОЛИГЛОТЕ

Из Монтерея отправлял письма сестрам в разные концы света: в Ташкент и Хайфу. Рассказывал о себе, о семье, о новом месте. И от них часто “ласточки” прилетали. Запомнились строчки из одного Марининого письма.

– Думаю, что неважно хороший или плохой у тебя “язык”, главное, что в тебе сидит  врожденное качество – ты можешь найти подход к любому человеку.

Что правда, то правда.

По ресторану ходила  обо мне такая легенда: раз он слабо знает английский, значит,  хорошо знаком с другими языками. Что мне жалко? Пусть себе говорят.

Кто такие полиглоты?
Не слоны, не бегемоты.
“Поли” – значит много. Вот!
А от слова “глотка” – глот?

Может быть, как у дракона,
У них множество голов?
И у каждой пасть питона,
И десяток языков?
И. Явчуновская

Как-то подошла ко мне официантка Келли и говорит:

– Мой клиент не может разобраться в меню. Иностранец.

Свой имидж терять не хотелось.

В меню входило много разных блюд из рыбы. Но и любители говяжьей отбивной не были забыты.

Мужчина был со вкусом одет и явно не считал свои деньги.

Ладонью показал, как плавают рыбы. Клиент заулыбался. Он, наверное, подумал, что я переводчик. Что-то произнес и помотал головой. Тогда я приложил пальцы ко лбу и,  улыбаясь, тихо произнес:

– Му-му.

Он приветливо закивал. Теперь вопрос: что сочетается с отбивной? Конечно, салат. Показал на красочную картинку. Одобрил. Указал на чистый бокал на его столике. Тут и позвал Келли. С заказом все было в порядке.

Однажды пришла группа студентов из Японии. Мне сказали, что в этой стране в ресторанах не положено давать чаевые. Но наш ресторан – не за океаном. Положены  чаевые за хороший сервис – плати. Вот и попросили объяснить руководителю группы и переводчику, что тут Америка. Не буду входить в детали. Скажу одно, мой имидж и в этой ситуации не пострадал.

МАФИЯ?

В городе проживало много итальянцев. И постоянно слышал, правда, не знал, шутят ли люди или говорят правду, что среди них есть и мафиози. Как-то спросил одного  из официантов, красивого и крепкого парня:

– Антони, это правда, что среди твоих земляков в Монтерее есть и члены “Семьи  Корлеоне”?

     Он  улыбнулся и сказал:

   – Информация точная. Но для чего это тебе?

   – Я иногда пишу. Было бы интересно, не называя имен и фамилий, рассказать хотя бы про одного живого.

     Он опять расплылся в улыбке:

   – Можешь начать, – и он сделал паузу, – про меня. Что, не похож?

ПАН ВАЦЛАВ

Появился еще один менеджер по имени Вацлав, его семейное дерево корнями уходит далеко в антисемитскую Польшу. Этот молодой поляк, увидев перед собой уже далеко не молодого еврея, решил немного попортить ему нервы.

–  Так медленно нельзя работать, – начал пан Вацлав.- Сейчас я лично покажу, как надо  трудиться.

Клиентов было не меряно не считано. Он  стал сдвигать несколько столов, чтобы провести со мной тренинг. Был час пик. Но уж крепко ему не терпелось.

В этот момент ко мне подошла Джессика и показала лист бумаги, где большими буквами она вывела слова “Now the training session ends” (Сейчас тренировка закончится).  В свое время я пожалел ее, а сейчас, как говорят, долг платежем красен.

Она пошла к менеджеру и рассказала про планируемый тренинг, да  еще в час пик. Через пять минут пришел Шейн и все отменил. Я понял, что качество моей работы его устраивает.

ТЕСЕН МИР

Любишь ты смеяться звонко,
Очень радостно с тобой,
Ты чудесная сестрёнка,
Будь всегда-всегда такой!

Однажды мое внимание привлекла молодая красивая пара. Они говорили на каком-то мне абсолютно непонятном языке. Когда на стол поставил все и создал праздничную обстановку, то спросил:

–  На каком языке вы говорите?

– Мы из Израиля. Наш родной язык – иврит.

Разговорились. Я рассказал, что моя сестра Гала со своей семьей недавно совершила перелет Ташкент – Москва – Тель–Авив.

– В каком городе живет семья сестры?

– В Хайфе.

–  Это наш город.

– Как тесен мир, – сказал я. – В таком случае, можно через вас передать ей  небольшой  подарок?

– Почему нет? Только дайте точный адрес.

ПЛАТИТЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО?

Официантка Келли, заплаканная, подбежала к менеджеру.

– Успокойся, что случилось? – спросил он.

– Мужчина пообедал. Я принесла ему счет. Если бы видели, как он спокойно запихал  его в карман и заявил мне, что платить не собирается.

Шейн быстрым шагом подошел к столику.

– Сэр, в чем дело? Вы должны заплатить.

Молча он выслушал. Встал и спокойно через весь ресторан пошел к выходу.

Я удивленно смотрю. Никто его не останавливает. Выходит, направляется на парковку к своей автомашине. Менеджер идет за ним. Записывает номер машины. Мне все это совершенно не понятно. Пообедал – заплати. Отказывается? Надо заставить. Не выпускать из ресторана. Вызвать, в конце концов, полицию.

Но тут закон-хозяин. Человека трогать руками нельзя. Что бы ни случилось. Шейн вернулся и набрал номер полиции.

– Не захочет неприятностей – придет и заплатит, – сказал он.

Говорят, что любопытство не порок, а большое … Поэтому я не стал интересоваться, чем закончилась эта история.

Через несколько дней Келли с улыбкой подошла ко мне.

– Ты знаешь конец этой истории?

Я отрицательно покачал головой.

–  Он пришел и рассчитался.

ВИНО ИЗ ИТАЛИИ

Хоть жизнь и без того полна,
В ней счастья – лишь процент…
Бутылку классного вина
Ты получай в презент!

Быстро летит время. Наступило Рождество. Это самый большой американский праздник. Ресторатор пригласил всех работников на праздничный вечер. Для обслуживания позвал персонал из других ресторанов. У входа торжественно вручали каждому лотерейный билет. У всех отличное настроение, улыбаются, радуются. У меня же кошки скребут на душе.

В военной школе переводчиков, где преподавала жена Юля, прошло гигантское сокращение. За бортом остались сотни инструкторов. Ей пришлось уехать в соседний город и поступить на курсы социальных работников. Жили на два дома. Мы  договорились: пока сын не закончит семестр, будем жить в Монтерее. В тот вечер он дожен был заехать за мной.

Тут начались танцы. Настроение немного поднялось. Я услышал звуки танго. В юности окончил школу бальных танцев. Пригласил Джессику. Она отлично танцевала. Вдруг я вижу, что жена ресторатора пальцем показывает на себя. Мол, пригласи на  следующий танец. Был блюз. Как она танцевала! Настоящий профессионал! Все остановились, а мы танцевали и танцевали. Сначала был фокстрот, потом – чарльстон, за ним – вальс …

Музыка прекратилась. Всех пригласили за богато накрытые столы. Был очень вкусный традиционный рождественский ужин.

Тут мне сосед по столику и говорит:

– Называют лотерейные номера. Ты проверяешь? Где твой номер?

– Он мне не нужен. Я никогда не выигрываю. Лотерея – это не охота за удачей, это охота за неудачниками.

Только я это сказал, как слышу, называют мой номер. Бац!  Первый раз в жизни! Стало любопытно: а что выиграл?

Перед моими очами оказался целый ящик итальянского вина.

     Тогда я обратился к владельцу ресторана и ко всем:

   – Скоро мне предстоит с вами попрощаться – переезд в другой город. Все вы стали  мне родными. Приняли от души в свою дружную семью, помогли встать в строй, подтянули мой английский. Разрешите мне каждому из вас вручить по бутылке этого прекрасного вина. Вот сидит мой сын Константин – студент колледжа – и  кивает головой, правильно, мол, отец, делаешь.

     Все дружно зааплодировали – и постоянно озабоченный менеджер Шейн, и элегантный шеф-повар Говард, и бармен с лирическим тенором Билл, и официанты:  доброжелательный Руди, “мафиози” Антони, невезучая Келли и мой партнер по танцам Джессика.

в ресторане “Rappas” слева направо автор этих строк, двоюродный брат Михаил, шеф-повар Говард и менеджер ресторана Шейн. (фотография 1993 года)

 
Прошло с тех пор много лет. Когда мы бываем в Монтерее, то первым дело заходим в “мой” ресторан. Но тут новые хозяева, да и не раз они менялись. Тут новые менеджеры. Новое меню. Но стоит мне закрыть на минуточку глаза, как я снова вижу все и всех в этом солнечном ресторане с приятными и милыми людьми, уж очень похожем на “Академию наук”.

Опубликовано 25.04.2017  08:41

Впервые. Белорусы узнают Израиль

В следующем 2018 году исполняется 10 лет сайту, а 19 апреля – 70 лет Независимости Израиля. В связи с этими датами в день Старого Нового года объявляю старт мероприятия. В большинстве своем оно будет для жителей Беларуси и тех, кто имеет там корни, но живет в др. странах, помимо Израиля. Об израильтянах, а также живущих в иных странах, но пожелающих принять участие, разговор отдельный, и о нем ниже.

Итак, в августе 2018, можно будет приехать на 16 дней в Израиль для поездок по стране и реального знакомства друг с другом. Это совсем не дешевое удовольствие и для многих не осуществимо. Но я хотел бы, чтоб именно те, кто не могут себе этого позволить, оказались здесь. Да и кто иногда могли бы – тоже приехали, потратив значительно меньше того, во что обойдется поездка. И чтоб таких было не несколько десятков, а значительно больше, например, чел. 100.

Это не просто туристическая поездка группы совершенно незнакомых людей, а тех, кто объединены общими интересами сейчас и будут делать немало в будущем по сохранению памяти, восстановлению того, что еще окончательно не исчезло, и воспрепятствованию нынешнему бредовому чиновничьему произволу, что привлечет в Беларусь туристов, а не будет отталкивать.

Что для этого надо сделать?

В течение нынешнего года необходимо создать фонд. Каждый должен не только читать материалы сайта, но и, непременно, лайкать понравившиеся, оставлять комменты и обязательно распространять, и не только в фейсбуке. Привлекать компании, будь-то белорусские, израильские, или еще какие-то, которые могли бы заинтересоваться и стать спонсорами. Желающие приехать должны быть заинтересованы, чтоб как можно больше их знакомых узнали о сайте и внесли свой вклад в создание фонда, необходимого для финансирования всего мероприятия, различных организационных расходов, а также серьезного развития и продвижения сайта, да и не только.

Каждое пожертвование должно быть отправлено с указанием для кого (Ф.И. конкретного человека) и, естественно, от кого и где проживает, а также, желательно, указать возраст отправителя, предварительно написав на amigosh4@gmail.com и обсудив, как лучше осуществить перевод. Те, кто привлекут серьезных спонсоров, получат дополнительные места. Примерная минимальная стоимость участия одного чел. – 1500 долл. Несомненно, сумма немалая, но если на этот раз приедут одни, которым помогли осуществить мечту, то в следующий раз окажутся те, кто жертвовал, а потому интерес в успехе должен быть у очень многих. Наиболее активные авторы сайта получат персональные приглашения.

Предстоит провести большую подготовительную работу, для чего необходимы, по меньшей мере, 5 серьезных людей, живущих в Израиле, и несколько на высоком уровне знающих иврит и англ., при этом хорошо бы, чтоб и белорусский. Каждый из них в дальнейшем будет участником всех поездок по стране, встреч и т.д., естественно, бесплатно, а кто-то получит и не одно место, исходя из личного вклада. Необходимо будет также привлечь группу волонтеров из учащихся старших классов и студентов, в том числе живущих в Беларуси.

Еще в процессе подготовки мероприятие может стать хорошей рекламой для различных белорусских, да и израильских компаний. После же его окончания, когда о нем появятся материалы в различных белорусских и израильских СМИ, оно даст серьезный толчок сближению простых людей наших стран, сохранению исторической памяти и организации самых различных совместных мероприятий, как в Израиле, так и Беларуси. Итак, попадут только активные, а таких, не сомневаюсь, окажется много.

Ежели чел. живет в Америке, Канаде, Австралии, Германии и т.д., то за исключением билетов, все экскурсии, проживание в отеле и т.д. будут по особо льготным ценам. 

Что касается израильтян, то и для них возможны бесплатные экскурсии по стране вместе с приехавшими, но для этого надо будет проявить не меньшую активность, что поможет оказаться в Израиле и их добрым друзьям и знакомым, как живущим в Беларуси, так и др. странах.

С помощью волонтеров мы найдем как иврито-англоговорящие, так и русско-белорусские семьи, которые в один из дней пригласят к себе каждого из приехавших. 

Незадолго до отъезда, скорее всего в субботу, в лесу Бен-Шемен, недалеко от Тель-Авива, будет проведена встреча-пикник, на которую смогут приехать и многие израильтяне. В заключение там же в амфитеатре состоится концерт.

Думаю, что среди приехавших окажутся и некоторые белорусские музгруппы, хотя могут быть и живущие в др. странах, но имеющие в своем репертуаре песни на белорусском, идиш, иврите, украинском, англ. Будут также привлечены израильские музыканты с белорусскими корнями. 

Если же будут желающие присоединиться к участникам, оплатив полностью поездку, то отказа не будет.

Обсуждения вопросов подготовки и проведения будут исключительно в израильско-белорусской группе в фейсбуке, потому в нее приглашаются все, кого еще в ней нет, и кто будет делать всё необходимое, о чем говорилось выше. Не сомневаюсь, что при всей необычности задумки, она будет осуществлена.

Но поскольку работы достаточно много, то надо начинать без раскачки и долгого раздумывания. 

Я нисколько не сомневаюсь, что все получится, по ряду причин:

  1. Старт дан в День моего рождения и Старого Нового года, а доброжелательность и уважение огромного количества людей особо почувствовал именно в этом году.
  2. Никогда не привык отступать, такой уж характер.
  3. Никто не может сказать, что в жизни кого-то подвел, не сделал обещанного, как бы тяжело ни было.
  4. Никто подобного не делал, вряд ли у кого-то даже зарождалась мысль, что еще больше заставит добиться результата.
  5. Успех мероприятия как раз в интересах очень многих, не говоря о том, что каждый из нас будет способствовать улучшению отношений между простыми людьми, независимо от национальности, живущими как в одной стране, так и в разных, Особенно это важно в нынешнее неспокойное время, при тех правителях, которые десятилетиями упорно цепляются за власть и считают себя незаменимыми.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Просьба присылать для размещения на сайте отдельные интересные снимки, а еще лучше вместе с  рассказами о поездках по стране. 

Опубликовано 13.01.2017  16:56

Обновлено 1.09.2017 09.59

Музей йеким в Израиле / מוזיאון יקים בישראל

dona_anna (dona_anna) wrote,

Музей немецкоговорящего еврейства – Центр наследия йеким в парке Тефен


Три экспоната этого музея были для меня наиболее знаковыми. Это первый. Я не знаю, когда эти часы были изготовлены, но для меня это как бы символ йеким, котрые считали, а некоторые и до сих пор считают, себя немцами моисеева вероисповедания…Написано для all_israel, но вдруг кто там не подписан.

Свой рассказ об этом музее я посвящаю ныне покойной Маргалит (Маргот) Блох, выжившей в Катастрофе, настоящей йекит и просто хорошему человеку.


А это символ целого поколения йеким, погибших в лагерях… Вот так в рамочке, на стенке, это особенно как-то остро воспринимается….


Это платок, на котором изображена молитва в Йом-Кипур в германской армии во время Первой мировой войны… Много евреев служили в той армии и они были героями Первой мировой, и поэтому еще больнее для них было отношение нацистской Германии к евреям. 100.000 евреев участвовали в Первой мировой… 12.000 погибло.

Между этой картиной и предыдущей прошло каких-то 15-20 лет. За эти годы евреи прошли путь от героев войны до дыма из труб концлагерей. За каких-то 15-20 лет.
И особенно трагично то, что евреи в Германии после Первой мировой чувствовали себя на родине и в 30 годы, когда еще можно было уехать, многие не хотели, не верили, что немцы могут сделать такое по отношению к ним. За это они заплатили своими жизнями. Практически все евреи, уехавшие из Германии перед Второй мировой, были беженцами. У них не было мотивации, они просто спасали свою жизнь. В Эрец-Исраэль они чувствовали себя не слишком комфортно из-за разницы в культуре, в уровне жизни… Они-то приехали в полудикую страну из одной из культурнейших европейских стран. И принять и понять, что их не хотели в Европе, они не могли. Хотя как Катастрофа не помогла им изменить мнение, я не могу понять.
От живых йеким, проживших в Израиле по 60-70 лет я слышала несколько пренебрежительное: “Эти израильтяне” при виде разболтанности, необязательности, крикливости… Хотя они были безусловными патриотами Израиля…

Йеким (יקה) – так называли в Эрец-Исраэль выходцев из Германии. Видимо происходит от слова Jeck или Jecke на идыше, которое значит сумашедший, странный. Есть версия также, что это сокрашение фразы יהודי קשה הבנה – еврей, который плохо понимает.

В этом музее нет экстрординарных экспонатов – здесь только то, что йеким удалось вывезти с собой из Германии и рассказ о выдающихся представителях этой, когда-то очень процветавшей общины. Они были интегральной частью германского общества на протяжении веков, но несмотря на поражение в правах и всякие унизительные законы, сопровождавшие евреев в течение германской истории, евреи были очень лояльны к Германии.

В музее довольно подробно рассказано об истории еврейской общины Германии. Я не буду подробно рассказывать тут об истории (подробно можно почитать тут), я же немного расскажу о музее.


Стенд рассказывающий о появлении евреев на территории современной Германии вместе с римскими легионами в 4 веке нашей эры до Средних веков.


17 век в жизни еврейской общины.


О жизни евреев 19века в работах М.Д. Опенгейма.


Вот продолжение стенда с работами М.Д. Опенгейма.

Хотя многие йеким не были религиозными, тем не менее многие привезли сюда предметы религиозного обихода.


А это специальный чемодан, с вешалками для перевозки одежды.

Специальные стенды музея посвящены выдающимся деятелям науки и культуры, евреям, говорившим по-немецки.

Если вы опознаете на фотографиях кого-то, кого я не перечислю, пишите, я добавлю.


Здесь легко узнать Зигмунда Фрейда


Здесь, конечно, не возможно не узнать Альберта Эйнштейна.


Это уже почти наши современники, потомки йеким: Тедди Колек, Чич, Й.Бург и многие другие.


В музее находится большое собрание книг на немецком языке.

В отдельном помещении воссоздан барак 1935 года. В таких жили многие йеким в те годы.


Интересно, что те йеким, которым удалось вывезти багаж, привезли холодильники, что в здешнем климате вещь необходимая и мало кому доступная.

Йеким были другими, и те кто успел познакомится с поколением тех, кто родился в Германии, Австрии и еще в Австро-Венгерсокй империи, согласится со мной, что это были совершенно необыкновенные люди. Они упорно держались за свою культуру, но и стремились ее привить здесь, сначала в Эрец-Исраэль, а потом в Израиле. В музее есть целый раздел, посвященный образованию. Система школ Реали – “дело рук” йеким. Они же были первыми профессорами Хайфского Техниона.


В этом разделе стоит еще одна вещь, приехавшая в багаже. Настоящая школьная парта:), вернее детский письменный стол. Он приехал в багаже в 1935 году и служил трем поколениям семьи Брандейс.

Также в музее работает выставка, посвещенная Герману Штруку (Хаим Аарон бен Давид 1876-1944), известному живописцу и графику.

Много лет Штрук жил в Хайфе и там же находится его дом. Сейчас дом переоборудуется в музей и через какое-то время эта выставка станет экспозицией музея Штрука.


Я хочу вам показать одну картину Штрука из музея – это старый Хайфский технион. Особенно интересно, на мой взгляд, посмотреть на нее жителям Хайфы. Обратите внимание – не так давно те времена, когда вокруг этого здания практически ничего не было застроено:)

Очень советую посещать этот музей с экскурсоводом. Все-таки тяжело охватить огромный кусок истории – жизнь немецкоговорящей общины за 700-800 лет только по фотографиям. Я попала туда благодаря экскурсоводу Инне Чернявской, без нее уж точно бы никогда туда сама не доехала.
И честно говоря, я не думала, что это музей происзведет на меня такое впечатление… Может быть это еще и потому, что я знала йеким, сейчас, к сожалению, уже покойных и дружу с их более молодыми потомками. Наверно этот музей помог мне как-то больше их понять…


И закончу я свой рассказ об этом интересном музее, вот такой скульптурой, находящейся у входа в музей… Мне кажется, она тоже очень символична именно по отношению к данной общине

Опубликовано 19.12.2016 22:43