Tag Archives: Хаим Мальтинский

В. Рубинчик. Сорок первый

Нихао, а может быть, и нименхао! Континентальный Китай всё ближе к нам, ведь в Синеокой давно строится система «у нас незаменимых нет» + «не нравится – уезжай»! Да и «левосудие» всё чаще осуществляется «по-китайски», как и было предсказано: дела рассматривают, когда хотят, не утруждая себя надлежащим оповещением «нарушителя» (кейс полешучки Оксаны Добриянец).

К чему заголовок? Я, конечно, люблю вспоминать всякие «флаги на башнях», но в данном случае отсылка к знаменитой драме Бориса Лавренёва идёт на… задний план. Просто прикинул, сколько фельетончиков написал «за политику и культурку» с 1 мая с. г., и так вышло, что сорок. Не настаиваю, что підрахував точно – ну, будьте снисходительны, название как название. «Пой, даже если не знаешь слов»…

Сначала о том, что я узнал, увидел и услышал сам. 15 октября в «Шахматном дворике» имело место настоящее чудо. Во-первых, чудесно уже то, что пустынная (когда-то футбольно-баскетбольная) площадка меж домами по ул. Каховской и Осипенко вдруг ожила. Во-вторых… в наш квартал прибыли Бенька и группа «Разбітае сэрца пацана», давшие концерт под развесистым каштаном. Не первый месяц они выступают вместе…

Примерно так всё начиналось

Да, организаторы предусмотрели не только накрытую «поляну» с чайком и проч., но и скамейки

Всего лишь одна из песен. Казу наша Каштановка давно не слышала, если вообще… а в промежутке на 0:31 – 0:35 звучит и индейская флейта (пимак)!

Несколько дней спустя Бенька приземлилась и на площади Перемен – уже без сёрежек-динозавров и с другими музыкантами. Но репертуар был в основном тот же: старые добрые хиты и кое-что из написанного после 2016-го, т. е. года, когда нежданно распался мегабэнд «Серебряная свадьба».

Перед выступлением 20 октября Светлана столь же нежданно подарила мне книгу. Бывшего помощника библиотекаря удивить книгами трудновато, и тем не менее – это самое необычное издание, которое когда-либо встречал. Без года выпуска и выходных данных, без указания на автора и даже без номеров страниц! Выглядит как полуобщая тетрадь – ОК, посмотрим, что внутри.

Гм, похоже на стихи (иногда и прозу), записанные разными почерками. Как вам такое, мёртвые герои Д. Хармс и Дж. Леннон?

А если по чес(т)ноку, то в этой книге всё гениально и нобелиально. Полагаю, вышеуказанные покойнички вертятся в гробах от (белой) зависти.

https://www.youtube.com/watch?v=DT-ryjEPC_I

Не гениальное, но тоже заметное французско-белорусское произведение, исполняемое под шарманку. Минск, 20.10.2020. Слева, со странным инструментом, – Дмитрий Гаврилик, неравнодушный и к еврейской музыке

В паузе между песнями Бенька призвала писать письма (или хотя бы записки) заключённым, в частности, Степану Латыпову, жителю пл. Перемен, который с 15 сентября c. г. томится в застенках по надуманным обвинениям. Идея пришлась по душе большинству собравшихся.

Следует добавить, что мурал, который Степан защищал от «силовиков», держится уже больше недели, а табличка над ним – несколько дней. Гости – к примеру, лошицкие – оставляют на будке свои послания… Для «особо одарённых», считающих такой способ самовыражения вандализмом: будка во дворе между ул. Червякова и Сморговским трактом находится в частной собственности, и собственник не возражает.

Видимо, чиновники подустали от войны с жителями двора, ну и правильно, баю-бай.

Тем временем М-к, обозреватель «главной президентской газеты», не дремлет и уже не в первый раз играет на юдофобских стереотипах. Например, под видом высмеивания блогера Евгения Липковича – любителя высмеивать госучреждения:

Люди даже в средние века были не дурнее вас и вам подобных. Скажем, испанские короли-католики: когда их совсем уже достали подобные «законные» письма и обращения, они однажды дали однозначный ответ. Затем подобным образом отвечали французы, немцы, поляки. И только в Беларуси вы, Липкович, всю жизнь получаете иные ответы.

Ссылку не буду ставить: кому надо, те найдут это «счастье». По-моему, довольно тревожная тенденция, хотя сам Евгений, кажется, недооценивает опасность: «Это колонки всего одного автора, который имеет ярко выраженный комплекс неполноценности, пишет плохо, без огонька» (fb, 19.10.2020).

В своё время главред «СБ» Павел И. Якубович (какой бы он ни был) давал отпор последователям Владимира Бегуна и компании, судился с ними в 2000 г. и выиграл дело. Ну, если ему, с середины 2010-х – члену совета «еврейской общины», всё равно, во что превратилось «его» издание, то и мне (почти) всё равно. Хотя… даже с точки зрения фактчекинга масса вопросов к М-ку:

На минутку, интернет-издание «Белорусские новости» (naviny.media), с которым сотрудничает А. Класковский, не закрыто, а заблокировано на территории Беларуси, что не делает чести министерским цензорам; Ольга – не сестра политобозревателя, а дочь; наконец, нет в Минске улицы Рокоссовского, а есть проспект. Cтиль, конечно, тоже малость «перекипел»… впрочем, о том, что на sb.by злорадство – норма жизни, я и раньше догадывался

Мог бы чего-то пробормотать и «большой друг» еврейского народа Алесь Карлюкевич, экс-министр информации, два месяца назад возглавивший другую «главную» газету («Звязда»). Именно при его руководстве мининформом в 2016–2020 гг. поциенту втыкали вручали премию «Золотое перо»… Вот если б Якубович с Карлюкевичем осудили рассуждения М-ка, я бы поверил, что «это колонки всего одного автора», а так – извиняйте.

Кстати, публикация о «еврейском аудиогиде по Минску» со слов Дарьи Громыко не убедила в том, что на sb.by & в администрации президента «нас» уважают. Старый трюк: нагадить евреям в душу – и вроде как для равновесия опубликовать что-нибудь «яврейское». Применялся ещё в 1970-е годы, как вспоминал Владимир Мехов (1928-2017) в «Мишпохе»:

Листаю в библиотеке январский номер журнала «Неман» за 1973 год. С подборкой новых стихов Мальтинского в переводе на русский Наума Кислика и Федора Ефимова… Появление той подборки его стихов, уверен, не принесло Хаиму Израилевичу радости, только огорчило. Потому что соседствовала она на журнальных страницах со статьей Владимира Бегуна «Вторжение без оружия». Основным содержанием которой было осмысление огромной, едва ли не ведущей, вытекало из статьи, роли агентуры сионизма в осуществлении оппортунистического безобразия в Чехословакии. А заявлена в которой была тема еще охватнее: человеконенавистнической сущности сионизма вообще и – пусть не прямо, с экивоками – паразитарного, эксплуататорского самоустройства еврейства в современном человеческом общежитии…

Работали в редакции «Немана» люди, понимавшие, что творение Бегуна пахнет дурно и таким, дурно пахнущим, будет воспринято многими читателями. А не хотелось, чтобы издание приобрело, как теперь говорится, имидж жлобского… Фигурально выражаясь, Мальтинским был прикрыт Бегун. Даже перестаралась редакция: помечено было, что стихи Мальтинского переведены «с идиш».

Любопытно, что 30 лет спустя история с «Неманом» практически повторилась, только в 2003 г. прикрывали не Бегуна, а Скобелева, и не поэтом Хаимом Мальтинским, а прозаиком Михаилом Герчиком. А-яй, «никогда такого не было, и вот опять!» (С)

Вообще, для веселья наша планета по-прежнему что-то мало оборудована (как знал Маяковский!). Число политзаключённых в Беларуси перевалило за 100, и Павлу Северинцу продлили срок следствия до 20.12.2020. Т. е. выпускать в ближайшее время, похоже, не собираются, хотя после визита Лукашенко в СИЗО КГБ некоторыми наблюдателями ожидалось «потепление». Действительно, были переведены под домашний арест юристка Лилия Власова, политтехнолог Виталий Шкляров… те, кто, по мнению «органов», не представляют большой опасности. Ну, хоть единицы выходят из «казённого дома», хоть так.

Всё-таки многовато в Синеокой контрол-фриков, иначе как объяснить новые атаки на журналистов? Не вчера было замечено, что работники негосударственных СМИ (а иной раз и государственных), самим существованием нарушают покой «силовиков», а уж когда ведут съёмку… Если в начале сентября группу журналистов посадили на трое суток, то сейчас уже на 13-15. Фотограф Вадим Замировский известен далеко за пределами страны, и однажды снял даже меня (со спины :)) Ещё потерпевшие – видеооператор Всеволод Зарубин, репортёрка «Онлайнера» Дарья Спевак, журналист газеты «Белорусы и рынок» Артём Майоров, белсатовец Алесь Любенчук. Всем – лучи добра!

Ещё раньше на 15 суток упекли основателя платформы petitions.by Владимира Ковалкина (на фото). Не то чтобы я пользовался этой платформой, но в ней, безусловно, есть своя магамба. А Ковалкин – он, помимо прочего, отчасти коллега (учился в ЕГУ). Интересен его проект «Кошт урада».

Вот «Народный ультиматум», выдвинутый «национальным лидером» (не Зенон) из-за рубежа, мне не так интересен. Тем не менее воспроизведу пару листовок, замеченных сегодня во время прогулки по Каштановке на подъезде, где живёт Адам Мальдис. Разумеется, не 88-летний профессор их там повесил…

Кто читал «Вершалинский рай» Алексея Карпюка (1920–1992), тот помнит, чем кончились обещания «харизматического лидера» Альяша своим последователям, а если кто-то не читал, полюбопытствуйте. Я не утверждаю, что «тихановцы» – сектанты религиозного толка, но оснований рассчитывать на животворящую силу всеобщей забастовки 26.10.2020 сейчас не просматривается от слова «совсем». Эх, ставили бы себе реалистичные цели – добились бы куда большего.

Зато, кажись, набирает обороты культур-мультурный протест – и в жёстких формах, и в относительно мягких.

Клип «Шчучыншчына» – хороший, годный стёб. Он был бы ещё лучше, если б авторы не записали городской посёлок Желудок в разряд деревень (экс-местечко никогда не было деревней!)

У здания желудокской синагоги, март 2009 г. Фото А. Астрауха

Креатив «купаловцев» понравился тысячам и тысячам не только потому, что соединил в себе множество штампов местной поп-культуры, поощряемой «сверху». Мудро рассудил художник Сергей Гриневич: «У нас в стране семь регионов, и этот, недосягаемый, остающийся в наших мечтах, будет под номером восемь… Когда-то его называли в социальных сетях Вейшнорией. Теперь можно назвать Щучинщиной».

Да, людям – при отсутствии вменяемых стратегий, которые можно было бы применить здесь и сейчас – требуются утопии. Некоторые, послушав песню, на полном серьёзе собираются переселиться в район Гродненской области; может, и передумают, но то, что поток туристов увеличится, это как пить дать…

Рост числа посещений страницы «Щучинский район» в русскоязычной википедии. Если бы клипа не было, районным властям надо было бы изобрести его 🙂

В прошлые годы не раз рассказывал о Щучине и окрестностях (когда Щучинщина ещё не была брендом и трендом :)) Рекомендую почитать, дабы потом не разочаровываться; это здесь, здесь, здесь и немного здесь. Правда, последние 17 мес. не бывал «на районе» – возможно, там что-то переменилось к лучшему в демографическом, экономическом, культурном аспектах. Репортажик от тутбая вам в помощь.

Вольф Рубинчик, г. Минск

21.10.2020

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 21.10.2020  23:36

ЛЕОНИДУ ЗУБОРЕВУ – 75! ДО 120!

БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ ЛЕОНИДА ЗУБОРЕВА

(рассказ музыканта и общественного деятеля о себе и других, записан в 2001-2002 гг.)

Л. И. Зуборев, р. 18.11.1943, и его книги. Фото Dz2161 отсюда

Яма

Я родился в эвакуации. Родители мои – коренные минчане, и после войны мы вернулись в Минск. Жили там, где «Яма». Там, в районе улицы Ратомской, Санитарного, Зеленого переулков жили почти все вернувшиеся после войны. Помню, как вскоре после войны открывали памятник – много собралось евреев. Помню людей с талесами. Старшие братья мне рассказывали про гетто, погромы. Он мне потом много раз снился, этот памятник: стоял во сне, как белый столб. А вообще-то место гибели евреев не было огорожено. В 1950-е гг. дети играли там в футбол. До 1967 г. все было тихо. После так называемой израильской агрессии и Шестидневной войны «Яма» стала местом сбора еврейских активистов. Первое время приходили единицы, затем десятки, сотни людей. В конце концов, стали приходить десятки тысяч людей. На 9 мая от Юбилейной площади нельзя было пройти. В начале 1970-х гг. на «Яме» начали выступать полковники Давидович, Овсищер, подполковник Альшанский. Это – наша суть, наши маяки. Но они заслуживают отдельного разговора.

Однажды, это было уже в конце 1970-х гг., меня и Шмаю Горелика вызвали в приемную ЦК партии, поставили в известность, что собираются снести памятник. Они хотели прозондировать почву – как к этому отнесутся еврейские активисты. Председатель горисполкома сказал, что вопрос уже решен: «Мы всё равно снесем этот памятник». Мы ответили, что поднимем шум. Да, еще до встречи в горисполкоме нам показали проект нового памятника. Как сейчас помню, при этом присутствовали Левин и Градов. Левин нас убеждал, что необходим новый памятник. Градов молчал. Мы стояли на своем. Собрали не одну тысячу подписей, чтобы памятник на «Яме», за который его создатели пострадали от репрессий, не трогали. Потом Овсищеру передали, что Машеров сказал людям из горисполкома: «Яўрэяў не чапаць». И «Яму» временно оставили в покое.

Еврейское общество

В Минске всегда присутствовал еврейский дух. В 1950-е гг. его воплощали бывшие артисты еврейского театра Новак, Моин, Арончик, писатели Релес, Мальтинский, художник Лазарь Ран и другие. Ран был не просто художником-евреем, как, например, Данциг, а настоящим еврейским художником. В начале 1950-х гг., когда шли гонения на космополитов, когда дело врачей было в самом разгаре, он создал цикл «Минское гетто» – это был настоящий подвиг. Его работы, кстати, Дрезденская галерея приобрела, это уже кое о чем говорит. Странно, что историк Иоффе в своей книге «Страницы истории евреев Беларуси» даже не упомянул о Л. Ране.

До войны 1967 г. обстановка была тяжелой. Почти никто публично пикнуть не смел – его бы сразу КГБ взял за воротник. Но в конце 1960-х гг. евреи Минска, да и всей Беларуси, активизировались. Первые посиделки, связанные с еврейской культурой, устраивали, если я не ошибаюсь, братья Рошали. Очень много делали Илья Гольдин и его мать Бася – устраивали седеры, Бася рассказывала о еврейской кухне, о традициях. Проявил себя Марк Курлянд, выпускник музыкального училища. Все они рано уехали в Израиль. Марк, уехавший в 1971 г., даже раввином стал. Имеет пятерых детей и 33 внуков – всем нам хороший пример. Был забавный случай, когда мы провожали отъезжающих и пели на перроне «Ам Исраэль хай» – «Народ Израиля жив». Проводник не разобрал и говорит: «Евреи! Вы уезжаете – и уезжайте, но зачем петь “Хайль”?! Это вы фашистские песни поете?!». Кое-как объяснили ему разницу между «хай» и «хайль».

Но не все ведь уезжали. Мы, остававшиеся, хотели жить в Белоруссии нормальной еврейской жизнью. 15 лет добивались, чтобы нам дали возможность открыть общество, чтобы разрешили еврейскую самодеятельность. В БССР постоянно получали отказы. В 1980 г. встречались с Иваном Антоновичем, он тогда заведовал отделом культуры в ЦК белорусской компартии. Мы со Шмаей Гореликом жаловались на городские власти, не желавшие предоставить новое помещение для синагоги (она размещалась в одноэтажной халупе на ул. Цнянской). Действия властей отражали общую ситуацию, вполне антисемитскую. Помню, я еще спросил Антоновича: «Как Вы относитесь к тому, что евреи уезжают? Вы довольны или нет?» Он ответил: «Какое же государство довольно, когда его граждане уезжают», но ничем не помог. Тогда я написал письмо Андропову. И вот пригласили меня и Шмаю Горелика на прием ко второму человеку в БССР, Бровикову. Он показал мне письмо с резолюцией Андропова, примерно такой: «Секретарю ЦК КПБ. Разобраться». Ну, и начали разбираться. Меня поразила полная некомпетентность Бровикова. Он не представлял себе ни числа, ни роли евреев в жизни республики. Кое-что пообещал – и ничего не было сделано. Лишь в 1988 г. нам разрешили открыть «общество любителей еврейской культуры» – МОЛЕК, ставший позже МОЕКом имени Изи Харика.

Блуждающие звезды

В школе меня привлекали физика, химия, но музыка – это моя страсть. Я окончил музучилище, затем – институт иностранных языков в Минске. Преподавал в ПТУ. Играл на домре, фортепиано, аккордеоне, мандолине. В начале 1970-х гг., когда пробуждался интерес к еврейской культуре, как-то сама собой возникла и еврейская самодеятельность. Я возглавил ансамбль «Блуждающие звезды», или, по-белорусски, «Блукаючыя зоркі». Сначала мы играли в узком кругу отъезжающих, потом нас стали приглашать на еврейские свадьбы. Свадьба была редкой возможностью услышать еврейскую мелодию.

Я так думаю, что за 15 лет мы обслужили свадеб триста. Иногда ездили в Бобруйск, Гомель. Но в Беларуси нам до перестройки ставили палки в колеса. Был такой ресторан «Радуга» на минской привокзальной площади. Однажды арендовали мы его, за две недели внесли аванс, приходим, а двери заперты. Якобы «санстанция» нагрянула. Утром еще ее не было, а вечером появилась!

Мне штрафы выписывали за то, что играл в синагоге на праздник Симхат-Тора. Эти штрафы платил за меня Шмая Горелик, светлая ему память (он умер в 1987 г.). Он помогал нам как мог, находил редкие тексты песен на идише и иврите. А вот в Прибалтике с еврейской самодеятельностью было проще. Она существовала легально, при домах культуры. Мы выступали в Вильнюсе, Каунасе – даже афишки сохранились. Это был, пожалуй, год 1979-й. Тогда в Вильнюсе на концерт пару тысяч человек собралось. А на наш подпольный концерт в минском кафе «Отдых» в 1980-м или 1981 году – человек 150.

Наум Баран, председатель минской иудейской религиозной общины: «Шмая Горелик? О, это был человек, преданный своему народу и своей религии. Очень беспокоился, когда в синагоге не было миньяна. Возлагал венки на Яму, даже во времена, когда это запрещалось. Однажды зашёл в синагогу еврей то ли из Климовичей, то ли из Калинковичей. Он только вышел из мест лишения свободы и не имел денег на билет домой. Тогдашний председатель общины поскупился, не дал денег, а Горелик, который был казначеем, достал пачку и отсчитал тому бедняге, сколько надо было.

Очень жаль, что могила Горелика заброшена. Он похоронен где-то на Северном кладбище. Дочь его уехала в Израиль, и позаботиться о месте захоронения некому» (записано весной 2002 г.).

* * *

Блуждающие звезды (продолжение)

В первый состав «Блуждающих звезд» вот кто входил: Леонид Школьник (солист, гитара), Савелий Пищик (гитара), Семен Фельдман (бас-гитара), Савелий Матюков (скрипка), Леонид Зуборев (орган), Боря Бейлин (ведущий гитарист). Потом подключились Фима Шимельфарб (барабан, конферанс), отличные скрипачи Аркадий Спектор и Леонид Рацимар. Солировала одно время Бэла Райкина. Горжусь, что с нами выступал бывший артист Московского еврейского театра Саша Соркин. Пел в «Блуждающих звездах» Ривкин из Кобрина. Он то с нами пел, то сам по себе. Прошу прощения, если кого-нибудь забыл. Теперь наши «звезды» разъехались – кто-то в Америке, кто-то в Израиле. Анатолий Лайхтман, например, давно живет в Израиле, имеет свой оркестр.

Л. Зуборев сидит внизу третий слева. Здесь и далее – фото из самодельного сборника «На еврейской свадьбе», о котором речь ниже

* * *

Конечно, высокого художественного уровня у нас не было. И все же в то время, 1970–1980-е гг., мы заполняли в Минске очень важную нишу. Народ изголодался по еврейской музыке. А мы исполняли и «А идише маме», и «Бубличкес», и «Хаву нагилу», и многие другие песни на идиш и иврите. Кое-что я помнил с детства. Из Израиля нам присылали записи на иврите. Очень помогал Шмая Горелик – он был у нас консультантом, художественным руководителем в своем роде. Помнится, сожалел, что цимбалистов у нас не было, ведь цимбалы, по его словам – «еврейский музыкальный инструмент»!

Первый легальный концерт в БССР мы дали уже в разгар перестройки, когда возник МОЛЕК – в начале 1989 г. Этот концерт прошел с большим успехом в Доме литератора. Его помог организовать председатель правления МОЛЕКа Данциг. Он хорошо тогда себя проявил. Но вскоре мне стало не до МОЛЕКа и не до концертов. В конце того же года я уехал в Америку. Надо было содержать семью – у меня трое детей. Брался за любую работу. Теперь живу в Нью-Йорке, работаю аудитором.

Кто как себя вел

Среди ученых-евреев активистов еврейского движения было мало. Вот Арон Скир, преподаватель из института иностранных языков, приходил в синагогу и на «Яму», даже когда было опасно. А со специалистом по истории Древней Иудеи, профессором Гилером Лифшицем получилась такая история. В первой половине 1970-х гг. его пригласили в ЦК партии. Он преподавал в Белорусском госуниверситете, знал в лицо всю партийную верхушку, когда-то учил их. Предложили ему выступить по белорусскому телевидению, «компетентно» рассказать, что такое сионизм. Ну, он и постарался: осудил «агрессию еврейской буржуазии против свободолюбивых арабских народов» и т.д. Через пару месяцев встретил меня. Его интересовало, что думают о его выступлении полковники Давидович, Овсищер, подполковник Альшанский. Я ему честно сказал: «считают Вас двурушником, предателем» (а до того мы очень уважали Лифшица). Он стал оправдываться: мол, «если бы я не выступил, я бы уже профессором в БГУ не работал…»

Я с властями особенно не конфликтовал, а вот полковники встали поперек горла и ЦК, и КГБ, и иным советским конторам. И вот в 1979 г. в «Советской Белоруссии» появляется статья инженера И. Его КГБ, по всей видимости, завербовал и подослал к Овсищеру. Этот И. вылил на Льва Петровича поток грязи – предатель, лицемер… Мне в этой статье тоже досталось: «матерый спекулянт». Потом бедняга И. не мог в глаза людям смотреть и вскоре со стыда повесился.

Вообще же, идеологический отдел ЦК и отдел по борьбе с идеологическими диверсиями КГБ всегда искали к чему придраться. В начале 1980-х гг. я составил сборник «На еврейской свадьбе». В него вошли песни из репертуара «Блуждающих звезд», не только еврейские, но и белорусские, украинские, русские, польские – те, что обычно поются на свадьбах. Размножил этот сборник на ротапринте в ста экземплярах, и он моментально разошелся. А потом вдруг в «Вечернем Минске» про меня появляется фельетон: «Шабашник от музыки». И автор Лемешонок шьет мне антисоветчину, а мой сборник называет «пособием для шабашников», «грязной антихудожественной подделкой». Сейчас вспомнить смешно, а тогда исполнение еврейской музыки и частушек вроде «Эх огурчики мои, помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике» и впрямь было крамолой. Правда, времена уже были не те – 1984 год. Меня не посадили, только уволили с работы в ПТУ. Год потом через суд восстанавливался.

А еще был такой случай. К 40-летию Победы, в 1985 г., я размножил свой перевод незаконченной малоизвестной баллады Янки Купалы «Девять осиновых кольев» (1942 г.). Там речь идет о евреях. Фашисты хотят, чтобы белорусы евреев закопали живьем, а белорусы «стоят и ни с места». Тогда немцы убивают и евреев, и белорусов. И вот 9 мая я на «Яме» раздавал листки. Меня задержала милиция, но к вечеру выпустили. А потом вызывает меня прокурор по заявлению племянницы Купалы – она работала директором музея его имени. Якобы я нарушил авторские права, переведя поэму на русский язык с белорусского без спроса наследников. Вероятно, КГБ подсказал ей написать заявление. Его мне показал прокурор Центрального района в Минске. Сказал, что отправил запрос в Институт права и оттуда пришел ответ: срок авторских прав давно истек. Симпатичный мужик был этот прокурор, белорус. Я, между прочим, показал ему письмо народного поэта Беларуси Максима Танка, одобрившего мой перевод.

Осенью 1988 г. в Доме политпросвещения состоялся первый публичный диспут сторонников и противников демократических сил в Минске. Я тогда выступил и, вместе с другими, поддержал зарождавшийся Белорусский народный фронт. Вскоре про нас, сторонников возрождения белорусской культуры, появилась ругательная статья «Пена на волне перестройки» – в том же «Вечернем Минске». И написал ее еврей Владимир Левин, корреспондент Белорусского телеграфного агенства, усиленно лизавший ж… заведующему отделом пропаганды ЦК Савелию Павлову. Этот Левин взял печально знаменитое интервью у другого Левина, Леонида, после того, как тот съездил в Израиль. В этом интервью утверждалось, например, что киббуцы – замаскированное рабство. А в начале 1990-х гг. В. Левин эмигрировал в Америку и неплохо там устроился (умер в 2016 г. – belisrael). Получил статус беженца как «пострадавший» от советской власти. И кому, скажите мне, сейчас интересно, что было в прошлом – пусть даже недавнем?

Лев Маевский, музыкант, преподаватель: «Сборником «На еврейской свадьбе» пользовались очень многие, а теперь он – реликвия. Музыканты его шутливо назвали «талмуд». Хорошо было бы его издать официально, ну, может, убрав кое-что. В Беларуси Зуборев совершил одну из первых попыток систематизировать еврейские мелодии. Я и сейчас многие вещи исполняю именно с его сборника. Вообще, Леонид – человек чрезвычайно талантливый. Всегда уважительно относился к еврейской культуре, собирал еврейские пластинки, ноты редкие. В 1970-е годы он где-то приобрёл дореволюционную Еврейскую энциклопедию”, слушал израильское радио, черпал из него свой репертуар».

Записал Вольф Рубинчик

Было опубликовано (с частичным переводом на белорусский) в минской газете «Анахну кан», №№ 5-6, 2002 – см. здесь и здесь.

Страничка Л. Зуборева на сайте Союза белорусских писателей.

Публикации Леонида на belisrael.info:

«“Еврей” или “жид”? Купала или тутэйшыя?»

«Маргаритки, Золотой Иерусалим, Прекрасная Америка»

Опубликовано 25.11.2018  19:55

От редакции belisrael. Напоминаю о важности поддержки сайта. Это необходимо не только для оплаты расходов по его содержанию и развитию, но и даст возможность достойно поощрять тех, кто давно проявил себя, тратит немало времени на подготовку интересных публикаций, а также привлечь новых авторов. Еще одним из пунктов является помощь в издании ряда книг.

Рыгор Бородулин о тёзке Берёзкине

На полях вечности

Он любил жизнь отчаянно, до самозабвения. Любил, словно нагоняя время, отнятое у него войной и суровыми дорогами судьбы. Любил, словно чувствуя, что путь к родному порогу не бесконечен. Любил жизнь и за тех друзей и товарищей своих, которым не выпало вернуться домой.

Он был остроумен и неповторим и в весёлом застолье, и на официальном заседании, и в своих статьях, выступлениях, репликах и замечаниях.

Он обладал почти забытым в нашем литературном кругу умением радоваться удаче коллеги, сподвижника, превращать чужой успех в собственную радость. Одна строка, одно слово, неожиданная рифма могли распогодить настроение у него, тончайшего знатока и, я сказал бы, дегустатора поэзии. В нём органично, по законам таланта, сочетались признанный мэтр и увлечённый юноша, эрудит и острослов, исследователь и публицист.

Ему всё время не терпелось открывать… Даже газету, журнал, сборник поэзии раскрывал по-особенному нервно, по-утреннему, в ожидании счастливого открытия. И он умел открывать новые таланты, новые имена. У него была лёгкая рука для этого, а главное – душа. Умел и заново прочесть поэта, драматурга, прозаика.

Именно он открыл Алексея Пысина и читателям, и самому поэту – открыл как самобытного мастера, непохожую ни на кого личность.

Помнится, с какой нескрываемой гордостью показывал он письмо от Михаила Громыко, в котором старейшина нашей литературы благодарил критика за искренние слова, за то, что приподнял крышку над его гробом, гробом забытья и молчания.

Когда вышла посмертно книга Владимира Лисицына, рождённого в концлагере в 1944 году (Лисицын умер в 1973-м; его книга «Жураўлінае вясло» вышла в 1974 г. – В. Р.), – не дожидаясь, пока наша критика примерится к непривычной поэзии, «Литературная газета» напечатала вдохновенную и толковую статью признанного критика.

Григорий Берёзкин.

Он первым нарушил те каноны и ту традицию, по которым на критика смотрели как на человека, который недолюбливает поэзию, слабовато в ней разбирается, а поучать любит, ибо профессия требует.

Статьи Григория Берёзкина звучали как поэтические страницы, полные гнева и сочувствия, мудрости и виртуозного совершенства в каждом слове.

Столь могучей была слава критика, столь магической была мысль его, что многие поэты считали личной обидой, когда их не замечал Григорий Берёзкин, и не скрывали это чувство. А если уж сам Берёзкин сказал о тебе несколько приязненных слов, то уже и с собратом по перу можно было здороваться не первым. Конечно, такое было присуще больше молодым.

Не могу забыть, как наш любимый и не обиженный вниманием Петрусь Бровка в дни своего 70-летия [в 1975 г.] по-юношески расчувствовался и открыто радовался статье Григория Берёзкина, напечатанной о нём, Бровке, в газете «Вячэрні Мінск». А Григорий Соломонович с обычной для него иронией говорил, что после «Вячэрняга Мінска» на улице и даже в подъезде чаще здороваться стали – обрёл славу.

Он успел ещё написать статью к двухтомнику Алексея Пысина и рецензию для издательства на избранное Евдокии Лось.

В последние годы перед тяжёлой болезнью своей Григорий Берёзкин много писал, выступал – спешил высказать хоть немного заветного, выстраданного, прощался с людьми, с жизнью, которая с ним жестоко обошлась.

Навсегда останется живым для меня Григорий Соломонович. Немного заброшенная назад голова. Губы, ещё на миг сжатые после очередной сигаретной затяжки, после очередного глотка радости от найденного у кого-то слова или образа. Вот рука сделала легкое движение с непогасшей сигаретой, и с удивлённой прядью побелевшей чуприны переплетается прядь дыма. Глаза чуть прищуренные, насмешливые и растерянно-доверчивые. Сейчас он скажет что-то неожиданное, берёзкинское.

То, что успел сказать Григорий Соломонович, то, что осталось в книгах его, и живёт, и жить будет в потомках наших.

1981

Г. Берёзкин с детьми Олей и Витей. 1960-е гг.

«А писать Гриша умеет…»

– Так, значит, молодой человек, на чём мы остановились в прошлый раз? – спокойно и серьёзно спросил следователь.

А на плечах у молодого человека только что были капитанские погоны, на груди – боевые ордена высокой пробы. И присудили ещё десять лет. Причём одним из основных преступлений значился побег.

А побег был такой. Война подходила к Минску. Правительство и партаппарат убегали первыми во главе с Пономаренко. Узников минской тюрьмы вывезли в лес под Червень. Прежде чем замести следы (действовал сталинский афоризм: «Есть человека, есть проблема, нет человека, нет проблемы»), предложили уголовникам отойти в сторону. Он был политический. Не вышел. Колонну НКВДисты расстреляли из пулемётов и, чтобы не было ошибок, в довершение забросали гранатами. Когда утихли выстрелы и взрывы, молодой человек (слышал, как у него возле уха просвистели две пули) поднялся. На противоположном конце кровавого бурта увидел живого. Ошалевший, бежал к нему. Это был поляк откуда-то из-под Бреста. Поляк спросил: «Тот тэраз до немцув?» Молодой человек замотал головой: «Не могэн, естэм жыдэм». Поляк уточнил, обрезанный ли у него, молодой человек ответил, что да. Обнялись и разошлись в разные стороны.

В военкомате молодой человек сказал, что он с мест поселения. Усталый пожилой капитан осёк: «Ничего я не слышал. Забудь, что говорил мне. Вот тебе предписание, воюй!» И воевал. И довоевался (…)

Редко тому, кто впервые видел, слышал Берёзкина, могло придти в голову, что прошёл этот мастер совершенных мыслей и слов круги не дантового, а ещё более страшного, советского ада.

В конце 50-х годов добрая судьба свела меня, молодого и лопоухого поэта, с мэтром, критиком, чьему слову доверяли, и даже взгляд его уловить старались. Лично для меня улыбка Григория Соломоновича, его обращение ко мне – «Грыц» – не говоря уже о какой-нибудь похвале, значили всё. Недавно Наум Кислик вспоминал, как на свадьбе у меня мама моя пересказывала мои слова и Берёзкину, и ему: «Вот если Григорий Берёзкин скажет, что я поэт, тогда всё!» И не раз мы сходились с Наумом на том, что надо было записывать за Берёзкиным его шутки, хохмы, выдумки, хитрости.

Не хотел и никогда не говорил Григорий Соломонович обо всём чёрном и мучительном. Свою боль, свой ужас носил в себе. Мерцающими искорками шуток и острот отгонял мрак напоминаний и воспоминаний. Хотя бы таким образом убегал от тяжести, которая давила на его впечатлительную, полную детскости душу. Потому и осталось от Берёзкина много весёлого и задиристого, светлого и радостного, безобидно-хитроватого и глубоко раздумчивого.

И всплывает, выплывает, наплывает всё берёзкинское, то, что греет, радует, заставляет грустить.

Захожу в «Нёман». Григорий Соломонович просматривает редакционную почту. Развернул газету «Знамя юности». Там освещается неделя сада. На развороте шапка: «Посадишь дерево – друг вырастет». Заядлый курильщик завивает сколько-то прядей дыма за ухо и продолжает вслух: «Посадишь друга – дерево вырастет»…

В Витебске по мостовой подскакивает мотоцикл. Мотоциклиста обнимает, чтобы не упасть, дамочка. Берёзкин глянул своим по-щучьи выпуклым глазом и пояснил: «Перед употреблением взбалтывать». Как раз стояли мы недалеко от аптеки.

В издательстве «Беларусь» была пышногрудая, с особо крутыми бёдрами бухгалтерша. Метко, словно книгу, назвал её Берёзкин «метательницей бедра».

Не улыбаясь, говорил: «Захожу я в мастерскую к Азгуру, а на голове у Сократа – Киреенко».

«…Монгол женился на еврейке. Родился сын. Назвали Чингиз-хаим».

Одного поэта он прозвал Христопор Колун.

«…Романист, взяв сердце в ладонь, как гранату, закрывает глаза и бросается на дзот, а оттуда куры фур-фур-фур…»

«Некоторым критикам кажется, что поэт-трибун и спит в трибуне…»

Встречаю на радио Григория Соломоновича. Восторженный: «Читал новые стихи Игорька Шкляревского. Парень стихи из воздуха делает. Это же не послеобеденный трагик Винокуров».

Ложно-глубокомысленного критика окрестил Берёзкин вундерхундом. Это о нём рассказывал: идёт согбенный, словно пуды мудрых мыслей несёт. Берёзкин у него спрашивает, почему такой озабоченный? Отвечает, что очень волнует его судьба южновьетнамской поэзии.

Бородулин и Берёзкиндружеские шаржи Константина Куксо

Любил Берёзкин рассказ, приписанный Рыгору Нехаю. Это пародия на псевдопартизанскую героику: «Сижу в стоге сена. Вокруг немцы. Выпить хочется, а в кармане ни рубля…»

Об одной литературной даме говорил, что у неё глаза, как у надзирательницы Равенсбрюка…

О поэте, который тенью ходил за Кулешовым, – «двуспальный холодильник».

Цитировал советскую классику:

І гучна брахалі сабакі

Над нашай шчаслівай зямлёй.

Так отозвался один поэт-акын на полёт Белки и Стрелки в космос.

Хорошее настроение вызывали у мэтра и строки могилевчанина, по-землячески трогали:

Пасецца калгасны статак

Каля блакітнай ракі,

А там, у Злучаных Штатах,

Рэжуць кароў мяснікі.

Весело показывал критик, как в дождь от старого здания Союза писателей до площади Якуба Коласа провожал его Мележ с одной просьбой: «Гриша, повтори ты эту фразу обо мне, где ты подчёркиваешь моё мастерство и талант…»

Об одном поэте говорил, что он бросает лозунги: «Смерть бюрократам!», «Смерть чиновникам!». И над головой крутит красным флагом.

Остроумной выдумкой было якобы сказанное рецензентом: «Даже отмеченные незначительные недостатки Петруся Бровки являются достижениями нашей поэзии».

Часто Берёзкин «выдурнялся», строил из себя простачка. Мог с абсолютно серьёзным выражением на лице заявить: «Для меня что рубаи, что Навои – всё что-то восточное».

Шутки шутками, а поражал Григорий Берёзкин и молодых, и старых исключительным знанием мировой поэзии. Часами мог читать по памяти стихи – от белорусской, русской, украинской до античной классики. Читать так, как не могут читать ни актеры, ни поэты. А сам же был отличным поэтом. Писал на идише, по-русски, по-белорусски. Виртуозно и почтительно точно переводил поэзию. Да ничего не собрано, не сохранено.

Аркадий Кулешов хлопотал, чтобы освободить его, когда это было опасно. А некоторые уже освобождённого критика хотели освободить от хлеба насущного. Не давали работы, не печатали. Перебивался рецензиями, как чернорабочий литературы. И оставался духонесломленным.

И остались мудрые книги Григория Берёзкина.

И не грустят остроты и шутки Григория Берёзкина.

Его любили, его уважали, с ним считались творцы, и с ним хотели, но не могли рассчитаться случайные люди в литературной жизни.

Вспомнился случай. Принёс Берёзкин в издательство предисловие к сборнику поэзии Хаима Мальтинского. Прискакал на костылях и Мальтинский. (Это Мальтинский донимал Берёзкина в первое время после женитьбы Григория Соломоновича одним и тем же вопросом: «Гриша, был ли ты сегодня мэлах элаин (ангелом сверху)?») Сначала вежливо поприветствовали друг друга. Слово за слово – и перешли на идиш. Спор набирал обороты. Поэт замахнулся на критика костылём. Берёзкин вбегает в кабинет (основная эмоциональная беседа шла на коридоре) и требует отдать ему предисловие, хочет порвать. Мне, редактору, надо завтра отдавать сборник в набор. Прячу предисловие. Берёзкин выбегает. Через некоторое время заходит уже спокойный Мальтинский. Просит дать ему почитать предисловие. Читает, светлеет не только лицом, а душой и, словно только что ничего не произошло, думает вслух:

– Что ни говори, а писать Гриша умеет…

[1993]

Перевод с белорусского В. Р. – по книге Рыгора Бородулина «Толькі б яўрэі былі!..» (Минск, 2011). С некоторыми сокращениями.

Опубликовано 18.07.2018  15:36

Илья Леонов. Страшные страницы жизни (3 – 4)

(продолжение; предыдущая часть)

  1. ДОМ НА ЮБИЛЕЙНОЙ ПЛОЩАДИ.

      Наш дом был построен моим дедушкой, отцом нашей  мамы, в конце XIX века на окраине Минска. Эта окраина города в те времена называлась Юбилейной  площадью. Место Юбилейной площади, одно из самых высоких мест Минска.  Существует несколько версий, почему площадь называют Юбилейной. Одна из них гласит следующее. Папа римский Лев XII объявил 1825 год юбилейным в честь 1500-летия Никейского (Первого Вселенского) собора, состоявшегося в 325 году.  Этот собор утвердил догмы и символы христианской веры. Католики Беларуси с размахом отпраздновали этот юбилей. В честь этой даты в 1826  был установлен памятник (фото 4) в виде  квадратной тумбы с круглой колонной, увенчанной крестом. Этот год был объявлен Ватиканом как юбилейный.   Площадь, на которой был установлен памятник, в народе стали называть Юбилейной.

Фото 4. Памятник в честь 1500-летия Никейского собора, который стоял на Юбилейной площади.

 

  В дальнейшем это название площади стало не только народным, но и официальным.

  Возле памятника со временем стали собираться торговцы  и таким образом там   образовался рынок, который тоже назывался Юбилейным.

  В конце 20-х годов прошлого века на достаточно большой части Юбилейной площади был заложен сквер. Этот памятник находился при входе в сквер со стороны Республиканской  улицы или улицы Островского. В начале пятидесятых годов прошлого столетия  этот памятник был снесен. Несмотря на то, что памятник снесли, эта площадь по сей день именуется  Юбилейной.

           Построенный деревянный сруб с четырьмя окнами, три из которых смотрели на улицу,  а четвертое во двор,  размером 6х6 м2  гордо возвышался на достаточно высоком фундаменте  (фото 5).

Вокруг дома был небольшой дворик, на территории которого  росло одно дерево липы и   несколько кустов крыжовника. Весь двор, включая дом, был огорожен высоким дощатым забором. Первоначально двор был значительно бОльшим, так как во дворе находилась кУзница, в которой  работал мамин отец. После смерти дедушки,  кУзницу отделили от двора. Рядом, на  расстоянии в один метр, стоял дом из четырех квартир.  Все четыре семьи соседнего дома и наша семья жили очень дружно, как одна большая семья. За соседним  с нашим домом,  начиналась Юбилейная площадь.

  Фото 5. Мой  дом на Юбилейной площади.  Первомайский праздник в 1950 году. К сожалению, качество фотографии не очень высокое

 

 Четная сторона улицы Республиканской (фото 6) заканчивалась нашими  двумя домами, которые стояли дуг от друга на расстоянии 75 см. Дом, рядом с которым стоит человек на фото 6, и есть наш дом.

 Фото 6. Улица Республиканская. (Фото Иванова Н.А., 1957 г).

 

 В 1962 году наши дома на Юбилейной площади снесли и через несколько лет почти на этом месте был построен кинотеатр «Беларусь». Авторы этого проекта   были не дальнозоркими, их детище  просуществовало очень короткую жизнь. Вскоре  это здание кинотеатра полностью было разрушено, и на его месте вновь построен замечательный пятизальный кинотеатр «Беларусь» (фото 7).

За свою «жизнь», порядка 75 лет, улица, на  которой был построен  и простоял дом до его сноса, меняла свое название 6 раз. Улица называлась – переулок Романовский, Старо – Романовская улица, Ново-Романовская улица, Республиканская улица. Во времена немецкой оккупации улицу переименовали и называлась  она Миттельштрассе. После освобождения города название улицы снова – Республиканская.  В настоящее время моя родная улица называется  – Романовская Слобода.

Фото 7.  Кинотеатр Беларусь на Юбилейной площади.

 

Находясь на этой улице, дом за свою более чем семидесятилетнюю жизнь пережил не только  разные названия улицы, но и много различных событий.  Это голодные 1891-1892 и 1932-1933 года, это революция 1905 года, февральская и октябрьская революции 1917 г., первая мировая и гражданская войны.   Дом с февраля по декабрь 1918 года пережил оккупацию немецкими войсками кайзера Вильгельма II, а с августа 1919 по июль 1920 годов оккупацию польскими войсками. Он гордо выстоял в сложные времена различных политических и экономических перестроек, которые  проходили в  17-30 годах прошлого века. Стены  одной из его комнат были выклеены керенками, обесценившейся денежной купюрой Временного правительства и госбанка РСФСР.  Был свидетелем сталинских репрессий.  Видел, как  забирали «врага народа» осенью 1938 года  (нашего дальнего родственника, который некоторое время жил у нас  и работал на минском радио).

Дом «видел», как дорожники укладывали трамвайные рельсы и булыжники на проезжей части Республиканской улицы. Он был «рад», как и первые пассажиры, которые проезжали мимо дома на трамвае № 2, в 1933 году.

Однако то, что натворили фашистские изверги за 1100 дней оккупации во времена Отечественной войны, он не только не «видел» и не «слышал», но ему даже и не  «снилось». Количество погибших из-за чудовищного садизма  и жестокости фашизма во многом превзошли все  вместе взятые события.

Страшная миссия досталось Юбилейной площади и нашему дому в том числе, во времена  фашистской оккупации  гитлеровцами. Юбилейная  площадь в период с 20 июля 1941 года до 21 октября 1943 года  была центром Минского гетто.

История гетто начинается  с 1084 г.  Евреи германского города Шпейера направили правящему монарху петицию, прося устроить гетто. Только в 1412 г., по ходатайству евреев, гетто были утверждены законом во всей Португалии. Возведение стен гетто в Вероне и Мантуе столетиями праздновалось во время ежегодных еврейских праздников Пурим.

   В 1555 году Папа Римский Павел IV издал специальный документ, в котором утверждалось, что евреи должны жить отдельно от христиан, в гетто.

 Когда по распоряжению Муссолини в начале 30-х годов ХХ века было уничтожено римское гетто, еврейская печать оплакивала это событие в следующих словах: «Исчез один из самых замечательных памятников еврейской жизни. Там, где лишь несколько месяцев назад бился пульс активной еврейской жизни, остались только немногие полуразрушенные здания, как последняя память об исчезнувшем гетто. Оно пало жертвой фашистской любви к красоте, и по приказу Муссолини гетто было стерто с лица земли». Так уничтожение гетто объявляется актом “фашизма”.

Нацистское гетто было предназначена не для разделения христиан и евреев, а для уничтожения евреев с лица земли как нации.

Через неделю после начала войны мимо нашего дома уже двигалась колонна железных страшилищ  с черно-белыми фашистскими крестами на бортах –  вражеские танки (фото 8).

 Они еще были в районе улицы Немига, а страшный гул и  дрожь земли хорошо ощущал наш дом.  Танки шли уверенно один за другим, как на параде,  в люках стояли довольные рожи фашистов, которые оглядывались по сторонам. Двигались они достаточно быстро, оставляя за собой изуродованную своими гусеницами проезжую часть Республиканской  улицы.

 Дом был свидетелем всех тех ужасов и зверств, которые творили гитлеровские головорезы и вампиры, а так же черные полицаи в гетто. Он может «рассказать» о тех невыносимых человеческих страданиях и шокового и обморочного состояния родителей, в присутствии которых зверствовали стаи палачей  и живодеров.  Эти  поддонки человечества брали грудных детей за ножки и с размаха ударяли их головку об угол дома и бросали безжизненное тело на землю.

  Если бы камни могли говорить, то камни, где стоял наш дом, могли рассказать очень и очень много о зверствах, бесчеловечности, и истязательствах, которые совершили фашисты всех мастей.

  Уже в самом начале войны горели дома, в том числе и наших соседей, которые много – много лет смотрели друг на друга через дорогу  (фото 8). Бывали случаи, когда фашисты загоняли людей в дом и поджигали его.

         Все бесчинства, которые творили фашисты на оккупированных территориях, постоянно подпитывались их идейными вождями. Рядом с главным фашистом Адольфом Гитлером были не менее чудовищные представители фашизма. Одним из них был жесточайший деспот и организатор массовых убийств в истории человечества Гиммлер. Его не удовлетворяли ни методы, ни средства и слишком медленные скорости и темпы уничтожения всех плененных, коммунистов, партизан, евреев и цыган.

Фото  8. 24 июля   от зажигательных бомб горели дома.    

 

Это он, Гиммлер (фото 9), после посещения Минска остался недоволен выполнением послания всем правителям оккупированных территорий. Его просто бесило от невыполнения послания – радиограмма, которая гласила: «Приказ рейхсфюрера СС всех евреев – под расстрел»

               На Нюренбергском процессе комендант концлагеря в Освенциме, Р. Хесса, которым им был он до 1 декабря 1943, показывал, что «Психопат и садист Гиммлер наверняка делал все без ведома Гитлера». По указанию Гиммлера, и  при его строгом контроле, за время пребывания Хесса в этом лагере смерти, число жертв казненных и уничтоженных в камерах и печах крематориев составляло не менее 2 500 000, кроме того не менее 500 000 погибло от голода и холода.

Фото 9. Гиммлер, второй слева, знакомится с условиями жизни лагеря       военнопленных по Лагойскому тракту в Минске.

 

Вскоре этот жрец смерти Гиммлер и назначенный Главный правитель оккупированной Белоруссии,  гауляйтер – Вильгельм Кубе выработали план и методы более быстрого уничтожения всех евреев, коммунистов и военнопленных.  Одним из таких   ускоренных методов, по их усмотрению, должен стать газовый метод уничтожения. Несмотря на то, что эти непревзойденные фашистские изверги сами не убивали и не умертвляли  людей, они  пропитаны с ног до головы кровью ни чем не повинных людей.

 Гиммлер, по  возвращению в Берлин, как обещал Кубе, тут же выслал в

  Минск несколько  машин-душегубок (Gaswagen), для ускорения и упрощения   процедуры уничтожения населения, без применения огнестрельного оружия. 4 октября 1943 года Гиммлер, выступая перед офицерами СС в Познани  в своей речи сказал: «Я  хочу с предельной откровенностью обсудить с вами один тяжелый вопрос. Я имею в виду выдворение евреев,  уничтожение еврейского народа.  «Еврейский народ будет уничтожен» – так говорит каждый член партии, – это ясно написано в нашей теории: ликвидация евреев, уничтожение их – и мы это исполним».

 

Этот  садист и изверг, Гиммлер, выступая перед начальствующим составом СС, воодушевлял своих руководителей армии карателей,  показывая хорошие  результаты своей работы  (фото 10).

Фото  10. Массовая могила, которой  гордился  изверг  и главный  палач  человечества ХХ века Гиммлер.   

 

 

              Мимо нашего дома многократно проезжала эта передвижная фабрика смерти машина-душегубка  – страшное изобретение ХХ века (фото 11). В этот фургон смерти без окон, как правило, заталкивали 60 и более человек и плотно закрывали дверь. Отъезжая с Юбилейной площади по дороге водитель переключал выход отработанного выхлопного газа во внутрь фургона.

              Все находящиеся в машине люди дыша этими выхлопными газами отравлялись и при подъезде к деревне Тростенец были мертвыми. Там  трупы сбрасывали в яму. Была специальная команда, которая снимала с трупов золотые кольца, извлекала золото из зубов   и после этого трупы сжигались. Всего в Тростенце гитлеровцами было замучено, расстреляно, сожжено военнопленных, узников концлагерей и  гетто, партизан, свыше 206 500 граждан. На месте, где изверги уничтожили огромнейшее количество людей, в настоящее время стоит  памятник (фото13).  Надпись на обелиске:

Фото 11. Страшная фашистская машина смерти – душегубка.  

 

            Дом был свидетелем организованной фашистами  «праздничной» демонстрации, по случаю 24 годовщины Октября.  Утром 7 ноября 1941 г отряды СС  вместе с    литовскими полицаями пришли  в гетто и приостановились на Юбилейной площади.  Эсесовцы и полицаи пошли по улицам Островского и Немига.  Они хватали всех, кто попадался на глаза и  гнали на Юбилейную площадь. Старых и немощных узников расстреливали на месте, где они находились.
На Юбилейной  площади всех людей, кого пригнали, построили в шеренги по 8 человек. Многим людям  дали красные флаги с советской символикой. Тем, кто стоял в первой шеренге дали в руки огромный плакат с лозунгом: «Да здравствует 24-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!». Вскоре появились люди в гражданском с кинокамерами. С разных сторон они стали снимать лживую демонстрацию. Несчастным демонстрантам  было приказано улыбаться и выглядеть счастливыми. Эту  «демонстрацию» погнали  на улицу Опанского. Там всех «демонстрантов»  погрузли в черные машины и их жизненный путь закончился на Тучинке. Там заранее были приготовлены ямы. Людей подгоняли к краю выкопанных ям и тут же стреляли по ним.  Убитые,  раненые падали в ямы. Некоторые живыми сами бросались в яму. Вечером и ночью некоторые, оставшиеся живыми взрослые и дети, которые могли двигаться, вылезали из ям.  Идти  можно было только в гетто, так как население города в дома не пускало, а некоторые даже выдавали евреев.
Самый массовый погром был проведен в конце июля 1942 г. Он длился четверо суток. Он начался 26 июля после того, как колонны рабочих ушли на работы. В гетто началось сплошное уничтожение оставшихся. Эти кошмары длились четверо суток. Рабочих, которых увели на работы, в эти дни не возвращали  в гетто.  Немцы и полицаи с собаками шарили везде и вся – на чердаках, подвалах, во всех закутках домов.  Людей выгоняли на улицу и  грузили в машины. Многих расстреливали на месте. Места, которые казались подозрительными, а доступ к ним был не удобен, они взрывали гранатами. Между Юбилейной площадью и Малым Тростенцом все четверо суток днем и ночью курсировали около 30 бортовых автомашин и 4 душегубки, делая ежесуточно по 5-6 рейсов. В этом погроме погибло более 20000 человек.

   Вот что рассказал один из латышских полицаев на допросе *:  «26 или 27 июля 1942 года в 4 часа утра мы на автомашинах приехали в минское гетто, расположенное в черте города.

    Помимо нашей роты, возглавляемой лейтенантом Озолсом, туда же прибыла рота СД лейтенанта Скамбергса и человек 50 немцев – сотрудников  С Д.  26-27 июля 1942 года я принимал участие в истреблении граждан, содержавшихся в Минском гетто. Мы сгоняли партиями людей, вталкивали в газовые автомобили-душегубки, число которых было примерно 5. Я лично участвовал в выдворении людей из домов, а также вталкивал евреев в душегубки. Газовые автомобили беспрерывно уходили после погрузки в лес и возвращались обратно за новыми партиями. В этот день операция производилась до захода солнца, и было умерщвлено приблизительно 10 тысяч советских граждан.

        Внутри гетто творилась ужасная картина, евреев стреляли ради забавы, грабили. Был случай, когда группа немцев привязали одному еврею на спину гранату, затем сами отбежали, а еврея разорвало».

Мимо дома проезжал начальник управления под кодовым названием «ИД-IV» главный палач, ответственный сотрудник за «окончательное решение еврейского вопроса» Адольф Эйхман. Это его уже не удовлетворяли и скорости уничтожения евреев в душегубках. Этот тиран и изувер, будучи в Освенциме, предложил, в целях экономии боеприпасов (патронов) и более эффективного и массового уничтожения узников создать в концлагерях газовые бани-камеры. Его прислужники тут же создали этот массовый крематорий.

На судебном процессе, который проходил в Израиле,  он говорил, что сам причастен  только в  уничтожении евреев порядка  4 000 000. Общее количество жертв, которые связаны с его именем,  этот палач не знает, но не менее  6 000 000. Гитлеровцы 2 марта1942 года, в день еврейского праздника – Пурим, устроили кровавую бойню.  Все жертвы этого погрома фашисты бросили в бывший песочный карьер, который находился  на Ратомской улице. В августе 1946 года  группа евреев-фронтовиков и партизан на свой страх и риск, несмотря на все препоны партийной и советской   власти, соорудила там, где покоятся невинные убитые родные и близкие, скромный памятник. Этот обелиск получил в народе название Минская Яма и он стал незабываемым символом человеческой боли и скорби. Сюда приходили люди, чтобы почтить память своих матерей и отцов, братьев и сестер, родных, друзей и знакомых, которые были расстреляны и замучены  фашистами.  Этот несанкционированный памятник, вызвавший сочувствие к еврейскому народу и пережившему Холокост не раз руководство коммунистов и советской власти пытались убрать. Однажды, в одном из выступлений секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Белоруссии  В. Шауро заявил: «Почему эти евреи, погибшие в годы войны, заслуживают особое к себе отношение?» Он призвал, а это для тех времен означало приказ,  «пресечь происки сионистских агентов протащить гнилые идейки буржуазного национализма».
Когда в конце сороковых годов началась кампания борьбы с “безродными космополитами”, все активисты, которые участвовали  в создании памятника, были арестованы за “выпячивание исключительности еврейского народа”, а некоторые осуждены на длительные сроки каторжных лагерей. Так, один из первых, кто в 1949 г. был арестован, Х. Мальтинский.  Мальтинский всю войну провел в действующей армии. В боях под Берлином потерял ногу. Это он, 35-летний поэт Хаим Мальтинский,  для обелиска сочинил текст на идиш.  Одним из обвинений Х.Мальтинского было то, что он, сочинив текст для минского памятника, почему-то написал о гибели пяти тысяч евреев, уничтоженных гитлеровцами в марте 1942 г., в то время, как надо было писать о пяти тысячах «советских граждан». Много позже, в 1952 г, пострадал за участие в создании Черного обелиска еще один – Мордух Спришен. Он руководил всеми работами по изготовлению и установке стелы памятника.  Ему еще приписали другой компромат. Во время обыска у него дома изъяли 20 граммофонных пластинок, которые были выпущены Апрелевской фабрикой грамзаписи, т.е. не запрещенные,  с записями еврейской музыки. А еще в актив прокурора легли агентурные данные о контактах  Спришена с послом Израиля в СССР Голдой Меир во время ее официального  пребывания в Минске – он беседовал с ней как представитель еврейской религиозной общин. Для следователя это было прямым доказательством проявления «еврейского буржуазного(?) национализма» при полном отсутствии «пролетарского самосознания». Такая запись была сделана в обвинительном заключении. По совокупности всех этих «преступлений» и был вынесен несчастному каменотесу приговор: 10 лет трудовых (а на самом деле концентрационных) лагерей с высылкой в Печерский угольный бассейн, в город Воркуту. В течение чуть более чем двух лет в Минском гетто было убито 85 тысяч минских, 10 тысяч из белорусских местечек и 35 тысяч депортированных из Европы евреев. В 2000 году на этом месте под руководством Леонида Левина была создана скульптурная композиция.  Этот  мемориальный комплекс носит общее название ЯМА  (фото 14).Мемориал представляет собой глубокую яму, на дне которой находится обелиск из черного    гранита (фото 14 а). На обелиске на русском и идиш написано: ”…Светлая память на светлые времена пяти тысячам евреев, погибших от рук лютых врагов человечества – фашистско-немецких злодеев.   2.03.1942 г…”  (смотри Приложение 1). Перед обелиском – круглая площадка из черной брусчатки. Вниз оврага ведут 17 ступеней, на которых расположена композиция ”Последний путь”, представляющая группу обреченных мучеников, спускающихся на дно (фото 14 б).

      Возле мемориала заложена Аллея Праведников народов мира (фото 14 в).  Здесь увековечены имена, которые под страхом смерти спасали людей ”не той” национальности. Элементы этого мемориального комплекса приведены  на фото 12.

      Главный правитель оккупированной  Белоруссии,  гаулейтер – Кубе часто приказывал  собирать всех   жителей гетто на Юбилейной площади и устраивал их перекличку.  Наш дом «видел» эти собрания  и «слышал» те угрозы, которые сыпались на головы пришедших на площадь. Основной угрозой извергов, садистов и палачей, проводящих переклички, было – расстрел.  Собравшимся  на этих сборищах, постоянно напоминали их обязанности и за невыполнение грозили расстрелами.   Расстрелу подвергались узники гетто за любые   непослушания режиму, за связи с партизанами, за нахождение без желтых лат на спине с указанием, где живешь, за попытки покинуть гетто.

Фото 12. Мемориальный комплекс Яма (перекресток улиц  Заславской  и  Мельникайте).

 

 Евреям запрещалось ходить по центральным улицам и по тротуарам, а только по мостовой.   При встрече с немцем, еврей был обязан ещё за 15 метров снять перед фашистом головной убор. Расстрелу подлежали также узники, которые не сообщили властям, что их  соседи покинули гетто и, соответственно, не присутствовали на перекличке.

 На «глазах» у дома изверги человечества осуществляли  публичные казни через повешения на Юбилейной площади. Эти  показательные экзекуции преследовали цель на полное повиновение фашистам, в противном случае, не послушных, ожидает такой  же исход.

 Дом видел, как,  после мартовского погрома 1942 года, замученные  люди тащили коляски, на которых лежали трупы убитых, замученных и умерших от голода людей. Они тащили эти трупы на улицу Сухую, которая упиралась в еврейское кладбище.

  Дом «слышал» громкий лай  собак, которых натравливали фашистские изверги  на узников гетто,  и видел их окровавленные пасти, после этих неравных поединков.

   Мимо нашего дома проходили и проезжали не только гитлеровские убийцы и  садисты, но и не менее жестокие палачи и каратели из числа предателей белорусского, украинского, латышского и литовского народа. Среди полицаев были отпрыски и    изменники из числа евреев. От рук этих полицаев просто так, без суда и следствия погибли тысячи ничем не повинных мирных жителей города. Такое зверство, которое творили эти нелюди,  миру не приходилось видеть.

 Руки у этих довольных полицаев  по самые плечи в крови (фото 13). Они доносили немецким фашистам,  где находятся партизаны и подпольщики, а во многих случаях сами  расправлялись с ними, убивая на месте.  Это они оставались вот такими радостными и довольными после успешных выполнений карательных операций.

  Фото  13.  Полицаи, предатели советского народа.  

 

                         

Однажды по брусчатой дороге мимо дома полицаи гнали колону узников гетто на работу. Один из обессиленных узников споткнулся о камень и упал. Как только колона минула упавшего, один из полицейских, который шел за колонной,  из пистолета застрелил упавшего, и, как ни в чем не бывало, пошел за колонной. Убитого убрали только ночью.

Наш дом видел и издевательства в виде забав со стороны полицаев. Житель одного из соседних домов пошел за водой к колонке. Ближайшая действующая водяная колонка была на противоположной стороне  нашей улицы на углу с  Сухой улицей. Идя за водой, он прошел мимо группы полицаев. Набрав ведро воды, он возле полицаев начал переходить улицу.  Один из полицаев решил показать свое стрелковое мастерство своим коллегам карателям. Он выстрелил из пистолета в ведро. Полицаи все громко заржали. Бедный человек, услышав выстрел и почувствовав поток воды из ведра, обернулся и только посмотрел на эти довольные морды. С ожиданием худшего, он стал дальше переходить улицу. Домой он принес ведро с пробитой дыркой, оставшуюся часть воды и пистолетную пулю.

 За время оккупации Минска, в нашем доме жило более 40 человек. Только в гетто после каждого очередного погрома заселялись новые жильцы. Один из бывших узников гетто, будучи мальчиком в возрасте 8 лет, жил в нашем доме вместе с  бабушкой, дедушкой, мамой и тремя старшими сестрами.  В один из погромов летом 1942 года, когда каратели ходили по домам и всех выгоняли, он спрятался под печкой, которая была в нашей кухне. По счастливой случайности каратели не посмотрели в пространство под печкой, что спасло мальчика от смерти.  Только ночью он выбрался из-под печи. Дворами этот восьмилетний мальчик добрался до своего дяди, который жил на Хлебной улице. Через некоторое время Максимка, так звали этого  мальчика,  вместе со своим дядей сбежали из гетто в лес. Трое суток бродили они по лесу. На  четвертые сутки они набрели на партизанский отряд, который их нехотя, но принял в свои ряды. После окончания войны  Максим приходил к нам в дом и рассказал этот эпизод. К сожалению, после продолжительной болезни,  он рано, в 32 года,  ушел из жизни.

Наш дом был свидетелем всех погромов, которые фашисты  проводили  7- 8 ноября 1941 года (убиты 18 000), 20 ноября 1941 года (15 000), 2 марта 1942 года (8 000), 28 июля 1942 года (25 000), и слышал о погроме 21 октября 1943 года (22 000 евреев, привезённых на смерть в Минск из Европы).

  Дом был переполнен «гневом» и страшным «желанием» мести за все кровавые кошмары, которые он «видел» и  «слышал» во времена фашистской оккупации. Но, увы, он  ведь был только дом на Юбилейной….. Наш дом «слышал» и «видел»  садизм и жестокость по отношению к жителям гетто, расстрелы, крики и стоны людей, человеческую кровь. Это от таких, как эти головорезы и живодеры, и им подобные, наш дом «слышал», как один подонок  хвалился перед другими подобными, кто больше  вырвал золотых зубов и коронок у замученных и убитых узников гетто.

Избиение, голод, истязания и убийство людей были всеобщими явлениями  не только относительно узников гетто, но и во всех  других лагерях смерти.

                Как-то давно читал, не  помню ни название  рассказа, ни автора, где описывался страшный истязательный и изуверский метод  дознания, который применили нелюди  в черных мундирах. Гестаповцы где-то в Минском районе захватили в плен партизана. Этим пленным был засланный Москвой в партизаны офицер Красной армии – коммунист – еврей –  четыре  в одном.  Пожилому еврею – коммунисту – партизану – офицеру приказали снять обувь  и носки. После того, как ему связали руки, они  приказали обхватить связанными руками колени. Как только этот приказ был  выполнен, ему между сгибом колен и рук изверги вставили палку.  Пинком этот живой клубок свалили на спину. Далее, задав интересующий их вопрос  и не получив на него ответа, каждый из присутствовавших эсэсовцев, а их было человек восемь, стал прикладываться к нему кто чем: ногами, дубинкой, палкой, толстым канатом и кулаками. Несмотря на такие дикие пытки, коммунист- еврей – офицер не издал ни одного слова, и даже не стонал, а только на лбу у него через некоторое время выступил холодный пот и он потеря сознание. После того как его при помощи скипидара привели в сознание, его ноги поместили  в таз с  холодной водой, из-за его связанного состояния, самостоятельно он сделать это не мог.  Через некоторое время ноги этого несчастного бедолаги стали неопределенной формы. И тогда эти изверги задали тот же вопрос, и не получив на него никакого ответа, они  повторили свои пытки, дополнив их ударами дубинкой по ногам. Офицер  – коммунист – еврей не вымолвил ни слова и остался преданный своему народу.

 Несмотря на всякие угрозы и издевательства, расстрелы и виселицы, дом «встречался» и с людьми, истинными бесстрашными патриотами родины, которые, не глядя на постоянные угрозы, боролись с установленным режимом.  Они  организовывали побеги и выводили из гетто узников. Таких случаев спасения узников гетто было более 6000. Это они, спавшиеся узники гетто, рассказали миру о всех бесчинствах, которые  творили фашисты в годы войны.

 Если б камни могли говорить… . Вся кровь невинно погибших людей, все страдания, мучения и боль, все это впитала земля, на которой стоял не только наш дом, но  и вся земля нашей Белой Руси. Мы, живущие сегодня в новых, уютных, красивых домах всегда будем помнить весь ужас Второй Мировой войны.

 Через две недели после освобождения Минска (3 июля 1944 г) 16 июля 1944 года состоялся большой праздничный митинг  и партизанский парад с участием около 30 тысяч народных мстителей в честь освобождения Минска от немецких захватчиков.   Дом видел радостные лица участников митинга,  которые после его окончания проходили мимо дома. На лицах участников митинга  отражался удачно представленный вид фашизма на прошедшем параде.  Это был живой рогатый  козел, на голову которому  пристроили фуражку немецкого офицера, а на шею повесили трофейные фашистские награды.

Фото 14.  Элемент партизанского парада в Минске

Дом с огромной «радостью» встретил своих хозяев, которые приехали после пятилетней разлуки из далекой Сибири.

 После  «жизни» дома в таких страшных условиях войны, он имел неприглядный вид.  Оборванные обои на стенах придавали ему вид нежилого помещения. Часть дворовых пристроек и часть забора отсутствовали. Большое дерево липы, которое росло во дворе, и было его красой, было спилено. С приведения в нормальное жилое помещение началась послевоенная жизнь в родном доме на Юбилейной.

Мимо нашего дома, уже после войны, почти ежедневно  проходили колонны и  проезжали  бортовые автомобили-студебеккеры в сопровождении военной охраны с пленными немцами. Пленные немцы  работали по восстановлению разрушенного ими Минска. Так, например, ими построено здание КГБ, что на проспекте Независимости, они  восстанавливали разрушенные дома, в том числе и здание 17 школы. Эта школа была не достроена перед войной и частично недостроенная  была разрушена во время войны. Школа строилась во дворах одноэтажных домов, которые были  перед нашим  домом.  Во время  войны все эти дома были сожжены. Между школой и улицей, перед моим домом,  был пустырь, с воронками  и руинами. Ближе к школе была натянута колючая проволока, за которой работали пленные немцы. Мы  с ребятами часто у пленных немцев через колючую проволоку  выменивали за папиросы и табак губные гармошки, зажигалки, а иногда и более существенные вещи. Следует отметить и такой «маленький» факт, который  видели, мы дети войны, и конечно мой дом. В летнее время пленные немцы, которые работали в этой школе, обедали во дворе школы под навесом. Кормили их, по тем временам, очень и очень хорошо. Они иногда подкармливали и нас. Обед, как правило, состоял из 3-4 блюд – салат, суп или борщ,  каша с мясом или рыбой и кисель. И это несмотря на то, что наших пленных фашисты кормили всякой баландой, от которой многие умирали от голода. Большинство жителей города, которые работали на заводах, фабриках, на  стройках, сами не питалось так, как кормили пленных немцев,

Дом «хорошо себя чувствовал» и в послевоенные годы, когда в его пристройках нашего дома мычала корова, мэкала коза, хрюкали поросята, рано утром пел петух, а во дворе звонко периодически лаяла дворняжка.

Каждый день, начиная с 6 часов утра и до 2 часов ночи, мимо дома проезжали трамваи,   ехали на работу и с работы труженики построенных за очень короткое послевоенное время таких заводов–гигантов, как  мотоциклетного (1945 год), тракторного (1946 год), автомобильного (1947 год),  и других заводов и фабрик. Из-за проблем с городским транспортом, в пиковое время не все желающие могли втиснуться во внутрь  вагона трамвая  (фото 15).

             Дом не опустил «голову» и «пережил» денежные реформы 1947 и 1956 годов и первое послевоенное повышение цен на продукты питания в 2,5-3,5 раза, после отмены карточной системы в 1947 году.

            Во все послевоенные годы, в дни октябрьских и первомайских праздников, мимо дома проходили праздничные демонстрации. Дом был всегда аккуратен, празднично одет, покрашен забор, побелены  стены его  фундамента, он имел бравый вид, на нем всегда в дни праздников  был установлен  и развивался красный флаг, а с 1952 гола  вывешивался  белорусский флаг.  Дом,  как и все демонстранты, был «весел» и «радужный».

  Фото 15.   Первый послевоенный трамвай. Сентябрь 1945 г. (Из Книги “Мінск учора і сёння”, изд. “Минск”, 1989) 

 

Часть 4. 263 ДНЯ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ  была опубликована в августе 2017 здесь, здесь и здесь

 

Опубликовано 13.02.2018  21:39

Белорусские пути Варлама Шаламова

На фото: В. Шаламов

Виктор Жибуль, «Радыё Свабода», 18.07.2017 (перевод с белорусского редакции сайта)

По правде говоря, начались они, те пути, уже после смерти известного российского писателя. В прошлом году, например, выставка «Жить или писать. Варлам Шаламов» объехала несколько белорусских городов: Минск, Брест, Витебск, Гродно. С уверенностью, что здесь, в Беларуси, где от репрессий пострадал каждый десятый житель, его, Варлама Шаламова, поймут все. (А до сих пор выставка экспонировалась в Италии, Люксембурге, Украине, России.)

В лагере Шаламову попадались люди из самых разных уголков тогдашнего СССР, в том числе и выходцы из Беларуси. Вспомним, что его однокамерником по Бутырской тюрьме в 1937 году был Михаил Выгон, который родился в 1915-м в Горках Могилёвской губернии, но уже с 1924-го жил в Перми. Некоторые уроженцы многонациональной Беларуси становились прототипами героев писателя.

Интересно перечитать произведения Варлама Шаламова, отыскивая в них фрагментарные осколки белорусского контекста — отзвук из края, где он при жизни ни разу не был.

Так, например, сразу в нескольких рассказах («Сука Тамара», «Богданов», «Сентенция», «У стремени») присутствует кузнец Моисей Кузнецов — белорусский еврей с русской фамилией. С уважением, восхищением и сочувствием рассказывает о его жизненном пути В. Шаламов:

«Суку Тамару привел из тайги наш кузнец – Моисей Моисеевич Кузнецов. Судя по фамилии, профессия у него была родовой. Моисей Моисеевич был уроженцем Минска. Был Кузнецов сиротой, как, впрочем, можно было судить по его имени и отчеству – у евреев сына называют именем отца только и обязательно, если отец умирает до рождения сына. Работе он учился с мальчиков – у дяди, такого же кузнеца, каким был отец Моисея.

Автограф рассказа «Сука Тамара». Из фондов Российского государственного архива литературы и искусства

Жена Кузнецова была официанткой одного из минских ресторанов, была много моложе сорокалетнего мужа и в тридцать седьмом году, по совету своей задушевной подруги-буфетчицы, написала на мужа донос. Это средство в те годы было вернее всякого заговора или наговора и даже вернее какой-нибудь серной кислоты – муж, Моисей Моисеевич, немедленно исчез. Кузнец он был заводской, не простой коваль, а мастер, даже немножко поэт, работник той породы кузнецов, что могли отковать розу. Инструмент, которым он работал, был изготовлен им собственноручно. Инструмент этот – щипцы, долота, молотки, кувалды – имел несомненное изящество, что обличало любовь к своему делу и понимание мастером души своего дела. Тут дело было вовсе не в симметрии или асимметрии, а кое в чем более глубоком, более внутреннем. Каждая подкова, каждый гвоздь, откованный Моисеем Моисеевичем, были изящны, и на всякой вещи, выходившей из его рук, была эта печать мастера. Над всякой вещью он оставлял работу с сожалением: ему все казалось, что нужно ударить еще раз, сделать еще лучше, еще удобней».

Именно от Кузнецова (точнее — его прототипа) писатель услышал белорусскую фольклорную притчу, которую вставил в финал рассказа «У стремени» (1967), чтобы проиллюстрировать свои раздумья о границе человеческого терпения, свой писательский голос усилить голосом народным. Это была история о том, как «три пана – еще при Николае, конечно, – пороли три дня и три ночи без отдыха белорусского мужика-бедолагу. Мужик плакал и кричал: «А как же я не евши». «К чему эта притча? — спрашивает В. Шаламов и сам же дает понять, что вопрос был риторическим. — Да ни к чему. Притча — и всё». Вот так отразился в его творчестве миф о знаменитой белорусской толерантности.

Главный герой рассказа «Рива-Роччи» (1972) — минский инженер-строитель Михаил Новиков, больной гипертонией, которого осудили на 15 лет лагеря и отправили, как и всех, на общие работы с кайлом, лопатой и тачкой:

«Инженер Новиков был тяжелый гипертоник с постоянным высоким давлением порядка двухсот сорока в верхней цифре аппарата Рива-Роччи. Гипертоник нетранзитарного типа, Новиков жил постоянно под опасностью инсульта, апоплексического удара. Все это знали и в Минске, и в Магадане. На Колыму запрещалось возить таких больных – для этого и существовал медосмотр. Но с тысяча девятьсот тридцать седьмого года всеми медицинскими учреждениями тюрем, пересылок и лагерей – а для этапа Владивосток – Магадан этот приказ дважды подтверждали для заключенных спецлагерей, для КРТД [контрреволюционная троцкистская деятельность — В. Ж.] и вообще для контингента, которому предназначалось жить, а главное – умирать на Колыме, – все ограничения по инвалидности и по возрасту были сняты».

Упоминается в рассказе и юрист Блумштейн, тоже минчанин, с которым инженер Новиков вместе прошел и белорусскую тюрьму, и лагерь Колымы.

В рассказах «Протезы», «У стремени», «Дело Стукова» упомянут следователь, чекист с белорусской фамилией Песнякевич, мать которого до революции содержала в Минске бордель. Не удивлюсь, если самые дотошные краеведы отыщут его былое местоположение, если, конечно же, это не выдумка писателя.

Хаим Мальтинский

Интересно, что Варлам Шаламов имел творческие контакты с минским еврейским поэтом Хаимом Мальтинским. Их знакомство состоялось в 1968 году в московском издательстве «Советский писатель», с которым Шаламов время от времени сотрудничал как переводчик. Еще не видевши произведений Мальтинского, но зная о его судьбе («…еврей, да еще инвалид с военным протезом, да еще лагерник, да еще поэт, пишущий стихи»), Шаламов решил: «если хоть строчка будет в этих стихах о благодарности за судьбу и науку, хотя бы в самой завуалированной форме, я новых стихов не возьму, откажусь». Но в Мальтинском он не разочаровался:

«Привозят стихи. Я просматриваю то, что мне досталось (мы переводим пополам с Озеровым) и ничего «компрометирующего» не нахожу. И беру. Потом просмотрел дома. Это — поэт, божьей милостью поэт-самоучка, разбитый жизнью в лагере и войной. Трещина по сердцу, тревога, но ни строчки, ни звука, что было бы подлым, уклончивым. Вот такой герой. Весь тон обвинения скрытого, искренность, обида. Я обещал и ему и Регистану [поэту Гарольду Регистану, заведующему отдела поэзии народов СССР — В. Ж.] сделать все, что в моих литературных силах, чтобы эти стихи не утратили тех качеств, которые всякий стих всегда теряет при всяком, даже гениальном переводе. Сегодня он был у меня — Мальтийский Хаим Израилевич. Его мать, жену и детей немцы убили. […] Я похвалил стихи, сказал, что для меня самое главное, чтобы Вы ничего не забыли. Ни Гитлера, ни Сталина. Но и по стихам видел, что автор не забудет, не собирается забывать. Нет стихов «проходных» или фальшивых, а счастье — еврейское счастье, шутки — еврейские шутки», — делился впечатлениями Варлам Шаламов в письме к своему другу Якову Гродзенскому.

В результате В. Шаламов перевел около ста произведений известного еврейского поэта. В книгу Х. Мальтинского «Бьется сердце родника» (Москва, 1969) вошло 56 произведений в переводе В. Шаламова. Например, вот это:

* * *

Хожу я по опушкам,

Наверное, века.

Всегда наша кукушка

Поет издалека.

Кукушкина потеха,

Известно ветерку,

Что тут — вся прелесть в эхо,

А не в самом «ку-ку».

Именно как автора стихов поначалу — безусловно, еще при жизни — знали в Беларуси и самого Варлама Шаламова. Некоторые белорусы репрессированного поколения интересовались его творчеством, следили за его книгами и публикациями. Среди них — поэт и прозаик Микола Хведарович, в архивном фонде которого сохранились газетныя вырезки со статьями о творчестве разных авторов, в том числе рецензия Олега Михайлова «По самой сути бытия» на поэтическую книгу В. Шаламова «Дорога и судьба». Это 1967 год — время первых зарубежных публикаций «Колымских рассказов», которые принесли писателю всемирную известность.

Литературный сборник «Братэрства». Минск, 1992.

Интерес белорусского читателя к творчеству В. Шаламова заметно возрос в начале 1990-х гг. — после публикации его рассказов. Произведения стали более доступными, особенно книги «Воскрешение лиственницы» и «Левый берег», которые вышли в московских издательствах в 1989 году большим тиражом. В частности, этими изданиями пользовался писатель и актер Пётр Ламан, работая над переводами произведений Варлама Шаламова на белорусский язык. Рассказы «Как это началось», «Ягоды», «Май» вышли в литературном сборнике «Братэрства», который был подготовлен к печати еще в БССР в 1990-м, а увидел свет уже в 1992-м в независимой Беларуси. В альманахе, кроме В. Шаламова, напечатаны произведения иных загубленных советским режимом авторов, наследие которых тогда возвращалось в литературу: Осипа Мандельштама, Владимира Зазубрина, Василя Стуса. В 1990-х произведения Варлама Шаламова были в школьной программе в списке литературы для внеклассного чтения, но, как теперь помнится, для школьников книги читателя оказывались трудными.

Сравнивая творчество Варлама Шаламова и приобретения белорусской лагерной прозы, есть о чем задуматься. Бросается в глаза некоторое различие в литературной традиции. У Шаламова проза новеллистическая, чеховская, здесь преобладает малая форма — сжатая, ёмкая, с самодостаточной замкнутой структурой. Это простые, объективированные «страшные картинки», которые показывают человека в пограничном состоянии, на грани физического и морального выживания. У подавляющего же большинства белорусских авторов — тяга к документальному эпосу, нон-фикшну, стремление постепенно, во всех подробностях и с порой философскими, а порой гневно-осуждающими публицистическими отступлениями рассказать о пройденном жизненном пути.

Чем жа обусловлено такое различие? Общими особенностями развития белорусской и российской литератур? Или всё же тем, что писатели, которые могли бы развивать новеллистический жанр в нашей литературе, были попросту физически уничтожены — расстреляны или умерли от болезней, приобретенных в лагере? В 1954 году, когда Варлам Шаламов начал писать «Колымские рассказы», у нас уже не было ни Максима Горецкого, ни Михася Зарецкого, ни Лукаша Калюги, ни Кузьмы Чёрного… Жертвами репрессий стали, по подсчетам исследователей, более 80% белорусских литераторов (а еще часть, добавим, погибла на Второй Мировой войне), а такого разгрома любая — даже самая богатая традициями, стилями, жанрами и формами — литература не выдержит без серьёзных последствий. И не только литература, а культура и нация вообще.

Но до конца уничтожить белорусскую культуру не получилось. Что ж, не было у нас своего Шаламова — точнее, такого представителя лагерной прозы, которого называли бы «самым большим писателем ХХ века» (по словам Светланы Алексиевич). Но у нас есть такие произведения, как «В когтях ГПУ» Франтишка Алехновича, «Унжлаг» Платона Креня, «Воспоминания из жизни под советской властью и из строительства Беломорского канала» Петра Полегошко, «На крестной дороге» Авгена Калубовича, «Исповедь» Ларисы Гениюш, «Черты моего поколения» Вячеслава Шидловского, «Такие синие снега», «Зона молчания» и «С волчьим билетом» Сергея Граховского, «Через тернии и завалы» Петра Бителя, «Моя Голгофа» Ядвиги Беганской, «За колючей проволокой» Павла Прудникова, «Горькая даль» Яна Скригана, «Царь-зэк Семён Ивашкин» Василя Хомченко, «Штрихи из воспоминаний» Василя Супруна… (мы присовокупили бы и повесть Григория Кобеца «Ноев ковчег» – belisrael.info). Это свидетельства людей, которые чудом вернулись из сталинского ада, где большинство не выжило. Произведения, которые писались, думается, прежде всего для потомков. И сегодня, когда то и дело слышатся реплики в оправдание Сталина, а кое-где на улице может даже мелькнуть его портрет, такие книги и публикации выглядят хорошим противоядием.

Оригинал 

(Запрещено использование русского перевода без ссылки на belisrael.info)

Опубликовано 20.07.2017  21:47

МАЙ ДАНЦЫГ (1930–2017) / Mai Dantsig (1930-2017)

 

Фото Татьяны Матусевич, май 2015

Умер художник, чьи картины про Минск мы очень любим

Сегодня утром умер народный художник Беларуси Май Данциг, мастер, чьи произведения невозможно забыть. Ему было было 86 лет.

«Гэта адна з найярчэйшых асобаў у беларускім мастацтве апошніх пяцідзесяці гадоў. Прафесійная супольнасць ужо даўно прызнала яго класікам. Тое, што ён рабіў, тое, што рабіла гэта пакаленне, ужо ніколі не паўторыцца ні ў сваёй якасці, ні ў сваёй колькасці. Яго творчасць назаўсёды застанецца ў гісторыі нашай нацыі», — сказал TUT.BY председатель Белорусского союза художников Рыгор Ситница.

Май Вольфович родился 27 апреля 1930 года в Минске. Он до последнего преподавал в Белорусской государственной академии искусств. Звание народного получил в 1995 году, а в 2005-м был награжден орденом Франциска Скорины. Мая Данцига называли мэтром так называемого сурового стиля. Это направление в реалистической советской живописи 1960-х годов.

Его работы хранятся в фондах Национального художественного музея Беларуси, Государственной Третьяковской галерее в Москве, в Музее ВОВ в Минске, музейных коллекциях России, Голландии, Германии, Бельгии, Италии, США и других стран.

Citydog.by, 26.03.2017

Беларусь — мать партизанская. 1967

Древний и новый Минск. 1960

Мой город древний, молодой. 1972

Артыкул з «Народнай волі» (2015) да 85-годдзя М. Данцыга

Погляд на творчасць М. Данцыга кандыдата мастацтвазнаўства, пісьменніка В. Марціновіча

* * *

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

Председателю Совета Министров Республики Беларусь В. КЕБИЧУ

Министру культуры Республики Беларусь Е. ВОЙТОВИЧУ

Министру иностранных дел Республики Беларусь П. КРАВЧЕНКО

Председателю исполкома Минского городского Совета народных депутатов А. ГЕРАСИМЕНКО

С целью увековечивания памяти сотен тысяч мирных жителей, ставших жертвами гитлеровского геноцида в годы второй мировой войны, еврейская общественность республики в лице Координационного Совета – высшего органа Белорусского объединения еврейских организаций и общин – рассмотрела на своем заседании 28 июня 1993 г. вопрос о создании мемориального комплекса в г. Минске, который включал бы в себя памятные знаки, сооружения, экспозиции и музейные учреждения.

Члены Координационного Совета осознают всю ответственность, которую несет наше поколение перед потомками. Полвека миновало со времен трагедии, в которой Беларусь потеряла каждого четвертого жителя. В республике уже проведена значительная работа по созданию мемориальных сооружений.

Однако еще не все итоги этой войны подведены с должной объективностью, не по всем вопросам достигнута необходимая степень гласности, далеко не всё сделано для того, чтобы народная трагедия была осмыслена и запечатлена в памяти поколений во всей ее глубине и масштабности. В частности, это касается геноцида белорусского еврейства, потерявшего в годы войны каждого второго (на самом деле в 1941–44 гг. погибло значительно больше половины белорусских евреев – прим. belisrael.info).

Полувековое замалчивание истории уничтожения еврейского народа на оккупированной территории и его сопротивления захватчикам привело к принижению масштабов трагедии всего белорусского народа и его борьбы с фашистами. До сих пор не предана гласности в полном объеме деятельность еврейских партизанских отрядов, еврейского Сопротивления в белорусском подполье, в гетто, героизм сынов и дочерей нашего народа на фронтах Великой Отечественной. До сих пор не развенчан миф о пассивности евреев в борьбе с фашизмом. Пострадала историческая память и самого белорусского народа: среди многих сотен неевреев разных стран спасших жизнь евреям в годы оккупации и удостоенных ордена Праведника Мира (т. е. медали Праведников народов мираприм. belisrael.info) мы почти не находим имен наших земляков. А ведь белорусский народ дал немало таких героев, которые достойны называться героями человечества.

Полвека – достаточный срок для объективной оценки событий, произошедших в годы минувшей войны. Создание мемориального комплекса послужит развенчанию мифов, оставленных нам фашистской и сталинской пропагандой, станет одной из вех, позволяющей подвести черту под тоталитарным прошлым нашей страны.

Координационный Совет республиканского объединения еврейских организаций и общин принял решение о создании общественной комиссии по сооружению мемориального комплекса и утвердил председателя этой комиссии, наделив его соответствующими полномочиями. Комиссия предлагает:

  1. Территорию бывшего гетто в Минске как символ фашистского геноцида в Беларуси признать мемориальной зоной.
  2. Определить в этом районе место для установки памятника жертвам гитлеровского геноцида.
  3. В сквере между улицами Коллекторной и К. Цеткин (бывшее еврейское кладбище) разместить мемориальные знаки и сооружения:

– стелы на местах четырех братских могил;

– ворота бывшего кладбища;

– Аллею Праведников с указанием имен спасителей;

– Холм Траура с размещением на разных уровнях камней, вывезенных со всех заброшенных и ныне стихийно уничтожаемых еврейских кладбищ (возле камней будут находиться мемориальные знаки с указанием населенных пунктов и количества жертв);

– один-два кладбищенских склепа, в которых во время погрома скрывались узники гетто;

–Музей истории евреев Беларуси – в здании на ул. К. Цеткин.

  1. Одноэтажные жилые дома на углу улиц Коллекторной и Сухой передать Музею истории евреев Беларуси, воссоздав в них обстановку времен оккупации.
  2. Установить на месте бывшего детского дома гетто памятник детям, погибшим в годы второй мировой войны.
  3. Улице Коллекторной вернуть ее историческое название – Еврейская.
  4. Вдоль улицы Мельникайте установить памятные знаки и экспозиции, посвященные героям Сопротивления. Улицу Мельникайте переименовать в улицу Михеля Гебелева, выдающегося героя подполья.
  5. Братскую могилу, известную как «Яма», оставить в первозданном виде как историческую реликвию. С ней связана память не только о жертвах погрома в Минске 2 марта 1942 г. Здесь в 70-е годы в условиях жестокого преследования советскими властями с пламенными речами выступали борцы за гражданские права и национальное достоинство первые еврейские диссиденты Ефим Давидович, Лев Овсищер и другие. На обелиске выбиты слова еврейского поэта Хаима Мальтинского. Кроме того, обелиск на «Яме» – первый в СССР и единственный, сохранившийся с 40-х годов памятник жертвам геноцида, который еврейское население отстояло, не позволив властям уничтожить его.
  6. Установить на территории бывшего гетто памятные знаки: об уничтожении в нем 37 тысяч евреев Западной Европы, «ворота гетто», обе больницы гетто, «Котельную», где собиралась первая в Минске группа «Сопротивления».
  7. Переименовать Танковую улицу в улицу Праведников Мира.
  8. Установить памятные знаки и обустроить места массового уничтожения многих тысяч евреев в Дроздах, Кальварии, Тучинке, Малом Тростенце, на станции Койданово.

Важнейшее условие создания мемориального комплекса такого масштаба и значения – открытый творческий конкурс на лучший проект. Только такой проект может рассчитывать на серьезную финансовую поддержку со стороны международных организаций и религиозных общин различных конфессий и стран.

Уникальный и высокохудожественный мемориальный комплекс несомненно привлечет туристов разных стран, ибо тема покаяния человечества, допустившего уничтожение миллионов людей по этническому признаку, актуальна всегда.

Первые компоненты этого комплекса могли бы появиться уже к 3 июля 1994 г. – к 50-летию освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков. К этой же дате можно приурочить подведение итогов открытого конкурса на лучший проект мемориального комплекса в память о жертвах гитлеровского геноцида.

Май ДАНЦИГ,

Председатель общественной комиссии по созданию мемориального комплекса, член Координационного Совета Белорусского объединения еврейских организаций и общин, председатель Минского объединения еврейской культуры имени Изи Харика, заслуженный деятель искусств Республики Беларусь, профессор Академии Искусств.

(опубликовано в газете «Авив», № 6, октябрь 1993)

Поздравление от минской “независимой демократической газеты”, где М. Данциг был членом редколлегии.

МНЕНИЯ С ONLINER.BY (26.03.2017)

«Май Данциг необъятная величина, прекрасный художник, который навсегда останется в наших сердцах. Словами не выразить, какую утрату понесла белорусская культура, в которой творчество Мая Данцига составляло выразительнейший пласт», – отметил художник Антон Шаппо.

Художник Спартак Арутюнян хорошо знал Мая Данцига, дружил с ним, плотно общался. «Со смертью Мая страна потеряла много, но и я лично в его лице потерял хорошего друга, который был мне как отец. Можно много говорить о его безупречном профессионализме, но Май был не только великим художником, но и очень хорошим человеком. Да, он много сделал, его выставки можно было увидеть по всему миру, но при этом он всегда оставался очень открытым и простым. Общаясь с Маем, у него можно было научиться не только мастерству, но и тому, как правильно прожить эту жизнь», – отметил Спартак.

«От нас ушел прекрасный певец Минска, воспевавший в своих картинах город 19601970-х годов. Благодаря ему мы можем увидеть, какой была белорусская столица. Безусловно, Май большая фигура в художественной культуре. Нам будет его не хватать», – добавил художник, скульптор Александр Шаппо.

«Уже в 1970-х годах Май Данциг был абсолютно знаковой и авторитетной личностью. Своеобразных белорусских художников — раз и обчелся. Потому что большинство просто продолжают традиции. Психологическое же выражение работ Данцига имеет куда больший эмоциональный характер, у него своеобразное видение мира, да еще с резко выраженным национальным подтекстом. Май происходит из еврейской семьи, но он куда больший белорус, чем многие белорусы.

Посмотрите, что делает сегодняшняя художественная академия – она многие годы порождает маленьких абстракционистов, которых невозможно отличить друг от друга. У них нет лица, в мировом контексте они никто. Академики пишут обрывочно-сладкие непонятные работы, которые не отражают суть нашей земли, так обильно политой предательством, болью, подлостью, лагерями. А Данциг отразил все это.

Говорить о любом художнике нужно в мировом и национальном контексте. В чем его сила? Чем он отличается от других? Что он может дать нам? Чему можно у него научиться? Так вот Май Данциг в мировом контексте —это лицо. Он один намного значимее и многообразнее, чем все наши академики. У маленького, худенького, тщедушного Данцига была такая внутренняя мощь, что он смог выразить в своих работах белорусскую суть. Я уважаю и преклоняюсь перед ним, скорблю по великому художнику»,— отметил член Белорусского союза художников Владимир Шаппо.

***

Яшчэ чытайце інтэрв’ю з мастаком спецыяльнага карэспандэнта газеты “Культура” Пётры ВАСІЛЕЎСКАГА

Данцыг без эскізаў

№ 22 (1200) 30.05.2015 – 05.06.2015 г

Народны мастак Беларусі — пра радасць творчасці, нацыянальную школу, імітатараў і паслядоўнікаў ды планку, якая “істотна знізілася”

Не так даўно народнаму мастаку Беларусі Маю Данцыгу споўнілася 85 гадоў. Пра такіх, як ён, гавораць “чалавек-эпоха”. Данцыг — аўтар класічных, можна сказаць, эталонных твораў “суровага стылю”. Ягоная творчасць — наш нацыянальны брэнд. У маі журналісты рэдакцыі “К” сустрэліся з мэтрам у ягонай майстэрні.

Опубликовано 26.03.2017  15:19

 

Юбилей М. Кульбака (1966 г.)

(Перевод на русский, а также телеграммы в адрес Союза писателей БССР, 1966 г., ниже)

Шчыры сябра, самабытны пісьменнік

Да 70-годдзя з дня нараджэння М. Кульбака

З Майсеем Кульбакам я пазнаёміўся ў пачатку трыццатых гадоў, калі ў брыгадзе пісьменнікаў БелАППа разам з ім ездзіў на сустрэчы з чытачамі ў Смалявічы. Я ведаў ад Ізі Харыка, Майсея Тэйфа, Зэліка Аксельрода, што ён шчыры і добры чалавек, і ў час паездкі не толькі пераканаўся ў гэтым, але і палюбіў гэтага дасціпнага і разумнага чалавека. А пазнаёміўшыся бліжэй з яго вершамі, назаўсёды пасябраваў з яго сур’ёзным паэтычным словам…

У Смалявічах нам давялося некалькі разоў выступаць перад чытачамі. Даклады рабіў Х. Дунец, а М. Кульбак, В. Маракоў, В. Каваль і я чыталі свае творы. Кульбак чытаў вершы на яўрэйскай мове, а я, па ягонай просьбе – пераклады-падрадкоўнікі. Падрадкоўнікі – гэта, вядома, далёка не самі вершы. Але нават яны (сярод іх «Беларусь», «Зімняй ноччу ў старэнькай хаце») усхвалявалі і ўразілі мяне, паланілі паэзіяй, якая ўвабрала ў сябе і скруху чалавечай нядолі, і ўслаўленне працоўнага братэрства простых людзей.

Да гэтага часу помняцца радкі, у якіх М. Кульбак проста, звычайна, але паэтычна і горда гаворыць пра бацькаву працавітую сям’ю, у якой пачыналася яго біяграфія і брала вытокі паэтычнае слова:

І мае шаснаццаць дзядзькоў і мой бацька, –

Яўрэі звычайныя, як барозны чорнай зямлі.

Гоняць яны плыты па рэчках, цягаюць бярвенне з лесу

І кожны дзень працуюць, працуюць, як валы.

Вячэраюць яны разам, за адным сталом, з адной місы,

Потым валяцца спаць, як снапы…

Гэта быў шчыры і праўдзівы дакладны паэтычны жыццяпіс не толькі працавітай сям’і Зельманцаў (раман «Зельманцы»), але і ўсяе местачковай яўрэйскай беднаты ў дарэвалюцыйны час. Адчувалася, што М. Кульбак добра ведаў тыя калдобістыя жыццёвыя дарогі, на якіх семнаццаць братоў цяжкою працай зараблялі «кавалак сітніцы і хвост іржавага селядца», і на гэтай трывалай аснове было прасторна яго вобразнаму мысленню, якое арганічна спалучала традыцыі фальклору з лепшымі набыткамі тагачаснай паэзіі:

А дзед мой, мой дзед, ледзь залазіць на печ,

Ён старэнькі, не дачакаўся, і ля стала заснуў.

Але ногі… яны ведаюць, яны самі вядуць на печ, –

Добрыя дзедавы ногі, яны служаць яму ўжо колькі гадоў…

На дзіва натуральна паэтычная ўмоўнасць прадоўжыла тут ход думкі і настолькі пашырыла штодзённую сцэнку, што становіцца прасторна і цёпла ў душы самога чытача, і ён разам з аўтарам з любоўю і павагай глядзіць на гэтага дзеда, які, відаць, нямала нарабіўся за сваё доўгае жыццё.

У вершах М. Кульбака моцна і шчыра гучаць услаўленне чалавечай працы, якая гуртуе людзей у калектыў, надае сэнс жыццю і асаблівую каштоўнасць кавалку хлеба:

Ужо на світанні ўсе былі вясёлыя, як музыканты,

Сталі ўсе васемнаццаць з дзедам на чале.

І пайшла музыка:

Крок – паварот плячыма. Свішчуць косы і маланкамі скачуць,

За кавалак хлеба трэба пацець, сынкі, трэба працаваць…

Скінулі хлопцы кашулі, агаліўшы касматыя, як яліны, спіны…

Я часта сустракаўся з М. Кульбакам, любіў з ім гаварыць. Ён быў вясёлым чалавекам, у якім жыла, як кажуць, «смяшынка-залацінка», умеў цікава расказваць, і я не раз бачыў, як Купала, Колас і Чорны сядзелі з ім на канапе ў Доме пісьменніка і ўважліва яго слухалі. Кульбака любіла і літаратурная моладзь, якую ён заўсёды падтрымліваў і з якой ахвотна дзяліўся сваім вопытам.

М. Кульбак нямала пісаў пра родную Беларусь, любіў беларускую літаратуру і перакладаў на яўрэйскую мову творы Янкі Купалы і Якуба Коласа. Ён збіраўся перакласці «Новую зямлю»… У яго было шмат творчых задум, але ажыццявіць іх не давялося. У 1937 годзе яго таленавітая творчая праца была спынена, і неўзабаве ён трагічна загінуў.

Сёння ж зноў з намі творы таленавітага яўрэйскага паэта, драматурга і перакладчыка Майсея Саламонавіча Кульбака.

Мікола ХВЕДАРОВІЧ

(газета «Літаратура і мастацтва», 22.03.1966)

Заўвага belisrael.info: На жаль, 50 год таму ні М. Хведаровіч (які сам моцна пацярпеў за Сталіным) у сваім цікавым артыкуле, ні рэдакцыя газеты не наважыліся сказаць праўду пра тое, з якой прычыны ў 1937 г. «творчая праца М. Кульбака была спынена» і чаму «неўзабаве ён трагічна загінуў». Зараз гэта добра вядома. Наўрад ці зусім апраўданым было і атаясамліванне герояў паэмы «Беларусь» (яўрэяў з сельскай мясцовасці, якія дружна косяць сена, ядуць «з адной місы») з гараджанамі-зельманцамі, схільнымі да індывідуалізму, далёка не заўсёды згоднымі міжсобку.

* * *

Вечар памяці М. Кульбака

У клубе Саюза пісьменнікаў адбыўся вечар, прысвечаны 70-годдзю з дня нараджэння таленавітага яўрэйскага паэта Майсея Кульбака. Вечар адкрыў народны пісьменнік Беларусі Міхась Лынькоў.

З успамінамі пра паэта выступілі Мікола Хведаровіч, Заір Азгур і іншыя. Язэп Семяжон пазнаёміў прысутных са сваімі перакладамі вершаў М. Кульбака на беларускую мову. Свой верш, прысвечаны юбіляру, прачытаў Хаім Мальцінскі.

(«Літаратура і мастацтва», 25.03.1966)

Апублiкавана 26.09.2016  13:46

* * *

Искренний друг, самобытный писатель

К 70-летию со дня рождения М. Кульбака

С Моисеем Кульбаком я познакомился в начале тридцатых годов, когда в бригаде писателей БелАППа вместе с ним ездил на встречи с читателями в Смолевичи. Я знал от Изи Харика, Моисея Тейфа, Зелика Аксельрода, что он искренний и добрый, и во время поездки не только убедился в этом, но и полюбил этого остроумного, здравомыслящего человека. А познакомившись ближе с его стихами, навсегда подружился с его серьёзным поэтическим словом…

В Смолевичах нам довелось несколько раз выступать перед читателями. Доклады делал Х. Дунец, а М. Кульбак, В. Моряков, В. Коваль и я читали свои произведения. Кульбак читал стихи на еврейском языке, а я, по его просьбе – переводы-подстрочники. Подстрочники – это, конечно, далеко не сами стихи. Но даже они (среди них «Беларусь», «Зимней ночью в старенькой хате») взволновали и впечатлили меня, пленили поэзией, которая вобрала в себя и печаль людской недоли, и восславление трудового братства простых людей.

И поныне помнятся строки, в которых М. Кульбак просто, обычно, но поэтично и гордо говорит об отцовской работящей семье, где начиналась его биография, откуда проистекало поэтическое слово:

Шестнадцать дядьев и отец мой, еще не старик, –

Простые евреи, евреи простые, как скалы.

Плоты они гонят и сыростью пахнут речной.

До вечера бревна таскают в лесу спозаранку.

Все вместе свой ужин хлебают из миски одной

И валятся, точно снопы, на кровать и лежанку.

(Пер. С. Липкина)

Это было искреннее и правдивое точное поэтическое жизнеописание не только работящей семьи Зелменян (роман «Зелменяне»), но и всей местечковой еврейской бедноты дореволюционного времени. Чувствовалось, что М. Кульбак хорошо знал те ухабистые жизненные дороги, на которых семнадцать братьев тяжким трудом зарабатывали «кусок ситного хлеба и хвост ржавой селедки», и на этой прочной основе было просторно его образному мышлению, которое органично сочетало традиции фольклора с лучшими приобретениями тогдашней поэзии:

Мой дед – еле-еле на печь он влезает, мой дед,

И дремлет уже на ходу, сгорбив дряхлые плечи,

А ноги – понятливы, сами ведут его к печи,

Ах, добрые ноги, что служат ему столько лет…

(Пер. С. Липкина)

На удивление естественно поэтическая условность продолжила здесь ход мысли и настолько расширила обыденную сценку, что становится просторно и тепло в душе самого читателя, и он вместе с автором с любовью и уважением смотрит на этого деда, который, видимо, немало наработался за свою долгую жизнь.

В стихах М. Кульбака мощно и искренне звучит восславление человеческого труда, который объединяет людей в коллектив, придаёт смысл жизни и особую ценность куску хлеба:

С полей потянуло осенним туманом.

Косить за болотами сено

Чуть свет отправляется дед

                                и семнадцать его сыновей здоровенных.

И, что твои клезмеры, все спозаранку

                                                                уже приложиться успели.

Как встали с отцом во главе восемнадцать,

                                                                такое пошло тут веселье!

Махнут, развернутся, махнут, развернутся.

                                                                Отец обращается к детям:

– Да, хлеба кусок нелегко достается,

придется, сынки, попотеть вам!

И движутся руки, и мускулы ходят.

                                                                Раздетые до половины,

Обросшие братья – мохнатые ели,

                                                                покрыты густою щетиной.

(Пер. Ю. Телесина)

Я часто встречался с М. Кульбаком, любил с ним говорить. Он был весёлым человеком, в котором жила, как говорится, «смешинка-золотинка», умел интересно рассказывать, и я не раз видел, как Купала, Колас и [Кузьма] Чёрный cидели с ним на диване в Доме писателя и внимательно его слушали. Кульбака любила и литературная молодёжь, которую он всегда поддерживал и с которой охотно делился своим опытом.

М. Кульбак немало писал о родной Беларуси, любил белорусскую литературу и переводил на еврейский язык произведения Янки Купалы и Якуба Коласа. Он собирался перевести «Новую землю»… У него было много творческих замыслов, но осуществить их не довелось. В 1937 году его талантливая творческая работа была прервана, и вскоре он трагически погиб.

Сегодня же снова с нами произведения талантливого еврейского поэта, драматурга и переводчика Моисея Соломоновича Кульбака.

Микола ХВЕДОРОВИЧ.

(газета «Літаратура і мастацтва», 22.03.1966, перевод с белорусского В. Р.)

Примечание belisrael.info: Увы, 50 лет назад ни М. Хведорович (сам хлебнувший горя при Сталине) в своей интересной статье, ни редакция газеты не решились сказать правду о том, по какой причине в 1937 г. «творческая работа М. Кульбака была прервана» и почему «вскоре он трагически погиб». Сейчас это хорошо известно. Вряд ли вполне оправданным было и отождествление героев поэмы «Беларусь» (евреев из сельской местности, которые дружно косят сено, едят «из миски одной») с горожанами-зелменянами, склонными к индивидуализму и далеко не всегда ладящими между собой.

* * *

Вечер памяти М. Кульбака

В клубе Союза писателей состоялся вечер, посвящённый 70-летию со дня рождения талантливого еврейского поэта Моисея Кульбака. Вечер открыл народный писатель Беларуси Михась Лыньков.

С воспоминаниями о поэте выступили Микола Хведорович, Заир Азгур и другие. Язэп Семежон познакомил присутствующих со своими переводами стихотворений М. Кульбака на белорусский язык. Своё стихотворение, посвящённое юбиляру, прочитал Хаим Мальтинский.

(«Літаратура і мастацтва», 25.03.1966)

* * *

BONUS

Телеграммы в адрес Союза писателей БССР, 1966

(из фонда Белорусского государственного архива-музея литературы и искусства; публикуются, скорее всего, впервые)

Из Вильнюса:

Друзья и почитатели большого еврейского писателя Мойши Кульбака чтут его память, выражают свою любовь, уважение в знаменательный для советской еврейской литературы день 70-летия со дня его рождения.

Подписано: Коллектив еврейского народного театра дворца культуры профсоюзов Литовской ССР.

afisha1961

Афиша пьесы «Бойтре», поставленной еврейским драматическим коллективом при Дворце культуры профсоюзов в Вильнюсе (1961). Также хранится в БГАМЛИ.

Свято храним память о нашем любимом учителе, талантливом поэте Мойше Кульбаке.

Подписано: Лейзеровская, Мирский.

Живет вовеки неувядаемое поэтическое слово большого мастера Мойше Кульбака.

Подписано: Меер Елин.

Из Гродно:

В связи с 70-летием рождения известного еврейского советского писателя Мойсея Соломоновича Кульбака мы, почитатели его таланта, вспоминаем с большой любовью и уважением. Его произведения (…) внесли большой вклад в советскую литературу и воспитание нового человека. Глубоко скорбим [о] его [гибели].

Из Москвы:

Юбилей нашего дорогого высокоталантливого Моисея Кульбака, как и его творчество, является праздником для нашей литературы, в частности, для нас, работников театра, имевших счастье играть в его пьесах. Да будет светла память о нем.

Подписано: Заслуженный артист РСФСР Даниил Финкелькраут.

Редколлегия и редакция журнала «Советиш Геймланд», еврейские писатели Москвы вместе с вами отмечают семидесятилетие со дня рождения выдающегося советского поэта, прозаика и драматурга Мойше Кульбака. Его творчество является крупным вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы.

Опубликовано 26.09.2016  13:46

01

Черный обелиск, или История об антисоветском памятнике

Михаил Володин

Этот рассказ должен был появиться месяц назад, к 70-ой годовщине уничтожения Минского гетто. Я тянул с публикацией: старался отыскать фотографии тех, благодаря кому возник Черный обелиск; тех, кто стоял стеной, когда его пытались снести; тех, кто навек уезжая, приходил сюда прощаться с городом, чтобы отсюда отправиться на вокзал.

Я тянул, пытаясь найти подход к одному из из самых горьких минских памятников… Ведь остальные — просто монументы, а этот — разверстая могила. Я тянул, пока не понял, что говорить нужно от первого лица. Потому что весь город прошел через Яму, и у каждого минчанина она своя. Даже у тех, кто этого не знает или не хочет знать.

Мне трудно назвать этот рассказ историйкой — это история.

01

***

Кажется, Яма была всегда. В 60-х мы с мамой, испуганно косясь, обходили ее стороной на пути к шляпнице, тете Циле — ее крошечный домик стоял на месте «Брестской крепости», что на Танковой. В 70-х Яма раскрывала страшный свой зев, когда вечерами я спешил мимо нее в дом на несуществующем нынче Зеленом переулке: там для недавних учеников «Парната» читал лекции об искусстве незабвенный Кирилл Зеленой. Скорее всего, и раньше, до 60-х, существовала моя Яма — куда ей было деться!

Первый митинг на Яме прошел в 1971 году. С тех пор - ежегодно.

Детская память рисует место, которого боялись взрослые — со склонами, уходящими вглубь земли, и дном, терявшимся в темноте. Взрослых пугала не только пролитая здесь кровь, но и стоявший внизу памятник с непонятной надписью на запрещенном еврейском языке. Никто толком не знал, иврит это или идиш, зато все знали, что место это связано с отъездами в Израиль.

Мои родные — что еврейские, что русские — на Яму не ходили. И их образованные друзья — врачи, музыканты, преподаватели — тоже. В Израиль никто из них не собирался, а карьеру можно было испортить запросто. К Яме шли те, кому нечего было терять:«отъезжанты», «отказники» и беспартийный еврейский пролетариат: столяры-слесари, сапожники-портные, парикмахеры-сантехники. С ними советская власть ничего поделать не могла.

 Цветы под конвоем.

Так и получилось, что Черный обелиск, помещенный в сердце Ямы, стал антисоветским памятником. Его не показывали по телевизору, о нем не писали в газетах и не упоминали в путеводителях… Вообще нигде не упоминали! Его не однажды пытались снести — под разными предлогами, но всегда, чтобы улучшить. Улучшить хотели надпись — убрать из нее этот самый то ли идиш, то ли иврит.

Это был, пожалуй, единственный случай, когда советской власти не удалось реализовать свое желание: и памятник, и надпись отстояли. Кто? Эти самые столяры-слесари и иже с ними.

Легендарные минские полковники Альшанский, Овсищер и Давидович, восставшие против государственного антисемитизма и разжалованные в рядовые.

Благодаря всем этим людям, в начале 80-х, когда я впервые попал на Яму, прочел на Черном обелиске те же слова, что были начертаны там изначально. Их же можно прочесть и сегодня.

Светлая память на вечные времена пяти тысячам евреев, погибшим от рук лютых врагов человечества — фашистско-немецких злодеев 2 марта 1942 года

Против фашистско-немецких злодеев советская власть ничего не имела, а вот евреи ей были не по душе. Всего-то и нужно было, заменить их на абстрактных советских граждан. Но евреи не хотели быть советскими гражданами, они хотели быть евреями и потому уезжали в Израиль.

История Черного обелиска — это история исхода евреев из Беларуси.

Идея воздвигнуть монумент узникам Минского гетто родилась в 1945 году, когда вернувшиеся с войны солдаты узнали, что их родные убиты и тела их брошены в старый песчаный карьер. Карьер стали звать Ямой — с большой буквы.

Еврейская колонна Минского гетто. Они еще живы...

К 1947 году всем миром были собраны деньги на памятник, и известный городской камнетес Мордух Спришен из надгробья со старого еврейского кладбища на Сухой вырезал мраморный обелиск. Надпись для него на идише написал поэт Хаим Мальтинский. Через годы, вспоминая о нем в книге «Толькi б яурэi былi!», его друг Рыгор Бородулин скажет: «Як прыходiць дзядзька Хаiм, сустракаем дружным хаем». Видно, хорошим человеком был идишистский поэт.

Мальтинский прошел войну до Берлина, был награжден орденами и медалями, в бою потерял ногу. И вот он, надев боевые награды, пошел согласовывать надпись на памятнике в Главлит — так в СССР называлось цензурное ведомство. Цензоры сидели в Доме правительства на шестом этаже. Лифт не работал. Когда одноногий фронтовик добрался до нужного кабинета, от боли и усталости чуть не плакал. Цензор прочел текст и, как ожидалось, разрешения не дал. Спорить было бесполезно. Перед тем, как уйти, Мальтинский произнес всего одну фразу: «У меня там лежат мать, жена и семилетний сын». И произошло чудо: цензор, тоже фронтовик, подписал разрешение.

Мордух Спришен с разрешением на изготовление памятника.

С таким трудом добытая бумага окажется плохой защитой: через несколько лет Мальтинского разыщут в Биробиджане, куда он уедет работать в издательство. Его приговорят к десяти годам лагерей «за попытку продать американцам Дальний Восток и часть Сибири». От Владивостока до Якутска — ни больше ни меньше! Камнетес Спришен будет осужден за коллекцию пластинок советской фирмы «Мелодия» с еврейскими песнями. Тоже на десять лет.

Такой будет цена, которую создатели заплатят за памятник. Первый в СССР памятник убитым евреям.

В 70-х и 80-х «антисоветская» Яма будет стоять посреди города, как крепость, окруженная врагом. Советская власть будет бороться с ней не на жизнь, а на смерть. И проиграет:Советского Союза не станет, а Яма останется. Впрочем, победа окажется пирровой — с развалом СССР уедут почти все, кому она была нужна.

О чем думают бывшие узники гетто, глядя в объективы фотоаппаратов?

***

Несколько лет назад меня попросили провести экскурсию для джазового ансамбля De Phazz. Автобус катил по Проспекту, а я рассказывал — об удивительном нашем Вавилоне, где переплелись множество культур; о бесчисленных войнах, пожарах и разрушениях; о коммунистах и фашистах; о начале всемирной революции и убийце президента Кеннеди… Музыканты только что отыграли концерт и были уставшими: они смотрели в окно, за которым скользил зимний город, и время от времени вежливо кивали головами. Неожиданно один из них спросил:

А евреям памятники у вас есть?
Есть, — ответил я и рассказал о Яме.
Можно туда поехать? — попросил музыкант.

Просьба была неожиданной. Еще более странной ее делало то, что мой собеседник был негром.

После некоторых колебаний я изменил маршрут. Мы подъехали к Яме и музыкант, собрав в охапку цветы, подаренные зрителями, сошел по ступеням к памятнику. В темноте на фоне снега черный человек казался призраком. Он положил цветы на камень и молча застыл рядом. Черный человек у Черного обелиска.

Я спросил, зачем ему еврейский памятник. И услышал удивительную историю. Предки странного гостя попали в США из Эфиопии, и среди них бытовала легенда о том, что они… евреи. Одно из затерянных израильских колен.

Наверное у меня на лице промелькнуло недоверие, мой собеседник на мгновение запнулся, а потом сказал:

Легенду трудно проверить, легче поверить, что ты еврей.

С этими словами он протянул мне фотоаппарат и попросил сфотографировать его на фоне Черного обелиска.

08

Оригинал и ряд интересных комментов здесь

Опубликовано 24.11.2013  19:19