Tag Archives: Катастрофа европейских евреев

Эмигрант из Чехии о вторжении-1968

“Россия тоже будет меняться”. Чешский эмигрант о советском вторжении и современности

21 августа 2018
Ладислав Хорнан
Image caption Ладислав Хорнан часто ездил в Чехословакию – и в 1985 году его арестовали и обвинили в шпионаже. Но потом отпустили по требованию правительства Британии

 

У 18-летнего Ладислава Хорнана был билет из Лондона домой, в Прагу, на 25 августа. Но 21 августа он увидел по телевизору, что прямо возле его дома в центре Праги стоят танки – и остался в Британии. Оказалось, что навсегда.

Теперь Ладислав Хорнан – известный и уважаемый в финансовом мире специалист, занимает высокий пост в одной из фирм в лондонском Сити, а также является главой Британской чешско-словацкой ассоциации.

В 1985 году чехословацкие спецслужбы чуть не разрушили его карьеру и жизнь, арестовав его по обвинению в шпионаже. Но всё закончилось благополучно.

Би-би-си: Во-первых, как вы оказались в Британии в 1968 году?

Ладислав Хорнан: В 1968 году была “Пражская весна”, и очень многие чехи и словаки впервые смогли поехать в западные страны. И я был одним из них. Просто стало гораздо легче купить валюту, получить разрешение на выезд, получить визу в западную страну.

Я в колледже учил английский, и у меня были родственники в Британии, ещё с тридцатых годов, так что я подал на визу, получил её – и приехал, чтобы поработать. Работал в офисе и учил английский.

Би-би-си: Что это была за работа?

Л.Х.: Судоходная компания. У моих родственников были с ней деловые связи, и они устроили меня туда – на пару недель.

Август 1968 года в ПрагеПравообладатель иллюстрации ULLSTEIN BILD/GETTY
Image caption Август 1968 года в Праге

 

Би-би-си: Сколько времени вы успели провести в Британии до 21 августа?

Л.Х.: Я приехал в Лондон из Парижа… Наверное, это была середина июля. Потому что сначала я провел пару недель во Франции, в Париже и Гренобле. Там тоже было очень интересно – 1968-й год, Франция, вы помните…

Би-би-си: Ну да, “студенческая революция”.

Л.Х.: Ну вот, там было интересно, особенно в Гренобле – я там жил в Олимпийской деревне, которую отдали под общежития, там было много студентов…

А потом я в июле приехал в Лондон.

Би-би-си: И вот вы узнали, что произошло дома. Как именно вы пришли к решению остаться?

Л.Х.: Я сначала расскажу, как я узнал о вторжении.

Я вернулся с работы – к родственникам, у которых я жил, в Хэмпстеде – и они говорят: они вторглись в Чехословакию.

На границе ЧССР и ФРГ в 1968 годуПравообладатель иллюстрации REG LANCASTER
Image caption После подавления “пражской весны” тысячи чехов и словаков уехали из страны. На границе ЧССР и ФРГ в 1968 году

 

Мне было 18 лет. Я ответил: “Не может такого быть!” Я в тот момент еще подумал, что это какая-то пропаганда: у нас в Чехословакии была пропаганда против Запада, а это, наверное – пропаганда Запада против Востока.

Но родственники говорят: “Нет-нет, иди сюда, посмотри новости по телевизору”.

Я сел с ними смотреть новости. И – это невероятно! – понимаете, мы жили в самом центре Праги, в двух кварталах от середины Вацлавской площади, и вот я увидел в новостях танк прямо напротив нашего дома!

Такой вот “сигнал”.

Би-би-си: И что вы подумали?

Л.Х.: Мне кажется, я был попросту ошарашен. Тем, что с нами случилось вот такое.

Мне кажется, я не очень переживал, я просто понял, что это все происходит на самом деле.

Ну и следующий шаг был: понять, что делать.

Потому что это все было, как известно, 21 августа, а на 25 августа у меня был обратный билет.

Надо было принимать решение.

Родственники, у которых я жил, работали техническими сотрудниками в Би-би-си, и они, можете себе представить, при помощи Би-би-си организовали мне прямой телефонный разговор с родителями.

И родители сказали: не возвращайся!

Би-би-си: И каково это было для вас: решить остаться? Хорошо, родители велели – но вот для вас самого, еще очень молодого человека, каково это было – решить не возвращаться домой?

Л.Х.: Меня часто спрашивали, мол, каково это было, наверное, очень тяжело.

Я всегда отвечал, что, как ни удивительно, тяжело мне не было, ни в какой момент. У меня не было тяжелых времен. Я просто много работал и строил свою жизнь.

Чешские студенты с флагом возле горящего танка.Правообладатель иллюстрации BETTMANN/GETTY 

Image caption Танк горит, но вокруг – зеваки и маленькая демонстрация с флагом. Вторжение войск ОВД в Праге часто выглядело странно

 

Я быстро понял, что мне надо многому научиться, чтобы обустроить свою жизнь. Было не очень весело, все было всерьез, временами, наверное, было одиноко без ближайших родственников – но в целом все было нормально. Когда тебе восемнадцать, все воспринимаешь намного проще.

Би-би-си: Думали ли вы в тот момент, что это – надолго, что вы остаетесь здесь, в Британии, навсегда?

Л.Х.: Не знаю, прямо ли в тот момент. Было непонятно, как все будет развиваться, и так далее. Но, наверное, общее ощущение было такое, что, да – навсегда.

Примерно через год, в 1969 году, был чемпионат мира по хоккею. Чехи играли две игры с Советским Союзом – и обе выиграли. [ЧМ проходил в марте 1969 года, сборная Чехословакии выиграла у сборной СССР 2:0 в первом круге и 4:3 во втором круге – Би-би-си].

После игры было огромное шествие на Вацлавской площади. И это, мне кажется, был поворотный момент. Потому что сразу после этого начались репрессии. Густав Гусак [глава компартии Чехословакии – Би-би-си] выступил на телевидении, был очень серьезным, и стало ясно, что будут преследования.

А я в это время – вы, наверное, удивитесь – был в Праге…

Би-би-си: Это как? Людям, которые выросли при “железном занавесе”, это точно будет непонятно: это что же, вы эмигрировали, но ездили туда-обратно – уже после подавления “пражской весны”?!

Л.Х.: Да, понимаю. Дело в том, что в первый год после советского вторжения было много неразберихи. Люди, действительно, ездили туда-обратно. А власти довольно спокойно на это смотрели, потому что они знали, что многие чехи живут за границей.

Плакаты в пражской витрине, август 1968 годаПравообладатель иллюстрации ULLSTEIN BILD/GETTY
Image caption Плакаты в пражской витрине, август 1968 года

 

Не было какой-то жесткой политики в этой части, люди выезжали и въезжали, некоторые уезжали из Чехословакии насовсем. Две мои сестры выехали через несколько недель после вторжения – и не вернулись.

А в моем случае – я очень рано женился, в 1969 году, на британской девушке, после этого моя мама достала мне паспорт эмигранта. То есть, получилось, что я не нарушал закон, находясь вне страны, и это давало мне право считаться в Чехословакии законным эмигрантом.

Но после того хоккейного матча стало ясно, что будут репрессии, и я почти сразу уехал. После выступления Гусака.

Би-би-си: И когда вы вернулись в следующий раз?

Л.Х.: Я думаю, когда у меня уже был паспорт эмигранта, в 1971-м. Через два года.

Я хотел показать своей жене Чехословакию, и мы приехали на машине, с моей сестрой и ее мужем. То есть, на самом деле мы все могли приезжать в страну.

Би-би-си: Сколько примерно человек из Чехословакии остались в Британии из-за вторжения?

Л.Х.: Не знаю, но, должно быть, сотни – судя по моим разговорам с людьми, судя по тому, сколько народу решало свои проблемы в министерстве внутренних дел, сколькие обращались в посольство Чехословакии за визами и так далее. Думаю, нас были сотни. Может, и тысячи, не уверен – но сотни наверняка.

Техника и солдаты на улице в Праге, август 1968Правообладатель иллюстрации AFP
Image caption Пражане пытались объяснить солдатам из СССР и других стран соцлагеря, что никакой необходимости вторгаться в Чехословакию не было – страна всего лишь хотела строить “социализм с человеческим лицом”

 

Би-би-си: Вы ведь общались тогда с чехословацкими эмигрантами здесь, в Лондоне? К тому времени здесь уже была довольно большая община.

Л.Х.: Да, тут было несколько волн эмигрантов 30-х и 40-х годов. Были те, кто, как мои родственники, бежали в 1938-1939 от нацистов. И очень мудро сделали, потому что мои дедушка с бабушкой не уехали – два брата уехали, а один остался – и отправились в Аушвиц.

Би-би-си: Почему? Они были евреями?

Л.Х.: Да, мы евреи.

В общем, была волна эмигрантов 1938-1939 годов, в основном евреи, и потом была волна эмигрантов 1945-1948 годов, например, те, кто служил в британских вооруженных силах, – часть из них решила, что им нельзя возвращаться. И, я думаю, правильно решили, потому что у многих из тех, кто вернулись, были большие проблемы в Чехословакии.

В общем, да, были эмигранты. В Лондоне был Чешский дом – и там можно было встретить тех летчиков и других чешских ветеранов из британских вооруженных сил.

Би-би-си: И что в вашей эмигрантской общине говорили о советском вторжении?

Л.Х.: Ну ясно, что не приветствовали. Хотя – не знаю, мне кажется, мы особо это не обсуждали, в том смысле, что не было каких-то специально организованных акций, дискуссий.

А в целом было чувство беспомощности. Чувство, что мы не можем ничего сделать: гигантская организация, Варшавский договор, решила вторгнуться в одну из своих же стран-членов.

Би-би-си: Кстати, о вторжении именно нескольких стран Варшавского договора, в том числе ГДР: были ли у вас какие-то особые чувства из-за того, что в вашу страну – снова! – вторглись немцы?

Л.Х.: Да нет… Я даже не думал об этом. Нет, определенно нет.

Забавно. Хороший вопрос. Но нет, даже я со своим происхождением об этом не думал.

Би-би-си: Все это воспринималось как “русское” вторжение?

Л.Х.: Ну, было очевидно, что всем руководят именно они. Мне кажется, все чувства были направлены на россиян – как на организаторов, кем они и были.

Би-би-си: Сколько раз вы потом ездили на родину?

Л.Х.: Не очень много. Где-то раз в два или три года.

Би-би-си: В одном интервью вы говорили, что в 1985 году вас арестовали в Праге и обвинили в шпионаже. Расскажите.

Л.Х.: Это было полной неожиданностью.

Я приехал повидать отца после операции. До этого я не был в Праге три года. То есть, как я понимаю, ордер на мой арест был к тому времени уже примерно год как выдан.

Ну вот, вдруг, когда я уже возвращался, я был схвачен полицией, отправлен в Рузине, недоброй славы тюрьму, и официально обвинен в шпионаже.

Я подал апелляцию, её отклонили. Каждый день допрашивали, утром и днем.

Все это продолжалось три недели. Было много интересных моментов.

Маргарет Тэтчер. Фото 1984 годаПравообладатель иллюстрации BETTMANN/GETTY
Image caption Ладислава Хорнана отпустили после того, как за него заступилось правительство Маргарет Тэтчер. Фото 1984 года

 

Ну и в итоге меня отпустили – совершенно очевидно, что после того, как вмешалось правительство Британии. После освобождения я получил письмо, кажется, от Маргарет Тэтчер и точно – от Малькольма Рифкинда, который тогда был министром иностранных дел.

Меня отпустили на том основании, что я был “помилован” президентом Чехословакии. То есть, я вроде как был виноват, но помилован. Бред какой-то.

Меня тогда лишили чехословацкого гражданства. Это все было в марте-апреле 1985 года, перед первым за двадцать лет визитом министра иностранных дел Великобритании в три страны Варшавского договора: Польшу, ГДР и Чехословакию. И меня отпустили за пару дней до визита.

Все обвинение было сфабриковано, и после бархатной революции я потребовал, чтобы они пересмотрели мое дело и очистили мое имя от всяких обвинений. Но это заняло еще два с половиной года, пока три разных следователя закончили эту работу.

[…]

В итоге последний следователь прислал мне отчет, в котором говорилось, что все обвинения против меня были сфабрикованы, и это с их стороны документально зафиксировано.

[…]

Би-би-си: Непонятно, зачем вы вообще им понадобились.

Л.Х.: Да, верно. Ну, я был старшим партнером в фирме присяжных бухгалтеров в лондонском Сити. Это не так уж мало.

Мой старший партнер, Стюарт Янг, был председателем Совета управляющих Би-би-си. Его брат, лорд Дэвид Янг, в то время был министром в кабинете Маргарет Тэтчер.

То есть, они, наверное, не могли понять, что я за птица. А я просто был хорошим бухгалтером, который обычным для этой страны путем добился довольно-таки высокой должности.

[…]

А они думали, что я – хорошо обученный шпион.

Би-би-си: Только что была десятая годовщина войны в Грузии. Что вы чувствовали, когда узнали, что Россия снова вторглась в другую страну?

Л.Х.: Знаете, я много бывал в Грузии, в Тбилиси, в том числе недавно […]

Я бы сказал так: всякая агрессия, если она не принята, не оправдана и не одобрена в полной мере международным сообществом по соответствующим процедурам – это неправильно. Неважно, кто агрессор – США, Британия, Россия…

Иногда, надо признать, действовать просто необходимо, но я не думаю, что вторжение в Чехословакию было хоть в какой-то мире необходимо – и, мне кажется, Грузия относится к той же категории. Как и Украина.

Би-би-си: Да, тот же вопрос – об Украине. Вы, наверное, обсуждали все это с вашими соотечественниками в землячестве, то есть в Британской чешско-словацкой ассоциации. Что говорили?

Л.Х.: Если говорить о Британской чешско-словацкой ассоциации, то политика не входит в числе ее задач…

Би-би-си: Да, но просто в личных беседах вы, может быть, обсуждали?

Л.Х.: Нет, мне кажется, люди в последнее время уже не обсуждают такие вещи. Мы все знаем, что происходит, и мы ничего не можем с этим сделать.

Конечно, мы знаем разных людей, я знаю русских […], я знаю людей в Киеве, наших коллег, которых я нанимал в наше украинское подразделение. Все они милые люди…

Что можно сказать? Только то, что этого не должно было случиться. […]

Жизнь – это марафон, а не спринт. Когда произошли эти огромные, исторические перемены в странах восточного блока, будь то Россия, Чехословакия, Восточная Германия, Румыния – тогда я размышлял об этом. Не скажу, что регулярно обсуждал с коллегами, но я размышлял, и я думал так: после всех этих лет коммунизма уйдёт где-то три поколения, пока дела не придут… “В норму” – неправильное слово, что такое “норма”, кто “нормальный”. Но необходимо что-то типа гражданского общества.

Некоторые страны менялись быстрее других.

Но еще в то время я думал вот о чем: я беспокоился насчет России. Потому что это огромная страна, экономические ставки очень высоки, и я очень надеялся, что Россия перейдет к полной власти гражданского общества, но я понимал опасность того, что она может прийти к капитализму аргентинского типа 1970-х – вы знаете, перонисты, Ева Перон и так далее.

И сейчас – трудно, конечно, сравнивать, но, кажется, в России происходит что-то похожее.

Но, как я и говорю, жизнь – это марафон. Были перемены за то время, что прошло после 1968 года, будут и новые перемены.

Би-би-си: Но нескоро, да?

Л.Х.: Сколько потребовалось времени, чтобы избавиться от Мугабе? Но им в конце концов удалось от него избавиться. И, будем надеяться, ситуация в этой стране, Зимбабве, которая очень сильно пострадала, будет меняться.

И Россия тоже будет меняться.

Оригинал

Опубликовано 21.08.2018  22:24

Монолог Мартина Поллака

21.03.2018

«Евреям приказали мыть улицу руками – за их спинами стояли обычные люди и смеялись». Монолог человека, написавшего книгу об отце-нацисте

На прошлой неделе в Минске представили книгу писателя Мартина Поллака. CityDog.by встретился с австрийцем, который продвигает белорусскую литературу в Европе, и поговорил об истории, соседском зле и семьях нацистов. 

КТО ЭТОТ ЧЕЛОВЕК

Мартин Поллак родился в 1944 году в Австрии. Учился славистике в Варшаве, в 1980-х работал корреспондентом журнала «Шпигель» по Восточной и Центральной Европе. Его книга про родного отца-эсесовца «Покойный в бункере. Повесть о моем отце» вызвала небывалый резонанс в Австрии.

В Минске вышла книга Мартина Поллака «Затушаваныя краявіды». «Гэта выданне будзіць сумленне і памяць, – пишут в аннотации. – Яно даводзіць, што ў нашай частцы Еўропы раскіданы тысячы безыменных магіл (і Курапаты, пра якія неаднаразова піша аўтар, – гэта толькі кропля ў вялізным моры), дзе ляжаць людзі, памяць пра якіх была свядома сцёрта пануючымі тут рэжымамі. Гэта славенскія нацыяналісты, харвацкія ўсташы, украінскія партызаны, беларускія інтэлігенты».

МОЙ ДРУГ – БЕЛОРУССКИЙ БРИТАНЕЦ

Когда в 1965 году я учился в университете в Варшаве, у меня был друг, британец Грег. Его отец оказался в Британии с польской армией. Он не был поляком – это был этнический белорус, который почему-то недолюбливал поляков.

И его отец не говорил по-английски, Грег разговаривал с ним по-русски. А я всегда задавался вопросом: он же живет в Британии, на каком языке он общается со своей женой-англичанкой, которая не знает ни русского, ни польского? Его отец был потрясающим человеком. Много позже Грег узнал, что его родитель из Пинска.

МОЙ ПЕРВЫЙ ВИЗИТ В БЕЛАРУСЬ 

Впервые я узнал о Беларуси в контексте Первой мировой войны. Я знал, что это многострадальная территория, которая никогда ни с кем не начинала ни одной войны, но все время от них страдала.

Не вспомню точно, сколько лет назад я впервые побывал здесь по приглашению Института имени Гете. И мы поехали в Гомель, Витебск, в Хатынь. И я как раз занимался исследованием темы неизвестных могил и массовых захоронений, которые скрываются.

Когда ты живешь в таких странах, как Австрия, Словения, Беларусь, Польша, Украина, наши пути всегда лежат через такого рода ландшафты. Вопрос в том, что для нас это часто прекрасные повседневные пейзажи, а не могилы, скрывающие трагические события истории.

Мы поехали в Куропаты: для меня важно, что это место до сих пор составляет политическую повестку дня. О нем неохотно говорят в официальном дискурсе, но это место есть, оно существует, о нем стоит говорить. Не прятать, не открещиваться. Потому что правду спрятать невозможно. Рано или поздно она выйдет наружу.

У вас очень сильная власть, но у вас есть и гражданское общество. Нам всем необходимо сильное гражданское общество, где люди могут вставать и говорить на неудобные темы. И это очень важно. Я понимаю, мне просто говорить об этом, потому что я здесь не живу. Для нас, журналистов, писателей, профессиональный долг – «вставать и говорить».

Я БЫЛ ЕДИНСТВЕННЫМ НЕ НАЦИСТОМ В СЕМЬЕ 

Я говорю о памяти с точки зрения своего личного опыта, опыта моей семьи. Я родился в семье национал-социалистов, нацистов. Я единственный в своей семье, кто оказался по противоположную сторону баррикад. Я единственный не нацист в своей семье. И поэтому для меня тема памяти всегда очень персональная, я не могу говорить об этом абстрактно.

Поэтому, когда я пишу книгу, я всегда говорю о том или ином семейном опыте. Говорю о том, что я лично видел, переживал, с чем сталкивался в своей семье.

Когда я рос, в Австрии преобладала позиция, что наша страна во время Второй мировой, в общем-то, стояла где-то сбоку, что это Германия развязала войну, устроила Холокост и прочее. Складывалось ощущение, что мы ко всему этому не имели никакого отношения. И тогда я стал спрашивать своих родных. Моя семья не просто не скрывала преступлений, они гордились тем, что состояли в нацистской партии. Они не говорили: «Ну что ты, мы не нацисты», – напротив, они с гордостью заявляли об том.

Вот почему для меня было так важно на примере моей собственной семьи обнаружить, чем конкретно занимались мой отец, мой дед, мои родственники, которые разделяли нацистские ценности. И это всегда не заканчивающаяся история, я до сих пор раскапываю эти факты.

Отлично помню, когда написал книгу о своей семье, там было фото моего отца в форме СС. И мой сын, который встречался с девушкой из Испании, как-то пришел домой и попросил показать испанский перевод этой книги. И сильно удивился, задав мне вопрос: «О, это что, наш дедушка? В форме СС?» И это очень типичная ситуация для многих семей.

Зло – это то, что очень близко к нам. Зло повседневно и обычно. И самые ужасные герои могут оказаться самыми обычными людьми. В эти мартовские дни в Австрии проходят Дни памяти аншлюса Австрии Германией в 1938 году. В один из первых дней нацисты выгнали евреев на улицы Вены (да и других городов Австрии) и заставили мыть тротуары.

Два года назад я обнаружил фото: 1938 год, Вена, вполне обычные люди, благополучные, хорошо одетые, стоят за спинами евреев, моющих руками улицу, и смеются. Хотя во многих книгах по истории вы можете прочесть, что у Австрии не было выбора, что мы оказались в ситуации, когда «зло распахнуло свои двери». И тем не менее эти люди были соседями. Евреи и австрийцы.

Мой отец, состоящий в СС, тоже был абсолютно обычным, как говорят, нормальным человеком, хорошим отцом, заботливым мужем. И все люди, которые помнят его, до сих пор говорят: «О, он был отличным парнем».

И это не нацисты из голливудских фильмов, это люди, живущие за соседней дверью.

МЫ ДОЛЖНЫ ГОВОРИТЬ О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО

В книге «Затушаваныя краявіды» я пишу о странах, в которых побывал лично и зачастую не один раз. Сегодня память используется в идеологических целях. Вот почему так важно найти и говорить, чем была история на самом деле, не в идеологическом смысле, а в истинном понимании. Мы должны говорить о том, что происходило на самом деле. Рассказывать свои истории. Я рассказываю историю своей семьи, своего отца и деда, а вы говорите мне о своей, о персональном опыте вашей семьи. И эти персональные истории являются таким буфером от истории как идеологического проекта.

К примеру, книги Светланы Алексиевич построены на таких личных историях. Она лично встречается с людьми, слушает их.

Мы всегда имеем некую официальную позицию по отношению к тем или иным историческим событиям, которая очень часто врет. И в Австрии, и в Германии. И среди этого официального контекста вы должны как-то обнаружить себя. Нащупать свою позицию. Спросить родных. Спросить членов семьи, что они видели, как они жили.

Как историки мы понимаем, что история – непростая вещь. Мой друг Тимоти Снайдер (профессор истории Йельского университета, специализируется на современном национализме и истории Восточной Европы, автор нескольких книг и многочисленных статей) написал прекрасную книгу «Кровавая земля» о том, что сталинизм и гитлеризм – звенья одной цепи.

Я австриец. И сегодня у нас в стране правые настроения очень сильны. К этим организациям примыкают молодые люди.

Австрия – очень богатая страна. Мы не нуждаемся ни в чем, чтобы иметь какие-то амбиции завоевателей. Но нам постоянно говорят: «Вы в опасности – из-за беженцев, из-за исламистов». Конечно, опасность всегда существует, никто не дает гарантии, что завтра вы не погибнете от рук идиота, выстрелившего на улице. Но зло не имеет национальности.

А с идеологией правых страна не сможет сделать ничего конструктивного с этой опасностью. Вот почему так важно говорить, обсуждать.

ЕСТЬ ЛИ ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАВДА НА САМОМ ДЕЛЕ

На мой взгляд, проблема в том, что каждое государство думает, что только его версия истории единственная и правильная. Но такого не бывает. Что нам действительно необходимо, так это совместно сформулированный исторический нарратив. Но для этого нужно собираться и обсуждать, слушать друг друга, обсуждать самые неоднозначные и болезненные проблемы.

И сегодня возможность такого нарратива снова находится под большим вопросом.

Книга «Затушаваныя краявіды» –тоже об этом. Чтобы создавать общее, мы должны признать не самые приятные страницы в своей истории. Обнаружить неизвестные могилы, чтобы рассказать историю такой, какой она была. И это непросто. Непросто рассказывать, что твой отец расстрелял людей. Но это нужно сделать. И начинать нужно с себя.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Перакладчыца кнігі «Затушаваныя краявіды» Вера Дзядок: «Я вельмі рада, што кніга выйшла. Калі я яе чытала, то міжволі ўзгадвала гісторыі, якія можна пачуць паўсюль у Беларусі, дзе на месцах расстрэлаў рабілі сіласныя ямы, а дзе-нідзе пашэптваюць, што дабрабыт пэўных людзей пабудаваны на марадзёрстве. Якраз калі я перакладала кнігу, стала вядома, што аб’яўлены конкурс на праект мемарыялізацыі Курапатаў. Я нават напісала Марціну: “Бачыш, твая кніга губляе актуальнасць на вачах, дзяржава аб’явіла пра мемарыялізацыю! Але кніга – не столькі пра самі месцы, колькі пра нашу памяць».

Опубликовано 21.03.2018  19:31

Halina Birenbaum. Jedźcie do Treblinki (+пераклад на беларускую!)

Галіна Бірэнбаўм (нар. 1929 у Варшаве) – ізраільская паэтка, якая піша па-польску і ўваходзіць у Згуртаванне польскіх пісьменнікаў. У часы Другой сусветнай вайны была ў варшаўскім гета, пазней – у нацысцкіх канцлагерах (Майданэк, Асвенцім, Равенсбрук). У Зямлю Ізраіля выехала ў 1947 г., жыве ў Герцліі. Аўтарка зборнікаў “Надзея памірае апошняй” (1967), “Вяртанне на зямлю праайцоў” (1991), “Кожны вернуты дзень” (1998) і інш. Мае шэраг польскіх узнагарод.

На наступным тыдні яна плануе зноў быць у Польшчы.

Малюнак і фота: alchetron.com, wertheimer.info.

* * *

Halina Birenbaum

Jedźcie do Treblinki

 

Jedźcie do Treblinki

Otwórzcie oczy szeroko

Wyostrzcie słuch

Wstrzymajcie oddech

wsłuchajcie się w głosy wydobywające się tam

spod każdego ziarenka ziemi –

 

jedźcie do Treblinki

Oni czekają na was, spragnieni głosu waszego życia

znaku waszego istnienia, kroku waszych nóg

ludzkiego spojrzenia

rozumiejącego, pamiętającego

powiewu miłości na Ich prochy –

 

jedźcie do Treblinki

z własnej, wolnej woli

jedźcie do Treblinki w potędze bólu nad okropnościami

tu dokonanymi

z głębi zrozumienia i serca, które płacze, nie godzi się

wysłuchajcie Ich tam wszystkimi zmysłami

 

jedźcie do Treblinki

opowie wam tam cisza zielona, złotawa lub biała

niezliczone opowieści

o życiu wzbronionym, niemożliwym – odebranym

jedźcie do Treblinki

spójrzcie, jak czas tam stanął

grzmiące milczenie umarłych

kamieni na model ludzkich postaci w tej głuszy

jedźcie do Treblinki odczuć to przez chwilę –

 

jedźcie do Treblinki

zasadzić kwiat gorącą łzą, westchnieniem ludzkim

przy jednym z kamieni upamiętnienia zgładzonych

ich popiołami i prochem

 

Oni czekają na was w Treblince

byście przyszli, wysłuchali ich opowieści unoszących się

w tej ciszy

przynieście Im za każdym razem

wieść o trwaniu waszego życia wtedy zabronionego

o miłości ożywiającej

 

jedźcie do Treblinki poprzez wszystkie pokolenia

nie zostawiajcie Ich samotnych –

 

Галіна Бірэнбаўм

Едзьце ў Трэблінку

 

Паедзьце ў Трэблінку

Расплюшчце шырока вочы

Напружце слых

Дыханне стаіце

Услухайцеся, як там з пад кожнай пясчынкі

даносяцца галасы –

 

паедзьце ў Трэблінку

Яны чакаюць прагна голасу жыцця вашага

знаку вашага існавання, крокаў вашых ног

позірку чалавечага

які разумее ўсё і помніць

подых любові на Іх парэшткі –

 

паедзьце ў Трэблінку

па ўласнай, вольнай волі

паедзьце ў Трэблінку, боль невыносны адчуйце

ад здзейсненых тут жахаў

спазнайце розумам, сэрцам, якое плача ў нязгодзе

пачуйце Іх усімі сваімі пачуццямі –

 

Паедзьце ў Трэблінку

жаўтлявая, белая ці зялёная ціша раскажа

вам пра жыццё забароненае – адабранае;

паедзьце ў Трэблінку

зірніце, як час там спыніўся

якое грымотнае мёртвых маўчанне

як каменні ў глушы падобныя да людскіх сілуэтаў

паедзьце ў Трэблінку, адчуйце хоць на хвілю тое –

 

паедзьце ў Трэблінку

каб пасадзіць гарачай слязой, чалавечым подыхам кветку

ля аднаго каменя ў памяць забітых

ля іх попелу й парэштак

 

Яны чакаюць вас у Трэблінцы

каб вы прыйшлі паслухаць аповеды іх, што ўзносяцца

ў гэтай цішы

прыносьце ім вестку кожнага разу

як ваша цячэ жыццё, што тады было забаронена

і як любоў вас жывіць –

 

Едзьце ў Трэблінку пакаленнямі ўсімі

не пакідайце Іх у самоце

 

Пераклад з польскай Лявона Баршчэўскага

Апублiкавана 06.11.2017  21:23