Tag Archives: иврит и идиш

«Тянет белорусский якорь». Беседа с Павлом Костюкевичем (2)

(окончание; начало здесь)

– В Минске из-за твоего гражданства бывают хлопоты?

– Пока что не было, но… Когда в гостиницах других городов достаёшь израильский паспорт, сразу набегает. Думаешь, что надо как-то не так себя вести, надо качать права, требовать себе лучший номер 🙂

– Не обелорусился ты как следует – видать, мало вышиванок сносил… А здешней политикой интересуешься?

– Здесь есть один политик – политики нет.

– Ну, может, за последние 10 лет какое-то новое поколение подросло?

– Думал недавно о местной молодёжи – она аполитичная совсем.

– Категоричен ты… Не берём далёкий 2010 год, но в 2017-м на «нетунеядские протесты» много молодёжи выходило, сам видел.

– Возможно, приближается старость. Кажется, что раньше всё было более ярко, все выходили 🙂

– Тебе же [в 2019 г.] только 40 лет исполнилось. Какого числа, кстати?

– 24 мая, в день рождения кириллицы. Остро ощущаю эту дату – да, по еврейским традициям, ещё далеко до половины жизненного срока, но мы-то живём не в эпоху пророков, ориентируемся на реальную жизнь. В 40 лет надо уже как-то иначе ставить ступню, чтобы на спуск идти. Иное ощущение жизни – «нет того, что раньше было».

– По-моему, за 11 лет в Беларуси ты немалого добился. Свои крупнейшие достижения назовёшь?

– Представляется, что мало чего добился, хочется большего.

– ОК, спрошу иначе. Сколько ты книжек выпустил?

– Штук 10 – своих и с переводами. Своих четыре: «Зборная РБ па негалоўных відах спорту», «План Бабарозы», «Бульба ў райскім садзе», «Душпастарскія спатканні для дачнікаў». Ага, и «Блог Усяслава Чарадзея» – пять. Переводы: «Аўтаспынам па Галактыцы», «Бойня № 5», две керетовские книжки, Вайля книжка… Сейчас у Логвинова выходит перевод на белорусский «Троих в лодке» Джерома К. Джерома. И перевожу с иврита «Вениамина Третьего» Менделе Мойхер-Сфорима.

«Вещественные доказательства» от П. К.

– Что из названного для тебя самое дорогое?

– «Бабароза», конечно. Очень важная книжка, в ней я прыгнул «выше пупка» – боюсь, что такого прыжка не повторю. Писал четыре года.

– Действительно, чувствуется, что в неё много вложено, особенно понравились рассуждения о колтуне. У Кульбака была зельманиада, у тебя – колтуниада… Я даже попытался посетить [упомянутый в романе сайт] kautun.by 🙂

– Колтун спасал книгу в последний момент. Всё писалось долго, медленно, но не было «центрального гвоздя». За несколько дней дописал фрагмент – абсолютную пародию на «Город Солнца» и «партизанов» Артура Клинова. К «Городу Солнца» претензий не имею, но хотелось спародировать тот дискурс и «концепцию партизана».

– Не соглашаешься с тем, что белорусы – культурные партизаны?

– Отвечу словами из купаловских «Здешних»: «всё это как бы так и как бы не так». «Партизанская» концепция немного смешная, комедийная. Время прошло, надо новые концепции порождать – более серьёзные 😉

– А на чём может (или должна) строиться новая концепция белорускости?

– Переходя к «Вениамину Третьему», которого перевожу, – из этого произведения проистекает концепция гетто, которое было здесь в ХІХ веке. Было большое гетто, но не на один народ, а на два: на евреев и белорусов. Резервация размером в целую страну – возможно, одна из крупнейших в Европе. Тут и надо всё искать, все корни…

– Допустим, Беларусь была колонией, и что дальше? Идея деколонизации? Так она не новая. И как бы ты «рядовым гражданам» объяснил, что делать? Просто выйти из гетто, стать свободными людьми?

– Да, свободными, но я не знаю, как это можно объяснить людям, которые считают себя победителями во Второй Мировой. Беларусь победила? Она была жертвой той войны, а выпячивается постоянно победоносность.

– Бросаешься в другую крайность. Ясно, что была жертвой, но ясно и то, что перамагла (вместе с другими). Предлагаешь сместить акцент на то, что мы были жертвами? Но ведь это – «вечный плач», из которого вряд ли нечто конструктивное выйдет.

– По крайней мере надо признать, что в гетто «отбивали голову», т.е. не разрешали своего образования. Ограничивалась мобильность: ты мог переехать в город, лишь поменяв себя. Конечно, «отсекание головы» происходило по-разному у евреев и белорусов.

– В любом случае то, о чём ты говоришь, имело место 150-200 лет назад. Неужто в прошлом веке всё осталось, как в позапрошлом?

– Половину советского времени гетто в разных формах существовало – «не забалуешь». Первым руководителем Беларуси из местных был Мазуров (с 1950-х гг.), все прежние руководители были сюда присланы…

– Из довоенных руководителей вспоминается белорус Шарангович, но это не так существенно. Были здешние, может, даже худшие, чем присланные…

– Так и про Кубе кто-то говорит, что он думал о Беларуси! А если серьёзно, то Беларусь подчинялась империи: эти территории максимально использовались. «Как удобно, так и сделаем» – во всём, и в культурном строительстве, и в экономическом…

– Хорошо, не будем замахиваться на глобальные обобщения. Вокруг чего может сейчас строиться идентичность белорусских евреев?

– Представим себе современного белорусского еврея. Его внуки в Америке, дети в Израиле, сам он на чемоданах. Даже если он решил жить здесь, он смотрит RTVI («русское международное телевидение», с конца июня 2021 г. его вещание прекращено в Беларуси. – ред.). Времени на белорусскую культуру у него нет…

– Ты скептически смотришь на местные еврейские организации?

– Да, и это одно из крупных разочарований последних десяти лет – еврейское сообщество очень направлено на… Ну, во-первых, на благотворительность. Это хорошо, но помощь идёт из-за рубежа (хотя из Беларуси тоже). Во-вторых, на обработку тем, которые важны, но к сегодняшнему дню не имеют отношения. Конкретно, хватит воспевать местечко. Жизнь в местечке была очень тяжёлой, депрессивной жизнью в резервации – давайте об этом поговорим!

– Разве кто-то так уж воспевает? Конечно, есть некоторая апологетика… о чём я писал ещё в начале 2000-х гг.

– Воспевают. Кроме того, наблюдаю, как концепт идеальной жизни в местечке переносится на БССР, где всё якобы было гармонично… История белорусских евреев интересна и разнообразна, но в Беларуси всё сводится к концептам штетла и Холокоста.

Сейчас белорусы начали узнавать о своём еврейском наследии, столько появилось исследований – той же Инны Соркиной… Истерия (в хорошем смысле), связанная с Кульбакам, – это же здорово! А еврейские организации дышат ровно.

– Всё же на Кульбака обращает внимание и местный еврейский официоз – газета «Авив», журнал «Мишпоха» (правда, Юлий Марголин в этой статье стал «Юрием»)… Не забывают и Менделе – когда в 2018 г. открывали памятную доску в Копыле, была там и делегация «официальных евреев». Может, ты обижаешься на то, что белорусские евреи не читают твои книги?

– Может быть… Но я вижу, что «лыжи» навострены на переезд: «Не я перееду, так мои дети или внуки переедут». Такое чемоданное настроение. С другой стороны, белорусские евреи видят мир развёрнуто – нет атеистического восприятия, мол, на мне всё кончается… Наперекор всем теориям, по которым люди склонны жить «здесь и сейчас».

– Но многие белорусские евреи радуются жизни и не зациклены на прошлом (да и будущем). Взять те же «Дни еврейской культуры» в Минске…

– Ну, возможно, это мой личный плач по книжной культуре. От белорусской публики мне внимание перепадает – книжки читаются, смотрятся… От еврейской – почти не перепадает.

– Какие литературные премии ты получил?

– В 2012 году – премию Ежи Гедройца за «Зборную РБ па негалоўных відах спорту», а в 2019-м – «Прозрачного Эола» за переводы Узи Вайля.

– События 2012 г. много обсуждали, в том числе и в связи со скандальчиком вокруг присуждения. А в 2019-м были неурядицы?

– Макс Щур, основатель «Эола», в принципе, человек скандальный, но в этот раз он почему-то был сама кротость. Выдал премию пятнадцати литераторам, и для скандалов просто почвы не было.

Эолы самые настоящие

– Побалакаем о «Вениамине Третьем». Почему ты взялся переводить Менделе, и почему именно это произведение?

– Я думаю, это пересоздание входит в мои обязанности. Произведение давно уже напрашивалось, с Барщевским о нём говорили…

– Неужели с Яном? 🙂

– Произведение таки попадает в раздел «Белорусская литература не по-белорусски», где фигурирует имя Яна Барщевского, но разговаривал с Лявоном. Он, пожалуй, последний возрожденец, который считает, что надо все основные пробелы закрыть. Я так не считаю, но непереведенный Менделе – из тех пробелов, которые закрыть необходимо. Это часть белорусской литературы, написанная на идише и иврите.

– Я давно в курсе твоей позиции: «Литература, которая не обогащается переводами, постепенно делается провинциальной и вымирает» (2011 г.)». А до тебя Менделе Мойхер-Сфорима переводили на белорусский?

– Поиски в сети показали, что никто толком не переводил… На украинский перевод есть, вышел во время «дела врачей», и там все израильтяне в тексте заменены на «красноликих евреев». Это отдельная интересная тема – как были убраны все мудрости библейские, сделаны из них местечковые мудрости.

– Ты ставишь перед собой цель подготовить полный, самый адекватный перевод?

– У меня сложная задача, потому что Менделе сам играл с ивритской версией – фактически, переписывал сам себя… Выбрал сначала идиш, заработал себе славу, а иврит – это было для него что-то вроде забавы.

– По-моему, наоборот: он начал писать по-древнееврейски, потом уже перешёл на идиш…

– Он экспериментировал, но когда понял, что нужен некий «выхлоп», выбрал идиш, чтобы книжки пошли в народ. Но все литераторы в то время ощущали «неполноценность» идиша, и в предисловии к «Вениамину Третьему» сказано примерно так: «Хорошо было бы, конечно, издать книгу на иврите, но написал я на идише». И вот 30 лет спустя он осуществил мечту, издал ивритскую версию. Её читали люди, которые уже прочли книгу на идише, т.е. автор играл и со своим читателем. В этом издании много вырезано, сделано больше универсалистских выводов о еврейской душе, в нём меньше местечковости (кстати, думаю, некоторые шутки зря выброшены)…

– Ай-яй, неужели ты сравнивал ивритский вариант с идишским?

– Идишем, увы, не владею. Просматривал довольно точный (так, по крайней мере, я читал в научной литературе) польский перевод с идиша, потому что украинская и русская версии – весьма специфичные. Да на самом-то деле и изданий на идише было три, и они отличались довольно сильно… Короче, я изучал вопрос. А насчёт адекватности – не знаю, может, он и не адекватный. Полагаю, что это должен быть антиколониальный перевод, из этого всё следует. Потому что у Менделе – путешествие людей, которые идут в Святую Землю, а попадают в каменный мешок казармы.

Менделе любил Танах, и наперекор моде того времени отдавал ему преимущество перед Талмудом. Проблема в том, что многих слов в Танахе не было, и писатель был вынужден давать описание вместо понятия. Например, там, где говорится о ряске или плесени на воде, он употребляет сочетание «что-то зелёное».

– И ты убеждён, что перевод классика еврейской литературы следует осовременить, дав свободу переводчику? В твоём переводе говорится о «фрустрации» Вениамина, а есть ли это слово в оригинале?

– Нет, конечно… Но после «неволи», долгого подчинения ивритским авторам (что бы ни говорили, там не мой стиль, а стиль Этгара Керета, Узи Вайля и др.), считаю возможным поэкспериментировать. Ну, слушай, Танах же тоже переводили по-разному!

Иногда, конечно, «просыпаешься» и осознаёшь, что итальянский афоризм «переводчик – лжец» имеет под собой основание. Тогда я начинаю что-то откручивать назад.

– Перевёл уже всю книгу?

– Почти… Надеюсь, выйдет в следующем году (увы, в 2020 г. не вышла. – ред.). Видишь, по всем критериям это произведение белорусское, хотя пытаются показать, что оно больше украинское… И автор преподносит своего героя («Менделе-книгоноша» – это же не он сам, это его рассказчик!) скорее как хасида, чем как миснагеда, а хасидизм был более распространён среди украинских евреев. Мне кажется, автор хотел понравиться более широкой публике: не только белорусской и украинской, а и российской.

– Хасидские мотивы легко объяснить, т.к. в юности Менделе (тогда ещё Шолем-Яков) общался с хасидами. Об этом свидетельствует его автобиографическая повесть «Шлойме, сын Хаима» (герой отправляется из «миснагедского» Копыля в Тимковичи, где знакомится с хасидским миром, перенимает некоторые его обычаи)…

– В то же время автор выступает и против тeх, и против этих – он, скорее, занимает позицию маскиля, еврейского просвещенца (и чем-то напоминает немецкого еврея). Рассказчик же, его альтер эго, – не совсем маскиль; происходит этакое раздвоение в рассказе.

– Я догадался, почему ты выбрал Менделе – не только потому, что земляк, а и потому, что он близок к Гаскале, просвещению. У тебя тоже есть эта жилка – просвещать здешний люд. Недаром ты читал лекции об израильской литературе в БГУ и в Белорусском коллегиуме…

– Так у многих она есть, а вместе с тем… Читаю сейчас Алеся Беляцкого о возрожденцах 1980-х. Это замечательные люди, но, по-моему, всё уже кончилось в 1960-х – всё национальное движение. Потом был некий культурный круг, членов которого не выпускали на широкий простор и туда особенно никого не пускали. Пришли возрожденцы, и как они себя вели? Словно двадцатого века и не было. Сказали, что народ чуток русифицированный, но, в принципе, ничего не забыл. На деле же всё было кончено, и у евреев тоже (ну, в 1970-х точно).

– Снова непонятный пессимизм…

– А может, беседуя с тобой, я обкатываю предисловие к Менделе Мойхер-Сфориму 🙂

– Давай лучше к твоей биографии обратимся. Ну, приехал ты сюда в 2008 г., поставил себе сверхзадачу (условно – обновить белорусскую литературу при помощи израильских авторов)… Или не ставил?

– Такая сверхзадача была, однако, когда я обзавёлся семьёй (женился на Марийке Мартысевич в 2011 г., потом родились Сымон и Лявон), стал более меркантильным. Больше думаю о своём, меньше – о Гаскале 🙂

Павел и его супруга, Мария Мартысевич, в образах межвоенных белорусских контрабандистов. Фото отсюда

– Полагаешь, Джером К. Джером и Менделе по-белорусски будут продаваться? Одна наша бывшая соотечественница, выпускница журфака БГУ 1964 г., считает: нечего переводить на белорусский то, что уже выходило по-русски. Экзотическое мнение, и всё же…

– Ну, понемногу всё продаётся. «Аўтаспынам па галактыцы» Дугласа Адамса – успешная книжка, где-то 1000 экземпляров продалось. А самым успешным был первый Керет («Кіроўца аўтобуса, які хацеў стаць Богам»). Тогда, в конце 2000-х, и время было другое, и помощь посольства Израиля… Вторая книжка, изданная в Минске-2017 («Раптам стук у дзверы»), пошла не так хорошо, хотя Керет остался Керетом.

– Посольство уже не устраивало презентацию этого сборника в Израильском центре?

– Понимашь, сейчас фактически нет посольства Израиля, есть лишь один дипломат. Должен быть атташе по культуре, куча других людей. Когда есть атташе, он волей-неволей отвечает за литературу. А когда один человек за всех отдувается, что это за работа?

– Поэтому, видимо, не очень получилась выставка израильских достижений на минской книжной ярмарке-2019…

– Да уж, там был просто провал. Книги должны как-то циркулировать между читателями, переходить в их собственность. Должны происходить встречи… всё-таки 50 тысяч образованных белорусов посещают эту ярмарку.

– Может, опять-таки всё проще: тебя не пригласили, потому и «клеймишь» выставку?

– Всё может быть 🙂 У меня мама так и считает: всё сводится к личному…

– Я так не считаю, но мысль распространённая… А скажи, что тебе помешало выпустить иврит-белорусский словарь, анонсированный в 2007 г.?

– Он наполовину готов, но время бумажных словарей прошло… Посмотрел на Алеся Астрауха с его трудом – и понял, что бумажный я не осилю. Сейчас думаю издать иврит-белорусский словарь в электронном виде – не просто на каком-то сайте (уже и время сайтов прошло), а, может, на специальном, например на slounik.org. Но насчёт задержки ты прав – нет мне оправдания!

– Считаю, что как раз словари стоит издавать на бумаге, пусть ограниченным тиражом. Даже странно, что ты представляешь книжный магазин, куда люди заходят, что-то покупают (в т. ч. идиш-белорусский словарь Астрауха), и говоришь, что время бумаги ушло.

– Как бы ни было, иврит-белорусский словарь я доделаю. Это моя обязанность, как и перевод Менделе.

– Сейчас мы, заглянув к бронзовому Максу Горькому, медленно шествуем от дома-музея РСДРП к дому Костюкевичей, что на улице Чернышевского… Сам-то как считаешь: хорошо ты поработал в эти 11 лет? Какую оценку поставил бы себе?

– B принципе, положительную. По вычерпанности – 100, я уже исчерпал себя (в смысле идей), из колена выломал всё, что можно. По результативности – 60-70…

– А если бы остался в Израиле?

– Скорее всего, затянула бы стихия денег. Kто бы нам позволил жить богемно в Израиле? Короче, не жалею, что вернулся.

– Часто бываешь там?

– После 2008-го ни разу не был.

– Хотел бы?

– Да, но пусть дети подрастут. Старшему нет четырёх, младшему теперь [в августе 2019-го] год. Боюсь, они многого не поймут, если сейчас ехать. Хочется, чтобы был некий толк от путешествия. Вот ездили с Сымоном на экскурсию в Лидский замок, там показаны орудия для пыток – так говорили малышу, что они служат, чтобы массажик делать 🙂

– Между прочим, какое твоё любимое место в Минске?

– Лошица. Лошицкий парк.

– И вот мы уже приближаемся к площади Победы, она же Круглая. Сама составная часть города-героя подсказывает, что пора закругляться. Читателям belisrael что-нибудь пожелаешь?

– После сорока лет всё становится понятно. Которые моложе, тем желаю дожить до 40, а тем, кто дожил – постараться это пережить 🙂

 

– Может, в твоём левом кармане завалялись советы для молодых литераторов?

– Думаю, надо пытаться рассмешить или смутить читателей в каждом предложении. Либо убивать кого-нибудь в каждой фразе, и делать это в КАЖДОЙ фразе. С этого надо начинать. Потом уже развернётся ситуация.

– А если нет?

– Надо продолжать в том же духе – либо в каждом предложении смешить, либо в каждой фразе убивать.

– Этак и персонажей не останется…

– Тогда убивать надо не персонажей, a какой-то концепт. Чтобы каждая фраза представляла собой сражение, удар по мозгам.

– Гм, наводит на мысли о рассказе «Бунин». Но ведь в произведениях Павла Костюкевича не всегда присутствует то, что ты советуешь! Взять тот самый «План Бабарозы», где лирика вплетается в сатирику…

– Я уже выработал свой стиль, мне можно. Вообще, знаешь что? Рассказ – это о том, как разрушить существующее мироздание. А в романе наоборот: надо создать свою планету, свою галактику.

Расспрашивал Вольф Рубинчик

Авторский перевод с белорусского, оригинал здесь

От belisrael.info. Фрагменты «Путешествия Вениамина Третьего» в переводе П. Костюкевича на белорусский см. здесь, здесь и здесь. В начале августа с. г. Павел пояснил: «Мойхер-Сфорим с иллюстрациями подготовлен к печати, но будет ли книга – вопрос. Все под веником; во всяком случае, меценаты и спонсоры боятся…» Если кто-то из наших читателей НЕ боится, ему (ей) и карты в руки.

Опубликовано 22.08.2021  17:57

КАК В ИЗРАИЛЕ ОТМЕНЯЛИ ИДИШ

В воскресенье, 18-го июля 1948 года редактор коммунистической газеты «Коль ха-Ам» Меир Вильнер явился в военкомат по ул. Калишер в Тель-Авиве для несения воинской службы. На рутинный вопрос, какие языки он знает, Вильнер ответил: иврит, польский, немецкий и идиш. Офицер заявил, что идиш — не язык. Вильнер возмутился, но ему возразили, что издан приказ верховного командования: идиш — не язык. Ивритские газеты отнеслись к инциденту без удивления, мол, идиш — наследие галута (диаспоры), и в новом государстве ему нет места.

Я слышал эту историю много раз, а вот продолжения не знал. Шмуэль Микунис, представлявший компартию в Законодательном собрании (предшественнике Кнессета), подал запрос главе правительства Бен-Гуриону. Тот ответил, что приказа такого нет, и он разыщет и накажет виновника самоуправства. Однако тот же Бен-Гурион несколькими годами ранее публично возмущался произнесенной на идише на сионистской конференции речью подпольщицы из Варшавского гетто Ружки Корчак, мол, зачем нам здесь иностранный язык?

На одном из спектаклей театра «Идишпиль» 

Более четверти века в Израиле я так или иначе был связан с активистами идиша и идишкайта. В их рассуждениях красной нитью проходила мысль об уничтожении идиша сионистским истеблишментом. Помню, как плодовитый публицист, редактор и исследователь Ицик Луден говорил всем, кто был готов слушать, что Израиль убил идиш.

Сегодня, когда все эти критики ушли в лучший из миров, «Израиль», наконец, решил ответить. Обвинения опровергает израильская исследовательница Рахель Рожански в своей книге «Идиш в Израиле. История» (Yiddish in Israel. A History by Rachel Rojanski), изданной в Университете Индианы. Автор подчеркивает, что ее «выводы категорически противоречат заявлениям идишских активистов о якобы намеренной антиидишской политике в Израиле». Рожански два десятилетия добросовестно интервьюировала всех ведущих активистов идиша и членов их семей, но отметает их свидетельства, как предвзятые, предпочитая опираться на официальные документы, в которых нет приказа о запрете этого языка.

Рахель Рожански и ее книга Yiddish in Israel. A History

Приведенные в книге многочисленные документы демонстрируют, как большие начальники, правительственные комитеты и общественные комиссии отменяли идиш; как власти дискриминировали, оскорбляли и ограничивали деятельность идишских театров и прессы; как опускался престиж языка и культуры европейских евреев; как сам идиш в Израиле подвергался гонениям и опасности запрета. Действительно, не существует декретов, запрещавших идиш в Израиле. Но они и не были нужны. В книге множество документов, свидетельствующих, что идиш в Израиле отменили с помощью государственной гегемонии во всех сферах жизни.

Для объяснения происходившего Рожански несколько раз обращается к теории престижа Антонио Грамши. Грамши интересовало, как и почему народы принимают язык и культуру, как функционируют механизмы, мирным путем устанавливающие культурную гегемонию победившего пролетариата. Грамши изучал необыкновенно эффективную деятельность иезуитов. Например, в Украине в XV—XVI вв. никто насильно не вводил католицизм. Иезуиты просто основали сеть университетов, куда стало престижно отправлять отпрысков украинской православной шляхты. Сто лет спустя украинцы оказались практически без своей элиты. Украинские магнаты, гордые княжеские роды, потомки Рюриковичей оказались ополяченными в лоне римско-католической церкви. Продолжение известно — кровавая гражданская война, известная как Хмельнитчина, трагическая потеря украинской автономии и крах Речи Посполитой.

В книге Рахель Рожански множество документов, официальных писем и протоколов. Они дышат ненавистью к идишу, к культуре ашкеназских евреев. Гегемон здесь — сами ашкеназы, зелоты, обуреваемые идеологией отрицания своего прошлого, еврейского местечка. Рожански находит более или менее убедительные объяснения, мол, молодая сионистская культура опасалась конкурировать со старой идишской.

Израильские плакаты, призывающие говорить на иврите

Но объяснить можно и политику Евсекции (создание новой национальности советских евреев). И даже советский государственный антисемитизм (после Холокоста евреи больше не отвечали сталинскому определению национальности, а после образования Израиля и вовсе стали иностранной национальностью, вроде немцев, поляков или корейцев, и их надо было ассимилировать). Можно найти внутреннюю логику в любой политике в истории человечества.

Разумеется, Израиль — не сталинский СССР (а я слышал от заслуженных идишистов и куда более обидные сравнения). Факт, что еврейское местечко было неразрывно связано с идишем, вовсе не означает, что крах местечкового уклада означал и крах идишистской культуры. Наоборот, еврейская культура создавалась в больших городах и всегда была европейской городской культурой. Идиш уходил в города вместе с евреями. Лишь осуществление фашистских и коммунистических проектов подрезало корни культуры еврейского народа. Сионизм «отменил» идиш и помог подтолкнуть его дальше в пропасть.

В последние десятилетия различные феномены контркультуры обращались к идишу, как ультимативной культуре преследуемого меньшинства. Рожански отказывается считать идиш в Израиле культурой меньшинства. Действительно, носители идиша принадлежали к господствующему в то время большинству по всем социоэкономическим параметрам. В еврейском государстве они имели все основания рассчитывать на уважение к своей еврейской идентичности.

Сионистское государство строило свою идентичность вокруг иврита. Лидеры еврейского ишува в Палестине видели себя защитниками молодой национальной идентичности меньшинства. Они считали, что им грозит глобальная идишская культура с литературой мирового класса, с активной прессой и общественной жизнью. Идиш до Холокоста был культурой подавляющего большинства еврейского народа (11-12 миллионов из 16-ти). Когда читаешь тексты того времени, явно ощущаешь тревогу, которую часть украинских элит испытывает сегодня по отношению к русскому языку и украинской двуязычной идентичности.

Первый еврейский город в новейшей истории — Тель-Авив, 1930-е

Идиш отменяли в угоду экстремистской идее шлилат а-галут (отрицания диаспоры). Две тысячи лет истории «между Танахом и Пальмахом» (фраза писателя Йорама Канюка) считались вредными и подлежащими забвению. В этой парадигме культуре на идише и других еврейских языках (ладино, иудейско-арабском, бухарском и др.) было «приказано исчезнуть». По современным понятиям, тон сионистской пропаганды вплоть до конца 1970-х можно запросто назвать антисемитским.

Уже в 1970-е в Израиле осознали, что политика «плавильного котла» оказалась несостоятельной. Тогда были приняты меры для поддержки идиша. Но было уже поздно. Идиш не могли вернуть ни субсидированные литературные журналы, на которые мейстрим не обращал внимания; ни пышные всемирные конгрессы идиша с участием главы правительства и обильным угощением (я сам бывал на нескольких); ни бюрократическое творчество Государственного управления по делам идиша; ни введение идиша в программу нескольких школ, как второго иностранного (!) языка; ни крупные литературные премии (премия им. Мангера была крупнейшей в стране). Эти меры принимались не ради идиша, а ради абсорбции идишистов-иммигрантов из СССР. Еще больше, ради асбары — пропаганды сионизма и имиджа Израиля, как центра еврейской культуры.

Как все еврейские истории, история идиша в Израиле состоит из парадоксов. Политики, воротившие нос от идиша, санкционировали издание партийных газет на этом языке, хорошо понимая электоральный потенциал выходцев из Восточной Европы.

Единственный проект, доживший до сегодняшнего дня — кафедра идиша в Еврейском университете в Иерусалиме. Ее пытались создать еще в 1920-е, но проект наткнулся на ожесточенное сопротивление. Кто-то из профессоров даже заявил, что идиш в университете — это словно распятие в Храме (Еврейский университет в ранней сионистской пропаганде часто сравнивался с возрожденным Иерусалимским храмом). В 1950-е атмосфера смягчилась, но кафедра стала возможной, поскольку американские евреи профинансировали проект. Однако, мировой центр идиша, создать, очевидно, не получилось, если книга израильтянки Рахель Рожански вышла не на иврите в Израиле, а по-английски в Америке.

В книге рассказывается о том, как идиш лишался престижа, опускался в глазах общественного мнения, изображался местечковым. Идишский театр — не просто шмальц (так называл народный театр и классик идишской литературы И. Л. Перец) но и шанда (позор). В книге несколько раз упоминается шанда, описывается презрение ивритских элит к «темным» зрителям, «приходивших в театр (им. Гольдфадена) целыми семьями с корзинами еды… не способных отличить Шолом-Алейхема от Шолома Аша, зато наизусть знавших все песни, которые они пели вместе с артистами».

Шимон Джиган и Исраэль Шумахер (фото Давида Рубингера, Музей Эрец Исраэль); Ицик Мангер

Много внимания автор уделяет и разделению идишской культуры на низкую и высокую. К элитной относились несколько лучше, поскольку сионистское руководство состояло из людей европейской культуры. Гордость от причастности к творению нового еврея была круто замешана на ощущении культурной провинции, один из критиков назвал этих деятелей «чертой оседлости во дворянстве».

В Израиль охотно приглашали звезд еврейской сцены, известных идишских писателей и поэтов, и даже поощряли их создать здесь репертуарный театр в надежде, что со временем, вместе с другими «новыми репатриантами» они перейдут на иврит.

Немногочисленные истории успеха идишских артистов демонстрируют ошибочность деления культуры на высокую и низкую. Сатирический дуэт Шимона Джигана и Исраэля Шумахера был хорошо известен еще до войны. Их театр-кабаре в довоенной Лодзи пользовался бешеным успехом. Они умело сочетали еврейский народный юмор свадебных шутов-бадханов с традициями русского модернистского театра и европейского политического кабаре. В 1957-м, пройдя советские лагеря, послевоенную Польшу и Аргентину, они осели в Израиле. Шумахер умер через три года, а Дзиган выступал еще два десятилетия, пользуясь неизменным успехом.

Поразительна история постановки «А мегиле» на стихи Ицика Мангера. Единственный раз в истории, когда ивритский репертуарный театр поставил идишскую пьесу на идише. Постановку 1965 года посмотрело 250 тысяч человек (в стране с населением в 2,5 миллиона).

Постановка была осуществлена артистической семьей Бурштейнов, известных еще в довоенной Польше, в сотрудничестве с двумя «образцовыми сабрами» Хаимом Хефером и Даном Бен Амоцем — эталоном подражания для целого поколения в Израиле.

В идишской журналистике пробовал себя и Ури Авнери, которого я однажды назвал «последним саброй». Он пробовал издавать идишский перевод своего радикального журнала «Ха-олам ха-Зэ», но быстро понял, что идишский читатель нуждается не в переводах ивритской прессы, а в качественной оригинальной журналистике.

Шапка газеты «Лецте найес»

Рожански называет идишскую прессу «сердцем идишской культуры». Ее главный герой — Мордкэ (Мордехай) Цанин, многолетний редактор крупнейшей газеты на идише «Лецте найес», автор идиш-ивритских словарей и т.д. Мне посчастливилось попасть на чествование его столетия в тель-авивском доме писателей им. Лейвика (см. эссе «Слишком правый, слишком левый, слишком мертвый идиш»). Однако созданная им газета к тому времени уже 30 лет была куплена партией Мапам, а другое свое популярное издание «Иллюстрирер вохблат» он давно закрыл, написав в последнем выпуске статью со знаменательным названием «Корбн фун цайт» («Жертва времени»).

Куда более показательна история бесстрашного бундовского издания «Лебнс фрагн», где резали всех священных коров. Журнал этот под редакцией Ицика Лудена перешагнул в XXI век, не теряя качества и полемического задора.

В книге есть много упоминаний коммунистических изданий на идише, но обойдена вниманием интереснейшая история коммунистического идишизма. Отсутствует в книге и советский идишизм (проект Арона Вергелиса вокруг журнала «Советиш Геймланд»), незримо присутствовавшего как главный конкурент израильского идишизма. В отличие от журнала «Голдене кейт», который так и не выполнил обещания «открыть новую главу идишской литературы» и подготовить смену, Вергелис не только подготовил блестящую плеяду идишистов, но сумел обеспечить их заработком.

Вопреки сионистской мифологии, до создания государства идиш был широко распространен в Израиле. После провозглашения независимости в страну приехали более четверти миллиона уцелевших в Холокосте евреев, говоривших на идише. Идишская культура могла бы стать интегральной частью израильской идентичности, если бы иммигрантам позволили бы развивать свою сеть образования, как это позволили ультраортодоксам. В «Истории» Рожански не нашлось места рассказу об искоренении идиша в системе образования; о разделении детей в детсадах, чтобы не говорили на идише; об учениках, которых штрафовали за беседу на «иностранном языке».

Сцена из спектакля театра «Идишпиль»

Существует обширная мифология о том, почему Бен-Гурион пошел на соглашение с харедим о статусе кво. Однако никакой политической подоплеки в этом не было. Ультраортодоксы тогда не участвовали в израильской политике. Бен-Гурион сам вспоминал, что встретился с их лидерами уже после того, как принял решение не вмешиваться в жизнь их общин, не призывать в армию студентов иешив и не принимать мер, ставивших под угрозу существование а идише ойлем — мира Торы, уничтоженного Холокостом. Политические проблемы с харедим начались только в 1970-х. На заре государства сионисты, очевидно, просто решили сохранить их, как Скандинавия — лапландцев.

Историю всегда пишут победители, но потом она дополняется историями побежденных, и тех, кто вообще не хотел быть вовлеченным в водоворот истории. Никто не запрещал идиш декретами. Идиш отменили люди, верившие в миф прогресса, отрицающий ценность истории в угоду полезной политике памяти. Они искали простые ответы на сложные вопросы, отринув опыт людей, в течение 2000 лет формировавших еврейский народ и создававших сложные системы еврейской цивилизации. Тем самым они лишили себя понимания системы, в которой живут. Отказываясь от многоязычия — одной из основ еврейской идентичности, выбирая рак иврит (только иврит), пытаясь плавить многокультурную еврейскую цивилизацию, отцы современного Израиля обрекли свое государство на абсорбцию в левантийскую стихию Ближнего Востока. Они были глухи к аргументам и не придали значения личной симпатии к маме-лошн. Некоторые пожалели об этом, о чем замечательно рассказывает последняя глава книги, посвященная успеху театра «Идишпиль» в 1990-х годах. Но было уже поздно. Идишу было сказано ОК, как нынешние воители новой этики самоуверенно отменяют своих реальных и воображаемых врагов: «ОК, бумер».

Михаэль Дорфман, для «Хадашот»

Автор выражает благодарность проф. Анне Штерншис (директор Центра еврейских исследований Торонто), Елене Носенко-Штейн (Институт востоковедения РАН), а также друзьям в Израиле, Украине, США и Канаде, и библиотекарю CIPU Жанетт Ковальски, оказавшей содействие в поиске редких изданий.

Источник (газета «Хадашот», Киев, апрель 2021)

Опубликовано 24.05.2021  01:27

Гутарка з Паўлам Касцюкевічам (2)

(канцоўка; пачатак тут)

– У Мінску праз тваё грамадзянства бываюць турботы?

– Пакуль што не было, але… Калі ў гасцініцах іншых гарадоў дастаеш ізраільскі пашпарт, то адразу нахлынае. Думаеш, што трэба неяк не так сябе паводзіць, трэба качаць правы, патрабаваць сабе найлепшы нумар 🙂

– Не абеларусіўся ты як след – відаць, мала вышыванак знасіў… А тутэйшай палітыкай цікавішся?

– Тут ёсць адзін палітык – палітыкі няма.

– Ну, можа, за апошнія 10 гадоў нейкае новае пакаленне падрасло?

– Я вось думаў нядаўна пра мясцовую моладзь – яна апалітычная зусім.

– Катэгарычны ты… Не бярэм далёкі 2010 год, але ў 2017 г. на «недармаедскія пратэсты» шмат моладзі выходзіла, сам бачыў.

– Мабыць, набліжаецца старасць. Здаецца, раней усё было больш яскрава, усе выходзілі 🙂

– Табе ж толькі 40 гадоў споўнілася. Якога чысла, дарэчы?

– 24 траўня, у дзень нараджэння кірыліцы. Востра адчуваю гэтую дату – так, паводле яўрэйскіх традыцый, яшчэ далёка да паловы жыццёвага тэрміну, але мы жывем не ў эпоху прарокаў, арыентуемся на рэальнае жыццё. У 40 год трэба ўжо неяк інакш ставіць ступак, каб на спуск ісці. Іншае адчуванне жыцця – «няма таго, што раньш было».

– Па-мойму, за 11 год у Беларусі ты нямалага дабіўся. Свае найбольшыя дасягненні назавеш?

– Здаецца, што мала чаго дабіўся, хочацца большага.

– ОК, спытаюся іначай. Колькі ты кніжак выпусціў?

– Штук 10 – сваіх і з перакладамі. Сваіх чатыры: «Зборная РБ па негалоўных відах спорту», «План Бабарозы», «Бульба ў райскім садзе», «Душпастарскія спатканні для дачнікаў». Ага, і «Блог Усяслава Чарадзея» – пяць. Пераклады: «Аўтаспынам па Галактыцы», «Бойня № 5», дзве керэтаўскія кніжкі, Вайля кніжка… Зараз у Логвінава выходзіць пераклад «Трое ў чоўне» Джэрома К. Джэрома. І перакладаю з іўрыта «Беньяміна Трэцяга» Мендэле Мойхер-Сфорыма.

«Рэчавыя доказы» ад П. К.

– Што з названага для цябе самае дарагое?

– «Бабароза», канешне. Вельмі важная кніжка, у ёй я скокнуў вышэй за пупок – баюся, што гэткага скачка не паўтару. Пісаў чатыры гады.

– Сапраўды, адчуваецца, што ў яе многа ўкладзена, асабліва спадабаліся развагі пра каўтун. У Кульбака была зельманіяда, у цябе – каўтуніяда… Я нават паспрабаваў наведаць kautun.by 🙂

– Каўтун ратаваў кнігу ў апошні момант. Усё пісалася доўга, марудна, але не было «цэнтральнага цвіка». За некалькі дзён дапісаў фрагмент – абсалютную пародыю на «Горад Сонца» і «партызанаў» Артура Клінава. Да «Горада Сонца» прэтэнзій не маю, але хацелася спарадзіраваць той дыскурс і «канцэпцыю партызана».

– Не згаджаешся з тым, што беларусы – культурныя партызаны?

– Адкажу словамі з купалаўскіх «Тутэйшых»: «усё гэта як бы так і як бы не так». «Партызанская» канцэпцыя трохі смешная, камедная. Час прайшоў, трэба новыя канцэпцыі нараджаць – больш сур’ёзныя 😉

– А на чым можа (ці мусіць) грунтавацца новая канцэпцыя беларускасці?

– Пераходзячы да «Беньяміна Трэцяга», якога зараз перакладаю, – з гэтага твора вынікае канцэпцыя гета, якое было тут у ХІХ стагоддзі. Было вялікае гета, але не на адзін народ, а на два: на габрэяў і беларусаў. Рэзервацыя памерам у цэлую краіну – мабыць, адна з самых вялікіх у Еўропе. Тут і трэба ўсё шукаць, усе карані…

– Дапусцім, Беларусь была калоніяй, і што далей? Ідэя дэкаланізацыі? Дык яна не новая. І як бы ты люду паспалітаму патлумачыў, што рабіць? Проста выйсці з гета, стаць свабоднымі людзьмі?

– Так, свабоднымі, але я не ведаю, як гэта можна патлумачыць людзям, якія лічаць сябе пераможцамі ў Другой Сусветнай. Беларусь перамагла? Яна была ахвярай той вайны, а выпінаецца пастаянна пераможніцтва.

– Кідаешся ў другую крайнасць. Ясна, што была ахвярай, але ясна і тое, што перамагла (разам з іншымі). Прапануеш перасунуць акцэнт на тое, што мы былі ахвярамі? Але ж гэта – «вечны плач», з якога наўрад ці што канструктыўнае выйдзе.

– Прынамсі трэба прызнаць, што ў гета «адбівалі галаву», то бок не дазвалялі сваёй адукацыі. Абмяжоўвалася мабільнасць: ты мог пераехаць у горад, толькі памяняўшы сябе. Вядома, «адсяканне галавы» адбывалася па-рознаму ў габрэяў і беларусаў.

– У любым разе тое, пра што ты кажаш, мела месца 150-200 гадоў таму. Няўжо ў мінулым cтагоддзі ўсё засталося, як у пазамінулым?

– Палову савецкага часу гета ў розных формах існавала – «не забалуеш». Першы кіраўнік Беларусі з мясцовых быў Мазураў (з 1950-х гадоў), усе ранейшыя кіраўнікі былі сюды прысланыя…

– З даваенных кіраўнікоў згадваецца беларус Шаранговіч, але гэта не так істотна. Былі тутэйшыя, мо нават горшыя за прысланых…

– Дык і пра Кубэ хтосьці кажа, што ён думаў пра Беларусь! А калі сур’ёзна, то Беларусь падпарадкоўвалася імперыі: гэтыя тэрыторыі максімальна выкарыстоўваліся. «Як зручна, так і зробім» – ва ўсім, і ў культурніцкім будаўніцтве, і ў эканамічным…

– Добра, не будзем замахвацца на глабальныя абагульненні. Вакол чаго можа зараз будавацца ідэнтычнасць беларускіх яўрэяў?

– Уявім сабе сучаснага беларускага габрэя. Яго ўнукі ў Амерыцы, дзеці ў Ізраілі, сам ён на чамаданах. Нават калі ён вырашыў жыць тут, ён глядзіць RTVI («рускае міжнароднае тэлебачанне»). Часу на беларускую культуру ў яго няма…

– Ты скептычна пазіраеш на мясцовыя яўрэйскія суполкі?

– Так, і гэта адно з вялікіх расчараванняў апошніх дзесяці гадоў – габрэйская супольнасць вельмі скіраваная на… Ну, па-першае, на дабрачыннасць. Гэта добра, але дапамога ідзе з замежжа (хаця і з Беларусі таксама). Па-другое, на апрацоўку тэмаў, якія важныя, але да сённяшняга дня не маюць дачынення. Канкрэтна, хопіць апяваць мястэчка. Жыццё ў мястэчку было вельмі цяжкім, дэпрэсіўным жыццём у рэзервацыі – давайце пра гэта пагаворым!

– Хіба нехта гэтак ужо апявае? Хаця, вядома, ёсць пэўная апалагетыка… пра што я пісаў яшчэ ў пачатку 2000-х гг.

– Апяваюць. Апрача таго, назіраю, як канцэпт ідэальнага жыцця ў мястэчку пераносіцца на БССР, дзе ўсё нібыта было гарманічна… Гісторыя беларускіх габрэяў цікавая і размаітая, але ў Беларусі ўсё зводзіцца да канцэптаў штэтла і Галакосту.

Зараз беларусы пачалі даведвацца пра сваю габрэйскую спадчыну, столькі з’явілася даследаванняў – той жа Іны Соркінай… Істэрыя (у добрым сэнсе), звязаная з Кульбакам, – гэта ж выдатна! А габрэйскія суполкі дыхаюць роўна.

– Усё ж на Кульбака звяртае ўвагу і тутэйшы яўрэйскі афіцыёз – газета «Авив», часопіс «Мишпоха» (праўда, рэдактар «Мишпохи» па-дурному паблытаў парадак літар у ідышных словах, і Юлій Марголін у яго «Юрий»)… Не забываюць і Мендэле – калі год таму адкрывалі дошку ў Капылі, была там і дэлегацыя «афіцыйных яўрэяў». Можа, ты крыўдуеш на тое, што беларускія яўрэі не чытаюць твае кнігі?

– Можа быць… Але я бачу, што «лыжы» навостраны на пераезд: «Не я пераеду, дык мае дзеці або ўнукі пераедуць». Такі чамаданны настрой. З іншага боку, беларускія яўрэі бачаць свет разгорнута – няма атэістычнага ўспрымання, маўляў, на мне ўсё сканчаецца. Прыглядаюцца да Трампа, да Ізраіля… Насуперак усім тэорыям, паводле якіх людзі схільныя жыць «тут і цяпер».

– Але многія беларускія яўрэі цешацца жыццём і не зацыклены на мінуўшчыне (дый будучыні). Узяць тыя ж «Дні яўрэйскай культуры» ў Мінску…

– Ну, магчыма, гэта мой асабісты плач па кніжнай культуры. Ад беларускай публікі мне ўвага перападае – кніжкі чытаюцца, глядзяцца… Ад габрэйскай – амаль не перападае.

– Якія літаратурныя прэміі ты атрымаў?

– У 2012 годзе – прэмію Ежы Гедройца за «Зборную РБ па негалоўных відах спорту», а сёлета – «Празрыстага Эола» за пераклады Узі Вайля.

– Падзеі 2012 г. шмат абмяркоўвалі, у тым ліку і ў сувязі са скандальчыкам вакол прысуджэння. А сёлета былі мітрэнгі?

– Макс Шчур, заснавальнік «Эола», у прынцыпе, чалавек скандальны, але гэтым разам ён чамусьці быў сама лагоднасць. Выдаў прэмію пятнаццаці літаратарам, і для скандалаў проста глебы не было.

Эолы самыя настаяшчыя

– Пазюкаем пра «Беньяміна Трэцяга». Чаму ты ўзяўся перакладаць Мендэле, і чаму менавіта гэты твор?

– Я думаю, гэтае перастварэнне ўваходзіць у мае абавязкі. Твор даўно ўжо напрошваўся, з Баршчэўскім пра яго гаварылі…

– Няўжо з Янам? 🙂

– Твор такі патрапляе ў раздзел «Беларуская літаратура не па-беларуску», дзе фігуруе імя Яна Баршчэўскага, але размаўляў з Лявонам. Ён, бадай, апошні адраджэнец, які лічыць, што трэба ўсе асноўныя прабелы закрыць. Я так не лічу, але неперакладзены Мендэле – з тых прабелаў, якія закрыць неабходна. Гэта частка беларускай літаратуры, напісаная на ідышы і іўрыце.

– Я даўно ў курсе тваёй пазіцыі: «Літаратура, якая не ўзбагачаецца перакладамі, паступова робіцца правінцыйнай і вымірае» (2011 г.). А да цябе Мендэле Мойхер-Сфорыма перакладалі на беларускую?

– Пошукі ў сеціве паказалі, што ніхто толкам не перакладаў… На ўкраінскую пераклад ёсць, выйшаў у час «справы ўрачоў», і там усе ізраільцы ў тэксце заменены на «чырвонатворых габрэяў». Гэта асобная цікавая тэма – як былі прыбраны ўсе мудрасці біблійныя, зроблены з іх местачковыя мудрасці.

– Ты ставіш сабе за мэту зрабіць поўны, найбольш адэкватны пераклад?

– У мяне складаная задача, таму што Мендэле сам гуляўся з іўрыцкай версіяй – фактычна, перапісваў сам сябе… Выбраў быў спярша ідыш, зарабіў сабе славу, а іўрыт – гэта была для яго такая забаўка.

– Па-мойму, наадварот: ён пачаў пісаць на старажытнаяўрэйскай, потым ужо перайшоў на ідыш…

– Ён эксперыментаваў, але калі зразумеў, што патрэбны нейкі «выхлап», выбраў ідыш, каб кніжкі пайшлі ў народ. Але ўсе літаратары ў той час адчувалі «непаўнавартаснасць» ідыша, і ў прадмове да «Беньяміна Трэцяга» сказана прыкладна так: «Добра было б, вядома, выдаць кнігу на іўрыце, але напісаў я на ідышы». І вось праз 30 гадоў ён спраўдзіў мару, выдаў іўрыцкую версію. Яе чыталі людзі, якія ўжо прачыталі кнігу на ідышы, г. зн. аўтар гуляўся і са сваім чытачом. У гэтым выданні шмат павыразана, зроблена больш універсалісцкіх высноваў пра яўрэйскую душу, менш местачковасці (дарэчы, думаю, што некаторыя жарты дарэмна выкінуты)…

– Аёй, няўжо ты параўноўваў іўрыцкі варыянт з ідышным?

– Ідышам, на жаль, не валодаю. Глядзеў даволі дакладны (так, прынамсі, я чытаў у навуковай літаратуры) польскі пераклад з ідыша, таму што ўкраінская і руская версіі – вельмі спецыфічныя. Ды насамрэч і выданняў на ідышы было тры, і яны розніліся даволі моцна… Карацей, я вывучаў пытанне. А наконт адэкватнасці – не ведаю, можа, ён і не адэкватны. Мяркую, што гэта мусіць быць антыкаланіяльны пераклад, з гэтага ўсё вынікае. Таму што ў Мендэле – падарожжа людзей, якія ідуць у Святую Зямлю, а патрапляюць у каменны мех казармы.

Мендэле любіў Танах, і насуперак тагачаснай модзе аддаваў яму перавагу перад Талмудам. Праблема ў тым, што многіх слоў у Танаху не было, і пісьменнік быў вымушаны даваць апісанне замест паняцця. Напрыклад, там, дзе гаворыцца пра раску або цвіль на вадзе, ён ужывае спалучэнне «штосьці зялёнае».

– І ты перакананы, што пераклад класіка яўрэйскай літаратуры варта асучасніць, даўшы волю перакладчыку? У тваім перакладзе гаворыцца пра Беньямінаву «фрустрацыю», а ці ёсць гэтае слова  ў арыгінале?

– Няма, канешне… Але пасля «няволі», доўгага падпарадкавання іўрыцкім аўтарам (што б ні казалі, там не мой стыль, а стыль Этгара Керэта, Узі Вайля і інш.), лічу магчымым паэксперыментаваць. Ну, слухай, Танах жа таксама перакладалі па-рознаму!

Часам, канешне, «прачынаешся» і ўсведамляеш, што італьянская прымаўка «перакладчык – хлус» мае пад сабой грунт. Тады я пачынаю нешта адкручваць назад.

– Пераклаў ужо ўсю кнігу?

– Збольшага… Спадзяюся, выйдзе налета. Бачыш, па ўсіх паказніках гэта твор беларускі, хаця яго спрабуюць паказаць, што ён больш украінскі… І аўтар падае свайго героя («Мендэле-кнігар» – гэта ж не ён сам, гэта яго апавядальнік!) хутчэй як хасіда, чым як міснагеда, а хасідызм быў больш пашыраны сярод украінскіх габрэяў. Мне здаецца, аўтар хацеў спадабацца шырэйшай публіцы: не толькі беларускай і ўкраінскай, а і расійскай.

– Хасідскія матывы лёгка вытлумачыць, бо ў юнацтве Мендэле (тады яшчэ Шолем-Якаў) меў стасункі з хасідамі. Пра гэта сведчыць яго аўтабіяграфічная аповесць «Шлойме, сын рэба Хаіма» (герой выпраўляецца з «міснагедскага» Капыля ў Цімкавічы, дзе знаёміцца з хасідскім светам, пераймае пэўныя яго звычкі)…

– У той жа час аўтар выступае і супраць тых, і супраць гэтых – ён хутчэй займае пазіцыю маскіля, яўрэйскага асветніка (і нечым нагадвае нямецкага габрэя). Апавядальнік жа, яго альтэр эга – не зусім маскіль; адбываецца гэткае раздваенне ў аповедзе.

– Я здагадаўся, чаму ты выбраў Мендэле – не толькі таму, што зямляк, а і таму, што ён блізкі да Гаскалы, асветніцтва. У цябе таксама ёсць гэтая жылка – прасвятляць тутэйшы люд. Нездарма ж ты чытаў лекцыі пра ізраільскую літаратуру ў БДУ і ў Беларускім калегіуме…

– Дык у многіх яна ёсць, а разам з тым… Чытаю зараз Алеся Бяляцкага пра адраджэнцаў 1980-х. Гэта выдатныя людзі, але, па-мойму, усё ўжо скончылася ў 1960-х – увесь нацыянальны рух. Потым было нейкае культурнае кола, сябраў якога не выпускалі на шырокі разлог і туды асабліва нікога не пускалі. Прыйшлі адраджэнцы, і як яны сябе паводзілі? Быццам бы дваццатага стагоддзя і не было. Сказалі, што народ трошкі русіфікаваны, але ў прынцыпе, нічога не забыў. Насамрэч жа ўсё было скончана, і ў габрэяў таксама (ну, у 1970-х дакладна).

– Зноў незразумелы песімізм…

– А можа, размаўляючы з табою, абкатваю прадмову да Мендэле Мойхер-Сфорыма 🙂

– Давай лепш да тваёй біяграфіі звернемся. Ну, прыехаў ты сюды ў 2008 г., паставіў сабе звышзадачу (умоўна – абнавіць беларускую літаратуру пры дапамозе ізраільскіх аўтараў)… Ці не ставіў?

– Такая звышзадача была, аднак, калі я абзавёўся сям’ёй (ажаніўся з Марыйкай Мартысевіч у 2011 г., потым нарадзіліся Сымон і Лявон), то стаў больш меркантыльным. Больш думаю пра сваё, менш – пра Гаскалу 🙂

Павел і яго жонка, Марыя Мартысевіч, у вобразах міжваенных беларускіх кантрабандыстаў. Фота адсюль

– Мяркуеш, Джэром К. Джэром і Мендэле па-беларуску будуць прадавацца? Адна наша былая суайчынніца, выпускніца журфака БДУ 1964 г., мяркуе: няма чаго перакладаць на беларускую тое, што ўжо выходзіла па-руску. Экзатычнае меркаванне, але тым не меней…

– Ну, паціху ўсё прадаецца. «Аўтаспынам па галактыцы» Дугласа Адамса – паспяховая кніжка, недзе 1000 асобнікаў прадалася. А самы паспяховы быў першы Керэт («Кіроўца аўтобуса, які хацеў стаць Богам»). Тады, у канцы 2000-х, і час быў іншы, і дапамога пасольства Ізраіля… Другая кніжка, выдадзеная ў Мінску гады 4 таму («Раптам стук у дзверы»), пайшла не так добра, хоць Керэт застаўся Керэтам.

– Пасольства ўжо не ладзіла прэзентацыю гэтага зборніка ў Ізраільскім цэнтры?

– Разумееш, зараз жа фактычна няма пасольства Ізраіля, ёсць толькі адзін дыпламат. Мусіць быць аташэ па культуры, куча іншых людзей. Калі ёсць аташэ, ён хоцькі-няхоцькі адказвае за літаратуру. А калі адзін чалавек за ўсіх працуе, што гэта за работа?

– Таму, відаць, сёлета не дужа атрымалася выстава ізраільскіх дасягненняў на мінскім кніжным кірмашы…

– Так, там быў проста правал. Кнігі павінны неяк цыркуляваць між чытачамі, пераходзіць ва ўласнасць чытачоў. Мусяць адбывацца сустрэчы… усё-такі 50 тысяч адукаваных беларусаў наведваюць гэты кірмаш.

– Можа, зноў-такі ўсё прасцей: цябе не запрасілі, таму і кляймуеш выставу?

– Усё можа быць 🙂 У мяне мама так і лічыць: усё зводзіцца да асабістага…

– Я так не лічу, але думка пашыраная… А скажы, што табе перашкодзіла выпусціць іўрыт-беларускі слоўнік, анансаваны гадоў 12 таму?

– Ён напалову гатовы, ды час папяровых слоўнікаў мінуў… Паглядзеў на Алеся Астравуха з яго працай – і зразумеў, што папяровы я не агораю. Зараз думаю выдаць іўрыт-беларускі слоўнік у электронным выглядзе – не проста на нейкім сайце (ужо і час сайтаў прайшоў), а мабыць, на адмысловым, хіба на slounik.org. Але наконт затрымкі маеш рацыю – няма мне апраўданняў!

– Лічу, што якраз слоўнікі варта выдаваць на паперы, няхай абмежаваным накладам. Нават дзіўна, што ты прадстаўляеш кнігарню, куды людзі заходзяць, нешта купляюць (у тым ліку і Астравухаў ідыш-беларускі слоўнік), і будзеш казаць, што час паперы мінуў.

– Як бы ні было, іўрыт-беларускі слоўнік я дараблю. Гэта мой абавязак, як і пераклад Мендэле.

– Зараз мы павольна крочым ад дома-музея РСДРП да дома Касцюкевічаў, што на вуліцы Чарнышэўскага (завітаўшы да бронзавага Макса Горкага). Сам як мяркуеш: добра ты папрацаваў у гэтыя 11 гадоў? Якую адзнаку паставіў бы сабе?

– У прынцыпе, станоўчую. Па вычарпанасці – 100, я ўжо вычарпаў сябе (у сэнсе думак, ідэй), з калена выламаў усё, што можна. Па выніковасці – 60-70…

– А калі б застаўся ў Ізраілі?

– Хутчэй за ўсё, зацягнула б стыхія грошай. Хто б нам дазволіў жыць багемна ў Ізраілі? Карацей, не шкадую, што вярнуўся.

– Часта бываеш там?

– Пасля 2008-га ні разу не быў.

– Хацеў бы?

– Так, але няхай дзеці падрастуць. Старэйшаму няма чатырох, малодшаму цяпер год. Баюся, яны шмат чаго не зразумеюць, калі зараз ехаць. Хочацца, каб быў нейкі плён ад вандроўкі. Во ездзілі з Сымонам на экскурсію ў Лідскі замак, там паказаныя прылады для катавання – дык казалі малому, што яны служаць, каб масажык рабіць 🙂

– Між іншага, якое тваё ўлюбёнае месца ў Мінску?

– Лошыца. Лошыцкі парк.

– І вось мы ўжо набліжаемся да плошчы Перамогі, яна ж Круглая. Сама састаўная частка горада-героя падказвае, што пара закругляцца. Чытачам сайта штось пажадаеш?

– Пасля сарака ўсё становіцца зразумела. Маладзейшым жадаю дажыць да 40, а тым, хто дажыў – паспрабаваць гэта перажыць 🙂

– Мо ў тваёй левай кішэні заваляліся парады для маладых літаратараў?

– Думаю, што трэба спрабаваць рассмяшыць альбо засмуціць чытачоў у кожным сказе. Альбо забіваць каго-небудзь у кожным сказе, і рабіць гэта ў КОЖНЫМ сказе. З гэтага трэба пачынаць. Потым ужо разгарнецца сітуацыя.

– А калі не?

– Трэба працягваць у тым жа духу – альбо ў кожным сказе смяшыць, альбо ў кожным сказе забіваць.

– Гэтак і персанажаў не застанецца…

– Тады забіваць трэба не персанажаў, a нейкі канцэпт. Каб кожны сказ уяўляў з сябе змаганне, удар па мазгах.

– Гм, наводзіць на думкі пра апавяданне «Бунін». Але ж у творах Паўла Касцюкевіча не заўжды прысутнічае тое, што ты раіш! Узяць той самы «План Бабарозы», дзе лірыка ўплятаецца ў сатырыку…

– Я ўжо выпрацаваў свой стыль, мне можна. Увогуле, ведаеш што? Апавяданне – гэта пра тое, як забіць існую светабудову. А ў рамане наадварот: мусіш стварыць сваю планету, сваю галактыку.

Распытваў Вольф Рубінчык

Ад belisrael.info: фрагменты «Падарожжаў Беньяміна Трэцяга» ў перакладзе П. Касцюкевіча скора пачнем выстаўляць на сайце.

Апублiкавана 01.09.2019  13:57

Водгук на дзве часткі

Усе арабы супраць Ірана? Няўжо?

50 тысяч адукаваных беларусаў наведваюць кніжны кірмаш. Я не трапіў у лік 50 тыс., бо аніразу тамака не быў.

Пра інструменты для масажыку ў Лідскім замку – дасціпна. Парагатаў.

Анатоль Сідарэвіч, г. Мінск    07.09.2019  22:22

Надав Лапид и его “Синонимы”

«Похоже, я снял очень религиозный фильм»Режиссер Надав Лапид о картине «Синонимы»: это история израильтянина, который пытается забыть родину и стать французом

Meduza
K.M. Krause / Future Image / WENN.com / Vida Press

Фильм израильского режиссера Надава Лапида «Синонимы», получивший на Берлинском фестивале «Золотого медведя», вышел в российский прокат 25 апреля. В центре картины — парадоксальная история молодого израильтянина Йоава, который переезжает в Париж, чтобы полностью отказаться от своего языка и национальной идентичности, став французом. Кинокритик «Медузы» Антон Долин обсудил с режиссером израильское кино, саму картину и то, насколько она автобиографична.

— Для многих присуждение «Золотого медведя» вашим «Синонимам» было неожиданностью. Никто не ждал такого радикализма от возглавлявшей жюри Жюльет Бинош. А вы удивились? Или ждали триумфа? 

— Ну, мало кто просыпается поутру и говорит себе: «Сегодня я выиграю „Золотого медведя“»! Разумеется, это было сюрпризом, к такому приготовиться невозможно. С другой стороны, даже большие кинофестивали лишь делают вид, что охотятся за новыми именами и свежими идеями — на самом деле из года в год они все консервативнее. Да и решения жюри, как правило, компромиссны. Я же бывал в жюри много раз, знаю по себе: первый приз не дают картинам, разделившим аудиторию. «Синонимы» — не типовой победитель. Однако я сделал амбициозный фильм и попробовал затронуть фундаментальные ценности, важные для каждого. В этом смысле «Синонимы» выходят за пределы синефильского гетто, так называемого «кино не для всех». Они могут войти в коммуникацию с каждым, кто этого захочет. В них есть что-то радостное, рок-н-ролльное. «Синонимы» — это не Бела Тарр. Хотя я люблю Белу Тарра!

К тому же, знаете, многие говорили мне, что они рады победе «Синонимов» — даже не потому, что переживали за меня, а потому, что случилось нечто крайне редкое: «Золотого медведя» присудили кому-то, кто бросает вызов традиционным формам кинематографа и пытается их обновить. Такого на больших фестивалях не случалось с момента победы «Дядюшки Бунми» Апичатпона Вирасетакула в Каннах. Даешь главный приз подобной картине — посылаешь месседж молодым режиссерам: можно экспериментировать, позволено не бояться новизны. По-моему, именно это хотели сказать Бинош и ее коллеги по жюри, принявшие единогласное решение.

Забавно, но теперь Бинош болеет за «Синонимы» и шлет мне смски, спрашивая, как публика принимает фильм. А принимает она хорошо. С другой стороны, мои противники и враги никогда не атаковали меня настолько яростно, как сейчас. Ничего, я не против, это часть игры. Главное, что никто не остается равнодушным.

— Cahiers du Cinema поместили кадр из «Синонимов» на обложку, а кто-то из критиков написал: «Лучший французский фильм за долгие годы сделан израильтянином». А я подумал, что в «Синонимах» есть другой забавный парадокс: это своего рода апофатический фильм, который исследует концепцию «еврейскости», при этом обходясь без израильской натуры и даже иврита. Более того, их отрицая.

— Если посмотреть так, то «Синонимы» — очень еврейский фильм! Ведь годами, да что там, столетиями Израиль для евреев был искусственной конструкцией, чем-то несуществующим, воображаемым. Мечтой, фантазией, раем. Мессией, который никогда не придет. Знаете, что одно из значений слова «мессия» — «тот, кто никогда не придет»? Израиль в моем фильме — запретное место, где нельзя находиться, откуда надо сбежать. И оно тоже воображаемое и невозможное.

— Да ведь и Йоав ведет себя как мессия — кричит, что пришел спасать французов, как пророк ведет их в посольство Израиля, сбивая по пути заборы!

— Если подумать, вы полностью правы. Сначала он бежит от этой ответственности, а потом начинает играть в какого-то Бонапарта. Кричит: «Французы, вы спасли меня, а я спасу вас!» Один мессианский жест за другим.

— Это напомнило мне о Жюльене Сореле из стендалевского «Красного и черного». Вообще «Синонимы» отсылают к французской романтической традиции XIX века.

— Да, мне Йоав тоже напоминает Сореля! А еще героя Кнута Гамсуна из «Голода». Его мессианская программа похожа на программу Джона Леннона в «Imagine». Как мессия, он истязает свое тело во благо других: терзает его, голодает, проституирует. Похоже, я снял очень религиозный фильм. А Париж — земля обетованная. Раньше Израиль тоже был обетованной, но стал проклятой землей. Возможно, это одно и то же: мессия превращает проклятую землю в обетованную. Однако осуществление мечты — не всегда то, к чему следует стремиться. Как говорил Оскар Уайльд, «когда боги хотят нас наказать, они исполняют наши желания».

— Мой далекий кузен, живущий в Иерусалиме, однажды ответил на вопрос, который меня давно мучал. Мир переполнен еврейскими гениями: режиссерами, музыкантами, писателями. Но в Израиле таких гениев крайне мало. Кузен сказал: «Приехав в Израиль, они перестают быть евреями и превращаются в израильтян». Кажется, ваш фильм именно об этом. Его герой — своего рода Агасфер, отказавшийся от родины и обреченный на скитания. 

— Он безродный космополит, классический странствующий еврей. Его единственная родина — истории, при помощи которых он определяет себя. Он рассказывает эти истории гоям, чтобы заработать себе на пропитание. Первые сионисты тоже были странствующими евреями. Для них иврит был языком священным, но и запретным тоже. Говорить на нем в повседневной жизни не разрешалось. В «Синонимах» Йоав тоже отказывается говорить на иврите. В первый раз за фильм он использует родной язык, когда лежит на полу совершенно голый, засунув себе палец в задницу. Но унижение и возвышение, грязное и сакральное — известная дихотомия, одно — всегда оборотная сторона другого. В этом смысле «Синонимы» тоже очень еврейский фильм.

Вспоминаю черный еврейский юмор: «Единственным окончательным решением еврейского вопроса было создание государства Израиль». Возник Израиль, и исчезли евреи, остались только израильтяне. Поэтому Йоав вспоминает своего деда, который уехал в Палестину из Европы и тоже бросил свой родной язык — предал идиш, чтобы заговорить на иврите. Йоав совершает нечто противоположное и вместе с тем повторяет то, что сделал его дед.

«Синонимы». Трейлер
Официальные HD Трейлеры

— Насколько Йоав — это вы? Ведь фильм формально автобиографический, но герой значительно моложе вас.

— Я никогда не собирался снимать фильм о своей жизни и своей личности. Меня это просто не интересует. Но я должен сказать, что каждый человек — окно, через которое можно посмотреть на мироздание, и моя собственная жизнь тоже может служить подобным окном. Ваша жизнь тоже могла бы пригодиться, но свою биографию я знаю лучше, потому ее и использовал. Автобиографический бэкграунд — лишь технический прием, не более.

В «Синонимах» меня интересовало освобождение человека от самой идеи принадлежности какой-то нации или земле. Примерно как в «Imagine». Можно ли действительно стать гражданином вселенной? Или мы неспособны обойтись без классификаций и идентичности? Ведь они помогают нам понять, кто мы такие, почувствовать себя не одинокими. Бываем ли мы свободными? Израиль — та страна, где этот вопрос особенно актуален. Потому что Израиль — как и Россия, а отчасти и как Франция, — не только территория на карте мира, но и мощная идея преображения человека. Так вдруг и обнаруживаешь, что ты не личность, а часть чьего-то концепта, некоего общего проекта. В Израиле это повседневный вопрос, который человек ставит перед собой впервые в детском саду.

— Ваш предыдущий фильм называется «Воспитательница», в нем действие происходит в детском саду! И он о том, что израильтянину быть поэтом не пристало. 

— Абсолютно, вы совершенно правы! Именно об этом.

— Однако «Синонимы» сделаны иначе, чем «Воспитательница» и ваш дебют «Полицейский». Новый фильм более фрагментарен и импульсивен, дистанция по отношению к персонажу здесь гораздо меньше. 

— Так и есть. Продолжая вышесказанное, скажу: вечное противоречие для меня — между концептом фильма и принципом свободы, который в этот концепт не вписывается. Два моих первых фильма строятся на концепте. В «Синонимах» я нарушаю этот принцип. Я хотел позволить Йоаву навести беспорядок, нарушить планы оператора, заставить камеру бежать за ним.

— Это хаос, но сконструированный. Кино — это всегда контроль. Освободиться от него так же невозможно, как от национальности. 

— Конечно, но я постоянно мечтаю об этом освобождении. Самые интересные режиссеры — самые свободные. Триер, Каракс. Мне кажется, в «Синонимах» свобода побеждает. Потому что этот фильм далек от совершенства! Между совершенством и свободой приходится выбирать. Тут я выбрал свободу. Многие детали отсутствуют, форма меняется на ходу, логика не соблюдается. По этой причине многим так не нравятся «Синонимы» — изучая их рационально, ты неизбежно находишь дыры в сюжете, нехватку мотиваций и прочие недостатки. Все критики моего фильма правы! Но важно не это. Важно движение.

— «Синонимы» — фильм о движении, в этом причина трагического конфликта: ваш герой не может нигде укорениться, поскольку обязан двигаться. А когда останавливается, умирает. 

— Именно так. Остановившись, он превращается в израильтянина, начинает проявлять агрессию, задирать других. Кричит: «Бейтесь за свою музыку!». Думаю, в современном французском кино никто не готов биться за свои фильмы.

— А Леос Каракс? Или Брюно Дюмон?

— Эти двое — да, но они в меньшинстве.

— Расскажите о Томе Мерсье, исполнителе главной роли в «Синонимах». Он меня поразил тем, что даже невозможно сказать, хороший он артист или ужасный. Он, бесспорно, незабываем — одновременно производит впечатление искусственности и естественности в речи и поведении.

— Он израильтянин, хотя его отец француз. По-французски он не говорил вовсе, и это было хорошо — он учил язык вместе с персонажем. Мы с Томом очень близко сошлись за время работы над фильмом, он замечательный, очень мне нравится, но я сам не способен сказать, хороший ли он актер. Он воплощение того, что я хотел сказать и показать при помощи Йоава. Не случайно в сцене прослушивания Йоав не может «играть», имитировать чувства, которых он не испытывает на самом деле.

Мы говорили о свободе и контроле, так вот: Том — воплощение этой дихотомии. Он предан сценарию до мельчайших деталей, вызубрил его до последней запятой. Он бьется за точность каждой реплики, но если я пытаюсь что-то скорректировать — не знаю, переложить стакан из левой руки в правую! — он не сможет этого выдержать. Потому он и воплощает для меня те темы, на которые я говорю в фильме.

— Есть ли в современной израильской культуре какие-то фигуры, близкие вам и вашему поиску? Или вы чувствуете себя одиноким?

— Мне не близки те процессы, которые происходят в израильской культуре, но вместе с тем считаю, что снимаю очень израильские фильмы по духу и содержанию. Как бы я ни пытался убежать от себя как израильтянина, это невозможно. Это чувствуется в агрессивности камеры и монтажа, в самом изображении. У нас в Израиле считают, что израильский свет слишком уродлив для кино, и потому стараются снимать «как в Европе», часто приглашают европейских операторов. А я люблю израильское солнце. Мы стали теми, кем мы являемся, потому что живем под лучами этого солнца. И незачем снимать Иерусалим так, будто это Женева.

Антон Долин

Оригинал

Опубликовано 26.04.2019  17:10

ОЧЕРК О ДЯТЛОВСКИХ ЕВРЕЯХ

Зарождение и развитие еврейской общины в Дятлово

Дятлово в документах времён Великого Княжества Литовского называлось Здзецел (Здзяцел, Здетел, Зенцела). В языке идиш нет звука «дз», поэтому евреи называли местечко «Зецел». В дневниках жителя Канады Бернарда Пински, в которых автор записывал воспоминания своего старого отца Рубина Пински, рождённого в Дятлово, местечко называется Гжэтл. Христианское население окрестностей называло населённый пункт «Дзенцёл», «Зецела». В XIX веке чиновники Российской империи переименовали местечко в Дятлово, а в годы, когда Западная Беларусь входила в состав Польши, в качестве официального использовалось название Zdzięcioł.

До начала Великой Отечественной войны 70% жителей местечка составляли евреи. Именно они как основная часть населения заложили архитектурное, экономическое, культурное развитие нашего города.

Национальный состав белорусских местечек был разнообразным. Здесь жили поляки, евреи, татары, цыгане, литовцы, представители иных народов. Со второй половины XVI века всё большую роль в экономической жизни местечек стали играть евреи, с того же времени начинается история еврейской общины Дятлово. В инвентарных книгах дятловского имения среди хозяев на рыночной площади местечка уже назван Мисан Жид – торговец-еврей. В Дятлово, согласно инвентарных книг 1699 г., было 126 домов, из них 25 (примерно 20%) принадлежали евреям. К началу 1870-х гг. еврейское население местечка значительно увеличилось и достигло 78,7% (около 1240 человек).

В конце XVIII века белорусские губернии были включены в черту еврейской оседлости. В это время еврейское население преобладало в местечке, его представители занимали ведущие места в торговле и ремёслах.

В Дятлово дома местных жителей походили на деревенские, но имели свои особенности. Помимо окон, в сторону городской улицы выходили двери. Это давало возможность торговцам и ремесленникам поддерживать связь с клиентами: одним показать свой товар, другим – свои изделия. В зданиях исторического центра Дятлово, относящихся к началу ХХ века, можно и сейчас заметить заложенные кирпичом дверные проёмы. Такую реконструкцию провели после Великой Отечественной войны, когда евреев в городе почти не осталось, а их дома достались новым хозяевам, не занимавшимся торговлей.

Еврейские купцы и ремесленники были мало связаны с сельским хозяйством, поэтому у них во дворах не было хлевов, гумён и амбаров. Во многих местечковых домах при входе с улицы было крыльцо с двухскатной крышей на четырёх столбиках.

Зажиточные мещане покрывали крыши своих домов гонтом, беднейшие – соломой. Каждый ремесленник или торговец старался повесить перед своей мастерской или магазином вывеску. По ней легко было понять, кто из них что производит или продаёт. По данных переписи 1921 г., в Западной Беларуси еврейское население было занято в следующих сферах деятельности: в сельском хозяйстве – 0,9%, в ремёслах и промышленности – 23,5%, в торговле и страховании – 52,6%, на транспорте – 10,2%, на общественной службе и в свободных профессиях – 16,7%, в домашнем хозяйстве и на частной службе – 16,7%, в иных сферах деятельности – 15,7%.

В 1830-е гг. в местечке появляются первые мелкие промышленные предприятия: три кожевенные мастерские, три мельницы. В конце 1860-х гг. уже работали два кожевенных, три кирпичных, шесть скипидарных, пятнадцать винокуренных предприятий. Как и во многих иных местечках, в Дятлово регулярно проводились ярмарки. Торговля шла каждую неделю по вторникам, а ярмарки устраивались дважды в год: 23 апреля в день Святого Георгия и в день Святой Троицы. На продажу везли хлеб, домашние изделия, полотно, посуду. У дятловских евреев были экономические связи с известными европейскими производителями. Фанни Коган, уроженка Дятлово, которая живёт ныне в Израиле, вспоминает, что её отец был представителем фирмы «Zinger» и торговал швейными машинками.

  

Торговые ряды; синагога начала ХХ в.

В 1900 г. в Дятлово евреям принадлежали медоварни, аптека, бакалейные магазины, а также лавки, где торговали железом, кожей, мануфактурными изделиями, хлебом, яйцами. Кроме того, местечко славилось производством дятловского паркета, образцы которого находятся в Дятловском краеведческом музее. Этим паркетом выстлан один из залов Эрмитажа, о чём писал Аркадий Смолич в книге «География Беларуси».

Во второй половине XIX – начале ХХ века экономика местечка продолжала развиваться. Крупнейшие еврейские предприниматели Дятлово попадали на страницы адрес-календаря «Вся Россия: русская книга промышленности, сельского хозяйства и администрации». В местечке Мордух Кауфман, Артишевский, Рабинович и другие владели заезжими дворами, небольшими гостиницами. Они старались привлечь клиентов европейскими нововведениями, например, бильярдом. А лучшая булочная в местечке принадлежала Мордуху Титковицкому.

Ресторан и баня в местечке

Перед Второй мировой войной в Дятлово было три локомобиля, которые подавали свет в дома жителей. В одном доме разрешалось повесить одну лампочку. Электричество подавалось до 24 часов.

Мещанское самоуправление в местечках черты еврейской оседлости имело существенную особенность: оно было представлено преимущественно евреями, мещан христианского вероисповедания в местечках почти не было. В 1884 г. к мещанскому сословию принадлежали 1383 человека, все они были иудеями. Кроме того, существовали общественные еврейские организации, наиболее активной из которых был Молодёжный совет.

В «польский период» жизни Дятлово наблюдается относительная свобода организаций и ассоциаций. Были созданы фонд «Линас А-Цедек», «Народный банк», «Комитет помощи сиротам». Участниками многих из них являлись молодые люди из еврейских семей.

Религиозная структура населения Дятлово определила наличие здесь православной церкви, костёла и синагоги. В 1867 г. в местечке была деревянная синагога и четыре молитвенных дома. Позже было возведено кирпичное здание синагоги, сохранившееся до наших дней – теперь в нём помещается дятловское подразделение Министерства по чрезвычайным ситуациям. Житель Дятлово И. Белоус вспоминал: «В 1938 г. я проводил перепись населения в Дятлово. Всего здесь было жителей 5763 человека, из них только 1620 христиан (католиков и православных), остальные – евреи».

Религиозное воспитание в еврейских семьях было обязательным. В Дятлово существовали просто верующие евреи и ортодоксальные иудеи. Ф. Коган вспоминала, что семья со стороны матери была очень религиозной, а со стороны отца – не очень, однако в синагогу каждую субботу обязательно ходили все мужчины.

Дятловщина дала миру нескольких известных евреев-проповедников. Один из них – Яков Кранц (1741, Дятлово – 1804, Замосць, Польша), известный как «Магид из Дубно». Ребе Яков долгое время был кочующим проповедником, путешествовал по городам Литвы, Польши, Беларуси, Германии, выступал в синагогах перед местными еврейскими общинами. Он был отличным оратором и выработал свой стиль объяснения Священного Писания – притчевый. Ещё юношей ребе Яков познакомился с легендарным мудрецом Виленским Гаоном, который высоко ценил знания юноши, и между ними возникла дружба. Поселившись после многочисленных путешествий в Дубно, Кранц стал городским магидом (проповедником). Сборник притч ребе Кранца был издан под названием «Мишлей Яков» («Притчи Якова», 1887 г.).

Ещё одна выдающаяся личность – Израиль Меир А-Коген (1838, Дятлово – 1933, Радунь), известный как Хафец-Хаим. Это талмудист, основатель и глава ешибота в Радуни, автор книг о греховности злоязычия, о сущности благотворительности.

Известный дятловский еврей, раввин Залман Сороцкин (1881–1966), «сидел» во главе местного раввината 17 лет – с 1912 до 1929 г. После отъезда в Землю Израиля стал председателем Совета мудрецов Торы в Иерусалиме. В 1951 г. издал книгу «Уши, обращённые к Торе».

Очень интересные воспоминания о 1920-30-х годах на Дятловщине оставила Лиза Каплинская: «Населения в городе было шесть тысяч душ, среди них четыре с половиной тысячи были евреями, остальные были белорусы, немного поляков. Из культурных заведений в Дятлово существовали еврейская школа (около 100 детей и 6 учителей) с преподаванием на идише; ивритская школа (250 детей и 7 учителей); религиозная школа для бедных детей Талмуд-Тора, основанная в 1909 г. (100 детей и 4 учителя). Еврейские дети могли также ходить в государственную польскую школу-семилетку».

«Когда моему отцу было шесть лет, его отдали в одну из четырёх школ Гжетла, которая называлась Талмуд-Тора. Это была еврейская религиозная школа, в ней изучался и польский язык. Официальные лица, такие как полицейские, судьи, администрация города не говорили по-еврейски. Поэтому еврейскому населению необходимо было владеть польским и местным языком. В Талмуд-Торе уроки религии проводились на иврите, древнем еврейском языке семитской языковой группы, а нерелигиозные предметы изучались на польском», – пишет в дневнике Бернард Пински.

Существовала школа «Тарбут» («Культура») – организации для воспитания бедных еврейских девочек и подготовки их к ведению домашнего хозяйства. Её учредителем являлся Саул Каплинский – представитель бизнеса и глава сионистского движения в Дятлово. Община организовывала отдых детей в лагерях под руководством воспитателей.

Школа «Тарбут»; летний лагерь, 1933 г.

В местечке периодически демонстрировалось современное кино. Еврейский драматический кружок регулярно показывал спектакли. Действовала и большая еврейская библиотека. В Дятлово жило много писцов (соферов), которые писали священные книги, молитвы. Один из старожилов Дятлово рассказывал, что общественная жизнь в местечке была очень активной. Местные жители охотно ходили на концерты оркестра, в котором играли еврейские музыканты, посещали представления бродячего цирка, где выступали такие необычные животные, как тигры и львы, ходили на танцы и организовывали футбольные матчи.

Участники драматического кружка; семья Рабиновичей, 1930-е годы

Об уровне развития медицинского обслуживания свидетельствует наличие стоматологического кабинета, в котором Хания Роскин занимался лечением и протезированием зубов.

 

Зубной техник Х. Роскин и вышеупомянутый р. Залман Сороцкин

Дятлово долгое время являлось примером штетла – явления, без которого невозможно представить себе жизнь евреев Восточной Европы. Этот термин характеризует тип поселений наряду с городом и деревней. Штетлы сохраняли традиции еврейской истории и культуры и просуществовали до 1939 г.

Елена Абрамчик, старший научный сотрудник Дятловского историко-краеведческого музея

Елена Радомская, учительница истории гимназии № 1 г. Дятлово

Перевод с белорусского В. Р. выполнен по публикации: Алена Абрамчык, Алена Радомская. «Зараджэнне і развіццё яўрэйскай абшчыны ў Дзятлаве» («Краязнаўчая газета», № 23, чэрвень 2018). См. на нашем сайте также материал Инны Соркиной о дятловских евреях.

Опубликовано 21.07.2018  00:22

И СНОВА О КУЛЬБАКЕ

Расстрелянные литераторы. Мойше Кульбак, изящный поэт из «троцкистско-террористической организации»

Материал с «Радыё Свабода», 06 октября 2017, 11:00 (перевод с белорусского belisrael.info, при перепечатке просьба ссылаться на наш сайт)

Мойше Кульбак с женой и сыном. 1930 год

Уроды ненавидят красивых, недалекие издеваются над умными, посредственности убивают талантливых. Власть рабов уничтожает свободных. Советская власть только за одну ночь 29-30 октября 1937 года застрелила больше 100 представителей белорусской элиты. В безымянные могилы под куропатскими соснами преступники закопали тогда и цвет белорусской литературы. Спустя 80 лет мы вспоминаем имена убитых талантов изящной словесности.

Статья о М. Кульбаке в книге «Беларускія пісьменнікі. Біябібліяграфічны слоўнік. Т. 3. Івашын — Кучар» (Минск, 1994).

Хотя белорусские энциклопедии называют его «еврейским советским писателем», однако почему-то не по-еврейски — Мойше (Moyshe), а по-белорусски — «Майсеем Саламонавічам». А может, это и не случайно. Мойше Кульбак писал на идише, но жизнью и творчеством был связан с Беларусью и Литвой. Тут, собственно, и жил его — еврейский — народ, а именно литваки. Родился будущий литератор в 1896 году в Сморгони, учился в светских и религиозных школах в Свенчанах, Воложине, Мире. Первая мировая война застала Кульбака в Ковно, где он работал учителем в сиротском доме. Продолжил учительство в Сморгони и Вильно, а в 1918-м, БНРовском, году очутился в Минске, где жили его родственники.

В Минске молодой поэт работает лектором еврейских учительских курсов, после прихода большевиков еще некоторое время остается в городе. В апреле 1919 г., когда польские войска занимают Вильно, Кульбак перебирается туда, но ненадолго. Уже через год он выезжает в Берлин, где надеется получить образование, но, столкнувшись с безработицей и голодом, три года спустя возвращается в Вильно, где проживет еще пять лет и станет самым популярным и любимым еврейским поэтом.

В 1928 году Кульбак навсегда переберется в советский белорусско-еврейский Минск.

О Кульбаке ныне отыщутся строки в энциклопедиях разных стран. И всё же он – самый что ни есть наш: и родом из Беларуси, и, как-никак, член Союза советских писателей БССР.

Shirim (Poems) by Kulbak, Moyshe (Moshe)

Обложка книги М. Кульбака «Širim» (Вильно, 1920)

Первый уроженец Беларуси, возглавивший ПЕН-клуб

В 1927 году в Вильно, центре воеводства Республики Польша (Rzeczypospolitej Polskiej), Мойше Кульбак получает высокую должность в литературном мире — становится председателем всемирного идишского ПЕН-клуба. Почему в Вильно? Тогда это был один из крупнейших центров белорусской, польской, литовской, но прежде всего еврейской культуры.

Однако в 1928 году Кульбак переезжает в Минск. Говорил, что нет условий для работы в Польше. А в Минске что? В 1934 году стал рядовым членом Союза советских писателей БССР. Обрабатывал антологии пролетарской литературы, подрабатывал редактором в Белорусской академии наук.

В 1934 году НКВД, который следил за Кульбаком, так интерпретировал его виленскую деятельность: «Будучи в Польше, состоял заместителем председателя национал-фашистской еврейской литературной организации».

Печать Государственной библиотеки БССР имени В. И. Ленина на белорусском языке и идише. 1930-е гг.

Начинал писать на иврите, а стал классиком литературы на языке идиш

Следует напомнить, что иврит во времена Кульбака был языком религии, литературы и публицистики. А идиш был живым разговорным языком миллионов евреев не только Беларуси, но и Литвы, Польши, Германии. Многие евреи считали идиш даже не языком, а «жаргоном», своеобразной смесью немецкого, иврита и местных славянских языков. В 1920–1930-е годы идиш к тому же ассоциировался с социалистическим направлением в еврейском национальном движении, со взглядом, что евреям не следует эмигрировать в Палестину, а нужно оставаться и развивать свою культуры в странах проживания. В БССР, где идиш стал одним из государственных языков, иврит считался еще и признаком еврейского национализма. В Минске Кульбак воспринимался как автор «правильный», отражающий реальную жизнь еврейских трудовых масс на их живом языке.

Мойше Кульбак. 1920-е гг.

Свою жену «отбил» у другого, с которым она уже была помолвлена

По словам исследователя еврейской культуры Беларуси Вольфа Рубинчика, свою жену Женю Эткину Кульбак «отбил» у биолога Спектора, за которого она уже согласилась было выйти замуж, пока поэт жил в Берлине. Было это в 1924 году.

Машинопись с авторскими правками пьесы М. Кульбака «Бойтре». 1936 г.

Был близок по стилю Гоголю и Булгакову

Как утверждает Рубинчик, Кульбак своим творчеством близок Гоголю и Булгакову: «Интересовался мистикой, сверхъестественными силами — всё это не редкость в его произведениях».

Бывало, его книги выходили каждый год. И не только собственные произведения. Кульбак перевел на идиш роман «Как закалялась сталь» Островского, «Ревизора» Гоголя. Это, кстати, были и последние прижизненные публикации — 1937 года. В Минске их тогда было кому читать. Теперь это не только библиографические редкости. В современном Минске почти уже никто не поймет языка, на котором изданы те тома.

Бывший район Ляховка в Минске. Завод «Энергия» на ул. Октябрьской. Вид с ул. Аранской (журнал «Чырвоная Беларусь», № 3, 1930 г.). Фото предоставлено Владимиром Садовским.

Отразил в произведениях жизнь и виды белорусских городов

Города Беларуси во времена Кульбака в значительной ступени были не белорусские, а еврейские. Поэтому в произведениях Кульбака вряд ли следует искать черты сегодняшних белорусских областных и районных центров. Минская Ляховка, отраженная в романе «Зелменяне», — это район нынешних улиц Аранской и Октябрьской, где заводы в наше время уступают место арт-площадкам. Но именно здесь, у «Коммунарки», разыгрывались события «Зелменян». Поэтому, возможно, где-то здесь и найдется когда-нибудь место для памятника Кульбаку.

Янка Купала. 1935 г. Из собрания Государственного литературного музея Янки Купалы.

Был в приятельских отношениях с Купалой, Коласом, Чёрным

Кузьма Чёрный отзывался о Кульбаке как о человеке умном, веселом, искреннем. Чёрный знал идиш (его жена была еврейкой) и мог говорить с ним на этом языке. Кульбак был знаком с Купалой и Коласом, переводил их стихи.

Писатель Микола Хведорович вспоминал: «Я часто встречался с М. Кульбаком, любил с ним говорить. Он был весёлым человеком, в котором жила, как говорится, “смешинка-золотинка”, умел интересно рассказывать, и я не раз видел, как Купала, Колас и Чёрный cидели с ним на диване в Доме писателя и внимательно его слушали».

Государственный еврейский театр БССР. 1933 г. Фото из книги Виктора Корбута и Дмитрия Ласько «Мінск. Спадчына старога горада. 1067-1917». (Минск, 2016)

Незадолго до убийства Кульбака его пьесу ставили в театре

В год убийства Кульбака в минском Государственном еврейском театре БССР ставили пьесу «Разбойник Бойтре». Посетители театра на улице Володарского (ныне это Национальный академический драматический театр имени Максима Горького), естественно, не догадываются о том, что здесь звучал когда-то иной язык. А мы можем полагать, что сам Кульбак бывал в этих стенах. И, возможно, заслуживает чествования здесь своего имени.

Весной 1937 года в московском издательстве «Художественная литература», как выяснила исследовательница Анна Северинец, работая в фондах Российского государственного архива литературы и искусства, готовили перевод романа «Зелменяне» на русский язык. Но Кульбак так и не дождался книги. Пока ленинградец-переводчик Евгений Троповский дошлифовывал русскую версию романа, Кульбака уже «взяли» из его минской квартиры на Омском переулке (ныне улица Румянцева) в тюрьме НКВД БССР на углу улиц Советской (ныне проспект Независимости) и Урицкого (сейчас Городской Вал). И в то же время в Москве известному поэту Всеволоду Рождественскому предлагали перевести стихи Кульбака: «Это еврейский поэт, тонкий и изящный». Рождественский, однако, за работу так и не взялся.

В чем обвиняли Кульбака энкавэдисты?

Еще в 1934 году всё было сформулировано: «Группирует вокруг себя националистически настроенных еврейских писателей, выходцев из социально чуждой среды, имеющих связи с заграницей». Достаточно было, пожалуй, того, что Кульбак вернулся в Минск не просто из Вильно, а из польского государства — и в 1937 году на него сфабриковали дело как на «члена контрреволюционной троцкистско-террористической организации», связанной «с польскими разведорганами».

Осужден 30 октября 1937 года — и расстрелян. Нам известно имя того, кто вынес приговор: председательствующий выездной сессии военной коллегии Верховного суда СССР Иван Матулевич.

Кстати, перевод Троповского «Зелменян» до сих пор не опубликован. Переводчик погиб в блокадном Ленинграде в 1942-м.

Жена прошла сталинские лагеря, сын погиб от рук нацистов, дочь живет в Израиле

5 ноября 1937 года в Минске была арестована жена Мойше Кульбака Женя (Зельда) Эткина-Кульбак. Этапированная в ссылку в Казахстан, в Акмолинский «лагерь жен изменников родины», она выйдет на свободу в 1946-м. Умерла в 1973 году. Сын Эли погиб от рук нацистов в 1942 году в Лапичах Могилёвской области. Дочь Рая Кульбак-Шавель живет в Израиле.

Shirim (Poems) by Kulbak, Moyshe (Moshe)

Обложка книги М. Кульбака «Зельманцы» (Минск, 1960)

Реставратор Владимир Ракицкий собирался снимать фильм по книге Кульбака

Владимир Ракицкий сегодня известен как зачинатель комплексных реставрационных работ в Спасской церкви XII века в Полоцке. А в свое время собирался проявить себя и в кинематографе. Об этом упоминал художник и писатель Адам Глобус: «Наш реставратор Володя Ракицкий даже делал раскадровки, рисовал мизансцены, вырисовывал героев». Вместе с другими минскими художниками-реставраторами и сам Глобус увлекся творчеством Кульбака. Многим белорусам именно г-н Глобус понемногу прививал знания о Кульбаке: «Вот гениальный роман о Минске, «Зелменяне» Моисея Кульбака. Я считаю, это одна из лучших книг о Минске. Написана она о конкретном месте: о еврейских домах, стоявших на месте фабрики “Коммунарка”».

Мемориальная доска М. Кульбаку на Karmelitų g. 5 в Вильнюсе

Мемориальная доска — только в Вильнюсе

В Вильно в 1920 году вышла первая кніга Кульбака «Песни» («Širim»), в типографии еврея Бориса Клецкина. В этой же типографии в 1920-1930-е годы выходили и белорусские книги: Богдановича, Арсеньевой, Коласа (дом сохранился, его современный адрес — Raugyklosg. 23). В этом городе, где звучали идиш, польский, литовский, белорусский, русский, немецкий и иные языки, голос самого Кульбака до сих пор помнят стены домов на J. Basanavičiaus g. 23, Totorių g. 24, Karmelitų g. 5. На последним из перечисленных зданий в 2004 году повесили мемориальную доску. Она свидетельствует: здесь Кульбак жил в 1926–1928 годах.

Но о Кульбаке и в Минске живет память. Как никого из еврейских писателей Советской Беларуси, его издавали после смерти. В 1960 году в переводе Виталия Вольского вышли «Зельманцы» («Зелменяне»). В 1970 году в Минске увидел свет поэтический сборник «Выбранае» («Избранное»). В наше время писателя переводят на белорусский Феликс Баторин, Андрей Хаданович и другие. «Зельманцы» переизданы в 2015 году в популярной серии «Мая беларуская кніга». Многое для популяризации жизненного пути литератора делает исследователь еврейской культуры Беларуси Вольф Рубинчик. В 2016 году вышел сборник стихов Кульбака «Вечна». Минский джазмен Павел Аракелян написал на слова Кульбака песню «Гультай».

Другие статьи из серии «Расстрелянныя литераторы»:

Міхась Зарэцкі, творамі якога энкавэдысты спачатку зачытваліся, а потым катавалі і забілі яго

Тодар Кляшторны, які адкрыта напісаў: «Ходзім мы пад месяцам высокім, а яшчэ — пад ГПУ»

Комментарии читателей сайта svaboda.org:

Наталья 06,10,2017 13:00 «Как горько читать про судьбу писателя и все таки я рада что кто то прочтёт и вспомнит его как писателя человека и про его семью».

Цэсля 06,10,2017 19:50 «Упершыню даведалася пра гэтага пісьменніка. А хто аўтар тэксту?»

Гаўрыла 07,10,2017 20:47 «Чытаў ягоны раман Зелменяне. Добры твор. Зжэрлі нелюдзі чалавека і няма на іх задухі. Шкада ідышу».

* * *

Послесловие В. Рубинчика

Я переводчик с дипломом политолога, никогда не величал себя ни историком, ни литературоведом. Как давнего (с середины 1990-х) читателя-почитателя Кульбака меня радует, что его творчеством заинтересовались новые люди, и в этом смысле статью «РС» можно только приветствовать. Если же твой вклад в «популяризацию» (не люблю это слово, но оно существует, и ничего не поделаешь) замечают, это радует ещё больше 🙂

Очевидно, перед нами не первый вариант статьи, появившейся на сайте svaboda.org. В первом было больше шероховатостей, но и сейчас кое-что осталось.

«В апреле 1919 г., когда польские войска занимают Вильно, Кульбак перебирается туда…» Судя по всем доступным мне источникам, Моисей Соломонович не переходил линию фронта, а выехал в Вильно ещё тогда, когда город был советским, т. е. в первом квартале 1919 г.

О 1927 г.: «Мойше Кульбак получает высокую должность в литературном мире». Об активности всемирного еврейского ПЕН-клуба сведений довольно мало (мне известно лишь то, что почетным председателем выбрали Шолома Аша). Скорее всего, в конце 1920-х организация под звучным названием была малочисленной, да и существовала недолго. По сути, это был очередной литературный кружок, где председательство не давало особых полномочий (во всяком случае, Кульбака ценили не за должность). Если абстрагироваться от общеполитической атмосферы и вопросов цензуры, то «рядовой» член Союза писателей СССР в 1930-х годах имел, возможно, больше прав: мог издаваться «вне очереди», постоянно встречаться с читателями, претендовать на материальную помощь в СП… К тому же Кульбак после 1934 г. не был «рядовым», хоть и называл себя «писателем-середняком». Как минимум, он входил в редколлегию минского ежемесячного журнала «Shtern» («Звезда»), в котором активно печатался.

«Перехват» жены Кульбаком я упомянул в лекции 08.09.2017 как курьез; без продолжения (похищение невесты со свадьбы в пьесе «Разбойник Бойтре») эпизод многое теряет. Следует добавить, что история с Женей Эткиной и биологом Спектором была рассказана в книге Шуламит Шалит «На круги свои…» (Иерусалим, 2005); «за что купил, за то продаю».

Я не настаивал бы на том, что Николай Гоголь и Михаил Булгаков – самые близкие Кульбаку по стилю прозаики, эти имена были названы 8 сентября скорее для примера. Есть у М. Кульбака ильфопетровские мотивы (так выход кустарей на первомайскую демонстрацию, пуск трамвая в Энске-Минске перекликаются с аналогичными «веселыми картинками» в «12 стульях»), но, пожалуй, в большей мере М. К. черпал вдохновение из наследия немецких писателей ХVIII-XIX вв.: Эрнста Теодора Амадея Гофмана, Генриха Гейне… В целом зрелый Кульбак никому не подражал и был, насколько могу судить, вполне оригинальным писателем.

Осужден был писатель – по информации от его дочки Раисы и минской журналистки Марии Андрукович, знакомой с делом Кульбака, которое хранится в архиве КГБ – не 30-го, а 28 октября 1937 г. Приговор действительно вынес председательствующий Матулевич, но для полноты картины упомяну здесь и иных недостойных членов коллегии: Миляновский, Зарянов, секретарь Кудрявцев. Напомню, реабилитировала осужденного та же Военная коллегия Верховного суда СССР в декабре 1956 г.

Дата расстрела – 29.10.1937 – судя по всему, правильно указана в помещенной вверху статье Т. Тарасовой из т. 3 справочника «Беларускія пісьменнікі», как и обстоятельства переезда героя в Вильно-1919. Но есть в этой статье ошибки и спорные места. Так, название романа Кульбака «Meshyekh ben Efroim» должно переводиться как «Месія, сын Эфроіма» или «Машыях з роду Эфроіма» (как предлагает С. Шупа), но не «Месія сына Эфраіма». Рассказ (скорее, сказка) «Вецер, які быў сярдзіты» вышел в Вильно отдельной книжечкой не в 1931-м, а в 1921 году. Сомнительно, что пьеса «Бойтре» шла в Минском еврейском театре («Белгосет»). В книге Анны Герштейн «Судьба одного театра» (Минск, 2000, с. 47) читаем: «Летом 1937 года арестовали М. Рафальского. Он репетировал в это время пьесу «Бойтрэ» М. Кульбака… Работа как-то не спорилась. В доведенном до генеральной репетиции спектакле не ощущалось ни логической четкости его композиции, ни взволнованности, эмоционального накала, как в других постановках режиссера. Надо думать, что в это время М. Рафальский уже чувствовал приближение беды или привлекался к дознанию в кабинетах Наркомата внутренних дел». В Москве же и Биробиджане пьесу успели показать широкой публике.

Обложка «Молчаливой книги» со стихами М. Кульбака в переводе А. Хадановича. Книги выпускаются в Минске в рамках проекта «(Не)расстрелянная поэзия» (дизайнер Екатерина Пикиреня)

Статья для «Беларускіх пісьменнікаў» писалась, видимо, еще в советское время, когда утверждение «Всё, созданное им в эти годы (Кульбаком в 1929–1936 гг. – В. Р.), написано в духе новой советской действительности» звучало как комплимент… Мне представляется, что определенное сопротивление советским канонам писатель оказывал, особенно в первые годы после переезда в БССР. Во всяком случае, он во многом сохранил свой стиль, который и обусловливает «дух». Пожалуй, справедлив «диагноз» из «Краткой еврейской энциклопедии»: «Кульбак с его высокоинтеллектуальной культурой, вобравшей в себя наряду с философией каббалы, еврейским мистицизмом и фольклором новейшие веяния западноевропейской философии и литературы, с его языком, рафинированным, но прочно связанным с народной речью, так и не смог органически войти в советскую литературу».

Пока всё 🙂 Благодарю за внимание.

Опубликовано 08.10.2017  20:54