Tag Archives: историческая память

Сергей Лозница о своем фильме “Бабий Яр. Контекст”

29.09.2021

Марина Барановская

Бабий Яр: между Холокостом, советским антисемитизмом и забвением

Сергей Лозница, режиссер фильма “Бабий Яр. Контекст”, в интервью DW рассказал о том, почему вместо игрового фильма снял документальный, о Холокосте, антисемитизме и необходимости говорить правду о трагедии в Киеве.

Кадр из фильма Бабий Яр. КонтекстКадр из фильма “Бабий Яр. Контекст”

Фильм Сергея Лозницы “Бабий Яр. Контекст”, снятый при поддержке Мемориального центра Холокоста “Бабий Яр” и смонтированный из документальной хроники 1941-1946 годов,  рассказывает о событиях, предшествующих расстрелу нацистами 33 771 еврея в оккупированном Киеве 29-30 сентября 1941 года, и следующих за этой трагедией. Премьера картины состоялась на Каннском кинофестивале, где “Бабий Яр. Контекст” получил приз “Золотой глаз”.

Накануне 80-летия катастрофы в Бабьем Яре DW поговорила с режиссером о работе над картиной, Холокосте в СССР, забвении, антисемитизме и необходимости говорить правду, чтобы не допустить повторения трагедии.

DW: Вы занимаетесь этой темой без малого 10 лет – в 2012 году вы собирались снимать игровой фильм об этой трагедии. Как родилась эта идея?

Сергей ЛозницаСергей Лозница

Сергей Лозница: Я вырос в Киеве, на Нивках, в районе по соседству с Бабьим Яром. Учился плавать в бассейне “Авангард”, построенном в конце 60-х как часть спортивного комплекса, который должен был появиться на месте расстрелов евреев. Потом строительство остановили, все засыпали и сделали там парк, уничтожив еврейское кладбище. Я возвращался домой из бассейна пешком, мой путь пролегал через этот парк, и иногда я натыкался на странные камни с надписями на загадочном языке. Тогда я понятия не имел, что это – обломки еврейских могил. Но вопросы в моей детской голове возникали: что это, откуда это?

Позже на этом месте появился камень с надписью, что здесь будет памятник “советским гражданам, расстрелянным в Бабьем Яре”. Тогда я, наверное, впервые узнал о совершившейся здесь трагедии. В школе никто ничего не рассказывал. В 1976 году в парке установили уродливый советский памятник – я хорошо помню его появление.

А примерно в 1988 году я прочитал книгу Анатолия Кузнецова “Бабий Яр”, и она меня потрясла. Тогда я еще не думал, что стану кинорежиссером. Когда же я начал снимать игровое кино, одним из первых сценариев, которые я задумал, была история Дины Проничевой, спасшейся из Бабьего Яра. Первую версию сценария я написал в 2012 году. Провел довольно серьезную работу, несколько лет занимался только поиском материалов в архивах, работал с историками, специалистами по истории Киева в эпоху немецкой оккупации.

Кадр из фильма Бабий Яр. КонтекстКадр из фильма “Бабий Яр. Контекст”

Чем больше я узнавал о трагедии, тем яснее становилось, что у моего фильма не может быть одного главного героя или группы героев, как это принято в традиционном кинематографическом нарративе. Форма и структура сценария постепенно трансформировалась, и, в конце концов, я пришел к нарративу, состоящему из отдельных эпизодов, представляющих все основные силы, игравшие ту или иную роль в катастрофе Бабьего Яра: немцы, советская армия, НКВД, националисты, евреи, жители Киева…

Я собирался начать съемки игровой картины “Бабий Яр” летом 2020 года.

– А как получилось, что первым появился монтажный документальный фильм, собранный из архивной кинохроники?

– Началась пандемия, и мы вынуждены были отложить съемки. Это очень сложная историческая картина с огромным количеством локаций, с тысячами актеров массовых сцен, с международной съемочной группой и т.д…  Незадолго до начала пандемии, зимой 2020 года, Илья Хржановский, художественный руководитель Мемориального Центра Холокоста “Бабий Яр” в Киеве, предложил мне сделать для Мемориала проект. К этому времени я уже работал с архивными материалами – хотел поставить в игровой фильм сцены, смонтированные из документальной хроники. И я предложил Илье сделать инсталляции из архивных эпизодов.

Мы работали с архивами нескольких стран, и мне удалось найти уникальные кадры, снятые совершенно разными людьми: и операторами немецких рот пропаганды, и советскими военными операторами, и немецкими офицерами и солдатами, у которых были любительские камеры, и они на досуге снимали “видео-дневники” своего похода на восток.

В немецком бундесархиве (Федеральный архив Германии – Ред.) нам удалось найти кадры погрома во Львове. Это совершенно уникальный материал, который мы оцифровали и отреставрировали. Также обнаружили очень много материалов о советских военнопленных. Чем дальше я работал над эпизодами для инсталляции, тем яснее понимал, что из этих эпизодов у меня выстраивается полнометражная документальная картина.

– В каких архивах вы искали видеохронику для фильма?

– Первым был архив Пшеничного в Киеве, где, помимо хроники первых месяцев войны и прекрасных съемок Киева, я обнаружил советский киножурнал длительностью 17 минут о Киевском процессе 1946 года (судебный процесс над 15 нацистскими преступниками, совершившими злодеяния в Украине в 1941-44 гг. – Ред.). А все материалы по этому процессу – три часа съемки – нашлись в Российском Государственном архиве кинофотодокументов в Красногорске. И среди этих материалов было снятое целиком свидетельство Дины Проничевой, спасшейся из Бабьего Яра.

Вообще советских материалов о первых месяцах войны не так много, а немцы снимали очень активно, в том числе, и на передовой. Очень важным был бундесархив. В нем мы работали два года, потому что там горы материалов. Я по названию дивизий и корпусов, вошедших на территорию Советского Союза, по траектории их движения определял, материалы какого немецкого подразделения мне нужны, и кое-где находил уникальные кадры. Есть, например, невероятная в художественном смысле съемка: первые месяцы войны, какое-то селение, сожженные дома, советские военнопленные, немецкие солдаты, орудия, кони, танки, – все вместе. Это снято не для пропаганды, кто-то снимал для себя – потрясающие цветные кадры.

Еще мы работали с частной коллекцией Карла Хоффкеса и с региональными немецкими архивами – там тоже можно найти любительские съемки. Например, в Штуттгартском земельном архиве я обнаружил редкие кадры первого взрыва на Крещатике – их совершенно случайно сделал немецкий офицер, который в этот день, 24 сентября, находился в Киеве именно в этом месте и снимал на камеру все, что происходило вокруг.

Кадр из фильма Бабий Яр. КонтекстКадр из фильма “Бабий Яр. Контекст”

– События до и после трагедии в Бабьем Яре поданы в виде документальной кинохроники. Съемок расстрелов в Бабьем Яре не существует в принципе – вместо этого на экране замедленный фоторяд из фотографий немецкого фотографа Йоханнеса Хелле, снятых на следующий день. А вслед за ними – растянутая в кадре длинная цитата из очерка Василия Гроссмана “Украина без евреев”. Эта часть фильма резко контрастирует с его общей стилистикой. Почему вы включили эту цитату в картину?

– Для меня фильм сложился в тот момент, когда я обнаружил эссе Василия Гроссмана. На территории бывшего Советского Союза оно было опубликовано на русском языке полностью только один раз – в рижском еврейском журнале “Век” в 1991 году. А до этого первая часть эссе, переведенная на идиш, появилась в 1943 году в газете “Эйникайт”, которая издавалась Еврейским антифашистским комитетом.

И в эссе “Украина без евреев” Гроссман очень точно пишет о том, что произошло. Такого определения я не встречал нигде. Он говорит о том, что был уничтожен, выкорчеван с корнем целый народ. Народ, который жил на этой земле без малого пять веков, стерт с ее лица. Это практически библейский текст, который нельзя читать без слез. В фильме я цитирую большой фрагмент из эссе Гроссмана. Это, если хотите, стейтмент – этот текст должны прочитать. И для меня это кульминация картины – ровно на ее середине. А дальше – послесловие.

– В фильме полностью отсутствуют комментарии – на экране лишь кадры кинохроники и минимум титров, объясняющих события. Но в том, как смонтированы эпизоды, в том, как они выстроены, авторский взгляд очень ощутим. Каков он был, ваш авторский замысел?

– Я строил картину таким образом, чтобы она вызвала сильное переживание,  сильную эмоцию. У меня есть наивная вера в то, что если человек переживет эту эмоцию – во время просмотра или позже, вспоминая увиденное, – может быть, он задумается над тем, что делал бы сам в таких диких обстоятельствах. И если вдруг он когда-нибудь столкнется с чем-то подобным, может быть, пережитое ощущение трагедии как-то даст о себе знать, удержит этого человека от преступления.

– В одном из интервью вы сказали, что Бабий Яр – это символ Холокоста на территории Советского Союза. Но в советской историографии было принято считать, что в Бабьем Яре погибли не евреи, а советские граждане. Почему во времена СССР память об убийстве евреев в Бабьем Яре была практически размыта?

– По-моему, это предельно ясно: потому что Советский Союз был антисемитским государством. Все его правители были антисемитами. Тон задал еще Сталин, который сразу после войны начал готовить большой Холокост в Советском Союзе с уничтожением евреев как внутренних врагов – опираясь на уже существующий и активно подогреваемый, разлитый в советском пространстве антисемитизм.

И эта “традиция” сформировалась и сохранилась – и при Хрущеве, и в дальнейшем. А вообще это тема для историков – уверен, что вопросы строительства памятника рассматривались в ЦК компартии Украины, так что было бы интересно поднять все документы, связанные с Бабьим Яром. Полагаю, такая работа уже была проведена.

– Мемориала в память об убитых в Бабьем Яре евреев не было в течение почти 80 лет после трагедии. Причем 30 лет из них – это годы независимости Украины. И даже сейчас работа Мемориального центра Холокоста “Бабий Яр” вызывает активное противодействие некоторых “представителей прогрессивной общественности” в Украине. Чем это можно объяснить?

– Мемориальный комплекс за 30 лет не появился потому, что для этого необходима была, во-первых, политическая воля тех, кто руководил Украиной. А ее, по всей видимости, не было. Во-вторых, для этого необходима была воля киевлян. Ведь эта трагедия произошла в Киеве, а, значит, ответственность лежит, в том числе, и на всех его жителях. Это же страшное пятно на городе. Но я, к сожалению, не вижу у моих сограждан страстного желания помнить о трагедии и хранить эту память.

В 2004 году была сделана попытка создать в Бабьем Яре государственный “украинский мемориал” – опять-таки, не сказав всей правды о том, что это было, прежде всего, место уничтожения евреев, которых расстреливали только за то, что они – евреи. Эта попытка не удалась.

Сегодня, когда команда Ильи Хржановского делает такую важную и нужную работу, сторонники “альтернативного мемориала” пытаются им каким-то образом помешать, оклеветать, обвинить… Меня это поражает: вместо того, чтобы заниматься созиданием, люди занимаются разрушением.

Кадр из фильма Бабий Яр. КонтекстКадр из фильма “Бабий Яр. Контекст”

– Участие местного населения в преступлениях Холокоста – очень чувствительная для Украины тема. В картине есть кадры кинохроники, где жители Львова встречают нацистов цветами, где киевляне развешивают плакаты “Гитлер – освободитель”. Вы не боитесь, что после показа фильма в Украине вас обвинят в провокации?

– Я полагаю, что люди, которые будут смотреть фильм, обладают здравым смыслом. Коллаборационизм – крайне болезненная тема, он существовал в каждой оккупированной нацистами стране. Ничего уникального в этом нет. Однако опыт работы с историей коллаборационизма и с памятью о ней у каждой страны свой. На мой взгляд, люди должны знать правду.

На территории бывшего СССР во время Второй мировой войны были уничтожены 2 миллиона 900 тысяч евреев – выжило меньше одного процента. На территории Украины до войны жили примерно полтора миллиона евреев. Убить такое количество людей силами только лишь айнзацгрупп – какими бы бойкими и энергичными они ни были – невозможно.

Один из ведущих историков Холокоста, Тимоти Снайдер, в книге “Переформатирование наций” пишет о том, что ни одна немецкая айнзацгруппа самостоятельно не собрала бы по всем городам, поселкам и деревням Украины такое количество евреев. Этим сбором занимались 12 -18 тыс. местных полицейских, которые затем участвовали и в расстрелах.

Известно, что местные жители доносили на евреев, выдавали их немцам, а иногда и самостоятельно проводили карательные операции. В архивах СБУ, с которыми я работал, есть история о том, как после расстрелов в Бабьем Яре жители Подола отправились искать уцелевших евреев. Нашли 12-13 человек, в основном, старух, которые не были в состоянии передвигаться, выкопали яму на пересечении двух улиц, и в этой яме забили их камнями и засыпали землей. После освобождения Киева в 1943 году этих людей повесили, а перед этим они дали подробные показания на суде.

Я читал протоколы допросов: “Запишите, пожалуйста, что моя жена не принимала участие в избиении – она только снимала сапоги”. На месте этого зверского преступления должна стоять мемориальная табличка или мемориальный знак, но о нем никто не знает. А ведь таких историй, поверьте мне, было достаточно.

– Можно было ожидать, что заключительными в фильме станут кадры Киевского процесса 1946 года и сцена повешения приговоренных к казни немцев. Почему вы решили завершить его кадрами 1952 года, где Бабий Яр по решению Киевского горсовета заливают смесью воды и строительного грунта?

– Я с самого начала собирался закончить фильм кадрами замыва Бабьего Яра. Для меня эта картина – о забвении. О трагедии, которая была забыта. Мне кажется, что преобладающее отношение к убийству в Бабьем Яре – равнодушие. Если выйти сегодня к Бабьему Яру и спросить у людей, живущих в домах, построенных на месте расстрелов, нужен ли мемориал, нужно ли как-то об этой истории говорить, рассказать правду о том, что происходило, я уверен, что большинство откровенно скажет, что их это не интересует.

– Это очень неутешительный прогноз…

– Да просто вспоминать некому. До войны в Киеве жил миллион человек, и четверть из них, 25 процентов, были евреями. Если бы сейчас в городе жили 250 тысяч евреев, думаю, к этой истории было бы совсем другое отношение. К сожалению, мы продолжаем жить в обществе, где люди идентифицируют себя, причисляют к себя к группам по этническому происхождению.

– Какой, на ваш взгляд, главный урок, который мы должны вынести из трагедии Бабьего Яра?

– Я думаю, что люди должны узнать правду о том, что происходило. Как на этой земле случилась такая катастрофа, почему. Люди должны понимать механизмы, которые привели к ней, чтобы не допустить ее повторения. Для этого нужна правда. Потому что если этого не произойдет, эта трагедия будет преследовать, как призрак, и не даст возможности развиваться дальше.

– Несмотря на то что в Германии была проведена большая работа в плане культуры памяти и исторической ответственности, Бабий Яр не занимает большое место в этом нарративе. Тема расстрелов евреев в Восточной Европе современному жителю ФРГ не особенно хорошо известна. Как вы думаете, какой будет реакция в Германии на ваш фильм?

– Я не знаю. Но я могу рассказать, какой у меня был опыт, когда мы озвучивали фильм. Мы делали картину в Литве, в Вильнюсе, и мой ассистент пригласил человек десять немцев, живущих и работающих в городе, для озвучивания нескольких сцен. Никто из них не был профессиональным актером, нам просто нужны были носители языка. Озвучивать, как вы понимаете, нужно было преступников: таких, например, как генерал-губернатор Польского Губернаторства Ганс Франк. И все эти десять немцев, которых мы пригласили, охотно с нами сотрудничали и благодарили за то, что мы делаем такую важную и нужную картину об исторической трагедии. Говорили, что гордятся тем, что смогли нам помочь.

Я уверен, что стране, в которой проработана эта тема, где жива память о трагедии Холокоста, будет очень сложно вернуться к преступной политике – неважно, против евреев или какого-то другого меньшинства. Поэтому очень важно создавать в Украине такие институции, как Мемориал, ведущий огромную научную, культурную и просветительскую работу. Полагаю, Украина в самом начале этого пути. Спустя 80 лет.

Источник

Читайте также

«Бабий Яр. Контекст» — документальный фильм Сергея Лозницы о Холокосте и заговоре молчания Убийства в нем не показаны, но зрители в Каннах выходили с сеанса молча

Опубликовано 09.10.2021 13:13

Д. Рифф. О пользе беспамятства

Массовое захоронение жертв гражданской войны в Испании, Эстепар

В 1993 году во время Боснийской войны я, будучи репортером, встретился в Белграде с Вуком Драшковичем — сербским политиком-националистом и писателем, в то время  лидером оппозиции, выступавшей против режима Милошевича. Когда я покидал его кабинет, один из молодых помощников Драшковича сунул мне в руки сложенный обрывок бумаги. Единственное, что было на нем написано — 1453. Год падения православного Константинополя перед силами мусульман.

Мои друзья, работавшие на территории бывшей Югославии во время войны, сталкивались с подобным в Загребе и Сараево, разве что даты были другими. Казалось, будто «болячки истории», как их назвал писатель Хьюберт Батлер, не заживали и через пятьсот лет.

И все же, многие достойные люди продолжают следовать знаменитому утверждению Джорджа Сантаяны: «Тот, кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь». Память как разновидность морали стала одной из самых добродетельных истин современности — сегодня принято чуть ли не преклоняться перед необходимостью помнить.

Но часто историческая память приводит к войне, а не к миру, к злобе и обиде, а не к примирению, и формирует решимость отомстить за нанесенные травмы, как реальные, так и надуманные. Именно это произошло на американском юге после 1865 года, где звуки орудий гражданской войны сменила борьба за то, чья версия конфликта — победившего Союза или побежденной Конфедерации — будет считаться верной. Как демонстрирует недавний спор вокруг флага Конфедерации, битва за память продолжается по сей день.

Флаг Конфедерации на мэрией одного из городков в штате Миссисипи  

Давайте не закрывать глаза на то, сколь высокую цену общество платит за утешение воспоминаниями. Коллективная историческая память не означает уважение к прошлому. Манипулированием коллективной памятью пользовались почти все партии и режимы.

Более того, иногда шла борьба за «право владения» определенной исторической фигурой, олицетворявшей всю нацию. Так происходило в XIX веке с Жанной д’Арк. Для правых она была символом борьбы Франции с иностранными захватчиками, а для антиклерикальных левых — жертвой церкви, приговорившей ее к сожжению на костре. После того как Ватикан беатифицировал ее в 1909 году, а в 1920 причислил к лику святых, левые лишись возможности тянуть одеяло на себя. Жанна стала объединяющим элементом для крайне консервативного католического движения «Аксьон Франсез», затем, в годы Второй мировой, для правительства Виши, а начиная с 1980-х годов — для французской ультраправой партии «Национальный фронт» (НФ). Не случайно «Национальный фронт» поминает Жанну д’Арк каждое 1 мая, в самый значимый для левых праздник.

Попытки насадить «коллективную память» — чтобы показать, что так же, как Жанна д’Арк в свое время олицетворяла борьбу Франции против английских захватчиков, так же борется в наше время и НФ против мусульман и других иммигрантов — представляют собой грубое искажение истории.

Отец и дочь Ле Пен на параде 1 мая в честь Жанны д’Арк 

Манипуляции правых историей Жанны д’Арк столь же некорректны, как попытки социал-демократической Шотландской национальной партии (ШНП) использовать в своих целях Уильяма Уоллеса — дворянина XII века, героя войны Шотландии за независимость (о котором, помимо жутких подробностей публичной казни англичанами в 1305 году, было практически ничего не известно).

Уоллес в том виде, в каком ШНП представляет его избирателям, имеет еще меньше общего с историческим персонажем, чем Жанна д’Арк в интерпретации НФ. Вероятно, за это стоит сказать спасибо Голливуду: ШНП нажилась на нелепом байопике Мела Гибсона о Уоллесе под названием «Храброе сердце». На выходе из кинозалов волонтеры раздавали зрителям листовки: «Вы посмотрели фильм — теперь взгляните на реальность. …Сегодня независимость выбирают не только храбрые сердца, но и мудрые головы».

Я не призываю к моральной амнезии. С другой стороны, существует проблема чрезмерного запоминания, и в начале XXI века, когда люди по всему миру, как сказал историк Цветан Тодоров, «одержимы новым культом, культом памяти», она кажется намного более опасной.

Не исключено, что в то время как забвение является несправедливым по отношению к прошлому, запоминание становится несправедливостью по отношению к настоящему. Учитывая склонность человечества к агрессии, забывание — несмотря на все связанные с этим жертвы — может быть единственной безопасной реакцией. Есть множество исторических примеров того, как люди забывали прошедшее гораздо раньше, чем можно было предположить. Например, генерал Шарль де Голль внезапно изменил свое мнение, решив, что Франция признает независимость Алжира. Рассказывают, что протестуя, один из его советников воскликнул: «Но было пролито столько крови!» На что де Голль ответил: «Ничто не сохнет быстрее крови».

Так называемый pacto del olvido (пакт забвения) между правыми и левыми, стал ключевым в политическом урегулировании, которое восстановило демократию в Испании в 1970-х годах после смерти генерала Франко. Демократический переход произошел благодаря как переписыванию истории, так и простому забыванию. Несметное количество проспектов и бульваров, названных в честь Франко и его соратников после победы фашистов в 1939 году, были переименованы. Но вместо того, чтобы называть улицы именами республиканских героев и мучеников, испанские лидеры предпочли дать им имена королевской знати былых времен.

Мемориал жертвам гражданской войны в Испании в Долине Павших 

С самого начала у пакта было множество противников, и не только со стороны левых. Да и внушительное число тех, кто в целом не был против пакта, считали, что без поддержки комиссий правды, существовавшим в Южной Африке или Аргентине, он не достигнет успеха. В 2008 году судья Бальтасар Гарсон начал расследование гибели 114 тысяч человек, предположительно убитых фашистами во времена гражданской войны и в эпоху правления Франко. Между тем закон об амнистии 1977 года гласил, что люди, совершившие в период гражданской войны убийство или жестокость «с политическим умыслом» освобождались от уголовного преследования. Однако, по мнению Гарсона, «любой закон об амнистии, целью которого является попытка скрыть преступление перед человечеством, не имеет законной силы». Многие из его сторонников в Испании, самые пылкие из которых состояли в Ассоциации по восстановлению коллективной памяти, приложили огромные усилия, чтобы склонить испанцев в сторону Гарсона …не сомневаясь, что его действия представляли единственную этически возможную реакцию.

Среди правозащитников есть общая тенденция: представлять закон и мораль как неразделимые сущности. Поскольку большинство из них считают правосудие одним из важнейших факторов поддержания мира, они преуменьшают риск социальных или политических последствий своих действий. Но когда эти последствия все-таки наступали, они обычно заявляли, что с ними должны разбираться политики.

Это можно сказать о конфликте на Балканах, палестино-израильском конфликте, войне в Северной Ирландии. В других случаях вопрос заключается в том, что поражения, победы, раны и обиды, которые сейчас чтят, в будущем следует отпустить. В этот список попадут, скажем, Шри-Ланка, Колумбия и Украина.

Даже траур в конце концов заканчивается, потому что нужно жить дальше. Но некоторые воспоминания кажутся слишком ценными, чтобы расстаться с ними. Подумайте о том, как используют слова «крестовый поход» и «крестоносец» организации вроде «Исламского государства», «Аль-Каиды», etc, а также многие исламские проповедники от Индонезии до пригородов Парижа.

По мнению историка из Кембриджа Пола Коннертона, возросшее в середине XIX века «количество арабских исторических текстов стало делать тему крестоносцев ведущей, превращая этот термин в кодовое слово для описания пагубных намерений западных держав… кульминацией которых стало основание государства Израиль». Коннертон утверждает, что как минимум одним из последствий каждой из арабо-израильских войн стало дальнейшее развитие темы крестоносцев.

«Завоевание Иерусалима крестоносцами в 1099 году», худ. Э.Синьоль, 1847 

Крестоносцы в качестве протосионистов! Это типичный случай применения коллективной памяти с целью получения широкомасштабной политической поддержки. И пусть средневековые арабские писания про крестоносцев почти не поддерживают арабскую коллективную память о страданиях того времени — это не имеет никакого значения. Миф может быть изменен, чтобы вдохновить и пленить воображение тех, кому он адресован. Представьте, как обида становится оружием.

Не прошло и двух месяцев после катастрофы 11 сентября, как Усама бен Ладен записал речь, где назвал вторжение США в Афганистан продолжением «долгой истории крестовых походов против Исламского мира». Это явление имело место не только после Первой мировой войны, когда, по словам бен Ладена, «весь исламский мир вздрогнул под натиском крестоносцев — британского, французского и итальянского правительств». По мнению бен Ладена, эти завоевания продолжались беспрерывно на протяжении всего XX века, включая Чеченскую войну в России, и действия «крестоносцев Австралии, [которые высадились] на индонезийских берегах… чтобы отделить Восточный Тимор, являющийся частью исламского мира».

Непостижимо, что многие из смотревших речи бен Ладена в соцсетях, «вспоминают» это крестоносное «прошлое», где в тысячелетний крестовый поход объединяется череда исторических деятелей — от великого христианского рыцаря Королевства Иерусалим Балиана II Ибелина (1143-1193), до Джона Говарда — премьер-министра Австралии, в 1999 году отдавшего распоряжение об отправке австралийских войск в Восточный Тимор.

Очевидно, что это манипулирование историей в худшем смысле этого слова.

Писатель Леон Визельтир предупреждал, что националистические убеждения, укоренившиеся в коллективной памяти, могут «разрушить основанное на опыте мироощущение, необходимое для ответственного применения силы». События, происходящие на Ближнем Востоке — полигоне для безответственного применения силы — подтверждают эту теорию изо дня в день. В качестве примера можно привести осаду Бейрута израильской армией в 1982 году. Тогда премьер-министр Израиля Менахем Бегин заявил, что ЦАХАЛ «окружил нацистов в их собственном бункере», хотя осажденными были не имеющие никакого отношения к нацизму Ясир Арафат и ФАТХ. Это яркий образец того, как коллективная память, рожденная из травмы, находит политическое и, прежде всего, военное выражение.

Израильское государство — пример того, как коллективная память уродует общество. Поселенческое движение по обыкновению призывает к библейской версии истории, которая в той же мере искажает факты, как и исламистские вымыслы о том, что современный Иерусалим — это продолжение средневекового Иерусалимского королевства. На входе в поселение Гиват Асаф на Западном берегу реки Иордан висит плакат: «Мы вернулись домой». «На этом самом месте 3800 лет назад израильская земля была обещана иудеям», — говорит житель поселения Бени Галь. Шани Симковиц вторит ему: «Более 3000 лет назад наши отцы подарили нам землю. И это не Рим и не Нью-Йорк, это земля Израиля».

Как и подобные взгляды, сионистская коллективная память, даже будучи секулярной, мифологична. В 1981 году Амос Элон писал, что израильские археологи «искали не просто знания, но и доказательство своих корней, которые они находили в древнеизраильских руинах по всей стране».

Присяга батальона «Каракаль» на горе Масада

Это наиболее очевидно на примере крепости Масада, руины которой в начале 1960-х годов открыл Игаэль Ядин — вышедший в отставку глава генштаба ЦАХАЛа, ставший археологом. Именно в Масаде еврейские зелоты, поднявшие восстание против Рима в 70 году н. э., были загнаны в угол и совершили массовое самоубийство. Вскоре после раскопок Ядина, на том же месте начали проводить выпуски солдат танковых училищ. Там, в ходе церемонии, завершавшей каждый базовый курс, выпускники хором кричали: «Масада больше никогда не падет!» Как заметил Элон, такие «взывания к истории» на самом деле совершенно неисторичны. «Зелоты Масады, — писал Элон, — без сомнения выступили бы против современного «западного» и светского Израиля, так же, как в свое время они противились латинизации иврита».

В 1963 году, выступая перед бойцами ЦАХАЛа, Ядин заявил: «Когда Наполеон в окружении своих войск стоял у египетских пирамид, он заявил: «Четыре тысячи лет истории смотрят на вас». Но он бы все отдал ради возможности сказать своим людям: «Четыре тысячи лет вашей собственной истории смотрят на вас».

Четыре тысячи лет истории. Как может эмпирический опыт соревноваться с этим? Если история и учит нас чему-нибудь, так это тому, что в политике, как и на войне, двойственность мыслей не свойственна людям: они отзываются на преданность и определенность.

Йосеф Йерушалми считал основной проблемой современности то, что …люди не могут определиться, что нужно помнить, а о чем можно смело забыть. Но если любая реальная преемственность между прошлым, настоящим и будущим подменяется коллективными воспоминаниями о прошлом, которое не более реально, чем придуманные традиции, то необходимо изучить такие унаследованные нами пиететы, как память и забывание.

Король Генрих IV  Нантский эдикт

Отправной точкой может стать Нантский эдикт, изданный Генрихом IV в 1598 году, призванный положить конец религиозным войнам во Франции. Генрих просто-напросто запретил всем своим подданным, как католикам, так и протестантам, вспоминать об этом: «…Воспоминание обо всем, что произошло с той и с другой стороны с марта 1585 года до нашего коронования и в течение других предшествующих смут, будет изглажено, как будто ничего не происходило».

Могло ли это сработать? Поскольку Генрих был убит в 1610 году католиком-фанатиком, выступавшем против эдикта, мы ничего не можем сказать с точностью. Но разве невозможно представить, что, если бы люди во всем мире тратили хотя бы толику той энергии, которую они тратят на то, чтобы забыть то, что они сейчас пытаются помнить, ситуация в самых худших местах нашей планеты стала бы немного лучше?

Будучи репортером во времена Боснийской войны, которая в значительной степени была подстегнута коллективной памятью, я носил с собой помятые и выгоревшие копии двух поэм Виславы Шимборской. В обоих произведениях эта гуманнейшая из поэтесс, сказавшая однажды, что ее любимой фразой является «я не знаю», смогла передать моральную необходимость забывания. Родившись в 1923 году, она пережила страдания Польши и под немецкой, и под советской оккупацией. Для нее, как и для многих людей ее поколения, каждый кусочек почвы ее страны и каждый камень на мостовой городов пропитан кровью, воспоминаниями самого трагического, невыносимого и разрушительного характера. И, несмотря на это, она писала:

Да, действительность требует,

чтобы сказать и об этом:

Жизнь продолжается.

и под Бородино, и под Каннами,

на Косовом поле и в Гернике.

То, что так просто и понятно формулирует Шимборская — это моральная необходимость забыть былое, чтобы жизнь могла продолжиться — как она и должна. Ведь все когда-нибудь закончится, даже скорбь. Иначе кровь никогда не высохнет, а конец великой любви станет концом самой любви. Как говорили в Ирландии, много времени прошло с тех пор, как ссора перестала иметь какой-либо смысл, а обида все держится.

Дэвид Рифф (David Rieff), The Guardian

Публикуется в значительном сокращении

газета “Хадашот“,  № 8, август 2020, ав 5780

 

От ред. belisrael. Мы не всегда согласны с авторами, которых публикуем на сайте. Статья Д. Риффа “напрашивается” на дискуссию; похоже, автор предлагает что-то вроде эвтаназии для исторической памяти. Будем рады, если читатели выскажут свои соображения по затронутым вопросам.

Опубликовано 24.08.2020  20:30

Мойше Кульбак по-белорусски и парадоксы еврейской культурной жизни

20 декабря 2019 года в презентационном зале минского книжного магазина «Светоч» произошло событие,  равно значимое для белорусской и  еврейской культурной жизни.

Сергей Шупа

Один из немногих, можно сказать, считанных профессиональных переводчиков с языка идиш Сергей Шупа представил собравшимся первый перевод на белорусский язык романа-мистерии Мойше Кульбака «Мэсія з роду Эфраіма” (1924 г.). Говорить о самой книге в частности  и о творчестве Кульбака в целом можно бесконечно, но это, возможно, станет темой моей отдельной литературоведческой публикации, а сейчас я приглашаю читателей мысленно присоединиться к гостям презентации.

Следует отметить, что в относительно небольшом зале яблоку упасть было негде и очередь из мечтающих получить автограф переводчика  была достаточно внушительной. Особенно приятно было увидеть на мероприятии известных белорусско- и русскоязычных авторов Беларуси, а также других представителей культурной общественности страны.

Ася Фруман                                                               Дмитрий Строцев

Кроме прекрасного идиша в исполнении редактора книги, преподавателя и музыканта из Украины Аси Фруман, в зале прозвучали поэма Кульбака «Вильна» в новом переводе на русский язык (переводчик – Игорь Булатовский, чтец – поэт, ответственный редактор альманаха «Минская школа», культурный деятель Дмитрий Строцев),

а также видеоклипы музыкальных композиций на стихи Кульбака – блестящий проект Vesna Vaško (на youtube  под псевдонимом  Vesna Cáceres),

Издатели Весна Вашко и Андрей Янушкевич

которая как владелец пражского издательства Vesna и жена переводчика сыграла важнейшую роль в том, что уже второй перевод ранней модернистской прозы Кульбака выходит в свет на белорусском языке. Издательством-партнером на этот раз выступило замечательное белорусской издательство «Янушкевіч». (Благодаря главному редактору  и владельцу Андрею Янушкевичу книга Кульбака окажется во всех городах и населенных пунктах Республики Беларусь, на полках  лучших книжных магазинов страны).

Татьяна Скарынкина                  

Альгерд Бахаревич

 Сергей Харевский

Об особом значении идиша и его носителей для культурной истории и современности Беларуси проникновенно говорили замечательная белорусская поэтесса и журналист Татьяна Скарынкина, известный белорусский писатель Альгерд Бахаревич, не менее известный искусствовед и краевед Сергей Харевский. Особенно мне понравилась меткое замечание переводчика книги: «… у Менску не было яўрэйскай меньшасці…”. Pечь идет об общеизвестном статистическом факте – во многих городах и местечках Беларуси до революции евреи составляли абсолютное большинство населения. У меня создалось впечатление, что на время презентации течение времени повернуло вспять,  и я слышу звучание многоязыкого и многокультурного старого Минска, где работают еврейские газеты, где существует еврейское отделение Союза белорусских писателей, а целые городские улицы разговаривают на идише, который хорошо понимают белорусские и польские соседи. Итак, проект, включающий качественный и современный перевод и издание книги Кульбака, успешно реализован.  Уверена, что она – книга — найдет своих благодарных белорусских читателей.

Но уж такова наша белорусская жизнь, что в любой бочке меда найдется противная ложка дегтя. К сожалению, в последнее время очень сократились связи между белорусской и еврейской культурной общественностью. Конечно, большие проекты типа Ханукального концерта в филармонии или Дня еврейской культуры на площади у ратуши не обходятся без высококвалифицированных музыкантов, певцов и танцоров всех национальностей. Но речь не об этом, а о постоянном  культурном диалоге.  Я помню, как в Минском еврейском общинном доме звучали голоса Рыгора Барадулина (один из самых значимых белорусских поэтов, переводчик и личный друг многих белорусских еврейских писателей), Алеся Камоцкага (известный белорусский бард, в  репертуаре которого есть музыкальные композиции, созданные на переводы с идиша на белорусский)  и других ярких деятелей белорусской культуры. Причем  такие встречи проходили не в рамках пафосных больших мероприятий, а просто на еженедельных встречах  Клуба творческой интеллигенции. Поверьте мне, что еврейская тема является достаточно значимой в современной белорусской литературе. Например,  относительно недавно вышел уникальный еврейский номер журнала «Прайдзiсвет», где новое поколение белорусских переводчиков представило свои переводы литературы еврейской тематики с идиша и иврита, английского, итальянского, и т.д. (Интересующиеся могут найти и прочесть весь номер в сети Интернет). Я полагаю, что еврейская общественность должна ценить и знать наше общее культурное наследие, быть включена  в первую очередь в белорусский, а не российский современный культурный процесс. Тогда не придется слышать от некоторых евреев фраз типа: «Мы тут в России, в Белоруссии…». Мы не в России, мы – граждане независимого государства Республики Беларусь. В этой стране на еврейских кладбищах и в расстрельных ямах лежат наши предки… Именно поэтому так больно резануло меня полное отсутствие «официальных евреев» любого уровня на уникальном культурном мероприятии – первом переводе романа Мойше Кульбака на белорусский язык. Остается только надеяться, что угасший культурный диалог возобновится на новом уровне и на постоянной основе.

Инесса Ганкина,

культуролог, член Союза белорусских писателей

 

Опубликовано 03.01.2020  19:07

 

Наталья Огорелышева. Акварельное путешеcтвие в Рим

Тема интерпретации наследия очень интересна и многогранна. Тем более, когда дело касается еврейского наследия.

Евреи Центральной и Восточной Европы, ашкенази, оставили богатое историко-культурное наследие. Мы восхищаемся величественными синагогами в различных архитектурных стилях с богатыми росписями и декором, кладбищами с загадочными мацевами и неповторимой, колоритной культурой.

Многочисленные европейские войны и Катастрофа 20 века – Холокост, почти не сохранили для нас всего этого великолепия. А далее были многочисленные миграции и эмиграции, после которых количество еврейских общин снова сократилось.

Но там, где еврейское наследие сохранилось и уцелело – оно снова стало притягательным! И теперь встают следующие вопросы: кто и для кого его должен сохранять? И как его интерпретировать?

В апреле 2017 года я была в акварельном путешествии по Италии. Была у нас и экскурсия по вечному городу – Риму. Нам повезло, потому что наш гид был из Бреста!

Помимо осмотра основных римских достопримечательностей, он взял и повел нас в еврейский квартал – на территорию бывшего гетто. Вот это было настоящим открытием!

Римское гетто считается одним из самых древних в западном мире (самое древнее – венецианское!). Его учредил Папа римский Павел IV в 1555 г. Римские евреи были лишены всех своих прав и заключены в квадрат маленькой территории с двумя входами-выходами. Ворота открывались утром и закрывались на закате. Все евреи должны были носить отличительный знак. Им было запрещено заниматься коммерческой деятельностью. Одной из общепринятых профессий являлась продажа рыбы.

На карте видно, что гетто находилось недалеко от центра Рима, однако это были низкие, малярийные земли, подверженные регулярным наводнениям Тибра. С левой стороны карты можно проследить “разрастание” гетто в своих масштабах, вплоть до 1849 г., когда евреи вынуждены были жить на маленькой территории и постоянно пристраивать этажи и новые постройки к уже существующим домам. Расширять территорию гетто было строго запрещено. В среднем в гетто на территории 3 гектара жили 3000 евреев. В 1849 г., после объявления Италии республикой ворота гетто снесли, а в 1870 г. евреев наконец-то приравняли к итальянским гражданам.

С правой стороны карты видно “разукрупнение” гетто.  Это произошло после 1888 г., когда для осуществления плана реконструкции столицы было решено разрушить часть старых зданий, а на их месте построить три новых улицы. Кстати, там хорошо видна белая синагога, но о ней  – чуть позже.

Самый трагический день для гетто наступил 16 октября 1943 г., когда нацисты захватили в плен около 1000 евреев. Все они были отправлены в Освенцим. Выжило только 17 человек, среди них одна женщина и ни одного ребенка. Что же представляет сейчас бывшее гетто и какие практики интерпретации здесь использованы?

 

Сейчас бывшее гетто – это квартал художников, место обитания богемы, «римский Монмартр». Здесь встречается старое и новое, библейское и современное. И самая вкусная часть этого квартала – многочисленные кошерные ресторанчики, пекарни, семейные траттории с еврейской кухней и магазинчик с традиционными еврейскими сладостями. Таким образом, тема памяти о Холокосте в Риме обыграна следующим способом: «Что было, то прошло, даже если оно трагично, а мы живем дальше». Особенно это интересно наблюдать в Италии, родине фашизма.

А кейс римского гетто – очень хорошая идея для развития туристических маршрутов в европейских городах, где сохранилась застройка и «атмосфера» гетто. Тем более, здесь четко видны следующие тематические зоны: типичная застройка гетто с памятными камнями и погружение в еврейскую культуру, где можно ознакомиться с кухней и приобрести сувенирную продукцию. Это действительно островок еврейского наследия в вечно бушующем Вечном городе.

А вы знаете, чем для меня закончилась история с римским гетто? Я же не зря писала в начале, что путешествие у нас было акварельным. Так, приехав в Минск и просматривая фотографии с римской поездки, я решила по одной из них сделать акварельную работу, которая позже вошла в каталог «FabrianoinAcquarello 2018». Там как раз запечатлен маленький кусочек римского гетто…

Список использованных источников:

  1. https://yvng.yadvashem.org/index.html?language=ru–
  2. http://www.ciao-bellaitalia.com/2015/07/blog-post_7.html
  3. https://vrime.ru/blog/evrejskoe-getto-v-rime/

Все фото автора.

Опубликовано 12.11.2019  18:13

 

«Немцам предстоит изобрести себя как нацию заново»

АЛЕЙДА АССМАН: БОЛЬШОЕ ИНТЕРВЬЮ

текст: Даниил Коцюбинский

Detailed_picture© WDR

Профессор Констанцского университета и крупнейший в мире специалист по вопросам исторической памяти и мемориальной культуры, автор многих книг, четыре из которых вышли на русском языке в серии «Библиотека журнала “Неприкосновенный запас”» издательства «НЛО», Алейда Ассман в конце сентября 2019 года приехала в Санкт-Петербург, чтобы принять участие в конференции «Гранин и Германия. Трудный путь к примирению». Также Алейда Ассман представила свою новую книгу — «Забвение истории — одержимость историей», только что вышедшую на русском языке. По просьбе COLTA.RU об этой трилогии, включившей в себя работы разных лет, с Алейдой Ассман побеседовал историк Даниил Коцюбинский.

«Кем мы, немцы, хотим быть?»

— В вашей книге вы затрагиваете множество тем, но при этом красной нитью через 500-страничный том проходит тема немецкой мемориальной культуры. Вы утверждаете, что эта культура должна помочь немцам «переизобрести себя как нацию». В России, уверен, многих это удивит: зачем «изобретать заново» то, что уже и так хорошо, если учесть, что ФРГ сегодня — одно из самых успешных национальных государств Европы?

— Германия очень успешна экономически, но тема нации для нас по-прежнему табуирована. В Евросоюзе все чувствуют себя, в первую очередь, представителями своего государства, своей нации и лишь во вторую очередь — представителями Европейского союза. В Германии наоборот: немцы, прежде всего, чувствуют себя представителями ЕС и лишь потом — представителями своей нации. Немецкие интеллектуалы не любят говорить о «нации», потому что они боятся, что следующий шаг в этом разговоре — «национализм», а затем и «национал-социализм».

— Но если с экономикой у Германии все хорошо, зачем специально размышлять о том, кем немцы должны себя считать в первую очередь — «нацией» или «частью Европы»?

— Истина не только в деньгах. Художник Ансельм Кифер как-то сказал: «У всех наций, которые существуют в Европе, есть свой национальный миф. Но у нас, немцев, такого мифа нет». Немецкий миф был опасным и деструктивным, и мы не хотим его возрождения. Мы надеялись, что сможем просто «принадлежать к международной семье народов» и забыть о нации. Но оказалось, что это не работает.

— В чем именно это «не работает»? Где доказательства того, что отсутствие национальной идеи — действительно проблема для немецкого общества?

— Проблема в том, что концепция нации, от которой отказались либеральные интеллектуалы, была подхвачена и присвоена ультраправыми. Они утверждают, что мы, немцы, не можем жить без позитивного концепта нации. Они стремятся к такой истории нации, которая основана на чести и гордости…

— И вы, со своей стороны, считаете нужным предложить немцам романтический проект нового немецкого национализма, альтернативный правому?

— Нет, конечно же, это было бы абсурдом! Мы не можем вернуться в 1807 год, когда Фихте писал «Речи к немецкой нации». Фихте хотел создать единую нацию из какой-то мешанины. Но сегодня перед нами стоит задача, по сути противоположная. Мы не пытаемся создать «что-то из ничего». Есть нечто конкретное, оно уже существует и должно быть проработано. Немецкая нация — это то, что должно быть основано на определенном повороте, на новом национальном нарративе, который включал бы то, что было нами забыто, и реинтерпретировал историю, базируясь на исторических исследованиях и памяти о жертвах.

© «Новое литературное обозрение»

— Как именно должна выглядеть позитивная национальная идея Германии сегодня? Не будет ли это просто возврат — на новом, разумеется, идеологическом уровне — к старой, предложенной все тем же Иоганном Готлибом Фихте, идее Германии как лидера Европы?

— Если Германия нашла свое место в рамках ЕС, это стало возможно потому, что германская нация примирилась с другими нациями — Францией, Россией и другими. На протяжении 40 лет Германия была расколота, Германия была маленькая, само воссоединение Германии воспринималось многими другими странами как угроза. Многие в других странах очень опасались того, что в итоге слияния ФРГ и ГДР возникнет гипертрофированное немецкое самосознание. Но боялись этого также и многие немцы! Они боялись стать единой нацией. Было очень мощное противодействие национальному стремлению со стороны интеллектуалов. Например, были очень жаркие дебаты относительно переезда столицы из Бонна в Берлин, из маленького провинциального города — в прежнюю столицу, а также по поводу создания — в эпоху канцлера Гельмута Коля — Национального исторического музея.

Но нельзя же вечно жить страхом перед идеей нации и ее отрицанием! Германия должна была взять на себя политическую ответственность. Вот почему такой важной стала тема мемориальной культуры, к которой прикован и мой интерес. Мемориальная культура является средством изменения национальной идентичности. Она должна быть основана на рефлексии и включать в себя в том числе негативные эпизоды, а также раскаяние и чувство ответственности за свои преступления в прошлом. И — в более широком смысле — она должна ответить на вопрос, который должен быть задан: кем мы, немцы, хотим быть?

— Основоположник теории коллективной памяти Морис Хальбвакс, которого вы часто цитируете, считал, что идентичность группы базируется, прежде всего, на ее актуальной памяти о ключевых событиях прошлого, о корнях и истоках, а не на мечте о будущем…

— Я не верю в возможность четкого отделения «будущего» от «прошлого». Вопрос о том, кем вы хотите быть, нельзя отделить от вопроса о том, кем вы были. По этой причине я перечислила четыре пункта европейской идентичности в моей книге «Европейская мечта». Они взяты из прошлого опыта как ключи для будущего развития. Книга переводится на русский язык и выйдет в следующем году.

Вообще идентичность, как и нарратив, не может быть построена «с нуля», это должно быть основано на работе с материалом прошлого. Забывание прошлого подразумевает опасность того, что вы его можете повторить. Это нужно помнить, чтобы отличаться от прошлого и не повторять его. Мы воспринимаем преступления прошлого не только с точки зрения германских преступников, но также с точки зрения их жертв. Цель нашей исторической памяти состоит в том, чтобы дистанцироваться и освободиться от тоталитарного нацистского прошлого, попытаться стать открытыми, сделать акцент на истории соседей, которые пострадали от немцев. Если мы включим память этих народов в свою память, мы научимся в дальнейшем быть более диалогичными и не запираться в нашей «мегалотимии» (то есть в желании быть признанными другими в качестве высших — термин Фрэнсиса Фукуямы).

— Если современные немцы должны относиться к Третьему рейху как к чему-то чужому, не имеющему к ним исторического отношения, тогда зачем им вообще об этом специально помнить? Ведь — опять процитирую Хальбвакса — группа стремится помнить только о том, что считает своим, а не чужим.

— Если мы строим память на жестком групповом разделении на «ингруппы» и «аутгруппы», на «своих» и «чужих», на «друзей» и «врагов», мы автоматически отстаиваем этнически однородное общество. Это эксклюзивный вид групповой идентичности, он лишает права на существование тех, кто происходит из других мест и у кого другие групповые истории. Такой подход может оказаться геноцидным. Хальбвакс, который был убит нацистами, конечно, не имел в виду такую «закрытую» групповую память. Он вообще говорил о социальной памяти, которая существует неформально и не поддерживается бюрократией и армией. Для Хальбвакса разные группы существуют в одном обществе. И давайте не будем забывать очевидное: каждый человек всегда принадлежит к разным социальным группам!

А почему надо помнить о преступлениях даже того прошлого, которое стало для нас чужим, — потому что, если ты это забудешь, оно повторится. Мы это видим на примере AfD — движения «Альтернатива для Германии». Они реально не хотят помнить о преступлениях прошлого, они «удаляют» Гитлера из немецкой истории. Дело в том, что всякая память селективна. И каждый выбирает для себя те «кусочки», которые ему нужны. Поэтому, выбрав те фрагменты немецкой истории, которые им выгодны, приверженцы AfD строят для себя пьедестал, пропагандируя свои гордость и честь. И так происходит не только в Германии, но и повсюду в Европе: в Италии снова превозносят фашизм, в Испании вновь чествуют Франко! Я очень надеюсь, что в Германии благодаря ее мемориальной культуре эти попытки не будут столь успешными.

Можно привести также пример Австрии, у которой тоже фашистское прошлое. Но после 1945 года у австрийцев не было внешнего давления, которое заставило бы их проработать свое прошлое, и вплоть до 1980-х годов они принимали миф о том, что стали первой невинной жертвой Гитлера. У них не было общественных движений, критически настроенных по отношению к собственному прошлому, каким было молодежное движение 1960-х годов в Германии, когда дети противостояли родителям и поднимали вопрос об их вине. Поэтому в Австрии существует сильная фашистская преемственность, закрепленная в феномене FPÖ (Австрийской партии свободы).

Вообще угроза неофашизма существует не только в Европе, но и в других странах, даже в США…

— Иными словами, многие государства в современном мире страдают своего рода хронической «фашистской инфекцией», которую надо регулярно подавлять «инъекциями» антифашистской исторической памяти?

— Я бы говорила не о «регулярных инъекциях», а, скорее, о трансформации идентичности. Если вы хотите медицинскую метафору, я бы предложила другую: иммунитет, который также является формой исцеления. Но мы все же говорим не о лекарствах и болезнях, мы имеем дело с процессом обучения. То, о чем мы говорим, — это есть усвоение уроков истории.

Только что вышла толстая книга американки Сьюзан Нейман (Susan Neiman) «Learning from the Germans: Race and the Memory of Evil» («Обучаясь у немцев: раса и память о зле»). Автор — с Юга США, и она пишет, что расизм сегодня продолжает существовать в менталитете и поступках людей. И она как раз говорит: нам, американцам, надо больше учиться у немцев, учиться технологии преодоления прошлого, которая не позволяет истории продолжиться через «натурализацию» зла и через движение к повторению расистского насилия…

— В выступлении на конференции «Гранин и Германия» вы сказали о том, что народам, прежде всего, следует помнить о жертвах насилия — как своих, так и чужих. В то же время в одной из ваших книг («Длинная тень прошлого») вы писали о том, что немцам необходимо помнить, в первую очередь, о преступлениях Третьего рейха и жертвах Холокоста, а о страданиях немецкого народа в период Второй мировой войны (бомбежках, массовых изнасилованиях, депортациях etc.) следует сохранять память лишь на регионально-семейном, а не общенациональном уровне. Нет ли между этими двумя тезисами противоречия?

— После 1945 года немцы помнили, в первую очередь, свои собственные страдания. Их собственная травма, а также травма стыда препятствовали развитию у немцев сочувствия к еврейским жертвам. Потребовались три-четыре десятилетия — смена поколения, — чтобы немцы смогли разблокировать свою эмпатию по отношению к другим жертвам. После того как в Германии установились рамки памяти о Холокосте, после воссоединения двух государств было абсолютно законно и необходимо расширить эти рамки и дать место также травмирующим событиям, связанным с самим немецким народом и его трауром.

Вообще же путь развития мемориальной культуры всегда находится в стадии разработки и продолжается по сей день. Помимо памяти о жертвах Холокоста, а также о собственных травмах немецкий народ должен узнать и о других гуманитарных катастрофах, за которые Германия несла ответственность, и признать их. Например, о страданиях народов гереро и нама — первом геноциде XX века, осуществленном германскими колониальными властями. Многие европейские народы пострадали от германского нацизма. Особое место здесь должна занять блокада Ленинграда, унесшая жизни миллиона человек…

— Но если идентичность группы базируется на все время расширяющемся покаянии за преступления прошлого, как перейти от депрессивного к оптимистическому восприятию себя как нации?

— Если в истории вашей нации имели место преступления, у вас есть шанс либо раскрыть их, раскаяться в них и почтить память жертв — либо скрыть их, молчать и таким образом продолжать причинять зло жертвам. Речь не о депрессии или оптимизме, речь о принятии морального решения.

Понятие вины применимо только к человеку, который должен быть привлечен к ответственности. Когда же мы говорим о politics of regret (Джеффри Олик) — политике сожаления, извинения, раскаяния, — мы говорим о государствах, которые берут на себя ответственность намного позже того времени, когда произошли события.

Национальная гордость — очень сильная вещь. И было очень трудно преодолеть тип мышления, основанный на «гордости и чести», потребовалось много времени, чтобы развить иной, основанный на сочувствии к жертвам, вид памяти в истории человечества. Данный процесс стимулируется эмпатией и чувством ответственности. Это положительные качества, и им подражают сегодня во многих странах.

Вообще «покаяние» — это термин, идущий из сферы религии и имеющий отношение к искуплению греха и вины. В исторической памяти нет и не может быть искупления. Кто мог бы простить такое непостижимое преступление, как геноцид? Христианский, православный, еврейский Бог? А как быть с неверующими? Поэтому не искупление, но общая память — не только о жертвах, но и с жертвами — может заставить нас стать более мирными нациями.

— При этом память о Холокосте, по вашему мнению, всегда будет занимать центральное место в немецкой мемориальной культуре. Сколько лет или веков эта память должна оставаться ключевым элементом немецкого самосознания?

— Эта память не подлежит количественному измерению. И для памяти о Холокосте нет временных ограничений. В Германии и во многих других местах она стала частью самосознания и идентичности. Это определяет нас. Если мы забываем об этом, мы больше не «мы». Кстати, наш центральный День памяти об этом событии приходится на 27 января, потому что в этот день в 1945 году Красная армия освободила Освенцим — факт, который часто игнорируется или преуменьшается в западной памяти о Холокосте. И у меня вопрос: почему это не стало Днем памяти, который мы разделяем с российским народом? Можем ли мы изменить это в будущем?

— И все же: почему применительно к памяти о Холокосте нельзя использовать стратегию постепенной нейтрализации и музеефикации, то есть ту технику забвения, о которой вы подробно пишете в первой части вашей книги? Нет ли опасности того, что негативная память немцев о своем прошлом в конечном счете превратится в аргумент в пользу своего превосходства над другими: «Мы умеем так образцово раскаиваться в ошибках нашего прошлого, что теперь можем научить этому всех остальных!»

— Есть немецкие интеллектуалы, которые говорят именно это: мы не должны гордиться собой как «чемпионы мира по умению помнить». Но разве речь идет о гордости? Если Германия вновь обрела некоторое достоинство среди наций, то это потому, что она усвоила ценности и воспоминания, которые делают возвращение к старым формам агрессии маловероятным. Немцы в XX веке первыми стали чемпионами мира по убийствам, прежде чем стали чемпионами мира по памяти. Эти две вещи связаны, поэтому нет повода для гордости, но только для самосознания, сочувствия и сожаления.

«Я остаюсь приверженцем идеи нации»

— С одной стороны, вы стремитесь к формированию у немцев полноценной национальной памяти. Но, с другой стороны, сами пишете, что эта память недостаточна и что ей нужна помощь со стороны локальных «памятей», в том числе региональных, городских, в которых нет «пробелов и разрывов», которые не нагружены сознанием коллективной исторической ответственности за эпоху нацизма и его преступления. И в то же время вы рассматриваете регион просто как одно из «мест памяти» (lieu de mémoire), то есть как объект памяти, а не субъект. Почему? Разве регион не может быть активным носителем исторической памяти?

— Я абсолютно согласна с вами. В регионах развиваются специфические местные воспоминания, как и в городах. Вообще я делаю различие между исторической политикой, то есть тем, что делает государство через музеи, школьные программы, коммеморативные практики и т.д., — и мемориальной культурой, которую создают искусство, литература, гражданское общество и разного рода локальные группы. В том числе города и регионы. И эта локальная мемориальная культура очень прочно привязана к месту — в одном городе совершенно не знают, что происходило в другом. Здесь вы видите важное множество, встроенное в национальную память, потому что все региональные «памяти» содержатся в единой национальной памяти и создают ее напряженность и творческую динамику.

— Но почему бы в этом случае не предложить Германии вместо национального — нагруженного негативными переживаниями и чреватого опасностями фашистского реванша — региональный мемориальный проект? Почему мемориальный акцент не сместить с «германской нации» на «Германию регионов»?

— Потому что у нас есть государство, и оно необходимо! И государству нужна национальная мемориальная культура. И мы, ученые, должны работать вместе с государством. Да, я — независимый ученый. Но я должна стараться делать то, что предотвращало бы тоталитарные тенденции в развитии государства и укрепляло бы демократические.

— Нобелевский лауреат по литературе Гюнтер Грасс — которого вы также много цитируете и который тоже, как и вы, беспокоился о том, чтобы в немецком обществе не возродились тоталитарные настроения, — как известно, выступал против объединения ФРГ и ГДР. В том числе потому, что стремился инициировать полноценный разговор не только о жертвах Холокоста, но и о немецких жертвах времен Второй мировой войны, не опасаясь при этом развития в обществе реваншистских настроений, угроза которых ему виделась как раз в воссоздании «большой Германии». Почему сегодня не попытаться сделать ставку на локальную, региональную немецкую память, свободную от угрозы нового авторитарного реванша?

— Есть такая позиция: «мы не хотим возвращаться к понятию нации, мы все обожглись на понятии “нация”, и потому пусть будет Европа регионов». Австрийский писатель и мой друг Роберт Менассе в различных своих произведениях — даже в художественной прозе — представлял эту позицию, и я с ним много спорила.

Я считаю понятие нации очень важным. Я остаюсь приверженцем идеи нации. Дело в том, что Германия — страна иммиграционная, к нам приезжает огромное количество народа, и только нация может их всех «переварить».

— Вы хотите сказать, что Германия и германская нация должны существовать, в первую очередь, для мигрантов?

— Нет, разумеется! Не «для» мигрантов, а «с» мигрантами. Для этого нам и требуется «новое изобретение нации».

«История всегда частична и избирательна»

— Президент России Владимир Путин тоже много говорит о «возрождении российской нации». Как в этой связи вы оцениваете его деятельность в этом направлении?

— Говорить о «нации» можно очень по-разному. Китайцы тоже хотят построить «национальное государство», но это совсем не то, чего хотим мы, немцы. Они хотят создать империю и назвать ее нацией. Историческая политика, которая не опирается на живую мемориальную культуру и которая подменяет нацию империей, становится тоталитарной.

— Вы полагаете, в России также речь идет о тоталитарной исторической политике и тоталитарном режиме?

— Я говорю о конкретных критериях. Сейчас в России правительство принимает властные решения и берет на себя ответственность за создание новых музеев. Это идет рука об руку с отстранением от мемориальной активности представителей гражданского общества и закрытием или демонтажом созданных ими музеев и архивов. Я хотела бы видеть общие и совместные усилия в мемориальных проектах, но то, что я вижу, — это «отсечение» независимого мышления и гражданского участия. Если критически мыслящий историк теряет свою работу, если ученые не могут покинуть страну, не могут общаться с зарубежными коллегами, если музеи закрываются, если царит цензура — то да, это захват мемориальной культуры государством.

Чего я сейчас не вижу в России — так это попыток создать демократическую национальную память, которая учитывала бы воспоминания российских граждан. Средства массовой информации не вызывают острых дискуссий по этим темам, где бы сталкивались разные мнения, а инициативы гражданского общества часто подавляются. Например, отброшена память о революции 1917 года. Она просто исчезла, как потухшая звезда! Но с этим событием связано много воспоминаний: с одной стороны, это воспоминания о позитивных явлениях — таких, как модернизация, социальная мобилизация, эмансипация и искусство, с другой — о государственном терроре. Причем эти воспоминания актуальны для граждан как России, так и иностранных государств. Налицо акт забвения или молчания, но нет попытки переосмыслить это прошлое в свете настоящего. То же самое относится и к 1989 году: коммеморации, связанные с 30-летним юбилеем событий этого года, проходят сейчас во многих странах, но не в России, хотя Горбачев назвал эти события второй (демократической) революцией! Вообще у меня ощущение, что в российском обществе есть масса воспоминаний, но лишь немногие из них находят отклик в публичной сфере (как 9 Мая). Я полагаю, что вопросы коллективной и национальной идентичности вытекают из исторического понимания того, откуда мы пришли и что пережили в прошлом. Конечно, сегодня идентичности должны меняться, поскольку и обстоятельства радикально меняются, но здесь — в России — я вижу не трансформацию (перестройку) идентичности, подкрепленную памятью, а, скорее, новую идентичность, созданную «с нуля» и притом с очень избирательными отсылками к прошлому.

— А разве разговор о «создании немецкой нации заново» не похож на попытку создать ее «с нуля»? Вообще как немецкая история начиная с 962 года, с создания Священной Римской империи германским королем Оттоном I, может быть «единой немецкой историей» и в то же время состоять из пробелов и разрывов, отчуждающих от общей немецкой истории некоторые фрагменты и даже целые эпохи?

— Честно говоря, 962 год ничего не значит ни для меня, ни для тех, кого я знаю. И непонятно, почему это должно стать началом истории Германии. История, которая вошла в память, — это нарратив, а не длинный список дат, связанных хронологией. Повествования всегда частичны и избирательны, но они что-то говорят о том, кто мы, напоминая нам, откуда мы, и ориентируя нас на то, кем мы хотим быть в будущем. В Германии только AfD заинтересована в долгом и непрерывном историческом повествовании, чтобы скрыть «пробелы и разрывы» нацистского прошлого, которое явилось периодом безудержного насилия. Все остальные, включая молодое поколение, больше интересуются исторической правдой (то есть ключевыми событиями прошлого, которые важны для формирования нашей мемориальной культуры), чем гладкой преемственностью, созданной политической партией.

Повторяю, нет исторических повествований без пробелов и разрывов. Поэтому всегда надо задавать вопросы. Что именно входит в рамки памяти? Кто рассказывает историю? Кто извлекает выгоду из этой истории? Кто страдает от молчания? Все эти вопросы являются частью процесса, который призван сделать повествование более инклюзивным и плюралистическим для общества, откликающимся на различные требования и на эмоциональный напор.

— Вы пишете, что при тоталитарных режимах государство насаждает «обязательную патриотическую версию истории, как это сейчас происходит в России». При этом «индивидуальные воспоминания и семейные истории приобретают статус аргументов в пользу альтернативной истории, которыми пользуются диссиденты и неправительственные организации». Как в этом случае вы охарактеризуете политический режим в Израиле, где, по вашим же словам, с одной стороны — государственный мемориальный патриотизм, а с другой — «альтернативная история» общественных деятелей «Зохрота» и сообществ интеллектуалов, стремящихся сохранить память о Накбе — трагедии депортации палестинского народа?

— Израиль находится в положении оккупирующей нации, стирающей память о палестинцах. Это то, что делали все народы-колонизаторы: они захватывали землю и стирали память коренных народов. Сегодня мы можем рассказать ту же историю о прошлом европейских или американских наций-колонизаторов, но в случае с Израилем это происходит в настоящем, на наших глазах, и никто не возражает из-за позиции властных структур и наличия табу. В Израиле есть много людей, которые возражают против этого колониального стирания палестинского прошлого, но, к сожалению, они не имеют голоса в стране и не имеют политического представительства. «Забывание» в этом случае не является невинным актом незнания… Если в этом регионе когда-либо будет установлен мир и будут построены два государства, должно быть место для двух памятей/историй и для признания взаимной травмы и несправедливости попыток стирания памяти.

— В демократических странах, в отличие от недемократических, по вашим словам, есть «рынок истории, предлагающий различные исторические нарративы». Как в этой связи вы оцениваете криминализацию отрицания Холокоста, которая существует в Германии и многих европейских странах? Не противоречит ли уголовный запрет на отрицание Холокоста принципам «свободного рынка исторических нарративов»?

— Термин Geschichtsmarkt («свободный рынок исторических нарративов») использовался в начале XX века, когда исторические книги были бестселлерами, а историки писали для широкой читательской аудитории, состоявшей из бюргеров. Несомненно, существует множество противоборствующих нарративов и контрнарративов, но что не допускается — это подрыв правил исторической науки. Поэтому некоторые нормы необходимо соблюдать. Отрицать историческую реальность убийства европейских евреев немцами и сотрудничающими народами запрещено в Германии, где последствия этих преступлений все еще видны в очень многих местах. Отрицать эту историю — это не просто «создавать альтернативную версию истории», но ставить под сомнение устоявшиеся основы истины и факты историографии и, таким образом, явно посягать на демократические принципы.

«Исследование памяти — понятие многозначное»

— Какова основная цель науки о коллективной памяти? Сперва вы говорите о том, что не стремитесь поучать социум: «В моей книге <…> не ставится вопрос: “Что должны помнить немцы?” Меня, скорее, интересует вопрос нашей встречи с историей». Но далее все же предлагаете верную, с вашей точки зрения, расстановку мемориальных акцентов: «…необходимо укреплять память о Холокосте с помощью символов, ритуалов и средств массовой информации». Так что же такое изучение памяти — академическая наука или политическая журналистика?

— Исследования памяти (memory studies) могут являть собой одно из трех направлений — либо быть всеми тремя сразу. Первое: вид этнографической полевой работы, наблюдение за культурными обычаями в настоящем или, если это связано с деятельностью людей в прошлом, форма историографии. Второе: это дискурс, основанный на участии, в котором ученый оказывается вовлечен в объект своего исследования. (Кстати, так или иначе, это верно для историографии в целом, но редко признается должным образом.) И третье: исследование памяти также является критическим дискурсом, вырабатывающим нормы для оценки процессов в дополнение к их описанию. В этом случае, однако, нормы основываются на дискурсивных процессах и (хочется надеяться) на прозрачных принципах; при этом эти нормы не должны обязательно разделяться читателями.

— Вы называете Холокост главным событием XX века и память о Холокосте — центральным мемориальным сюжетом. Цель понятна: сделать человечество максимально чувствительным к правам человека, чтобы не допустить повторения геноцида. Но почему мировое сообщество на протяжении десятилетий — когда память о Холокосте уже преодолела стену молчания, а затем оказалась в центре международного мемориального дискурса — так поздно замечало новые случаи геноцида? В Камбодже в 1970-х годах. В Руанде в 1994-м. В Мьянме (геноцид рохинджа) в последние несколько лет. Есть и другие примеры. И в ваших книгах вы пишете о Холокосте, о геноциде народов гереро и нама, о геноциде армян, но гораздо меньше обращаете внимание на более современные примеры геноцидов. Означает ли это, что память о Холокосте не оправдывает тех надежд, которые на нее принято возлагать? А в случае с памятью о Накбе даже мешает, накладывая на этот мемориальный дискурс табу?

— Акцент на Холокосте связан с моим собственным национальным, историческим и поколенческим видением. И это ужасная человеческая трагедия, что геноциды продолжаются по сей день вместо того, чтобы успешно предотвращаться! Но больше нет такой длительной задержки в выявлении и признании этого. Я думаю, что в этом отношении Холокост внес изменения, потому что его запоздалое признание, а также исследования и дискурс сформировали наше понимание и терминологию для характеристики других геноцидов. Здесь следует также упомянуть имя Рафаэля Лемкина, который создал термин «геноцид» как юридический инструмент. Итак, мой ответ: тот факт, что геноциды не прекратились после Холокоста, не означает, что память о Холокосте не повлияла на то, как мы воспринимаем геноциды и как к ним относимся.

Оригинал

Опубликовано 07.10.2019  15:50

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (102)

Шараговы шалом ад дзяжурнага мізантраполага! Працягваем размову пра дасягненні краіны ў эпоху незалежнасці (з канца 1991 г.). Як я мог забыцца, што Беларусь зрабілася касмічнай дзяржавай? 🙂 Штопраўда, энтузіязм улетку 2012 г., калі з Байканура стартаваў беларускі спадарожнік «БелКА», не параўнаць ні з 1957 г., ні з 1961 г. Мабыць, таму, што цяпер нікога не здзівіш і запускам на арбіту жывых чалавекаў… І ўсё ж – прыемна, хоць даходы ад нацыянальнага касмічнага праекта даволі сціплыя.

Папярэдняя серыя «Катлет…» заахвоціла жыхара Мінска, кіна- і меламана Пятра Рэзванава ўспомніць нешта сваё, дапоўніць мае развагі пра эрозію правінцыйнасці ў Беларусі, паспрачацца… Далей прывяду колькі ўрыўкаў з яго лістоў і свае каменты (курсівам):

П. Р.: У чым я адчуваў правінцыйнасць Мінску «за саветамі»? Глядзіш навіны («Время» – іншых не было) – і там час ад часу паведамлялася пра гастролі «буржуйскіх зорак». І дзе гэтыя гастролі адбываліся?.. Масква-Ленінград-Кіеў-Тбілісі. Мінск быў «як выкляты Богам» (што праўда, маці ўспамінала, як у 1960-я выступаў у Палацы спорту нехта з сусветна вядомых джазменаў, але гэта – выключэнне, якое толькі пацвярджала правіла). Так, за гады незалежнасці Мінск стаў наведвацца больш актыўна, але ж… У 2008 г. Паці Сміт даехала да Казані, але да Мінска – не. Так што па гэтай прыкмеце Мінск – большая правінцыя, чым Казань (і гэта пры тым, што ў тыя гады іх чыгуначны вакзал не працаваў у рэжыме 24/7, а закрываўся на ноч).

Тут я дадаў бы, што насамрэч у Беларусь часоў незалежнасці прыязджала мноства замежных «зорак». Узяць хаця б Мансерат Кабалье, якая ўвесну 1996 г. дала канцэрт у Мінску; у 2010 і 2017 гг. былі тут «Smokie», у 2011 г. – «Roxette», у 2012-2013 і 2015 гг. – «Scorpions» («Мінск-Арэна» агулам не пустуе), любіць завітваць да нас «мадмуазэль-блюз» Патрысія Каас, etc. Выглядае, аматараў джазу ў нас таксама не крыўдзяць.

П. Р.: Агулам, правінцыйнасць і поспехі – рэчы, якія не выключаюць адна адну (калі даць веры Музею гісторыі беларускага кіно, у савецкі час «Беларусьфільм» атрымліваў больш кінапрэмій, чым зараз). Тыя, хто ведаюць пра «World of Tanks» (не толькі тыя, хто ў яе гуляюць), ведаюць, што яна зроблена ў Беларусі, але ці дастаткова гэта, каб пазбавіцца адчування правінцыйнасці?

Так, асобны поспех – нават гучны, як «World of Tanks» – мала ўплывае на рэпутацыю краіны, але здольнасць мультыплікаваць удалыя праекты ўжо пра нешта гаворыць… І прымушае верыць у тое, што Беларусь – не на задворках цывілізацыі.

З іншага боку, той жа Парк высокіх тэхналогій з усімі яго суперідэямі і «раскруткай» у медыяпрасторы, у т. л. замежнай, застаецца ў падважаным стане, калі ў РБ няма павагі да прынцыпаў прававой дзяржавы. Пісаў пра гэта крыху больш за год таму – што ж, не грэх і паўтарыць.

П. Р. За гады незалежнасці шмат было чаго, што з’яўлялася, потым знікала альбо псавалася (была газета «Навінкі» – знікла; былі кінапаказы, якія рабілі пасольствы – спіс пасольстваў амаль цалкам змяніўся, дый інтэнсіўнасць паменела; была «Наша ніва» – сапсавалася; быў «Рок па вакацыях» – спачатку стаў платным, зараз, здаецца, знік; магу і ваш «МЯТ!» у гэтым шэрагу ўзгадаць).

А па-мойму, спыненне культурніцкіх ініцыятыў, як бы яно ні пякло аўтарам & аўдыторыі ў канкрэтны момант – нармальная з’ява, яно якраз можа сведчыць, што «культурка» развіваецца. Пра гурт «Серебряная свадьба», які трансфармаваўся ў «мікракабарэ», гаварылася ў 101-й серыі. Тыя ж «Навінкі» пасля калапсу 2003 г. не ўмёрлі, а перайшлі ў іншую форму – сябры рэдакцыі ўзяліся здымаць і агучваць кіно, прасоўваць свае ідэі ў іншых перыёдыках… Бюлетэнь «МЯТ!» («Мы яшчэ тут!») спыніў выхад у 2009 г., але праз шэсць год з’явілася яго «рэінкарнацыя» – не менш разняволеныя «Катлеты & мухі». Ну і г. д. Галоўнае, творцаў у нас не адстрэльваюць, даволі рэдка садзяць за краты – дзякуй і за тое :))

П. Р.: У менчукоў цягам 1990–2010-х гадоў, напэўна, паменела правінцыйнасці ў галовах. Але што тычыцца «правінцыі правінцыі», якая адначасова «цэнтр Еўропы»… Калі ў 2013 г. я заблукаў і ў палескіх балотах мяне здымалі з дрэва, размаўляў са столінскім міліцыянтам. Ён у мяне пытае: чаго я на Століншчыне шукаў? Я яму адказваю, што вырашыў паглядзець на помнікі гісторыі і культуры. Ён: «І якія ж у нас помнікі?..» Я яму пералічваю тое, што засталося, у тым ліку і сінагогу. – «Так! Яна ў нас знаная! Толькі недзе ў Штатах ёсць яшчэ адна такая ж!..» Ці трэба ўдакладняць, што гонар жыхароў за ўнікальнасць сінагогі ніяк не перашкаджае ёй разбурацца…

Мажліва, тут не ў правінцыйнасці справа, а ў недасканаласці законаў (напрыклад, тых, дзе гаворыцца пра вяртанне маёмасці ды пра спонсарскую дапамогу) і ў няўменні дамаўляцца, характэрным таксама для многіх жыхароў сталіцы. Іначай кажучы, атамізацыя грамадства не прыяе выбудове адносін на гарызантальным узроўні… Разам з тым і на перыферыі Беларусі ёсць месцы, дзе ў той ці іншай ступені дбаюць пра яўрэйскую спадчыну. Часам гэта тлумачыцца палітычнай падкладкай (Вішнева – радзіма Шымона Пераса, Моталь з мітуснёй вакол дома Вейцманаў), часам – наяўнасцю «крытычнай масы» мясцовых энтузіястаў (Наваградак з яго музейшчыкамі, якія «раскручвалі» гісторыю гета задоўга да таго, як нашчадак мясцовых яўрэяў Джарэд Кушнер стаў зяцем Дональда Трампа; Камаі, дзе ксёндз Яцак у пачатку 2010-х пры ўдзеле нашага пільнага чытача д-ра Юрася Гарбінскага намовіў сваіх парафіян і райвыканкам упарадкаваць яўрэйскія могілкі, Краснае на Маладзечаншчыне, дзе рупліва збіраюць звесткі пра Катастрофу і гераізм мясцовых яўрэяў)…

П. Рэзванаў (фота з brestnet.com) i рэшткі столінскай сінагогі (vetliva.ru)

П. Р.: Метро я па савецкай звычцы амаль не карыстаюся, але ёсць шмат кропак у горадзе, між якімі раней можна было ездзіць без перасадак, а цяпер – не. Так што мінскі гарадскі транспарт для мяне ў поспехі не ўваходзіць.

Вядома, транспартнае сеціва не ідэальнае ні ў Мінску, ні ў Беларусі ўвогуле, i тым не меней… Развіццё метро і сістэмы маршрутак, пры ўсіх недахопах, па-мойму, значна палепшыла зносіны паміж перыферыйнымі раёнамі сталіцы (напрыклад, Кунцаўшчынай на Захадзе і Уруччам на Усходзе). Адносным поспехам лічу і тое, што на многіх прыпынках Мінска ў апошнія гады з’явіліся электронныя табло, якія паказваюць, колькі мінут засталося да прыезду наступнага аўтобуса/тралейбуса.

* * *

Расказанае ў гэтай і папярэдняй серыях не стыкуецца з тэзісам аднэй нобелеўскай лаўрэаткі аб тым, што Беларусь-2018 (у параўнанні з Расіяй) – «увогуле музей мінулага». Як мінімум у нас тут некалькі музеяў, дзе не толькі пра мінуўшчыну 🙂 І барацьба з камунізмам, якую па-ранейшаму прапагандуе пісьменніца, выглядае ў 2019 г… несамавіта. Ужо тры гады таму сумняваўся ў памыснасці гэткай «барацьбы».

«Жалезнай заслоны» даўно няма. Не адно дзесяцігоддзе беларусы маюць доступ да велізарнага аб’ёму інфармацыі ды адносна вольна перасякаюць межы Беларусі ў розных напрамках. Аднак палітычны лад астаецца аўтарытарным, і маральны клімат у нас пакідае жадаць лепшага. Парадокс? Напэўна, не, калі ведаць, што дэмакратыя і «еўрапейскія каштоўнасці» з канца 1990-х губляюць свой уплыў у свеце, а кітайская мадэль («эканоміка і тэхналогіі найперш, правы чалавека – хімера») усё часцей лічыцца легітымнай. Нават паўночнакарэйскага лідэра прэзідэнт «галоўнай дэмакратычнай краіны сусвету» пахваліў надоечы. Таму не будзе плёну ад пафасных зваротаў кшталту гэтага, складзенага ў студзені Бернарам-Анры Леві і падпісанага Святланай Алексіевіч, Давідам Гросманам, інш. Папулісты атакуюць «дух Еўропы»? Такой бяды: галоўнае – самім не быць папулістамі й дэмагогамі. Баюся, з развагамі пра белграмадства («з намі можна зрабіць усё») і пра леташняе святкаванне юбілею БНР («Які сэнс, як Статкевіч, выбегчы, пагукаць “далоў Лукашэнку”, яго схапілі, і ўсё. А маладыя рабяты арганізавалі, людзі выйшлі, слухалі беларускія песні, куплялі беларускія кнігі») тэст на антыпапулізм быў бы завалены…

Зрэшты, аднаўленне працы ў Мінску інтэлектуальнага клуба (апошні раз збіраўся ў канцы 2017 г.), калі яно ўсё ж адбудзецца ў сакавіку 2019 г., – справа памысная. Святлана Аляксандраўна анансавала прыезд «іншапланетніка» Тымаці Снайдэра… ну, яго хоць на беларускую мову перакладалі, ахвотным будзе аб чым паспрачацца.

Даступнасць кніг, сярод іншага – пра яўрэяў і Ізраіль, напэўна, хутчэй дасягненне, чым не. Чытаць можна хоць «Шолахава-Алейхема», хоць Хаіма Нахмана Бяліка, хоць Керэта нашага Этгара – і па-руску, і па-беларуску… Іншая справа, што попыт на секулярныя «яўрэйскія» тэксты ў параўнанні з 1980-мі (і нават 1990-мі) падупаў.

Ізраільскі павільён на Мінскай міжнароднай кніжнай выстаўцы-кірмашы, 07.02.2019.

Няпроста цяпер залічыць беларускіх яўрэяў у «народ Кнігі». Затое можам лётаць у Ізраіль без візы, як і іншыя грамадзяне РБ, дый родзічам-сябрам, якія наведваюцца ў Беларусь, з канца 2015 г. віза не патрэбна. Няма гарантыі, што брамы «Бен-Гурыёна» і аэрапорта «Мінск» будуць гасцінна расчынены, але ў Ізраіля з Украінай, пішуць, узаемаабмен турыстамі яшчэ больш рызыкоўны…

* * *

У краіне – чарговая разня, гэтым разам у стаўбцоўскай школе № 2. Нічога лепшага зараз не прыдумаю, чым спаслацца на свой тэкст 2016 г., напісаны пасля нападу хлопца з бензапілой на жанчын у гандлёвым цэнтры: «Да сучаснага свету многім насамрэч цяжка адаптавацца, і ў раннім папярэджанні ўнутраных збояў маглі б дапамагчы ўмелыя псіхолагі, а іх заўсягды не хапала… Беларусі нагвалт патрэбен самавіты Інстытут псіхалогіі». Хіба дадам: такі інстытут, супрацоўнікі якога ўмелі б давесці urbi et orbi, што кансультацыя – гэта не страшна, пасля яе не адправяць у спецустанову. А наводзіць у школах «жалезную дысцыпліну», як прапануе «галоўны педагог усёй Беларусі», – не выйсце. І без панукванняў навучальныя ўстановы за металічнымі плотамі ўжо гадоў 5-6 таму пачалі нагадваць казармы, дый выклікі міліцыі ў школы – даўнавата не рэдкасць.

12.02.2019, назаўтра пасля трагедыі ў Стоўбцах (у Жабінцы, выяўляецца, школьнік таксама махаў нажом), прэс-сакратарка мінадукацыі заявіла, што «ва ўстановах адукацыі будзе ўзмоцнена работа школьных псіхолагаў». Цікава, а якой часткай цела цягам двух гадоў думаў міністр, якога прызначылі ў снежні 2016 г.? Даўмеўся ж узяць у штат Андрушу Л. – прапагандыста, схільнага да плагіяту…

9 лютага памёр Сямён Домаш (1950–2019), які ў 2001 г. прэтэндаваў на пасаду прэзідэнта Беларусі. Шансаў у адстаўнога гродзенскага чыноўніка і дэпутата Вярхоўнага Савета, насупор таму, што цяпер пішуць, практычна не было – хаця б таму, што вакол яго сабралося замала прафесіяналаў, але замнога маніпулятараў, якія палітыку ператваралі ў дробны «бізнэс». Зараз гэта бачыцца ясна: куды можна было прыйсці з такім начальнікам штаба, як Аляксандр М., з такімі «іміджмэйкерамі», як Юрый Х. і нашанівіцы начальнік… Дзіва што пасля 2002 г. Домаш адышоў быў ад «апазіцыі», дый нават ад грамадскай дзейнасці, а ў пачатку 2006 г. яго паставілі загадваць дзяржаўным заводам. R. I. P.

«Вольфаў цытатнік»

«Мы ведаем, што асобныя людзі паддаюцца выхаванню, але чалавецтва ў цэлым – не. Чароўны парадокс існавання заключаецца ў тым, што мы, ведаючы, што чалавецтва не паддаецца выхаванню, павінны жыць так, як быццам яно паддаецца. Іначай надыдзе хаос». (Фазіль Іскандэр, 2011)

«Прынцыпы — часцяком толькі спосаб эканоміць разумовую энэргію» (Віктар Голышаў, 26.04.2017)

«Калі ты становішся папулярным, то пачынаеш трансляваць штосьці публіцы, падстройваючыся пад яе. Даеш тое, чаго ад цябе чакаюць, а не тое, што ты хочаш сказаць» (Ганна Жданава, 11.02.2019)

Вольф Рубінчык, г. Мінск

14.02.2019

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 14.02.2019  20:40

***

Пiша Валерыя Папова:

Сення абмяркоўваюць жудаснае здарэнне ў Стоўбцах : у СШ №2 11 лютага 8.00 10-класнік забіў насмерць нажом настаўніцу гісторыі і вучня старэйшага класа — абое хутка сцяклі крывею і памерлі. Пацярпелі ад яго яшчэ два вучні — ў цяжкім стане канаюць ў шпіталі. Пакуль усе абставіны высвятляецца і апытваюцца сведкі. Мае меркаванне як настаўніцы і  педагога : як кірауніцтва сш загадзя не высветліла і ” не заўважыла ” такога навучэнца , холаднакроўнага забойцу, які амаль прафесійна заперыраваў нажом і смеючыся збег ? Педкалектыў мусілі заўважыць па паводзінах і учынках заўважыць і адлучыць з дзіцячага калектыва, бо такіх заўседы бачна , нават калі салідна апрануты. Як так ? Хто павінен?

Загінуў такі прыгожы хлопец , прыемны і разумны твар, патрыет, добра вучыўся, А настаўніца гісторыі была ведала свой прадмет , чуллівая. У яе засталася адна дачка Насця Сем”ям пацярпеўшых адкрыт лік , арганізавана дапамога. Я лічу : вінавата дырэктарка сш №2 , бо не магло быць без скаргаў на такога вучня ад аднакласнікаў ці ад тех.персанала. Напэўна звярталіся і да псіхолага і сац.педагога, кл.кіраўніка, але ж калі дырэктар адказала калегам : ен усе роўна будзе вучыцца , што бы ні здарылася. Вось і дагуляліся. Пішуць, крымінальным доследам па справе заняты прававеды, прыложаць намаганні каб адвярнуць ад версіі ” беларусафобіі” і палітычных матыаў, таму што загінуўшы добра размаўляў па- беларуску і насіў адзежу с сімволікай “Пагоня”. Так , вядома намагаюцца замяць справу. Але ж каму выгодна, хто павінен ? Мяркую: следы злачынства прывядуць у адміністрацыю сп А Лукашэнка, які чыніць крымінальны пераслед усім , хто на баку незалежнай Беларусі. Час збіраць подпісы супраць дыктатарскага рэжыму і выказаць недавер урадцам, пазбавіць недакранальнасці. Бо шмат нераскрытых крымінальных спраў аб забойствах , а злодзеі разгульваюць на волі і пры грошах !

15.02.2019  17:40

Лев Симкин. К Международному дню памяти жертв Холокоста 

ЛЕВ СИМКИН: «Кто не знает, откуда он пришел, не будет знать, куда ему идти»

Автор: Шауль Резник

Кем был обергруппенфюрер СС и генерал полиции Третьего рейха, который руководил уничтожением евреев на оккупированной территории СССР? Что говорили в свое оправдание коллаборационисты? В чем плюсы и минусы фильма «Собибор»? Наш собеседник, доктор юридических наук, профессор Лев Симкин, изучил историю Холокоста через уголовные дела и свидетельские показания, он взялся за перо, чтобы рассказать правду о жертвах, о героях и о палачах. Международному дню памяти жертв Холокоста посвящается…

– «Его повесили на площади Победы» – это уже третья ваша книга о Катастрофе. Что нового о человеческой природе вы узнали за годы, проведенные в архивах? 

– Примитивное понимание тезиса Ханны Арендт о банальности зла таково: зло настолько банально, что, коснись оно любого – человек становится злодеем, как тот же Фридрих Еккельн. Но, покопавшись в судьбах своих персонажей, самых страшных убийц, и прежде всего Еккельна, я подумал, что все-таки они не настолько банальны. Тот же Рудольф Хёсс, будущий комендант Освенцима, еще в 1923 году вместе с Мартином Борманом совершил убийство. Да и для Еккельна творимое им зло было не просто работой, позволявшей ему самовыражаться, он сам был беспримесным злом.
Первая моя книга была о жертвах и о тех, кто их мучил: о лагере Собибор, о восстании, об организаторах, о том, как среди жертв появились герои. Вторая была о коллаборационистах, и только потом я подошел к палачам, нацистам. Было трудно влезть в их шкуру и представить, какими были немцы того времени. В общем-то, я и сегодня не очень их себе представляю, но книги основаны на документах, уголовных делах, воспоминаниях. И на знакомых мне психологических типажах.
Если мы говорим о таких пособниках нацистов, как вахманы, то они являлись советскими военнопленными и были поставлены в нечеловеческие условия. А вот организаторы, те самые страшные убийцы, ни в какие условия поставлены не были. И те, которые были бухгалтерами смерти, как Эйхман, и те, кто непосредственно организовывали весь этот ужас, – коменданты концлагерей, как Рудольф Хёсс, эсэсовские начальники, как Фридрих Еккельн, который, как я полагаю, и начал Холокост, – они все-таки не были банальными личностями. 

– В каком смысле?

– У каждого в биографии имелось что-то, что привело их к злодействам. К тому же палачи специально отбирались нацистскими вождями. В лагерях смерти служили те, кто еще до начала войны реализовывали программу эвтаназии «Т-4» по умерщвлению психически нездоровых людей. Немцев, между прочим, тогда речь еще не шла о евреях. И, конечно, большую роль сыграли условия, которые сложились в Германии тех лет: это и горечь поражения в Первой мировой, и последовавший экономический спад, и безработица, и антисемитизм, который был невероятно распространен. Но при этом на передний план выдвинулись люди либо с преступным прошлым, либо убежденные, а не просто бытовые, антисемиты.
Тот же самый Эйхман говорил, что он лишь бухгалтер, лишь чиновник, и окажись на его месте кто-то другой, было бы то же самое. Но выяснилось, что это не совсем так, или даже совсем не так. Эйхман проявлял большое усердие, был убежденным антисемитом, считал, что надо освободить землю от еврейского народа.

– Вы сказали, что можно изучать поведение нацистов через призму современных типажей. Это звучит довольно парадоксально. Можете привести конкретный пример?

– Один из основных вопросов, который меня мучал: кто отдал приказ убивать евреев? Гитлер? Гиммлер? Геббельс? Когда начинаешь разбираться в документах, становится понятно, что вряд ли этот приказ существовал, во всяком случае, до конференции в Ванзее, а это уже 1942 год. Но ведь в массовом порядке евреев стали убивать с 22 июня 1941 года. И Бабий Яр был до совещания в Ванзее. И Рижское гетто, и всё остальное тоже было до того. Кто это решил? Почему?
И вот я представил себе психологию чиновников. И понял, что все эти эсэсовские начальники для того, чтобы отчитаться, как они доблестно служат рейху, начали убивать безо всякого приказа. Был приказ, но об уничтожении евреев-диверсантов, коммунистов, а никак не поголовно женщин, детей, стариков. А они «камуфлировали» евреев под партизан, под диверсантов. Возьмем тот же Бабий Яр, когда нацистам пришла в голову идея обвинить евреев во взрывах зданий на Крещатике.

Лев Симкин (фото: Eli Itkin)

– Заминированные незадолго до отступления Красной армии оперный театр, музей Ленина, почтамт и так далее.

– Оккупационная служба безопасности (а ею руководил Еккельн) должна была всё проверить на предмет взрывчатки, но они ничего не сделали. Нацисты прикрывали собственный недосмотр. И для того чтобы показать, что виновные найдены, оккупанты обвинили евреев, которые остались в городе, больных, стариков, женщин. Отчитались, что приняли меры и расстреляли тридцать с лишним тысяч человек. Черты характера Еккельна вовсе не уникальны, их легко распознать в современниках. Мне знакомы люди, которые способны идти на подлости из-за карьерных соображений. А в этом человек, к сожалению, может дойти до многого.
Конечно, соответствующим образом должно было быть устроено государство, чтобы такие, как Еккельн, получили возможность безнаказанно злодействовать. Но ведь и оно само – кровное детище таких, как Еккельн, вот в чем дело. Это ведь они убивали, а не Гитлер с Гиммлером, восседавшие наверху кровавой пирамиды. Больше того, не без их участия страшная логика завела вождей рейха туда, куда она их завела.

Отнять героя

– Учитывая, что ваша первая книга была посвящена восстанию в Собиборе, как вы относитесь к одноименному фильму?

– У меня двойственное отношение. С одной стороны, благодаря «Собибору» Хабенского зрители узнали о великом герое войны Александре Печерском. И полюбили внезапной и нервной любовью, как джаз в одном из очерков Ильфа и Петрова. Но при этом этническая принадлежность Печерского немножко затушевывается.

– В фильме он выглядит таким образцово-показательным советским человеком.

– Он был техником-интендантом второго ранга, лейтенантом Красной армии. Печерский действительно имел лучшие черты советского офицера. Всё это чистая правда. Но все-таки это прежде всего герой еврейского народа. Или не прежде, но одновременно. Ведь всё это происходило в лагере, созданном специально для уничтожения евреев, и там были одни евреи. В фильме же речь идет об интернациональном восстании. А Печерский, повторюсь, – великий герой еврейского народа. Я побаиваюсь, что этого героя у нас отнимают. 

– Как вы сами узнали об Александре Печерском?

– Я юрист и, проводя исторические изыскания, изучаю прежде всего материалы архивных уголовных дел. Уголовное дело – не роман, в нем не так-то легко обнаружить вещи, интересные обычному читателю. Но когда ты знаешь, где начать, где закончить, где повторяющиеся документы, что надо читать, что можно пропустить, тогда тебе немножко легче. Шесть лет назад я был в Вашингтоне, изучал копии одного уголовного дела и вдруг наткнулся на показания Александра Печерского в суде и на предварительном следствии. Эти документы никто не видел. Дело большое, многотомное, ни у кого, видимо, не доходили руки ни в Киеве, где оно находится, ни в Вашингтоне, где была копия.
Я просто поразился. Конечно, это совершенно новый материал, и он меня заинтересовал, я знал об этом герое, но как-то нечетко. Оказалось, что существует архив Михаила Лева. Это известный писатель, друг Печерского, тоже был в плену, бежал, партизанил. Лев впоследствии работал в журнале «Советиш геймланд». Он жил в Израиле, я к нему приехал, он незадолго до своей кончины передал свои материалы. К тому же живы родственники Печерского, в том числе в Америке, я с ними со всеми разговаривал, и возникло желание об этом рассказать.
Когда пять лет назад вышла книга, я ездил в Израиль, рассказывал о ней. Тогда мало кто знал о Печерском, и все буквально удивлялись: надо же, человек восстание организовал. У меня были три передачи на «Эхо Москвы», я много писал в разных газетах, выступал на телевидении, не я один, конечно, и люди постепенно заинтересовались. Это, конечно, прежде всего заслуга историков, назову Леонида Терушкина, Арона Шнеера, израильского журналиста Григория Рейхмана и активистов созданного несколько лет назад Фонда Александра Печерского. Сейчас о Печерском появилось очень много всего, но у меня всё равно выйдет дополненная, исправленная, фактически новая книга под названием «Собибор. Послесловие».

Лев Симкин (фото: Eli Itkin)

– Есть ли какие-либо неожиданные факты, которые приведены в книге «Его повесили на площади Победы»? Какие-нибудь переплетения добра и зла, предательства и подвига?

– Я привожу воспоминание Эллы Медалье, хорошо мне известной, о том, как она спаслась, когда расстреливали Рижское гетто. Мне показалось странным, что ее привезли к самому Еккельну, обергруппенфюреру СС, генерал-полковнику. Ее, одну из многочисленных жертв! Как она могла к нему попасть? Это всё равно, что ее к Гитлеру привезли бы.
Вдруг я нахожу в немецком архиве 50-х годов рассказ адъютанта Еккельна про эту самую историю. В те годы он не мог знать о воспоминаниях Эллы Медалье. И таких историй всплывает множество.
Моя книга состоит из коротких рассказов о разных людях, событиях – это всё включено в исторический контекст. Истории действительно поразительные, там есть и любовь, и преступления. Вот, например, Герберт Цукурс, который сегодня — едва ли не национальный герой Латвии. При этом он участвовал в самых тяжких преступлениях нацистов. Но я привожу свидетельские показания спасенной им девушки Мириам Кайзнер, которые она давала еврейской общине в Рио-де-Жанейро, куда была вывезена Цукурсом.

Последнее слово коллаборациониста

– Почему вы выбрали именно Фридриха Еккельна? Среди палачей есть куда более громкие имена.

– Еккельн упоминается во всех исторических трудах об СС. Но при этом я нашел о нем лично только одну тоненькую книжку, да и та — на немецком языке. Я знал, что его судили в Советской Латвии, и получил разрешение в Центральном архиве ФСБ ознакомиться с делом генералов которых судили в январе 1946 года в Риге. Мне помогали разные люди. Например, замечательный израильский историк Арон Шнеер, он сам из Латвии, поэтому тема для него небезразлична.
Выяснилось, что Еккельн был очень крупной фигурой, причем невероятно энергичной. И Бабий Яр, и Рижское гетто — это всё он. Позже Еккельн командовал дивизиями на фронте. Но это уже в конце войны, а так он всё больше с партизанами боролся. Он был из тех, кто не просто начал Холокост (в смысле массовых убийств), а очень активно способствовал ему, это один из самых больших негодяев из этого змеиного клубка.

– Негодяями – по совокупности совершенного? Мы опять возвращаемся к опровергнутому тезису о банальности зла?

– Они были негодяями и в человеческом смысле, и по должности. Еккельн однозначно был негодяем. Он всё время лгал. А его роман, от которого родилась внебрачная дочь?! Кстати, она еще жива. Еккельн отдал ее в «Лебенсборн», это была большая программа рейха по созданию нового человека. Детей, которые выглядели арийцами, отнимали у матерей и выращивали в национал-социалистическом духе, заставляя забыть родной язык.
Вообще неизвестно, чего у нацистов было больше, служебной необходимости или желания бежать впереди этого страшного паровоза, который наезжал на людей. Основную роль на оккупированных территориях играли подразделения СС. Во главе айнзатцгрупп, которые умерщвляли евреев, стояли интеллектуалы с университетским образованием, юристы, философы.

– Теперь поговорим о феномене коллаборационизма. Почему более чем двадцатилетнее – на момент начала Великой отечественной войны – воспитание советских граждан в духе интернационализма никак не повлияло на их участие в истреблении евреев?

– Размах коллаборационизма на оккупированных территориях СССР был небывалым, да. Но интернационализм внедрялся сверху, а внизу всё происходило не совсем так. В 20-30-е годы среди начальников было довольно много евреев. Это оказалось совершенно непривычным для большинства. Очень многие были недовольны советской властью, и это переносилось на евреев. На присоединенных территориях Прибалтики, Западной Украины некоторые тоже считали, что их захватили евреи.

– Знаменитая и популярная в те годы концепция «жидобольшевизма».

– Антисемитизм никуда не делся, а в войну к нему прибавилась и германская пропаганда. Ее главная мысль: «Мы не против русских или украинцев, мы против евреев и советского государства, в котором даже Сталин окружил себя евреями». Советская пропаганда это замалчивала. В сообщениях от Совинформбюро было немного сказано о Бабьем Яре, но в основном, упоминались «жертвы среди мирного населения», без указания национальности.
Служа фашистам, коллаборационисты в какой-то степени оставались советскими людьми. Это видно по тому, что они говорили в последнем слове: типичные советские выступления – я-де раскаялся, всё понял. И советские штампы о трудном детстве, о воспитании в пролетарской семье, о трудовых успехах, о старушке-матери, о детях, о том, что уже искупили свою вину добросовестным трудом. О службе в лагерях говорили, что смалодушничали, были слепыми орудиями в руках немцев. Каждый пытался выставить себя жертвой обстоятельств, клялся в отсутствии репрессированных родственников и неимении причин для недовольства советской властью. У Бориса Слуцкого есть такое стихотворение:

Я много дел расследовал, но мало
Встречал сопротивленья матерьяла,
Позиции не помню ни на грош.
Оспаривались факты, но идеи
Одни и те же, видимо, владели
Как мною, так и теми, кто сидел
За столом, но по другую сторону.

Многие из них успели послужить в Красной армии в последние дни войны, скрыв свою службу в СС. Кто-то был даже награжден.

– Я прочел несколько воспоминаний нацистов, которых после войны задержали и осудили – кого СССР, кого союзники. Охранник Гитлера Рохус Миш прошел пытки и ГУЛАГ. Личный архитектор фюрера и рейхсминистр Альберт Шпеер сажал цветы и читал книжки в тюрьме Шпандау. Уместно ли предположить, что в плане наказаний за содеянное советский суд был более эффективным? Поблажек было меньше, карали сильнее и чаще.

– На Западе с большим трудом привлекали к ответственности. Это объясняется холодной войной, я полагаю. Американцы вообще давали приют нацистам, и начали выдавать их только в восьмидесятые годы, когда был создан Департамент спецрасследований в Департаменте юстиции.
В Советском Союзе охранников концлагерей карали до 80-х годов включительно. В руки СМЕРШа попала картотека учебного лагеря «Травники», где готовили охранников концлагерей, поэтому все вахманы были известны органам госбезопасности, в том числе, Иван Демьянюк. Их искали и судили. Другое дело, что наряду с ними судили и тех, кого не надо было судить — скажем, конюха из полиции. Такого тоже было много. Но те дела, что я изучал, не оставляли сомнений о виновности их фигурантов в убийствах евреев. В этом смысле советский опыт надо признать.

– Может ли повториться Холокост?

– Холокост был организован нацистской Германией, все участники помимо гитлеровцев, – коллаборационисты. И какими бы зверьми они ни были, главная вина лежит на немцах. Может ли в принципе случиться что-то плохое с евреями? Этого никогда нельзя исключать. Нельзя ставить человека в нечеловеческие условия, в нем просыпаются самые отвратительные черты, и тогда возможно всё, что угодно. Эндрю Клейвен сказал: «Антисемитизм – это всего лишь показатель наличия зла в человеке».
Применительно к тому же Еккельну и его подельникам — мир заплатил за их обиды и неустроенность.

Жить, втянув голову в плечи

– Вы родились после войны. Как жилось в атмосфере государственного антисемитизма человеку по имени Лев Семенович Симкин?

– Одно из первых воспоминаний: учитель заполняет журнал. Родители, адрес, национальность… И ты ждешь, когда очередь дойдет до тебя. Ведь «еврей» — это плохое слово. Если учитель тактичный, он как-то этот вопрос опускал. Но всем было понятно, что это не та национальность, которая подходит приличному мальчику.
Но я всегда знал, на что могу рассчитывать, на что нет. Просто знал правила игры. Правда, само это знание унижало. Мы жили в условиях антисионистской пропаганды, но фактически это была антисемитская пропаганда. Постоянно об Израиле несли какую-то чушь, была книга «Осторожно, сионизм!», выпущенная миллионными тиражами.
Был еще фильм, в котором использовали снятые в Варшавском гетто кадры из нацистской документальной антисемитской картины «Вечный жид». Советские пропагандисты не погнушались ее использовать, прекрасно сознавая, что люди на этих кадрах были поголовно уничтожены нацистами. Помню, как в 1972-м, во время олимпиады в Мюнхене, слышал такие разговоры: «Нехорошо, что спортсменов убивают, но Израиль сам виноват». Мы находились в такой атмосфере, и приходилось помалкивать. Жили, втянув голову в плечи. Это, конечно, не борьба с космополитизмом, когда было по-настоящему страшно. Но это я тоже впитал с молоком матери, потому что родители рассказывали, что пришлось пережить в начале 50-х.

– Мысли об отъезде не возникали?

– В начале семидесятых возникали периодически. А потом я настолько привык, что другой жизни не представлял и об этом не думал. Не представлял себе, как смогу жить где-то еще. Я даже не считал нужным изучать иностранные языки, знал, что за границу не попаду, и после сорока пришлось наверстывать. Был уверен, что советская власть — навсегда и я здесь навсегда.

– Какую цель вы преследуете в своих книгах? Зафиксировать произошедшее? Попытаться не допустить его повторения?

– В числе тех, кого Фридрих Еккельн отправил на смерть, был историк профессор Семен Дубнов, ему шел 81-й год. Дубнова долгое время прятали, он не сразу попал в гетто, а потом записывал карандашом всё, что происходит. Говорят, когда его уводили на смерть, он крикнул: «Йидн, шрайбт ун фаршрайбт» («Евреи, пишите и записывайте»).
Может, это легенда. Но мы привыкли, что евреям надо знать свою историю. И вот в этой миссии – писать историю – важна любая деталь. Ведь никому не известно, какой величины она потом окажется. Не только большое, но и малое на расстоянии видится иначе. И не только жертвы не должны быть забыты, но и палачи тоже.
Поэтому я говорю, что и за это евреи ответственны перед историей. Кто не знает, откуда он пришел, говорили еврейские мудрецы, не будет знать, куда ему идти, кто не знает в лицо палачей, не будет знать, как сохранить жизнь. 

Оригинал

Опубликовано 21.01.2019  13:48

История улиц Калинкович. Мира

Улица расположена в начале устроенной еще в позапрошлом веке почтовой дороге из Калинковичей на Василевичи, Речицу и Гомель. Начинается из центра города от кольцевой развязки, идет строго на восток до самой городской черты, имеет протяженность 1,5 км. Начала застраиваться примерно сто лет назад, когда при дороге в полутора верстах от местечка возвели десяток деревянных жилых домов. Это место, расположенное на возвышенности среди подтопляемой заболоченной низины, получило неофициальное название «хутор». Между ним и Круглой площадью, при деревянном мостике через речку Каленковку, испокон века было место для стирки белья, официально закрепленное в 1927 году решением райисполкома. Старшее поколение калинковичан, кому сейчас уже за 70, помнят, как здесь в теплые летние дни собирались, шумно обсуждая свои дела и городские новости, с десяток и более домработниц и домохозяек с тазами, грудами вещей на стирку и брусками коричневого «хозяйственного» мыла. Перед самой Великой Отечественной войной калинковичские комсомольцы провели большой городской воскресник по озеленению, высадив вдоль тракта на Гомель более двухсот тополиных саженцев. В предпоследний день фашистской оккупации города, 12 января 1944 года большую колонну вражеской пехоты и техники, отступавшую с позиций у деревень Автюки и Александровка, именно здесь накрыли плотным огнем советские «катюши». Автор этих строк, ходивший полвека назад по этой улице в СШ-1, видел на прилегающей к речке северной части улицы уже оплывшие, но еще хорошо различимые воронки от разрывов. Да и сейчас на единственном уцелевшем с того времени старом деревянном доме еще заметны многочисленные следы снарядных осколков. Еще в детстве слышал от старших друзей и взрослых рассказ о том, как в ночь на 14 января, когда советские войска с боем брали город, с песчаного холма у «хутора» (мы называли его «Адамчикова горка», сейчас почти не заметен) по ним вел сильный огонь немецкий пулеметчик. Когда фашиста обошли и убили, то обнаружили, что это был какой-то штрафник, прикованный к своему пулемету цепью. И это не байка: отец того самого Адамчика из нашей детской ватаги, сам в 1944 году еще подросток с хутора, рассказывал, как наутро после боя снял с трупа эту цепь и потом – хороший полушубок.

В 1950 году Калинковичский сельсовет, которому принадлежал этот земельный участок, переименовал «хутор» в улицу «Гомельский тракт». Самыми давними ее обитателями были  Пучинские, Финкельберги, Веко, Судасы, Северины, Сергиенко и Яроши. В мае 1965 года Калинковичский сельсовет был упразднен, а его пригородные улицы, в том числе и «Гомельский тракт» были включены в городскую черту. Еще раньше, в конце 50-х годов проезжую часть, до того песчаную, замостили булыжником, а в 1967 году заасфальтировали. Улица росла, удлиняясь к востоку. В начале 60-х годов здесь, на бывшем картофельном поле при опушке леса появился новый городской стадион. Одним из инициаторов его строительства стал известный в городе человек, фронтовик-орденоносец, школьный преподаватель военной подготовки и физкультуры, футбольный тренер Борис Матвеевич Брегман (1921-2008). В далеком 1957 году подготовленная им футбольная команда калинковичских юниоров стала лучшей в БССР и затем на протяжении ряда лет показывала очень высокие результаты.

Калинковичи – Гомель, июнь 1964 г. 1:0. Сидят (слева направо): ?, Борис Брегман, Игорь Горобьев, Валентин Ясковец, 5 – ?. Стоят: Борис Мельников, 2 – ?, Анатолий Волков, Анатолий Анучкин, Ефим Капельян, Павел Булавка,  7 – ?. (Снимок прислал Леня Брегман – А.Ш.) 

Юношеская команда Калинкович, 1967 г. Сидят (слева направо): Алик Ярош, Иван Судас,  Михаил Молчан, 4 – ?.
Стоят: (слева направо): 1 – ?, 2 – ?, Володя Ком, жил на ул. Чехова, умер лет двадцать назад,  Вася Северин, 5 – ?, Анатолий Тозик, жил по ул. Чехова,
умер еще молодым в 70-х, 7 – ?, Черножук, 9 – ?, 10 – ?.

От редактора belisrael.info. Получил следующее письмо: Здравствуйте, в одной из статей увидел фото футбольной команды Калинкович, где есть мой отец…вы указали, что это Владимир Ком…Нет, это мой отец Ходорченко Александр Васильевич, учился в сош 4. Также автор прислал 2 снимка, за что ему огромное спасибо. Да и большинство из той команды помню. Было бы хорошо, чтоб откликнулись ныне живые или их дети, внуки.  19.02.2019

Сидят слева направо: Валик Палазник, Курченок Миша (вратарь), Толя Волков, Мельник Борис, Шкредов Толя.
Стоят слева направо: Ходорченко Саша, Пац Витя, Шешель Игорь, Шваб Борис, Гомолко Вова (капитан команды), Евсеенко Коля. Первенство БССР по футболу, Миоры, 3-10 июня 1968 г. 2-е место. 
Добавлено 20.02.2019 00:08

На фоне столь ярких достижений отсутствие в городе прилично оборудованного стадиона уже роняло престиж местных властей, и они, наконец, выдели на эти цели земельный участок и финансовые средства. Новое футбольное поле окаймляла посыпанная шлаком, утрамбованная беговая дорожка, вдоль которой в один ряд тянулись деревянные скамьи. С северной стороны по центру стояла деревянная трибуна в два этажа: первый с помещением для судей и кладовой спортивного имущества, второй – для зрителей.

Примерно в то же время по другую сторону шоссе выросли подворья ЛТУ, Отряда по борьбе с вредителями с/х растений и «Межколхозстроя». Еще восточнее, примыкая к сосновому лесу, лет через пять возвели постройки Калинковичского лесхоза и пилорамы. В декабре 1966 года Калинковичский райисполком отвел участок в 0,8 га в начале Гомельского тракта для строительства автовокзала. Отсюда переселили в другие места семьи Пучинских, Финкельбергов, Савенков и Борисенко. Автовокзал функционировал тут пару десятилетий, затем перебрался на западную окраину города, уступив место вещевому рынку.

 

Решением Калинковичского горисполкома от 31 октября 1967 года Гомельский тракт был переименован в улицу Мира. Она росла (1970 год – 963 м, 1973 год – 1 350 м), а лет тридцать назад проезжая часть была значительно расширена, для чего почти полностью была спилена красивая полукилометровая тополиная аллея. Сейчас из посаженных когда-то 213 деревьев уцелели лишь несколько.

Большие преобразования начались на улице осенью 1973 года, когда  на участке восточнее Круглой площади в течение семи лет возводились красивые каменные постройки Полесского совхоза-техникума (ныне Полесский аграрный государственный колледж им В.Ф. Мицкевича). А в последние годы в восточной части улицы на месте бывшего стадиона (его еще раньше перенесли в бывший колхозный сад, ныне городской парк) и прилегающих участках вырос новый, большой и красивый жилой микрорайон.

О начале и перспективах строительства сообщалось в статье, опубликованной районной газетой 10 февраля 2011 года. «…Проектируюмую структуру застройки микрорайона представляет застройка смешанного типа, состоящая из 10-этажных многоквартирных жилых домов, жилых многоквартирных домов средней этажности (3-5 этажей) малоэтажной блокированной жилой застройки (1-2-этажеые дома по индивидуальному проекту), а также объекты социально-бытового обслуживания. Расчетная численность населения проектируемой застройки составляет 3 993 человека при обеспеченности общей площадью жилищного фонда 22, 5 м2 на человека. На территории микрорайона предусмотрено размещение детского сада-яслей на 190 мест; общественно-торгового центра в составе магазина продовольственных товаров, магазина промышленных товаров, филиала банка, аптеки, ателье и предприятия общественного питания на 100 посадочных мест. Теплоснабжение жилой постройки предусмотрено от реконструируемой котельной по ул. Суркова, 10».

С его появлением на улице Мира прибавилось много жителей и особенно молодежи. А старшие поколения уходят, унося с собой память о прошлом этого красивого уголка нашего города. На улице Мира в разное время проживали 20 участников Великой Отечественной войны, обеспечившие этот самый мир своим детям и последующим поколениям. Сейчас осталась лишь Ольга Кононовна Тихиня, в 1945 году молоденькая санитарка фронтового госпиталя, имеющая боевые награды.

В.А. Лякин, краевед

От редакции belisrael.

Очередной материал Владимира Лякина поступил  около мес. назад. Я хотел дополнить его воспоминаниями ранее живших на ул. Мира, а ныне в Израиле, а также др. футбольными снимками, однако, за это время все усилия не увенчались успехом. Повторилось то, что уже не раз встречалось. Одним некогда (?), кого-то невозможно отыскать.

Подобное происходит и с идеей вспомнить известного в 50 – 70-е годы тренера по борьбе, Заслуженного тренера Беларуси, Михаила Нестеровича Доленко (1924 – 1972), а также многих его учеников, среди которых чемпионы мира, Союза, Беларуси, огромное количество мастеров спорта.  Сын Женя проживает в Германии, в Калинковичах в этом году умерла дочка Наташа, у которой находился большой альбом. В семейном доме остался жить внук Миша, с которым почему-то никто не может связаться… И неужели придет время, когда скажут, что альбом, отражающий десятилетия истории многих людей, пропал?

Еще одно имя всплыло в памяти: Наум Гриншпан, живший по ул. Лысенко, работавший гл. инженером Сельхозтехники, по некоторым сведениям участник войны, умер в Ашкелоне. Сын Саша (1954), в свое время хороший борец, занимавшийся у М. Доленко, и легкоатлет, м/с по спортивной ходьбе, живет в Канаде, дочь Клара (1959) в Москве, ее дочка – в Ашкелоне. Удивительно, но так и не удалось ни с кем из них связаться?

Надеюсь, что эта публикация заставит людей более серьезно отнестись к сохранению исторической памяти.

Опубликовано 02.12.2018  16:27

Обновлено 20.02.2019  00:08

Евреи Калинковичского района в годы страшной войны

В далеком 1552 году в летописи впервые было упомянуто маленькое село Калениковичи (ныне Калинковичи) Мозырского повета Минского воеводства Великого Княжества Литовского. Известно, что во второй половине 17 века здесь кроме белорусов-хлеборобов проживали и несколько еврейских семей (корчмари, ремесленники, торговцы). Предположительно, они перебрались сюда с Украины, спасаясь от погромов и ужасов бушевавшей тогда русско-польской войны. В 19 веке стоявшее на почтовом тракте из Минска в Киев село получило статус местечка. Полтора века назад вице-председатель императорского русского географического общества П.П. Семенов опубликовал интересные записки о жителях Белорусского Полесья. «Отличительной чертой здешних евреев – пишет он – является любовь к родине. Место, где он родился, где жили и умерли его родители, делается ему дорогим, заветным и даже видимая польза от переселения, сулящая наживу, улучшение быта, не могут его заставить покинуть родное пепелище. Отношение их к местному населению ближе, искреннее, нежели в других странах».

Царское правительство, стремясь увеличить налоговые сборы, активно переселяло евреев из сельской местности в местечки, и к началу 20 века они составляли в Калинковичах уже большинство населения. Их община управлялась выборной мещанской управой, которую длительное время возглавлял авторитетный торговец Зусь Зеленко. Революция, последовавшие за ней германская и польская оккупации, кратковременное, но кровавое нашествие «Русской добровольческой армии» генерала С. Булак-Балаховича стали для калинковичан временем тяжких испытаний. «Балаховцы» запятнали здесь себя  жестокими еврейскими погромами и грабежами. На протяжении нескольких дней в местечке от их рук погибли более шестидесяти мирных жителей, еще больше – на территории района. Разбитые Красной армией, погромщики  бежали на запад, после чего на калинковичской земле наступила 20-летняя мирная передышка. В 1925 году Калинковичи получили статус города и районного центра. Пятнадцать лет спустя здесь  функционировали больше двадцати различных предприятий, проживали около 10 тыс. человек, из них 3,4 тыс. (35%) – евреи. В сельских населенных пунктах Калинковичского района, а также вошедшего позднее в его состав Домановичского района еврейское население составляло примерно 5%, проживая большей частью в поселке Озаричи, деревнях Юровичи, Ситня, Огородники и Ладыжин.

Дата 22 июня 1941 года разделила жизнь калинковичан, как и всех советских людей, на две разные, такие непохожие, части. Заработали призывные пункты, местные предприятия начали переходить на выпуск оборонной продукции, а вскоре и начались налеты фашистской авиации на железнодорожный узел. В конце июня район был объявлен на военном положении, начались эвакуационные мероприятия. Тогда были призваны в армию, направлены на работу в оборонные отрасли промышленности, эвакуированы на восток около 70% еврейского населения района.

Но значительная его часть (ок. 1,6 тыс. человек) в силу различных причин осталась на оккупированной территории. Роковую роль сыграло распространенное убеждение в том, что немцы культурная нация, а сообщения об их зверствах преувеличены пропагандой военного времени. К тому же старшее поколение помнило, что во время первой немецкой оккупации Калинковичей те не устраивали этнических чисток и погромов. Прозрение наступило поздно и было ужасным…

Фашисты, захватив Калинковичи 22-го августа 1941 года, включили эту территорию в состав генеральной округи «Житомир» рейхскомиссариата «Украина» и установили здесь, как и на всех оккупированных советских территориях, режим жесточайшего террора. Месяц спустя, 22-го сентября они  расстреляли все не успевшее эвакуироваться еврейское население Калинковичей. Палачами были каратели из специального отряда «СД», функциями которых была «зачистка» тыла фронта. По имеющимся сведениям руководили расстрелом обер-лейтенант Франц Кляузе и его заместители Кирке и Вик. Немецким солдатам помогали трое «полицаев». Калинковичская полиция в большинстве была навербована из пришлых дезертиров, но были и местные уроженцы из числа ранее «раскулаченных». Мстя советской власти, они переступили нравственный закон, став предателями Родины и палачами невинных людей. Из этих троих двое позднее были убиты партизанами, один после изгнания фашистов скрылся в Австрии, но в 1946 году был передан БССР, осужден и расстрелян.

Хроника, масштабы и детали совершенного фашистами в 1941-1942 годах на временно оккупированной территории Калинковичского района истребления мирного населения, этого неслыханного в современной истории злодеяния, были установлены лишь после возвращения советских войск. Через три недели после оккупации города по приказу немецкого коменданта все находившиеся в Калинковичах евреи были переселены из своих домов в гетто, устроенное на южной окраине города (улица Дачная). 21-го сентября его обитатели (около семисот стариков, женщин и детей) были построены в колонну, отведены под конвоем в район железнодорожного вокзала и размещены там в нескольких деревянных двухэтажных строениях. Им было объявлено о скорой отправке по железной дороге на другое место жительства. Однако вместо этого утром 22-го сентября всех начали грузить на бортовые машины и отвозить к уже выбранному для массовой казни месту возле железнодорожного переезда на северо-восточной окраине города. Там имелся широкий  противотанковый  ров (по другим данным, это был карьер, откуда брали песок на отсыпку железнодорожного  полотна).

Случайной свидетельницей геноцида была калинковичанка М.П. Шаповалова.  «…Я видела, – рассказала она, – как у железнодорожного тупика остановилась легковая машина, из машины вышли четыре офицера с повязками на рукаве, на которых была обозначена эмблема «мёртвая голова». Офицеры осмотрели выемку железнодорожного тупика и уехали. Вскоре к этому месту прибыли четыре больших грузовых машины, набитых людьми. Среди них были глубокие старики, женщины и дети. Немецкие солдаты стаскивали с машины людей, волокли к яме, клали вниз лицом и очередями из автоматов расстреливали. Среди привезенных поднялся плач, стоны и просьбы пощадить, но никого не щадили. …Всего, я видела, было привезено 12 грузовых машин, в которых помещалось не менее 50-60 человек».

До конца 1941 года таким же образом было истреблено еврейское население в Озаричах (262 чел.), Юровичах (444 чел.), Ситне (ок. 120 чел.), Дудичах (119 чел.), Огородниках (30 чел.). Фашисты и позже проводили  тщательный поиск всех сумевших скрыться евреев. В одном из предписаний мозырского гебитскомиссара бургомистру Калинковичей говорилось о необходимости «…обратить внимание на евреев, которые проживают в сельской местности и укрываются у знакомых крестьян под видом родственников или отказываются носить отличительные знаки». Пойманных как правило жестоко мучили перед казнью. «Летом 1942 года – рассказал свидетель З.В. Дмитриевич – немец, поймав в городе пастуха по имени Исаак, завёл его в погреб и застрелил. Пытали немецкие захватчики и престарелых людей. Они спалили бороду старику еврею Пейсаховичу, обожгли волосы и после надругательств пристрелили на глазах у населения». Всего на территории нынешнего Калинковичского района фашисты истребили более 3 тысяч человек мирного населения. Большую часть жертв составляли евреи. На сегодняшний день из их числа поименно установлены лишь 425 человека. Очень медленно, но добавляются новые имена. Из официального заключения Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию и установлению злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников на территории БССР от их рук погибли 1,4 миллиона советских мирных граждан. По разным оценкам до 800 тысяч из них были евреями.

Проживавшие в СССР представители еврейского народа внесли достойный вклад в Великую Победу над германским нацизмом. По данным российских военных историков на фронтах и в партизанских отрядах сражались 502 тысячи евреев (из них 167 тысяч в генеральских и офицерских званиях). Боевые потери среди них составили 198 тысяч человек (39%, в то время как средние потери по всей Красной армии составляли 25%). Из еврейских семей Калинковичей, Озаричей, Юровичей и других населенных пунктов района воевать ушли почти все мужчины призывного и многие даже непризывного возраста – около 800 человек, а домой из них вернулся только второй-третий, и те почти все перераненные… Девять человек из них (рядовой Иосиф Гозман, старший сержант Илья Голод, его родственник старший сержант Яков Голод, рядовой Исаак Гомон, его родственники ефрейтор Янкель Гомон и сержант Файка Гомон, старший сержант Абрам Капельян, сержант Исаак Ручаевский, сержант Илья Френклах) имели на груди, среди прочих боевых наград и особо чтимую фронтовиками – орден Славы.

Янкель Гомон (7.5.1925 – 6.4.2018, Нацрат-Иллит)

 

Абрам Капельян (1925 – 1988, Москва)    Исаак Ручаевский (07.11.1923 – 29.09.2009, Беер-Шева)

Илья Френклах (1921 – …)

Файка Гомон (10.06.1915 – 22.01.1998, Нацрат-Иллит)

У Файки Гиршевича Гомона их было два – 2-й и 3-й степени. В июне 1971 года районная газета «За камунізм» опубликовала фрагмент из воспоминаний этого прославленного человека. «…Прошло 30 лет, а я помню этот июньский день, как сегодня. Наверное, потому и врезался в память, что события были такими неожиданными и страшными, сломавшими все мирные планы советских людей. Выходной день. Я вместе с семьей. И внезапно из репродуктора донеслась тревожная весть – гитлеровская Германия напала на нашу страну, напала вероломно, внезапно. Я понял, это – война, война с лютым врагом. В тот же день в числе многих калинковичан был мобилизован в Красную Армию. Правда, не сразу попал на фронт. Некоторое время мне довелось работать на военном заводе, готовить боевую технику для фронта. Затем танковая школа и, наконец, действующая армия. С 1-м Белорусским фронтом я прошел большой воинский путь. Довелось участвовать во многих боевых операциях. Наша самоходная артиллерийская установка, где я был механиком-водителем, уничтожила не один десяток захватчиков. Мне хорошо запомнилась операция по форсированию реки Буг. Тут самоходчики проявили немало примеров мужества и героизма. За участие в этой операции я был награжден орденом Славы 3 степени, а за Потсдамскую операцию получил орден Славы 2 степени. Войну закончил в Берлине».

Благодаря огромному массиву наградных документов, помещенных ныне в интернете на сайте «Память народа», мы имеем возможность узнать некоторые из конкретных боевых дел, в которых отличился этот калинковичанин. «…11 июля 1944 года мл. сержант Гомон Ф.Г. в боях за г. Люблин со своим отделением первым ворвался на шоссе Люблин-Варшава. Его отделение, действуя из засады огнем автоматов, уничтожило 26 гитлеровцев, гранатами уничтожило 2 легковых и 10 грузовых автомобилей с различным грузом, взяли в плен 21 гитлеровца. …В боях с немецко-фашистскими захватчиками на территории Польши за овладение городами Грунец, Жерадув, Сохачев с 15 по 18 января 1945 г. заряжающий гвардии сержант Гомон Ф.Г. действовал в составе экипажа «СУ-85», уничтожившего 6 автомашин, 5 противотанковых орудий, 7 ручных пулеметов и до двух взводов пехоты противника. Ворвавшись на вокзал г. Жерадув, экипаж огнем своего орудия уничтожил паровоз на выходных путях и этим не дал возможности уйти еще 5 паровозам и 3 немецким эшелонам с различным грузом. …В боях за овладение городами  Геннигсдорф, Берлин, Шпандау с 23 апреля по 5 мая 1945 года самоходная артиллерийская установка, в экипаже которой  был заряжающий гвардии сержант Гомон Ф.Г., действовала совместно с танками 50-й гвардейской танковой бригады в составе передового отряда 9-го гвардейского танкового корпуса 1-го Белорусского фронта. В этих боях экипаж «Су-100» уничтожил танк, 2 противотанковых орудия, 2 бронетранспортера, 5 пулеметных точек, 8 автомашин с различным грузом и боеприпасами, 2 мотоцикла и до 80 солдат и офицеров противника».

Ефим Алесковский (17.08.1899 – 20.04.1988, Ленинград)          Зелик Иоффе (17.03.1903-25.10.1980, Москва)

Из трех уроженцев Калинковичского района, удостоенных в годы Великой Отечественной войны генеральских званий, двое были из еврейских семей. Из м. Юровичи ушел на военную службу Алесковский Ефим Львович, ставший впоследствии  генерал-майором войск связи. Секретарь калинковичской железнодорожной комсомольской ячейки Иоффе Зелик Аронович по путевке ЦК комсомола был направлен в летную школу, был генерал-лейтенантом инженерно-авиационной службы.

Некоторые из калинковичских евреев сражались с врагом на родной земле в рядах 99-й и 2-й Калинковичских, 101-й Домановичской партизанских бригад. Архивные документы свидетельствуют, что они воевали и в других партизанских белорусских и украинских соединениях, а житель Озаричей Юда Залманович Френклах – даже во Франции. «Я служил – сообщал ветеран в датированной 1957-м годом записке в райком КПБ – башенным стрелком в составе экипажа бронемашины «Б-2». Участвовал в войне с белофиннами, был награжден медалью. Войну с Германией встретил в Тернополе, где стоял наш разведбатальон. После первых боев нашу часть расформировали, я попал в десантный батальон пулеметчиком. Был в группе из 16 человек, которую высадили с самолета в Карпатах для ведения борьбы в тылу врага. В одном из неравных боев большинство погибли, наш командир ст. лейтенант Сенько попал в плен, а я вместе с сержантом Васильевым, рядовыми Новиком и Писаренко вышли из окружения. В августе 1941 года при подходе к Киеву нас схватили полицаи, я был ранен в левую ногу. Нас отправили в лагерь для военнопленных, который находился в г. Кельн  Рейнской области Германии. Отсюда перевели в Рукунвальд, где я работал в мастерской сапожником. Не желая работать на фашистов, я вместе со своими товарищами сбежал из лагеря в марте 1944 года. Перешли германо-французскую границу, и попали к французским партизанам.  Выполняли различные боевые задания, взрывали мосты, пускали под откос эшелоны, чтобы фашисты не могли вывезти из Франции награбленное добро. Здесь я пробыл до октября 1944 года. При встрече советских войск с американскими на реке Эльба меня передали в нашу часть, в автобатальон в г. Магдебург. В мае месяце 1946 года я демобилизовался». По итогам проведенного компетентными органами следствия, все показания Ю.З. Френклаха подтвердились и он в том же 1957 году «…за мужество, проявленное в боях с фашистскими захватчиками и побег из плена» был представлен к награждению медалью «За отвагу». Сегодня нам известны около 420 еврейских имен, погибших на фронте и умерших от ран бойцов, уроженцев Калинковичской земли, а также более 200 фронтовиков, вернувшихся домой с Победой, хотя было их значительно больше. Но поскольку пожар в военкомате в 60-е годы уничтожил данные немалого количества людей, а также не откликаются потомки, то нельзя их внести в список, приведенный в публикации.

Калинковичи были освобождены советскими войсками после упорных боев 14 января 1944 года. Во второй половине лета того же года, когда после успешно проведенной операции «Багратион» линия фронта была отодвинута на сотни километров к западу, в полуразрушенный город начали возвращаться ранее эвакуированные из него жители. Несколько месяцев тут работала Полесская областная комиссия содействия ЧГК СССР, расследовавшая преступления фашистов и пособников. В начале  декабря 1944 года ее представителями и экспертами было частично  вскрыто, изучено и задокументировано массовое захоронение у калинковичского железнодорожного переезда. Выборочно проведенная эксгумация дала основание Калинковичской районной комиссии сделать вывод, что в этом месте находятся останки до 700 человеческих тел: мужчин, женщин разных возрастов и детей. Палачи не только расстреливали беззащитных людей, но и убивали прикладами, о чем свидетельствуют проломанные черепа. «…Есть трупы, – читаем к акте комиссии, – по которым установлено, что многие жертвы, сброшенные в яму, были еще живые. Труп одной женщины окаменел в сидячем положении. Есть скелеты, по которым можно определить, что жертвы пытались встать, но были засыпаны землей и их скелеты остались в полусогнутом положении. …Многие трупы разложились настолько, что определить пол и возраст можно только по одежде и обуви. Среди обуви имеется большое количество детской и женской». Эти документы, вместе со свидетельствами об устроенном фашистами в начале 1944 года для мирного населения прифронтовой полосы Озаричском лагере смерти, были представлены советской стороной обвинения на международном Нюрнбергском судебном  процессе над бывшими руководителями гитлеровской Германии.

В мирное время численность калинковичан быстро достигла и затем превзошла довоенный уровень, однако еврейское население райцентра и других населенных пунктов района уже не превышало 1,4 тыс. человек, и в процентном отношении ко всем тут проживавшим постепенно уменьшалось. Уже в конце 40-х годов руководство калинковичской еврейской общины поставило перед горсоветом вопрос об увековечении памяти жертв нацизма, но дело затянулось. Тогда прихожане городской синагоги по своей инициативе организовали сбор средств на деревянную ограду вокруг захоронения, установили там в 1953 году памятный знак (валун) и доску с надписью.

 

Слева снимок израильтянина, жителя поселения Гуш-Эцион, Йоханана Бен Яакова, приезжавшего в апреле 1990 для проведения Пасхального седера в Мозыре. Его воспоминания на иврите и в переводе на русский и английский были опубликованы на сайте в сентябре нынешнего года. Второй справа автор очерка. 

Затем братскую могилу обнесли капитальной каменной изгородью, а в 1996 году валун заменили памятником – трехметровым гранитным монолитом. Надпись (на иврите и русском языке) гласит: «Вечная память жертвам фашизма, расстрелянным в г. Калинковичи 22 сентября 1941 г.». Пожертвования на его установку были собраны бывшими калинковичанами, проживающими ныне в Израиле, США, Канаде и других странах. На торжественном открытии нового памятника звучали проникновенные стихи ветерана Великой Отечественной войны, известного поэта З. Телесина (1907-1996) «На Дудичском шляху».

Озаричи                                                                    Юровичи

Огородники                                                                     Ситня

А в конце прошлого и в этом столетии памятные мемориальные знаки мирному еврейскому населению, погибшему от рук фашистских злодеев, были установлены в городском поселке Озаричи, деревнях Юровичи, Огородники и Ситня Калинковичского района.

Десятилетиями местная власть не шла навстречу пожеланиям людей придать местам массового захоронения еврейского населения, жертв фашизма, статуса объектов, представляющих мемориальную ценность, однако в последнее время положение стало меняться в лучшую сторону. «Следует отметить, – говорит в своем интервью корреспонденту районной газеты «Калінкавіцкія навіны» заместитель прокурора района Вероника Котвицкая, – что своевременное рассмотрение вопроса о возможности признания указанных мест погребения мемориальной ценностью способствует не только сохранению и продвижению исторического наследия региона, но и соответствует требованиям актов гуманитарного права и международных соглашений Республики Беларусь в военно-мемориальной сфере. По результатам проведенной проверки были приняты меры прокурорского реагирования. В настоящее время по предложению прокурора района заинтересованными службами райисполкома организована работа по изучению и сбору необходимой информации для присвоения статуса историко-мемориального места погребения месту массового захоронения еврейского населения по ул. Советской в г. Калинковичи (у ж.д. переезда)».

Действительно, трагедия истребления нацистами белорусских евреев на оккупированной территории и героизм воинов этого народа, не щадивших своей крови и жизни для приближения победы над сильным и жестоким врагом являются неотъемлемой и составной частью всей белорусской истории. Время идет, меняя поколения, уходят из жизни люди, пережившие великую войну, унося с собой и свои бесценные воспоминания. Мы должны сохранить то, что еще возможно: не подлежащие забвению имена подло убитых оккупантами жертв, и героев той страшной войны.

 

                                                                                   Арон Шустин

 

От редактора belisrael:

Имеете ли белорусские, украинские или корни какой-то др. страны, присылайте воспоминания участников войны. Не поленитесь потратить время и записать тех, кто еще жив и в состоянии рассказать историю своей семьи,  трагическое и доброе.

Приглашаем волонтеров, прежде всего знающих английский, а также иврит, др. языки на хорошем уровне, журналистов, политологов, историков, краеведов, вебмастеров и вебдизайнеров.

Не забывайте о важности поддержки сайта.

Опубликовано 13.10.2018  14:01

***

В продолжение читайте

По следам публикаций. Обращение Наума Рошаля

 

Поход историка по лезвию бритвы

«Розмови про Україну. Ярослав Грицак — Іза Хруслінська». Київ, «Дух і Літера», 2018, — 360 с.

В книге блестяще выдержан редкий для Украины жанр интеллектуального диалога. «Розмови про Україну» — это серия бесед между известной польской писательницей Изой Хруслинской и видным украинским историком Ярославом Грицаком.

Обсуждается всё — особенности профессии историка, национализм и вопросы идентичности, межнациональные отношения и межгосударственные конфликты. Грицак, как правило, избегает резких и категоричных формулировок…

Стиль мышления историка отчетливо проявляется в его отношении к постмодернистскому интеллектуальному тренду. Он критикует постмодернистское отрицание правды как «западного конструкта», подчеркивая, что «постмодернизм умер на Майдане», однако признает историческую роль постмодернистского подхода, носители которого «расчистили поле нашего мышления от иллюзий и мифов, выдававших себя за правду». Грицак не заявляет открыто, что объективная правда существует, однако ратует за активное правдоискательство. Насколько он последователен и непротиворечив в своих рассуждениях, — судить читателю.

«Розмови про Україну», Киев, 2018; Иза Хруслинская

Отдельная глава посвящена отношениям между украинцами и евреями. Историк анализирует, почему в историографии советской Украины эта тема не просто не поднималась, а совершенно сознательно игнорировалась. Попутно он комментирует популярные антисемитские и украинофобские стереотипы.

«Украинское национальное движение, — пишет Грицак, — создало интересную формулу. Идеологи этого движения считали, что было бы лучше, чтобы евреи оставались «чужими», но как независимая, отдельная нация… Считалось, что следует поддерживать сионизм, стремление евреев создать собственное государство». Позицию же Центральной Рады в еврейском вопросе он называет «просто образцовой».

Сто карбованцев периода УНР с текстом на идише, 1917

Грицак, привыкший к общению с разной публикой, старается говорить о сложном как можно проще. Он признаёт, что «на территории Украины существует длительная и сильная традиция ненависти к евреям и насилия, которые я определил бы как юдофобию», в то же время подчеркивая отсутствие в украинской интеллектуальной традиции антисемитизма как современной идеологии типа немецкого, польского или российского антисемитизма.

Анализируя причины антиеврейских настроений, он в одном абзаце ухитряется объяснить значительную интенсивность этих настроений в Украине огромной численностью живших тут евреев и одновременно признать, что в России, где до начала ХХ века евреев было совсем немного, тем не менее развивалась сильная антисемитская традиция. Непоследовательность или просто отсутствие столь необходимых в некоторых местах «дотошных» научных уточнений?

Поднимаются и столь непростые темы, как участие ОУН и УПА в антиеврейских акциях в годы Второй мировой. По Грицаку, ОУН воплощала агрессивный и ксенофобский тип украинского национализма, однако не была «программно антисемитской», то есть не ставила борьбу с евреями на первый план, как это случилось в Германии. В то же время в ходе советской оккупации Западной Украины НКВД «уничтожил практически всю умеренную политическую элиту — как польскую, так и украинскую, которая могла бы сыграть роль сдерживающего фактора» как минимум во время погромов 1941 года.

Львовский погром, 1941

И тут снова налицо хождение по лезвию бритвы, заслуживающее сочувственного отношения читателя, ведь темы, комментируемые историком с такой дипломатичностью, заставляют его ходить по бритве скорее опасной, чем электрической с защитными решетками. Мудрая и вдумчивая аудитория найдет точки соприкосновения с ответами интеллектуала на «горячие» вопросы современности. Во многом благодаря тому, что Грицак совершенно не стремится доминировать над читателем, а старается идти к нему навстречу, иногда ценой потери «железной» непротиворечивости высказываний.

Антон Сытор, для «Хадашот»

* * *

Ярослав Грицак: как историческая память становится проклятием

Известный историк, профессор Украинского католического университета, публичный интеллектуал Ярослав Грицак (на фото) — о разделяющих нас героях и объединяющих жертвах, преодолении истории и пользе амнезии.

— Профессор, потребность в героях — неотъемлемый атрибут становления молодого государства? Кого люди склонны возводить на национальный пьедестал?

— Без героев народ и государство немыслимы, вопрос лишь в том, в каких героях мы сегодня нуждаемся. Я спросил как-то у своего шведского коллеги-политолога, кто на сегодняшний день является национальным героем Швеции. Он надолго задумался и ответил: «Возможно, ABBA». Для нас привычнее было бы услышать имя Карла XII или другого персонажа военной истории, но на самом деле во многих европейских странах национальными героями становятся люди не кого-то убившие, а отдавшие за кого-то жизнь. К сожалению, в нашем регионе, как сказал один мой знакомый, есть лишь два способа стать героем — или ты убьешь, или тебя убьют.

Так или иначе, но у нас — украинцев — мало общих героев, наши герои, скорее, разделяют общество.

— Не кажется ли вам парадоксальной ситуация, при которой идеология национальных героев в лице тех же лидеров ОУН в корне противоречит европейскому выбору, который официально декларирует Украина? Как общественное сознание справляется с этим парадоксом?

— Надо понимать, что одно дело – исторический образ, и совсем другое — реальная история. Разумеется, Степан Бандера символизирует не европейскую интеграцию, а антибольшевистское, если хотите, антироссийское сопротивление. И именно так он сегодня воспринимается, вне всякой связи с преступлениями против евреев или поляков.

Два года назад я лицом к лицу столкнулся в аэропорту с известным историком, профессором Принстона, Гарварда и Стэнфорда Яном Томашем Гроссом — он возвращался из Москвы и был очень взволнован. До чего дошло, говорит, я —американский профессор, еврей польского происхождения, должен был защищать Бандеру перед студентами и преподавателями Высшей школы экономики в Москве. Так бывает, когда в дело вмешивается актуальная политика.

При этом Бандера — не мой герой, и я не считаю его национальным героем Украины, скорее, региональным.

— Что же нас может объединить?

— Объединить нас могут не герои, а жертвы. Украина как организм очень чувствительна к жертвам как объединяющему фактору, в отличие от России, где Сталин — это, прежде всего, не тиран, а лидер, поднявший страну с колен. Для подавляющего большинства украинцев Сталин — преступник, поскольку его имя связано с Голодомором, то есть миллионами жертв.

Украина в современных границах с 1932 по 1947 год пережила пять геноцидных волн — Голодомор, Холокост, Волынскую трагедию, депортацию крымских татар и выселение украинцев из Польши (операция «Висла»). Нашу историю надо писать под лозунгом «Никогда больше», пора переформатировать дискурс с героев на жертв.

— Но мы были не только жертвами, но и соучастниками преступлений разных режимов — украинцы, евреи, поляки.

— Историческая память всегда эксклюзивна. Эрнест Ренан сказал как-то, что неправильное понимание истории является залогом существования нации. Историческая память — это искривленное и однобокое отображение истории, за что ее большинство историков и не любят. В одних пропорциях она может быть лекарством, в других —ядом.

— В какой мере история может и должна становиться частью государственной политики?

— Государство должно преодолеть историю — это главный вызов для Украины. К сожалению, и Россия, и Украина, и Польша тяжело отравлены историей. Это отравление лечится двумя способами. Одно лекарство заключается в радикальных реформах — политических, экономических, социальных, — меняющих траекторию развития страны. А второе состоит в изменении исторической памяти, превращении ее из яда в лекарство — это требует мудрой взвешенной политики.

Очень опасно, когда историческая память подменяет собой реформы — так вел себя Виктор Ющенко. Сегодня эта опасность снова маячит на горизонте — чем медленнее будут идти реформы, тем больше мы будем заниматься исторической памятью.

Кто помнит сейчас о том, что шведы были в XVI—XVII веках одной из наиболее воинственных наций в мире? Никто, потому что они радикально изменили свою историческую траекторию. Изменить эту траекторию в какой-то мере удалось Польше, и то, судя по результатам последних выборов, не вполне. Это совсем не удалось России — я не знаю общества, столь сильно отравленного ядом памяти. И Украина остается в этой опасной зоне отравленной памяти.

И все-таки я оптимист, поскольку в Украине нет доминирующей памяти — идет состязание между различными ее версиями.

Два сапога пара

— Вы считаете плюсом этот конфликт памятей?

— В нашем контексте, да. Если бы не эта подушка амбивалентности, мы бы друг другу горло перегрызли. Кроме того, очень важно не только помнить, но и забывать. Амнезия — это важнейшее лекарство для трансформирующейся нации, которое применял Аденауэр после Второй мировой. О Холокосте ведь заговорили только в 1960-х, когда Германия стала другой страной.

В Испании после смерти Франко тоже поняли, что, ввязавшись в исторические споры, страна пропадет, поэтому политикам было воспрещено использовать историю в качестве политического аргумента. И этот процесс занял не один год.

В эпоху Кучмы и у нас пытались проводить политику амнезии, которая не увенчалась успехом. Да и не могла увенчаться, поскольку Россия держала руку на пульсе. Испании в этом смысле было проще — Франция (Германия, Британия и т.д.) не советовали ей о чем и как именно помнить, а о чем можно на время забыть.

— Насколько мы способны к модернизации? Ведь это было бы естественно — избавиться от шлейфа негатива, отрефлексировать ошибки и заблуждения прошлого…

— Целый ряд украинских историков давно об этом говорят, — безусловно, мы многое должны признать и за многое извиниться. Например, лет 15 назад мы перевели конфликт вокруг польского военного мемориала во Львове в другую плоскость — с обеих сторон прозвучало: мы просим прощения и прощаем. И это нормально.

— Вопрос в том, отражает ли это официальную политику государства, которую представляет Институт национальной памяти во главе с Владимиром Вятровичем.

— Вятрович — это не всё государство, хотя часто его позицию отождествляют с официальной. В Украине никогда ничего не сводится к одной генеральной линии, и это дает надежду.

— Есть ли в украинской истории объединяющие фигуры, обладающие достаточным потенциалом, чтобы войти в новый пантеон национальных героев?

— Социология четко демонстрирует, что украинцы объединяются вокруг киевских князей, казаков, литературной троицы Тарас Шевченко — Иван Франко — Леся Украинка, а из современников — вокруг спортсменов и рок-звезд. Я хорошо помню сопротивление, которым русскоязычное население востока и юга страны встретило в начале 1990-х новые государственные символы — сине-желтое знамя и тризуб. Но вскоре эти символы были приняты всеми — когда в 1994-м Оксана Баюл выиграла Олимпийские игры, торжественно прозвучал гимн, и впервые наш флаг был поднят не как символ украинского национализма, а как символ спортивной победы.

Безусловно, есть фигуры, формирующие объединяющий дискурс, но в этот дискурс надо включить не только героев, но и жертв.

— Но это чревато виктимизацией украинской истории…

— Необходимо показать, что ни один народ не состоит исключительно из жертв или исключительно из преступников. Были и те, и другие, а большинство всегда и везде составляют наблюдатели — bystanders. В Лондоне статуи Кромвелю и Карлу I, которого он казнил, стоят практически напротив друг друга и воспринимаются как части одной истории. При этом никто не питает иллюзий в отношении того, кем был Кромвель и кем был Карл I — их деяния известны. Поэтому можно быть бандеровцем, но признавать, что бандеровцы совершали преступления, равно как и придерживаться коммунистических воззрений, но понимать, что представлял собой Сталин. Гордость за «своего» героя не означает безответственность.

— Когда украинское общество созреет для признания, что ради независимости Украины совершались не только подвиги, но и преступления? Тем более, что подобные преступления можно найти в истории многих народов, которые переварили свое прошлое, дали ему адекватную оценку и продолжили строить будущее.

— Общество — слишком общая категория. В Украине возник новый средний класс, который живет, главным образом, в больших городах и который преимущественно двуязычен. Ценности этого класса позволяют мне оставаться оптимистом — эти люди готовы брать ответственность на себя, они спокойнее относятся к истории и легче принимают новые правила игры. Я скептически отношусь к ближайшим перспективам Украины — они не радужны, надежды связаны именно с этим поколением, которое должно достичь зрелости и состариться, — это главный сценарий успешности Украины.

Поэтому я работаю не на абстрактный социум, а на это поколение, которое демонстрирует очень сильные горизонтальные связи и составляет костяк гражданского общества, возникшего в ходе Майдана. Эти люди нуждаются в другом типе истории, и Вятрович не отражает их устремлений. Тон и ценности этого поколения задают скорее такие фигуры, как Сергей Жадан и Святослав Вакарчук, и эти ценности очень далеки от заявленных Институтом национальной памяти. Поэтому мы не безнадежная страна…

Беседовал Михаил Гольд, «Фокус»

Источник: газета «Хадашот», №№ 3 и 7, 2018

Опубликовано 23.07.2018  20:52