Tag Archives: Guy Daniel Levy

Симхат-Тора в Москве 50 лет назад

(отрывок из книги А. Леви «Я вольная птица»)

 

Перед наступлением праздника Симхат-Тора я смастерила себе большой белый платок с огромным маген-Давидом, вышитым синим шнурком в одном из углов. Мы, молодежь, осведомленная о сталинских репрессиях лишь понаслышке, хотели публично продемонстрировать свою принадлежность к еврейскому народу. Мы вели себя вызывающе, переходили границы дозволенного и лишь постепенно постигали науку сдержанности и осторожности – становились умнее и осмотрительнее. Поколению родителей, в отличие от нас, следовало как раз научиться чувствовать себя более свободными и действовать смелей.

День Симхат-Торы в шестьдесят седьмом году выдался холодный и дождливый. Несмотря на это, я не стала надевать пальто, чтобы не мешало плясать. Хотя я вышла вовремя, но всю дорогу торопилась побыстрей добраться до места. Сердце отчаянно билось от волнения. Я ехала в центр города по ветке метро, ведущей к станции «Дзержинская». С каждой остановкой волнение мое возрастало, и когда поезд достиг наконец «Дзержинской», колени у меня дрожали от напряжения.

Рут [Александрович] ждала меня на перроне. Мы взглянули друг на друга и, не произнеся ни слова, направились к эскалатору. Поднимаясь вверх, я почувствовала облегчение: молодые парни и девушки поодиночке, парами и целыми группками стояли на ступенях, лица их были по-праздничному возбуждены. Они не разговаривали, но в их глазах я читала некий тайный пароль. Большие грустные карие глаза – еврейские глаза.

Мы поднялись на площадь Дзержинского, названную в честь Железного Феликса, носившего также гордое прозвище Рыцаря революции. В те дни я была еще не в курсе его революционных подвигов и размаха организованного им «красного террора», жертвами которого стали сотни тысяч ни в чем не повинных людей. Но что-то зловещее исходило и от его имени, и от огромной мрачной статуи в центре площади. На противоположной стороне возвышался особняк КГБ. Синагога находилась примерно в полукилометре от него.

Широкая площадь, в дневные часы всегда заполненная машинами, была погружена в полумрак и выглядела непривычно пустынной. Выходившие из метро, не глядя друг на друга, двигались в одном направлении, как будто их подталкивала какая-то невидимая сила. Я чувствовала, что герой моего детства, неумолимый Феликс Дзержинский, провожает меня взглядом, и впервые обратила внимание на деталь, которую прежде никогда не замечала: одна его рука опущена в карман долгополой военной шинели, словно готова в любой момент выхватить оттуда револьвер.

Мы обогнули тяжелую громадину КГБ и расположенное поблизости здание Центрального Комитета комсомола. В окнах КГБ горел свет. Что там происходит в эти часы? Работают следователи? Допрашивают заключенных? Проходят заседания, на которых определяются людские судьбы? Может, там уже обсуждают, какое наказание полагается мне, направляющейся в эти минуты к синагоге? Глупости! С какой стати – наказание? За что? Что я такого сделала? Я должна прекратить думать об этом.

Мы свернули с площади в боковую улицу. Уже невозможно было сдержать шаг, и мы, не сговариваясь, побежали. Все вокруг бежали. Достигнув второго переулка по правую сторону улицы, мы замерли, пораженные открывшимся зрелищем. Круто спускающаяся вниз улица Архипова, насколько можно было видеть, представляла собой море голов. Над толпой стоял гул голосов, напоминавший рев бурлящей лавы, готовой вырваться из жерла вулкана. «Слишком много евреев вместе – это нехорошо», пронеслось у меня в голове. Большое скопление евреев всегда ассоциируется с бедствием, с Катастрофой: шесть миллионов жертв, восемьдесят тысяч убитых в Бабьем Яре, сорок тысяч в овраге под Ригой… Я остановилась на мгновение, но Рут легонько подтолкнула меня, и, покрыв голову белым платком с синей шестиконечной звездой, я влилась в клокочущее людское море.

Мы с трудом проложили себе дорогу сквозь плотную толпу к середине улицы, где стоит Большая московская синагога. Слабый свет уличных фонарей освещал лица в толпе. Я знаю их! Где я их видела? Вытянутые бледные лица, изможденные черты, огромные угасшие глаза. Да, конечно, на фотографиях Варшавского гетто. Этот альбом, тайком доставленный из-за границы, был среди книг, которые открыли мне правду о моем народе. Лица за изгородью из колючей проволоки, лица людей на нарах, лица в длинной очереди к… Перелистывая страшные страницы, я почувствовала тогда, что не могу продолжать, не хочу видеть, и захлопнула альбом. И вот я вижу те же лица здесь, на этот раз взволнованные, улыбающиеся, излучающие свет, жадно впитывающие каждое слово, каждый звук, частью неуверенные, частью испуганные.

Мы присоединились к группе молодых, поющих на иврите. Давид [Хавкин] был среди них и руководил празднеством. Те, кого я еще не знала, представились: Мордехай, Йосеф, Дан, Моше… Имена привели меня в восторг, они звучали как пароль, как приказ к выступлению.

– А тебя как зовут?

– У меня как раз русское имя: Алла.

– Так возьми себе ивритское имя – израильское.

– С радостью. Вы знаете израильские имена, которые звучат похоже на Аллу?

– Аяла, серна. У нее глаза, как у тебя.

– Эла – фисташковое дерево, а также богиня.

– У меня есть идея получше, – вмешалась Рут. – Как ты смотришь на имя Алия?

Алия – это движение вверх, восхождение, возвращение евреев на родину, о котором так хорошо рассказано в книге [Леона Юриса] «Эксодус». Алия будет моим новым именем, и я сделаю всё, чтобы оправдать его.

Мы встали в круг. Большинство молодых были студентами и пришли к синагоге прямо с занятий. В центре грудились портфели с книгами и конспектами. Положив руки на плечи, мы принялись отплясывать «Хору» и распевать «Хава нагилу». Хоровод наш всё ширился. Люди разнимали цепочку танцующих и присоединялись к нам. С каждым новым участником росло веселье, мне хотелось подпрыгнуть до неба, петь как можно красивей в полный голос – так, чтобы отовсюду было слышно. Нужно признать, голос не подводил меня. Мои друзья начали покидать наш круг, чтобы организовать поблизости другие хороводы. Я вдруг обнаружила себя среди совершенно незнакомых людей. Вначале это смутило меня, но когда я увидела их жадные взгляды, продолжила петь с новой силой. Они хлопали в ладоши в такт песне и повторяли за мной слова. Когда иссяк весь запас известных мне песен, я начала сначала. Трудно было устоять на ногах, потому что со всех сторон напирала толпа. В какой-то момент я обнаружила себя в центре круга. Поющих и танцующих становилось всё больше и больше. Я пела и тут же переводила и объясняла слова, снова пела и снова переводила, потому что в хоровод вливались новые люди, и мы снова пели уже все вместе. Почувствовав, что теряю голос, я замолчала, но продолжала отплясывать.

Фрейлехс! Бурный, задорный танец, полный неудержимой радости. Будь счастлив и пляши! Танцуй, забудь про всё и танцуй, танцуй, несмотря ни на что, вопреки всему, танцуй именно потому, что всё плохо, всё ужасно, танцуй, пляши, пока не рухнешь! Я никогда не училась этому танцу, тело само плясало, словно подчиняясь памяти крови. Люди вокруг пели и хлопали в такт песне. В центр круга вдруг ворвался Давид. Тот, кто не видел Давида, танцующего фрейлехс, не знает, что такое настоящее еврейское веселье. Когда он подскакивал на месте и руки его сами собой взмывали ввысь, казалось, что он хочет коснуться звезд. Глаза Давида метали молнии, вонзавшиеся в темное небо Москвы – казалось, он видит там нечто скрытое от наших глаз. Он умолял о чем-то небеса, требовал от них ответа, исполнял перед ними магический танец. Вопли восторга вырывались из его горла, и я тоже не могла удержать криков радости. Я плясала перед Давидом в бешеном темпе, исполняла безумный огненный танец, и круг наполнялся скачущими в экстазе евреями. Совершенно измученная, я отступила назад. Вдруг кто-то позади меня схватил мою руку и поцеловал ее.

– Я никогда не забуду тебя, спасибо тебе!

Я увидела лицо пожилого человека, в глазах его стояли слезы. Он долго смотрел на меня, потом повернулся и исчез в толпе. Люди снова окружили меня, они прикасались к вышитому на моем платке маген-Давиду, пытались что-то сказать, но я была не в состоянии ни расслышать, ни осознать их слов. Потом до меня донесся голос Рут, стоявшей где-то рядом в толпе и обращающейся к окружающим на иврите:

– Кто ты?

И они выкрикивали ей в ответ:

– Израиль!

– Кто твоя мать?

– Израиль!

– Кто твой отец?

– Израиль! Израиль! Израиль!

Голоса гремели с такой силой, словно хотели, чтобы их услышал весь мир. Им мало того, что Недремлющий страж Революции на прилегающей площади слушает их с помощью десятков, а может, и сотен ушей, движущихся туда-сюда в гуще собравшихся. Почему евреи не боятся? Почему я не боюсь? Из-за темноты вокруг? Из-за того, что мы тут все вместе? Или, может быть, потому что не знаем еще горького вкуса расплаты? Вернутся ли эти люди сюда после того, как попадут на допрос? Вернусь ли я сюда, если меня вызовут в КГБ и будут угрожать?

Довольно вопросов! Не этой ночью.

Круг сплотился. Люди стоят плечом к плечу. Приложив палец к губам, показывают, что следующая песня будет исполняться без слов. Рука в руке, зубы стиснуты, тела раскачиваются – мелодия потихоньку поднимается над кругом. Еле слышная поначалу, она постепенно усиливается, будто стремится вырваться из сомкнутых уст. Поначалу спокойная и церемонная, она превращается в требовательную, угрожающую, что-то обещающую и в чем-то клянущуюся. Она разрывает наши сердца, пылает в наших глазах, заставляет руки крепче ухватиться за стоящих рядом. Мелодия без слов превращается в гимн над ночным городом. «Хатиква», «Надежда», гимн государства Израиль, плывет над Москвой…

Эта узкая улица сегодня для нас целый мир, мир, в котором мы свободны. Нет границ! Нет страха! Мы победим! Мы переходим с места на место, движемся среди толпы, пьяной от счастья и ощущения свободы. Здесь танцуют «Хору», там поют «Мы принесли вам мир!», то и дело раздаются взрывы хохота в ответ на удачную шутку.

– Дети, отправляйтесь по домам, – раздается встревоженный голос пожилого человека. – Уже поздно.

– Ой, дедушка! Наш дом так далеко…

Все вокруг дружно аплодируют. Правда, правда – очень далеко наш дом…

* * *

Мы снова в центре круга. Нет предела нашим силам и желанию веселиться и радоваться вместе с тысячами других евреев. Только «Хора» может выразить то, что бушует в наших душах и требует выхода. Круг ширится, новые люди вливаются в него, образуют малый хоровод внутри большого, потом еще один, третий. Вся вселенная вращается в ритме песни: «Хава нагила ве-нисмеха!» – «Давайте возликуем и возрадуемся!» Как прекрасно плясать так, среди совершенно незнакомых, но таких близких людей. Этой ночью тут нет чужих. Дорогие прекрасные лица! Где мы повстречаемся снова? В кружке изучения иврита? В тюремной камере? В Израиле?

Я снова пою и обучаю собравшихся словам песни.

– Это так просто, повторяйте за мной: «Ле-шана ха-баа, ле-шана ха-баа, ле-шана ха-баа б’Иерушалаим!

И еще:

– Ерушалаим шел захав…

– Где ты это выучила? Ты знаешь иврит? У тебя есть учебник? Я хочу встретиться с тобой. Позвони мне. – Рука протягивает мне записку поверх голов.

– И мне тоже! Давайте встретимся все вместе.

Но есть и такие, что стоят молча и только смотрят на меня горящими глазами. Что останавливает их? Робость? Страх?

Друзья уже несколько раз пытались увести меня домой, но я не желаю даже слышать об этом. Под конец они нашли способ вернуть меня к действительности: схватили за руки и за плечи и силой заставили стоять смирно и не двигаться. Через минуту почувствовала головокружение и такую слабость в коленях, что едва не упала. В течение целых шести часов я плясала и пела, не останавливаясь ни на мгновение.

По дороге домой я была не в состоянии говорить, только хриплые неясные звуки время от времени вырывались из горла. В квартиру ввалилась еле живая и безмерно счастливая. Теперь у меня было ради чего жить.

 

Яир, Алла и Гай Даниель Леви                      майор Гай Даниель Леви (Guy Daniel Levy)

Yair, Alla & Guy Daniel Levy

(снимки со стр. Аллы в фейсбуке)

Опубликовано 10.10.2017  21:21