Tag Archives: ГКЧП

Ненастоящая независимость: выжить в стране, где царит страх

Валентин Жданко

06 сентября 2021 г., 15:36

Этот страх словно бы разлит в воздухе, которым дышат сегодня белорусы. Он чувствуется чуть ли не в каждом разговоре — и со знакомым, и с малознакомым, и с совсем незнакомым человеком. Казалось бы, ещё вчера достаточно раскрепощённые и свободные люди очень быстро замкнулись, отгородились и практически замолчали. Вот на улице Минска репортёр с микрофоном пытается разговорить случайных прохожих. Ещё год назад это вовсе не было проблемой. Сегодня же, услышав «политический» вопрос (даже безобидный), почти каждый закрывает рот руками и панически отталкивает от себя микрофон.

***

Иначе и быть не может в стране, где можно сесть в тюрьму за неосторожно сказанное слово, за комментарий, оставленный в соцсетях, за «не тот» лайк под чьим-то постом. Этот страх порабощает, разъединяет, сковывает, отчуждает даже когда-то близких людей. Как с этим жить и как выжить?

Мы получили ненастоящую независимость и ненастоящую свободу

В эти дни, недели и месяцы исполняется 30 лет со времени многих значительных событий, происходивших в 1991 году на территории бывшего Советского Союза. После провала ГКЧП бывшие советские республики одна за другой провозглашали независимость. Развалилась некогда всемогущая КПСС. Практически все советские газеты мгновенно стали антисоветскими. Стало возможным говорить то, что думаешь, выбирать собственную власть, свободно выезжать за границу.

***

Это был эмоциональный и чрезвычайно волнующий момент в истории. Практически все восточноевропейские страны бывшего «социалистического лагеря» и бывшие советские республики переживали огромный национальный подъём — это было видно даже на расстоянии, ощущалось через экран телевизора. Сотни тысяч людей на улицах и площадях… Марши и «цепи солидарности» длиною в тысячу километров. Национальные флаги на каждом здании, в руках сотен тысяч людей. Народы, десятилетиями жившие в неволе, освобождались от страха и приветствовали наступление свободы. В Беларуси было иначе. Можно тешить себя иллюзиями и приукрашивать собственные воспоминания, но если трезво и бесстрастно попытаться взглянуть в лицо собственному прошлому, то перед глазами появится иное. Белорусы в большинстве молчали. И наблюдали за происходившим вокруг с недоверием и тревогой.

Помню, днем 19 и 20 августа 1991 года я много ходил по малолюдному центру Минска — проспекту Скорины, площади Ленина… Никаких митингов и пикетов, только людей заметно меньше обычного. До чиновников было не дозвониться — все вдруг оказались или в отпуске, или заболевшими.

Благодаря cвоему журналистскому удостоверению я зашёл в Дом правительства, в Верховный Совет. Там тоже было малолюдно и тихо. На лестнице попытался остановить вопросом про ГКЧП куда-то спешившего депутата Дмитрия Булахова… Он на ходу и очень осторожно ответил: «Надо думать… Не всё так однозначно… Комментарии будут позже». Потом, вечером и в последующие дни, когда стало известно, что Ельцин победил, что не будет арестов и чрезвычайного положения, на площади собиралось по нескольку сотен человек… Но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило в те дни в Москве, Киеве, Вильнюсе, Тбилиси…

***

Дотошный и пунктуальный Сергей Наумчик, мой друг и коллега, как самый изощрённый летописец белорусской действительности начала и середины 90-х, несомненно, до мелочей описал чуть ли не каждый час и минуту тех дней. У меня нет ни малейшего сомнения в протокольной точности им написанного. Но если говорить о моих собственных впечатлениях очевидца и свидетеля того, что происходило тогда в Беларуси, то не покидает чувство, что Беларусь и белорусы просто молча плыли в общем потоке туда, куда его несло. Для подавляющего большинства тех сограждан, среди которых я жил и которых помню, это не стало моментом единения и общего счастья, которым могло и должно было быть, если бы эти люди ценили свободу и независимость, стремились к ним и боролись за них.

У нас на улицах не было сотен тысяч человек. Не было торжественных спусков старого флага и подъёма нового. Не было ощущения историчности происходившего. Как будто история делала крутой поворот где-то там, далеко, у соседей, а не у нас.

***

Те поющие, «бархатные» революции в соседних странах, были по сути ненасильственными и бескровными, оказались светлым и счастливым моментом для наций. Они людей объединили и закалили…

И даже противостояние с некогда грозными спецслужбами было там чаще всего немного опереточным, бутафорским, как бы ненастоящим. Милиционеры сложили свои щиты и дубинки, ещё вчера всесильные партийные бонзы прятались на дачах и в санаториях, власть сама падала спелым яблоком в руки толпы, опьянённой свободой. Практически все соседи Беларуси благополучно выскользнули из железных объятий империи в то ненадолго приоткрытое окно возможностей, открывшееся благодаря ослабшей хватке Москвы…

Мы всего этого не пережили. Не оценили. Не отстояли на площадях и в «цепях солидарности», взявшись за руки; не отпраздновали, не ощутили всей глубины и эпохальности великого момента освобождения от страха и несвободы. И взамен получили ненастоящую независимость и ненастоящую свободу. Всё вернулось спустя тридцать лет в ещё более страшных гротескных формах. То, что для других историческая судьба свела в несколько счастливых дней, для нас она растянула на долгие десятилетия, которые завершаются драмой массовых политических репрессий и тотального страха в обществе.

***

В ожидании, что за тобой придут люди в чёрном

Этот страх cловно бы выполз из потаенных уголков сознания, вернулся из полузабытых семейных воспоминаний. Это даже не наш страх, а продолжение ужасов, пережитых нашими родителями и дедами. Ведь для нас, рожденных в советской несвободе 50—70-х годов, ежедневного страха сталинской эпохи уже, по сути, не было. Вскормленные за железным занавесом, мы не знали другой жизни. Правила советской действительности воспринимались как норма. Советскому журналисту образца 1970—80-х годов не пришло бы в голову высмеивать выборы в Верховный Совет, на которых в бюллетене мог быть только один кандидат, назначавшийся сверху и побеждавший с результатом 99 процентов. Были темы, о которых не принято было писать: все это знали и воспринимали как данность. Обыватель, зачастую недовольный реалиями тяжёлой повседневной жизни, не додумался бы выйти на площадь с плакатом. Это было вне правил советской действительности. С раннего возраста нас приучали считать это нормой. Мы действительно не знали другой жизни.

***

Конечно, опыт предыдущих поколений существовал и пересказывался из уст в уста. Бабушка, а потом мама, до конца своих дней вспоминали, как в 1940 году кто-то из сельсоветчиков пригрозил вывезти их семью «к белым медведям» — за то, что дед служил в польской армии, что имели свою кузницу. Угрозы не были пустыми: за окнами в сторону местечка ежедневно проезжали телеги с семьями ссыльных. И все знали: те люди исчезали бесследно. Бабушка и пятеро маленьких детей уже даже завязали самое необходимое в узелки и жили в ожидании худшего. Каждый день они становились на колени перед иконами и молились. С ужасом воспринимали каждый неожиданный стук в дверь. И так многие месяцы. Жить с таким страхом явно было невыносимо. Но куда было деваться — с маленькими детьми, от своего земельного надела, который кормил; от родственников, которые помогали выжить без взятого на войну и пропавшего хозяина.

Эти рассказы в моём детстве я постоянно слышал от бабушки и мамы — та угроза, без сомнения, стала для них одним из самых ужасных жизненных переживаний. Но в детском воображении это воспринималось скорее как седая старина, оставшаяся в истории, которая не может случиться со мной сейчас, в наше новое время, когда ночами уже не приезжали воронки и не забирали бесследно людей. Это был как бы чужой страх, оставшийся в истории, в чужой жизни. Но настал день, когда люди в чёрном постучали и в мои двери.

***

Как зловеще и драматично сегодня звучат строки Осипа Мандельштама, написанные 90 лет назад:

Я на лестнице чёрной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

Сегодня кажется невероятным, но это стихотворение (хотя и подправленное) звучало в Советском Союзе в форме песни, исполненной Пугачевой ещё в конце 70-х — в то время, когда вроде бы свирепствовала советская цензура. Тогда это воспринималось, наверне, как фронда, а не как отсылка к реалиям не очень светлой, но уже и не кровавой брежневской действительности, в которой Сталина и политические репрессии не принято было вспоминать.

***

В сегодняшней Беларуси эти строки звучат и воспринимаются совсем иначе. Именно они — первое, что мне пришло в голову, когда 16 июля этого года я увидел вырванный «с мясом» звонок и двери минского офиса «Радыё Свабода» — места работы моего и моих коллег. Образы, казавшиеся давно исчезнувшими, вторглись в нашу повседневную жизнь в своем изначальном, приземлённом, неметафорическом смысле. (Интересно, имя Мандельштама из университетского курса русской литературы ещё не вычеркнуто? И сколько суток ареста получит студент, который посмеет процитировать такие, например, строки Мандельштама?

Как подкову, куёт за указом указ —

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него — то малина

И широкая грудь осетина.)

Страх — последнее, что скрепляет этот режим и не даёт ему развалиться.

«Не бойтесь!», — призывал когда-то в конце 1970-х годов своих угнетённых коммунистическим режимом соотечественников великий сын польского народа, Папа Иоанн Павел II. Этот призыв прозвучал в очень мрачное для поляков время, когда почти не было надежды на победу правды и справедливости, когда коммунистические режимы на всей территории от Балтики до Балкан выглядели незыблемыми и монолитными. И прошло более десяти лет, прежде чем там произошли изменения.

Точно так же сегодняшняя тьма, опустившаяся на Беларусь и сковавшая общество страхом и отчаянием, дает очень мало надежды на скорые перемены.

***

Нет сомнений в том, что он — знающий всё лучше всех, — заковав руки в наручники и подгоняя полицейской дубинкой, будет силой тянуть 9-миллионный народ в те 70-е годы, которые, вероятно, кажутся ему благословенными, комфортными и счастливыми. Где все единодушно «голосовали» за действующую власть. Где нет газет и телепередач, позволяющих себе усомниться в безгрешности и вечности режима… Где по телевидению каждый выпуск новостей — о гениальности вождя, его беспрестанных успехах и достижениях, а также о загнивании Запада и «муках» тех, кто там живет..

Вполне допускаю, что он сам искренне верит в то, что в этом и есть гармония сосуществования человека и государства, и всё это — благо для общества. А неблагодарное население просто не хочет этого понимать. И единственный способ сделать этих неразумных людей счастливыми — тотальный всепроникающий страх… Без страха людей в такую систему не затащить. Он хорошо запомнил: Горбачёв освободил людей от страха — и вся советская авторитарная система без этого стержня мгновенно развалилась. Страх сковывает волю, парализует способность сопротивляться и позволяет тащить безвольное существо куда угодно. И тогда можно железным кулаком загнать людей назад в «счастливое» советское прошлое — такое, каким он его помнит и по которому ностальгирует.

Источник

Перевод с белорусского: belisrael.info

От ред. belisrael. Суждения автора спорны, и мы будем рады, если наши читатели, особенно принимавшие активное участие в событиях конца 1980-х — начала 1990-х гг., выскажутся об атмосфере тех памятных лет. Страх, действительно густо присутствующий в жизни современной Беларуси, к счастью, не мешает многим её жителям общаться с нами. Надеемся, не будет мешать и дальше.

Опубликовано 08.09.2021  13:12

Мнения о “путче” 1991 года

Комментарий: Вспоминая путч в Москве – “Горбачев может быть даже мертв”

19 августа 30 лет назад мир затаил дыхание. Путч в Москве отозвался даже на западе ФРГ. Неужели холодная война еще не закончилась? Вспоминает Кристиан Триппе.

Борис Ельцин на танке перед Белым домом в Москве, 19 августа 1991 годаБорис Ельцин на танке перед Белым домом в Москве, 19 августа 1991 года

В то время я работал репортером на местном телеканале в Дюссельдорфе и как раз готовил сюжет о предстоящем выводе британских военнослужащих из Германии. В понедельник, 19 августа, представители вооруженных сил Ее Величества собирались объявить на пресс-конференции о том, что произойдет более чем с 60 казармами так называемой Рейнской армии. Ведь холодная война закончилась, вся Европа разоружалась, повсеместно закрывались военные городки. Все в Германии предвкушали, как будут наслаждаться “дивидендами мира”.

Надежда на мир без конфронтации между Востоком и Западом

Такими были настроения, охватившие немцев после падения Берлинской стены. Советский Союз больше не был врагом, а под руководством Горбачева все могло становиться только еще лучше. Мы в Западной Европе были уверены, что “Горби” навсегда положит конец послевоенной конфронтации между Востоком и Западом.

Кристиан Триппе

Кристиан Триппе

После окончания Второй мировой войны в Западной Германии были расквартированы британские войска – в Райндалене и Херфорде, в Билефельде и Дортмунде и еще во многих других местах. Вначале – в качестве оккупационных войск, позднее – в роли союзников по НАТО. В разгар холодной войны в ФРГ находились до 100 тысяч военнослужащих из Соединенного Королевства, многие из них – с семьями.

Их предстоящий вывод был еще одним шагом на пути в мир, в котором больше не должно было быть соперничества между Востоком и Западом. Но утром 19 августа нам в редакцию позвонил офицер из пресс-службы Рейнской армии и сказал примерно следующее: “Все остановлено. Наши планы по выводу из Германии заморожены. В Москве путч. Говорят, что Горбачев может быть даже мертв. В Лондоне заседает кризисный штаб”.

Немецкий вариант кризисного штаба

Вскоре после этого пришли сообщения информагентств: канцлер Гельмут Коль (Helmut Kohl) прервал свой отпуск на берегу Вольфгангзее и срочно возвращается в Бонн. Годы спустя Коль скажет, что удивил его не путч как таковой, а момент, когда он произошел. Вечером в главной немецкой информационной телепередаче Tagesschau сообщили, что Коль провел совещание с руководителями всех парламентских партий и фракций и обсудил с ними происходящее в Москве. Такая встреча – была и остается своего рода немецким вариантом кризисного штаба. Всякий раз, когда много чего стоит на кону, в Германии к участию в выработке кризисной политики привлекают и ведущих деятелей оппозиции.

Никто, разумеется, не знал, насколько серьезно положение на самом деле. Но я хорошо помню, что многие были обеспокоены личной судьбой Горбачева. И сколь велико было облегчение, когда советский президент три дня спустя снова появился в Москве более или менее целым и невредимым. Бесславный конец попытки путча изменил расстановку политических сил в Москве и вызвал своего рода цепную реакцию. Через несколько дней после разгрома путчистов в Бонн – тогдашнюю столицу Германии – прибыли министры иностранных дел Литвы, Латвии и Эстонии. Их принял глава МИД ФРГ Ганс-Дитрих Геншер (Hans-Dietrich Genscher). Германия и три страны Балтии решили восстановить дипломатические отношения.

Распад СССР приблизили советские догматики

В мемуарах Коль написал, что граждане Советского Союза “достигли выдающейся победы во имя демократии, свободы и права”. Но и германскому правительству было ясно, что путч ускорит и сделает, по всей вероятности, необратимым процесс распада Советского Союза – процесс, полный политической непредсказуемости. Позже, оглядываясь назад, Геншер расскажет, что он и Коль “испытывали тревогу по поводу возможных политических, военных и экономических последствий распада СССР“. По этой причине оба положительно относились к планам Горбачева обновить Советский Союз с помощью нового союзного договора, о чем Геншер написал через четыре года после путча.

Новый союзный договор, как известно, не состоялся, а немцы, наряду с до сих пор популярным здесь Михаилом Горбачевым, познакомились с еще одним российским политиком – Борисом Ельциным. Человек на танке перед Белым домом, политик, смело вставший на пути путчистов – эти кадры с Ельциным дали и нам в Рейнской долине понять, что в Москве начинается нечто совершенно новое.

Попытка путча в Москве, как под увеличительным стеклом, показала нам, насколько неустойчива там ситуация. Догматики – представители прежней советской элиты – пытались силой сохранить статус-кво, но тем самым только ускорили то, что хотели во что бы то ни стало предотвратить, – распад Советского Союза. А, кстати, планы вывода британских войск из Германии были представлены общественности пару недель спустя.

Автор: Кристиан Триппе, руководитель отдела Восточной Европы и главный редактор русской редакции DW

Комментарий выражает личное мнение автора. Оно может не совпадать с мнением русской редакции и Deutsche Welle в целом.

***

Комментарий: Россия Путина – страна, о которой мечтали путчисты 1991 года

30 лет назад члены ГКЧП пытались остановить распад СССР. Сегодня Россия Путина близка их идеалам, а не взглядам тех, кто нанес им поражение в августе 1991-го, считает Константин Эггерт.

Вид на Кремль Вид на Кремль

Последний член Государственного комитета СССР по чрезвычайному положению (ГКЧП) Олег Бакланов скончался 28 июля 2021 года, не дожив три недели до тридцатилетия попытки государственного переворота в августе 1991 года, в которой он принял участие. Бакланов был высокопоставленным руководителем советской военной промышленности. Именно силовики и менеджеры ВПК, как сказали бы сегодня, стояли за попыткой сместить Михаила Горбачева, убрать с политической арены (или даже физически уничтожить) Бориса Ельцина и остановить распад советской империи.

Империя превыше всего

Судя по оставленным членами ГКЧП многочисленным воспоминаниям, именно сохранение единства СССР и статуса великой державы волновало их больше сохранения номинальной власти Компартии и огосударствленной экономики.

Спустя три десятилетия Россия если не во всем, то во многом напоминает то государство, которое создали бы “гэкачеписты”, не будь тысяч и тысяч москвичей и петербуржцев, которые встали на их пути. Включая трех, которые заплатили за сопротивление своими жизнями и которых сегодня мало кто помнит – удостоенных звания Героев России Дмитрия Комаря, Илью Кричевского и Владимира Усова.

Константин Эггерт

Константин Эггерт

От страны, о которой они (и я) мечтали и которая вроде бы родилась в августе 1991-го, остались разве что полные полки магазинов и (пока) свободный выезд за границу – по крайней мере, для большинства граждан. И то, и другое существует только потому, что уникальный в истории человечества режим, при котором спецслужбы не обслуживают верховную власть, а ею являются, выучил два урока позднего СССР.

Во-первых, народ должен быть сыт – кто макаронами из “Магнита”, а кто – бриошами из “Азбуки вкуса”. А во-вторых, недовольных не нужно держать в стране, как это делали товарищи Брежнев, Андропов, Черненко и Ко, а, наоборот, дать им уехать – чтобы не смущали народ и в момент кризиса не стали лидерами политических перемен. Кто не понимает намеков на эмиграцию или, подобно Алексею Навальному, игнорирует их, тех сажают. Наиболее активные и несгибаемые умирают при странных (а на самом деле вполне ясных) обстоятельствах. К этому добавляются великодержавная риторика и периодические всплески конфронтации с Западом – для поддержания в тонусе гарнизона якобы осажденной Западом “крепости Россия”.

Эмиграция – страховка для Кремля

Результат этой политики пока что вполне устраивает путинский режим и – опять же, на первый взгляд, – делает не очень вероятным повторение сценария победы демократических сил а-ля 1991 год. Особенностью 1991-го была удивительная атмосфера идеализма и устремленности в будущее. Ее создали прежде всего лидеры общественного мнения тех дней – позднесоветская интеллигенция, жаждавшая демократизации и сближения с Западом.

Путинский режим делает все, чтобы сократить число потенциальных, как выражаются социологи, “агентов перемен”, заставляя их уезжать из страны. Масштабы отъезда оценить трудно, но они, очевидно, гигантские по сравнению с советским временем. “Утечка мозгов”, с точки зрения Путина – одна из гарантий стабильности и, что становится с каждым днем все важнее, преемственности режима после его, Путина, ухода из Кремля.

Сегодня более реальной выглядит либо операция “Преемник” с уходом Путина на покой и постепенной трансформацией, либо острый конфликт внутри элит.  В социальный взрыв, спровоцированный тяжелым экономическим положением, я не верю: какая-никакая рыночная экономика плюс экспорт углеводородов не даст людям умереть с голоду, а Запад никогда не введет против Кремля такие санкции, которые могут спровоцировать, например, крах Сбербанка или остановку жизненно важных производств. США и ЕС не сделают этого именно из-за боязни хаоса в стране со вторым в мире ядерным арсеналом.

Получается, что сегодня Кремль использует два реально сохранившихся достижения антикоммунистической и антиавторитарной революции 1991 года в качестве инструментов сохранения авторитарного режима, который буквально на глазах превращается в откровенную диктатуру.

Не нужно терять надежду, но стоит запастись терпением. Движение России к свободе и достоинству идет по схеме “два шага вперед – один шаг назад – пауза – два шага вперед – один назад”. Когда-то это приведет к необратимым переменам в стране и обществе. И только тогда революция 1991 года займет подобающее ей место в российской истории.

Автор: Константин Эггерт – российский журналист, автор еженедельной колонки на DW и интервью-проекта DW “вТРЕНДde”. Константин Эггерт в Facebook: Константин Эггерт, в Telegram: Oberleutnant_Eggert

Комментарий выражает личное мнение автора. Оно может не совпадать с мнением русской редакции и Deutsche Welle в целом.

***

Акела и молодые волки

Вадим Зайдман: 30-летие надежд, которые не могли сбыться

Выступление Б.Н.Ельцина у "Белого дома" в ходе августовского путча, 19.8.91. Фото: rusidea.org
  • 19-08-2021 (18:26) -2021 (19:00)

    update: 19-08-2021 (19:00)

Очень кстати редакция сайта проиллюстрировала информационную заметку о 30-летней годовщине августовского путча известной фотографией Бориса Ельцина и его “соратников” на БТРе. Мне уже приходилось комментировать эту фотографию (здесь и здесь), и я не случайно слово “соратников” взял в кавычки.

Посмотрите, кто стоит вокруг Ельцина: Александр Коржаков, Виктор Золотов. Думаю, и многие другие молодые люди в штатском, которых мы просто не знаем, — из той же Конторы. Плотно обступили. Обложили.

А в Питере к Анатолию Собчаку так же был приставлен Владимир Путин и тоже, наверное, не он один.

У кого-нибудь еще есть вопросы, почему “победа народа” закончилась так, как закончилась? Что на самом деле никакая это была не победа народа, а победа клана молодых волков из спецслужб, рвавшихся к свободному выезду за границу, к красивой жизни и ненасытному обогащению, не ограниченными никакими идеологическими догмами, — над зашоренными этими догмами волками старыми? Молодые волки просто воспользовались тогдашними ожиданиями общества и очень удачно конвертировали их в свою программу построения государственного капитализма, проще сказать — бандитского государства. Которое окончательно сформировалось с приходом на галеры известно кого.

Все у них было схвачено и под контролем уже тогда, с самого начала, 19 августа 91-го года. И старый Акела был под надежным присмотром.

Был, наверное, у Ельцина момент, видимо, очень короткий, когда на волне и в эйфории победы над ГКЧП он мог порвать кондиции верховников-гэбистов, разогнать эту организацию и провести над ней и КПСС суд. Но ничего этого он не сделал — то ли ничего не понимал, то ли, обложенный гэбэшниками со всех сторон, побоялся, то ли и не помышлял об этом, а изначально был с ними заодно, в доле. А спустя 9 лет еще и передал власть тому, кто и осуществит ползучее ГКЧП по полной программе.

Борис Немцов не раз рассказывал, что Ельцин, будучи уже на пенсии, в доверительных разговорах с ним сожалел о выбранном преемнике. У меня нет оснований не верить свидетельствам Немцова, но все, что мы сегодня знаем о мотивах, которыми руководствовался Борис Николаевич при выборе преемника (см. цикл Андрея Илларионова “Почему и как они придумали Путина“) — заставляет думать, что таким образом Ельцин, допускаю, не ожидавший, насколько основательно Путин двинет Россию вспять, создавал себе что-то вроде исторического алиби. Все, что мы знаем сегодня о том, почему и как он и Семья придумали Путина, исключает версию, что Акела промахнулся с выбором преемника по ошибке, что он не понимал, на кого поставил.

Все он прекрасно понимал, кто такой Путин, глава “руссише гестапо”. Но Ельциным в первую очередь двигало не стремление гарантировать продолжение демократических реформ, чтобы построить “счастливую Россию будущего” — а обеспечение безопасности своей и семьи, сохранение нажитого. А это ему смог гарантировать единственно Путин.

Солдатик на БТРе, закрывший лицо руками, — кажется, единственный, кто адекватно воспринимал ситуацию и, создается впечатление, прозревал невеселое будущее “новой демократической России”.

Поэтому очень странно мне было прочесть в уже упоминавшейся информационной заметке, что среди памятных мероприятий, посвященных 30-летию путча, будет возложение венков “на могилы Бориса Ельцина, Мстислава Ростроповича и Егора Гайдара”.

Все три персоналии вызывают в данном контексте удивление — потому что все трое ничего не имели против человека, таки осуществившего в России то, что не удалось незадачливым путчистам в 91-м году. И Гайдар, успешно встроившийся в путинскую систему, принявший участие в мутной фейковой истории типа его отравления в 2006 году, чтобы замылить, поставить это отравление в один ряд с убийствами Литвиненко и Политковской, случившимися перед этим (см. об этом расследование Андрея Илларионова “Спецоперация “Отравление Гайдара Борисом Березовским”). И Мстислав Ростропович — человек, обнимавшийся с Путиным, устраивавший противникам Путина выволочку за то, что они, как он выразился, хамят президенту. Ну и конечно, Ельцин — подаривший стране Путина, который вверг в бездну катастроф не только саму Россию, но и другие страны и народы. И конца и края этому Апокалипсису не видно.

Понятно, что никто (или почти никто) не понимал, что такое на самом деле был путч 91-го года, непосредственно во время событий и потом, в эйфории победы. Но люди, которые теперь пойдут возлагать венки Ельцину именно как победителю над путчистами и строителю новой демократической России, так, похоже, ничего и не поняли даже спустя 30 лет после ГКЧП. Никаких “Уроков истории во имя будущего”, как будет называться конференция в “Сахаровском центре”, не извлекли.

P. S. Вот, кому интересно, мои две статьи пятилетней давности, к 25-летию путча (здесь и здесь).

Вадим Зайдман

Опубликовано 19.08.2021  22:53

К 4-летию убийства Немцова (9.10.1959 – 27.02.2015)

Фильм Владимира Кара-Мурзы (мл.)

               НЕМЦОВ

«Немцов» — фильм-портрет. О Борисе Немцове вспоминают люди с разными взглядами и разным отношением к 1990-м и к нынешней власти: те, кто был рядом, когда он занимался наукой и делал первые шаги в политике, когда занимал высокие посты и считался преемником Бориса Ельцина, когда стал одним из лидеров российской оппозиции. В фильме представлена уникальная хроника, в том числе из семейных архивов. В этом фильме нет смерти. В нем — только жизнь одного из самых ярких политиков современной России.

Фильм был впервые показан 9 октября 2016 года на Форуме Бориса Немцова в Берлине. Российская премьера состоялась 30 ноября 2016 года в Нижнем Новгороде. Показы фильма прошли более чем в 30 российских городах, в других странах Европы и в Северной Америке.

Автор и режиссёр: Владимир Кара-Мурза (мл.)
Исполнительный продюсер: Ренат Давлетгильдеев.
66 мин. Россия, 2016.

Фильм снят при поддержке «Открытой России».

Смотрите также

https://www.youtube.com/watch?v=Zh0u9-PlxAI

Опубликовано 27.02.2017  22:22

 

Зіновій Герт: «Дабро павінна быць ананімным»

  • 18-11-2016 Сяргей Шапран

Я ўдзячны лёсу за шматлікія знаёмствы і сустрэчы, сярод якіх многія, нягледзячы на вялікую адлегласць у часе, прыгадваюцца дасюль. Адны з такіх незабыўных сустрэчаў — з Зіновіем Яфімавічам Гертам.

zinovi_gerdt

Фота Сяргея Шапрана

Тым больш, што ўзгадаць вялікага акцёра — між іншым, ураджэнца Віцебскай губерні, — нагода ў гэтую восень надарылася нават падвойная: у верасні Зіновію Яфімавічу было б 100, у лістападзе — 20 гадоў з дня яго смерці…

Маё знаёмства з Гертам было даволі кароткім — я толькі пачынаў займацца журналістыкай, і адны з першых маіх інтэрв’ю былі якраз з Зіновіем Яфімавічам: упершыню мы гутарылі ў верасні 1991 года, калі ён быў на гастролях у Мінску, і двойчы потым у Маскве. Вядома, некаторыя гістарычныя рэаліі, якія тады былі агульнавядомыя, сёння патрабуюць удакладнення. Вось, напрыклад, Герт кажа пра 21 жніўня 1991 года, «калі мы перамаглі гэтых нягоднікаў»: гаворка ішла пра ГК ЧП, калі прэзідэнт СССР Міхаіл Гарбачоў быў незаконна адхілены ад улады, і ў краіне ледзь не здарыўся дзяржаўны пераварот…

Варта таксама сказаць, што Герт валодаў незвычайным пачуццём гумару. Таму калі, напрыклад, адказваючы на пытанне, як яму ўдаецца быць такім абаяльным, казаў: «Аба-аяльнаму? Ну, па-першае, я — высокі стройны бландын з блакітнымі вачыма. І я проста прыгожы. Фізічна прыгожы, разумееце? Гэта, вядома, не можа не прыцягнуць увагу дам. А, па-другое, я куру, я п’ю, я — усё! Увесь джэнтльменскі набор! І ўсе разумеюць: ён жыве няправільна. Значыць, у ім ёсць нешта цікавае», — не варта, вядома, прымаць гэта за чыстую манету: маўляў, Герт быў занадта высокай думкі пра сябе — усё гэта прамаўлялася з іроніяй у адносінах да самога сябе і без намёку на снабізм. Менавіта ў такім ракурсе і варта ўспрымаць адно з тых даўніх інтэрв’ю, у якім, па-мойму, шмат ад Герта. Ад таго Герта, з якім мне і пашчасціла быць знаёмым.

— …Як пачынаўся мой шлях у мастацтве? Па адукацыі я слесар-электрык. Скончыў Фабрычна-завадское вучылішча, у якім быў ТРАМ — Тэатр рабочай моладзі. Мяне паклікалі ў ТРАМ, і я прыняў гэтае запрашэнне. У якасці кіраўнікоў туды прыйшлі двое дарослых людзей: Аляксей Мікалаевіч Арбузаў і Валянцін Мікалаевіч Плучак. Потым ужо была тэатральная студыя, сумесна напісаная п’еса «Город на заре». І ўсё было выдатна, але пачалася вайна… Мы пайшлі на фронт. Мяне параніла, і пра тэатральную ніву трэба было забыцца. Гэта было вельмі сумна. Але аднойчы ў шпіталі я ўбачыў выступ лялечнага тэатра. Я падумаў: там ёсць шырма, а за ёй не відаць, як ходзяць акцёры. І пасля шпіталя я прыйшоў у лялечны тэатр да Абразцова. Тут я праслужыў трыццаць шэсць гадоў. У якасці канферансье выходзіў пяць тысяч разоў… М-да, гэта ашаламляльная лічба, з аднаго боку, а з іншага, магу запэўніць вас і публіку, што ніколі мне не было сумна іграць канферансье. Ніколі! Таму што кожны дзень знаходзілася нейкая новая рысачка, фразачка. Там была маса адсябяціны, свавольства, імправізацыі. Нешта замацоўвалася, штосьці сыходзіла ў сувязі з надзённасцю і з часам, які змяняўся…

— І ніколі не было сумна іграць?

— Не, гэтага я не магу сказаць. Заўсёды хацелася іграць! Гэта яшчэ ад таго, што ў мяне былі таксама кіно, радыё і тэлебачанне — я быў задзейнічаны досыць шчыльна. Я неяк вырваўся з-за шырмы. Але назаўжды шырму не пакідаў — гэта было святое! І кіназдымкі — заўсёды ў вольны ад спектакляў і рэпетыцый час. У тэатры ж і раўнавалі, і не адпускалі! Але я не займаўся справай, якая магла стаць аднастайнай. Да таго ж да кіно я ставіўся вельмі строга, таму што — магу вам сказаць гэта, бо цяпер надыходзіць час, калі трэба казаць праўду, але не заўсёды мы гэта рабілі раней, — ужо было імя, якое кожны дзень трэба падтрымліваць і апраўдваць. Апраўдваць нейкую прыхільнасць публікі, каб не засмучаць яе…

Калі я люблю чалавека, напрыклад, нейкага палітычнага дзеяча, мне бывае прыкра, калі ў яго здараюцца памылкі, прамашкі, але я яго апраўдваю, таму што я — неаб’ектыўны, небесстаронні чалавек. Аднак калі гэта доўжыцца і доўжыцца, я пачынаю яго разлюбліваць. І магу разлюбіць канчаткова! Я засмучаюся…

— Зіновій Яфімавіч, а як вы паставіліся да жнівеньскіх падзей, калі Міхаіл Гарбачоў ледзь не быў адхілены ад улады?

— Гэты няўдалы пераварот зноў надзвычай павярнуў мяне да Гарбачова, таму што ён апынуўся ў няшчасным становішчы, а ўсялякае няшчасце выклікае спачуванне. Тым не менш, я быў жудасна засмучаны тым, што яго першыя словы былі не «дзякуй хлопцы!», бо першыя яго словы павінны былі быць словамі падзякі! Падзякі людзям, якія паставілі сваё жыццё пад абсалютную пагрозу, і тым не менш усё-такі выручылі свайго прэзідэнта, як бы яны да яго ні ставіліся… Я не ўпэўнены, што Ельцын так ужо палюбіў Гарбачова пасля ўсяго таго, што той з ім зрабіў. Але Ельцын зразумеў: чалавек у няшчасці, і яго трэба ратаваць…

Ёсць простыя чалавечыя тлумачэнні кожнаму складанаму працэсу. І я — менавіта за такія тлумачэнні народу яшчэ і таму, што я — таксама народ, я — публіка. Я павінен ведаць праўду. Я павінен ведаць простыя рэчы. Дык вось, па-простаму я хацеў бы, каб Гарбачоў сказаў: «Дзякуй. Вы мяне выручылі. Я памыляўся. Я падабраў сабе вельмі дурную кампанію»…

Спадзяванняў жа на лепшае жыццё цяпер становіцца ўсё менш і менш. Культура стаіць на самым апошнім месцы! А гэта пагібельна для грамадства. Зараз такі час, што людзі маглі б змірыцца з адсутнасцю каўбасы, калі б былі закранутыя за жывое духоўным… Але трэба закрануць за жывое! А час ужо ўпушчаны. Гэтыя шэсць гадоў мы займаліся не тым…

— А вы таксама былі на барыкадах?

— Не, мяне не пусцілі. Я рваўся, але я не выстаяў бы там — у мяне ўжо і сэрца не тое, і ногі… Усё было жахліва — нібы жыццё канчаецца. І я думаў пра самагубства. Хоць я не маю на тое права: ад мяне залежыць даволі вялікая колькасць людзей. Не ў эканамічным сэнсе нават (хоць і гэта таксама прысутнічае), а ў душэўным.

— У жніўні гэтым разам абышлося, але што яшчэ чакае Расію?

— Сапраўды — «розумам Расію не зразумець», а з іншага боку, хопіць ужо — «таямнічая руская душа»! Глупства! Непарадак ва ўсім. Няма чалавека, якога нельга было б купіць. Няма!.. Хоць я ведаю нармальных рускіх людзей, якіх купіць проста немагчыма! Нічым! І няўжо Гарбачоў не разумеў, што перад ім Сахараў стаіць?! У якога было тры прэміі, і ён аддаў іх на будаўніцтва анкалагічнага цэнтра. Але Гарбачоў не мог зразумець гэта! Хоць сам, зарабіўшы велізарныя мільёны на выданні сваёй кніжкі, даў справаздачу перад народам: вось сюды пяцьдзясят мільёнаў, сюды і сюды. Да капейкі разлічыў, як ён усё аддаў! І выдатна, што раздаў свае мільёны. Але добра было б, калі б я даведаўся пра гэта вакольнымі шляхамі, са шпіёнскіх крыніц. Гэта было б у дзесяць разоў каштоўней! Таму што гэта зноў жа клопат пра сябе…

Аднойчы адзін мой былы калега распавёў, як ён падарыў беднай замежнай перакладчыцы, якая вельмі хацела патрапіць у Маскву, тысячу лей. Я яму сказаў: «Па-мойму, вы зрабілі выдатную рэч. Адзінае, што дрэнна — вы мне пра гэта распавялі». Дабро павінна быць ананімным. Чалавек павінен рабіць дабро гэтак жа, як есць, як спіць. Рабіць дабро — эгаістычнае пачуццё: табе добра ад таго, што ты камусьці зрабіў добра.

— Зіновій Яфімавіч, жыццё падаравала вам знаёмства са многімі выбітнымі людзьмі, прычым вядомасць — далёка не галоўнае. Мо распаведзяце пра кагосьці са сваіх блізкіх сяброў?

— У мяне ёсць такі сябар — Уладзімір Іванавіч Зянкоў. У Валодзі і яго жонкі Эмачкі проста прыроджаны кодэкс гонару, прыстойнасці! Які звычайна ў нас крытэрый? — я б з ім пайшоў у разведку! А я б з Валодзем не пайшоў, таму што ён будзе мала думаць пра справу, а больш пра тое, каб мне было зручна ў гэтай разведцы! Ён усе свае душэўныя высілкі выдаткуе на мяне. І гэта пры тым, што ад мяне ніякім чынам не залежыць! Вядома, ён можа на мяне разлічваць — я разаб’юся, але зраблю! Аднак Валодзя ж не папросіць. І я не папрашу, але ён прадугадае мае патрэбы… Вядома, у старасці трэба мець такіх абаронцаў. Гэта дзіўны аплот у маім жыцці! Выдатныя людзі без адзінай плямкі.

— Але за што мы цэнім сяброў?

— Я думаю, гэта карысталюбна. Вельмі добрыя людзі пакідаюць непрыемны асадак у тваёй душы — мо таму, што ты такім не можаш быць. Заўсёды перад табой прадмет бачнай недаступнасці! Дый прафесія ў мяне такая, што натуральнасць — самая цяжкадасягальная грань маіх паводзін.

— А шчасце, на вашу думку, у чым?

— А калі змяніць пытанне: ці шчаслівы я? — не. Хоць гэта, вядома, гучыць нахабна і какетліва, але чыстая праўда. Я глыбока нешчаслівы, таму што я адзін ведаю прорву паміж тым, кім я лічуся, і тым, што ёсць на самай справе. І гэта мяне грызе, з’ядае, не дае заснуць. Хоць нібыта хто яшчэ адбыўся, як ні я?! Усё ў мяне ёсць: званні — любыя, прыманне публікі — паўсюднае! Чаго я ірвуся? На што яшчэ скарджуся?.. На вуліцы людзі кланяюцца. Самыя галоўныя канфлікты ў чарзе па гарэлку: я стаю, а мне прапануюць прайсці без чаргі. Але я не магу гэтак паступіць!.. Так, бываюць учынкі, за якія я выдатна да сябе стаўлюся. Але так, каб сябе палюбіць, я не пацягну. Я не пацягну на ўсенародную любоў да мяне. Вось гэта і робіць мяне глыбока няшчасным. Я разумею сваю недасканаласць. Хоць, увогуле, я нічога благога спецыяльна не раблю… Біяграфія нармальная. Вялікі дом. Аўтамабіль. І дача з зімовым домам у трыццаці хвілінах язды. Усё ёсць, але не ў гэтым справа. Бо нават тое, што вы прыехалі за інтэрв’ю — яшчэ адно сведчанне знешняга майго дабрабыту. І пярэчыць гэтаму нялёгка… Я лічуся кімсьці такім цудоўным, хоць зусім не цудоўны ні на справе, ні ў жыцці…

Арыгiнал

Апублiкавана 18.11.2016  23:51