Аника Вальке: это цитата из рассказа Леонида Львовича Гольбрайха, который в интервью рассказывал о трудностях восстановления своей жизнь после Второй мировой войны, т.е. после окончании немецкой оккупации Советского Союза и после геноцида, в результате которого погибли 2 миллиона советских евреев и 800 000 из них именно в Беларуси [2].

К концу войны Леонид Гольбрайх остался сиротой: его мать и двух сестер убили, отец пропал без вести на фронте. Дядя Леонида, который жил в глубине СССР, не знал, что Леонид жив и попал в ряды совсем немногих евреев, переживших геноцид в Бешенковичах, местечком в восточной Беларуси. В этом местечке, в феврале 1942 г. немецкие каратели расстреляли 1100 евреев [3]. Таким образом было уничтожено и довоенное сообщество жителей Бешенковичей, которые вместе уживались довольно мирно. Леонид Львович вспоминает, что:

«До войны было хорошо, всё было нормально, у меня не было никакого, понимаете, не было никакого давления на евреев, в Беларуси этого не было. Там спокойно было, жили там беларусы, евреи жили, и беларусы разговаривали на еврейском языке».

Тем не менее, в семье Леонида обычно разговаривали на белорусском языке, и Леонид Львович вспоминает, что ему было трудно даже понимать идиш. До войны «быть евреем» не имело для него никакого значения, он ощущал себя членом советского общества. Еврейская принадлежность прежде всего выражалась через категорию, узаконенную советской политикой в отношении различных национальностей.

Ситуация изменилось, когда немецкие войска захватили советскую территорию и  установили оккупационный режим, в основу которого была положена расовая иерархия. Общество разделилось на тех, у кого был шанс выжить, и тех, которые должны были погибнуть, потому что они были евреями. В этом смысле, цитата из Леонида Львовича характеризирует трагедию беларусского еврейства, прежде всего тысячей молодых евреев, которые потеряли свою семью, стали сиротами и лишились мира, в котором они чувствовались себя в безопасности. Приведенную цитату также можно воспринимать как описание положения молодых евреев в советском обществе до и во время войны, когда, чтобы быть евреем, необходимо было преодолевать свое присутствие и одновременного отсутствие в этом обществе.

Десятилетний Леонид Львович сбежал с расстрела евреев в Бешенковичах 11 февраля 1942 г. Он выжил благодаря тому, что местные жители давали ему еду и потому что, в конечном итоге, он был принят в партизанский отряд. Однако в партизанский отряд попал не Леонид Львович Гольбрайх, мальчик еврейского происхождения, а беларус по имени «Леонид Васильевич Андриченко». Командир отряда им. Сталина Лепельского района, Михаил Сольников, порекомендовал ему взять другие имя и фамилию, чтобы скрыть свою еврейскую идентичность. В результате, замалчивалась сама причина присутствия Леонида в партизанском отряде – тот факт, что он едва избежал уничтожения как еврей, что фактически исключало опыт молодого еврея из истории и памяти советского партизанского движения.

Военный опыт Леонида Львовича и его 60-ти летний послевоенный опыт весьма показательны. Многие евреи, родившиеся и выросшие в СССР в поздние 1920 и 1930-е гг., пережили немецкую оккупацию, однако оставались в подобном положении и в послевоенном советском обществе. В рамках интервью по методологии устной истории я узнавала о их жизни и о том, как они её воспринимают. Рассказы этих людей обращают наше внимание на то, что именно перспектива советского интернационализма и идеология равенства и равноправия, имевшие силу в довоенный период, а также шок от того, что немецкие захватчики, начиная с 1941 г., уничтожили эту перспективу, имеют огромное значение для переживших Холокост.

Рассказы также показывают, что советское государство обеспечивало некую стабильность и ориентацию в контексте уничтожения и перемещения (дислокации) евреев. В то же самое время, это государство пропагандировало форму патриотизма, на основе которого отрицалось право на национальное самоопределение, а государство отказывалось бороться с антисемитизмом и признавать то, что нацистский режим ставил своей целью уничтожение евреев именно по той причине, что они евреи.

В своей лекции я постараюсь показать, как молодые советские евреи выживали в контексте, который был определён как предвоенными ожиданиями и надеждой на ассимиляцию, так и анти-еврейским поведением оккупантов, местного населения и партизан, а также стараниями местных жителей и тех же партизан помогать евреям, бежавшим из гетто. Я должна сказать, что большинство моих респондентов родились и жили в восточных частях Беларуси, а также в Минске, т.е. фокусом моего анализа являются те территории, которые входили в состав СССР до 1939 г. Есть разница между предвоенной жизнью евреев на этих районах и в западных районах. Возможно, мы обсудим эту разницу во время дискуссии.

Базой моего исследования являются более 100 интервью с евреями, пережившими Холокост, при этом я брала интервью у 25 из них в России и Беларуси, остальные интервью проводились сотрудниками Шоа Фоундейшен Института (так называемого Архива Спилберга) и Вашингтонского Музея Холокоста также в России и Беларуси в 1990-х гг. Кроме того, я буду ссылаться на материалы разных архивов, мемуаров и автобиографий. Занимаясь устной историей, мне интересно не только раскопать малоизвестную историю, но и то, как люди вспоминают, как они конструируют память и как они воспринимают свою собственную жизнь в рамках более общего контекста [4]. Поэтому приглашаю Вас обратить внимание не только на детали происходящего, но и на общую интерпретацию социальных и политических изменений, которую предлагают респонденты. Я вернусь к этим вопросам в конце лекции.

ВОВ в СССР: планы и реализации геноцида

Чтобы оценивать значение уничтожения советских евреев, необходимо понимать, что этот геноцид в Беларуси и других районах СССР (т.е. в Украине, на Кавказе, в прибалтийских республиках) являлся основным элементом немецкой войны против СССР, а также целью нацистского режима как таковой. Война против СССР была мотивирована общей целью нацистского режима захватить «жизненное пространство» для немцев-арийцев и уничтожить так называемые «низшие расы», в первую очередь евреев, а также политических оппонентов, в том числе большевиков. Когда нацисты выигрывали немецкие выборы в 1933 г. и приняли на себя руководство страной, немецкие ученные, интеллектуалы и военные профессионалы стали обсуждать планы для перестройки европейского континента, новый порядок в соответствие с принципом «раса и пространство» [5]. Так называемый Генеральный план Ост предусматривал германизацию и порабощение частей населения восточной Европы, а также уничтожение других групп населения [6]. Войскам, включая военные, полицейские, СС и карательные отряды, разрешалось уничтожить коммунистов, комиссаров и всех тех, кого подозревали в сопротивлении. Очевидно, это вело и к уничтожению партизан, а также тех, кто им помогал или мог бы помогать, а также евреев, бежавших из гетто. Предвоенные планы также предполагали, что местное население необходимо будет мобилизовать в так называемые Шутцманншафтен – полицейские отряды, поддерживающие карательные отряды. Все эти планы вели к жестоким военным действиям против советского населения, которые также предполагали возможность уничтожать советских евреев.

Черта постоянной еврейской оседлости, 1835-1917

В Беларуси евреев было много: когда немецкие войска начали захват СССР в июне 1941 г., они оказались перед бывшей чертой оседлости, районом, который до революции, но также и позже, являлся центром восточно-европейского еврейства. Из-за большой концентрации еврейского населения этот район был основным объектом нацистских планов по установлению нового европейского порядка и по так называемому «решению еврейского вопроса». В некоторых городах и местечках евреи составляли большинство населения (т.е. больше 50%), например, в Минске, Пинске, Могилеве, Бобруйске и Витебске. В целом, более 2 миллионов евреев Беларуси, Украины и некоторых районов РСФСР попали под немецкий оккупационный режим, к ним ещё нужно отнести 400.000 польских евреев, которые бежали в СССР в начале войны в 1939 г. 90% всех советских евреев жили в 50-ти городах, многие из них работали врачами, учителями, столярами и швейными мастерами, т.е. занимались профессиями, которые были не очень пригодными для военной экономики, которая была в планах у немцев.

С другой стороны, немцы столкнулись с советским еврейством, которое переживало процесс сильной трансформации. В 1930-е гг. в советском обществе пропагандировалась секуляризация и советизация. Еврейские традиции всё меньше и меньше определяли культурные практики и повседневную жизнью, а такие национальные институции, как синагоги, школы, театры и т.д., были закрыты. Советская власть агитировала за участия всех в работе общесоветских учреждений и организации [7]. В случае молодежи этот процесс способствовал ее самоидентификации в качестве советских граждан; еврейское происхождение имело небольшое значение, еврейская молодежь интегрировалась в советское сообщество и вступала в пионерские организации.

Некоторые респонденты подчеркнули стремление их родителей говорить на русском или беларусском вместо идиша и то, что для них их национальность не была важна.

«У нас не было разницы между русскими, евреями, беларусами.Когда в третьем классе у меня спросили про мою национальность, я сказала, что я спрошу у мамы, я не знала, что это такое. Вот так вот мы жили … Это же были советские времена. Я выросла в советском государстве» (Рита Каждан).

Рита Каждан, как и многие другие, была пионеркой, её семья не соблюдала еврейских традиций. Сходные вещи описывает Елена Драпкина:

Вместе с секуляризацией изменились и гендерные роли. Женщин воспринимали как равных мужчинам, они принимались в трудовые коллективы, занимали руководящие позиции и активно участвовали в строительстве и защите страны [8]. (Мы также знаем, что женщины несли на себе двойную нагрузку, работая на заводах и заботясь о членах семьи и занимаясь домашним хозяйством [9]). Мать Риты Каждан олицетворяла собой социальные перемены: она работала диспетчером на вокзале и, как и Лена Драпкина, сдавала физкультурный комплекс БГТО и участвовала в работе различных организаций и кружков.

Конечно, 1930-е годы также были периодом чисток в рядах компартии, периодом репрессий против реальных и воображаемых врагов народа, а также периодом голода. В результате этого, Советская Армия сильно пострадала от арестов высших чинов, и в начале войны ощущалась нехватка высшего руководства для оказания эффективной защиты страны. В общем и целом, можно сказать, что с немецким нападением столкнулось беззащитное население.

Уязвимость советских евреев была результатом того, что в ряде местечек население проживало очень компактно. С другой стороны, большинство евреев, особенно молодых, не воспринимало себя как членов определенной группы и не могло представить, что их будут преследовать именно потому, что они были евреями. В конечном счёте, молодые евреи, воспитанные в советских школах и активно участвующие в работе коммунистических организаций, не осознавали возникших угрозы и опасности. До самого первого дня нападения советское руководство приглушало все сигналы вероятной войны, и советские граждане были уверены в том, что «если завтра война …,  на вражьей земле мы врага разгромим!» .

В первые дни войны немецкое нападение воспринималось как нападение на советское общество и население СССР в целом. Но очень скоро евреи столкнулись с антиеврейскими взглядами и поведением, нацисты при этом осуществляли антисемитскую политику стигматизации, отстранения и насилия.

Рассказ Риты Абрамовны о том, как её семья пыталась эвакуироваться из Минска, показателен. Она ссылается как на рост антиеврейских настроений среди советских граждан, так и на то, что большинство беларусского населения – евреи и не-евреи – оказалось под оккупацией, и не было никаких планов по его эвакуации [10]. Кажданы – Рита, её брат и мать м покинули Минск, когда немцы бомбили город. Они бежали в деревню, где семья часто проводила летние каникулы. Отец нашел их там.

На третий день, «вечером уже начали в деревне, где мы были, говорить: «Вот, вы евреи, из-за вас немцы могут сжечь деревню…». Потому что знали, что мы евреи, мы же там двенадцать лет на даче жили… Слышать это было невозможно, тем более в то время, когда мы даже не представляли, что такое антисемитизм. Ну, и когда начались вот эти разговоры, значит, мама с папой сразу собрались, и мы ушли в город. Жить нам негде, мы поселились во дворе, у нас остались там дома у соседей, дома пустые, мы, значит, заняли квартиру наших знакомых. И там переночевали».

Оказалось, идеология советского интернационализма работала не так успешно, и часть советского общества была готова допустить антисемитизм и расизм и отказаться от помощи беззащитным людям [11].

Немецкая оккупация Беларуси

Немецкая оккупация советской территории, 1941г, ©www.ushmm.org

Немецкий оккупационный режим оказывал давление на советское население в целом – власти конфисковывали ценности и продукты, расстреливали коммунистов, интеллигенцию и ряд других категорий граждан, а также депортировали тысячи людей, отправляя их заниматься принудительным трудом в Германию или в рабочие лагеря.

Чаше всего депортировали все население деревень, или же отбирали людей по возрасту, или во время карательных акций. С 1941 по 1944 гг. почти 3 миллиона советских граждан, в том числе более 380 000 из Беларуси и 630 000 советских военнопленных, были отправлены на принудительные работы на немецких предприятиях, в больницах, в сельских хозяйствах и т.д. 5 700 000 советских солдат попали в плен, из них более, чем 3 200 000 погибли вследствие систематического голода или жестокости [12]. Следует указать и на то, что население на оккупированной территории прежде всего состояло из женщин, пожилых людей и детей. Большинство мужчин в боеспособном возрасте были на фронте, а остальных немцы чаще всего арестовали или даже расстреливали в первые дни войны в рамках предупредительных акций. Те, кто остался на оккупированной территории, страдали от голода и от террора, прежде всего от так называемой анти-партизанской войны. В Беларуси было уничтожено 800 деревень, 186 из них не были восстановлены.

Уничтожение еврейского сообщества

Если война и оккупация наносили ущерб всему советскому населению, то возникает вопрос, почему необходимо обращать внимание на евреев? Были ли у них особые трудности? Преследовали ли их специально? Вернемся к рассказу Риты Абрамовны, чье описание самых первых дней оккупации указывало на некое особое положение евреев, которых не только преследовали немцы, но, возможно, и местные жители.

До войны в Минске жили около 70 000 евреев, составлявшие половину населения города. К 19 июля 1941 г., т.е. меньше чем через месяц после немецкого нападения, все евреи должны были переехать в так называемый еврейский район – гетто, оцепленный колючей проволокой. В гетто многие из еврейской молодёжи впервые узнавали, что они отличается от других, что они – евреи.

Гетто было пространством преследования и вынужденной общинности. Евреи разных поколений, – и юные пионеры, и пожилые и набожные люди, – жили бок о бок. Некоторые респонденты рассказывали, что они были в шоке, когда к ним относились как к людям, с которыми они не имели ничего общего. Например, Владимир Мордхилевич рассказывает, что некоторые, особенно старые люди, стали обращать внимание на еврейские традиции или возрождать иудаизм, еврейскую религию. Для него это было немыслимым поведением:

«Примерно к Рош Ха-Шане (еврейский Новый Год), в сентябре, моя бабушка привезла меня к преподавателю ивритского языка, она была очень набожной и хотела, чтобы я учил язык. Мне это было смешно, я всегда хотел убежать оттуда. Мне это не нравилось, молитвы для меня были непонятны, пугали меня».

В гетто было тесно. Рита Абрамовна, например, рассказывала что она с братом, родителями и тремя другими семьями жили в одной комнате, каждому человеку старше 10 лет предоставлялось 1,5 кв. метров жилплощади. Родителей, как и всех взрослых, заставляли работать, и таким образом они получали еду: чтобы кушать, нужно было работать. Гетто являлось основным инструментом немецкой политики, как это видно из хронологии акций уничтожения евреев [13]. Гетто, чаще всего, было не только пространством стигматизации, унижения и насилия, но и убийства.

Как и многие другие, Рита Абрамовна потеряла всех родственников. Отца немцы убили во время облавы 31 августа 1941 г., в тот день убили 1000 мужчин и несколько женщин. Тетя, дядя и двоюродной брат погибли во время погрома в ноябре 1941 г., когда немцы и пособники расстреляли до 18 000 евреев Минского гетто. Погром длился несколько дней, вплоть до прибытия евреев из Германии и Венгрии, которых селили в пустые дома советских евреев. Мама погибла во время погрома 2 марта 1942 г., когда немцы убили до 8000 нетрудноспособных жителей гетто, т.е. в основном детей, престарелых и больных. Розалию Фридман словили прямо на улице, когда она шла домой.

Рита начала работать на предприятие Даймлер Бенц, эта компания в то время управляла танкоремонтной мастерской в Минске. Эта работа обеспечивала Риту пропитанием для себя и для брата. Каждый день её унижали, но кроме того она постоянно боялась, что брат попадет в новую волну уничтожения, например, 28-30 июня 1942 г., когда на расстрел увели до 30 000 узников гетто. Через несколько месяцев она уговорила немецкого руководителя цеха, чтобы он взял на работу и Гришу. Мальчик стал курьером по мастерской. Таким образом, и Рита, и Гриша получили скромную порцию еду. Этот бегло затронутый опыт Риты Абрамовны позволяет только догадываться, как она воспринимала потерю родителей и близких и показывает, что было общим для советских евреев в оккупированной Беларуси.

«Генералкоммиссариат Вайсрутениен»

Район под военной администрацией

© Encyclopedia of Camps and Ghettos, 1933-1945,  Vol. II, ed. Martin Dean (Bloomington: Indiana University Press, 2012), 1165, 1644. 

В целом, в Беларуси насчитывалось 191 гетто, 100 в западных районах и примерно 91 на востоке [14]. В принципе, можно сказать, что там, где было местечко, там было и гетто. Иногда такое «гетто» существовало в течение только нескольких дней, иногда это были всего несколько домов или всех евреев собирали в одном сарае. В каких-то случаях на карауле стояли сами немцы или полицаи, в каких-то других место обносили колючей проволокой.

Как правило, люди должны были переехать в гетто только с тем, что на них было надето, иногда им разрешали привезти то, что они могли принести с собой, однако в большинстве случаев люди не успевали много с собой привезти, потому что переселиться приказывали очень быстро. Впоследствии, многие меняли одежду, посуду, обувь и пр. на еду. Почти везде евреям приказали носить желтые латы или Маген Давид (звезды Давида), так, чтобы было видно, когда они покидают гетто. В больших и средней величины городах немцы назначали несколько человек в Юденрат (еврейский совет), в местечках бывало, что назначался только староста. Староста, как и Юденрат, должен был передавать приказы, организовывать рабочие колонны и пр. Всем жителям гетто старше 15 или 12 лет приказывали работать, это был единственный способ зарабатывать еду. Еврейское население, в отличие от остального, не получало карточек на мясо и молоко для маленьких детей и кормящих матерей или пайков для больных. Евреи были обязаны сдавать меха, ткани, электроприборы, велосипеды, изделия из серебра и других цветных металлов, подушки и пр.; чаще всего, эти вещи потом пересылали в Германию, где они доставались немецкому населению. В гетто, которые существовали только некоторое время, немецкие каратели и их пособники регулярно воровали, унижали людей и расстреливали тех, которых считали лишними – детей, пожилых, больных.

В общем, можно сказать, что уничтожение происходило несколькими волнами:

– Летом 1941 г. была уничтожена еврейская интеллигенция, т.е. адвокаты, учителя, чиновники, служащие.

– В конце лета были уничтожены женщины и дети, прежде всего на Полесье, где в середине августа было убито 15 000 местных жителей, 95% из них евреев. Массовое убийство здесь произошло под видом анти-партизанской кампании.

– Осенью 1941 были уничтожены все гетто и их жители между Борисовом и Минском. В Минске были убиты тысячи евреев, чтобы освободить место для евреев из западной Европы.

– Ранней весной 1942 был уничтожен ряд гетто в маленьких местечках, в том числе и в Бешенковичах.

– Как правило, людей убивали путем расстрела либо прямо в гетто, либо в траншеях или у ям на окраине города, которые в результате стали братскими могилами. В Минске и Бобруйске также использовали так называемые душегубки, грузовики, в которых людей убивали выхлопными газами.

В результате, нужно сказать, что большинство белорусских евреев погибло до лета 1942 г. Минск, где было самое крупное гетто в Беларуси (а также одно из самых больших в Европе в целом) просуществовало до октября 1943 г., потому что в Минске находились предприятия, снабжавшие немецкий фронт, а также немецкая гражданская администрация – и то, и другое нуждалось в еврейской рабочей силе, и поэтому гетто необходимо было на некоторое время сохранить.

Подобную ситуацию видим и в западных районах –гетто в Белостоке, например, где в августе 1941 г. жили 43 000 евреев, также просуществовало до сентября 1943 г. прежде всего потому, что мастерские в гетто работали на немецкую военную экономику. Брестское гетто существовало с декабря 1941 г. до октября 1942 г., здесь погибло около 16 000 евреев, большинство из них увозили и расстреливали в местечке Бронная Гора.

Уничтожение советского еврейства

В заключении можно сказать, что оккупационный режим, опирающийся на систематическое насилие и оставлявший за собой травматический опыт, уничтожил мульти-национальное советское общество. Нацистская политика коренным образом пресекла попытки советской власти утвердить многонациональное общество с формальным равенством граждан как носителей прав. В отличие от советской власти, нацистский режим использовал национальные признаки, чтобы решать, кто будет жить, а кто нет. В ответ на это некоторые евреи решили восстановить особые национальные, даже религиозные, традиции. Молодым евреям необходимо было адаптироваться к этой ситуации, включавшей изменившиеся социальные отношения, нацистский террор и горе от потери родственников. Благодаря интервью становится ясно, что для них поворот от интернационализма к расизму стал одним из решающих изменений периода оккупации.

С другой стороны, я хочу подчеркнуть, что уничтожение советского еврейства сильно отличалось от хода преследований и уничтожения евреев в других европейских странах, в том числе в западо-европейских. Там люди прожили несколько лет под оккупационном режимом, адаптируясь к различным ограничениям своих экономических, культурных и социальных возможностей. Начиная с 1941-1942 гг., немцы стали депортировать евреев в лагеря смерти или, как мы видели, перевозить на советские территории, где их также убили. Разница заключается при этом не только в том, что с начала оккупации уничтожение евреев в СССР осуществлялось намного быстрее, но и в том, что оно происходило прямо там, где жили жертвы и окружающие их люди, которые тем самым становились свидетелями уничтожения.

© www.ushmm.org

Те территории, которые были оккупированы немцами, превратились в территории убийств. Это видно на этой карте, которая показывает границы оккупации, а также действие карательных отрядов, которые в основном занимались массовым убийством. Это имеет важное значение для конструирования памяти. В таких местах, как Минск или Бешенковичи, братские могилы находятся радом с местечками, прямо там, где живут люди или где после войны строили жилые дома.

Хотя в некоторых местах немцы стремились уничтожить даже следы массово убийства: начиная с мая 1942 года, заставляли советских военнопленных, узников гетто, местных жителей выкапывать братские могилы, где сжигались трупы евреев, а также советских военнопленных [15]. Именно поэтому до сих пор некоторые места уничтожения не известны, что препятствует увековечивания убитых, а также проведению всеохватывающих определения и исследования понятия истребления. Для респондентов же это означает, что у них нет места для оплакивания родственников, друзей или соседей.

Выживание: гетто, геноцид, побег

Вернемся к вопросом выживания. Как удалось выжить таким девочкам и мальчикам, как Рита Абрамовна или Леонид Львович? Как справлялись сироты с травмой потери семьи? Как воспринимались изменения социальных отношений, и в том числе стигматизация и изоляция? Как реагировали на происходящее не-еврейские соседи, друзья, сокурсники?

В целом и общем нужно сказать, что евреи в Беларуси могли рассчитывать на помощь нееврейского населения в большей мере, чем в других районах восточной Европы и СССР. Последние исследования показывает, что Беларусь насчитывает около 800 праведников мира – к ним относятся, согласно израильскому Закону о Памяти Катастрофы (1951), не-евреи, спасавшие евреев в годы нацистской оккупации Европы, рискуя при этом собственной жизнью. В Беларуси среди них прежде всего женщины и крестьяне, которые прятали евреев, убежавших от расстрела.

На территории восточной Беларуси, оказывается, местное население часто колебалось помогать ли немцам при идентификации, аресте или даже при проведении расстрелов евреев. Были и те, кто помогал немцам, были коллаборационисты, которых, однако, было намного больше в Украине или в Прибалтике. Немцы даже жаловались на то, что им не удалось побудить беларусов к организации погромов, и карательные отряды чаще всего включали Шуцманншафтен из Украины или Латвии.

Причины таких колебаний, связанных с оказанием помощи захватчикам, с одной стороны, и, с поддержкой евреев со стороны белорусских семей, с другой, не ясны, но мне кажется, что значение имеют история мультинациональной жизни в черте оседлости, отсутствие сильно выраженного мононационального беларусского национализма в 19-м веке, а, возможно, и влияние советского интернационализма 1920-30-е гг. В общем и целом, помощь со стороны не-евреев выражалась в разных видах поддержки евреев, благодаря которым в конечном итоге было спасено значительное число евреев. (Конечно, в целом спаслось очень мало евреев, но ввиду общей ситуации, можно сказать, что спасение и этого маленького числа – чудо.)

В самих гетто евреи должны были находить способы выживания очень ситуативно, т.е. без всякого плана или систематического размышления о том, что и как можно сделать. В Бешенковичах, как и в Минске, дети часто убегали из гетто, чтобы встретиться с соседями или другими знакомыми, которые им передали еду. Рита Абрамовна, например, рассказывает о том, как предвоенные отношения становились почвой для самого частого способа выживания.

«[Мы] жили очень тяжело. В неделю давали буханку хлеба на всю семью. Это было всё. Больше ничего не было. Те, у кого остались квартиры, значит, они меняли свои вещи. Мы же общались с народом под проволокой, тайком, хотя всё это было запрещено… Пока был жив отец, к проволоке приходила даже наша домработница Маруся. Она у нас двенадцать лет работала, она нас вырастила. Она была как член семьи. Она иногда приносила еду, но после того, как папы не стало, она, значит, уже не могла приходить. … Ну, а я была очень красивой девочкой, у меня были вот такие вот косы, белые, каждая коса была в кулак … И она иногда меня тайком под проволоку забирала [к себе] в деревню, подкормиться немножко. И когда мы шли по улице, она старалась надвинуть мне платок на глаза, чтобы моего лица не было видно. Чтобы ни один немец не остановился, не посмотрел, … они же могли сделать всё, что угодно. Вот она меня так вот прятала. И здесь, значит, я иногда стала выходить под проволокой к знакомым. И они знали, если я пришла, нужно накормить и что-нибудь дать с собой. Это, как бы просить, но … я никогда не просила, мне давали сами. Потому что знали, в каком положении мы находимся».

Связи с русскими или беларусскими знакомыми также обеспечивали убежище во время акций массового убийства. Почти все респонденты, которые были в Минском гетто,  говорят о том, что во время таких погромов они выходили из гетто и прятались в подвале или на чердаке у друзей. Помимо помощи извне гетто, люди помогали друг другу в поисках питания, средств для отопления, а также медицинской помощи. Рита Абрамовна, например, получила кусок хлеба и чашу баланды на работе. Кроме того, её подруга Лидия Парфимчук, которая работала на кухне в мастерской, велела ей оставить чашу где-то на углу, налила ей супа, и вечером Рита приносила суп брату (хотя иногда суп отбирали у неё при входе в гетто, у ворот узников строго контролировали, так чтобы ничего не приносили в гетто). Во время акции уничтожения в гетто узники часто скрывались в так называемых малинах – это были убежища под полом, за печкой или на чердаке, созданные группами узников или семей. Елена Аскаревна рассказывает о том, как она выжила во время погрома 20 ноября 1941 г., когда убили до 18 000 евреев. Она спаслась вместе с двоюродным братом:

«Что такое ‘малина’? Ну, ‘малину’ эту сделали, значит, мужчины, жестью закрыли, ну эту деревянную часть, и повесили верёвки, тряпки, и бельё, и сделали дверь … И когда дядя пришёл и сказал [про погром], мы с братом туда вскочили. А там уже стояло народу! Ну, полным полно было. Там нельзя было ни сесть, ни лечь уже, и кто уже ложился, там погибал, все стояли, даже локти мешали, потому что стояли, ну как сельди в бочке. И так мы там простояли до самого вечера. С нами была женщина с грудным ребёнком … Значит, это было рано утром, целый день было тихо, мы все стояли. К вечеру немцы начали прочищать эту территорию, с которой возили людей. Они действовали так: не сразу всё гетто, а по улицам. Вот [начали] с седьмого ноября, были там три улицы, я уже сейчас не помню, Подзамковая, и ещё там какие-то, я жила на ул. Подзамковой, и наша улица попала под погром 20-го ноября … Я сейчас не могу вспомнить, какие ещё. И вот наше, эти три улицы, они к вечеру начали проходить, ну, прочищать как бы, смотреть, там кто-то остался или нет. И когда поднимались по лестнице, в этот момент заплакал этот ребёнок … и его чуть ли ни бросились там душить. Немцы слышали звук и остановились, ну они прошли, в общем, обошлось. И так мы просидели целый день, и просидели там, простояли вернее, простояли всю ночь.

Были случаи, когда ребенка действительно душили. С другой стороны, пожилые евреи часто решали оставаться в квартире, чтобы скрывать малину, и из-за этого немцы многих из них убили. Поэтому больше всего страдали самые младшие и самые старые люди. В разных местах Беларуси узники гетто старались сопротивляться иначе: в Дисне, Шарковщине, Несвиже узники подожгли дома, когда немцы вошли в гетто, чтобы его уничтожить; в Слониме, Несвиже, Копыле, Мире, Каменце, Белостоке, Глубоком и Новогрудке узники вооружились лопатами и другими самодельными средствами самозащиты и бросились на карателей. В большинстве случаев люди знали, что скорее всего это символическое сопротивление и что им не удастся остановить убийства. Но в некоторых случаях эти акции способствовали побегу некоторых евреев в лес – так случилось в Ганцевичах, Новогрудке, Клецке, Несвиже и Слониме [16]. Убежавшие из гетто потом либо скрывались где-то в деревнях, либо поступали в партизанский отряд. Как правило, убежать успевали молодые, и в большинстве случаев, мужчины, т.е. гендер имел важное значение для выживания.

В Минске уже осенью 1941 г. появилась подпольная организация. Активисты старались поддержать партизан в лесах и, таким образом, участвовать в освобождении всей страны. Вскоре была установлена связь с подпольной организацией вне гетто, в русском районе – там, как и в гетто, были собраны в основном коммунисты и люди, которые знали друг друга с предвоенных времен.

Но, помимо этого, узники понимали, что основная цель немцев относительно евреев заключалась в их уничтожении. Поэтому участники подполья решили спасать как можно больше людей. В связи с этим, например, они организовали эвакуацию еврейских детей. В частности, женщины из подпольных организаций внутри гетто и в русском районе занимались передачей детей в детские дома на другой стороне колючей проволоки. Таким образом, было спасено до 500 детей [17].

В деревнях также старались спасать детей. Например, Фрида Иосифовна Педько (род. Сиротина) родилась в 1934 г. и выросла в местечке Славное (Толочинский район). Рано утром 17 марта 1942 г. всех 150 евреев местечка выстроили в колонну и повели на расстрел. К счастье, соседи успели вырвать Фриду и её сестру из колонны и потом прятали детей, иногда у себя дома, иногда в хате в лесу. Так дети выжили до освобождения летом 1944 г.

Карта © Anika Walke

Большинство евреев, которые успели убежать из гетто или с места расстрела, не сумели найти место, чтобы скрываться. Зато тысячи из них поступили в партизанский отряд. В Беларуси партизанское движение насчитывало примерно 380 000 бывших военнослужащих, местных жителей и т.д., многие из которых были, совсем молодыми людьми. 14 000 партизан были еврейского происхождения [18]. Леонид Гольбрайх был одним из них. В феврале 1942 г. немецкий карательный отряд окружал гетто, всех евреев выстроили в колонну и повели по городу в сторону леса. 12-ти летний Леонид понял, что это конец, что их ведут на расстрел, и он решил бежать:

«И это я своими глазами [это всё видел], потому что я был у самой ямы, где расстреливали.  […]значит, там, в феврале месяце 42-го года, мороз 30 градусов, и всех заставляли раздеваться перед тем, как расстреливали. И там была небольшая куча народу, беларусов, которые собирали эту одежду. … И когда мы шли мимо них, я как-то вот незаметно шмыгнул … в эту толпу. И тем самым мне удалось оттуда потом бежать.  … Я старался обойти местечко и пойти к знакомым, но пройти мне нужно было за десять километров туда. Ну, я пришёл туда, к ним, ночью, потому что старался не показываться, потому что меня там знали, могли же выдать. И я ночью пришёл к ним, ну, я был в таком состояние, что дрожал. Эта бабушка держала меня на руках … потом я несколько дней побыл у них, но они держать меня не могли, потому что все там в деревне тоже меня знали».

Леонид скитался по близлежащему району до октября 42-го года. Потом он встретил партизан и сначала занимался разведкой в деревни, где он жил, а потом его приняли в отряд рядовым бойцом. Леонид был счастлив. Беженцев из гетто не всегда принимали в партизанские отряды, командиры часто решали, что они – люди без всякой военной подготовки – являлись обузой, это прежде всего касалось женщин и девушек, какие-то из командиров были антисемитами и просто не хотели иметь дел с евреями. Ещё были подозрения евреев в шпионаже, который рассматривался как шанс выжить для евреев (т.е. раз их не убили, значит, они помогают немцам).

И всё-таки значительное число убежавших из гетто поступало в партизанские отряды. Респонденты рассказывают, что для них партизанский отряд был убежищем, а также местом и шансом показать свою патриотическую ориентацию и отомстить за убийства родственников и соотечественников. Елена Аскаревна, например, которая до войны занималась в БГТО и поэтому считала себя готовой к защите страны, вспоминает свои впечатления и желания в начале войны:

«Я до этого дожила» – и она, действительно, убежала из Минского гетто и поступила в партизанский отряд. В начале командир не согласился на то, чтобы она участвовала в боях как рядовой боец и послал её на кухню, затем в медпункт отряда. Она настояла  на том, что хочет участвовать в самой борьбе, и, в конце концов, командир согласился. Но было очень много женщин, которых не принимали в боевые отряды, а заставляли работать поварами и пр. – выполнять женские роли. Есть и сообщения о том, что женщин заставляли вступать в сексуальные отношения с мужчинами, часто против их воли. После войны это привело к тому, что всех женщин-партизанок подозревали в том, что они посредством проституции защищали свою шкуру.

Мужчины-евреи иногда также сталкивались с ограничением их возможностей, но в другом смысле: Григорий Еренбург, молодой парень, попавший в гетто в Бобруйске, также сбежал и стал партизаном и рассказывает, что «воевал как настоящий комсомолец». Борис Гальперин был членом партизанского отряда № 345 бригады С.А. Яроцкого, в котором партизаны объединились из-за «беспощадной ненависти к врагу и к тем, кто предал Родину и поддерживал оккупантов».

Патриотизм был сильной мотивацией для бойцов. Но, в то же самое время, командир отряда предложил, чтобы Борис скрывал свою еврейскую национальность, чтобы избегать «неприятных ситуаций» с партизанами. Таким образом, он, как и Леонид Львович, который воевал в рядах Сталинского бригада Лепельского района, и многие другие, были включены в партизанское движение только за счет отказа от своей настоящей идентичности.

Следовательно, можно сказать, что поступавшие в партизанский отряд молодые евреи смогли участвовать в сопротивлении и в борьбе против нацистского режима. Одновременно, им часто напоминали о том, что они, как евреи или как женщины, не полноценные члены сообщества, и это конечно сильно противоречит тому, что их учили воспринимать и как они воспринимали себя перед войной. Были, конечно, и те, кто не попал в боевой отряд, либо потому что их не приняли, либо потому что они не были в состоянии воевать – из-за возраста, из-за неподготовленности, или потому что они сами не хотели. Так случилось и с Ритой Абрамовной.

К лету 1943 г. стало совсем ясно, что в Минском гетто нельзя выжить. Начиная с весны 1942 г., командир СС Риббе регулярно появлялся в гетто, чтобы увозить и расстреливать жителей определенных домов или рабочих [19]. Рита, её брат Гриша и соседка с сыном решили убежать из гетто. В сентябре 1943 г., за месяц до последнего погрома в гетто, группа проползла под проволокой и пошла в партизанский отряд, где им удалось дожить до освобождения. Как и большинство евреев, бежавших из Минского гетто, они покинули гетто и попали в так называемый «семейный отряд» под командованием Шолома Зорина. Термин «семейный отряд» или «семейный лагерь» употребляется для тех партизанских отрядов, в которых жили бежавшие из гетто или с мест расстрела, включая пожилых людей, подростков и женщин. Иными словами, эти отряды предоставляли убежище в основном для евреев, но они также играли большую роль для снабжения других отрядов. В СССР в целом от 6000 до 9000 человек пережили войну в таких отрядах, в Беларуси – от 3700 до 5200 [20]. Зоринский отряд дислоцировался в Налибокской пуще.

База п/о № 106, карта © Anika Walke

Отряд был основан в мае 1943 г., когда члены подполья Минского гетто настояли на том, что штаб партизанского движения обязан помогать людям, бежавшим из гетто [21]. В это время более 500 беженцев из гетто скитались по лесам вокруг Минска. Большинство партизанских отрядов их не принимали, ссылаясь на то, что они будут только обузой и не смогут ничем помочь в партизанской борьбе. С другой стороны, подпольщики понимали, что большое количество подростков, женщин и некоторых пожилых людей действительно будет сложно интегрировать в рядовой отряд. Тем не менее, необходимо было как-то отвечать на геноцид, производящий массовую дислокацию мирных жителей и сиротство. В конце концов, региональный штаб партизанского движения, а именно генерал Чернышев (кличка «Платон»), согласился на создание такого отряда. Через несколько месяцев командир Зорин руководил 100 рядовыми партизанами и около 500 остальных людей, включая 280 женщин. Почти половина отряда была моложе 20 лет, и среди них — более 150 детей-сирот, подобранных в лесах.

Рядовые партизаны занимались разными видами диверсий, часто вместе с другими отрядами района. Остальные занимались обороной отряда и хозяйственными работами. Хозяйственная деятельность в отряде Зорина была организована в таком масштабе, чтобы обеспечивать не только себя, но и помогать соседним партизанским формированиям. В отряде была довольно развитая хозяйственная инфраструктура: продовольственной часть, скотный двор, строительная группа, столовая, пекарня, колбасный цех, сапожная и портняжная мастерские. У отряда было стадо коров в 50 голов, что также помогало спасать от смерти беженцев из гетто, страдающих от дистрофии [22]. Мельница давала до 80 пудов муки в день, и ежедневно до 20 подвод из других отрядов привозили зерно на эту мельницу. Был развёрнут госпиталь, где еврейские врачи-партизаны оказывали помощь раненым, в том числе и из других партизанских отрядов.

В семейных отрядах собирались люди в виду их национальности – они были евреями. Они убежали из нацистских гетто и оказались в специальных отрядах, потому что их редко принимали в «советские» партизанские отряды. Поэтому семейные отряды служили убежищами, а также маркерами совместного опыта и коллективной идентичности; они предоставляли пространство для формирования сообщества, которого не существовало до войны. Кроме того, и это последнее, что я хочу сказать об отряде Зорина, отряд так же, как и партизанские отряды, способствовал ре-интеграцию евреев в советское общество.

Например, была открыта школа, в которой дети, которые до войны не ходили в школу, учились писать и читать. Преподавателями работали выпускники Минского педагогического института, например, Анна Загальчик и Дора Саломонова. В дополнение к этому, детям рассказывали о ходе войны, об успехах Советской Армии, о строительстве советской власти, коммунизме и пр.

Можно, таким образом, прийти к выводу, что образование в отряде имело разные цели. Помимо обучения базовой грамоте, преподаватели старались восстановить веру детей в мощь советской власти и, в том числе, в её способность освободить страну от нацизма и, таким образом, дать детям будущее. Деятельность комсомольцев в партийном движении здесь играла очень важную роль, агитационные материалы подчеркивали роль советских граждан в освобождение от нацизма именно во имя коммунизма [23].

Пионеры Зоринского отряда, например, «под руководством взрослых» написали письмо Сталину, в котором обещали учиться как можно лучше и сделать все возможное для освобождения СССР от фашистских врагов. Одновременно с акцентом на строительстве коммунизма, пионерская организация (в семейном отряде была еще и пионерская дружина), комсомол и компартия предлагали интерпретацию войны как борьбы нацизма против коммунизма и против советского населения. До какой-то степени это было верно, но тем самым умалчивались преследования особых групп – таких, как евреи, – в которых участвовали и советские граждане.

Заключение

В заключение следует подчеркнуть, что советские евреи именно на территории Беларуси имели очень маленький шанс пережить геноцид. Отчасти потому, что было очень мало времени для разработки планов на спасение. Кроме того, роль военных методов и деятельность советских государственных учреждений и компартии в спасении советских евреев позволяет провести различие между их переживаниями и переживаниями выживших евреев в других районах оккупированной Европы.

Общее число молодых евреев в партизанском движении сложно установить, но предполагается, что среди 30 000 подросток в белорусском партизанском движении было не мало евреев [24]. Спасению евреем способствовало именно партизанское движение, наряду с его вкладом в диверсии и освобождение Беларуси от нацистского режима.

Все усилия, направленные на разгром оккупантов и на защиту советских граждан, опирались на взаимодействие людей разных национальностей –евреев, не-евреев, русских, беларусов и др. К сожалению, антисемитизм иногда препятствовал такой кооперации и указывает на небезопасное положение евреев как в советском обществе, как и под фашистской оккупацией. Тем не менее, те евреи, которые выжили, смогли это сделать только потому, что им кто-то помогал, либо они получили выгоду, пусть только незначительную, от участия в партизанском движении. В некотором смысле, это движение напоминает устройство сообщества, знакомого советским людям с предвоенного периода, когда они считались патриотами и интернационалистами.

Именно поэтому я считаю, что для многих респондентов 1930-е гг. предстают в таком позитивном виде. Тогда, как мы понимаем, не было антисемитизма и связанной с ним дискриминации. Однако, прежде всего, тогда не было войны и геноцида – именно поэтому сталинские времена выглядит намного лучше, чем военные годы, когда немцы убивали родственников и уничтожали всевозможные следы еврейской культуры.

К сожалению, эти счастливые 1930-е гг. также контрастируют с послевоенным периодом, когда евреев в СССР подвергли маргинализации, как в частной и профессиональной жизни, так и в рамках памяти о войне. Им редко ставили памятники на братских могилах и, если ставили, то чаще всего говорилось о мирных советских гражданах, умалчивая, что евреев убивали именно потому, что они евреи. Кроме того, большинство членов семейных отрядов не были признаны в качестве ветеранов войны, т.е. они не получали никаких пособии или льгот. Прежде всего, это касалось женщин и подросток, но и всех остальных, кто не воевал, но тем не менее вносил большой вклад в успех партизанского движения.

С другой стороны, таким людям, как Леонид Львович, было трудно доказать, что они действительно были в партизанском отряде, потому они числились там под другим именем. (И, конечно, таким образом оказывается, что в отрядах было намного меньше евреев, чем это было в действительности). Поэтому советские евреи одновременно присутствовали и отсутствовали в советской памяти о войне. Иными словами, они присутствовали как советские граждане, но факт их особого преследования как расового врага нацизма отсутствовал, и мне кажется, что это необходимо критиковать.

Примечания:

[1] Лекция подготовлена на основе моей книгиPioneers and Partisans: An Oral History of Nazi Genocide in Belorussia (New York: Oxford University Press, 2015), в которой можно найти более подробные ссылки и примечания.

[2] См. Leonid Smilovitsky, «A demographic profile of the Jews in Belorussia from the pre-war time to the post-war time», Journal of Genocide Research 5.1 (2003): 117, 119.

[3] Об истории гетто в Бешенковичах, см. «Beshchenkovichi», Encyclopedia of Camps and Ghettos 1933-1945, Vol. II: Ghettos in German-Occupied Eastern Europe, Part B, сост. Martin Dean (Bloomington/ Indianapolis: Indiana University Press 2012).

[4] Об основных чертах исследовании по методу устной истории, см. Robert Perks and Alistar Thompson, (сост.), The Oral History Reader 2^nd Ed. (New York: Routledge, 2006).

[5] Cм. Doris Bergen, War and Genocide: A Concise History of the Holocaust (Lanham: Rowman & Littlefield, 2009), Preface.

[6] Подробно об этом пишет Сhristian Gerlach,Kalkulierte Morde: Die deutsche Wirtschafts- und Vernichtungspolitk in Weißrussland, 1941-1944(Hamburg: Hamburger Edition 1999).

[7] См. Аnna Shternshis, Soviet and Kosher: Jewish Popular Culture in the Soviet Union, 1923-1939(Bloomington: Indiana University Press, 2006); Elissa Bemporad, Becoming Soviet Jews: The Bolshevik Experiment in Minsk (Bloomington: Indiana University Press, 2013).

[8] См. Wendy Z. Goldman, Woman at the Gates: Gender and Industry in Stalin’s Russia (Cambridge: Cambridge University Press, 2002), Anna Krylova, «Stalinist Identity from the Viewpoint of Gender: Rearing a Generation of Professionally Violent Women-Fighters in 1930s Stalinist Russia», Gender and History 16, no. 3 (2004): 626-53.

[9] Анна Темкина. Сексуальная жизнь женщины: Между подчинением и свободой (Санкт-Петербург: Издательство Европейского Университета, 2008), 35.

[10] Rebecca Manley, To the Tashkent Station: Evacuation and Survival in the Soviet Union at War (Ithaca: Cornell University Press, 2009), 48.

[11] См. Bernhard Chiari, Alltag hinter der Front: Besatzung, Kollaboration und Widerstand in Weißrussland, 1941-1944 (Düsseldorf: Droste, 1998), гл. 7. В связи с этим, стоит рассматривать проблему коллаборации местных белорусских жителей с немецкими властями. Важные выводы предлагают, например, Martin Dean, Collaboration in the Holocaust: Crimes of the Local Police in Belorussia and Ukraine, 1941-44 (New York: St. Martin’s Press, 2000); Leonid Rein, The Kings and the Pawns: Collaboration in Byelorussia during World War II (New York: Berghahn Books, 2011).

[12] Об истории советских принудительных рабочих и военнопленных, см. например, Ulrich Herbert,Fremdarbeiter: Politik und Praxis des «Ausländer-Einsatzes» in der Kriegswirtschaft des Dritten Reiches(Berlin/ Bonn: Dietz, 1985); Christian Streit, Keine Kameraden: Die Wehrmacht und die Sowjetischen Kriegsgefangenen, 1941-1945 (Stuttgart: Dietz Nachf., 1978); Павел Полян, Между Аушвицем и Бабьим Яром:  Размышления и исследования о Катастрофе (Москва: РОССПЭН 2010).

[13] См. Марат Ботвинник, Памятники геноцида евреев Беларуси (Минск: Беларуская Навука, 2000), 13-21.

[14]Encyclopedia of Camps and Ghettos 1933-1945, Vol. II: Ghettos in German-Occupied Eastern Europe, Part Bсост. Martin Dean (Bloomington/ Indianapolis: Indiana University Press 2012).

[15] Gerlach, Kalkulierte Morde, 773.

[16] Cм. Кузьма Козак, Еврейское сопротивление нацизму на территории Беларуси в годы Великой Отечественной Войны, 1941-1944гг. (Минск: И.П. Логвинов, 2011), 49.

[17] См. Леонид Смиловицкий, Катастрофа Евреев в Беларуси, 1941-1944гг. (Тел Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000г.), 74.

[18] Yitzhak Arad, In the Shadow of the Red Banner (New York/ Jerusalem: Gefen, 2010), 343.

[19] Ботвинник, Памятники геноцида, 19; Petra Rentrop, Tatorte der «Endlösung»: Das Ghetto Minsk und die Vernichtungsstätte Maly Trostinez (Berlin: Metropol, 2011), 150, 183, 210.

[20] См. И.A. Альтман, «Семейные лагеря», Холокост на Территории СССР: Энциклопедия, сост. И. Альтман (Москва: РОССПЭН, 2009), 897-9; Смиловицкийй,Катастрофа, 125-7; Yisrael Gutman, Fighters Among the Ruins: The Story of Jewish Heroism During World War II(Washington D. C.: B’nai B’rith Books, 1988) 207; Arad, In  the Shadow 343.

[21] См. Leonid Smilovitsky, «Minsk Ghetto: An Issue of Jewish Resistance», SHVUT 1-2 (17/18) (1995): 161-82.

[22] Некоторые данные об отряде Зорина можно найти в С. Швейбиш, «Еврейский Семейный Партизанский Отряд ш. Зорина», Вестник Еврейского Университета в Москве, № 3 (13), 1996: 88-109; Anatol Wertheim, «With Zorin in the Family Camp», Minsk Yizkor Book (Minsk, Jewish Mother City: Memorial Anthology Vol. II, ed. Shlomo Even-Shushan (Jerusalem 1975) 392-5; Ирина Герасимова «Евреи в Партизанском Движении Белоруссии: Общая характеристика» Уроки Холокоста: История и Современность, сост. И Басин (Минск: Ковчег, 2009), 142; Смиловицкий, Катастрофа,120; «Зорин», Холокост на Территории СССР: Энциклопедия, сост. И. Альтман, 337.

[23] Kenneth Slepyan, Stalin’s Guerillas: Soviet Partisans in World War II (Lawrence: University of Kansas Press, 2006), 193; Catriona Kelly, Childrens’s World: Growing up in Russia, 1890-1991 (New Haven and London: Yale University Press, 2007), 115ff.

[24] Н.К. Пертова, «Дети Великой Отечественной Войны», Вторая Мировая Война  в «Детских Рамках Памяти»: Сборник Научных Статей, сост А.Ю. Рожкова (Краснодарь: Экоинвест, 2010), 223.