Tag Archives: Геннадий Несис

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.6)

Предыдущие части 1, 2, 3  4, 5

Хочу напомнить читателям, хотя ранние главы этого цикла перекликаются с книгой «Теоретик, Игрок, Тренер» (но не тождественны), последние только изредка дублируют отрывки.

В чемпионате республики 1976 года я сделал только 5 ничьих, причем с участниками из нижней половины таблицы – сказалась застарелая болезнь недооценки партнеров, уступающих в классе. Витя отстал на очко, проиграв не только мне, но и Юферову с Мочаловым.

Это фото, подаренное Купрейчику, могло напомнить ему предыдущую за несколько месяцев встречу, но здесь он также просмотрел эффектный удар, а затем растерялся в тактических осложнениях

В апреле 1976 г. в Тбилиси прошёл очередной Кубок страны среди обществ. Кавказское гостеприимство вылилось в гигантский банкет в древнейшем городе Грузии Мцхете, построенном на слиянии Куры и Арагви. Несколько часов мы пировали на открытом воздухе рядом с храмом XI века Светицховели и могли любоваться ещё более старым Джвари на другом берегу реки. Когда я занимался с Наной Александрией, она привезла в Минск в подарок чеканку с видом монастыря на доске, как она сказала, из того, что там осталось.

Запомнилось, как Боря Гулько в долгой буфетной очереди в гостинице “Сакартвело” увидел в мусорной корзине обрывок газеты с шахматной диаграммой, разгладил её и начал решать. Очень интересной получилась партия с Дорфманом. Спустя полгода в Минске он выиграл 1-ю лигу, где я руководил пресс-центром, и Болеславский сказал: “Смотрите, Алик, восходит звезда первой величины”.

Пресс-центр 1 лиги, Минск, 1976 г. Нина Гавриловна Болеславская печатает обзор руководителя пресс-центра А. Капенгута. Сидит демонстратор (будущий ММ) Валерий Смирнов

На следующий год Иосиф стал чемпионом СССР,  но затем отработанные методы чекистской верхушки советских шахмат сломали его карьеру, так же, как и Псахису, Мише Гуревичу, Чернину  и многим другим.

Этому знаменательному для Минска событию предшествовала основательная встряска. В газете «Знамя Юности» была напечатана статья Г. Вересова, В. Купрейчика и В. Холода «Ни шагу… вперед», перепечатанная «Советским Спортом» и даже «Шахматы» (Рига) №21 за 1976 год. (В отличие от газет, эту перепечатку легко найти.). Авторы убедительно говорят о застое в шахматной жизни республики, иллюстрируя фактами, и непосвященного читателя охватывает волна возмущения. Однако центр тяжести критики смещен со Спорткомитета БССР, делавшего непозволительно мало для нашего вида спорта, на общественный орган – республиканскую федерацию, не имеющую ни финансов, ни штатных работников. К слову, «А судьи кто?». Оба автора – члены президиума федерации, отнюдь не замеченные в активном вкладе в ее работу, порой даже не представлявшие составы комиссий, которые они якобы возглавляли.

Статья троих

Безусловно, ситуацию с клубом можно считать критической. Я даже не говорю о сравнении с Дворцами шахмат в Ереване и Тбилиси, Домом шахматиста в Таллине и, конечно, клубами в Москве и Ленинграде. Правда, говоря о Латвии, авторы поверхностно отмечают второстепенное направление работы. Мне, прослужившему в Риге несколько лет, работа местного клуба известна в деталях.  Когда в 1966 году А.Н. Кобленц  возглавил разворованное хозяйство клуба, он наладил производство магнитных досок и шахмат, получив деньги для поддержки дышащих на ладан периферийных клубов, для чего создал Республиканский объединенный шахматный клуб, отказавшись от государственного финансирования не только клубов, но также всех соревнований. Маэстро организовал выпуск шахматной литературы, которая при огромных тиражах оставалась дефицитом, но поскольку в Советском Союзе по идеологическим соображениям книги невозможно было печатать не централизовано, то пришлось ограничиться ротапринтами тиражом в 2 000 экз. Кобленц добился большого помещения в старой Риге под методический кабинет, где много перспективных шахматистов пополняло пять(!) различных картотек. К слову, хотя масштаб университета шахматной культуры нам и не снился, справедливости ради надо отметить, что все же Рокитницкий «с барского плеча» иногда «отстегивал» оплату лекций для кандидатов в сборную.

А статистика результатов сборной с 1963 по 75 гг. нуждается в расшифровке. Третье место в 1963 году было спортивным подвигом, а не нормой. В реальности мы не могли бороться на равных с командами Москвы, России, Ленинграда и Украины. Несколько уступали Грузии и Латвии. Поэтому наш диапазон от 5 до 7 места, но многое зависело от жеребьевки. При попадании в группу с парой из большой четверки мы были обречены на второй финал, а занять там первое место еще надо постараться.

Кстати, тогда в 1963 году, после приема у В.Ф. Шауро Гавриил Николаевич пальцем не пошевельнул, чтобы подготовить запрошенный хозяином кабинета проект постановления ЦК КПБ о развитии шахмат. Об «успешном выступлении» Вересова на Спартакиаде 1967 года – 0,5 из 5, было сказано немало, а меня из-за этой Спартакиады республика оставила без участия (и, скорее всего, еще, как минимум одной, золотой медали) во Всемирной студенческой Олимпиаде. Да и партия Купрейчика с К. Григоряном в последнем туре Спартакиады Народов СССР 1972 года лишила нас первого места во втором финале.

В конечном счете цель тройки была достигнута – А.И. Шагалович подал в отставку. Купрейчик отомстил за попытку заменить его Шерешевским в первенстве СССР среди молодых мастеров 1974 года!

Если попытаться взглянуть на работу Федерации шахмат БССР изнутри, то бросается в глаза систематическая работа юношеской, судейской, квалификационной комиссий, а также и по переписке, композиции, а существование остальных только на бумаге, причем я говорю это, основываясь на 30-летнем членстве в президиуме федерации. Например, будучи постоянно членом тренерского совета, я был приглашен на его заседание только один раз в 1984 году, когда потребовалось после отказа ряда мастеров заставить Гельфанда играть в Спартакиаде БССР, стартующую в день его возвращения домой. Правда, я допускаю мысль, что в случаях возможного проблематичного обсуждения на президиуме, нужные для гос. тренера решения оформлялись протоколами тренерского совета.

Я уже рассказывал, как в начале 70-х мне понадобилось создать картотеку спартаковцев – кандидатов в мастера. После очередных перевыборов, по-моему, в 1972 году, я заменил Диму Ноя во главе квалификационной комиссии и расширил документацию на всю республику. Ранее писал, что в начале 1960 года в БССР было 7 мастеров и только 5 кмс, а норму можно было выполнить лишь в финале чемпионата республики. Но лёд тронулся, и за десятилетие их число выросло больше чем на порядок. Вначале мы утверждали норму КМС в турнирах, а также проверяли наличие 2 кандидатских баллов, но вскоре это стало ненужным.

Запомнилось несколько нестандартных ситуаций. В спартаковских турнирах выполнил норму политэмигрант из Ирана Хакшенас. Хотя он неплохо говорил по-русски, у меня (единственного судью и секретаря на 14 столиков) не было времени выяснять его подноготную, но я не сомневался, что он должен быть в контакте с КГБ. Неожиданно Мочалов объяснил мне, что его кураторы возражают против присвоения. Долгие годы судейскую коллегию возглавлял Лёва Горелик. Когда он выполнил норму, против присвоения резко выступил Витя Купрейчик. Аргументов против не было, но документы отложили. В кулуарах я поинтересовался у Лёвы, может был судейский конфликт, но Горелик предположил другие мотивы. Возможно, на следующем заседании Вити не было, и все прошло автоматически.

Переписочников чаще всего возглавлял Яков Ефимович Каменецкий.  Вспомнил забавную ситуацию. У нашего ветерана всегда находилось много недоброжелателей из-за острого пера, и при очередных выборах его забаллотировали. Когда начали распределять комиссии, выяснилось, что возглавить переписку некому. Пригласили ЯЕ на заседание и спросили, может ли он продолжить возглавлять этот специфический вид шахмат, не будучи членом президиума. Каменецкий горячо начал: «Вот, когда унижают и оскорбляют…». Дима Ной прервал его: «А когда Вы других унижаете и оскорбляете, это как?». Тот отмахнулся: «Это – другое дело!», вызвав всеобщий хохот.

Не думаю, что раскрою большой секрет, если напишу, что в то время переписочники охотно спрашивали эпизодического совета у практиков. Например, я предполагаю, что какой-то вклад в победы Г. Несиса внес его подопечный А. Халифман. Многие помогали известному меценату Й. ван Остерому. В 70-е у меня порой консультировались спартаковцы: чемпион Европы А. Парнас, призер Я. Каменецкий, участники отборочных к чемпионатам и кубку мира А. Габрилович, Г. Шмуленсон и др., а иногда даже динамовец Э. Балендо. Некоторые партии, которые игрались по моим рекомендациям, я печатал с примечаниями, иногда даже в Информаторе.

Все же в чем-то статья, (а, скорее, постановление ЦК КПСС) помогла – Каменецкий пробил выход странички “64” в газете “Физкультурник Белоруссии»

Я считал своим долгом печатать в “ФБ” творческие отчеты об участии во всесоюзных, а иногда и в международных соревнованиях, хотя “злые языки” трактовали это по-другому: “В. Р. …И сам Альберт Зиновьевич не брезговал публикациями в советских изданиях”.

Спорткомитет БССР согласился на проведение в Минске 1 лиги. Громадную роль в ее успешном проведении сыграл тогдашний председатель городской федерации Л.Н. Христофоров. Будучи членом коллегии Министерства промышленного строительства, он уговорил министра отдать актовый зал почти на месяц.

На переднем плане Рашковский – Карасев, руководитель пресс-центра А.Капенгут наблюдает за встречей Купрейчик – Чехов

Газета «Советская Белоруссия» пригласила меня сделать несколько еженедельных обзоров. Я старался в маленький объем воткнуть максимум информации. После третьего обзора меня пригласил ответственный секретарь и, с трудом сдерживая улыбку, рассказал про летучку накануне, когда главный редактор – член ЦК КПБ, обсуждая очередной №, оставил за собой сокращение на несколько строк моего обзора. Он не подозревал, что там слова были как шестеренки в часовом механизме, и, промучившись несколько часов, распорядился гнать меня взашей. Для меня это было признание журналистской зрелости!

К слову, в то время я уже несколько лет сотрудничал с журналом «Промышленность Белоруссии».

«Промышленность Белоруссии»

Однако в какой-то момент на совещании идеологического актива республики П.М. Машеров коснулся этого издания, которое: «…печатает что угодно, от уроков английского до истории шахмат в БССР, только не то, для чего оно было создано».

Я уже рассказывал, что Болеславский терпеть не мог ходить по кабинетам, но всюду его встречали с огромным уважением. Например, ИЕ со смехом рассказывал мне про заседание штаба по подготовке республики к Спартакиаде народов СССР 1975 г., который возглавлял первый заместитель председателя Совета министров БССР Владимир Фёдорович Мицкевич. Когда все расселись, заслуженный тренер СССР Генрих Матвеевич Бокун, возглавлявший тогда спорт, спросил у ВФ: «С кого начнем?”, не сомневаясь в выборе фехтования как коронного для Белоруссии олимпийского вида спорта, и был шокирован ответом: “О чем речь, когда здесь сам Болеславский”.

Я это вспоминал, когда этот член Бюро ЦК КПБ со свитой приехал на турнир. Я уговорил его сесть за доску и поставил знаменитый пешечный этюд Рети, который он решил, но при следующей позиции начал бегать глазами по сторонам, кто его спасет. В ходе дальнейшей беседы мы акцентировали проблему нового помещения для шахматного клуба, и он не только пообещал, но и реально пробивал решение, принятое еще до визита А. Карпова в Минск в 1979 году.

Наш земляк выступил неплохо, но в высшую лигу не попал. Вспомнил рассказ Юрия Тепера: «Хорошо помню фразу одного моего знакомого во время первой лиги чемпионата СССР 1976 г. в Минске: «Ни Капенгут, ни Болеславский помогать Купрейчику в чемпионате не будут».

После отставки Шагаловича стал остро вопрос о кандидатуре председателя федерации. Было ясно на опыте Гольденова, Суэтина, Зворыкиной, что выбор из собственной среды не работает. Был брошен клич искать влиятельную персону со стороны. Мой друг Саша Любошиц, отдыхая в Сочи, познакомился с членом-корреспондентом Академии медицинских наук СССР Николаем Семеновичем Мисюком.

Мисюк и Любошиц, 1976

Как мне говорили со стороны, положение в элите зав. Кафедрой нервных болезней Медицинского института пошатнулось. Его сотрудник Арнольд Гурленя, о котором писал ранее, как я слышал, в свое время женился на Наташе Машеровой, и Николай Семенович был в фаворе, по квоте республики его выбрали в АМН СССР. Однако злые языки шептались, что к первому секретарю ЦК КПБ попала информация о их совместных похождениях, и он выгнал зятя. Мисюку хотелось реабилитироваться в глазах руководства, потому зондаж Любошица встретил взаимопонимание. Дальше по цепочке – Саша поговорил со мной, я с Болеславским, затем вчетвером собрались у ИЕ. Вскоре на заседании федерации утвердили нового председателя.

В конце года очередной мемориал Сокольского впервые проводился по новой формуле, заложенной в упомянутое закрытое постановление ЦК КПСС по развитию шахмат, продублированное заинтересованными организациями. (Я думаю, что именно благодаря ему такой резонанс обрела статья трех, процитированная вначале). Среди многих полезных нововведений для нас ключевым стал статус подобных соревнований, резко облегчающий финансирование их проведения. Раньше надо было из кожи вон лезть, чтобы обеспечить приглашенным, как правило, сильнейшим мастерам страны, по несколько оплаченных лекций с сеансами. В постановлении были регламентированы 3 категории турниров. Для нашего мемориала (по низшей категории) предусматривалось участие 14 мастеров, позволяющее «Спартаку» выплачивать денежные призы. По-прежнему ключевым осталось приглашение 2 КМС – победителей пирамид отбора по «Спартаку» и по республиканскому календарю. Поскольку к участию мы стали привлекать не только мастеров – кандидатов на участие в сборной республики, но и мало играющих, можно было ограничиться тремя приглашенными. Старожил турнира Володя Савон повторил прошлогодний успех, а финалисты чемпионатов СССР Янис Клован и Эдик Бухман разделили 3-4 места, устроив белорусским участникам суровый экзамен. По «спартаковской» пирамиде в турнир попал Веремейчик. Еще со времен учебы в БПИ я взял над ним шефство, посылал на «спартаковские» турниры, несколько раз содействовал его участию в мемориалах. Для выполнения мастерской нормы Володя попросил меня не обыгрывать его в последнем туре, хотя итог предыдущих встреч был разгромный.

В феврале 1977 г. случилось несчастье – умер И.Е. Болеславский. Снова, как 11 лет назад после смерти отца, меня вызвали из Вильнюса в Минск. На похоронах мне даже не дали слова. Нелепейшая смерть этого милого, обаятельного человека была для всех тяжелым ударом, но по-настоящему начинаешь постигать утрату через годы.

Перед несостоявшимся матчем Карпова с Фишером в 1975 г. С. Фурман  заказал ИЕ широкий обзор современного состояния теории. После преждевременной кончины Болеславского перед матчем в Багио, Семен Абрамович предложил мне сделать работу учителя, но я не обладал его энциклопедическими знаниями, и мы договорились о свободном поиске.

Письмо С.А. Фурмана

Когда я сдал эту работу, меня тут же попросили сделать еще одну. К тому времени я ежегодно печатал 3-4 теоретические статьи, зачастую перепечатываемые за рубежом. Еще в 1972 году Болеславский вез готовящиеся к печати теоретические работы к Спасскому перед матчем с Фишером. В начале 1978 года я работал над продолжением статьи по системе Анлийского начала, названной впоследствии моим именем. Меня попросили предоставить этот материал Карпову для подготовки к матчу с Корчным, гарантируя возможность публикации после матча. Когда же после Багио я предложил рукопись в журнал, редактор “Шахматного бюллетеня”, милейший Герман Самуилович Фридштейн, который был большим педантом, попросил справку, что чемпион мира не возражает против публикации. Я махнул рукой на этот облом, и статья пополнила ряд других моих неопубликованных материалов.

В 1984 г., уже работая в штабе чемпиона мира, я напомнил Толе об этих материалах, и выяснилось, что первый, с 30 новинками под “злодея”, до него не дошёл. Я заметил, что одну из новинок применил Полугаевский на Спартакиаде в 1979 г., хотя шахматист его уровня, безусловно, мог и сам найти эту идею. Чемпиона мира это задело, и он в тот момент захотел разобраться в детективной ситуации с утечкой, однако впереди был матч с Каспаровым.

Завоевав признание как известный теоретик, стал получать приглашения и на тренерскую работу. Я уже как-то писал, что побывал в роли тренера Гуфельда на 33-м чемпионате CCCР, однако не скажу, что мне это понравилось. В предыдущей главе я рассказывал о работе с Аршаком Петросяном. Запомнилось, как еще в 1962 году в Тбилиси Вахтанг Ильич Карселадзе  указывал на 12-летнюю Нану Александрия, как будущую соперницу Ноны Гаприндашвили, что в тот момент казалось немыслимым. В какой-то момент 1976г. Нана обратилась ко мне за помощью. Я провел несколько сборов, но не был готов к большим масштабам работы с ней и рекомендовал обратиться к Марику Дворецкому.

В Кисловодске-1976 занимаюсь с Наной, рядом Леня Верховский

Когда-то перед одной из партий я показал Тамазу Георгадзе одну кривую новинку, однако Подгаец опроверг её за доской. Тем не менее тбилисец доверял моим знаниям в дебютной стадии и однажды даже приехал ко мне в Минск позаниматься. Апофеозом наших отношений была история с материалом для “Modern Chess Theory”. Грузинский шахматист ехал в Англию и я попросил его передать мою статью. Он «перевыполнил» просьбу – издал как свою, соответственно и гонорар забрал. Несколько лет назад в Нью-Йорке на матче Карлсен – Корякин вспоминали с Альбуртом работу на международном турнире в Одессе , где у себя дома Лева выполнил гроссмейстерский балл, но на первой лиге у меня дома выступил неудачно. Готовились к партии в его квартире на Льва Толстого, потом я возвращался в «Аркадию» на трамвае. В ходе подготовки к Марику Цейтлину, одессит показал свежую идею в остром варианте защиты Алехина, которую постоянно применял. В трамвайной тряске я мысленно возвращался к намеченному варианту и вдруг увидел эффектную жертву фигуру за белых, заканчивающую игру. Срочно на полпути вышел, нашел телефон-автомат и успел предупредить. Запомнилась партия Альбурта с Бронштейном, дважды откладывавшаяся, где Лева записанным 77-м ходом пожертвовал слона. Когда начали смотреть, я нашел отличную возможность за партнера и пришлось искать ничью. Однако маститый гроссмейстер не ожидал жертвы и быстро проиграл.

Похожая ситуация случилась в том же городе спустя 12 лет на чемпионате СССР, где я был с Гельфандом, а Илюшка Смирин – с Ильей Ботвинником. Партию последнего тура с Ваганяном мой бывший ученик отложил в позиции, близкой к ничье. Его тезка к моменту откладывания уже набрался, и мы смотрели втроем. Нашли крепость, и я пошел спать. Очевидно, уже во сне я увидел, что стойка пробивается, вскочил, но по телефону ребят не нашел. Пришлось проверять комнаты их друзей, чтобы откорректировать. К слову, в нашей среде находки такого рода во сне не такая уже редкость!

Приезжали заниматься и другие. Доводилось работать и со сборными республик. Как-то в Паланге я занимался с мужской командой Литвы, а Миша Цейтлин – с женской. Оригинальный путь избрал А. Гипслис. Меня пригласили тренером команды Латвии на сбор с просьбой прочитать цикл лекций по Анти-Бенони. Айвар все конспектировал, а потом я увидел свои анализы на страницах 5-го тома Югославской энциклопедии, естественно, под его именем. Периодически приглашали читать лекции на профсоюзных семинарах тренеров высшей квалификации.

В очередном чемпионате БССР  не играл Купрейчик, и борьба развернулась между прошлогодним чемпионом и Юферовым. Наша встреча была отложена в безрадостной позиции, но в силу обстоятельств доигрывалась незадолго до финища. Участникам и прессе ситуация с лидерством казалась неясной, ибо они не подозревали, что я нашел шансы на спасение, и не только повторил прошлогодний успех, но и оторвался на 1,5 очка от Сережи, которого на финише нагнал Слава Дыдышко. В сердцах, мой конкурент признался в своем убеждении о разнице в нашей силе … «на цвет». Т.е., если он играет белыми, то равная игра…До тех пор я не слышал такого сравнения.

Как всегда, в «Спартаке» начальство обращало внимание на выступления в чемпионатах ЦС. В предыдущей главе я рассказал, как команда Белсовета ДСО «Спартак» разделила первое место на командном чемпионате общества в 1974 году в Москве. На этот раз в Киеве мы все-таки отстали от россиян. Вскоре сильнейшие спартаковцы встретились в личном чемпионате, который мне удалось выиграть в третий раз, но этот раз в дележе.

Партия Жидков – Капенгут

Оба стали чемпионами ЦС ДСО «Спартак», Фрунзе 1977 г.

Забавно, что в 1970 году с нами делил еще Гена Сосонко, но победитель определялся по Бергеру, зато в 1975 году  я обогнал Игоря Иванова на пол-очка. Тогда еще ленинградец, он меня поражал, когда делал ход, менял очки, брал лежавшую рядом скучнейшую, на мой взгляд, книгу Теккерея “Ярмарка тщеславия” и с увлечением читал, не вставая из-за доски. После ответа партнера все повторялось в обратном порядке. Я не удержался и спросил об этом. Он пожал плечами и ответил: “ Я каждый ход как бы решаю логическую задачу. Выдав результат, моя голова чиста”.

Для полноты картины еще один штрих. Во время моих игровых странствий по Союзу я старался всюду записываться в библиотеки, очаровывая дам, которые имели все права отказать временному читателю, и даже получал доступ к полкам. В Челябинске я взял с собой Игоря, памятуя о его интересе к чтению. Тот попросил посоветовать что-то. Когда мы вышли из библиотеки, он достал из-за пазухи несколько рекомендованных книг и, заметив что-то в моих глазах, добавил: “А что, Софья Власьевна не обеднеет” – “Что-что?” – “Ну, Советская власть”. При первой же, заработанной победой над А. Карповым, поездке за рубеж на Кубу, он отказался лететь с Ю. Разуваевым  в пользу следующего рейса, дозаправлявшегося в Канаде, и там сбежал.

Вскоре состоялся очередной Мемориал Сокольского. Как я уже писал выше, формула для установления денежных призов разрешала участие только 2 кмс – победителей отборочных пирамид федерации шахмат БССР и Белсовета “Спартака”, который финансировал турнир. У всех на слуху блестящая победа 15-летнего Каспарова в этом состязании в 1978 г., с которой обычно начинается его послужной список. В книге «Мой шахматный путь. 1973-1985» Гарик замечает, что его допустили к участию только благодаря просьбе М. Ботвинника. К нашему позору, помогло не это обращение к спортивному руководству республики, имеющим отдалённое представление о личности автора письма, а разрешение зампредседателя Спорткомитета СССР В. Ивонина, позволяющее бухгалтерии позиционировать Каспарова как мастера, чтобы его участие не отразилось на выдаче денежных призов. Поскольку я сам занимался этим оформлением, то очередной легенде должен быть положен конец, хотя Гарик, я думаю, просто не знал этих деталей.

Далее он пишет: «Во время жеребьевки я с некоторым замиранием сердца разглядывал грозных соперников: неоднократные финалисты чемпионатов страны Анатолий Лутиков (гроссмейстер!), Альберт Капенгут (замечательный теоретик и тренер), Виктор Купрейчик, Янис Клованс и Александр Захаров, а кроме них – десяток крепких мастеров, практически вся белорусская рать».

Капенгут -Захаров

С юным вундеркиндом приехала целая команда – тренеры Никитин и Шакаров и, конечно, мама. Когда я их пригласил к себе, первым делом Гарик ринулся к библиотеке, где было немало свежих томов, изданных на Западе. Пришлось Аиде его оттаскивать, когда сели за стол. О старте будущего чемпиона мира вспоминает Александр Никитин: «…первые же его партии потрясли всех – болельщиков, тренеров и, главное, самих участников. Турнир сразу стал заметным событием в спортивной жизни города. На Каспарова пошли зрители. Игра бакинца выделялась необычайной свежестью и какой-то загадочной силой. От хитроумных маневров его фигур у соперников буквально кружилась голова. Соревнование он провел вдохновенно…» Все же, в какой-то момент возраст сказался. Гарик вспоминает: «…в 9-м обиднейшим образом выпустил местного кандидата в мастера Валерия Смирнова, чего долго не мог себе простить. За несколько ходов до контроля у меня был начисто выигранный эндшпиль, но когда я прогуливался по сцене, Альберт Капенгут дружески шепнул мне на ухо, что в гостинице меня ждет второй том романа «Граф Монте-Кристо» (книгу принесла родственница Капенгута – мастер Тамара Головей). Я так обрадовался, что сразу же «поплыл», и вместо элементарного выигрыша получилась ничья». Тем не менее уже за 5 туров до финиша юноша выполнил норму мастера! Обычно всесоюзная пресса обходила наш турнир стороной. На этот раз газета «Советский Спорт» снизошла: «Восьмой мемориал Сокольского удался особенно. Накал борьбы был необычайно высок: из 153 партий лишь 60 закончились вничью. Героем турнира стал чемпион СССР среди юношей Гарик Каспаров из Баку. Так уж получилось, что не мастера экзаменовали школьника, а школьник давал урок мастерам!».

Каспаров и Никитин, примерно, во время Мемориала

Вскоре прошел очередной чемпионат БССР. Несмотря на участие Купрейчика, как и в прошлом году конкуренцию составил только Юферов. Все же мне удалось обогнать его на очко. Сережа мрачно констатировал: «У нас штатный чемпион».

Если же подходить совсем серьёзно, то вспоминается недавнее интервью Бориса Марьясина программе «Шахматное ретро», когда он простодушно сказал: «Капенгут у нас всё выигрывал». Возьмем статистику по чемпионатам CССР, то Витя к этому времени играл 3 раза, 6,5 из 22 , 3,5 из 15 и 6 из 17,  всюду последнее место. У меня только 2 раза – 10,5 из 21 и 9,5 из 21. Он набрал 16 из 54 (30%), я – 20 из 42 (47%).

Если же взять статистику по чемпионатам БССР и Мемориалам Сокольского 70-х годов, то разница по результатам соперников еще более впечатляющая, счёт личных встреч (+6) соответствующий, но на международные турниры по плану республики ездил исключительно Витя, а автору, так и не получившему в свое время международного звания, по достижении 35-летного возраста, впрочем, как и другим, вообще запретили участие во всесоюзном календаре.

Подпевалы, типа горе-историка шахмат в БССР (по газетным вырезкам) В. Рубинчика пытались объяснить счёт: «Как будто кто-то отрицал, что Капенгуту, когда он жил в БССР, случалось побеждать за доской Купрейчика, который на 5 лет моложе!». Для сведения псевдоисториков я написал в книге Теоретик, игрок, тренер, стр. 390: «Не раскрою большого секрета – я обратил внимание на способного мальчика ещё со времени сеанса одновременной игры М.М. Ботвинника в 1962 году и, когда Витя стал кандидатом в мастера, предложил приезжать ко мне поработать.

Ботвинник задумался над ходом в партии против Вадима Мисника. Рядом сидят Толя Ахремчук и Витя Купрейчик. Подсказывают Капенгут и Миша Павлик

 Даже после моего перевода в Прибалтийский округ приказом Р.Я. Малиновского я достаточно часто бывал дома и назначал ему встречи. Когда пришло время играть между собой, я предложил делать короткие ничьи, но к 1968 году боевой характер известного задиры захотел бури». Да и для сравнения напомню, что Каспаров и Гельфанд выигрывали Мемориалы Сокольского в 15 лет!

Продолжение следует

PS.

От редактора belisrael

В конце публикации А. Капенгут неодобрительно высказывается о В. Рубинчике, многолетнем авторе материалов на сайте по различным белорусским вопросам, в начале прошлого года исчезнувшего с сайта, и его можно понять, после того, как тот в комментариях в ютюб на “Шахматном ретро” беседы с А.К. написал:

Well, я не ўзор бескампраміснасці. Але ці стаў бы пасля 24.02.2022 выдаваць сваю кнігу пад грыфам федэрацыі шахмат Расіі (прыўладнай суполкі, дзе сярод куратараў – Пяскоў, Шайгу & Co.), ці хваліўся б гэткім выданнем на ўвесь свет? Не стаў бы і не хваліўся.

Well, я не образец бескомпромиссности. А вот стал бы после 24 февраля 2022 издавать свою книгу под знаменем федерации шахмат России (привластной организации, где среди кураторов – Песков, Шойгу и Со.) или хвастался такой публикацией на весь мир? Не хвастался бы и не хвалился.

Добавлю, что книга была написана и отправлена в издательство 4 года назад. И второе, 3 марта 2022 ведущие шахматисты России обратились к Владимиру Путину. Они призвали прекратить войну на Украине.

“Ошибка может привести к роковой точке невозврата”.

Соответствующее письмо подписали 33 шахматиста из Российской Федерации. Также против войны высказались ряд др. известных шахматистов.

.
Опубликовано 02.03.2024, 23:13
.
Другие материалы автора:

Альберт Капенгут об Исааке Ефремовиче Болеславском

Альберт Капенгут. История одного приза

Альберт Капенгут. Глазами секунданта 

Альберт Капенгут. Победа над Талем

К юбилею Исаака Болеславского

Девятого июня 2019 г. исполнится 100 лет со дня рождения знаменитого гроссмейстера Исаака Ефремовича Болеславского (родился в украинском местечке Золотоноша, умер 15.02.1977 в Минске). По случаю юбилея предлагаем вниманию читателей статью, опубликованную в журнале «Шахматы в СССР» № 2, 1941. Если не ошибаемся, в сборниках автора, маэстро Саломона Флора (1908–1983), она не перепечатывалась, да и в интернете её до сих пор было не найти, хотя некоторые рассуждения Флора о творчестве Болеславского попали в известную книгу Алексея Суэтина «Гроссмейстер Болеславский» (Москва, 1981).

Благодарим за помощь при подготовке публикации минчанина Юрия Тепера.

Примерно так выглядел герой статьи незадолго до войны; шарж Ю. Гомбарга

С. Флор

О ТВОРЧЕСТВЕ БОЛЕСЛАВСКОГО

Одной из приятнейших неожиданностей ХII всесоюзного чемпионата был, несомненно, успех чемпиона Украины Болеславского. В этом серьезнейшем чемпионате Болеславский показал себя как большой мастер.

Молодой, хрупкий на вид, он отстал в первой половине турнира лишь по той причине, что проводил свои партии с исключительной быстротой, тратя особенно мало времени на обдумывание в дебюте.

Быстрая игра Болеславского доказывает, что у него есть талант. Давно известно, что лучшие шахматисты мира быстро ориентируются в положениях на доске, и превосходно проводят блитц-партии. Это умение особенно ярко проявилось у чемпионов мира и ведущих гроссмейстеров в молодые годы. Юный Капабланка был непобедим в блитц-партиях.

Даже сейчас, будучи уже в возрасте 52 лет, Капабланка изумительно быстро ориентируется в позициях. В начале своей шахматной карьеры Капабланка не был знаком со словом «цейтнот» и проводил дебюты так же молниеносно, как Болеславский. По-моему, наличие таланта проявляется и в том, насколько быстро шахматист оценивает позицию. Приятно смотреть, как летают по доске фигуры, когда партию анализируют гроссмейстеры. Есть, однако, и такие шахматисты, которые благодаря упорному изучению теории и выдержке в практической игре достигли мастерского класса. Однако, при совместном анализе с ними становится ясным, что настоящий талант у них отсутствует. Выдающийся шахматист как скрипач чувствует позицию «кончиками пальцев». И этим правильным чувством позиции, судя по всему, обладает Болеславский.

Однако, нужно ли использовать умение быстро охватывать позицию для того, чтобы без всякого обдумывания делать дебютные 15-20 ходов? Я не сторонник такого способа игры. Когда 15-20 ходов делаются без обдумывания, это означает, что игра ведется «по известным образцам». А в каждой партии нужно стараться мыслить самостоятельно.

Шахматная игра находится в настоящее время на высоком уровне. Важна каждая стадия партии, но самой важной является, пожалуй, дебют. Если в результате дебюта один из противников получает хорошее положение, у него есть надежда на выигрыш. Если же, наоборот, выходишь из дебюта, имея худшую позицию, то на успех мало шансов, хотя бы и оставалось много времени на обдумывание. Поэтому-то манеру Болеславского – проводить дебютную часть партии в темпе блитц – нельзя рекомендовать.

Во второй половине XII чемпионата Болеславский начал играть серьезнее и вдумчивее, и успех не заставил себя ждать.

Несомненно, что среди одаренных советских молодых мастеров Болеславский является одним из талантливейших. Несмотря на его юность, у него уже есть несколько крупных достижений. Когда молодой мастер добивается успехов, злые языки приписывают это, обычно, случаю. Когда же после нескольких успехов случается неудача, они утверждают, что этот результат и есть настоящее мерило его таланта. С подобными трудностями приходится бороться каждому мастеру на пути к признанию.

Успех Болеславского в XII чемпионате многие также расценивали как случайность. Но еще одна убедительная победа в чемпионате Украины 1940 г. подтвердила, что Болеславский является мастером большого класса. Украина, занимающая видное место в советском шахматном движении, может гордиться своим чемпионом.

Стиль Болеславского агрессивен, но это вообще свойственно молодым мастерам. Всё же Болеславский, пожалуй, слишком уж агрессивен. Как шахматист он еще не сформировался, но с годами его стиль, несомненно, стабилизируется. В игре Болеславского ясно чувствуются предприимчивость, энергия и остроумие, свойственные молодой гвардии советских мастеров. Болеславский прежде всего – прекрасный тактик, но как стратег он еще не вполне на высоте.

Однако, эти особенности его стиля, конечно, не постоянны. Юный мастер, обладающий таким большим шахматным талантом, будет, конечно, развиваться и усиливаться во всех стадиях партии. Знакомясь с партиями, игранными Болеславским в чемпионате, приходишь к убеждению, что он разбирается в современной позиционной игре, хотя еще и не вполне ею овладел. Например, в партии со Смысловым он перешел в эндшпиль, надеясь использовать пешечное преимущество на ферзевом фланге. Однако, его надежда не осуществилась, так как он не проявил достаточного знакомства с эндшпильной техникой и достиг лишь ничьей.

Болеславский – Смыслов

Преимущество позиции Болеславского совершенно ясно. Прежде всего у него перевес на ферзевом фланге. Это обстоятельство существенно особенно здесь, поскольку у черных имеется сдвоенная пешка. Она образовалась уже по дебюту (защита Каро-Канн: 1.е4 с6 2.d4 d5 3.Kc3 de 4.K:e4 Kf6 5.K:f6+ ef) и не представляет невыгоды до той поры, пока служит защитой для позиции короткой рокировки, обеспечивает опорные пункты для черных фигур и препятствует вторжению белых фигур (пункты е5 и g5!)

Однако, в эндшпиле наличие этой сдвоенной пешки может дать решающий перевес белым. В позиции диаграммы сдвоенная пешка представляет невыгоду еще и потому, что она продвинута уже до f4 и отнимает важное поле у черного коня. Помимо этого белые фигуры расположены активнее. Всё это должно было повести черных к проигрышу.

Без преувеличения можно сказать, что любой мастер должен был бы довести эту позицию до выигрыша. Достижение в подобном эндшпиле лишь ничьей должно быть отмечено как определенный неуспех.

Задача белых, логически рассуждая, довольно проста: они должны все свои фигуры расположить выгоднейшим образом. Кроме коня, остальные фигуры их расположены удачно. Так же оценивал позицию и Болеславский, сыграв 26.Кg5. Однако, этот ход позволил Смыслову после 26…Ле7 защитить 7-ю горизонталь, затем сыграть h7-h6, обеспечивая «форточку» для короля, и добиться защитимой позиции.

По моему мнению, правильным и отвечающим требованиям позиции было продолжение 26.Kd4! с централизацией коня. После 26.Kd4 грозит Kb5. Если черные сыграют 26…Се5, то все же последует 27.Kb5, и в ответ на 27…С:с3 белые могут продолжать 28.bс! Если же черные сыграют 26…а6, то белым следует лишь продвинуть пешки на а4 и b4, так как ход 26…а6 еще больше ухудшает позицию черных.

В партиях против Ботвинника и Рудаковского Болеславский добился многообещающих позиций, но вел атаку слишком стремительно.

Ботвинник – Болеславский

Напряженная и трудная для обеих сторон позиция. Положение черных производит более благоприятное впечатление, так как у белых ощутимая слабость на g3, и они ничего активного предпринять не могут. Черным следовало попытаться усилить нажим на пешку g3 и в нужные момент провести h5-h4.

Борьба должна была бы сейчас по-существу лишь начаться. Однако, после хода Ботвинника 30.а3 Болеславский решил, что должен предпринять энергичное контрнаступление на королевском фланге в ответ на планируемое белыми продвижение на ферзевом. Но ход 30…h4? оказался удавшейся попыткой самоубийства. Последовало 31.gh Фh6 32.Лg5! Ф:h4 33.Лfg2 Ce8 34.Л:f5 с выигранной позицией у Ботвинника.

Ход 30…h4 доказывает, что Болеславский переоценил свою позицию. Действительно, трудно одним ходом превратить положение на диаграмме в проигранное. Черным следовало лишь добиться наиболее активного расположения своих фигур. Заслуживало, например, внимания продолжение 30…Сf8 с идеей перевести слона на е7, где он расположен лучшим образом, так как защищает коня и может быть в нужный момент переброшен на ферзевый фланг. В дальнейшем черные могли сдвоить ладьи по линии g.

Наступление белых на ферзевом фланге было не столь уж опасным, так как у них связаны руки ввиду наличия слабости на g3. Кроме того, нельзя с уверенностью утверждать, что вскрытие игры на ферзевом фланге оказалось бы к выгоде белых. Ни один зрелый стратег не допустил бы на месте Болеславского, даже будучи в цейтноте, ошибки 30…h4, избавляющей белых от слабости на g3 и дающей им возможность сыграть Лg5.

Во встрече с [Владимиром] Макогоновым, как и в других партиях, молодой чемпион Украины показал, что ему не чужда алехинская техника ведения атаки. Он часто жертвует пешку в интересах быстрого развития, как это делает и Алехин. В возникающей напряженной борьбе искусство Болеславского в ведении атаки выявляется во всем блеске. Смелым принадлежит мир! Вот боевой лозунг Болеславского. Это подтверждает и его блестящая партия против Котова.

Болеславский – Котов

В позиции диаграммы чемпион Украины решился на жертву пешки посредством 17.е5. После 17…de 18.fe K:e5 19.Cf4 черные, по мнению Болеславского, попадают под неприятную связку. Правда, после 19…Cd6 ничего решающего не видно, но всё же не приходится порицать белых за эту жертву, так как это дело стиля. Один мастер жертвует в подобных позициях пешку, другой не так легко решается на это, если не может рассчитать до конца все последствия. Всё же следует заметить, что жертва на е5 основана не на точном расчете, а значительно больше на интуиции. Чутье Болеславского подсказывало ему, что в этой позиции что-нибудь обязательно должно найтись. Трудно предположить, что, играя 17.е5, он имел в виду что-либо неопределенное.

Партия продолжалась следующим образом: 17.е5 Ке8 18.f5. Снова остроумная жертва пешки, корректность которой подтвердил и последующий анализ. 18…К:е5 19.fe fe 20.Cg5? Подтверждается, что жертва не была рассчитана до конца. Здесь Болеславский упускает изящное продолжение 20.Сd5!, оправдывавшее жертву пешки. Всё же белые красиво выиграли эту партию, правда, не без помощи противника.

Эта партия интересна тем, что показывает, как охотно Болеславский жертвует пешки. Однако, после остроумной жертвы, которая оказывается правильной и при последующем анализе, Болеславский иногда упускает правильное продолжение атаки. Это показывает, что он жертвует интуитивно, а затем лишь начинает искать правильное продолжение.

В партиях, например, такого мастера, как Ботвинник, это не могло бы быть. Если Ботвинник решается на жертву, то она всегда точно и далеко рассчитана. К стилю Болеславского гораздо ближе примыкает стиль Шпильмана. В партиях этого большого мастера атаки также частенько встречаются жертвы, основанные скорее на чувстве позиции, чем на расчете. При сегодняшней технике защиты жертвы Шпильмана не всегда оправдываются. В этих случаях он обычно жалуется, что в настоящее время нельзя больше жертвовать, что шахматы уже не доставляют ему удовольствия и т. д. Нет, мастер Шпильман, жертвовать можно, но нужно только, как вы сами назвали свою книгу, – «Правильно жертвовать!»

Я уверен, что Болеславскому обеспечены дальнейшие успехи. Однако, для этого ему следует побольше играть в шахматы. Выдвинуться в первые ряды мастеров можно только благодаря практической игре, трудолюбию и углубленному изучению теории. У Болеславского есть предпосылки для того, чтобы стать гроссмейстером.

Мне часто бросают справедливый упрек в том, что мой дебютный репертуар ограничен и несколько односторонен. Указывается, например, что я почти всегда начинаю партию ходом 1.d4. Некоторым оправданием может служить для меня то, что начало 1.d4 наиболее современно и что применяя его, на мой взгляд, легче добиться успеха.

Не меньший упрек может быть брошен и Болеславскому, который все партии в XII чемпионате начинал ходом 1.е4. Подобная односторонность заслуживает, конечно, порицания. Если Болеславский (аналогично другим мастерам его стиля) полагает, что начало 1.d4 не дает простора для фантазии и для проявления искусства в ведении атаки, то он ошибается. Приведу лишь один пример и напомню о знаменитой 6-й партии матч-реванша Алехин – Эйве, которую можно назвать своеобразным гамбитом Муцио в ферзевом дебюте (1.d4 d5 2.с4 с6 3.Кс3 dc 4.e4 e5 5.C:c4 ed 6.Kf3).

Поэтому я хочу посоветовать Болеславскому и другим шахматистам – убежденным сторонникам 1.е4 – всё же испытать ход 1.d4. Применение современных дебютов приведет к тому, что Болеславский и другие мастера атакующего стиля будут и в открытых партиях играть осторожнее. Болеславский не должен понимать меня превратно: я отнюдь не собираюсь давать ему совет вообще играть боязливо и осторожно. Нет, это означало бы перегнуть палку. Но больше осторожности и меньше азарта ему бы не повредили. Очень приятно, конечно, играть красиво, но, участвуя в турнире, не нужно забывать и о спортивной стороне и об ответственности за свои партии. Когда мастер играет 1.d4, то это еще не говорит о том, что он стремится к ничьей. И даже, избирая 1.е4, Болеславский не всегда мог избежать своеобразных «гроссмейстерских ничьих».

Кое-кто из молодых советских мастеров допускает ошибку, когда вообще стыдится ничьих. Чтобы избежать ничьих, зачастую предпочитают даже пускаться в авантюры, заканчивающиеся поражением. Конечно, это отрицательно сказывается на окончательном турнирном результате. Я, как опытный практик, нисколько не стыжусь ничьих. Две половинки составляют очко – вот мой принцип в любой турнирной борьбе.

Поскольку Болеславский почти исключительно играет 1.е4, он не овладевает очень важным для современных шахмат искусством доводить до победы даже маленькое преимущество, искусством создавать в неприятельском лагере слабые пункты и использовать их. Дело в том, что игра в открытых началах носит иной характер. Необходимо изучить также и искусство лавирования и перегруппировки фигур. И этим искусством, вытекающим исключительно из практики, труднее овладеть, применяя исключительно 1.е4.

В миттельшпиле Болеславский чувствует себя увереннее всего.

Трудно упрекать Болеславского в недостатке техники в эндшпиле, так как у него отсутствует достаточный опыт. Нужно дать молодому мастеру возможность померяться силами с признанными гроссмейстерами.

***

Об успешном выступлении И. Болеславского за белорусскую команду на Спартакиаде 1963 г. читайте здесь:

Опубликовано 04.06.2019  17:00

Поддержите сайт и его активных авторов

********************************************************************************

Геннадий Несис 5 июня, 23:14

Мой отец, Ефим Несис, также был первокатегорником, представителем знаменитой шахматной школы – украинской. В юности его партнером и другом был удивительный человек, и замечательный гроссмейстер Исаак Болеславский. Встречались они и после войны. В нашей семье существует легенда, что первый в жизни апельсин я получил из рук Исаака Ефремовича, вернувшегося в конце 40-х годов с какого-то крупного международного соревнования, и по дороге домой заглянувшего к своему старому другу в Ленинград.  

Геннадий Несис. Распределение

Спросите у нынешних старшекурсников, какие чувства у них вызывает почти забытое слово распределение, и большинство из них безразлично пожмет плечами. Будущие физики и математики, изучавшие теорию вероятностей, возможно вспомнят распределение французского ученого С. Пуассона или великого немца Карла Фридриха Гаусса; более искушенные смогут назвать еще и распределение по энергиям элементарных частиц, носящее имя австрийского физика Л. Больцмана. Те немногочисленные экономисты, которые реально и прилежно учились, поднапрягшись, постараются процитировать дефиницию из их профессионального словаря: ”Распределение – есть доли совокупного дохода, приходящиеся на различные слои общества”. Впрочем, ни у кого из них этот термин не вызовет особенных эмоций.

Совсем иное значение и в прямом и в переносном смысле имело это понятие в советские времена. Для нескольких поколений наших студентов-выпускников исход по сути формального и чисто бюрократического действа – распределения на работу по окончании высшего учебного заведения – мог повлиять решающим образом не только на профессиональную карьеру, но и на личную жизнь, и даже на судьбу так называемого “молодого специалиста”.

В конце 60-х годов распределение проходило сравнительно со сталинскими временами довольно либерально: выпускников-ленинградцев чаще всего направляли на работу по месту жительства. Особенно это касалось будущих обладателей дипломов технических вузов. Бесчисленные конструкторские бюро и научно-исследовательские институты, расплодившиеся на берегах Невы, могли поглотить любое количество младших научных сотрудников и инженеров. Все происходило по формуле Михаила Жванецкого: молодые специалисты “делали вид, что работали, а государство делало вид, что платит им зарплату”. Новоиспеченным врачам и учителям приходилось посложнее. Но и они, как правило, получали направление, если не в школы и больницы родного города, то и не на Дальний Восток, а чаще всего в районы Ленинградской области. Приезжих студентов, не имевших в северной столице постоянной прописки, ждала более суровая участь. Впрочем, наиболее активным из них, удавалось остаться и в Ленинграде. Для этого надо было предусмотрительно жениться или выйти замуж за местного жителя или заранее, например, во время производственной практики, договориться о персональном запросе от организации, обладавшей квотой на заветную прописку для необходимых ей специалистов.

Этот краткий историко-социологический экскурс предназначен для молодого читателя. Представители моего поколения запоминали нервный, а для многих из нас и драматический акт распределения на всю жизнь.

В тот сентябрьский день не было особых оснований для беспокойства. Одноклассница моей мамы и авторитетный специалист в области электрохимической промышленности Зоя Александровна Рабинович заранее подготовила официальный вызов на работу в крупный научно-исследовательский институт, располагавшийся в пяти минутах ходьбы от моего дома. Я уже побывал в вестибюле этого “почтового ящика” (так в те годы именовались НИИ и КБ оборонного комплекса) и был представлен начальнику отдела, т.е. своему будущему начальнику. Персональный запрос на молодого специалиста, скрепленный соответствующими подписями руководства, я заблаговременно сдал в деканат своего факультета и, как мне представлялось, мое предстоящее распределение должно было превратиться в чистую формальность. Однако я недооценил каверзность и непредсказуемость системы, в которой мы все существовали.

Мероприятие началось чинно и торжественно. В президиуме восседали: наш строгий и суховатый декан – профессор Максим Максимович Сычев и бессменный заведующий кафедрой электрохимии (он занимал эту должность более тридцати лет) старый русский интеллигент Николай Павлович Федотьев, а в зале расположились представители заводов и научно- исследовательских институтов, подавших заявки на выпускников ведущего химического ВУЗа страны. Выпускников вызывали не в алфавитном порядке, а согласно среднему баллу, полученному по учебным дисциплинам. Говоря современным языком – по рейтингу. Круглых отличников в нашей группе не было, но обладатели высоких показателей (4,5-4,8 балла) выходили из аудитории быстро и в хорошем настроении. Дошел черед и до меня. Я уверенно вошел в зал. Секретарь деканата, громко объявив мою фамилию, сообщила, что на меня имеется персональный вызов из такого-то НИИ и “руководство института не возражает против направления Несиса Геннадия Ефимовича на работу в эту организацию”.

Хмурый декан предложил мне подойти к столу Президиума и подписать соответствующее согласие. Я уже взял в руку авторучку с тем чтобы покончить с формальностями, как неожиданно на всю большую аудиторию раздался душераздирающий крик, прозвучавший воплем тяжелораненого зверя: “Нет! Нет! Ничего не подписывайте, мы отзываем наш запрос и вообще отказываемся от распределения к нам на работу в этом году!”

Я резко обернулся, и увидел вскочившего со своего места и размахивающего руками взволнованного мужчину в строгом сером костюме. В зале возникла немая сцена из гоголевского “Ревизора”. Два растерянных профессора с побагровевшими лицами, начальник первого отдела засекреченного учреждения с воздетыми к небу руками, девушка-секретарь с официальной бумагой, в которой не хватало только одной моей подписи, полный зал недоуменных зрителей, и, наконец, я – главный герой трагифарса, застывший в нелепой позе в шаге от мощного обитого зеленым сукном стола, за которым, видимо, сиживал еще Дмитрий Иванович Менделеев.

Попытаемся понять, что стало причиной форс-мажорной ситуации, в которой оказались все действующие лица той незабываемой мизансцены.

Руководство НИИ приняло во внимание рекомендацию своей уважаемой коллеги – Зои Рабинович, и согласилось принять на работу молодого специалиста, выпускника престижного Ленинградского Вуза. Начальник первого отдела видимо поленился запросить мои анкетные данные, а фамилия Несис его не насторожила, так как звучала скорее на прибалтийский манер, как Лацис или Райнис. Однако увидев мою отнюдь не скандинавскую внешность, профессионал мгновенно оценил последствия своей оплошности и без объяснения причин дезавуировал запрос, подписанный его собственным институтским руководством, ибо опасался реакции совсем другого начальства и в совсем другом ведомстве.

Опытный администратор, декан нашего факультета, наконец взял себя в руки и прервал явно затянувшуюся паузу: “У меня есть предложение – отложить вопрос о распределении Несиса до окончания нашего заседания”.

Мне пришлось выйти в коридор и, пропустив вперед всех студентов свой группы, унизительно дожидаться решения участи. Впрочем, я был не одинок. Вскоре в таком же незавидном положении оказалась одна из самых прилежных моих соучениц – уроженка Смоленска Галя Розенгард.

Нас двоих пригласили к шапочному разбору – все перспективные места были уже заняты. Пришлось выбирать только из двух производств, готовых принять на работу инженеров- электрохимиков с такими ненадежными фамилиями. Здесь необходимо подчеркнуть, что после Шестидневной войны на Ближнем Востоке прошло чуть больше года, и действовало негласное указание – “инвалидов пятого пункта” держать подальше от каких-либо технологических или, тем более, оборонных секретов.

Я выбрал филиал ювелирного завода, расположенного внутри Гостиного двора, а Галине предстояло заняться никелировкой металлических кроватей на мебельной фабрике.

Часто, вспоминая тот день, я думаю, как мне тогда повезло. Ведь стоило тому поначалу проморгавшему мое неарийское происхождение кадровику выйти покурить, и я попал бы в ящик, получил бы какой- никакой допуск, и вся моя жизнь потекла бы по совсем другому – скучному и бессмысленному руслу. Возможно, я стал бы кандидатом технических наук, через несколько лет продвинулся бы по службе, но большую часть жизни провел бы за железным занавесом, отсиживая свои обязательные восемь часов в абсолютно чуждом для меня замкнутом пространстве, страдая от клаустрофобии и изнывая от тягостного положения “человека 2-го и 19-го числа”, как называл мой дед советских госслужащих.

Как тут не задуматься о странных проявлениях загадочного фатума, отраженного в народной мудрости прекрасной русской пословицей: “Не было бы счастья, да несчастье помогло”.

На следующий день на площадке лестницы, ведущей на кафедру электрохимии, я встретил профессора Федотьева. Высоченный старик в долгополом старомодном плаще крепко пожал мою руку своими пожелтевшими от привычного “ Беломора” длинными пальцами и как-то мгновенно ссутулившись, произнес фразу, которую я запомнил на всю жизнь: “Мне как русскому человеку вчера было очень стыдно”.

За свою долгую жизнь в науке выдающемуся ученому и педагогу Николаю Павловичу Федотьеву довелось быть руководителем многих сотен дипломных и курсовых проектов, кандидатских и докторских диссертаций, но судьбе было угодно, чтобы именно мне выпало на долю стать его последним выпускником. Защита моей дипломной работы прошла в июне 1969 года, и вскоре, летом того же года, этого замечательного человека не стало.

Внешне суровый и гордый старик как-то незаметно для постороннего глаза выделял меня среди однокурсников. Нет, я не имел никаких поблажек, и финальная пятерка по технологии электрохимических производств досталась мне с большим трудом. И все же я чувствовал какое-то расположение с его стороны. Тому было две причины:

Первая, и главная, заключалась в том, что мой дед Иосиф Альтшулер, так же как и Николай Павлович, был выпускником металлургического факультета Санкт-Петербургского Политехнического института, носившего во времена их студенчества имя Петра Великаго, и, более того, учился непосредственно у профессора Павла Павловича Федотьева (1864-1934) – одного из создателей отечественной алюминиево-магниевой промышленности и, главное, – отца моего научного руководителя.

Вторая причина – не столь серьезна. И тем не менее… У моей мамы была коллега и приятельница – говорливая и смешливая дама Надежда Викторовна, которую, несмотря на вполне зрелый возраст, все друзья и знакомые называли по детскому прозвищу – Дедюней. Ее немецкая фамилия Ротбарт, доставшаяся от обрусевшего отца, никак не ассоциировалась с одноименным злым волшебником из “Лебединого озера”. Ведь именно колдун Ротбарт с помощью своего проклятия превратил принцессу Одетту в белого лебедя. Так вот, не знаю уж какими судьбами, маленькая и болтливая адвокатесса подружилась с высокорослой и малоразговорчивой четой Федотьевых, часто гостила у них на даче. Принимали Дедюню очень радушно, но впоследствии она потешно рассказывала, как нелегко ей приходилось в жилище хозяев – Гулливеров. Так, в ванной комнате ей приходилось подпрыгивать, чтобы достать мыло из старинной мыльницы, прикрепленной на почти недосягаемой для нее высоте. Зная, мягко говоря, ее открытый характер, уверен, что Надежда Викторовна, любившая нашу семью, дала мне неплохую рекомендацию. Так что чувство стыда носило у старого русского профессора не только политический, но и личностный характер.

Осадок от отвратительной сцены, разыгранной во время моего распределения, сохранился надолго, но сейчас та история воспринимается мной как гротесковый эпизод из бесконечного общественного фарса, в котором мы вынуждены были играть предназначенные нам роли.

К счастью, в фойе этого театра абсурда, отгороженного от мира железным занавесом, можно было играть по другим сценариям – любить своих близких, встречаться с друзьями, писать стихи, увлекаться шахматами и, конечно, общаться с представительницами прекрасного пола, что не так уж и мало. Черт с ней, с ювелирной фабрикой, но жизнь-то продолжается!

(из фейсбука, 5 окт. 19:36)

Опубликовано 6.10.2016 11:17

Этот День Победы

Настоящий праздник. О победителях и мародерах

Андрей Мовчан Руководитель экономической программы Московского центра Карнеги

Обсуждая Войну и Победу, все время упираешься в очевидную подлинность предмета – в отличие от огромного количества предлагаемых нам сегодня идеологических и социальных кадавров. Действительно – была Война, и был Подвиг. И была Победа, и был уничтожен страшный враг. Тем не менее, переносить сегодняшний пафос, видеть лица тех, кто сегодня зовет Россию праздновать, повязать черно-оранжевую ленту на зеркало своей машины – не так-то просто. Это не парадокс – это стандартная история: о настоящей победе и о последующем мародерстве. Но сначала история о победе – про моих дедов, чья жизнь прошла в контексте разгрома фашизма.

Потомок гвардейцев

Отец моего отца. Александр Андреевич Мовчан. Выходец из известного запорожского казачьего рода, по легенде основанного близким соратником Хмельницкого, породнившегося еще в XVIII веке с Вышневецкими (каприз истории!), из семьи куренных атаманов – полковники Екатерининской эпохи, фамильный герб с тех времен, девиз «Козацкому роду нема переводу»…

Андрей Васильевич, его отец, сразу встал на сторону красных. Был облечен доверием партии – первый секретарь обкома. Все, что осталось о нем из воспоминаний, – был «железным», честным и прямым, как стрела с его фамильного герба. В 1938 году арестован и расстрелян. «За что?» – когда-то спросил я своего отца. «Как за что? Он был китайским шпионом, создавшим преступную группу из домработницы, дворника, кузнеца и пары крестьян.»

В 1942 году мой дед был мобилизован в штрафной батальон как сын врага народа. Батальон отступал к Ленинграду и оказался в блокаде. Блестящие стратеги, командовавшие фронтом, в условиях нехватки продовольствия решили – штрафникам, оказавшимся «в тылу» (в резерве первого эшелона), еды не выделять вообще. Часть стояла (на фронте затишье), люди умирали с голоду – зимой подножного корма тоже не было. Дед рассказывал, что ему и его другу пришла в голову идея не ложиться, а двигаться – не хотелось умирать лежа. Так они и двигались (ковыляли?) днями. «Те, кто лег, умирали. Почти все умерли.»

Месяца через два у того же командования возникла идея прорыва блокады. В часть приехал офицер, приказал построиться. Горстка из числа оставшихся в живых сумела встать. Офицер приказал сделать пять шагов вперед. Мой дед (он же был казак, железный, как и его отец) сумел. Те, кто сумел (сколько их было – пять, десять?), были «годны» для того, чтобы идти в прорыв. Кто прошел четыре шага или меньше – нет. Последних оставили подыхать, первых – забрали в расположение другого штрафбата, подкормить и подготовить. Там кормили. Как? Не знаю. Вот еще одна история: «Перед наступлением [кажется, через недели три] приехал в часть генерал, лощеный, толстый, на лошадях, с ординарцами. Ушел в блиндаж, лошадям повесили на морды мешки с овсом. Нас несколько человек, пока ординарцы отошли покурить и отлить, бросились к лошадям и отсыпали в шапки и карманы овса сколько успели. Несколько дней жевали его все». Овес у лошадей. Несколько дней жевали. Потомок гвардейских полковников.

Дед рассказывал, что ему и его другу пришла в голову идея не ложиться, а двигаться – не хотелось умирать лежа

Потом штрафбаты бросили на минные поля, разминировать собой. Не до саперов было, просто послать батальоны вперед на минное поле, а сзади поставить заградотряд было быстрее и надежнее. Потом была попытка прорыва, отступление, бегство. Деда ранило сильно (огромный шрам остался на всю жизнь). Идти не мог. Приказ по части – раненых не выносить. Конец. Попросил положить его у дороги (не в траншее же казаку помирать), кто-то подложил ему под голову рваный танкистский шлем, ушли. Часа через два по дороге отступала танковая рота. Мимо трупов, раненых – не до них. Но у танкистов закон – своих не бросать. Солдата в танкистском шлеме, без сознания, затащили в танк и довезли до полевого госпиталя. Остальных (сколько их было?) оставили умирать. Моему деду 19-ти лет еще не было.

Пока снова стал в строй, война уже ушла на запад. Но штрафбаты никто не отменял. Правда теперь они воевали более организованно и даже кормили солдат регулярно. А дед вину своего рождения почти уже искупил – получил полуторку, стал возить на ней боеприпасы. Но война есть война – все равно организация хромает. Уехал он (дело уже у Одера, и война уже к концу) за снарядами, возвращается обратно в часть, въезжает в деревню – а его встречают немцы. Часть отступила, мобильных тогда не было, его не предупредили. Я, когда об этой ситуации применительно к себе думал, надеялся, что у меня хватило бы смелости не сдаться, а протаранить ближайший танк или орудие. Потому что ума и твердости у меня явно не хватило бы. А у него – хватило. Пока немцы думали, что делать, он рванул улицами, развернулся и выскочил из деревни. Конечно, за ним гнались – на мотоциклах, на машине. «Я от них не отрывался, держался сразу перед. У меня же снаряды, они это видели, стрелять боялись». Не стали стрелять – себя пожалели, европейцы. Так и доехали до зоны, простреливаемой артиллерией, там немцы отстали.

Уникальная ситуация. За эту машину со снарядами его не просто перевели в регулярные части – ему дали орден Красной Звезды. В наградном листе так и написали – про машину, снаряды, немцев.

Он так и не погиб, он же был железным. Вернулся в августе 1945-го. Поступил на мехмат МГУ. Женился на дочке еврейского учителя из Полтавы, расстрелянного тоже в 1938 году (Израиль Аркаве, ее папа, в революцию оставил своих богатых и уважаемых родителей в Польше, чтобы помочь трудовому народу, уехал в Полтаву, создал школу, женился, завел пятерых детей. Он, кажется, был немецким шпионом, но могу ошибаться).

Мой железный дед родил троих детей. Рисовал. Сочинял музыку, был членом союза композиторов. Стал крупным ученым. Создал теорию флаттера, которая позволила конструировать безопасные самолеты. Он много лет учил студентов в Московском университете. По его книгам и сейчас учат в университетах. Дожил он до середины нулевых. Слава богу не дожил до портретов Сталина поперек фасадов.

Замнаркома

Отец моей матери. Иосиф Израилевич Гольденблат. Он родился раньше, еще в 1907-м. Его отец, оставшийся на фотографиях с пышными усами, как французский дворянин, действительно был потомком французских евреев-банкиров, гордо носивших приставку Де к фамилии с еще латинским корнем. Пращур приехал в молодую Одессу «руководить филиалом», остался, родил сына и умер от холеры. Мальчика взяла на воспитание семья немецких евреев, отсюда – Гольденблат. Но ни прадед, ни дед банкирами не были. Мой дед в 10 лет стоял рядом со своим отцом у двери их квартиры на Жуковского, держал топор в руке и ждал, когда пьяные матросы и лабазники ворвутся к ним во время очередного еврейского погрома, во время очередной смены власти. «Ты все равно умрешь, но должен убить хоть кого-то», – вот такое напутствие отца. Пронесло – сколько было погромов, не ворвались ни разу. Может потому, что Израиль был учителем, а учителей и врачей уважали?”

Для прочтения всего материала, кликнуть на приведенный выше текст.

День Победы. Рейдерский захват

Фото: AP/Scanpix

Считанные дни до 9 мая. В моем телефоне три предложения от банков сделать вклад или взять кредитную карту в честь Дня Победы. Одно – от фитнес клуба – тоже карта в честь. Пять от магазинов одежды, обуви, косметики – все предлагают что-то купить со скидкой в честь все того же. Захожу в книжный магазин – вздрагиваю: вокруг люди в гимнастерках и пилотках. Захожу в поезд – уже не вздрагиваю: у проводников прицеплены на груди типаордена, из пластика или картона.

С каждой витрины…

Из каждого утюга…

В общем, приходится констатировать, что с Днем Победы случилосьнеладное. Власть сделала из него бренд, она стремится всеми способами неразрывно связать себя в глазах населения с великой Победой, поскольку своих-то негусто, если не считать отжатого Крыма. Натягивает его на себя, как фальшивые гимнастерки с фальшивыми орденами, стремится слиться с ним, поблестеть его отраженным светом, конвертируя подвиги и жертвы предков в мелкий пропагандистский профит. И само по себе это было бы ладно, в конце концов на любом великом событии много кто паразитирует, с Победой это уже в свое время проделывал дорогой Леонид Ильич. Но, увы, при этом происходит и обратный процесс – сам праздник со слезами на глазах «заляпывается» их сальными пальцами.

Все визитные карточки сегодняшней российской действительности явлены в нынешнем «деньпобедном» разгуле, как на подбор.

Пошлость. Всепроникающая, не знающая никаких границ. Торты с марципановыми партизанами, голые студенты, раскрасившие тела в военные сюжеты, «Ночные волки» с косметичками, тапочки из георгиевских лент – весь этот трэш и угар, о котором, надо отдать должное, и помыслить невозможно было в советские времена. Победа была тогда пропагандистским материалом, но материалом для тапочек – нет, не была. И вещал про нее что-то пропагандистское безукоризненный Игорь Кириллов с мхатовской речью, а не, прости Господи, Залдостанов.

Невежество и халтура. Плакаты, листовки и лозунги с нереальным количеством исторических ошибок, не говоря уже об орфографических. Все тяп-ляп, все левой ногой. Лишь бы отвязаться, лишь бы скорей попилить бюджетную монетку, выделенную на «оформление к празднику». Зачем перечитывать подписи под упертыми из архивов фотографиями? И так сойдет. Идейно близких за это не посадят, и даже деньги вернуть не заставят, достаточно будет быстренько убрать и скороговоркой извиниться.

Цинизм. То ветеранам скидку на кремацию предложат. То какие-то попсовые песнопевцы ордена нацепят и прессе позируют. Ачотакова?

Кафкианский сюр. Ищут солдатиков-фрицев. Допрашивают продавцов. Сажают девчонок за танец на поляне неподалеку от мемориала. Штрафуют за размещение архивных фото – там, мол, на флаге свастика. Надо же, не ромашка.

Истерическое требование лояльности. Несчастные второклашки, которых ругают за забытую георгиевскую ленточку. Принудительные мероприятия. Даже на почту ИРСУ пришло: обеспечить явку приемных родителей на праздничный концерт (Как, интересно, они себе это представляют?)

Бренд положено защищать – и его защищают. Победу защищают от «ложных» – то есть неудобных для брендодержателя – интерпретаций аж с помощью Уголовного кодекса. В результате на сегодня фактически уничтожена сама возможность анализа, исследований этой трагической и важной темы. Поди-ка скажи, поди-ка напиши. Не угадаешь, что именно вдруг окажется «противоречащим решениям Нюрнбергского трибунала».

Бренд монетизируют по-разному. Купоны могут быть не обязательно в виде прямого пиления бюджета. Можно использовать возможность выслужиться. Придумать что-то этакое (см. пункты про пошлость, невежество и цинизм). Уличить кого-то в недостаточном благоговении. Вовремя снять. Вовремя спеть.

Ну, а самые массовые купоны – моральные. Навязал ленточку, наклеил наклейку – и ты уже как бы тоже герой и победитель.

К сожалению, все это означает, что процесс осмысления исторического опыта нашего народа, одной из самых трагичных и судьбоносных страниц его истории, опять прерван и искажен. Уже в третий раз.

Первый был сразу после войны, когда память была почти табуирована Сталиным, панически боявшемся, что вернувшиеся с фронта наведут резкость, кто погибал за Родину, а кто людей как пушечное мясо расходовал.

Второй – при Брежневе, когда появился весь этот пафос и хрестоматийный глянец, когда цензурировались стихи и книги, чтобы было «попобеднее».

Я помню спецкурс по современной советской поэзии, на котором Лидия Иосифовна Левина дала нам прочесть два стихотворения: «Реквием» Рождественского и Винокурова, про Сережку с Малой Бронной и Витьку с Моховой (в авторской редакции, без последней строфы). И просто спросила, в чем разница. А разница очень бросалась в глаза.

У Рождественского были и другие стихи, живые. Но вот это было мертвое. Врущее, что они, конечно, погибли, но ничего, мы, мол¸ за них доживем, достроим и допоем. И будем помнить, сквозь года, тра-та-та, и все в этом духе. Отрывок из него читали во время Минуты молчания, и там оно как-то иначе звучало, в сочетании с траурной музыкой и вечным огнем. А вот на бумаге выглядело искусственно-пафосным. Мертвое стихотворение про то, что погибшие на самом деле живы.

А стихи Винокурова были тихими, теплыми и от них было больно. Потому что им не встать. Потому что матери не спят одни в пустой квартире. Потому что молодая жизнь оборвалась – ее не вернуть, не заменить, не прожить за них никому. Живые стихи про то, что умершие на самом деле умерли и эта боль никуда не денется.

А потом Левина рассказала, что автора заставили приписать строфу. «И помнит мир спасенный, мир вечный, мир живой…». Тошнотворно фальшивую, наспех сляпанную. А без нее не печатали.

Вот таким был второй раз.

А теперь, значит, третий.

И теперь, кроме пошлости и цинизма, он стал отягощен подлостью. Леониду Ильичу не приходило в голову отжимать под лозунгами победы над фашизмом территории у соседей – у тех самых соседей, с кем вместе сражались и умирали.

Мало того, что российская власть фактически отжала победу у всех остальных сражавшихся с фашизмом стран – теперь уже Украина и Грузия «сами фашисты», а всем прочим полагается лишь приехать постоять рядом с Путиным на трибуне. Победа и память о войне отжимается у части россиян – у тех, кто не готов ради подвига предков принять и поддержать сегодняшнюю подлость. Мы видим в истории с «Новороссией», как намеренно идет увязка символов той войны и нынешнего беспредела: украинские города захватывались под «Священную войну» и с георгиевскими ленточками, наши СМИ настойчиво врали, что Украина отменяет День Победы, что там теперь правят бандеровцы, воевавшие за Гитлера. Нам навязывается противопоставление: либо ты против фашизма и чтишь жертвенный подвиг дедов, и тогда ты должен поддерживать всю имперскую подлость по отношению к соседям, либо ты против нее – но тогда ты сам пособник фашистов и Победа для тебя чужая.

К сожалению, эта игра была принята – многие авторы «с другой стороны» начали отвечать на нее обесцениванием Победы, они словно сами согласны, что георгиевские ленточки на ура-патриотах отменяют все, что было, что теперь это не наш праздник, что он «не такой», «фальшивый», «испорченный».

Несколько лет назад я писала, что нет ничего страшного в том, что молодежь не смотрит сегодня военных фильмов, не хочет «грузиться», что великое событие Победы становится историей, как становятся в конце концов историей все войны и все победы. И что дедам, которые воевали, наверное, было бы приятно, что их внуки и правнуки в прекрасный майский день просто гуляют в парках, носятся на великах, едят мороженое и танцуют на полянах. За то и воевали, вроде.

Но с тех пор кое-что изменилось. Молодежь по прежнему не читала «Сотникова» и не смотрела «А зори здесь тихие» (даже новый глянцевый вариант вряд ли посмотрит). Но теперь ей показали, более того – прямо обучили юзать Победу, не прикладывая никакого душевного труда, «помнить», ничего не зная, «гордиться», не грузясь. Год за годом не решать сегодняшние проблемы и создавать новые, утешая себя величием подвига дедов.

А те молодые, у кого аллергия на пошлость и глупость, начинают уже дистанцироваться от праздника как такового. На самом деле они хотят держаться подальше от следов сальных пальцев. Но получается – от памяти тоже.

По сути, произошел рейдерский захват Дня Победы. Как и многое другое, входящее в национальное достояние, он был присвоен определенной группой людей и используется ею в своих интересах для извлечения прямой и непрямой выгоды.

Все это очень горько, ведь День Победы долгие годы был единственным нашим национальным праздником, который объединял всех: и левых и правых, консерваторов и жаждущих перемен, и государственников, и либералов. Он был нашим общим. Мы могли разное думать про Сталина и про Катынь, про роль союзников и про тактику Жукова, но сам по себе День Победы был – один на всех. Минута молчания – одна на всех, песни, фильмы, память. День национальной гордости и национальной трагедии. А теперь одни отрицают гордость, а другие – трагедию, одни обесценивают победу, другие ее монетизируют.

Очень хочется верить, что все это временно, что подлая шелуха слетит, сальные следы ототрутся и процесс осознания и принятия в национальную память того, чем была для страны эта война и эта победа – восстановится. Принятие всего целиком, всего великого, всего ужасного, всего трогательного, всего постыдного – без пропусков.

А пока давайте не подыгрывать рейдерам. Ленточки ленточками. а Победа – Победой.

С праздником всех!

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ  07 МАЯ, 21:05  Спектр

Ниже подборка материалов из фейсбука ко Дню Победы.
Алексей Фридман разместил фото и информацию:
 
Фридман Захар Львович (1945)          Фридман Абрам Львович (1945)
 

Зайчик Николай Семенович (1945)                Козлов Петр Васильевич (1980)

 http://iremember.ru/mem…/razvedchiki/fridman-zakhar-lvovich/
Зинаида Майзелис:

Мои тети – вдовы войны.

Эйдлина Хана Семеновна (1898-1968)

Chana_Eidlina

Муж – Эйдлин Залман Менделевич умер в блокаду.
Хана Семеновна вместе с дочерью Марией всю блокаду прожила в Ленинграде,работала на Балтийском заводе. Дочь Мария стала работать на военном заводе с 15 лет.

Якобсон Стера Соломоновна (1901-1976)

Stera_Yakobson

Муж – Майзелис Моисей Семенович умер в блокаду.
Стера Соломоновна – подполковник медицинской службы, всю войну работала в ленинградском госпитале. Воспитала сына.

Майзелис Вера Осиповна (1906-1990)

Vera_Mayzelis

Муж – Майзелис Иосиф Семенович, боец ополчения, пропал без вести в 1941.
Работала экономистом. Воспитала дочь.

Майзелис Тамара Ефимовна (1914-2005)

Tamara_Mayzelis

Муж – Майзелис Бенциан Семенович попал без вести в районе Стрельны в 1942.
Тамара Ефимовна в 1942 году , в возрасте 28 лет, была назначена директором детского дома. Вывезла детский дом в Ярославскую область. После войны каждый год организовывала встречи бывших воспитанников (эти проводятся до сих пор 9 мая, в прошлом году пришел один человек). Работала учителем немецкого языка. Воспитала дочь и сына.

Проходят годы, я все чаще обращаюсь к их памяти. Как бы сложилась их жизнь, если бы не было войны…

Родной дядя – Майзелис Абрам Семенович. Пропал без вести.

Abram_Maizelis
Родной дядя – Майзелис Иосиф Семенович. Пропал без вести.
Iosif_Maizellis
Родной дядя – Майзелис Бенциан Семенович. Пропал без вести.
Benzian_Maizelis
Двоюродный дядя – Зеликсон Борис Самуилович. Пропал без вести.
Boris_Zelikson


Татьяна Вовк:
Это родной дядя моей мамы, Невельштейн Абрам Давидович. Призывался в Днепре (до войны был простым бухгалтером). Погиб в мясорубке Севастополя в 1942. Считался пропавшим без вести.

Abram_Nevelshtein

Nella Groysman:

Оба дедушки-офицеры, пропавшие без вести в первые дни войны защищая Киев. Мы даже не знаем где их могилы и нет их фотографий в военной форме…Бабушки, оставшиеся вдовами на всю жизнь, под бомбежкой спасавшие своих детей от Бабьего Яра…Папа дошедший до Берлина…вы наши герои! Мы вас помним и благодарим!

Naum Talesnik  Haim and Rachel Averbach

Naum Talesnik                                             Haim and Rachel Averbach

Polina Talesnik   Boris_Talesnik

Polina Talesnik                                                Boris Talesnik

Елена Ошалык с Yulia Oshalik :

Сегодня,когда мы поздравляем друг друга с Днем победы каждый из нас, конечно вспоминает тех , кто в его семье воевал в эти годы на фронтах Великой Отечественной войны. В моей семье это был мой дед Рабинович Рувим Борисович, никогда в жизни не рассказывавший о войне, никогда не смотревший фильмов о войне, его нельзя было уговорить прийти в школу хоть что-то рассказать о войне и вообще глядя на этого мирного человека просто не верилось что он прошел войну с первого дня в звании лейтенанта и закончил войну в 1945 в звании майора, был тяжело ранен в самом конце войны и был инвалидом войны. Пока он был жив мы поздравляли его, а после его смерти мы достаем его награды и он как будто присутствует с нами.

Ruvim_Rabinovich

Gennady Korban:

Оба моих деда воевали. Одного помню, другого – нет. Один умер когда мне было лет 10, второй – в 1972 году. Один дошёл до Берлина, другой в 1945 освободился из концлагеря.
Ребенком я часто гостил у бабушек в Риге, и дед Дима учил играть меня в шахматы. Иногда за партией своим хриплым голосом он мог рассказать какую-то военную историю. Но надо было по-детски выпрашивать.
В советской Риге он крутился, как мог. “Спекулировал” какими-то автозапчастями и еще чем-то. Поэтому дома иногда стоял терпкий запах бананов. Купить их было можно в Москве, отстояв очередь, а в Риге – только “достать по блату”.
Дед Дима расписался на Рейхстаге. Тогда это казалось мне какой-то легендой.
А в Днепре в школьные годы меня растила бабушка Бетя. Она рассказывала про деда Мишу, которого я почти не застал – мне было всего 2 года, когда его не стало.
В 1942 году в составе 2-й ударной армии генерала Власова он попал в плен к оккупантам. Пробыв в концлагере три года, спасся чудом. В детстве, в детском доме в Узбекистане он выучил узбекский. Мусульмане, если кто не знает, тоже обрезаны – как и евреи. Короче говоря, деда “закосил” под узбека.
В 45 из концлагеря их спасли американцы. Бабушка говорила, что в этот момент он весил 32 кг. Не знаю, как такое возможно.
После освобождения он прошёл проверку – нашлись порядочные люди, которые подтвердили, что предателем он не был. Правда, евреи в той войне предателями не могли быть в принципе – немцы их сразу расстреливали.
Поэтому в сталинском лагере дед Миша отсидел всего четыре года – просто за плен.
Бабушка Бетя рассказывала, что он сильно меня любил. Когда-нибудь и у меня будут внуки, и мне тоже будет что им рассказать: и о войне, и об оккупантах, о предательстве и пленных, о героизме всех украинцев.
В общем, спасибо моим дедам – Диме и Мише. Они выжили – я родился.
Они победили – и мы победим.

Светлана Эпштейн:

Дед Эпштейн Иосиф Янкелевич. Капитан. Командовал штрафбатом. Убит в 36 лет в Украине. Похоронен в братской могиле под Лисичанском на хуторе Приволье.

Iosif_Epshtein

Инна Радаева:

“Праздник со слезами на глазах…” День Победы! Низкий поклон всем, кто ценой жизни, здоровья, в условиях нечеловеческих испытаний,- выстояли и победили. Герои нашей семьи, Чернышева Зинаида Семеновна, Андреев Анатолий Евгеньевич, Казак Максим Андреевич, Шаметкин Михаил Семенович – любим, помним, гордимся!

Anat_AndreevMaksim_Kazak

Андреев Анатолий Евгеньевич, дедушка мужа.    Казак Максим Андреевич, мой дедушка по папе.

Mich_Shametkin      Zin_Chernishova

Шаметкин Михаил Семенович,  мой дедушка по маме.                                                               Чернышева Зинаида Семеновна, бабушка мужа.

Darina Privalko:

Это военный билет моего дедушки Зямы. Пятно внизу – не кола и не кетчуп. Дедушка был ранен, но вернулся на фронт и прошел всю войну, своим примером бросая вызов стереотипу о евреях, “тыловых крысах “. Хотя я уверена, что дедушка в те дни думал о мнениях обывателей, а просто делал все возможное, чтобы защитить Родину и свою семью. Всех не удалось. Как у многих киевских евреев, и у меня есть родные, чей путь прервался в Бабьем Яру. Но дедушка Зяма и бабушка Зина (Зельда) выжили! Это они до и после войны. Мои тети Неля и Ната родились в 1937 и 1938, а мама – в дни послевоенной разрухи, в 1947. Если бы они решили “остановиться” на тете Неле и тете Нате , то не было бы ни меня, ни моей сестры Машки, ни наших с ней чудных Игорехи и Даника! Как здорово, что в самые страшные дни люди не боялись влюбляться и давать новую жизнь. А может боялись – но все равно давали нам, внукам и правнукам, шанс жить – и верили, что мы будем жить в мире. Make Love Not War.

Darina_Privalko_1

Darina_Privalko_2

Darina_Privalko_3

Наталья Решетина:

Мой дед Лев Яков Львович прошел всю войну, командовал танковыми войсками, был дважды ранен.

Natalya_Reshetina

Татьяна Максимкина: Мой дед долго рвался на фронт, его не пускали – нужен был в тылу. Наконец-то вырвался в 44-м, и чуть ли не в первом бою погиб. И это его и многих других победа: и тех кто погиб, и тех кто выжил, и тех кто как то выживал или не выживал в тылу, в оккупации, в окружении, в блокаде, в лагерях с разных сторон, но никак не тех, кто уже сегодня будет стоять на трибуне на Красной площади, а до этого решать кто может из ветеранов попасть на эту самую площадь, а кто – нет.

Isabella Buniyatova: У меня тоже погиб дядя с материнской стороны. После оккупации (когда война началась ему было 14) его взяли в штрафбат, и он погиб в Румынии. Родители ушли на фронт добровольцами, там и познакомились.

Зинаида Данилова: мой дед не воевал…
Год рождения 1897 Ратин Абрам Матвеевич Национальность еврей, Уроженец местечка Хомск Гродненской губ.
Место проживания г. Москва, ул. Старое Коптево, д.29, корп.2, кв.4 Абрам Матвеевич Ратин
Образование высшее
Партийность член ВКП(б)
Род занятий заместитель начальника
Арестован 28 апреля 1938 года
Осужден Военной коллегией Верховного суда СССР
По обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации
Приговорен к расстрелу 16 сентября 1938 года
Приговор приведен
в исполнение 16 сентября 1938 года
Реабилитирован 28 сентября 1957 года, определением Военной коллегии Верховного суда СССР
Место захоронения Бутово-Коммунарка
Место хранения дела Центральный архив ФСБ России

Avigdor Frenklakh:

Родной брат моей матери, его звали Фая Пекаровский, был очень любознательный он много читал. От него эта любовь перешла к сестре, а потом и мне досталась по наследству. Он попал на фронт в первый год войны. И не вернулся. Через много лет после войны в дом к моему деду пришел однополчанин и рассказал, что во время атаки Фая встретил земляка и они остановились на минуту. В это время подошел заградотряд НКВД и без слов его расстреляли. Мой дедушка Абрам Пекаровский, когда узнал это всю ночь сидел возле окна и курил. Моя мама решилась рассказать мне эту историю только сегодня.

Avigdor_Frenklakh_1 Avigdor_Frenklakh_2 Avigdor_Frenklakh_3

Sergey Auslender:

Знаете, кто на фото? Это братья Салливан. Джозеф, Фрэнсис, Альберт, Мэдисон и Джордж. Их было пятеро, все вместе служили в экипаже зенитного крейсера “Джуно” и все пятеро погибли, когда корабль потопили японцы в битве при острове Саво. Их родители узнали о гибели сыновей лишь спустя год. Эта история вдохновила создателей фильма “Спасение рядового Райана”. Вот такую цену заплатила семья Салливан во Второй мировой войне. И еще миллионы других семей из Новой Зеландии и Австралии, Америки и Британии и множества других стран, которые вместе с нашими солдатами воевали с общим врагом. Они не отсиделись, как модно ныне говорить, за спинами русских. Те, кто погиб на Тихом океане, кто форсировал Иравади, опрокинул самураев в болотах Кокоды, карабкался по отвесным скалам Нормандии, дрался под Бастонью, горел в танке под Эль-Аламейном, отбивал атаки японской пехоты на Гендерсон-Филд, вел караваны ленд-лиза, кто каждый день вместе с нами приближал победу. Общую, одну на всех и помнить надо тоже всех.

А я сегодня выпью за Давида Нафтуловича и Александра Иосифовича. Своих двоюродных дедов, сгинувших в том страшном лихолетье. Я даже не знаю где и как они погибли. Но помнить буду всегда.

bratya_Sallivan

Оксана Репина:

45(46)й год. Урал. Моя бабуля (светлая ей память), торгует на станционном базарчике, (двоих деток как то нужно было прокормить, маму и её младшего братика.Третий ребёнок умер ещё в начале войны. Дед мой (26 лет!) пропал без вести в первые дни войны. А мама моя каждый день после школы проводила на ж/д станции, папу ждала. А эшелоны шли с пленными. А моя еврейская мама, светловолосая, с голубыми глазами. Из вагона её увидел немец, стал рыдать, объяснял на пальцах сколько у него kinder (4,5), мама уже не помнит. Он подарил маме салфетку,вышитую его дочкой. Мама побежала к бабуле на базарчик. Бабуля расплакалась, завернула в тряпицу кусок хлеба,сказала: “Иди, покорми фашиста, может твоему отцу тоже кто-то кусок хлеба даст”. Мама так бежала, упала, разбила в кровь колени. А эшелон ушёл. А дедулю моего 26 лет нашла в Книге памяти.

Oksana_Repina

Борис Яновер:

Мой дед Коган Борис Самойлович погиб в сентябре 1941 во время обороны Киева. Мой дед Яновер Давид Захарович прошел всю войну. Помним и гордимся! Спасибо дедам за Победу!

Topaller Journal:

Ровно год назад я поставил этот текст. Мне нечего добавить. Разве только то, что нынешняя уголовная власть России умудрилась испакостить и этот святой праздник. Достаточно посмотреть на всю эту самодовольную сволочь, обвесившуюся неизвестно откуда взявшимися цацками. Помните старый анекдот? Встречаются две собаки.
– Ну, как ты?
– Да вот, от хозяина ушла.
– А что так?
– Когда он меня забывая кормить – я терпела, когда он меня забывал выгуливать, я терпела. Но когда он, падла, на День Победы надел мои медали — не выдержала…
Хорошо хоть у лидеров большинства стран хватило совести не приезжать в Москву на этот мерзкий шабаш. И шпана, находящаяся у власти и поставившая праздник себе на службу, превратившая его в помпезную дешевку, отметила этот день с вьетнамцами, монголами и африканцами, а не с англичанами и американцами, без которых (как бы ни лгали!) победа была бы попросту невозможной…

Вокруг Второй мировой войны, как и вокруг всех исторических событий наворочена масса вранья, дурацких лозунгов и заклинаний. Мы знаем о преступном сговоре Сталина и Гитлера, знаем о секретных договоренностях между двумя фашисткими государствами, знаем о миллионах напрасных жертв, знаем о предательстве и подлости, знаем о СМЕРШе, знаем о заградотрядах, которые расстреливали своих, знаем об особистах – советских гестаповцах, знаем о русских концлагерях, в которые прямиком отправлялись солдаты, освобожденные из немецких концлагерей. Нагромождение грязи, крови, лжи… Но все это не имеет никакого отношения к людям, прошедшим адовую мясорубку войны. Людям, для которых война навсегда останется главным событием жизни, точкой отсчета… Их становится все меньше среди нас. Время безжалостно.
Я не сентиментальный человек, но когда я вижу на улицах Москвы, Тель-Авива, Нью-Йорка, наших ветеранов с медалями и орденами на груди (настоящих, а не ряженную сволочь), то испытываю особое чувство. Чувство, возникающее всегда в финале блестящего смирновского фильма «Белорусский вокзал» – хроникальные кадры возвращения победителей и звуки марша Окуджавы и Шнитке…
Наши старики совершили подвиг. В жутких, неимоверных, невозможных условиях. Это они, а не сталинская банда, сломали хребет нацистам. Сломали не благодаря советской власти, а вопреки ей. И это был не просто подвиг, это было чудо, как был чудом разгром фашистов на окраинах Москвы. О войне написано много отличных книг, стихов, сняты прекрасные картины. Но эта страшная война все дальше и дальше уходит от нас, а для наших детей, которые ощущают себя американцами, канадцами, израильтянами, она вообще что-то абстрактное, скучно-далеко-историческое. А их деды и прадеды надевают сегодня ордена, привезенные с собой гимнастерки, перебирают фотографии, на которых они такие молодые…
Низкий вам поклон от всех нас. За то, что победили, за то, что всю жизнь вкалывали как сумасшедшие, за то, что у вас хватило мужества уехать из России вместе с вашими детьми и внуками, а ведь вам это было несравненно труднее. Спасибо, что сегодня помогаете нам, терпеливо сносите нашу невнимательность, раздражение, равнодушие. Вы нас простите. Мы знаем, что очень многим обязаны вам, знаем, что если бы не вы, не довелось бы нам на днях отмечать еще один святой праздник – День независимости Израиля. Мы вас очень любим. С праздником Победы вас, наши дорогие! Низкий вам поклон и вечная благодарность. И, как сказали бы в Одессе, будьте нам здоровы!

Андрей Плесанов:

Мой отец Михаил Никанорович Плесанов. Прошел Финскую, Отечественную и Японскую.

Andrey_Plesanov_1 Andrey_Plesanov_2 Andrey_Plesanov_3 Andrey_Plesanov_4 Andrey_Plesanov_5

 Бачо Корчилава:

Мой дед, Абесалом Давидович Корчилава. На фото он в середине. С 1941 по 1945 танкист. Всего лишь капитан. Он очень любил 9 мая, и свою Родину – Грузию. За время войны он получил 16 ранений. Принимал участие в Сталинградской битве, в операции по форсированию Днепра, брал Берлин. Имел огромное количество орденов и медалей, но страшно не любил их надевать… Никогда не любил рассказывать, всегда говорил – было очень страшно, но опозорится было страшнее… После войны его оценили, назначили генеральным директором Ленинградского завода шампанских вин… Моя мама и моя тетя родились в Ленинграде. Однако в начале 60 дед не выдержал и перебрался назад в Грузию, в Сухуми. Когда я спрашивал почему, дед отвечал – тут люди лучше, Родина она такая, всегда тянет тебя… Он нас и научил всех в семье, быть принципиальными во всем. Часто говорил – если бы я мог быть подонком, был бы генералом, но меня и так все устраивает, потому что я не боюсь если мне ночью постучат в двери, это могут быть только гости…
В общем Победа большая, далеко не Путина, или России, она вот таких принципиальных дедов…

Abesalom_Korchilava

Аркадий Монастырский:

Мой отец – Монастырский Илья Исаевич – инвалид Великой Отечественной
войны , участник обороны Киева, участник сражения на Курской Дуге.
Воевал с 1941 по 1943 год в составе 17 Армии. Это единственная фото –
графия с времен войны. Папа на фотографии справа – осуществляет ремонт
самолета Лавочкин-1. В 1943 году под Курсом был тяжело ранен и после
лечения в госпитале был отправлен в запас состава Советской Армии.
В январе 1944 года вернулся в освобожденный Киев . Отец был награжден Орденом Отечественной Войны 1 степени, медалями и почетными
знаками. Всегда помним и гордимся нашим отцом и дедом!

А это на параде в Минске. 11-ти летний Коленька также был в форме главнокомандующего с колорадскими ленточками.

Luka_parad_vMiske

Luka_parad_vMiske1

Игорь Эйдман:

Религия халявщиков и мародеров

Культ победы в Великой Отечественной войне (ВОВ) давно начал приобретать характер новой религии. Его наиболее фанатичные приверженцы напоминают исламистов, по аналогии с которыми их можно назвать “ВОВистами” или “ВОВанами”. Основная догма ВОВизма: “Мы спасли весь мир: и подлых евреев, и тупых америкосов, и коварных англичан, и хитрозадых хохлов (хотя, вообще-то, всех их гадов лучше было бы и не спасать). А теперь нам все должны. Те, кто в этом сомневается — неблагодарные фашисты”.

ВОВаны даже не задумываются о том; что самого государства, которое победило в ВОВ (СССР) давно нет, а современные россияне в подавляющем большинстве никакого отношения к событиям семидесятилетней давности вообще не имеют.

Вообще культ ВОВ – религия халявщиков, примазывающихся к чужим победам. Типичный ВОВан напоминает внучка-захребетника, шикующего перед дружками на пенсию деда и ощущающего при этом себя крутым и богатым.

Приверженцы религии ВОВ поступают по отношению к реальным ветеранам войны как мародеры, обворовывающие погибших на поле брани. ВОВаны присваивают себе эмоциональной удовлетворение от чужих подвигов, за которые другие заплатили жизнями. Деды воевали и погибали. А внуки их обобрали: присвоили себе чужую славу и рады по уши.

Религия победы в ВОВ постепенно приобретает характер навязываемого обществу тоталитарного культа, ставшего важной частью формирующейся шовинистической государственной идеологии. Вся эта ВОВ-истерия — свидетельство того, что государство в России становится все более идеологизированным, движется от авторитаризма к тоталитаризму.

Игорь Свинаренко:

Тоска. А может, и скорбь. Такой праздник. Сколько народу убило. Сколько мучилось потом из выживших. Чтоб сбить пафос, дам историю из своей книжки “Донбасс до…”. Не про дедов, один убит под Сталинградом а другой пришел инвалидом – а про дядю Володю.

“ФАРЦА

Мой старший дядя, Владимир Иванович, в свое время был самым знаменитым фарцовщиком шахтерского города Макеевка.
Правда, джинсами и Marlboro ему не довелось поторговать, ему выпала другая масть: в 1942 году он с дружками воровал с немецких складов тушенку, шоколад, сигареты Juno и шнапс, и неплохо на этом зарабатывал. Парень содержал семью – мать, двух братьев и сестру – и еще на развлечения оставалось. Из добычи особенно хорош был шоколад, далеко не все в те годы знали, что это за фрукт такой. Иные его попробовали только благодаря патриотической инициативе моего дяди.

Жизнь, короче, вполне удавалась. Но как-то при облаве на базаре немцы взяли одного хлопца из Володькиной команды с поличными, во время осуществления незаконной бартерной сделки: он менял казенное имущество Вермахта на хлеб! Куча статей. Пойманного связали и повезли на машине по городу, он должен был показать, где живут сообщники, ну, и показал, хотя, теоретически, мог бы пожертвовать собой заради братвы.
Группа захвата приехала в наш старый фамильный дом на Капитальной, но Володьку дома не застали. Он был уже в курсе и спрятался у соседей через две улицы, – так что вместо него забрали бабку Марью, его мать. Дело шилось серьезное: ее муж, который после пришелся мне дедом, был партийный и в то время геройски воевал и пух от голода под Питером. А пацаны усугубили свою вину тем, что по дурости вышли за рамки обычного ларькового ассортимента и унесли со склада винтовку, – а это, сами понимаете, уже другая статья. Хрен с ним, с шоколадом, но оружие задержанная не могла сдать правоохранительным органам, она ж не знала, что пацаны замотали ствол в тряпки и спрятали в подвале школы, в углу, под кучей золы.
– Плохи твои дела, старая ведьма, – сказал переводчик. – Чувствую, шлепнут тебя. Ну, так сама виновата.
Бабка все поняла и сделала последнюю попытку, после всех рыданий и вырывания волос, и причитаний, она хлопнула себя по лбу, вспомнила самое главное – воскликнула:
– Та вiн же не мiй син! Це ж не мiй син!
– Що ти брешеш!
– Тю, коли це я брехала? Нехай он люди скажуть.

Привели людей, то бишь соседей, те стали сотрудничать с фашистами и охотно дали показания: Марьин Иван точно воюет, в Красной Армии, но он зато не жид, не москаль и не комиссар, а рядовой, даром что партийный. А Володька – сын Ивана от первой жены, давно покойной, да не сам ли он ее, кстати, и грохнул? Парень горячий, ему под руку лучше не попадаться…
Короче получился красивый такой happy end: кровавые немецко-фашистские захватчики выпустили многодетную мать под подписку, Володька сбежал в Мелитополь, немцев из Макеевки выгнали, дед вернулся из госпиталя, пусть инвалид, главное живой. И Володька тоже вернулся из бегов целый и невредимый. Его уже обыскались военкоматовские, думали, косит от армии – но быстро разобрались и вместо лагеря отправили парня в учебку. И это было счастьем: кого призвали сразу после освобождения города, тех кинули в ополчение, на передовую, и скоро все эти «серые пиджаки», как их называли, поименно были упомянуты в похоронках. Володька отправлялся в армию в состоянии некоторой депрессии. Когда соседи стали ему рассказывать подробности про арест мачехи, он удивился: какой такой мачехи? А ты что, большой мальчик и не знал? Он пошел к Марье, та призналась, винилась, что как-то все недосуг было рассказать, тем более, что история с гибелью родной матери была так не очень ясная…

Он даже плакал и попрекал мать… Володька так и продолжил ее называть, и все так же на «вы», как у них было заведено, и после слал ей треугольниками максимально теплые письма, которые только мог сочинить. Но до самой смерти попрекал ее, непонятно в шутку ли, тем, что она от него оказалась:
– Я ж не твiй син, – и дальше продолжал по-русски:
– Ты, получилось, меня предала.
– А что мне оставалось делать? У меня ж было еще трое детей. А если б меня расстреляли? Что б с ним было? А так, он глянь, я просто спасла Колю (это, кстати, мой отец) и Леню, и Раю…
По-русски она говорила, только когда что-то было не так, ну, казенные какие-то беседы, с чужими; а когда свои, то зачем же по-русски с ними? Зачем людей обижать? (С переводчиком в гестапо она заговорила под конец по-украински просто от нервов, забывшись и потеряв над собой контроль, как радистка Кэт). Разговоры с Володькой про то, что она от него отказалась, были как бы продолжением дачи показаний, шла вроде та же тема отношений с правоохранительными органами, которые все – фашистские, коммунистические или белогвардейские – были, что так, что этак, репрессивными. Белых она тоже замечательно помнила, на ее девичьих глазах казаки пороли нагайками так называемых красножопых, аж шкура слезала со спин и с этих самых жоп. А насчет НКВД она иногда подумывала, что вряд ли б ее отпустили так легко за детскую кражу шоколада, – не говоря уж про винтовку.

Кстати, история с фарцой немцам пошла на пользу, они сделали выводы, приняли меры, подтянули дисциплинку. Часовые после того случая уж не бросали склад на произвол судьбы, а то, бывало, пили чай в караулке по 15 минут кряду. Улучшилось и снабжение бойцов Вермахта бахчевыми культурами: то все военные арбузы разворовывались, а как поставили по краям поля виселицы – неважно, что пустые – воровство прекратилось. А то немцы поначалу расслабились как-то…

Воевал Володька в артиллерии. Что у них там было и как, Бог весть. Остались какие-то его письма того времени, но чего там тогда можно было написать? Так, только изредка попадались бессмертные строки:

«…Мама ты пишеш Леня спрашивает с какой я пушки стреляю, пушка моя не очень завидная, противотанковое орудие 57 мм. Папа должен знать, что это за орудие, вчерашний день отбивали контратаку пехоты противника.
Мама час победы близок, так что, в скором времени, ждите нас победителями домой. Иду на выполнение боевого задания».

Леня – это самый меньший брат, про которого уже была речь.
Или так.

«…я дал клятву что в 1945 г. буду бить фрицев еще крепче. Сейчас пока стоим в обороне открыт счет мести фрицам. 2/1-45 г. я убил одного фрица и сегодня одного, в общем на моем счету уже есть два гада, 1945 год только начался.
Мама сегодня получил письмо из Мелитополя от своей любимой Надички, она пишет, что написала тебе письмо но ответа от вас еще не получила. Мама если получила письмо то прошу дай не плохой ответ вообще имейте с моей дорогушей переписку. Очень хорошая девушка, это учти не та которая есть на фото, то была временная жена которая кормила меня в тяжелое для меня время. А Надежда Шматко учится в гор. Мелитополе на курсах инженеров-механиков, и она меня несколько раз выручала из крутого положения в то время.
Привет всем родным и знакомым. Примите привет от моих друзей. Письмо писал в 2 ч ночи. С тем до свиданья. Ваш сын Вовка. Жду ответа».

Это было новогоднее поздравление, 1944-1945…
А вот апрель 45-го.

«Привет из Курляндии.
Здравствуйте дорогие родители. Шлю вам свой горячий боевой привет и крепко жму ваши руки.
…я хочу написать вам немного об жизни латышей которые живут в этой местности.
Живут они очень хорошо, имеют свои имения, по несколько штук коров, лошадей, овец десятка по два а то и больше свиней по десятку вообщем всего много.
И вот во время когда штурмуем эти имения бывают случаи что даже хозяева этих имений стреляют с пулеметов по нам. Но уж когда овладеваем хуторами тогда у нас всего вдоволь и выпивка и закуска все есть. Правда фрицы жестоко обороняются но все же все их старания удержать наши войска не под силу, хотя на нашем фронте продвижение маленькое, но пленных и трофеев очень много».

Самое замечательное в этом правдивом простодушном письме это штамп:
«Просмотрено военной цензурой 08981».
Вот уж точно просмотрено, все всех смыслах…
Действительно, что ж бойцам, уже не выпить и не закусить? Тем более, что Володькин командир допускал факты вопиющей дедовщины: забирал у молодых бойцов наркомовские и все выпивал лично… (Это уже из поздних устных рассказов).
А там и война кончилась, – но молодежь долго еще дослуживала. Письма шли уже не с войны, а из тыловой части, которая жила вполне себе беззаботной жизнью:

«…погода неблагоприятная, целый день идет дождь, вообще уже последние дни августа месяца пошли дожди, ночи стали холодные, раздетый не пойдешь к латышке».

С войны и от латышек Володька пришел сержантом и орденоносцем.
– А за что у тебя Орден Славы 3 степени? – спрашивали его, ожидая пафосных рассказов про подвиги и героизм.
– Да так… Наш взвод отстал от полка, а тут немцы, ну мы и стали отстреливаться, у нас была пушка. Хватились взвода, когда вспомнили, что у нас полковое знамя. Послали за нами роту, та отбила нас. Всем дали по ордену, ну, и мне тоже… Так получилось.
Еще у него был Орден Красного знамени, связь которого с фактами героизма он тоже отрицал. И медаль «За оборону Ленинграда», про которую он после говорил детям:
– В любой Ленинградский вуз устрою, я как участник обороны города имею льготы!
В Латвии тоже полно вузов, но их он сыновьям не рекомендовал…

Уйдя на дембель, Володька быстро женился – но не на одной из своих подруг, каким писал из армии, а на серьезной девушке Тане из планового отдела шахты «Капитальная». Она, несмотря на всеобщую нищету, очень тщательно подбирала гардероб и как-то так его дизайнировала, что выглядела просто дамой, к тому ж она медленно поворачивала голову, когда ее окликали, и смолоду требовала, чтоб к ней обращались по имени-отчеству. Володька – тогда непьющий, и ТВ еще не было – завел себе хобби: голубей. Он их целовал, кидал вверх камнем, гонял с шестом, менял на базаре – короче, любил. Полет, свобода, – наверно, дело было в этом, простейшие символы. Молодая жена, само собой, осуждала это детство и пыталась загнать своего геройского мужа в вечерний институт. Он отшучивался, но голуби ж, и правда, веселей.
Однажды Володька вернулся с работы, а голубей нет. Ни одного. Что такое? Оказалось, пришел парень, говорит, к вам, мой голубь вроде залетел, а нельзя ли посмотреть. Да чего тут смотреть, забирай их хоть всех, сказала Татьяна. Он унес с собой два мешка птиц. Ей было смешно смотреть, как они ворковали и трепыхались, связанные. Он был вне себя и странно, что не убил ее.
Может, именно с того вечера жизнь их начала разлаживаться, он полюбил выпивать и завел вполне взрослое, не детское уже хобби: девок.
– Что, тебе опять не нравится? Да тебе просто не угодишь, – говорил он полу в шутку, прикидываясь удивленным.
Но жена таки вынудила его пойти учиться – правда, всего лишь в техникум. Конспекты и курсовые пришлось за него писать самой, «тебе надо, ты и занимайся». Диплом, тем не менее, выписали на него…

Без высшего образования он смог дослужиться только до начальника профкома, что, впрочем, тоже неплохо. Вместо того, чтоб слепнуть в мрачных угольных подземельях и забивать легкие убийственной пылью, он проводил время на свежем воздухе: дружил с подшефным колхозом, отправлял детей в лагеря (пионерские), командовал похоронами убитых на производстве шахтеров, – и еще ж распределял квартиры! Одну из которых превратил в базу отдыха, где руководство дружило с девушками, и все у них получалось здорово, – а раньше нелегальная любовь протекала исключительно в лесопосадках! Какой прогресс…
Что касается личной жизни, то Володьку на шахте называли «Дважды герой». Потому что одна его постоянная подружка – после развода с Татьяной, которой он не простил голубей, а она ему – бл.дей, – была дочка Героя Советского Союза, а у второй – у Людки – папаша был герой Соцтруда. Стало быть, девушки из хороших семей засматривались на него. Старший сын подкалывал старика-отца, беспримерного ходока:
– А мне как, Люду мамой называть?
Мальчик был ее всего на четыре года младше…

Ирония судьбы: человек любил поорать про ненависть и презрение к спекулянтам, хвалил работяг, но как-то получалось, что жил он весело и красиво, и всегда был при делах, там, где делят что-нибудь радостное. А убытки его страшно раздражали. Он не мог забыть про обиду, которую фронтовикам нанесли в оттепель: перестали доплачивать за ордена, а деньги это были серьезные.
– Я орденами, значит, гордился, а теперь это что ж – просто значки? – вопрошал он.
Была, была в нем коммерческая жилка, но он в этом боялся даже себе признаться; ну а что, такое было время и такое воспитание. Но вот эту сметку он своему потомству передал, сам того, вроде, не желая – но хромосомы ж не спрашивают, как им быть. Младший сын в 90-е внезапно прыгнул из инженеров в бизнес, торговал металлом, в долю попросились бандиты, слово за слово, ну и пуля в голову, широко пожить не успел, все нажитое вкладывал в пропащее, как оказалось, дело. Старший сын кончил мореходку, думал – «навезу колониальных товаров и буду гулять!» Так оно и получалось, долго, потом «профессия моряка стала не престижной, а даже позорной», но это уже другая история. Это сыновья; а у внука – МВА, он с головой ушел в инвестиционный банк, растет, катается на лыжах, улучшает жилищные условия, все ж таки гены у парня сильные…

Володька умер в 66 лет, в 1993-м, а про то, что скоро помрет, знал заранее, он был в курсе, отчего высох и как будто стал меньше ростом: рак. По Макеевке всегда ходили разговоры про то, что от терриконов фонит, и все, что вытащено из-под земли, из глубины – то хуже Чернобыля. А дальше, как кому повезет: на одних не действует, у других внутренности гниют, а у третьих стоит так, что аж человеку самому страшно. Дядя, кстати, до самых последних недель дружил с девчонками, которые по старой памяти, помня его профсоюзную борьбу за права трудящихся и широкие банкеты в шахтной столовой, давали старику из уважения.

Дай Бог всякому такого послесловия – да к тому ж ко вполне продолжительной, полезной для страны и, несмотря на это, веселой жизни”.

Игорь Свинаренко:

Как мой дед вернулся с войны домой, после всех госпиталей. Из той же книжки “Донбасс до…”

И про Кирюшку очень зубодробительно, отец на фронте а мать загуляла, пацану больно, он хочет про это написать отцу — а надо ли? У Платонова есть рассказ на ту же ужасающую тему.

“…А потом деда достало из миномета, ударило осколком в ногу, когда шли в атаку, по снегу. На волокуше его притащили в землянку медсанбата, налили спирту – и на стол. Ступня раздроблена, пяточная кость расколота (позже похожее ранение получил на съемках телеведущий Парфенов, когда под ним проломился помост), обе голени переломаны. Два дня дед орал: «Бл…, ё… вашу мать, вперед, за Родину, за Сталина, – за мной!» Дальше его отправили в госпиталь на Селигер. А после в Вышний Волочек, в госпиталь, и там положили в углу на носилках. И говорят:
– Вы не в этот госпиталь попали! Вас в другой надо.
– Да куда ж мне в таком виде в метель?
– Ничего не знаем.
Дед тогда достал пистолет с такой мыслью: «Если что – убью». Добрым словом и пистолетом можно добиться многого! Оставили раненого в госпитале и принялись лечить. С ногой было много мучений, она дико болела, дед умолял ему эту несчастную ногу уж отрезать, раз уж он все равно не боец. Но его не послушали. Может, военврачи боялись уголовки, после всех тех историй с самострелами.
Вот из его записей:
«В первые дни у меня была высокая температура и слабость от большой потери крови. От пищи я отказывался, состояние было угнетенное и безразличное. Думаю – а, все равно! Ноги нет, руки тоже нет (это я так думал тогда), – зачем мне жить? Об этом медсестра доложила главврачу госпиталя. Он подошел ко мне как-то и спросил, почему я ничего не ем. Стал меня убеждать, что для скорейшего выздоровления нужно питаться. Я категорически отказался:
– Зачем и для чего я нужен в таком состоянии? Оставьте меня в покое!
Главврач – участник финской войны, и на груди у него был Орден Красной звезды. Когда я увидел орден, мне стало просто стыдно, что такой заслуженный человек уделяет мне столько внимания.
Он вторично подошел ко мне и спросил:
– Что бы Вы ели? У нас для раненых все есть.
Я сказал, что хочу свежее яблоко красное и меду. Откуда, думаю, они возьмут… Красное яблоко на фронте! Врач ушел, я подумал, что он оставит меня в покое.
Однако через несколько минут он подошел снова с медсестрой, которая несла на тарелке два красивых свежих яблока, мед и две банки – тех, что на спину лепят – красного вина. Уговаривать не стал, а приказал:
– Выпить вино и съесть то, что просили! Я приказываю!
Выпил он вино – и я выпил. И съел яблоко. Медсестре он приказал, чтоб перед едой давали мне по стопке вина или водки.
И вот как утро, надо завтракать – кормили хорошо – стопочку приносят, выпил – хорошо.
А как-то консервированной крови моей группы не оказалось, тогда вызвали донора – молодую девушку-комсомолку, и она согласилась дать мне свою кровью. Я отказывался: зачем ее мучить? Но она категорически настаивала, и мне пришлось согласиться. Она оставила мне свой адрес, но он затерялся потом в переездах, а вспомнить не смог. И не смог еще раз поблагодарить ее письменно за благородный поступок.
Это написал, чтобы знали, какое чуткое внимание было к раненым».
Рана была тяжелая, сложная, его долго мотало по госпиталям, от Селигера до Горького через Подмосковье и Москву, — с декабря 42-го по осень 44-го.
Наконец он выписался и поехал – не домой, хотя немцев из города уже выбили – а на Урал. Дед что-то объяснял про документы, про то, что его оттуда призвали, значит, надо и вернуться, хоть заехать… Но после до самой смерти бабка ему при случае, когда они орали и ругались, высказывала:
– А, не нравится? Так никто не держит! Езжай к своей уралочке!
Больше никакой информации про амуры деда до потомства не дошло.
Короче, отправился он на Урал. И там заехал в село Чебаркуль, где жила семья пулеметчика из его взвода. У деда пытались выспросить, как там сейчас их Кирюшка, но дед его уж года два не видел, с того последнего боя. Сын Кирюшки, подросток, поехал провожать деда на станцию. И там, когда они сидели вдвоем в ожидании поезда, мальчишка горько заплакал.
Ему было очень обидно, что отец сражается на фронте с фашистами, а мать спуталась с шофером, который у них живет на квартире, спит с ним. Пацан хотел про это написать отцу, да бабка запретила: жив останется, придет, пусть сам разбирается. Дед подумал тогда: «Такое дело приходит на баб иногда». А мальчишке сказал:
– Да, верно, не пиши, это правильно бабка сказала. Это тяжело ему будет. Что ж он может сделать? Ничего ж не сделает… А напишешь, настроение какое у человека будет?
Дед посмотрел на эти детские страдания – и в тот самый момент, может, решил вернуться на Украину, к семье. Легко себе представить, что тогда он подумал про своих четверых детей. Как они там жили без него? Чего боялись? Над чем жалобно плакали?
И вот он поездами, на перекладных, с костылями и пересадками, долго-долго ехал и проехал полстраны, и вернулся в родной город. Который стоял почти совсем пустой. По пути дед остановился в парикмахерской, где его умыли и побрили, — чтоб предстать перед своими в приличном виде.
Он вошел в домишко… Тощие его дети, бритые наголо, вши же, сверкали голодными глазами, они были полуголые — из вещей почти ничего не осталось: что можно было, все пошло на менку, на харчи. И в доме была холодина, топить нечем. В углу на кровати больная жена… Она по такому случаю встала. Дед привез с собой две пачки пшенного концентрата, из них сварили похлебку, и дед перепугался, когда увидел, как его дети кинулись на эту кашу. Все это было моментально съедено. Он тогда подумал: «Ребята голодные как собаки». Может, и Урал вспомнил, на котором чуть не остался…
Еще оставались деньги на полевой книжке, и на следующий день он с дочкой Раей, моей будущей теткой, пошел на базар. Буханка хлеба стоила 140 рублей, кило сала — 300. Деду запомнилась милиция, которая всех ловила: и кто покупает, и кто продает. Купили еды, Рая несла покупки домой, а дед тащился за ней на костылях… Вечером он выдал детям хлеба по куску, сала, покрошил цибули. И спать, тогда как попало спали, кто под кроватью, кто где.
Бабка на ночь рассказала ему ужасное: она побывала в гестапо, думала, что все, конец. И дети без нее пропадут. Забрали ее из дома, после того провели обыск. Искали немцы краденое. Старший сын, Володька, воровал с товарищами с немецких складов сигареты, тушенку, шоколад и прочее. Потом товар продавал на базаре знакомый фарцовщик. Немцы его взяли, он испугался, водил их по городу и показывал, где кто живет из этой компании. Володька успел сбежать из города в какую-то деревню под Мелитополем и там жил до ухода немцев.
В гестапо (что там с ней бедной делали?) несчастная сказала, что Володька ей не родной сын, он от первого дедовского брака. Это подтвердилось, ее выпустили. Беглец объявился дома в сентябре 43-го, когда выгнали немцев, и добровольцем ушел на фронт, попал в артиллерию. Вернулся из армии поздно, в 51-м, с орденами. И до самой материной смерти – мачехой он ее не считал – попрекал, что она от него отказалась. Она каждый раз принималась объяснять, что иначе было не спастись, дети б пропали без нее, и он выслушивал ее ответ молча.
Дня через три дед поехал с женой и свояченицей Настей в Днепропетровскую область, в село недалеко от станции Пятихатки — выменять продуктов. Собрали все, что имелось еще из пожитков, и еще отрез ткани, начальник ОРСа дал фронтовику. Еды за это дали так мало, что пришлось отдать еще и бритву; деду было досадно, что он бритву променял, что бриться нечем. А потом он еще гимнастерку снял с себя и белье, остался в бушлате теплом на голое тело.
Они остановились у одной молодой хозяйки. Женщины помогали хозяйке копать огород, а дед сидел в хате и чистил кукурузу, выдирал зерна из кочанов. За этот труд они получили сколько-то картошки, кукурузы и пшеницы. С этим багажом, что наменяли и заработали, на коровах доехали до станции, а там удалось залезть в товарный вагон, им повезло – как раз эшелон порожняка следовал в Донецк. На первый случай семья была обеспечена питанием. Из привезенного зерна они пекли хлеб. Такая терка была, железная, и на ней перемалывали пшеницу два раза, пекли хлеб и несли на базар. Хлеб был нарасхват.
А потом, когда после немцев жизнь наладилась, им дали хлебные карточки. И зажили они…”

Дорога к Яме 08/05/2015 АВТОР

Завтра в полдень, как и каждый год на 9 мая, я пойду на Яму. И, как всегда в этот день, там соберутся сотни минчан. Я буду бродить по кромке уходящего в землю конуса и всматриваться в лица. Буду останавливаться, узнавая знакомых, вскрикивать и обниматься: кого-то не видел год, а кого-то десятки лет. Буду с горечью узнавать, кого за минувший год не стало, кто болеет и не смог прийти…

Яма — сердце старого Минска. Здесь 2 марта 1942 года были зверски убиты нацистами пять тысяч минских евреев. Поэтому и собирались в День Победы на краю обрыва, отделяющего жизнь от смерти, в основном евреи. Но с годами их в Минске становилось все меньше, и места на площадке над Черным обелиском стали занимать люди самых разных национальностей. Это был не зов крови, а жажда настоящего.

Яма — настоящая. Она возникла в Минске не по указу начальства, а вопреки ему. И Черный обелиск — настоящий. Его защищали — и защитили! — от советской власти минчане. И день Победы не как повод поиграть мускулами, а как возможность вспомнить о погибших и поблагодарить тех, кто не жалел своей жизни, защищая других, — он тоже настоящий! Настоящий день Победы у настоящего памятника… (Для прочтения всего материала, нажать на название)

Геннадий Несис:

Отец – Ефим Израилевич Несис после тяжелого ранения под Будапештом в апреле 1945 года провел в госпитале более восьми месяцев. ( Более полугода – в гипсовом панцире). И вот первая мирная весна 1946 года.

Gen_Nesis_1 Gen_Nesis_2

На этой фотографии моей маме – Наталии Иосифовне Несис ( Альтшулер) всего 26 лет, а отец, и того моложе, а сколько уже пережито!

 

Tamri Makhniashvili:

Старая фотография. Одна из трех сохранившихся…потертая и истрепанная, как жизнь, напоминанием о которой является. Дед, Михаил Александрович. Я его никогда не видела. Богатырь,огромного роста. Говорят, мог выпить ведро вина, без напряжения и ущерба для себя и других…Добряк. Жили в старом тбилисском доме и мама рассказывала, что когда привозил подарки детям, то не только своим, но и всем соседским ребятишкам во дворе. Имел бронь от института, в котором занимал высокую должность, но ушел на фронт добровольцем. Считал, что иначе нельзя. Последнее письмо пришло из Сталинграда, в сорок втором…И больше ничего. Никогда…Бабушка осталась одна с двумя детьми. Долгие годы писала письма во все инстанции, искала…Ничего. Как будто и не было человека. Несколько строчек со скупыми данными из архива- родился тогда-то, призван, пропал без вести. И все. Она ждала его всю жизнь. Через 46 лет, когда уже не вставала с постели, сказала маме : «Когда Миша вернется,скажи ему..» Не «если», а «когда»…Всю жизнь верила,что он живой и вернется…За эти годы появилось много архивных данных, сайтов,где выложены сведения о пропавших в те годы.Я искала везде, где только можно…и опять ничего.И мне всю жизнь очень больно, что мы так и не смогли отыскать могилу, чтобы положить цветы, даже никаких следов не нашли…
А жизнь продолжается. Выросли дети, внуки. Растут правнуки, которых ему не суждено было увидеть. Потому что война. Страшная и беспощадная. Пусть их не будет никогда. Нигде. Светлая память тебе, Миша. Мы тебя помним. Светлая память всем, кто не вернулся с той проклятой войны…

Tamri_Makhniashvili

 Josef Gelston:

Справа на фото ст. сержант, исполнявший обязаности старшины отдельного батальона химической защиты, Исаак Иосифович Гельстон, 1909 г. р. Мой отец. Фото сделано в Германии, летом 1945 г. На груди у отца едиственная боевая награда, медаль “За оборону Кавказа”. Фотография с той войны тоже единственная. Отца призвали повторно в армию накануне больших манёвров, которые проводились в 1940 г. на Украине. Таким образом, он встретил войну находясь в армии. Первые недели войны он служил во взводе личной охраны маршала Будённого. Вскоре Будённого отозвали с фронта, а батальон химзащиты перебрасывали каждый раз в новое место, где немцы, несмотря на конвенцию о неприменении химического оружия, то гранату газовую подбросят, то какие-то колодцы или водоемы отравят. В непосредственное соприкосновение с противником их батальон вступил в 1942 году на Кавказе, где им был отведён участок обороны на перевале. Помню долгое время у нас дома хранилась малая книжечка-инструкция “Ведение боевых действий в горах”, которую отец привёз с войны. Там в горах отец получил контузию при обстреле и был награждён медалью “За оборону Кавказа”. Во время летних наступлений 1943 и зимнего 1944 гг. их батальон использовался для постановки дымзавесы при переправах рек. Осенью, как правило, дул западный ветер и для постановк дымовой завесы было необходимо переправиться незаметно на вражеский берег, завязать бой и под его прикрытиием ставить над реком дым. Оба раза, на Днепре осенью 1943-го и на Одере в феврале 1945 г. отцу пришлось искупаться в ледяной воде. Но он выжил. Демобилизовался осенью 1945 года во Львове. В 1946 году женился повторно, т. к. первую семью в Херсоне, жену и 2-их детей немцы растреляли в местном гетто. А в 1948 г. родился я.

Josef_Gelston

Tatiana Zaitseva:

Весь этот милитаристический угар, праздник торжества ярости в который превратили этот День Великой скорби для всех нас, вспоминаю и поминаю своего деда. Зайцев Федор Павлович, урожденный Орловской губернии, был угнан в Германию нацистами, в возрасте 17-ти лет. Побывал в нескольких концлагерях, бежал в Польше из поезда при перевозке, но поляки сдали его обратно нацистам. Был освобожден из Бухенвальда, но в СССР вернулся только через 2 года, работал переводчиком у коменданта г.Торсо. Он умер когда мне было 12-ть лет, но я до сих пор помню его номер на руке и буду помнить всегда! Какой же он был длинный этот номер…

Гай Франкович:

Еще один аспект, всегда омрачавший советско-российскую версию Дня победы над нацистской Германией. Это антисемитский душок, который, в общем-то, был характерен для режима и страны в целом, но 9-го мая воняло особенно. И болело. В детстве и юности, будучи полностью индоктринированным совидеологией, лишенный правдивой информации, я не особенно задумывался над этим – понимание стало приходить во второй половине 80-х, в период гласности.

Речь идет о табу на еврейскую тему в послевоенном СССР. Как следствие – полное замалчивание истории гитлеровского геноцида европейских евреев (половина из уничтоженных, почти 3 миллиона – были советскими гражданами). Молчание о том, что 500 тысяч советских евреев воевали в рядах Красной армии – третья по численности после русских, украинцев и белоруссов национальная группа, более 300 генералов и адмиралов Красной Армии в период ВОВ были евреями, о более полутора сотен евреев-героев Советского Союза и пр.

Борис Слуцкий

Про евреев

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.

Евреи – люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.

Я все это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но все никуда не деться
От крика: “Евреи, евреи!”

Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.

Пуля меня миновала,
Чтоб говорили нелживо:
“Евреев не убивало!
Все воротились живы!”

Михаил Алтерман:

Сегодня пост чисто семейный. Мои мама и папа были младшими в своих семьях, воевали их старшие братья. Все три моих дяди прошли войну. У всех судьба сложилась по-разному.
Дядя Моисей (папин старший брат) начинал войну на Западном Фронте в 41 году, был ранен, а затем был начальником санслужбы 162 танковой бригады, военврач 2 ранга, в боях за Воронеж был представлен к Красной Звезде за личное участие и организацию эвакуации раненых под огнём (из 760 раненых ни один не погиб), но дали только медаль За боевые заслуги. Во время Харьковской операции, когда немцы перешли в контрнаступление, погиб в бою обороняя госпиталь 8 марта 1943. Где могила, и есть ли она неизвестно.
Мамин старший брат, дядя Зюня, тоже начинал войну на Западном фронте, а закончил в Манчжурии, в 1945, разгром Квантунской армии. Под постом их фотографии.
Подробней сегодня расскажу о мамином среднем брате, до войны его звали Шуня Брандес, после войны и до его смерти – Александр Левицкий. Его военных фото не будет, поймёте в конце почему. Когда всё повалилось в июне-июле 41 он лесами вышел в родное местечко. Все мои родились на Волыни, в местечке Вчерайше (сейчас Житомирская область), там ещё жили его бабушка с дедушкой (моей бабушки родители). Потом он оттуда ушёл каким-то образом после организации гетто. Я это вычислил, когда в прошлом году нашёл его имя (Шуня Брандес) в Книге Памяти Яд ва-Шем. Насколько я знаю, он долго скитался, смог сменить документы на Александра Левицкого, украинца. В конце концов его поймали немцы и он оказался в концлагере. Медосмотр он прошёл, поскольку единственный в семье был необрезанный (в такое время родился). В 45 их освободили советские войска, и весь освобождённый лагерь целиком отправили в Сибирь за добавкой, ещё на 4 года. Естественно о своём настоящем имени он не упоминал. Никто в семье о нём ничего не знал (искали Брандеса, а не Левицкого), тем более что все родственники во Вчерайше легли в один ров, и до 49 года о его судьбе никто в семье не знал.
Дальнейший рассказ о моей любимой теме (idee fix), роли случайности в судьбах моей семьи. Первый случай, я уже рассказывал в мамин день рождения. Это 41 год, история её эвакуации. Теперь возвращаемся в 49 год. Дядю Сашу выпустили из лагеря. Ничего о своей семье он не знает. Запросы делать не может. И он едет в Одессу, где они жили до войны. По дороге он решает сойти с поезда в Москве и разыскать моего отца. Они в детстве дружили, пока семьи жили в одном местечке, а потом все разъехались. Это отдельная история, которая началась арестом моих дедов ЧК, а закончилась в Голодомор. Примерным поведением оба не отличались, апогеем было, когда они, пацанами, сожгли синагогу и потом скрывались в лесу, пока всё более не менее успокоилось. К 49 году мама с папой уже были год как женаты, о чём естественно он не имел понятия. Вот она случайность опять в полный рост. Разыскал он папу, ну и естественно они взяли бутылку водки и отмечают это дело. Приходит мама из института, и что она видит. Да, жили мы в деревянном доме/бараке и вход из сеней, был прямо на кухню. Сидит какой-то мужик (а дядя Саша сел спиной к двери, и когда она вошла, прикрыл лицо ладонью). На столе бутылка водки, уже почти пустая, молодой муж сильно поддамши (зная дядю Сашу и папу, я сильно подозреваю, что бутылка была не одна). Реакция естественная, гордо подняв подбородок, пройти мимо и сообщить мужу, что он пьянь. Что она и сделала, а когда она прошла, дядя Саша, ей в спину – А брату здрасти сказать? Она обернулась и тут же упала в обморок (единственный в её жизни). Вот так. А фотографий его в 40е нет. Ни в немецком, ни в советском лагерях фотографирование не практиковалось (кроме лагерной охраны естественно).
С праздником 9 Мая! С Днём Памяти!

Mich_Alterman_1 Mich_Alterman_2

Кирилл Лятс:

Так получилось, что мне почти ничего не известно о моих воевавших предках.
Знаю только об одном прадеде, – Степане Иванове , который погиб в июле 1941 года, выходя из окружения в Литве.
Как он оказался в Литве в 1941 году, могу только предполагать. Никто ничего мне уже не расскажет.
Оба моих деда работали на заводах в Москве. Один делал самолеты, другой танки.
Обе мои бабушки, которые живы до сих пор, слава богу, тоже были тружениками тыла. Одна, Ия Иванова, дочь погибшего в Литве солдата, всю жизнь была поваром, и в войну возила полевую кухню на фронт под Москвой. Сама водила полуторку.
Другая работала на заводе, рыла окопы, сплавляла плоты, тушила фугасы.
Но Победа создавалась и их делами, как и трудом миллионов людей, которые ковали оружие и готовили одежду и еду для наших воинов. Спасибо им огромное. И, конечно, с днем Победы!

Михаил Бейзерман:

Вот как-то очень гадко, мерзко и склизко, от всего этого вычурного чествования победы. Глядя на призеров межгалактического конкурса “тупой еще тупее”, задаешься только одним вопросом – ну что эти поцы еще отмочат в своем победоносном порыве? К чему это я… Мой папа, и мой тесть воевали. Более того, они воевали вместе в 7 мех. Новоукраинско-Хинганском ордена Ленина, Краснознаменном, ордена Суворова корпусе, о чем мы с Талкой узнали в тот момент, когда решили познакомить родителей перед свадьбой. Они дружили давно и просто не предполагали, что судьба так забавно сведет их отпрысков. Войну они закончили глубокой осенью, далеко на востоке, под порт-Артуром.
9 мая, в наших семьях, всегда был святым праздником. Наших пап уже нет, но каждый год, 9 мая мы наливаем две рюмки водки, и кладем на них по кусочку черного хлеба.
И, честно говоря, у меня дикая ненависть и бешенство по отношению к ублюдкам, устроившим клоунаду и дешевое шапито из великого праздника. Надеюсь сдохните вы не быстро, и очень мучительно…
P.S. Ниже фотографии моего папы. С 17 до 20 лет. Мальчишка, от офицерской школы, до старлея – артиллериста. Командовал батареей “Катюш”.

Michail_Beyzerman_1 Michail_Beyzerman_2 Michail_Beyzerman_3 Michail_Beyzerman_4 Michail_Beyzerman_5 Michail_Beyzerman_6 Michail_Beyzerman_7 Michail_Beyzerman_8 Michail_Beyzerman_9 Michail_Beyzerman_10

Михаил Черняховский:

С болью в сердце я встречаю этот День Победы. До сих пор все было ясно. Мой дедушка встретил войну в самом начале, 22 июня 1941 года. Провоевал до 1944, когда был ранен и стал инвалидом, пробыв в госпиталях почти до конца войны. Вроде, все понятно. Нет, говорят мне, не все. Не в 1941 году вступил СССР в войну, а в 1939. На стороне Германии. Делил Европу вместе с ней. Что делал твой дедушка до 1941 года? А, в 1940-м вошёл в румынскую Бессарабию и присоединил её к СССР. В рамках передела Европы. Что мне ответить? Да, вошёл. Да, присоединил. Более того, в результате, параллельная часть моей семьи оказалась в Сибири, а мой прадедушка умер в сталинском лагере. Могу ли я винить своего дедушку в этих ужасах? Нет. Он искренне освобождал братский молдавский народ от порабощения теми, кто был союзником нацистов. Для него 1940-ой не противоречил 1941-му. И я сейчас не хочу копаться в противоречиях. Я поздравляю всех ветеранов той войны в победе, которую они одержали над страшным злом. И я желаю нам, их потомкам, помнить, что зло начинается в противопоставлении одних людей другим. В этом суть фашизма, а одежды могут быть разными. Мы, дети и внуки тех, кто победил в той войне, не должны забывать, что фашизм был преодолен совместными усилиями людей разных стран и разных национальностей. Зло разобщения может быть преодолено лишь общим единством. Это главный урок той войны. С Победой вас, дорогие ветераны. И с грядущей победой всех нас!

Марина Шостак

Мой дедушка. Ефим Аронович Гриншпон. Очень горжусь. Помню всегда.

Efim_Grinshpon

 И я хорошо помню своего калинковичского земляка. 

Сергей Ваганов:

40-е. Бацька… Матуля…

Sergey_Vaganov_1 Sergey_Vaganov_2

Sergey_Vaganov_3   Sergey_Vaganov_4

Нахим Шифрин:

На этих снимках – два родных моих дяди.
Один – со стороны отца. Другой – со стороны матери.
Оба погибли в первые дни войны.
Поздравляю всех с Днем Победы!
Желаю вам мира и добра!

Nachim_Shifrin_1 Nachim_Shifrin_2

Николай Ткаченко:

Сегодня ровно 18 лет как умер дед. Жесткий был дед. Сказывал мне, что ему повезло, что до начала ВОВ он успел уже год послужить в армии, иначе вероятность гибели была бы выше. Был ранен на Днепре. Затем снова в строю уже артиллеристом и так до самого Берлина. Брал Зееловские высоты. Затем ещё пару лет в восточной Германнии, где родилась одна из моих теток. Затем академия. Затем годы постоянной ротации по Украине. Затем разжалование. Затем осел в Виннице. Затем запойный алкоголизм. Затем инфаркт. Затем ни капли спиртного. Это ещё до моего рождения. Затем воспитание внуков. Нам с двоюродным хорошо досталось, благо мы ещё с ним одного возраста были. По утрам зарядка, если летом и теплой весной то на Бугу, с обязательными водными процедурами и бегом босяком по росе. Зимой обязательно лыжи. Обязательные акробатические и гимнастические упражнения, борьба. Шахматы. Двоюродному брату дед заменил отца, который его с матерью бросил. Потому братец затем таки пошел и на акробатику и на шахматы (я правда тоже на шахматы пошел и даже имел кое какой успех, но братец был успешнее, ибо меня мать отдала на народные танцы, а отец в художественную школу, так что шахматам пришлось уделять меньше внимания). У деда был набор детских энциклопедий, десятитомник вроде. С детства любил эти книги. Дед же, нам прививал украинский язык ибо наши семьи общались на русском и мы все (его родные внуки) воспитаны на русском языке. Но дед меня с братом стал учить украинскому, а “Заповіт” Шевченка я уже декламировал ещё задолго до школы. Он же нам рассказывал о запорожских козаках и об украинском казачестве. А незадолго до смерти(я уже давно жил отдельно от деда) я пару недель ходил к нему и он мне многое рассказал о своей жизни, о довоенном времени (как он играл за Тираспольскую сборную по футболу, как ухаживал за бабушкой), войне и немного о послевоенных похождениях, об охоте в Германии и в наших краях. Дед как чувствовал, что скоро, он не сможет подняться с раскладушки на даче. Врачи сказали, что он умер мгновенно, что на лице не было мучительной гримассы. Так что для когото 9 мая праздник, а для меня, с конца девяностых, это день памяти о моём деде.

Nikilay_Tkachenko

Victor Yasmann:

Мой отец, Яков Вениаминович Ясман. Прошел всю войну и закончил ее в Праге. Трое его его братьев с войны не вернулись. Вечная слава!

Victor_Yasmann_1  Vic_Yasmam

Размещено 9 мая 2015

Аркадий Монастырский:

Мой отец – Монастырский Илья Исаевич – инвалид Великой Отечественной
войны , участник обороны Киева. участник сражения на Курской Дуге .
Воевал с 1941 по 1943 год в составе 17 Армии. Это единственная фото-
графия с времен войны..Папа на фотографии справа – осуществляет ремонт
самолета Лавочкин-1. В 1943 году под Курсом был тяжело ранен и после
лечения в госпитале был отправлен в запас состава Советской Армии.
В январе 1944 года вернулся в освобожденный Киев. Отец был награжден Орденом Отечественной Войны 1 степени, медалями и почетными
знаками. Всегда помним и гордимся нашим отцом и дедом !

Ark_Monastirskiy_3

Это единственная фотография моего дяди – Эйдельзона Моисея Ароновича–офицера Красной Армии , интенданта 2 ранга..Рядом с
фотографией – извещение в адрес моего деда – Эйдельзона Арона
Иссаковича о том , что он находясь на фронте 10 июля 1941 года
пропал без вести…Шел семнадцатый день войны…
Мы к сожалению до сих пор не знаем , где он принял последний
бой или был растрелян фашистами или их пособниками. А.И,Эйдельзон..
Вечная ему память….

Ark_Monastirskiy_1 Ark_Monastirskiy_2

Татьяна Комкова:

Воспоминания моей бабушки о немецкой оккупации (часть 5). Освобождение Бобруйска.

Добавлено 11 мая 2005 

Обновлено 27.03.2017  10:28