Tag Archives: еврейские школы

Л. Лыч. Еврейская интеллигенция и межвоенная белорусизация

От ред. Ушёл из жизни белорусский историк Леонид Михайлович Лыч (1929–2021), долгое время работавший в профильном институте Академии наук. В наследии профессора немало статей о белорусских евреях, особое внимание он уделял межвоенному периоду. О том, что историка интересовала еврейская тема, говорит и название его небольшой книги 2012 г. «Яўрэйская культура Беларусі – яе агульны духоўны набытак».

Не всё в текстах Л. Лыча было бесспорно, что видно и в предлагаемой ниже статье… Тем не менее он оставил заметный след в белорусской иудаике. Светлая память.

Л. Лыч у выставки своих произведений, подготовленной к его 85-летию. Фото Э. Двинской

* * *

В июле 1924 г. с переходом к официальной политике белорусизации в государственных и партийных органах республики появилась насущная необходимость определить свои задачи по развитию национальных меньшинств. В принятом 15 июля 1924 г. постановлении Центрального Исполнительного Комитета БССР «О практических мероприятиях по проведению национальной политики» отмечалось: «Языки национальностей, населяющих территорию БССР (белорусский, еврейский, русский, польский), являются равноправными».

В целях лучшего обслуживания еврейского населения государственными, административно-хозяйственными и иными органами этим постановлением предусматривалось, что в ряде случаев для работы в таких органах обязательным требованием является владение еврейским языком. Определение таких должностей возлагалось на окружные исполкомы. Предусматривались и конкретные сроки изучения еврейского языка служащими. Относительно народного образования в постановлении говорилось: «Изучение и преподавание во всех заведениях социального воспитания и профтехнического образования, а равно и обслуживание всех остальных культурно-просветительных потребностей населения должно вестись на их родном языке» («Собрание узаконений и распоряжений рабоче-крестьянского правительства Белорусской Советской Социалистической Республики. Мн., 1924. С. 5). Предусматривались меры по созданию на педфакультете Белорусского государственного университета специального сектора по подготовке работников для еврейских культпросветучреждений, по обеспечению еврейских хат-читален, народных домов, клубов и библиотек литературой на национальном языке.

Имея благоприятные перспективы для собственного национального развития, еврейская интеллигенция не жалела сил и энергии для их осуществления. Уже в 1924/25 учебном году в БССР было 87 еврейских школ (против 45 русских и 94 польских). Убедительным доказательством серьёзного подхода евреев к воспитанию и обучению молодого поколения могут служить следующие статистические данные: из 81 детского дома и детгородка белорусскоязычных было 32, еврейскоязычных – 28, русскоязычных – 22, польскоязычных – 5; соответственно из 40 детских садов – 11 белорусскоязычных, 21 еврейскоязычный, 6 русскоязычных, 2 польскоязычных. На то время ещё не было ни одной белорусской профессионально-технической школы, а еврейскоязычных функционировало четыре. Из общего числа учащихся таких школ белорусов было 45%, евреев – 41%, русских – 8%, поляков – 6% («Полымя». 1925. № 4. С. 119, 129, 131, 133). Первые шаги удалось сделать и для развития еврейской среднеспециальной и высшей школы: работали два педагогических техникума и еврейская секция на педфаке БГУ. Причём многие предметы читались на еврейском языке. У белорусов долгое время не было таких типов национальных учебных заведений. Учебно-воспитательный процесс в среднеспециальной и высшей школе БССР вёлся преимущественно на русском языке.

Было что позаимствовать белорусам у евреев и по части ликвидации неграмотности среди взрослых. Из общей численности школ для взрослых в 1924/25 уч. г. на еврейском языке работало 15%, на польском – 0,2%, на белорусском – 3% (Там же. № 5. С. 189).

Каждый очередной год был отмечен приобретениями и в сфере еврейской культуры. В 1927/28 уч. г. на еврейской секции педфака БГУ обучалось уже более 200 студентов («Материалы к докладу Совета Народных Комиссаров БССР Совету Народных Комиссаров СССР». Мн., 1928. С. 233). Значительно активизировалась еврейская жизнь в деятельности Института белорусской культуры. С целью исследования прошлой и современной жизни евреев при Инбелкульте в 1925 г. создаются три еврейские комиссии и две секции. Среди первых действительных членов ИБК значится в 1925 г. известный учёный-историк Самуил Хаимович Агурский. В январе того же года членом президиума ИБК был избран заведующий еврейского отдела Борис Оршанский.

Еврейская интеллигенция активно сотрудничала с созданной в ноябре 1923 г. литературной организацией писателей БССР «Маладняк». При ней была создана группа еврейских молодых литераторов. После реорганизации в ноябре 1928 г. «Маладняка» в Белорусскую ассоциацию пролетарских писателей и поэтов эта группа вошла в неё в качестве секции и издавала свой литературный альманах.

Свои национальные творческие объединения имели и еврейские архитекторы, скульпторы и художники. Из их числа можно назвать «Группу еврейских художников», в которую входили П. Кац, Ш. Коткис, Г. Резников, А. Шехтер, И. Эйдельман. А вот Абрам Бразер и Юдель Пэн не входили ни в какие профессиональные объединения. Абрама Бразера по-настоящему интересовали и белорусские мотивы: одну из своих литографических работ он посвятил выдающемуся белорусскому первопечатнику и просветителю Франциску Скорине (1926). А ещё раньше, в 1924 г., Заир Азгур создал скульптурный портрет Скорины. Год спустя Янкелем Кругером была завершена работа по написанию живописного портрета Скорины. Этот же еврейский живописец создал портреты Я. Коласа (1923) и Я. Купалы (1925-1927).

Благодаря активизации еврейской национально-культурной жизни, чему, несомненно, поспособствовала белорусизация, удалось несколько обогатить коллекцию еврейского отдела Белорусского государственного музея. Большой интерес к еврейской культурной жизни проявляла белорусская периодическая печать, в том числе и самый популярный в то время ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал «Полымя». Например, в № 3 за 1925 г. в разделе «Хроніка жыдоўскай культуры» cообщалось: «Центральное правление союза портных Беларуси с весны перешло полностью как в своём делопроизводстве, так и в выдаче массовых союзных документов на еврейский язык. Одновременно это мероприятие проводится во всех городах Беларуси, где существует отделение союза портных» («Полымя». 1925. № 3. С. 171). Здесь же давались интересные сведения о положении еврейского национального просвещения: «Из всего числа еврейских детей Беларуси свыше 47 проц. учатся на еврейском языке… Существует два еврейских рабочих университета – в Минске и Бобруйске, 4 школы для взрослых, 5 вечерних школ для молодёжи и 90 разных кружков на еврейском языке. Для массовой работы на еврейском языке в городах Беларуси приспособлены 7 клубов и 30 клубов для кустарей. Помимо того, имеется 17 смешанных клубов».

Значительным завоеванием творческой еврейской интеллигенции на заре белорусизации следует считать открытие 21 октября 1926 г. в Минске Государственного еврейского театра БССР, первыми артистами которого стали выпускники еврейского сектора Белорусской драматической студии в Москве. Уже в 1930 г. коллектив этого театра выступил со спектаклем Лопе де Вега «Овечий источник» на 1-й Всесоюзной олимпиаде национальных театров в Москве и получил высокую оценку. В этом театре до конца 20-х годов были поставлены следующие спектакли: «На покаянной цепи» И. Переца, «Праздник в Касриловке» и «Блуждающие звёзды» по Шолом-Алейхему, «Шейлок» и «Венецианский купец» У. Шекспира, «Ботвин» А. Вевьюрки, «Гоп-ля, мы живём!» Э. Толлера и др. К сожалению, в репертуаре отсутствовали пьесы белорусских авторов. Но надо отметить, что в целом еврейская интеллигенция активно поддерживала политику белорусизации. Многие из представителей научной и творческой еврейской интеллигенции отдавали свой талант и энергию белорусской идее, считали, что на ниве белорусской культуры они могут сделать больше полезного для общего дела. Такой была научная деятельность историка Самуила Хаимовича Агурского, хорошо известного среди интеллигенции Беларуси своими научными работами по истории революционного движения в Беларуси, композитора Самуила Полонского – автора песни «Вечеринка в колхозе» на слова Янки Купалы, пьесы для оркестра народных инструментов «Ярмарка», оперетты «Заречный борок» (поставлена в 1940 г.). Известны многочисленные случаи бурных протестов представителей еврейской интеллигенции БССР на запрет в марте 1927 г. польским правительством популярной и авторитетной в народе Белорусской крестьянско-рабочей громады и т. д.

Увы, белорусизация и равноправное развитие нацменьшинств не соответствовали интересам советской тоталитарной системы. Как только большевики заговорили о белорусском «нацдемократизме», сразу же всплыли на поверхность еврейский и польский «шовинизм». Нарком просвещения А. Платун во время своего выступления 1929 г. в Минске на собрании комсомольского актива заявил: «В связи с обострением классовой борьбы и белорусский, и польский нац. демократизм и шовинизм отражают настроения кулака, настроения враждебного нам класса, выступают против линии партии, против линии советской власти. И они чрезвычайно хорошо между собой уживаются. Не ссорятся между собой еврейские, польские и белорусские шовинисты и нац. демократы, а наоборот, поддерживают друг друга. Это – единый фронт, который выступает против линии партии, против линии советской власти» («Узвышша». 1930. № 2. С. 109).

Созданный фантазией идеологического аппарата большевистской партии миф о наличии в Беларуси единого антисоветского белорусско-еврейско-польского фронта развязал руки работникам репрессивного Объединённого государственного политического управления (ОГПУ) для борьбы против и «националистов», и «шовинистов». В ранг последних очень легко было попасть каждому, кто хоть немного проявил активность в деле национально-культурного возрождения независимо от национальности. В таких условиях совершенно безопасной, спокойной могла представляться жизнь лишь тех, кто отрицал своё и чужое.

Так сложилось, что в 1920-х – начале 1930-х годов в руководящем аппарате репрессивных органов Беларуси работало много евреев. По распоряжению Кремля сюда был откомандирован уроженец Глуска Г. Раппопорт для занятия должности начальника ОГПУ. Считалось, что успешно справиться с опасным для пролетарского государства т. наз. белорусским буржуазным нацдемократизмом не сможет представитель коренной нации. Вполне естественно, что, разворачивая борьбу с белорусскими «нацдемами», Г. Раппопорт в первую очередь попытался опереться на еврейскую интеллигенцию, многие представители которой занимали тогда очень прочные позиции в высоких эшелонах государственной и партийной власти. «Еврейскую карту» Г. Раппопорт разыграл весьма квалифицированно.

Идеологом политики по изобличению белорусского «нацдемократизма» был выбран хорошо известный в то время профессор Белорусского государственного университета Семён Вольфсон, еврей по национальности, уроженец Бобруйска. И надо сказать, учёный-философ очень скоро оправдал доверие большевистской партии. Уже в 1931 г. в Минске вышла его книга «Ідэолёгія і мэтодолёгія нацдэмократызму», являвшаяся первой частью первого тома задуманной идеологическим аппаратом ЦК КП(б)Б капитальной работы «“Наука” на службе нацдемовской контрреволюции». Партия очень высоко оценила написанную С. Вольфсоном книгу, потому совсем не случайно год её выхода из печати совпал с назначением этого учёного на должность директора Института философии АН БССР. Семён Вольфсон не жалел красок, чтобы умышленно обострить ситуацию в республике, развязывая тем самым соответствующим органам руки для борьбы с теми, кто захотел устраивать белорусскую жизнь по национальным меркам.

Во многом изменил своё отношение к белорусизации вышеупомянутый историк Самуил Агурский. Под огонь его острой, но совершенно несправедливой критики попали многие произведения выдающегося белорусского историка, первого президента Белорусской Академии наук Всеволода Игнатовского, особенно его книга «1863 год на Беларусі», вышедшая из печати в 1930 г. С. Агурский не был согласен с высокой оценкой В. Игнатовским руководителя восстания К. Калиновского. В отличие от автора этой книги Агурский считал восстание 1863-1864 гг. реакционным.

ЦК КП(б)Б по достоинству отблагодарил С. Агурского за его активные выступления против белорусских «нацдемов» на ниве исторической науки: в 1934 г. он назначается директором Института истории партии при ЦК КП(б)Б, позже – директором Института истории АН БССР, в 1937 г. был избран членом-корреспондентом АН БССР. Но годом позже Агурский был арестован, а в 1939 г. выслан в Казахстан.

На борьбе с белорусским «нацдемократизмом» собирался сделать себе карьеру молодой этнограф, фольклорист и историк Моисей Гринблат, который вместе со своими белорусскими коллегами Л. Бобровичем, А. Левданским, И. Шпилевским издал в 1931 г. третью часть книги «“Наука” на службе нацдемовской контрреволюции», имевшей название «Этнаграфія. Музейная справа». Не обошёл вниманием «нацдемов» М. Гринблат и в своей статье для «Зборніка програм і інструкцый па краязнаўству» (Мн., 1932, вып. 1). Он со всей категоричностью заявлял, что бывшее руководство кафедры этнографии Белорусской Академии наук и Центрального бюро краеведения являлось «нацдемовским». По мнению М. Гринблата, установка руководителей этих организаций на изучение седой древности «вытекала из капиталистически-реставраторских стремлений национал-демократизма, из звериной ненависти к диктатуре пролетариата» («Зборнік програм і інструкцый па краязнаўству». Мн., 1932. Вып. 1. С. 80). Главнейшую задачу научно-исследовательских и краеведческих учреждений в сфере фольклора он видел в изучении и сборе «всего того, что родилось в эпоху диктатуры пролетариата, всего того, что отражает героическую борьбу пролетариата и бедняцко-середняцкого крестьянства за строительство социализма» (Там же. С. 83).

Такую же линию в отношении белорусских «нацдемов» занимал Виталий Зейдель (лит. псевдоним Виталь Вольский), который в 1929 – 1930 гг. работал директором Витебского художественного техникума, позже директором Белорусского драматического государственного театра в Витебске (БДТ-2), в 1932–1936 гг. возглавлял Институт литературы и искусства АН БССР. В статье В. Вольского «О рецидивах национал-демократизма в творчестве художника Е. Минина» («Мастацтва і рэвалюцыя». 1933. № 1-2) витебский гравёр без всякого основания обвинялся в использовании атрибутов «нацдемовской» символики при создании книжного знака для Витебского краеведческого музея. К числу таких атрибутов автор статьи относил изображение средневекового рыцаря в военном убранстве. Клеветническая публикация В. Вольского имела тяжкие последствия для Е. Минина. Его не спас и отъезд в Москву – там он был арестован в 1937 г. (Уроженец Петербурга В. Ф. Вольский, 1901–1988, был немцем, а не евреем; его отца, действительного статского советника, звали Фридрих Карлович. – belisrael.)

Ещё более эффектно играли «еврейской картой» набившие руку чекисты во время массовых репрессий второй половины 1930-х годов. Зато как только основная цель была достигнута, началась жестокая расправа спецслужб Наркомата внутренних дел БССР и с теми, кто помогал им изобличать «врагов народа».

Во время разгула массовых репрессий огромные жертвы понесла и еврейская интеллигенция. В октябре 1937 г. НКВД совершил преступный акт в отношении талантливого еврейского поэта Изи Харика, уроженца Борисовщины. Всего за год до расправы ему было присвоено звание члена-корреспондента АН БССР.

Много общего с Изи Хариком было в судьбе Якова Бронштейна, хорошо известного в то время еврейского и белорусского литературоведа и критика, члена-корреспондента АН БССР, репрессированного в 1938 г. (Я. Бронштейн, как и Харик, был арестован и погиб в 1937 г. – belisrael).

С каждым годом становилось всё труднее осуществлять планы по национально-культурному развитию еврейского меньшинства. Сокращалась сетка и контингенты еврейских учебных заведений, падали тиражи еврейских книг, газет и журналов. Немало представителей творческой еврейской интеллигенции стали работать в пользу русской культуры, превратились в её носителей. Однако и в сложных условиях 1930-50-х гг. часть еврейской интеллигенции работала на ниве белорусской культуры. К их числу принадлежал и художественный руководитель Ансамбля белорусской народной песни и танца Исаак Любан.

Мой краткий исторический экскурс в 1920–30-е годы убедительно свидетельствует, что национальные меньшинства нормально могут развиваться при условии, что коренной народ чувствует себя хозяином в своей стране, ибо только тогда он в состоянии позаботиться и о других, наладить взаимопонимание и взаимную поддержку между всеми народами.

Леонид Лыч,

ведущий научный сотрудник Института истории АН Беларуси, доктор исторических наук

Перевёл с белорусского В. Р. по изданию: Беларусіка = Albaruthenica: Кн. 4: Яўрэйская культура Беларусі і яе ўзаемадзеянне з беларускай і іншымі культурамі; Вацлаў Ластоўскі – выдатны дзеяч беларускага адраджэння/Рэд. В. Рагойша, Г. Цыхун, З. Шыбека. Мінск: Навука і тэхніка, 1995. С. 95–101.

Опубликовано 18.01.2021  23:13

Яшчэ пра габрэяў Гарадзеі (2)

Папярэдняя частка

КУЛЬТУРНА-АСВЕТНІЦКАЕ ЖЫЦЦЁ

Акрамя духоўнага росту, жыхары Гарадзеі атрымлівалі і культурнае развіццё. Так, у мястэчку дзейнічала асветна-культурная арганізацыя “Тарбут”.  Другая палова 1920-х — першая палова 1930-х гадоў сталі сапраўдным перыядам росквіту габрэйскай культуры Беларусі. Габрэйская культура Беларусі дала свету такіх вядомых мастакоў, як Марк Шагал, Хаім Суцін, Іягуда Пэн, Саламон Юдовін, Меір Аксельрод.
У мястэчку Гарадзея, габрэйскае жыццё кіпела як і ўсюль. Былі пабудаваны ў Гарадзее і дзіцячы садок, і школа. Трэба адзначыць, што ў 1930 годзе ў Гарадзеі пачала дзейнічаць габрэйская асветна-культурная арганізацыя “Тарбут”, яна была заснавана асацыяцыяй бацькоў. Гэта арганізацыя адыгрывала асноўную ролю ў габрэйскім культурным жыцці паміж дзвюма сусветнымі войнамі. У школах Тарбута  ўсе прадметы, апроч дзяржаўнай мовы, выкладаліся на іўрыце. Біблія, Мішна і часткова Гемара вывучаліся не як рэлігійныя тэксты, а як частка габрэйскай культуры; вялікая ўвага надавалася іўрыт-новай літаратуры.  У Гарадзеі ў 1934/35  навучальным годзе, школу Тарбута наведвалі (нягледзячы на фінансавыя цяжкасці) 17 дзяцей.  Больш дарослыя  падлеткі габрэйскіх сем’яў Гарадзеі, атрымлівалі адукацыю ў суседнім горадзе Нясвіжы. Падлеткі школьнага ўзросту хадзілі да мясцовай гародзейскай школкі. Захавалася некалькі фотаздымкаў адной габрэйскай настаўніцы – Рыўкі Закхейм, дзякуючы ім, мы можам уявіць сабе тыя часы, калі бесклапотнае дзяцінства яшчэ панавала ў мястэчку, і нічога не нагадвала аб пагрозах набліжаючай трагедыі Другой Сусветнай вайны.

Габрэйскі дзіцячы сад у Гарадзеі. Некаторыя з старэйшых дзяцей, сярод іх прымалі ўдзел у «mechinah» (падрыхтоўчыя курсы), каб падрыхтаваць малодшых да пачатковай школы.
Габрэйскі дзіцячы сад у Гарадзеі. Некаторыя з старэйшых дзяцей, сярод іх прымалі ўдзел у «mechinah» (падрыхтоўчыя курсы), каб падрыхтаваць малодшых да пачатковай школы.
На здымку: настаўнік дзіцячага сада Рыўка Закхейм. Знята падчас святкавання Пурыма ў сакавіку 1933 года. Усё той жа садок, год невядомы. Габрэйскі дзіцячы сад у Гарадзеі. Знята пад час святкавання Пурыма.
На здымку: настаўнік дзіцячага сада Рыўка Закхейм. Знята падчас святкавання Пурыма ў сакавіку 1933 года. Усё той жа садок, год невядомы. Габрэйскі дзіцячы сад у Гарадзеі. Знята пад час святкавання Пурыма.
Габрэйскі дзіцячы сад у Гарадзеі. Імя выхавальніцы, Рыўка Закхейм. Знята 10 студзеня 1933 года.
Габрэйскі дзіцячы сад у Гарадзеі. Імя выхавальніцы, Рыўка Закхейм. Знята 10 студзеня 1933 года.
Дзіцячы сад навучэнцы ў Гарадзеі. Знята 29 лютага 1936 года.
Дзіцячы сад навучэнцы ў Гарадзеі. Знята 29 лютага 1936 года.
Габрэйскі дзіцячы сад у Гарадзеі. Знята на свята Пурым, 23 Траўня 1932 года.
Габрэйскі дзіцячы сад у Гарадзеі. Знята на свята Пурым, 23 Траўня 1932 года.

У невялічкім артыкуле, некалі  быў знойдзены матэрыял, крыніцу якога зараз знайсці ўжо немагчыма: «У апошні тыдзень сакавіка 1932 года свята Пасхі (свята сямі хябоў, Пурым)  было адзначана ў мястэчку Гарадзея, усходняя Польшча. Дзеці аднаго з дзіцячых садоў выйшлі ў цёплым адзенні на снег для святочнай фатаграфіі. Праз тры месяцы, выпускнікі ідішскай школы ў суседнім горадзе Нясвіжы сабраліся для агульнага фотаздымка. У тыя дні газеты «Давар» у Тэль-Авіву і “Хейнт” у Варшаве паведамлялі пра рэзкія спрэчкі ў сіянісцкім руху, пра шыранне іміграцыйных сертыфікатаў у Эрэц Ісраэль. Падчас гэтых спрэчак рэвізіянісцкі рух выступаў за працяг дыскрымінацыі. Ніхто  з іх не мог здагадацца пра драматычныя наступствы тых жа дэбатаў – нават у дачыненні лёсу дзяцей з дзіцячых садоў і выпускнікоў школ у гэтых гарадах«. (с)

Выпускнікі ідішскай школы ў горадзе Нясвіжы. 1938 г.
Выпускнікі ідішскай школы ў горадзе Нясвіжы. 1938 г.

Як ужо было ўзгадана вышэй, у Гарадзеі былі адчынены габрэйская школа і дзіцячы садок. Аднак, трэба ўзгадаць месца знаходжання гэтых будынкаў.  Пачнем наша даследаванне з дзіцячага садка, куды наведваліся самыя маленькія жыхары Гарадзеі.

Дзіцячы сад навучэнцы ў Гарадзеі. Знята 29 лютага 1936 года.
Дзіцячы сад навучэнцы ў Гарадзеі. Знята 29 лютага 1936 года.

Навучэнцы дзіцячага садка ў Гарадзеі. Знята 29 лютага 1936 года.  На адным з фота выхавальніцы Рыўкі Закхейм, на заднім плане, з-за спін маленькіх гародзейцаў, выглядае цагляны будынак. Гэты будынак – падказка для даследніка. У Гарадзеі захавалася да нашага часу адна пабудова падобная на гэту і размешчана яна ў самым цэнтры нашага мястэчка, а менавіта на вуліцы Нясвіжская.

Дом па вуліцы Нясвіжская 22. Фота: gedymin, 2009 год
Дом па вуліцы Нясвіжская 22. Фота: gedymin, 2009 год

Дом па вуліцы Нясвіжская 22. Фота: gedymin, 2009 год.   Зараз гэта жылы мнагаквартэрны дом пад нумарам 22, у ім размешчаны тры сям’і. Афіцыйна, час пабудовы ўзгадваецца як 1930 год.
Што датычыцца габрэйскай дзіцячай школы, то дзякуючы фотаздымкам, знойдзеным мясцовым краяведам Аляксандрам Абрамовічам, можна выказаць здагадку, што дзеці габрэяў вучыліся разам з усімі гародзейскімі дзецьмі.

Антон Бочка з вучнямі 4-га класа, 1936-1937 г. Гарадзея. Здымак А.Абрамовіча.
Антон Бочка з вучнямі 4-га класа, 1936-1937 г. Гарадзея. Здымак А.Абрамовіча.

Але, былі і яшчэ некаторыя сходы, якія так сама насілі назву “школа”. 30 мая 1879 года,  дэрэктывай №5772, у Гарадзеі была заснавана Габрэйская школа, якая была размешчана,  хутчэй за ўсё, на школьным двары. Школьнымі дварамі ў нашых краях здаўна звалі гарадскія габрэйскія кварталы, дзе звычайна поруч з галоўнай сінагогай кампактна месцаваліся малельныя хаты, ці «школы». Найчасцей пад назвай «школы» разумеліся асобныя будынкі ці памяшканні, дзе ў іх габрэі супольна маліліся і атрымвалі рэлігійную адукацыю (у гістарычных дакументах — «малельныя школы»). У гарадах існавалі нават адмысловыя малітоўні для асобных рамесных з’яднанняў ці прафесій: фурманаў, мяснікоў, вадавозаў, краўцоў, шкляроў, пільнікаў, чаляднікаў і нават адстаўных салдатаў. У той жа час, у гарадах і мястэчках як: Навагрудак, Уселюб, Новая Мыш, Гарадышча, Карэлічы год заснавання габрэйскіх малітоўных дамоў і школ упамінаецца з 1882 па 1888 гады. Напрыкад, у Навагрудку толькі на Школьным двары размяшчалася шэсць габрэйскія малітоўных дамоў з назвамі #Большой#МалыйПортных#Сапожников#ХанАкинцы#Трегерь#Скакунов-Слонимский. Там жа, на вуліцы Іванаўскай мясціўся малітоўны дом #Ваневский. Усе гэтыя малітоўныя дамы былі заснаваны (Далей – г/з) ў 1888 годзе, акрамя дома #Резниковъ на вуліцы “Евреско”й, 1886 г. Некаторыя малітоўныя дамы / школы размяшчаліся ў грамадскіх дамах,  так было ў Нягневічах #Тёплая, г/з 1887; Уселюбь, г/з 1888; Репетічах 1888; У Гарадзішчах па Навагрудскай вуліцы былі размешчаны: сінагога ў грамадскім будынку, 1886 г/з; школа #Ремесленная, 1886 г/з; школа #Старая 1886 г/з; школа #Кайдаловская, 1886 г/з. Па Слонімскай вуліцы, у грамадскім будынку мясцілася школа #НоваяДеревянная, 1888 г/з. У мястэчку Цырын у 1886 годзе ў грамадскім будынку была заснавана габрэйская школа. У Мястэчку Новая Мыш на Еўрэйскай вуліцы, у грамадскіх дамах, былі заснаваны чатыры школы: #Бесь-Медрешь, 1885 г/з; #Ляховічская, 1882 г/з; #Ремесленная, 1885 г/з; школа без назвы, 1887 г/з; па вуліцы слонімскай – школа #Слонімская, 1885 г/з. У мястэчку Палонка, у грамадскім будынку, мясціўся малітоўны дом #Бейсь-Гамедрешь, 1888 г/з. У Міры на Школьным двары, ў грамадскім будынку мясціліся: школа #Ремесленная, 1886 г/з; школа #Каменная, 1886 г/з. Па за межамі Школьнага двара мясціліся школы: #Ремесленная, 1886 г/з; #Ешиботъ, 1886 г/з; #Виткунь, 1886 г/з; #Хабатъ, 1886 г/з; #Ляховичская. 1886 г/з. У грамадскім доме мясцілася сінагога, 1886 г/з. У Карэлічах  на Школьным двары, ў грамадскім будынку мясціліся: школа Новая, 1886 г/з; школа Старая, 1886 г/з; школа Койдоновская, 1886 г/з; сінагога, 1886 г/з. У мястэчку Турэц , у грамадскіх дамах, былі заснаваны дзве школы, 1886 г/з. У мястэчку Сноў, у грамадскім доме, была заснавана школы Бейсь-Гамедрешь, 1888 г/з.

Працяг будзе

Апублiкавана 20.11.2019  11:09

Андрашникова Циля. Мои воспоминания (1)

 От редактора belisrael.

Недавно просматривая воспоминания, которые были опубликованы вскоре после появления сайта, обратил внимание, что их неудобно читать в том формате, в котором были присланы. А потому решил публикацию разделить на 4 части и чтоб не надо было  использовать дополнительные программы. 

                                                       Андрашниковой Цили Исааковны (урожденной Хапман).

Родилась я в 1928 году в местечке Озаричи, Домановичского района,
Полесской области. Теперь это Калинковичский район Гомельской области, а
родина моя – городской поселок Озаричи.
Пишу по просьбе моего младшего сына Леника, так как я уже на пенсии
и у меня образовалось много свободного времени.
За неграмотность простят меня мои потомки, жили в трудное время.
Все что пишу, сохранилось в моей памяти или же рассказано моими милыми
родителями.

Начну о своем отце. Хапман Исаак Абелевич, 1897 г. рождения.
Уроженец г. Калинковичи. Был он обыкновенный сапожник, но человек
необыкновенный: добрый, веселый, очень дружил с юмором. Пользовался
авторитетом не только среди своих родственников, но и во всех Озаричах. Не
потому я хвалю, что он мой отец. Если спросить наших земляков, а их еще
много в живых, помнят ли они семью Хапмана, то лица их светлеют в улыбке.
О! Хапман! Эта семья была примером, дети были гордостью школы. В большой
бедной семье было всегда весело и дружно. Ох, если бы побывал у нас Шолом-Алейхем, он мог бы написать много забавных и печальных историй о жизни
нашей семьи.

Мама моя – Хапман Броха Ароновна – добрая, любимая, мужественная
труженница родилась в 1900 году в местечке Озаричи. Сколько ей досталось за
свои прожитые 70 лет. Трудности, потери, голод, холод, война, хлопоты и
заботы о большом семействе. По тем временам родить 9 детей было не очень
много. Но самое страшное было – лишиться четырех сыновей и одной дочки.
Мой старший брат Аба, 1920 г. рождения, был светилом (о нем я напишу еще).
Он погиб на войне в 1944 году. Один мальчик Шоломка, 1926 г. рождения, умер
маленьким, братишка Яшка, 1941 г. рождения, умер в конце войны, в 1940 году
у нас умерла девочка Кларка. Брат Арон, 1924 г. рождения, умер в 1968 г.
(много есть о нем воспоминаний). Сколько нужно человеку мужества и сил,
чтобы все это выстрадать и выстоять. Овдовела моя мама в 41 год.

Однажды, было это в 1936 г. , сидела она с ребенком на руках и стала отцу
жаловаться о трудностях своей жизни. И детей растить, и накормить их,
обстирать, в доме убрать, и за хозяйством досмотреть, и огород, и корова, и
куры, и гуси и много других забот. Я в это время сидела и делала уроки и тут
услышала, как заговорил мой батя.

“Моя жена, тебе надо еще немного потерпеть. Ты увидишь, какая жизнь
нас ждет впереди, прекрасная жизнь. Дети у нас способные и они быстро
вырастут и станут учеными (он в этом не сомневался), и они разъедутся по всей
стране, и я тебя повезу ко всем на побывку. Ты ведь кроме коня и воза не
видела другого транспорта. Я покажу тебе поезд. Нет, поездом мы долго будем
объезжать. Я тебя повезу на самолете. А еще я куплю шифкарты (билеты на
пароход) и покажу тебе много замечательного”, — и его фантазия рисовала нам
самые светлые картины, и нам всем было очень весело. Но не дожил он до этих
светлых дней. Проклятая война распорядилась иначе – сколько несбывшихся
желаний, сколько недоученых, сколько погибших, умерших. Но живые продолжают жить, и, как говорил мой отец: “Надо жить как набежит”.

Рассказывали мои родители о начале своей семейной жизни.
Поженились они в 1920 году. У моей мамы была сестра – тетя Хася. Она тоже
тогда вышла замуж. Муж ее, Мотл, был тоже сапожником, и они всегда с моим
отцом вместе работали. Мотл был гордый. Во-первых, потому, что он шил
обувь лучше моего отца, модельнее. Во-вторых, когда у обоих пошли дети, у
Мотла родились две красивые девочки – Лиза и Соня. Он очень ими гордился. У
нас были мальчики – Аба и Арон. Жили почти всегда вместе и, если наварят
большой чугун картошки для всех, то Лиза всегда не пускала, боялась, что ей
достанется мало, а если напекут баранки, всем по паре, то она требовала, чтобы
у нее висел баранок на каждом из десяти пальцев. Аба наш ей всегда уступал и
Мотл говорил что он лэмах (глупый). Мой отец говорил: “Поживем – увидим”.

Когда дети пошли в школу и наш “лэмах” приносил одни пятерки, а Лиза
никогда не могла управиться с учебой и всегда кричала, что ей задали 70 задач,
тогда Мотл вынужден был согласиться, что наш мальчик очень способный.
Другой эпизод, когда я уже сама стала школьницей, и учеба давалась очень
легко, пришел черед моему отцу подтрунивать над Мотлом. В то время
взрослые собирались по вечерам к тете Хасе на чай. Раздували самовар на
древесных углях, каждый приходил со своим кусочком сахара и гоняли чаи.
Посуды тогда тоже не было и пили из чего придется: из кружки, из котелка, из
банки, но было весело, сидели при керосиновой лампе и долго не смолкал смех.

И вот, в один из вечеров, одна девочка со 2 или 3 класса (они жили на квартире
у тети Хаси) попросила решить задачу. Хотя мой отец неплохо решал задачи,
но почему-то у него не получалось. Не могли решить ее Лиза и Соня. Тогда отец
нашел выход:  ”Я сейчас приведу кого-нибудь из своих соплячек и все будет в
порядке”. Прибежал он домой – жили мы через дорогу. Дети уже спали, он
меня разбудил. Мама стала кричать, что он совсем сдурел. Но отец одел на
меня свою фуфайку, взвалил на плечи сонную и понес в гости. Задачка
оказалась для меня легкой, я ее решила, и отец отнес меня домой и вернулся,
чтобы еще долго подтрунивать над Мотлом. “Вспомнишь мои слова,— говорил
он, — как мои соплячки вырастут и вытрут сопли и утрут нос твоим
красавицам” … Не дожили ни один, ни другой до радостных светлых дней, о
которых вместе мечтали.

Я себя помню с 1933 года. Тогда наша семья жила в Калинковичах, в
домике отцовых родителей. Детей нас было четверо. Год был очень трудный,
голодный. В Белоруссии и на Украине не было урожая, и люди в тот период
переезжали с места на место в поисках лучшей жизни. Наша семья тоже
переехала в Озаричи и мы стали жить среди маминых родственников. Трудно
было. Не было у нас жилья, не хватало еды. Я еще была ребенком, но
запомнила те тяжелые годы. Однажды мой брат Аба повел меня с собой. Мы
пришли куда-то, там толпилось много народу. Я не понимала, что это очередь
в магазин. Когда дверь открылась, все хлынули к прилавку. Брат потащил
меня за собой, я перепугалась, что стряслось. Позже он мне объяснил, что мы
постарались и купили для семьи по 1 кг ржаного хлеба. С тех пор я узнала, что
такое хлеб.

Так как у нашей семьи не было еще жилья, то мои родители приняли
такое решение. Жила в Озаричах одинокая старушка – Пашковская Хавка, 1834
г. рождения в своем старом доме. Дом я хорошо помню, жить в нем еще можно
было и бабушка Хавка пригласила нас к себе. Детей у нее не было, муж и
родственники умерли еще в ХIХ веке, некоторые выехали в США, и она жила
тем, что племянники присылали ей в посылках из Америки. Старушка была
очень интересная. Когда мы к ней переехали, ей было 99 лет, но она была в
здравом уме, при полном зрении и слухе. Она ходила сама на базар, чтобы
каждую неделю была свежая курица. Она сама предложила, чтобы мы у нее
пожили, потому что знала мою добрую маму. Мама ей отдельно готовила,
стирала. Дети наши ее уважали, и мы жили одной семьей. Ее очень устраивало,
что к такой глубокой старости она будет под опекой моих родителей, а у нас
пока была крыша над головой.

Запомнила я выборы в Верховный Совет в 1936 году. Бабушку Хавку, как
старейшую избирательницу, возили в клуб и она с трибуны сказала, что
голосует за Сталина.

Прошло еще несколько лет, семья наша увеличивалась и старый дом стал
тесен. В 1937 году отец решил строить новый дом. Я только теперь понимаю,
сколько потребовалось труда, энергии, сил, каких это стоило мук. Тогда не
было состоятельных родителей, чтобы помочь, но надо было и строили. Весь
1937 год длилась стройка и концу года без штукатурки и прочей отделки мы
уже имели новый дом.

Бабушка Хавка, как член нашей семьи, имела свою комнату. Однажды
отец сказал в шутку: “Бабушка, я с Вами обманулся”. На что она ему ответила:
“Я ведь не нарушила договор о том, что буду с вами до конца своих дней.
Правда мне перевалило за сто лет и в этом мое нарушение, что я живу лишние
годы”.

Запомнила я со всеми подробностями тот январьский вечер 1938 г. Аба
наш учился тогда в 10 классе, я – в третьем, Соня и Хана были малышами,
Фанечка только родилась. У отца гостил его приятель и он собирался уходить.
Отец хотел его проводить, но мама с ребенком на руках остановила его и
говорит: “Не уходи, что-то бабушка сегодня долго лежит.” Отец остался.
Бабушка была при полном сознании. Попросила маму покормить ее в постели.
Мама ее покормила. Потом бабушка попросила взбить ей подушки. Только
мама хотела ее приподнять, как она вздохнула и вытянулась. Мама испугалась,
а отец взял зеркало, приподнес к бабушкиному лицу, но она уже не дышала.

Позвали людей, уложили бабушку на лавку, отец сел у изголовья, и я
подсмотрела, что он пишет: “Бабушка Хавка умерла 26 января 1938 года в
возврасте 104 года”. Подсмотрела я, когда ее одевали. Женщины говорили, что
очень чистенькая старушка и ее рубашку рвали на лоскутки по 2—3 сантиметра,
чтобы пришить у себя и прожить такой же век.

В нашей семье весело вспоминали, как мой отец впервые попробовал
изюм. По-еврейски изюм называют “рожинки”. У отца по этому поводу даже
был анекдот. Один еврей фотографировался и сказал фотографу: “Сделай так,
чтобы у меня не был такой широкий рот”. Фотограф сказал: “Когда я буду
снимать, ты скажи “изюм”, и твой рот сузится”. Пока фотограф готовился, тот
забыл, как по-русски изюм и сказал по-еврейски – ”рожинки”, при этом еще
больше расширил свой рот.

Но дело не в этом. Бабушка Хавка регулярно получала из Америки
деликатесы, в том числе и изюм. Для нее одной хватало, и никто из нас не смел
даже подумать, что будет время, когда мы узнаем этот райский вкус. Когда
бабушка скончалась, отец сказал маме: “Никто из нас не проживет такую жизнь
и пока я жив, хочу изюм попробовать”. У бабушки был горшочек как кулачок,
с компотом, и отец сказал, что так как ей уже не надо, то он попробует. Так он
впервые в жизни попробовал компот из изюма.

О своем отце хотелось бы рассказывать бесконечно. Он слишком рано
ушел из жизни. Как я проклинаю эту проклятую войну, которая нас лишила
всего. Я иногда думаю, что никто из нас не унаследовал от отца веселость и
находчивость. Виной всему этому – война. Даже облика отца у нас не осталось,
так как фотографии тогда были роскошью.

Теперь о себе до войны. В 1936 году мой брат Аба повел меня в школу.
Была у нас в Озаричах еврейская семилетка. Я стала ученицей. Первой моей
учительницей была Гельфанд Ида Марковна. Мне очень нравилось в школе,
радость приносила успешная учеба. Мои родители никогда нас не
контролировали, они были уверены, что уроки всегда сделаны. Зато на
школьных родительских собраниях их сажали в президиум, особенно за
воспитание такого сына, как Аба. Он отлично закончил десятилетку, проучился
три курса в Ленинградском кораблестроительном институте, и грянула война.

Мы, младшие, хорошо учились, но очень мало. В 1938 г. закрыли
еврейскую школу, и меня после трех классов перевели в 4-й класс белорусской
школы. Сначала мы даже струсили. Нас, 10-летних детей, знавших только
еврейский язык, посадили рядом с белорусскими детьми. Но освоились мы
быстро, благодаря дисциплине, и продолжали отлично учиться. Но недолги
были наши радости. Проучилась я еще три класса, и, после шестого класса,
кончились мои “университеты”.

Пишу свои воспоминания и думаю, что до войны жить было проще и
веселее. Или это моя детская наивность, но мне казалось, что не было никаких
сложностей. Природа меня наделила хорошей памятью, и я до мельчайших
подробностей могу описать забавные и печальные истории пятидесятилетней
давности.

Лето 1939 года. Я окончила 4 класса и прохажавалась с подружками по
улице. Возле райкома комсомола я увидела, что готовят к отправке детей в
пионерский лагерь. Я пришла домой и говорю своей маме, что я бы тоже хотела
поехать в лагерь. Мама моя решила попросить, чтобы меня тоже взяли. С
полуторагодовалой Фанькой на руках и со мной пошла она в райком. Там во
дворе стояли подводы, на которых отправляли детей. Когда мы зашли, там
было много народу. Комплектовали воспитателей, пионервожатых. Мама
попросила, чтобы меня тоже взяли. Ей ответили что уже поздно, тетенька, где
вы раньше были. Тогда мама говорит: “Ты, товарищ начальник, посмотри. У
меня на руках шестой ребенок и как можно везде успеть, если нужно всех детей
вырастить достойными?”. Один из сотрудников сказал: “Это мать Хапмана
Абы”. И тогда все с большим уважением посмотрели на мою маму. Я
обрадовалась, так как все сказали, что меня надо записать в списки. Вот радость-то какая! Я еду в лагерь! По теперешним временам отправка ребенка в лагерь –
это такие приготовления и хлопоты. А тогда мама принесла мне только майку и
трусы, посадила на подводу и все сборы. Через полчаса мы выехали.
Лагерь был расположен в деревне Хомичи, в 8 км от Озарич. Мы больше
шли пешком, чтобы лошадям было легче. К обеду мы были на месте. Мне тогда
казалось, что счастливее меня нет на свете. Лагерь располагался в старой
школе. Рядом протекала речка. Нам выдали на 10 человек кусок мыла и по
полотенцу. Мы пошли купаться. Пляжных костюмов тогда не было, и мы
одевали длинную майку, застегивали снизу булавкой и получался великолепный купальник. Во дворе школы был большой навес – наша столовая.
Как вкусно нас кормили! 4 раза в день! Как все было интересно! Мы играли в
разные игры, жгли пионерские костры. Ходили мы всегда босиком, шоссе и
асфальта тогда не было. Утром через зеленый луг – все было рядом – бежали на
речку умываться. Освежились – и на линейку, потом зарядка и строем в
столовую.

К некоторым детям приходили и приезжали родители. Я на это никогда
не рассчитывала, потому, что моим родителям на такие нежности не хватало
времени. Но однажды я своим глазам не поверила. Ко мне шли гости – мой
брат Аба с маленькой Фанечкой на руках и моя мама. Они пришли меня
навестить, пройдя пешком 18 км. Как я была счастлива! Аба встретился со
своими учителями. Один учитель – Бровка – сказал: “Дети, к нам приехал на
каникулы выпускник нашей школы. Он был круглый отличник, а теперь он –
ленинградский студент. Берите с него пример, он будет хороший инженер”. Не
сбылись предсказания учителя и мечты ученика. Обоих унесла проклятая
война. Сколько жизней оборвалось, сколько судеб искалечено, сколько
осталось сирот и вдов. Говорят время лечит раны. Но память о тех страшных
годах так держится в сознании, что нет такого дня, чтобы я не вспоминала те
ужасы и страдания. Прошло уже больше 40 лет после Победы, но об этом не
следует забывать. Нет кажется такой семьи, которая бы не понесла тяжелых
утрат. Откуда тогда брались силы вынести все невзгоды, которые на нас
обрушились. Голодные были, полураздетые, но никто не болел, не до этого
было. За 4 года войны мы и врача ни разу не видели.

Не хотелось тогда верить, что больше не придется учиться, а ведь было
такое желание. Бывало во время войны я так плакала и кляла Гитлера,
который отнял у меня самые лучшие и счастливые годы – школьные.
Запомнился мне последний мирный день – 21 июня 1941 года. Мы
гуляли у речки. Подошла ко мне школьная подруга и сказала, что меня
спрашивал директор школы. Тогда были каникулы и школа пустовала. Я еще
зашла в 10-й класс. Выпускники написали на доске, не зная, что будет завтра:

Прощай ты, школьная скамья,
Где плодотворно годы протекали.
Прими меня, родная ты страна,
Чтоб углубиться в жизненные дали”

Не сбылись мечты десятиклассиков, они окунулись в страшное
лихолетье, многих приняла земля…

Подошла я к директору школы и спросила зачем он меня искал. ( Он у
нас был новый, фамилия его была Гулло). Он спросил мою фамилию, я
сказала: “Хапман”. Он поискал в своих бумагах и спросил: “Тебя Соней зовут?“
Я говорю: “Нет, это моя младшая сестра”. Он сказал, что мне и моей сестре есть
похвальные грамоты за шестой и за второй классы. ”Молодцы, у вас славная и
способная семья, я много слышал от учителей о вашем старшем брате”. С
радостью шла я домой, но в тот день я даже не успела похвалиться родителям,
а назавтра 22 июня 1941 года вся радость померкла, все это было уже ни к чему.

Озаричская участковая больница. Построена в 1906, снесена в 1994 году. Фото из архива Владимира Лякина

Продолжение следует

Опубликовано 11.11.2019  21:13

А. Кожинова о языках евреев БССР

Алла Кожинова

ЯЗЫК БЕЛОРУССКИХ ЕВРЕЕВ КАК ЯЗЫК БЕЛОРУССКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

Главной особенностью Беларуси являлось и является то, что она представляет собой поле постоянного взаимодействия народностей и языков. Особенно ярко это проявилось между двумя мировыми войнами, когда возникли и, к сожалению, почти сразу угасли предпосылки свободного творчества, в том числе в сфере языковой коммуникации.

Важность учёта языкового фактора в социалистическом государственном строительстве была отражена в принятой 31 июля 1920 г. Декларации о провозглашении независимости Советской Социалистической Республики Белоруссии: «Устанавливается полное равноправие языков (белорусского, русского, польского и еврейского) в сношениях с государственными учреждениями и в организациях и учреждениях народного просвещения и социалистической культуры» (Практическое разрешение… 1927: 122). Эта идея была реализована и в Конституции Белорусской Социалистической Советской Республики 1927 г. (Канстытуцыя 1927: ст. 21–23). Все четыре языка появились на государственном гербе (см. рис. 1).

Рис. 1

Представление о необходимости равноправного сосуществования четырёх государственных языков нашло отражение в следующей инициативе почтового ведомства, рекомендации которого приводит Э. Бемпорад (Бэмпарад 2007: 66): «7 мая 1924 г. администрация Главпочтамта в Минске обратилась к окружному и городскому комитетам партии с сообщением, которое через несколько дней было опубликовано в местной прессе. Почтовая служба искала работников, которые могли бы читать, говорить и писать на местных языках. В сообщении скрупулёзно описывалась система, на основании которой почта должна была доставлять адресату посылки или письма. Адреса писем на местных языках, таких как польский или белорусский, обычно писались на левой стороне конверта, а правую сторону отправитель оставлял чистой; это позволяло почтовому работнику перевести адрес на русский язык на правой стороне конверта. Призыв почтамта к потенциальным сотрудникам содержал специальное объяснение, связанное с идишем; поскольку на идише адреса писались обычно на всей поверхности конверта справа налево и чистого места не оставалось, работнику нужно было переводить адрес на обратной стороне конверта».

Четыре языка появились во всём коммуникативном пространстве молодой советской республики – в документах, объявлениях, на вывесках (см. рис. 2).

Рис. 2

Как видно, одним из государственных языков новообразованной Советской Белоруссии был идиш. Почему не иврит? Дело в том, что с самого начала образования советского государства на всей его территории между этими двумя языками началась «классовая борьба» за существование. Посмотрим, как это выглядело в наших краях.

Еврейская диаспора в Беларуси ведет свое существование с начала XIV в. К XX в. её численность достигла своего апогея – всего на белорусских землях, по данным, представленным Варшавским статистическим комитетом в 1909 г., проживало 983,6 тыс. евреев, что составляло 13,2% от всего населения этой территории (Эбэрхардт 1997: 62). Потрясения начала XX в. сильно уменьшили количество евреев, впоследствии оказавшихся на территории Советской Белоруссии. В результате, согласно переписи 1926 г., в БССР проживало более 407 тыс. евреев, преимущественно в Минском, Витебском, Бобруйском и Гомельском округах. Однако и это была большая цифра: «ни в одной республике еврейское национальное меньшинство не составляло столь значительную группу. Доля евреев в населении БССР достигала 8,2%, в то время как в УССР – 5,4%, а в РСФСР – 0,5% (средний показатель по Советскому Союзу – 1,8%)» (Розенблат, Еленская 2002: 30).

Пришедшим к власти большевикам было понятно, что такое национальное меньшинство необходимо было учитывать в партийной работе, хотя до Октябрьской революции ни Сталин, ни Ленин не рассматривали евреев как нацию и предполагали ассимиляцию единственным возможным путем развития еврейства (Куцмани 2007: 223). Революция всё изменила. Уже в 1918 г. в составе Народного комиссариата по делам национальностей (во главе его стоял И. Сталин) был образован Еврейский комиссариат (Евком) (Pinkus 1988: 58) и отдельные евсекции в его составе. Языковые проблемы также попали в его ведение, поскольку было понятно, что возможность разговаривать с народными массами на одном языке будет залогом успешного построения нового общества.

Политика коренизации, то есть национально-культурного строительства в СССР, предусматривала перевод преподавания, СМИ (в то время – прежде всего газет), делопроизводства на родной язык, расширение книгоиздания на национальном языке, изучение работниками партийных и советских органов местного языка (Алпатов 2000: 38 и далее). На белорусской территории эта политика, в частности, реализовывалась так, что для польского населения был создан целый район; сначала он назывался Койдановским, позже – Дзержинским. Здесь следует отметить, что резолюция ЦК КП(б)Б от 1924 г. предусматривала создание 20–30 еврейских национальных районов на территории БССР (Бэмпарад 2007: 62), однако это так и не было реализовано.

Частью этой политики была и белорусизация, которая наделяла белорусский язык широкими полномочиями, выводя его на первое место среди четырёх государственных языков. Парадоксально, но внимание к языку еврейского населения на белорусской территории было обусловлено как раз тем, что, как считают исследователи (Зельцер 2006, 134), политика белорусизации, основу которой составляло введение белорусского языка во все сферы государственной и общественной жизни, предполагала внимание к языкам других национальных меньшинств.

Сразу же возник вопрос выбора этого языка – иврит или идиш. Между двумя языковыми системами в конце XIX – начале ХХ в. существовало неприкрытое соперничество, которое хорошо иллюстрируют заглавия двух созданных на рубеже веков публицистических текстов: Ицхака Бера Левинзона «Идиш – это испорченный жаргон» и Менделе Мойхер-Сфорима «Душа моя жаждала идиша» (Мендес-Флор, Рейнхарц 2006: 206–207 и 210–211). Этому соперничеству не был положен конец и на Черновицкой конференции 1908 г., которая объявила в своей резолюции идиш «одним из национальных языков…, не умаляя статуса иврита» (Ямпольская 2016: 26).

В 1917–1919 гг. иврит на территории восточнославянского еврейства переживает бурный расцвет – тогда, как показала статистика, «в России появилось свыше 180 книг, брошюр и журналов на иврит» (Слуцкий 1968; 242). Но уже 4 июня 1919 г. Коллегия Наркомпроса РСФСР приняла дополнение к Постановлению о языке в школах национальных меньшинств. Дополнение гласило: «Родным языком массы трудящихся евреев, проживающих на территории РСФСР, является только идиш, но не иврит!» (Прейгерзон 2010). Запрещение иврита распространилось и на белорусскую территорию, однако в 1920-х годах власти ещё допускали поблажки; так, в БССР религиозные издания на иврите значительными тиражами выходили до 1928 г. благодаря инициативе бобруйского книготорговца Яакова Гинзбурга (Белов 1998: 27). «Пожалуй, решающую роль здесь (в издании и распространении религиозных книг – А. К.) сыграло провозглашение НЭПа – новой экономической политики с допущением частного капитала и рыночные отношений. Издание такого рода литературы приносило издательству немалые доходы. У некоторых издателей сохранились матрицы этих книг еще с дореволюционных времен, что значительно упрощало и удешевляло их» (там же).

Предпочтение, отданное коммунистической властью идишу, было понятно. Идиш противопоставлялся «клерикальному» ивриту, языку иудаизма и сионизма, проводнику чуждой заграничной культуры, и призван был выполнять важную функцию – «критерия еврейской национальной идентичности» (Бэмпарад 2007: 75), которая позволила бы еврейскому народу наравне с другими войти в состав новой социалистической федерации. Кроме того, идиш, согласно переписи 1926 г., считали родным 90,7% еврейского населения БССР (для сравнения, в РСФСР – 50,3%) (Советский Союз… 1996). При этом на территории Западной Беларуси иврит остался в школах – когда в 1939 г. советские войска вошли на эту территорию, оказалось, что, например, в Лиде большинство еврейских школ «работали не на идише, а на иврите. Значительное место в учебных программах уделялось еврейской истории, традиции и литературе на иврите» (Смиловицкий 2002).

Активная идишизация, проводимая не только в Советской Белоруссии, но и на всех территориях с еврейским населением, где побеждали большевики, требовала стандартизации идиша, не имевшего, несмотря на многовековую историю, единой орфографии. Во многом это было связано с тем, что письменность идиша формировалась под влиянием двух стихий – графики иврита и немецкого правописания. Реформа назревала давно, и уже упомянутая конференция в Черновцах ставила эти вопросы, но не решила их. Можно предположить, что коммунистическим реформаторам были близки изменения, приближавшие язык к сознанию пролетарских масс: ввести фонетический принцип правописания, чтобы отдалить идиш от немецкого языка (например, писать הייליק  [hejlik] вместо הייליג [hejlig]) и от иврита (в частности, ввести вокализированное написание гебраизмов и выработать правила транскрипции древнееврейских слов). Орфографические баталии обошли Беларусь стороной, сосредоточившись в Киеве и Москве, в результате чего «в июле 1920 г. фонетическое написание как немецко-коренных, так и древнееврейско-коренных слов было принято в Москве Первым Всероссийским конгрессом деятелей образования» (Куцмани 2007: 233).

Следует сказать, что практически все орфографические реформы в Советском Союзе проводились под знаком упрощения. Так, например, «все проекты изменений белорусской орфографии, созданные при советах после 1929 г., в качестве причины изменить правила манифестировали причину упростить правописание» (Саўка 2008: 17). Об упрощении польского правописания, при котором в жертву была бы принесена связь с польским языком заграничной Польши, говорили и желавшие реформировать его в БССР Т. Домбаль и Ч. Домбровски.

Рис. 3

Реформа орфографии позволила обеспечить на идише различного рода коммуникативную деятельность. Так, в Витебске уже к первой годовщине Октябрьской революции начала выходить газета на идише «Свободный рабочий» (Зельцер 2006, 48). В Минске и в Витебске открылись еврейские суды, в которых судо- и делопроизводство должны были вестись на идише. Также, как писала Э. Бемпорад (Бэмпарад 2007: 66), «на многих важных городских организациях, таких как Белорусский государственный университет [см. рис. 3 – А. К.], красовались таблички с официальным названием организации на белорусском языке и идише. Язык можно было услышать на государственном радио и увидеть в кинотеатрах (в субтитрах к кинолентам). Во время местных выборов сообщения о них распространялись на идише, ЦИК получал корреспонденцию на идише, и заявления на вступление в партию или зачисление в кандидаты подавались в местные партийные комитеты на идише».

Однако в области письменной коммуникации дело всё же обстояло довольно плохо. Например, в суд «обращения писались на русском и даже на белорусском языке» (Бэмпарад 2007: 69), проблемы были и в области коммуникации устной – в том же суде большинство участников процесса были не в состоянии полностью использовать литературный идиш.

Казалось бы, должно было быть иначе. Количество школ на идише на пике развития в 1933 г. достигло 339, при этом в них обучалось 36501 учеников (Смиловицкий 2017). Активному развитию подобных учебных заведений способствовала, как ни странно, политика белорусизации. Идиш, в отличие от польского и русского, не рассматривался в качестве конкурента для белорусского языка, носители которого боролись за своё место в обществе. Педагогов для школ готовили еврейские педагогические техникумы, учительские институты, еврейские отделения при педагогических институтах, с 1922 г. активно действовало еврейское отделение педагогического факультета Белорусского государственного университета (Halevi 1976). В созданном в 1922 г. Инбелкульте (Институте белорусской культуры) в 1925 г. появился еврейский отдел.

Эта политика принесла свои плоды. Многих евреев в первые годы советской власти привлекала идишизация, поскольку они зачастую плохо знали белорусский язык, который как язык титульной нации доминировал в это время над русским языком и всячески поддерживался в рамках уже упомянутой политики коренизации. Достаточно сказать, что «во второй половине 1930-х гг. из 10 республиканских газет 5 выходили на белорусском, 2 на еврейском и по 1 на русском, польском и литовском языках» (Пушкiн 2010: 69). Нечто подобное наблюдалось и в книгоиздательском деле: «В 1927 г. на каждые 20 книг по-белорусски приходилось 10 по-русски, 1 по-польски и 2 на идише» (Vakar 1956: 142). С 1934 г. совершается перевод, особенно в городах и восточной части БССР, школ на русский язык обучения (Пушкiн 2010: 72), однако в 1939–1940 гг. в объединенной БССР работало 5643 школы, из них в 4278 обучение проходило на белорусском языке, а в остальных 1365 – на русском, польском, еврейском и литовском (Пушкiн 2010: 99).

Рис. 4 и 5.

Немалая часть еврейского населения изучала идиш и знала его, причём не только в устной, но и в письменной форме. Об этом свидетельствует, например, открытка, написанная на идише и посланная в 1940 г. жительницей городского поселка Любань брату в Палестину (рис. 4). При этом адрес на ней подписан был на иврите (рис. 5; открытка помещена Зиновием Кнелем на странице ).

Вообще, конец 1920-х – первая половина 1930-х гг. стали периодом расцвета еврейской культуры БССР. В 1926 г. был основан Государственный еврейский театр БССР (БелГОСЕТ) под руководством М. Рафальского. Его первыми артистами стали выпускники еврейского сектора Белорусской драматической студии в Москве. Театр, действовавший до 1949 г., находился в здании бывшей Минской хоральной синагоги, которое ныне принадлежит Русскому театру (Национальный академический драматический театр им. М. Горького).

В Минске существовала городская еврейская библиотека им. И. Л. Переца, закрытая в 1938 г. Ее фонды были переданы Белорусской государственной библиотеке им. В. И. Ленина, где был создан еврейский отдел (около 40000 книг). В этот период в БССР активно развивалась еврейская печать. На идише издавались журналы «Штерн» («Звезда»), «Дер юнгер арбетер» («Молодой рабочий»), ежедневная газета «Октябрь» и пионерская газета «Дер юнгер ленинец» («Молодой ленинец»). «При Союзе писателей БССР работала еврейская секция. Она насчитывала более сорока писателей. В 1931 г. в Минске состоялась всемирная конференция еврейских писателей. Однако со второй половины 30-х гг. процессы развития еврейской культуры на Беларуси были свернуты» (Захаркевiч 2009: 247).

Тогда же начали терять популярность идишистские школы, и не только по политическим, но и по языковым причинам. Для сторонников старого мира престиж иврита был неизмеримо выше. Здесь следует отметить, что «самые большие иешивы в стране остались в Белоруссии. В Минске до 1937 г. действовали две иешивы на 115 слушателей, еще две работали в Витебске, учебные группы существовали в Бобруйске, Гомеле, Могилеве, Полоцке, Слуцке и других местах» (Смиловицкий 2017). Сторонники же мира нового предпочитали русский язык. Этому способствовала как традиция, в которой русский выступал языком высокой письменной культуры (кстати, то же можно сказать и об иврите), так и понимание того, что именно владение русским позволит войти в ряды советской интеллигенции и партийной верхушки. Доходило до того, что рабочие не считали ликвидацию неграмотности на идише таковой и ставили вопрос об одновременном обучении чтению и письму на русском языке и на идише (Раманава 2002: 151–156).

В межвоенный период среди еврейского населения не был весьма популярен белорусский язык: «Несмотря на то, что некоторые евреи в Белоруссии одобряли усиление позиций белорусского языка, ярким примером чему был известный писатель и сторонник белорусского национализма Змитрок Бядуля (Самуил Плавник), для большинства евреев, так же как для русских и даже части белорусов, белорусский имел образ языка мужицкого и выдуманного» (Зельцер 2006: 144).

Четвертый язык, принятый молодой республикой в качестве государственного, – польский – также не пользовался популярностью среди еврейского населения по вполне понятной причине, ярой приверженности католицизму определенной части польского населения и нередко связанной с этим нетерпимостью к иным конфессиям. Это приводило к тому, что евреи неохотно изучали польский даже на территории Польши, не говоря уже о СССР: «Если уж говорящие на идиш евреи знали язык своих нееврейских соседей, то они одновременно с этим не знали или не хотели учить латинский алфавит. Это происходило, поскольку вне зависимости от того, в каком языке этот алфавит использовался, он ассоциировался для евреев с христианством» (Shmeruk 1985: 47–48). В связи с этим в западных областях Беларуси, входивших в состав Польши, «в значительной степени сохранялась приверженность евреев родному языку (в 1931 году 88,9% евреев признали идиш родным), в то время как в восточных областях происходила их стремительная аккультурация (если в 1926 году 90% евреев БССР назвали родным языком идиш, то в 1939 году – всего 55%)» (Розенблат, Еленская 2002: 35).

В конце 1930-х годов школы на идише пришли в упадок. Кроме представленных выше факторов, определенную роль сыграла и нагрузка на учащихся – им приходилось изучать белорусский, русский, один из иностранных языков и к тому же идиш. В результате качество языковых знаний оставляло желать лучшего. Но, безусловно, основной причиной стала общая национальная политика укрепившегося сталинизма, уже не нуждавшегося в поддержке и одобрении национальных окраин. Шла борьба против «национал-демократизма»; в 1938 г. польский язык и идиш были лишены статуса государственных. Завершение истории школ на идише наступило летом 1938 г., когда Народный Комиссариат просвещения принял к исполнению решение ЦК Компартии республики от 3 июля 1938 г. «О реорганизации еврейских школ в Белоруссии в белорусские школы». Одновременно с этим начали закрываться еврейские творческие союзы, газеты и журналы на идише. В 1940 г. вышли из печати всего 8 изданий художественной литературы на этом языке (Смиловицкий 2017).

Таким образом, идиш одержал над ивритом пиррову победу. Его существование в языковом пространстве Беларуси, к сожалению, было кратким. После Второй мировой войны идишу так и не удалось вернуть свои позиции в общественной коммуникации.

В заключение нужно сказать, что межвоенные десятилетия в языковой политике Беларуси были чрезвычайно яркими и насыщенными. Казалось, Октябрьская революция принесла народам, в том числе евреям, уникальную возможность возрождения, возможность говорить и писать на своем языке. Однако такая ситуация просуществовала лишь до конца 30-х годов. В Конституции 1937 г. в ст. 25 еще говорится о возможности использования всех четырех языков законодательной властью (но судопроизводство должно было вестись на белорусском языке, с возможностью предоставления переводчика и правом выступать в суде на родном языке, см. ст. 86), при обучении в школе – ст. 96, о присутствии их на гербе. Однако в конце июля 1938 г. это «отклонение» было устранено. Идиш, как и польский язык, был удалён из герба республики и, соответственно, из всех общественных учреждений (Зельцер 2006: 198).

Известно, что революция, как бог Сатурн, пожирает своих детей. Все демократические интенции были подавлены, не успев реализоваться. Происходила успешная рерусификация, поддерживаемая, увы, не только властями, понявшими, что принципы пролетарского интернационализма лучше укреплять на русском языке, но и населением, которое прагматически относилось к возможностям социального аванса, даваемого языком национального большинства Советского Союза. Для всех остальных языков наступала эпоха выживания. В результате в настоящее время в Беларуси практически невозможно говорить ни о какой системной нормативной письменной коммуникации ни на одном языке, кроме русского.

Литература

Halevi Z. Jewish University Students and Professionals in Tsarist and Soviet Russia. Tel Aviv 1976.

Pinkus B. The Jews of the Soviet Union. The History of a National Minority. Cambridge-New York-New Rochelle-Melbourne-Sydney 1988.

Schmeruk Ch. The Esterke Story in Yiddish and Polish Literature. Jerusalem 1985.

Vakar N. P. Belorussia: the making of a nation, Cambridge, Mass. 1956.

Алпатов В. М. 150 языков и политика. 1917–2000. Социологические проблемы СССР и постсоветского пространства. Москва 2000.

Белов (Элинсон) А. Рыцари иврита в бывшем Советском Союзе. Иерусалим 1998.

Бэмпарад Э. Iдышысцкi эксперымент у савецкiм Менску. «Arche», 2007, 11, cc. 61–77.

Захаркевіч С. А. Этнічныя меншасці Беларусі: вопыт сацыяльнай трансфармацыі ў XIX–пачатку XX ст. // Працы гістарычнага факультэта БДУ: навук. зб. Вып. 4 / Коршук У. К. (адк. рэд.) [і інш.]. Мінск 2009, сс. 242–249.

Зельцер А. Евреи советской провинции: Витебск и местечки 1917–1941. Москва 2006.

Канстытуцыя (Асноўны закон) Беларускае Сацыялiстычнае Савецкае Рэспублiкi. Менск 1927.

Куцмани Б. Советская реформа правописания еврейского языка (идиш) в 1920 г. «Тирош», 2007, 8, cc. 222–240.

Мендес-Флор П., Рейнхарц Й. (сост.). Евреи в современном мире. История евреев в новое и новейшее время: антология документов, II. Москва 2006.

Практическое разрешение национального вопроса в Белорусской Советской Социалистической Республике. Ч. I. Белорусизация. По материалам Центральной национальной комиссии ЦИК БССР. Минск 1927.

Прейгерзон Ц. Ликвидация. «Иерусалимский журнал», 2010, 36, http://magazines.russ.ru/ier/2010/36/cv23.html (дата доступа: 21.02.17).

Пушкiн I. А. Удзел нацыянальных меншасцей у грамадска-палiтычным жыццi Савецкай Беларусi (1919–1990 гг.), Мiнск 2010.

Раманава I. Рэпрэсii супраць нацыянальных меншасцей Беларусi ў мiжваенны перыяд // Андрэеў В. П. (рэд.), Беларусь у ХХ стагоддзi, 1. Минск 2002, сс. 151–156.

Розенблат Е., Еленская И. Динамика численности и расселения белорусских евреев в XX веке. «Диаспоры», 2002, 4, сc. 27–52.

Саўка З. Мазаiчная артаграфiя. З нагоды прыняцця Правапiснага закону. «Arche», 2008, 11, cc. 10-22.

Слуцкий И. Судьба иврит в России // Фрумкин Я. Г. (ред.), Книга о русском еврействе, 1917–1967. Нью-Йорк, 1968, сс. 241–247.

Смиловицкий Л. Издание религиозной еврейской литературы в Советском Союзе на примере Белоруссии, 19211964 гг. http://souz.co.il/clubs/read.html?article=2837&Club_ID=1 (дата доступа: 25.02.17).

Смиловицкий Л. Школа на идише в первые десятилетия советской власти. Еврейское образование в Белоруссии. 19211941 гг. «Новая еврейская школа», 2002, 11, http://old.ort.spb.ru/nesh/njs11/smilov11.htm (дата доступа: 03.03.17).

Советский Союз. Этническая демография советского еврейства (1996), http://eleven.co.il/jews-of-russia/jewish-history-in-ussr/15423 (дата доступа: 04.07.18).

Эбэрхардт П. Дэмаграфiчная сiтуацыя на Беларусi 18971989. Мiнск 1997.

Ямпольская С. Б. Особенности развития европейского иврита в XIX – начале ХХ в.: лексические заимствования и система обращений. Санкт-Петербург 2016.

Об авторе:

Алла Кожинова (Alla Kozhinowa), доктор филологических наук, профессор кафедры теоретического и славянского языкознания Белорусского государственного университета (Беларусь, Минск)

Основные научные интересы: историческая лексикология, языки национальных меньшинств на территории Великого княжества Литовского, теория перевода в историческом аспекте, этнолингвистика, анализ дискурса, преподавание польского языка

От редактора:

Приглашаем к обсуждению статьи.

Не забывайте о важности поддержки сайта, а значит и его авторов, а также возможности осуществления различных проектов. 

Опубликовано 05.07.2018  21:23

Маалотские встречи (1). Семен Зарецкий и Леонид Раберов

В конце июля 2016 года на сайте был напечатан материал журналистки из белорусского Петрикова Эти Шифман-Фридман Последний миньян Петрикова. Незадолго до Нового 2018 года на него обратил внимание молодой москвич Андрей Порфирьев, составляющий свою родословную. После получения его письма редактор belisrael.info вновь позвонил Эти, рассказал об Андрее и его вопросах. К счастью, она жива-здорова, и, несмотря на свой почтенный возраст, многое помнит. Затем был звонок ее старшему сыну Исааку, живущему в Ришон ле-Ционе, с которым она приехала в 1991-м году в Израиль. Из разговора с ним стало известно, что в Маалоте живет младшая сестра Эти, которой 90 лет, а ее мужу Семёну Зарецкому – 94. Вскоре состоялся телефонный разговор с Семеном, известным и уважаемым в городе человеком. Он рассказал, что на одной лестничной клетке с ним живет бывший гомельчанин Леонид, которому 93 года. Как раз во время разговора Леонид был у Семёна, ну, а Эти живет в нескольких домах от них. Было решено обязательно съездить в Маалот, встретиться и поговорить со всеми.

Выбрав по-настоящему летний февральский субботний день, мы своей маленькой, но сплочённой командой рванули на север! Маалот расположен в Галилейских холмах неподалёку от таких городов, как Нагария, Акко, Кармиэль, Тверия и Цфат. Климат там довольно умеренный, а в самые холодные зимние дни может даже выпасть снег.

 

Начать серию встреч мы решили с Семена, который должен был пригласить к себе Леонида. Хозяин квартиры является пожизненным председателем Союза ветеранов войны города Маалот. Он любезно согласился поведать нам о своей богатой событиями жизни, мы радостно согласились и включили диктофон, а также сделали множество фотографий. Этот материал и предлагается вашему вниманию.

* * *

 

Семён Зарецкий родился в 1924 г. в Ельском районе в деревне Махновичи (ныне относится к Мозырскому району) в многодетной еврейской семье. Его папу звали Ароном, а маму Ханой. Семён был младшим ребёнком в семье. У него было 5 сестёр. Одна из них умерла во время войны, а остальные выжили; они скончались в Москве, Гомеле и Витебске в силу естественных причин уже в наше время. Одна сестра, Маша, репатриировалась раньше Семёна в Маалот из Витебска и умерла в этом городе. Её муж Моисей с известной в Мозыре фамилией Трастинский внезапно скончался перед репатриацией.

Семён первые 4 года учился еврейской школе. Преподавание в ней велось на идише. Затем советская власть закрыла эту школу, и он перешёл учиться в обычную белорусскую, которую и окончил перед самым началом войны. Нетрудно подсчитать, что к началу войны он и его сверстники были 17-летними пацанами.

Однако они сразу встали в ряды защитников Родины. Боролись с последствиями бомбёжек, ночами сидели в засаде, чтобы не пропустить и задержать шпионов. Затем был долгий путь к спасению. Родители и сёстры Семёна спаслись, а вот дяди со стороны отца отказались уезжать и погибли вместе со своими семьями. Одного из братьев отца звали Мордехай, а другого Лейб.

Семён рассказал нам ужасную историю о злодейском массовом убийстве гитлеровцами беззащитных мирных евреев: стариков, женщин и детей, Людей загнали в воду и расстреляли из автоматов. Тётя, жена Мордехая, чудом выжила в этой бойне, спряталась в овраге, но потом решила, что опасность уже миновала, вышла из укрытия и пошла посмотреть, не сгорел ли семейный дом в Петрикове. Там её увидел полицай, и её расстреляли. После освобождения Беларуси отец Семёна отыскал её захоронение. Она была погребена вместе с неизвестным мальчиком. Погибших жертв нацистских преступлений похоронили, сделали ограждение, но настоящего памятника не было.

Эвакуация происходила через железнодорожную станцию Муляровка, которая находится в 12 километрах от довоенного местожительства семьи Семёна. Эвакуировались по реке Припять на барже, которая плыла с «черепашьей» скоростью… В конце концов прибыли в Киев, а оттуда перебрались в район Чернигова.

Далее в Саратовскую обл. дер. Агоровка, примерно, 30 км. от железной дороги. В колхозе работал на лошади. А когда муж одной из сестер, невоеннообязанный работник облисполкома, приехал с документами, сели на железнодорожной станции и в конце 41-го оказались в Узбекистане в Намангане.

В этом же городе, когда ему исполнилось 18 лет в 1942 г., он был призван в армию и направлен для ускоренного военного обучения в харьковское пехотное училище, эвакуированное в Наманган. Учёба длилась полгода, а затем после экзаменов всех курсантов немедленно отправили на фронт.

1942 г., Харьковское пехотное училище     

Семён воевал на Степном фронте. Первое ранение он получил под Белгородом. К счастью, оно оказалось лёгким. А вот второе ранение, в бою под Харьковом, было тяжёлым. Семён терял сознание и снова приходил в себя. Лежа в неподвижном состоянии, он слышал о танковом наступлении немцев и боялся, что фашистский танк просто проедет и задавит его. Были и случаи, когда находившихся без сознания, но ещё живых солдат хоронили в общей могиле. К счастью, его заметили, подобрали, дали воды и отправили для лечения в тыл. Лечение и выздоровление было долгим и продолжалось 7 месяцев ( с августа 1943 по март 1944 г.). По его окончании Семён был выписан из госпиталя, комиссован и вернулся к своей семье в Наманган, поскольку Беларусь к тому времени ещё не была полностью освобождена. Затем после изгнания фашистов Семён вместе со своей семьёй вернулся в свои знакомые с детства места.

По возвращении в родное местечко Петриков семья Семёна обнаружила, что их дом находится в относительно неплохом по военным меркам состоянии, не разбомблен, а только выбито несколько окон и дверей. Однако в этом доме уже жила другая белорусская семья, которая самовольно туда вселилась, пользуясь отсутствием законных хозяев. Новый хозяин дома пытался представить дело так, будто бы дядя Семёна продал ему этот дом. Однако Семён не стал его слушать, а угрозой применения силы вернул себе свою законную недвижимость. Позже семье Семёна горисполком дал возможность построить новый дом. Семён учился в бобруйском сельхозтехникуме, а окончив его, попал в райисполком Петрикова, где работал в спецчасти. Его послали работать в сельхозбанк города Мозырь, несмотря на то, что он сам признался в отсутствии знаний и практического опыта. И то и другое он приобрёл в процессе работы. Вник в тонкости дебита-кредита, сальдо-шмальдо и научился работать с клиентами в отделе кредитования.  Поначалу финансовые документы были для него сродни китайской грамоте, но коллеги по работе помогли ему войти в курс дела. В частности, очень помог бухгалтер по фамилии Рабинович. Семён разобрался в работе и участвовал в совещаниях. Затем он был назначен директором автобазы в Петрикове. Это было в 1961 г. Семёну не было тогда и 40 лет. В этой должности Семён проработал 13 лет, после чего был переведен в Мозырь.

В Мозыре с правой стороны на въезде в Бобры находилась станция АТЕК (машины и контейнеры для междугородних грузовых перевозок), где Семен стал начальником. Сам автокомбинат был в Гомеле.

В Израиль приехал в 1991 г. Ходил в ульпан, а затем занялся общественной деятельностью. Подспорьем было знание идиша, на котором говорили у него дома до войны.

Семён рассказал о том, что у него было два сына и дочь. Жену зовут Дуся, она тоже родом из Петрикова. Фамилия её родителей Фридман: мама Эстер и папа Борис. Её единственная сестра Эти, с которой тоже побеседовали (об этом будет отдельный материал), проживает в Маалоте на той же улице.

Петриков, 1967 г.                                                            Маалот, 1992 г.

Дуся во время войны была эвакуирована в Саратовскую область. После освобождения Беларуси от нацистов вернулась в родные края, где и познакомилась вскоре на танцах с Семёном. Свадьбу сыграли в 1947 г. – таким образом, в прошлом году их браку исполнилось 70 лет! Дети подняли вопрос об алие. Младший сын Михаил (1950 г.) жил в Минске, а дочка в Гомеле. Решили ехать в Израиль, тем более, что в Минске уже продали квартиру, но муж дочери решил не ехать.

А ещё один сын Яков (1948 г.) работал начальником ПМК в Хойниках. Он неожиданно скончался. Случилось это так: когда умерла двоюродная сестра, он поехал на похороны, вышел из автобуса и сразу умер.

Михаил никогда на здоровье не жаловался, но заболел и умер в Маалоте. Внук Женя, 1983 г. р., месяц назад женился на местной израильтянке (сабре). Внучку зовут Аня, 1981 г. р., она вышла замуж раньше.

Внуки Женя и Аня (примерно 20 лет назад)

На фото Аня со своим сыном, правнуком Семёна и мужем Виктором Чесновским. Сейчас у неё родился второй сын.

«А вот ещё одна фотография, – говорит Семён. –  На ней гомельские родственники: дочка Рая 1953 г. р., зять Саша Песин, сын Эдик, его жена Наташа, их мальчики-двойняшки и я со своей женой. 

Семён приехал в Маалот к своей сестре Маше в июне 1991 г. Маалот тогда был не городом, а посёлком городского типа с населением порядка 6000 человек.

Вскоре после приезда и окончания ульпана Семён был избран в руководство маалотского отделения Союза ветеранов 2-й мировой войны, а спустя полгода, 5 января 1992 г., стал председателем отделения. Ветеранский комитет под его руководством проводит самую разнообразную полезную работу: помогает в ремонте и благоустройстве квартир ветеранов, организует их досуг (вечера отдыха, поздравления с днями рождения и другими памятными датами), отмечает золотые свадьбы под хупой, стремясь сохранить связь поколений. Проводятся экскурсии по всей стране, а ветеранский хор считается ведущим в Маалоте. Неходячих ветеранов активисты навещают на дому.

Всемерную поддержку ветеранам в их благородном деле оказывает мэр Маалота господин Шломо Бухбут. Так, он предоставил им первый этаж в новом доме «на столбах». Помещение называется «Яд ле-баним»; в одной комнате находится сам комитет ветеранов, а в другой – музей еврейского героизма на фронтах Второй мировой войны с передвижными экспонатами. Имеется и библиотека. В музей заходят школьники города вместе с учителями, и сами ветераны бывают в школах, рассказывая всю правду о войне.

К сожалению, несколько лет назад у Семёна случился тяжёлый приступ, и только чудеса израильской медицины вернули его к жизни. Когда на следующий день он очнулся в реанимационной палате, врачи сказали ему, что он один из тысячи, кто после такой тяжёлой болезни возвращается к жизни. Семён сохранил память и рассудительность, но, поскольку его физическое состояние всё же ухудшилось, он не может как прежде ходить на заседания совета ветеранов. Тем не менее, он является пожизненным почетным председателем союза ветеранов Маалота, его разумный голос и взгляд на происходящее нередко являются решающими при принятии решений. Жизнь продолжается!

  

Далее Семён рассказал о своей метапелет, помощнице по уходу из Молдавии. Зовут её Сильвия Суружиу. Когда в связи с возрастом и состоянием здоровья возникла необходимость в круглосуточном наблюдении и уходе, Семён и его спутница жизни обратились в фирму, предоставляющую услуги иностранных рабочих-сиделок. Сильвия работает в этой семье уже 2 года. Она для стариков стала как член семьи, вкусно готовит, выполняет необходимую работу и помогает во всём. Кроме того, её профессиональные знания и опыт медсестры очень помогают в трудных ситуациях. Помимо этого, жена Семёна имеет от «битуах леуми» (службы национального страхования) метапелет на 4 часа в день. Что касается оплаты иностранной помощницы, то 30 часов в неделю компенсирует «битуах леуми», а остальное оплачивает семья.

***

А сейчас рассказ Леонида Раберова:

– Родился я в 1925-м в Гомеле, сестра Сара в 1921-м, брат Муля (Самуил) в 1923-м, всего было пятеро детей. Двойня, Зяма и Рива, – с 1931-го. Отец Иосиф работал на заводе слесарем-монтажником, мать Соня – домохозяйка. В доме родители разговаривали на идиш, а дети на русском. Закончил 7 классов, поступил в железнодорожный техникум на отделение «сигнализация, централизация и блокировка». До 5-го класса учился в еврейской школе, после чего ее закрыли. Сестра поступила в музыкальную школу. Я и старший брат работали на детской железной дороге, протяженность 500 м. Паровоз и 2 вагона. Брат машинистом, я помощником. По воскресеньям возили детей.

В 41-м, когда началась война, брата Зяму призвали в армию, он попал в школу связи в Чебаркуль. На фронте с 42-го, погиб под Сталинградом. Был командиром отделения связи 135-го гаубичного полка. Сестра с музыкальной школой была эвакуирована на Урал. В 43-м призвана в армию и была командиром зенитного расчета 3-го Украинского фронта до конца войны. Я же в эвакуации в Куйбышеве после окончания курсов слесарей работал слесарем-монтажником на заводе.

С командиром отделения связи полка Антоновым, Германия, Люббенау, 1946 г.

Взвод управления полка, январь 1946 г.

В начале января 43-го меня призвали в армию, на фронте был с сентября 43-го. Боевое крещение принимали при форсировании Днепра южнее Киева. 1-й Украинский фронт, 3-я гвардейская танковая армия.

За форсирование Днепра был награжден медалью «За отвагу», за бои на Сандомирском плацдарме – орденом «Красной звезды», за бои под Берлином – медалью «За боевые заслуги». Во время войны у нас сменилось 6 командиров взводов – последний погиб на Сандомирском плацдарме. Войну закончил в Чехословакии. После взятия Берлина своим ходом на машинах через Карпаты брали Прагу. В армии был до мая 49-го, все время жили в Германии. Армию нашу расформировали в 46-м. Мы попали во 2-ю гвардейскую армию и в мае 49-го демобилизовались. Приехал в Гомель, где к тому времени уже жили родители. Они вернулись из эвакуации в 48-м. Отец пошел на тот же завод «Красный химик», где работал до войны. Сестра демобилизовалась в 49-м, работала преподавателем в музыкальной школе.

Гомель. Сидят: второй справа машинист Тимошенко, в центре Вашенко, токарь (фамилию непомнит) , крайний слева машинист Кочетов. Стоят: справа машинист Шепчук

Я в 49-м поступил в школу машинистов, закончил в 52-м. По распределению был направлен на Прибалтийскую железную дорогу, где отработал 3 года, после чего вернулся в Гомель. Начал работать в локомотивном депо. Вначале помощником машиниста, а затем машинистом. Возглавлял тепловозы и дизель-поезда. Работал на пригородных поездах в направлениях Гомель-Жлобин до Минска, Гомель-Калинковичи, Гомель-Щорс. Затем работал в депо на различных должностях. Был мастером цеха подъёмки, старшим мастером депо, замначальника по ремонту, замначальника по эксплуатации, а до этого был машинистом-инструктором. И в конце был комиссован и работал старшим дежурным по депо.

В 91-м приехал в Израиль в Маалот. Из пятерых детей, как я уже говорил, старший брат Самуил погиб под Сталинградом, сестра Сара умерла в прошлом году в Америке в возрасте 96 лет, второй брат Зяма закончил горный институт в Днепропетровске и работал инженером на шахтах и на севере, умер в позапрошлом году от ранений. У меня две дочери: старшая Лариса вместе с мужем Борисом Подольским и двумя сыновьями приехала в 90-м, живет в Маалоте, а младшая Лена в Канаде.

 

Внук Саша Подольский служил 3 года на кораблях ВМФ Израиля, а младший Игорь дослужился до лейтенанта и ушел в отставку. Сейчас у него родился сын, живет в центре страны недалеко от Тель-Авива. Жена Стелла преподает в школе биологию.

Когда Семен возглавлял комитет ветеранов войны, я тоже был временно в комитете, возглавлял бригаду из 8 чаловек, помогали пенсионерам с небольшими ремонтами, также ремонтировали бомбоубежище, оборудовали магазин дешевых товаров. Но в силу возраста уже 2 года как отошел от какой-либо деятельности.

Младшая дочь Лена Орлова (Раберова)  работала машинисткой в школе в Гомеле, муж её – россиянин Орлов Владимир, поженились в Минске, где он работал. В Канаде программист, сын Леонид (1992 г.), связан с музыкой, преподает в музшколе в Торонто. Уехали в 1993 г. из Минска. Жена Дора Подгорная (1928), гомельчанка, преподавала русский язык и литературу в школе. Была в эвакуации. в Барнауле с родителями. Умерла в Маалоте в 2016 г. Имела трех братьев. Семен и Давид пропали без вести в 41-м, а младший Лев умер от ран после войны в Минске в 47-м или 48-м. Отец Лев Борисович, мама Хана.

Опубликовано 20.03.2018  01:01

***

Из откликов:

Marina Rabinovitch в фейсбуке 21 марта в 15:31

Я лично знакома с Семёном Зарецким – прекрасный, добрый, располагающий к себе замечательный человек!
Родная сестра Семёна, Маша Зарецкая, скончавшаяся в Маалоте в 2000 году, это бабушка моего мужа. Многие биографические факты, поведанные в интервью Семёном Зарецким, были известны моему мужу от бабушки Маши Зарецкой. Но в интервью обнаружились и новые детали и факты, которые ранее моему мужу были неизвестны.
Одна из семейных историй, которая не упоминается в этом интервью, гласит, что семья Семёна Зарецкого, будучи в эвакуации в Узбекистане, получила на него похоронку. И отсидела шиву.
Здоровья и до 120 Семёну и его жене Дусе!!!
Спасибо Вам большое за интервью с ним.

 

В. ЖИБУЛЬ О БЯДУЛИХЕ

Перевод на русский, с белорусского оригинала, ниже.

Віктар ЖЫБУЛЬ

БЯДУЛІХА

Марыя Плаўнік – жонка Змітрака Бядулі

Раскажам пра спадарожніцу жыцця класіка беларускай літаратуры Змітрака Бядулі (Самуіла Яфімавіча Плаўніка, 1886–1941) – Марыю Ісакаўну Плаўнік, якая часта падпісвалася падвойным прозвішчам: Плаўнік-Бядуля альбо Бядуля-Плаўнік.

biadulia1

Марыя Ісакаўна Плаўнік-Бядуля

Дзявочае прозвішча жонкі пісьменніка – Шыркес. Нарадзілася яна 15 сакавіка 1900 г. у Гродне. Яна была восьмым, перадапошнім, дзіцем у сям’і памочніка рабіна старой сінагогі. Усяго ж у сям’і Ісака і Рахілі Шыркесаў было чатыры сыны і пяць дачок. Жылі яны на вуліцы Маставой, на самым высокім беразе Нёмана. Гэтае месца называлася Фарштат (ад нямецкага Vorstadt – паселішча па-за горадам ці крэпасцю; прадмесце). Жылі сціпла: у доме быў толькі адзін ложак – для бацькоў, усе дзеці спалі на падлозе. З маленства навучыліся яны здабываць грошы на больш-менш прыстойнае існаванне. Побач па суседстве жыла сям’я наглядчыка выратавальнай станцыі. Дочкі наглядчыка былі Марыінымі аднагодкамі, а адна з іх мела такое самае імя. Суседзі так і казалі: “Маша-беленькая” і “Маша-чорненькая”. Сяброўкі разам вучыліся плаваць – “надзявалі пробкавыя выратавальныя паясы, шторазу ўсё лягчэйшыя, і да канца лета на спрэчку пераплывалі Нёман” [1, с. 13]. “…Якія гэта былі цудоўныя часіны, калі мы гурмой прыходзілі на… узгорысты бераг, калі са смехам і крыкам скакалі ў ваду” [2, с. 13], – прыгадвала Марыя Ісакаўна.

У той час Марыя і яе сёстры вучыліся ў жаночай яўрэйскай гімназіі. Раней яўрэйскія школы-хедары існавалі толькі для хлопчыкаў, а з канца ХІХ ст. і дзяўчаткі атрымалі магчымасць навучацца ў так званых казённых вучылішчах, дзе штудыявалі не толькі гісторыю і мовы свайго народа (ідыш і іўрыт), але і поўны курс рускай гімназіі [1, с. 13]. Ад маці, добрай гаспадыні і вельмі працавітай жанчыны, Марыя навучылася няблага шыць. Акрамя ўсяго, яна, як і шмат хто з мясцовай моладзі, любіла опернае мастацтва, цікавілася польскай літаратурай, асабліва творамі Элізы Ажэшкі, якая таксама жыла ў Гародні.

У 1905 г. па горадзе прайшлі чуткі пра яўрэйскі пагром. Але сям’ю Шыркесаў выратавалі суседзі – яны прыйшлі да Ісака і Рахілі і сказалі: “Начальства загадала ўчыніць яўрэйскі пагром. Давайце ўсё ваша стар’ё – адзенне, падушкі, і мы пасячэм, разарвем усё на парозе вашага дома”. Такія пагромы – не сапраўдныя, а інсцэнізаваныя – суседзі ўчынялі восем разоў і ратавалі сям’ю ад пагібелі [1, с. 13].

З надыходам Першай сусветнай вайны і спадароджных ёй беспарадкаў сям’я Шыркесаў была вымушана ў 1914 г. пакінуць Гродна і пераехаць у Менск. Тут Марыя і пазнаёмілася з будучым мужам. Гэта адбылося ў 1916 г., калі абодва прывезлі на вайсковую базу здаваць бялізну для параненых франтавікоў. “…Я прыкмеціла там маладога чалавека з пышнай густой шавялюрай, яго кучаравыя валасы былі быццам толькі што пасля завіўкі, – прыгадвала Марыя Ісаакаўна. – […] Калі маю партыю прынялі без усялякіх затрымак, то ў маладога чалавека атрымалася больш складана. Штосьці бракавалі, штосьці прапаноўвалі скласці больш акуратна. Мне стала шкада бездапаможнага ў такіх справах чалавека, і я без яго просьбы, па сваёй ініцыятыве стала дапамагаць яму. Калі мы ўжо выходзілі з базы, ён горача падзякаваў мне і назваў сябе:

Будзем знаёмы. Бядуля, беларускі пісьменнік.

І, развітаўшыся, пайшоў” [2, с. 15].

Пасля гэтай выпадковай сустрэчы яны не бачыліся цэлых дзесяць гадоў. Вядома ж, Марыя нават не ўяўляла, што калі-небудзь стане жонкай Самуіла. Але ўважліва сачыла за яго творчасцю. Ёй падабаліся яго вобразныя, напеўныя вершы, асабліва дзіцячыя. Некаторыя з іх, напрыклад “Сняжыначкі-пушыначкі”, Марыя ведала на памяць і часта паўтарала сама сабе.

Шмат чаго адбылося за гэты час. У 1921 г. савецка-польская мяжа падзяліла Беларусь, і маці Марыі са старэйшымі дзецьмі вырашыла вярнуцца ў Гродна, бо “ёй не падабалася, што савецкая ўлада пазачыняла ўсе сінагогі і забараніла маліцца Богу” [1, с. 13]. Марыя ж, застаўшыся ў Менску, закончыла фельчарскія курсы і пачала працаваць тэрапеўтычнай медыцынскай сястрой у бальніцы. Дзяўчыне была вельмі даспадобы гэтая нялёгкая, але вельмі патрэбная праца. Аднойчы Марыя асіставала пры аперацыі па выдаленні апендыкса ў старшыні ЦВК і СНК БССР Аляксандра Чарвякова. “Калі яна распавяла яму пра развітанне з мамай, той смяяўся так, што ў яго разышліся аперацыйныя швы, і давялося аперыраваць яго яшчэ раз” [1, с. 13], – успамінаючы бабуліны аповеды, піша ўнучка Марыі і Самуіла Плаўнікаў Ганна.

Здараліся ў жыцці Марыі Шыркес і больш драматычныя падзеі. Пазней яна нейкі час працавала ў дзіцячым доме, дзе знаходзілі прытулак дзеці, чые бацькі загінулі падчас яўрэйскіх пагромаў. Аднаго з хлопчыкаў – прыгожага чатырохгадовага Мішу – Марыя вырашыла афіцыйна ўсынавіць, хоць сваякі і калегі адгаворвалі яе. Але ў 1925 г. Марыін прыёмны сын прыглянуўся адной заможнай бяздзетнай пары, якая таксама вельмі захацела ўсынавіць Мішу. Марыя вельмі расстроілася і не хацела аддаваць дзіця, але яе пераканалі, што ў новай – забяспечанай – сям’і яно будзе расці шчаслівым [1, с. 13]. Урэшце Марыя пагадзілася і са слязьмі на вачах развіталася з хлопчыкам…

Наступная сустрэча Марыі Шыркес са Змітраком Бядулем, можа, і не адбылася б, калі б не адна знаёмая жанчына, якая ў 1926 г. прыехала ў Менск. Яна мела даручэнне перадаць Змітраку Бядулю пісьмо і пачала распытваць Марыю, ці не ведае яна гэтага чалавека. Марыя адказала, што бачылася з ім толькі аднойчы ў жыцці і цяпер наўрад ці б пазнала – усё ж такі прайшло ажно дзесяць гадоў. Даведаўшыся, што З. Бядуля працуе ў Інстытуце беларускай культуры, жанчыны скіраваліся ў гэтую ўстанову – у старадаўні будынак па вуліцы Рэвалюцыйнай, які захаваўся і сёння. Пісьменнік не адразу пазнаў сваю госцю, але размаўляў шчыра, прыязна, “як сапраўдны джэнтльмен” [2, с. 17]. Развітваючыся, З. Бядуля прапанаваў Марыі сустрэцца праз два-тры дні, і гэта быў толькі пачатак іх рамана.

biadulia2

Змітрок Бядуля з жонкай Марыяй. 1927 г.

У 1927 г. Самуіл Яфімавіч і Марыя Ісакаўна пабраліся шлюбам. Гэтая сямейная пара была ў чымсьці незвычайнай. Вось што ўспамінала Марыя Клімковіч, жонка аўтара гімна БССР Міхася Клімковіча: «Жонка Змітрака Бядулі Мар’я Ісакаўна была “відная” жанчына. Статная, прыгожая, але вышэйшая на дзве галавы за мужа. Недзе за метр восемдзесят. [Па словах сына – усё ж ніжэй. – В. Ж.] Калі ёй і Бядулю даводзілася разам выходзіць на вуліцу, то стараліся ісці паасобку, так, каб розніца не кідалася людзям у вочы. Ну, і нага ў яе адпавядала росту саракавы памер. Таму калі Мар’я Ісакаўна купляла абутак, то спачатку прасіла даць ёй памераць трыццаць дзевяты, хоць загадзя ведала, што будзе замалы. І толькі потым, вяртаючы чаравік, прасіла прадаўшчыцу: Цяпер дайце, калі ласка, на памер больш. Ну не магла яна прымусіць сябе вымавіць на людзях: Дайце мне саракавы памер!» [3, с. 85 – 86].

І тым не менш розніца ў росце не замінала сямейнаму шчасцю. 27 верасня 1929 г. у Самуіла і Марыі нарадзілася дачка Зоя, а 8 сакавіка 1934 г. – сын Яфім, названы так у гонар дзеда – Бядулевага бацькі Яфіма (Хаіма) Плаўніка. “Ён [З. Бядуля] і сваіх дзяцей выхоўваў цярпліва, любоўна, душэўна і душэўна пісаў для дзяцей свае вершы, казкі. Іншы раз нашы дзеці былі яго першымі слухачамі, і ён па тым, як яны рэагавалі на яго новы твор, уяўляў, ці дойдзе ён да дзіцячых сэрцаў, ці трэба яшчэ папрацаваць над рукапісам. А сіл, энергіі, часу для творчай работы не шкадаваў, нярэдка забываючыся аб усім на свеце” [2, с. 20], – прыгадвала Марыя Плаўнік. Менавіта тады, калі сам стаў бацькам, Змітрок Бядуля напісаў свае найбуйнейшыя дзіцячыя творы: паэму-казку “Мурашка Палашка” (1939) і аповесць-казку “Сярэбраная табакерка” (1940).

Згадкі пра цёплую атмасферу ў сям’і Плаўнікаў пакінуў пісьменнік Барыс Мікуліч, які не аднойчы гасцяваў у іх кватэры на вуліцы Даўгабродскай: «Вечера у Бядули были чудесные. Его жена, прекрасная хозяйка, потчевала нас изделиями еврейской кухни, а сам хозяин был олицетворением отца – вечно или сын, или дочь Зорка на руках. Иногда открывался шкаф. Там был большой беспорядок, извлекались “Абразкі” и многие старые рукописи, книги, и начиналась бесконечная река воспоминаний. Здесь впервые я услышал о трагических днях Максима Богдановича…» [4, с. 25]. А вось якой запомнілася Б. Мікулічу гаспадыня, Марыя Ісакаўна: “Жена его великолепно дополняла этого человека, сообщала своей деловитостью и энергичностью его немного нерешительной натуре уверенность в его силах. Она не была ни красивой, ни очень образованной, но практичный ум и такт были свойственны этой женщине” [4, с. 30].

У 1935 г. сям’я З. Бядулі атрымала кватэру ў толькі што пабудаваным шматпавярховым Доме спецыялістаў па Савецкай вуліцы. Па тым часе гэта быў адзін з найлепшых жылых дамоў у Мінску [2, с. 18]. (Ён быў разбураны ў вайну, цяпер на гэтым месцы – будынак па праспекце Незалежнасці, 44.) Суседзямі Плаўнікаў сталі сем’і пісьменнікаў Андрэя Александровіча і Міхася Клімковіча, а таксама многія прадстаўнікі мінскай тэхнічнай інтэлігенцыі. Шчырае сяброўства звязвала сем’і Змітрака Бядулі і Янкі Купалы. Згодна з беларускай народнай традыцыяй, знаёмыя называлі жонак пісьменнікаў Купаліха і Бядуліха. У той час Марыя Ісакаўна працягвала працаваць тэрапеўтычнай сястрой у першай гарадской паліклініцы Мінска.

Гісторыя з хлопчыкам Мішам, якога некалі ўсынаўляла Марыя, раптам займела нечаканы працяг. Як засведчыла Ганна Плаўнік, адбылося гэта ўлетку 1940 г., калі яе дзед і бабуля збіраліся на курорт: “Ужо склалі рэчы, і праз гадзіну павінна была прысці па іх машына, каб адвезці іх на вакзал. Раптам пазванілі ў дзверы, і на парозе кватэры з’явіўся малады чалавек. Ён спытаў жонку Змітрака Бядулі:

Скажыце, Вы Марыя Шыркес?

Так, адказала бабуля. – Але цяпер у мяне прозвішча мужа – Плаўнік.

У дзіцячым доме мне далі ваш адрас. Скажыце, Вы мая мама?

Не, дзетка, адказала Марыя, я не твая родная мама, ты мой прыёмны сын.

Малады чалавек распавёў, што ён студэнт, вучыцца ў Кіеве. Пры ліквідацыі НЭПа ягонага бацьку выслалі ў Сібір, дзе той і памёр, а яго маці памерла ў гэтую вясну. І калі ён разбіраў дакументы, дык знайшоў даведку аб усынаўленні і вырашыў знайсці родную маму. Яго аповед усхваляваў усю сям’ю, усе яго абдымалі, цалавалі, запрашалі прыязджаць да іх яшчэ. Міша абяцаў прыехаць у наступным годзе, калі закончыць універсітэт. Наступным быў сорак першы, і ён болей не прыехаў…” [1, с. 13].

Вайна застала Марыю Ісакаўну з дзецьмі ў Пухавічах у Доме творчасці пісьменнікаў, адкуль яны тэрмінова выехалі ў эвакуацыю. Змітрок Бядуля ў гэты час знаходзіўся ў камандзіроўцы ў Хойніках. Вярнуўшыся ў Мінск, ён знайшоў сваю маці і разам з ёю дабраўся пехатой ажно да Барысава. Адтуль яны цягніком даехалі да расійскага горада Піжма Горкаўскай вобласці. “Тут ён уладкаваўся працаваць у рэдакцыі, далі яму асобны пакойчык для жылля. Доўгі час Самуіл не ведаў, дзе знаходзіцца яго жонка з дзецьмі, ці жывыя яны, і вельмі пакутаваў” [2, с. 7], – успамінаў брат З. Бядулі Мацвей Плаўнік.

Знайшоў іх З. Бядуля дзякуючы пісьменніку Мендэлю Ліфшыцу, які даведаўся і паведаміў калегу, што яго сям’я знаходзіцца ў сяле (цяпер пасёлак гарадскога тыпу) Новыя Бурасы Саратаўскай вобласці. “Бядуля напісаў жонцы ліст, а пасля таго як атрымаў адказ, разам з маці пераехаў да сваёй сям’і” [2, с. 7]. Тамсама спыніліся жонкі і дзеці іншых беларускіх пісьменнікаў: Васіля Барысенкі, Петруся Броўкі, Кандрата Крапівы, Аркадзя Куляшова, Алеся Кучара, Кузьмы Чорнага, а таксама дачка Міхася Клімковіча Мая. Там, у Новых Бурасах, Марыя Плаўнік зарабляла на ўборцы ўраджаю: жала жыта на калгасным полі, капала бульбу – працавала “не горш за сапраўдных калгасніц” [5, с. 464]. Часова ўладкаваўся на працу ў мясцовай газеце і Змітрок Бядуля. У Новых Бурасах сям’я пражыла да самага канца кастрычніка 1941 г. Паколькі ў эвакуяваных не было з сабой ніякіх цёплых рэчаў, дый прайшлі чуткі пра набліжэнне фронту, Плаўнікі разам з іншымі сем’ямі прынялі рашэнне перабрацца цягніком далей у Сярэднюю Азію – магчыма, у Алма-Ату. Прамежкавай кропкай у гэтым маршруце мусіў быць Уральск, але трагічныя абставіны склаліся так, што менавіта ў ім Змітрок Бядуля знайшоў свой апошні прыстанак.

Трэцяга лістапада 1941 г. на перадапошнім прыпынку перад Уральскам пісьменнік выйшаў з цягніка прагуляцца. Цягнік крануўся без папярэджання, і Змітрок Бядуля ледзьве паспеў заскочыць на падножку (нейкія мужчыны падхапілі і ўцягнулі яго ў вагон), а ў хуткім часе памёр у цягніку ад разрыву сэрца. Суайчыннікі, якія ехалі ў эвакуацыю, вырашылі не пакідаць у бядзе сям’ю класіка і высадзіліся ва Уральску, дзе ў будынку тэатра адбылася развітальная цырымонія, на якой акцёры чыталі Бядулевы творы. Там, ва Уральску, нябожчыка і пахавалі на гарадскіх могілках. (Неўзабаве, у канцы снежня, побач пахавалі і маці З. Бядулі, якая памерла ад запалення лёгкіх.)

Некалькі месяцаў сям’я Змітрака Бядулі разам з іншымі пісьменніцкімі сем’ямі жыла ў тэатральных памяшканнях, пакуль іх не рассялілі па розных кутах у горадзе. Сям’ю Плаўнікаў, а таксама жонку К. Крапівы, дачку М. Клімковіча і сына В. Барысенкі прытуліла дружная сям’я адной татарскай артысткі, якая вызваліла для бежанцаў самы вялікі – прахадны – пакой [6, с. 15; 7, с. 141]. Марыя Ісакаўна не вельмі любіла прыгадваць гэты час голаду, холаду, хваробаў, неўладкаванасці – час, калі засталася адна, без мужа, з двума дзецьмі. Але пра адзін забаўны эпізод з жыцця ў эвакуацыі яна ўсё ж такі распавяла ўнучцы Ганне, якая не паленавалася запісаць гэта: «Часы былі ваенныя, прадукты выдаваліся па картках. каб затапіць печ, патрэбна было атрымаць нарад на дровы. Але дровы трэба было прывезці самой бабулі. Ёй далі сані, запрэжаныя вярблюдам, і сказалі, куды ехаць. Ды бяда толькі ў тым, што вярблюд не разумеў ні слова па-руску. Колькі ні крычала “но”, “пошёл”, ён не кранаўся з месца. Казах, які праходзіў міма, агрэў вярблюда палкай і сказаў некалькі словаў па-казахску. І вярблюд паслухмяна пайшоў.

Але калі дровы былі ўкладзены ў павозку, вярблюд зноў заўпарціўся, як бабуля яго ні нокала, як ні лаяла яго. Міма праходзіла жанчына – казашка. Пабачыўшы ўсё гэта, яна навучыла бабулю нокаць вярблюда па-казахску. І дровы былі прывезены дахаты. Калі я была маленькая, мяне вельмі смяшыў гэты бабулін аповед» [1, с. 13]. Дадамо, што Марыя Плаўнік ехала па дровы разам з Ганнай Іванаўнай Барысенкай – жонкай літаратуразнаўцы і крытыка Васіля Барысенкі. Жанчыны вельмі намерзліся, чакаючы, пакуль вярблюд кранецца з месца.

biadulia3

Марыя Плаўнік з сынам Яфімам. 1959 г.

У 1943 г. сын Марыі Яфім захварэў на малярыю ў цяжкай форме, было неабходна змяніць клімат, і сям’я пераехала ў Запарожжа. Там вызвалілася шмат жыллёвай плошчы, гаспадары якой былі арыштаваныя з-за супрацоўніцтва з акупантамі. У адной з такіх кватэр Марыя Плаўнік з дзецьмі пражыла цэлы год, да самага вызвалення Беларусі [8, с. 12]. А ў ліпені 1945 г. яны вярнуліся з эвакуацыі ў Мінск.

Замест роднага дома іх там чакалі абгарэлыя руіны. Ужо не было ў жывых ні Бядулевага брата, паэта Ізраіля Плаўніка, ні Голды і Эфраіма – сястры і брата Марыі Ісакаўны, ні іх дзяцей: усе яны загінулі ад рук фашысцкіх акупантаў. Усяго ж вайна пазбавіла жыцця 35 сваякоў беларускага класіка і яго жонкі.

Сям’я была вымушана туліцца ў знаёмых і сваякоў, пакуль удава класіка не звярнулася асабіста да старшыні ўраду БССР П. Панамарэнкі з просьбаю выдзеліць ёй пакой ці часова прадаставіць нумар у гатэлі за кошт Літфонду рэспублікі. Нечакана хадайніцтва было задаволена [9, с. 171], і ў 1947 г. сям’я Змітрака Бядулі атрымала двухпакаёвую кватэру на самым верхнім паверсе дома № 183 па вуліцы Савецкай (цяпер праспект Незалежнасці, 43). Па словах сына Яфіма, паспрыяла гэтаму даўняя сяброўка сям’і – Купаліха, Уладзіслава Францаўна Луцэвіч.

biadulia4

Марыя Плаўнік у Кіславодску, 1949 г.

Невялікая, але гасцінная кватэра Марыі Плаўнік стала своеасаблівай “перавалачнай станцыяй” для тых, хто не меў шчасця атрымаць жыллё і каму такая перспектыва пакуль не ўсміхалася: гэта былі пераважна рэпрэсаваныя пісьменнікі і члены іх сем’яў, якія вярталіся на радзіму з месцаў зняволення. Сярод іх былі жонка расстралянага паэта Ізі Харыка Дзіна Харык, празаікі Цодзік Даўгапольскі і Барыс Мікуліч. З апошнім Марыя Плаўнік падтрымлівала адносіны і пасля яго ад’езду ў Бабруйск: у Беларускім дзяржаўным архіве-музеі літаратуры і мастацтва (БДАМЛМ) захоўваюцца тэлеграма-віншаванне Б. Мікулічу ад М. Плаўнік з новым 1948 годам [10, арк. 2], а таксама яе ліст, адпраўлены, калі меркаваць па штэмпелі, 7 студзеня 1948 г. Перапісваўся з ёю і даўні сябар Змітрака Бядулі Вульф Сосенскі [11, арк. 4; 12, арк. 1].

Па-ранейшаму сябравала Марыя Ісакаўна з сям’ёй Міхася Клімковіча, часта прыходзіла ў госці да яго ўдавы Марыі Язэпаўны. Разам з Бядуліхай прыходзіла і Кацовічыха – Яўгенія Барысаўна Кацовіч, удава пісьменніка Лазара Кацовіча. Жанчыны любілі згуляць у карты за круглым столікам і ўспомніць маладосць, даваенны Мінск, у тым ліку і забаўныя гісторыі з жыцця літаратурных класікаў [3, с. 85].

biadulia5

Марыя Ісакаўна Плаўнік з унучкай Ганнай. 1964 г.

10 жніўня 1975 г. у Марыі Плаўнік памерла дачка Зоя, і жанчына аформіла апякунства над яе дачкой-школьніцай – сваёй унучкай Ганнай [13, арк. 33]. У сувязі з матэрыяльнымі складанасцямі па хадайніцтве Саюза пісьменнікаў Марыі Ісакаўне была павялічана персанальная пенсія [13, арк. 30–31].

Марыя Плаўнік актыўна займалася папулярызацыяй творчай спадчыны мужа. Вельмі спадзявалася яна, што ў Мінску створаць літаратурны музей Змітрака Бядулі. Але зрабіць гэта не атрымалася, і Марыя Ісакаўна перадала ўсе дакументы з сямейнага архіва ва Уральск, дзе абяцалі арганізаваць музейную экспазіцыю, прысвечаную З. Бядулю. На вялікі жаль, лёс гэтых дакументаў застаецца невядомым [14, с. 11].

Памерла Марыя Бядуля-Плаўнік 10 красавіка 1984 г. Пахаваная на Паўночных могілках пад Мінскам.

 

Друкуецца паводле часопіса “Роднае слова” (№ 4, 2016). У публікацыі выкарыстаны фотаздымкі з асабістага архіва Яфіма Плаўніка.

 

Літаратура і крыніцы

  1. Плавник, А. Бабушкины рассказы // Берега. – 1999. – № 1 (июнь).
  2. Успаміны пра Змітрака Бядулю / склад. Я. І. Садоўскі, К. А. Цвірка; рэц. У. В. Гніламёдаў. – Мінск: Маст. літ., 1988.
  3. Клімковіч, М. Старыя людзі расказваюць, або Праўда ў дэталях // Маладосць. – 2010. – № 5.
  4. Мікуліч, Б. Аповесць для сябе / Б. Мікуліч; укл. і прадм. Л. С. Савік, паслясл. С. І. Грахоўскага. – Мінск: Маст. літ., 1993.
  5. Бядуля, З. Выбраныя творы / З. Бядуля; укл., прадм., камент. У. Казберука. – Мінск: Кнігазбор, 2006.
  6. Климкович, М. Так это было // Советская Белоруссия. 2010. – 1 июня.
  7. Плавник, Е. Воспоминания об отце // Пра час “Узвышша”: матэрыялы Узвышаўскіх чытанняў (Мінск. 2005–2006). – Вып. 3 / уклад. Г. В. Запартыка, Т. В. Кекелева, У. Г. Кулажанка; навук. рэд. М. І. Мушынскі. – Мінск: РІВШ, 2007.
  8. Рублевская, Л. Семейная сага соловья // Советская Белоруссия. – 2011. – 9 апр.
  9. Смиловицкий Л. Борьба евреев Беларуси за возврат своего имущества и жилищ в первое послевоенное десятилетие, 1944–1954 гг. // Беларусь у ХХ ст.: зборнік навуковых прац /навук. рэд. В. П. Андреев. – Мінск; Томск: Водолей, 2002. – Вып. 1.
  10. БДАМЛМ. – Фонд 334. – Воп. 1. – Адз. зах. 25 (Ліст і віншавальная тэлеграма М. І. Плаўнік да Б. М. Мікуліча, 1947, 1948 г.).
  11. БДАМЛМ. – Фонд 136. – Воп. 1. – Адз. зах. 14. – Арк. 4 (Паштоўка М. І. Плаўнік-Бядулі да В. А. Сосенскага, 8.11.1962 г.).
  12. БДАМЛМ. – Фонд 136. – Воп. 1. – Адз. зах. 12 (Віншавальная картка В. А. Сосенскага да М. І. Плаўнік, 28.12.1964 г.).
  13. БДАМЛМ. – Фонд 78. – Воп. 1. – Адз. зах. 439 (Пратаколы пасяджэнняў сакратарыята праўлення СП БССР, 3 студзеня – 28 снежня 1979 г.).
  14. Капкоў, М. Магіла Змітрака Бядулі можа знікнуць // Наша Ніва. – 2013. – 27 ліст.

Апублiкавана 14.11.2016  14:20

***

Виктор Жибуль

Бядулиха

Мария Плавник – жена Змитрока Бядули

Расскажем о спутнице жизни классика белорусской литературы Змитрока Бядули (Самуила Ефимовича Плавника, 1886-1941) – Марии Исааковне Плавник, которая часто подписывалась двойной фамилией: Плавник-Бядуля либо Бядуля-Плавник.

biadulia1

Мария Исааковна Плавник-Бядуля

Девичья фамилия жены писателя – Ширкес. Родилась она 15 марта 1900 г. в Гродно. Она была восьмым, предпоследним, ребенком в семье помощника раввина старой синагоги. Всего же в семье Исаака и Рахили Ширкесов было четыре сына и пять дочерей. Жили они на улице Мостовой, на самом высоком берегу Немана. Это место называлось Форштадт (от немецкого Vorstadt – поселение за городом или крепостью; предместье). Жили скромно: в доме была только одна кровать – для родителей, все дети спали на полу. С детства научились они добывать деньги на более-менее сносное существование. Рядом по соседству жила семья смотрителя спасательной станции. Дочери смотрителя были сверстницами Марии, а одна из них имела такое же имя. Соседи так и говорили: «Маша-беленькая» и «Маша-черненькая». Подруги вместе учились плавать – «надевали пробковые спасательные пояса, каждый раз всё более легкие, и к концу лета на спор переплывали Неман» [1, с. 13]. «…Какие это были чудесные времена, когда мы гурьбой приходили на… холмистый берег, когда со смехом и криком прыгали в воду» [2, с. 13], – вспоминала Мария Исааковна.

В то время Мария и ее сестры учились в женской еврейской гимназии. Ранее еврейские школы-хедеры существовали только для мальчиков, а с конца XIX в. и девочки получили возможность учиться в так называемых казенных училищах, где штудировали не только историю и языки своего народа (идиш и иврит), но и полный курс русской гимназии [1, с. 13]. От матери, хорошей хозяйки и очень трудолюбивой женщины, Мария научилась неплохо шить. Кроме того, она, как и многие из местной молодежи, любила оперное искусство, интересовалась польской литературой, особенно произведениями Элизы Ожешко, которая также жила в Гродно.

В 1905 г. по городу прошли слухи о еврейском погроме. Но семью Ширкесов спасли соседи – они пришли к Исааку и Рахили и сказали: «Начальство велело устроить еврейский погром. Давайте всё ваше старье одежду, подушки, и мы изрубим, разорвем всё на пороге вашего дома». Такие погромы – ненастоящие, инсценированные – соседи устраивали восемь раз, спасая семью от гибели [1, с. 13].

С наступлением Первой мировой войны и сопутствующих ей беспорядков семья Ширкесов была вынуждена в 1914 г. покинуть Гродно и переехать в Минск. Здесь Мария и познакомилась с будущим мужем. Это произошло в 1916 г., когда оба привезли на военную базу сдавать белье для раненых фронтовиков. «…Я заметила там молодого человека с пышной густой шевелюрой, курчавые волосы были будто только что после завивки, – вспоминала Мария Исааковна. – […] Если мою партию приняли без всяких проволочек, то у молодого человека складывалось сложнее. Что-то не подходило, другое предлагали сложить более аккуратно. Мне стало жаль беспомощного в таких делах человека, и я без его просьбы, по своей инициативе стала помогать ему. Когда мы уже выходили из базы, он горячо поблагодарил меня и назвал себя:

Будем знакомы. Бядуля, белорусский писатель.

И, попрощавшись, ушел» [2, с. 15].

После этой случайной встречи они не виделись целых десять лет. Конечно, Мария даже не представляла, что когда-нибудь станет женой Самуила. Но внимательно следила за его творчеством. Ей нравились его образные, напевные стихи, особенно детские. Некоторые из них, например «Сняжыначкі-пушыначкі», Мария знала наизусть и часто повторяла сама себе.

Много чего произошло за это время. В 1921 г. советско-польская граница разделила Беларусь, и мать Марии со старшими детьми решила вернуться в Гродно, поскольку «ей не нравилось, что советская власть закрыла все синагоги и запретила молиться Богу» [1, с. 13]. Мария же, оставшись в Минске, окончила фельдшерские курсы и начала работать терапевтической медицинской сестрой в больнице. Девушке нравилась эта нелегкая, но очень нужная работа. Однажды Мария ассистировала при операции по удалению аппендикса у председателя ЦИК и СНК БССР Александра Червякова. «Когда она рассказала ему о прощании с мамой, тот смеялся так, что у него разошлись операционные швы, и пришлось оперировать его еще раз» [1, с. 13], – вспоминая бабушкины рассказы, пишет внучка Марии и Самуила Плавника Анна.

Случались в жизни Марии Ширкес и более драматические события. Позже она какое-то время работала в детском доме, где находили приют дети, чьи родители погибли во время еврейских погромов. Одного из мальчиков – красивого четырехлетнего Мишу – Мария решила официально усыновить, хотя родственники и коллеги отговаривали ее. Но в 1925 г. приемный сын Марии приглянулся одной состоятельной бездетной паре, которая тоже очень захотела усыновить Мишу. Мария очень расстроилась и не хотела отдавать ребенка, но ее убедили, что в новой – обеспеченной – семье он будет расти счастливым [1, с. 13]. Наконец Мария согласилась и со слезами на глазах попрощалась с мальчиком…

Следующая встреча Марии Ширкес со Змитроком Бядулей, может, и не состоялась бы, если бы не одна знакомая женщина, которая в 1926 г. приехала в Минск. Она имела поручение передать Змитроку Бядуле письмо и начала расспрашивать Марию, не знает ли она этого человека. Мария ответила, что виделась с ним лишь однажды в жизни и сейчас вряд ли бы узнала – все-таки прошло целых десять лет. Узнав, что З. Бядуля работает в Институте белорусской культуры, женщины направились в это учреждение – в старинное здание по улице Революционной, которое сохранилось и поныне. Писатель не сразу узнал свою гостью, но разговаривал откровенно, дружелюбно, «как настоящий джентльмен» [2, с. 17]. Прощаясь, З. Бядуля предложил Марии встретиться через два-три дня, и это было только начало их романа.

biadulia2

Змитрок Бядуля с женой Марией. 1927 г

В 1927 г. Самуил Ефимович и Мария Исааковна поженились. Эта семейная пара была в чем-то необычной. Вот что вспоминала Мария Климкович, жена автора гимна БССР Михася Климковича: «Жена З. Бядули Мария Исааковна была “видная” женщина. Стройная, красивая, но выше на две головы за мужа. Где-то за метр восемьдесят. [По словам сына всё же ниже. В. Ж.] Когда ей и Бядуле приходилось вместе выходить на улицу, то старались идти поодиночке, так, чтобы разница не бросалась людям в глаза. Ну, и нога у нее соответствовала росту сороковой размер. Поэтому если Мария Исааковна покупала обувь, то сначала просила дать ей померить “тридцать девятый”, хотя заранее знала, что будет маловат. И только потом, возвращая ботинок, просила продавщицу: “Теперь дайте, пожалуйста, на размер больше”. Ну не могла она заставить себя произнести на людях: “Дайте мне сороковой размер”!» [3, с. 85-86].

И тем не менее разница в росте не мешала семейному счастью. 27 сентября 1929 г. у Самуила и Марии родилась дочь Зоя, а 8 марта 1934 г. – сын Ефим, названный так в честь деда – Бядулиного отца Ефима (Хаима) Плавника. «Он [З. Бядуля] и своих детей воспитывал терпеливо, с любовью, душевно, и душевно писал для детей свои стихи, сказки. Иногда наши дети были его первыми слушателями, и он по тому, как они реагировали на его новое произведение, представлял, дойдет ли он до детских сердец, нужно ли еще поработать над рукописью. А сил, энергии, времени для творческой работы не жалел, нередко забывая обо всем на свете» [2, с. 20], – вспоминала Мария Плавник. Именно тогда, когда сам стал отцом, Змитрок Бядуля написал свои крупнейшие детские произведения: поэму-сказку «Мурашка Палашка» (1939) и повесть-сказку «Серебряная табакерка» (1940).

Воспоминания о теплой атмосфере в семье Плавников оставил писатель Борис Микулич, который не однажды гостил в их квартире на улице Долгобродской: «Вечера у Бядули были чудесные. Его жена, прекрасная хозяйка, потчевала нас изделиями еврейской кухни, а сам хозяин был олицетворением отца вечно или сын, или дочь Зорка на руках. Иногда открывался шкаф. Там был большой беспорядок, извлекались “Абразкі” и многие старые рукописи, книги, и начиналась бесконечная река воспоминаний. Здесь впервые я услышал о трагических днях Максима Богдановича...» [4, с. 25]. А вот какой запомнилась Б. Микуличу хозяйка, Мария Исааковна: «Жена его великолепно дополняла этого человека, придавала своей деловитостью и энергичностью его немного нерешительной натуре уверенность в его силах. Она не была ни красивой, ни очень образованной, но практичный ум и такт были свойственны этой женщине» [4, с. 30].

В 1935 года семья З. Бядули получила квартиру в только что построенном многоэтажном Доме специалистов по Советской улице. По тому времени это был один из лучших жилых домов в Минске [2, с. 18]. (Он был разрушен в войну, сейчас на этом месте – здание по проспекту Независимости, 44.) Соседями Плавников стали семьи писателей Андрея Александровича и Михася Климковича, а также многие представители минской технической интеллигенции. Искренняя дружба связывала семьи З. Бядули и Янки Купалы. По белорусской народной традиции, знакомые называли жен писателей Купалиха и Бядулиха. В то время Мария Исааковна продолжала работать терапевтической сестрой в первой городской поликлинике Минска.

История с мальчиком Мишей, которого некогда усыновила Мария, вдруг обрела неожиданное продолжение. Как засвидетельствовала Анна Плавник, произошло это летом 1940 г., когда ее дед и бабушка собирались на курорт: «Уже собрали вещи, и через час должна была прийти машина, чтобы отвезти их на вокзал. Вдруг позвонили в дверь, и на пороге квартиры появился молодой человек. Он спросил жену З. Бядули:

Скажите, Вы Мария Ширкес?

Да, ответила бабушка. Но теперь у меня фамилия мужа Плавник.

В детском доме мне дали ваш адрес. Скажите, Вы моя мама?

Нет, детка, ответила Мария, я не твоя родная мама, ты мой приемный сын.

Молодой человек рассказал, что он студент, учится в Киеве. При ликвидации НЭПа его отца сослали в Сибирь, где тот и умер, а его мать умерла этой весной. И когда он разбирал документы, то нашел справку об усыновлении и решил найти родную маму. Его рассказ взволновал всю семью, все его обнимали, целовали, приглашали приезжать к ним еще. Миша обещал приехать в следующем году, когда закончит университет. Следующим был сорок первый, и он больше не приехал...» [1, с. 13].

Война застала Марию Исааковну с детьми в Пуховичах в Доме творчества писателей, откуда они срочно выехали в эвакуацию. Змитрок Бядуля в это время находился в командировке в Хойниках. Вернувшись в Минск, он нашел свою мать и вместе с ней добрался пешком аж до Борисова. Оттуда они поездом доехали до российского города Пижма Горьковской области. «Здесь он устроился работать в редакции, дали ему отдельную комнату для жилья. Долгое время Самуил не знал, где находится его жена с детьми, живы ли они, и очень страдал» [2, с. 7], – вспоминал брат З. Бядули Матвей Плавник.

Нашел их З. Бядуля благодаря писателю Менделю Лифшицу, который узнал и сообщил коллеге, что его семья находится в селе (ныне поселок городского типа) Новые Бурасы Саратовской области. «Бядуля написал жене письмо, а после того как получил ответ, вместе с матерью переехал к своей семье» [2, с. 7]. Там остановились жены и дети других белорусских писателей: Василия Борисенко, Петруся Бровки, Кондрата Крапивы, Аркадия Кулешова, Алеся Кучера, Кузьмы Чорного, а также дочь Михася Климковича Майя. Там, в Новых Бурасах, Мария Плавник зарабатывала на уборке урожая: жала рожь на колхозном поле, копала картофель – работала «не хуже настоящих колхозниц» [5, с. 464]. Временно устроился на работу в местной газете и Змитрок Бядуля. В Новых Бурасах семья прожила до самого конца октября 1941 г. Поскольку у эвакуированных не было с собой никаких теплых вещей, да и прошли слухи о приближении фронта, Плавники вместе с другими семьями приняли решение перебраться поездом далее в Среднюю Азию – возможно, в Алма-Ату. Промежуточной точкой в этом маршруте должен стать Уральск, но трагические обстоятельства сложились так, что именно в нем Змитрок Бядуля нашел свой последний приют.

Третьего ноября 1941 г. на предпоследней остановке перед Уральском писатель вышел из поезда прогуляться. Поезд тронулся без предупреждения, и Змитрок Бядуля едва успел заскочить на подножку (какие-то мужчины подхватили и втянули его в вагон). В скором времени умер в поезде от разрыва сердца. Соотечественники, ехавшие в эвакуацию, решили не оставлять в беде семью классика и высадились в Уральске, где в здании театра состоялась прощальная церемония, на которой актеры читали Бядулевы произведения. Там, в Уральске, покойного и похоронили на городском кладбище. (Вскоре, в конце декабря, рядом похоронили и мать З. Бядули, которая умерла от воспаления легких.)

Несколько месяцев семья З. Бядули вместе с другими писательскими семьями жила в театральных помещениях, пока их не расселили по разным углам в городе. Семью Плавников, а также жену К. Крапивы, дочь М. Климковича и сына В. Борисенко приютила дружная семья одной татарской артистки, которая освободила для беженцев самую большую – проходную – комнату [6, с. 15; 7, с. 141]. Мария Исааковна не очень любила вспоминать это время голода, холода, болезней, неустроенности – время, когда осталась одна, без мужа, с двумя детьми. Но об одном забавном эпизоде из жизни в эвакуации она все-таки рассказала внучке Анне, которая не поленилась записать это: «Времена были военные, продукты выдавались по карточкам. Чтобы затопить печь, нужно было получить наряд на дрова. Но дрова надо было привезти самой бабушке. Ей дали сани, запряженные верблюдами, и сказали, куда ехать. Но беда только в том, что верблюд не понимал ни слова по-русски. Сколько ни кричала “но”, “пошёл”, он не трогался с места. Проходивший мимо казах огрел верблюда палкой и сказал несколько слов по-казахски. И верблюд послушно пошел.

Но когда дрова были уложены в повозку, верблюд снова заупрямился, как бабушка его ни понукала, как ни ругала его. Мимо проходила женщина казашка. Увидев все это, она научила бабушку понукать верблюда по-казахски. И дрова были привезены домой. Когда я была маленькая, меня очень смешил этот бабушкин рассказ» [1, с. 13]. Добавим, что Мария Плавник ездила по дрова вместе с Анной Ивановной Борисенко – женой литературоведа и критика Василия Борисенко. Женщины очень намерзлись, ожидая, пока верблюд тронется с места.

biadulia3

Мария Плавник с сыном Ефимом. 1959 г.

В 1943 г. сын Марии Ефим заболел малярией в тяжелой форме, было необходимо поменять климат, и семья переехала в Запорожье. Там освободилось много жилой площади, хозяева которой были арестованы из-за сотрудничества с оккупантами. В одной из таких квартир Мария Плавник с детьми прожила целый год, до самого освобождения Беларуси [8, с. 12]. А в июле 1945 г. они вернулись из эвакуации в Минск.

Вместо родного дома их там ждали обгоревшие руины. Уже не было в живых ни Бядулевого брата, поэта Израиля Плавника, ни Голды и Эфраима – сестры и брата Марии Исааковны, ни их детей: все они погибли от рук фашистских оккупантов. Всего же война лишила жизни 35 родственников белорусского классика и его жены.

Семья была вынуждена ютиться у знакомых и родственников, пока вдова классика не обратилась лично к председателю правительства БССР П. Пономаренко с просьбой выделить ей комнату или временно предоставить номер в гостинице за счет Литфонда республики. Неожиданно ходатайство было удовлетворено [9, с. 171], и в 1947 г. семья З. Бядули получила двухкомнатную квартиру на самом верхнем этаже дома № 183 по улице Советской (ныне проспект Независимости, 43). По словам сына Ефима, поспособствовала этому давняя подруга семьи – Купалиха, Владислава Францевна Луцевич.

biadulia4

Мария Плавник в Кисловодске, 1949 г.

Небольшая, но гостеприимная квартира Марии Плавник стала своеобразной «перевалочной станцией» для тех, кто не имел счастья получить жилье и кому такая перспектива пока не улыбалась: это были преимущественно репрессированные писатели и члены их семей, которые возвращались на родину из мест заключения. Среди них были жена расстрелянного поэта Изи Харика Дина Харик, прозаики Цодик Долгопольский и Борис Микулич. С последним Мария Плавник поддерживала отношения и после его отъезда в Бобруйск: в Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства (БГАМЛМ) хранятся телеграмма-поздравление Б. Микулича от М. Плавник с новым 1948 годом [10, л. 2], а также ее письмо, отправленное, судя по штемпелю, 7 января 1948 г. Переписывался с ней и давний друг З. Бядули Вульф Сосенский [11, л. 4; 12, л. 1].

По-прежнему дружила Мария Исааковна с семьей Михася Климковича, часто приходила в гости к его вдове Марии Язеповне. Вместе с Бядулихой приходила и Кацовичиха – Евгения Борисовна Кацович, вдова писателя Лазаря Кацовича. Женщины любили сыграть в карты за круглым столиком и вспомнить молодость, довоенный Минск, в том числе и забавные истории из жизни литературных классиков [3, с. 85].

biadulia5

Мария Исааковна Плавник с внучкой Анной. 1964 г.

10 августа 1975 г. у Марии Плавник умерла дочь Зоя, и женщина оформила опекунство над ее дочерью-школьницей – своей внучкой Анной [13, л. 33]. В связи с материальными сложностями по ходатайству Союза писателей Марии Исааковне была увеличена персональная пенсия [13, лл. 30-31].

Мария Плавник активно занималась популяризацией творческого наследия мужа. Очень надеялась, что в Минске создадут литературный музей З. Бядули. Но сделать это не удалось, и Мария Исааковна передала все документы из семейного архива в Уральск, где обещали организовать музейную экспозицию, посвященную З. Бядуле. К сожалению, судьба этих документов остается неизвестной [14, с. 11].

Умерла Мария Бядуля-Плавник 10 апреля 1984 г. Похоронена на Северном кладбище под Минском.

Печатается по журналу «Роднае слова» (№ 4, 2016) в переводе с белорусского языка. В публикации использованы фотографии из личного архива Ефима Плавника.

Литература и источники

  1. Плавник, А. Бабушкины рассказы // Берега. – 1999. – № 1 (июнь).
  2. Успаміны пра Змітрака Бядулю / склад. Я. І. Садоўскі, К. А. Цвірка; рэц. У. В. Гніламёдаў. – Мінск: Маст. літ., 1988.
  3. Клімковіч, М. Старыя людзі расказваюць, або Праўда ў дэталях // Маладосць. – 2010. – № 5.
  4. Мікуліч, Б. Аповесць для сябе / Б. Мікуліч; укл. і прадм. Л. С. Савік, паслясл. С. І. Грахоўскага. – Мінск: Маст. літ., 1993.
  5. Бядуля, З. Выбраныя творы / З. Бядуля; укл., прадм., камент. У. Казберука. – Мінск: Кнігазбор, 2006.
  6. Климкович, М. Так это было // Советская Белоруссия. 2010. – 1 июня.
  7. Плавник, Е. Воспоминания об отце // Пра час “Узвышша”: матэрыялы Узвышаўскіх чытанняў (Мінск. 2005–2006). – Вып. 3 / уклад. Г. В. Запартыка, Т. В. Кекелева, У. Г. Кулажанка; навук. рэд. М. І. Мушынскі. – Мінск: РІВШ, 2007.
  8. Рублевская, Л. Семейная сага соловья // Советская Белоруссия. – 2011. – 9 апр.
  9. Смиловицкий Л. Борьба евреев Беларуси за возврат своего имущества и жилищ в первое послевоенное десятилетие, 1944–1954 гг. // Беларусь у ХХ ст.: зборнік навуковых прац /навук. рэд. В. П. Андреев. – Мінск; Томск: Водолей, 2002. – Вып. 1.
  10. БГАМЛИ. – Фонд 334. – Оп. 1. – Ед. хр. 25 (Письмо и поздравительная телеграмма М. И. Плавник Б. М. Микуличу, 1947, 1948 г.).
  11. БГАМЛИ. – Фонд 136. – Оп. 1. – Ед. хр. 14. – Л. 4 (Почтовая карточка М. И. Плавник-Бядули, адресованная В. А. Сосенскому, 8.11.1962 г.).
  12. БГАМЛИ. – Фонд 136. – Оп. 1. – Ед. хр. 12 (Поздравительная карточка В. А. Сосенского, адресованная М. И. Плавник, 28.12.1964 г.).
  13. БГАМЛИ. – Фонд 78. – Оп. 1. – Ед. хр. 439 (Протоколы заседаний секретариата правления СП БССР, 3 января – 28 декабря 1979 г.).
  14. Капкоў, М. Магіла Змітрака Бядулі можа знікнуць // Наша Ніва. – 2013. – 27 ліст.

Опубликовано 14.11.2016  14:20