Tag Archives: евреи-партизаны

“Новы час” пра Мінскае гета

21-10-2021 Дзіяна Серадзюк

«Давялося задушыць уласнае дзіця, бо яно плакала і магло выдаць усіх»

Мінскае гета, найбуйнейшае на тэрыторыі Беларусі падчас нацысцкай акупацыі, існавала з 20 ліпеня 1941 да 23 кастрычніка 1943 года. Загад аб яго стварэнні з’явіўся 19 ліпеня. У горадзе была вылучана спецыяльная частка, потым адгарожаная дротам, куды пад пагрозай расстрэлу прымушалі перасяляцца ўсіх мясцовых габрэяў.

Калючы дрот, які аддзяляе гета ад астатняй часткі горада, Мінск, 1941 - 1943 гг.

Калючы дрот, які аддзяляе гета ад астатняй часткі горада, Мінск, 1941 – 1943 гг.

Праз гета прайшлі каля 100 000 чалавек з усяго Мінска і наваколля. Пазней да іх далучыліся дэпартаваныя з Еўропы. Выжылі нямногія. Іх марылі голадам, трымалі ў нечалавечых умовах, забівалі падчас пагромаў. Пры гэтым на тэрыторыі гета існавалі 22 падпольныя арганізацыі, якія дапамагалі партызанам і агульнаму гарадскому падполлю.

«Пакаранне адно — расстрэл»

Загад аб стварэнні гета акупацыйныя ўлады выдалі праз тры тыдні пасля захопу нацыстамі Мінска, 19 ліпеня 1941 года. Яго, напісаны на беларускай і нямецкай мовах, развесілі на слупах ужо на наступны дзень, 20 ліпеня. Перасяленне габрэяў у гета павінна было завяршыцца ў 5-дзённы тэрмін, але па факце доўжылася да жніўня.

Адзін з вязняў Мінскага гета, Навум Аркадзьевіч Хейфіц, 1923 года нараджэння, так распавядаў пра яго стварэнне:

«З 20-га віселі аб’явы, што ўсе габрэі павінны на пэўнай тэрыторыі горада пасяліцца. Хто пасля 20-га не пераселіцца, пакаранне адно — расстрэл. Мы засталіся — наш дом быў на тэрыторыі гета. Быў перапіс працаздольнага насельніцтва, і на працу трэба было з’яўляцца штодзённа. За нявыхад на працу таксама расстрэльвалі. Зімой ля біржы працы труп ляжаў цэлы тыдзень замецены снегам — не дазвалялі прыбіраць для навукі іншым».

Мінскае гета па колькасці зняволеных (а з іх кожны пяты быў маладзейшы за 18 гадоў) займала другое месца ў СССР пасля Львоўскага. У яго тэрыторыю плошчай у два квадратныя кіламетры ўвайшлі 40 вуліц і завулкаў у паўднёва-заходняй частцы Мінска. Асноўныя аб’екты гета размяшчаліся на Юбілейнай плошчы. Сюды ж прывозілі габрэяў, якіх абвінавачвалі ў сабатажы, сувязі з партызанамі, самавольным выхадзе з тэрыторыі гета. Затым іх вялі па вуліцы Сухой, якую вязні называлі «дарогай смерці», бо яна вяла да чатырох ямаў на габрэйскіх могілках, дзе «вінаватых» расстрэльвалі. Адсюль жа, з Юбілейнай, штодня вязняў калонамі пад канвоем вадзілі ў горад на працу, і позна ўвечары прыводзілі назад.

Голад, эпідэміі, тэрор

Калона вязняў Мінскага гета на вуліцы, Мінск, 1941 г.

Усё габрэйскае насельніцтва перад тым, як засяліцца ў гета, мусіла зарэгістравацца, а таксама пазначыць сябе жоўтай нашыўкай круглай формы. У самім жа гета вялікай праблемай была цесната: у сярэднім на аднаго дарослага прыпадала 1,5 квадратнага метра жылой плошчы. У адным пакоі жыло па некалькі сем’яў.

Габрэям забаранялася мяняць месца жыхарства без дазволу гарадскога камісара, хадзіць па ходніках і карыстацца грамадскім транспартам, наведваць паркі, скверы, гульнявыя пляцоўкі і іншыя месцы адпачынку, не кажучы ўжо пра тэатры, музеі, кіно і бібліятэкі. Таксама нельга было наведваць школы, мець аўтамабілі, радыёпрымачы, футра, забіваць быдла і выходзіць за тэрыторыю гета без дазволу гарадскога камісара.

У гета нельга было карыстацца электрычнасцю, не было водазабеспячэння і рэгулярнага харчавання. Нацысты адмыслова марылі людзей голадам, выдаючы ім сціплы паёк з кавалка хлеба, крупаў, солі ці вадкага супа. Асноўнымі прадуктамі харчавання было бульбяное лушпінне і іншыя адкіды, якія вязні падбіралі, выходзячы ў горад на працу. Хваробы і эпідэміі былі частымі спадарожнікамі жыхароў гета.

Каб не памерці з голаду, вязні выменьвалі рэчы на прадукты ў знаёмых альбо хадзілі для гэтага ў бліжэйшыя вёскі. Але проста так выйсці з гета было нельга, таму абмен адбываўся ўпотай, часцей за ўсё, калі ўдавалася выйсці разам з калонай на працу. Для аховы гета была створана паліцыя з габрэяў. Некаторыя з паліцэйскіх спрабавалі такім чынам захаваць сабе і сваім блізкім жыццё, але былі і тыя, хто ішоў у паліцыю па перакананнях. Пры гэтым адзін з вязняў Мінскага гета, Кіра Хоньевіч Калмановіч, які нарадзіўся ў 1935 годзе, узгадваў, што першы час яно ахоўвалася не так моцна.

У гета габрэі мусілі падпарадкоўвацца мясцоваму органу самакіравання — юдэнрату. З аднаго боку, юдэнрат увасабляў нямецкія загады і адказваў за парадак, пастаўку працоўнай сілы, збор падаткаў з габрэяў. З іншага боку, ён імкнуўся палепшыць іх становішча, арганізаваўшы супрацоўніцтва з падполлем.

Напачатку расстрэлы на тэрыторыі Мінскага гета не мелі масавага характару — людзей забівалі за «правіны»: адмовы выходзіць на працу, парушэнне загадаў і інш. Аднак ужо ў жніўні 1941 года акупацыйныя ўлады пачалі займацца «вырашэннем габрэйскага пытання» ў гета. Ліквідацыя вязняў адбывалася падчас аблаў на вуліцах, начных налётаў на кватэры, пагромаў. Людзей забівалі на месцы альбо вывозілі ў бязлюдныя месцы, выкопвалі рвы і там расстрэльвалі.

Калона вязняў Мінскага гета на вуліцы, Мінск, 1941 г.

Калона вязняў Мінскага гета на вуліцы, Мінск, 1941 г.

Мінскае гета перажыло не менш за 10 пагромаў, якія ладзілі нацысты і паліцыя. Самыя масавыя — 7 і 20 лістапада 1941 года, 2-3 сакавіка і 28-31 ліпеня 1942 года, а таксама 21-23 кастрычніка 1943 года, у выніку якога гета было ліквідаванае. Фактычна кожную ноч у гета забівалі адну ці некалькі сем’яў.

Самым катастрафічным быў пагром 28-31 ліпеня 1942 года. Пасля таго, як працоўныя сыйшлі ў горад, астатніх насельнікаў гета сагналі на плошчу да юдэнрата. У машыны-«душагубкі» (фургоны, у кузавы якіх запускалі ўгарны газ) запіхвалі па 50-60 чалавек і звозілі да выкапаных траншэяў ва ўрочышча Благаўшчына. Даследчыкі налічваюць ад 18 да 30 тысяч забітых у гэтыя дні, але дакладная лічба невядомая. Усяго ж у Мінскім гета загінула больш за 80 000 чалавек.

«Я да сёй пары не магу гучна плакаць»

Напрыканцы 1942 — пачатку 1943 года, пасля шматлікіх пагромаў, у Мінскім гета заставалася 9 472 габрэя, не лічачы тых, хто знаходзіўся ў Зондэргета (спецыяльная частка гета, дзе ўтрымлівалі габрэяў, дэпартаваных з Заходняй Еўропы.

Мала каму ўдалося ўцячы з гета і схавацца ў партызанскіх атрадах. Хаванне ў так званых «малінах» (гэтае слова на іўрыце значыць «хованка») мела часовы і не заўсёды станоўчы эфект. Карнікі шукалі людзей з сабакамі, прастуквалі сцены, закідвалі хованкі гранатамі і дымавымі шашкамі. Пра адну з такіх спробаў укрыцця ўзгадваў малалетні вязень мінскага гета Уладзімір Лазаравіч Трахтэнберг, 1938 года нараджэння:

«Я помню, як мы сядзелі ў сутарэнні, і ў гэтае сутарэнне немцы кінулі гранату. На шчасце, мы сядзелі ў самым куце, у глыбіні нас заціснулі, мы ледзьве не задыхнуліся ад гэтага дыму, але засталіся жывыя. У мамы была сяброўка — ёй давялося ў “маліне” задушыць уласнае дзіця, бо яно не супакойвалася, плакала і магло выдаць усіх астатніх. І яго падушкай прыціснулі. Я да сёй пары не магу гучна плакаць, а толькі пра сябе, разумееце? І ўвогуле не прывык крычаць, шумець, бо мама заўжды мне казала: “Ціха, супакойся”».

Імкненне выжыць

У кастрычніку 1943 года ў адну з такіх хованак на вуліцы Сухой спусцілася 26 чалавек, яны правялі ў «маліне» 263 дні. Стараліся днём спаць, а ўначы пільнаваць, каб ніхто не прыйшоў. Пра змену дня і ночы даведваліся праз невялікую адтуліну ў коміне. Амаль увесь час сядзелі ў цемры, свечка гарэла ўсяго некалькі гадзін у дзень. Ежы катастрафічна не хапала. Калі Мінск вызвалілі, салдаты вынеслі з сутарэння 12 напаўжывых людзей. Самастойна змог выйсці толькі адзін хлопец, Сямён Добін. 13 чалавек загінулі.

Багаж дэпартаваных габрэяў на тэрыторыі Зондэргета

Багаж дэпартаваных габрэяў на тэрыторыі Зондэргета

Для выжывання ў гета вялікую ролю адыгрываў чыннік дапамогі асобаў негабрэйскай нацыянальнасці, якія, рызыкуючы ўласнымі жыццямі, хавалі сваіх габрэйскіх сяброў, суседзяў, а часам і незнаёмых людзей.

Кантакты з негабрэямі жыхарам гета былі забароненыя. Тым не менш і ў цяжкія часы людзі ратавалі людзей. На 2020 год у ліку Праведнікаў народаў міра было 895 чалавек, якія дапамагалі габрэям на тэрыторыі сучаснай Беларусі.

Хто выратуе адно жыццё — выратуе цэлы свет. Неверагодна, але часам нават у самых змрочных сітуацыях побач з трагедыяй знаходзіцца месца для высакароднасці. Як, напрыклад, у гісторыі Мінскага гета.

Намаганнямі вязняў у Мінскім гета было створана падполле на чале з Ісаем Казінцом. Падпольшчыкі наладжвалі сувязь з горадам, збіралі зброю, медыкаменты, выводзілі вязняў за калючы дрот, які аддзяляў гета ад астатняга горада, выведвалі інфармацыю аб планаваных немцамі пагромах. Адным з кіраўнікоў падполля быў Міхаіл Гебелеў (у Мінску ёсць яго мемарыяльная шыльда, якая вісіць на доме №1 па названай у яго гонар вуліцы). Гебелева нацысты пакаралі смерцю ў 1942 годзе. Але былі і тыя, каму ўдалося выжыць. Адзін з іх — падпольшчык Гірш Смоляр. «Мсціўцы гета» — так называў ён сваіх таварышаў па падполлі.

Пра свайго бацьку, што далучыўся да падполля, узгадвала Фрыда Вульфаўна Рэйзман, якая нарадзілася ў 1935 годзе:

Адной са стратэгій выжывання былі ўцёкі з гета. Каб уратавацца, уцекачы пачалі ствараць габрэйскія партызанскія атрады. Найбольш буйнымі з іх былі атрады братоў Бельскіх і Шалома Зорына — ім удалося схаваць у гады вайны больш за 500 габрэяў.

Ідэя стварэння сямейных лагераў для габрэяў належыла Туўі Бельскаму. Менавіта ён з братамі Асаэлем, Зусем і 14-гадовым Аронам арганізоўвалі ўцёкі вязняў з гета ў Налібоцкую пушчу. Больш за 70% атрада Бельскіх складалі жанчыны, старыя і дзеці. У лагеры была немалая гаспадарка — майстэрні, шпіталь, школа, млын, пякарня, пральня, мылаварня, пашы. Апроч таго мужчыны ўдзельнічалі ў баявых аперацыях.

Правасуддзе яшчэ не скончана

Як ужо было сказана вышэй, гісторыя Мінскага гета скончылася падчас пагрому 21 — 23 кастрычніка 1943 года. Пасля заканчэння вайны пачаліся судовыя працэсы над тымі, хто чыніў зверствы ў дачыненні да людзей. Былі пакараныя і адказныя за ваенныя злачынствы ў Мінску і наваколлі.

Падсудныя на працэсе ў Мінску, студзень 1946 г.

Падсудныя на працэсе ў Мінску, студзень 1946 г.

Сярод абвінавачаных на працэсе ў Нюрнбергу ў 1947 годзе праходзіў Эдуард Штраўх, камандзір айнзацгрупы, а потым паліцыі бяспекі і службы бяспекі (СД) у Мінску. Спачатку яму прысудзілі смяротнае пакаранне, але потым замянілі яго на пажыццёвае зняволенне. Штраўх памёр у турме ў 1955 годзе.

У студзені 1946 года ў Мінску прайшоў адкрыты суд над прадстаўнікамі вермахта, паліцыі і СС. Адным з 18 падсудных стаў былы обер-фюрэр СС Эберхард Герф, якога абвінавацілі таксама ў злачынствах у Малым Трасцянцы. Яго разам з іншымі 13 вінаватымі прысудзілі да смерці праз павешанне.

У 1960-х у нямецкіх судах прайшло каля 10 працэсаў з разглядам нацысцкіх злачынстваў у Мінску. З 30 чалавек 23 асудзілі на працяглыя тэрміны, 5 — пажыццёва. Георг Хойзер, былы начальнік аддзела службы камандзіра бяспекі і СД Мінска, асабіста ўдзельнічаў у пакараннях смерцю ў Трасцянцы. Пасля вайны ён жыў у ФРГ, працаваў крыміналоберкамісарам зямлі Рэйн-Пфальц і толькі ў 1959 годзе быў арыштаваны. За саўдзел у забойстве ў 11 103 выпадках ён быў прысуджаны ў 1963 годзе да 15 гадоў турмы строгага рэжыму, але ўжо ў 1971 годзе быў амніставаны.

У 1962-63 гг. савецкія органы вялі расследаванне па справе Альберта Саукітэнса, былога служачага латвійскага падраздзялення, які ўдзельнічаў у масавых расстрэлах у Малым Трасцянцы. Яго асудзілі да 15 гадоў зняволення.

Былога кіроўцу аўтамабіля-«душагубкі» Ёзэфа Вендля апраўдалі ў 1970 годзе, паколькі прысяжныя вырашылі, што ён мусіў падпарадкоўвацца супрацьпраўным загадам у сілу крайняй неабходнасці.

На жаль, многія нацысцкія злачынцы так і не былі аддадзеныя суду. Пошук некаторых з іх працягваецца і сёння.
Пры падрыхтоўцы артыкула выкарыстаныя матэрыялы дыдактычнага дапаможніка «Мінскае гета» ад Гістарычнай майстэрні імя Леаніда Левіна і Беларускага архіва вуснай гісторыі.

 

Крынiца

Апублiкавана 21.10.2021  17:04

Воспоминания Изабеллы Лебедевой (Олех) о своей семье

Меня зовут Белла. Я родилась в 1956 году в чисто еврейской семье в поселке Скидель, Гродненской области Республики Беларусь. Моя девичья фамилия Олех и полное имя Олех Изабелла Ароновна. В семье я была третьей. У мена два старших брата – Марик  и Яша. Уже 11 лет я живу в Канаде, а до этого 8 лет жила в Израиле. Вот уже 28 лет моя фамилия Лебедева, муж Юрий, и двое детей – Дима и Роза.

Мою маму звали Олех Фаина Яковлевна, девичья фамилия – Марголина. Папу звали – Олех Арон Менделеевич. С нами жила тетя Бася, фамилия ее была Капелевич, а полное имя Бася Пинхусовна.

Папа родился в 1913 году в деревне Черлены, недалеко от Скиделя. Он был пятым в семье. У него было три старших брата и сестра. К сожалению, не знаю имен. Даже не знаю фамилии, т.к. папа свою фамилию перевел с идиша на русский и получилось Олег. Ему сказали, что это имя, а не фамилия и он доставил палочку в букву «г» и получилось Олех. Одного из братьев звали Борис. Борис был ярый коммунист и туда же привёл за собой папу. Увидел бы папа сейчас, во что превратилась его партия. Он говорил, что вступал в партию, когда за это можно было получить пулю в лоб, а не как сейчас идут ради продвижения по службе.

Его сестра была четвертая в семье. Их маму звали Бася, отца – Мендель.  У папы было очень много родных: дядей, тетей, двоюродных братьев и сестер. Семья была бедная и недоедание, ощущение голода у папы были с раннего детства. Папина семья была очень религиозная. Особенно отец.  Однажды его отец возвращался домой из города, тогда ходили пешком и не успел дойти к шабату, то просидел на дороге сутки пока не кончился шабат.  Мать и сестра папу очень любили. Считали его самым умным и ловким. У нас не осталось никаких фотографий довоенных лет, так что не представляю как они выглядели.

Однажды сестра решила его накормить хлебом, так чтобы он сказал: «Хватит, я сыт». Но папа ел и ел и уже приканчивал буханку хлеба, которая предназначалась для всей семьи и готов был все прикончить до конца, тогда сестра не выдержала и сказала: «Хватит, тебя накормить невозможно» и забрала оставшийся хлеб. Надо сказать, что мой папа только после моего рождения в 50-х годах стал есть досыта, ему уже было более 40 лет. Когда в детстве я отказывалась есть булку с маслом, папа говорил, видела бы его мама, что не хочет есть ее внучка, а я сейчас говорю, видел бы мой папа, что не хотят есть его внуки. Папа рос очень любознательным. У него было много приключений. Когда он был совсем маленький, он снял штаны и сел на раскаленную плиту. Очень меня поразил его рассказ, как он, будучи подростком, пробовал сало вместе с  братом Борисом. Он всегда слышал от взрослых, что нет ничего хуже сала, что есть сало большой грех и после этого его брат подбил его попробовать сало. Он его убедил, что они не знают его вкуса, а только им внушили, что это плохо. Брат где-то достал сало и они на чердаке дома, чтобы никто не видел, решили попробовать. Им даже в голову не пришло, что сало режут тоненькими кусочками, кладут на хлеб и откусывают небольшой кусочек. Сало еще нужно правильно посолить и дать специи. Какое у них было сало я не знаю, но, собрав всю свою волю, папа откусил большой кусок и начал жевать. Его рвало очень долго и было плохо, но он боялся сказать маме о его большом грехе. Только будучи в партизанах папа научился есть сало.

Еще я помню рассказ папы о том, как он пробовал помидор. Тогда еще не выращивали помидоры и не знали, что это такое. Он слышал, как кто-то рассказывал, что ел помидор и какой он был вкусный . Однажды папа увидел на прилавке зеленый помидор, собрал все деньги, что у него были, купил и сразу откусил. Это было так невкусно, только через много лет он узнал, что помидор должен быть красным.

Папа учился в еврейской школе, окончил семь классов. Учеба ему давалась легко и хорошо. В 14 лет его родители отдали работать столяром. Он быстро научился и работал как взрослый. В учениках был еще один мальчик его возраста. Так тот был немного дебильный. Ему велели просверлить дырку в кухонном шкафчике и все спрашивали  окончил ли он работу. Он отвечал, что еще не окончил, и не заметил как начал сверлить хлеб. Оказывается, кто-то внутри оставил хлеб и он пробил дырку и стал пробивать хлеб.  Так папа часто шутил, когда я старалась что-то сделать и у меня долго не получалось: «Смотри, чтобы хлеб не пошел». У хозяина, где папа работал, был неграмотный сын. Хозяин часто просил папу научить сына грамоте и математике, за что папе наливал стакан самогонки. Папа говорил, что сам удивлялся, как не спился.

До войны папа был женат и у него была дочь. Я не знаю сколько ей было годиков, когда ее убили. Нет  никаких фотографий. Жил он в доме у жены в Скиделе. Это тот самый дом, где мы выросли. Дом был старый, моя мама говорила, что дому 100 лет. Сделан он был из дуба, но фундамента не было. И всю жизнь мы его ремонтировали. После войны в нём открыли столовую, но папе удалось дом отсудить.

Отец папин умер от аппендицита до войны. Когда началась война папе было 28 лет. До 1939 года Скидель был Польской территорией. Папа служил в Польской армии. Помню его рассказ, что ему всегда во время службы хотелось спать, он даже умудрялся идти в строю в ногу и спать. В армию он пошел добровольцем, но быстро в ней разочаровался.

Для того, чтобы его выгнали из армии стал специально стрелять плохо, в молоко.

Когда приехал командир с проверкой, то на него пожаловались, какой он плохой стрелок и стали его отчитывать, тогда он показал как он умеет стрелять и почти все пули попали в яблочко. Я помню, как мы с папой ходили в тир и он мне подарил какую-то игрушку, которую выбил с первого раза.

В 1940 году Скидель уже был  Белорусским. До начала войны в Скиделе появился перебежчик из Польши и рассказал, какие зверства немцы учиняют над евреями. Но ему никто не поверил: не может один человек так издеваться над другим.

Папа ему тоже не верил, все решили, что он сгущает краски, чтобы вызвать жалость и чтобы его кто-нибудь приютил.  Немцы пришли в Скидель очень быстро, где-то через неделю после начала войны. В нашем доме жил немецкий комендант. Евреев согнали в Волковыское гетто. Когда я была подростком, мне рассказывала мама моей подружки Томы, как евреев вели по нашей улице в гетто. Они шли до самого Волковыска, больше 30 км. Она говорила, что их гнали как скот, а они даже не сопротивлялись. Мне было больно это слышать, евреев всегда не любили. Я у нее спросила, как они могли сопротивляться, какой у них был шанс? За любое неповиновение сразу расстрел. В гетто попали вся папина семья, все родные и близкие. Там его мама нашила желтые латы спереди и сзади на одежду. Если выйдешь без латы – расстрел. Папа мне говорил, что с тех пор он не любит желтый цвет. О жизни в гетто написано много книг и сняты фильмы. Волковыское гетто не отличалось от других. Папа не любил рассказывать об этом.  Помню, когда я ему помогала строить новый туалет в сарае, он мне рассказал какой был туалет в гетто. Вырыта неглубокая яма, лежат две доски, которые качаются, становишься ногами на доски, нужно держать равновесие, чтобы не упасть. Никакого стеснения не было. Не успеешь справить нужду, как тебе кричат уходить, т.к. за тобой стоит очередь. Папа всегда страдал запорами, но по его словам ему везло, т.к. по большому ходить не надо было. За весь день ели маленький кусочек хлеба, а если повезет может и еще что-то перепадет пожевать.

Мама его целыми днями молилась,и сказала папе, что он должен что-то придумать, как сбежатть из гетто и выжить.

Она сказала, что он в семье самый молодой, умный, смелый и хоть кто-то должен выжить.

Перелезть через проволку было не возможно, подкоп сделать тоже не возможно.

Папа все время думал как сбежать, не только самому, но с семьей.

Все его планы по побегу были просто не выполнимы. Как всегда в жизни бывает, помог случай. Немцы повесили обьявление, о том, что если у кого остались в доме золото или другие драгоценности, записаться и их поведут, чтобы они все сдали Германии.

Папа решил, что это шанс для побега. Их вывели гуськом из гетто, впереди, по середине и сзади шел конвоир с автоматом.

Папа шел в середине. Тех кто падал от слабости или хотел сбежать, сразу убивали. Постепенно он отставал и оказался последним. Он внимательно следил за немцем, который шел около него. По городу шли люди, магазины кое-где работали,

В общем там жизнь продолжалась. Вдруг немец на что-то засмотрелся, и в ту же секунду папа сделал шаг в сторону и быстро одел пиджак на изнанку, чтобы скрыть желтые латы, и пошел. Ему очень хотелось бежать и хотелось оглянуться, но нельзя. Нельзя было идти быстрым шагом, он все время ждал пули и удивлялся, что его еще не убили.

Нервы были на пределе и тогда он нагнулся, как бы завязывая шнурок, и посмотрел между ног, все было тихо. Так папа сбежал из гетто. Еще будучи в гетто многие договорились, что если кому-то удастся вырваться, то они встречаются в лесу, в условном месте, каждый день в одно и тоже время. Их собралось человек 5-6 и они стали маленькой группой партизан.

Постепенно их группа разрасталась. Они вырыли землянки, добыли оружие.

Из папиных рассказов я помню, как они голодали. Снилось всегда одно и то же.

Много хлеба, хлеба, хлеба, а иногда селедка и даже не селедка, а рассол от селедки.

Хлеб макаешь в рассол от селедки и ешь.  Я помню, как папа у мамы просил купить рассол от селедки, и он будет есть это с хлебом. Когда позже он пробовал это есть, то удивлялся как это невкусно. Они жевали иголки от ели, и их рвало, но зато какое-то время не хотелось есть.

Оружия было мало, папа был разведчиком. В основном была задача раздобыть оружие.

О евреях-партизанах Голливуд поставил очень хороший фильм Defiance (Вызов). Когда я его смотрела, то вспоминала папины рассказы. Когда переходили через болото, шли нога в ногу, и если кто-то оступался, его оставляли, т.к. не было шансов вытащить, утопающий тянул за собой спасателя. Иногда они по двое ходили в деревню за едой. Один брал палку, держал сзади как оружие и стоял у окна дома, а второй заходил в дом и требовал еды и показывал на оружие за окном. Чаще всего в доме у самих не было ничего, но иногда что-нибудь давали. В лесу боялись лесников больше, чем немцев. За каждого приведенного еврея немцы давали буханку хлеба. Я помню, когда я была маленькой девочкой и шла с папой по Скиделю, к нему подошел какой-то человек и сказал, что папа у него большой должник, потому что во время войны, он его не сдал немцам, хотя мог. И папа теперь должен быть ему по гроб жизни благодарен.

Лесники вылавливали евреев, и из-за них приходилось уходить и рыть новые землянки. Однажды лесники их выловили, построили их гуськом и повели. Лесников было двое с оружием, один шел впереди, второй сзади. Папа шел последний, а за ним лесник. Отец оттянул большую ветку и она ударила лесника, папа прыгнул на него, оглушил, забрал оружие и убил другого лесника.

Папа мне рассказывал, что он долго переживал, что убил человека. Один раз они с товарищем нарвались на немцев. Их заставили копать себе могилу. Я даже представить себе не могу, о чем они думали, копая её. Тогда у всех жизнь висела на волоске.

В это время  подъехал немец на мотоцикле с коляской и забрал их что-то разгрузить. Папа сидел со связанными руками за немцем, а его товарищ в коляске. Папа перебросил руки на немца и задушил его. Переоделся в немецкую форму и на мотоцикле сбежал. К сожалению, папа очень мало рассказывал, в основном он рассказывал всё в то время, когда я помогала ему что-то строить или делать ремонт дома. В школе в День Победы всегда были одни и те же рассказчики, и однажды у нас спросили чьи родители воевали или были в партизанах. Я сказала, что мой папа был партизан, но он не любит рассказывать, на что мне ответили , что их мой папа не интересует. Папа мне это обьяснил, что евреями в школе не интересуются и он не хочет ничего вспоминать.

Сейчас  бы я у него много о чём спросила, но папа умер в 1977 году от рака.

В 1944 году их партизанский отряд соединился с отрядом им. Котовского. Когда освободили Скидель, папу назначили директором Озерского зверохозяйства.

Он там проработал до пенсии. Папа вернулся с войны без единого ранения.

Ему снилась только война. Он просыпался такой счастливый, что нет войны. Когда мы жаловались на жизнь, на очереди, на плохие товары или на то, что нет чего одеть, обуть, папа искренне не понимал, как можно жаловаться, если на улице не стреляют и ты знаешь, что тебя сегодня не убьют. Когда мне было 13-14 лет, папе было за 50 , но он играл с нами в мяч, в футбол. Быстро бегал, забивал голы.  Играл даже лучше нас. Любил шутить. Иногда в шутку легонько стукнет меня по заднему месту, и когда я кричала за что, то у него было несколько  вариантов  ответа, в зависимости от настроения.

Первый: сама знаешь за что. Второй: знал бы за что, ударил бы сильней. Третий: когда будет за что, будет поздно.

Я любила что-нибудь делать вместе с папой. Он меня многому научил, что пригодилось мне в жизни.

С ним было очень интересно. Мне больше повезло, чем братьям – Марику и Яше. Когда они росли, папа был весь в работе, а когда росла я, он уже был больше домашний. Помню, как у него были суды по работе, когда он судился с поставщиками корма для животных: то не тот корм, то недостача. Он всегда выигрывал суды. Однажды у него спросили, какой юридический институт он окончил, он ответил: институт жизни, а дома смеялся, ведь если бы он сказал, что у него 7 классов образования, не поверили бы.

Когда я у него просила помочь решить задачу по математике, он мне сразу говорил ответ, я сверялась с ответом в конце учебника: точно, правильно, а решал он ее как-то по своему, не так как нас учили в школе. Папа был очень честным, никогда ничего не украл. У мамы даже не было норковой шапки, хотя в зверохозяйстве выращивали норок. Он всегда говорил, что лучше спать спокойно.

Бабушка Циля и дедушка Яков, год 193… какой-то

Моя мама родилась в 1923 году в Минске. Ее родители родились в 1900 году. Бабушку звали Циля, а дедушку – Яков. Оба были портные.  Хорошо шили, особенно верхнюю одежду. Мама была старшая в семье. У нее были еще сестра Маня и брат Миша. До войны мама училась в техникуме на зубного врача. 22 июня 1941 года по радио объявили об эвакуации. Бабушка была умная и дальновидная женщина. Доходили до них слухи о жестокости в Польше. Она побежала к своей сестре Хане и попросила ее уехать вместе, но Хана была очень жадная, не хотела все оставить и бежать. Тогда семья моей мамы, всего 5 человек – бабушка, дедушка, мама, сетра Маня и брат Миша пошли на вокзал и уехали в Мордовию. Они ехали еще без бомбежек, хотя те, которые приезжали после них, рассказывали, как бомбили их поезд.

Жили они в деревне. Обшивали всю деревню за продукты. Мама работала, ей было 18 лет. Работала очень тяжело. Голодала. Самая лучшая еда была хлеб с маслом и арбуз.

Уже позже, живя в Израиле, мама ела арбуз с хлебом и маслом. Жили очень трудно. Однажды ночью она пошла в поле поискать картошки и на нее кто-то напал, она сумела убежать, испугалась и больше не ходила по ночам. Ее брат заболел туберкулезом и умер сразу после войны, совсем молодой, мне не довелось его видеть.

В 1942 году дедушку забрали на фронт. Через неделю они получили похоронку.

Он попал на Сталинградский фронт. Есть фильм «Снайпер» о Сталинградском фронте.

Одному давали винтовку, а второму патрон. Дедушка погиб в первом же бою.

Когда освободили Минск, бабушка с семьей вернулись домой.

В Израиле я подала документы на компенсацию из Германии, для тех, кто был в эвакуации.

Я собрала все бумаги через Красный Крест. Когда маму вызвали в Тель-Авив на расмотрение дела, она рассказывала о войне, как они возвращались из Мордовии и проезжали Смоленск, который еще бомбили. Ее так слушали и не было сомнения, что она все это пережила. В Минске от их квартиры осталось несколько стен. У бабушкиной сестры Ханы случилась большая трагедия. Ее муж воевал на фронте, а она осталась в Минске с пятью детьми: три сына и две дочки. В один день прибежала к ней соседка и сказала , что завтра по их району пройдет карательный отряд.  Этот отряд уничтожал всех жителей, освобождал дома для немцев. Они наводили страх и ужас на все население. Хана собрала всех детей и отвела к своей знакомой в другой район Минска, а сама вернулась домой спрятать золото и деньги. Она это закапала у себя во дворе. Карательный отряд прошел в районе ее знакомой, и все ее дети были убиты. После войны муж Ханы Мортха вернулся домой, так они и жили вдвоем. Мы с мамой приезжали к ним в гости и я помню фотографии их детей, которые висели на стене. Хана забыла где она закопала деньги и перекопала весь двор в поисках, деньги порвались и она потом их склеивала.

Моя мама после войны снова стала учиться на зубного врача. После окончания учёбы ее послали на работу в Скидель. Она вышла из поезда и пошла искать какое-нибудь жилье. Шла по улице и услышала из открытого окна что кто-то говорит на идиш. Она постучалась и заговорила на идиш, что ищет жилье. Так она познакомилась с папой. Мама всю жизнь мечтала вернуться в Минск, но прожила в Скиделе до декабря 1990 года, до отъезда в Израиль.

В 1946 мама с папой поехали в Минск. Мама поехала рожать Марика в Минск к своей маме. Там ей моя бабушка предложила забрать к себе тетю Басю.

История тети Баси следующая. 21 июня 1941 года она поехала отдыхать в Друскенинкай, Литва. Оттуда их увезли в эвакуацию. Она очень тяжело работала на военном заводе. Они работали столько, сколько могли стоять на ногах. Спали прямо у станка и дальше работали. Кормили раз в день. Я знаю, что у нее был муж и сестра Роза, которые погибли в Минском гетто. Про детей она никогда не рассказывала. Она очень любила свою сестру Розу и часто ее вспоминала.

Свою дочь я назвала Розой по ее просьбе. Тетя Бася нас всех вырастила, мы не ходили в садик. Она была безграмотная, плохо говорила по русски. С мамой и папой она говорила на идиш. Больше всех в семье она любила Марика. Говорила мне, что Марик золотой, а ты бандитка.  Тетя  Бася родилась в 1903 году и  умерла в 1988 году.

Я постаралась написать всё, что помню из рассказов папы, мамы и тёти Баси.

В Скиделе Гродненская обл. журналистка Тамара Мазур написала книгу о скидельчанах, и туда вошёл отрывок из рассказа, написанный мною много лет назад.

Фото этого года. Юрий, я и наши внуки, дети Розы, Айла и Ян

С небольшими исправлениями материал опубликован 15.08.2021  22:42

 

 

Евгения Валенто о докторе Льве Кулике

О минском подполье, еврейском гетто и неизвестном герое Великой Отечественной войны: Лев Яковлевич Кулик

Хотелось бы поделиться историей жизни моего прадедушки, Льва Кулика. Это очень многое значит для моей семьи, а особенно для дедушки, его сына.

Судьба Льва Яковлевича связана с одной из наименее освещенных страниц истории минского подполья – сопротивлением евреев в гетто.

В мире в сознании у людей запечатлелось, что евреи во время Второй мировой – это в основном несчастные безвольные жертвы, которых пытали и уничтожали. Однако были среди них люди, которые воевали; герои, которые не сдавались и всеми силами помогали приблизить общую победу.

Таким был и Лев Кулик.

Вот уже несколько десятков лет дедушка, Роман Львович Кулик, скрупулезно собирает информацию о своем отце, герое войны. Он общался с выжившими свидетелями (в Беларуси, Америке, Израиле), разыскивал архивные документы и фотографии. Было написано несколько статей и даже снят небольшой фильм, который можно посмотреть здесь:

На территории Беларуси самым многочисленным было Минское гетто, приказ о создании которого был отдан 19 июля 1941 г. Оно насчитывало более 100 тыс. человек. Условия жизни, а вернее существования, здесь были ужасные. Люди голодали, болели. Не было ни бань, ни больниц, ни аптек. Людей обрекли на уничтожение.

Среди узников гетто были медики. Когда немцы, боясь инфекций, решили организовать инфекционную больницу, руководить ей поручили самим узникам. Это было на руку подпольщикам. Они вели поиски пути к конспирации. Инфекционная больница для этого подходила лучше всего. Здание нашли в подходящем месте – на перекрёстке улиц Сухой и Обувной. Больница имела выходы на обе эти улицы, а так же на улицу Опанского.

Немцы как огня боялись вспышек и распространения эпидемий, поэтому они щадили докторов-евреев и организовывали инфекционные больницы. Мой прадед был главным врачом второй инфекционной больницы, которую фашисты открыли после создания Минского гетто. И, как показывают документы и свидетельства людей, непосредственно причастных к деятельности подполья, именно благодаря Кулику минские подпольщики могли длительный период осуществлять многие свои операции. Однако понадобились десятки лет, чтобы правда, наконец, стала общеизвестной.

К счастью, оказалось, что, несмотря на войну, сохранилось очень много документов, связанных с минским подпольем. Например, личный листок, характеристика, рекомендации Льва Яковлевича:

О минском подполье, еврейском гетто и неизвестном герое Великой Отечественной войны: Лев Яковлевич Кулик Победа, Великая Отечественная война, Евреи, Семья, Герои Великой Отечественной, Гетто, История, День Победы, Видео, Длиннопост

Далее со слов и от лица дедушки, Романа Львовича:

“У меня были замечательные родители. Они поженились в 1929 году, и на следующий год у них родилась дочь, моя старшая сестра.

Папа с юности был очень активным. Ему было небезразлично все, что происходит в стране, он был наполнен революционной романтикой, и когда ему в партийном комитете сказали, что стране нужны высококвалифицированные кадры и потому он направляется на учебу в медицинский институт, то согласился. Правда, он хотел больше идти по технической части, но – раз партия сказала… Так в 1934 году он стал студентом.

После учебы его, молодого специалиста, назначили зам.начальника городского отдела здравоохранения в Могилеве. Потом, после присоединения Западной Белоруссии к Советскому Союзу, он работал главврачем инфекционных больниц в Барановичах и Гродно. Это был человек очень спокойный, рассудительный, умеющий сплотить и организовать людей. Его любили и уважали и коллеги, и партийное руководство.

Я родился в 1938 году в Минске. Далее отца определили на работу в Гродно, и мы все семьей переехали туда. В Гродно нас и застала война…

До сих пор поражаюсь, как мы смогли вырваться оттуда. Папа оставался еще в городе – он чувствовал себя ответственным за свою больницу. И только после войны мы узнали, что его больницу чуть позже эвакуировали в Минск. А мама с двумя детьми, под бомбежками, перепрыгивая с машины на машину, с трудом добралась до Минска. В некоторых фильмах я вижу, как под летящими сверху бомбами матери ложатся на землю и прикрывают своими телами детей. Так было и со мной – заслышав шум падающей бомбы, мама бросалась на землю, пряча меня под собой. В Минске беженцы собирались в парке Горького, и здесь мы узнали, откуда отправляются машины дальше, на восток. Доехали так до одного местечка, где папу знали, когда он еще работал тут начальником пионерского лагеря. Переночевали, а потом нас на подводе довезли до Руденска. Отсюда мы уже уехали последним товарным поездом. Почти всю войну мы провели в Алма-Ате и вернулись в Минск только в январе 45-го. И только тогда узнали о судьбе отца.

Я до сих пор помню, как по возвращении в Минск меня с мамой иногда встречали незнакомые люди и, узнав, кто я, поднимали меня на руки, обнимали, благодарили маму. Это были люди, которым спас жизнь мой папа. Многое о папе я узнал от мамы, но особенно ценную информацию получил позже от врачей, которые работали в папиной больнице и спаслись, уйдя из гетто в партизаны. А когда я приехал первый раз в Израиль то встретился с Гиршем Смоляром, одним из организаторов минского подполья.

Он жил один в доме престарелых. Я часто захаживал к нему, и беседы наши затягивались так надолго, что я порой оставался у него на ночь. Талантливый журналист и литератор, он был послан до войны из Москвы по линии Коминтерна в Западную Белоруссию – для подпольной работы. Там он проявил себя прекрасным организатором. А в начале войны Смоляр стал одним из организаторов минского антифашистского подполья.

Самым безопасным местом для подпольного штаба оказалось минское гетто – немцы сюда заглядывали не часто и даже предположить не могли, что там могут действовать подпольщики. Но где именно располагался этот штаб? Оказывается, в той самой инфекционной больнице, главврачом которой был мой папа! Гирш был прямым свидетелем того, что происходило в Минске в первые годы войны, и от него я получил прямо-таки бесценные сведения.

Он мне рассказал, что при организации гетто немцы запланировали создать на его территории и инфекционную больницу. Они понимали, что здесь возможны эпидемии, заболевания. Однако вопрос о больничном руководстве они оставили на решение самого коллектива. Среди врачей были известные специалисты, но они оказались морально подавлены, и потому персонал решил доверить дело моему папе.

Несмотря на то, что он всего два года назад окончил мединститут и его врачебный опыт был явно мал, многие знали его как хорошего организатора. Кроме того, от многих других он отличался спокойствием, рассудительностью. По словам очевидцев, в самых опасных ситуациях он был спокоен, собран, не поддавался панике и провокации. И это благоприятно действовало на подпольщиков. Так в 33 года мой папа стал руководителем больницы гетто.

Надо отметить, среди ее первых пациентов были не только евреи гетто. По Минску тогда бродило немало военнопленных, среди них были и командиры, коммунисты. Больница стала для многих из них настоящим убежищем. Врачи объявляли их инфекционными больными, забирали под свое крыло, а потом разными путями те добирались до партизанских отрядов.

Это как раз тот случай, когда не только русские праведники спасали евреев, но и евреи – русских. Да, впрочем, не только русских – ведь в числе наших солдат были люди самых разных национальностей. Я вот думаю: быть может, кто-то из тогдашних спасенных тоже вспомнит о том, благодаря кому они остались в живых.

От Смоляра я узнал, что когда по всему городу были реквизированы все радиоприемники и за их нахождение полагался расстрел – именно в больнице действовал приемник, благодаря которому жители не только гетто, но всего Минска узнавали последние сводки с фронтов. И когда немцы объявляли хвастливо о захвате Москвы, минчане знали, каково на самом деле положение дел. Как это поднимало дух подпольщиков!

Немцы, боясь заражения, обходили стороной инфекционную больницу. Если им хотелось осуществить там проверку, они посылали полицейских, но и те, как вы понимаете, не проявляли особого рвения. По этой причине Смоляр и предложил своему руководству организовать штаб городского подполья именно здесь. Вызвал на беседу моего отца, напрямую поговорил с ним, и тот без раздумий согласился. Пристроил даже Гирша к себе на работу – истопником в больничную котельную.

Эта котельная и стала местом сбора подпольщиков. Здесь обсуждались многие вопросы деятельности подполья, планировались операции по переправке из гетто в партизанские отряды особо нужных специалистов – врачей, медсестер, пекарей, сапожников, портных. И что особенно немаловажно, больница – практически за счет самих немцев! – снабжала партизан медицинскими препаратами, инструментами, перевязочным материалом.

В Минском подпольном комитете партии деятельность подпольной группы гетто курировал Исай Казинец, и он тоже неоднократно бывал там: перелезал в условленном месте через колючую проволоку, его встречали посланцы Смоляра и провожали прямо в кабинет главврача.

Здесь в узком кругу решались самые важные вопросы, относящиеся к работе подпольного горкома. То, что из гетто смогли уйти в партизанские отряды свыше 10 тысяч евреев, что на территории Белоруссии были организованы два еврейских партизанских отряда, есть немалая заслуга врачей инфекционной больницы. Смоляр сам потом ушел в партизаны, и с особой теплотой вспоминал врача Юрия Тайца, который прямо в лесу проводил серьезнейшие операции. В больнице скрывались от слежки гестаповцев руководители городского и геттовского подполья. Самому Льву Кулику, как Михаилу Гебелеву и отважным подпольщикам, к сожалению, не удалось избежать слежки. Он попал в руки гестапо и был казнен в декабре 1942 года.

Я с раннего детства ходил вместе с мамой и старшей сестрой к зданию больницы – когда она уже не была больницей, и клал цветы на подоконник первого этажа – под тем окном на втором этаже, где был кабинет папы. Потом приходил сюда и с друзьями. Это кирпичное здание было одним из немногих, сохранившихся в годы войны. Если вы подойдите сегодня к нему и оглядитесь, то увидите вокруг совсем новые дома. А это здание было отреставрировано как снаружи, так и внутри. Находясь рядом с ним, вы услышите звуки музыки – теперь это музыкальная школа, и ничего здесь не напоминает о зловещем прошлом.

В 2008 году большая группа подпольщиков гетто, погибших от рук фашистов, указом министра обороны Республики Беларусь была посмертно награждена медалями. Среди них и мой отец, Лев Кулик. Награда была торжественно вручена мне, как его сыну.”

О минском подполье, еврейском гетто и неизвестном герое Великой Отечественной войны: Лев Яковлевич Кулик Победа, Великая Отечественная война, Евреи, Семья, Герои Великой Отечественной, Гетто, История, День Победы, Видео, Длиннопост

Следующим важным шагом стала установка мемориальной доски на здании бывшей больницы. Потребовалось очень много сил и времени, чтобы собрать всю необходимую информацию и документы. Роман Львович нашел участников тех событий и их детей, внуков, не только в Беларуси, но и в Израиле, и в Америке. После долгих лет бюрократических разборок, тонн документов, десятков писем в разные инстанции, наконец удалось это сделать: в 2010 году доска была установлена и торжественно открыта.

О минском подполье, еврейском гетто и неизвестном герое Великой Отечественной войны: Лев Яковлевич Кулик Победа, Великая Отечественная война, Евреи, Семья, Герои Великой Отечественной, Гетто, История, День Победы, Видео, Длиннопост
О минском подполье, еврейском гетто и неизвестном герое Великой Отечественной войны: Лев Яковлевич Кулик Победа, Великая Отечественная война, Евреи, Семья, Герои Великой Отечественной, Гетто, История, День Победы, Видео, Длиннопост

На фото: мемориальная доска (на ней написано «У гэтым будынку ў 1941—1943 гадах знаходзiлася бальніца, у якой дзейнiчалi падпольныя антыфашысцкiя групы Мiнскага гета»), церемония открытия, Роман Львович и его внуки Антон и Женя Соболевские.

Прошло уже много лет, но до сих пор эта история вызывает много эмоций: и боль утраты, и восхищение смелостью прадедушки, и гордость за такого предка. Конечно, война полна подобными историями, но, мне кажется, каждая их них важна и каждая должна быть рассказана. Самый лучший подарок для наших предков – помнить о них. Быть может, это добавит чуточку больше доброты, благородства и смелости в наш мир.

P.S. Удалось составить полный список героев- подпольщиков, сотрудников больницы Минского гетто (1941 – 1943г.) Быть может, кто-то найдет среди них своих родных?

Главврач

Кулик

Врачи:

Ситерман,

Дворжец,

Сироткина,

Чарно

Лифшиц,

Минкин,

Альперович,

Керзон,

Бляхер,

Сафир,

Гальперина,

Кондратовская,

Тайц,

Карпилова,

Вапне,

Гордон

Медсестры:

Клебанова,

Чинок,

Соломоник,

Якубович.

Фармацевт:

Хаютин.

Обслуживающий персонал:

Смоляр – кочегар, руководитель подполья Минского гетто,

Фейгельман – кочегар, впоследствии- комиссар партизанского отряда.

Родова – сотрудница больницы, связная между городским подпольем и подпольем Минского гетто.

Лис – сотрудница больницы, сообщала об опасности при приближении к больнице подозрительных личностей.

Оригинал

От ред.belisrael

Ждем писем с рассказами о предках, участниках той страшной войны

Опубликовано 02.07.2020  22:00

***

P.S.

Сегодня исполняется 10 лет с даты установки мемориальной доски. Снимки, полученные несколько  мин. назад из Минска от Евгении Валенто, которая с дедушкой, мамой и братом только что были там.

Роман Кулик с дочкой Мариной Соболевской

Роман Кулик с повзрослевшими внуками Антоном Соболевским и Евгенией Валенто

Антон и Женя

Опубликовано 03.07.2020  18:51

В. Рубинчик о минской топонимике

«Великолепная двадцатка»

В газете «Авив» за 2014 г. упоминалось, что Лев Шейнкман, руководитель белорусской организации евреев – ветеранов и инвалидов войны, предложил добиваться, чтобы в Минске появилась улица имени Леонида Левина. На доме, где жил заслуженный архитектор, Л. Шейнкман предлагал повесить мемориальную доску. В том же году агентство «Интерфакс» сообщило, что за улицу Левина в Минске агитировало и руководство одной местной «политической партии» (ЛДП, чего уж там).

Скорее всего, после того, как в 2015 г. имя архитектора было присвоено минской «Исторической мастерской» (и улочке в Жлобине), этот вопрос отпал. Так или иначе, предложения ветеранов и инвалидов побудили меня составить список евреев, ушедших из жизни раньше 2014 г. и заслуживающих следа в столичной топонимике. Я сознательно ограничился двумя десятками фамилий: разумеется, их могло быть куда больше.

  1. Владимир Ботвинник (1938–2001). Многократный чемпион БССР и призёр чемпионатов СССР по боксу, чемпион СССР 1959 г., почетный мастер спорта, заслуженный тренер Беларуси. Косвенно «улица Ботвинника», посвященная именитому боксеру, стала бы и данью памяти его не менее известному однофамильцу (а возможно, и дальнему родственнику) – Михаилу Ботвиннику, многократному чемпиону мира по шахматам в 1948–1963 гг. Кстати, корни М. Ботвинника – тоже в наших краях, его отец родился в д. Кудрищино (ныне – Смолевичский район).

В. Ботвинник

  1. Абрам Бразер (1892–1942). Знаменитый график и скульптор, заслуженный деятель искусств БССР (1940), героически погибший в Минске, где жил с 1920-х годов. Во время нацистской оккупации рисовал портреты немецких офицеров, одновременно собирая информацию для подпольщиков. Более подробно о Бразере и его вкладе в искусство см. здесь.
  2. Целестин Бурстин (1888–1938). Один из основоположников математической науки в Беларуси, уничтоженный при Сталине. Далее цитирую slounik.org: «Д-р философии (1912), академик АН БССР (1931), проф. (1929). Окончил Венский университет (1911). С 1929 г. работал в БГУ, с 1931 г. директор Физико-технического института АН БССР. Научные труды по дифференциальной геометрии, дифференциальных уравнениях, алгебре. … Доказал фундаментальную теорему о вложении риманова пространства в эвклидово. Написал один из первых учебников для вузов по дифференциальной геометрии на белорусском языке». Сайт НАН РБ добавил о Бурстине: «Решил проблему Пфаффа для систем дифференциальных уравнений с частными производными, проблему Коши для этого типа уравнений».
  3. Вайнрубы. В честь двух старших братьев названа улица в Борисове, где они родились, но их слава вышла далеко за пределы родного города. Генерал-лейтенант танковых войск Матвей Вайнруб (1910–1998) останавливал наступление вермахта в Сталинграде, а после освобождения Польши стал Героем Советского Союза. Полковник танковых войск, Герой Советского Союза Евсей Вайнруб (1909–2003) защищал Беларусь в 1941 г., также прославился в Висло-Одерской операции и при взятии Берлина. Зиновий Вайнруб (1917–?) в 1941 г. отличился при обороне Украины, во время переправы через Днепр, и в других эпизодах войны. Военврач Раиса Вайнруб (1917–1984) спасла множество бойцов во время финской кампании и Великой отечественной войны.

М. и Е. Вайнрубы

  1. Макс Дворжец (1891–1942) – доктор медицинских наук, профессор, руководивший лечебным факультетом мединститута в 1937–1941 гг. Погиб в Минском гетто. Во многом благодаря М. Дворжецу, который до войны возглавлял «глазные отряды», призванные выявлять и лечить больных трахомой, эта болезнь практически исчезла в Беларуси. Между тем прежде она была настолько распространена, что даже попала в поэму Изи Харика «На чужом пиру» о Беларуси ХІХ в.: «Там слепнут глаза от трахомы».

М. Дворжец; С. Дречин

  1. Семён (Самуил) Дречин (1915–1993). Артист и балетмейстер, около 60 лет отдавший искусству, – один из основателей балета в Беларуси. Лауреат Госпремии СССР 1950 г., народный артист БССР с 1954 г. При этом Дречин не вступал в компартию.
  2. Яков Зельдович (1914–1987). Уроженец Минска, академик, трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской (1957) и Государственной премии (четырежды!). Внес существенный вклад в теорию горения, детонации и ударных волн. В 1939–41 гг. вместе с Ю. Харитоном впервые провел расчет цепной реакции деления урана. В некоторых энциклопедиях называется «российским физиком», и в Москве (2014) появилась улица Зельдовича. В Минске пока лишь установлен бюст академика возле Института физики.

Я. Зельдович; С. Зорин

  1. Семен (Шолом) Зорин (1902–1974). Уроженец Минска, до войны работал столяром, а затем, бежав из гетто, прославился как командир семейного партизанского отряда. Историк Василий Матох писал в 2008 г.: «В партизанском отряде №106 под командованием Семена Зорина находились в основном бывшие узники минского гетто. В его составе было 596 человек, из них 141 – в боевой группе. Хозяйственные группы еврейских семейных отрядов – портные, сапожники, пекари, медики, часовщики, ремонтники и др. специалисты – стали базой, обслуживавшей многие партизанские отряды». Один из членов того отряда Леонид Окунь говорил: «Семен Зорин был отличный командир, и только благодаря его уму и мужеству нас не раздавили каратели». Спасение нескольких сотен жизней – более чем весомая причина, чтобы дать улице благозвучное имя Зорина, но можно вспомнить, что минчанин проявил себя и как подрывник. Имел два ордена Отечественной Войны, орден Красной Звезды и партизанскую медаль.
  2. Юлий Иргер (1897–1941). Слово «Беларускай энцыклапедыі»: «Белорусский ученый в области хирургии. Доктор медицинских наук (1928), профессор (1934). Заслуженный деятель науки БССР (1939). С 1934 в Минском медицинском институте, с 1932 одновременно руководитель Белорусского НИИ переливания крови». Очевидно, что сделал для минчан Ю. Иргер никак не меньше, чем первый российский нарком здравоохранения Н. Семашко, удостоенный «своей» улицы в нашем городе.

 

Ю. Иргер; М. Кроль

  1. Михаил Кроль (1879–1939). По словам автора журнала «Здравоохранение» (2014), «белорусский учёный, организатор медицинского образования и медицинской печати». Родом из Минска, он получил европейское образование и успешно работал в Москве, но откликнулся на призыв белорусского правительства и в 1921 г. практически на «голом месте» создал в Минске медицинский факультет БГУ, став его первым деканом (с 1930 г. – первым ректором Белорусского медицинского института). С 1931 г. – академик, заслуженный деятель науки БССР. В 1939 г. был избран членом-корреспондентом АН СССР. В мединституте имя М. Б. Кроля увековечено, но почему бы не сделать его более известным на уровне города?
  2. Лев (Лейб) Кулик (1908–1942). Главврач минской инфекционной больницы, расположенной на территории Минского гетто (до 1941 г. работал главврачом в Барановичах и Гродно). В 1941–42 гг. пытался организовать процесс лечения больных – что по тем временам само по себе было подвигом – и в то же время изо всех сил помогал подпольщикам, за что и был казнён гитлеровцами. О его роли в минском подполье можно прочесть в книгах Гирша Смоляра, которого Л. Кулик спас от смерти. В 2008 г. в Беларуси Л. Кулик был посмертно награждён медалью, а несколько позже на здании бывшей больницы, где он работал, появилась мемориальная доска (на ул. Кальварийской, 3а – без упоминания его имени), но всего этого явно недостаточно.

Л. Кулик и здание больницы, где сейчас детская музыкальная школа (доска видна между окнами слева от входа)

  1. Моисей (Мойше) Кульбак (1896–1937). Классик еврейской литературы, один из самых популярных в мире писателей из Беларуси. Его роман «Зельменяне», где воспеты древний еврейский род и сам Минск, переиздаётся в ХХІ в. – через 80 лет после написания – и вызывает живую реакцию. Цитата из Ольги Бобковой: «Только в этом году услышала от Али С. об этом романе Кульбака. Нашла и прочитала. Счастливая. Автор заставил улыбнуться, похохотать, погрустить» (svaboda.org, 22.12.2012). Хороши и иные произведения М. К. – стихи, поэмы, пьеса «Бойтра», в 2014 г. опубликованная в журнале «Дзеяслоў» (перевод с идиша Феликса Хаймовича). Рожденный в Сморгони, Кульбак много лет жил в Минске, здесь же был арестован и расстрелян сталинцами. Реабилитирован при Хрущёве.

Сейчас, в 2020 г., я не настаиваю на том, чтобы в Минске появилась улица Мойше Кульбака. Увы, за год до своего ареста большой писатель помог «закопать» критика Хацкеля (Иехезкеля) Дунца (1897–1937). От имени Кульбака в газете «Літаратура і мастацтва» (10.09.1936) было опубликовано следующее: «Долгое время орудовал в еврейской советской литературе Дунец, и никто из писателей с него не сорвал маску. Характерно, что уже после того, как Дунца исключили из партии [1935 г.], Белгосиздат поручил ему перевод [на идиш] такой ответственной книги, как «Как закалялась сталь» Н. Островского. Понятно, что Дунец испортил эту книгу». Практические последствия это выступление имело: перевод книги Островского на идиш поручили Кульбаку. Поэтому я бы отдал предпочтение Зельманской улице (в честь героев романа)… или хотя бы Зельманскому переулку где-нибудь в районе Ляховки.

  1. Иосиф Лангбард (1882–1951). О нем написано так много, что достаточно процитировать «Википедию»: «Заслуженный деятель искусств Белорусской ССР (1934), доктор архитектуры (с 1939). Один из выдающихся зодчих Европы XX века, чье художественное наследие оказало значительное влияние на развитие современной архитектуры. Его архитектурные работы в большой степени повлияли на формирование облика Минска и являются образцами белорусского зодчества». Впрочем, добавлю: Дом правительства, Дом офицеров, Театр оперы и балета – это всё его творения. Возле театра висит курьёзная мемориальная доска, где рядом стоят фамилии архитектора Лангбарда и президента Лукашенко, в ХХІ в. отдавшего распоряжение отреставрировать здание. Можно было бы переименовать в честь зодчего идущую к театру улицу Чичерина, тем более что вклад ленинского наркома иностранных дел в жизнь Минска неочевиден, а кроме того, в столице Беларуси несколько лет назад появилась улица Чичурина (созвучие названий может привести к путанице, если уже не приводит).

И. Лангбард

  1. Осип (Иосиф) Лунц (1842–1930), терапевт, ученый, основатель в Минске системы противотуберкулезной помощи, председатель Общества минских врачей (1879–1883), инициатор первого в Беларуси детского санатория для больных туберкулёзом (1898), один из организаторов Белгосуниверситета (1921). Считается также, что Хоральная синагога – нынешний Национальный драматический театр им. Горького на ул. Володарского – построена по инициативе О. Лунца. Подробная статья о нём и его потомках – здесь.
  2. Абрам Михельсон (1902–1971). Уроженец Минска, где трагически погиб от руки пациента. А. Михельсон был учеником Ю. Иргера, тоже доктором медицинских наук и профессором. Далее уместно процитировать сайт Белорусской медицинской академии последипломного образования (belmapo.by): «В 1958 г. организовано научное общество урологов Белоруссии, председателем которого являлся до 1970 г. С 1959 по 1969 гг. — главный уролог министерства здравоохранения БССР. В 1968 г. присвоено звание Заслуженного деятеля науки БССР». Описал «симптом Михельсона», разработал уникальные методики лечения.

А. Михельсон; А. Печерский

  1. Александр Печерский (1909–1990). Уроженец Кременчуга, офицер Красной Армии, попавший в плен. Некоторое время содержался в минском «рабочем лагере» СС. А. Печерский известен во всем мире благодаря восстанию, организованном им вместе с другими узниками в лагере смерти Собибор (1943 г.). Многим из них удалось выжить после побега. Сам Печерский воевал в партизанском отряде на территории Беларуси; таким образом, имеются и формальные основания, чтобы назвать его именем столичную улицу. Кстати, улицы Печерского уже имеются не только в Кременчуге и Ростове-на-Дону, но и в израильском Цфате, где герой никогда не бывал.

Г. Пласков

  1. Григорий Пласков (1898–1972). Уроженец Минска, выдающийся военачальник. Сам маршал Жуков ходатайствовал, чтобы генерал-лейтенанту артиллерии Пласкову присвоили звание Героя Советского Союза, но не сложилось… Как писал кандидат исторических наук Борис Долготович в «Вечернем Минске»: «В январе 1919-го Григорий Пласков начал службу в артиллерии и остался верен ей в течение 45 лет… был пять раз ранен, причем один раз настолько тяжело, что не только мог, но и не должен был возвращаться на фронт. Но генерал Пласков вернулся в строй, к своим боевым друзьям, даже не дождавшись полного излечения ран».
  2. Соломон Розенталь (1890–1955). Уроженец Вильно, однако жил в Минске в конце 1900-х, в 1921–1931 гг., бывал у нас и в первой половине 1950-х гг. (похоронен в Ленинграде). Доктор медицинских наук, профессор, в своё время – один из самых авторитетных в СССР венерологов и дерматологов. Разработал множество методик лечения, которые во время войны очень пригодились при лечении раненых. Заведовал клиникой кожных болезней в БГУ, его многочисленные книги выходили и на белорусском языке. Придумал «жидкость Розенталя». «С. К. Розенталь с учениками разработал весьма эффективное лекарственное средство для лечения ран, жирной себореи и алопеции, не утратившее своего значения до настоящего времени», – писали специалисты с pharmjournal.ru в 2013 г. Прославился С. Розенталь также тем, что был первым чемпионом Беларуси по шахматам (в 1924 и 1925 гг.), хотя звание мастера спорта получил уже в Ленинграде (1934).

Л. Шапиро

  1. Лев Шапиро (1864–1932). Цитирую некролог по изданию «Новый хирургический архив» (№ 3, 1932 г.): «12 января 1932 г. в Минске умер 68 лет от роду Л.Н. Шапиро – один из основоположников хирургии в Минске. По окончании Дерптского университета он проработал два года в Москве, в лечебнице “Кни”, а затем с 1890 г. работал в Минске. Здесь он имел свою хирургическую лечебницу; пользуясь большой популярностью среди местного населения и далеко за пределами Минска, он немало способствовал популяризации хирургии в Белоруссии. С 1900 по 1914 год заведовал хирургическим отделением Минской еврейской больницы, работал хирургом во время войны… Умер Лев Наумович от сердечного поражения, внезапно, во время лечения больного, работая до самого последнего момента своей жизни». Известен Л. Шапиро и как основатель первой на территории Беларуси школы по подготовке зубных врачей (1907).
  2. Федор Шедлецкий (1924–1988). В некоторых источниках называется «первым партизаном из Минского гетто». Израильский историк д-р Ицхак Арад в книге «Они сражались за Родину: евреи Советского Союза в Великой Отечественной войне» писал о нём так: «Связь между подпольем Минского гетто и 208-м партизанским отрядом была установлена благодаря Феде Шедлецкому, появившемуся в гетто по заданию Сергеева, чтобы попросить юденрат помочь партизанскому отряду с одеждой и медикаментами. Деятель подполья Григорий Смоляр, встречавшийся с Шедлецким, обещал отправить партизанам помощь и предложил переправить к ним подпольщиков из гетто. В начале 1942 г. Шедлецкий вновь пришел в гетто с ответом от Сергеева, который согласился принимать евреев с условием, что они будут вооружены и снабжены медикаментами. Результатом этих контактов стал уход из гетто в феврале 1942 г. трёх групп общим числом 50 человек, в основном бывших военных. Шедлецкий взял на себя обязанности проводника». Уточнил сведения И. Арада в 2017 г. Феликс Хаймович – писатель, сын Бориса Хаймовича (одного из организаторов подполья в Минском гетто): «Федю Шедлецкого я знал лично, и достаточно близко: он дружил с моим отцом, а дружба эта началась в августе 1941 года в Минском гетто. Федя был связным отца. Не Сергеев направил его в гетто, а Исай Казинец направил его в лес на поиски партизан, чтобы выводить в лес людей из гетто. Казинец его связал и с Кабушкиным (Жаном), который, кстати, не один раз ночевал в доме, служившим штабом папиной подпольной группы. Немцы его искали, но им и в голову не могло придти, что “партизанский бандит“ прячется в гетто. Так что не Сергеев вышел на Шедлецкого, а Шедлецкий на отряды Сергеева и Покровского, действовавшие вместе. В партизаны Федя перешёл вместе со всей папиной группой, которую он и Миша Рудицер (обоим было по 17 лет) и выводили в лес. Первым же партизаном из Минского гетто считали не Федю, а моего отца. В книге Смоляра “Мстители гетто”, вышедшей в издательстве “Дер эмес” в 1947 году, раздел, посвящённый моему отцу, так и назывался: “Первый партизан из Минского гетто“».

Фото из книги Г. Смоляра. Справа налево: сидят А. Релькин и Ф. Шедлецкий, стоят Г. Гордон и Б. Хаймович

Фактически, начиная с осени 1941 г., Ф. Шедлецкий вместе со своими товарищами спас десятки узников гетто. В партизанском отряде он командовал разведгруппой, был награждён медалями «За Отвагу» и «Партизану Отечественной войны I степени». Возможно, влияние на дух людей имело даже большее значение, чем ратные подвиги: «Его смелость, его осознанное решение – никогда не носить жёлтую звезду на одежде, его уверенность в победе, были подобны глотку свежего воздуха» – об этом в 1994 г. рассказывал бывший узник Минского гетто Евсей Залан.

* * *

Конечно, наивно надеяться, что все названные фамилии найдут своё место на карте Минска, но тем, кто претендует на звание «общественных», а тем более политических деятелей, не помешало бы иметь такой список под рукой. Oбращения же «простых смертных» топонимическая комиссия при горисполкоме, как правило, игнорирует.

В списке – несколько врачей, и это неспроста. Считаю, что их труд недооценен в названиях столичных улиц, проспектов и переулков. Сейчас, во время эпидемии COVID-19, это ещё более очевидно, чем 5 лет назад.

Нужна в столице Беларуси и улица (проспект? площадь?) «Праведников народов мира», а лучше просто Праведников. Между прочим, готов согласиться со многими идеями, высказанными еще в 1993 г. художником Маем Данцигом в открытом письме к белорусскому правительству: тогдашний председатель объединения еврейской культуры имени Изи Харика предлагал, в частности, вернуть название «Еврейская» улице Коллекторной. «Не возвращено историческое название улице Еврейской в Минске. Этот вопрос остается нерешённым, несмотря на то, что все остальные улицы этой части города получили свои исконные названия», – говорил президент Всемирной ассоциации белорусских евреев Яков Гутман в речи перед депутатами Верховного Совета Беларуси (20.10.1994). Полный текст его выступления на белорусском можно прочесть здесь

Я бы приветствовал появление в Минске улицы Трёх Подпольщиков (Маши Брускиной, Кирилла Труса и Володи Щербацевича, публично казнённых нацистами 26 октября 1941 г. за связь с подпольем). О том, что неэтично было бы называть улицу в честь одной М. Брускиной – а такие предложения звучали – уже приходилось писать («Мы яшчэ тут!», № 32, 2007).

Кроме того, заслуживает внимания идея с улицей Владимира Высоцкого. Замечательный певец и актер (1938–1980) не раз приезжал в Беларусь, снимался у нас в кино и выступал с концертами. Его творчество до сих пор почитается самыми разными людьми, некоторые песни переводились на белорусский язык (например, Михасём Булавацким) и иврит (например, Михаилом Голдовским)… Присвоение улице его имени стало бы, между прочим, знаком покаяния за бестактность небезызвестного Пал-Изотыча, утверждавшего, что Высоцкий в Минске «потерпел фиаско», что его «обвели вокруг пальца» (см. подробнее: «Знамя юности» 23.03.1980 и здесь).

Подготовил Вольф Рубинчик,

политолог, член Союза белорусских писателей

wrubinchyk[at]gmail.com

Первая публикация – 18 мая 2015 года. Пять лет спустя вниманию читателей предлагается исправленный и дополненный вариант. Фото взяты из открытых источников.

Опубликовано 18.05.2020  19:29

*

Отклик

“Если быть объективным, в нынешней реальности шансы на свою улицу имеют только Лангбард и Зельдович” (Вадим Зеленков, краевед, г. Минск). Оказывается, В. З. (под ником “Минчанин”) обращался к властям с предложением об улице Лангбарда ещё 20 сентября 2007 г.
Сегодня, 19.05.2020, историк Иван Сацукевич, который входит в “топонимическую” комиссию при горисполкоме, ответил г-ну Зеленкову так: “Попробуем реализовать в ближайший год, главное, чтобы была новая большая улица – с этим из-за запрета на освоение ценных сельскохозяйственных земель проблемы” (пер. с бел.). Ура?
Добавлено 19.05.2020  14:14
***

Спрашивали – отвечаю

Об инициативе «улица имени Зиссера». Появилась интернет-петиция, где Ю. А. Зиссер (1960–2020) представлен так: «Меценат, общественный деятель, предприниматель, основатель портала TUT.BY, активный участник стартап-движения в стране, ментор, инвестор. Человек, не афишировавший свои подарки, но сделавший огромный вклад в сохранение и развитие белорусской культуры, национальной идеи и самоидентификации» (c 18.05.2020 она собрала почти 4000 подписей). В газете «Новы час» вижу и статью-обоснование.

Всегда радует общественная активность, которая идёт «снизу», не сопровождаясь угрозами и насилием. Бесспорно, Ю. Зиссер был заметным деятелем в Беларуси начала ХХI века, но… Вот в соседней России был принят закон, по которому «назвать улицу в честь умершего человека можно не ранее, чем через 10 лет после его смерти». Впрочем, правило не без исключений; улица Солженицына появилась в Москве уже через несколько месяцев после смерти писателя.

В законе РБ «О наименованиях географических объектов» сказано: «Географическим объектам могут присваиваться наименования в ознаменование исторических событий, а также имена лиц, имеющих заслуги перед государством и обществом». Российский «лаг» не предусмотрен; запрещается лишь прижизненное увековечение заслуженных людей в названиях географических объектов. Теоретически улица (или площадь, проезд, переулок…) могла бы получить имя Зиссера хоть завтра. Нужно ли?..

Имею основания сомневаться в том, что успешный предприниматель был велик во всех своих «ипостасях», перечисленных в петиции. Должно пройти несколько лет (возможно, пять), чтобы оценить влияние Юрия Зиссера на развитие Минска и Беларуси. Пока суд да дело, наследники долларового миллионера могли бы учредить мемориальную стипендию для молодых талантов. И/или выпустить о Ю. Зиссере книгу, благо многие вспоминают о нём.

В ближайшее время не собираюсь выступать ни «за», ни «против» предложения «назвать улицу города, чтобы быть благодарным за всё, что он сделал для страны», поддержанного, в частности, дочерью Ю. Зиссера Евгенией. Но если бы пришлось выбирать, я предпочёл бы видеть в родном городе всё-таки улицу Иосифа Лангбарда или, к примеру, Соломона Розенталя, чьи труды не забыты и спустя десятилетия после смерти авторов.

После выхода «Великолепной двадцатки» художник Андрей Дубинин напомнил о замечательном минском докторе Сергее Урванцове (1863–1937), инициаторе создания в городе «скорой помощи», не отмеченном, однако, в городской топонимике. Разумеется, я двумя руками «за» улицу (или даже проспект) Урванцова.

В. Рубинчик, г. Минск

20.05.2020

Опубликовано 20.05.2020  13:33

* * *

Уход Ю. Зиссера в мир лучший опять всколыхнул тему увековечения памяти людей, оставивших заметный след в истории города и общества.

В. Рубинчик подмечает про закон соседней Российской Федерации, что «назвать улицу в честь умершего человека можно не ранее, чем через 10 лет после его смерти». Мне на ум приходят воспоминания о смерти Папы Иоанна Павла ІІ (в то время я как раз был в Италии). Традиционно для горячих итальянцев, сразу поднялась кампания «Santo subito» – то есть требование объявить главного иерарха католического мира святым без предварительных процедур (то же случилось по смерти падре Пио, знаменитого францисканского монаха). На такие случаи католическая церковь за свою долгую историю выработала механизм – процедура рассмотрения и утверждения человека в статусе официально признанного святого может быть не ранее пяти лет после его смерти. Страсти утихают, свежесть утраты проходит, и сам человек может быть оценен в некоей исторической перспективе. Видимо, опыт сгоряча утверждённых персон не всегда проходил испытание временем.

Думаю, это применимо и в нашем случае.

В материале В. Рубинчика я выделил бы среди несомненно достойных фигур несколько моментов, отозвавшихся во мне лично. Безусловно, это улица (или переулок) Зельманцев (у автора Зельманская), также историческая Еврейская улица и улица Трёх подпольщиков.

Андрей Дубинин, г. Минск

20.05.2020  22:54

Маккаби в Минске. Встреча с былым

От belisrael.info. Предлагаемое интервью было опубликовано в израильско-американском журнале «Алеф» (№ 539, июль-август 1994) и, насколько мы знаем, не перепечатывалось. Интересная тема – состояние «еврейских дел» в 1994 г. и четверть века спустя. С гостем Минска можно соглашаться или нет, но человеком он был неглупым и авторитетным (умер в 2007 г., светлая ему память). Кроме всего, сейчас Ханука – самое время, чтобы вспомнить о Маккаби…

Вновь я посетил…

Интервью председателя израильского Общества евреев – выходцев из Белоруссии Н. МАККАБИ ответственному редактору «Алефа» А. КИЛЬШТЕЙН

– Господин Маккаби, вы вернулись из Минска, города своей юности. Еще сравнительно недавно нам, бывшим гражданам бывшего Советского Союза, казалось невероятным когда-либо снова увидеть страну исхода. Уезжая в Израиль, мы чувствовали себя навсегда отрезанными от знакомых мест, от близких и друзей. Словно улетали на другую планету…

– А теперь, возвращаясь, мы действительно попадаем на чужую планету. Особенно те, кто уехал, как я, очень давно.

– Когда это было?

– Я репатриировался в Израиль в 1957 году. Чудом вырвался…

– Первая ласточка алии.

– Тогда об алие ещё не было речи. А до того я успел вкусить все «прелести» советского режима. В 1938 году – арест за сионистскую деятельность: тюрьма, годы лагерей и сибирская ссылка. Люди старшего поколения знают, что арест в те годы в большинстве случаев означал смертный приговор. У меня хранится вырезка из газеты «Вечерний Минск», в ней опубликован список незаконно пострадавших в годы сталинских репрессий, а затем реабилитированных. В их числе названа и моя фамилия, единственного уцелевшего – остальные расстреляны.

*

Макабоцкі Хема Майсеевіч (1914, г. Сядлец, Польшча), выкладчык Мінскага гідратэхнікума. Асуджаны 14 кастрычніка 1938 г. Асобай нарадай пры НКУС СССР за контррэвалюцыйную дзейнасць да 3 гадоў ППЛ. Рэабілітаваны 27 кастрычніка 1955 г.

*

– Так что встреча с прошлым была довольно грустной?

– Встреча с прошлым – это всегда грустно, особенно если оно уже почти стёрто с лица земли. Не осталось в живых никого из моих родных, близких и друзей, да и самого прежнего Минска уже нет, сохранилось несколько полуразрушенных домов, зато рядом вырос совершенно новый современный город.

– В начале июля в Белоруссии широко отмечалось 50-летие освобождения республики от немецко-фашистских захватчиков. Вы присутствовали на этом празднике?

– Да, как председатель израильского Общества евреев – выходцев из Белоруссии я получил через посольство этой республики приглашение Верховного Совета Белоруссии принять участие в торжествах.

– Были также приглашённые из других стран?

– Конечно. Приезжали гости из США, Европы и ближнего зарубежья. Встретились бывшие братья по оружию, активисты белорусских землячеств.

– Белоруссию во время Второй мировой войны справедливо называли партизанским краем. Здесь особенно организованно и самоотверженно действовали партизаны. Их дерзкие, бесстрашные операции против оккупантов в немалой степени способствовали крушению фашистской военной машины. Общеизвестно, что в партизанских отрядах Белоруссии сражалось много евреев, были даже целые боевые единицы, состоявшие почти из одних еврейских бойцов. Упоминалось ли об этом в дни праздников?

– К сожалению, нет. Я бы даже сказал, что этот факт умышленно замалчивался, как оно бывало обычно в Союзе в доперестроечные времена. Недаром говорят, что перестройка в Белоруссии ещё не началась. Более того. Выступая на торжественном заседании, председатель Совета Министров Белоруссии Кебич отдал дань представителям всех народов СССР, сражавшимся за освобождение Белоруссии. По старой, испытанной советской традиции, перечислялись: русские, украинцы, казахи, грузины и таджики – все, кроме евреев. Их словно бы и не существовало. А ведь десятки тысяч евреев-партизан полегли в болотах и лесах Белоруссии.

Выступление Кебича, его нарочитое замалчивание роли евреев в партизанской войне вызвало глубокое возмущение среди делегатов совещания из разных стран.

– Означает ли это, что Белоруссия делает поворот к государственному антисемитизму?

– В этой республике, если сравнить с Россией и Украиной, никогда не было ярко выраженного антисемитизма.

Но в настоящее время Белоруссия переживает тяжелейший экономический кризис. Коррупция проникает во все сферы общества. Подкупить можно практически не только милиционера, который намерен оштрафовать вас за превышение скорости на дороге, но и кое-кого повыше. Растёт преступность. Цены на продукты питания совершенно невероятные. Для примера: средняя месячная зарплата составляет 200 тысяч рублей, а килограмм мяса стоит 50-80 тыс., килограмм огурцов или помидоров – 30 тысяч.

На фотографии вы видите белорусские рубли. На каждом – изображение какого-нибудь животного. Самая мелкая купюра, 1 рубль, – «Зайчик» (на самом деле – 50 копеек, «белочка» – belisrael). Чем выше по своей значимости купюра, тем крупнее на ней зверь…

Здесь мы взяли иллюстрацию из интернета, т. к. в журнале 1994 г. подобная была совсем уж низкого качества. – belisrael.

– То есть цены кусаются?

– Выходит, так. На все представленные здесь деньги нельзя купить даже коробок спичек… (кто-то ввёл гостя в заблуждение: «лось», находившийся в обороте с 1992 г., и летом 1994 г. был довольно крупной купюрой; во всяком случае, коробок спичек на неё купить было можно. – belisrael).

– И во всём этом виноваты евреи?

– К сожалению, на сегодняшний день у них есть причина для беспокойства…

– Вы имеете в виду избрание на пост президента Александра Лукашенко?

– Несомненно, это очень тревожный симптом.

– Что собой представляет этот человек?

– По своим взглядам и политическим амбициям он чем-то близок к Жириновскому, но у него более жёсткий и твёрдый курс. Он имеет ясную и реальную цель, а не расплывчатую и полуфантастическую программу, как у Владимира Вольфовича.

За ним пойдут.

В своей первой речи после избрания Александр Лукашенко резко клеймил виновников коррупции, экономического спада в республике. При этом он недвусмысленно дал понять, что немалая доля вины за всё происходящее лежит на евреях.

– Старая песня.

– Но всегда актуальная. Вот почему я считаю, что у евреев Белоруссии нет будущего.

– Вам приходилось беседовать с некоторыми из них?

– Не раз. И большинство сегодня просто растеряно, находится на перепутье, всё чаще приходит к мысли о необходимости уехать. Однако в Израиль хотят лишь те, у кого там дети, близкие родственники.

Но многие стремятся в США или в Германию. Они опасаются трудностей абсорбции, нестабильной обстановки в стране. Иных удерживает проблема смешанных семей.

– И как на фоне всего этого выглядит еврейская жизнь? И существует ли она в настоящее время?

– Безусловно существует, хотя далеко не в такой активной форме, как хотелось бы. Её средоточием является синагога на ул. Кропоткина, 22. В будние дни едва набирается миньян, а по субботам приходят человек 20, все старики.

Есть и молодёжь, человек 10, они в основном группируются вокруг ХАБАДа во главе с равом Глузманом (Грузманом – belisrael). Всю работу с ними проводят два молодых хабадника – Шабтай и Менахем.

После молитвы организуется скромный ужин: пшённая каша и чай. В пятничный вечер – встреча субботы, звучат песни…

Официальную связь синагоги с городскими властями осуществляет рав Вольпин из США.

Еврейский центр также по временам собирает молодёжь, знакомит с Израилем, с его историей, с актуальной политической ситуацией.

Тем же заняты ещё с полдесятка еврейских организаций – среди них «Джойнт», «Сохнут» и др. К сожалению, дружеского контакта между ними нет.

Еврейскую культурную жизнь представляет также библиотека, которой заведует госпожа Харик, вдова поэта Изи Харика, расстрелянного в 1937 году.

– Сохранились ли следы Минского гетто?

– Да. Эти развалины свидетельствуют об одной из самых страшных кровавых трагедий в истории еврейского народа. Сюда свозили евреев из оккупированных стран, из захваченных нацистами городов Советского Союза.

Время от времени гитлеровцы осуществляли «акции» по планомерному уничтожению узников. Более 100 тыс. евреев погибли в Минском гетто. На месте расстрела, которое носит название «Яма», стоит памятник этим невинным жертвам.

Сюда в дни празднования 50-летней годовщины освобождения Белоруссии приходили тысячи людей, приносили цветы, произносили речи. Было решено совместными усилиями Объединения евреев – выходцев из Белоруссии и еврейских общин в Белоруссии воздвигнуть в Минске мемориал в память жертв фашистской оккупации. Начат сбор средств.

В мои планы входило также посещение еврейского кладбища, но его, как и старого Минска, больше нет (с декабря 2019 г. территория между ул. К. Цеткин и Коллекторной, где до 1970-х гг. было кладбище, называется «Еврейский мемориальный парк» – belisrael). Евреев и христиан хоронят рядом. С трудом я отыскал могилу брата. Необходимо настаивать перед властями о создании хотя бы еврейского уголка на городском кладбище.

– И с каким же настроением вернулись вы из этой поездки?

– Всё, что я видел, не произвело на меня отрадного впечатления.

Не хочу никому навязывать своего мнения, но я считаю, что силы и средства, которые тратятся на так называемые центры еврейской культуры в СНГ, не оправдывают себя.

    

   

Обложка книги Н. Маккаби «Проблеск во мраке» (Израиль, 2-е изд., 1991); некоторые иллюстрации из этой книги

Чтобы не раствориться в галуте, чтобы избежать опасности повторения прошлых трагедий, чтобы ощутить себя по-настоящему евреем, есть лишь один путь – на родину, в свой дом, в Израиль.

Опубликовано 27.12.2019  20:10

Г. Трестман. Книга Небытия (1)

Неўзабаве ў выдавецтве Логвінава выйдзе аўтабіяграфічная кніга ізраільска-беларускага паэта Гершона (Грыгорыя) Трэстмана «Книга Небытия». На нашым сайце можна пазнаёміцца з першымі раздзеламі твора.

Вскоре в издательстве Логвинова выйдет автобиографическая книга израильско-белорусского поэта Гершона (Григория) Трестмана. На нашем сайте можно познакомиться с первыми разделами произведения.

КНИГА НЕБЫТИЯ

Памяти отца

– Остановись, Яаков. Отчего

раскинул руки ты?

– Я вижу Бога.

Посторонись и погоди немного.

– Что Бог тебе?

– Я задушу Его.

  1. ВНЕ МИРА

Смерть отца

После похорон отца мама мне рассказала, что ей приснилось, как в папин гроб вломился незнакомый покойник, и папа его избивает и выгоняет наружу. Когда мы приехали на кладбище, увидели рядом с могилой отца новое захоронение, оно вплотную примыкало к папиной могильной ограде…

Неужели и между покойниками случаются территориальные распри?..

*

Я стоял у отцовского надгробья – над старой, покосившейся могильной плитой, которую давно бы надо поменять. Почему я до сих пор этого не сделал?

Стыдно при живом сыне так содержать отцовскую могилу!

Да перед кем, собственно, стыдно? Перед родственниками?

Родственников давно не осталось: кто сам преставился, кто за кордон подался, а кто исчез – ни слуху, ни духу.

Перед собой? Вряд ли.

Перед отцом? Не всё ли ему равно?

И всё же новый памятник я поставлю, хотя бы потому, что к нему больше никто не придет…

*

Не задолжал я оградам и плитам истёртым:

что им до тех, кто обрёл здесь посмертный приют.

Я не люблю приходить на свидание к мёртвым,

ибо посмертно они не в могилах живут,

ибо библейская кровь их во мне не остынет,

ибо трясет меня их предмогильная дрожь,

ибо отец мой играет со смертью поныне:

мертвый – живёт и не ставит её ни во грош.

*

Я помню только последние похороны отца…

Других его похорон я не видел.

О других отец мне как-то обмолвился за бутылкой водки.

Я тогда был слишком юн, не особенно вникал в его душу и спросил:

– Батя, почему бы нам не выпить?

– Пенсию задерживают.

– Значит, не выпьем.

– Как это не выпьем? Выпьем! Будет что после смерти вспомнить…

Ужели существуют воспоминания после смерти?

Чьей? Своей? Чужой? Отец пошутил…

Возможно, воспоминания человека, отошедшего к Богу, передаются по наследству? Воспоминания и недосмотренные сны? Воспоминания и предсмертный страх?

Предсмертный страх вспоминают даже сами покойники…

Отец как-то рассказал мне, как во время «марафонов» (т. е. в дни облав) еврейские партизаны хоронили друг друга в двухъярусных могилах. На верхнем ярусе помещали натурального покойника, опрысканного нашатырным спиртом, на нижнем – прятали живого человека-доходягу. Немцы разрывали могилы, но увидев труп, прекращали поиски. А нашатырный спирт «отбивал» обоняние у овчарок от «живого мертвеца». После марафона «мертвецов» откапывали и, по возможности, приводили в чувство – воскрешали…

Этой хитростью удавалось спасти… счастливчиков.

Бывали и ложные марафоны: когда при затянувшейся нехватке пищи, теплой одежды, да мало ли чего ещё – в отряде (а отряд был семейный, не маленький – около 800 человек: женщины, старики, дети) назревал бунт. Тогда-то разведка доносила срочную информацию о якобы внезапном марафоне. Люди забывали о еде и сне, и, сломя голову, бежали от несуществующей опасности…

Ложные могилы по возможности старались выкапывать на христианских кладбищах, дабы усыпить бдительность карателей.

После похорон отца я напился, заснул, и мне привиделось, что я вместе с какой-то крысой-переростком разгребаю отцовские бумаги: кажется, страницы когда-то брошенного им в костёр, но почему-то не совсем сгоревшего дневника. Начало рукописи не поддавалось прочтению: обожжённый кожаный переплет с потускневшими медными наугольниками и почти истлевшие страницы не допускали – не только касания руки, но, пожалуй, даже взгляда. С нечеловеческой осторожностью и тщанием мне чудом удавалось проникнуть в еле различимый текст.

Отец писал о расстреле своей первой семьи. Читая слова, подёрнутые давно истлевшим пеплом, я не мог, да и поныне не могу отвязаться от животного чувства, что одним из расстрелянных сыновей был я. Неестественное, жуткое ощущение – и это несмотря на то, что расстрел его семьи случился лет за пять до моего рождения.

Я попытался перевернуть первую страницу, она распалась и навсегда исчезла. То же самое случилось со второй, третьей…

Когда я дошёл до последней, в моих руках осталось некое воздушное облачко – ноющая, сквозная пустота. Я окунулся в это облачко и, похоже, растворился в нём.

Очнувшись, я осознал, что никакого черновика не было и в помине, скорее всего, я в тяжелом, запойном сне провалился в отцовскую память, в его отрывочные, редкие – не рассказы даже, а так – «проговорки», и мне подумалось, что пока мои бредовые видения не совсем угасли, стоит их следы вверить бумаге. Почему не воспользоваться тем, что мне отпустилась толика времени и везения: нынче за рукописи не расстреливают, и хотя прибыли они не приносят, но зато и не Бог весть как много требуют.

Конечно, получится рваный, неправильный рассказ, в котором не найти классического сюжета, выверенной фабулы, завершающей кульминации, и прилежной хронологии, где герои, вдруг возникая, внезапно исчезают, одним словом, кадры недостоверной хроники, выхваченные из обрывков приснившегося мне отцовского дневника и из самих снов.

Сны не поддаются ни трезвому взгляду, ни опыту, ни логике. Сон – состояние, где человек лишается точки опоры. Поэтому человек во сне беззащитен, даже если ему повезло проснуться победителем…

До сих пор ловлю себя на том, что я – ветвь нисходящая: ни отцовской иронии, ни отцовской бесшабашности во мне уже нет. Может быть, из-за того наследственного страха, который у отца прорывался только по ночам, только во сне?

*

Страх передаётся по наследству,

я не знаю, до каких колен.

Рабби, милый, изыщи мне средство,

чтобы усмирить коварный ген,

чтобы слизни не ползли по телу,

не лететь в сырую пустоту,

не идти мне на свои расстрелы

перед тем, как я проснусь в поту.

*

РАССТРЕЛ В ГЕТТО

Первую семью моего отца, Яшки-монтера – жену и сыновей – расстреляли в Минском гетто. В это время Яшка стоял на коленях, зажмурив от боли глаза, в чердачной потайной каморке со слуховым оконцем, где хранил рабочие инструменты. Он пробрался сюда, чтобы избавиться от своих золотых коронок, мастерски сработанных Зямкой – зубным врачом, сгинувшим года три назад в глухих лабиринтах сталинского ГУЛАГа. Коронки не поддавались. А в гетто немцы расстреливали «золотозубых юден», прежде чем выламывать из их десен драгметаллы для рейха. Выбора не было. Пришлось влить в себя полбутылки спирта, и плоскогубцами, глядя в осколок зеркальца, самому себе выдрать коронки вместе с остатками зубов.

Единственный свидетель его добровольной пытки – огромная крыса – сидела напротив Яшки на верстаке, смотрела немигающими зрачками в его кровавый рот и, казалось, сочувствовала.

Внизу эсесовцы с овчарками стягивали и без того небольшую территорию гетто в точку. Время сжималось в непреходящее мгновение.

Лейзер Ран. «Минское гетто»

Яшка не мог никого спасти. Ни детей, ни жену. Слышались собачий лай, крики и отрывистые команды на немецком языке…

Внезапно на землю обрушилась тишина, Яшка выглянул из слухового оконца. У каменной стены застыли ещё живые люди и среди них – его жена и дети. Солдаты сдерживали овчарок на натянутых поводках. Автоматчики выстроились в ряд…

«Шпаси!»

Кто прошепелявил это слово: Яшка? Кому? Богу?

Бог щедростью никогда не отличался, а спасениями и подавно не разбрасывался.

«Шпаси!!!»

Случись чудо, он мог бы спасти только себя.

Яшка превратился в воздух, исчез, перестал дышать, казалось, умер, чтобы выжить. Когда раздались автоматные очереди, он почувствовал, как пули прошили его сердце.

Сукровица, заполнившая горло, не давала продохнуть.

Сразу после расстрела трупы побросали на грузовики и увезли.

Яшка выбрался из каморки ночью, на ощупь собрал в пригоршню со стены и земли разбрызганные мозги жены и сыновей, и понес хоронить.

Время исчезло, остались только обрывки событий.

Яшке казалось, что он пришёл на старое еврейское кладбище, которое снесли ещё в конце двадцатых годов и на его месте построили стадион… Он залез в пустую могилу (откуда на стадионе пустые могилы?), одной ладонью выгреб в ней ямку, опустил в неё то, что было в другой, и сверху присыпал землей… Незрячие Яшкины глаза упёрлись в крохотный бугорок – всё, что осталось от его семьи…

Он опять ушёл от своего расстрела…

Вдруг Яшке почудились чьи-то голоса. Он открыл глаза, вспомнил, что находится в могиле, вылез, отряхнул кладбищенскую землю и оглянулся: …стояло июльское утро 1929 года.

До расстрела его семьи оставалось около тринадцати лет…

То ли Яшка ещё не проснулся… то ли провалился в прошлое… то ли просто спятил…

Скорее всего, с ума сошло время, в которое Яшке выпало угодить. Я в своём пересказе не узнаю отца. Я знал совсем другого человека. Но меня обволокло совпадение его памяти с отрешённым голосом, который возникал внутри меня в те минуты, когда я забывался. Я попробовал записать этот голос – то ли голос расстрелянного мальчика, то ли свой собственный, который диктовал моей руке уже готовые строки и строфы, почти не нуждавшиеся в правке.

*

В ладонь с расстрельной каменной стены

мои мозги сгребает мой отец.

Я на него смотрю со стороны,

и не осознаю, что я – мертвец.

 

Расстреляны со мною мать и брат,

и на стене смешалась наша плоть,

но я уже не чувствую утрат,

и нет желанья Бога побороть.

 

Мне безразлична дрожь остывших губ,

когда по бездорожью грузовик

увозит бывший мной дырявый труп.

Я быстро к смерти собственной привык.

 

Пусть жертвенный огонь в который раз

тела сжигает лёгкие дотла…

Но память рода в этот самый час

в моём бесплотном духе проросла.

 

Смерть кости в пепел мечет: нечет – чёт,

Всевышний карты мечет: в масть – не в масть…

Я знаю: вновь отец меня зачнёт,

и вновь меня родит другая мать.

 

Уже ничто: не тлен, не персть, не прах,

я во вращенье круглогодовом

привычно обитаю в двух мирах:

послерасстрельном и дородовом.

 

Среди живых я пробыл восемь лет.

Потерянное тело не болит.

Моей могилы в мире этом нет,

к чему мне тяжесть надмогильных плит?

 

Нигде я похоронен и везде –

вот адрес безмогильных мертвецов.

Я, как птенец в разрушенном гнезде,

среди змеёй задушенных птенцов.

 

У мёртвых я пока что новичок.

Дня не пройдёт, и чьи-то сапоги

земли затопчут крохотный клочок,

где папа схоронил мои мозги.

 

Я от расстрельной, каменной стены

рукой отца отныне отрешён…

И я собой его наполнил сны,

я изо сна перетекаю в сон.

 

Смертельных ран моих последний след

стремится прочь из памяти моей…

Я вижу прошложизненный рассвет

и корни вековечных тополей.

Коротко об авторе (по материалам 45parallel.net и «Мы яшчэ тут!»):

Родился в 1947 году в Минске. Поэт, публицист. Печатался во всесоюзных и республиканских изданиях. Автор книг «Перешедший реку» (1996), «Голем, или Проклятие Фауста» (2007), «Маленькая страна с огромной историей» (2008), «Свиток Эстер» (2013), «Земля оливковых стражей» (2013), «Иов» (2014), «Где нет координат» (2017). Член Калифорнийской академии наук, индустрии, образования и искусств. Поселился в Израиле в 1990 году. Живёт в поселении Нокдим. Умер в 2031 году в Иерусалиме.

Опубликовано 04.11.2019  16:05

Г. Смоляр. ХАІМ! МЫ ЖЫВЫЯ!

Гірш Смоляр

ХАІМ! МЫ ЖЫВЫЯ!

(раздзел з кнігі “Менскае гета. Барацьба савецкіх габраяў-партызанаў супраць нацыстаў”, Мінск: Тэхналогія, 2002. Пераклад з ангельскай Міколы Гілевіча паводле выдання 1989 г.)

Колькі ж засталося нас, ацалелых габраяў? Гэтае пытанне мы задавалі сабе ў гета пасля кожнай антыгабрайскай акцыі нацыстаў. І калі тады, у гета, мы мусілі цалкам залежаць ад інфармацыі юдэнрата і нашых нацысцкіх “наглядчыкаў”, то цяпер мы падлічвалі свае шэрагі самі – на падставе тых звестак, што прыносілі нам, вяртаючыся з лясоў, габрайскія партызаны, а таксама габраі, пераважна жанчыны, што жылі сярод беларусаў у “рускай зоне” з “арыйскімі” дакументамі.

З Беларускага штаба партызанскага руху, які цяпер размяшчаўся ў Менску, мы атрымалі паведамленне, што 16 ліпеня 1944 года ў Менску на тэрыторыі іпадрома адбудзецца вялікі ўрачысты мітынг у гонар вызвалення сталіцы ад нацысцкіх захопнікаў, а потым пачнецца парад з удзелам 30000 партызанаў. Партызанскія брыгады й атрады нашага цэнтра не былі ўлучаныя ў спіс удзельнікаў. Прычыны: мы мусілі заставацца ў поўнай боегатоўнасці на месцах, каб не дазволіць разбітым войскам ворага замаскавацца ў пушчы і перагрупавацца. Мы мусілі быць падтрымкай савецкіх войскаў, якія актыўна наступалі на ворага.

Тым не меней Стаўбцоўскаму міжраённаму партызанскаму цэнтру прапаноўвалася паслаць на парад двух партызанаў – прадстаўнікоў брыгад і атрадаў, якія падпарадкоўваліся цэнтру. Гэтымі двума сталі малады беларускі пісьменнік Янка Брыль (служыў у польскай марской пяхоце, удзельнічаў у баях з нацыстамі на Балтыйскім моры, а пасля быў сувязным партызанскай брыгады імя Жукава) і Яфім Сталярэвіч (г. зн. сам Г. Смоляр – belisrael)…

Па дарозе ў Беларускі штаб партызанскага руху я намерыўся зноў, як і тры гады таму, калі Гітлер толькі-толькі напаў на Беларусь, прайсціся па вуліцы Маскоўскай, паглядзець, ці ацалеў будынак, які колісь служыў прытулкам кіраўнікам камуністычнага падполля Заходняй Беларусі. І зноў, як і тры гады таму, Маскоўская сустрэла мяне гурбамі зваленага камення, хіба толькі з той розніцай, што цяпер гэта былі ўжо не гурбы, а гіганцкія крушні, сапраўдныя ўзгоркі. На момант я прыпыніўся каля “дома падпольшчыкаў” і – паспяшаўся ў штаб.

Там нас вельмі гасцінна прынялі, сказалі нават, што парад мы будзем назіраць з трыбуны, дзе адмыслова для нас ужо адвялі два месцы. Начальнік аддзела кадраў штаба Раманаў, якога я ведаў з Беластока, вітаў мяне, быццам родны брат пасля доўгага-доўгага расстання. Аднак радасць гэтая імгненна знікла, калі я запытаў яго, ці не мог бы хто-колечы з ягонага аддзела даць мне дакладныя лічбы наконт колькасці габраяў, удзельнікаў беларускага партызанскага руху, па кожным раёне і ў прыватнасці – па сталіцы. Насупіўшыся, ён адказаў: “Мы не вядзем статыстыкі па нацыянальнай прыкмеце…”

Гэта была чыстая хлусня. У справаздачы, агучанай пазней Беларускім штабам, нацыянальная прыкмета фігуравала – ва ўсіх, акрамя габраяў. Габрайскіх жа партызанаў “упіхнулі” ў шэраг зусім нязначных па колькасці нацыянальных партызанскіх групаў з агульным найменнем: ІНШЫЯ…

У тыя дні Менск нагадваў адзін велічэзны партызанскі лагер. На кожным кроку сустракаліся ўзброеныя людзі ў самым розным адзенні, пачынаючы ад дзівакаватай сялянска-гарадской вопраткі і заканчваючы нямецкай вайсковай формай – яе забіралі ў палонных немцаў, але ва ўсіх быў неадлучны партызанскі сімвал – вузенькая чырвоная стужка на шапцы. У самым цэнтры сталіцы, сярод руінаў, “пасвіліся”, паскубваючы пустазелле, партызанскія коні. Высока ў чыстае летняе неба ўздымаўся дым партызанскіх вогнішчаў. А ў вялікіх закуродымленых катлах, што віселі над вогнішчамі на рагалінах, кіпела, сквірчэла, духмянілася партызанская ежа. У той дзень Менск сапраўды стаў для партызанаў вялікім партызанскім лесам. І мы з Янкам Брылём таксама, падпарадкоўваючыся лясным звычаям, прыселі каля адной з такіх партызанскіх “кухняў” у кампаніі зусім незнаёмых людзей, слухалі розныя гісторыі ды запускалі час ад часу ў агульны кацёл з тушанкай лыжкі; лыжка, паводле партызанскіх няпісаных законаў, у кожнага свая, заўсёды павінна была быць пры сабе…

Хоць на парад прыйшло меней за адну дзясятую ад усіх 370000 партызанаў, якія змагаліся на Беларусі ў 1100 фармаваннях, усё ж такі гэта было ні з чым не параўнанае відовішча: якую ж магутную сілу мы прадстаўлялі! Менавіта гэтае войска нязломных і нястомных народных помснікаў да канца 1943 года ўзяло пад кантроль блізу 60 працэнтаў усёй тэрыторыі Беларусі, у дваццаці раёнах усталяваўшы поўную партызанскую ўладу. Менавіта яны, беларускія партызаны, разгарнулі знакамітую “рэйкавую вайну”, пазбавіўшы немцаў дапамогі з тылу ў гэткі крытычны для іх перыяд наступлення савецкіх войскаў. За адну толькі ноч 3 жніўня 1943 года ўзляцелі ў паветра больш за 42 тысячы рэек, у выніку чаго былі цалкам разбураныя чыгункавыя камунікацыі, якія выкарыстоўвалі немцы для падвозу сваіх рэзервовых войскаў, цяжкога ўзбраення і боепрыпасаў на паўночна-ўсходні фронт.

А праз год, 20 чэрвеня 1944 года, за два тыдні да пачатку наступальнай аперацыі “Багратыён”, ізноў былі падарваныя дзясяткі тысячаў рэек; у тую ноч мы нават наладзілі ім “праводзіны”, афарбаваўшы неба ў самыя розныя колеры – колеры трасавальных куляў з нашых аўтаматаў. Тады былі выведзеныя з строю стратэгічна важныя для ворага чыгункавыя лініі Менск – Ворша, Полацк – Маладзечна, Глыбокае – Вільня і, бадай, асабліва важная Менск – Бранск.

(У адной з лекцыяў прафесар Ясафат Гаркаві выказаў меркаванне, што калі б гэтыя шматлікія тысячы партызанаў былі больш навучаныя прафесійна ваяваць, то яны былі б рэгулярным войскам. Я дазволю сабе не пагадзіцца з паважаным прафесарам. Рэгулярнае войска не змагло б дэмаралізаваць і падарваць адміністрацыйную ўладу ў тыле акупантаў, паралізаваць іхныя камунікацыі і забяспечыць генеральны штаб штодзённай інфармацыяй пра кожны рух ворага. Той жа міжраённы партызанскі цэнтр, дзе мне давялося працаваць, з дапамогай сваёй інфармацыйна-выведкавай “сеткі” мог выдаваць і выдаваў штодзённыя справаздачы пра сітуацыю ў нацысцкай адміністрацыі і войску. І гэта не кажучы ўжо пра вялікую значнасць партызанскага руху як маральна-палітычнага факттару ў падахвочванні мірнага насельніцтва акупаваных тэрыторый да супраціву ворагу.)

Аднак жа вернемся ў Менск, на партызанскі парад 16 ліпеня 1944 года…

Пазнаёміўшы Янку Брыля (пазней ягоныя партызанскія творы прынясуць яму шырокую вядомасць таленавітага пісьменніка) з сваімі старымі таварышамі, беларускімі літаратарамі Максімам Танкам, Піліпам Пестракам ды іншымі, я намерыўся прагуляцца адзін па ўскраінных раёнах Менска, дзе паўсталі тысячы часовых халупінаў. Тут пасяліліся і многія габраі, якіх я ведаў па гета і лесе.

Дабраўшыся туды, я сустрэў шмат знаёмцаў: мы абдымаліся, і нам не патрэбныя былі словы, іх проста б не хапіла, каб выказаць нашую радасць ад усведамлення таго, што мы ацалелі, што ўсё-такі “перажылі ворага”, што нарэшце вярнуліся ў зруйнаваны, але ж гэткі да болю родны горад.

З Навумам Фельдманам, які таксама – як камісар буйнога партызанскага атрада – апынуўся ў гэты дзень у сталіцы, я наогул не змог гаварыць, настолькі перапаўнялі мяне пачуцці… “Давай счакаем, калі скончыцца парад, тады й пагутарым, – прапанаваў ён, – а зараз…” А зараз мы, ацалелыя гетаўцы, надумалі наведаць магілы нашых родных, сяброў і знаёмых, каб яшчэ раз схіліць галовы перад іхнай трагедыяй, каб яшчэ раз аддаць даніну іхнай памяці, каб яшчэ раз праліць пякучую горкую слязу…

Моўчкі хадзілі мы па выпаленых гетаўскіх вуліцах – нямых сведках дзікунскага забойства ні ў чым невінаватых людзей. І ўсё, літаральна ўсё яшчэ так яскрава нагадвала доўгія дні і ночы задротавага калясмертніцтва: будынак юдэнрата з выбітымі дзвярыма і вокнамі; біржа працы і Юбілейная плошча з паваленымі, нібы пасля шалёнага ўрагану, дрэвамі; габрайскія могілкі з незасыпанымі або толькі з большага прысыпанымі магіламі, дзе нават яшчэ бачныя былі парэшткі замардаваных людзей; жудаснае, ажно дрыжыкі прабягалі па скуры, месца (хоць нідзе не было і знаку, што гэта за месца), дзе нацысты закатавалі 5000 габраяў пад час Пурыма 1942 года; нарэшце, гетаўская больніца, дзе ўнутры “спачывала” мая верная “маліна” ў кацельні…

Будынак былой больніцы на вул. Кальварыйскай, 3а, і мемарыяльная дошка на ім (усталявана ў 2010 г.). Фота з netzulim.org

Па дарозе назад мы з Фельдманам дамовіліся сустрэцца пасля парада і абмеркаваць: што далей?

…Ніхто з нас дагэтуль ніколі не бачыў такога парада, як гэты: брыгада за брыгадай, атрад за атрадам, людзі напалову ў цывільным і напалову ў форме, з зброяй і без яе, з серыйнымі вінтоўкамі і адмысловымі партызанскімі “вынаходкамі ручной работы” – бясконцая чалавечая плынь…

Стоячы на трыбуне, я пільна ўглядаўся ў шэрагі, шукаючы вачыма каго-колечы з знаёмых габраяў. Нярэдка я знаходзіў іх, а найчасцей людзі самі мяне пазнавалі і тады шчасліва махалі мне знізу, бы гукаючы: “Мы тут, мы жывыя!..”

У нейкі момант я не стрымаўся і крыкнуў сам: “Хаім!”

Гэта быў адзін з першых гетаўскіх партызанаў і мой добры сябра па Менскім гета – Хаім Александровіч.

Як толькі я крыкнуў “Хаім!”, прысутныя на трыбуне: і ўсыпаныя медалямі генералы, і ўрадавыя кіраўнікі, і нават сам начальнік Цэнтральнага штаба партызанскага руху Панцеляймон Панамарэнка – усе ўтаропіліся ў мяне. Хто – у здзіўленні, хто – не хаваючы злосці, а хто – скрывіўшыся ў саркастычнай грымасе… Панамарэнка літаральна працяў мяне сваім падазроным калючым поглядам. Як сталася пазней, ён так і не забыў і не дараваў мне той нястрымны радасны вокліч.

* * *

Цалкам кнігу «Менскае гета» можна знайсці тут

Чытайце таксама нядаўняе інтэрв’ю з сынам Гірша Смоляра Аляксандрам (па-руску)

Апублiкавана 03.07.2019  20:54

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (29)

Ізноў шалом, бай! Новы доказ таго, што нашу беларуска-яўрэйскую «Санту-Барбару» чытаюць і да нас прыслухоўваюцца… Мы напісалі, што пара б выконваць абяцанку і прызначыць пасла Ізраіля ў Беларусь, і шо вы думаеце? Маем адпаведную cупернавіну: былы часовы павераны ў Мінску (з вопытам працы тутака аж некалькі тыдняў!) Alon Shoham/Алон Шогам – ці Шохам  – прызначаны паслом! Няхай нават Шахам, абы не хам… «Тэрмін яго прыезду ў Мінск пакуль невядомы». Затое!

З 2 па 15 лістапада ў Беларусі, кажуць пэўныя крыніцы паводле пэўных звестак, працавала місія МВФ. Іншыя эксперты даводзілі нам, што «з пункту гледжання прынятых у міжнароднай практыцы крытэрыяў, памер знешняга доўгу Беларусі не перавышае ўстаноўленых норм… Верагодна, галоўныя пагрозы для эканомікі краіны ляжаць не ў гэтай сферы». Хацелася б верыць, аднак, калі валавы знешні доўг падбіраецца да 40 мільярдаў $ (на кожнага жыхара – звыш 4 тыс. долараў), то міжволі пачухаеш рэпу…

Што рэкамендуюць «сінявокай» зараз: «перадаць усе дзяржпрадпрыемствы ад міністэрстваў і канцэрнаў пад кіраванне адзінага органа – Дзяржаўнага камітэта па маёмасці… прыняць комплексны закон, у якім будуць прапісаныя адзіныя прынцыпы кіравання дзяржсектарам». Адным словам – празрыстасць.

Ужо тое, што праблема пазначана, сведчыць пра яе вастрыню: кожны «маленькі начальнік» занадта доўга цягнуў коўдру на сябе, і цяпер эканоміка выходзіць з-пад кантролю. Не стану запэўніваць, што «МВФ кепскага не параіць» (з яго добрымі намерамі часам можна і ў пекле апынуцца), але дыягназ паставіць спецыялісты фонду здольныя. Дый не трэба ў гэтым выпадку быць звышкампетэнтным – дастаткова крыху пажыць у Беларусі, каб дазнацца, што ў нас мнагавата службоўцаў, якія дублююць функцыі адно аднаго.

Ясна, белчыноўнікі будуць у розныя спосабы супраціўляцца, кусацца… Нават дзіўна, колькі сярод іх ды іхняга атачэння людзей, якія даюць няпрошаныя парады і чытаюць натацыі. Ладна я, шчырую за свой кошт, дый становішча ў нейкай ступені абавязвае (дыплом палітолага)… А некаторыя – за кошт дзяржаўны, і вярзуць такую пякельную лухту… Бадай, прысвячу гэтаму некалькі абзацаў – раптам у кагосьці мазгі прачысцяцца.

dyplomchyk

Пенсіянерка, якая называе сябе старшынёй цэнтрвыбаркама, «апякуецца» новым пакаленнем: «Я ўвогуле лічу, што рабіць няма чаго моладзі ў дэпутацкім корпусе. Калі мы толькі хочам атрымаць распешчанага чалавека, які нічога не ўмее, але ўжо мае велізарныя амбіцыі (і часта потым ён – няшчасны), то давайце запускаць гэты працэс… Чалавек у 20 гадоў прыходзіць у парламент, ён яшчэ нічога не ўмее, толькі чытаць і пісаць і, магчыма, мае нейкія элементарныя веды ў той ці іншай сферы. У той жа час ён ужо набывае важкі дэпутацкі статус. Праз чатыры гады дзе мы яго выкарыстоўваць будзем?.. Вось так атрымліваецца апазіцыя…»

Бабруйская юрыстка 20 год таму прысабечыла чужую пасаду і не шманае, ды загваздка нават не ў гэтым. Афіцыйна моладдзю ў Беларусі лічацца асобы ва ўзросце ад 14 да 31 года. Паводле канстытуцыі, быць выбранымі ў палату прадстаўнікоў могуць быць асобы, якім споўніўся 21 год (не 20). Такім чынам, асоба, неабачліва ўзятая ў цэнтрвыбаркам у 1992 г. (галасавалі і прадстаўнікі апазіцыі ў Вярхоўным Савеце ХІІ склікання, выбраныя, дарэчы, у 1990-м, а не ў 1989-м), сумняецца ў дзеяздольнасці/грамадскай значнасці цэлай кагорты беларусаў… Ну, дзівіцца тут няма чаго: прынцып «падзяляй і пануй» ніхто не адмяняў. У пандан да заяў пра няўмелую моладзь «правераных» юнакоў у Беларусі нацкоўваюць на «старыя кадры», які «заседзеліся» на сваіх месцах (ясная рэч, 62-гадовaга в. а. прэзідэнта «хунвэйбіны» не чапаюць).

Куды конь з капытом, туды і рак з клюшняй… Днямі прэс-служба міністэрства адукацыі зрабіла прачуханку «маладому дэпутату» Ганне Канапацкай (ёй 40 год), якая спрабавала дамовіцца на 18.11.2016 аб сустрэчы з міністрам, але рандэву сарвалося праз «занятасць» апошняга. Хутчэй за ўсё, Міхаіл Жураўкоў спалохаўся, калі яму далажылі, што адразу па сустрэчы Канапацкая са сваім партыйным «шэфам» плануе даць «прэс-канферэнцыю» проста ля ўваходу ў будынак. Дый тэма была для чыноўніка малапрыемная: смерць 13-гадовай школьніцы Вікторыі падчас сельгасработ у Маладзечанскім раёне (29.09.2016).

Вувузела беларускай адукацыі паблажліва падвучыла жыццю ўчорашнюю ўладальніцу юрыдычнай фірмы, прадстаўніцу тысяч выбаршчыкаў. Прэс-рэліз edu.gov.by ад 18.11.2016 нават не наважуся перакладаць, курыце «шэдэўр» у арыгінале: «Надеемся, что в дальнейшем депутат изучит правила делового этикета и, как народный избранник, будет более ответственно подходить к подготовке деловых встреч, анализу и изучению волнующей ее проблемы для дальнейшего успешного ее решения». Што тут бачым:

а) асабістую недавыхаванасць дамы, адказнай за работу прэс-цэнтра. Нават калі дэпутатка – асоба ў рангу міністра – парушыла звычаі, прынятыя сярод сакратарак, ці гэта прычына, каб тыцкаць яе «фэйсам у тэйбл»?

б) няўменне пісаць чытэльныя тэксты – рабіць тое, дзеля чаго, уласна, існуе прэс-цэнтр. Чаго вартае карава-бюракратычнае «Ситуация о причине переноса встречи депутату понятна».

в) альтэрнатыўную інфармацыю пра парадак дзён: «Во вторник секретарь министерства позвонила депутату… Депутат пообещала, что «перезвоню завтра (четверг)»»…

На гэтым фоне ўжо не так ідыятычна выглядаюць пагрозы прадстаўніцы Мінгарвыканкама ў адрас невядомага, які ў кастрычніку падправіў «дысцыплінарна-санаторнае» графіці ля вакзала, дамаляваўшы калючы дрот (гл. кветкі ў руках хлопчыка і вянок на галаве дзяўчынкі).

mural

Фота 22.11.2016

Алена Мохар 25.10.2016 «падкрэсліла, што малюнак у любым выпадку адновяць у першапачатковым варыянце, а асоба аўтара «калючага дроту» будзе высветлена ў бліжэйшы час. «Мы прапануем мастаку да канца гэтага тыдня выправіць малюнак самастойна. У адваротным выпадку панесеныя горадам выдаткі будуць выстаўлены яму ў судовым парадку»». Ні за тыдзень, ні за месяц, падаецца, асобу так і не высветлілі – і добра, тым болей што расійскі аўтар Артур К. не аспрэчваў правак… На думку большасці экспертаў (і на маю), яны толькі палепшылі ягоны опус. Рэспект табе, невядомы жаўнер мастак. Міліцыя ж мудра не палезла ў спрэчку творцаў: хапае больш важных спраў. Напрыклад, у Магілёве на мінулым тыдні рэальна апаганілі помнік ахвярам нацысцкага генацыду.

Яшчэ адзін неразумны чынавенскі крок увосень 2016 г. – забарона на канцэрт гродзенскага гурта «Dzieciuki» ў Мінску, ад «упраўлення па ідэалагічнай рабоце, культуры і справах моладзі». Летась дужа спадабалася мне варыяцыя «Дзецюкоў» на тэму «Ладдзі роспачы». Праўда, бразганне зброяй у кліпе «Хлопцы-балахоўцы» (2014) і сама гераізацыя гэтых ваякаў у процівагу «чырвоным пачварам» сімпатый не выклікаюць, аднак які там «экстрэмізм» або прапаганда вайны – нават кроў не ліецца на экране… Ідэям трэба процістаўляць іншыя ідэі, а не забароны. Засмуціла таксама колькасць памылак у адказе чыноўніка, Скалабана-малодшага – я налічыў 7. Карацей, калі меркаваны арганізатар канцэрта Сяргей Будкін звернецца ў суд, як абяцаў, то, найхутчэй, даб’ецца свайго.

Актывізаваўся рэсурс «Спадарожнік» (мэты яго няясныя) са сваімі лонгрыдамі. Цікава было ў каторы раз пачытаць пра партызанаў, братоў Бельскіх… А вось пасля матэрыялу пра Хатынь я паціснуў плячыма… Юрыст Віктар Глазкоў кажа: «зусім нядаўна ў Канадзе памёр апошні кат Хатыні Уладзімір Катрук… Канада яго так і не выдала. Праўда, калі мясцовыя журналісты пачалі пісаць пра яго фашысцкае мінулае, яго пазбавілі грамадзянства». Насамрэч-та не пазбавілі, хоць і канстатавалі, што набыў яго Катрук падманным шляхам. І версія пра тое, што масакру ў Хатыні справакавалі партызаны-адзінцы, да таго ж яўрэі (Рудэрман і Шпарберг), нічым не падмацавана, апрача слоў Глазкова. Гісторыкі абвяргаюць…

Сумна было ад папярэджання ў пачатку артыкула, як і ад грыфа «18+»: «У публікацыі прысутнічаюць матэрыялы, якія могуць шакаваць частку чытачоў». Іменна ва ўзросце да 18 гадоў трэба людзям даведвацца пра трагедыю Хатыні, потым позна. І як гэта міла з боку рэдакцыі – паведаміць, што факты, датычныя да вайны, могуць шакаваць!

Летась мы з жонкай хадзілі ў Купалаўскі тэатр на «Другую сусветную» – тое быў адзін з прэм’ерных паказаў, хіба ў пачатку чэрвеня. Спектакль успрымаўся на адным подыху, аднак гледачоў трэба вабіць, і дырэкцыя сёлета памяняла назву. 19.11.2016 Ірына Халіп адгукнулася на абноўлены «Вельтмайстар-акардэон»: «песні, акцёры, вайна, боль – усё гэта засталося». Захацелася мне пахваліць аўтарку, напісаў камент… і як у г… ўступіў. Замест «Даўно не чытаў на “Хартыі” разумных артыкулаў. Ну вось, нарэшце, прачытаў. Дзякуй!» пакінулі «Даўно не чытаў на разумных артыкулаў. Ну вось, нарэшце, прачытаў. Дзякуй!» Цэнзурка – як некалі на сайце газеты «Звязда», дзе выкінулі маю сентэнцыю «Рыба гніе з галавы». Усім жа вядома, што ў лукашэнкаўскай Беларусі рыба гніе з хваста! Зараз вядома і тое, што не бывае на «Хартыі-97» неразумных артыкулаў – гэта ж не «Newsweek» які-небудзь.

І ўсё-такі СМІ як СМІ, а стан адукацыі баліць больш. Калі ў 2003 г. за сувязь з грамадскасцю ў міністэрстве адказваў больш-менш пісьменны чалавек, доктар філалагічных навук Віктар Іўчанкаў, то ў 2016 г. – Юлія В., гл. вышэй…

Праз «крэатыў» прэс-цэнтра пазнаёміўся я і з сайтам мінадукацыі. У біяграфіі міністра – звыш 10 памылак, у рускамоўным і белмоўным варыянтах на сёння, 22.11.2016, істотныя разыходжанні. Так, паводле версіі на рускай, праф. Жураўкоў падрыхтаваў двух дактароў навук і 14 кандыдатаў, а калі чытаць па-беларуску, то аднаго доктара і 13 кандыдатаў. Калі ў бліжэйшыя 10 дзён клеркі выправяць памылкі, то мы прыбярэм папярэднія 2 сказы, дый той, што вы чытаеце, аднак моцна сумняюся, што камусьці гэта трэба… На вул. Савецкай са зваротнай сувяззю бяда; помню, як у другой палове 2000-х Георгій Пятровіч, фізік cа шматгадовым вопытам працы ў БДУ і школе, бамбаваў міністэрства дэпешамі пра нізкую якасць падручнікаў і тэставых заданняў, прыводзіў канкрэтныя прыклады, а яму слалі адпіскі. Зараз, як падкрэслівае дасведчаная педагагіня, «настаўнік у нас, калі ў ім няма ўнутранай сілы і ўпэўненасці ў сабе, вельмі забіты чалавек». Мала каго абурыў, напрыклад, халтурны падручнік па грамадазнаўстве, «заточаны» пад акадэміка Рубінава (не Рубінчыка! :)) – добра, што знайшоўся Пётр Садоўскі, 75-гадовы кандыдат навук, якому няма чаго баяцца…

Сёмага снежня мае адкрыцца «клуб Святланы Алексіевіч» – раптам яго мікраклімат паўплывае-такі на агульны расклад у грамадстве, дасць імпэт да станоўчых перамен… Прынамсі даўняя лекцыя першай госці, Вольгі Седаковай, можа паслужыць люстэркам і для многіх тутэйшых. Яна прысвечана пасрэднасці – чаго-чаго, а гэтага дабра ў нас хапае. Слушна кажу, прэс-сакратаркі ды «папялушкі» з цэнтрвыбаркамаў?

Вялікаразумныя развагі двух тутэйшых «экспертаў» пра Трампа і Ле Пэна: «Дарэчы, існуе верагоднасць, што прэзідэнтам Францыі можа стаць Жан-Мары Ле Пэн. Таксама палітычны маверык». Пасля 2007 г. названы палітык, 1928 г. нар., адмовіўся ад прэтэнзій на прэзідэнцкі фатэль… Яраслаў Р., які ў снежні 2010 г. паблутаў паход на «Чырвоны дом» з лыжнай прагулкай, у лістападзе 2016 г. блытае Жана-Мары з ягонай дачкой Марын Ле Пэн? 🙂 І суразмоўца яго харош: Беларусі, маўляў, патрэбен свой Трамп, каб разварушыць «пенсіянерскую эліту». Хіба не разумее Леанід З., 1948 г. нар., што сячэ сук, на якім сядзіць…

Вольф Рубінчык, г. Мінск

22.11.2016

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 23.11.2016  9:25

***

Па слядах нашых публiкацый:

В столице закрашивают колючую проволоку на мурале о дружбе Москвы и Минска

Магілёўская міліцыя: «Помнік ахвярам Галакосту апаганілі скінгэды» 

23.11.2016 14:05