Ольга Корсун, “Белорусский партизан” 20:55 11/02/2019
Художник Алесь Суров: Чтобы победить Лукашенко, его нужно полюбить
Свободомыслящий художник, рвущий шаблоны – Алесь Суров известен как один из самых неординарных художников Гродно, автор десятков дерзких смелых политических карикатур, за которые подвергался преследованию властей, человек, который испытывает окружающих своим временами довольно жёстким юмором, но всегда открытый к общению. “Белорусский партизан” встретился с самым “суровым” художником и поговорил об искусстве, юморе в политике и жизни.
С Алесем Суровым мы встретились возле его мастерской в одном из гродненских двориков в самом центре города и решили прогуляться по морозному Гродно.
“Я из деревни, с корнями, и знаю, как что нужно делать”
– Вы родились в деревне Самойловичи Брестской области (сегодня уже не существует – вошла в черту города Берёза в 1990-х годах, прим. авт.). Как Вы считаете, детство в полесской деревне повлияло на развитие Вашего художественного видения, стиля, на чувство юмора? Может быть, воспитались какие-то черты характера, которые помогали потом в жизни?
Определенные черты характера, художественное чувство гармонии восприятия мира, цветов, форм, вкус – это нечто данное свыше, что закладываются в человеке с рождения. Но то, что я родился и рос в полесской деревне, действительно повлияло на мое видение мира. Еще маленьким я сидел на деревенских свадьбах и слушал разговоры людей, пошлые частушки, которые были неотъемлемой частью любой полесской свадьбы. Этого всего в городе не услышишь. Моя белорусскость происходит именно из деревни. Хотя, когда я приехал в Минск в 15 лет поступать в художественное училище, то белорусом себя не чувствовал. Для меня Беларусь была там, на востоке, в Минске. Дома мы разговаривали на полесском говоре, который очень отличался от белорусского литературного языка. Белорусский литературный язык я учил так же, как и русский. Я жил среди этнографии, застал соломенных крыши, в моем доме стоял ткацкий станок, на котором ткала мама. Многое из того, чем в обычной жизни пользовались люди, сейчас находится в музеях. Я же из этого вышел, все это впитывал в себя, и в итоге это вылилось в осознание, кем я есть.
Мое происхождение многое мне дало, я всегда был более уверенным в себе: я из деревни, с корнями, и знаю, как что нужно делать.
О том, в каком состоянии находится белорусская культура в Советском Союзе, я понял в классе седьмом благодаря книгам про индейцев. Я интересовался жизнью индейцев, как все пацаны того возраста, и однажды осознал, что мы, белорусы – те же индейцы: нас тоже захватили, загнали в резервации, лишили нас нашего языка. В деревенской русской школе из нас жестко выбивали язык, приговаривая “говорите правильно”, то есть по-русски.
В художественном училище в Минске я попал в атмосферу, где ценился белорусский язык, где было определенное количество людей, которые говорили только по-белорусски. Михаил Анемподистов учился на два курса выше меня, на моем курсе учился Лявон Вольский и вся “Мроя”, и все они говорили по-белорусски. Я сразу примкнул к белорусскоязычным людям, они мне были близки по духу.
– В деревнях обычно живут люди конкретные, люди дела, и тут деревенский мальчик решил стать художником. Как к этому отнеслись Ваши родители?
– Я их к этому подготовил. Мне с самого раннего детства все время хотелось взять карандаш, ручку и рисовать, хоть я никогда этому не учился. На все деньги, которые у меня оставались после походов в магазин, я всегда покупал себе альбомы для рисования. И отец говорил – тебе сколько не оставь денег, ты все переведешь на бумагу, кому нужны твои рисунки? Говорил, но никогда не запрещал покупать.
Мой дед по материнской линии при Российской империи, а после при поляках три раза съездил в Америку на заработки. Мама мне рассказывала, что они стеснялись своего отца, так как в воскресенье все идут в церковь в вышиванках, юбках, кожуках – настоящие этнические белорусы. Только мой дед надевал смокинг, белую рубашку, галстук-бабочку, брал трость и шел в церковь, как пан. А он после Америки, повидав мир, уже не мог по-другому. Он себя чувствовал человеком мира. Думаю, тяга к миру, всему новому от деда передалась мне.
Когда я поступил в училище и мне пришел вызов учиться, это был шок для всей деревни. Я сразу с первого раза сдал все пять экзаменов на четверки и поступил – наряду с теми, кто закончил Парнат имени Ахремчика (гимназия-колледж искусств в Минске – прим. авт.), художественные школы. Наверное, мне помогла моя крестьянская смекалка, я быстро понял, что от меня требуется, начал следить за другими и на ходу учиться. Не торопись, подумай, посмотри, как делают люди – этому научили меня родители.
Когда об этом узнал мой отец, человек весьма суровый, он искренне разрыдался от счастья – его сын поступил в художественное училище. А мама восприняла новость спокойно, сказав, что она и так знала, что у меня все получится.
“Гродно – это город, где из центра можно за 5 минут дойти в 19 век”.
“У нас есть шанс выйти из этой стагнации совсем другим государством”
– Вы были пионером, комсомольцем?
– Конечно.
– На Вас это как-то повлияло? Как Вы относитесь к советскому комсомолу?
– Комсомол научил меня относиться к другим людям с уважением. Идеологическая мишура слетела очень быстро вместе с большевиками, а это воспитанное качество осталось.
Нас же как готовили: если ты не лох, то должен стать октябрёнком. А тебя не возьмут в октябрята, если ты плохо учишься, хулиганишь. Это была довольно стройная советская система по мобилизации человека. Для ребёнка значок октябрёнка – это оценка того, что ты лучший. Большевики искусно этим манипулировали.
Пионерия скопирована со скаутского движения, здесь только вместо Бога – Ленин. Кодекс строителей коммунизма и тот украден из Библии. Власти делали новую советскую религию.
Я всегда был в первых рядах, когда был пионером. В 14 лет первым из своего класса вступил в комсомол. Но в старших классах у меня уже было много вопросов к советской власти. Мой отец никогда открыто не высказывался на этот счёт, но через хохмы, подколки он постоянно издевался над советской властью. В нашей деревне все добрым словом вспоминали, как было при Польше. А ведь это капиталистический враг. Я в младших классах просил маму – расскажи о партизанах, так как она жила во время войны. И она говорила, ой, Сашка, партизаны – такие бандиты. Как бандиты? Для меня это было шоком. Я же читал в книжках, смотрел в фильмах, что они были героями.
В школе, в классе седьмом, когда на политинформации в нас вбивали идеологические штампы – какой плохой весь капиталистический мир, этот “загнивающий Запад”, я все время говорил – не надо врать. Я тогда читал много книг, и видел, что там есть много того, чего нет у нас. Возможно, там и были недостатки, но нам к такому “гниению” было идти и идти. Мой дед ездил в Америку, когда там была большая стагнация, и при этом все равно зарабатывал огромные деньги. На что учительница пришла к маме и сказала, чтобы я меньше высказывался, иначе мной займется КГБ и милиция. В минское училище я приехал уже законченным антисоветчиком.
– У нас и сейчас есть пионерия.
– Сегодня это просто обертка. Раньше в идеологическую обертку закладывалась реальная работа с детьми – их учили жить в советском обществе с уважением к человеку. В основе лежали христианские ценности, только переигранные. Сейчас же эта обертка как дырявое одеяло – в стране нет идеологии. Сегодня пионерия и БРСМ – с душком, люди, которые управляют этими организациями, сами не верят в них, главное – заработать на этом деньги. В БРСМ идут самые циничные пофигисты.
Лукашенко в интервью Ксении Собчак, когда она спросила, что он считает наибольшим провалом за 20 лет управления, ответил – то, что за это время он и его администрация не создали своей идеологии. У страны не может быть иной идеологии, как своя история и культура. Власти это поздно поняли и начали так называемую “мягкую белоруссизацию”, пытаются формировать самоидентификацию, что мы все же белорусы.
Вместе с тем, идет растянутое во времени формирование белорусского сознания и государственности. Идет исторический процесс. Мы привыкли за последние 100 лет, что пришли поляки, сказали – здесь Польша. Пришли немцы, говорят – здесь Германия. Пришли русские, говорят – здесь Россия. А исторический процесс растянут во времени, процесс формирования наций довольно длительный. Для исторического процесса 100 лет государству, как объявили БНР – это равносильно рождению младенца.
Начитавшись лекций Гумилева, я понял, что у белорусов есть огромный шанс выйти из этой стагнации совсем другим государством, именно Беларусью, а не ВКЛ или чем-то еще. Это видно по тем людям, которые сегодня есть в Беларуси. Единственная наша проблема – это власть, которую срочно нужно менять или реформировать.
“Мы варили советские майки и футболки, набивали на них трафареты и продавали – оборот был невероятный”
– Вы учились в минском художественном училище имени Глебова. Возможно ли научиться быть художником?
– Технически научить рисовать, размешивать краски можно даже обезьяну. Настоящим художником, творцом, который своим творчеством провоцирует мысли, чувства в других, может стать только человек, который все вокруг себя любит – природу, людей, архитектуру, весь мир. Который живо это воспринимает, через себя пропускает и выдает на свои холсты.
– Вспомнилась фраза французского философа и писателя Жан-Поль Сартра “У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её, как может”. А художник затем – передает это на холсты.
– Да, именно так. Основа творчества – это работа над собой, осознание происходящего. В истории всегда оставались художники-интеллектуалы. А те, кто продается на барахолках по цене копеек, только отражают действительность. Если художник заполнил дырку между Богом и собой переживаниями, основанной на работе над собой, сжал это и выплеснул в картину, она будет светиться и не оставит равнодушным. Потому что туда заложена душевная энергия.
– Расскажите, как Вы зарабатывали в студенческие годы?
– Можно было пойти по школам и оформить какой-нибудь тематический уголок, стенд, например, посвященный революции. Были “халтуры”, никак не связанные с искусством: например, мы, художники, по ночам разгружали вагоны на минской товарной станции. Там отлично платили: за разгрузку одного вагона каждому могли дать по 10 рублей – это можно полмесяца жить за ночь работы.
А можно было заработать и по-другому. Мы как молодые художники читали разные журналы и знали мировую моду, как люди одеваются. Ничего такого в Советском Союзе не было, все было довольно примитивно. Мы же искали способы выглядеть не так кондово, как остальные.
Первые мои заработки связаны с открытием: если к обычным советским джинсам пришить западную лейблу, они сразу воспринимаются как нечто солидное. В моей группе был очень талантливый парень Саша Мороз, который научил меня выжигать на коже такие лейблы. Однажды, стоя в очереди в магазине “Спорттовары” в Минске, я увидел кожаное крепление для лыж – шикарная кожа и такого цвета, как надо. Я скупил все, они стоили копейки. И начал рисовать на них Montana, Levi Strauss и другие. Сначала выжигателем, а потом – несмываемым тонким фломастером. И люди покупали эти маленькие штуки за три рубля, а с одной полоски крепления получалось 5 лейблов. Невероятный оборот!
Потом я пошел дальше, начал делать “фирменные” майки: обычную советскую майку варил в тазике с анилиновым красителем, потом закреплял полученный цвет уксусом или солью. Затем, когда все высохнет, набивал трафарет, подсмотренный в западном журнале. Я ходил в Ленинскую библиотеку в Минске, где были разнообразные журналы со всего мира по дизайну и искусству, брал эти журналы и на кальку перерисовывал разные фирменные знаки, вырезал трафарет и набивал на майках.
Майка стоила 2 рубля 20 копеек, краситель – копеек 40, на одной таблетке красителя можно сварить три майки. После другой краской набиваешь трафарет – и майка стоит 10-15 рублей. Их отрывали с руками. Я приезжал летом в деревню и не хотел этим заниматься, но местные пацаны, на 5-7 лет старше меня, видели, что на мне одето, приходили и просили: слушай, малый, сделай такое же и мне. А на те времена за три рубля студенту можно спокойно жить три дня.
Случались и курьезы. Мы делали лейблы и не всегда знали, что они означают. Например, в деревне отбивал всем майки с надписью “Альветти”, а это оказалось фирма, выпускавшая пишущие машинки. Самая крутая моя майка – темно-вишневого цвета с выбитой белой булавкой и надписью “Панк-рок”. У меня в деревне еще даже не знали, что такое панк.
А потом мы обнаружили, что есть советские байковые зимние мужские футболки. Они были очень качественные, хлопчатобумажные, но цвет был ужасный. Мы их тоже варили, набивали трафареты, и эти футболки уходили уже минимум 25, а то и 50 рублей.
В то время джинсы на Комаровском рынке с рук стоили 180 рублей, а то и 240, и народ покупал. После армии у меня зарплата была 105 рублей. Сам я никогда таких джинсов не покупал, так как считал, что приобретать брюки за 9 стипендий – это абсурд. Я сам шил себе стильные брюки, подсмотренные на западных образцах, выдумывал фирменные лейблы.
– У Вас была возможность остаться жить и работать в Минске. Как Вы попали в Гродно? В этом случайно женщина не замешана?
– Я впервые приехал в Гродно в 1984 году по приглашению своей подруги, с которой учился. Был очень жаркий август, я ходил по сомлевшему городу и был невероятно впечатлён сохранённой архитектурой, красивыми улочками, тут ощущался дух истории. Я влюбился в этот город. По окончании учёбы в училище я добился распределения именно в Гродно. Музей истории религии, где я работал, был очень продвинутым, одним из лучших в стране, и я на 7 лет казался в самом центре Гродно и культурной жизни (на фото – музей находился в помещении православного монастыря – прим. авт.). В 1991 году я вместе с друзьями открыл в музее первый частный бар в Гродно “Кляштар”, который сразу же полюбили журналисты, творческие люди. Тогда была антиалкогольная кампания Горбачева, а у нас был алкоголь со всего мира. И самый лучший кофе. Через два года музей отдали православной церкви, некоторые “верующие” кинулись выносить всё из музея, и даже доходило до драк с сотрудниками, чтобы защитить музейные экспонаты.
“Если у нас случился такой президент, как не взяться за карандаш?”
– В Гродно Вы работали оформителем в Музее истории религии, затем – главным художником в театре кукол…
– Первый мой спектакль “Пришелец”, поставленный в театре кукол по пьесе французского писателя Макса Эйроля, стал в 1997 году спектаклем года Беларуси. Мы записали спектакль на видеокассету и отправили Эйролю, у которого был свой частный театр. Он был так поражён, что пригласил нас во Францию, где мы гастролировали две недели и имели невероятный успех. Я тогда мог спокойно остаться во Франции, у меня даже было место работы. Когда спектакль посмотрели французские чиновники, неожиданно для нас пришел транш от Министерства культуры Франции, который мы разделили на всех.
– Приблизительно в это время вы начинаете рисовать политические карикатуры в газете “Погоня”. Зачем Вам это было нужно? У Вас был успех в театре, большое количество персональных выставок, в том числе за рубежом, например, в Миндене (Германия)?
– Вот тут и проявилось комсомольское советское воспитание: нельзя быть равнодушным к тому, что происходит в твоей жизни. Ты всегда должен быть в первых рядах строительство чего-то нового. В 1988 году я присоединился к движению БНФ. И когда к власти пришел Лукашенко со своей шайкой, я не принял этого и сразу пошел в открытые конфронтацию. В 1994 году я два раза прервал предвыборный митинг Лукашенко в Гродно – свистел в пальцы и кричал на него. Меня “повязала” милиция, заломила руки и повела в участок. Это увидел Николай Маркевич, он тогда был депутатом Верховного совета 12 созыва, подскочил к нам со своим депутатского удостоверением и забрал меня. Так я попал в газету “Погоня” (Николай Маркевич был основателем и главным редактором издания – прим. авт.)
Отец в детстве часто покупал журналы “Крокодил”, “Вожык”, он страшно любил карикатуры. Он был в душе антисоветчиком, и поэтому приобретал и читал сатиру на советский строй. Также он выписывал газету “Труд”, и там тоже были карикатуры на последней странице. Я их вырезал и собирал, мне было интересно, как это люди так видят и рисуют. Все это повлияло на формирование моего юмористического взгляда на действительность. И если у нас случился такой президент, как не взяться за карандаш? Появились идеи, я зарисовал и принес Николаю Маркевичу в газету. Он был в восторге. У меня проснулся азарт – так и понеслось.
Я рисую карикатуры до сих пор, идей хватает, я могу любое, самое серьезное событие вывернуть так, чтобы над ним все смеялись. Мне иногда говорят – как можно над этим смеяться, богохульствовать. Но серьезное и смешное – две стороны одной медали. Я через юмор, не пошло показываю другой взгляд на серьезные вещи, это заставляет думать, исчезает односторонность. В мире нет однозначных событий.
“Я всегда любил бродить по гродненским дворикам, из одного столетия в другое. У них своя особенная атмосфера”.
“Несовершенная власть всегда будет бояться смеха, ведь юмор не оставляет шансов надувать щеки”
– 2 марта 1999 года одновременно в редакции газеты “Погоня”, объединении “Ратуша” и кукольном театре прошли обыски. КГБ и милиция снизу доверху перевернули Вашу квартиру в поисках “информационных материалов, связанных с альтернативными выборами, карикатуры и другую печатную продукцию”. История со штурмом кукольного театра в поисках брошюры с карикатурами на Лукашенко тянет на сценарий для боевика. В 1999 году Вы подверглись судебному преследованию за свои карикатуры, и только благодаря вмешательству международного сообщества избежали тюремного заключения. Как сегодня смотрите на те события? На Ваш взгляд, почему политики так боятся юмора и шуток в свой адрес, если так нервно реагируют?
– Когда к Лукашенко попала моя брошюра с карикатурами на него, он прислал группу КГБ, которая перевернула весь Гродно в её поисках. Если бы я был президентом-диктатором в какой-нибудь стране, и со мной случилась подобная ситуация, я бы приказал схватить карикатуриста и… наградить его. И этим отбил бы желание у своих подчинённых бояться смеха. Это освободило бы всех.
Всё, что связано с политикой, – это обман. Политики навязывают людям свои взгляды, думая, что они лучше знают, куда нужно двигаться народу. И если ты вдруг любую позицию начинаешь подвергать смеху, политики начинают понимать, что все, что они говорят, это бравада, высосанная из пальца. Самая мощная и единая для всего человечества идея – теологическая, идея Бога, который есть любовь. Все записано в Библии, какие тут еще нужны политики, которые хотят нас куда-то вести? Живите согласно Библии, любите друг друга – всё. Такая политическая формула должна быть для всех президентов. И не надо никакой оппозиции. А политики относятся к народу не с любовью, а с точки зрения личной выгоды.
Все такие невероятно умные, такие противоположные, оппозиционные, но всех в итоге можно найти в постели с женщиной. Так что есть центр Вселенной и самая правда? Это постель с женщиной. Любовь. Все остальное – мишура.
Для того, чтобы победить Лукашенко, его нужно полюбить. Осмыслить, что это несчастный запуганный мальчик, которого в его дворе в деревне на белорусском языке травили за цыганское происхождение. Те мальчишки из детства доказали ему, что он не белорус. Отсюда все нынешние беды Беларуси.
– В советские времена за шутки про Сталина могли расстрелять. Если брать США, там каждый вечер показывают шоу, где шутят над президентом и другими политиками. Есть ли связь между уровнем развития общества, государства, политической системы и отношением властей к политическому юмору?
– Если власть боится шуток, она надутая. Уверенная в себе власть всегда нормально воспринимает шутки в свой адрес. Да, мы не идеальны, значит, есть повод пошутить. Гельмут Коль (федеральный канцлер Германии 1982—1998 гг. – прим. авт.) покупал журналы со всего мира и собирал карикатуры на себя. Карикатуры, шутки позволяют посмотреть на себя со стороны и не делать ошибок. Несовершенная власть всегда будет бояться смеха, ведь юмор не оставляет шансов надувать щеки. Чем выше общественное самосознание, чем сильнее и интеллектуальнее власть в государстве, тем меньше она боится шуток. Раньше короли специально держали при себе шутов с острым умом, ведь смех, шутка стирает все шелуху, гордыню и показывает действительность с другой стороны. Юмор очищает общество, люди понимают, как не надо делать. Если человек не воспринимает шуток, он всегда дойдет до насилия.
Шутки в свой адрес я всегда анализирую – может, действительно, у меня есть какой-то недостаток. Хотя конечно, шутки бывают болезненные. Я очень сурово шучу над своими друзьями и знакомыми.
– По-вашему, изменились ли взгляды Лукашенко на политический юмор сегодня?
– Да. Тот Лукашенко, который был в 1990-е годы, и тот что сейчас – это небо и земля. Но. Короля лепит свита. Почему наш король всегда голый? Потому что его свита хлопает и говорит, что он одет. Сегодня окружение Лукашенко боится вызвать его возмущение, поэтому перестраховывается. Чиновники на местах страшно запуганные и всего боятся, а вдруг, если я не отреагирую на карикатуру, меня уволят? Лукашенко сам себя окружил подхалимами, которые готовы пойти на все, чтобы ему угодить. При этом он сам хорошо осознает, что его же свита его первая и утопит.
– Можно ли смеяться над всем? Приведу в пример террористический акт в редакции французского сатирического журнала Charlie Hebdo, известного своими провокационными карикатурами, в том числе на пророка Мухаммеда. Тогда погибло 12 человек, было ранено 11. Есть ли темы, на которые Вы никогда не будете шутить?
– Нет. Потому что никто не знает истины. Возможно, самая непристойная вещь – шутить над религией. Но Бог, Иисус – это лишь символы, придуманные людьми. Иисус – сын Марии, человек, значит, его касается и юмор.
Религии придумал не Бог, религии придумали люди, так почему над ними не посмеяться? Иисус, тот же Мухаммед были лучшими в истории юмористами.
Все подвергается смеху. Рождение ребенка, секс…
– Смерть.
– И она тоже.
– А убийство? Или, например, Куропаты?
– Смеху подвергаются убийцы – то есть субъекты. Это конечно ужас, но зная анекдоты о Второй мировой войне, газовых камерах…
– Вы знаете анекдоты про газовые камеры?
– Море. Однажды я разговаривал с протестантскими пасторами, немцами, которые во время войны были вермахтовцами. И я им рассказывал анекдоты про концлагеря. Они были шокированы. Один из них сказал другому – наверное, этот народ выше нас к Богу, потому что мы еще не можем пережить то, что натворили, а они, жертвы, уже смеются над этим.
Смех освобождает от глупости. Самые большие глупости делаются с серьезным выражением лица.
“Властные функционеры в культуре – это засилье двоечников и троечников”
– У Вас были успехи в театральной сценографии, в 1998 году Вы стали лучшим сценографом Беларуси. Создание пространства спектакля – очень интересно. Не жалеете, что не реализовались в этом направлении?
– Я не могу работать только в одном направлении, я человек с широкими взглядами, меня интересуют самые разные вещи. У меня никогда не было желания найти себе уголок, забиться в нем и тихо жить. Я как странник, который открыл Америку, но этого мало, он идет все дальше и дальше.
Да, я достиг определенного уровня в театре, но меняются условия, атмосфера. Пришел новый директор, он мне не понравился. Я решил не терять свое время и пошел дальше. То же самое случалось с драматическим театром.
Справка. Алесь Суров с 2009 по 2014 работал главным художником в Гродненском областном драматическом театре. Является автором сценографии и костюмов к спектаклю “Полет над гнездом кукушки” Д.Вассермана, который получил главный приз XIV Международного фестиваля «Балтийский дом» в Санкт-Петербурге (Россия, 2012 г).
Мне очень нравилась театральная жизнь. Но условия сложились так, что нужно было бороться с властями театра, общей ситуацией в белорусской культуре, и я начал чувствовать, что будто иду в смоле, стало трудно создавать. Я все бросил и пошел дальше, и ни о чем не жалею. У меня всегда, где бы я ни работал, были параллельные личные проекты. И это есть истинный я.
– Вам было сложно работать в государственном учреждении?
– Я занимался дурацкой работой. Отчеты, планы – все то, что никак не связано с искусством. Ставить комедии, чтобы затягивать народ, зарабатывать деньги… От настоящего театра это так далеко. Тот, кто должен поддерживать, финансировать театральное искусство, вообще не понимает, что это такое и каким театр должен быть. Властные функционеры в культуре – это засилье двоечников и троечников.
В облисполкоме была комиссия, которая на заседании решала, соответствую ли я своей должности главного художника театра. И комиссия мне задавала такие дурацкие вопросы. Если это люди, которые собираются подтвердить мою компетентность, то мало-мальски должны понимать, из чего состоят мои функции. Поэтому я откровенно над ними издевался, потому что как можно серьезно отвечать на вопросы, которые не касаются дела.
Заглянули в мастерскую художника, где нас встретила местная “хозяйка” – кошка Пани Тэкля.
“Очень многое в современном искусстве навязывается менеджерами”
– Как оцените сегодняшний художественный рынок в Беларуси? И как найти баланс между творчеством и зарабатыванием денег? Многие видят в этом тонкую грань, о которую легко споткнуться.
– Вся деятельность человека, искусство или нет, – это зарабатывание денег. Апологетом чистого искусства можно быть только в монастыре, где тебя кормят, поят, одевают, а ты можешь писать картины, которые тебе вздумается. Если ты живешь в обществе и хочешь быть им услышанным, ты должен говорить на его языке, и не стоит самонадеянно думать, что ты лучше всех всё понимаешь. Леонардо да Винчи, Рембрандт, другие великие художники – они за деньги делали то, что им заказывали, но на таком высоком уровне, что мы и сегодня восхищаемся их работами. В этом и есть высокое искусство. Ты делаешь заказ за деньги, но так, что твоё искусство влияет на людей и после твоей смерти, не теряя актуальности.
У нас нет западного рынка, и нет тех требований. У нас свой рынок, я продаю на нём свои картины. Если бы я жил на Западе, то не писал бы так много реалистичных работ, а больше абстракций.
– Почему?
– Абстракции там лучше воспринимаются. Для меня абстракция – это застывшая музыка в красках, такой дзен. Когда смотришь на хорошую абстрактную работу, появляется ощущение, что ты вне вселенной. Но я не могу на таком языке разговаривать со своим народом, потому доношу свои мысли по-другому.
– А как вы относитесь к попсовой “жвачке”? Должно ли искусство опускаться до уровня массовой аудитории, или наоборот – подтягивать ее к более высокому уровню? Должно ли искусство воспитывать аудиторию или быть ее лакеем – давать то, что она хочет?
– Во все времена была пошлость и было высокое, философское. Сейчас благодаря СМИ и интернету мы просто больше видим. Но как существует высокая народная философия в поговорках, песнях, так же существуют и пошлые низменные частушки. Сегодня все бросились зарабатывать деньги, но вся мишура как быстро возникла, так же быстро исчезнет. Это как пена на море. Но под пеной есть вода, а она всегда стабильна.
– Вы сказали, что если бы жили на западе, то рисовали бы абстракции. С белорусами нужно говорить на языке реалистического искусства. Согласны ли Вы с тем, что национальная составляющая влияет на творчество художников и на восприятие их работ аудиторией?
– На самом деле нет. На западе люди воспринимают и то, и другое искусство, просто они более подготовлены, имеют больше информации. Очень многое в современном искусстве навязывается менеджерами, теми, кто управляет искусством, зарабатывает на нем. Если ты делаешь настоящее искусство, создаешь гармонию, оно будет понятно любому человеку в любые времена. Возьмем пример Малевича, его “Черный квадрат” и супрематизм. С точки зрения искусства ради искусства – это прорыв, но с точки зрения восприятия искусства – Малевич не понятен как белорусам, так и западной аудитории.
Я могу выставить некоторые свои работы в Африке, и они найдут своих сторонников, хотя я сделал их в Беларуси. В 1994-1995 гг я открыл для себя искусство австралийских аборигенов, им дали холсты и краски, и они нарисовали такое, что я до сих пор под впечатлением. Там заложена особая энергия, которую я понимаю. В этом ключ.
– Что Вы скажете о белорусской художественной тусовке? У белорусских журналистов, например, есть разделение на государственных и независимых. Есть ли подобное разделение у белорусских художников?
– У нас немного по-другому. В советские времена идеологические художники и андеграундные друг друга воспринимали объективно, главным критерием было насколько профессионально ты работаешь. И так иногда было: он лизака задниц коммунистов, подхалим и сволочь, но какие работы он делает! У нас в Беларуси, и в частности в Гродно, доброжелательная атмосфера друг к другу. Частная зависть конечно есть, но проявлять снобизм стало как-то неприлично. Есть разделение: ты профессионал или не профессионал.
– Насколько в Беларуси благоприятная, подходящая атмосфера для художников? Организовать выставку, продать работы?
– Сегодняшняя экономическая ситуация заставляет людей меньше думать об искусстве. Хотя в 90-е годы, когда у людей не было денег, они все равно приобретали работы художников, так как искали в этом эмоциональную подпитку. Сейчас денег больше, но и соблазнов больше. Люди сейчас обратились к материальному миру, попсе. На Западе еще хуже: народ настолько наелся всего, что будь ты гением, тебя проигнорируют, если только у тебя нет грамотного пиарщика. Они могут рассматривать с одинаковой любопытством примитивщика и профессионала.
Если ты нарисуешь вещь, которая не оставляет равнодушным, то она найдет своего покупателя.
“Многие люди, которые имеют миллионы долларов, менее счастливы, чем я”
– Кто-то рисует для себя, кто-то зарабатывает деньги, кто-то хочет прославиться. А Вы для чего рисуете?
– Я просто по-другому не умею жить. У меня были десятки возможностей уйти в бизнес, но нет. У врачей есть главный принцип “Не навреди”, так и у меня – не навреди природе, другим людям. И самому себе. А я выйду из состояния гармонии, если буду пытаться стать кем-то другим. Меня тянет рисовать с раннего детства. Я не могу это предать, ведь только рисуя и создавая, я чувствую счастье и невероятную гармонию с собой и миром. А если еще это после приносит деньги, то добавляется и материальная радость.
Я постоянно кайфую. Когда рисую – от осознания того, что создаю, когда вижу результат своей работы, что получилось то, что я хотел, потом – продавая картину. И это непрерывный процесс, потому что я постоянно рисую. Думаю, что многие люди, которые имеют миллионы долларов, могут себе позволить яхты, менее счастливы, чем я, потому что я беззаботно живу, делаю только то, что хочу, и ни о чем не жалею. Я могу себе все позволить.
– И даже блюдо за 1000 долларов?
– Это надуманная вещь. Я могу пожарить себе такую яичницу со шкварками, что по ощущению вкуса и кайфа от еды я почувствую счастье равно такое, как человек, который попробует блюдо за сумасшедшие деньги. Чувство счастья у людей одинаковое: у бедняка, который случайно нашел бутылку водки, и миллионера, который заработал очередной миллион. А к ощущению счастья другого порядка, счастья своей принадлежности к миру, можно прийти только через искусство.
– Вы известны своим юмором и позитивным отношением к жизни. А бывают ли у Вас депрессии?
– У меня не бывает депрессий, но бывают тупиковые ситуации, когда я устаю искать деньги для семьи. Если нет продаж, и ты должен где-то найти деньги, чтобы прожить. Это грусть и усталость, но не депрессия. Но это быстро проходит. Моя мама всегда говорила “Глаза боятся, руки делают”, будет день – будет пища, двигайся дальше. Даже если бы я оказался на острове один, то ничего страшного – за то время, что мне осталось до смерти, я бы кайфанул.
Я попал в советскую армию, в танковую дивизию, там все ныли, страдали, была страшная дедовщина. У меня не было проблем, я знал, что это только на два года. Я в первый день в Марьиной Горке побил “деда”. И “вырубил” не абы кого, а минчанина. Как это “дух” осмелился поднять руку на “деда”? Остальным сказал, что если кто ко мне полезет – будет то же самое. У меня всегда была такая жесткая позиция. Я никогда не ныл – из-за условий, которые там были, трудностей (мы например жили в лесу в палатках в 30-ти градусный мороз), потому что знал, что это не на всегда.
Всё проходит. У меня даже не было не пераживаемой трагедии первой любви. Я начитался книжек и знал, что первая любовь проходит, я был к такому морально готов.
– Художникам довольно часто задают пошлые вопросы о музах. Но мы сегодня так много говорили о силе, которая превыше всего, – любви. Действительно ли сексуальная энергия, энергия женщины – это движущая сила в искусстве и в жизни?
– Художники, да и все творческие люди умеют преобразовывать сексуальную, эротическую энергию в творческую. Есть несколько стадий, который проходит художник в осознании любви. Первая – примитивная, заданная физиологией, когда мужчину начинает будоражить чувство к женщине. Она толкает на поступки. У творческого человека это выплёскивается на холст, в книгу. Вторая фаза – когда через любовь ты начинаешь воспринимать мир, начинаешь видеть красоту вокруг себя и чувствовать вкус жизни. Это вдохновляет ещё больше. Далее идет уровень любви к миру, Богу и Бога к тебе.
Женщина по сути – это божество, центр энергии, которая провоцирует, дает толчок к творчеству и развитию. Для мужчины ничего не может быть красивее и вкуснее, чем женщина.
Опубликовано 12.02.2019 23:55
