(продолжение: начало)

 С наступлением холодов появились  проблемы с одеждой. Так как мы были, как говорят, нагота и босота, у нас ни у кого не было зимней одежды. Какую-то фуфайку маме отдала местная жительница, с которой она познакомилась по работе на заводе. Нам на семью благотворительная организация выделила две пары, бывшего в употреблении, военного  обмундирования. Из этого обмундирования мама ночами смогла выкроить и перешить  ручной иглой хоть какую-то одежку для нас. При этом  на нас четырех было два военных бушлата.

 С наступлением осени необходимо было решать проблемы с отоплением. Как говорили местные жители, зимы у них всегда были холодные, и к ним необходимо было готовиться. Некоторое сельское население  тех районов приготавливало топливо путем смешивания навоза и соломы и из этой смеси делали брикеты и их высушивали.  Такая технология приготовления топлива на зиму для нас не подходила. Нас научили иному методу заготовки топлива.  В качестве топлива мы собирали в степях, где ранее пасли скот, сухие кизяки (высохший совместно с травой кал крупного рогатого скота). Кроме того  вылавливали  кустики сухих перекати-поля. Все это мы складывали возле нашего жилья.  Этой работой занималась моя сестра Нелла и я. Заготовили мы достаточно большую копну этого топлива. Этим мы  топили почти всю зиму нашу печь. В начале весны 1942 года наш запас топлива был израсходован. Мы возобновили поиск наших «брикетов».       Для растопки нашего вида топлива иногда приходилось отрывать доски от разбитых заборов. Так мы прожили в тепле достаточно холодную зиму с 1941на 1942 год. 

 С нетерпением мы ожидали  прихода  весны 1942 года. Появилась молодая крапива и лебеда. Я с сестрой собирали этот наш корм, из которого сестра варила нам борщи. Эти борщи казались нам достаточно вкусные, а главное, избавляли нас от голода. 

 Большая часть беженцев, которые прибыли в Харабали, оказались в таких условиях, как и мы, а это голод и холод, неустроенность, отсутствие одежды и обуви, нормального питания и отдыха, постоянные психологические стрессы. Все это порождало страшные нервные напряжения, болезни, а во многих случаях и летальные исходы. Кроме того такие психологические стрессы и различного рода лишения порой толкали стариков, женщин и  детей к воровству, а бывали случаи и на совершение немыслимых поступков, суициду. За воровство в условиях военного времени очень строго наказывали тюремными заключениями.

 Следует остановиться на очередной нашей семейной трагедии. После призыва нашего папы на фронт, мы, как правило, получали от него письма раз в месяц. Но вот, прошло   более 2 месяцев и ни одного письма мы не получили с фронта от папы. Наши страдания  с каждым последующим днем все росли и росли.  Мама  написала письмо на имя командира полевой почты, откуда было получено последнее письмо, в которой служил наш папа. И вот, перед самым отъездом из города Харабали, мы получаем долгожданное письмо. Письмо-извещение, которое для  нас  стало трагедией. В письме сообщалось, что Леонов Генадий Михайлович 08.08.1942 г. пропал без  вести. Мама хранила все папины письма. Сопоставили дату пропажи нашего папы, которая была указана в извещении, и дату написания последнего полученного письма  – эти  времена не сходились. Последнее письмо было написано на 12 дней позже  его пропажи без вести, которое указано было в извещении. И несмотря на все это, полученное извещение было для нас страшным горем. В те времена военных, которые пропадали без вести или попадали в плен, считали что сдавались и относили к врагам народа. Даже если через короткое время Красная Армия освобождала этих плененных бедняг, ярлык за ними сохранялся. Семьи и дети таких пропавших без вести солдат и офицеров не получали никакие пособия, а наоборот, в некоторых случаях даже преследовались.

 Эхо военных событий и линия фронта под Сталинградом к середины лета 1942 года стали  приближаться к Астраханской области, где мы проживали. В связи с этим, нас стали собирать к новой эвакуации. Снова формировались эвакуационные поезда, и уже к концу осени 1942 года снова мы в пути, в таких же теплушках с нарами  в три этажа. К большому для нас сожалению, нас посадили в разные вагоны с нашими соседями, с которыми мы покидали Минск. 

 Наш поезд направлялся  в сторону Урала. Ехали мы очень долго. Поезд очень часто останавливали на всяких полустанках и станциях.  Пути были заняты перевозкой  военной техникой и солдат. В процессе движения мы получали какие-то скромные пайки, которые выдавал нам старший по вагону.

 Вот мы проехали уже и Уральские горы. От нашего поезда на некоторых станциях начали отцеплять вагоны с эвакуированными пассажирами. Так нас разделили с нашими минскими соседями, с которыми мы бежали из Минска и жили в одной квартире в Харабали. Это для нашей семьи был очередной моральный удар и душевная потеря наших близких друзей. Наша мама, узнав об этом, очень долгопереживала и даже плакала. Не доехав несколько станций до Новосибирска, на железнодорожной станции Чик, нас высадили. Эта станция находится в Новосибирской области.  

 В этом поселке нас начали размещать по квартирам. Нашу семью поселили к одной местной жительнице. Небольшой домик, в котором было три комнаты по 10 -12 м², находился на окраине поселка, хозяйка проживала с двумя дочками, муж был на фронте. У этой хозяйки, в одной из трех комнат, уже были квартиранты: одна семья, беженцы из Херсона –  муж, жена и их дочь, девушке было лет 16-17.  Муж был инвалид, видимо после инсульта, так как у него не действовала правая рука и правая нога. Кроме того, у него был еще один физически недуг, он очень часто, по поводу и без повода, смеялся. Окружающие не очень хорошо воспринимали этот недуг. Его жена очень переживала по поводу этого недуга и постоянно его за это ругала, а это еще больше его смешило.

 Нас поселили в бревенчатой отдельно стоящей кладовке. Кладовка была площадью  не более 15 м² и стояла возле сарая. В кладовке не  было пола. Несмотря на  утепленную дверь, которая  открывалась сразу на улицу, особого тепла не было. Хозяйка выделила нам какие – то доски и братья,  Миша и Борис изготовили «мебель»  в виде двух нар – кроватей, стола и двух скамеек. На одной спала мама с сестрой, на другой мы – три брата. 

 С наступлением холодов, необходимо было решать вопрос с отоплением нашего жилья.   Старший брат  Миша где-то на железнодорожной станции нашел выброшенную, как ненужную,  ломанную, без дверцы и ножек,  вагонную металлическую печку. Там же нашлись и куски металлических труб. Из нее братья сделали печку-буржуйку.  Печку установили  на камнях,  недалеко от небольшого окна, через которое вывели трубу.        Верхняя крышка печки служила нам плитой для приготовления пищи.

 Осень потребовала и решение вопроса освещения нашего жилья. В качестве светильника использовали маленькую керосиновую лампу, название которой – коптилка. Открытое пламя освещало пространство над столом, а по углам комнаты таился дрожащий мрак. Эта коптилка была сделана из консервной банки, в которую наливался керосин. В верхней крыше вставлялась трубочка с фитилем. Этот фитиль поджигали и было светло, коптилкой эту лампаду называли из-за того, что она  сильно коптила.

 Нам на семью местная власть выделила, как неработающим, скудные карточки, по которым мы получали весьма скромный паек, чтобы не умереть от голода. Получали по карточкам очень ограниченное количество муки, крупы, пшена или перловки, хозяйственного мыла. Но карточное распределение постоянно давало сбои, люди стояли в больших очередях, чтобы отоварить карточки, и, зачастую, ничего на них не могли получить. Не было сахара, соли, керосина. Кое-что можно было приобрести на рынке, который работал по воскресным дням. Но рынок больше представлял собой не место продажи, а место обмена одного товара на другой. На рынке иногда приходилось менять, и без того ограниченное количество мыла на сахарин.

 Через некоторое время, мама устроилась на работу на завод. На  заводе изготавливали снаряды. Она наполняла большие и тяжелые гильзы порохом.  Этот завод, почему-то называли Артполигон, видимо, когда его создавали, основным назначением было не производство, а испытание оружия.  Завод расплогался за железной дорогой и находился от нашего дома довольно далеко, на расстоянии  3-3,5 км. Работали там в две смены, и, как правило, без выходных. Первая смена с 7 часов  утра и вторая с 19 часов вечера. Рабочий день был длительностью 12 часов, включая обеденный перерыв. В стране действовали законы военного времени, каждый трудоспособный обязан был работать. За уклонения от работы, нарушение трудовой дисциплины, опоздание на работу лица предавались суду. За опозданиена на работу, даже на 5 минут, работник мог быть осужден на срок до двух лет лишения свободы. Мама, когда работала в первую смену, вставала очень рано, в пять – начале шестого утра, и уходила на работу. Так как на станции часто стояли достаточно длинные  поезда, приходилось лазить под вагонами. Было несколько случаев  гибели людей под вагонами. Мы, дети, видели маму, когда она работала в дневной смене только поздним вечером. Одной из привелегий работы на заводе было несколько увеличенное карточное довольствие.

 Братья из-за возраста (старшему брату Мише не хватало до шестнадцати лет несколько месяцев, а Борис был на полтора года младше) не могли устроиться на работу. Чтобы как-то прожить, они ходили по домам и  предлагали свою помощь в выполнении любых  видов работ по хозяйству. Следует отметить,  что Борис из-за таких тяжелых и голодных условий жизни был ростом чуть более 140 см и очень худой, внешне выглядел на мальчишку 11-12 лет. За его малый рост, когда его сверстников призывали в армию, а это было в конце  1944 году, его даже в Красную Армию не призвали.

 В поселке, где мы жили, основными источниками воды были колодцы.  В процессе эксплуатации, во многих случаях, колодцы периодически должны подвергаться чистке, иначе прекращается их наполнение водой. Некоторые колодцы в поселке  были засорены и в них не были воды. Жителям приходилось носить воду очень далеко. Чистку колодцев до войны выполняли местные мужчины. Во время войны в поселке не было ни одного здорового мужчины. Вот моим братьям как-то и предложили взяться за эту работу – чистить колодцы. У этих городских подростков не только знаний и опыта  в такой работе не было. Они колодцы увидели только здесь, в этом поселке. 

 Чистка колодца заключалась  в углублении его до тех пор, пока водой не наполнялся колодец  до определенного уровня. Стоя на грунте и в воде в очень ограниченном пространстве, необходимо было из-под ног откапывать песок. Этот песок насыпался  в ведро. Ведро было подвешено на канате, который при подъеме накручивался на приемное устройство колодца, и оно поднималось наверх. При подъеме ведра с грунтом, с него стекала вода и капала на голову. В ряде случаев углублять колодец приходилось сантиметров на 50-60.  Работа была очень опасная. Необходимо было иметь хороший канат или трос, соответствующим образом его закрепить, чтобы обеспечить надежный спуск в колодец. На всю подготовительную работу и чистку колодца  требовалось 7 – 10 дней. Один из братьев садился в бадью, а второй спускал его в колодец на глубину  4 – 5 метров.  Часто приходилось подниматься наверх, так как работающий  внизу насквозь  промокал, и при этом  в колодце было очень холодно. Так как переодеваться не было во что, приходилось бежать домой греться возле печурки и сушить одежку.  В таких условиях они работали. Рассчитывались за работу жители, которые пользовались водой из данного колодца, как правило, продуктами, – картофелем, капустой, свеклой. Бывали случаи, когда расчет был мясом или салом. Это для нас были праздники.

 Как только брату Мише исполнилось 16 лет, он устроился работать на тот же единственный завод, где работала мама. Вначале он был учеником, а вскоре стал сборщиком снарядов. В те военные времена никто не имел никаких льгот в продолжительности рабочего дня. У всех подростков, как и у остальных рабочих, продолжительность рабочего дня была 12 часов, и работали они тоже в две смены и без выходных.

 Весной 1943 года сельсовет выделил всем эвакуированным земельные участки по 10 соток для посадки овощей. Это был участок длиной 100 м и шириной 10 м. Выделенные участки были покрыты естественной растительностью и ранее никогда не распахивались. Так как дом, в котором мы жили, находился на окраине поселка, наш  участок был не далеко от дома. Основным инструментом для освоения этой целины была лопата. У нас было две штыковые лопаты. Основными землеустроителями по поднятию выделенной нам целины были моя сестра и автор этих слов. До этого времени мы в своей жизни не занимались земледелием, тем более освоением целины. Просто перекопать это поле было невозможно. Лопата не внедрялась в грунт.  Для освоения этой целины мы срезали дерн и уносили за пределы участка. Срезать этот дерн было очень и очень тяжело. Наших силенок пробить его лопатой и врезаться  в этот грунт не хватало. Мы приловчились вбивать  в этот грунт лопату с помощью деревянной колотушки, которую спилили в лесу. Пробив с четырех сторон землю, далее подрезая ее снизу, вырезали своеобразные зеленые кирпичи размером где-то 20х20 см и толщиной 8-10 см. Мы считали каждый срезанный «кирпичик» и укладывая их в два ряда по длине нашего участка с двух сторон, получался зеленый забор. За рабочий день с раннего утра до вечера мы срезали  400-500  таких кирпичей и осваивали нашу целину площадью порядка  20  м².  Иногда, после работы брат Борис,  если  заканчивал чуть раньше работу, помогал нам. Ни старший брат Миша, ни мама не могли нам помогать, так как их рабочий день заканчивался в 7 часов вечера, а домой они приходили около 8 часов. Только однажды, в один из  дней, мы всей семьей смогли поднять целину на нашем участке около двух соток. В общей сложности мы смогли освоить почти половину выделенного участка. На освоенном участке мы посеяли свеклу и посадили картошку.

 На рынке мы купили семена свеклы и ведро мелкой картошки для посева.  Картошку к посеву мы готовили следующим образом. У каждой  картофелины мы отрезали ту часть, у которой не было проросших глазков. Хозяйка дала нам какой-то раствор и мы отрезанную семенную часть картофелины обмакивали в этом растворе. Из оставшейся части этой мелкой картофелины,  в дальнейшем приготавливали кушанье. Летом мы  несколько раз вручную пропалывали наше поле и окучивали каждый кустик с помощь кочерги. Где-то в августе месяце путем подкопа под куст, снимали урожай молодой картошки. На сделанной грядке мы посеяли свеклу.  Уже в июле месяце мы снимали урожай свеклы  в виде  ботвы. К нашему сожалению, свекла оказалась кормовой.  Несмотря на то, что свекла была кормовой, не красной, а белой,  мы все лето варили из нее борщи. В  сентябре месяце мы собрали урожай картошки в количестве чуть больше одного мешка.

 В конце 1943 года старшего брата Мишу, которому было чуть более 17 лет, призвали  в Красную Армию. После четырех месяцев учебы их отправили на фронт. Это событие усугубило и без того тяжелое наше жизненное положение.

 Вскоре, мой второй брат Борис устроился работать в колхозе  возчиком. Иногда его посылали доставлять хлеб из пекарни в магазин.  Хлебом он нас, конечно, не обеспечивал. Но после каждой выгрузки хлеба он сметал все оставшееся в фургоне, всякие мелкие кусочки и крошки хлеба, и собирал их в мешочек.  Бывали случаи, когда он приносил этого «добра» грамм по 500 – 600. В этих случаях наша сестричка выпрашивала  у хозяйки небольшое количество очисток от картошки, которыми та кормила поросенка, тщательно их промывала и отваривала. Затем это варево она смешивала с крошками хлеба и выпекала очень вкусные лепешки. 

 Особо следует отметить наш рацион питания. В весенние и летние дни, имея уже опыт использования различных трав, на первое, второе и третье был, как правило, борщ в различной интерпретации из крапивы, лебеды или их смесей. Зимой, когда этих «овощей» не было, основным блюдом была затирка. Затирка представляет собой суп, в кипящую подсоленную воду которого вбрасывают маленькие кусочки теста. При этом густота этой затирки определялась остатком муки и временем до получения нового пойка муки по карточкам.

 С нетерпением мы ждали весны. С одной стороны она приносит тепло, а, следовательно, исчезает одна из проблем – добывание угля. С другой стороны, весной начинались работы на полях. При вспахивании полей, где в прошлое лето росла картошка, мы, идя за плугом, собирали мерзлую картошку. Иногда мы с сестрой набирали по целому ведру мерзлой картошки. Варить из нее каши-пюре не получалось, она почему – то не уваривалась. Но из этой мерзлой картошки получались очень вкусные, по тем временам, драники, правда очень сложно было тереть эту картошку, так как она была очень мягкой и водянистой.

 В трудные голодные дни жажду голода приходилось утолять жвачкой, в качестве которой использовали вар, сосновую смолу или воск. Надвигалась сибирская зима.  Здесь в Сибири зимы не принимают в свои ряды без зимней обувки. С наступлением морозов, а это уже начало октября,  необходимо было обуть всех зимней  обувью – пимами (валенками). Накопив некоторые средства, наша мама как-то отпросилась у своего начальника и в один из воскресных базарных дней ноября купила всем, кроме меня, поношенные пимы. У меня были сапоги (про историю их появления расскажу ниже).

 Немаловажным вопросом в сибирских зимних условиях было обеспечение теплом в нашем жилье. Эту сложную проблему  решали мы – дети, брат Борис, моя сестра и я. Основным топливом в те времена и для нашей печки был уголь. Ни в продаже, ни по карточкам углем не обеспечивали. Местные жители уголь приобретали легально и нелегально, где-то в другом поселке. Для обеспечения тепла в нашем жилье, несмотря на его небольшие размеры, требовалось много угля. Это было связано с тем, что двери нашей «квартиры»  открывались прямо на улицу. Несмотря на то, что нашу печурку мы иногда нагревали до красного каления, как только кто – то выходил или входил в помещение, поток холодного воздуха мгновенно охлаждал наше жилье и становилось холодно. Для поиска угля мы  почти каждый день, как на работу, ходили на железнодорожную станцию и собирали вдоль путей мелкие кусочки каменного угля, которые высыпались из груженых углем вагонов через щели во время резких остановок и при начале движений. На этой станции, останавливались  товарные поезда для заправки водой и углем паровозов. Иногда мы выпрашивали уголь у машинистов, паровозы которых заправлялись углем. Собирали мы и недогоревший уголь из выгребаемого из топок паровозов шлака.  

 Бывали случаи, когда Борис или я залезал на открытые вагоны груженые углем и сбрасывали с них уголь.  В этих случаях уголь прятали в снег, а забирали спрятанный уголь,  во избежание милицейских облав, тогда, когда на станции не было поездов, груженных углем. От такого промысла (воровства) добычи угля нам неоднократно приходилось убегать от милиционеров.  Но однажды такая добыча угля  закончилась большой трагедией для женщины, которая жила в соседнем с нами доме. Как-то я с этой женщиной пошел на станцию собирать уголь. Если в течение некоторого времени на станции не останавливались товарные поезда, то сбор угольной крошки, а тем более  мелких кусочков  угля, заканчивался  безрезультатно. Уже собираясь уходить домой,  мы увидели, что останавливается поезд груженый углем.  После его остановки долго не думая и не обращая внимания на все окружение, я забрался на один из вагонов, и скинул несколько кусков угля, которые тут же положила  в ведро эта женщина.  Вдруг из-под вагонов выскочили два милиционера. Поймали нас, когда я сбрасывал очередной кусок угля. Привели нас в милицию. Составили в милиции какие-то  протоколы. Меня продержали в милиции часов шесть, говорили, что отправят в детскую колонию. В милиции я  рассказал в каких условиях мы живем, умолял и просился, чтобы меня отпустили. Не знаю, то ли сжалились милиционеры, то ли из других соображений, но   поздним вечером меня отпустили, пригрозив, что если еще раз поймают, то посадят. А эту бедную женщину, у которой был сынишка пяти лет, осудили и послали на принудительные работы на один год. Мальчика забрали в детский дом.

 С осени 1943 года достаточно много поездов останавливались на нашей станции Чик, которые  направлялись на восток. Поезда  везли  красноармейцев и военную технику.   По имевшимся награждениям у солдат и офицеров было видно, что они прошли не только боевое крещение, но и имеют опыт фронтовых побед. Мы, несколько таких же пацанов, как я, проходили вдоль поезда и просили у солдат значки, зажигалки или что-нибудь другое. Среди этого другого, военные,  бывало, давали нам  хлеб, кусочки сахара,   консервы, а иногда солдаты  отдавали не новые гимнастерки, брюки – галифе и даже сапоги.  Как-то один сержант, на груди у которого были несколько медалей и даже один орден, спросив у меня, откуда я,  и узнав, что из Минска, стал расспрашивать, где я жил в Минске и как очутился здесь в Сибири, с кем и как здесь живу. Он сказал, что жил до войны в Минске на Сторожевке, возле базара. Уже, когда поезд начал трогаться, этот добрый дяденька подарил мне почти новые яловые сапоги. Я от этого подарка был на седьмом небе.  Эти  сапоги  носил я и мой брат Борис более трех лет. Так как они были номера на три больше моего размера, зимой это было очень кстати. Я их носил вместо валенок,  намотав на ноги пару лишних портянок.

 В декабре 1943 года нашу семью постигло очередное большое  горе,  заболела наша мама. У нее установили очень тяжелое заболевание  – менингит. Ее на санитарной машине отвезли в  районную больницу, которая находилась от нас около 60 км,  в городе Толмачево. Провожать маму в больницу поехала  моя сестра, которой было 14 лет. Бедная сестричка, без денег и питания, добиралась обратно в тамбурах на попутных поездах.  Для нас болезнь мамы была сплошным кошмаром. Этот страшный диагноз нам был известен. Наш минский сосед в возрасте около двадцати лет, перед войной в 1940 году умер от такой болезни.

 Прошло 10 дней, после того, как маму отвезли в больницу, а  мы  ни чего не знали  о состоянии ее здоровья. Брат Борис поехал навещать маму.  Добираться пришлось ему на попутных поездах. Был он у нее почти два дня, ночь пришлось ему скитаться на железнодорожном вокзале в Толмачево. Мама очень обрадовалась, увидев  сына. Когда он  возвратился, мы  были очень рады, что состоянием нашей мамы начало  улучшаться.

 Прошло еще 10 дней и  мы все: брат, сестра и я решили навестить маму. У хозяйки купили варенец, чтобы отвести маме в больницу.  На следующий день рано утром быстренько собрались и пошли на железнодорожную станцию. На станции стоял товарный поезд. Посмотрев в ту сторону, куда нам необходимо ехать, видим, прицеплен паровоз, значит  поедет в нужную сторону. Нашли вагон  с тамбуром, забрались в него. Через непродолжительное время наш поезд тронулся. К нашему большому удивлению, он двигался не в то направление, куда нам надо.  Борис предложил прыгать. Пока мы решали что делать, поезд набрал уже большую скорость, и Нелла наотрез отказалась прыгать. Доехали до первой остановки этого поезда и покинули его.  Мы хорошо перемерзли. Когда  покинули этот товарный поезд,  обратили внимание, что у него,  как  спереди, так  и сзади, были прицеплены паровозы. Так называемые толкачи, присоединялись к тяжеловесным поездам, так как один паровоз не справлялся на подъемах.

 Пошли в здание станции.  Через некоторое время согрелись. Наши намерения остались прежние, нам необходимо добраться до Толмачево, где в больнице лежит наша мама, но как? У дежурного по станции спросили, как нам добраться до Толмачево. В разговоре с ней рассказали, как мы оказались здесь на станции. Женщина, дежурная по станции, по – матерински отнеслась к нашему положению. Она сказала, что через 2 часа здесь остановится пассажирский поезд,  который следует в том направление.  При этом она сказала, что билетов на этот поезд в кассе нет. Мы честно признались, что у нас и денег нет на три билета.

 – Посидите здесь, попробую что-нибудь придумать,  сказала она,  и ушла. Через некоторое время она вновь подошла к нам и сказала:

– Попрошу бригадира поезда, чтобы он разрешил вам в тамбуре одного из вагонов доехать до Толмачево, это через одну остановку. 

 Мы поблагодарили эту весьма и весьма душевную женщину. Долгожданный поезд прибыл на станцию с опоздание почти на час.  Нам не  верилось, что бригадир поезда разрешит нам ехать в тамбуре без билетов. Бригадиром поезда тоже была не молодая женщина. Мы стояли невдалеке, когда разговаривали дежурная по станции с бригадиром поезда.  Бригадир поезда, обращаясь к нам сказала:   – Ждите меня возле 7 вагона. 

 Эта милосердная женщина сжалилась над нами и, нарушая должностные инструкции, разрешила подняться в вагон без билетов. Мы разместились в уголочке в тамбуре. Через некоторое время  наша спасительница  напоила нас сладким чаем.  Давно не пили мы такой вкусный и сладкий  чай.  Поезд остановился на станции Толмачево. Покидая вагон, каждый из нас благодарил эту женщину. Когда отправился поезд, мы махали вслед ему, пока он не скрылся. Так мы добрались до Толмачево.  Когда уже начинало темнеть, мы пришли в больницу. Это нежданная для мамы встреча была настоящим праздником и, как нам показалось, ускорило ее выздоровление. В больнице нам устроили ночлег, а утром  нас даже покормили. Попрощавшись с мамой, и пожелав ей скорейшего выздоровления, мы направились на железнодорожную станцию. К нашему счастью, на станции стоял товарный поезд, заскочив  и спрятавшись в тамбуре,  через некоторое время мы были на станции Чик.  

 В больнице мама  пролежала больше  месяца. В середине января нашу маму, исхудавшую, обессиленную, наголо обстриженную после такой болезни, выписали из больницы. Ей повезло, из больницы к нам, в  Чик, ехала санитарная машина за больной, и нашу маму на этой попутной машине привезли домой.

 В те времена болеть было некогда. Через неделю, еще не окрепшись от такой тяжелой болезни, она должна была приступить к работе.

Следует отметить, что на заводе, увидев ее состояние и внешний вид,  ее перевели на более легкую  работу.

 Борьба за выживание, чувство материнской ответственности за жизнь детей, внутренняя потребность бороться и  сопротивляться,  все это вместе позволило нашей маме выстоять, не сойти с ума, не дать погибнуть детям. 

 В то время, когда мама лежала в больнице, как-то мы с Борисом пошли  на станцию добывать основной источник тепла – уголь. И вот останавливается товарный поезд с пульмановскими вагонами. Брат залез на один из вагонов, чтобы сбросить несколько кусков угля, а там вместо угля вагон был загружен каменной солью. Соль была как россыпью, так и в виде небольших кусков.  Сбросил несколько кусков соли, она разбилась на более мелкие. Мы тогда «добыли» соли почти  4 ведра. Соль в те времена  была очень дорогая. Эта соль нас очень и очень выручила.  Мы ее почти до самого лета выменивали на картофель, капусту, молочные продукты и хлеб. По приезду мамы из больницы мы смогли  для нее покупать сливочное масло, варенец – это местный кисломолочный продукт,  другие молочные продукты. Так, например, один стакан соли мы выменивали на три мисочки молока. Молоко в зимнее время для его сохранения замораживали и продавали в замершем состоянии в виде поллитровых мисочек. Добытая соль очень помогла нашей маме окрепнуть после болезни. Правда, когда мы рассказали маме про соль, она нас строго предупредила, чтобы мы больше подобными вещами не занимались.  

 В конце января 1944 года произошло сверхъестественное, нежданное и непредсказуемое чудо. Это было часов 10 -11 вечера, мы уже  все спали. Слышим сильный стук в нашу дверь. На вопрос: кто там? – наша хозяйка отвечает: «Принимайте гостя». Мама открывает дверь и не верит глазам своим, перед  ней в открытой двери стоит наш  «погибший» и «воскресший» папа. 

 От радостного крика проснулись мы все. Описать это событие достаточно трудно. Как я ранее  указал, мы еще  в  конце 1942 года получили извещение, что он пропал без вести. Где-то, через полгода, по совету таких же женщин, которые получали аналогичные сообщения, мама написала еще один запрос относительно нашего отца в какую-то организацию города Москвы.  Через  некоторое  время пришло второе сообщение, что    он пропал без вести. При этом даты пропажи, которые были указаны в двух полученных извещениях, не совпадали.  Эти две похоронки достаточно долго хранились у нас дома.  Только в шестидесятых годах,  уже, будучи  в Минске, они были переданы в военкомат.

 В настоящее время на сайте “Память народа”,  приводится неоднозначная информация о нашем отце, Леонове Генадии Михайловиче. Так, по данным Центрального военно-морского архива Леонов Генадий Михайлович пропал без вести 28.08.1942г, а по информации Центрального архива Министерства обороны попал в плен 09.09.1942. В действительности, полк  в котором служил отец, понес большие потери при обороне Туапсе. Оставшиеся в живых краснофлотцы были присоединены к другому полку. В составе последнего полка он воевал до 17 июля 1943 г. В этот день он был ранен, получил множественные осколочные ранения  левой  ягодицы,  левого бедра и левой стопы. После пребывания в различных полевых госпиталях 3 августа 1943 г его привезли в Эвакуационный госпиталь, который  находился в городе Баку. В этом госпитале его несколько раз прооперировали. Лечился он в  этом госпитале  четыре с половиной месяца,  до 21 декабря 1943 г.  По медицинским показаниям  его признали нестроевым,  и  отправили на «гражданку» в тыл. В память о ранении  на всю оставшуюся жизнь он пронес небольшой осколок в  бедре и отсутствие почти  половины левой  ягодицы. 

 Еще находясь в госпитале, он начал разыскивать нас. На запрос, который был послан в город Харабали, ему ответили, что его семья эвакуирована  в город Копейск.  После выписки из госпиталя он поехал в город Копейск и …. нашел наших минских соседей, с которыми нас разлучили, когда мы вторично эвакуировались из Харабали. Там ему дали наш адрес. В военной комендатуре с трудом ему выписали проездные документы и он поехал дальше искать свою семью. Приехал он к нам в конце января 1944 года. Одежда на нем была не для сибирских морозов. Бушлат, на ногах ботинки и обмотки, а на голове пилотка (фото 3). Армейские обмотки – это длинные, около 3 м трикотажные двойные в виде чулка полоски, шириной порядка 10 см, которыми оборачивали ноги от ступни до колен.

Из папиных обмоток, мама сделала себе и Нелле по несколько пар чулок.

 По приезду, папа устроился  работать на тот же Артполигон. Вскоре, папе, как инвалиду – фронтовику, выделили на семью однокомнатную квартиру в полуподвале двухэтажного дома. Основным достоинством и принципиальным отличием от предыдущего жилья, было то, что в квартире был нормальный пол, два нормальных окна и дверь из квартиры открывалась  в коридор, а не на улицу.

 Условия жизни у нас несколько улучшились. Работа на Артполигоне и эти улучшенные условия жизни нашего папу не удовлетворяли.  Как-то зимой 1944 года папа поехал в Новосибирск и неожиданно в городе встретил знакомых минчан. Они жили в Новосибирске с самого начала  войны, с 1941 года. Эта встреча  решила и нашу дальнейшую судьбу. 

       

 Фото 3.  В такой форме наш отец покинул город Баку и преодолевал сибирские морозы.

 Вскоре, в начале 1945 года мы переехали жить в Новосибирск.  В Новосибирске нам выделили однокомнатную квартиру на улице Сакко и Ванцетти. Мама и папа, а также   мой брат,  сразу же утроились работать. Здесь, в двенадцатилетнем возрасте,  я в четвертой четверти стал учеником первого класса.

 Мама постоянно поддерживала связь письмами  с нашими минскими соседями, с которыми мы вместе покидали Минск. Они возвратились в Минск из города Копейск в конце 1945 года. После долгожданной Победы над фашистской Германией и,  узнав от наших минских соседей, что наш дом цел и невредим, мы начали собираться домой в Минск. 

С самых первых дней, как только мы покинули город Минск, нас ни на секунду  не покидала мысль о скорейшем возвращении на родину.  Как здесь не вспомнить нашего земляка, одного из величайших  исторических деятелей, писателя и переводчика, доктора философии и медицины  Франциска Скорину, который писал:  «Понеже от рождения звери, ходящие в пустыне, знают свои ямы, птицы, летающие по воздуху, ведают гнезда свои, рыбы, плавающие по морю и рекам чуют глубины свое, пчелы и тому подобные защищают ульи свои, где родились и вскормлены, к тому месту великую любовь имеют».

 Ждать возвращения домой и встречу с нашим домом нам пришлось достаточно долго. Самостоятельно поехать в Минск всей семьей у нас не было средств. В конце 1945 года нам сообщили, что в начале 1946 года будет формироваться поезд по доставке беженцев до Москвы. Мы попали в состав пассажиров этого поезда. И вот в начале мая 1946 года поезд сформировался. Я, опять недоучившись во втором классе целый месяц, закончил второй год учебы. Поезд из достаточно большого числа вагонов-теплушек, под шуточным номером «пятьсот веселый», взял путь на Москву. И вот мы снова в таких же теплушках и теже полки в три этажа. Но этот поезд принципиально отличается от предыдущих поездов. Мы едем домой. И видимо из этих соображений поезд называли пятьсот веселый. В то время проходило большое железнодорожное перемещение с дальнего востока на Европейскую территорию военных и всякого рода вооружения, возвращались из эвакуации предприятия, поэтому мы были в пути достаточно долго. Даже, несмотря на не весьма благоприятные условия жизни в пути, настроение пассажиров было счастливое, все ехали домой. Прибыв в Москву, и не имея достаточных средств на проживание, наш папа после трехдневных мытарств, как инвалид-фронтовик, и учитывая, что мама была в положении, через военную комендатуру и общество Красного Креста   смог добиться бесплатных билетов до Минска в общем вагоне пассажирского поезда. Так мы вскоре оказались в Минске, в родном любимом доме на Юбилейной площади.  

Конец 2-й части.                  

Опубликовано 10.02.2018  15: 20