Tag Archives: борьба с космополитизмом

Олег Новиков листает «Вожык»…

По страницам «Вожыка». Как в БССР с зимой боролись

06-02-2020 Алег Новікаў (газета «Новы час»)

Тёплая зима 2019/2020, возможно, пополнила клуб тех, кто ностальгирует по прошлому, когда такого понятия, как «смена климата», вообще не существовало. Между тем, как свидетельствует архив журнала «Вожык», каждая зима была для БССР и её населения серьёзным вызовом.

Больше всех от зимы страдала деревня с её слабой инфраструктурой. Сюжет о коровах, которые мёрзнут на холодных фермах зимой, почти на протяжении 45 лет (!) присутствовал в карикатурах журнала. На тех рисунках менялся исключительно антураж, поскольку, пока коровы мёрзли, технический прогресс не стоял на месте.

Однотипность рисунков на тему жизни деревни легко объясняется состоянием зимних дорог республики. Из-за него художникам при всём желании было трудно попасть в деревню. И не только, кстати, им.

Что касается городов, то они во время зимы больше всего страдали от гололёда. Утешало прохожих, если верить «Вожыку», только то, что жертвами коварного льда иногда были и чиновники.

Тема вечного дефицита зимой играла новыми красками.

Зима во времена БССР была суровым временем для любителей искусства и кино. Практически ежегодно «Вожык» возмущался низкими температурами в клубах. Однако поскольку фейсбука тогда не было, культурные объекты всё равно не пустовали.

Впрочем, присущие временам БССР бесхозяйственность и разгильдяйство имели позитивные стороны для детей. Зимой пионеры (а как же октябрята? – belisrael) превращали заброшенные строительные площадки в настоящие игровые парки.

Правда, долго кайфовать никому не приходилось. Любимая партия стремилась нон-стоп держать общество в своём информационно-политическом поле, в том числе за счёт всякого рода кампаний. Об одной из них – охоте на стиляг в БССР — мы с помощью карикатур «Вожыка» расскажем в следующий раз.

* * *

«Здесь не танцуют буги-вуги». Как «Вожык» со стилягами боролся

03-04-2020 Алег Новікаў (газета «Новы час»)

Продолжаем вояж по страницам флагмана белорусской советской сатиры. В этот раз вспоминаем, как «Вожык» боролся против стиляг — молодёжной субкультуры в СССР 1940-1950-х годов.

Журнал «Вожык», помимо всего, является индикатором социальных процессов в советской Беларуси. Городская тематика захватила издание только в начале 70-х, когда пришла вторая волна индустриализации и наш край стал преимущественно урбанистичным.

Соответственно, до того больше внимания уделялось проблемам деревни. Среди прочего «Вожык» безжалостно боролся с теми молодыми сельчанами, которые филонили посевные и уборочные, пьянствовали, крали с колхозных складов, ставили личное выше общественных и партийных задач.

Что касается городской молодёжи, то приблизительно до середины 50-х «Вожык» интересовался ей редко. Разве что время от времени от его авторов доставалось хулиганам.

Пасторальные мотивы преобладали в журнале «Вожык», пока в Москве не объявили «крестовый поход» против космополитов – любителей Запада, под каток которого также попали молодые люди, которые интересовались джазом и прочими импортными культурными фишками. В 1949-м на страницах московского «Крокодила» вышла статья «Типы уходящего века», которая стала манифестом войны со стилягами, кульминация которой придётся на 50-е.

Постепенно пришлось подключиться к той кампании и Минску. В октябрьском номере «Вожыка» за 1955 год имело место историческое событие: впервые в качестве антисоциального элемента был показан типаж, похожий на стилягу. Помимо всего это означало, что Минск вышел из алгоритма жизни города, который зализывает раны войны. Белорусская столица начинала жить в нормальном ритме большого города с соответствующей полифонией потребительских предрассудков его жителей.

«Был на конкурсе я джазов,

обалдел от джазов сразу.

Буги-вуги, самба-мамба,

чувствую, приходит амба».

Примерно так звучали на советском радио куплеты против стиляг. А у «Вожыка» были свои методы борьбы с «плесенью» (так в официозе часто называли стиляг). Он крыл неконструктивную молодёжь стихами и карикатурами.

Кульминация борьбы со стилягами у «Вожыка» пришлась на 1958 год. Одновременно его авторы пытались агитировать за некий альтернативный позитивный стиль. Согласно журналу, молодой белорус хорошо работает и в свободное от трудовых рекордов время вместо разных буги-вуги пляшет в ритме народных танцев. Однако вскоре от таких поисков отказались. Стало ясно, что нужна своя эстрада.

Листая страницы «Вожыка», можно заметить интересный феномен. Судя по карикатурам, все, кто не хотел вести советский образ жизни в 50-е годы, постепенно так или иначе заимствовали фишки стиляг. На рисунке 1959 года типичный тунеядец носит так называемые «ботинки на манной каше» — характерный атрибут гардероба стиляг.

Культурологи утверждают, что стиляги в СССР начали постепенно исчезать после Московского всемирного фестиваля молодёжи и студентов, который состоялся в 1957-м. По его следам был легализован джаз и либерализирован дизайн молодёжной одежды. Кроме этого, благодаря Гагарину и десталинизации, Запад охватила волна симпатии к СССР, присущая также молодёжным субкультурам (например, американским битникам).

До начала рок-революции и эры хиппи (примерно 1964-1967) тема враждебной Советам юношеской контркультуры в журнале «Вожык» почти исчезает. Хотя осторожное отношение к тем, кто не соответствует стандартам обычного советского трудящегося, как видим на карикатуре 1961 года, всё же присутствовало.

Перевод с белорусского – belisrael.info

Опубликовано 04.04.2020  18:53

В. Рубинчик. АНАТОМИЯ ФЕЙКОВ-II

Предыдущий мой текст о фейках собрал в «империи Цукерберга», куда меня упорно тянут доброжелатели, cемь лайков и удостоился одного перепоста – это, несомненно, успех 🙂 А если чуть серьёзнее, то тема сейчас не самая востребованная. Многие наши сограждане не видят связи между фальсификациями в гуманитарной сфере и полнотой своего кошелька (или балансом кредитной карточки). Я – вижу, потому предлагаю ещё один выпуск.

1. И снова «троцкие» цитаты…

Так совпало, что первая часть моих заметок, где был упомянут Лев Троцкий, вышла в годовщину смерти этого революционера. На постсоветском пространстве он время от времени «попадает под молотки» – на «Иудушку» Троцкого валят всё, что под рукой (как будто мало было у Льва собственных блох грехов, и как будто он не покинул Советский Союз в 1929 г., за 7 лет до «большого террора» и за 11 лет до смерти).

Вот есть в РФ интернет-телеканал «Царьград ТВ», которые каталогизировал «русофобов» на основе неизвестно откуда взятых цитат, зачастую даже не касавшихся «национальных проблем». В принципе, это всё, что нужно о нём знать, но!..

Живёт в Минске обладатель степени доктора философских наук Лев Криштапович, заведующий сайтом «Телескоп». Нередко ссылается на «Царьград», и всё бы ничего, но материал 23.08.2019 – как-то «ниже плинтуса». Перепечатав его без комментариев, Криштапович взял на себя ответственность, например, за это:

Для Троцкого человеческие массы представлялись лишь как «злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми» (Троцкий. Моя жизнь. Берлин, 1930). Относясь столь «любовно» к подавляющему большинству населения России, он с помощью террора старался заставить покорённое население выполнять революционную волю… Можно ли поверить, что когда-то в будущем он перевёл бы крестьян из разряда «злых бесхвостых обезьян» в разряд полновесных граждан?

Подтасовка в стиле В. Бегуна – слова Троцкого реальные, но значат иное… Обратимся к оригиналу «Моей жизни» – в главе ХХХIV «Поезд» найдём такое рассуждение:

До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади.

Очевидно же, что «массы», тем более крестьянские, по своей инициативе не строят армию: она строится из них. Со «злыми обезьянами» сравнивалась воинственная верхушка государств, за которыми наблюдал Троцкий в 1910-х гг. Та верхушка, что была готова отправить (и отправляла) миллионы зависевших от них людей на смерть.

Далее автор «Царьграда» утверждает:

Троцкий очень переживал, что Германия навалилась в 1914 году на Францию, а не на Российскую Империю. «Нынешняя война, — с искренней печалью пишет Троцкий, — в первую голову означала разгром Бельгии; что главные силы Германии обрушились не на царизм, а на республиканскую Францию».

Вот как было в оригинале («Война и Интернационал», 1914):

Но самая аналогия между нынешней войной и войною 1870-го года является до последней степени плоской и фальшивой. Оставим в стороне все международные условия. Забудем, что нынешняя война в первую голову означала разгром Бельгии; что главные силы Германии обрушились не на царизм, а на республиканскую Францию; забудем, что исходным пунктом войны было стремление раздавить Сербию, а одной из целей войны является упрочение самого реакционного в Европе государственного образования, Австро-Венгрии.

Не заметил я здесь никакой «искренней печали», тем более – желания руками Германии уничтожить Российскую империю. И в этом случае цитата сама по себе не фейковая (хотя и обрезано «Забудем, что…», ввиду чего смысл меняется), однако вывод сфальсифицирован.

Пожалуй, приведенного достаточно, чтобы понять, какую «качественную общественно-политическую аналитику» предлагает «астрономический» портал под руководством 70-летнего профессора, «сотрудника кафедры политологии» в БГУ. Из той же «оперы» – заголовок на «Телескопе»: «Как белорусская газета «Новы Час» оправдывает нацизм» (04.09.2019). Спойлер: не оправдывает.

2. И снова тот же клан…

Я не то чтобы против «трудовых династий», но изучение разнообразного наследия И. П. Шамякина его дочерью Алесей в стенах Академии наук приводило к неожиданным – мягко говоря, неакадемическим результатам. Старшая дочь, Татьяна Ивановна, – не кандидат филологических наук, а целый доктор. Много лет служит в Белгосуниверситете, чем немало гордится; была и заведующей кафедрой на филологическом факультете. В 2010-х годах Т. Шамякина выпустила воспоминания «Как жила элита при социализме». Остановлюсь тут на эпизоде 2-й их части, вышедшей с кокетливым подзаголовком «Более чем субъективные мемуары» (журнал «Нёман», № 11/2018). Понятно, что это не научная работа, но и в ней прослеживаются своеобразные приёмы автора, разбор которых небесполезен. По-белорусски они разбирались в июле 2019 г.

Т. Шамякина пишет: «Период “борьбы с космополитизмом” можно считать нарушением баланса, реваншем за “дело Ганина” (да и убийства С. Есенина, как сейчас уже доказано) и “дело славистов”. Впрочем, пострадавшие отделались легким испугом — “никого ведь из критиков-космополитов не расстреляли и в лагеря не сослали. Даже из Союза писателей никого не исключили” (Ст. Куняев)». А перед этим cотрудница БГУ дала и «политологическое» объяснение: «В то время сложился такой политический момент, когда антипатриотические силы осмелели и решили провести “разведку боем” по разрушению основ социализма. Да только руководители Союза писателей их переиграли» (с. 158).

Итак, если я правильно понял мысль Т. Шамякиной – а понять её немудрено – ничего особенного после января 1949 г. не произошло: патриоты дали отпор театральным критикам, рецензии которых «поражали злобностью и непримиримостью» (собственно, лексика мемуаристки недалеко ушла от той самой «правдинской» статьи 28.01.1949: «Шипя и злобствуя, пытаясь создать некое литературное подполье, они охаивали все лучшее, что появлялось в советской драматургии»). Отпор был в целом корректный, а если и произошло некое «нарушение баланса», то пострадавшие сами виноваты: нечего было в 1925 г. Есенина убивать! (Чуть утрирую.)

В результате кампаний против «космополитов» и «буржуазных националистов» в СССР конца 1940-х – начала 1950-х литературных работников не просто лишали должностей и членства в творческих союзах, но и отправляли за решётку. Даже отец Т. Ш., член ЦК КПБ, не отличавшийся чрезмерным гуманизмом, заметил в своём дневнике (25.10.1990): «Не посадили никого, кроме человек пятерых еврейских писателей во время борьбы с космополитизмом, кстати, тех, кто меньше всего критиковал наши недостатки» (Шамякін І. П., «Роздум на апошнім перагоне», Минск, 1998). Из очерков Григория Релеса «Праз скрыжаваны агонь» (журнал «Полымя», № 8, 1995) и «Судьба когорты» (книга Релеса «В краю светлых берёз», Минск, 1997) можно узнать, о ком речь: о Гирше Каменецком, Айзике Платнере и некоторых других. Тюрьма и лагерь подорвали здоровье Каменецкого, арестованного в июне 1949 г., и вскоре после освобождения он умер. Это было в апреле 1957 г., на 62-м году. Не думаю, что долгие годы заключения продлили жизнь А. Платнеру (1895–1961), М. Тейфу (1904–1966)… О судьбе этих литераторов кратко рассказано и в справочниках, том же биобиблиографическом словаре «Беларускія пісьменнікі».

 

Г. Каменецкий, А. Платнер, М. Тейф. Фото с rosenbloom.info и из википедии.

Допустим – я всё пытаюсь отыскать «смягчающие обстоятельства» – Татьяна Шамякина рассуждала о жителях РСФСР, а не БССР, имея в виду лишь первые месяцы гонений на «космополитов». Но и в этом случае цинизм утверждения «пострадавшие отделались легким испугом» зашкаливает: так, заместитель худрука московского еврейского театра (ГОСЕТа) Иоганн Альтман в 1949 г. «был обвинён в антипатриотической деятельности и по требованию А. А. Фадеева отстранён от работы, исключён из Союза писателей СССР и из партии, и в конце концов арестован» (википедия). Подобно Г. Каменецкому, И. Альтман умер почти сразу после освобождения: в феврале 1955 г., не дожив и до 55.

А теперь – барабанная дробь: у С. Куняева, на которого Т. Шамякина ссылается, сказано было так: «Даже из Союза писателей никого не исключили, кроме старого партидеолога Альтмана». Т. е. доктор наук сфальсифицировала тезис своего же тенденциозного «авторитета», поставив точку после «никого не исключили».

3. А так было можно?…

Для разнообразия сошлюсь и на российский пример. Речь пойдёт о распространении фейка в интернете – на первый взгляд, рядовой случай, но он чем-то зацепил меня. Возможно, тем, что распространитель, по идее, является одним из ключевых популяризаторов исторических знаний не только в России, но и на постсоветском пространстве… Сей популяризатор – главный редактор журнала «Дилетант» Виталий Дымарский.

Вот такой был у него пост 23.08.2019 – в духе «А власти скрывали…»:

Читатели затребовали доказательств того, что продемонстрированный плакат действительно выпускался в 1940 году (ни о планах СССР вместе с немецкими лётчиками бомбить Британию в том году, ни тем более о реальных совместных бомбардировках науке не известно). Почти сразу же заподозрили, что В. Дымарский разместил на своей странице переделку плаката Кукрыниксов 1941 г., переработанного в 1944 г. и в том же году дополненного рифмованными строками авторства Самуила Маршака…

Правильно заподозрили: переделка, где вместо Берлина фигурирует «Лондон», а вместо «фашистской Германии» – «имперская Британия», уже несколько лет гуляет по сети.

У Виталия Дымарского была возможность признать свою ошибку, как это сделал Виктор Шендерович, перепечатавший пост с «имперской Британией», но вскоре удаливший его. Увы, В. Дымарский занял иную позицию: «Итак, плакат. Фейк, говорите? Но фейк — это информационный продукт, в котором отсутствует правдивая информация. Авторы же помещенного плаката перерисовали (спародировали) Кукрыниксов, поместив в их форму содержание, ПОЛНОСТЬЮ соответствующее тогдашней внешней политике СССР» (24.08.2019).

От договора о ненападении между Германией и Советским Союзом, заключённого в августе 1939 г., и от его секретного протокола я не в восторге. Но следует признать, что подписанные документы не сгладили всех противоречий между Гитлером и Сталиным, и последний не шёл в фарватере первого. Сталин был кем угодно, но не идиотом, готовым отправить лётчиков за моря на помощь условному «союзнику» в то время, когда у СССР были большие проблемы с пограничными территориями (антибританская риторика в прессе и помощь самолётами – «две большие разницы»). Т. е. «пародия» не соответствует и «внешней политике СССР» образца 1940 года.

Как ни печально, вынужден согласиться с незнакомым мне Павлом Трубаевым: «Проблема поста и его автора не в том, что выложен фейк. Со всеми такое бывает. Проблема в неумении признать свою дурость и удалить пост, чтобы не позориться. Ещё печальней, что это главред “исторического” журнала. В общем, хорошо продемонстрирована степень критического мышления и объективности» (25.08.2019).

«Знатные фейкоробы» нашего времени

* * *

В прошлый раз я упомянул три приёма, употребляемых при создании «наукообразных» фейков. Сейчас – ещё три:

4) Вырывание цитаты из контекста с навязчивым домысливанием того, что хотел сказать автор (Резюмируя, «дедушка старый…» – а лучше слегка перефразирую: «Троцкий в могиле, ему всё равно»).

5) «Обрезание» цитат «на самом интересном месте». Этим грешила, конечно же, не только Т. И. Шамякина; в книге «Многоликая Каисса» (Москва, 1989) Г. Александрович и Е. Столяр привели анекдот о шахматной федерации ФРГ, которая много лет пыталась добиться от министерства финансов признания шахмат «полезным видом спорта, имеющим воспитательное значение». Наконец, в 1982 году признание было получено, и решающим аргументом явилась цитата из письма прусского короля Фридриха II: «шахматы воспитывают склонность к самостоятельному мышлению». Но конец фразы федерация опустила, а он гласил: «…посему не следует их поощрять». 🙂

6) Распускание слухов о «тайном источнике знаний» – например, об архиве, где находится «чудо-документ». Ежели мыльный пузырь лопнет (поскольку документ или не находится, или оказывается не таким уж чудесным), можно сделать вид, что всё так и было задумано, пригласив аудиторию полюбоваться красотой игры 😉

Вольф Рубинчик

г. Минск, 06.09.2019

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 06.09.2019  18:17

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (123)

Яшчэ шалому! Вышэй кроквы, цесляры!

Ці не галоўнае, чым хваліцца Саюз беларускіх яўрэйскіх абшчын у апошнія месяцы, – выстава «Эмі Уайнхаус. Сямейны партрэт», што праходзіць у мінскай галерэі Міхаіла Савіцкага з 15 чэрвеня (скончыцца 31.08.2019). Дазнаўшыся пра месца правядзення, я ўсміхнуўся: больш зацятага змагара з «буржуазнай мас-культурай», чым той Савіцкі (які да таго ж не палюбляў «яўрэйскі дух» – ну, можа, паглядзеўшы на бедную, дачасна памерлую брытанку, зрабіў бы выключэнне), і ўявіць сабе цяжка. Ды лёс і не такія досціпы ўчыняе.

Саарганізатар «Сямейнага партрэта» – «Цэнтр беларуска-яўрэйскай культурнай спадчыны», нядаўна створаны ў Мінску (заснавальніца – арт-куратар Мая Кацнельсон). Я не разумеў, пры чым беларуска-яўрэйская спадчына да творчасці Уайнхаус, ды архівісты падказалі: прадзед спявачкі, Біньямін Вайнгауз, сын Яўсея, жыў у Астрашыцкім Гарадку, адтуль у канцы ХІХ ст. эміграваў… Сям’я апынулася ў Брытаніі. Здаецца, ніхто з нашчадкаў да Беларусі дачынення больш не меў, але сама па сабе знаходка цікавая. Ці дастаткова яе, каб запісваць Эмі Джэйд Уайнхаус (1983–2011), шматразовую лаўрэатку прэміі «Грэмі», у «нашы», – рашайце самі.

Выставу разрэкламавалі тутэйшыя фастфудныя СМІ – тутбаі і сіцідогі. Я нават паслухаў колькі песень «віноўніцы ўрачыстасці» (амаль не зачапілі; у катэгорыі надрыўных англамоўных спеваў аддаю перавагу Ціне Цёрнер або Барбры Стрэйзанд) і пазнаёміўся з жыццяпісам праўнучкі беларускага яўрэя. Калі коратка – дзяўчына рабіла ўсё, каб НЕ адпавядаць ідэалу «ідышэ мэйдл» 120-цігадовай даўніны (у якім, прызнайма, было нямала слушнага). У пяшчотным узросце Эмі падсела на наркотыкі; спярша лёгкія, потым цяжэйшыя. Жлукціла спіртное, дыміла як паравоз, памяняла мноства… гм… партнёраў. Ладна б нейкая адна загана – а там была д’ябальская сумесь. У выніку пяюха проста знішчыла сябе на радасць таму цынічнаму сектару шоў-бізнэса і медыяў, які вымагае «мёртвых герояў».

Цяпер у цэнтры Мінска з падачы лонданскага яўрэйскага музея паказваюць генеалагічнае дрэва Э. Уайнхаус, некаторыя яе дакументы, рэчы. Па-мойму, усё гэта для найвялікшых фанатаў, і сумняюся, што тысячы іх у горадзе. Кошт квітка – 10 руб.; калі б мне заплацілі тую самую дзясятку, то наведаў бы.

У згаданым беларуска-яўрэйскім цэнтры ведаюць, што робяць (прынамсі, хочацца ў гэта верыць), і ўсё ж. Я не супраць выставак, прысвечаных брытанскай поп-зорцы яўрэйскага паходжання ды іншым цікавым асобам. Аднак ісці б такім імпрэзам на дзясятым месцы… Найперш паказаць бы аўдыторыі таленты, якія насамрэч mit lajb un lebn звязаныя з Беларуссю, хай сабе яны не супервядомыя за мяжой.

Першае імя, што прыходзіць у голаў, – Якаў (Янкель) Кругер, жывапісец і вандроўнік, які нязменна вяртаўся ў родны горад. Пагатоў сёлета ў Кругера (14.05.1869 – 19.03.1940), заснавальніка першай у Мінску мастацкай школы (1906), быў 150-гадовы юбілей. Мастак пахаваны на Вайсковых могілках.

Так, выдаваліся ў Мінску альбом-каталог з біяграфічным нарысам і рэпрадукцыямі работ Кругера, кніга Надзеі Усавай (вышэй паказана вокладка), ды з 2000–2013 гг. шмат вады сцякло. Працы яго нячаста экспануюцца… Тое самае можна сказаць і пра карціны Натана Воранава, «другапланнага» мастака з Магілёва.

Калі верыць сайту «Саюза бел. яўр. абшчын», юбілей Кругера суполка ніяк не адзначыла.

Заслугоўваюць выстаў Міхл Рафальскі (1889–1937) – ідэолаг і першы кіраўнік Беларускага дзяржаўнага яўрэйскага тэатра, заслужаны кінадзеяч Майсей Бераў (1909–2003)… Апошні нарадзіўся ў снежні, так што 110-годдзе наперадзе, матайце на вус.

Што ў «галоўнага яўрэйскага саюза» своеасаблівы погляд на культурную спадчыну, ведаю даўно. А як з сучаснасцю і будучыняй? У красавіку 2017 г. я спадзяваўся на перамены да лепшага – пасля таго, як да стырна ў выніку канкурэнтных выбараў прыйшоў увішны бізнэсовец Уладзімір Чарніцкі… Надоечы ў арганізацыі змянілася і прэс-сакратарка; новай (Ангеліне Галкінай) – 20 год, яна студэнтка БДУ. І вось заснавальнік рэсурса, які вы зараз чытаеце, 26.07.2019 звярнуўся да яе:

Добры дзень, Ангеліна!

Будзьце ласкавы, адкажыце на пытанні, звязаныя з урочышчам Курапаты, пра якое не раз былі згадкі на нашым сайце.

  1. Ці нясе Ваш Саюз адказнасць за помнік у Курапатах, пастаўлены ахвярам сталінізму ад імя беларускіх яўрэяў? (Выяву гэтага помніка можна бачыць, напрыклад, тут: https://belisrael.info/?p=9919)
  2. Як вядома, у лістападзе 2018 г. у Курапатах быў узведзены “афіцыйны” помнік з надпісамі на чатырох мовах, у т. л. і на мове ідыш. Ці звярталіся стваральнікі гэтага помніка па дапамогу да Вашай арганізацыі?

З павагай,

Арон Шусцін,

галоўны рэдактар незалежнага ізраільскага сайта belisrael.info.

*

Неўзабаве з «афіцыйнага» адрасу быў атрыманы адказ: «Здравствуйте! У Вас не будет возможности отправить это же письмо на русском языке?» Крыху пазней – і сустрэчнае пытанне: «Могу ли я уточнить причину вашего обращения в Союз еврейских общин, чтобы понять суть вашего вопроса?».

А. Галкіна, інстаграмнае фота (2019)

Абодва сказы сведчаць, па-мойму, пра «жэстачайшы прафесіяналізм»… не столькі самой «лапулі» з крыжыкам, колькі тых, хто наняў яе. Так, сайт belisrael, у прынцыпе, можа пайсці насустрач і перафармуляваць запыт па-руску… Дапусцім, ад «Краязнаўчай газеты», што дыхае на ладан, ад «ЛіМ»а і «Нашага слова» яшчэ можна «адмахнуцца». Але як прэс-сакратар(-ка) без ведання абедзвюх дзяржаўных моў будзе сачыць за публікацыямі, пісаць прэс-рэлізы, дый паўнавартасна кантактаваць з такімі мастадонтамі тутэйшай прэсы, як «Звязда», «Настаўніцкая газета», «Наша Ніва», «Новы час»? І няўжо няздатнасць разумець пытанні белмоўных карэспандэнтаў тэле- і радыёпраграм (а іх нямала, найперш у культурніцкіх рэдакцыях) падвысіць аўтарытэт Саюза? ¯\_(ツ)_/¯

Або, напрыклад, 16.09.2018 ладзіўся чарговы «Дзень яўрэйскай культуры»… Афішку выдалі пераважна па-беларуску, хоць і з памылкамі:

Многія засумуюць, калі суполка зробіць крок назад, у бок «татальнага рускамоўя». Паводле перапісу 2009 г., блізу паловы ўсіх жыхароў (і амаль 10% яўрэяў) Беларусі ўважалі беларускую мову за родную, не хухры-мухры. Нават у Ізраілі зямляцтва кліча на «вечар беларускай песні і паэзіі» (15.08.2019, па папярэднім запісе).

Ну і наконт сустрэчных пытанняў… Адпачатку гэта было яўрэйскай «фішкай», якую перанялі кашчаніты і звычайныя сеціўныя тролі. Цяпер яе часцей выкарыстоўваюць чыноўнікі, каб «запусціць дурачку» або зусім ухіліцца ад адказу. Пытацца пра патаемную прычыну, з якой СМІ/сайт задае пытанне, крыху мавэтон, але для «чарніцкага» Саюза, можа, і норма… З цікавасцю чакаю, як дыялог пойдзе далей: перарасце ў «такідатую дуэль»? 😉

Дзейныя ў ліпені 2019 г. паблікі «самай прадстаўнічай» яўрэйскай арганізацыі. «Выходзіць, у вас два мужы старшыні?» O_о

Начальнікі мяняюцца, а сутнасць суполкі – наўрад ці… Ну, або дужа марудна. Дарэчы, дама, якая намагалася здаць мяне ў міліцыю на «Яме» ў сакавіку 2006 г., дагэтуль гендырэктар(-ка) Саюза. Пераседзела двух старшыняў, Л. Левіна й Б. Герстэна, – малойца! От толькі яўрэяў у Беларусі ўсё меней 🙁

*

У мінскім супермаркеце набыў пакунак з семкамі, made in Тамбоўская вобласць:

Маркетолагі файна абыгралі вобраз, які асацыюецца з Тамбоўшчынай 😉 Як можна было б раскруціць тутэйшыя семкі? Адзін сталы чытач прапанаваў намаляваць на абгортцы крэсла з цвіком, назваўшы прадукт «А можа, так і трэба» 😉

Яшчэ больш упадабаў бы я афармленне з гіганцкай семкай у вышыванцы. І каб яе «твар» нечым нагадваў аблічча міністра замежных спраў, які стараецца апранаць замежных дыпламатаў у кашулі з беларускім арнаментам. Гэта ж весела – абрагочашся!

Чэрвень 2019 г., Мінск

Злева – Уладзімір Макей, справа – немка Андрэа Віктарын, прадстаўніца ЕС у РБ (2015–2019), якая не раз абяшчала, што візы «ў Еўропу» звычайным грамадзянам Беларусі будзе прасцей атрымаць, што цана пытання знізіцца. Зараз яна вяртаецца на радзіму, і абяшчаць будуць іншыя. А вось пасол Ізраіля Іосіф Шагал (2012–2015), пры ўсіх закідонах, пакінуў нашу краіну, калі пагадненне пра «бязвіз» паміж Беларуссю і Ізраілем было падпісана (у лістападзе 2015 г. запрацавала).

Пакуль суд ды справа, паслухайце песеньку Змітра Дзядзенкі, якая пачынаецца так: «Сёння кожная засранка чула: ў модзе вышыванка».

*

У мінулай серыі гаварылася пра стаўленне Івана Шамякіна да яўрэяў, пра фальш у яго дзённіках. І пахаванне пісьменніка ў 2004 г. адбылося не без фальшу – «для масавасці» да Дома афіцэраў нагналі школьнікаў

Яшчэ адзін штрышок да біяграфіі Івана Пятровіча з мемуараў Валянціна Тараса: «Наконт 1987-га годуякраз тады разгарнулася шалёная з антысеміцкім прысмакам кампанія супраць творчасьці Марка Шагала: цкавалі супрацоўніцу рэдакцыі Беларускай Савецкай Энцыклапедыі Ірыну Шэлянкову, якая падрыхтавала для чарговага тому БСЭ артыкул пра Шагала, за што яе звольнілі з працы. Маўляў, як гэта ты, славянка, магла ўчыніць сіянісцкую дыверсію? Цягнуць на старонкі БСЭ гэтага зацятага сіяніста, незразумелага народу мадэрніста? Што з таго, што ён нарадзіўся ў Беларусі? Ён сам сябе ад яе адарваў, калі зьбег у эміграцыю, і даўно ўжо ня мае з нашай Бацькаўшчынай нічога агульнага. І ягонае гэтак званае мастацтва таксама!.. Сёньня дзіву даешся, што гэтыя інвектывы ў адрас Шэлянковай гучалі з вуснаў такіх паважаных асобаў, як тагачасны галоўны рэдактар БСЭ І.Шамякін і ягоны намесьнік А.Петрашкевіч».

Зачапіўся вокам за нядаўні тэкст дачкі пісьменніка, доктаркі філалагічных навук, прафесаркі БДУ Таццяны Шамякінай. Бывае, што дзеці каюцца за нягожыя ўчынкі бацькоў, але тут іншы выпадак. Якая паранаідальнасць у мысленні, з якім шэрым (не блытаць з чорным) гумарком распавядаецца пра цкаванне Барыса Пастарнака!.. 🙁

На думку Т. Ш., у час барацьбы з «касмапалітызмам» «пострадавшие отделались легким испугом — никого ведь из критиков-космополитов не расстреляли и в лагеря не сослали. Даже из Союза писателей никого не исключили (Ст. Куняев)». Гэта горш, чым мацюкі на адрас вучня шчучынскага ліцэя з вуснаў дырэктара і сацыяльнага педагога (якіх усё-такі зволілі) – тут падман чытачоў, а значыць, і сваіх студэнтаў-філолагаў, тут поўная маральная дэградацыя. Пачытайце хаця б пра лёсы Ёгана Альтмана (1900–1955) і Рыгора Гукоўскага (1902–1950). Нават стары дзівун Куняеў згадаў выключэнне Альтмана з Саюза пісьменнікаў (Шамякіна абарвала куняеўскую цытату). Дый бацька Т. Ш. пісаў пра той час: «Не пасадзілі нікога, акрамя чалавек пяцярых яўрэйскіх пісьменнікаў у час барацьбы з касмапалітызмам…» (25.10.1990). Для кагосьці, вядома, гэтыя людзі – «ніхто»…

Сведчыць Зміцер Дзядзенка, які ў 1990-х вучыўся на філфаку: «Таццяна Шамякіна – яскравы прадукт свайго асяроддзя, залатое дзіця бээсэсэраўскай эліты. У мяне ад яе лекцый заставалася дваістае ўражанне: яна даволі шмат чытала, была эрудзіраванай, давала ў лекцыях тое, чаго не было тады ў падручніках, але габрэйскі пункцік перыядычна атручваў усё» (30.07.2019).

Т. Шамякіна (1948 г. нар.) і Зм. Дзядзенка (1972 г. нар.)

Цытатнік

«Бі ў мінулым цяперашняе, і ў двайную сілу ўбярэцца тваё слова» (Мікалай Гогаль, 1844)

«Назіраючы за хворымі, ён [галоўны ўрач дома-інтэрната] заўважыў, што для большасці з іх “жартам” быў злосны і жорсткі здзек з бліжняга, са слабейшага – гэта выклікала ў іх неўтаймоўны смех. А ўласна гумару яны не разумелі і з бяскрыўднага анекдота маглі не зарагатаць, а накінуцца на расказчыка з кулакамі…» (Барыс Пятровіч, 2011)

«Людзі ва ўладзе занадта самазакаханыя і празмерна ўпіваюцца ўладай і грашыма. На жаль, інтэлігентныя і сумленныя людзі не жадаюць рабіцца палітыкамі… Я ж не магу дыктаваць іншым, што ім рабіць і як жыць. Мне застаецца верыць у свядомасць людзей, у тое, што яны, нарэшце, абразумяцца» (Джым Джармуш, ліпень 2019).

Вольф Рубінчык, г. Мінск

31.07.2019

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 31.07.2019  18:30

Наўздагон

“Пра пахаванне І.Шамякіна. Тое, што школьнікаў туды нагналі, было не самае прыкрае. Самае гідкае было, што для цырымоніі развітання нікога не пускалі ў Дом афіцэраў, пакуль не прывезлі школьнікаў. Невялічкая чарга, здаецца, хвілінаў 40 мерзла на вуліцы, пакуль тых школьнікаў не прывезлі, каб стварыць масавасць. Я тады акурат быў ад “Нашай Нівы” і натрапіў на Лявона Баршчэўскага, які прыйшоў развітацца з Шамякіным” (Зміцер Дзядзенка, 31.07.2019)  Дадана 31 ліпеня ў 22:44

Водгук

«…калі б мне заплацілі тую самую дзясятку, то наведаў бы...» – цаню. Такое ці прыблізна такое, шолам-алейхемаўскае, я чуў у Капылі ад Рыгора Навумавіча Швеца (па-нашаму, па-рэдакцыйнаму – Гірш Нохумавіч), вясёлага чалавека, бацькі ці не шасцёх дзяцей («што гадок, то жыдок»). Варты цэлага апавядання.

У Саюзе пісьменнікаў БССР была цэлая кагорта бытавых антысемітаў. Пра іх хораша напісаў Алесь Асташонак, якога яны таксама былі занеслі ў жыды. Алесь, трохі наіўнаваты, пытаўся ў мяне: няўжо, каб ведаць замежныя мовы і быць начытаным, трэба быць яўрэем? Вось за веданне моваў і за начытанасць, і за тое, што піша не пра даярак і жнеяў, а пра Дуніна-Марцінкевіча і іншых, яго і былі залічылі ў жыды. Пра гэта ён, памятаю, сам пісаў, але дзе тое друкавалася – не ўспомню.

Анатоль Сідарэвіч (02.08.2019)  – 12:08

Интервью с д-ром Дианой Думитру

Д-р Диана Думитру: прямых доказательств планируемой Сталиным депортации евреев пока нет

Лидеры Еврейского антифашистского комитета

В чем причины послевоенного антисемитизма в СССР, как боролись с космополитизмом на местах и оправдана ли версия о депортации евреев на Дальний Восток в 1953-м — об этом и многом другом в интервью с приглашенным лектором магистерской программы по иудаике НаУКМА, доцентом Кишиневского государственного педуниверситета, д-ром Дианой Думитру.

— В еврейской среде существует миф об отсутствии антисемитизма в 1930-е годы. Насколько он имеет под собой основания?

— Евреи, чья молодость пришлась на эти годы, вспоминали о том, как без проблем поступали в университеты, получали Сталинскую стипендию, работали в разных учреждениях и т.п. Безусловно, эти воспоминания не беспочвенны, но говорить об атмосфере победившего интернационализма не приходится.

Источники свидетельствуют, что антисемитизм никуда не исчез, просто государство жестко пресекало его проявления. Я как-то наткнулась на донесение ОГПУ конца 1920-х годов — два работника одесского морга с ностальгией вспоминают о погроме 1905 года в Киеве, как подчеркивает агент, смакуя детали. Мол, вышли бы сейчас порезать жидов, но… времена не те. В то же самое время государство пыталось бороться с укоренившимися антисемитскими стереотипами и культивировать позитивный имидж евреев среди населения. Вследствие этих усилий советские евреи стали постепенно восприниматься как «нормальные» советские граждане. После двух десятилетий советской власти для нового поколения национальный вопрос был глубоко периферийным.

Витрина магазина с портретами и бюстами советских вождей, Одесса, 1930-е

— Как можно охарактеризовать советскую информационную политику в годы Холокоста? Сознательное замалчивание Катастрофы из страха перед нацистской пропагандой, навязывавшей стереотип «жидокоммуны»? 

— Последние исследования, например, Карела Беркхоффа опровергают миф о том, что в советской прессе не было информации о преступлениях против евреев. Информация была — ясная, недвусмысленная, в центральных газетах, причем именно об уничтожении евреев, а не абстрактного мирного населения. Так, например, в августе 1941 года «Правда» и «Известия» опубликовали выступление Соломона Михоэлса, где он открыто заявил, что Гитлер намеревается уничтожить весь еврейский народ. В сентябре 1943-го Эренбург писал в «Красной Звезде», что в Минске собрали евреев из разных стран, и все они были убиты, а в апреле 1944 года «Правда» отмечала, что не осталось евреев в Киеве, Праге, Варшаве и Амстердаме. В декабре 1944-го та же «Правда» сообщила цифру уничтоженных евреев в Европе — 6 миллионов.

Безусловно, советская власть была уязвима, особенно на новых советских территориях — на Западной Украине, в Бессарабии и Прибалтике многие местные жители ставили знак равенства между евреями и большевиками. Понимая всю сложность ситуации, режим старался не акцентировать внимание на «еврейском вопросе» в годы войны. В то же самое время советские евреи внимательно следили за официальным дискурсом и болезненно реагировали на любые попытки обойти вниманием еврейскую идентичность — как героев, так и жертв. Сложно сказать, насколько преуспела нацистская пропаганда в разжигании антисемитизма, но ей точно удалось вернуть «еврейский вопрос» на повестку дня. Даже у советских людей, не считавшихся антисемитами, появилось возможное объяснение тех или иных проблем.

При этом после войны власть весьма серьезно относилась к проявлениям антисемитизма — я знаю десяток дел в Молдове, которые окончились приговорами за разговоры о том, что «в нашей республике хорошо живется только евреям и коммунистам». Такие откровения плохо заканчивались и в 1948-м, и в 1950 году — даже когда сами евреи находились под ударом Москвы.

— Известно, что в конце 1945 года зафиксирован рост антисемитизма в самых разных странах Европы — во Франции и Германии, Польше и СССР. Каковы были его причины в Советском Союзе, особенно на новых территориях, аннексированных в 1939 — 40 годах? 

— В Молдавии, например, антисемитизм был двух сортов — традиционный довоенный и новый — советского образца. Дело в том, что советизация повлекла за собой приток новых кадров, большинство из которых не были молдаванами. Причин тому множество — сомнения в лояльности местного населения, плохое владение русским языком, да и в целом уровень неграмотности среди молдаван (в 1930-м году он составлял 61%). Неудивительно, что на лидерских позициях оказывается много евреев — как местных, так и приезжих. Пошли разговоры о том, что советская власть — это власть еврейская.

Кишинев, 1940

Начался поток антисемитских писем, в одном из них — Сталину — аноним прямо жалуется на национальную политику, превратившую Молдавию в республику с «еврейским засильем».  Судя по всему, это писал интеллектуал, поскольку он упоминал, что на молдавскую пьесу обычно не набирается и десяти зрителей, но если идет «еврейский» спектакль, нет в Кишиневе зала, который мог бы вместить всех желающих.

Обвиняли всех подряд, например, целый поток писем был направлен против первого секретаря ЦК Молдавии Коваля, женатого на еврейке. В доносах отмечали, что Софья Коваль себя «царицей чувствует и евреев насаждает, где ни посмотри, засели евреи и домой везут все своей царице». Жаловались, что евреи ходят «в изысканных шелках, шерсти, модных туфлях («они победили»), а молдаване — оборванные, босиком, голодными» — вот, мол, она советская (читай — еврейская) справедливость. Все это продолжалось до тех пор, пока в Москве ясно дали понять — все связи жены Коваля и вся ее подноготная проверены и перепроверены — дальнейшие обращения рассматриваться не будут.

После 1948 года в СССР появляется антисемитизм политический, вызванный провозглашением государства Израиль. Встреча, которую устроили Голде Меир 50 000 евреев в московской синагоге, стала для Сталина шоком — он осознал, что евреи могут иметь альтернативную лояльность. Это сравнимо с гневом ревнивого супруга, который ни с кем не хочет делить свою жену. Кроме того, в контексте холодной войны и присоединения Израиля к Западному блоку, у вождя и его окружения развивается шпиономания и политическое недоверие к евреям — через этот фильтр они видят мир.

— И на это накладывается бытовой антисемитизм широких масс…

— Неприязненное отношение к евреям имело разные корни. Например, одна из главных проблем послевоенных лет — жилищная. Поэтому, когда выжившие евреи возвращались в свои квартиры, они вполне могли услышать от новых хозяев, мол, жаль вас не всех убили… С одной стороны, сказалось влияние нацистской пропаганды — люди перестали стесняться антисемитизма, с другой — они готовы были наброситься на любого, кто покусился бы на «их» жилище, будь-то еврей, русский, украинец или молдаванин.

Я видела документ, где заместитель министра здравоохранения МССР по фамилии Гехтман просит освободить его от занимаемой должности из-за неадекватности жилищных условий — чиновник проживал в маленькой комнате без ванны с двумя детьми и 70-летней матерью. Что уж говорить о рядовых горожанах…

1944 год. Ветеран-еврей пишет Сталину с фронта, как офицеры СМЕРШ пытались выкинуть его жену с детьми из их квартиры. Те кричали, что женщина взяла этих жидят из детдома, чтобы получить льготы на большую семью. И попутно обвинили ее в получении ордена Красной Звезды через постель. Думаете, они верили в эту чушь? Нет, разумеется. Просто пригодного жилья оставалось очень мало, и в борьбе за него все средства были хороши.

Разрушенный центр Киева, 1944

— Как власть реагировала на такие эксцессы?

— По-разному. Я читала  дела, открытые за хулиганские выходки. Но видела и документ Агитпропа, обобщающий суть вопроса. Да, в нем признается, что антиеврейские настроения усилились из-за влияния нацистской пропаганды в годы войны, но также подчеркнуто, что евреи после Катастрофы склонны к преувеличению антисемитизма. Власть думает, что проблема не столь ужасна, как представляют ее себе евреи.

Ясно, что в эти годы обстановка накаляется до предела. В бывшем архиве КПСС есть справка о вызове одного еврея в ЦК из-за разговоров о попустительстве антисемитизму. Он пришел, подтвердил, что проблема существует, и объявил, что если власть не изменит к ней отношение, он… покончит с собой.

— Осенью 1945-го в Киеве из-за конфликта на жилищной почве едва не начался еврейский погром…

— Да, это типичный случай, когда уцелевшие евреи вернулись в свою квартиру, занятую другой семьей. Не очень типично, что по требованию прежних хозяев украинскую семью заставили съехать, после чего один из ее членов — красноармеец (находившийся дома в кратковременном отпуске) — напился и избил с другом подвернувшегося под руку лейтенанта НКГБ Розенштейна. Тот не стерпел обиды, отправился домой, где переоделся в форму, взял свой «ТТ», после чего вернулся к дому обидчиков и уложил обоих мужчин. Трибунал приговорил лейтенанта к расстрелу, но погромные настроения уже захлестнули Киев. Во время похоронной процессии несколько проходящих мимо евреев были избиты.

В этой связи интересно письмо четырех ветеранов — киевских евреев — Сталину, Берии и главному редактору «Правды» Поспелову. Тон письма очень резкий, авторы прямо обвиняют украинские власти в потворстве антисемитизму и сравнивают их позицию с курсом, «исходившим ранее из канцелярии Геббельса, достойными преемниками которого оказались ЦК КП(б)У и СНК УССР». Более того, подписанты грозят, что еврейский народ «использует все возможности для того, чтобы защищать свои права, вплоть до обращения в международный трибунал».

Письмо не анонимное и демонстрирует, что людей, так обращающихся к Сталину, сложно чем-то запугать — это евреи новой закалки.

Вообще, война ослабила вожжи не только для антисемитов. Типичный пример. В ночь с 9 на 10 мая 1945 года в Москве скончался глава Совинформбюро, заведующий отделом международной информации ЦК ВКП(б) Алексей Щербаков. Редакции крупнейших газет отправили своих собкоров для освещения похорон. Несколько журналистов-евреев из Всесоюзного радиокомитета отказались — я видела эту внутреннюю переписку — один прямо заявил, что покойный был антисемитом, двое сослались на слабые нервы. Им объявили выговор из-за отказа выполнить задание.

Похороны Алексея Щербакова

— В 1948 году в стране развернулась так называемая борьба с космополитизмом. Это в принципе еврейская история или евреи просто оказались козлами отпущения в борьбе с низкопоклонством перед Западом?  

— Это хороший вопрос, на который историки отвечают по-разному. Изучая документы, я вижу, сколь туманными были указания из центра, поэтому начальники на местах пытались угадать, о чем это вообще и с кем конкретно предстоит бороться. Многие решили, что евреи по всем параметрам подходят под определение космополитов, другие, более осторожные, старались избегать открытых антисемитских акцентов.

Мы до сих пор не знаем точно, чего власть хотела достичь, ясно лишь, что ее раздражало  сравнение с Западом не в пользу СССР. Ей было неприятно, что миллионы советских людей в годы войны увидели своими глазами высокий жизненный уровень на Западе, и она пытается уничтожить эти настроения на корню.

— Тогда почему кампания приобрела еврейский оттенок, а не эстонский или литовский, ведь в этих новых республиках сравнения с тем, как было «до того, как», просто напрашивались? 

— Как раз на новых территориях — и не только в Прибалтике — боролись с ностальгией по предыдущим режимам. И людей сажали, когда они вспоминали, что при поляках/румынах или независимом правительстве Эстонии или Литвы было лучше. Так, еврей из Бессарабии Саул Голдштейн получил свои 10 лет за разговоры о том, что «при румынах жилось лучше,  чем в СССР… здесь даже врачи и инженеры ходят без пальто и в парусиновых туфлях при 20-градусном морозе». Этот сравнительный анализ дорого ему обошелся.

Что касается еврейского оттенка, то он не случаен. Если мы изучим социальный профиль людей с высшим образованием, например в Бессарабии, то очень многие среди них окажутся евреями. Многие местные врачи учились в Италии, Франции и Бельгии — просто потому, что в Румынии 1930-х еврей не мог беспрепятственно получить медицинское образование. Они владели несколькими иностранными языками, прожили несколько лет на Западе и увидели другой мир — их можно было назвать космополитами в прямом смысле этого слова, в то время как подавляющее большинство молдаван на эту роль не тянули.

Беспачпортный бродяга, «Крокодил», 1949   «Следы преступлений» (раскрыта террористическая группа врачей-вредителей), 1953

— Понятно, что в массовом сознании многие евреи воспринимались как не вполне советские люди, но уничтожение еврейской интеллигенции началось с верхушки ЕАК — насквозь советской и преданной Сталину. Что это было — паранойя стареющего диктатора или прагматичный шаг в духе Больших процессов, когда Сталин четко понимал, кого он уничтожает и зачем?

— Возможно, лидеры ЕАК допустили стратегическую ошибку, решив сохранить влияние  Комитета и после войны. Они полагали, что станут выразителями интересов советского еврейства, не понимая, что нужда в них уже отпала.

Более того, они просят вывести ЕАК из подчинения Агитпропа, чтобы напрямую подчиняться ЦК, передают через Полину Жемчужину письмо с критикой Биробиджанского проекта и совершают другие политические шаги, которые через несколько лет получат опасную окраску. Член ЦК ВКП(б) и один из лидеров ЕАК Соломон Лозовский пытается объяснить важность Комитета, имеющего связи с большинством зарубежных глав правительств и мировой финансовой и деловой элитой. В апреле 1945-го это звучит неплохо, но в конце 1948-го это равносильно признанию в преступлении. Весь прошлый опыт ЕАК, включая многомесячное путешествие Михоэлса по США и Канаде, выглядит теперь обвинительным приговором.

Ицик Фефер и Соломон Михоэлс с актером Эдди Кантором, Голливуд, 1943

— Последний период жизни Сталина — «дело врачей». Это иррациональный шаг престарелого вождя или он вел некую игру, цели которой нам неизвестны? 

— Возможно, Сталину, обуреваемому своими фобиями, не понравился совет своего врача Виноградова «отдохнуть». Он мог воспринять это как призыв отправиться на покой, удалиться от государственных дел и увидел во врачах инструмент по отстранению его от власти. Рассуждая о том, верил ли он в заговор, мы вступаем на очень зыбкую почву допущений — нормальному человеку сложно увидеть в этом смысл.

— Насколько правдоподобно выглядит версия о планируемой депортации евреев?   

— Пока нет прямых доказательств, мы рассматриваем это как слухи и отражение общественной атмосферы. Евреи были парализованы страхом — это факт, но рассказы о том, что кто-то видел вагоны, стоящие на запасном пути, и т.п. — это не документ.

Что касается настроений, то они вполне укладываются в логику той эпохи. Буквально в том же году, уже после смерти Сталина, Берия стал продвигать в Латвии политику коренизации в стиле 1920-х годов — был дан приказ о замене русских латышами на руководящих постах — и сразу поползли слухи о предстоящей депортации всех русских из Латвии! Советские люди так воспринимали реальность — они знали, что депортация — один из методов коллективного наказания, поэтому были к ней готовы.

Так что депортация евреев на Дальний Восток — один из возможных сценариев, который, тем не менее, пока не нашел подтверждения. Но время преподносит сюрпризы. В конце концов, Советский Союз долгое время открещивался и от пакта Молотова — Риббентропа, и от трагедии Катыни, но соответствующие документы были найдены…

Беседовал Михаил Гольд

Газета “Хадашот” (Киев), № 2, 2019 См. здесь 

Опубликовано 20.02.2019  13:33

Наум Коржавин (Эммануил Мандель, 14.10.1925 – 22.06.2018)

22 июня 2018

Борис Парамонов

“Он всегда готов был сказать правду”. Памяти Наума Коржавина

Наум Коржавин в музее Маяковского

           Наум Коржавин в музее Маяковского

Он всегда был готов сказать правду, стоять за нее и пострадать за нее

Наум Коржавин прожил долгую жизнь, умер в глубокой старости – в 92 года. Но, кажется, он и не был никогда молодым – не был, по-другому сказать, современным. Он – архаика, обломок иных времен. Причем не пресловутых двадцатых годов, из которых пытались сделать миф в период послесталинской оттепели, а куда более ранних – дореволюционных. Коржавин был подлинным, можно сказать, химически чистым образцом русской интеллигенции той формации, которая была описана, проанализирована и осуждена авторами знаменитого сборника “Вехи”. И зная Коржавина, не столько читая, но наблюдая его, можно было понять, почему так встретили в штыки пресловутый сборник. Ибо нельзя было не оценить этого человека и в его лице этот культурный тип. Коржавин был его стопроцентным выражением, образцом и примером. И прежде всего он был чистым человеком, еще проще сказать – хорошим. Причем это сказывалось не просто в личной его жизни, но в его социальной позиции. Он всегда был готов сказать правду, стоять за нее и пострадать за нее.

И впервые он сказал и пострадал за правду отнюдь не в вегетарианские оттепельные годы, а в самые темные послевоенные – написав и распространив антисталинское стихотворение. И тут последовало чудо: его не расстреляли и даже не посадили, а всего-навсего отправили в ссылку, где он даже закончил горный техникум, получив какую-то шахтерскую специальность: еще один парадокс, если вспомнить полуслепого, а потом и совсем слепого Коржавина. Его поистине оберегал Бог. И тут возникает уже другая ассоциация: не только интеллигентский либерал, но древний юродивый, которого не смеет уничтожить злой царь.

Но Коржавин совсем не был мягким, незлобивым или безобидно чудаковатым человеком. Встретившись с ним, можно было понять, что и тот, дореволюционный интеллигент обладал достоинством и потенцией борца. То есть это был ценный социально-культурный тип, об утрате которого приходится жалеть, а не радоваться, вопреки всем веховским диагнозам и прогнозам. Стойкий, а не вялый, готовый к борьбе и спору идеалист – поистине никогда и нигде не лишний образец человека.

Каким поэтом был Коржавин? Иногда тянет вспомнить немецкую поговорку: хороший человек, но плохой музыкант. Но случай Коржавина сложнее. Он и здесь по-старорусски типичен: заполнил вакансию гражданского поэта. Причем читая его, видишь, как он рос в этом своем качестве, как освобождался от иллюзий, расширял свое культурное поле. Двумя словами сказать: терял комиссаров и обретал церковь на Нерли, причем в самом бесспорном ее – эстетическом – варианте.

И какими бы ни были мы эстетами, но традиция гражданской поэзии в России, традиция Некрасова не умерла – и Коржавин был достойным ее продолжателем.

Да, его культурный горизонт был сужен на староинтеллигентский манер, он осуждал Блока и не мог оценить Бродского. Но этот слепец с клюкой в руке сам был по-своему эстетическим явлением. Ибо выдержанность типа и стиля – это и есть красота. Наум Коржавин был красивым человеком.

* * *

От судьбы никуда не уйти,
Ты доставлен по списку, как прочий.
И теперь ты укладчик пути,
Матерящийся чернорабочий.
А вокруг только посвист зимы,
Только поле, где воет волчица,
Что бы в жизни ни значили мы,
А для треста мы все единицы.
Видно, вовсе ты был не герой,
А душа у тебя небольшая,
Раз ты злишься, что время тобой,
Что костяшкой на счетах играет.

1943

Оригинал

***

Из фейсбука:

Лев Симкин  22 июня в 20:38

Можем строчки нанизывать, посложнее, попроще, но никто нас не вызовет на Сенатскую площадь

Бывают поэты, у которых помнишь одно стихотворение, или даже одно четверостишие, или даже одну строчку, и все равно их любишь. А тут – в памяти сотни, да, сотни. Меня, как видно, Бог не звал. И вкусом не снабдил утонченным. Я с детства полюбил овал, за то, что он такой законченный.

Коржавина я впервые прочитал в «Тарусских страницах», была у нас дома эта прекрасная книга, каким-то чудом выпущенная в Калуге немаленьким тиражом в начале шестидесятых.

Старинная песня. Ей тысяча лет: он любит ее, а она его – нет.
И вот еще, оттуда же.
Ей жить бы хотелось иначе, Носить драгоценный наряд… Но кони – всё скачут и скачут. А избы – горят и горят.

Потом – прочел все его сборники, по мере выхода, благо их было не так уж много.

Мужчины мучили детей. Умно. Намеренно. Умело. Творили будничное дело, Трудились – мучили детей.

Мир еврейских местечек. Ничего не осталось от них, будто Веспасиан здесь прошел средь пожаров и гула. Сальных шуток своих не отпустит беспутный резник, и, хлеща по коням, не споет на шоссе балагула.

Ни к чему, ни к чему, ни к чему полуночные бденья. И мечты, что проснешься в каком-нибудь веке другом. Время? Время дано. Это не подлежит обсужденью. Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем.

А потом – читал его в самиздате, что всех труднее было в этом мире тому, кто знал, что дважды два четыре, и о том, какая сука разбудила Ленина, кому мешало, что ребенок спит.
Мы спать хотим… И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить…
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.

А потом выяснилось, что он еще и блистательный публицист, здраво и беспристрастно судивший о многом. Ну не вполне беспристрастно, он ненавидел фашизм и все из него вытекающее. Помню его в октябре 93-го, он приехал, полуслепой, в Москву, не в первый раз после отъезда, ажиотажа вокруг него уже не было. А ему было дело до всего. Мы познакомились дома у Ольги Георгиевны Чайковской, а потом несколько раз говорили по телефону, его интересовала правовая сторона происходящего у Белого дома, он ужасно волновался.

Бывает, поэты уходят вслед за своими читателями. У Коржавина читатели останутся, мне кажется, он поэт на все времена.

Alexander Pinsky  22 июня в 20:41

Арифметическая басня

Чтобы быстрей добраться к светлой цели,
Чтоб все мечты осуществить на деле,
Чтоб сразу стало просто всё, что сложно,
А вовсе невозможное возможно, –
Установило высшее решенье
Идейную таблицу умноженья:

Как памятник – прекрасна. Но для дела
Вся прежняя таблица устарела.
И отвечает нынче очень плохо
Задачам, что поставила эпоха.

Наука объективной быть не может –
В ней классовый подход всего дороже.
Лишь в угнетённом обществе сгодится
Подобная бескрылая таблица.

Высокий орган радостно считает,
Что нам её размаха не хватает,
И чтоб быстрее к цели продвигаться,
Постановляет: «дважды два – шестнадцать!»

…Так все забыли старую таблицу.
Потом пришлось за это поплатиться.
Две жизни жить в тоске и в смертной муке:
Одной – на деле, а другой – в науке,
Одной – обычной, а другой – красивой,
Одной – печальной, а другой – счастливой,
По новым ценам совершая траты,
По старым ставкам получать зарплату.

И вот тогда с такого положенья
Повсюду началось умов броженье,
И в электричках стали материться:
«А всё таблица… Врёт она, таблица!
Что дважды два? Попробуй
разобраться!..»
Еретики шептали, что пятнадцать.
Но обходя запреты и барьеры,
«Четырнадцать», – ревели маловеры.
И всё успев понять, обдумать, взвесить,
Объективисты заявляли: «десять».

Но все они движению мешали,
И их за то потом в тюрьму сажали.
А всех печальней было в этом мире
Тому, кто знал, что дважды два – четыре.

Тот вывод люди шутками встречали
И в тюрьмы за него не заключали:
Ведь это было просто не опасно,
И даже глупым это было ясно!
И было так, что эти единицы
Хотели б сами вдруг переучиться.
Но ясный взгляд – не результат науки…

Поймите, если можете, их муки.
Они молчали в сдержанной печали
И только руки к небу воздевали,
Откуда дождь на них порой свергался,
Где Бог – дремал, а дьявол – развлекался.

1957

Опубликовано 24.06.2018  10:16

 

 

Вселенная архитектора Каракиса

Вселенная Каракиса

В НЬЮ-ЙОРКЕ ВЫШЛА КНИГА О СОВЕТСКОМ АРХИТЕКТОРЕ ИОСИФЕ КАРАКИСЕ

текст: Николай Подосокорский

Detailed_pictureИосиф Каракис за работой на Фархадстрое. 1940-е годы© Фото из архива семьи Каракисов, напечатанные в книге, предоставлены ее автором Олегом Юнаковым исключительно для публикации на Colta.ru

Один из эпиграфов к этой книге, принадлежащий авторству писателя и диссидента Виктора Некрасова, учившегося у Иосифа Каракиса на архитектурном факультете Киевского строительного института в 1930-е годы и впоследствии поддерживавшего с ним дружеские отношения, гласит: «Дома нужно рассматривать как книжки. И тогда тебе многое откроется…» Это высказывание обладает оборотническим эффектом — в том смысле, что и книги вполне можно рассматривать как жилые дома, а порой и даже как поражающие воображение готические соборы, созданные искусными зодчими со всем доступным им мастерством и полной отдачей величайшему из искусств — строительству словом.

Архитектор информационных технологий, исследователь архитектуры Киева, фотограф и просветитель (автор множества статей в Википедии) Олег Юнаков смог в изданной им книге о выдающемся советском украинском архитекторе Иосифе Каракисе (1902—1988) реализовать многие из своих разносторонних дарований. Более чем 500-страничный альбом, посвященный Каракису, — это богато иллюстрированный (всего труд содержит более 1100 иллюстраций, абсолютное большинство которых опубликовано впервые), тщательно продуманный и со вкусом выполненный литературно-архитектурный памятник с обширным справочным аппаратом, подробной библиографией, всевозможными таблицами, указателями, документами, приложениями и т.п. Можно сказать, что это издание — настоящий гимн архитектуре, исполненный с большой любовью к объекту изучения. Такого рода книги всегда стоили во всех смыслах дорого и являлись подлинным украшением домашних библиотек.

© Алмаз, 2016

Наверное, почти каждый архитектор, художник, писатель и просто выдающийся творческий человек, не лишенный тщеславия, в душе мечтает, чтобы его наследие систематизировали с таким вниманием и почтением, как это сделал Олег Юнаков в отношении Иосифа Каракиса. Особого рода мемориальный характер книге придает и участие в ее подготовке в качестве редактора и научного консультанта дочери Каракиса Ирмы Иосифовны, также архитектора по профессии, кандидата наук. Вместе с тем преклонение перед Каракисом (а автор особо отмечает, что даже учился в построенной по его проекту школе) порой несколько притупляет критический ум исследователя и мешает необходимой отстраненности от приводимых им чужих воспоминаний, часть из которых может показаться стороннему наблюдателю эмоциональными преувеличениями в построении идеального образа героя книги.

В подтверждение этому приведу небольшой фрагмент из авторского предисловия: «Иосиф Юльевич был принципиален во всем, даже в быту — никогда не курил, не пил, не повышал голоса. Он не добивался званий, должностей и не стремился к продвижению по карьерной лестнице. Особо поражала отмеченная многими его врожденная тактичность по отношению к людям. Собирая по крупицам сведения об эпизодах и фактах его жизни, можно понять, насколько неординарно и порой проблематично сложилась судьба мастера. Было все — запреты на выезд за границу (несмотря на частые приглашения и победы в конкурсах), отказ, последовавший после выдвижения Иосифа Юльевича (при полной поддержке коллектива института) ученым советом на звание члена-корреспондента, отстранение от преподавательской деятельности, замалчивание авторства его объектов во многих публикациях в прессе и так далее. Вопреки этому И. Каракис слыл мягким человеком: “Иосиф Юльевич, по отзывам всех, кто его знал, был человеком крайне толерантным и незлобливым”. О нем, как следует из воспоминаний лично знавших его коллег, никто ни разу не сказал плохого слова и не подверг критике его человеческие качества. Это может показаться странным, так как архитектор, добившийся известности и успешный в творчестве, часто становится объектом зависти. Своей скромностью и добротой он абсолютно не давал для этого повода…» (с. 11).

Трудно сказать, является ли такой уж положительной характеристикой то, что никто ни разу не сказал плохого слова и не подверг критике личные качества известного деятеля — верится в подобное с трудом, тем более что далее Юнаков пишет про частую зависть к Каракису его же коллег. А ведь известно, что настоящая Зависть крайне редко ходит в одиночку, предпочитая общество своей верной подруги — Злословия. Впрочем, желание друзей представить именитого архитектора исключительно в добром свете (что, конечно, выглядит несколько наивным) чисто по-человечески вполне понятно, а сам Юнаков сразу же предупредил читателя, что «данная книга не претендует на глубокий профессиональный анализ творчества Иосифа Юльевича Каракиса, его наследие еще ждет своих исследователей» (с. 9).

Каракис с женой и дочерью возле дома родителей Анны Ефимовны. 1933–1934 годы© Фото из архива семьи Каракисов, напечатанные в книге, предоставлены ее автором Олегом Юнаковым исключительно для публикации на Colta.ru

 

Тем не менее очевидно, что «профессиональные исследователи», если таковые найдутся и захотят заняться дальнейшим изучением наследия Каракиса, не смогут обойтись без книги Юнакова, в которой собран действительно уникальный архивный (иллюстративный, документальный, мемуарный) материал. Вообще заслуживает уважения сам принцип создания этого фундаментального труда, согласно которому биограф длительное время увлеченно искал везде следы присутствия своего героя и всего, что с ним связано, совершая путешествия в разные страны, посещая построенные Каракисом объекты, собирая и штудируя литературу о нем, встречаясь со знавшими его людьми, попутно делая при этом свои «маленькие» открытия (к примеру, исследователь разыскал по фотографии могилу отца архитектора, похороненного в 1943 году в Ташкенте). Недаром к своему авторскому предисловию Олег Юнаков взял эпиграф из Василя Быкова: «Работа над книгой — это не только работа над строкой и фразой, а нечто более важное…» Я бы сказал, что это, прежде всего, работа над самим собой и тренировка умения раскрывать целую вселенную через какую-то вещь или некоего человека. Последнее Юнакову вполне удалось.

Труд о Каракисе может быть интересен даже тем, кто вовсе не увлечен изучением советской архитектуры и никогда не был на Украине и в других странах и местах, где работал архитектор. Уверен, что каждый культурный человек почти наверняка сможет найти в книге что-то близкое для себя лично. Например, я нашел в этом альбоме впервые опубликованный рисунок Каракиса, на котором изображена церковь Спаса Преображения на Ильине улице в моем родном Великом Новгороде (к сожалению, дата его создания неизвестна). Даже просто рассматривая многочисленные фотографии альбома, можно пропустить через себя трагическую и одновременно героическую историю XX столетия, замечая, как менялись различные эпохи, жившие в них люди и возводимые этими людьми строения. Но самое интересное — это, конечно, погружение через воспоминания и документы в богатую событиями жизнь замечательного представителя советской цивилизации, из которой многие из нас родом.

В основу структуры книги положен хронологический принцип, позволяющий последовательно знакомиться с довольно продолжительной трудовой деятельностью Каракиса от конца двадцатых до конца семидесятых годов, когда он вышел на пенсию и с большой горечью записал на листке бумаги: «Мне 77 лет… Не по своему желанию я стал пенсионером. Я здоровый, крепкий, могу быстро и долго ходить до 6—8 часов подряд. Могу копать землю, работать топором, носить воду из колодца, поливать деревья, огород, цветы… День целиком заполнен. Однако не по своему желанию я стал пенсионером. Уничтоженный, лишенный прав заниматься своей специальностью, которой занимался более 50 лет… Могу чертить, рисовать, красить, работать без очков. Пенсионер — я живой труп, лишенный права работать по призванию. Почему???» (с. 36). Отдельная глава как раз посвящена последним годам жизни архитектора. Перечислить в небольшой рецензии все, созданное Каракисом, вряд ли возможно и уместно, достаточно назвать лишь такие объекты, как ресторан «Динамо», Национальный музей истории Украины, Еврейский театр, гостиница «Украина», Фархадская ГЭС и др. Многие из планов мастера так и не были реализованы, а многое из того, что было построено, оказалось уничтоженным в результате военных действий, но и то, что сохранилось до наших дней, не может не впечатлять.

Ресторан «Динамо» (Киев). Перспектива, 1931 год© Фото из архива семьи Каракисов, напечатанные в книге, предоставлены ее автором Олегом Юнаковым исключительно для публикации на Colta.ru

 

Не секрет, что, как правило, у выдающихся людей должны быть не менее выдающиеся учителя. Доктор архитектуры Юрий Асеев отмечал: «Учителя Иосифа Каракиса являлись видными зодчими. Академик A.М. Вербицкий, один из основателей высшего архитектурного образования в Украине, говорил: “Профессия архитектора — это стиль жизни, где нет второстепенного, — все главное…” Это стало девизом профессиональной деятельности И.Ю. Каракиса» (с. 49). Другим учителем Каракиса был один из крупнейших представителей русского авангарда, родоначальник конструктивизма Владимир Татлин (1885—1953), участвовавший в 1910-х годах в выставках таких объединений, как «Мир искусства» и «Бубновый валет». По воспоминаниям Александра Хорхота о конце 1920-х годов, Каракис «…воспринимал полным сердцем все, что Татлин предлагал… строить в области композиции и архитектуры. Каракис уже в то время был очень привержен так называемому левому направлению в архитектуре и отличался особым творческим запалом. Если существует такая наиболее поощрительная характеристика специалиста, то я бы сказал, что эта характеристика — ищущий. И вот к числу таких ищущих людей творческого толка нужно отнести в первую очередь и в самом деле Иосифа Юльевича» (с. 54).

В 1933 году Каракиса, бывшего до этого внештатным сотрудником Киевского строительного института, зачислили в штат, и впоследствии, как пишет Юнаков, ссылаясь на статью члена-корреспондента Украинской академии архитектуры Елены Олейник, «он стал одним из лучших преподавателей, “попасть на лекции к которому считалось большой удачей”». В 1930-е годы в СССР и, в частности, на Украине свирепствовал страшный голод, от которого гибли и страдали миллионы людей. «В годы голода в стране власть имущие озаботились строительством ресторана («Динамо» в Киеве. — Н.П.). Трехлетней Ирме Каракис запомнились на улицах трупы умерших от голода крестьян, приехавших из сел в надежде выпросить ломтик хлеба возле магазинов. Там отпускали по куску хлеба (на семью), и там же, рядом с магазинами, умирали крестьяне. После строительства ресторана автору в виде благодарности выдали талоны на питание, и он приводил с собой дочку, чтобы разделить предоставленную ему еду. В то время это было чудом!» (с. 70).

Репрессии 30-х годов также не совсем обошли стороной Каракиса, и он лишь чудом сумел избежать отправки в лагерь. Опасность нависла над ним в связи с уже упомянутым рестораном «Динамо», который долгие годы был местом встреч киевской элиты. «В нем часто проводились правительственные банкеты. Во время строительства было принято решение изменить конструкцию перекрытий — протесты архитектора услышаны не были. Бывший педагог архитектора Каракиса, профессор В.Н. Рыков, который за свои шесть десятков лет уже многое повидал, посоветовал Иосифу Юльевичу составить соответствующую докладную записку. Архитектор последовал его совету. По прошествии определенного периода эксплуатации здания спустя час после окончания банкета, на котором присутствовало высокое военное начальство, штукатурка потолка над залом начала сыпаться. В ту же ночь (около четырех часов) за архитектором приехал “черный воронок” с сотрудниками НКВД, которые дали ему 15 минут на сборы. Дочь архитектора вспоминает: “В те годы (1937—1938) почти в каждой семье были, на всякий случай, приготовлены мешочки с необходимой сменой белья, сухарями, зубной щеткой и документами. В доме, где мы жили, на улице Артема № 26-a, проходили частые аресты военных специалистов, инженеров (так называемых “врагов народа”). Две мои подруги остались без родителей. Я помню, как тогда папа обнял нас с мамой и на несколько минут мы замерли втроем, пока ожидающие стояли в коридоре. Затем его увезли куда-то в ночь”. Однако дней через десять отпустили — помогли своевременно составленная докладная записка и письмо от командующего Киевским военным округом И.Э. Якира, доказавшего, что вины архитектора в этом нет». К несчастью, у самого Якира, когда спустя время пришли уже за ним, высоких заступников не нашлось, и в 1937 году его арестовали и затем расстреляли — реабилитирован он был лишь после смерти Сталина, в 1957 году.

Очень проникновенно в книге описывается судьба Каракиса и его семьи в годы Великой Отечественной войны. Уже в июле 1941 года архитектор был направлен из Киева на строительство военных заводов в Ростов. «Из города уходили с чемоданами (у Ирмы — рюкзак за плечами) под гул самолетов и свист снарядов. Организованной эвакуации не было. С большим трудом пробирались на пристань, где стоял переполненный пароход. Под обстрелами самолетов, летевших бреющим полетом, за ночь доплыли к острову Амур (возле Днепропетровска), а затем на лодках переправились к станции. Здесь ожидали открытые запыленные угольные платформы, на которые взбирались “с боем”. Стоя, в тесноте ехали в основном ночью, днем эшелон обстреливали немецкие самолеты. Путь от линии фронта оставил самые страшные воспоминания. Вначале все дрались за стоячие места. Две женщины с визгом рвали друг другу волосы, после чего одна стащила у второй с головы черную шляпу с большими полями и выбросила на железнодорожные пути. Разъединить их не смогли, так как на полу платформы сидели десятки людей, боявшихся встать, чтобы не заняли их места. На редких остановках спрыгивали только мужчины (“кое-что вылить” и набрать воды). Ирме навсегда врезалась в память картина, когда к эшелону из расположенных рядом сел подходили крестьянки в платочках с ведрами колодезной воды на коромыслах и из кружек поили беженцев, опасавшихся покидать платформы, так как поезд мог без предупреждающих гудков двинуться в любую минуту. На станции Ясиноватая, пробыв пару дней на вокзале, попали в товарные вагоны и несколько ночей добирались до Ростова-на-Дону, куда приехали 19 июля 1941 года» (с. 181).

Пребывание в Ростове-на-Дону, впрочем, оказалось недолгим и крайне опасным: «В сентябре уже начали бомбить и Ростов, а в октябре бои усилились, улицы были усыпаны трупами. Город несколько раз пытались захватить немцы — входили, но их отбивали. После того как немецкие войска в первый раз оккупировали Ростов, семья не успела выбраться из города и около недели пребывала в условиях страшных перестрелок и артиллерийских боев. В парадных лежали убитые. Как только войскам Красной Армии удалось временно вернуть город, семья спешно, с жалкими пожитками в рюкзаках, двинулась вдоль железнодорожных путей. По дороге их подобрали военные, возвращавшиеся из госпиталя, и довезли до первой железнодорожной станции, которую тоже постоянно бомбили. В сохранившемся детском дневнике Ирмы, который она вела на обратной стороне листов бухгалтерской книги ее дедушки, очень ярко описывается бомбежка вокзальной площади Ростова. Все вжимались в стены вокзала и домов на площади, а самолет с открытой кабиной, в которой виден был высунувшийся стрелок с пулеметом, бреющим полетом кружил над площадью и обстреливал беженцев. Из Ростова в товарных вагонах, с многочисленными пересадками, отправились в сторону, противоположную линии фронта. Большинство составов шло в направлении Средней Азии: Казахстана, Узбекистана и других республик. Под обстрелами, впроголодь, с большим опасением отстать от эшелона на станциях, где можно было набрать котелок воды, пересекли Волгу, Казахстан и в забитых людьми теплушках, среди больных тифом, которых выкидывали на полустанках (в надежде на санитарные поезда), наконец прибыли в Ташкент» (с. 181—182).

Таковы были реалии военного времени. К счастью, и сам Иосиф Каракис, и его дочь Ирма смогли вынести все тяготы эвакуации и бремя жизни в тылу, хотя дед Ирмы умер, так и не дожив до Дня Победы. С марта 1943 года по 10 августа 1944 года Каракис занимал должность главного архитектора и руководителя Архитектурно-строительного бюро Фархадской ГЭС, строительство которой «широко освещалось в центральной печати, а по темпам сравнивалось разве что с ударными стройками первых пятилеток» (с. 188). Любопытно, что в соавторстве со знаменитым скульптором Верой Мухиной, автором монумента «Рабочий и колхозница», на скалах в центральной части комплекса Фархадстроя «были запроектированы художественные образы героев народного эпоса — Фархада и Ширин» (с. 190). Проект этот, к сожалению, не был реализован, но замысел его интересен уже тем, что в поэме Алишера Навои «Фархад и Ширин» (XV век) целая глава была посвящена тайне строительства, которую пытался постигнуть у мастера-каменотеса Карена царевич Фархад. То есть в каком-то смысле Каракис через легендарный образ пытался прославить и то дело, которому служил сам, тем более что Навои сравнил и все повествование о Фархаде и Ширин с архитектурным сооружением: «Кто повести впервые строил дом, / Сказал, что был Фархад каменолом…» (перевод Л. Пеньковского). Как пишет уже о работе «каменолома» Каракиса Олег Юнаков: «Камни для плотины и укрепления берега реки добывали в каменоломне поселка Горный Науского района Ленинабадской области Таджикской ССР (ныне Спитаменский район Согдийской области Таджикистана). Все приезжавшие на стройку архитекторы из разных республик и Москвы, сотрудники Госстроя, посетившие строительство, оставляли свои восхищенные записи, отмечая огромный размах стройки и особенные успехи автора, создавшего этот прекрасный комплекс среди голых скал. Большое внимание уделялось архитектонике машинного зала и плотины. Поражали масштабы и пропорции этого мощного сооружения» (с. 193).

Эскиз памятника Пушкину. И. Каракис© Фото из архива семьи Каракисов, напечатанные в книге, предоставлены ее автором Олегом Юнаковым исключительно для публикации на Colta.ru

 

Из книги также можно узнать, что Иосиф Каракис чуть было не стал соавтором памятника А.С. Пушкину у Русского музея в Ленинграде. В 1947 году разработанный им и скульптором Л.Д. Муравиным проект монумента получил вторую премию на Всесоюзном конкурсе, победителем которого в итоге стали скульптор М.К. Аникушин и архитектор В.А. Петров (в дополнительных турах конкурса Каракис не участвовал). Эскизы памятника Пушкину, выполненные Каракисом, опубликованы в альбоме, и на них образ поэта исполнен некой воздушности и похож не то на призрака, не то на готовую вот-вот вспорхнуть с постамента большую диковинную птицу.

Одна из глав труда посвящена преподавательской деятельности Каракиса в годы «борьбы с космополитизмом», развязанной за несколько лет до смерти Сталина. В сентябре 1951 года в актовом зале Киевского инженерно-строительного института (КИСИ) состоялось собрание с целью осудить архитекторов еврейской национальности. Под раздачу попали член-корреспондент Академии архитектуры УССР профессор Яков Штейнберг и доцент Иосиф Каракис. Как пишет Юнаков: «За недавно построенную в Луганске прекрасную гостиницу “Октябрь” Иосиф Юльевич был обвинен в украинском буржуазном национализме, а через некоторое время и в космополитизме, архитектурным признаком которого явился конструктивизм тридцатых годов. (Националист-космополит — не абсурд ли?) Я.А. Штейнберг вынужден был “покаяться” за надуманные грехи, а Каракис сказал только, что “жил и работал по совести”. Якова Штейнберга оставили в институте, а Иосифа Каракиса через семестр уволили, тем самым вообще перекрыв возможность преподавать. Академик архитектуры В.И. Ежов вспоминал, что в одну из встреч на даче в Русановских садах, когда они с Иосифом Юльевичем заговорили о позорном судилище, Каракис заметил: “А ведь могло быть значительно хуже. Готовили Колыму, я отделался легким испугом”» (с. 273).

По воспоминаниям Александра Хорхота, «большинство студентов очень тяжело восприняли увольнение Каракиса и не могли смириться с тем, что лучший педагог, с которым они успели сродниться за время учебы, больше не будет преподавать. На комсомольском собрании было сказано: “Лучшего педагога Иосифа Юльевича Каракиса нет больше среди нас”. На что последовал ответ: “Так решила партия”» (с. 274). Несмотря на протесты студентов и двадцатилетний преподавательский стаж, выдающийся архитектор оказался не только без любимой работы, но и без средств к существованию (единственным доходом семьи на тот момент была лишь пенсия матери). Дочь Каракиса Ирму, получавшую за отличную учебу повышенную стипендию, тут же лишили в вузе не только повышенной стипендии, но и обычной. Чтобы выжить, Иосиф Каракис был вынужден безымянно проектировать новые станции метро, авторство которых приписывал себе председатель Союза архитекторов УССР Г.В. Головко, который, как выяснилось позднее, и выдвинул кандидатуру Каракиса для разгрома в качестве «космополита» на том позорном собрании (с. 275).

Предположительно проект посёлка для рабочих завода «Красный экскаватор» (район Нивки, Киев). Архитектор И. Каракис. 1947–1948 гг.© Фото из архива семьи Каракисов, напечатанные в книге, предоставлены ее автором Олегом Юнаковым исключительно для публикации на Colta.ru

 

В приложении к книге относительно этих событий приводится версия архитектора Арона Блайваса, который полагает, что «обвинение Каракиса в космополитизме и превращение его в объект травли в Украине исходило не из центра, а от киевских организаций». В беседе с Юнаковым Блайвас отметил, что «антисемитизм в эту пору уже сильно нагнетался, а председатель Союза архитекторов Г. Головко был всегда пропитан этим духом. Здесь, скорее всего, переплелись личные мотивы, стремление быть на хорошем счету у начальства и желание наказать Каракиса. Между тем Андрей Антонович Гречко, который в то время командовал войсками Киевского военного округа, понимал, что после расправы над Каракисом разберутся и с ним лично, и указал, чтобы гонения прекратили. Это соответствует версии о том, что критика шла снизу, и косвенно следует из того, что, по слухам, вначале власть поддерживала травлю, а потом перестала» (с. 518). Характерно, что, как и в период Большого террора, у Каракиса нашелся если не прямой покровитель, то косвенный заступник, причем карьера Гречко завершилась куда более удачно, чем у Якира, — как известно, после смерти Сталина ему было присвоено звание маршала, а позднее он стал и министром обороны СССР.

Между тем лишение права учить студентов Каракис переживал очень тяжело. По воспоминаниям дочери, «отец целую неделю сидел, запершись в своей комнате» (с. 282). Вернуться к преподаванию в КИСИ он частично смог лишь через десять лет, когда у института сменился ректор, а до тех пор работал в Государственном институте проектирования городов (Гипроград), причем на протяжении всех 1950-х годов его имя старательно вымарывалось из публикаций об архитектуре (с. 282). Эпоха оттепели не во всех уголках Советского Союза началась одновременно и проявлялась одинаково.

Рассказывая о периоде работы Каракиса в Киевском зональном научно-исследовательском и проектном институте типового и экспериментального проектирования жилых и общественных зданий (КиевЗНИИЭП) в 1963—1976 гг., Юнаков дополняет его человеческий портрет описанием отношения архитектора к животным: «Каракис очень любил животных. Каждую зиму в любую погоду по выходным дням он ездил в Русановские сады, где у семьи была дача, кормить оставшихся в садах собак и кошек. Животные, завидев его, мчались навстречу, зная, что он принес еду. Они его любили и часто преподносили свои сюрпризы. В отделе Иосифа Юльевича прижилась пушистая серая кошка, которую он подкармливал, спала она в коробке под его столом. Как вспоминает сотрудница отдела, инженер Галина Гурова, в один из понедельников, когда Иосиф Юльевич утром пришел на работу и сел за свой стол, раздался его изумленно-восторженный возглас. Находившиеся в комнате сотрудники подбежали к нему: “Что случилось?” В ящике под столом (возле батареи) в коробке лежали маленькие живые комочки — котята. Вскоре вернулась кошка и обрадовалась еде, положенной рядом с ящиком. Несмотря на заботу, кошка однажды проявила свой капризный нрав. После утверждения на совете разработанных проектов материалы были отпечатаны и подготовлены к отправке в Центральный институт типовых проектов. Утром, когда сотрудники вышли на работу, возле стопки чертежей их ожидал малоприятный сюрприз, оставленный кошкой. Однако надо отдать ей должное: сказался природный инстинкт, и кошка старательно забросала свой “подарок” смятыми кальками (предназначенными для отправки в Центральный институт типовых проектов). Пришлось срочно повторно печатать всю документацию» (с. 311—312).

Иосиф Юльевич в своём кабинете. Рыльский переулок № 5, кв. 3. 1980-е годы© Фото из архива семьи Каракисов, напечатанные в книге, предоставлены ее автором Олегом Юнаковым исключительно для публикации на Colta.ru

 

В книге вообще немало такого рода историй, делающих повествование о работе Иосифа Каракиса поистине живым и гуманистическим. Читается труд легко, хотя по сути это целая энциклопедия, посвященная, правда, одному человеку. Похвально и то, что автор не собирается останавливаться на достигнутом, призывая отправлять ему «интересные факты, связанные с биографией и творческой деятельностью И. Каракиса, которые не указаны в книге» по адресу:KnigaKarakisa@gmail.com. Думается, что в будущем эта научно-популярная книга и дополнительные материалы о Каракисе, которые неутомимый Олег Юнаков еще соберет, в том числе и при помощи откликов читателей, могли бы не только обернуться вторым изданием альбома, но и стать добротной основой для просветительского интернет-портала, посвященного советско-украинской архитектуре и наследию семьи Каракисов. В частности, было бы важно опубликовать целиком воспоминания Ирмы Иосифовны, сами по себе представляющие культурную ценность. Кстати, в примечаниях Юнаков пишет, что «в годы эвакуации в Ташкенте школы посещала Лидия Чуковская и знакомилась с детскими дневниками. С ней Ирма побывала у Корнея Чуковского, и он взял отрывки из ее дневника для материала к своим книгам» (с. 180).

В этом году исполняется 115 лет со дня рождения Иосифа Каракиса, а в следующем, 2018-м, — 30 лет со дня его смерти. Наследие архитектора, несомненно, еще долго будет осмысляться, а критика в его адрес не умолкнет. Но, как предрек историк архитектуры Виктор Чепелик (1927—1999): «Правда со временем станет на свое место, и из-под пепла безразличия и забытья блеснет хоть маленький лучик надежды. А если внуки заинтересуются, то сметут прах, и тогда развернется правдивым и искренним золотом наследство творца и удивит потомство находками и потерями… И обрадуются они, отдавшие почести широте душевных переживаний созидателя, его таланту, человечности и искренности, исходящим от его произведений, осветляя художественную ауру архитектора» (с. 36).

Олег Юнаков. Архитектор Иосиф Каракис. — Нью-Йорк: Алмаз, 2016. — 544 с., илл. 

Оригинал

Опубликовано 14.04.2017  21:41

В. Рубінчык. КАТЛЕТЫ & МУХІ (35)

Жыццё ўсё больш і больш дзівоснае… «Всё чудесатее и чудесатее», як сказала б кэралаўская Аліса (ёсць верагоднасць, што яе прыгоды ў Залюстроўі выйдуць асобнай белмоўнай кнігай у 2017 г.) або «всё тот же анекдот», паводле глускага газетчыка Навума Сандамірскага. Так ці іначай, каб тут існаваць, патрэбна жалезабетоннае пачуццё гумару.

Міністр адукацыі Жураўкоў, які хаваўся ад Ганны Канапацкай, а заадно ад нашых заўваг, 15.12.2016 зволены (ну, для яго сям’і гэта не так смешна, тым болей усё адбылося па-хамску, без папярэджання). На яго месца прызначылі чыноўніка 1964 г. нар., і таксама з юбілейным медалём, толькі не «70 год Перамогі ў вайне», а «60 год». От цікава, а ў чэргах іх пускаюць уперад, як франтавікоў?.. Нейкі час у міністэрстве, калі меркаваць паводле афіцыйнага сайта, увогуле панавала двоеўладдзе. Рускамоўная версія прадстаўляла аднаго таварыша, белмоўная – другога (cкрын ад 16.12.2016, 17:59).

Ну Гайдай жа самы настаяшчы: «Так што, выходзіць, у вас два міністры?» – «Выходзіць, два… І цябе вылечаць, і цябе вылечаць, і мяне вылечаць».

Дзіўна, што кудысьці падзяваліся аўтары сайта «Навінкі сёння», іх пляцоўка не абнаўляецца з канца верасня. Праўда, кіслотная атмасфера не спрыяе развіццю «сатырычна-парапалітычных» блогаў – у нас і праставатыя жарты па завядзёнцы не дужа цэняцца. Во натрапіў на рэцэнзію Міколы Хведаровіча, які ў 1958 г. адгукнуўся на дэбютны зборнік Уладзіміра Караткевіча:

«Верш “Вадарод”, цікавы па зместу і па-майстэрску выкананы, не задавальняе завяршэннем развагі. Вядома, што атамная энергія вынайдзена нашай навукай (! – В. Р.) не для знішчэння, а для росквіту чалавечага шчасця, але гэтая вынаходка выкарыстоўваецца капіталістамі супраць прагрэсу і дэмакратыі, для імперыялістычных захопніцкіх мэт. Аб гэтым паэт мог сказаць проста і выразна, а ён піша (цытуем радкі па зборніку «Матчына душа»):

Бы сарваўся вар’ят утрапёны і злосны

Прах старых гарадоў дасягае нябёс,

З дзіркай ў чэрапе гінуць дваццатыя вёсны,

Плывуць горкія рэкі жаночых слёз.

Недарэчныя ў гэтым месцы і такія радкі:

У паэтаў дрэнных шпурлялі б бананамі,

(Эстэтычней, ніж яек пратухлых пах).

Такія жарты ў такім сур’ёзным месцы проста не да месца, бо гэты жарт сам па сабе знімае ўсю вастрыню выказанай думкі».

* * *

Пасля Чарнобыля і Фукусімы ведаем мы пра «росквіт чалавечага шчасця», і выходзіць, што Караткевіч востра прадчуваў бяду, а больш вопытны Хведаровіч – на жаль… Ды справа нават не ў гэтым, а ў шчырай перакананасці беларускага літаратара (не найгоршага, які да таго ж сам у 1932 г. досыць плённа жартаваў у зборніку «Ха»), што цноту з гарэзіяй вымешваць няможна…

У дадатак старэйшы калега, нядаўна выпушчаны з лагера, адлупцаваў «маладога» за жартаўлівы верш «Як размаўляюць звяры і птушкі»: «Чытаеш і дзіву даешся. Няўжо ў наш час гэта такая важная і вострая тэма, як размова жаб, вуркатанне галубоў і пеўня?»

Што б сказаў бедны Хведаровіч, пагартаўшы новы зборнік Віктара Жыбуля «Дзяцел і дупло», куды ўключаны, напрыклад, такія радкі пра дзённік Максіма Багдановіча:

Нацешымся дзівоснаю кабетаю,

Якой зачараваны быў Максім,

з Гагарыным узмыем над планетаю

і з Каліноўскім сумна павісім.

Напэўна, не паверыў бы анатацыі: «Іронія, гратэск, «чорны» гумар, давядзенне да абсурду, гульня словаў і сэнсаў здольныя не толькі выклікаць усмешку (у мяне дык і рогат – В. Р.), але нярэдка і задумацца над рознымі праявамі нашай зменліва-зманлівай рэчаіснасці (такі задумваўся – В. Р.)». Пайшоў бы шукаць печку-буржуйку…

Да чаго хілю – ахвяры і пакутнікі не заўсёды становяцца героямі, дарма што з іх раз-пораз лепяць герояў. Папраўдзе, дужа рэдка становяцца… Той жа Хведаровіч побач з іншым былым вязнем, Уладзімірам Дубоўкам, увосень 1958 г. у хоры з кіраўнікамі Саюза пісьменнікаў БССР Броўкам, Глебкам ды інш. ганіў Пастарнака, хоць мог бы, напэўна, і прамаўчаць.

«Літаратура і мастацтва», 01.11.1958

Нядаўна Ганна Севярынец, шанавальніца і даследчыца творчасці аўтара «маёй шыпшыны», патлумачыла паводзіны свайго ўлюбёнага паэта: «Дубоўку… прымусілі выступіць на адным з такіх сходаў. Ён толькі нядаўна быў рэабілітаваны, таму не мог адмовіцца… Што зрабіў Дубоўка? Ён расказаў кітайскую легенду: «Адзін мастак сказаў: я зраблю цуд. Ён працаваў некалькі гадоў і стварыў маленькую малпачку. Вось тое самае зрабіў Пастарнак». Ці асудзіў ён Пастарнака? Вялікае пытанне… Калі слухаць выступ Дубоўкі, ведаючы Кітай так, як ведаў яго паэт, пачуем: Пастарнак сказаў, што зробіць цуд, і – зрабіў яго. Ясная рэч, ніхто з прысутных гэтага не зразумеў – і дзякуй богу».

На мой сціплы одум, сказаць так, што ніхто нічога не зразумеў, – усё роўна што не сказаць. У «сухой рэшце» засталося наступнае: надломленага пісьменніка нацкавалі на калегу і зафіксавалі гэта для публікі на старонках газет (пазней той жа трук удаўся з Васілём Быкавым, калі яго подпіс у 1973 г. фігураваў пад калектыўным лістом з асуджэннем Аляксандра Салжаніцына і Андрэя Сахарава). Тут бачыцца найперш урок для моладзі ад партбосаў: калі нават такія «маманты», як Дубоўка і Быкаў, гнуцца, то загонім і вас у казіны рог – нават не спрабуйце «высоўвацца»…

У Беларусі тактыка выявілася паспяховай у тым сэнсе, што толькі адзінкі ў 1960-70-х наважваліся вольна выказвацца і дзейнічаць. Сярод іх быў ураджэнец Бабруйска Міхась Кукабака, якому нядаўна споўнілася 80. З іх каля 17 правёў у турмах, лагерах, вар’ятнях, так што яму ёсць што ўспомніць. Чалавек з няпростым характарам, як гэта вынікае з перапіскі на «Мы здесь» (не блытаць з «Мы яшчэ тут!») у 2005 г. Добра, што нарэшце выйшла і прэзентавана прысвечаная яму кніга. Цяпер Кукабака жыве ў Маскве і папярэджвае беларусаў пра небяспеку ад ворага, пуцінскай Расіі.

Cярод экс-сядзельцаў сучаснай Беларусі ёсць тыя, хто змагаецца, а ёсць тыя, хто піша кнігі пра сваё былое змаганне. Да апошніх, відаць, трэба аднесці і Андрэя Саннікава, згаданага ў 33-й серыі. Шэсць гадоў таму ён абяцаў «змяніць лысую гуму». Потым да вясны 2012 г. знаходзіўся за кратамі, адкуль у 2011 г. гукнуў, што ў снежні 2010 г. пры «чэсным» падліку галасоў мусіў выйсці ў другі тур з Лукашэнкам і па-ранейшаму лічыць сябе кандыдатам у прэзідэнты. Цяпер – недзе на Захадзе.

Я б, можа, не цікавіўся так паваротамі яго лёсу, каб не кніга Саннікава «Белорусская американка». Нейк сумна, калі чалавека, асноўным дасягненнем у палітыцы якога ёсць «Хартыя-97» (надоечы яна зноў папіярыла «Легендарнага генерала Булак-Балаховіча», акуратна адцэнзураваўшы арыгінал з «Гістарычнай праўды», дзе ёсць слова «погромщик», і заблакаваўшы мой камент пра ўдзел балахоўцаў у антыяўрэйскіх акцыях), прэзентуюць так: «Хочацца верыць, што калі-небудзь мой народ выбера іменна такога прэзідэнта. Выбера будучыню».

Пачытаў у бібліятэцы пісьмо 1949 г., падпісанае бацькам палітыка Алегам Саннікавым, і знік яшчэ адзін козыр Андрэя Алегавіча, 1954 г. нар. («патомны інтэлігент»). Газета «Сталинская молодежь», 23.03.1949:

Яшчэ былі заявы пра адну з найлепшых беларускіх п’ес («Тутэйшыя» Янкі Купалы) тыпу «камедыя гэта супярэчлівая і ідэйна невыразная», спасылкі на такіх аўтарытэтаў у галіне тэатразнаўства, як Сталін і Маа Цзэдун (ужо ў кнізе 1961 г.). На даволі хісткім падмурку быў пабудаваны дабрабыт сям’і С. у савецкую эпоху. Ясная рэч, нашчадкі не абавязаны крочыць сцяжынамі продкаў, і дэ-юрэ прэтэнзій быць не можа, але мне блізкая думка Дзмітрыя Быкава аб тым, што «мы адказваем за грахі бацькоў», прынамсі ў маральным плане. Падобна, «творчую спадчыну» бацькі былы лукашэнкаўскі чыноўнік не адрэфлексаваў, без чаго цяжка было спадзявацца на прагрэс у палітыцы. Можа, зараз?..

Дапраўды, што замінае папрасіць прабачэння ў нашчадкаў сусветна вядомага фалькларыста Льва Барага (ён не загінуў, аднак пасля 1949 г. быў вымушаны з’ехаць у Башкірыю)? Калі гэты акт будзе шчырым, то я ўпэўнены, што Андрэй Саннікаў яшчэ здолее «ўскочыць у цягнік», рэальна вярнуцца ў палітыку.

* * *

Набліжаецца Новы год, карціць падвесці вынікі. Стрэлка сімвалічнага «гадзінніка Суднага дня», прыдуманага ў 1947 г. навукоўцамі з Чыкагскага ўніверсітэта (блізіня да 12 сімвалізуе небяспеку), стаіць усяго ў трох мінутах ад крытычнага моманту… Так блізка яна не знаходзілася з 1984 г. На гэтым фоне мясцовая мітусня, асабліва перастаноўкі чыноўнікаў, істотна блякне. I ўсё ж выкажу сваё стаўленне да кампаніі за адстаўку міністра ўнутраных спраў, якога папракаюць, сярод іншага, і тым, што «засвяціўся» на парадзе 9 мая 2015 г. у форме камісара НКУС. Ён і канспіролаг – лічыць, што супраць міністэрства, як самай моцнай галіны ўлады, вядзецца мэтаскіраваная кампанія дыскрэдытацыі (звычайна, дадам ад сябе, удары наносяцца якраз па слабейшых кропках). Каментатары, пачынаючы ад Юрыя Зісера, небеспадстаўна заўважылі, што дыскрэдытуюць сябе «органы аховы парадку» перадусім самі.

Ужо не адзін месяц збіраюцца подпісы пад петыцыяй да Лукашэнкі, каб зволіў міністра… Не набралося і 1500. Там, дзе людзі звяртаюцца да міністра і пералічваюць вапіюшчыя факты, прапануючы яму «навесці парадак» або добраахвотна пайсці ў адстаўку, справы крыху лепшыя – лік падпісантаў набліжаецца да 5000.

Шансаў, што петыцыі спрацуюць, няшмат, мо 0,01%. Зараз я рэдка ўдзельнічаю ў справах, пра якія загадзя ведаю, што поспеху не будзе. Дый міністры ў цяперашняй сістэме – пешкі, не кажучы пра большасць чыноўнікаў ніжэйшага рангу (тыя – проста клеткі на шахматнай дошцы). Вопыт як бы намякае, што асноўныя рычагі кіравання крэпка трымае адміністрацыя, а пры ёй – Савет бяспекі, дзе куды большую вагу мае чалавек з імем Віктар. Тое, што Віктар Аляксандравіч у 30 гадоў стаў памочнікам прэзідэнта па нацыянальнай бяспецы і застаецца ім дасёння, нягледзячы на сумневы ў яго кампетэнтнасці (асабліва пасля выбуху ў мінскім метро ўвесну 2011 г.), ёсць куды большай праблемай, чым «касякі» асобных службоўцаў. Зацята змагацца з аматарам святочных маскарадаў – значыць не глядзець у корань.

Што да партыйца, які ўзяў міністэрства адукацыі – на першы погляд ён выглядае цемрашалам (напрыклад, 07.11.2016 у якасці «віцэ-мэра» адкрываў помнік Леніну ля Трактарнага завода), аднак наўрад ці здолее абваліць сістэму больш, чым ужо абвалена. Хіба стане больш камуністычных суботнікаў, будзе вернута абавязковая школьная форма (таварыш К. пра гэта даўно марыў). З іншага боку, прасочваецца заканамернасць: чыноўнічкі – за выняткам аднаго-двух – займаюцца ў нашай краіне зусім не тым, што любяць і ўмеюць. «Лібералаў» шэф прымушае (ладна, самі згаджаюцца) «біць па штабах», а цемрашалаў – гуляць у лібералізм. Карацей, не ўсе страхі ад прыходу першага сакратара ЦК КПБ ва ўрад цалкам абгрунтаваны. І я застаюся на сваёй пазіцыі канца 2015 г.: Беларусь ужо шмат гадоў аб’ектыўна не савецкая краіна. Восем дэпутатаў ад кампартыі ў палаце прадстаўнікоў узору 2016 г. (са 110), нават са сваім хлопцам ва ўрадзе, не вернуць нас ні ў сталінскі, ні ў брэжнеўскі «сацыялізм»: дзікі капіталізм у нас у асноўным пабудаваны. Ура, таварышы?..

Вольф Рубінчык, г. Мінск

16.12.2016

wrubinchyk[at]gmail.com

Ад рэдакцыі. Мы не заўсёды згодныя з суб’ектыўнымі ацэнкамі нашых аўтараў, у тым ліку і В. Рубінчыка.

Апублiкавана 16.12.2016  20:38

Д. Дятко о лингвисте М. Сулере

Д. В. Дятко

Личность в белорусском языковедении: Михаил Лазаревич Сулер

Михаил Лазаревич Сулер родился 18 апреля 1909 г. в д. Семёновичи Узденского района в семье мещан. В то время в деревне было около 70 дворов, жители занимались сельским хозяйством, столярными, шорными, кузнечными промыслами, извозом. Родители Михаила до революции работали сыроварами, а позже получили надел земли и кормились от его обработки [2, л. 4]. После окончания средней школы в 1927-1928 гг. Михаил руководил работой избы-читальни в д. Дудичи бывшего Самохваловичского района Минской области – был, как это называли в те времена, «избарём».

Педагогический путь способного молодого человека начался в местечке Могильное Узденского района, где он с сентября 1928 г. по апрель 1929 г. работал учителем в семилетке, а позже (до середины осени 1929 г.) был воспитателем детского дома «Красная звезда» в местечке Песочное на Копыльщине. В том же году Михаил Лазаревич переехал в Лениград, где до марта 1930 г. работал заведующим библиотекой Белорусского дома просвещения.

Несколько месяцев М. Сулер отучился на педагогических курсах в минском Белпедтехникуме, а в сентябре 1930 г. снова вернулся в Ленинград, где поступил в Историко-философско-лингвистический институт (ИФЛИ; поначалу назывался «Ленинградский государственный историко-лингвистический институт», ЛГИЛИ. – belisrael.info). Это учреждение было достаточно престижным в довоенном Советском Союзе и давало возможность получить основательное гуманитарное образование: на то время в институте работали 8 академиков, 14 членов-корреспондентов, около 70 профессоров.

На протяжении четырех лет Михаил Лазаревич изучал важнейшие лингвистические, литературоведческие и исторические дисциплины, а параллельно преподавал на кожевенном рабфаке, в театральном училище, работал в научном обществе Института по изучении народов СССР при Академии наук, участвовал в фольклорной бригаде известного советского музыковеда З. Эвальд, выезжал с экспедициями на Полесье [НИО, л. 5 об.]. В ИФЛИ он овладел немецким, польским, чешским языками, научился неплохо читать по-французски и в результате, после защиты дипломной работы по творчеству Н. Островского, получил квалификацию научного работника 2-го разряда – преподавателя вуза [2, л. 3].

После окончания университета он был приглашен в Могилевский государственный педагогический институт, где с сентября 1934 г. до августа 1938 г. преподавал диалектологию и историю русского языка. Одновременно выполнял различные административные обязанности: был директором педагогического рабфака, заведующим кафедрой, деканом литфака, заместителем директора института по заочному обучению. Высокие должности требовали соответствующих званий, и в марте 1938 г. М. Сулер заочно поступил в аспирантуру филологического факультета Ленинградского государственного университета по специальности «славянская филология», где работал над диссертацией, посвященной языку белорусского перевода «Александрии» (текст исследования был утрачен в Минске во время оккупации) [НИО, л. 6].

После окончания аспирантуры Михаил Лазаревич устроился на работу старшим преподавателем кафедры русского языка Минского государственного педагогического института. Почти одновременно он был назначен исполняющим обязанности декана литфака.

С начала войны М. Сулер, как и многие сотрудники и студенты МГПИ, пошел на фронт и до октября 1941 г. противостоял захватчикам в сборном полку (Климовичи – Липецк). Позже был временно освобожден от службы и направлен на гражданскую работу.

Работал учителем средней школы № 1 в г. Киселевске Новосибирской области, затем переехал в Башкирию, где жила семья, которую М. Сулер потерял из виду во время эвакуации в самом начале войны [2, л. 5 об.].

В Башкирии Михаила Лазаревича призвали в Красную Армию и с апреля 1942 г. до мая 1944 г. он проходил службу в Уфе, затем – в Горьковской школе радистов, в училище связи в Уральске и в Одесском пехотном училище. После демобилизации работал в лесхозе в Дюртюлинском районе Башкирии, где был заведующим подсобным хозяйством, а в октябре 1944 г. по вызову Министерства просвещения БССР вернулся в полуразрушенный Минск и устроился старшим преподавателем на кафедру истории русского языка Минского государственного педагогического института, где читал лекции, проводил практические занятия, принимал экзамены у студентов и аспирантов.

Михаил Лазаревич внес определенный вклад в подготовку кадров высшей научной квалификации. Так, именно он написал рекомендацию в аспирантуру будущему известному белорусскому лингвисту, профессору Михаилу Булахову, и был в составе комиссии, которая в марте 1946 г. принимала у Булахова вступительные экзамены. Сулер же руководил подготовкой Михаила Гапеевича по старославянскому языку, вместе с коллегами принимал у него кандидатский минимум по латинскому языку [2, л. 3].

Довольно скоро М. Сулер под руководством члена-корреспондента Академии наук БССР К. Атраховича завершил работу над кандидатской диссертацией «Наблюдения над стилем и лексикой поэмы «Новая земля» Якуба Коласа». Он защитил ее 4 июля 1947 г. в Институте литературы, языка и искусства АН БССР, тем самым став одним из первых отечественных ученых (наряду с М. Жидович, М. Жиркевичем, А. Карзоном, Т. Ломтевым, Ю. Мацкевич, Н. Войтович, И. Матвеенко), которые прошли процедуру защиты после Второй мировой войны.

Диссертация М. Сулера имела 156 страниц и состояла из трех разделов: «К вопросу о стилистических приемах Якуба Коласа», «Лексические пласты и их роль в формировании стиля поэмы», «Заимствованная лексика и ее стилистическое использование» [4]. Основное внимание в диссертационном исследовании обращалось на «стилистические приемы, на определение лексических пластов произведения, на особенности их использования» [4, л. 3]. В перспективе автор планировал заняться изучением синтаксиса, «который главным образом является средством формирования литературного языка», некоторых фонетических и морфологических особенностей, «которые во время написания поэмы находились в стадии закрепления в качестве литературных норм» (там же).

Официальными оппонентами на защите выступили член-корреспондент Академии наук СССР профессор С. Бархударов и доцент кафедры белорусского языка БГУ М. Жиркевич. Рецензировали работу член-корреспондент Академии наук БССР К. Атрахович и кандидат филологических наук С. Рохкинд. Постановлением Ученого совета Института литературы, языка и искусства АН БССР М. Сулеру на основании отзывов оппонентов была присвоена ученая степень кандидата филологических наук. В заключении совета отмечалось, что тема диссертационной работы весьма актуальна для современной белорусской лингвистики, а «соискатель показал значительную лингвистическую подготовку и проявил глубокое понимание языка крупнейшего современного белорусского поэта Якуба Коласа. Работа т. Сулера М. Л. является определенным вкладом в разработку неизученных проблем стиля и развития современного литературного белорусского языка» [2, л. 11].

Необходимость в сжатые сроки восстановить систему высшего образования в освобожденной от немецкой оккупации Беларуси, почти полное отсутствие квалифицированных специалистов-филологов в МГПИ в первые послевоенные годы – всё это требовало самоотверженной и напряженной работы не только администрации института, но и всего профессорско-преподавательского корпуса. Поэтому на публикационную деятельность оставалось не так уж много времени. Тем не менее в 1948 г. М. Сулер напечатал статью о проблемах создания диалектического атласа белорусского языка. В ней отмечалось, что роль диалектологии огромна, поскольку многие факты, которые можно найти в местных говорах, являются наиболее надежным материалом для истории языка: по ним можно составить как впечатление о развитии отдельных явлений (в фонетике, морфологии, синтаксисе и лексике), так и впечатление об общих законах развития языка. Автор писал, что в диалектологический атлас белорусского языка войдет большое количество карт, на которых соответствующим образом будет показано распространение тех или иных языковых особенностей. В приложения войдут необходимые пояснения некоторых явлений в отдельных говорах. Предполагалось, что особое внимание должно быть обращено на перемены, происходящие в настоящий момент. Исследователь призывал деревенских учителей помогать экспедициям во время сбора последними языковых материалов и самим активно участвовать в выполнении такой важной общегосударственной задачи [3].

Другое исследование, также датированное 1948 г., было опубликовано М. Сулером под псевдонимом «М. Семёновский» в журнале «Савецкая школа» и посвящалось работе над языком и стилем поэмы Якуба Коласа «Новая земля» в школе. Особое внимание в этом исследовании придавалось языковым и стилистическим особенностям, а также функциям пословиц, поговорок, идиом и фразеологических выражений в поэме [5].

Ряд работ М. Сулера был подготовлен к печати, но они так и остались в рукописях: небольшая статья «Роль В. Г. Белинского в создании русского литературного языка», объемное исследование «Наблюдения над стилем и лексикой поэмы “Новая земля”» (свыше 150 страниц машинописи), раздел учебника для педучилищ «Элементы общего языкознания в истории белорусского языка».

Учитывая плодотворную работу исследователя в институте, наличие у него защищенной кандидатской диссертации и опубликованных работ, Ученый совет МГПИ 28 октября 1948 г. выступил с ходатайством перед Министерством высшего образования СССР о присуждении М. Сулеру ученого звания доцента [2, л. 9].

Однако относительно либеральная общественно-политическая атмосфера, царившая в образовательных учреждениях страны в первые послевоенные годы, к концу 1940-х гг. начала меняться. Эти перемены не обошли стороной и белорусские вузы. В конце января 1949 г. директор МГПИ доцент М. Макаревич направил на имя тогдашнего министра образования П. Саевича докладную записку, в которой сообщал, что «ст. преподаватель Минского педагогического института им. Горького – Сулер Михаил Лазаревич на протяжении ряда лет своей работы в институте проявлял и до нынешнего времени проявляет себя как активный еврейский буржуазный националист, стараясь всеми способами разжечь национальную вражду в коллективе научных работников и студентов нашего института». Утверждалось, что он научным работникам дает такие уничижительные характеристики, как «тугодум», «тупоум», «слабоум», «недоум», называет студентов-белорусов «осликами» [2, л. 13].

Обвинения, предъявленные Михаилу Лазаревичу, выглядят довольно абстрактными, беспредметными, надуманными: «наговаривает на белорусский народ, старается при каждом удобном поводе принизить его духовное величие», «группирует вокруг себя некоторую часть научных работников и студентов еврейской национальности и оказывает на них враждебное нам влияние» (там же).

Для подкрепления приводились и факты, на наш взгляд, абсолютно не существенные: недовольство М. Сулера авторитарно-шовинистическим поведением декана факультета языка и литературы И. Зазеко в 1946 г., а также тем, что он, ветеран войны, не был включен в перечень работников института, награжденных медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». В заключении делался вывод: «Учитывая вышеизложенное, поведение Сулера М. Л. нельзя не квалифицировать как проявление буржуазного национализма, совершенно недопустимого в стенах советского ВУЗа. Прошу Вас санкционировать мое решение об отстранении Сулера М. Л. от работы в институте». [2, л. 13-14].

Показательно, что менее чем двумя годами ранее, в сентябре 1947 г., М. Макаревич в служебной характеристике сам отмечал, что «тов. Сулер – высококвалифицированный работник, обладает большими знаниями в истории русского языка и иных славянских языков (старославянский, польский, чешский). К работе относится очень ответственно. Лекции т. Сулера интересны и содержательны. Пользуется большим авторитетом среди студентов, а также и научных работников» [2, л. 7]. Причина такой чиновничьей непоследовательности – в кампании по борьбе с «космополитами», которая развернулась в Советском Союзе по инициативе И. Сталина в конце 1940-х гг. и затронула прежде всего еврейскую интеллигенцию. В этот же период были обвинены в космополитизме и лишены работы многие всемирно известные советские ученые-гуманитарии: фольклорист, литературовед, этнограф М. Азадовский, лингвист Д. Бубрих, литературовед Л. Гроссман, историк античности и филолог С. Лурье, литературовед, культуролог, фольклорист О. Фрейденберг, критик, литературовед, лингвист И. Нусинов и многие другие. Приказом по институту от 16 февраля 1949 г. М. Сулер был уволен с должности старшего преподавателя кафедры русского языка за «непригодность к преподавательской работе» [2, л. 15] и с июля перешел в Научно-исследовательский институт педагогики Министерства просвещения БССР, где до 1 декабря 1951 г. работал на должности старшего научного сотрудника.

В этот период в «Настаўніцкай газеце» появилось объемное исследование М. Сулера (соавторами выступили директор института и ответственный редактор научно-методического журнала «Савецкая школа» С. Умрейко, а также заместитель директора института И. Водейко), посвященное обсуждению проекта изменений и дополнений в белорусскую орфографию. В нем обосновывалась необходимость расширения морфологического принципа в правописании. Обращают на себя внимание следующие предложения:

  1. Заменить букву «і» буквой «и»: «В русском языке, как известно, буква “і” сейчас не употребляется, и детям младших классов, которые одновременно изучают русский и белорусский языки, чрезвычайно тяжело дается при письме переключение, связанное с употреблением “і” и “и”… разницы в произношении звука “и” в русском и “і” в белорусском нет никакой».
  2. Сохранять «т» перед суффиксом «-ск-» («советскі», «братскі»), что «облегчит в школе морфологический разбор, поскольку ученики не знают, к чему следует отнести в слове “брацкі” букву “ц” – к корню или суффиксу».
  3. Сохранять букву «с» в написании слов «счасце», «росчына», «т. е. писать их так, как и «счасаць», «счышчаць», «расчыняць» (раскрывать двери)».
  4. Передавать букву «э» на письме без изменений во всех случаях в словах славянского и неславянского происхождения: «рэка», «цэна», «Чэрнышэўскі», «Ярцэва» и др.
  5. В первом слоге перед ударением на письме неизменно сохранять этимологическое «е»: «Некрасаў», «Александр», «Нева».
  6. Рапространить употребление «е» вместо «я» на некоторые окончания имен прилагательных и существительных: «сінега», «сінему», «вішней», «песней» и др. [6].

Положения, сформулированные в статье, безусловно, неоднозначные, а с позиций современного языкознания – даже ошибочные, поскольку одним из основных аргументов в пользу того или иного предложения выступает необходимость сближения белорусской орфографии с русской. Однако приходится признать, что этот труд в целом соответствует традициям своего времени.

Дальнейшую судьбу М. Сулера нам проследить не удалось. К сожалению, научное наследие Михаила Лазаревича не очень объемно. Многие из его современников-лингвистов оставили после себя значительно большее количество научных исследований – более разнообразных по тематике и более глубоких по содержанию. Однако, как нам кажется, имена людей, которые поддержали национальную лингвистику в сложные послевоенные времена и много сил отдали педагогической и организационной деятельности, не следует вычеркивать из истории белорусской науки. Жизненный и научный путь М. Сулера – яркий пример того, как жизненные обстоятельства и общественно-политическая система помешали в полной мере раскрыться научному таланту способного и подготовленного исследователя-лингвиста.

Литература

  1. Архив БГПУ. – Ф. 746. – Оп. 1 лс. – Ед. хр. 14.
  2. Архив БГПУ. – Ф. 746. – Оп. 1 лс. – Ед. хр. 228.
  3. Сулер, М. Аб дыялекталагічным атласе беларускай мовы / М. Сулер // Настаўніцкая газета. – 1948. – № 25 (132). – 17 чэрвеня.
  4. Сулер, М. Нагляданні над стылем і лексікай паэмы «Новая зямля»: дыс. … канд. філал. навук / М. Сулер; АН БССР; Ін-т літ-ры, мовы і мастацтва. – Мінск, 1947. – 156 с.
  5. Сулер, М. Работа над мовай і стылем паэмы Якуба Коласа «Новая зямля» ў школе / М. Сулер // Савецкая школа. – 1948. – № 3. – С. 73–88.
  6. Умрэйка, С. Пашырыць марфалагічны прынцып у беларускім правапісе / С. Умрэйка, І. Вадэйка, М. Сулер // Настаўніцкая газета. – 1951. – 13 верасня.

Перевел с белорусского В. Рубинчик по изданию: Дзятко, Д. В. Асоба ў беларускім мовазнаўстве: Міхаіл Лазаравіч Сулер / Д. В. Дзятко // Восточнославянские языки и литературы в европейском контексте – 2015: сборник научных статей / под ред. Е. Е. Иванова. – Могилев: МГУ имени А. А. Кулешова, 2016. – С. 38–44. Оригинал доступен здесь.

* * *

От переводчика. Как сообщил автор, найти фотографию М. Сулера в архивах не удалось. Если у кого-то из читателей она сохранилась, пожалуйста, отсканируйте и пришлите на e-mail: wrubinchyk[at]gmail.com.

Прочтя статью Д. Дятко, решил поделиться воспоминаниями о давних уже событиях. В марте 1997 г. одна из моих бесед со Шпринцей (Софьей) Рохкинд в ее минской квартире на ул. Красной свелась к рассказу Софьи Львовны о М. Сулере. Излагаю так, как тогда записал.

«До войны Сулер преподавал в Могилеве. После – работал в Минском пединституте, преподавал историю русского языка. Был он хорошим лингвистом. Студенты его очень уважали, но было в институте много завистников и просто несимпатичных людей. Некоторые из них жили при немцах на оккупированной территории.

В Минске Сулеру с женой и ребенком дали квартиру в Газетном переулке. А жена его была мещанка… Любила всем давать прозвища, может быть, поэтому люди были настроены против Сулера.

Я с ним очень дружила. Часто приходила к ним домой; пили чай, обедали вместе. И вот на Новый год я пригласила его в общежитие, где тогда жила. Собрались студенты, аспиранты, преподаватели. Был среди них и Булахов, который позже стал профессором. Сулер вытащил его из Могилева, а он потом подвел…

Празднуем, и вдруг Булахов пропал. Я пошла в комнату – никого нет. Сулер мне говорит: «Чувствую, что-то неспокойно, скоро произойдет что-то».

И действительно, вскоре меня (я тогда заведовала кафедрой) вызывает директор и говорит: «Мы Сулера снимаем с работы. А Вас – пока еще нет». Пока! И объясняет всё «коренизацией», т. е. в институте должны работать коренные жители Белоруссии. «А мы же здесь коренные! Наши деды, прадеды здесь жили!» – «Нет, нет, не то!»

На следующий день прихожу – висит приказ об увольнении Сулера за национализм. Сделали из этого большое дело. Начались собрания без конца, каждый вечер. Он не шел, они всё на меня накидывались, я такая-сякая… и на него, конечно. И каждый находит, что сказать! Один аспирант, профан К., ничего не понимавший в диалектологии, заявил: «Я по лицу видел, что он националист». Говорили о том, что они в туалетах слышали, и т. д. И на меня – почему я молчу? А я говорю: «Нельзя осуждать на основании подобных сплетен». Больше никто не вступился. Передать это трудно, я до сих пор переживаю.

На октябрьские праздники 1948 г. [тут собеседница засомневалась, не к 1947-му ли относится ее воспоминание; я проверил год по книге «Возвращенные имена» 1992 г., где были сведения об аресте Ефима Шлосберга. – В. Р.] устроили торжественное собрание в актовом зале, но вечер не начинают. Проходит полчаса, час… Наконец выходит Фридман с докладом. И видно, что неподготовленный. Назавтра идем на демонстрацию – я, Сулер, Фридман. Сулер его спрашивает – почему ты такой плохой доклад сделал? А Фридман и говорит: «Должен был выступить Шлосберг, так Шлосберга арестовали накануне. Мне сказали выступить, а я не мог отказаться. Я же преподаю историю партии на кафедре иностранных языков!» А мерзавец подслушал и представил так, что якобы Сулер спросил: «Зачем ты для них, т. е. для белорусов, доклад делал?» И, значит, Сулер – националист, раздули дело, сняли с работы.

Он поехал читать лекции в Молодечно (его там хорошо знали) – и там запрет, то же и в Бресте. Он боялся заходить ко мне в общежитие. Я жила на 2-м этаже. Говорили, что «в целях конспирации» мои знакомые поднимаются на 3-й этаж, а затем спускаются.

Со мной обошлось, хотя таскали в «это здание» (МГБ – В. Р.). А Сулер уехал. Его жена говорила, что в Семипалатинск, но это неправильно. Через год он умер в Ленинграде от рака. Целая эпопея. А тот, кто выдумал про Сулера, что «националист», уехал в Гомель. Судили его потом за совращение малолетних. Из-за него арестовали и математика Пикуса, одновременно со Шлосбергом.

Потом меня сняли с должности завкафедрой, отдали ее аспиранту Булахову. Меня обвиняли, что не могу ничего о Сулере сказать! А жена его упрекала меня, что меня не арестовали».

Мне захотелось найти документальное подтверждение истории, услышанной от С. Рохкинд. Пришел в архив педуниверситета со студенческим билетом ЕГУ, и заведующая высказалась в том духе, что, в общем, не против показать материалы, если ректор разрешит: «Напишите заявление, пусть ректор наложит резолюцию…» Сходил я к тогдашнему ректору БГПУ, Леониду Никаноровичу Тихонову, он черкнул, что не против… А затем последовал бюрократический «футбол». Сначала оказалось, что заявление не так оформлено. И еще – нужно «посоветоваться» с начальницей отдела кадров… Побывал я и у этой грозной дамы, сигнализировавшей, что меня «нецелесообразно» допускать в архив: наивно убеждал ее, что о сталинском времени обществу нужно знать как можно больше. В свою очередь, кадровичка твердила, что мне не нужно знать многих вещей, да и живы еще участники тех событий, вдруг что-то не то о них напишу? Похоже, убедила она ректора: во время второй встречи он прятал глаза и напирал на формальную сторону вопроса («как это Вы с улицы пришли, а где письмо от Вашего ректора?») Я сделал еще одну попытку, добыл письмо от академика Михайлова, на которое в канцелярию ЕГУ пришел ответ, подписанный тем же д-ром Тихоновым: мол, нет оснований пускать Вашего студента в наш архив… Посмотрев на отписку от великого специалиста по коммунистическому воспитанию молодежи, я понял, что толку на моем уровне не добиться.

Радует, что в новом веке исследователь нового поколения (окончил БГПУ в 2003 г.), кандидат филологических наук Дмитрий Васильевич Дятко смог-таки поработать с архивными делами Рохкинд и Сулера. В итоге он приоткрыл «завесу тайны» над неблаговидными поступками отдельных руководителей своей альма-матер. Если верить воспоминаниям жены, то директор МГПИ Максим Васильевич Макаревич был на фронте не из последних удальцов. А вот в конце 1940-х гг. проявил себя… ну, воздержусь от эпитетов. Не он один был такой, но легче ли от этого?

Надеюсь, что живы дети и внуки М. Л. Сулера, и они откликнутся на эту публикацию.

В. Р.

Опубликовано 10.10.2016 23:51

***

Поступивший отзыв на материал на белорусском и в русском переводе:

З цікаўнасцю прачытаў артыкул… Міхаіл (Маісей) Сулер памёр 16 чэрвеня 1958 г. не ў Ленінградзе, а менавіта ў Сяміпалацінску. Пахаваны на старых яўрэйскіх могілках г. Сяміпалацінска. У кнізе Ніны Крутавай “Евреи на земле Восточного Казахстана” змешчаны спіс пахаваных там, на с. 202 згадваецца М. Л. Сулер: http://sefer.ru/upload/JEK2006.pdf (Віктар Жыбуль, г. Мінск).

С любопытством прочел статью… Михаил (Моисей) Сулер умер 16 июня 1958 г. не в Ленинграде, а именно в Семипалатинске. Похоронен на старом еврейском кладбище г. Семипалатинска. В книге Нины Крутовой «Евреи на земле Восточного Казахстана» помещен список похороненных там, на с. 202 упоминается М. Л. Сулер: http://sefer.ru/upload/JEK2006.pdf (Виктор Жибуль, г. Минск).

12.10.2016 21:29

Личность в белорусской лингвистике: Спринца Львовна Рохкинд

Дятко Д. В. (Минск, Беларусь)

Спринца (Шпринца, Софья) Львовна (Лейбовна) Рохкинд родилась в местечке Толочине на Витебщине в 1903 г. Семья была достаточно образованной, отец Спринцы занимался ремонтом часов, хорошо знал ювелирное дело. Наряду с идишем, он свободно владел немецким и древнееврейским. Спринца получила неплохое образование, много читала, с детства помнила стихи классиков еврейской поэзии Хаима Нахмана Бялика и Шауля Черниховского [2].

Юность и молодость С. Л. Рохкинд пришлись на богатые событиями военно-революционные времена. Спринца Львовна вспоминала: «…после революции произошла ломка всей жизни. Я хорошо помню Толочин, каким он был до революции и в первые годы после революции. Я уехала из Толочина в 1921 году после смерти мамы, приезжала домой каждое лето, пока там жили дедушка и бабушка и мои дорогие сестры, которые тоже после смерти бабушки уехали. Я помню каждую улицу, каждый дом. Перед моими глазами стоят, как живые, лица тех, кого я хорошо знала. Я вижу их в лавках, мастерских, на улицах, озабоченных заработками и будничными делами, делами повседневной жизни. Я вижу их в праздничные дни, идущими в синагогу, по-праздничному одетыми, с просветлёнными лицами. Но всё это выкорчевано, уничтожено, стёрто с лица земли, залито кровью и страданием. Перед моим мысленным взором возникают дорогие мне люди, которых я знала и не знала, в шеренге осуждённых на смерть, топающих по улице под окриком злодеев, которые поторапливают их к могиле. Я вижу их измождённых, отчаявшихся, от всего отрешённых, без силы, без воли и надежды. Там нет моего отца и дедушки, они ушли из жизни, как полагается людям, но в моём воображении они среди этих мучеников. Я вижу сотни и тысячи таких же местечек, с живыми людьми, устоявшимся бытом, традициями, которых уже нет, от которых не осталось следов. Все они мне близкие, родные, милые моему сердцу. Страшно и больно вспоминать об этом» [1].

Девушка довольно рано осталась без родительской опеки: её отец умер в переломном 1917 г., а после смерти матери в 1921 г. на руках у Спринцы остались четыре младшие сестры, воспитывать которых, правда, помогали родственники.

В 1920 г. Спринца поступила в Институт высших еврейских знаний в Петрограде – в него был переименован организованный годом ранее Петроградский еврейский народный университет. В этом заведении на протяжении ряда лет преподавали многие известные специалисты в области иудаики. Но всё советское образование в этот период переживало непростые времена, с середины 1920-х гг. существенно усилилось давление на гуманитарные науки, в результате чего в 1925 г. Институт высших еврейских знаний был ликвидирован [8].

В 1926 г. Спринца Львовна, работая в школе для взрослых, продолжила учёбу на только что созданном еврейском отделении литературно-лингвистического факультета Второго Московского государственного университета. Задачей отделения была подготовка преподавателей для еврейских школ РСФСР, Украины и Беларуси. Абитуриентов, которые владели языком идиш и уже имели опыт обучения в высших учебных заведения, администрация университета распределила по курсам в зависимости от степени их подготовки. Спринца Львовна была зачислена на второй курс вместе с десятью другими студентами, среди которых было немало известных людей: прозаик Марк Даниэль (Даниэль Меерович), еврейские поэты из Беларуси Изи Харик и Зелик Аксельрод, литературный критик Моисей Мижерицкий и др. Первыми профессорами на еврейском отделении были известные советские историки Цви Фридлянд, Тевье Гейликман, литературоведы Исаак Нусинов, Иезекииль Добрушин, лингвист Айзик Зарецкий. К весне 1928 г. С. Л. Рохкинд полностью выполнила учебную программу и получила квалификацию преподавателя еврейского языка [6].

После окончания университета с сентября 1928 г. до середины октября 1931 г. Спринца Львовна преподавала литературу и обществоведение в различных средних школах Велижа, Пскова, Минска. Однако учительская работа не могла удовлетворить всех амбиций способного молодого педагога, и в октябре С. Л. Рохкинд поступила в аспирантуру при Академии наук БССР. Год спустя параллельно с учёбой Спринцу Львовну пригласили вести практический курс в Московском государственном университете [1, л. 16]. Видимо, исследовательница максимально использовала возможности московских библиотек: несмотря на загруженность педагогической работой, она в сжатые сроки завершила работу над кандидатской диссертацией о языке еврейской революционной и публицистической литературы конца 1880-х – начала 1890-х гг. Защита прошла в июне 1934 г. и была успешной.

Почти 10 лет профессиональной деятельности С. Л. Рохкинд связаны с Академией наук Белорусской ССР, где она работала с 1 сентября 1932 г. После ликвидации еврейского сектора С.Л. Рохкинд перешла на работу в Институт языка и литературы. По совместительству с сентября 1933 г. она в качестве доцента преподавала общее языковедение на литературном факультете и факультете иностранных языков Минского государственного педагогического института, что дало основания Высшей аттестационной комиссии СССР 11 ноября 1938 г. утвердить Спринцу Львовну в учёном звании доцента.

В фонде Центрального научного архива Национальной академии наук Беларуси «Институт национальных меньшинств. Комиссия по атласу» хранится характеристика на С. Л. Рохкинд, датированная 1936 г. и написанная в соответствии с традициями тех времён. В документе отмечается: «За исключением своей диссертационной темы она ничего больше не дала. В 1935 г. свой план не выполнила. В общественной жизни не активная. Являясь членом… редколлегии настенной газеты, эту нагрузку выполняет недостаточно» [цит. по: 7]. В объективности данной характеристики возникают серьёзные сомнения, поскольку именно в это время Спринца Львовна активно работала в составе сразу трёх научных коллективов. Так, в 1939 г. С. Л. Рохкинд в соавторстве с другими сотрудниками Института языка и литературы АН БССР и Минского государственного педагогического института К. И. Гурским, Т. П. Ломтевым, Г. З. Шкляром, С. И. Рысиной опубликовала учебник «Синтаксис белорусского языка», предназначенный для студентов литературных факультетов педагогических и учительских институтов. Авторы поставили перед собой задачу дать научно-популярное изложение важнейших положений белорусского синтаксиса в соответствии с требованиями курса современного белорусского языка в ВУЗах. В этом учебнике Спринца Львовна написала раздел, посвящённый изучению сложного предложения. В нём подробно проанализированы сложноподчинённые и сложносочинённые предложения (…), раскрыты понятия прямой и косвенной речи [5].

Год спустя те же авторы (за исключением С. И. Рысиной) издали обстоятельный учебник для студентов литературно-лингвистических факультетов «Курс современного белорусского языка (фонетика, морфология, лексика)». Спринца Львовна является автором довольно объёмного раздела «Словообразование», в котором инвентаризируются основные понятия дериватологии, характеризуются важнейшие способы образования слов, раскрываются вопросы, связанные с функциональными особенностями суффиксов имён существительных (…)

Безусловно, с точки зрения современной лингвистики метаязык изданий вызывает некоторые вопросы, а сам способ описания языкового материала может показаться не совсем последовательным и логичным. Однако нужно признать, что в тех сложных общественно-политических условиях второй половины 1930-х, когда происходила подготовка указанных учебников, авторские коллективы сумели создать качественные издания, написанные на высоком научном уровне. Несмотря на исключительную заидеологизированность всех сфер жизни тогдашнего общества, в том числе образования и науки, разделы С. Л. Рохкинд (особенно «Словообразование») выгодно отличаются своей аполитичностью. В качестве иллюстрационного материала использованы лексика и контексты из произведений Янки Купалы, Якуба Коласа, Кондрата Крапивы, М. Лынькова, П. Труса, Змитрока Бядули и др., а также примеры из фольклорных записей П. Шейна.

Значительным достижением белорусской гебраистики стало создание С. Л. Рохкинд и Г. З. Шкляром первого в Советском Союзе «Еврейско-русского словаря», также опубликованного под эгидой Института литературы и языка. Авторская и редакторская работа над словарём была завершена в 1939 г., однако из-за идеологических препятствий книга увидела свет лишь в начале 1941 г. (на титульном листе указан 1940 г.). Издание состоит из предисловия и списка сокращений на идише, лексического корпуса, части «О пользовании словарем» на русском языке. Микроструктура словаря формируется зоной номинации, зоной грамматической информации и зоной эквивалентов.

Fragment_slounik

Слова на идише распределены строго в алфавитном порядке и обеспечены грамматическими пометами (указывается лексико-грамматический разряд). Поскольку в идише субстантивы, за исключением собственных имён и нескольких отдельных лексем, не изменяются по падежам, а отличаются только формами единственного и множественного числа, в словаре при каждом существительном указывается его род и форма множественного числа. Глаголы даются в словаре в форме инфинитива. Деепричастия, которые в большинстве случаев имеют приставку גע и окончание נ или ט , указываются в словаре при соответствующем глаголе. Прилагательные, выраженные отдельными словами, даются в словарных статьях в форме именительного падежа единственного числа мужского рода. Супплетивные формы местоимений включены в реестр в качестве отдельных вокабул. (…)

Словарь оказался удачным и принёс авторам всемирную известность. До нашего времени он остаётся одним из самых объёмных и авторитетных справочников при переводе с идиша на русский язык (несколько лет назад было осуществлено репринтное издание словаря, он также оцифрован здесь. – belisrael.info).

Но плодотворная научная работа С. Л. Рохкинд была прервана Великой Отечественной войной. Спринца Львовна выехала в эвакуацию на север Казахстана, где в 1941 г. работала инспектором-методистом Акмолинского областного отдела народного образовании, с июня 1942 г. по февраль 1944 г. была директором средней школы в деревне Имантово (Кокчетавской обл.), а с начала марта 1944 г. до 1 сентября 1944 г. работала завучем школы взрослых в г. Кокчетав и инспектором Кокчетавского областного отдела образования. В это время исследовательница проводила большую методическую работу с учителями, читала лекции по разнообразным вопросам языка и литературы, выступала на районных и областных учительских совещаниях, участвовала в иных мероприятиях. Как писала сама Спринца Львовна, «материально эти годы жила очень плохо, поскольку имела на своём содержании сестру с двумя детьми, муж которой с первого дня на фронте (рядовой)» [1, л. 5].

После освобождения территории Беларуси Спринца Львовна в конце августа 1944 г. отправила в ректорат Минского пединститута письмо следующего содержания: «С 1934 года я работала в Минском педагогическом и-те, читала курс общего языковедения на Литературном факультете и факультете иностранных языков. По сообщениям газет ин-т возобновил работу. Я хотела бы также работать в ин-те по своей специальности. Могу также читать курс современного русского языка, методику языка. Прошу срочно сообщить мне, буду ли я вызвана в ин-т. О моей работе знают все педагоги и студенты» [1, л. 9]. В ответ на своё обращение Спринца Львовна получила телеграмму от руководства университета: «Срочно выезжайте в Минск для работы в Пединституте» [1, л. 9 отв.]. В скором времени она переехала из Казахстана в Беларусь и приказом тогдашнего директора МГПИ М. Ф. Жаврида с 5 ноября была назначена доцентом кафедры русского языка, а с 20 декабря начала исполнять обязанности заведующего кафедры. В конце марта 1946 г. приказом Комитета по делам высшей школы при Совете Министров СССР С. Л. Рохкинд была утверждена и.о. заведующего кафедры русского языка Минского государственного педагогического и учительского института [1, л. 8].

Спринца Львовна успешно справлялась с административной работой, много времени и сил отдавала преподаванию. Руководством университета ей неоднократно объявлялась благодарность «за высококачественную постановку учебно-воспитательной, научно-исследовательской работы и активное участие в общественной жизни» (в 1946, 1947, 1957 – дважды) [1, л. 23, 33–35].

В конце 1940-х – начале 1950-х гг. в СССР развернулась борьба с космополитизмом – идеологическая кампания, направленная против скептически настроенной части советской интеллигенции. В феврале 1949 г. И. В. Сталин подписал подготовленное председателем правления Союза писателей СССР А. А. Фадеевым постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о роспуске объединений еврейских советских писателей в Москве, Киеве и Минске. Одновременно были закрыты еврейский музей в Вильнюсе, краеведческий музей в Биробиджане, историко-этнографический музей грузинского еврейства в Тбилиси, а также были ликвидированы все существовавшие в СССР еврейские театры – в Минске, Черновцах, Биробиджане, Москве. В том же году Спринца Львовна Рохкинд была переведена с должности заведующего на должность доцента кафедры русского языка МГПИ. Тогдашнее руководство особенно не утаивало, что настоящая причина этого – желание укрепить учреждение национальными кадрами. На возражение Рохкинд, что она «коренная, что все её корни в Беларуси», она получила ответ, что у неё «не те» корни. После этого С. Л. Рохкинд достаточно продолжительное время работала на должности доцента, давала частные уроки идиша и иврита, занималась изучением белорусского языка, собирала разнообразный лексический материал.

В личном деле Спринцы Львовны хранится заявление на имя ректора И. Е. Лакина, датированное 28 августа 1964 г., написанное, видимо, во время эмоционального возбуждения: «На последнем заседании кафедры, на котором я присутствовала, заведующий кафедры Гурский Николай Иванович при предварительном распределении учебных нагрузок на 1964–1965 учебный год сказал, что по курсу «Введение в языковедение», который я веду свыше 25 лет, плюс курсовые работы, набирается полная ставка, и показал мне карточку, в которой значились 703 часа. Я поехала в отпуск. 27-го августа я узнала, что заведующий кафедры передал этот курс новому работнику. Если меня уволили с работы, почему же меня своевременно не уведомили. Я не получила приказ об увольнении. Мне хотелось бы вообще узнать, чем объясняется такой беспримерный факт. За всю свою работу в институте, до самого последнего времени, я не получала никаких замечаний ни со стороны деканов, ни со стороны заведующего кафедры. Напротив, в моём присутствии заведующий кафедры всегда положительно отзывался о моей работе. А что касается студентов, то они проявляли интерес к лекциям, старательно готовились к практическим занятиям и вообще тепло и сердечно относились ко мне, и вполне понятно, почему: я же всецело отдавалась работе. Прошу вас разобраться в этом». 7 сентября 1964 г. С. Л. Рохкинд попросила освободить её от работы в институте в связи с выходом на пенсию [1, л. 42].

Rokhkind

За годы научно-педагогической деятельности Спринца Львовна опубликовала целый ряд разных работ по актуальным проблемам белорусского языковедения. В исследовании «К изучению словообразования белорусского языка» (журнал «Советская школа», 1955, № 5) рассматриваются вопросы производности и непроизводности слова и его морфологического состава, анализируются отдельные аспекты суффиксального словообразования. В статье «Из истории лексики белорусского языка», напечатанной в четвёртом выпуске «Ученых записок МГПИ» за 1955 г., изучается развитие семантики и сферы употребления на протяжении XIX–XX вв. слов «змагацца», «змаганне», «змагар» и синонимичных «барацьба» и «барацьбіт». Последней известной нам опубликованной работой С. Л. Рохкинд стала статья «Отглагольные существительные в современном белорусском языке» в научном сборнике «З даследаванняў па беларускай і рускай мовах» (Минск, 1961).

Видимо, исследовательница сумела осуществить далеко не все свои научные замыслы. В архиве есть сведения о том, что в 1962 г. в издательстве «Учпедгиз» должен был выйти «Словарь синонимов белорусского языка» (12 печ. листов), составителем которого была Спринца Львовна [1, л. 38]. Увы, эта работа не была опубликована, а дальнейшая судьба рукописи неизвестна.

По свидетельству тех, кто её знал, Софья Львовна была сердечным человеком, имела много учеников [2]. Почти утратив слух и зрение, в 1996 – 1998 гг. она написала чрезвычайно колоритные воспоминания о городе своего детства и юности – Толочине. Спринца Львовна Рохкинд ушла из жизни в 2000 г. в Минске. На её смерть белорусский поэт Григорий Релес откликнулся небольшой заметкой «In memoriam» в самиздатовской газете «Анахну кан» («Мы здесь») [7].

Список использованной литературы

  1. Архив Белорусского государственного педагогического университета имени Максима Танка. – Ф. 746. – Оп. 1 лс. – Ед. хр. 715.
  2. Голоса еврейских местечек [Электронный ресурс] / Еврейский культурный центр «Мишпоха». – Режим доступа: http://shtetle.co.il/Shtetls/tolochin/rohkind.html. Дата доступа 08.07.2014.
  3. Курс сучаснай беларускай мовы (фанетыка, марфалогія, лексіка) / К.І.Гурскі (і інш.); пад рэд. Я. Коласа і К. Гурскага. – Мінск: Выд-ва АН БССР, 1940. – 261 с.
  4. Рохкинд, С. Еврейско-русский словарь / С.Рохкинд, Г.Шкляр; Ин-т литературы и языка Академии наук БССР. – Минск: Изд-во Академии наук БССР, 1940. – 519 с.
  5. Сінтаксіс беларускай мовы / пад рэд. Я.Коласа, К.Гурскага і Г. Шкляра. – Мінск: Выд-ва АН БССР, 1939. – 134 с.
  6. Флят, Л. Евлитло: от старта до финиша / Л.Флят // Заметки по еврейской истории: сетевой журнал еврейской истории, традиции, культуры. – 2012. – №2 (149).
  7. Шевелев, Д. Еврейские исследования в Белорусской ССР в 1933–1941 гг. (по документам Центрального научного архива Национальной академии наук Беларуси) / Д.Шевелев // Материалы шестнадцатой ежегодной международной междисциплинарной конференции по иудаике. Академическая серия. Ч. 2 / Центр научных работников и преподавателей иудаики в вузах «Сэфер». – Москва, 2009. – Вып. 26. – С. 483–489.
  8. Шульман, А. На родине моих снов: очерки / А. Шульман. – Минск: Медисонт, 2013. – 191 с. – С. 89.

С небольшими сокращениями перевёл с белорусского В. Рубинчик. Оригинал находится здесь.

Фото С. Л. Рохкинд предоставлено автором.

Опубликовано 1.09.2016  16:13