Tag Archives: беженцы

Между предательством и победой

Между зрадой и перемогой – исповедь израильтянина – беженца с Донбасса

Проукраинский митинг в Донецке, 5 марта 2014

Судьба Максима типична для многих проукраински настроенных дончан еврейского происхождения. Весной 2014-го выходил на митинги за единую Украину (а они были и в Донецке, и весьма многочисленные), после оккупации уехал в Киев, а спустя несколько месяцев репатриировался в Израиль. Сегодня живет в треугольнике Хайфа — Киев — Донецк (где остались многие близкие люди). О корнях конфликта на Донбассе, первой фазе его развития и ситуации, в которой оказалась еврейская община, мы говорили с Максимом еще в январе 2015-го (см. «Между ватниками и вышиватниками», «Хадашот», №1, 2015). Сегодня пришло время говорить о тяжелых последствиях, оказавшихся гораздо глубже, чем виделось несколько лет назад. Итак, горький монолог человека, который, возможно, заставит задуматься как свидетелей зрады, так и адептов перемоги.

Человеческая глупость — одно из самых ярких впечатлений за четыре года этого конфликта. Нет, глупцами я называю вовсе не тех, кто не согласен с моей точкой зрения, — тоже порой субъективной. Глупость — это примитивное и упрощенное видение мира, отсутствие критического анализа и, главное, — полное отсутствие самокритики и готовности пересмотреть свою позицию.

Очень многие знакомые (а среди них — умные, образованные и интеллигентные люди) неожиданно поверили в то, что конфликт на Донбассе начался из-за условной «донецкой бабушки», призвавшей русские танки. И вообще, если «донецкие» сами все это допустили и не остановили, то… Все попытки объяснить, что пассивность моих земляков — далеко не главный фактор, повлиявший на ситуацию, наталкивались на стену непонимания.

Да, регион наш достаточно пассивен, и я сам иногда думаю, мол, если бы тогда на проукраинские митинги нас выходило не десять, а пятьдесят тысяч человек, возможно, все сложилось бы по-другому… Возможно, но …сомнительно. Гораздо большую роль сыграли в те дни общая геополитическая ситуация, близость границы с Россией и, в конце концов, предательство украинской власти, просто сдавшей регион.

Титушки на донецком Евромайдане, 22 января 2014

Я часто слышу вопрос-упрек: что делали дончане весной 2014-го, чтобы защитить свой город? И отвечаю: «То, что делают все граждане в любом нормальном государстве. Работают и платят налоги, на которые содержатся армия и полиция. Которые, в свою очередь, обязаны защищать своих граждан, их безопасность и целостность страны».

Мне трудно представить себе картину, когда в Израиле или США террористы при поддержке местных маргиналов и городских сумасшедших захватывают тот или иной город, но претензии в итоге предъявляются не к полиции, армии и властям, которые это допустили, а к жителям самого города. Обычно в таких случаях проводится спецоперация, уничтожаются или берутся под арест террористы и их активные пособники, проштрафившиеся официальные лица подают в отставку, а пострадавшие жители получают компенсации. Так должно быть, но у нас все по-другому, и общество принимает это как норму.

Впрочем, это уже перевернутая страница истории. Но нормой стало и мнение, что

все «нормальные» (читай — «наши») из Донбасса выехали, остались лишь сепары и быдло. Налицо классический сталинский принцип — если со своими не эвакуировался, в партизаны не ушел, не застрелился, значит — предатель или, как минимум, пособник оккупантов.

Попытка объяснить, что у человека могут быть тысячи личных причин не покидать родной город, просто игнорируется. Люди не уезжают потому, что не могут оставить старых родителей, больных родственников; привязаны к своему дому; не имеют средств и специальности для обустройства на новом месте; не рассчитывают на социальные программы для переселенцев и так далее, и тому подобное. В конце концов, отъезд — это колоссальный стресс, на преодоление которого не у каждого есть силы. Как можно осуждать за это? Десятки тысяч сограждан не могут решиться уйти с плохой работы или развестись, когда отношения исчерпали себя, — очень сложно изменить свою жизнь даже в условиях мирного времени. И во много раз труднее выйти однажды из своей квартиры с одним чемоданом и уехать в неизвестность, став беженцем. С другой стороны, не каждый из покинувших город дончан пошел на этот шаг из патриотических побуждений.

В 2014 году мы оставили не свою квартиру, а прошлую жизнь. Обнулить счетчик, начать все с начала, открыть новые горизонты — не более чем красивые слова, не отражающие драму, постигшую большинство переселенцев.

Разумеется, примерить на себя ситуацию, понять, почему конкретный человек сделал или не сделал тот или иной выбор, очень сложно. Гораздо проще окрасить его в какой-то цвет, повесив соответствующий ярлык, — и именно это происходит по отношению к «донецким».

На самом деле в реальной жизни куда больше оттенков. В молодости, изучая историю Гражданской войны в России, я удивлялся, как это так получается — человек был белым, а вскоре стал большевиком. Или эмигрировал, а потом вернулся в Советскую Россию.

Только сегодня я понимаю, что в первую очередь это был не белый или красный, а человек со своими личными обстоятельствами, попавший в жернова жестокой эпохи. Пора перестать делить людей на категории, а попытаться увидеть конкретного человека в конкретных обстоятельствах и понять, почему он сделал именно такой выбор.

Это касается не только «донецких» или вынужденных переселенцев, но и, например, участников АТО. Это ведь совершенно разные люди — патриоты-добровольцы, мобилизованные, мародеры, мечтающие о наживе, военнослужащие, выполняющие свою работу, — люди с совершенно разной мотивацией или без оной. Кто-то шел защищать свою землю от оккупантов, кто-то — брать взятки на блокпостах, кого-то случайно занесло.

В итоге все эти люди будут окрашены в один цвет: черный или белый — в зависимости от господствующей на данный момент идеологии. Один ярлык сразу на сотни тысяч людей — без малейшего интереса к отдельной личности.

А правда… она неудобна своей сложностью, многогранностью и невозможностью втиснуться в устоявшийся шаблон. Каждый видит свою часть правды, выдавая ее за всю правду целиком, что, по сути, и является ложью.

Митинг переселенцев с временно оккупированных территорий, Днепропетровск

Это в полной мере применимо и к ситуации в Донецке вообще, и еврейской общине города, в частности.

В Донецке работают предприятия, магазины, ездят машины, по улицам ходят люди — все это есть, но в совершенно несопоставимых, по сравнению с довоенным временем, масштабах. С карты города словно исчезли аэропорт, вокзал, многие банки.

Похожая ситуация и в еврейской общине. Действуют отдельные еврейские организации и некоторые проекты, но большинство из них закрылись или были урезаны. Евреи в городе вроде бы есть, но несравнимо меньше, чем несколько лет назад.

Вообще, феномен «донецких» претерпел после 2014-го интересную трансформацию.

В Facebook появилась группа «Донецкие Киевские», есть подобные группы и в других городах и даже странах. Кто-то из переселенцев осел на новом месте и уже ассоциирует себя с ним, кто-то мечтает вернуться в родной город, кто-то по-прежнему считает, что дончанин — это человек, живущий в Донецке. Иногда на это накладывается отношение к конфликту — от «уехав, вы предали родной город» до «пока там будет ДНР, я туда не вернусь».

Еврейская община повторяет этот паттерн. В Донецке продолжает функционировать синагога, вместе с тем, была создана Донецкая еврейская община в Киеве. Многие евреи из Донецка уехали в Израиль и, не успев организоваться там в землячество, продолжают вращаться в своем кругу на уровне социальных сетей.

В результате возникают довольно сложные модели самоидентификации, как представили мне недавно одного человека: это мой донецкий брат из Израиля, он сейчас в Киеве живет.

Нельзя не отметить сходство ситуации в ЛДНР с сектором Газа. Именно с этим анклавом, а не с Южной Осетией или Абхазией, где военная фаза противостояния была относительно короткой. Кроме того, в этих непризнанных образованиях действительно живут отдельные народы — абхазы и осетины.

Донбасс — иная история. Одним не прекрасным утром дончане проснулись и услышали: «Поздравляем, с этого дня — вы новороссы, и живете в ДНР». Никто не понимал, что это значит, ведь жители Донецка не являются отдельным народом и мало чем отличаются от обитателей соседних областей.

Подобным образом и арабы сектора Газа не отличались от окружавших их соплеменников, пока им не объявили, что они, оказывается, палестинцы, не обнесли границей и начали лепить палестинский народ. И он реально начал создаваться, поскольку группа людей, живущая на изолированной территории, переживающая одинаковые события и подвергающаяся информационной обработке, рано или поздно станет единым социумом.

Таким образом, если ОРДЛО не вернется в обозримом будущем в Украину или эти территории не аннексирует Россия, есть реальные шансы на создание там некоей новой общности.

В синагоге донецкой еврейской общины в Киеве

И как возник, пусть и искусственным путем, палестинский народ, так в будущем вполне может родиться народ Новороссии. Есть и другие моменты, сближающие ОРДЛО с сектором Газа. Например, перманентная война как механизм управления территорией и формирования идентичности; ведение огня из жилых кварталов, прикрываясь гражданским населением; планомерное обрушение экономики, создающее предпосылки для пополнения местного ополчения, служба в котором становится единственной возможностью кормить семью; подавление любого инакомыслия и т.д. и т.п.

Есть ли из всего этого выход? Он там же, где и «вход», то есть внутри нас.

Я убежден, что наши действия мало определяют конечный результат. Человек может выходить на киевский майдан или донецкий референдум исходя из самых лучших побуждений или иллюзий — называйте как угодно. Но зачастую конечный результат борьбы отличается от того, на который вы рассчитывали. И все решают совсем другие люди в высоких кабинетах исходя из своих (а не ваших) интересов.

Можно быть трижды патриотом и героем войны, но если твой генерал предатель, война будет проиграна. Потому что генерал даст приказ пропустить колонну Гиркина в Донецк или выходить из Иловайского котла в пристрелянный врагом коридор. Значит ли это, что твои поступки ничего не определяют?

Вовсе нет. На духовном уровне твои действия определяют буквально все. Потому что главное, — это какой путь ты прошел и кем стал. С этой точки зрения — главное — выйти в нужный момент на майдан и вступить в бой — и важно не чем он кончится, а как ты себя в нем вел.

А через какое-то время в аналогичной ситуации правильнее уже никуда не выходить, ведь пройденный путь и накопленный опыт подскажут, что все это — обман.

А потом смысл состоит уже в том, чтобы просто не сломаться и не разочароваться, а сохранить веру в себя, людей и Б-га.

В идеале каждый из нас должен найти и осмыслить свой «выход» и свой путь. И чем больше появится людей с осмысленным подходом к жизни, тем взрослее и совершеннее станет общество.

Оригинал

***

Ранее опубликованный на нашем сайте материал научного работника из Донецка Марии Гольцовой, 4 года назад переехавшей в Минск и в прошлом году посетившей родные места:

Евреи Донбасса вчера и сегодня

Опубликовано 28.05.2018 17:19

ИНЕССА ДВУЖИЛЬНАЯ О КОМПОЗИТОРЕ ГЕНРИХЕ ВАГНЕРЕ

Двужильная И. Ф., Гродненский государственный университет им. Я. Купалы

О роли еврейской музыки в жизни и творчестве Генриха Вагнера

Белорусская музыкальная культура всегда была явлением поликультурным. Весомый вклад в её становление и развитие внесли музыканты и композиторы разных национальностей: поляки и русские, немцы и венгры, грузины, украинцы, евреи. Пионером в области исследования музыки евреев Восточной Европы и её влияния на белорусскую музыкальную культуру выступила Н. С. Степанская, оставившая серию статей в сборнике «Еврейская традиционная музыка в Восточной Европе» [1]. В центре её интересов – канторское синагогальное искусство и идишская песня [2; 3], феноменология еврейской музыки и особенности её функционирования на белорусской земле [4; 5], композиторское творчество евреев-музыкантов в контексте белорусской культуры 1-й половины ХХ в. [6]. Интерес представляют и работы учеников Н. С. Степанской: Д. Слеповича, автора публикаций и диссертации о клезмерской музыке [7], и Т. Халево, в центре внимания которой находилась музыка профессиональных композиторов-евреев 1920–1930-х годов [8].

Данная статья продолжает серию работ автора, посвящённую композиторскому творчеству бывших студентов-евреев Варшавской консерватории – М. Вайнберга, Л. Абелиовича, Э. Тырманд, Г. Вагнера, в профессиональное становление которых трагические события Второй мировой войны внесли кардинальные изменения. Цель статьи – выявить роль еврейской музыки в жизни Генриха Матусовича Вагнера (02.07.1922, Жирардув, Польша – 15.07.2000, Минск), формы её проявления в творчестве композитора.

Г. Вагнер в молодости и на склоне лет

Как и многие музыканты, стоявшие у истоков белорусской композиторской школы, Вагнер не родился в Беларуси. Несмотря на то, что республика стала для композитора второй родиной, он никогда не забывал о своих корнях – многие факты биографии, подтверждающие это, стали известны уже после смерти Г. М. Вагнера. Дополняя друг друга, они раскрывают глубокую натуру автора, который бережно относился к культурным традициям, сформировавшим его как композитора, педагога, личность.

Реконструировать отдельные страницы жизни Вагнера позволила беседа автора статьи с композитором Эдди Моисеевной Тырманд (1917, Варшава – 2008, Минск) и музыковедом Ниной Самуиловной Степанской (1954, Минск – 2007, Холон), с дочерью композитора Галиной Генриховной Вагнер (р. 1948, Минск) и художником-реставратором, исполнителем еврейской канторской музыки Анатолием Александровичем Наливаевым (р. 1931, Рогачёв).

Генрих Вагнер родился в Жирардуве, пригороде Варшавы, где прошли детские и юношеские годы (1922–1939) в достаточно состоятельной семье скрипача[1]. Частные уроки музыки позволили мальчику в 11 лет поступить в Варшавский музыкальный институт им. С. Монюшко, а 3 года спустя – в Варшавскую консерваторию по классу фортепиано. Однако события, случившиеся в первый день осени 1939 г., кардинально изменили его жизнь.

По воспоминаниям Галины Вагнер, «летом после окончания 1-го курса вместе с группой студентов он отдыхал в районе Пинска возле границы с СССР. 1 сентября 1939 г. немецкие войска вошли в Варшаву (видимо, имеется в виду, что 1 сентября началась агрессия нацистской Германии против Польши; бои за Варшаву начались только 8 сентября, а взят город был 28.09.1939. – belisrael.info). После звонка родителям несколько человек приняли решение перейти границу. Конечно, на территории СССР их всех арестовали. Работали на лесопилке возле города Барановичи, на строительстве узкоколейки. Счастливым случаем стало неравнодушное человеческое отношение одного из командиров охраны – в каком-то клубе отец увидел фортепиано и сел играть. Этот человек не поленился, отвёз его на прослушивание в ближайшую музыкальную школу, где настояли на отправке в консерваторию в Минск. И вот тут, рассказывал отец, его поразило отношение советской власти. Несмотря на то, что ни о каком гражданстве речи и быть не могло, его взяли на учёбу, поселили в общежитие и даже выплачивали небольшую стипендию». В таком же положении оказались ещё двое студентов Варшавской консерватории – Мечислав Вайнберг и Лев Абелиович, окончившие Белорусскую государственную консерваторию по классу композиции профессора В. Золотарёва 22 июня 1941 г.

17-летний Г. Вагнер, студент Белорусской консерватории, некоторое время подрабатывал концертмейстером в филармонии, а также аккомпанировал Моше Кусевицкому (1899, Сморгонь – 1966, Нью-Йорк). Известный кантор в начале Второй мировой войны был схвачен в Варшаве гестапо. Однако польские подпольщики сумели переправить М. Кусевицкого в СССР, где в Минске он и воссоединился с семьёй. Обладатель редкого голоса – высокого баритона, он пел оперную и литургическую музыку по всему Советскому Союзу. Возможно, в 1939 – 1941 гг. и пересеклись в Минске дороги Г. Вагнера и М. Кусевицкого, следствием чего стали записи канторских молитв из репертуара М. Кусевицкого; их обработки Г. Вагнер будет делать уже после войны [9].

22 июня 1941 г. в Белорусской государственной филармонии состоялся выпускной экзамен по композиции его двух друзей – М. Вайнберга и Л. Абелиовича, а 28 июня Минск был оккупирован. К счастью, Генрих Вагнер не стал узником Минского гетто, созданного нацистами в августе 1941 г., и не разделил судьбу Михаила Крошнера, выпускника Белорусской консерватории, погибшего в гетто в июле 1942 г.

19-летний Генрих Вагнер через Москву добрался до Саратова, а затем в Душанбе. Здесь из московских и местных артистов, а также музыкантов Московской и Белорусской филармоний сформировали Первый фронтовой театр, который возглавил народный артист СССР Георгий Менглет, а его музыкальную часть – Генрих Вагнер. Обладая блистательными музыкальными способностями, он, пианист, за неделю освоил игру на аккордеоне. Прошёл с ним всю войну, выступал как аккомпаниатор и солист. После освобождения Минска в июле 1944 г. вернулся в город и вошёл как концертмейстер в концертную бригаду белорусов (в ней были певцы Н. Пигулевский, Л. Александровская, цимбалисты И. Жинович, М. Буркович) [10].

Окончание войны Г. Вагнер встретил в Минске. К сожалению, трагедия европейского еврейства не миновала и молодого человека. Родители Вагнера и его сестра стали узниками гетто Радумь (близ Варшавы), а потом были отправлены в Освенцим. Об этом Вагнер узнал через 25 лет после войны, побывав уже знаменитым композитором с концертами в Польше. Тогда же отыскался след его двух тётушек по линии отца – Евы и Берты, с которыми он вскоре встретился в Париже.

Переехать в Варшаву Вагнер мог в 1952 г., когда И. Сталин разрешил бывшим жителям Польши вернуться на родину. Тем не менее, композитор остался в БССР, которая стала для него второй родиной. В 1947 г. он женился на актрисе Белорусского драматического театра им. Я. Купалы Татьяне Алексеевой и вошёл в семью народной артистки СССР Лидии Ржецкой. В судьбе Г. Вагнера она сыграла не последнюю роль. Как вспоминает Галина Вагнер, «в послевоенные годы в консерватории после одного собрания (в рамках идеологической кампании борьбы с космополитизмом) над ним сгустились тучи: из-за того, что он был совершенно несведущим в особенностях и правилах высказываний в то время в отношении «шагающих не в ногу», да ещё выходцем из буржуазного запада, его судьба могла стать очень печальной. Ситуацию спасла его тёща, моя бабушка – Лидия Ржецкая. Ей удалось убедить кого надо, что высказывание отца – это наивность, глупость и отсутствие надлежащего социалистического воспитания».

Вероятно, после этого случая Г. Вагнеру пришлось забыть о еврействе, о котором ему напоминали не раз. Но композитор всегда помнил о своих корнях, о чём свидетельствует его творчество. В 1959 г. в Белорусской государственной филармонии прозвучала вокально-симфоническая поэма «Вечно живые» (подзаголовок «Памяти жертв фашизма»). Произведение было исполнено на III Съезде композиторов БССР в Большом зале Московской консерватории (31.03.1962), на Фестивале белорусского искусства в РСФСР в Новосибирске (24.03.1966), неоднократно – в концертном зале Белгосфилармонии и в программах Белорусского радио.

На протяжении многих лет поэма «Вечно живые» рассматривалась белорусскими музыковедами в контексте темы Великой Отечественной войны, одной из знаковых в национальной культуре. Сам же Г. М. Вагнер неоднократно подчёркивал увековечивание в поэме жертв Холокоста. Правда, делал это весьма аккуратно. Десятилетиями позже подтвердили этот факт композитор Э. М. Тырманд, семья которой погибла в Варшавском гетто, и музыковед Н. С. Степанская, в юном возрасте обратившаяся за консультацией к уже известному автору произведения. В период же работы Г. Вагнера над симфонической поэмой «Вечно живые», как и в предшествующие и последующие годы, тема Холокоста не была признана на государственном уровне, и деятели культуры вынуждены были избегать прямых высказываний и посвящений.

Сегодня, спустя многие годы, вслушиваясь в это сочинение, безусловно, отмечаешь колоссально большое влияние Д. Шостаковича, его Пятой, Седьмой, Восьмой симфоний, на которых формировались поколения советских композиторов. Наличие тем героической борьбы и музыки, характеризующей через гротескную сферу образ врага, эпизода-реквиема и светлой коды. Полифонический тип мышления, позволяющий в фактурных тематических пластах прочитывать смысловые подтексты, и существенная роль тембровой драматургии. Но в симфониях Д. Шостаковича предельно лаконичны связующие построения. У Г. Вагнера такие разделы развёрнуты, именно в них звучит авторский голос, нередко приобретая вид монолога. В поэме «Вечно живые» он связан с осмыслением роли женщины, вынесшей на своих плечах тяготы войны и скорбь утраты. Усиливает эмоциональное начало введение в исполнительский состав женского хора, в партии которого появляется тема родины (2-я тема вступления) и побочная партия (цитата белорусской народной песни «Павей, павей, ветрык»). Именно на тематическом материале побочной партии Г. Вагнер выстраивает в сонатной форме связующие построения. В интонационную канву вписываются выразительные мотивы синагогальных песнопений, которые были впитаны Вагнером на генетическом уровне [11]. В 1967 г. фрагмент из поэмы «Вечно живые» озвучивал открытие мемориального комплекса «Героям Сталинградской битвы» на Мамаевом кургане в городе Волгограде. Серию же произведений Г. Вагнера, посвящённых военной тематике, продолжили вокально-симфоническая поэма «Героям Бреста», опера «Тропою жизни» по «Волчьей стае» В. Быкова – с известным «Хором жителей сожжённой деревни», глубокая по смыслу музыка к фильму «Полонез Огинского» (1971 г., «Беларусьфильм»), не теряющему своей актуальности и сегодня.

В 2009 г. в Минске был издан сборник «Канторские молитвы и песни» [12], куда вошли и семь обработок Г. Вагнера. Любопытна предыстория этих произведений в творческой биографии композитора, которая для его семьи открылась только в этом году. На протяжении всей послевоенной жизни Г. М. Вагнеру приходилось существовать в двух ипостасях: в семье и на работе (в Белорусского педагогическом университете им. М. Танка и Союзе композиторов Беларуси, ответственным секретарём которого он являлся в период 1963–1973 гг.) – замкнутый, немногословный, погружённый в себя; на публике и в окружении друзей – весёлый, с потрясающим чувством юмора, который проявлялся и в артистическом даре пародировать друзей и коллег.

Родные композитора совершенно не знали о том, что Г. М. Вагнер в кругу друзей-музыкантов говорил на идише и оставался «хранителем» канторской культуры. По воспоминаниям А. Наливаева, который в 1950-е годы начал обучаться искусству канторского пения, вместе с бывшим кантором Виленской синагоги Кремером и Г. Вагнером он участвовал в полулегальных фестивалях канторской музыки в Москве [12]. Материалом для выступлений служили записанные в нотные тетради молитвы из репертуара М. Кусевицкого. В 1993 г., когда еврейская культура смогла заявить о себе открыто, в Общинном доме Минска (Минский еврейский общинный дом появился на несколько лет позже, возможно, имелось в виду Минское объединение еврейской культуры им. И.Харика. – belisrael.info) был создан ансамбль канторской музыки «Фрейгиш», который успешно выступает и в настоящее время. Основу репертуара ансамбля составили канторские молитвы и идишские песни, часть из которых и была представлена в одноименном сборнике. Сегодня эти произведения включены в исполнительский репертуар ансамблей «Ривьера» и «Гилель» (худ. руководитель М. Рассоха), наряду с другими сочинениями композиторов Беларуси, представляющих еврейскую музыку. По-еврейски колоритно, воскрешая традиции клезмерской музыки, в исполнении квартета «Ривьера» звучат «Родные напевы» Г. Вагнера – III часть из Сюиты для симфонического оркестра, которую автор переложил для скрипки и фортепиано в виде самостоятельной пьесы (Белорусское отделение музфонда СССР, № 2538). Танцевальные темы, сменяя друг друга, приводят к монологу-размышлению, в интонации которого вплетаются мелодические обороты «Чаконы» И. С. Баха. Возвращающаяся в варьированном виде танцевальная тема подготавливает и коду-монолог.

Еврейская музыка сопровождала Г. Вагнера всю жизнь. В полный голос она звучала в счастливые детские и юношеские годы, помогала во время происходящих на родине трагических событий, в кругу друзей и великих личностей (кантора Моше Кусевицкого) помнить о своей семье и адаптироваться к чужой культуре. Казалось бы, она стала фоном в послевоенные годы, когда осиротевший Г. Вагнер нашёл своё счастье в Беларуси. И всё же канторские синагогальные молитвы и идишские песни, клезмерская инструментальная музыка нашли свою нишу в жизни музыканта. Они сыграли роль второго плана, однако яркую, незабываемую, весомую. Благодаря исполнителям из Беларуси (А. Наливаеву и М. Рассохе – квартет «Ривьера») мы открыли для себя неизвестные страницы творчества Г. Вагнера, связанные с его национальными корнями.

Литература

Еврейская традиционная музыка в Восточной Европе: сб. ст. / под ред. Н. С. Степанской. – Минск: Бестпринт, 2006. – 348 с.
Степанская, Н. Хасидская музыкальная традиция в контексте культуры евреев Беларуси / Н. Степанская // Музычная культура Беларусі. Праблемы гісторыі і тэорыі. – Мінск, 1999. – С. 20–30.
Степанская, Н. Мифология музыки и музыканта в традиционном сознании евреев и белорусов / Н. Степанская // Праздник – обряд – ритуал в славянской и еврейской культурной традиции. – М., 2004. – С. 220–232.
Степанская, Н. Еврейская музыка в исполнении белорусских народных музыкантов: к проблеме переинтонирования / Н. Степанская // «Свой или Чужой? Евреи и славяне глазами друг друга». Сб. ст. – М.: Наука, 2003. – С. 424–434.
Степанская, Н. Еврейская музыка как этнокультурный феномен на белорусской земле / Н. Степанская // Музычная культура Беларусі. Пошукі і знаходкі. – Мінск, 1998. – С. 65–72.
Степанская, Н. Феномен еврейского композитора в Белоруссии первой половины ХХ века / Н. Степанская // Музычная культура Беларусі: перспектывы даследавання: матэрыялы XIV навук. чыт. памяці Л. С. Мухарынскай (1906–1987) / склад. Т. С. Якіменка. – Мінск, 2005. – С. 121–128.
Халево, Т. Забытая музыка советского еврейства: Самуил Полонский / Т. Халево // Материалы XVII Междунар. конф. по иудаике: в 2 т. – М., 2010. – Т. 1. – С. 491–504.
Слепович Д. Клезмерская традиция в Беларуси / Д. Слепович // Музычная культура Беларусі: перспектывы даследавання: матэрыялы XIV навук. чыт. памяці Л. С. Мухарынскай (1906–1987) / склад. Т. С. Якіменка. – Мінск, 2005. – С. 81–88.
Двужильная, И. Ф. Генрих Вагнер и канторское искусство / И. Двужильная // Весці БДАМ. – 2009. – № 14. – С. 55–59.
Орлов, В. Не тот – тот Вагнер / В. Орлов // Мишпоха. – № 22. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://mishpoha.org/n22/22a30.shtml. – Дата доступа: 29.08.2015.
Двужыльная, І. Ф. Генрых Матусавіч Вагнер / І. Ф. Двужыльная, С. У. Коўшык // Беларуская музычная літаратура. – Мінск, 2012. – Ч. 1. 1900–1959. – С. 144–155.
Канторские молитвы и песни. – Минск: Четыре четверти, 2009. – 144 с.

РЕЗЮМЕ

В статье, построенной на воспоминаниях родственников и современников Генриха Вагнера (1922–2000), аргументированно доказывается значительная роль еврейской музыки в жизни и творчестве композитора. В научный контекст впервые вводится неизвестный ранее фактологический материал.

SUMMARY

The article built on the memories of relatives and contemporaries of Genrikh Vagner (1922–2000), convincingly proved the significant role of Jewish music in the life and works of the composer. In the scientific context for the first time is introduced previously unknown factual information.

Источник: академический сборник «Пытанні мастацтвазнаўства, этналогіі і фалькларыстыкі», вып. 19 (Мінск, 2015). С. 104–109.

[1] Известно, что Варшава 1930-х годов, когда происходило становление личности Г. Вагнера, была поистине центром еврейской культуры. Здесь функционировали еврейские театры, в синагогах пели именитые канторы, о чём в беседе вспоминала Э. Тырманд.

***

От belisrael.info. Не принижая достоинств народного артиста Беларуси – Г. М. Вагнер получил это звание в 1988 г. – хотели бы «для полноты картины» привести и мнение его старшего коллеги Дмитрия Романовича Каминского (1906 – 1989), записанное в эмиграции (Канада, 1980-е гг.). «Композитор Вагнер, Генрих Матусович. Родился в Польше, учился в Минске у Богатырёва по классу композиции, а по классу фортепиано у доцента Шершевского. Я бы не назвал Вагнера хорошим композитором. Большинство его сочинений заключается в более или менее «хлёстком наборе» тех или иных «оборотов». Писал он и симфонии, и отдельные пьесы для фортепиано, скрипки и других инструментов, – но всё это одинаково невыразительно. Мне лично его творчество никогда не нравилось, да и человек он какой-то навязчивый».

Напомним, что воспоминания Д. Р. Каминского, в целом весьма доброжелательные по отношению к сотоварищам по «музыкальному цеху», публиковались у нас в апреле 2017 г. Фрагмент о Вагнере в них тогда не попал.

Опубликовано 17.11.2017 17:50

Марк Моисеевич Шапиро. Воспоминания (продолжение)

Начало

Но события развивались очень быстро. Однажды днём немецкие самолёты стали бомбить Бахмач — узловую станцию в двадцати километрах от Шаповаловки. Слышны были взрывы, земля тряслась, в небо поднимался столб чёрного дыма. Впервые я ощутил жуть от чего-то жестокого, мощного и неумолимого. Бомбёжки вскоре стали регулярными. Они происходили по ночам. Немцы развешивали «паникадила» — так люди называли осветительные авиабомбы. Видны были веера трассирующих пуль, земля тряслась от взрывов, и над городом поднималось зарево пожарищ.

Я быстро привык к этим бомбёжкам. В колхозе убирали урожай, который в этом году был хорошим. Всех подлежащих призыву мужчин взяли в армию. Через село угоняли на восток табуны скота. Угнали и наш колхозный скот. Дед лишился своих волов. Когда их забирали, дед не выдержал и попросил у председателя колхоза, молодого пылкого коммуниста, оставить двух самых любимых — Валька и Валета. Председатель сунул деду в зубы ствол нагана и закричал:

— А этого ты не хочешь!?

Через село шли и шли огромные стада. Но разве они могли уйти от быстро наступавших немцев? Погонщики, считавшиеся мобилизованными, несли ответственность за скот по законам военного времени, вплоть до расстрела. Но узнав, что немцы догоняют, бросали свои стада на произвол судьбы и разбегались по домам. Всю осень нам с братом Тёмой приходилось стеречь огород от голодных, одичалых коров. Брать их, по крайней мере, открыто, не решались — это была государственная собственность, за которую можно было поплатиться.

По шляху, идущему через село с запада на восток, и по параллельной ему нашей улице, непрерывным потоком шли беженцы. Некоторые ехали на телегах, запряженных лошадьми, но большинство шли пешком. Стояло жаркое лето, но на некоторых тяжело бредущих людях были тёплые зимние пальто или шубы. Попадались стайки беспризорных мальчишек.

Местные относились к беженцам недружелюбно. В них видели сторонников Советской власти, виновных в разорении крестьян, в насильственной коллективизации, в разрушении церквей. Они воспринимались виновниками «голодомора». По этим причинам все откровенно ждали немцев, надеясь, что они вернут прежнюю доколхозную жизнь.

Проходили через село и войска. Остановилась на отдых какая-то часть, очевидно, недавно мобилизованных, ещё не вооруженных бойцов. К нам в хату зашли двое — один русский, с шинелью, но без винтовки, другой азиат, с винтовкой, которую он не выпускал из рук, но без шинели. Они говорили, что уже столкнулись с немцами и бежали от них. При этом один бросил винтовку, но сберёг шинель, другой, наоборот, бросил шинель, но сберёг винтовку. Их, наверно, присоединили к формирующейся части. Понадобилась большая и жесткая работа, чтобы быстро, на ходу, сделать боеспособных солдат из этих весьма условных бойцов.

Нашу Фанаську мобилизовали на рытьё противотанкового рва. Ров должен был пройти в пяти километрах от села, в сторону районного центра посёлка Борзна. Она и другие девчата там и ночевали.

Наступил момент, когда разрешили разобрать магазин и аптеку — приходи и бери, что хочешь. Но никто не бросился грабить. С мужицкой осторожностью государственное добро не расхватывали, опасаясь, что за это придётся отвечать. Послали на это дело мальчишек, которые крушили и ломали всё: били всё бьющееся, рассыпали сыпучее, разливали льющееся.

Точно так же эти разрушители поступили и со школой. Кто-то из соседских мальчишек сказал мне, что разгромили школьную библиотеку. Я тут же, никого не известив, побежал в центр села, где была школа-десятилетка. В школе уже никого не было. В коридоре на полу валялись разбитые приборы и истерзанные портреты учёных, писателей, политических деятелей. В классах все парты были перевёрнуты. В библиотеке полки с книгами были опрокинуты, и книги грудами лежали на полу. Какой-то мальчишка, чуть постарше меня, бродил по этим грудам, разглядывая некоторые поднятые из-под ног книги. Не найдя ничего, для себя интересного, ушел.

Я остался один. Книги давно уже были для меня огромной ценностью. Отец, несмотря на кочевой образ жизни, приобретал книги, в том числе детские. Читал их мне и брату вслух. А когда у нас появилась Маша, его чтение в свободное время лучших образцов русской и мировой литературы стали для нас любимейшим занятием. В Волковыске, окончив первый класс, я начал читать книги самостоятельно.

И вот я стоял перед грудами сокровищ. Я набрал охапку, сколько мог унести, и пошел домой. Дома Маша не ругала меня, но и не пустила на второй заход, хотя я порывался это сделать. Не все принесённые мной книги оказались интересными. Но некоторые читались мной и Тёмкой с увлечением. К сожалению, в самые тёмные времена Маша запрещала нам читать.

Судьба же остальных книг библиотеки была трагической. Немцы, проходя через село, часто останавливались на отдых и при этом занимали школьное здание. Они топили печки книгами, партами, стеллажами и проч. Но книги отсырели — началась осень с дождями, а потом зима со снегом. В помещении был сырой воздух, и книги стали плохо гореть. Их выбросили во двор. Я узнал об этом и снова пошел туда, надеясь найти хоть что-нибудь. Книги лежали разбухшими, смёрзшимися глыбами. Они были мертвы. В первых числах сентября передовая линия фронта подступила к Шаповаловке.

Вернулась с рытья окопов Фанаська. Она рассказывала, что проснувшись утром, девчата-землекопы не обнаружили военных, которые руководили работой, и отправились по домам.

В селе остановилась какая-то часть Красной Армии. Было похоже, что она собирается держать у нас оборону. В нашем вишняке расположились две пушки-сорокапятки.

Наступил день, когда немцы подошли к селу, и началось «боестолкновение». … Было серое пасмурное утро. Трещали выстрелы, слышался поющий тугой звук пролетающих пуль. Нам с братом очень хотелось сбегать в вишняк к артиллеристам и посмотреть, как они воюют, но Маша строго-настрого запретила отходить от хаты. Навестивший артиллеристов дед, вернувшись, сказал, что они просили не мешать им.

Над головой что-то провыло и грохнуло метрах в двухстах от нас на мощённом булыжником шляху. Дед сказал, что это бьёт немецкий миномёт. Сверкнуло молнией и резко сломалось в нашем вишняке — ударила одна из наших сорокапяток.

Мы с братом возбуждённо следили за перестрелкой. Страха не было. У нас всё ещё было ощущение, что мы вернёмся домой, в Волковыск, и будем рассказывать друзьям о виденной нами настоящей войне.

В середине дня всё стихло. Говорили, что немцы, натолкнувшись на сопротивление, обошли село стороной. Ночью ушли и наши. Утром начался мелкий дождь и продолжался целых два дня. В селе было безвластие — не было ни наших, ни немцев. Село будто вымерло; все тихо сидели по хатам.

К вечеру дождь перестал. Мы вдруг обратили внимание, что по шляху двигаются мотоциклы, машины…

Немцы!

Дед взял меня, и мы пошли с ним в центр села. По дороге нам стали встречаться немецкие солдаты — молодые, ладные, весёлые парни в расстёгнутых мундирах, без оружия. У всех на одной петлице мундира были две молнии — стилизованные буквы SS. Это я узнал позже. А тогда так и подумал, что это молнии. На рукавах и на фуражках — череп со скрещёнными костями.

Совсем недавно, читая мемуары генерала Гудериана, командующего немецкой танковой группой, которой в описываемое мной время была придана моторизованная дивизия СС «Дас Райх», я прочёл:

«…11 сентября [1941 года, М. Ш.]… дивизия СС «Рейх» заняла Борзну».

Борзна — это в 10-ти километрах севернее Шаповаловки. Возможно, тогда же или на следующий день, то есть 12 сентября 1941 года, была занята Шаповаловка, и встречавшиеся нам с дедом Лободёном на пути к центру села солдаты были из дивизии СС «Дас Райх».

Солдаты заходили в близлежащие к центру дворы и жестами просили разрешения нарвать яблок, в чём, разумеется, им никто не отказывал. Некоторые уже шли обратно с фуражками, полными яблок. Это были «солдаты победы». Они весело смеялись и громко переговаривались.

Мы с дедом подошли к правлению колхоза. На крыльцо вышел офицер. Дед заговорил с ним по-немецки. Тот ответил дружелюбно-заинтересованно, как турист, неожиданно услыхавший в чужой стране родную речь. Дед объяснил ему, что научился немецкому языку, будучи в плену в Германии, работая в Мангейме на «цукерфабрик» в 1916-1918-годах.

Немец буквально простонал: «О, Мангайм, Мангайм…» и даже, как будто, хотел броситься обнимать деда, но сдержался. Оказывается, Мангейм был его родным городом. Он завёл нас в помещение, где не было никакой мебели, а лишь лавки у стен, и они с дедом начали оживлённый разговор, очевидно, делясь воспоминаниями о родном Мангейме.

Я был одет по-городскому. На мне были «морская» курточка, короткие штаны, чулки, пристёгнутые резинками к лифчику, сандалии, на голове — фуражка-«капитанка».

Я присел на скамейку и смотрел на немецкого офицера с любопытством и без страха. Тогда я ещё ничего не знал о расовой политике Германии в отношении «восточных областей». Не знал я и того, что уже погиб Борис Шапиро, наш дорогой дядя Боба, что наш отец, Моисей Шапиро, командует полевым госпиталем 13-й армии, которая, огрызаясь, отходит на восток…

В какой-то момент дед указал на меня и сказал, что мой отец, его зять, военный врач, капитан, где-то воюет.

Это он перевёл мне, так же, как и ответ немца. Тот всё так же дружелюбно сказал, что он тоже капитан («гауптман»), что война скоро закончится, и мой отец вернётся домой. Он был уверен в своей скорой победе и великодушно обещал мне скорую встречу с моим отцом, его врагом.

Я не ощущал в нём врага. Деда интересовало, скоро ли он сможет получить обратно свою землю и не помешает ли этому то, что в его хате живут дети командира Красной Армии, да ещё и еврея.

Немец и на это ответил уклончиво — вот война закончится, тогда и разберёмся. Он был офицер «ваффен СС» (боевых формирований СС), и не его дело было решать земельные и национальные проблемы. Его дело было воевать.

Солдаты стали растапливать печь в комнате, не открыв заслонку трубы. Из печи повалил густой дым. Дед закашлялся и добродушно обругал солдат, очевидно, применяя при этом немецкую нецензурную лексику. Солдаты восприняли это с добродушным похохатыванием, подчинились дедовым указаниям, и печка запылала.

Офицер попросил деда принести какой-нибудь домашней еды. Дед ушел, а я остался сидеть на лавке. В комнату входили подчинённые гауптмана, он отдавал распоряжения. На меня никто не обращал внимания. Дед принёс десяток яиц и кусок сала. Гауптман велел солдатам соорудить яичницу на взявшейся откуда-то огромной сковороде. Мы с дедом скромно удалились.

После войны деда вызывали к следователю за коллаборационизм. Последствий это не имело.

Маша сразу же осудила отца за яйца и сало. Для неё немцы были враги, от которых она не ждала ничего хорошего. Она ещё не знала, как поведут себя немцы дальше. Не знала и того, что её отец, по существу, «сдал» меня немецкому офицеру-эсэсовцу, который, по счастливой случайности, оказался лишенным антисемитских предубеждений.

Вскоре в селе была сформирована административная власть. На сходе селян был формально избран староста. Им стал бывший лавочник. Его двор был третьим от нашего. На той же улице Иващенкивке, если идти от центра. Стали возвращаться домой мобилизованные в Красную Армию мужики и парни. Они не собирались воевать и при первой же возможности перебегали к немцам. Те их не задерживали и отпускали по домам.

Молодые неженатые парни пошли служить в местную полицию. Они ходили в красноармейской форме со споротыми петлицами, на головах у них были шапки-кубанки, вооружены они были русскими винтовками.

Староста — высокий старик с большой бородой и торчащими в стороны усами, являл собой образец сельского «глытая» («мироеда»). Номинально он обладал большой властью. В селе над ним не было никого. Он подчинялся начальству, которое было в райцентре, в Борзне. У него было несколько человек в управе, ему подчинялись десятка два полицейских. Старосту не любили и презирали, и за прежнее мироедство, и за пособничество немцам. К тому же где-то в окрестных лесах были партизаны — председатели колхозов, ельсоветов, партработники, а также, возможно, «окруженцы», по существу, дезертиры, отсиживавшиеся в лесах, пока где-то шла война.

Наверно, у партизан была заранее заготовленная лесная база. Пока они не проявляли активной деятельности, но изредка приходили в село за продуктами.

Староста производил впечатление неумного и недоброго человека. Похоже, он пребывал в вечном страхе. Он старался выполнять требования немцев, но и легко шел навстречу просьбам сельчан, подкреплённым хорошим «хабаром» (взяткой), что не прибавляло ему авторитета. Ему давали кусок сала, пару десятков яиц, бутылку самогона, колобок масла и т. д. За это он смотрел сквозь пальцы на производство того же самогона, на забой кабана или телёнка, что было запрещено, на пропуск очереди «в подводу» (возрождённая ямская служба для перевозки чиновников, офицеров-порученцев и проч.).

Колхозы не были распущены, работа в них шла прежним ходом, но в колхозе не было скотного двора. Остались только лошади, которые были необходимы для работы. Они были розданы по дворам. Так у нас появилась крупная серая кобыла с гнедым жеребёнком, который уже успел превратиться в кобылку-подростка. У деда Лободёна с доколхозных времён сохранились сбруя, телега, сани и выездные санки. Он всё это подремонтировал и использовал для колхозных работ и для себя. Пару раз он ездил «в подводу». Один раз отвозил в Борзну немецкого офицера, в другой раз итальянского.

Пока что за работу в колхозе платили неплохо. Выдали «подушно» зерно — по числу членов семьи. У нас было десять душ, поэтому зерна мы получили много. Так же подушно выделили делянки не выкопанного ещё картофеля, сахарной свёклы, не убранных помидоров. Картошку собрали и со своего огорода. Собрали также рожь, просо, коноплю, рапс, мак, подсолнух, огурцы, капусту, тыквы, лук, чеснок, кукурузу, фасоль, свёклу, морковь. К осени закололи огромного кабана, зимой зарезали телёнка. Хотя последнее делалось глубокой ночью, всё же Маша отнесла старосте десяток яиц и «шматок» сала.

Корова давала много молока, и, хотя часть его надо было сдавать в счёт поставок, оставалось ещё достаточно много. Куры несли яйца, петушков резали на мясо. В общем, продуктов было достаточно для сносной жизни. А ещё не утерянные доколхозные навыки позволяли вести почти натуральное хозяйство.

Поздней осенью 41 года в селе начала работать школа. Маша, не раздумывая, послала меня и Тёму учиться: меня — во второй класс, Тёму — в четвёртый, последний, — школа была четырёхлетка. Записались мы под фамилией Шапиро.

В моём классе было не более десятка учеников — мальчишек и девчонок. Учительница учила нас, разумеется, поукраински, чтению, письму, арифметике и немецкому языку. Учебников никаких не было, учительница использовала листочки, вырванные из довоенных советских учебников.

Я не успел приглядеться ни к учительнице, ни к соученикам, как учение для нас с братом закончилось. Одна из наших учительниц пришла поздним вечером к нам и сказала Маше:

— Заберите ваших хлопцев. А то при первой же проверке заберут и их, и нас.

Я не ощутил в этом первый порыв зловещего дыхания Холокоста. Но было горько и обидно, что я не могу учиться, как все.

Впрочем, другим ученикам повезло не намного больше, чем нам с братом. Через село проходили немецкие войска, они часто останавливались на ночлег, а иногда и на постой на несколько дней. Обычно они занимали дома в центре села, в том числе и школу. Занятия часто прерывались, снова возобновлялись, пока не прекратились полностью. Говорили, что до получения новых учебников. Но они так и не появились.

Это мало утешало меня. Но что было делать? Приходилось как-то оправдывать своё существование трудом в обширном хозяйстве деда Лободёна, для которого мы давно уже превратились из «дорогих гостей» в бездельников и «дармоедов». Но главным, очевидно, было то, что он боялся пострадать за то, что держит у себя в хате еврейских детей.

Маша сосредоточилась на своих детях, и мы для неё тоже оказались лишними и опасными, поскольку из-за нас могли пострадать и другие члены семьи, так сказать, заодно с нами. Чтобы не раздражать деда Лободёна, она запретила нам читать, забрала у нас книги и спрятала их где-то на чердаке. В то же время, мы должны были как можно больше трудиться в хозяйстве.

И мы трудились, понимая, что этим хоть в какой-то мере оправдываем своё существование. Мы, например, активно участвовали в изготовлении из сахарной свёклы браги, из которой гнали самогон.

Сахарную свёклу скармливали понемногу корове. Для коровы это было лакомство, и молоко получалось жирное и сладкое. Но корова давилась свёклой, поэтому свёкла шла на самогон.

… Когда брага «созрела», дед от кого-то принёс самогонный аппарат, наладил его вместе с хозяином, и «процесс пошел».

Из печной трубы там, где работал аппарат, шел характерный дымок. Когда у нас «закурилось», в хату пожаловал полицай — тщедушный юноша в серой шинели, в красноармейских сапогах, с кубанкой на голове и с винтовкой в руках. Он поздоровался, поставил винтовку в угол к вилочникам, прошел к столу и сел. Ему предложили стакан «первача». Он был в мрачном настроении и сначала отказывался от подношения. Потом всё же дал себя уговорить, выпил стакан, не поморщившись, как воду, и не закусывая.

Его «взяло», и он разговорился. Его речь сводилась к тому, что жизнь собачья. Он хотел дать понять, что служба требует от него прекратить «процесс», забрать аппарат и, может быть, даже арестовать самогонщиков. Но он ничего этого не сделает и вовсе не из-за того, что выпил стакан «первача», а потому, что он «свой», а не немецкий, и, вообще, человек, а не собака. Посидев некоторое время, полицай ушел.

Зимой мы много занимались изготовлением крупы из зерна на ножной ступе. Весной несколько дней тёрли мороженую картошку на крахмал. Несколько дней уходило на замачивание у колодца огромных бочек под капусту и другие соления. У нас проходил полный цикл обработки конопли и изготовления полотна.

Мы с Тёмкой участвовали в этом цикле. А потом щеголяли в полотняных штанах и рубахах, сшитых Машей на ручной швейной машине «Зингер». Вместо ремня мы использовали самодельную верёвку, пуговицы сами вырезали из дерева. В наши обязанности входило, в основном, вскапывание огорода лопатами, посадка и дальнейшая обработка картошки. И т. д. и т. п.

Окончание следует.

Опубликовано 17.02.2017 21:53

Maksim Bahdanovič & the Jews / Багдановіч і яўрэі (паэту – 125)

Помнік М. Багдановічу. Фота з tut.by

М. Багдановіч пра яўрэяў

ЧЕРВОННАЯ РУСЬ

…Однако, хотя Львов стоит на русинской земле, русинского в нем очень мало. Здесь, как и в большинстве городов Червонной Руси, население состоит главным образом из евреев и поляков. Евреи сильно поддаются влиянию польской культуры, так что многие из них начинают считать себя «поляками моисеева вероисповедания». Все они в общественных делах употребляют польский язык. Вот почему Львов имеет вид польского города. То же самое следует сказать и о других значительных галицких городах – Перемышле и Коломый, а отчасти и о Станиславове, Стрые, Дрогобыче, Тарнополе, Бродах. Из украинских городов Буковины назовем Черновицы, в котором есть университет; в Венгрии упомянем Мармарош. Все они не слишком велики, но зато очень благоустроены и отличаются большим оживлением просветительской деятельности как польской, так и русинской, а иной раз и еврейской. Есть в городах и немного немцев, по большей части военных.

Что касается сельского населения Червонной Руси, то оно почти сплошь русинское. Однако и здесь всё же немало евреев. Занимаются они торговлею, шинкарством, ростовщичеством, изредка – ремеслами. В большинстве это очень загнанные и бедные люди, небесполезные тем, что они хорошо наладили в крае торговлю. Однако их тут слишком много, и это тяжелым камнем ложится на плечи русинского крестьянина…

1914

Впервые опубликовано в брошюре «Червонная Русь. Австрийские украинцы» в серии «Библиотека войны» № 8-9 (Москва, 1914). Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 31–32.

МЫТАРСТВА БЕЖЕНЦЕВ

У нас своевременно сообщалось о прибытии в Ярославль большой партии беженцев-евреев, численностью около 800 чел. Беженцы были направлены в Ярославль, разместить их в других городах не представлялось возможности (только Пошехонье выразило согласие приютить человек 80 из них), в сельские местности доступ для них, как для евреев, был воспрещен, – а между тем город ничего не делал для приема этой партии и не отводил никакого помещения. Дни проходили за днями, беженцы жались в вагонах на ст. Всполье, не имея долгое время ничего горячего, и хлопоты местного еврейского комитета не приводили ни к чему.

Наконец вступилась администрация. Губернатором было предписано городу отвести для беженцев помещение. В результате для беженцев устроили два убежища: одно на Власьевской ул., где раньше помещались немцы-колонисты, другое – по Борисоглебской, в помещении, занимаемом до этого столярной мастерской. Оба помещения плохи и не удовлетворяют минимальным требованиям, предъявляемым к жилью, особенно власьевское; достаточно указать, что благодаря этому в свое время из него были взяты немцы.

Теснота, кухня отсутствует, за горячей пищей приходится идти на Борисоглебскую ул. Но все же хорошо хоть то, что оторванные от насиженного места, измученные дорогой люди осели, наконец, и имеют над головой кров.

Но, оказывается, мытарства беженцев еще не закончены. Город предлагает еврейскому комитету очистить к 15 августа помещение, потребовавшееся для других нужд. А между тем что может снять комитет? Свободных помещений в городе совсем не имеется. И встает вопрос: что же делать с сотнями людей, которые очутятся 15-го августа на городской мостовой?

Думается, что если комитет в данном случае не находит выхода, то у города он есть. В Ярославле имеется довольно много обширных публичных помещений, служащих целям, во всяком случае, довольно безразличным. Как пример можно взять хотя бы дом Соболева. Почему бы городу не предпринять нужных шагов, чтобы это помещение (или иное) было передано в городское пользование? Мы не настаиваем на данном решении. Быть может, оно неудачно. Но закрывать глаза на этот вопрос нельзя; и, прежде всего, именно городу нельзя.

1916

Впервые опубликовано в газете «Голосъ» 31.07.1916 под псевдонимом «Ив. Февралевъ». Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 182–183.

Прим. belisrael.info: увы, и 100 лет спустя проблемы, описанные классиком, не всегда разрешаются. См. хотя бы материал от 24.10.2016, с названием почти по Богдановичу: «Беды беженцев».

ДЕТСКАЯ КОЛОНИЯ

Возвратился в город детский очаг еврейского беженского комитета, два летних месяца пробывший в Тверицах на Монастырской даче. В очаге – дети дошкольного возраста, малыши, от 3 до 6 лет. Жило их на даче человек 40, всё больше девочки (мальчиков было только около дюжины), да еще насчитывалось с десяток приходящих, проводивших весь день на даче, но ночевать возвращавшихся домой. Дача – в сосновом бору, так что было где поиграть и погулять. Устраивались подвижные игры, были занятия по лепке, рисованию, резьбе и т. п. Руководили детями г. Рубашева, присланная центр.(альным) к.(омите)том, и ее помощница г. Пескина, наладившие вместе жизнь очага.

Кормили детей пять раз на день: утром в 8 час. чай, в 11 ч. – завтрак, в 2 ч. – обед, в 5 ч. – вечерний чай, в 7 ч. – ужин, после которого дети вскоре укладывались спать.

Очаг может похвалиться тем, что дети заметно прибыли в весе, приблизительно от 5 до 14 фунтов, а в среднем – фунтов 8-10. Убыли не наблюдалось ни у одного ребенка. Расход на стол разложился по 14 руб. в месяц на каждого питомца, а весь расход на содержание очага – 22 р.

1916

Впервые опубликовано в газете «Голосъ» 26.08.1916 под псевдонимом «Ив. Ф.». Печатается по изданию: Максім Багдановіч. Поўны збор твораў. Т. ІІІ. Мінск: Белорусская наука, 2001. С. 184.

* * *

Рэпрадукцыя карціны Монаса Манасзона «Максім Багдановіч і Змітрок Бядуля ў 1916 г. у Мінску» (1974)

Яўрэі пра М. Багдановіча

«Плач, бедная Беларусь… Ты страціла аднаго з найлепшых сыноў тваіх… Асірацелі вы, нівы нашыя, бары і пушчы… Той, каторы апяваў вас у сваіх цудоўных лірычных песнях, пайшоў ад нас… Шмат ты ад яго спадзявалася, бедная Беларусь… Праўда, шмат ён зрабіў, але мог яшчэ зрабіць болей. З таго часу, як «упалі з грудзей Пана Бога, парваўшыся, пацеркі зор», што «так маркотна і пільна на край мой радзімы глядзяць», з таго часу ўжо восем гадоў, як пачаў свае першыя вершы ў газеце «Наша ніва», – кожны з нас нецярпліва чакаў усё новых і новых твораў яго… Багдановіч даў нам багатую паэзію роднай Беларусі. «Быццам тысяча крэпка нацягнутых струн» звінела яго паэзія… Да апошніх дзён сваіх ён дбаў не аб сабе, але аб долі гаротнага народу свайго… пісаў яшчэ апавяданні, крытыку літаратуры беларускай, публіцыстычныя артыкулы па-расейску ў розных журналах аб беларускім руху. Цікавіўся ён і роднай сястрой Беларусі – Украінай і вельмі важныя працы друкаваў у журнале «Украинская жизнь» аб рытміцы вершаў розных украінскіх паэтаў…» (Змітрок Бядуля, некралог у газеце «Вольная Беларусь», 1917)

«Максім Багдановіч – майстар невялікага лірычнага верша. Верш яго заўсёды, бадай, лірычны – г. з. напісаны ад імя самога паэта і гаворыць пра пачуцці самога паэта… М. Багдановіч часта выступаў з сімвалічнымі творамі. Гэта значыць, што ён пісаў творы, у якіх звяртаўся да вобразаў-сімвалаў, у якіх часта ўцякаў ад рэчаіснасці свайго часу ў свет надзорных вышынь, паэтычных абстракцый… М. Багдановіч быў незвычайна добра знаёмы з выдатнейшымі творамі рускай і заходне-еўрапейскай літаратуры і сам пісаў на рускай мове. Стыхійнае цягненне да культуры, створанай іншымі народамі, і ў першую чаргу да вялікай рускай культуры, рабіла тое, што паэт вельмі часта вырываўся з абмяжаваных нацыянальных рамак. У гэтым ён на многа стаіць вышэй многіх нашаніўскіх пісьменнікаў, якія вясковую абмяжованасць і шавінізм ставілі за прынцып свае творчасці». (Айзік Кучар, брашура, 1939)

«Як паэт, М. Багдановіч складваўся пад уплывам В. Брусава і А. Блока. Яго творчая дзейнасць мела месца ў перыяд ад паражэння рэвалюцыі 1905 года да 1917 года – года ранняй смерці паэта. Творчасць М. Багдановіча поўная найглыбейшых унутраных супярэчнасцей. У лепшых сваіх творах ён уздымаўся да смелага пратэсту супраць капіталістычнай рэчаіснасці. Але колькасць вершаў з рэвалюцыйнымі матывамі ў Багдановіча невялікая. Побач з імі мы знойдзем шмат вершаў, адзначаных пячаткай песімізму і сузіральнасці, створаных пад уплывам тэорыі і практыкі сімвалізму. Асобныя творы Багдановіча навеяныя нацыяналістычнай рамантыкай» (Уладзімір Гальперын, «Литературная газета», 1948).

«Максім Багдановіч, як правіла, пісаў невялікія па размеру вершы, імкнучыся перадаць іх змест скупымі і лаканічнымі, але надзвычай ёмкімі паэтычнымі сродкамі. У вершах паэта сапраўды словам цесна, а думкам прасторна. Таленавіты паэт-рэаліст, Багдановіч у яркую і дасканалую паэтычную форму ўкладваў глыбокі змест. У гады першай сусветнай вайны Максім Багдановіч стварае рад паэтычных і публіцыстычных твораў, у якіх ён, асуджаючы вайну, выражае спачуванне яе ахвярам». (Навум Лапідус, рукапіс, 1957)

«Ва ўмовах соцыяльнай і нацыянальнай прыгнечанасці беларускага народа паэта востра хвалявала пытанне аб тым, якім шляхам будзе разгортвацца барацьба за нацыянальнае самавызначэнне і развіццё беларускай культуры… З абурэннем адгукаўся пісьменнік аб бессаромных спробах рэакцыянераў гандляваць беларускім народам… Палымяная абарона жыццёвых інтарэсаў свайго народа, яго справядлівых соцыяльных, нацыянальных і культурных патрабаванняў ніколі не вылівалася ў Багдановіча ў пачуццё непрыязнасці да рускага або якога-небудзь іншага народа. Наадварот, паэт, які выхоўваўся на лепшых традыцыях рускай культуры і прагна ўбіраў у сябе каштоўныя здабыткі ўсяго чалавецтва, быў прыхільнікам самых цесных і ўсебаковых сувязей паміж народамі. З асаблівай павагай ён ставіўся да вялікай спадчыны рускай культуры, да перадавых яе прадстаўнікоў». (Навум Перкін, прадмова да кнігі, 1957)

«Максіму Багдановічу давялося адыграць у развіцці беларускай паэзіі асаблівую ролю. З ім у беларускую літаратуру ўвайшла новая плынь – узоры рускай, грэчаскай, італьянскай, французскай, нямецкай, славянскіх літаратур. На беларускай мове загучалі вершы Гарацыя, Авідзія, Шылера, Гейнэ, Верлена, творы славянскіх паэтаў… Спелую паэзію Багдановіча адрознівае вялікі дыяпазон тэм і жанраў, гэта звязана з шырокім кругам творчых інтарэсаў, мастацкіх пошукаў паэта, а таксама з незвычайнай інтэнсіўнасцю ўнутранага жыцця героя яго лірыкі». (Рахіль Файнберг, прадмова да кнігі, 1963)

«Багдановіч не падзяляў праграмнага, філасофскага песімізму сімвалістаў, якія лічылі неадольнай, а ў нейкім сэнсе нават і адзіна спрыяльнай для мастацтва чалавечую адасобленасць і раз’яднанасць. Беларускі паэт абвострана, нервова ўспрымаў гэту адасобленасць чалавека ў сучасным яму грамадскім свеце, і ўсяляк шукаў выйсця з яе… Над паэзіяй Багдановіча чыстае зорнае неба. Зорка – высокая сведка гаротнага народнага жыцця, і яна ж, ва ўрыўку, што адносіцца да апошніх гадоў Багдановіча – увасабленне новай долі народа, якая – паэт шчыра верыў у гэта – ужо не за гарамі: «Ты не згаснеш, ясная зараначка, ты яшчэ асвеціш родны край!» Менавіта ў гэтай світальнай свежасці гучання і каларыту – адна з самых прывабных рыс паэзіі Багдановіча, які здолеў падняцца над усім, што скоўвала і абцяжарвала яго свабодны дух… Максім Багдановіч – першы беларускі паэт, які шырока звярнуўся да прыгожага не толькі ў жыцці, але і ў помніках матэрыяльнай культуры, у творах жывапісу і дойлідства». (Рыгор Бярозкін, кніга, 1970)

«Звычайна пасля работы Максім спяшаўся дамоў да Бядулі або, калі адчуваў сябе лепей, ішоў працаваць у Пушкінскую бібліятэку. Там ён праглядаў зборнікі Шэйна, Раманава, Афанасьева… Сёстры Бядулі – Рэня і Геня – слугавалі госцю, часта ён сядзеў з імі на ганку, чытаючы ім вершы або распавядаючы казкі. Дзяўчаты спявалі яму песні, паказвалі розныя сцэнкі, лоўка маніпулюючы лялькамі…

– Вось створым мы з вамі, дзяўчаты, тэатр і будзем вандраваць па ўсёй Беларусі, – марыў Максім.

– Дзіўна пазіраеце вы на свет, Максім Адамавіч, – казала Рэня. – У вашых пушчах жывуць лесавікі, пекныя русалкі купаюцца ў срэбраных водах вашых азёр, а вось зараз у промнях вечарніцы вы і самі падобны да лесуна…» (Леанід Зубараў, кніга, 1989)

Падрыхтаваў В. Р.

Меркаванне Яўгена Гучка: Змітрок Бядуля і Максім Багдановіч павінны вярнуцца на Радзіму

Апублiкавана 27.11.2016 18:52