Tag Archives: Авдеевка

Как белорусы воюют в Украине

Материал перепечатывается в знак солидарности с порталом Тut.by

Министерство информации вынесло предупреждение белорусскому порталу TUT.BY за материал, содержание которого «способно нанести вред национальным интересам страны». Письмо, датированное 14 марта, редакция получила в пятницу, 17 марта.

Речь идет о материале от 15 февраля «Родители написали сначала, что я фашист. Как белорусы воюют в Украине». В нем шла речь о белорусских добровольцах, которые воюют в Украине на стороне киевских властей, о том, почему они отправились воевать в другую страну, как проходят их дни и ночи на линии фронта.

В статье содержалось примечание, что текст не отражает отношение редакции TUT.BY к конфликту на Донбассе и участию наших граждан в нем. Также указывалось, что Уголовный кодекс запрещает белорусам участвовать в любых военных конфликтах за рубежом — за деньги или безвозмездно.

В соответствии с законодательством в связи с получением предупреждения Министерства информации материал удален с портала.

TUT.BY направил официальное письмо в Мининформ с просьбой разъяснить, какие именно фразы в указанном материале противоречат действующему законодательству и какие именно нормативные акты нарушены, поскольку текст полученного предупреждения пока содержит только указание на то, что такая информация может нанести вред национальным интересам Республики Беларусь.

«Наличие среди лиц, воюющих в Украине, приехавших туда по собственной инициативе белорусских граждан (как и граждан иных государств), не является тайной. Об этом неоднократно публично заявляли в том числе представители белорусских правоохранительных органов. Ряд граждан уже привлечен за подобные действия на территории Республики Беларусь к ответственности. Участие таких лиц в боевых действиях не является частью внешней политики нашего государства, подобные действия являются уголовным преступлением, о чем мы также неоднократно писали», — отметила генеральный директор ООО «ТУТ БАЙ МЕДИА» Людмила Чекина.

В соответствии с Законом о СМИ доступ к продукции СМИ, распространяемой посредством информационного ресурса в сети Интернет, может быть ограничен по решению Министерства информации в случае вынесения владельцу ресурса в течение года двух и более письменных предупреждений.

ДЕНЬГИ И ВЛАСТЬ


Вадим Рымаков / TUT.BY

Почти два года назад, 25 марта 2015 года, в поселке Пески под Донецком, где шли тяжелые бои за донецкий аэропорт, произошло объединение белорусов, которые воюют в Украине. Летом 2015 года объединение получило название — тактическая группа «Беларусь». На данный момент тактическая группа, по данным ее представителей, насчитывает десятки бойцов. Корреспондент TUT.BY провел три дня на линии фронта с белорусами, которые воюют за Украину.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Этот текст не отражает отношение редакции TUT.BY к конфликту на Донбассе и участию наших граждан в нем. Мы также обязаны напомнить, что Уголовный кодекс запрещает белорусам участвовать в любых военных конфликтах за рубежом — за деньги или безвозмездно. Мы не ставим себе задачу осудить или одобрить их выбор. Автор попытался показать, почему эти белорусы отправились воевать в другую страну, как проходят их дни и ночи на линии фронта.

«Сегодня тут будет не до журналистов. Уводите»

Поезд Киев — Константиновка подъезжает к конечной станции, городу к северу от Донецка. Вагоны постепенно пустеют. Дальше поезда не идут, только маршрутки и такси. В соседнем купе мужчина жалуется:

— Ну кому нужна эта война, люди гибнут и все без толку.

— Кому война, а кому и мать родная. Точно кто-то на этом всем зарабатывает, иначе и быть не может, — поддерживает разговор сосед.

Из поезда выходят пассажиры в военной форме и гражданской одежде вперемешку. Толпу сразу же окружают таксисты, которые готовы отвезти куда угодно — хоть на блокпост в Донецк, хоть в Авдеевку, которую в эти дни обстреливала артиллерия.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Пару часов езды на маршрутках — и я оказываюсь в поселке, где служат добровольцы тактической группы «Беларусь». С дороги сразу попадаю на тренировку по стрельбе в заброшенном заводском коридоре. При первых выстрелах инстинктивно хочется пригнуться.

— Я бы на твоем месте туда не ходил, — предостерегают бойцы, когда на обратном пути я попытался свернуть с тропинки. Там могут быть мины.

Через несколько минут прибываем на базу тактической группы «Беларусь». Это некогда административное двухэтажное здание в тылу поселка. На второй этаж почти никто не заходит, слишком опасно в случае обстрела, на первом этаже находятся кухня и столовая, а комнаты солдат — в подвале, это самое безопасное место. На некоторых дверях надписи: «Обережно, міни». Скорее всего, надписи устаревшие, но на всякий случай туда не захожу.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Жесткой армейской иерархии здесь нет, приказы отдаются нечасто. После тренировки до вечера у солдат свободное время. Они собираются вместе, обсуждают новости и события последней ночи.

 Странная здесь война, — говорят недавно прибывшие из другого прифронтового поселка бойцы. — Днем мирная жизнь: работают магазины, люди ходят по улицам, а ночью начинается настоящая война. И как они вообще тут живут, почему не уехали?

К вечеру наступает время войны. И.о. командира с позывным Брест назначает дежурных по базе и бойцов, которые сегодня поедут на позиции. За пять минут обычные молодые белорусские парни превращаются в хорошо экипированных солдат. Они все становятся похожими. Теперь мне сложно узнать ребят, с которыми я только что познакомился.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

С выключенными фарами мы подъезжаем к линии фронта. Машина останавливается в нескольких кварталах частного сектора от позиций. Дальше идем пешком.

— Журналист, ты перед замыкающим, — командует Брест.

Идем тихо, пригнувшись: некоторые улицы простреливаются противником, который контролирует три укрепленных террикона. В условиях степи — идеальные позиции.

Заходим в одно из подворий. Здесь вместо курятника бойницы, вместо огорода — глубокий окоп. Он вырыт в форме зигзага, чтобы при прямом попадании снаряд не убил сразу всех.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

На позициях ночью нельзя включать не то что фонарик, но даже мобильный телефон.

— Сепаратисты и так знают наши позиции, днем с терриконов все хорошо видно, но не нужно привлекать внимание лишний раз, а то прилетит что-нибудь.

Этой ночью относительно спокойно, тишину нарушает только «беспокоящий огонь» и канонада из соседнего поселка — стороны напоминают друг другу о своем существовании. Но для непривыкшего уха каждый взрыв и пулеметная очередь кажется опасной.

Глаза постепенно привыкают к темноте, через некоторое время можно уже различить фигуры солдат, а вот моя камера здесь почти бесполезна.

Солдаты по очереди просматривают серую зону и позиции сепаратистов в тепловизор, чтобы заметить диверсионно-разведывательные группы. До позиций противника примерно 700 метров.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Да не, нужно быть самоубийцей, чтобы лезть сейчас в серую зону, тут же все как на ладони, — обсуждают солдаты, но все же ведут наблюдение. Несколько раз в тепловизор попадались зайцы. Бойцы чуть не открыли огонь, но успокоились, увидев, что цель прыгает.

В домике рядом можно погреться и выпить горячего чаю. На кухне сидят контрактники ВСУ, они дежурят посменно с белорусами.

— Мы расходный материал, мужики, нужно смотреть правде в глаза. Давно эту войну можно было бы закончить. Но она все тянется и тянется. Тут, видимо, большие деньги все решают, кто-то хорошо на этом зарабатывает, а мы в их игре просто расходный материал. Бросить бы это все, да я, кроме вот этого автомата, ничего и не знаю в жизни, — говорит один из контрактников.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Следующим вечером на линии фронта заходим на другое подворье. Седой мужчина с острым взглядом и без знаков отличия, очевидно — командир, сразу интересуется, почему сегодня нас больше.

— С нами журналист, — отзываются солдаты.

— Сегодня тут будет не до журналистов. Уводите.

Остаюсь на другой позиции, где нет командования ВСУ. Примерно через час прогноз седого незнакомца сбывается. Канонада и взрывы слышны уже гораздо ближе. Небо периодически озаряется сигнальными ракетами. Оглушительный взрыв раздается совсем близко, все моментально падают на дно окопа. Второй, третий взрыв, над окопом свистят пули. «Оказывается, они и правда свистят», — ловлю себя на мысли. Инстинктивно хочется вжаться поглубже.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— 120-ка прилетела, точно вам говорю, — солдаты обсуждают калибр упавшего снаряда.

— Да нет, свиста не было, наверное это СПГ, — отвечает другой.

В окоп практически влетают с разбегу солдаты ВСУ.

— Ну как тут? Сегодня горячо? Ща мы им ответим.

У ВСУ на такой случай припасена «Дашка»: крупнокалиберный пулемет ДШК, через несколько секунд мы услышим ее.

— Слушай, а тебе сколько лет? — спрашивают у меня бойцы.

— 35.

— А, так тебе должно быть не страшно, пожил же уже, — мрачный армейский юмор странным образом разряжает обстановку.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Через пару часов обстрелы постепенно стихают. Мы покидаем позиции пригнувшись и очень быстро — нас, скорее всего, видно в тепловизор с позиций ДНР.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY
Солдат дежурит на позиции. Фотосъемка через тепловизор.

После обстрела поселок остался без электричества. Здесь это означает отсутствие обогрева и воды. Утром солдаты уходят рубить дрова для буржуйки. Но уже к обеду электричество появляется на базе.

— О, у меня есть связь, — радуется один из бойцов — нужно позвонить маме, сказать, что у меня все хорошо. А, нет, она же не знает, где я.

«Помогая здесь, защищаем свой дом»

Бойцам тактической группы от 19 до 25 лет, лишь Бресту под 40. У них правые, порой ультраправые взгляды, кто-то вышел из фанатской среды. Еще до войны они следили за здоровьем и занимались спортом. Я не видел у них на базе ноутбуков или другой техники, кроме мобильных телефонов. Личных вещей было по минимуму — одежда и спальные мешки, а также книги: исторические и несколько романов Эриха Марии Ремарка.

На второй день на базе мы пообщались с двумя белорусскими бойцами. Их позывные — Якуб и Талер.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Зачем вы здесь?

Якуб: Сюда беда пришла с востока. Не повезло нашим странам с соседом, как говорится: соседей не выбирают. На востоке оказалась, как еще Рональд Рейган дал определение, «империя зла». И как сказал Рузвельт: «Если у вашего соседа горит дом, неужели вы не дадите ему свой садовый шланг?».

Боец считает, что после войн в Приднестровье, Абхазии, Южной Осетии, Чечне и в Украине следующей горячей точкой может стать Беларусь.

— Поэтому, помогая здесь, мы уже защищаем свой дом, чтобы это не пришло к нам. Беларусь и так настрадалась за 20-й век, еще одну войну она просто физически не вынесет.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY
Талер стрижет Якуба

— Мы надеемся, что война измотает эту недоимперию, как в свое время измотала Афганская война. Там уже очень заметны центробежные тенденции, особенно в Сибири. У нас здесь есть и россияне, и конкретно сибиряки, у тех уже конкретное настроение: хватит кормить Москву. Надеемся, что России станет не до внешнеполитических амбиций, а лишь бы удержать свои разбегающиеся регионы типа Татарстана или Якутии.

— Как объяснили родным и друзьям свою позицию, как они восприняли это?

Якуб: Я, можно сказать, сирота, поэтому объяснять не приходилось особо. Отвечаю сам за себя и сам по себе, поэтому я и здесь. Друзья в основном из категории «диванных воинов», они со мной согласны, даже могут патриотический пост сделать. Но одно дело быть сочувствующими, хотя это уже хорошо, а другое — приехать сюда. Я никого не осуждаю. Каждый должен заниматься своим делом: если вот он какой-то айтишник, ну не надо ему гнить в окопе, пускай он зарабатывает деньги и своего соседа мобилизованного сводит в магазин и купит ему термобелье.

Талер: А я толком ничего и не объяснял, взял и уехал одним днем. Я сначала не хотел говорить семье, где я. Сказал, что работаю администратором в отеле. Но родители как-то сами догадались и первое, что они мне написали, было: «ты фашист». Ну, сказывается, видимо, то, что они смотрят российское ТВ. Сейчас уже отношения более-менее наладились.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Когда мы русскоязычных младенцев есть перестали, так сразу и отношения наладились — смеется Якуб.

— Вы служили в армии?

Якуб: Я в белорусской армии не служил, но всегда интересовался оружием, минно-подрывным делом — литературы же сейчас в интернете полно. С детства я вел здоровый образ жизни, тренировался, даже с парашютом прыгал. Какое-то у меня предчувствие было, что моему поколению придется воевать, на уровне шестого чувства.

— Перед приездом на фронт какую подготовку еще получали?

Якуб: Никакой особой подготовки не было, приехали в зону АТО, попали в действующее подразделение “Правого сектора” и там прошли курс молодого бойца. Если ты здоровый и выносливый, можешь пробежаться на зарядке в бронежилете — значит, подходишь.

— Какие отношения с местными жителями?

Якуб: Я бы назвал это «синдром Дебальцево». Там же было как: сначала они успели под сепаратистами побыть, весной 2014 года, потом летом их освободили ВСУ, а потом в январе — феврале 2015 года была битва на Дебальцевской дуге и ВСУ отошли. То есть там власть изменилась три раза, как в фильме «Свадьба в Малиновке». Местные жители просто боятся однобоко говорить: за тех или за тех. В разговоре они стараются нейтралитет поддерживать, страхуются: а вдруг опять сепаратисты вернутся. В целом к нам отношение лояльное. Мы вот в библиотеку записались тут, ходим, и никаких проблем не было.

Здесь местные уже привыкли к войне, бывает, трассер вечером по улице пролетит — так никто даже голову не вжимает. Человек такое существо, что привыкает ко всему. Нам местные рассказывали, что поначалу они в подвалы спускались, а сейчас все уже фаталистами стали: никто на войну внимания не обращает.

— Как вы относитесь к простым бойцам с противоположной стороны?

Талер: Мне их жалко, на самом деле. Их просто обманули. Люди поверили в золотые горы, которые им пообещали. А теперь им уже и деваться некуда.

— Планируете остаться в украинской армии на контракт?

Якуб: На войне, я уже понял, нужно жить одним днем, решать задачи по мере их поступления. Если получится, так почему бы и нет. Домой мне дорога заказана при нынешней власти (в Беларуси предусмотрена уголовная ответственность за участие в боевых действиях на территории других государств, ст. 133 УК РБ. — TUT.BY), поэтому для меня действительно самый простой путь — получить украинское гражданство и остаться на контракт в армии.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Талер: У меня особых планов пока нет, пока есть эта война, буду воевать. А оставаться в армии я вообще не хочу: ходить на все эти построения, козырять офицерам, которые в тылу сидели и ничего не делали — это мне как-то не улыбается. Может, потом пойду во французский легион, еще не решил точно.

— Как вы думаете, чего не хватает в белорусской армии?

Якуб: У меня друзья служили. На огневой подготовке, они говорили, им по три патрона выдают. Ну какая это огневая подготовка? (Смеется.) Такой солдат от первого же выстрела испугается и зажмурится. Армия не занимается своими задачами, у кого ни спроси — драят «очки», подметают плац, чистят картошку. А про дедовщину я вообще молчу. Пускай бы они служили не год или полтора, а полгода, но каждый день бы ходили на полигон и отрабатывали стрельбу из всех видов стрелкового оружия. Да на обучение обычного пехотинца хватит и двух-трех месяцев, а на узких специальностях, например, оператор зенитно-ракетного комплекса, конечно, должен быть аттестованный человек на контракте.

— Если бы вам несколько лет назад сказали, что Украина будет вести войну и вы будете здесь воевать, как бы вы тогда к этому отнеслись?

Якуб: Как к научной фантастике. Война свалилась как снег на голову, даже во время Майдана никто и подумать не мог. А на самом деле все это давно планировалось.

По его мнению, в украинской армии и силовых структурах до 90% верхушки были предателями, а планы вторжения «разрабатывались еще чуть ли не лет 10 назад».

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Как относитесь к тому, что не можете сейчас вернуться на родину и собираетесь ли вообще когда-нибудь вернуться?

Якуб: Я бы не говорил, что мы не можем вернуться. Теоретически возможно все: можно вернуться и сесть на 7 лет. Меня спрашивали друзья, не боюсь ли я этого, я им говорю: а вы сами как думаете, может что-нибудь вообще напугать человека, побывавшего на войне? Тюрьма меня не пугает, но зачем? Мне пока и здесь хорошо.

Но, конечно, снится иногда родина, я раньше этого не понимал. Не государство, не тупые лица чинуш, снятся те места, где детство прошло: родное озеро, родной лес, речка. Но свобода для меня превыше всего, я лучше тут буду спать под открытым небом и есть хлеб, но быть на свободе, чем там, с трехразовым питанием и под охраной.

— А если одной фразой: что для вас война?

Якуб: Кровь и грязь, никакой романтики тут нет. Кровь, грязь и суровые бытовые условия, превращаешься немного в зверя, а здесь по-другому выжить и невозможно.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY
Талер спит в своей комнате.

— Вы помните свой первый бой?

Якуб: Здесь сейчас глубокая позиционная война, но не надо путать с Первой мировой. Тогда между противниками была дистанция в 30−40 метров — расстояние, на которое можно было добросить ручную гранату, 100 — это уже считалось много. Сейчас же дистанция до противника намного выше. Применяются в основном минометы, гранатометы. Поэтому каких-то ярких воспоминаний о первом бое и нет.

— Можете вспомнить самый страшный момент?

Талер: Да тут все страшно, неизвестно когда и что может прилететь, поэтому все время находишься в нервном напряжении. Однажды из ПТРа (противотанковое ружье. — TUT.BY) прилетел патрон бронезажигательный, прошил блиндаж и чуть-чуть не зацепил боекомплект. Если бы попал в ящик с гранатами, меня бы уже здесь не было.

Якуб: Я помню, однажды дежурил в ночь, а уже морозы начались и нужны были дрова для буржуйки. Я автомат за плечо и пошел в местный лесок, уже частично выкошенный войной. Помню, начинаю собирать дрова и слышу: 12,7 (калибр оружия. — TUT.BY) пошли надо мной, верхушки деревьев посыпались вниз. Я, конечно, сразу рухнул на землю, вжался и думаю: если сейчас минометы начнут работать — то все. Как-то даже обидно так погибнуть, не на позиции, а пойдя за дровами — вот эта мысль, помню, меня напугала.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Был ли момент, когда вы пожалели о своем выборе приехать сюда?

Якуб: Нет, ни разу. Один знакомый мне сказал: действительно, как можно было оставаться в стороне от таких исторических событий. Внуки потом спросят: дед, а что ты делал? И хоть не будешь чувствовать себя неловко.

«Думаете, вас подвал спасет?»

Поселок Марьинка находится недалеко от фронта. Большинство жителей вернулись после того, как закончилась активная фаза войны.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Из подвала трехэтажного здания торчит труба буржуйки, дымя на весь двор. Мужчина со второго этажа обращается к вышедшей из подъезда женщине.

— Дышать же нечем. И так постоянно стреляют, еще вы нас хотите дымом затравить?

— А вы сами разве в подвал ночью не спускаетесь? — отвечает женщина.

— Да зачем, думаете, если в нас попадет, то подвал вас спасет?

Узнав, что я из Беларуси, женщина приглашает в свое «бомбоубежище». Ее зовут Ольга.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Мы тут никому не нужны, то одни стреляют, то другие, а нам от всех достается. Сначала нас обстреляла украинская армия. Это было в июле 2014 года, «Градами» нас накрыли раз, второй, третий. Тогда среди ночи приехали ДНР-овцы и нас эвакуировали. Мы взяли что могли тогда и уехали. Но в октябре того же года и вернулись. Оно, знаете как, дома и стены помогают. Мы вот огород посадили, что-то собрали — и уже хорошо. Волонтеры нам помогают и Красный Крест, а от государства мы ничего не видели, никакой помощи, вот только на выборы, когда Порошенко выбирали, дали продуктовый пакет, и всё. Ничего, все у нас хорошо, главное, чтобы авиация нас не бомбила, а так, если попадет снаряд, дом-то выстоит.

Иду дальше по поселку. Некоторые дома разрушены полностью, некоторые пострадали частично. Многие окна заколочены или заклеены полиэтиленом. Через некоторые из них на улицу смотрят святые с икон — здесь каждый защищает свой дом, как умеет. На стене трехэтажного здания, в которое попал снаряд, кто-то написал: «Зачем?».

Двое пожилых мужчин прибирают голубятню и кормят птиц.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Ночью здесь знаешь как? Бах-бах, все время стреляют, вот сегодня полночи в подвале мерзли. А днем выходим вот голубей покормить и приятно нам. Голуби — то для удовольствия нам, для души.

Опубликовано 17.03.2017  20:17

Марина Бондас: “Этот кто-то должен быть я”

Марина Бондас в Авдеевке

Берлинская скрипачка Марина Бондас ездит на восток Украины – отвезти гуманитарную помощь и выступить перед местными жителями и украинскими солдатами, – а по возвращении в Германию по благоприобретенной привычке обходит кучи опавших листьев и не может посещать концерты российских музыкантов, поддержавших аннексию Крыма.

В интервью Радио Свобода она рассказывает о своих поездках, называет “промзону” в районе Авдеевки – место ожесточенных боев – по-местному, “промкой”, и сравнивает медлительность украинских преобразований с денацификацией Германии.

Бондас родилась в Киеве в семье скрипачей. В 1992 году, когда ей было 12, семья переехала в Германию, где Марина и выросла, окончила консерваторию и затем стала работать в симфоническом оркестре берлинского радио, совмещая это с другими музыкальными проектами.

На вопрос, почему берлинская скрипачка так близко приняла войну на востоке Украины, Бондас отвечает, что событиями на родине начала интересоваться еще во время Майдана:

– Я живу недалеко, связь полностью не обрывается, частичка души все равно остается там. Очень болела за людей. Втянулась, во времена Майдана перезнакомились с людьми в Киеве, волонтерами, здесь мы перезнакомились с украинской общиной. Начали помогать, потому что увидели, что помощь нужна. Первое время обращались в большие благотворительные организации, там все с трудом происходило, и мы поняли, что надо брать дело в свои руки.Heart for Ukraine (фонд, в котором участвует Бондас. – Прим.) – это благотворительный проект в свободном полете, незарегистрированный. Идея принадлежит моей подруге, она его поставила на ноги. Я к нему присоединилась с самого начала. И добро делать, и делать то, что нравится, – поэтому я во все это втянулась.

Консерватория на Майдане стоит

– Но вы уехали в 12 лет, у вас должен быть совершенно немецкий круг.

– Я музыкант, у меня круг достаточно международный, среди друзей – люди из разных стран, у меня круг очень смешанный. И там, где родился, все равно что-то остается. Наверное, с Майданом еще вот что сыграло роль: когда смотришь фото, видео, узнаешь места. Я киевлянка, и хоть весь Киев не очень хорошо помнила, но места, где все проходило, где стояли баррикады, – Крещатик, Майдан Незалежности, консерватория на Майдане стоит, на Украинской площади Европейский дом, где я в детстве много концертов играла, – это что-то родное.

– Когда Россия аннексировала Крым, потом началась война на востоке, вы были однозначно на стороне Украины?

– В общем-то, да. Вопроса не было. Крым – это была аннексия, я знаю, кто начал войну на Донбассе, с чего началось.

Приезжайте в Славянск, мы вас завтра ждем

– Вы не только помогали собирать деньги для Украины, вы ездили на восток страны. Скрипачи, вообще музыканты представляются рафинированными существами, а тут вы едете туда, где война. Вас мама с папой должны были бы не отпускать.

– А маме с папой я не говорила. Я и сейчас, когда езжу, друзьям не всем говорю, – только потом, когда приехала, что, мол, живая, все в порядке. А насчет представления – нежное создание из мирной жизни вдруг попадает туда, – так там таких много. У меня есть друзья, нежные девочки гламурные, мальчики, – какие-нибудь дизайнеры, фотографы, режиссеры, – которые бросали все и ехали помогать. Наверное, это особенности этой войны. Мне нравится, что в обществе многие люди поняли, что надо что-то делать, и кто-то должен это делать, и этот кто-то должен быть я. Я первый раз попала туда немного случайно: мы занимались благотворительностью, и это было замечательно, но это несколько не то, чему меня учили, мне приходилось разбираться в медикаментах, медицине и так далее. Это все не очень мое, и меня свербило, могу ли я помочь именно по профессии. Я играла благотворительные концерты здесь, в Берлине, и заметила, что это не только способ собрать деньги на благотворительность, но и немного бальзам для души. Для нас всех эти три года – очень тяжелое время. У меня появилась идея приехать туда и играть в больницах, в реабилитационных центрах, в центрах для переселенцев и так далее. Я предложила друзьям-волонтерам, спросила, имеет ли это смысл. И девочка из Краматорска, которая живет в Германии, связалась со своими друзьями в Краматорске, и сказала: обязательно приезжай. Я взяла билеты до Киева на две недели, взяла скрипку, и уже в Киеве по телефону связывалась с людьми. Меня передавали по цепочке, и в один прекрасный вечер звонят: приезжайте в Славянск, мы вас завтра ждем. С этого началось. Ехала дня на два, в результате проторчала целую неделю, играла по несколько концертов в день. Если бы билета обратного не было, они бы меня не отпустили.

Из Славянска, Краматорска боев не слышно было

– Когда это было?

– Летом 2015 года.

– У вас было ощущение, что вы в фронтовую зону едете?

– И да, и нет. Когда я первый раз ездила, прямо на линию фронта меня еще не пустили, сказали, что гражданским лучше не надо. В Славянске и Краматорске ощущение было немного дикое: с одной стороны, ты находишься в зоне, где только что была война, это города, которые были оккупированы. С другой стороны, в сами эти города уже вернулся мир, из Славянска, Краматорска боев не слышно было, в Северодонецке ночью чуть-чуть, если прислушаться, но это десятки километров. Когда туда попадаешь, понимаешь, что это большие расстояния. Следы войны какие-то оставались, но их не так много, к тому же многое успели отремонтировать, люди вернулись в мирную жизнь, пытаются ее наладить. Странное ощущение было.

Потом думаешь: уже поздно бояться

– Вы слышали стрельбу, канонаду?

– После этого я ездила в Авдеевку и регулярно ее слышала, я сейчас стараюсь ездить туда, куда многие боятся доезжать. Именно там, пусть это странно звучит, нужны музыка и искусство, что-то мирное, люди на это отзывчивее реагируют. В Авдеевке мимо меня осколки пролетали, так что уже привыкла. Город обычно не обстреливают, но Старая Авдеевка, частный сектор, виноградники примыкают к промзоне, и, когда с той стороны мины прилетают, осколки летят метров на 200–300, мимо нас пролетали.

– Как происходит это привыкание? Ощущение, когда вы ехали первый раз туда, где, наверное, никогда не были?

– Нет, не была, надеялась, что никогда не попаду и не увижу этого. Так произошло. Немножко страшновато было, не знала, что и как. Потом, когда ты туда попадаешь, настает переломный момент, все меняется, начинаешь вдруг по-другому смотреть на жизнь. Это потом остается – то, что называют синдромом АТО. У меня бывали ситуации, когда едем недалеко от фронта, и я думаю: мне уже бояться или нет? Потом думаешь: уже поздно бояться. Если страшно, то лучше не садиться на поезд и не ехать. А если уже туда попал, нужно наслаждаться жизнью, пока она есть, и пытаться морально помочь людям. Я приезжаю туда на неделю, всего этого насмотрюсь и уеду обратно, – а люди там живут. В Авдеевке есть улицы ближе к “промке”, куда, когда там сильные бои идут, гражданских “со стороны” стараются не пускать. Но там же живут люди.

Я на лыжах боюсь ездить

– У вас нет синдрома, когда люди из-за опасности подсаживаются на адреналин, ищут остроту жизни?

– Острота жизни? Не знаю, не задумывалась. Может быть, и есть. Это у многих есть, одни занимаются экстремальным спортом, кто-то ездит на лыжах, но я, например, на лыжах боюсь ездить. Каждый занимается своим.

– Вы выступаете там с концертами. Перед кем и где?

– Сейчас мы больше занимаемся детьми, а так, в принципе, перед всеми, перед гражданскими, перед военными.

– А где? Там залов консерватории, наверное, нет.

– А зал и не нужен. То, что мне нравится – не концертная атмосфера, прямой контакт с людьми. Смысл всего не в том, что я приезжаю на классический концерт и там все торжественно, а наоборот, контакт с людьми, общение с ними – одна из составляющих реабилитации, которой я занимаюсь. У меня же не чистые концерты, я с людьми общаюсь, готовлю программу, чтобы что-то рассказать, их послушать, дать им выговориться – это тоже очень важно.

Люди очень устали

– Там есть люди разных убеждений. Вы встречали людей, которые говорят, что Украина в этом конфликте неправа?

– В принципе, да. Но это как везде, когда много людей собирается, много разных мнений. Но нельзя все делить на тех и этих, много всяких разных оттенков. Чем ближе к фронту, тем больше людей, которые запутались, и им уже все равно, – главное, чтобы было тихо. И кстати, одна из моих целей – объединить этих людей вне или выше политики.

– За полтора года ваших поездок, с лета 2015 года, вы не замечали, что настроения каким-то образом меняются? В проукраинскую или пророссийскую сторону?

– То, с чем я сталкиваюсь, – потихонечку люди одумываются, больше все-таки в проукраинскую сторону. Одно дело – то, что вещает телевизор, а другое дело, когда они все видят собственными глазами, и видят разницу с тем, что говорят. В прифронтовой зоне, к сожалению, до сих пор ловят практически только российское, “дэнээровское” телевидение, вышки с той стороны, они глушат все украинское и пускают свои каналы. И все равно потихонечку люди видят, что на самом деле происходит. А так люди очень устали, есть депрессия. Поэтому меня и тянет туда – хочется людям морально помочь. С другой стороны, в той же Авдеевке у людей появляется второе, третье, десятое дыхание, – к войне, к выстрелам привыкли, и они стараются наладить мирную жизнь, занимаются культурными проектами. Мне кажется, перспективы есть.

Девушка, что вы здесь делаете?

– Вы описываете, как выступаете перед мирным населением. А с украинскими военными? Вы перед ними выступаете, как Клавдия Шульженко? Как они к вам относятся, не предлагают вас с собой на передовую взять?

– На передовую может командир не пустить. Пару раз я на передовую попадала, когда было тише. В принципе, реагируют очень тепло. Тем более, если на блокпостах показываешь немецкий паспорт, они просто балдеют: “Девушка, что вы здесь делаете?” Когда играю на концертах, вижу, как у людей меняется что-то в глазах. Издалека солдат воспринимается как бездумная машина убийства, а на самом деле это такие же люди, как и мы. Там так все перемешано, есть хлопцы из села, есть профессиональные солдаты, а есть те, кто “на гражданке” занимался ядерной физикой, биологией или дизайном, – обычные люди, которые никогда в жизни не хотели бы попасть в эту ситуацию, но пришлось. Для них глоточек мирной жизни – что-то особенное. Тем более, когда кто-то приезжает поддержать не из соседней деревни, а из Германии – это для них очень важно. Важно еще в том смысле, чтобы люди не забыли что-то человеческое, мирное. То, что им приходится пережить, увидеть – не дай бог кому-то. Им со всем этим жить, возвращаться в мирную жизнь. Вот вы спрашиваете, как я туда приезжаю, трудно ли там, страшно, – на самом деле, приезжая туда, человек быстро адаптируется, – привыкаешь, появляются рефлексы определенные. Самое сложное и страшное – возвращаться обратно в мирную жизнь. Я езжу ненадолго, потом возвращаюсь и неделю-две прихожу в себя. Это очень трудно. А представьте себе ребят, которые год-полтора-два сидят там, а есть и те, что с начала войны, для них самая большая травма – не тогда, когда они там, а когда они возвращаются в мирную жизнь.

Нужно внимательно смотреть под ноги, по траве не ходить

– Что с вами происходит в две недели после возвращения?

– Когда я иду по Берлину, и лежат горки листвы, я их автоматически обхожу: там привыкаешь, что нужно внимательно смотреть под ноги, по траве не ходить, никуда не наступать, потому что там может быть растяжка, фугас. Вдруг просыпаешься, спать не можешь, приходят эти воспоминания, раненые, которых я видела, запах крови с антисептиком, – все остается. У меня близкий друг, гражданский, он в 2014 году просидел три недели в подвале. Прошло какое-то время, он потихонечку стал рассказывать, что с ним делали – то, что вы иногда прочтете в отчетах “Международной амнистии”, тебе рассказывает близкий человек, – и ты видишь последствия, у него сильные боли бывают, рука виснет, головные боли, спать не может. Когда ты такое лично от людей слышишь, это действует. Или у знакомых сына шестнадцати лет взяли в плен, избивали, потом расстреляли. Родители мне в подробностях рассказывали, – по медэкспертизе, – что с ним делали.

– Когда вы приезжали на восток Украины из Германии, не было обратной реакции: злобы, что вы недолго побудете и уедете, а им там оставаться?

– С этим я никогда не сталкивалась.

На классику реагируют особенно хлопцы из села

– Как люди там воспринимали музыку? Вы сами говорите, что среди солдат есть деревенские, да и вообще люди явно не очень искушенные, и это непростая вещь – скрипичная музыка.

– Смотря что. Я выбираю программу с учетом разных вкусов.

– Что вы играли?

– Начинаю обычно с классики, потом разные народные мелодии, “Семь сорок” просили во всех батальонах. Украинскую музыку, балканскую, цыганскую, еврейскую, поп-музыку, немножко свинг, немножко джаз. На классику реагируют, кстати, особенно те хлопцы из села, которые ее никогда не слышали. Смеются, что если бы не война, никогда бы не узнали, что классическая музыка такая классная.

– Давайте поговорим о вашем мироощущении. Вы родились в Киеве, у вас еврейские корни, вы гражданка Германии. Кем себя ощущаете?

– Наверное, всего понемножку. В Германии я ассимилировалась более или менее, поэтому гражданкой Германии себя ощущаю. Выходцем из Украины тоже: с начала Майдана – это интересный момент – начала ощущать себя украинкой, не только потому, что я там родилась и родину люблю, а потому что как бы родина начала отвечать взаимностью. У меня есть право голоса, я могу что-то решать. И еврейские корни – да, еврейкой ощущаю себя тоже. Всего понемножку.

– Это правда, многие говорят о новом чувстве украинского патриотизма. Но сейчас у многих есть и разочарование Украиной.

– Насчет многих – это не совсем так.

Всю эту нечисть чистили очень долго

– У многих среди тех, с кем я разговаривал. Разочарование тем, что происходит, точнее, что не происходит. Ожидания были очень высоки, что Украина изменится. Вы не разочарованы?

– Я не разочарована абсолютно. Я с самого начала понимала, что быстро только кошки родятся. Быстрых изменений ждать не приходится, изменять надо настолько много, изменять надо всю систему. Если быстро, то получился бы 1917 год – это тоже нехорошо. Чтобы изменить эффективно и без крови, чтобы было как можно меньше крови, нужно время и терпение. Кроме того, я немножко изнутри знаю всю эту кухню, например, в том, что касается медицины и Минздрава украинского, – я вижу изменения, которых многие еще не видят. Поэтому у меня есть причины для оптимизма, просто это будет длиться еще годы, пока реально изменения все на себе почувствуют. Я живу в стране, которая похожее пережила: после 1945 года Германия прошла денацификацию, многое поменялось, но кадры бывшей нацистской партии сидели на руководящих местах вплоть до конца 50-х годов. Всю эту нечисть чистили очень долго. У нас, к сожалению, тоже понадобится время, чтобы полностью очистить, перезагрузить власть. Еще важно, что цель Майдана была не просто сменить власть одного на власть другого, а получить возможность что-то решать. Это то, что меня зацепило: не то, что сразу все изменится и будет цветущая страна, а то, что у меня, обычного человека, есть право голоса, от меня что-то зависит, я могу содействовать каким-то изменениям.

Важно не то, есть антисемиты или нет, а то, как они воспринимаются в обществе

– У вас не ушло это ощущение? Я знаю людей, которые бросали работу на Западе, ехали на Украину, а потом у них опускались руки, потому что они теряли ощущение, что могут на что-то влиять, и уезжали обратно.

– У меня такого нет. Я знаю людей, которые разочаровались и не очень хорошо отзываются [об Украине], но обычно это люди, у которых нет своего какого-то стержня, либо они очень надеялись, что все изменится без них.

– Вопрос, связанный с еврейскими корнями. Значительную роль в Майдане играли националисты, часть из них, как считается, исповедует антисемитские взгляды. У вас с этим проблем не возникало?

– Нет, у меня не возникало абсолютно. Во-первых, идиоты есть везде, в любой стране можно найти антисемитов, разглядывать под лупой и говорить: какой ужас. Таких у нас в Украине не так много, как об этом говорят. Не то что проблемы совсем не существует, но, во-первых, ее не так много, а во-вторых, само общество не воспринимает людей с такими взглядами, у них нет достаточной поддержки. Людей более правых поддерживают до тех пор, пока они не начнут что-нибудь подобное кричать. Самое важное не то, есть антисемиты или нет, а то, как они воспринимаются в обществе. Украинское общество в этом смысле в момент Майдана проснулось и очень нетерпимо к ним относится.

Пожелала бы россиянам освободиться от Путина и компании – и война закончится, и, может, жизнь наладится

– Поговорим об отношении к России. Менялось ли ваше отношение к ней, различаете ли вы полутона внутри России – кто за Украину, кто против?

– Я в России полдетства провела, это не чужая страна. И друзья, и родственники там есть, поэтому немножко знаю изнутри. Если говорить о политике, все просто, это отношение было у меня и до Майдана, – мы в Берлине выходили на демонстрации [протеста против подтасовок] в 2011 году, когда были выборы в Думу, когда были президентские выборы. Людей я различаю. У меня нет такого отношения, что Россию списали на свалку, что все это враги. Очень бы пожелала россиянам освободиться от диктатуры, Путина и компании – тогда и война закончится, и в России, может, жизнь наладится, хотя бы перестанут страдать и сидеть по тюрьмам достойные люди.

– Но повлияла на ваше отношение к России аннексия Крыма и война на востоке Украины?

– В принципе, повлияла болезненно. Политика политикой, но падающие снаряды – это уже не политика, а бытовуха. На самом деле больно, потому что Россия что-то свое, что-то родное, для меня, во всяком случае, частично родиной тоже была. И как-то это…

– Ушло?

– Не то чтобы ушло. Это как близкий человек, который вас предает.

Когда их так переклинивает

– А были у вас близкие знакомые в России, которые сказали “Крымнаш”?

– Да.

– И как дальше?

– Болезненно очень. Я сначала пыталась как-то все это на пальцах по-дружески объяснить. До сих пор шок немножко, не могу понять, как это могло произойти. Если брать людей, которые там живут, зависят от российского телевидения и так далее, – это одно, их можно оправдать. Но люди, которые, как и я, живут в Германии, как и я, музыканты, ездят по миру, очень много видели, – когда их так переклинивает, я, честно говоря, не могу понять, как это происходит. Общение сходит на нет. Ругаться, хлопать дверью, истерить я не люблю, не хочу, не собираюсь, особенно с многолетними друзьями, которые уже почти как родственники. С другой стороны, продолжать с ними общаться, несмотря ни на что, как-то очень тяжело. Поэтому я свои нервы стараюсь беречь, общаюсь с теми, с кем можно.

Это вопрос не политики – это вопрос порядочности и человечности

– Во времена Советского Союза музыкальные школы в Киеве, в Москве были связаны, воспринимались единым пространством. Сейчас многие известные российские музыканты поддержали Путина, подписали известное письмо по Крыму. Гергиев, Мацуев, Спиваков и еще немало других музыкантов. Вы разделяете эти вещи: музыка, искусство – отдельно, а политические взгляды – отдельно? Или ваше отношение к музыканту меняется после того, как он говорит “Крымнаш”?

– Музыку и политику можно и иногда даже нужно разделять, мухи от котлет. Не всегда хорошо ее политизировать, иногда надо стоять даже не вне политики, а над нею. Но искусство, порядочность и человечность – их разделять нельзя. А то, что произошло – вопрос не какой-то эфемерной политики, а вопрос человечности и порядочности. Поэтому к людям, которые поддержали эту войну и аннексию Крыма, у меня отношение очень болезненное. Некоторые из этих музыкантов были моими кумирами, я их обожала раньше, – и произошло что-то ужасное, мне их трудно воспринимать, трудно слушать. Я не всегда могу активно поддержать их бойкот, как и не критикую эти бойкоты, стараюсь в эти дискуссии не влезать. Но что касается лично меня, я на концерт к такому человеку просто не смогу пойти, потому что, когда ты слушаешь музыку, у тебя возникают какие-то ассоциации, какие-то мысли бродят в голове, – и у меня будут бродить в голове во время концерта соответствующие мысли.

– То есть на концерт Спивакова вы не пойдете?

– Я не смогу, просто не смогу. Мне, в принципе, лучше о таких людях меньше вспоминать, чтобы не расстраиваться в очередной раз. Я не понимаю, как они могли это сделать, не понимаю, что происходило в голове. Это вопрос не политики – это вопрос порядочности и человечности. Что происходит, люди не могли не знать.

Опубликовано 16.01.2017  21:50