Tag Archives: Арон Вергелис

КАК В ИЗРАИЛЕ ОТМЕНЯЛИ ИДИШ

В воскресенье, 18-го июля 1948 года редактор коммунистической газеты «Коль ха-Ам» Меир Вильнер явился в военкомат по ул. Калишер в Тель-Авиве для несения воинской службы. На рутинный вопрос, какие языки он знает, Вильнер ответил: иврит, польский, немецкий и идиш. Офицер заявил, что идиш — не язык. Вильнер возмутился, но ему возразили, что издан приказ верховного командования: идиш — не язык. Ивритские газеты отнеслись к инциденту без удивления, мол, идиш — наследие галута (диаспоры), и в новом государстве ему нет места.

Я слышал эту историю много раз, а вот продолжения не знал. Шмуэль Микунис, представлявший компартию в Законодательном собрании (предшественнике Кнессета), подал запрос главе правительства Бен-Гуриону. Тот ответил, что приказа такого нет, и он разыщет и накажет виновника самоуправства. Однако тот же Бен-Гурион несколькими годами ранее публично возмущался произнесенной на идише на сионистской конференции речью подпольщицы из Варшавского гетто Ружки Корчак, мол, зачем нам здесь иностранный язык?

На одном из спектаклей театра «Идишпиль» 

Более четверти века в Израиле я так или иначе был связан с активистами идиша и идишкайта. В их рассуждениях красной нитью проходила мысль об уничтожении идиша сионистским истеблишментом. Помню, как плодовитый публицист, редактор и исследователь Ицик Луден говорил всем, кто был готов слушать, что Израиль убил идиш.

Сегодня, когда все эти критики ушли в лучший из миров, «Израиль», наконец, решил ответить. Обвинения опровергает израильская исследовательница Рахель Рожански в своей книге «Идиш в Израиле. История» (Yiddish in Israel. A History by Rachel Rojanski), изданной в Университете Индианы. Автор подчеркивает, что ее «выводы категорически противоречат заявлениям идишских активистов о якобы намеренной антиидишской политике в Израиле». Рожански два десятилетия добросовестно интервьюировала всех ведущих активистов идиша и членов их семей, но отметает их свидетельства, как предвзятые, предпочитая опираться на официальные документы, в которых нет приказа о запрете этого языка.

Рахель Рожански и ее книга Yiddish in Israel. A History

Приведенные в книге многочисленные документы демонстрируют, как большие начальники, правительственные комитеты и общественные комиссии отменяли идиш; как власти дискриминировали, оскорбляли и ограничивали деятельность идишских театров и прессы; как опускался престиж языка и культуры европейских евреев; как сам идиш в Израиле подвергался гонениям и опасности запрета. Действительно, не существует декретов, запрещавших идиш в Израиле. Но они и не были нужны. В книге множество документов, свидетельствующих, что идиш в Израиле отменили с помощью государственной гегемонии во всех сферах жизни.

Для объяснения происходившего Рожански несколько раз обращается к теории престижа Антонио Грамши. Грамши интересовало, как и почему народы принимают язык и культуру, как функционируют механизмы, мирным путем устанавливающие культурную гегемонию победившего пролетариата. Грамши изучал необыкновенно эффективную деятельность иезуитов. Например, в Украине в XV—XVI вв. никто насильно не вводил католицизм. Иезуиты просто основали сеть университетов, куда стало престижно отправлять отпрысков украинской православной шляхты. Сто лет спустя украинцы оказались практически без своей элиты. Украинские магнаты, гордые княжеские роды, потомки Рюриковичей оказались ополяченными в лоне римско-католической церкви. Продолжение известно — кровавая гражданская война, известная как Хмельнитчина, трагическая потеря украинской автономии и крах Речи Посполитой.

В книге Рахель Рожански множество документов, официальных писем и протоколов. Они дышат ненавистью к идишу, к культуре ашкеназских евреев. Гегемон здесь — сами ашкеназы, зелоты, обуреваемые идеологией отрицания своего прошлого, еврейского местечка. Рожански находит более или менее убедительные объяснения, мол, молодая сионистская культура опасалась конкурировать со старой идишской.

Израильские плакаты, призывающие говорить на иврите

Но объяснить можно и политику Евсекции (создание новой национальности советских евреев). И даже советский государственный антисемитизм (после Холокоста евреи больше не отвечали сталинскому определению национальности, а после образования Израиля и вовсе стали иностранной национальностью, вроде немцев, поляков или корейцев, и их надо было ассимилировать). Можно найти внутреннюю логику в любой политике в истории человечества.

Разумеется, Израиль — не сталинский СССР (а я слышал от заслуженных идишистов и куда более обидные сравнения). Факт, что еврейское местечко было неразрывно связано с идишем, вовсе не означает, что крах местечкового уклада означал и крах идишистской культуры. Наоборот, еврейская культура создавалась в больших городах и всегда была европейской городской культурой. Идиш уходил в города вместе с евреями. Лишь осуществление фашистских и коммунистических проектов подрезало корни культуры еврейского народа. Сионизм «отменил» идиш и помог подтолкнуть его дальше в пропасть.

В последние десятилетия различные феномены контркультуры обращались к идишу, как ультимативной культуре преследуемого меньшинства. Рожански отказывается считать идиш в Израиле культурой меньшинства. Действительно, носители идиша принадлежали к господствующему в то время большинству по всем социоэкономическим параметрам. В еврейском государстве они имели все основания рассчитывать на уважение к своей еврейской идентичности.

Сионистское государство строило свою идентичность вокруг иврита. Лидеры еврейского ишува в Палестине видели себя защитниками молодой национальной идентичности меньшинства. Они считали, что им грозит глобальная идишская культура с литературой мирового класса, с активной прессой и общественной жизнью. Идиш до Холокоста был культурой подавляющего большинства еврейского народа (11-12 миллионов из 16-ти). Когда читаешь тексты того времени, явно ощущаешь тревогу, которую часть украинских элит испытывает сегодня по отношению к русскому языку и украинской двуязычной идентичности.

Первый еврейский город в новейшей истории Тель-Авив, 1930-е

Идиш отменяли в угоду экстремистской идее шлилат а-галут (отрицания диаспоры). Две тысячи лет истории «между Танахом и Пальмахом» (фраза писателя Йорама Канюка) считались вредными и подлежащими забвению. В этой парадигме культуре на идише и других еврейских языках (ладино, иудейско-арабском, бухарском и др.) было «приказано исчезнуть». По современным понятиям, тон сионистской пропаганды вплоть до конца 1970-х можно запросто назвать антисемитским.

Уже в 1970-е в Израиле осознали, что политика «плавильного котла» оказалась несостоятельной. Тогда были приняты меры для поддержки идиша. Но было уже поздно. Идиш не могли вернуть ни субсидированные литературные журналы, на которые мейстрим не обращал внимания; ни пышные всемирные конгрессы идиша с участием главы правительства и обильным угощением (я сам бывал на нескольких); ни бюрократическое творчество Государственного управления по делам идиша; ни введение идиша в программу нескольких школ, как второго иностранного (!) языка; ни крупные литературные премии (премия им. Мангера была крупнейшей в стране). Эти меры принимались не ради идиша, а ради абсорбции идишистов-иммигрантов из СССР. Еще больше, ради асбары — пропаганды сионизма и имиджа Израиля, как центра еврейской культуры.

Как все еврейские истории, история идиша в Израиле состоит из парадоксов. Политики, воротившие нос от идиша, санкционировали издание партийных газет на этом языке, хорошо понимая электоральный потенциал выходцев из Восточной Европы.

Единственный проект, доживший до сегодняшнего дня — кафедра идиша в Еврейском университете в Иерусалиме. Ее пытались создать еще в 1920-е, но проект наткнулся на ожесточенное сопротивление. Кто-то из профессоров даже заявил, что идиш в университете — это словно распятие в Храме (Еврейский университет в ранней сионистской пропаганде часто сравнивался с возрожденным Иерусалимским храмом). В 1950-е атмосфера смягчилась, но кафедра стала возможной, поскольку американские евреи профинансировали проект. Однако, мировой центр идиша, создать, очевидно, не получилось, если книга израильтянки Рахель Рожански вышла не на иврите в Израиле, а по-английски в Америке.

В книге рассказывается о том, как идиш лишался престижа, опускался в глазах общественного мнения, изображался местечковым. Идишский театр — не просто шмальц (так называл народный театр и классик идишской литературы И. Л. Перец) но и шанда (позор). В книге несколько раз упоминается шанда, описывается презрение ивритских элит к «темным» зрителям, «приходивших в театр (им. Гольдфадена) целыми семьями с корзинами еды… не способных отличить Шолом-Алейхема от Шолома Аша, зато наизусть знавших все песни, которые они пели вместе с артистами».

Шимон Джиган и Исраэль Шумахер (фото Давида Рубингера, Музей Эрец Исраэль); Ицик Мангер

Много внимания автор уделяет и разделению идишской культуры на низкую и высокую. К элитной относились несколько лучше, поскольку сионистское руководство состояло из людей европейской культуры. Гордость от причастности к творению нового еврея была круто замешана на ощущении культурной провинции, один из критиков назвал этих деятелей «чертой оседлости во дворянстве».

В Израиль охотно приглашали звезд еврейской сцены, известных идишских писателей и поэтов, и даже поощряли их создать здесь репертуарный театр в надежде, что со временем, вместе с другими «новыми репатриантами» они перейдут на иврит.

Немногочисленные истории успеха идишских артистов демонстрируют ошибочность деления культуры на высокую и низкую. Сатирический дуэт Шимона Джигана и Исраэля Шумахера был хорошо известен еще до войны. Их театр-кабаре в довоенной Лодзи пользовался бешеным успехом. Они умело сочетали еврейский народный юмор свадебных шутов-бадханов с традициями русского модернистского театра и европейского политического кабаре. В 1957-м, пройдя советские лагеря, послевоенную Польшу и Аргентину, они осели в Израиле. Шумахер умер через три года, а Дзиган выступал еще два десятилетия, пользуясь неизменным успехом.

Поразительна история постановки «А мегиле» на стихи Ицика Мангера. Единственный раз в истории, когда ивритский репертуарный театр поставил идишскую пьесу на идише. Постановку 1965 года посмотрело 250 тысяч человек (в стране с населением в 2,5 миллиона).

Постановка была осуществлена артистической семьей Бурштейнов, известных еще в довоенной Польше, в сотрудничестве с двумя «образцовыми сабрами» Хаимом Хефером и Даном Бен Амоцем — эталоном подражания для целого поколения в Израиле.

В идишской журналистике пробовал себя и Ури Авнери, которого я однажды назвал «последним саброй». Он пробовал издавать идишский перевод своего радикального журнала «Ха-олам ха-Зэ», но быстро понял, что идишский читатель нуждается не в переводах ивритской прессы, а в качественной оригинальной журналистике.

Шапка газеты «Лецте найес»

Рожански называет идишскую прессу «сердцем идишской культуры». Ее главный герой — Мордкэ (Мордехай) Цанин, многолетний редактор крупнейшей газеты на идише «Лецте найес», автор идиш-ивритских словарей и т.д. Мне посчастливилось попасть на чествование его столетия в тель-авивском доме писателей им. Лейвика (см. эссе «Слишком правый, слишком левый, слишком мертвый идиш»). Однако созданная им газета к тому времени уже 30 лет была куплена партией Мапам, а другое свое популярное издание «Иллюстрирер вохблат» он давно закрыл, написав в последнем выпуске статью со знаменательным названием «Корбн фун цайт» («Жертва времени»).

Куда более показательна история бесстрашного бундовского издания «Лебнс фрагн», где резали всех священных коров. Журнал этот под редакцией Ицика Лудена перешагнул в XXI век, не теряя качества и полемического задора.

В книге есть много упоминаний коммунистических изданий на идише, но обойдена вниманием интереснейшая история коммунистического идишизма. Отсутствует в книге и советский идишизм (проект Арона Вергелиса вокруг журнала «Советиш Геймланд»), незримо присутствовавшего как главный конкурент израильского идишизма. В отличие от журнала «Голдене кейт», который так и не выполнил обещания «открыть новую главу идишской литературы» и подготовить смену, Вергелис не только подготовил блестящую плеяду идишистов, но сумел обеспечить их заработком.

Вопреки сионистской мифологии, до создания государства идиш был широко распространен в Израиле. После провозглашения независимости в страну приехали более четверти миллиона уцелевших в Холокосте евреев, говоривших на идише. Идишская культура могла бы стать интегральной частью израильской идентичности, если бы иммигрантам позволили бы развивать свою сеть образования, как это позволили ультраортодоксам. В «Истории» Рожански не нашлось места рассказу об искоренении идиша в системе образования; о разделении детей в детсадах, чтобы не говорили на идише; об учениках, которых штрафовали за беседу на «иностранном языке».

Сцена из спектакля театра «Идишпиль»

Существует обширная мифология о том, почему Бен-Гурион пошел на соглашение с харедим о статусе кво. Однако никакой политической подоплеки в этом не было. Ультраортодоксы тогда не участвовали в израильской политике. Бен-Гурион сам вспоминал, что встретился с их лидерами уже после того, как принял решение не вмешиваться в жизнь их общин, не призывать в армию студентов иешив и не принимать мер, ставивших под угрозу существование а идише ойлем — мира Торы, уничтоженного Холокостом. Политические проблемы с харедим начались только в 1970-х. На заре государства сионисты, очевидно, просто решили сохранить их, как Скандинавия — лапландцев.

Историю всегда пишут победители, но потом она дополняется историями побежденных, и тех, кто вообще не хотел быть вовлеченным в водоворот истории. Никто не запрещал идиш декретами. Идиш отменили люди, верившие в миф прогресса, отрицающий ценность истории в угоду полезной политике памяти. Они искали простые ответы на сложные вопросы, отринув опыт людей, в течение 2000 лет формировавших еврейский народ и создававших сложные системы еврейской цивилизации. Тем самым они лишили себя понимания системы, в которой живут. Отказываясь от многоязычия — одной из основ еврейской идентичности, выбирая рак иврит (только иврит), пытаясь плавить многокультурную еврейскую цивилизацию, отцы современного Израиля обрекли свое государство на абсорбцию в левантийскую стихию Ближнего Востока. Они были глухи к аргументам и не придали значения личной симпатии к маме-лошн. Некоторые пожалели об этом, о чем замечательно рассказывает последняя глава книги, посвященная успеху театра «Идишпиль» в 1990-х годах. Но было уже поздно. Идишу было сказано ОК, как нынешние воители новой этики самоуверенно отменяют своих реальных и воображаемых врагов: «ОК, бумер».

Михаэль Дорфман, для «Хадашот»

Автор выражает благодарность проф. Анне Штерншис (директор Центра еврейских исследований Торонто), Елене Носенко-Штейн (Институт востоковедения РАН), а также друзьям в Израиле, Украине, США и Канаде, и библиотекарю CIPU Жанетт Ковальски, оказавшей содействие в поиске редких изданий.

Источник (газета «Хадашот», Киев, апрель 2021)

Опубликовано 24.05.2021  01:27

В. Рубінчык. GAUDEAMUS?

Ізноў здароў! Другі свой тэкст у гэтым годзе пастараюся зрабіць як мага больш аптымістычным – таму і загаловак, які, паводле пэўных звестак, заклікае радавацца. Анягож: кнігі пішуцца, друкуюцца, некаторыя нават даходзяць да публікі (маю на ўвазе «Іудзейнасць» i не толькі). З асобнымі тэкстамі пазнаёміліся ў «цэлай Амерыцы» 😉

Урывак з матэрыяла М. Бароўскага, апублікаванага ў часопісе «Sovа» (май-чэрвень 2020), што выдаецца на Атлантшчыне, у штаце Джорджыя

Падобна, мы з Міхаілам Бароўскім разыходзімся ў поглядах на асобу паэта і рэдактара Арона Вяргеліса (1918–1999). Асабіста мне Арон Алтэравіч нічога кепскага не зрабіў, а наадварот, у 1995 г. стараўся дапамагчы, дый з Дзінай Харык шляхетна абыходзіўся… Ну, і я да яго стаўлюся больш спагадліва, чым «таямнічы незнаёмец» (які, безумоўна, мае права на ўласныя ацэнкі, пагатоў падмацаваныя аўтарытэтам ідышыста Гірша-Довіда Каца).

Чаму пан Бароўскі вылучыў слова «идишист», я не здукрыў: звыклая лексема, якая гучыць і ў рускай мове, і ў самім ідышы. У Шолам-Алейхема было сатырычнае апавяданнечка «Yidishistn un hebraistn», г. зн. «Ідышысты і гебраісты». Але, мабыць, аўтару кнігі «Адшчапенцы» (з выкрыццём не аднаго Вяргеліса, а і многіх іншых членаў «Антысіянісцкага камітэта савецкай грамадскасці», што дзейнічаў у 1980-х гг.), пачулася нешта дзіўнае… Пра зрухі ва ўспрыманні элементаў мовы сёння шчэ пойдзе гаворка.

Мінулым разам прагназаваў змену твараў на самым версе ў 2023 г. або нават у другой палове 2022 г. Прыемна было ўбачыць, што блогер Сяргей Лаўрыненка (мала пра яго ведаю, але, відаць, чалавек аўтарытэтны, раз цэлая «Салідарнасць» бярэ ў яго інтэрв’ю) 06.01.2021 выказаўся ў падобным ключы: 2021-ы – для адстаўкі ранавата, аднак і ўсю пяцігодку выседзець у «прэзідэнта» наўрад ці атрымаецца.

Між тым д-р Станіслаў Багданкевіч, былы старшыня Нацбанка і Аб’яднанай грамадзянскай партыі, чакае, што Лукашэнка сёлета ўцячэ з Беларусі (гл. udf.by, 01.01.2021). Па-мойму, заслужаны прафесар акунуўся ў бяскрайнее мора wishful thinking… А, напрыклад, «адзіны» кандыдат на выбарах-2001, партыйна-прафсаюзны дзеяч Уладзімір Ганчарык даўно ў тым моры плавае (29.10.2020 казаў «К Новаму году з’явяцца перадумовы, каб Лукашэнка пакінуў уладу»; ну, «Белсат» ведае, каго запрашаць :))

Калумніст «Новага часу» Сяргей Нікалюк – пра «пытанне пытанняў» (05.01.2021):

Што гэта было? Аптымісты сцвярджаюць, што ўсе мы сталі сведкамі, а многія і ўдзельнікамі, РЭ-ВА-ЛЮ-ЦЫІ. Для аптымістаў жа ў квадраце мінулы час у пытанні недарэчны. Чаму было? Рэвалюцыя працягваецца, бо яна — не падзея, а працэс, старт якому быў дадзены летам 2020 года.

Прыемна, канешне, звычайнаму грамадзяніну адчуць сябе сведкам (а месцамі нават удзельнікам :)) чагосьці вялікага і светлага. «Дойліды перабудовы і галоснасці» ў сярэдзіне 1980-х таксама гэта ведалі, таму на 70-годдзе кастрычніцкага перавароту 1917 г. запускалі ў інфапрастору жвавыя лозунгі кшталту «Перабудова: рэвалюцыя працягваецца!» Але застаюся пры сваіх думках: ні ў СССР-1987/88, ні ў Беларусі-2020 рэвалюцыі не адбылося.

У тым жа артыкуле С. Нікалюк суцяшае чытачоў (і сябе?):

Беларуская рэвалюцыя… не стала інструментам барацьбы за ўладу ў рэжыме «тут і цяпер». Аднак, у поўнай адпаведнасці з Вікіпедыяй, яе можна лічыць радыкальным, карэнным, глыбокім, якасным змяненнем, скачком у развіцці грамадства.

І тут жа фактычна абвяргае свой тэзіс:

Працэс пайшоў — працэс змены грамадства. Але не трэба цешыць сябе. Так званая «большасць», па замове якой вось ужо 26 гадоў будуецца беларуская мадэль, нікуды не знікла. Яна стаілася, яна сцішылася, але не больш за тое… Ні летам, ні восенню, ні ў пачатку зімы сур’ёзнай дэфармацыі беларускай дзяржавы не назіралася. Яна яшчэ не выпрацавала свой рэсурс — і таму выстаяла.

Дзе ж «радыкальнае, карэннае» і г. д. змяненне? Дзяржава (дакладней, адміністрацыя, што выступае ад яе імя) выстаяла, грамадства ўзбудзілася, але не ўсталявала новыя «правілы гульні», прынамсі ў жыццёва важных сферах. І не дало рады з абаронай сваіх заступнікаў… 🙁

Ну, хоць адвакатка Наталля Мацкевіч днямі прабілася да палітвязня Міколы Дзядка – упершыню з 18.12.2020. Кажа: «Стан здароўя ў яго нармальны, настрой бадзёры. За апошні тыдзень яму аддалі больш за 100 лістоў» (tut.by, 04.01.2021).

Адно з уразлівых месцаў «рэвалюцыі» намацаў Мікалай Халезін: «Калі ў бліжэйшы час вядучыя гульцы і іх структуры не пяройдуць у рэжым пошуку кансалідуючых крокаў і максімальнай прафесіяналізацыі дзейнасці, нас чакае радыкальны адток прафесіяналаў з пратэстнага руху, якіх у ім і так скрайне мала» (udf.by, 06.01.2021).

Кур’ёзны прыклад таго, як наватвор, што ўлетку здаваўся лозунгам бунтарак і бунтароў («У сацсетках беларусы запусцілі новы флэшмоб – пад эгідай хэштэга #евалюция. Так карыстальнікі выказваюць нездаволенасць тым, што адбываецца вакол Белгазпрамбанка і тым, як людзі ў пагонах пазбаўляюць нас мастацтва», kyky.org, 16.06.2020), «страціў імпэт» і ператварыўся ў нешта бяскрыўднае…

Рэкламу гэткай «Евалюцыі» бачыў і ў пераходзе пад пл. Прытыцкага – на самым пачатку 2021 г.

Семантычныя зрухі – паступовыя або раптоўныя змены значэння слоў – заўжды мяне інтрыгавалі. Да прыкладу, цяпер пра нейкае дасягненне почасту кажуць «прарыў», а 90 год таму ў беларускай мове «прарыў» значыў зусім адваротнае – няпоспех, правал (асабліва ў вытворчай ці навуковай сферах)… Дасягненні ж менаваліся «пераломамі» 😉

Выглядае, што мова ўсё болей становіцца інструментам улады; моўныя спрэчкі ўсё часцей набываюць палітычны характар… Ва ўмовах дыктатуры або гіпертрафаванай паліткарэктнасці «не так» вымаўленае/напісанае слова можа цягнуць за сабой сур’ёзныя санкцыі. Во прачытаў на «Трыбуне» (01.01.2021):

Нападаючы «Манчэстар Юнайтэд» Эдынсан Кавані адрэагаваў на рашэнне Футбольнай асацыяцыі (FA) дыскваліфікаваць і аштрафаваць яго за выкарыстанне слова «негрыта» ў працэсе зносін у інстаграме: «Усім прывітанне… Хачу данесці да вас, што я прымаю да ведама дысцыплінарныя захады, усведамляючы, што я чужы ў пытаннях размоўнай англійскай мовы, але не падзяляю такога пункту гледжання», – напісаў форвард зборнай Уругвая.

Слова «негрыта» ўжываецца ў іспанамоўных краінах Амерыкі ў значэнні «сябрук, прыяцель, дарагі чалавек».

Э. Кавані

Бадай што гісторыя з барысаўскай «Жыдовачкай»… Быў і працяг. Асацыяцыя футбола Уругвая падтрымала гульца, якога за «негрыта» дыскваліфікавалі на тры матчы. Уругвайцы, сярод іншага, заявілі наступнае:

У нашай іспанскай мове, што моцна адрозніваецца ад іспанскай, якой гавораць у іншых рэгіёнах свету, мянушкі negro/a або negrito/a («чорны») рэгулярна выкарыстоўваюцца як праява дружбы, сімпатыі, блізіні й даверу і не маюць ніякага дачынення да ўніжальнага або дыскрымінацыйнага ўспрымання расы або колеру скуры таго, пра каго вядзецца гаворка.

У тым жа духу мовіла Канфедэрацыя футбола Паўднёвай Амерыкі. Дапаможа гэта або не, не ведаю, і не абяцаю, што буду сачыць за ўсімі акалічнасцямі справы… Але ўразіла, што брытанская футбольная асацыяцыя пайшла тым самым шляхам «абароны меншасці без уліку меркавання меншасці», якім 70 год таму заклікаў ісці савецкі шахматны кампазітар Аляксандр Арэшын (1913–1978). У часопісе «Шахматы в СССР» № 8, 1951 таварыш з Рузаеўкі пісаў:

Варта спыніцца на тэрміне «піканіні» (негрыцяня). Так амерыканец Ф. Джэнет мянуе камбінацыю, у якой чорная пешка, што стаіць на сёмай гарызанталі, гуляе ў чатырох варыянтах на ўсе даступныя ёй палі.

Калі для праславутага амерыканскага ладу жыцця выкарыстанне гэтага тэрміна асвячона расісцкімі законамі, то для савецкіх шахматыстаў гэты тэрмін з’яўляецца абразай народу, які жорстка эксплуатуецца так званай «цывілізаванай» нацыяй.

«Pickaninny theme» дагэтуль існуе ў шахматнай кампазіцыі, аднак у нейкім сэнсе Арэшын апярэдзіў сваю эпоху. На гэта паказвае і папярэдні прыклад з negrito, і той факт, што нейкі англамоўны аматар шахаў гадоў 5 таму задаўся пытаннем: «Як можна замяніць “пікеніні”?» Падкрэсліўшы: «У сучасным свеце важна быць адчувальным да людзей, якіх можа абразіць гэткі тэрмін». Пільнаму чытачу шахматнага форуму параілі звярнуцца апеляваць да 59-га Сусветнага кангрэса шахматнай кампазіцыі (прайшоў улетку 2016 г.). Пакуль што высокі арэапаг з удзелам прадстаўнікоў трох дзясяткаў краін не адмовіўся ад «крамольнага» тэрміна, які Фрэнк Джэнет увёў ажно ў 1914 г., але як будзе далей?.. Пры цяперашніх трэндах-брэндах усё можа здарыцца. ¯\_(ツ)_/¯

* * *

Калі верыць тутэйшым СМІ, будынак старажытнай сінагогі ў Слоніме нарэшце прададзены (цана за паўгода знізілася ў некалькі разоў, і ў канцы снежня ледзь перавысіла 10 тыс. USD). Гаспадыняй масіўнай спаруды мае зрабіцца Ілона Караваева, мінчанка, якая піша казкі пад псеўданімам Іаана Рыўз.

І. Караваева, фота адсюль

З аднаго боку – добрая навіна; з другога – ёсць пэўныя сумневы, што малавядомая (будзьма шчырымі) пісьменніца «арганізуе» мільёны долараў, патрэбныя для паўнавартаснай рэстаўрацыі. Куды, між іншага, падзеўся лонданскі фонд яўрэйскай спадчыны, які доўгі час прэтэндаваў на будынак?.. Мажліва, Ілона будзе працаваць поруч з Фондам, а мо’ стане другім Сяргеем М-кам (той у 2008 г. выкупіў «дом Хаіма Вейцмана» на Піншчыне, як пазней выявілася, пераважна для ўласнага піяру). Паглядзім, сказаў сляпы…

Адназначны пазітыўчык: мастачка-блогерка Ніка Сандрас намалявала, а кампанія мабільнай сувязі выдала і распаўсюдзіла каляровыя паштоўкі з цытатамі ад Уладзіміра Караткевіча (1930–1984).

Узоры «караткевіцкіх» паштовак. Крыніца

Як убачыў, нарадзілася ідэйка: чаму б не выпусціць аналагічны набор да 125-годдзя Мойшэ Кульбака (1896–1937)? Юбілей слыннага яўрэйскага пісьменніка, ураджэнца Смаргоні, будзе адзначацца ў другой палове сакавіка 2021 г. – час яшчэ ёсць. І малюнкі-ілюстрацыі да «Зельманцаў», зробленыя Андрэем Дубініным, існуюць ужо даўно…

«Афіцыйна» пакуль што нічога не прапаную, бо крыху стаміўся ад прадонняў абыякавасці. Напрыклад, мінсувязі РБ праігнаравала прапановы 2019 г. ды не ўключыла канверт або марку з партрэтам Кульбака ў план выпуску паштовай прадукцыі гэтага года 🙁

Так, завяршыць тэкст выпадае на сумных нотах. Памёр адзін з тутэйшых «магікан» ідыш-культуры, ураджэнец Рагачова Анатоль Наліваеў, крыху не дажыўшы да 90… Апошнім часам ён любіў менаваць сябе Абрам Налівай. Цікавіўся незалежнай газетай «Анахну кан», і ў № 11, 2002 з’явіўся яго допіс, на які тут жа адрэагаваў «Авив», закінуўшы артысту несамастойнасць, удзел у «чорным піяры», etc. Ну, Б-г суддзя тым «разумнікам», а Наліваеву – светлая памяць. Тут (артыкул 2018 г.) ён распавёў пра сваё складанае, поўнае дзівосаў і парадоксаў жыццё…

Вольф Рубінчык, г. Мінск

07.01.2021

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 07.01.2021  16:42

ПОДБОРКА ОБ ИВЬЕВСКИХ ЕВРЕЯХ

*

От ред. Первый из нижеследующих текстов долгое время лежал в архиве нашего постоянного автора Юрия Тепера. В октябре c. г. Ю. Тепер рассказывал об И. Захаревиче, своём товарище по гексашахматным турнирам, выходце из Ивья: «Он собирал исторические материалы, в том числе и по истории местных евреев. Может, как-нибудь покажуего записи, хотя расшифровать их непросто».

Мы взяли на себя труд расшифровать записи, относящиеся, вероятно, к рубежу 1980-90-х гг., и приискали им заголовок. В то время ещё нередко применялось клише: «люди (жители) еврейской национальности». Впрочем, очерк по-своему интересен, так что будем рады, если автор откликнется на публикацию и лично примет нашу благодарность.

Следом за давними записями предлагаем вниманию читателей более новый текст о евреях Ивья, взятый из книги 2010-х годов. Итак…

*

Ивье и «люди еврейской национальности»

Ивье – старинный посёлок (в 2000 г. получил статус города – belisrael) в Беларуси. Первое упоминание о нём относится к 1520–1538 гг. В это время местечко входило в Великое княжество Литовское. Издавна на территории посёлка проживали русские, белорусы, татары, евреи и люди многих других национальностей.

Согласно архивным данным, первое упоминание о евреях в Ивье было в 1626 г. на Брестском сейме шляхты. Еврейскую общину на сейме представлял Мейше Ивьевский. В 1800 г. в Ивье было 545 жителей еврейской национальности, а в конце ХIХ в. – примерно 1650. Евреи составляли 42% всего населения местечка. Перепись 1938 г. даёт нам другие данные. Еврейское население составляло уже 76%.

Во времена Великого княжества Литовского все жители Ивья развивались в силу своих способностей и возможностей. Евреи и татары занимались земледелием, торговлей, ремёслами. Однако они не имели политических свобод, не избирались в сейм и не могли руководить территориальными единицами.

На начало ХХ века в местечке была одна большая деревянная синагога, но в 1929 г. после пожара её не стало. Позже были построены три новых.

После III раздела Речи Посполитой Ивье вошло в состав Российской империи. В это время евреев начали изгонять из деревень, а ранее они жили почти в каждой окрестной деревне. Так, в Борисовке было 23 дома, в семнадцати из них жили евреи. Их основным занятием было земледелие. В Бакштах было 4 еврейских семьи, в Николаево и Барово – 14, Купровичах – 9. Проживали евреи в Морино, Мишуковичах, Дудах, Красовщине. Были в округе и традиционно еврейские местечки – Субботники, Трабы, Липнишки. Евреям запрещалось продавать землю, им не разрешалось селиться в городах. Поэтому они вынуждены были проживать в местечках. Тут они находили себе работу, которой зарабатывали на хлеб. Евреи были портными, сапожниками, кузнецами. Занимались они и торговлей. В основном это были мелкие лавочки, но были и богатые. Большинство жителей еврейской национальности имели свой земельный участок и домашний скот. Этим они поддерживали жизнь своих семей. До 1939 г. на территории современного Ивьевского района проживало приблизительно 4300 евреев.

Недалеко от Ивья (2 км) находится деревня Стоневичи. Здесь в годы II мировой войны гитлеровцы уничтожили 2524 евреев. Всего же за годы II мировой войны погибло 4227 человек, 1703 были вывезены в Борисовское гетто и в Освенцим, и там уничтожены…

Иван Захаревич

ИВЬЕ (публикуется в сокращении по книге, изданной в 2017 г.)

Начало. Ивье известно в письменных источниках с первой половины XV в. как великокняжеский двор. В XVI в. Ивье было единственным из центров арианизма, существовала здесь типография и арианская школа…

В 1634 г. местечко состояло из Рынка, 3 улиц, 180 дворов. Войны середины XVII в. привели к резкому уменьшению населения: по инвентарю 1685 г. в Ивье числится заселенных дворов – 91, татарских домов в пригороде – 8.

С 1795 г. Ивьевщина оказалась в составе Российской империи. Ивье стало центром волости Ошмянского уезда Виленской губернии.

По сведениям 1864 г. в Ивье проводилось 7 ярмарок в год: 1 января, 2 февраля, 28 мая, 18 июня, 29 сентября, 1 ноября, 11 ноября. Еженедельные торги и базары: с 29 июня по 29 сентября по воскресеньям, с 29 сентября по 29 июня – по средам. Специализировались ивьевские ярмарки, главным образом, на продаже скота… В 1897 г. Ивье насчитывало 2828 жителей, 387 дворов, костел, часовню, синагогу, 3 еврейских молитвенных дома, мечеть, народное училище, аптеку, мельницу, 17 лавок, 4 корчмы. Ярмарки проводились 5 раз в год.

Здесь издавна живут татары, есть мечеть, построенная в 1884 г.

Евреи из Ивья. Первые сведения о евреях в Ивье встречаются в инвентаре 1685 года. Из 61 двора в 9 проживали евреи. Среди лиц Моисеевого вероисповедания были записаны: Исраиль, Иухим Шмайлевич, Иехиель Гошкевич, Абрам Мордухоевич, Шапшай, Гошко, Лейзер, Пейзель, Гиршель. Жили они на улице Новогрудской, которая переходила в Рынок.

Многие евреи занимались ремеслами. Среди них были портные, сапожники, кузнецы, плотники и канатники. Ремесленное управление Ивья в середине XIX в. возглавляли Янкель Зоселиович (портной), Нахим Гинзбург (кузнец), Шмая Блох (сапожник). Популярным занятием евреев был «питейный» промысел – производство и продажа алкоголя. По сведениям 1866 г. в местечке было 10 шинков и 4 корчмы. Некоторые ивьевские евреи пытались найти свою нишу в промышленном производстве. Янкель Левин, например, открыл в 1889 г. спичечную фабрику. Евреи были заняты в сфере медицины. В конце XIX в. вольнопрактикующим врачом был Лейба Флаум, а Ария Боярский занимался аптечным магазином.

Воспоминания Иегуды Лейба Блоха свидетельствуют о бедности, которую познало всё еврейское население Ивья:

«В моей памяти запечатлелись рассказы о страшной нищете, в которой жили тогда евреи. Почти все благодарили Бога за то, что у них есть кусок хлеба и пару картофелин. Мой отец рассказал историю о том, что когда он был мальчиком и один раз шел домой из хедера со своими друзьями во время Хануки, то увидел, как из везущей картофель телеги упало несколько картофелин. Ребята положили мерзлый, наполовину испорченный картофель в карманы, и радости в домах не было края, так как появилась возможность приготовить свежий картофель. Зимой дома не отапливались, так как мало кто мог позволить себе «роскошь» покупать дрова. Целый год они носили одни и те же, постоянно перешиваемые тряпки. Глубокая вера давала силы для тяжелых условий жизни. Люди были бедны, но не несчастны» (по «Книге памяти общины Ивье» – «Sefer zikaron li-kehilat Ivye», Тель-Авив, 1968).

Перед Второй мировой войной в местечке работала семилетняя школа «Тарбут», преподавание в которой велось на иврите. Еврейские и татарские дети учились в польской семилетней школе. Евреи Ивья имели свой театр и футбольную команду.

В центре города была синагога, построенная в XVIII в., а неподалеку, в западном направлении, находилось старое еврейское кладбище. Здания синагогального ансамбля уцелели до наших дней.

Выдающиеся люди. В Ивье родился Хаим Озер Гродзенский (1863–1940) – галахист, религиозный и общественный деятель, духовный лидер литовского ортодоксального еврейства, главный (неофициальный) раввин Вильнюса. Его именем названа центральная улица израильского города Петах-Тиква.

Ул. Хаим Озер. Фото В. Рубинчика (июль 2017 г.)  С 2019 г. площадь с фонтаном носит имя Д. Трампа – belisrael

Среди известных уроженцев местечка также Шахно Эпштейн (1881–1945) – общественный деятель, публицист и литературовед. Был главным редактором харьковского журнала «Ди ройте велт» (идиш – «Красный мир»). В 1942–1945 гг. служил ответственным секретарем в Еврейском антифашистском комитете.

Вторая мировая война и Холокост. В сентябре 1939 г. Ивье вошло в состав БССР (формально это произошло несколько позже; в октябре 1939 г. Верховный Совет БССР постановил принять Западную Белоруссию в состав БССР, а 02.11.1939 присоединение было утверждено законом СССР – belisrael). С 29 июня 1941 г. до 7 июля 1944 г. Ивьевщина была оккупирована немцами. В феврале 1942 г. в городе было создано гетто, в которое было переселено 3 тыс. человек. Акцию по уничтожению в Ивье провели 12 мая 1942 г. После войны при вскрытии массового захоронения в окрестностях дер. Стоневичи на южной опушке леса были обнаружены тела 2524 человек. Судьба остальных неизвестна.

Четыре семьи из Ивьевского района были удостоены почетного звания «Праведник народов мира».

Следы присутствия. Из ивьевского синагогального комплекса сохранились два здания (ул. 1 Мая, дома 9, 11), в одном из которых сейчас размещается детская спортивная школа.

Здание синагоги в прежние и новые времена (источник: ivyenews.by, 2015 г.)

Уцелевшая еврейская застройка конца XIX – начала XX века представлена домами по ул. К. Маркса, 1 Мая, на Комсомольской площади. На одном из них сохранился фрагмент надписи на иврите с годом строительства по григорианскому календарю (1929 г.).

От еврейского кладбища в Ивье почти ничего не осталось, кроме фрагментов каменной ограды, а территория кладбища была частично застроена.

На братской могиле узников гетто, убитых вблизи дер. Стоневичи, в 1957 г. была установлена стела. Ежегодно 12 мая в Стоневичском лесу проводится День памяти еврейской общины Ивья и звучит поминальная молитва. В 1989 г. там был открыт мемориал, на котором выбиты слова поэта Арона Вергелиса. В 1994 г. на этом месте был поставлен спектакль американской балериной, хореографом и режиссёром Тамар Рогофф, дедушка которой выехал из Ивья в 1911 году.

Корни. После войны в Ивье проживали шесть еврейских семей. В одной из них выросла Тамара Бородач (Кощер), которая в течение многих лет была директором школы в городе Лида, а сейчас она проживает в Израиле. Она является автором международного проекта «Корни» и организует для евреев родом из Беларуси поездки в те места, где они жили, где погибли их семьи. В экспедициях, организованных в течение 25 лет в рамках проекта «Корни», приняли участие 2,5 тыс. людей…

В 2012 году был открыт памятник в честь дружбы и единства конфессий Ивьевщины – католиков, православных, мусульман и евреев.

Вид памятника с «иудейской» стороны (источник – ctv.by)

В городе также действует Музей национальных культур, единственный в Республике Беларусь тип музея, постоянная экспозиция которого посвящена истории и культуре многонационального города. Один из залов музея рассказывает об еврейской культуре.

Текст об Ивье для книги «Маршруты по штетлам» готовили

Инна Соркина и Тамара Вершицкая

Фото старого Ивья и дополнительную информацию можно найти здесь

Опубликовано 15.11.2019  13:51

Вспомним Арона Вергелиса…

Сегодня, 7 мая, исполнилось сто лет со дня рождения поэта, общественного активиста, путешественника (А. В. не раз бывал и в Беларуси). Мы воздержимся от разговора о журналах «Советиш Геймланд» и «Ди идише гас» – они содержали немало ценных материалов, но не пережили своего бессменного редактора. Вспомним о том, каким Арон Алтерович (07.05.1918 – 07.04.1999) был на войне и в семье, благо в FB открылась посвященная ему страничка. Также, на наш взгляд, интересны впечатления о Марке Шагале и его Витебске, записанные полвека назад. Может быть, именно встреча Арона Вергелиса с Шагалом во Франции повлияла на то, что великого художника пригласили-таки в СССР, и в 1973 году он посетил Москву?

Поэтический сборник А. Вергелиса (1956) – и еще один, с портретом автора (1985)

* * *

История, которую Ян Шередеко, внук Арона Вергелиса, когда-то записал со слов своего дедушки.

ОДНАЖДЫ УБИТЫЙ

«Во время Второй мировой войны я служил в авиации и был стрелком-радистом на бомбардировщике ТБ-7. Работал я на ШКАСе — авиационном пулемете. Белоруссия тогда была оккупирована. В ту ночь мы вылетели на боевое задание в Бобруйск. Но нас случайно сбили наши же девчонки-зенитчицы. Они приняли наш самолет за фашистский. Поскольку я уже был опытным парашютистом, я успел выброситься, и — удачно. Удачно — потому что выжил (вместе со мной уцелел и второй пилот, а все остальные погибли). Но в то же время неудачно — потому, что упал на лес. Когда я пробил кроны деревьев и повис на одной стропе, зацепившейся за ветку, я уже был без сознания.

Меня нашли и поместили в ближайший госпиталь. Но на наш базовый аэродром сообщить об этом не успели. Утром следующего дня кто-то из нашего командного состава уехал в Москву. В это время в столице проходил пленум Союза писателей, и мой однополчанин передал сообщение моим коллегам по перу: «Погиб молодой поэт Арон Вергелис, его самолет сбили». Тогда Арон Кушниров, известный еврейский прозаик, драматург и переводчик, взял слово и сказал: «Молодой дальневосточный биробиджанский поэт Арон Вергелис вчера погиб геройской смертью».

Проходит время, я лежу в госпитале. Нам принесли подарки, которые женщины собирали в тылу и отправляли бойцам на фронт. Все они были завернуты в разные газеты. И вдруг я увидел знакомые буквочки на одной из посылок. Говорю: «Сестра! Покажи вон тот сверток!». Там оказался кисет, махорка, теплые носки, и все это обернуто газетой «Эйникайт», которую во время войны выпускал Еврейский антифашистский комитет на идиш. Я стал читать и на второй полосе увидел свой некролог — сообщение Кушнирова о том, что я погиб.

Тогда я написал ему письмо и вложил туда стихотворение «Жив батальон». Через какое-то время газета «Эйникайт» сообщила, что Вергелис, оказывается, жив и опубликовала новое стихотворение. Такой вот эпизод моей фронтовой жизни».

Одна из страниц, где сказано о боевом пути А. Вергелиса, на podvignaroda.ru

Вспоминает Лиза Богадист-Катаева:

У меня было три дедушки. Одного я не знала: он умер в 45 лет, а мама едва успела отпраздновать совершеннолетие. Но, молодой и красивый, он всегда с фотографии нежно смотрел на меня, наблюдая, как я расту.

Второй дедушка – отец моего папы. Они с бабушкой жили в Одессе, часто к нам приезжали, а летом я бывала у них. Дедушка коллекционировал монеты, марки, рассказывал, каким шкодой был мой папа в детстве, а бабушка варила лучшее в мире абрикосовое варение и позволяла мне лепить вареники с вишней. Я же втихаря ела сырое тесто…

Мой третий «московский» дедушка, второй муж моей бабушки – маминой мамы. Арон Вергелис был еврейским писателем, поэтом и главным редактором единственного в СССР журнала на идиш «Советиш Геймланд» – «Советская родина». Тогда для многих еврейских писателей гонорары за публикации в журнале были едва ли не единственным средством к существованию. Но многие называли его кремлевским евреем. Он много ездил по миру, однако в Израиле никогда не был.

Арон редактировал тексты, где вместо букв я видела рыболовные крючочки. На его рабочем столе всегда спала трехцветная кошка Кири. Иногда она открывала глаза и лениво охотилась за ручкой, которой он писал. Но, в какое бы время я не вошла в кабинет, все внимание переключалось на меня.

Года в четыре я любила играть с ним в прятки. Но игра была необычная: я искала по всему дому, а особенно тщательно в ящиках его письменного стола и в книжном шкафу, «майн шейне киндельке» – то есть саму себя. Арон называл меня «моя маленькая девочка» на идиш.

Он водил меня в зоопарк, всегда откладывал для меня самый большой кусок бабушкиного пирога с черникой и никому не разрешал убирать мой домик для Барби, который стоял посередине комнаты и всем мешал. Когда же я ночевала в их квартире, он пел мне еврейские колыбельные. Он напевал какую-то незамысловатую мелодию и приговаривал «…майне шейне киндельке качаю….».

Мне разрешалось все. И когда моя мама, которая начиталась модного тогда доктора Спока про воспитание детей, что-то мне запрещала, он ужасно расстраивался. А однажды его душа не вынесла, и он сказал: «Ваш Спок – фашист! И вы все фашисты! Оставьте ребенка в покое. Детям нельзя ничего запрещать, пусть просто будут счастливы! А уж когда вырастут, все «нельзя» их по-любому догонят».

Прошли годы. Недавно в солнечной Калифорнии я попала на «квартирник» Псоя Короленко, и вдруг услышала ту самую колыбельную. Оказалось, что это песня Псоя «Дер Зейде» («Дедушка» – идиш) — интерпретация колыбельной моего детства. Иногда её называют «Memory Song» – «Песня памяти». И я вновь почувствовала себя «маленькой девочкой», правда, уже 26-летней…

Наталия Вергелис (дочь поэта):

Когда-то в детстве я любила с утречка подсовывать под ухо сонному Арону магнитофон с моими любимыми песнями. Он слушал вполуха, но, услышав строки «вы лучше лес рубите на гробы: в прорыв идут штрафные батальоны», встрепенулся, сказал, что так мог написать только большой поэт, и попросил меня перевести на бумагу песни Высоцкого, что я с большим удовольствием и огромной ответственностью и делала долгое время. А Арон их переводил.

* * *

В ГОСТЯХ У МАРКА ШАГАЛА

(отрывок из книги Арона Вергелиса «16 стран, включая Монако», Москва, 1982; авторизованный перевод с идиша Евгении Катаевой)

Есть исторические личности, которых мое сознание отказывается воспринимать реально. Убейте меня, но я никак не могу представить себе в обычном человеческом облике, скажем, того самого Торичелли, который первый создал идеальную пустоту, названную впоследствии торичеллиевой. В моем представлении Торичелли скорее природное явление или некое название места, в котором, не приведи господь, решительно ничего нет – ни воздуха, ни света, ни жизни, в общем – пустота. И вы меня никак не уверите в том, что Данте, например, несмотря на то что мне известен его портрет, внешне был таким же человеком, как другие, – подстригал и причесывал волосы, завязывал шнурки на ботинках, обедал и ужинал, носил белье. Нечто подобное невольно возникало у меня, когда я думал о Шагале.

И действительно – Марк Шагал! Кто из нас не слыхал: «Там висят два Шагала…», «Это новый Шагал…» – так мы говорим и имеем в виду не человека, а его работы.

К Марку Шагалу в Сен-Поль де Ванс со мной из Парижа приехала Ева Гольдгевихт, женщина с редкой судьбой, – о ней я еще расскажу. А в Каннах к нам присоединился общественный деятель Тевье Шумахер. Вот так, втроем, мы и отправились в Сен-Поль де Ванс. Там, в большом доме, в большом парке живет Шагал.

Боясь опоздать, мы приехали раньше назначенного часа, и пожилая служанка сказала нам, что, как ей известно, гость должен прибыть через полчаса. Но не успела она пойти доложить о «странниках», как на крыльце появился мужчина с гирляндами морщинок под глазами и заговорил с нами по-еврейски:

– Да заходите же, заходите!

Я сказал человеку с веселыми глазами, в джемпере, надетом на клетчатую рубаху, что без разрешения хозяина мы войти не можем. Он рассмеялся и ответил, что он и есть Шагал.

И вот мы сидим за столом, и Валентина Шагал, супруга художника, на знакомый вопрос: «Что вы пьете?» – получила точный ответ.

Разговариваем мы и по-русски и на идиш. Валентина Шагал говорит лучше по-русски, чем по-еврейски, сам Шагал – лучше по-еврейски, и посторонний наблюдатель, не знающий ни того, ни другого языка, подумал бы, что это не разговор, а забава, с шутками-прибаутками, взявшимися неизвестно откуда и уходящими неизвестно куда, разговор без цели и повода.

Мы оставили стол, я взял Шагала под руку, и мы вышли из дома в сад, где северная березка, посаженная Валентиной Шагал, с трудом приживается на средиземноморской почве.

Однако и здесь разговор переходил с пятого на десятое и касался, скажем, таких предметов, как селедка с картошкой. Шагал сказал мне, что очень любит картошку с селедкой. Надя Леже, русская женщина (на самом деле белорусская, прим. belisrael), вдова большого французского художника, бывая в Москве, привозит оттуда Шагалу картошку и селедку.

– А знаете, почему я люблю селедку? – спросил Шагал. – Потому что мой отец, царство ему небесное, служил приказчиком у некоего господина Яхнина, витебского торговца селедкой.

Конечно, мы говорили не только о селедке. Шагал рассказал мне о себе, о своем детстве, о Витебске, о первых своих рисунках.

В своей автобиографической книге «Моя жизнь» Марк Шагал пишет: «Если верно, что мое искусство не играло ни малейшей роли в жизни моих родителей, то верно и то, что жизнь моих родителей, их быт, их работа оказали заметное влияние на мое искусство».

Витебск, Витебск и еще раз – Витебск… Шагал постоянно вспоминает о Витебске. Что ж это за город, от которого ни на минуту не отрывается в глубоких душевных снах своих художник, не видевший этот город без малого пятьдесят лет? Может быть, Витебск стоит на магнитах? Может быть, витебчане носят магниты в карманах?..

В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона сказано, что Витебск расположен по обоим берегам Западной Двины, что в 1910 году в Витебске было 101528 жителей, пять кожевенных заводов, пять канатных и пять гончарных мастерских, две маслобойки, одна мужская гимназия, две женские, семь частных средних и низших учебных заведений, одна духовная семинария…

О витебских магнитах энциклопедия не вспоминает. Дело не в магнитах…

Марк Шагал родился и вырос в Витебске.

– Видите, на этой фотографии наш дом на 2-й Покровской, двадцать девять. Теперь, как я узнал, это улица Феликса Дзержинского. Фотографию мне прислали из Витебска. За домом была лавчонка, на снимке ее не видно…

Шагал раскрывает альбом-каталог с репродукциями своих картин.

– Вот это, – тычет он пальцем в одну из репродукций, – моя матушка Фейга-Ита. Набожная была женщина, дочь лёзненского резника. Вы не слышали о Лёзне? Белорусское местечко. Когда я рисовал маму, она сидела с опущенными глазами… А это мой отец. Он, пока я писал его, катал бочку с селедкой. На всю жизнь остались у меня в памяти отцовские коричневые руки, ржавые от селедочного рассола, распухшие от холода и соли… Мать умерла в девятьсот четырнадцатом году. Отец в восемнадцатом. Представьте себе, попал под автомобиль… Автомобили тогда были большой редкостью, а он ухитрился попасть под автомобиль. Замечтался и попал…

Когда я впервые в жизни показал матери свой рисунок, она мне сказала: «Да, мой сын, я вижу, что ты умеешь это делать. Но послушай, мне жалко тебя…» – Светло-синие глаза Шагала, еще ясные, не выцветшие, улыбаются. – Однажды я хотел подарить картину моему дяде, парикмахеру, но он не взял ее. А другой мой дядя, со стороны матери, никогда не подавал мне руки, боялся, что, держа его за руку, я его нарисую…

Озорной мальчишеский огонек вспыхивает в глазах Шагала:

– Думаете, я его не нарисовал? Всё равно нарисовал! Вот он здесь, на картине «Война», вместе с другим дядей, с тем, что любил играть на скрипке. Я написал эту картину в четырнадцатом году, как только вспыхнула война. Писал тайно, глядя на моих натурщиков через дверную щелку. Загляну в щелку – и рисую. Загляну – и рисую…

Когда я писал картину «Роды», мама, смущаясь, сказала, что у роженицы живот должен быть в бандаже. Я послушался ее и забандажировал роженице живот…

Он рассказывает, что рисовал свои первые картины на мешках, которые развешивал над своей кроватью; многочисленным его сестрам мешки эти были нужны для картошки, и они их тайком уносили…

* * *

Материал нашего постоянного автора «Арон Вергелис дома и на службе» (2016) можно прочесть здесь.

Опубликовано 07.05.2018  20:03

***

Рубинштейн Григорий 8 мая в 18:50

Мой отец выписывал ,,Советиш Геймланд,, до конца своей жизни и у нас дома постоянно собирались в основном минские скульптора (их мастерские были рядом), а отец прямо с листа переводил им статьи о запрещённом Шагале и многое другое, что ребята хотели послушать…А потом нам с отцом посчастливилось познакомиться с Ароном Вергелисом у Заира Азгура в мастерской, где Азгур собирался лепить его портрет…

И. Ганкина о еврейской литературе межвоенного времени (2)

(окончание; начало здесь)

Творцы, народ и Советская власть. Изи Харик – не просто поэт, он – символ «нового советского еврея». В 1935 г. торжественно отмечалось 15-летие с начала его творческой деятельности, на котором Кондрат Крапива не без иронии отметил: «Как бы мы с тобой выглядели сейчас, если бы не было советской власти. Я, мужик в армяке и лаптях, пришел бы к тебе, сапожнику, чтобы ты мне «склепал» новые сапоги. Ты бы обязательно был сапожником, как твой батька. Мы бы с тобой долго соображали, как сделать, чтобы сапоги стоили подешевле. Потом бы курили самосад и жаловались друг другу на нашу бедную жизнь. Мы даже не помышляли бы о творчестве» (цит. по: Релес, Г. Еврейские советские писатели Белоруссии. Воспоминания. Минск: изд. Дмитрия Коласа, 2006). Как ни забавно звучит этот «политически ангажированный» текст, но без революции, как минимум февральской 1917 г., дело могло обстоять именно так. Известно, что социальные лифты для талантливых детей из народа, а особенно «неправильной» национальности, работали в Российской империи с большим скрипом.

Прекрасно осознавая меру своей ответственности за судьбу молодых литераторов, Изи Харик организует работу секции еврейских писателей, поддерживает не на словах, а на деле юные таланты, в частности, организуя им стипендии, позволявшие детям из еврейских местечек продолжать свое образование в городе. Случайно уцелевшая после расстрелов 30-х годов молодая поросль (Гирш Релес, Евгений Ганкин) с нежностью вспоминала о личных встречах с Хариком, о невероятном успехе своих первых литературных опытов. Так, в 1934 году журнал «Штерн» печатает отрывки из поэмы двенадцатилетнего Евгения Ганкина (текст поэмы был привезен Харику учителем еврейской литературы местечка Щедрин Самуилом Шубом). «Харика я обожал», – так начинает воспоминания об Изи Харике Евгений Ганкин. Появление известного поэта в любом местечке сопровождалось «демонстрацией» любителей литературы. «Зал заполнился намного раньше объявленного времени, сидели на скамейках, на подоконниках, на полу и даже на пожарных машинах, которые стояли здесь же в депо» (цит. по: Ганкин, Е. Крыло ангела. Эссе, очерки, воспоминания. G.L.M. Publishing, Ann Arbor, USA, 2000). Так встречали Харика в местечке Щедрин летом 1932 года…

Еврейские писатели БССР 1930-х годов. Подборка фото с обложки книги воспоминаний Г. Релеса (2006)

Вообще, тема творчества, а шире, взаимосвязи и взаимозависимости «творца и народа» была, есть и, наверное, будет одной из сквозных тем мировой литературы. В анализируемый период она, естественно, приобретает классовый характер, но подлинный литературный текст даже через призму идеологии доносит боль и надежды автора. В белорусской пред- и послереволюционной литературе мы встречаем подлинные шедевры, раскрывающие эту тему: Янка Купала «Курган» (1910 г.), Змитрок Бядуля «Соловей» (1927 г.), и, наконец, Изи Харик «На чужом пиру» (1935 г.). Один и тот же образ – преследуемого, оскорбленного и униженного, но в то же время внутренне не сломленного творца, объединяет все эти произведения. Судьба главных героев перемалывается в жерновах истории. Не менее печальной оказалась судьба авторов этих текстов. Но прежде чем перейти к трагедии 30-х годов, следует наметить еще несколько магистральных тем белорусской еврейской литературы.

Биробиджанский эксперимент и великие стройки 30-х. В начале 30-х годов активно издавались книги на идише, реформа которого в 20-е годы привела к советизации языка, значительному сокращению древнееврейской лексики, изменению орфографии, а также бурному внедрению лексики, связанной с различными отраслями современной науки и техники. Последняя тенденция, обусловленная актуальными процессами в сфере среднего и высшего образования, хорошо иллюстрируется библиографическим справочником 1935 г. (Еврейская книга СССР в 1933 г. (Библиография) Государственная Библиотека и Библиографический Институт БССР им. В. И. Ленина. Еврейский отдел. Составитель Н. Рубинштейн. – Минск, 1935. – 86 с.) cо списком всех изданий на идише за предыдущий 1934 год. Названия разделов – зачастую калька с соответствующих терминов, в первую очередь немецких, плюс советская политическая лексика. Объем издаваемой литературы впечатляет – от 49 изданий в разделе «Политика. Советское строительство. Национальный вопрос. Коминтерн. Коммунистический интернационал. Комсомол. Пионерское движение. Политические партии в капиталистических странах» до 67 изданий в разделе «Литературоведение. Учебная литература для школ»; от 27 изданий в разделе «Техника. Транспорт. Связь. Контейнерные перевозки. … Банковское дело. Торговля» до 103 изданий в разделе «Народное просвещение. Педагогика и методика. Культпросвет. Всеобуч. Физическая культура и спорт. Половое воспитание. Взаимное обучение», и т. д., и т. п.

Хорошо или плохо, но к началу 1930-х годов полным ходом шло формирование советского нормативного варианта языка идиш, который имел перспективу постепенно, через ошибки и потери, стать современным полнофункциональным языком. В конце концов, современный иврит по лексике тоже далеко ушел от языка Торы.

Однако вернемся к общей социокультурной и общественно-политической ситуации 30-х годов. Все относительные экономические, а также культурные «вольности» 20-х ушли в небытие в годы «Великого перелома». Дискуссия в рамках большевистской идеологии стала смертельно опасным делом. Сторонников Троцкого и Бухарина сначала отправляли в ссылку, а затем пришло время больших политических процессов. Судя по воспоминаниям, верного (а возможно, даже чересчур верного) ленинца Х. Дунца исключают из партии за частную беседу, в которой он не смог согласиться, что большевики с дореволюционным стажем Троцкий и Каменев – фашисты (см.: Релес, указ. соч., с. 30).

На этом фоне биробиджанский эксперимент 1930-х годов становился последней иллюзией для поколения «детей революции». Как воспоминал известный советский еврейский литературный деятель Арон Вергелис: «Уже был «Великий перелом», уже прошла коллективизация… в это время на Украине уже случился жестокий голод. Коллективизация породила этот голод, и он уже подступал к узким улицам местечек» (Цит. по: Куповецкий, М. Последний советский еврейский нацкадр Арон Вергелис // Идиш: язык и культура в Советском Союзе. – Москва, 2009, с. 60). В такой ситуации воспевание достижений первых пятилеток, а особенно ударного труда на строительстве Беломорканала, выглядело понятным с идеологической, но спорным с других точек зрения поступком. Поэма Изи Харика «От полюса к полюсу» (1933–1934 гг.), посвященная «перековке» бывших уголовников в передовых советских ударников, при несомненных литературных достоинствах выглядит слишком идеологизированной. Сравнение ее с поэмой «Круглые недели» (1930–1931 гг.) – явно не в пользу первой. В «Круглых неделях» на фоне уже дежурного конфликта между «старым» и «новым», на фоне обязательной антирелигиозной пропаганды и образа кулака-вредителя присутствуют всё же подлинные социальные проблемы (плохое снабжение рабочих, грязь и теснота в столовой и бараках). В тексте поэмы бросаются в глаза живые зарисовки характеров и внешности строителей, точные физиологические (запах в бараке) детали. Одним словом, от нее веет подлинностью личного авторского переживания.

Такая же подлинность жизненных ситуаций и характеров – в рассказе «Свой врач» молодого талантливого писателя Моты Дегтяря (1909–1939), в котором счастливый отец приходит на прием к собственной дочери, дипломированному врачу, отправленному по распределению в родное местечко. Нет преувеличения ни в ситуации, ни в характерах, потому что мечта о «своем» еврейском враче – это мечта многих поколений евреев «черты оседлости», которая могла и становилась явью в довоенной БССР. Приведем в этой связи некоторые статистические данные: численность студентов-евреев в Беларуси в 1927-1928 гг. – 27% от общего числа (1257 человек); в БГУ в 1927 г. на медицинском факультете доля евреев составила 44% от общей численности принятых, и даже в 1939 г. из 8 тыс. минских студентов 2,5 тыс. были евреи.

Яркой образностью и динамизмом отличаются тексты Эли Кагана (1909–1944). Его «Город без церквей», где «…люди не ходят, а бегают. Улицы в нем широкие. Весь он просторен, как поле. И всё же люди нередко натыкаются друг на друга. Люди озабочены, люди хлопочут» дает образ странного города без истории – города-новостройки 30-х годов, запечатленного внимательным взглядом писателя. А его детские воспоминания из миниатюры «Большой пожар»: «Меня пугала смерть. Смерть – густая, черная, с огненными кругами, с блуждающими мерцающими точками. Я с замиранием сердца проваливаюсь в бездну, я хочу крикнуть и не могу…» – выходят далеко за рамки «большого стиля соцреализма» в пространство мировой литературы. Арестованный вместе с Зеликом Аксельродом весной 1941 г., чудом избежавший летом 1941 г. пули НКВД, погибший на фронте в 1944 г. при освобождении Беларуси, Эля Каган – еще один из расстрелянного поколения…

Но вернемся в 1934-й – год создания Союза писателей БССР и СССР. За красивой ширмой объединения творческих сил страны скрывалось спецсообщение секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «О ходе подготовки к I Всесоюзному съезду Союза советских писателей» от 12 августа 1934 г., в котором фактически запрограммирована будущая трагедия белорусской интеллигенции. Купала Янка, Колас Якуб, Чарот Михась, Бровка Петрусь, Бядуля Змитрок и др. проходят в нем как белорусские нацдемы или им сочувствующие; соответственно – Харик Изя, Кульбак Мойша и др. являются либо скрытыми бундовцами, либо национал-фашистами. Расстрельные списки готовятся, дела подшиваются, остается только дать им ход.

Тем паче писатели – люди эмоциональные и увлекающиеся, история страны полна крутыми виражами, и то, что вчера приветствовалось, например, приезд из заграницы в СССР, сегодня становится поводом для обвинительного заключения. Так, в нелегальном прибытии в БССР из Польши обвиняют Мойшу Кульбака.

Показательна в этой связи история жизни Айзика Платнера (1895–1961), который, искренне поверив в идеалы социализма, переехал в БССР из США в 1932 г. Он на собственной шкуре сначала узнал прелести кризиса и безработицы в США, а затем – репрессированный в 1949-м и осужденный на 25 лет в 1950 г. – вкус советской лагерной системы. Его лирические стихи позднего периода рассказывают о невысказанных до конца мыслях, о несбывшихся мечтах. Как ни парадоксально, но в них присутствует, среди прочего, гимн Ленину и советскому строю. Не нам судить, о чем на самом деле думал этот тяжело больной человек в последние годы своей жизни, бродя по улицам послевоенного Минска.

Еврейская литература в общекультурном дискурсе. Представляется очень важным рассмотреть определенные явления еврейской литературы 1920-30-х годов в свете общекультурных мировых тенденций и связей. Известно, что в первые годы и даже десятилетия советской власти она позиционировала себя как выразитель интересов трудящихся всего мира. Этот подход соответствовал традиции мира еврейского, который на фоне определенной замкнутости по отношению к другим культурам внутри своего пространства осуществлял активную коммуникацию, обмен идеями и текстами на протяжении всей многовековой истории народа. Под влиянием движения Хаскалы («еврейского Просвещения») этот мир стал более открытым к межкультурным коммуникациям и диалогу.

Широта отражения еврейской жизни, пусть даже с классовых позиций, видна в издании 20-х годов (Еврейский вестник / Общество распространения просвещения между евреями. – Ленинград, 1928. – 264 с.), которое содержит следующие материалы: различные аспекты истории и культуры евреев в дореволюционной России; современные археологические раскопки в Палестине, экономическое положение евреев Польши, обзор деятельности различных еврейских организаций БССР, УССР, РСФСР и т. п. Соответственно, вполне легитимным или хотя бы допустимым с точки зрения советской власти в те годы представлялось творчество Мойше Кульбака, который в своем первом романе «Мессия, сын Эфроима» обращается к сложным философско-религиозным проблемам. В тексте прослеживаются фантастические и гротесковые, каббалистические и мистические мотивы. Героями произведения являются и реальные люди, и фольклорные персонажи. Энергией античных героев наполнена поэма «Иоста-кузнец» (1920; в белорусском переводе Г. Клевко – «Каваль Ёста»), не случайно эпиграф из Гейне «Я – пламя» отсылает нас к символике, характерной для европейской культурной традиции, к всепобеждающему огню – огню любви и свободы. Герой поэмы и его возлюбленная предстают в образах Гефеста и Афродиты, не теряя при этом конкретные подробности физического облика обычных людей из народа. Известно, что еще в Воложинской иешиве Кульбак «подпольно», но серьезно изучaл русскую классику, а потом на протяжении жизни постепенно расширяющимися концентрическими кругами – Аристотеля и Лао Цзы, Генриха Гейне и Эмиля Верхарна. В Вильно Кульбак начал преподавать литературу на иврите и идише и ставить спектакли, в том числе «Илиаду» Гомера и «Юлия Цезаря» Шекспира.

Поэма начала 1930-х годов «Чайльд-Гарольд из местечка Дисна» в самом названии содержит отсылку к творчеству Байрона, но и, как когда-то Пушкин, Кульбак, используя вечную форму романа-путешествия, показывает нам печальную действительность своего века. И, наконец, его пьеса «Бойтре», новое обращение к образу фольклорного персонажа (еврейского Робин Гуда) содержит в частности, отсылки к романтической драме Шиллера «Разбойники», к поэме Купалы «Могила льва», к поэме Гете «Гец фон Берлихинген» и к немецкому фольклорному образу Черного рыцаря Флориана Гайера.

Мойше Кульбака многие исследователи называют романтиком. И стиль жизни с частыми переездами из города в город, из страны в страну, и одухотворенный облик поэта – всё помогало созданию этой легенды. Но легенде не было места в атмосфере СССР 30-х…

Закономерный финал. Вслед за надеждами и потерями 20-х годов приходит удушающая атмосфера следующего десятилетия. Когда я смотрю на фотографии тех лет, то, кажется, понимаю, почему кудрявым юношам с горящими глазами не нашлось места в новой эпохе. Их вектор движения – вперед и вверх, их дружеская среда с её взаимопомощью и юмором никоим образом не вписывались в сталинский тоталитаризм. «Дети революции», как, впрочем, и ее «отцы», мешали этому монстру распространиться на половину Европы. Точно так же мешало культурное и языковое разнообразие. В середине 1930-х ликвидируются многочисленные национальные районы на территории БССР, из сталинской Конституции исчезает упоминание о национальных меньшинствах, населяющих БССР. Соответственно, власти уже не нужны журналы, газеты, а главное, школы на языках этих меньшинств. Летом 1938 года была ликвидирована вся система образования на идише, кроме школ в Еврейской автономной области и Крымской АССР.

На фоне советизации национальной жизни в Западной Беларуси и Украине, Балтии и Бессарабии происходило временное возобновление еврейской культурной жизни на территории БССР и УССР, которое могло обмануть, и то ненадолго, только восторженных левых из числа новых граждан. Ведь уже случилась ночь 29/30 октября 1937 года, когда было расстреляно более ста представителей интеллектуальной элиты БССР – литераторов, государственных деятелей, ученых. Среди погибших в ту ночь – литераторы Алесь Дударь, Валерий Моряков, Михась Чарот, Изи Харик, Платон Головач, Михась Зарецкий, Янка Неманский, Юлий Таубин, Анатоль Вольный, Хезкель Дунец, Василь Коваль, Тодар Кляшторный, Моисей Кульбак, Юрка Лявонный, наркомы просвещения и юстиции БССР Александр Чернушевич и Максим Левков, ректор БГУ Ананий Дьяков, директор треста «Главхлеб» БССР Георгий Борзунов, завкафедрой Витебского ветеринарного института Яков Сандомирский, начальник Высшей школы наркомата просвещения БССР Вадим Башкевич, председатель ЦК профсоюзов БССР Захар Ковальчук, заместитель наркома совхозов БССР Леонард Лашкевич, студент Соломон Лямперт…

И. Харик и М. Кульбак. Работы Лейзера Рана из серии «Разбитые надмогилья» (начало 1970-х)

Расправа продолжилась в следующую ночь, когда было расстреляно более 30 человек. Только за три осенних месяца в 1937-м органы НКВД репрессировали более 600 общественных и культурных деятелей Беларуси.

Началось медленное умирание культуры идишa на территории СССР. Холокост унес основных ее носителей, а в рамках «борьбы с космополитами» была уничтожена еврейская интеллектуальная и творческая элита. Редкие уцелевшие ее представители, вернувшиеся из ссылок и лагерей, потерявшие своих родных в сталинских репрессиях и Холокосте, безусловно, делали определенные попытки для сохранения традиции. Даже подписка на официозный журнал «Советиш Геймланд» («Советская Родина») частью еврейской интеллигенции воспринималась в годы послевоенного государственного антисемитизма как некий символический вызов.

Так закончился непродолжительный роман советской власти с еврейским народом. Массовая эмиграция советских евреев в США и Израиль в начале 1990-х годов поставила в этой истории жирную точку. В новых государствах, образовавшихся после распада СССР, немногочисленные еврейские общины начали возрождение еврейской культурной и интеллектуальной жизни. Одним из направлений этого процесса является осознание исторического опыта прошлого. Основное внимание исследователей по понятным причинам направлено на изучение истории Холокоста, но события довоенных десятилетий также заслуживают пристального исторического и культурного анализа.

* * *

Об авторе. Инесса Ганкина – психолог, культуролог, член Союза белорусских писателей, автор многочисленных научных и публицистических cтатей по психологии, культурологии и педагогике. Её художественные публикации можно найти в трех книгах, а также в периодических изданиях, антологиях и альманахах, изданных в Беларуси, России, Израиле, США. Хорошо знакомо ее творчество и читателям нашего сайта.

Опубликовано 05.05.2018  14:59

Владимир Шаинский (1925–2017)

Пожалуй, нет в нашей стране человека, который при имени «Владимир Шаинский» не улыбнулся бы, не вспомнил про Гену с Чебурашкой, про Облака, про самого композитора, веселым мячиком скачущего по сцене. Да, он был такой – жизнерадостный, активный, заводной, безудержно хулиганистый и резвый. Сам про себя говорил, что счастливый, а дата смерти ему не известна. Но как Шаинский оставался таким, прожив 92 года?

Коренной киевлянин, появился на свет 12 декабря 1925 года, с 9 лет учился играть на скрипке во дворце пионеров, а уже через год оказался в 4-м классе спецшколы при Киевской консерватории, хотя родители были далеки от музыки: отец – химик, мать – биолог.

Владимир Шаинский | Русаргумент

Во время Великой Отечественной войны семья эвакуировалась в Ташкент. Владимир Яковлевич продолжал учебу в Ташкентской консерватории, а в 1943 году ушел в Красную Армию, служил в Средней Азии, в полку связи. Там же и первую песню сочинил, на стихи своего друга – о военных связистах.

В 1945 году – Московская консерватория, оркестровый факультет, затем три года работал с Утесовым в его оркестре, позже преподавал в музыкальной школе скрипку. И не переставал сочинять музыку, потому логичным было его поступление в 1962 году на композиторский факультет в консерваторию Баку. Окончив, вернулся в Москву. Тут его композиторская биография круто устремилась ввысь: написал более 400 песен для знаменитых исполнителей, а значение песни для детей трудно переоценить. Шаинский для всех малышей нашей страны в течение более чем 40 лет был и остается столь же важен, как Барто, Маршак, Чуковский.

Владимир Шаинский | Delfi

С 2000 года началась жизнь Владимира Шаинского на несколько государств: жил в Израиле, получил гражданство страны, переехал на юг США, в город Сан-Диего, имел вид на жительство, при этом часто приезжал в Россию и с ностальгией говорил об Украине.

Несколько лет назад проявилась онкология, однако это совершенно не мешало Шаинскому оставаться веселым и общительным человеком, как на протяжении всей его музыкальной жизни.

Музыка

Еще учась в консерватории, в 1963 году, Владимир Яковлевич Шаинский написал свой первый струнный квартет, а через два года – симфонию. Он всегда любил творчество П.И. Чайковского и старался отгадать секрет его музыки, сам желал успеха в области классики.

Владимир Шаинский | Открытый урок

Владимир Шаинский не раз говорил о том, что считает себя частью еврейской культуры, а его музыка рождалась из мотивов клезмера – народной еврейской мелодики. Были и песни, написанные для исполнения на идише. Хотя в серьезных классических произведениях композитора чувствуется традиция европейской школы. Но ключом бьющее жизнелюбие, страсть к озорству, любовь к детям-дошколятам и неуемный темперамент пересилили все его старания быть серьезным.

Владимир Шаинский с детским хором | Музей музыки

Однажды, придя на студию грамзаписи «Мелодия», в отдел симфонической музыки, Шаинский так активно требовал директора студии, что испуганная заведующая отделом пожаловалась на него Юрию Энтину, в то время заведующему детской редакцией. Тот пошел знакомиться со столь странным композитором. Это была историческая встреча. Шаинский претендовал на роль классического сочинителя и тут же, в течение 5 минут, напел Энтину на его стихи про мальчишку Антошку забавную песенку.

С ней они и поехали на студию «Союзмультфильм», где тогда делали всем известный журнал мультиков «Карусель». Да, и заставка к журналу тоже была придумана Шаинским! Так появились первые его детские песни и начался его рост как композитора. Позже, начиная с 1970-х годов, для детей были написаны опера «Трое против Марабука», мюзиклы «Аз, Буки, Веди», «Путешествие Нильса» и другие большие музыкальные произведения.

Владимир Шаинский | MuzzTop

Но Шаинский не был бы Шаинским, если б остановился на чем-то одном. Он, как и его Кузнечик, спешил жить и радоваться жизни в музыке, делая заметно счастливее жизнь маленьких слушателей. Владимир Яковлевич писал музыку для мультфильмов: «Чебурашка», «Шапокляк», «Катерок», «Крошка Енот», «Трям! Здравствуйте!» и многих других. До сих пор помним и мелодии для кино: «Анискин и Фантомас», «Завтрак на траве», «Школьный вальс», «Финист — ясный сокол».

Темперамент Шаинского заставлял его жить на полную мощь: слушать свой внутренний голос, писать песни для детей и взрослых, выступать на концертах, играть, пусть эпизодические, но все же роли («ДМБ», например). Даже фото музыканта отражают его жизнерадостность, а видео с концертов демонстрируют увлеченность своим делом.

Владимир Шаинский | Muzcentrum

Шаинский был членом Союза композиторов СССР, Союза кинематографистов СССР и многих других организаций…

Владимир Шаинский награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени, Орденом Почёта, Орденом Дружбы, нагрудным знаком «За заслуги перед польской культурой» (Польша, 1974 год). Он получил Государственную премию СССР, Премию Ленинского комсомола, звание Народного артиста РСФСР, Заслуженного деятеля искусств РСФСР и много других.

Личная жизнь

В молодости Шаинский старался стать успешным композитором. А вот к жизни в быту или семье был совершенно не приспособлен, оставаясь большим ребенком. Он мог отработать не один концерт в день, но не умел заколачивать гвозди или готовить себе обед. Прекрасно ладил с мальчишками и девчонками любого возраста, а свои дети появились поздно. Если рядом с ним вдруг оказывался инструмент, то через пару-тройку минут шумная компания превращалась в дружный хор, угадывающий песню композитора по первым же нотам, а сам он веселился при этом больше всех.

Владимир Шаинский с детьми | Родители

Женился очень поздно, в 46 лет, причем на очень юной девушке Наталье, на 25 лет моложе себя. Появился сын Иосиф (1987 г.р.). К сожалению, семья не сложилась, но сын старается поддерживать связь с отцом. Сейчас у него уже подрастают свои дети – внучка композитора Алиса и внук, родившийся в 2015 году. Иосиф Владимирович окончил Институт радиоэлектроники, живет в Израиле и довольно далек от музыки.

Когда личная жизнь совершила еще один крутой поворот, и музыкант женился вторично, в 58 лет, все родственники были в изумлении – жена Светлана оказалась младше на 41 год! И здесь семье многолетней жизни не пророчили, а получилось совсем наоборот: более 30 лет в браке, двое детей.

Владимир Шаинский с женой Светланой | Домашний Очаг

Второй сын Шаинского – Вячеслав (1987 г.р.) – учился в Институте современного искусства, стал звукорежиссером, сейчас живет в Москве, преподает в аудиошколе диджея Грува курсы теории музыки и ее создания, но сам композитором так и не стал. Дочь – Анна (1991 г.р.) – уехала в Америку вместе с родителями, там закончила сначала колледж, затем Калифорнийский университет, получила профессию, связанную с компьютерами. Вероятно, быть композитором, да еще таким, которого любят дети – самые чуткие слушатели, – это дар, который получает далеко не всякий человек.

Молодая жена оказалась не только мудрой и верной, но и отличной помощницей мужа – она стала его переводчиком (Шаинский совершенно по-детски не хотел учить другой язык), его директором, решая все проблемы, а они возникали, и не раз; его диетологом и сиделкой в тяжелые времена операций и реабилитации, когда он чуть не умер, но сумел выкарабкаться из лап тяжелого недуга.

Владимир Шаинский с семьей | MyJane

Последние годы Владимир Шаинский с женой чаще жили в своем доме в Сан-Диего, приезжал в Москву, охотно отзывался на приглашения по стране, встречи с юными почитателями его музыки, причем играл всегда, даже на расстроенном инструменте, заряжая своей энергией зал.

Смерть

Когда позволяло здоровье, Владимир Шаинский катался на лыжах, коньках, велосипеде, много плавал, даже в проруби, всегда любил повеселиться в дружеской компании, причем, неважно, взрослые это или дети. А про себя говорил так, как скажет только очень жизнерадостный и мудрый человек:

«Да, я счастливый. Молодость держала в рамках, а теперь – делай, что хочется. Я старый совсем, мне можно!»

Владимир Шаинский умер 26 декабря 2017 года в США на 93-м году жизни. Пару лет назад врачи поставили ему неутешительный диагноз – рак желудка. Однако операция, сделанная в 2015 году американскими онкологами, позволила немного продлить жизнь Владимиру Яковлевичу.

Источник

Песня Владимира Шаинского на стихи Иосифа Керлера (идиш). Исполнила Нехама Лифшиц. В. Шаинский писал музыку и на стихи других идишских поэтов: Мойше Тейфа, Арона Вергелиса.

Опубликовано 27.12.2017  04:29

***

Белорусы скорбят…

Из комментов на talks.by (26.12.2017):

patrio-12: Великий композитор – славное наследиеCнимаю шляпу.

Красный командир: Позитивный человек был… земля пухом.

limbonicartЗадорный дед был, лет пять назад по ящику показывали, как рюмку водки, стоя на одной ноге, погусарски заливал с шутками-прибаутками.

Пухлый_Шмель: Человек прожил достойную жизнь. ВСЕ советские детишки знали его песенки. Даже, по-моему, знаменитая песня про КВН «Снова в нашем зале» – тоже его. Очень жаль…

ttolik: Уходит музыка, остаются только говорящие головы. Мы всегда будем его помнить, мы  поколение, выросшее на его музыке.

aлександр_talks72: А замены таланту нет. Прискорбно. Соболезнование родным.

lips_wg: Вялiкая i цяжкая страта… Ад iмя дзяцей i дарослых вялiкае яму дзякуй за яго сонечныя i жыццярадасныя песнi. У песнях ён застаецца з намi i будзе жыць вечна – ён сам сабе пры жыццi паставiў такi памятнiк. Сумна, але кампазiтару, артысту, чалавеку – апладысменты!

Добавлено 27 дек. 12:02

Лекция В. Рубинчика об Изи Харике

Далее – вариант на русском языке (кое-что сокращено, кое-что дополнено)

Напомню: первая моя лекция в рамках проекта «(Не)расстрелянная поэзия» была посвящена Моисею Кульбаку. Они с Изи Хариком были ровесниками, писали на одном языке, ходили по одним улицам Минска и оба погибли 80 лет назад, однако это были во многом разные люди, и каждый из них интересен по-своему.

В 1990-х годах педагог, литератор Гирш Релес в очерке «Судьба когорты» (в частности, в книге «В краю светлых берёз», Минск, 1997) писал, что первым среди еврейских поэтов БССР межвоенного периода по величине и таланту следует считать Изи Харика, Моисея Кульбака – вторым, Зелика Аксельрода – третьим. Разумеется, каждый выстраивает собственную «литературную иерархию». В наше время Харик, похоже, не столь популярен, как Кульбак. Даже если сравнить число подписчиков на их страницы в фейсбуке: на Харика – 113, на Кульбака – 264 (на день лекции, 28.09.2017).

Снова уточню: Харика, как и Кульбака, и иных жертв НКВД БССР осенью 1937 г. арестовывал не печально известный Лаврентий Цанава, он в то время еще не служил в Беларуси. Ордер на арест Харика подписал нарком внутренних дел БССР Борис Берман, непосредственно исполнял приказ младший лейтенант Шейнкман, показания выбивали тот же Шейнкман и сержант Иван Кунцевич. Заказ на смертную казнь исходил из Москвы, от наркома Ежова и его начальников в Политбюро: Сталина, Молотова и прочих. Судила Харика военная коллегия Верховного суда СССР: Матулевич, Миляновский, Зарянов, Кудрявцев (а не внесудебный орган, как иногда писали). Заседание длилось 15 минут. Итак, как ни странно, известны фамилии почти всех тех, кто приложил руку к смерти поэта. Известно и то, что в тюрьме Харик после пыток утратил чувство реальности, бился головой о двери и кричал «Far vos?» – «За что?» Это слышал поэт Станислав Петрович Шушкевич, сидевший в соседней камере.

Сейчас, полагаю, в Беларуси живёт лишь один человек, видевший Изи Харика и способный поделиться впечатлениями от встреч с ним: сын Змитрока Бядули Ефим Плавник. А в 1990-е годы в Минске еще многие помнили живого Изи Харика. Имею в виду прежде всего его вдову Дину Звуловну Харик, заведующую библиотекой Минского объединения еврейской культуры имени Изи Харика, и вышеупомянутого Гирша (Григория) Релеса. Они нередко рассказывали о поэте – и устно, и в печати. Впрочем, Дина Звуловна, как правило, держалась в рамках своих воспоминаний («Его светлый образ»), записанных в 1980-х с помощью Релеса. Воспоминания не раз публиковались – например, в журналах «Неман» (Минск, № 3, 1988) и «Мишпоха» (Витебск, № 7, 2000).

Мне посчастливилось также беседовать с филологом Шпринцей (Софьей) Рохкинд, которая училась с Хариком в Москве 1920-х гг., пару лет сидела с ним на одной студенческой скамье, была даже старостой в его группе.

После реабилитации в июне 1956 года имя и творчество Харика довольно скоро вернулись в культурное пространство БССР (и СССР). Уже в 1958 г. в Минске вышла книжечка его стихов в переводах на белорусский язык, а в 1969-м – вторая, под редакцией Рыгора Бородулина.

После 1956 г. выходили книги Харика на языке оригинала и в переводах на русский язык также в Москве (во многом благодаря Арону Вергелису).

   

Интерес к судьбе и творчеству Харика вырос в «перестроечном» СССР (вторая половина 1980-х). О поэте немало говорили и в Беларуси; в 1988-м, 1993-м и 1998-м годах довольно широко отмечались его юбилеи. К предполагаемому его столетию государство выпустило почтовый конверт.

В начале 1998 г. правительство также помогло издать сборник стихов и поэм в переводах на русский язык (эта книга по содержанию практически дублировала московскую 1958 г.; в свободную продажу не поступала). В 2008 году уже без помощи государства мы, независимое издательское товарищество «Шах-плюс», выпустили двухязычный сборник Харика на идише и белорусском языке: «In benkshaft nokh a mentshn» (84 стр., 120 экз.; см. изображение здесь).

В прошлом веке Изи Харика переводили на белорусский язык многие известные люди (перечислю только народных поэтов Беларуси: Рыгор Бородулин, Петрусь Бровка, Петрусь Глебка, Аркадий Кулешов, Максим Танк), а в 2010-х годах – Анна Янкута.

Имя Изи – уменьшительная форма от Ицхак. В официальных документах Харик звался Исаак Давидович. Фамилия «Харик» – либо от имени Харитон, что вряд ли, потому что евреев так почти не называли, либо сокращение от «Хатан рабби Иосиф-Калман», т. е. «зять раввина Иосифа-Калмана». Хариков было немало на Борисовщине, в частности, в Зембине, родном местечке поэта. В августе 1941 года многие его родственники (отец и мать умерли до войны) погибли от рук нацистов и их местных приспешников.

Во многих советских и постсоветских источниках указано, что Харик родился в 1898 году, и сам он называл эту дату, например, в 1936 году, когда заполнял профсоюзный билет.

Но материалы НКВД говорят о другом: Харик родился на два года ранее, в 1896-м. Сам я эти материалы не видел, но краевед-юрист Александр Розенблюм, человек очень дотошный, работал с ними в архиве КГБ Беларуси в начале 1990-х… Не вижу оснований не доверять ему в этом вопросе. Расхождение может объясняться тем, что Изи Харик в начале 1930-х гг. женился на Дине Матлиной, которая была моложе его более чем на 10 лет, и сам хотел «подмолодиться». Это лишь версия, но она имеет право на существование, хотя бы потому, что в своих воспоминаниях «Его светлый образ» вдова поэта рассказала о том, как сразу после их знакомства Харика смущала разница в возрасте, заметная прохожим («Для отца я, пожалуй, молод, а для мужа как будто стар»).

Изи Харик происходил из бедной рабочей семьи, отец его зарабатывал себе на жизнь, работая сапожником, а позже, возможно, столяром. О последнем написал Харик в анкете 1923 года, когда учился в Москве.

Не так уж много известно о занятиях Харика до революции. В справочниках говорится: «учился в хедере, затем в народной русской школе Зембина. Был рабочим на фабриках и заводах Минска, Борисова, Гомеля». Известно, что Харик пёк хлеб. Некоторое время, как свидетельствует Александр Розенблюм со слов своей матери, Харик был аптекарем или даже заведующим аптекой в Борисове.

Cто лет назад Харик перебрался в Минск и сразу включился в общественную жизнь. Был профсоюзным активистом, библиотекарем, учителем, на какое-то время примкнул к сионистам. Но в 1919 г. он добровольно записался в Красную армию, где три месяца служил санитаром во время польской кампании. С того времени он – лояльный советский человек. И в 1920 г. первые его стихи печатаются в московском журнале с характерным названием «Комунистише велт» («Коммунистический мир»). Это риторические, идеологически выдержанные упражнения на тему «Мы и они». Один куплет:

Flam un rojkh, rojkh un flam,

Gantse jamen flamen.

Huk un hak! Nokh a klap!

Shmid zikh, lebn najer.

Т. е. «Огонь и дым, дым и огонь, целые моря огня. Бух и бах, ещё удар – куйся, новая жизнь». Наверное, Эдуарду Лимонову такие стихи понравились бы…

На фото: И. Харик в 1920 году

На творчество поэту было отпущено 17 лет. Много или мало? Как посмотреть. В ту эпоху всё менялось быстро, и люди иной раз за год-два успевали больше, чем сейчас за пять.

Годы творчества Изи Харика условно разделю на три периода:

1) Подготовка к подъёму (1920-1924)

2) Подъём (1924-1930)

3) Стагнация (1930-1937)

  1. Первый период – наименее изученный… Правда, критики всегда упоминают первую книжку Харика «Tsyter», что в переводе с идиша значит «Трепет». Но мало кто её видел, и содержание её серьёзно не анализировали. Сам автор стихи из неё не переиздавал. Иногда приходится читать, что Харик подписал свой первый сборник псевдонимом «И. Зембин», но на самом деле в 1922 году (в отличие от 1920-го) Харик уже не стеснялся своего творчества, на обложке стоит его настоящая фамилия.

В книжечке, которая вышла в Минске под эгидой «Культур-лиги», было всего 32 страницы, 19 произведений. Рыгор Берёзкин называл помещённые в ней стихи то эстетско-безыдейными, то безжизненно подражательными… Лично мне просматривать эти стихи было интересно. Может, они и наивные, но искренние, в них нет навязчивой риторики. Один из них лет 10 назад я попробовал перевести (оригинал и перевод можно найти здесь).

Обложки первой и второй книг И. Харика

В том же 1922 году в Минске вышла первая книжечка Зелика Аксельрода. Они настолько дружили с Хариком, что и название было похожее: «Tsapl» (тоже «Дрожь», «Трепет»). Харик одно стихотворение посвятил Аксельроду, а Аксельрод – Харику, такое у них было «перекрёстное опыление». Оба они в то время были учениками Эли Савиковского, белорусского еврейского поэта. Он менее известен; заявил о себе ещё до революции, но активизировался на рубеже 1910-20-х гг.

Э. Савиковский (2-й справа) в компании молодых литераторов. Второй слева – И. Харик

Савиковский работал в минской газете на идише «Der Veker», что значит «Будильник», и будил молодёжь, чтобы она продолжала учиться. Возможно, с его лёгкой руки Харик и Аксельрод поехали в Москву, в Высший литературно-художественный институт. Но сначала Изи Харик учился в Белгосуниверситете, на медицинском факультете. В 1921 г. поступил, в 1922 г. оставил… Видимо, почувствовал, что медицина – это не его стезя.

Харика делегировал в Москву народный комиссариат просвещения ССРБ, где в то время работал молодой поэт. Но удивительно, что стипендии студент из Беларуси не имел, а лишь 31 рубль в месяц за работу в Еврейской центральной библиотеке. Может быть, поэтому нет стихов за 1923 г., во всяком случае, я не видел. Зато с 1924 г. начинается быстрый подъём литератора…

  1. Небольшое отступление. В первые годы советской власти освободилось множество должностей, появились новые. После гражданской войны молодёжь массово бросилась учиться и самореализовываться. Должности бригадиров, начальников производства, директоров школ, редакторов газет и журналов, даже секретарей райкомов – всё это было доступно для тех, кто происходил из рабочих, во всяком случае, «небуржуазных» семей. Голосом той еврейской молодёжи, которая совершила рывок по социальной лестнице, и стал Изи Харик. Немногих в то время волновали беззакония новой власти и то, что уже действовали концлагеря (те же Соловки – с 1923 г.). Как тогда считалось – это же временно, для «закоренелых врагов»!

В 1930-х годах «новая элита», выдвиженцы 1920-х (независимо от происхождения – евреи, белорусы, русские…), сама в значительной части попадёт под репрессии, но в середине 1920-х гг. о «чёрном» будущем не задумывались. Харик тоже не мог о нём знать, но он словно бы чувствовал, что его поколение – под угрозой, что оно, словно тот мавр, сделает своё дело и уйдёт. В его стихотворении 1925 г. есть такие слова:

«Мы год от года клали кирпичи, Самих себя мы клали кирпичами…» (перевод Давида Бродского). И призыв к потомкам: «Крылатые! Не коронуйте нас!» Или в другом стихотворении того же года: «Шагаем, бровей не хмуря. Мы любим крушить врагов. Как улицам гул шагов, Мила сердцам нашим буря» (перевод Павла Железнова).

Да, в мотивах классовой борьбы у Харика, даже в «звёздный час» его творчества, нет недостатка. Они доминируют, например, в первой его поэме «Minsker blotes» («Минские болота», 1924), где Пиня-кровельщик, который вырос в нищете на окраине Минска, ненавидит «буржуев» из центра города. Противоставление «мы» и «они» проводится и в поэме «Katerinke» («Шарманка», 1925). Там рабочий парень обращается к «омещанившейся» девушке, упоминая, что та брезгует «нашим» языком (идишем), остыла к горячим песням улицы, вместо условной «шарманки» играет на рояле и тянется к стихам Ахматовой вроде «Я на правую руку надела / Перчатку с левой руки». Герой даёт понять, что любви с такой девушкой у него не выйдет. Любопытно, что после реабилитации Харика как раз Анна Ахматова, среди прочих, переводила его на русский язык…

Молодые писатели встречают американского гостя – писателя Г. Лейвика, выходца из Беларуси. Он сидит посередине. Харик стоит крайний слева, а 3-й слева стоит Зелик Аксельрод. Москва, 1925 г. Фото отсюда.

В иных произведениях середины 1920-х годов Харик желает исчезнуть старому местечку. Он искренне верит, что настоящая жизнь – в колхозах или в крупных городах, воспевает «новые» блага цивилизации (трамвай, кино…), благословляет время, когда впервые столкнулся с городом… Стихи эти очень оптимистичны; сплошь и рядом чувствуется, что автору хочется жить «на полную катушку». В 1926 г. Харик писал: «Я город чувствую до крови и до слёз, До трепетного чувствую дыханья» (перевод Г. Абрамова).

В одной из лучших поэм Харика «Преданность» (1927 г.; в оригинале «Mit lajb un lebn», «Душой и телом») молодая учительница из большого города сражается с косностью местечка и в конце концов умирает от болезни, но её труд не напрасен, подчёркивается, что её преемнице будет уже легче… (своего рода «оптимистическая трагедия»). Отрывки из этой поэмы перевёл на белорусский язык Рыгор Бородулин, включил их в свою книгу «Толькі б яўрэі былі!..» (Минск, 2011).

В 1920-е годы Харик написал немало и «неполитических» произведений. Некоторые связаны с библейской традицией; возможно, даже больше, чем он желал и осознавал. Ряд примеров привёл Леонид Кацис, а я сошлюсь на стихотворение о саде… Один из любимых образов еврейских поэтов; стихи, посвящённые саду, пишутся, во всяком случае, со времён средневековья. Такие произведения есть у Хаима Нахмана Бялика, того же Моисея Кульбака. Ну, а Харик в феврале 1926 г. создал собственную утопию… (перевод на русский язык Давида Бродского)

* * *

В наш светлый сад навек заказан вход

Тому, кто жаждет неги и покоя,

Кто хочет вырастить молчание глухое…

Шумят деревья, и тяжёлый плод

С ветвей свисает, гнущихся дугою.

Здесь гул ветров торжественно широк,

В стволах бежит густой горячий сок,

Гудят широколиственные крыши, –

Ты должен голову закидывать повыше,

В наш сад переступающий порог.

Деревья буйным ростом здесь горды,

Здесь запах смол и дождевой воды,

Растрескивается кора сырая,

И, гроздями с ветвей развесистых свисая,

Колышутся тяжёлые плоды.

Белорусский коллега Харика Юрка Гаврук справедливо замечал, что Изи Харик отлично чувствовал стихотворную форму. Несмотря на пафос, иной раз избыточный, стихи и поэмы Харика почти всегда музыкальны, что выделяло его из массы стихотворцев 1920-30-х гг. Вообще говоря, если Моисей Кульбак имел склонность к театру, то Изи Харик – к музыке. Возможно, эта склонность имела истоки в детстве – так или иначе, целые стихи и отрывки из поэм Харика легко превращались в песни. Примером могут служить «Песня поселян» и «Колыбельная» из поэмы «Хлеб» 1925 г., положенные на музыку Самуилом Полонским, – они исполнялись по всему Советскому Союзу, да и за его пределами.

В наши дни песни на стихи Изи Харика исполняют такие разные люди, как участники проекта «Самбатион» (см. любительскую запись здесь), народная артистка России и Грузии Тамара Гвердцители с Московской мужской еврейской капеллой («Биробиджанский фрейлехс» на музыку Мотла Полянского)… В 2017 г. композицию из двух стихотворений 1920-х годов («У шэрым змроку», перевод Анны Янкуты; «Век настане такі…», перевод Рыгора Берёзкина) прекрасно исполнили белорусские музыканты Светлана Бень и Артём Залесский.

* * *

Упомянутая поэма «Хлеб» написана на белорусском материале. Приехав на родину в каникулы 1925 года, Харик посетил еврейскую сельхозартель в Скуплино под Зембином. Позже о созданном там колхозе напишет и Янка Купала… В 1920-х и начале 1930-х тема переселения евреев из местечек в сельскую местность была очень актуальной, и Харик живо, реалистично раскрыл её. Вот мать баюкает сына: «В доме нет ни крошки хлеба. / Спи, усни, родной. / Не созрел в широком поле / Колос золотой» (перевод Александра Ревича). Эту колыбельную очень любила Дина Харик, довольно часто наигрывала её и пела на публике в 1990-е годы (разумеется, в оригинале: «S’iz kejn brojt in shtub nito nokh, / Shlof, majn kind, majn shtajfs…»)

Однокурсница Харика по московскому литинституту Софья Рохкинд в конце 1990-х говорила мне, что Харик (и Аксельрод) смотрели на институт, как на «проходной двор», учились кое-как. Полагаю, дело не в лени, а в том, что Харик был уже полностью захвачен поэзией. В 1926 году вышла его вторая книга «Af der erd» («На (этой) земле»). После чего он стал часто издаваться, чуть ли не каждый год по книге. Его произведения печатали в хрестоматиях, включали в учебники для советских еврейских школ. Современники свидетельствуют, что школьники охотно учили отрывки на память.

В те же годы Харик начал переводить с белорусского языка на идиш. Первым крупным произведением стала поэма идейно близкого ему поэта Михася Чарота «Корчма» (перевод появился в минском журнале «Штерн» в 1926 г.).

В 1928 году Харик вернулся в Минск, начал работать в редакции журнала «Штерн» секретарём – и столкнулся с жилищной проблемой, возможно, ещё более острой, чем в Москве. Харик получил квартиру, но затем, когда поехал в творческую командировку в Бобруйск, из-за некоего судьи Ривкина оказался чуть ли не на улице… В январе 1929 г. ответственный секретарь Белорусской ассоциации пролетарских писателей Янка Лимановский заступился за своего коллегу. Он подчёркивал неопытность Изи Харика в житейских делах и жаловался через газету «Зьвязда»: «Ривкин взорвал двери квартиры Харика и забрался туда».

Как можно видеть, было даже две публикации, вторая – «Ещё об издевательствах над тов. Хариком». Прокуратура сначала посчитала, что формально судья был прав… Но в конце концов всё утряслось, Харик получил жильё в центре, где-то возле Немиги, а в середине 1930-х гг. вселился с женой и сыном в новый элитный Дом специалистов (ул. Советская, 148, кв. 52 – сейчас на этом месте здание, где помещается редакция газеты «Вечерний Минск»). Правда, прожили они там недолго…

Минский период в жизни Харика был плодотворным в том смысле, что он создал семью. В 1931 г. поэт познакомился на улице (около своего дома) с юной воспитательницей еврейского детского сада Диной Матлиной, через год они поженились. В 1934 г. родился первый сын Юлик, в 1936-м – Давид, названный в честь умершего к тому времени отца поэта. Судя по воспоминаниям Дины Матлиной-Харик, её муж очень любил своих детей и гордился ими. Никто ещё не знал, что родителей одного за другим арестуют осенью 1937 г., а сыновья попадут в детский дом НКВД и исчезнут бесследно. Скорее всего они погибли во время гитлеровской оккупации. После возвращения в Минск из ссылки и реабилитации (1956 г.) Дина Харик так их и не нашла… Мне кажется, она ждала их до самой смерти в 2003 г.

В творческом же плане наиболее плодотворным оказался именно московский период – и, пожалуй, первые год-два минского. Тогда, в 1928-29 гг., Харика тепло приветствовали во всех местечках, куда он приезжал с чтением стихов… Он был популярен в Беларуси примерно как Евгений Евтушенко в СССР 1960-х. С другой стороны, Харик ещё не был обременён ответственными должностями, более-менее свободен в выборе тем.

  1. О периоде стагнации, начавшемся в 1930 г. Да, в 1930-е годы Харик создал одну отличную поэму и несколько хороших стихотворений, но в целом имело место топтание на месте и слишком уж рьяное выполнение «общественного заказа». Увы, по воспоминаниям Дины Харик, её муж редко говорил «нет»: «Харик гордился, когда ему доверяли общественные поручения. Это его радовало не меньше, чем успехи в творчестве».

Чем характерен 1930-й год? Он выглядит как первый год «махрового» тоталитаризма. В конце 1920-х Сталин «дожал» оппозицию в Политбюро, свернул НЭП и начал массовую коллективизацию, т. е. были уничтожены даже слабые ростки общественной автономии. В 1930 г. в Беларуси НКВД раскрутил дело «Союза освобождения Беларуси», по которому арестовали свыше 100 человек, в том числе многих белорусских литераторов.

Для Харика же этот год начался со статьи под названием: «Неделя Советской Белоруссии наносит сокрушительный удар великодержавным шовинистам и контрреволюционным нацдемам» (газета «Рабочий», 7 января). В последующие годы он напишет – или подпишет – ещё не один подобный материал.

В 1930 г. Харик, «прикреплённый» к строительству «Осинторфа», начинает поэму «Кайлехдыке вохн», известную как «Круглые недели» (перевод А. Клёнова; варианты названия – «В конвеере дней», «Непрерывка»). Это гимн социалистическому преобразованию природы, коммунистам и, отчасти, ГПУ. Фигурируют в поэме, полной лозунгов, и вредители. Янка Купала в конце 1930 г. выступил с покаянием за прежние «грехи», но аналогичную по содержанию агитпоэму («Над ракой Арэсай») напишет только в 1933-м. Возможно, дело в том, что именно в 1930-м Харик становится членом большевистской партии, ответственным редактором журнала «Штерн», и считает себя обязанным идти в ногу со временем, а то и «бежать впереди паровоза».

В 1933-34 годах пишется новая поэма Изи Харика – детская, «От полюса к полюсу». В ней пионерам доверительным тоном рассказывается о строительстве Беломорканала, роли товарища Сталина и тов. Фирина (одного из начальников канала). Опять же, автор поёт дифирамбы карательным органам, которые якобы «перековывают» бывших воров. Поэма выходит отдельной книжкой с иллюстрациями Марка Житницкого и получает премию на всебелорусском конкурсе детской книги…

В 1931 г. Изи Харика назначают членом квазипарламента – Центрального исполнительного комитета БССР. В 1934-м он возглавляет еврейскую секцию новосозданного Союза писателей БССР (секция была довольно солидной, в неё входило более 30 литераторов). Казалось бы, успешная карьера – но воспетые им органы не дремлют. Перед съездом Всесоюзного союза писателей (где Харика выбрали в президиум) ГУГБ НКВД составляет справку о Харике: «В узком кругу высказывает недовольство партией».

В середине 1930-х Харик отзывается на всё, что партия считает важным. Создаётся еврейская автономия в Биробиджане – он едет туда и пишет цикл стихов (среди которых есть и неплохие), спаслись полярники-челюскинцы – приветствует полярников, началась война в Испании – у него готово стихотворение и на эту тему, с упоминанием Ларго Кабальеро…

В 1935-м пышно празднуется 15-летний юбилей творческой деятельности Харика, в 1936-м он становится членом-корреспондентом Академии наук БССР. Но к тому времени уже явно ощущается надлом в его поведении. Харик отрекается от своих товарищей по еврейской секции, которых репрессировали раньше его (в начале 1935 г. Хацкеля Дунца сняли с работы как троцкиста, в том же году исключили из Союза писателей, летом 1936 г. арестовали; расстреляли одновременно с Хариком). Журнал «Штерн» «пинает» арестованных и призывает усилить бдительность.

Между тем Харик, по воспоминаниям Евгения Ганкина и Гирша Релеса, очень заботился о молодых литераторах, помогал им, как мог, иногда и материально. Релесу, например, помог удержаться в пединституте, когда в середине 1930-х гг. на студента из Чашников был написан донос о том, что его отец – бывший меламед, «лишенец».

«Лебединой песней» Харика стала большая поэма 1935 г. «Af a fremder khasene» («На чужом пиру» или «На чужой свадьбе») – о трагической судьбе бадхена, свадебного скомороха. Из-за своего вольнодумства он не уживается с раввином и его помощниками, а также с богатеями местечка, уходит блуждать с шарманкой по окрестностям и гибнет, занесенный снегом. Время действия – середина ХІХ столетия, когда ещё жив был известный в Минской губернии разбойник Бойтре, которому бадхен со своими музыкантами явно симпатизируют. Главного героя зовут Лейзер, и автор прямо говорит, что рассказывает про своего деда. Как следует из эссе Изи Харика 1926 г., «Лейзер Шейнман – бадхен из Зембина», судьба деда была не столь трагичной, он благополучно дожил до 1903 г., но некоторые черты сходства (склонность к спиртному, любовь к детям) у прототипа с героем есть.

Некоторые наши современники увидели в поэме эзопов язык: Харик-де попытался показать в образе бадхена себя, своё подневольное положение в середине 1930-х гг. Но можно трактовать произведение и так, что автор просто описывал трудную судьбу творческой личности до революции, следом, например, за Змитроком Бядулей с его повестью «Соловей» (1927). Если в этих произведениях и есть «фига в кармане», то она очень глубоко спрятана.

Независимо от наличия «фиги», поэма «На чужом пиру» – ценное произведение. Оно полифонично, прекрасно описываются пейзажи, местечковые характеры… Немало в нём и юмора – чего стоят диалоги бадхена с женой Ципой. Текст прекрасно дополняли «минималистические» рисунки Цфании Кипниса. Увы, поэма не переведена целиком на белорусский язык (похоже, и на русский тоже). Приведу несколько начальных строк в переводе Давида Бродского:

Я знаю тебя, Беларусь, как пять своих пальцев!

Любую

И ночью тропинку найду! Дороги, и реки живые,

И мягкость твоих вечеров, и чащи поющие чую,

Мне милы березы в снегу и сосен стволы огневые.

Немало в поэме белорусизмов: «asilek», «ranitse», «vаlаtsuhe», «huliake»… Эти слова для нормативного идиша в общем-то не характерны, но Харик смело вводил их в лексикон.

Рыгор Бородулин говорил на вечере 1993 г. (затем его выступление вошло в вышеупомянутую книгу 2011 г.): «Поэт Изи Харик близок и своему еврейскому читателю, которого он завораживает неповторимым звучанием идиша, и белорусскому, который видит свою Беларусь глазами еврейского поэта», имея в виду прежде всего эту поэму.

В предпоследний год жизни Харик приложил руку к печально известному стихотворному письму «Великому Сталину от белорусского народа» (лето 1936 г.). Он был одним из шести авторов – наряду с Андреем Александровичем, Петрусём Бровкой, Петрусём Глебкой, Якубом Коласом, Янкой Купалой. Но и это сервильное произведение не спасло Харика, как и дружба с Купалой, и многое другое.

* * *

Такой непростой был поэт и человек, долго питавшийся иллюзиями. Всё же многие его произведения интересны до сегодняшнего дня. Конечно, он заслуживает нашей памяти, и не только ввиду своей безвременной страшной смерти. Хорошо, что в Зембине одна из улиц в 1998 г. была названа его именем…

Увы, дома в центре местечка, где родился поэт, уже нет; в сентябре 2001 г. дом был признан ветхим и снесён. Перед сносом было несколько обращений к еврейским и нееврейским деятелям с целью добиться внесения в охранный список и ремонта – они не возымели эффекта.

Фрагмент публикации А. Розенблюма в израильской газете, декабрь 1997 г. Автор как в воду смотрел…

А выглядел родной дом Изи Харика 50 и 20 лет назад так:

Между прочим, Харик неожиданно «всплыл» в художественном произведении 2005 г. «Янки, или Последний наезд на Литве» (Владислав Ахроменко, Максим Климкович). Там один персонаж говорит: «Что-то ты сегодня чересчур пафосный!» Другой поддакивает: «Как молодой Изя Харик на вечере собственной поэзии!» Забавное, даже экзотичное сравнение, однако оно лишний раз доказывает, что поэт не забыт.

Думаю, следовало было бы Национальной Академии навук РБ к 125-летию Моисея Кульбака и Изи Харика провести конференцию, посвящённую этим поэтам и их окружению. И ещё: если уж не получается увековечить в Минске каждого по отдельности, то на ул. Революционной, 2, где с 1930 года находилась редакция журнала «Штерн», неплохо было бы повесить общую памятную доску, чтобы там были указаны и Кульбак, и Харик, и Зелик Аксельрод, расстрелянный в 1941-м. Все они имели непосредственное отношение к журналу «Штерн».

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 03.10.2017  20:54

 

Водгук ад згаданага ў тэксце Аляксандра Розенблюма (г. Арыэль, Ізраіль)

Дзякую за лекцыю. Хачу тое-сёе дадаць.

Маці (Соф’я Чэрніна, 1902–1987) казала мне, што прафесію фармацэўта Харык набыў пасля навучання ў Харкаве. Працаваў у барысаўскай аптэцы кароткі час, на пачатку 1920-х гадоў.

Дзесьці ў 3-м ці 4-м класе (прыблізна ў 1936 г.) беларускай школы па падручніку на беларускай мове мы, згодна з праграмай, вывучалі Харыка, Шолам-Алейхема («Хлопчык Мотл»), Бруна Ясенскага…

Хата Харыка, наколькі мне вядома, выкарыстана не на дровы, а на будаўніцтва нейкай царквы ў межах Барысава.

Пишет Александр Розенблюм из израильского Ариэля (перевод с белорусского):

Благодарю за лекцию. Хочу кое-что добавить.

Мать (Софья Чернина, 19021987) говорила мне, что профессию фармацевта Харик приобрёл после учёбы в Харькове. Работал в борисовской аптеке короткое время, в начале 1920-х годов.

Где-то в 3-м или 4-м классе (примерно 1936 г.) белорусской школы по учебнику на белорусском языке мы, согласно программе, изучали Харика, Шолом-Алейхема («Мальчик Мотл»), Бруно Ясенского…

Дом Харика, насколько мне известно, пошёл не на дрова, а на строительство какой-то церкви в границах Борисова.

05.10.2017  13:53

Піша д-р Юрась Гарбінскі: “Вельмі рады і ўдзячны за лекцыю пра Ізі Харыка. Як заўсёды глыбока і цікава“. 11.10.2017 21:31

Пётр Рэзванаў: “Няблага атрымалася!” (12.10.2017).

==============================================================================

Уточнение 2020 года

Увы, три года назад я слишком доверился преподавателю идиша Ю. Веденяпину. В его статье 2015 г. утверждалось, что «Биробиджанский фрейлехс» был написан на стихи Изи Харика, положенные на музыку Мотла Полянского (с. 15-16). На самом-то деле слова песни, в наше время исполняемой на идише Тамарой Гвердцители, принадлежат Ицику Феферу, а музыка – Самуилу Полонскому. Доказательство можно обнаружить здесь – см. ссылку на Зиновия Шульмана (1960). Пластинка с записью этой песни выпускалась и в 1937 г., тогда «Биробиджанский фрейлехс» исполнял Государственный хор БССР под управлением Исидора Бари.

Добавлю: в 1990-е годы песню любила напевать вдова Изи Харика Дина, что также сбило меня с толку при подготовке лекции 2017 г. Вообще говоря, Дина Звуловна ценила творчество Фефера, который в 1930-х пытался за ней ухаживать.

Приношу извинения всем, кого невольно запутал. На слова Харика есть другой «Фрейлехс», записанный Зислом Слеповичем в рамках проекта «SYLL-ABLE» в 2018 г. Приглашаю послушать.

В. Рубинчик, г. Минск

Добавлено 19.05.2020  22:54

 

Арон Вергелис дома и на службе

(Русский текст под оригиналом на белорусском)

Арон Вяргеліс дома і на службе

Пра Арона Алтэравіча Вяргеліса было напісана многа добрага і кепскага яшчэ пры яго жыцці. Нарадзіўся ён у 1918 г. у мястэчку пад Жытомірам – амаль зямляк… Памёр у 1999 г. у Маскве, дзе працаваў некалькі дзесяцігоддзяў. Дзякуй Б-гу, жывыя людзі, якія ведалі яго куды лепей, чым я, і больш-менш падрабязна распавялі свету пра складаную, супярэчлівую асобу «А. В.» (назаву Зісі Вейцмана, Велвла Чэрніна, Леаніда Школьніка, Генадзя Эстрайха…). Не прэтэндую на ўклад у «вяргелісазнаўства», але, як бы там ні было, і мне ёсць што ўспомніць, хоць бачыў Вяргеліса я раз у жыцці, а затым адзін раз гутарыў з ім па тэлефоне.

Надоечы я адшукаў у сваёй бібліятэцы і перачытаў вядомую кнігу А. В. «16 краін, уключаючы Манака». На ёй замацаваўся аўтограф аўтара – «Сімпатычнаму Валодзю Рубінчыку» і г. д.

vergelis_avtograf

У 2016-м гэтая кніга здалася мне значна больш цікавай, чым у 1990-х. Можа быць, таму, што сам за апошнія 20 гадоў паездзіў па розных краінах і зразумеў дзве з паловай рэчы: а) у гасцях добра, а дома… б) немажліва расказаць пра падарожжа так, каб усім дагадзіць.

У верасні ж 1995 г. я ў каторы раз гартаў «16 краін…», седзячы ў цягніку «Мінск – Масква», і думаў, пра што спытаць аўтара. Чаму паехаў? У нейкім сэнсе па інэрцыі. У чэрвені мне споўнілася 18, і я ўпершыню замахнуўся на выправу ў Ізраіль. Брат маці прыслаў запрашэнне, але ў тое лета па ініцыятыве міністра ўнутраных спраў (здаецца, Эліягу Свісы) былі ўведзены дадатковыя патрабаванні, і паездка сарвалася, давялося адкласці яе на год. У жніўні замест Іерусаліма я выправіўся на Палессе, прычым пабываў і ў заходняй, і ва ўсходняй частках (Брэст – Кобрын – Пінск, Гомель – Мазыр). Перад другой паездкай спытаўся ў Дзіны Харык, з кім пабачыцца, і яна дала мне тэлефон нейкіх сваіх далёкіх сваякоў… У іх я заначаваў у Мазыры пасля таго, як на ўласных рабрынах адчуў, што спаць на дровах у выпадковай паветцы – гэта занадта нават у летнюю ноч. Агулам, даволі шмат пабачыў і пачуў у тое лета, адчуў смак… І падрадзіўся прывезці з Масквы кніжачку вершаў Ізі Харыка «Лірыше матывун», выдадзеную рэдакцыяй часопіса «Ды ідышэ гас» пад камандзёрствам Арона Вяргеліса. Заданне гучала прыкладна так: «Чым больш асобнікаў, тым лепш». Дарэчы, А. В. дапамог выпусціць зборнік Харыка ў перакладзе на рускую яшчэ ў 1958 г. І напісаў прадмову да тых «Стихов и поэм».

Справа пачалася як авантура (удава паэта не паведаміла рэдактару пра маю паездку; зрэшты, наўрад ці ў яе быў запісаны хатні тэлефон Вяргеліса, напэўна, яна ведала толькі адрас) і суправаждалася прыгодамі. Расійскімі рублямі я сябе не забяспечыў; спадзяваўся канверсаваць 20 долараў увечары на вакзале ў Оршы, але абменны пункт к таму часу быў ужо закрыты. Побач стаяў малады чалавек у скуранцы, які адклікаў мяне ў старонку і прапанаваў выгодны курс. «То давайце 50 долараў памяняем!» – гукнуў дурны студэнцік. Адвёў яго ў старонку мяняла, узяў 50-доларавую купюру, неяк дзіўна скруціў яе, а потым крыкнуў: «Асцярожна, міліцыя!» Вярнуў купюру і даў лататы. Ці трэба казаць, што на паверку замест 50 долараў у мяне ў руках застаўся 1, а міліцыі побач не было заваду…

49 долараў у тыя часы – дзве месячныя зарплаты ў Беларусі. Спаў я ноччу, мякка кажучы, сярэдне, і ад засмучэння забыўся нават, што, апрача 20 долараў, у маім загашніку таілася яшчэ адна зялёная паперка з партрэтам Уліса Гранта… У пад’езд Вяргеліса на вул. Заалагічнай па прастаце душэўнай уваліўся ранічкаю, амаль адразу з Беларускага вакзала. Дзверы адчыніў гаспадар са слядамі зубной пасты на твары. Я нешта прамармытаў на ідышы – можа быць, элементарнае «іх бін фун Мінск». «Ві гейсту?» – спытаўся Вяргеліс, але я настолькі разгубіўся, што не зразумеў. Тады ён паўтарыў (па-руску): «Як цябе зваць?» Я сяк-так распавёў пра сябе і працягнуў цыдулку ад Дзіны Звулаўны. Мой суразмоўца прачытаў некалькі радкоў на ідышы і сказаў: «Ну, яна цябе тут хваліць…» Пасля чаго я быў запрошаны на кухню.

Жонка Арона Алтэравіча падала нам яечню, але нешта не здаволіла паэта ў гэтым няхітрым сняданку, і ён злёгку пабурчэў. Увогуле ж размова прайшла ў «цёплай, сяброўскай атмасферы». Я гаварыў пра Мінскае аб’яднанне яўрэйскай культуры (МОЕК), якое тады яшчэ не загіналася, пра свае «падарожжы» па Беларусі, пра палітычную сітуацыю… Скардзіўся на ўказ Лукашэнкі аб рэпрэсаваных, ад якога пацярпела, у прыватнасці, Дзіна Звулаўна (з таго месяца ёй давялося плаціць за кватэру 100%, хаця закон, які ўстанавіў ільготы па аплаце, указам скасаваны не быў). Падзяліўся чуткамі пра тое, што вакол рэзідэнцыі прэзідэнта збіраюцца ўзвесці мур. Вывад зрабіў такі: «Лукашэнка хоча адгарадзіцца ад народа». Мур ля К. Маркса, 38 не пабудавалі: зрэшты, па сутнасці я не вельмі памыляўся…

Вяргеліс уважліва слухаў, і на мае развагі пра ўладу заўважыў, што і ў Расіі ўрад не лічыцца з народам (як паказаў расстрэл «Белага дома», які ў тагачаснай Маскве быў «незагоенай ранай»). На жаль, я не запісваў даслоўна яго рэплікі, перадаю агульны сэнс. Непрыкметна гаспадар перайшоў на тэму вайны, сказаў, што служыў у авіяцыі і што ў многіх у той час (у яго таксама) была мара трапіць у шпіталь: гэта давала адтэрміноўку ад баёў, што абяцалі амаль непазбежную смерць… Яго «мара» часам збывалася – магчыма, таму ён і застаўся ў жывых.

Дзякуючы сайту podvignaroda.mil.ru праз 20 з лішнім гадоў я даведаўся некаторыя падрабязнасці пра старшыну Вяргеліса А. А.: «У РЧСА з 11.08.1940 года. Месца прызыву: Фрунзенскі РВК, г. Масква». Ён быў узнагароджаны медалём «За баявыя заслугі». Адрывак з атэстацыі 3 жніўня 1945 г. прыводзіцца ніжэй.

vergelis41

У нейкі момант я наважыўся спытаць, ці не змянілася стаўленне паэта да рэлігіі: «Вы ж так рэзка крытыкавалі рабінаў…» А. В. адказаў словамі Альберта Эйнштэйна: «Я веру ў Бога Спінозы». І дадаў, што ў час напісання кнігі спяшаўся: удзень – мітынг, а ўвечары, «па гарачых слядах», – адпор апанентам. Таму, маўляў, сустракаліся ў яго нарысах залішнія рэзкасці.

Просьбу перадаць кніжкі для бібліятэкі МОЕКа А. Вяргеліс успрыняў добразычліва і патэлефанаваў сакратарцы «Ды ідышэ гас», паведаміў, што прыйдзе хлопец з Мінска (сам ён у рэдакцыю заходзіў ужо рэдка). Падобна, ува мне ён убачыў патэнцыйнага распаўсюдніка часопіса, пра што сведчыць рэпліка, што запала мне ў душу: «Раней Рэлес ездзіў па мястэчках, агітаваў яўрэяў, ну, а зараз, Валодзя, відаць, твая чарга».

А. В. патлумачыў, як даехаць ад Заалагічнай да Мясніцкай, але я настойваў на тым, што прайду некалькі кіламетраў пехатой – так і зрабіў. Сустрэлі мяне добра (запомнілася лагодная ўсмешка Барыса Магільнера, намесніка галоўрэда), паднеслі 50 (!) асобнікаў кнігі Харыка і некалькі нумароў часопіса. Усё гэта я паспяхова давёз «куды належыць». Адзін асобнік зборніка, падпісаны ўдавой паэта, і цяпер захоўваецца ў мяне.

kharik1  kharik2

Той самы зборнік

Дзіне Звулаўне не хапіла 50 ас. (з 1000 агульнага накладу) – дзіва што, яна раздавала іх направа і налева. Нехта з мінчан неўзабаве зноў быў адпраўлены ў Маскву… і прывёз яшчэ 30 кніжак Ізі Харыка.

Раніцай 20 верасня я не ведаў дакладна, дзе буду начаваць. Вяргеліс даў знаць, што дапаможа з начлегам, калі будуць цяжкасці; няйначай яго расчуліў аповед пра махлярства на аршанскім вакзале. Аднак мой авантурны разлік на старых знаёмых па Кіславодску, якіх не бачыў з 1987 года, апраўдаўся; яны прытулілі мяне на цэлых 5 дзён. Тым часам знайшлася і доларавая заначка… Назаўтра я патэлефанаваў Вяргелісу, падзякаваў за падарункі, паведаміў, што «жыццё наладжваецца» і пажадаў добрага Ём-Кіпуру. Па тэлефоне ён, як мне здаецца, размаўляў менш ахвотна, чым «ужывую» (а можа, прыхварэў), але падзякаваў за пажаданне.

* * *

У 1997 г. пазнаёміўся я ў Мінску з брытанскім ідышыстам Гіршам-Довідам Кацам. Разгаварыліся – згадаў я і сустрэчу з Вяргелісам. Кац тады адгукнуўся пра «рудога» дужа няўхвальна і на маё дапушчэнне аб тым, што стары камуніст мог змяніцца, адказаў так: «Не, Вяргеліс не змяніўся. Проста ён вельмі хітры».

Так, я сёе-тое ведаў пра «цёмны бок» дзейнасці А. В. і да помнай паездкі ў Маскву, а цяпер мне вядома яшчэ болей. Напрыклад, нядаўна я прачытаў пісьмо Вяргеліса ад 16.12.1949 у партбюро Саюза пісьменнікаў, напісанае па заказу апошняга. У ім яўрэйскі літаратар абрынаецца на калег – пачынаючы з малавядомых у наш час Мацвея Штурмана і Іосіфа Альбірта, канчаючы прызнанымі класікамі. Публікатар Станіслаў Куняеў ёрнічаў наконт учынка Вяргеліса: «у яго пісьме-даносе многа канкрэтнай праўды, дакладных характарыстык, нямала цікавых ацэнак і звестак пра творчасць сваіх, у асноўным, бясталентных сучаснікаў… І, вядома ж, пасля 1956 года або пасля жнівеньскага перавароту ў 1991 годзе Вяргеліс павінен быў стаць аб’ектам асуджэння і астракізму з боку яўрэйскіх лібералаў…»

Я не апраўдваю Вяргеліса, але ён быў чалавекам часу і пісаў сваё пісьмо (ці быў гэта данос?), як мне здаецца, шчыра, а не «праз баімства іудзейскае». Магу дапусціць, што знаходжанне ў заваляшчым даваенным Бірабіджане, дый на фронце, зрабіла яго жорсткім, прытупіла пачуццё салідарнасці з гнанымі сталічнымі літаратарамі, паняволі вымусіла шукаць у іх праявы «буржуазнага нацыяналізму». І ў далейшым Вяргеліс у імя камуністычнай ідэалогіі не вельмі-та бярог сваіх, але… па меры сіл і магчымасцей пасля «адлігі» аднаўляў справядлівасць у адносінах да знішчаных пісьменнікаў. Пра таго ж Дэр Ністара ён цёпла напісаў у «16 краінах…», Пераца Маркіша і Давіда Гафштэйна друкаваў у часопісах. Мне хочацца верыць, што ў глыбіні душы ён каяўся за свае непрыгожыя крокі, нават калі не заўсёды гэта прызнаваў публічна.

«Зорны час» Вяргеліса як грамадскага дзеяча прыпаў на 1960-я гады, калі часопіс «Саветыш геймланд» быў толькі створаны (пад ціскам знакамітых замежнікаў) і карыстаўся пэўным попытам сярод яўрэяў СССР. Паказальна, што ў сярэдзіне 1960-х часопіс пачаў выходзіць не 6, а 12 разоў на год. На Захадзе рэдактар бачыўся аўтарытэтным лідарам – ледзь не правай рукой Хрушчова, «галоўным яўрэем Савецкага Саюза». Да Вяргеліса звяртаўся па садзеянне лаўрэат Нобелеўскай прэміі лорд Бертран Расел, а прапагандныя выступы А. В. перад яўрэямі ЗША ў 1963 г. спрабаваў сарваць не больш і не менш як ізраільскі ўрад…

estraikh

А. Вяргеліс (стаіць другі злева) сярод савецкіх і польскіх яўрэйскіх пісьменнікаў. Варшава, 1960-я гг. Фота з кнiгі Г. Эстрайха «Еврейская литературная жизнь Москвы, 1917–1991». СПб, 2015.

К пачатку 1970-х гг. наклад «Саветыш геймланд» упаў з 25 тыс. да 10 тыс.; з таго часу рэдактара ўсё менш апасаліся як за мяжой, так і «на яўрэйскай вуліцы» СССР. Мяркую, у ЦК КПСС часткова расчараваліся ў Вяргелісу як «ахоўніку парадка» пасля 1969 г., калі пачалася масавая эміграцыя яўрэяў, у тым ліку пісьменнікаў. Можа, ён і бачыў «сябе і часопіс цэнтрам усяго яўрэйскага жыцця ў краіне», але аб’ектыўна гэта было далёка не так. Калі разважаць пра «галоўнага яўрэя», то для наменклатуры ў брэжнеўскі час ім, бадай, быў намеснік старшыні Саўміна Веніямін Дымшыц, а для народа – артыст Аркадзь Райкін. Як вынікае са зборніка «Еврейская эмиграция в свете новых документов» (Тэль-Авіў, 1998), толькі ў 1973 г. Леанід Брэжнеў і Аляксей Касыгін упершыню даведаліся пра існаванне «Саветыш геймланд». У тым жа годзе Вяргелісу ў ЦК далі прачуханца за спрэчку з аўтарам адыёзнай антысіянісцкай кніжкі «Фашизм под голубой звездой», а яго праекты «ўмацавання» яўрэйскіх ансамбляў у 1970-х грузлі ў бюракратычнай багне… Карацей кажучы, жылося Арону Алтэравічу не так ужо і лёгка, дарма што «пераседзеў» ён на сваёй пасадзе некалькіх савецкіх правадыроў.

У канцы 1980-х А. В. прыязджаў на сустрэчу з чытачамі ў Мінск – і трапіў пад абструкцыю мясцовых маладых сіяністаў, якія бачылі ў ім «ворага Ізраіля». Насамрэч жа, вядома, не Вяргеліс ініцыяваў антыізраільскія кампаніі ў СССР; ён быў выканаўцам, у крайнім выпадку – менеджэрам сярэдняга звяна. У пачатку 1990-х, каб уратаваць часопіс, ён выправіўся «з шапкай па коле», не грэбуючы ахвяраваннямі ад былых непрыяцеляў. Калі ён казаў мне, што ніколі не быў у Ізраілі і наўрад ці ўжо туды паедзе, у голасе пачулася шкадоба…

Мне ўяўляецца, што Арон Вяргеліс большую частку жыцця заставаўся найперш літаратурным работнікам (паэтам і перакладчыкам, нарысістам, рэдактарам). На другім месцы ў яго былі інтарэсы яўрэйства – галоўным чынам, захаванне ідыш-культуры – і толькі на трэцім «левая» ідэалогія, няхай нават у нейкія моманты яна вылазіла на першы план.

Блізкая мне ідэя перакладаць на ідыш (і іўрыт) вершы славянскіх паэтаў. У 1993 г. А. Вяргеліс выдаў дадаткам да «Ды ідышэ гас» цэлую кніжачку сваіх ідышных перакладаў «Мая маленькая анталогія». Вось як у яго выглядае найвядомейшы верш Аляксея Суркова «У зямлянцы»:

antologie1 antologie2

Адзін знаўца заўважыў у інтэрнэце: «Вяргеліс дбаў пра развіццё сучасных жанраў, адзін з нумароў «Саветыш геймланд» быў цалкам прысвечаны навуковай фантастыцы і асваенню космаса. Вершы Вяргеліса не тое каб былі выдатнымі, але некаторыя з іх варта прачытаць». Прызнаюся, што ніводнага нумара «С. Г.» да канца не асіліў (зразумела, праблема ўва мне), аднак у свой час падкупілі мяне артыкулы на ідышы пра шахматыстаў – канкрэтна, пра Гары Каспарава і яго процістаянне з Анатолем Карпавым. Асобныя матэрыялы часопіса мы скарыстоўвалі пры падрыхтоўцы газеты «Анахну кан» і бюлетэня «Мы яшчэ тут!», а таксама зборніка вершаў Гірша Рэлеса (Мінск, 2013).

На падзяку «дарагому Валодзю» адкажу праз 21 год: «а данк, рэб Арн!» – хаця б за тое, што сумленна ваявалі супроць нацыстаў. Не, не мне быць Вам суддзёй…

Вольф Рубінчык, г. Мінск

19.09.2016

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 19.09.2016  02:40

 

***

Об Ароне Алтеровиче Вергелисе было написано много хорошего и плохого ещё при его жизни. Родился он в 1918 г. в местечке под Житомиром – почти земляк… Умер в 1999 г. в Москве, где работал несколько десятилетий. Слава Б-гу, живы люди, которые знали его гораздо лучше, чем я, и более-менее подробно рассказали миру о сложной, противоречивой личности «А. В.» (назову Зиси Вейцмана, Велвла Чернина, Леонида Школьника, Геннадия Эстрайха…). Не претендую на вклад в «вергелисоведение», но, как бы то ни было, и мне есть что вспомнить, хоть видел Вергелиса я раз в жизни, а затем один раз говорил с ним по телефону.

Недавно я отыскал в своей библиотеке и перечитал известную книгу А. В. «16 стран, включая Монако». На ней запечатлён автограф автора – «Симпатичному Володе Рубинчику» и т. д.

vergelis_avtograf

В 2016-м эта книга показалась мне куда более интересной, нежели в 1990-х. Может быть, потому, что сам за 20 последних лет поездил по разным странам и понял две с половиной вещи: а) в гостях хорошо, а дома… б) невозможно рассказать о путешествии так, чтобы всем угодить.

В сентябре же 1995 г. я в который раз перелистывал «16 стран…», сидя в поезде «Минск – Москва», и думал, о чём спросить автора. Почему поехал? В каком-то смысле по инерции. В июне мне исполнилось 18, и я впервые замахнулся на поездку в Израиль. Брат матери прислал приглашение, но в то лето по инициативе министра МВД (кажется, Элиягу Свиссы) были введены дополнительные требования, и поездка сорвалась, ее пришлось отложить на год. В августе вместо Иерусалима я отправился на Полесье, причём побывал и в западной, и в восточной частях (Брест – Кобрин – Пинск, Гомель – Мозырь). Перед второй поездкой спросил у Дины Харик, с кем увидеться, и она дала мне телефон каких-то своих дальних родственников… У них я заночевал в Мозыре после того, как на собственных рёбрах почувствовал, что спать на дровах в случайно подвернувшемся сарае – это чересчур даже в летнюю ночь. В общем, довольно много увидел и услышал в то лето, вошёл во вкус… И вызвался привезти из Москвы книжечку стихов Изи Харика «Лирише мотивн», изданную редакцией журнала «Ди идише гас» под руководством Арона Вергелиса. Задание звучало примерно так: «Чем больше экземпляров, тем лучше». Кстати, А. В. помог выпустить сборник Харика в переводе на русский ещё в 1958 г. И написал предисловие к тем «Стихам и поэмам».

Дело началось как авантюра (вдова поэта не уведомила редактора о моей поездке, впрочем, вряд ли у неё был записан домашний телефон Вергелиса, наверняка она знала только адрес) и сопровождалось приключениями. Российскими рублями я не запасся; надеялся конвертировать 20 долларов вечером на вокзале в Орше, но обменный пункт был к тому времени уже закрыт. Рядом стоял молодой человек в кожанке, отозвавший меня в сторонку и предложивший выгодный курс. «Так давайте 50 долларов поменяем!» – воскликнул глупый студентик. Отвёл его в сторонку меняла, взял 50-долларовую купюру, как-то странно свернул ее, а затем крикнул: «Осторожно, милиция!» Вернул купюру и был таков. Нужно ли говорить, что на поверку вместо 50 долларов у меня в руках остался 1, а милиции рядом не было в помине…

49 долларов по тем временам – две месячные зарплаты в Беларуси. Спал я ночью, мягко говоря, неважно, и от огорчения даже забыл, что помимо 20 долларов в моём загашнике таилась ещё одна зелёная бумажка с портретом Улисса Гранта… В подъезд Вергелиса на ул. Зоологической по простоте душевной ввалился рано утром, почти сразу с Белорусского вокзала. Дверь открыл хозяин со следами зубной пасты на лице. Я что-то пробормотал на идиш – может быть, элементарное «их бин фун Минск». «Ви гейсту?» – спросил Вергелис, но я настолько растерялся, что не понял. Тогда он повторил по-русски: «Как тебя зовут?» Я кое-как рассказал о себе и протянул записку от Дины Звуловны. Мой собеседник прочёл несколько строк на идише и сказал: «Ну, она тебя тут хвалит…» После чего я был приглашён на кухню.

Жена Арона Алтеровича подала нам яичницу, но что-то не устроило поэта в этом нехитром завтраке, и он слегка поворчал. Вообще же беседа прошла «в тёплой, дружеской обстановке». Я говорил о Минском объединении еврейской культуры (МОЕКе), которое тогда ещё не загибалось, о своих «путешествиях» по Беларуси, о политической ситуации… Жаловался на указ Лукашенко о репрессированных, от которого пострадала, в частности, Дина Звуловна (с того месяца ей пришлось платить за квартиру 100%, хотя закон, установивший льготы по оплате, указом отменен не был). Изложил слухи о том, что вокруг резиденции президента собираются возвести стену. Вывод сделал такой: «Лукашенко хочет отгородиться от народа». Стену у К. Маркса, 38 не возвели; впрочем, по сути я не очень ошибался…

Вергелис внимательно слушал, и на мои рассуждения о власти заметил, что и в России правительство не считается с народом (как показал расстрел «Белого дома», бывший в тогдашней Москве ещё «незажившей раной»). Увы, я не записывал дословно его реплики, передаю общий смысл. Незаметно хозяин перешёл на тему войны, сказал, что служил в авиации и что у многих в то время (у него тоже) была мечта попасть в госпиталь: это давало отсрочку от боёв, суливших почти верную смерть… Его «мечта» иногда сбывалась – возможно, потому он и остался в живых.

Благодаря сайту podvignaroda.mil.ru спустя 20 с лишним лет я узнал некоторые подробности о старшине Вергелисе А. А.: «В РККА с 11.08.1940 года. Место призыва: Фрунзенский РВК, г. Москва». Он был награждён медалью «За боевые заслуги». Отрывок из аттестации 3 августа 1945 г. приводится ниже.

vergelis41

В какой-то момент я осмелился спросить, не изменилось ли отношение поэта к религии: «Вы ведь так резко критиковали раввинов…» А. В. ответил словами Альберта Эйнштейна: «Я верю в Бога Спинозы». И добавил, что во время написания книги спешил: днём – митинг, а вечером «по горячим следам» – отпор оппонентам. Поэтому, мол, встречались в его очерках излишние резкости.

Просьбу подарить книжки для библиотеки МОЕКа А. Вергелис воспринял благосклонно и позвонил секретарше «Ди идише гас», сообщил, что придёт парень из Минска (сам он в редакцию уже заходил редко). Похоже, во мне он увидел потенциального распространителя журнала, о чём свидетельствует запавшая мне в душу реплика: «Раньше Релес ездил по местечкам, агитировал евреев, ну, а теперь, Володя, видимо, твоя очередь».

А. В. объяснил, как доехать от Зоологической до Мясницкой, но я настаивал на том, что пройду несколько километров пешком – так и поступил. Встретили меня хорошо (запомнилась добрая улыбка Бориса Могильнера, зама главреда), преподнесли 50 (!) экземпляров книги Харика и несколько номеров журнала. Всё это я благополучно довёз «куда следует». Один экземпляр сборника, подписанный вдовой поэта, и теперь хранится у меня.

kharik1  kharik2

Тот самый сборник

Дине Звуловне не хватило 50 экз. (из 1000 общего тиража) – неудивительно, она раздавала их налево и направо. Кто-то из минчан вскоре снова был отправлен в Москву… и привёз ещё 30 книжек Изи Харика.

Утром 20 сентября я не знал точно, где буду ночевать. Вергелис дал понять, что поможет с ночлегом, если будут трудности; не иначе как его растрогал рассказ о мошенничестве на оршанском вокзале. Однако мой авантюрный расчёт на старых знакомых по Кисловодску, коих не видел с 1987 года, оправдался; они приютили меня на целых 5 дней. Тем временем нашлась и долларовая заначка… Назавтра я позвонил Вергелису, поблагодарил за подарки, сообщил, что «жизнь налаживается» и пожелал хорошего Йом-Кипура. По телефону он, как мне кажется, разговаривал менее охотно, чем «вживую» (а может, приболел), но поблагодарил за пожелание.

* * *

В 1997 г. познакомился я в Минске с британским идишистом Гиршем-Довидом Кацем. Разговорились – упомянул я о встрече с Вергелисом. Кац тогда отзывался о «рыжем» весьма неодобрительно и на моё предположение о том, что старый коммунист мог измениться, ответил так: «Нет, Вергелис не изменился. Просто он очень хитрый».

Да, я кое-что знал о «тёмной стороне» деятельности А. В. и до памятной поездки в Москву, а сейчас мне известно ещё больше. Так, недавно я прочёл письмо Вергелиса от 16.12.1949 в партбюро Союза писателей, написанное по заказу последнего. В нём еврейский литератор обрушивается на коллег – начиная с малоизвестных ныне Матвея Штурмана и Иосифа Альбирта и кончая признанными классиками. Публикатор Станислав Куняев ёрничал насчёт поступка Вергелиса: «в его письме-доносе много конкретной правды, много точных характеристик, немало любопытных оценок и сведений о творчестве своих, в основном, бесталанных современников… И, конечно же, после 1956 года или после августовского переворота в 1991 году Вергелис должен был подвергнуться осуждению и отлучению со стороны еврейских либералов…»

Я не оправдываю Вергелиса, но он был человеком времени и писал своё письмо (донос ли?), как мне кажется, искренне, а не «страха ради иудейска». Могу допустить, что пребывание в завалящем довоенном Биробиджане, да и на фронте, ожесточило его, притупило чувство солидарности с гонимыми столичными литераторами, поневоле вынудило искать у них проявления «буржуазного национализма». И в дальнейшем Вергелис во имя коммунистической идеологии не очень-то щадил «своих», но… по мере сил и возможностей после «оттепели» восстанавливал справедливость по отношению к уничтоженным писателям. О том же Дер Нистере он тепло написал в «16 странах…», Переца Маркиша и Давида Гофштейна печатал в журналах. Мне хочется верить, что в глубине души он каялся за свои неблаговидные шаги, даже если не всегда это признавал публично.

«Звёздный час» Вергелиса как общественного деятеля пришёлся на 1960-е годы, когда журнал «Советиш геймланд» был только создан (под давлением видных иностранцев) и пользовался некоторым спросом среди евреев СССР. Показательно, что в середине 1960-х журнал начал выходить не 6, а 12 раз в год. На Западе редактор виделся авторитетным лидером – чуть ли не правой рукой Хрущёва, «главным евреем Советского Союза». К Вергелису обращался за содействием лауреат Нобелевской премии лорд Бертран Рассел, а пропагандистские выступления А. В. перед евреями США в 1963 г. пыталось сорвать не более и не менее как израильское правительство…

estraikh

А. Вергелис (стоит второй слева) среди советских и польских еврейских писателей. Варшава, 1960-е гг. Фото из книги Г. Эстрайха «Еврейская литературная жизнь Москвы, 1917–1991». СПб, 2015.

К началу 1970-х гг. тираж «Советиш геймланд» упал с 25 тыс. до 10 тыс.; с того времени редактора всё меньше опасались как за рубежом, так и «на еврейской улице» СССР. Полагаю, в ЦК КПСС отчасти разочаровались в Вергелисе как «страже порядка» после 1969 г., когда началась массовая эмиграция евреев, в том числе писателей. Может, он и видел «себя и журнал центром всей еврейской жизни в стране», но объективно это было далеко не так. Если рассуждать о «главном еврее», то для номенклатуры в брежневское время им, пожалуй, был зампред Совмина Вениамин Дымшиц, а для народа – артист Аркадий Райкин. Как следует из сборника «Еврейская эмиграция в свете новых документов» (Тель-Авив, 1998), лишь в 1973 г. Леонид Брежнев и Алексей Косыгин впервые узнали о существовании «Советиш геймланд». В том же году Вергелису в ЦК сделали выволочку за спор с автором одиозной антисионистской книжки «Фашизм под голубой звездой», а его проекты «укрепления» еврейских ансамблей в 1970-х вязли в бюрократическом болоте… Короче говоря, жилось Арону Алтеровичу не так уж легко, хоть и «пересидел» он на своей должности нескольких советских вождей.

В конце 1980-х А. В. приезжал на встречу с читателями в Минск – и подвергся обструкции местных молодых сионистов, видевших в нём «врага Израиля». На самом же деле, конечно, не Вергелис инициировал антиизраильские кампании в СССР; он был исполнителем, в крайнем случае – менеджером среднего звена. В начале 1990-х, чтобы спасти журнал, он отправился «с шапкой по кругу», не гнушаясь пожертвованиями от прежних неприятелей. Когда он говорил мне, что никогда не был в Израиле и вряд ли уже туда поедет, в голосе послышалось сожаление…

Мне представляется, что Арон Вергелис большую часть жизни оставался прежде всего литературным работником (поэтом и переводчиком, очеркистом, редактором). На втором месте у него были интересы еврейства – главным образом, сохранение идиш-культуры – и лишь на третьем «левая» идеология, пусть даже в какие-то моменты она вылезала на первый план.

Близка мне идея переводить на идиш (и иврит) стихи славянских поэтов. В 1993 г. А. Вергелис издал приложением к «Ди идише гас» целую книжечку своих идишских переводов «Моя маленькая антология». Вот как у него выглядит известнейшее стихотворение Алексея Суркова «В землянке»:

antologie1  antologie2

Один знаток заметил в интернете: «Вергелис заботился о развитии современных жанров, один из номеров “Советиш Геймланд” был целиком посвящен научной фантастике и освоению космоса. Стихи Вергелиса не то, чтобы были выдающимися, но некоторые из них стоит прочесть». Признаюсь, что ни одного номера «С. Г.» до конца не осилил (разумеется, проблема во мне), однако в своё время подкупили меня статьи на идише о шахматистах – конкретно, о Гарри Каспарове и его противоборстве с Анатолием Карповым. Отдельные материалы журнала мы использовали при подготовке газеты «Анахну кан» и бюллетеня «Мы яшчэ тут!», а также сборника стихов Гирша Релеса (Минск, 2013).

На благодарность «дорогому Володе» отвечу спустя 21 год: «а данк, рэб Арн!» – хотя бы за то, что честно воевали против нацистов. Нет, не мне быть Вам судьёй…

Вольф Рубинчик, г. Минск

19.09.2016

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 19.09.2016  02:40