Фрагмент из краеведческого очерка.

Одна из книг известного писателя Валентина Пикуля начинается так: «Это случилось недавно — всего лишь сто лет назад». В сущности – правда. С конца 50-х годов прошлого века, когда я пошел в школу, помню среди взрослых родственников, соседей и просто знакомых, людей пожилых, но еще крепких и деятельных, родившихся и выросших еще «за царским часом». Слышал их интересные, яркие рассказы о жизни «при панах», да жаль, не записывал, помню немногое. Последние из калинковичан, свидетели и участники революционных событий, сокрушивших Российскую империю, ушли из жизни лет 20-30 назад. Но те дни, судьбоносные для всей страны, каждого ее жителя и нас, их потомков, можно реконструировать на основе сохранившихся архивных и других документов.

Вторник, 28 февраля (по старому стилю) 1917 года на затерявшейся среди лесов и болот белорусского Полесья железнодорожной станции Калинковичи (до 1914 называлась «Мозырь») ничем особенным не выделялся из череды предыдущих. С самого Рождества установились сильные холода, бывало до минус тридцати градусов, из-за чего крестьяне окрестных деревень сильно уменьшили подвоз продуктов на рынки в местечке и при станции. Железнодорожные пути периодически заметало огромными снежными сугробами, на расчистку которых привлекались не только работники станции и солдаты расположенных тут артиллерийских складов Западного фронта, но даже содержавшиеся в лагере у Мозыря пленные немцы, австрийцы и турки. Однако нет худа без добра: сильные снегопады и низкая облачность сделали невозможными удары с воздуха вражескими дирижаблями и аэропланами. Хоть и с трудом, но этот важнейший в прифронтовой зоне для русского командования железнодорожный узел, ставший таковым чуть более года назад после открытия движения на участке Жлобин-Овруч, со своими задачами справлялся. Вот и сегодня через станцию проследовали, в сторону Петрограда и Одессы соответственно, два товарно-пассажирских состава; с запада, от линии фронта – санитарный поезд; на запад, к стоящему у г. Пинска фронту – несколько эшелонов с войсками и боеприпасами.

На выкрашенной в желтый цвет стене железнодорожного вокзала висел большой, отпечатанный типографским способом плакат с призывами подписываться на военный заем: «Вы только на время ссудите Родине сбережения! Все облигации будут погашены до 1 октября 1926 года». По привокзальной площади бродил старик с шарманкой, поджидая приезжих. Сидевший на его плече черный ворон за пятачок вытаскивал клювом из маленького ящичка записки с предсказаниями. Они всегда и для всех были только хорошие: внезапная прибыль, доброе здоровье, радостная встреча. И никто из местных жителей и оказавшихся тут по делам службы военных понятия не имел, что именно в эти часы далеко на севере, в столице Российской империи вершатся великие события – революция!

Еще 23 февраля улицы Петрограда заполнили измученные стоянием в хлебных очередях женщины, к которым начали присоединяться забастовавшие рабочие. Над их колоннами реяли лозунги “Долой войну!”, “Хлеба!”. 24 февраля во всеобщей политической стачке в городе участвовали уже более двухсот тысяч человек. Следующий день стал роковым для 300-летнего царствования Романовых. Около трех часов дня полицейский пристав Крылов с несколькими городовыми и взводом казаков прибыл на Знаменскую площадь с целью прекратить митинг, проходивший у памятника Александру III. Увидев в центре толпы красный флаг, пристав лично рванулся его отнять и …получил сабельный удар по голове от казака из своего отряда! Демонстранты добили Крылова, прочие полицейские бежали. В этот же и в следующий дни полиция применяла против вышедшего на улицы народа оружие, пролилась кровь.

27 февраля солдаты запасного батальона Волынского пехотного полка (сам полк был на фронте), получившие приказ стрелять по митингующим, расправились со своим командиром, выбрали на его место старшего фельдфебеля Т. И. Кирпичникова и, присоединившись к демонстрантам, открыли огонь по полиции. Вскоре примеру волынцев последовали запасные батальоны Литовского и Преображенского гвардейских полков. После этого переход войск петроградского гарнизона на сторону восставших принял лавинообразный характер: утром – 10 тысяч, днем – 25 тысяч, вечером – 70 тысяч штыков. С рассветом 28 февраля большая часть двухсоттысячного столичного гарнизона и все матросы Балтийского флота были на стороне революции. По распоряжению созданного Петроградского Совета рабочих депутатов они заняли объекты телеграфа, телефона и арсеналы, начались аресты членов  царского правительства. Толпа вершила расправы над не успевшими скрыться жандармами и полицейскими, их десятками топили в Неве и Фонтанке.

…А за пределами железнодорожной станции Калинковичи и прилегающих к ней еще семи отдельных поселений (всего ок. 4,2 тыс. человек, включая солдат гарнизона), что располагались тогда в нынешней черте г. Калинковичи, шла напряженная, тревожная прифронтовая жизнь. Еще несколько дней (а в глухих сельских углах и с полмесяца), люди ничего не знали о наступающих великих исторических переменах и не догадывались о грядущих небывалых испытаниях.

… Старинное местечко тогда насчитывало примерно 250 домовладений, где проживали 2,8 тыс. человек. Самой протяженной была улица Почтовая (ныне центральная часть ул. Советской) – от речки Каленковки до Свято-Никольского храма и немного за ним. Севернее ее был небольшой переулок Дьяковский (ныне часть ул. Пролетарской), южнее – улицы Барановская, Зеленая и Гимназическая (ныне части улиц Калинина, Красноармейского и Луначарского).

«В трех километрах от станции, за лесом, – читаем в воспоминаниях сына железнодорожника Д.Г. Сергиевича (1912-2004), – находилось местечко того же названия – Калинковичи. Вернее сказать, именно от местечка и получила свое название станция, когда сто лет тому назад прокладывалась через все Полесье, от Брянска до Бреста, железная дорога. Жители станции по воскресеньям, да и в будни, шли напрямик через лес туда, на рынок, за разными своими покупками. Что же до крестьян окрестных сел и деревень, то, следуя вековой традиции, они везли в местечко продукты и товары своего крестьянского производства, чтобы продать их или выменять на необходимые им промышленные товары: сахар, соль, керосин, мануфактуру, спички и т.п. На размалеванных вывесках улыбались джентельмены с тросточками в руках – дамские и мужские портные предлагали свои услуги. Рядом с ними, иногда в одном и том же помещении, стучали своими молотками сапожники. В парикмахерских подстригали бороды приехавшие на рынок крестьяне. И тут же рядышком, на площади, шумел и переливался разноголосьем воскресный базар».

Это описание дополняют воспоминания М.Г. Герчикова (1904-1966), чье детство  проходило в самом местечке. «…В Калинковичах большинство населения было еврейским. Здесь уже не было привычных глазу бедных крестьянских хат. Их заменяли обычные одноэтажные деревянные дома. Главная улица была вымощена булыжником. Имелось несколько магазинов, аптека, пожарное депо, двухклассное училище». Добавим, что в черте местечка находились 34 торговые лавки (почти все – на улице Почтовой и базарной площади, что была тогда примерно на месте ресторана «Припять»), сапожная и колесная мастерские. За его окраинами – паровая мельница с крупорушкой и маслобойкой, две конные крупорушки, небольшие кирпичный, кожевенный и мыловарочный заводики. 4 кузницы.

На все местечко тогда было лишь несколько десятков жителей христианского вероисповедания. В переулке Дьяковском проживали семьи бывших и действующих псаломщиков Свято-Никольского православного храма (ныне Дом детского творчества). За мостиком через речку Каленковку стояли дома священника С.Лавровского (он же и наставник церковно-приходской школы), помещика А.Горвата (там жил его управляющий), старшего ж.д. стрелочника И.К. Субботина,

И. Субботин                                      А.Г. Субботина – домохозяйка (снимки начала 20 века)

зажиточного мещанина Бадея. В начале ул. Барановской проживал мещанин Д.И. Барановский, собственно и давший улице ее название. На улице Гимназической,

в помещении фельдшерского пункта жила семья врача М.О. Барташевича (на снимке в центре), а немного южнее, как раз напротив кладбища, военное ведомство построило и содержало со штатом медобслуги т.н. «холерный барак» для здешних и снятых с поездов «нижних чинов».

В начале 1917 года председателем Калинковичской мещанской управы был состоятельный торговец (имел большой дом и лавку в 4 комнаты) З. Зеленко. (снимок, примерно, 1920-21 г.)

Л. Фейгельман (снимок, примерно, 1920-21 г.) 

Э.В. Комиссарчик – кожевенник (снимок, примерно, 1920-21 г.)

Солидным достатком обладали торговцы Х. Гаммельштейн (несколько тысяч рублей годового оборота), Б. Медведник, М. Мышелов, Ш. Голод, А. Лазбин, С. Безуевский, Г. Шлейфер, Ш. Миневич и Х. Комиссарчик. Свои небольшие лавки имели, или брали в поднаем у более состоятельных сородичей М. Журавель, Б. Фейгельман, Ю. Комиссарчик, П. Левина, М. Рабинович, Ю. Утевская, Ф. Эпштейн и другие. Но подавляющее большинство здешней еврейской общины жили различным ремеслом и извозом На базаре и калинковичских улицах тогда можно было встретить учителя «хэдэра» (религиозная школа) И.Берковича, аптекаря З. Михлина, парикмахера И. Бухмана, брандмейстера пожарной команды Н. Факторовича, кожевенника М. Рабиновича, кузнеца З. Вольфсона, сапожника М. Герштейна, возчиков М. Баргмана и Х. Слободского, столяра Л. Дущица и даже первого в этих местах фотографа В. Букчина. Более молодые Б. Букчин, Л. Лиокумович, И. Гузман, И. Черток, А. Пикман, Х. Рагинский, Ф. Винокур, Х. Голод, а также их сверстники из близлежащих сел, поселков, деревни и хутора, всего примерно полторы сотни человек, воевали с германцами на Румынском фронте.

С началом войны Минская и другие западные губернии Российской империи были на военном положении. Губернаторы и военные власти получили неограниченные права, были запрещены забастовки, митинги, демонстрации. Действовал «сухой закон», за появление в пьяном виде на улице и в других общественных местах виновного штрафовали на 25 рублей или сажали в камеру земского начальника на 7 суток. Тут же расцвело самогоноварение, литровая бутылка мутного «первача» стоила 5 рублей.   Рабочий день не регламентировался. Если за годы войны месячная заработная плата калинковичского железнодорожника среднего звена (паровозный машинист, кондуктор, стрелочник) увеличилась примерно в полтора раза и составляла 45-60 рублей, то цены за это же время выросли в 5-7 раз! Раньше в буфете 3 класса при Калинковичском вокзале приличные порции щей с мясом и жаркого стоили по 10 копеек, каши с маслом – 5 копеек, а хлеб к ним вообще отпускался бесплатно, то теперь худший качеством обед стоил там уже 1 рубль 20 копеек. Съемное жилье обходилось ранее в 3-5 рублей, ныне – 10-12. За вычетом взносов в пенсионную кассу, «на нужды войны и в Красный Крест», дрова, керосин, баню, обучение детей в школе, для того, чтобы сносно питаться и приобрести кое-чего из одежды, в семейном бюджете оставалось не так уж много. В самой богатой ассортиментом торговой лавке на улице Почтовой (ныне магазин «Евросеть», нарядный двухэтажный домик напротив гастронома «Юбилейный») зимний овчинный кожух стоил 170 рублей, пара сапог – 20-25 рублей, ситцевая рубаха – 2 рубля 50 копеек, портсигар – 20 рублей, свечи – 2 рубля за фунт (410 гр.). В соседней продуктовой лавке цены за фунт были: сливочное масло – 4 рубля, сахар – 1 руб. 50 копеек, чай – 4 рубля,  колбаса копченая – 2 рубля, соли – 10 копеек, десяток сельдей из бочки стоил 3 рубля. Люди посостоятельнее и те возмущались новой ценой киевских леденцов к чаю – рубль за фунт! На базаре пуд ржи стоил 2 рубля 35 копеек, картофеля – 75 копеек, сена – 80 копеек.

…В последнем номере за 1916 год газета «Русское знамя» сообщала: «Чрезвычайно любопытную эпоху переживает Россия. В ее истории вполне определенно намечается резкий перелом. К худшему или к лучшему он приведет наше государство — покажет будущее. Остановить стремительный бег текущих общегосударственных и политических событий нельзя. Остается лишь молить Всевидящее Око о поддержании в Русском народе его неистощимой выносливости в борьбе за свободу и счастье России. С Новым Годом, читатель, с новым счастьем России!» Приближение бури ощущали и в «верхах», о чем свидетельствует запись в личном дневнике одной московской аристократки. «…Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы царь показался в настоящее время на Красной площади, его встретили бы свистками. А царицу разорвали бы на куски. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом. Во всех классах общества чувствуется дыхание революции».

В Калинковичах, местечке и на станции, среди грамотной публики ходил по рукам текст запрещенной цензурой, нелегально отпечатанной речи с заголовком «Глупость или измена?» депутата Государственной Думы П. Милюкова. «Мы потеряли веру – говорилось в ней – что эта власть может привести нас к победе. Если мы говорили, что у нашей власти нет ни знаний, ни талантов, необходимых для настоящей минуты, то теперь эта власть опустилась ниже того уровня, на котором стояла в мирное время».

Прочие обыватели, оголодавшие и озлобленные на власть, рассказывали друг другу привезенный кем-то из поездных пассажиров столичный анекдот:

– Заметил Распутин что наследник престола отрок Алексей чуть не каждый день в слезах. Спрашивает: «Что случилось, Ваше императорское Высочество? Почему вы так часто плачете?» – «Да как же иначе, – отвечает царевич, – судите, святой отец,  сами: когда русских на фронте бьют, папенька плачет, и я вместе с ним, а когда бьют немцев, матушка плачет, и я с нею».

Кто такой Григорий Распутин, и какое место он занимает при царской семье, в  Калинковичах знали все. Дело в том, что его личным секретарем и доверенным человеком был хорошо известный тут 55-летний Арон Симанович, бывший владелец ювелирного магазина в Мозыре. «Во время войны – рассказывает он в своих мемуарах –  ко мне обращалось очень много молодых евреев  с  мольбами, освободить их от воинской повинности. Для этого имелось много  путей,  но  я выбирал всегда наиболее удобный для данного случая. Однако часто  совершенно отсутствовала какая-нибудь законная возможность, и я должен был прибегать  к исключительным мерам». Обращались к нему и земляки – через старшего брата Хаима Симановича, проживавшего в Калинковичах. Он был компаньоном Х. Гаммельштейна, торговал в его лавке (ныне торговый центр «АнРи») ювелирными изделиями и прочим «красным» товаром. Когда в первых числах января вначале разнеслись смутные слухи, а затем и пришли газеты с официальным сообщением об убийстве в Санкт-Петербурге всесильного «старца»,  эти контакты, к великому сожалению калинковичских финансистов, прервались. Разговоры на селе были тоже, в общем, сочувственные: «Вот, в кои-то веки добрался мужик до царских хором — говорить царям правду, — и паны его уничтожили».

Но вернемся к событиям революции. 2-го марта находившийся в г. Пскове император Николай II подписал от себя и от имени своего сына Алексея Манифест об отречении от престола в пользу брата, великого князя Михаила Александровича. Но тот на следующий день отказался принять корону, и самодержавие в России пало. 2 марта после переговоров представителей Временного комитета Государственной думы и Исполкома Петроградского Совета было сформировано Временное правительство во главе с либералом князем  Г Е. Львовым.

Представляется, что первые неопределенные слухи о свершившейся в Петрограде революции начали разлетаться по калинковичской железнодорожной станции и местечку уже 3-го марта, когда по телеграфу были получены официальные извещения о смене власти. На следующий день слухи усилились, работа повсеместно прекращалась, люди выходили на улицы, обсуждая внезапную новость. Когда же утром 5 марта с петроградского поезда в возбужденную толпу (ее увеличили приехавшие на воскресный базар крестьяне) попали экземпляры спешно отпечатанного манифеста о царском отречении и свежие газеты, наступило всеобщее ликование.

К тому времени семья Герчиковых уже перебралась из Калинковичей в Гомель, где их и застали события 1917 года. «В Гомель – вспоминал М. Герчиков – весть о свержении царя прибыла числа 2-го марта старого стиля. Помню, возвращаясь днем из гимназии, я услышал эту новость по дороге и, войдя в дом, сразу выпалил: «Царя сбросили!». Сначала домашние восприняли это как мальчишеское озорство с моей стороны, отец даже строго предупредил меня не болтать больше такие опасные глупости. Сам же он быстро оделся и вышел на улицу. Вернувшись через полчаса обратно, он, радостный, подтвердил мои  «глупости». Тут уже все мы – и стар, и млад – высыпали из квартир. Улицы были полны толпами людей. На некоторых были уже лоскутки из красной материи – символа революции. Несколько человек взобралось на крышу аптеки и снимало оттуда двуглавого царского орла. Кое-кто разоружал попадавшихся городовых. Все забыли на время про тяготы и лишения; город ликовал!»

Вот еще зарисовка, которую наблюдал в те дни 17-летний сын белорусского железнодорожника М.Т. Лыньков, и перенес позднее на страницы своей повести «Миколка-паровоз». Она была очень популярна в 50-е – 70-е годы прошлого века среди советских школьников и входила в программу изучения белорусской литературы. «…Над зданием вокзала колыхался на ветру огромный красный флаг. На платформе и на путях толпились люди, и все такие веселые, шумные. Жандарма и след простыл, а ведь уж так он мозолил глаза, целыми днями отираясь возле колокола в своей красной шапке. Попряталось куда-то начальство, исчезли и офицеры, которых всегда было видимо-невидимо в проходивших через станцию поездах и эшелонах. Но больше всего удивило Миколку не это — он смело прошел в тот зал, куда прежде не мог попасть даже вместе с отцом. Никто не задержал его. В зале первого класса почти всю стену занимал пребольшущий портрет царя. Вот этот-то портрет теперь и сдирали рабочие депо. Срывали, как говорится, «с мясом». Уже сброшены были на пол царские ноги в наглянцованных сапогах, мундир с золотым шитьем, и одна только голова под короной, зацепившись за гвозди, все еще болталась на стене. Вот к этой голове сейчас и тянулись багром деповские рабочие. Вскоре царская голова вместе с углом рамы и налипшей известкой полетела вниз и, вздымая клубы пыли, рухнула на пол. И все начали дружно чихать и смеяться:

–  Только и пользы от царя, что носы прочистим, — приговаривали рабочие, когда один из носильщиков взял метлу и стал сметать в кучу царя, известку и всякий хлам, чтобы выбросить потом все в мусорную яму.

–  Вот, брат, как царей сбрасывают! — произнес кто-то над самым ухом Миколки, и вновь толпа весело захохотала».

В середине прошлого века были записаны воспоминания жителя Мозыря В.И. Мазуркевича о проходившем 5 марта в городе стихийном революционном митинге. «…Большой двор мужской гимназии представлял необычайное зрелище. Один за другим выступали ораторы с пламенными речами. Говорили о том, что уже третий год идет война за интересы капиталистов и с каждым днем все больше жертв. Конец войны может приблизить только народ, если он завершит революцию и возьмет власть в свои руки. Везде пламенели лозунги «Да здравствует демократическая республика!», а также другие революционного содержания».

Несомненно, и на площади у калинковичского ж.д. вокзала в начале марта тоже  состоялся подобный митинг с участием рабочих, служащих и солдат артиллерийского парка. Реяли красные флаги, раздавали и прикрепляли к пальто, тужуркам и шинелям красные банты. С высокого деревянного крыльца вокзала зачитали царский манифест об отречении от престола и телеграмму о переходе власти Временному правительству. Организаторами митинга были вышедшие из «подполья» местные социал-демократы и социалисты-революционеры («эсэры»), число которых заметно выросло за счет эвакуированных сюда с запада железнодорожников. Среди  выступавших вполне мог быть и отличавшийся своими либеральными взглядами начальник Подольского паровозного депо Блинов, член официально существовавшей и до революции Конституционно-демократической партии. Несколько рабочих под одобрительный гул толпы сбросили с фасадов вокзала и почтово-телеграфной конторы на землю коронованных царских двуглавых орлов. Досталось, наверное, под горячую руку, и калинковичским «блюстителям порядка». Полицейский урядник А.Я. Маковнюк хоть жив остался (в документе 1927 года числится как лишенный избирательных прав истопник в районной больнице), а жандарму Е.А. Яновцу и полицейскому приставу Камаеву повезло меньше, в списке 1920 года оба отмечены как «умершие».

Если до Калинковичей, стоявших при железной дороге, новости из столицы докатились быстро, то до отдаленных волостных центров и затерянных среди лесов и болот деревень на территории нынешнего Калинковичского района официальные известия о перемене власти дошли нескоро, спустя две-три недели. В конце марта на калинковичской железнодорожной станции явочным порядком  уже действовал Совет рабочих и солдатских депутатов. Он подчинялся Гомельскому Совету, взаимодействовал с Речицким уездным комиссаром Временного правительства и военными властями. В начале апреля, когда из Минска была получена инструкция об организации временных исполнительных комитетов на местах, таковые были избраны в Дудичской волости и местечке Калинковичи (до конца 1917 года делил власть с мещанской управой). Эйфория первых послереволюционных дней пошла на убыль, война продолжалась, цены на предметы первой необходимости росли. И было тогда в Калинковичах совсем немного людей из числа железнодорожников, торговцев, ремесленников и местной интеллигенции, что-то знавших о случившейся более века назад Великой французской революции. Они тоже ликовали, повторяли враз ставшие знаменитыми имена прежних и нынешних борцов за справедливость и свободу, но смутно подозревали, что вслед за первой грядет и новая, более мощная революционная волна, что разнесет вдребезги весь привычный миропорядок и многих погубит.

Специально для belisrael.info Владимир Лякин, историк и краевед.

От редактора. Наверняка кто-то из читателей сайта среди названных фамилий узнает своих предков, и если у вас сохранились их фото, то пришлите, указав полные имена, если не точные, то примерные даты жизни, а также рассказы об их жизни.  Они будут помещены в послесловие, либо, если это будут большие повествования также о детях и близких родственниках, опубликованы отдельным материалом.

Опубликовано 11.03.2017  23:49

*

Прилагаю еще один снимок

Гутман Гирш Аронович, фото примерно 1922 г.

Обновлено 27.11.2019  21:24