Tag Archives: антисемитизм в СССР

Виталий Портников. Памяти писателя Григория Кановича

21 января 2023

Улыбнись нам, Господи! Памяти писателя Григория Кановича


Григорий Канович
Григорий Канович

После Второй мировой войны от литовских евреев, “литваков”, создавших свой неповторимый мир бесхитростных мудрецов, осталось лишь воспоминание, лишь тень народа. Канович пытался быть всеми ими – сгоревшими, замученными, исчезнувшими. В антисемитской стране он не строил пафосный мемориал, он стал душой этого исчезнувшего народа. Это было даже не призвание, это была миссия.

Григорий Канович

Яков Семёнович Канович (настоящее имя Григория Кановича) родился в июне 1929 года в Ионаве, в семье портного, в 1953 году окончил историко-филологический факультет Вильнюсского университета.

Печататься начал с 1949 года. Автор сборников стихов на русском языке, литературных эпиграмм и пародий на литовском языке. Кановичу принадлежат около 30 пьес и киносценариев (некоторые написаны в соавторстве) на темы современности. Выступал и как переводчик художественной прозы с литовского языка и идиша на русский.

Проза Кановича на русском языке почти вся посвящена жизни литовского еврейства. В 1989-1993 годах возглавлял еврейскую общину Литвы. Избирался народным депутатом СССР в 1989-1991 годах. Репатриировался в Израиль в 1993 году.

За заслуги в области культуры в 1995 году награждён одним из высших орденов Литвы – Командорским крестом орденом Великого князя Литовского Гядиминаса. Лауреат премии Союза писателей Израиля, премии Правительства Литвы в области культуры и искусства, Национальной премии Литвы по культуре и искусству.

Он был чужим для русских писателей, потому что писал о евреях

Конечно же, как и за любую миссию, которая расходилась с “генеральной линией”, ему пришлось пожертвовать большой писательской карьерой. До перестройки его разрешали издавать только в родной Литве – собственно, так я впервые и познакомился с его творчеством, когда отстоял в одном из книжных магазинов Вильнюса очередь за его его романом-притчей “Слезы и молитвы дураков”.

Он был чужим для русских писателей, потому что писал о евреях. И он был чужим для еврейских писателей, потому что писал о тех евреях, которых советская литература не хотела знать и замечать – о евреях Книги и поступка, о евреях, которые не только не стыдились своего происхождения, но и не считали себя “младшими братьями”, не хотели угождать “старшему брату”, рассказывать ему глупые анекдоты и делиться кулинарными рецептами.

Еврей и гражданин. "Пятикнижие" Григория Кановича

СМОТРИ ТАКЖЕ

Еврей и гражданин

Но он был своим для нас – для тех, кто не хотел утратить себя под давлением отупляющего режима, для тех, кто верил, что каждый народ заслуживает своей книги, своей памяти, своего государства. Евреи – не исключение. И литовцы – не исключение. И украинцы – не исключение.

Это, собственно, именно то, что может дать человеку в смутные времена великая литература – чувство гордости, чувство самоуважение, ощущение перспективы.

Он возвращал нас в библейские времена, во времена притч и пророков

Канович писал о трагедии, но о трагедии людей, которые даже перед лицом неизбежной гибели не утрачивали ни чувства собственного достоинства, ни чувства причастности к своему народу и своей цивилизации. Он возвращал нас в библейские времена, во времена притч и пророков. Мы, его читатели, чувствовали себя людьми, мы чувствовали себя сильными. Мы чувствовали себя в полете.

Уже спустя годы он рассказал мне, что желание писать именно так появилось у него тогда, когда он увидел картины Марка Шагала, физически ощутил этот полет души над старым местечком – и решил, что полет в живописи может стать полетом в литературе. Возможно, именно поэтому один из его романов называется так точно – “Улыбнись нам, Господи” – потому что герой Кановича, исчезнувший и сожженный герой, в своем полете не может не встретиться с ангелами и не увидеть улыбки Бога.

Он умер, когда трагические переживания его героев стали реальными переживаниями новых поколений

Понимание масштабов его творчества и его личности приходит только сейчас, когда его романы переводятся на языки “больших” литератур, когда его читатели, люди разных национальностей, совсем иначе воспринимают его героев и то непростое время, которое стало их последними десятилетиями. Мы искали в них себя – и, возможно, именно потому себя и не потеряли. И, возможно, именно поэтому не утрачиваем веру в торжество человечности даже в эти смутные времена бомбежек, изнасилований и детоубийств, потому что души сожженных и замученных заставляют нас жить за себя и за других и бороться за себя и за других. Но как бы мы узнали этих людей, таких простых, таких мудрых и таких искренних, если бы не Григорий Канович?

Мальчик военного времени, спасенный своими родителями от смерти, он вернулся в страну, привыкшую жить от войны до войны и от теракта до теракта. Он умер, когда трагические переживания его героев стали реальными переживаниями новых поколений, теряющих своих мужей, детей и родителей в пожарах новой войны. Тогда, когда пережившие Холокост украинские евреи замерзают в подвалах, прячась от бомбежек, или умирают в собственных квартирах от ракетных ударов. Тогда, когда уже его сын организовывает концерты в Ирпене и Буче.

Концерты для выживших.

Но, с другой стороны, и все творчество Григория Кановича было таким концертом для выживших – ноктюрном на одной струне, напоминавшим, что творец не сдается никогда. Никогда. Даже когда его лишают народа. Даже когда его пытаются лишить читателя. Даже когда надежды на то, что слово может победить зло, меркнут.

И именно поэтому зло проигрывает. Вопреки всему побеждает пожилой музыкант, который не расстается со своей скрипкой до самой последней минуты. Музыкант, который не забывает о погибших и играет для выживших.

Но чтобы мы выжили, чтобы мы остались самими собой, чтобы мы сохранили память, чтобы мы победили, мелодия должна звучать.

Источник

Виталий Портников

Опубликовано 23.01.2023  10:37

Войтовецкий, Градский и примкнувший к ним Зайдман

29-11-2021  (22:17)

Илья Войтовецкий
Традиция Ленина с “поправкой Сталина”  
Что общего между Карлом Марксом, Владимиром Жириновским и Александром Градским

update: 30-11-2021 (11:14)

Хочу представить читателям Каспаров.Ru замечательного автора Илью Войтовецкого, к сожалению, в 2015 году умершего в возрасте 79 лет.

Илья Войтовецкий был постоянным автором нашего “Рубежа“. Помню, однажды кто-то прислал мне ссылку на его статью “Жди меня” — потрясающая, пронзительная история, связанная с известным одноименным стихотворением Константина Симонова. Это та статья, которая у всех буквально читателей вызовет слезы на глазах.

Прочтя статью, я отыскал электронный адрес Ильи Войтовецкого и попросил у него разрешения на публикацию статьи в нашей газете. Он с радостью согласился. А потом уже сам стал присылать нам свои материалы. Он замечательный рассказчик историй как из собственной, насыщенной событиями жизни, так и из жизни людей, с которыми ему пришлось быть знакомым.

Илья Войтовецкий родился в Украине, с началом войны эвакуировался с матерью на Урал, в г. Троицк, по профессии — инженер-электронщик. Эмигрировал в Израиль в 1971 году, жил в Беэр-Шеве. Участвовал в войне Судного дня (1973–1974), в течение 8 лет был помощником мэра Беэр-Шевы Ицхака Рагера.

Вот отклик об Илье Войтовецком Александра Бовина из его книги “5 лет среди евреев и МИДовцев” (Бовин в 1990–97 гг. был послом России в Израиле и дружил с Ильей):

“Поездка на Мёртвое море памятна еще и потому, что познакомился с чудесным человеком — Ильёй Войтовецким.

Илья возник в 1936 году на Украине. С 1941 по 1971 — Урал. Учился, работал, жил. Инженер. В 1971 году с тёщей, женой и двумя сыновьями добрался до Израиля и сразу осел в Беэр-Шеве, на границе с пустыней Негев. Участвовал в войне Судного дня. Потом и до пенсии трудился инженером по ЭВМ на Химическом комбинате Мёртвого моря. На пенсии отрастил бороду, стал похож на Хемингуэя. Пишет стихи, иногда — прозу. Хобби — компьютер и всё, что можно на нём выделывать. Главное хобби — слабый якобы пол. А вообще, повторяю, чудесный человек, настоящий товарищ, который не подведёт”.

Первой предлагаю читателям статью Ильи Войтовецкого, имеющую отношение к умершему вчера Александру Градскому. Дело в том, что в конце 40-х Илья с родителями переехал в Копейск, в котором родился Градский. Это не столько о самом Градском, сколько о его родителях, особенно о маме.

Затем предложу вниманию читателей лучшую, на мой взгляд, статью Войтовецкого “Жди меня”. Честно говоря, завидую тем, кто прочтет ее в первый раз. Настолько эта история потрясает.

Читайте, я уверен — получите большое удовольствие.

* * *

Традиция Ленина с “поправкой Сталина”: сын адвоката, сын юриста, сын инженера-механика

Что общего между Карлом Марксом, Владимиром Жириновским и Александром Градским

Я знаю, когда, с кого и с чего эта традиция началась!

Не считайте меня излишне самоуверенным хвастуном, всё дело в возрасте и памяти. Я настолько старый человек, что помню ТЕ события, и у меня сохранилась достаточно хорошая память, чтобы ТЕ события помнить.

14 мая 1918 года (нет-нет, это не из глубин памяти, это из пропасти интернета) вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин сочинил биографию другого вождя мирового пролетариата Карла (как там его по батюшке?) Маркса. Труд сей В.И. Ленин начал таким утверждением:

“Маркс Карл родился 5 мая нового стиля 1818 г. в городе Трире (прирейнская Пруссия). Отец его был адвокат, еврей…”

Ничего против этой констатации не попишешь: адвокат так адвокат, еврей так еврей, из песни, как говорится, слова не выкинешь, а песню, по словам поэта, нелегко сложить…

Оказалось, что если нужно — и сложишь, и выкинешь.

Настал 1947 год (хорошо помню!). За ним, прихрамывая и зализывая раны, приковыляли 1948-й, 1949-й, 1950-й… — время весьма и весьма невегетарианское.

Я любил летом прочитывать школьные учебники — собственные и чужие, попадавшиеся на глаза. И ещё — я был наблюдательным мальчиком. Особенно я реагировал на слово “еврей” и внимательно наблюдал, в каком контексте это странное слово употребляется.

Остановлюсь на причине такой избирательности и заинтересованности.

Все военные годы я рос почти сиротой — при живых родителях. Отец со второго августа 1941-го по 9 ноября 1945 года валялся в траншеях, окопах и землянках Второй мировой. Мама от темна до темна, без выходных и праздников, работала. Я был предоставлен улице и присмотру нашей квартирной хозяйки Дарьи Никандровны Монетовой, женщины немолодой, вдoвой, безграмотной и истово верующей. Её заботами сохранилось в Троицке церковное добро, оставшееся без присмотра после закрытия последнего в городе храма, её же радениями и трудами церковь была открыта, восстановлена после многолетнего осквернения, отремонтирована и возвращена верующим.

До нашего вселения в начале июля 1941 года в её бревенчатый дом она о евреях знала лишь по Святому писанию. Когда же, приняв нас, беженцев, под свой кров, она отправилась в милицию прописать “экуированных”, чиновница-милицирнерша, заглянув в мамин паспорт, открыла ей страшную тайну:

— Евреев приютила, Никандровна. Бога побойся…

— Как евреев? — не поняла Монетова. — Откудова?

— А вот оттудова! Евреи они, твои экуированные. Не гневи Бога, одумайся.

— Чево “одумайся”! Чево “одумайся”! Бог-то, Он ведь и сам еврей был. Божьи люди, значицца.

Вернувшись из милиции, Дарья Никандровна, причитая, долго разглядывала маму и меня:

— Божьи люди пришли, истинно Божьи люди.

И крестилась, склоняясь перед иконой, и нас крестным знамением осеняла, поглядывая недоверчиво, удивлённо и благоговейно на своих новых “фатирантов”.

Не так вели себя местные мальчишки. Сразу разглядев в нас “нехристей” или услышав об этом от старших, они не давали мне на улице прохода. Скажи “кукуруза”, “на горе Арарат растёт красный крупный виноград”, “курочка” — постоянно требовали они. Байки про кривое ружьё и ташкентский фронт неизменно пересказывались в моём присутствии и вызывали у пацанья безудержный хохот. Звучало незнакомое слово “жид”.

Узнав про это, Дарья Никандровна посуровела, нахмурилась.

— “Жид” — плохое слово, ругательное. Не “жид”, а — “еврей”. Ты еврей, и мамка твоя еврейка, и папка, который немца на фронте бьёт, тоже еврей. И Матерь Божья, пресвятая Дева Мария, и Спаситель наш, и Апостолы-Святые угодники, — все были евреи. Ты фулюганов не слушай и слово нехорошее не повторяй, негоже это.

Так в самом раннем моём детстве квартирная хозяйка наша Монетова Дарья Никандровна распрямила мою готовую было согнуться спину и научила держать высоко поднятой голову.

Разумеется, я не мог не заметить, что в учебнике истории, в биографии великого вождя Карла Маркса, Владимир Ильич Ленин счёл нужным написать, что отец вождя был не только адвокатом, но ещё и евреем. Пятый пункт Основоположника меня радовал и обнадёживал.

Был у меня друг Ромка Персидский. Ромкин дядя, гордость семьи, полковник сперва Красной, а позднее Советской армии, прошедший войну по всем её промокшим, продрогшим, размытым и изрытым дорогам и бездорожьям, носил впереди себя грудь, увешанную рядами орденов и медалей Советского Союза и нескольких дружественных стран. На офицерской гранд-пьянке по случаю нового 1948 года, выпив вместе с однополчанами “за великий русский народ-победитель”, дядя предложил свой тост — “за народ, давший верующим Иисуса Христа, а неверующим Карла Маркса”.

Развеселившаяся братия не заметила, что сразу после провозглашения тоста Ромкин дядя удостоился внимания и короткой, всего в несколько тихих слов, беседы с незнакомым человеком.

— Сейчас я вернусь, — сказал дядя тёте, поставил на стол недопитую рюмку и направился за незнакомцем. Больше дядю никто никогда не видел. Потом исчезла и тётя — тоже навсегда.

В учебниках истории, изданных в следующие за 1947-м годы (я упоминал, что был наблюдательным мальчиком), Карл Маркс остался только сыном адвоката, евреем его папаша быть перестал. (Как я позднее узнал, шутники-историки называли это изменение ленинского текста “поправкой Сталина”).

Отважившись, я обратился с вопросом к учительнице истории Вере Исааковне. Несчастная выслушала меня, девчоночьи плечики её дрогнули, и учительница понесла околесицу. Из её слов следовало, что “в соответствии с ленинско-сталинской национальной политикой…”, что “великий вождь всего прогрессивного человечества великий товарищ Иосиф Виссарионович Сталин учит нас…” — она путалась и не знала, как закончить фразу. Я вежливо и терпеливо ждал, в моей душе проснулся садист.

Прошли годы, даже десятилетия. Соблюдая законы природы, я состарился. Соблюдая те же законы, один за другим умирали вожди. Каждый новый был мудрее и смешнее предшественника. Народ, глядя на них, делал вид, что строит светлое будущее, дожить до которого никто не надеялся и не намеревался. “Блокаду пережили, изобилие как-нибудь переживём”, — утешал себя народ.

Неизбежное случилось. Советская власть плюс электрификация всей страны приказали долго жить. Обещанное изобилие обернулось разрухой и голодом. Зато появилась “свобода, б**, свобода, б**, свобода”.

На обломках рухнувшей империи поднялись и окрепли новые фигуры. Живучие и пронырливые евреи оказались на фоне происходящего весьма и весьма заметными. Появилось общество “Память” и объявило беспощадную борьбу с “жидовским засильем”.

Естественно, среди борцов-“памятников” оказались люди с еврейскими лицами, отчествами и фамилиями, как же без них!

И тут я подхожу к одной из краеугольных фигур наступившей эпохи. Вова, Володя, Владимир Вольфович Эдельштейн было его имя.

Громогласный, наглый, изворотливый, беспринципный, талантливый… — список можно продолжить, но и перечисленного достаточно. Владимир Вольфович стал одним из самых заметных борцов за попранные интересы и права русского народа. Правда, с такой фамилией как-то не совсем удобно… — словом, Владимир Вольфович переименовал себя, смело позаимствовав фамилию первого мужа своей матери, и превратился во Владимира Вольфовича Жириновского, таковым и прославился. Отчество, однако, почему-то он изменить не решился. А на издевательский вопрос с подковыркой об отце, не моргнув, почти дословно процитировал слова В.И. Ленина о родителе несколько потускневшего Основоположника, использовав при этом “поправку И.В. Сталина”:

— Отец был… юрист!

Так депутат Думы, а затем и её вице-спикер Владимир Вольфович Жириновский стал “сыном юриста”, притчей во языцех российских средств массовой информации.

Всяких разных инородцев, включая евреев, либеральный демократ терпеть не мог, своего нетерпения не скрывал, а, напротив, трубил о нём повсюду, предъявляя в качестве мандата свою семитскую физиономию, украшенную характерным картузом еврейских балагул и ремесленников из местечек черты оседлости. Балаган и клоунада привлекали к ВВЖ симпатии избирателей, повышали, как теперь говорится, его “рейтинг” и приносили ЛДПР голоса русских национально настроенных избирателей.

Однако изобретательный Эдельштейн-Жириновский пошёл дальше.

Владимир Вольфович сел в самолёт, взмыл в небо и неожиданно приземлился на земле Израиля в аэропорту имени Давида Бен-Гуриона — с частным, как было объявлено, визитом. Владимир Вольфович разыскал дом, в котором жил его отец Вольф Исаакович Эдельштейн. Владимир Вольфович нашёл могилу Вольфа Исааковича, посетил её и пролил над ней горькую сыновью слезу. Владимир Вольфович категорически заявил — в микрофон и для протокола:

— Журналисты издевались надо мной: “сын юриста”. А я — сын агронома и коммерсанта.

Однако знамя, поднятое когда-то великим Лениным и подправленное великим Сталиным, не выпало из рук знаменосцев, а взмыло в небо ещё выше. Подхватил знамя не какой-нибудь кустарь-одиночка, даже если он и вице-спикер Думы, его подхватила и понесла целая “свободная”, авторитетнейшая в мире энциклопедия.

Тут я должен оборвать изложение и опять обратить взгляд к собственной автобиографии.

Поздней осенью 1949 года моего отца приказом министра Трудовых резервов перевели из Троицка на новую работу в город Копейск Челябинской области, и вся наша семья, проехав полторы сотни километров на развалюхе-грузовике по раскисшим уральским дорогам, прибыла со своим убогим скарбом в краснознамённый город шахтёров, дававших “стране угля мелкого, но много” (местная шутка).

В эти же осенние дни, а точнее — 3 ноября того же 1949 года в краснознамённом Копейске родился мальчик Саша.

Мне шёл одиннадцатый год. Моя “аидише мамэ”, моя еврейская мама сразу по прибытии на новое ПМЖ совершила несколько характерных поступков: она записала меня в пятый класс самой лучшей в городе школы номер 6, в музыкальную школу при дворце пионеров, в драматический кружок при том же дворце юных пионеров-ленинцев и в читальный зал городской детской библиотеки. Моя мама считала, что мальчик из еврейской семьи, да ещё к тому же и единственный её сын, должен расти образованным, воспитанным и интеллигентным.

Драматическим кружком руководила обаятельная молодая москвичка, выпускница ГИТИСа Тамара Павловна Градская.

Дальше, чтобы не мудрствовать лукаво, я приведу цитату из моей повести “Maestro”, написанной в 1992 году и включённой в книгу “Вечный Судный день” (1996).

“Тамара Павловна Градская (мама популярного барда, певца Александра Градского) руководила во дворце пионеров драмкружком. Выпускница ГИТИСа, она не смогла принять приглашение и остаться во МХАТе — из-за мужа, Бори Фрадкина, инженера-механика; как и она, молодой специалист, он был “инвалидом пятого пункта”, загнанным по распределению, несмотря на диплом с отличием, в нашу тьмутаракань, а было это в недоброй памяти сорок восьмом, сорок девятом или пятидесятом, не помню точно, да и не суть важно: они один другого стоили. Ничего иного наш город не мог предложить начинающей, да так и не начавшей талантливой актрисе, лишь неуправляемую кодлу мальчишек и девчонок, обуреваемых необузданным самомнением и переполненных дерзкими планами. “Мы покоряем пространство и время, мы — молодые хозяева земли!”, “Нам нет преград ни в море, ни на суше!”, “Молодым везде у нас дорога”, “У нас ничего невозможного нет”, “Для нас открыты солнечные дали, горят огни победы над землёй” — вот тот трескучий фон, на котором шло становление наших личностей, вот он — групповой портрет моего искалеченного поколения.

Сколько прекрасных книг, не включённых в списки “рекомендуемых”, прочитали мы с Тамарой Павловной! Никто из нас, её благодарных воспитанников, не стал актёром, и за это ей тоже спасибо, но мы полюбили театр, музыку, книги, мы поверили в благородство и разум, у нас прорезался слух и обострилось зрение, мы научились “отделять зёрна от плевел”.

(Умерла Тамара Павловна, не успев состариться — в 1963, кажется, году, в Москве, в подвальной коммуналке на Фрунзенской набережной, куда семья её сумела вернуться после долгих лет — вроде бы и не ссылки, но и не добровольного отсутствия. Мир праху её.)”

Мальчик Саша, родившийся в Копейске 3 ноября 1949 года, стал впоследствии народным артистом России, “вокалистом, поэтом, композитором, гитаристом” — так характеризует его “свободная энциклопедия “Википедия”.

С Тамарой Павловной Градской и её мужем Борисом Абрамовичем Фрадкиным мы подружились. Нередко, уходя на вечернюю репетицию драмкружка при Дворце культуры угольщиков, которым она тоже руководила, Тамара Павловна просила меня присмотреть за маленьким Сашей, и я охотно выполнял её просьбы. Понятен мой интерес к персоне её знаменитого сына, о котором я узнал после падения “железного занавеса”, когда в Израиле появилась возможность смотреть московское телевидение. На крыше моего дома появилась “тарелка”, и я на экране вскоре увидел высокого (тогда ещё не обрюзгшего и не заматеревшего) молодого человека с божественным голосом, лицом похожего на Бориса Абрамовича, а фамилией на Тамару Павловну. Репортаж вёлся из его дома. Молодой человек подошёл к роялю, на крышке которого я увидел в рамочке фото его мамы, моей обожаемой руководительницы драмкружка при дворце пионеров в краснознамённом городе Копейске.

Позднее появился интернет, в нём завелась “Википедия”, и я заглянул в неё.

Об Александре Борисовиче Градском там была написана полная белиберда: “Родился в семье инженера Бориса Градского”. Я написал в редакцию: помилуйте, господа присяжные энциклопедисты, “Градская” — девичья фамилия Тамары Павловны, её супруг и отец её сына не Градский, он другой. Я отправил фотокопию страниц моей книги “Вечный Судный день”, предложил направить запрос в ЗАГС города Копейска и обратиться к самому ребёнку, которому к тому времени уже перевалило за 60, он, слава Всевышнему, жив, пребывает в полном здравии и расцвете творческих сил и, конечно, знает анкетные данные собственного папаши.

Имя призрачного Бориса Градского было тут же из текста похерено, но ФИО отца персонажа (Борис Абрамович Фрадкин!) смутило энциклопедистов. Не дрогнув, сии высоколобые мужи и дамы воспользовались бессмертным опытом Ленина-Сталина, и вот как теперь выглядит откорректированный абзац:

“Родился в семье инженера-механика и драматической артистки Тамары Павловны Градской” (!!!)

Так и напечатано — чёрным по белому. Можете заглянуть в “свободную энциклопедию “Википедия” и удостовериться.

Дело Ленина с “поправкой Сталина” живёт и, по всей видимости, будет жить в веках.

Примечание “Рубежа”. Видимо, редакторы “Википедии” прочли все же эту статью Ильи Войтовецкого (она размещена на ряде сайтов), потому что на сегодняшний день информация о родителях Градского претерпела очередные изменения. Теперь это место в Википедии выглядит следующим образом:

“Отец — Градский (Фрадкин) Борис Абрамович (1926), инженер-механик. Большое влияние на развитие будущего музыканта оказала его мать, выпускница ГИТИСа Тамара Павловна Градская, которой он лишился в четырнадцатилетнем возрасте”. В общем, этакая компиляция. Отец музыканта все-таки стал Фрадкиным, хотя и не перестал быть Градским. Когда мы сообщили это Илье Войтовецкому, то получили от него краткий комментарий: “История с отцовством Градского тянулась долго, была позорной и изнурительной. А вот теперь, как видите, появились два отца, Градский и Фрадкин, но абсолютные тёзки — и по имени, и по отчеству. Вот как, вот как, серенький козлик!”

Также в своем ответе Илья Войтовецкий рассказал об однажды сделанной попытке общения с самим мэтром, Александром Градским. Приводим это свидетельство в качестве постскриптума.

P. S. В 1992 году я написал повесть “Maestro” и посчитал своим долгом помянуть в ней добрым словом Тамару Павловну. Повесть вошла в мою книгу “Вечный Судный день” (1996), которую по моей просьбе передал “вокалисту, поэту, композитору и гитаристу” мой друг Александр Моисеевич Городницкий. Никакой реакции от будущего Народного артиста России не последовало.

Через несколько лет Александр Борисович Градский (Фрадкин?) оказался в Израиле в составе группы гастролёров. Я узнал номер телефона гостиницы, в которой остановилась группа, и позвонил в гостиничный номер. Мне показалось, что мой бывший воспитанник был немножко после обильного возлияния.

Представившись, я напомнил собеседнику о переданной мною книге, где сказаны добрые слова о его родителях, особенно о маме. Радости в его голосе я не почувствовал.

— Не помню, не читал, — сказал он. — Не могу же я читать всё, что пишут о моих родителях разные графоманы.

— Александр Борисович, а я ведь нянчил вас, когда вы были совсем маленьким. Вы очень тепло писали мне на колени.

А. Б. Градский (03.11.1949, Копейск – 28.11.2021, Москва)

— С тех пор я всю Россию успел обоссать, — сообщил мне будущий Народный. Продолжать беседу мне расхотелось. Я спешно попрощался и положил трубку.

Рубеж“, №8 2011 г.

Илья Войтовецкий

Вадим Зайдман

Источник

Опубликовано 30.11.2021  23:23

Памяти Бориса Заборова (1935-2021)

Слово поэта Рыгора Бородулина о художнике (1993 г., фрагменты)

В послевоенном детстве грелся я зимними вечерами у огненной улыбки маленькой печки, которую из кирпичей, сыроватых от снега и мороза, сложил ушацкий каменщик по фамилии Цагельник. А сейчас буду до конца дней греться воспоминаниями у печки размеров в полнеба, имя которой – Париж…

Рыгор Бородулин, Василь Быков, Найден Вылчев и Борис Заборов. Фото 1960-х гг. (взято отсюда)

В октябре 1987 года в недорогом отеле в Латинском квартале Парижа зазвонил телефон. Услышал я голос и растерялся. Неужели я переместился во времени, вернулся в Минск моей молодости? Голос тот же, немного приглушенный, с чуть уловимой хрипотцой, с мягкой картавинкой, с белорусским выговором, точнее, с минско-русским. Это звонил друг молодых лет, с которым было и многое прожито, и много выпито, с кем было легко познавать мир, что не мешало основательности познания, путешествовать, просто ходить, просто видеться. Это ко мне весомо и конкретно возвращался Борис Заборов, художник, устроивший целую революцию в книжной графике в 1960-е годы, во время «хрущёвской оттепели», мастер, вынужденный в глухую пору брежневской полярной ночи покинуть родину, ибо чересчур независим был как личность. Не буду перечислять, сколько классики белорусской, русской, всемирной по-новому, зачастую неожиданно «прочитал» в графике и в красках этот самобытный художник. Скажу лишь одно: возникали конфликты, бывшие друзья враждовали – каждому литератору хотелось-не-терпелось, чтобы его книгу оформил именно Борис Заборов. Даже те, кто втайне морщился от отчества «Абрамович». Пример сам напрашивается. Был такой поэт-пафосник, кричавший: «Если меня мой враг ненавидит, то, значит, я – настоящий коммунист». Этому поэту, лучше сказать – члену Союза писателей, ЦК дало детский журнал… Борис Заборов тогда, что называется, входил в моду. Пафосник и захотел, чтобы оформил его сборник художник с именем. Оформил. Понравилось. Надумал было в редколлегию ввести, но, узнав, что Борис – Абрамович, тут же отказался от своего намерения. Но хватит вспоминать о противном.

Все дипломы, все награды издательству за лучшие книги доставались тогда, когда книга выходила из рук Бориса Заборова. Сложилась у нас даже школа подражателей, «заборовцев». А во многих квартирах минских друзей и почитателей художника и сегодня висят картины заборовской кисти, словно ожидая возвращения домой мастера…

Годы имеют одну особенность: они по-своему приостанавливают бег времени, создают видимость, что ничего за время долгого расставания не изменилось. Так случилось и со мной в ту парижскую осень.

Передо мной стоял Борис, тот же, с кем расстался я в Минске. И когда друг молодых лет начал расспросы, вновь показалось, что он ненадолго покидал свой город. Мне особенно приятно было услышать о желании Бориса походить по белорусским лесам, которые снятся ему в Париже, о мальчишеском желании побыть на моей родной Ушаччине. Мама моя любила угощать Бориса по ушачски и чаркой, и шкваркой, и игривым ушацким словцом, свежим, как огурчик с грядки. Художник дружил, сотрудничал с видными людьми Ушаччины – Петрусём Бровкой, который и уважал мастера, и защищал от антисемитов из ЦК и других советских учреждений, помогал с выездами за границу и отъездом насовсем, с Василём Быковым…

Мне показалось, что в Париже Борис начал больше и глубже интересоваться литературной жизнью Беларуси, проблемами белорускости. В 1984 году в Нью-Йорке в белорусской прессе хорошо было прочитать воспоминания Бориса Заборова, как он оформлял произведения Янки Купалы. Во время нашей парижской встречи Борис рассказывал и о том, что дружит с отцом Надсоном. В Париже Борис в курсе всех новинок, выписывает «Літаратуру і мастацтва», потому что газета стала и острой, и интересной. И, как это ни странно, начал лучше говорить по-белорусски. Это неистребимая особенность белорусов и выходцев из Беларуси – за межами края, на чужбине начинают любить, уважать, помнить всё белорусское.

Вспомнили мы с Борисом и поездку в Питер в конце 1960-х. Это было моё знакомство с богемой, если её можно так назвать, города, который постепенно, но неукоснительно подпадал под жёсткую руку официальной столицы советской империи… Почему-то запомнились из той поездки заборовские тесёмчатые туфли, которым он устроил испытание (намокли в половодье). На «пирушке холостой» у одного художника на фарфоре XVII века, привезенного откуда-то из Скандинавии, лежала селёдка и несколько картофелин в мундире. Ночевали в общежитии Академии искусства. Из Питера поехали в Москву к Игорю Блиоху, художнику, другу Заборова, который вместе с Борисом объехал почти всю Беларусь. Особенно помнил Игорь мицкевичскую Свитязь. Это нас с Игорем тогда послали за вином на последние деньги, которые ещё нашлись у художника Юзефа Пучинского. Так нам сделалось весело по дороге из сельпо, что две полные бутылки бросили мы в знаменитое озеро, чтобы когда-нибудь потомки нашли. Конечно, единодушного одобрения, как на партсобрании, мы не получили. Строгий выговор получили от друзей, у которых головы гудели, как надтреснутые колокола.

С вокзала в Москве к Блиоху надо было ехать на метро. У нас с Борисом оставалось денег (лучше бы сказать по-ушачски: пабразгачаў, т. е. побрезгушек) на один вход в подземку. Тогда і написал я экспромт:

Он устал от женщин и соборов,

Петербург растаял в синеве.

Без гроша сидит Борис Заборов

С маленьким Шагалом в голове.

Напомнил Борису эти строки. Посмеялись, погрустили. Обещал я Борису, если случится ему быть в Беларуси, свозить на Ушаччину, чтобы снова услышал он голос наших лесов, ещё кое-где уцелевших от прогресса, снова увидел озёра моей родины, а их у нас – все 250 и ещё одно.

Там, в родной хате, мама моя когда-то встречала Василя Быкова, он из родных Бычков приехал в Ушачи. А мы с Борисом Заборовым, с болгарским писателем Георгием Вылчевым и переводчиком болгарской литературы Ванкаремом Никифировичем ехали в Полоцк. Это Ванкарем где-то в 50-х годах завёл маленького Борю Заборова (сам фактически ровесник) в Минский дворец пионеров к педагогу и художнику Сергею Каткову. Там же занимались и ставшие позже друзьями Бориса Анатолий Аникейчик и Май Данциг. Это Аникейчик поехал на вокзал провожать художника Бориса Заборова как друг. Хотя партийная организация подобные действия не одобряла.

А тогда в маминой хате, как французское сухое вино, была хорошо выдержанная к приезду гостей мамина бражка. И это вспомнил Борис, показывая мне Париж, который из завечеревшего переходил в ночной. Как настоящий автоас водил минский парижанин Борис Заборов свою ещё новенькую «Вольво».

И трудно было припарковать машину на монмартровских склонах. Борис заказал у художника (их тут было, словно грибов) два моих чёрных профиля, словно из богемно-паломнической ночи вырезанных.

И по-пасхальному волнительно было в православном храме. Отсюда, с Монмартра, Париж сверкал огнями, как будто ювелир с ладони на ладонь пересыпал холодное пламя бриллиантов.

И в Латинском квартале походкой грибника, ищущего заповедное место, шёл Борис, весь в сумерках, как сам Париж. Поддакивали далёким мыслям нашим каблучки Ирины…

…Шло время. Париж, обжитый другом молодых лет, не забывался, как первая радость, как первая зависть, как первая грусть. У меня вышел сборник «Самота паломніцтва», где по-домашнему, как казалось мне, чувствовала себя и парижская подборка. Конечно же, посвятил я стихотворение Борису Заборову. И когда летом 1990 г. художник Олег Сурский ехал в Париж к Заборову, я передал свой сборник, подписав его по давней традиции экспромтом:

Барыс, бяры ж

Парыж

Смялей

У дужыя абдоймы.

П’ючы барыш,

І сам хмялей,

А парыжанак плоймы

Няхай плывуць у нераты,

Якія ўмееш ставіць

Ты!

И в ответ из Парижа получил я от Бориса шикарно и со вкусом изданные альбомы. Самый солидный – со вступительными статьями известных искусствоведов, со словом самого Бориса Заборова по-английски, по-немецки, по-японски. Это означает, что выставка мастера была и в Японии.

Альбом открывается фотопортретом Бориса Заборова. В мастерской. Перед своей очередной работой. На мгновение задумался. Что-то взвешивает. А может, вспоминает Беларусь? И песенный почерк художніка: «Дорогой Гриша, есть в этом альбоме (для меня, безусловно) и то, что навеяно далёкими запахами твоей Ушацкой «матчынай хаты». Дружески твой Борис Заборов. Париж, 20.10.90 г.».

Б. Заборов в своём саду, сентябрь 2007 г. Фото Д. Щедринской (опубликовала И. Заборова)

Ещё в одном альбоме Борис вновь подчёркивает: «…все картинки в этом альбоме «продукт» моего смутного воображения и далёкой памяти, в которых ты и твоя матчына хата имеют особое место…»

Цитирую надписи, припоминаю отдельные эпизоды не для того, чтобы погреться в лучах европейской, а фактически всемирной славы художника. Хочу ещё и ещё раз подчеркнуть, что историки заборовского творчества прежде всего – в Беларуси.

Перевод с белорусского В. Р. по книге: Рыгор Барадулін. Толькі б яўрэі былі!.. Мінск: Кнігазбор, 2011.

Из фейсбука

Сяргей Лапша. Из всего того «многообразия», которое доводилось видеть в нашем художественном мире в те советские времена, искренне нравились только иллюстрации Бориса Заборова к детским книгам.

Mihael Hankin. Помню отъезд Бориса [в 1981 г.] и последствия, когда Валерию Раевскому за то, что провожал его, предложили написать заявление по «собственному желанию». Нервы ему тогда хорошо помотали.

Опубликовано 21.01.2021  22:28

Один против мирового сионизма

От belisrael. Недавно передовые круги мирового сионизма отметили столетний юбилей И. М. Шевцова (09.09.1920 – 17.01.2013). Кто таков? Почитайте Олега Кашина, узнаете…

В гостях у Ивана Шевцова, создателя «Тли»

I

В советских литературных энциклопедиях о нем писали не на букву «Ш» (Шевцов), а на букву «П» (пасквиль), потому что членом Союза писателей он стал только на шестидесятом году жизни, после девяти напечатанных романов. Самый известный – «Тля» – был опубликован лишь однажды, в издательстве «Советская Россия» (в 2003 году вышло второе издание) и почитался за эталонный пасквиль.

Книга о борьбе русских художников-реалистов с евреями-формалистами была написана в 1949 году, в разгар борьбы с космополитизмом, но, очевидно, будучи даже для тех времен слишком жесткой, вышла только пятнадцать лет спустя.

– «Тля» – это мой первый роман, – рассказывает Шевцов. – Его должны были выпустить сразу же, в сорок девятом, я уже подписал договор и с издательством «Молодая гвардия», и с журналом «Нева», получил авансы и там, и там, но неожиданно поменялась идеологическая обстановка, и мне пришлось положить рукопись в стол. Там она и лежала до самого шестьдесят третьего года.

Через несколько часов после знаменитого хрущевского «пидарасы!» Шевцову позвонил его друг скульптор Евгений Вучетич: «Приезжай! Тут такое происходит!» Шевцов поехал к другу. Вучетич часто вызванивал его по самым разным вопросам: мог, например, среди ночи потребовать срочно приехать, чтобы посмотреть свежим взглядом на очередную работу. Но здесь был другой случай: в мастерской скульптора собрались художники, воодушевленные поведением первого секретаря ЦК. Они тоже не любили абстракционистов, и у них в тот день был праздник.

– Вучетич сказал мне: «Ваня, у тебя же была рукопись на эту тему. Давай срочно ее издавать!» Я вернулся домой, сдул пыль с «Тли» и повез ее в «Советскую Россию». Там был новый директор – работник ЦК, очень хороший человек. Он подписал со мной договор, и книга тут же, в пожарном порядке, ушла в печать.

В первые дни после выхода романа в центральной печати вышло 14 разгромных рецензий на «Тлю». Шевцов был уволен из журнала «Москва», в котором занимал должность заместителя главного редактора, новой работы не нашел, издательства разорвали уже подписанные договоры. После «Тли» карьера успешного советского журналиста Шевцова закончилась. В 44 года он остался военным пенсионером с 84 рублями пенсии и без каких бы то ни было перспектив в жизни.

II

Началась же карьера, когда Шевцову было 15 лет. В городе Шклове комсомолец Ваня Шевцов писал для местной газеты «Прамень комунізма» небольшие заметки. Заметки редакции нравились, и однажды Ваня получил из редакции письмо с предложением стать литсотрудником «Праменя».

– Я как раз только что закончил семилетку, было лето, и я прямо босиком пришел в редакцию. Газета была белорусская, а редакция у нее – полностью еврейская. Редактор на меня так брезгливо смотрит и говорит: «Молодой человек, это мы не вам письмо писали, а вашему отцу». Я отвечаю: «Нет у меня отца, умер, когда мне год был». Похмыкали, но на работу взяли, хотя я честно предупредил, что смогу работать только до сентября, а потом поеду в Оршу поступать в техникум. И, действительно, уехал, проучился в техникуме два года, а потом произошел скандал.

В общежитии техникума стояли солдатские деревянные кровати, в кроватях гнездились кровожадные клопы. Однажды ночью Ваню укусил клоп, юноша вскочил, попытался клопа поймать, но насекомое убежало вверх по стене. Иван встал на кровати ногами, потянулся за клопом – кровать не выдержала и начала разваливаться. Чтобы не упасть, Иван ухватился за стену, а на стене висел портрет Карла Маркса. Иван упал на пол с половинкой портрета в руках. На следующий день однокашник Шевцова, некто Макович, сообщил о происшествии в записке директору техникума.

– Он писал, что я порвал портрет из антисемитских побуждений и что я однажды обозвал его, Маковича, жидом. Называл я его жидом или нет, я не помню, но портрет-то я точно случайно порвал. Но меня за это отчислили.

У Шевцова был друг, фамилия друга была Ежов. Именно Ежов предложил Ивану поехать в Минск искать правду. Поехали вместе. Пошли в республиканский Наркомпрос, секретарша наркома спросила Ежова, не родственник ли он Николаю Ивановичу («Разве это имеет значение?» – важно ответил Ежов) и попросила подождать. Пока ждали, бродили по коридорам дома правительства БССР. В том же здании несколько кабинетов занимала редакция республиканской газеты «Звязда», зашли и туда. Там разговор о родственниках повторился практически дословно, и редактор сказал, что тема несправедливого наказания «Звязду» занимает давно, и газета готова немедленно отправить в Оршу своего корреспондента, который разберется и напишет всё как есть. Действительно, через два дня в «Звязде» вышла статья «Как понимают бдительность в Орше», а Шевцов приказом наркома просвещения БССР был восстановлен в техникуме.

– Но возвращаться туда я уже не захотел, – рассказывает Шевцов. – Хотелось служить родной стране, и я поехал в Саратов поступать в бронетанковое училище.

На собеседовании перед экзаменами капитан-очкарик, рассматривая щуплого юношу, задумчиво произнес: «Танк – тяжелая штука. Одни гусеницы чего стоят. А вы такой слабенький». Шевцов парировал: «Суворов тоже был не богатырь. Вы бы и его не приняли?» – «Наверное, не принял бы», – согласился офицер и вдруг спросил: «А почему бы вам не поступить в пограничное училище? Это недалеко отсюда».

– А я просто не знал, что в Саратове учат на пограничников. Знал бы – не задумываясь пошел.

III

В погранучилище Шевцов учился два года. Не доучился, потому что на третьем курсе ему, как и еще нескольким десяткам отличников, досрочно присвоили лейтенантское звание и отправили воевать с Финляндией. На финском фронте лейтенант Шевцов провел всю войну, а 13 апреля 1940 года, когда Финляндия и СССР заключили мирный договор, Ивана назначили начальником погранзаставы на Карельском перешейке – в том самом городе Териоки, в котором Отто Куусинен несколькими месяцами раньше провозгласил Финляндию народной республикой. Прослужил там два месяца, потом перевели на Днестр – на старую советско-румынскую границу (нынешняя граница Молдовы и Приднестровья). Это было накануне предъявления Советским Союзом ультиматума Румынии о передаче Бессарабии. Вместе с 79-м погранотрядом Шевцов форсировал Днестр и вышел к Дунаю. Там и остался – на берегу Дуная была создана новая погранзастава, начальником которой сделали Шевцова.

В апреле 1941 года лейтенант Шевцов оказался под арестом. Случилось это так: он проводил учебно-боевую тревогу и забыл предупредить о ней соседние заставы. Когда на заставе Шевцова началась стрельба (никто же не знал, что стреляют холостыми), все решили, что началась война, по тревоге были подняты стоявшая на границе Чапаевская дивизия, а также Дунайская флотилия и 20 погранзастав. Начальник погранотряда присудил Шевцову за такое хулиганство 5 суток домашнего ареста, но поскольку Шевцов и жил на заставе, то командовать своими бойцами он не перестал даже арестованным. А поскольку инцидент с учебной тревогой вскрыл недостатки в согласованности действий разных родов войск, то после ареста Шевцова назначили заместителем начальника местной комендатуры по боевой подготовке. В подчинении 20-летнего офицера оказалась уже не одна застава, а целых пять.

На одной из них он и встретил 22 июня 1941 года. Первую атаку немцев пограничники Шевцова отбили. Двое немецких солдат были убиты и сброшены в Дунай, с нашей стороны жертв не было.

Продержались неделю – не Брестская крепость, конечно, но все равно достойно. Потом вместе с остальными частями отступали до Тулы, потом – четыре года в действующей армии, в разведке. Шевцов был готов рассказывать про войну, но я перебил, потому что про литературу в его случае интереснее.

IV

Как уже было сказано, газетчиком Шевцов был еще в ранней юности. Во время войны писал очерки для фронтовых газет, а через несколько месяцев после Победы написал письмо в «Красную звезду».

– Захотелось высказаться о «неприкасаемых» в советской литературе, прежде всего – о Суркове и об Эренбурге, которые, как я считал и считаю, занимали в обществе положение гораздо более высокое, чем позволяли их литературные заслуги.

Письмо опубликовали, а подполковника Шевцова пригласили в Москву – работать в «Красной звезде». В 1948 году он стал спецкором главной военной газеты, одним из четырех. Работал до 1951 года.

– А потом меня вызвали в ЦК партии и говорят: «Нам не хватает журналистов-международников, и есть мнение, что вы справитесь с этой работой». Я говорю: «Нет, спасибо, я хочу до полковника дослужиться, чтобы у меня нормальная пенсия была». Мне говорят: «Понятно», – и через два дня в редакцию приходит бумага: рекомендовать подполковника Шевцова собкором «Известий» в Софии с сохранением в рядах Вооруженных сил СССР. Подписано: Сталин, Маленков, Суслов.

Шевцов проработал в Болгарии пять лет. Писал не только о стране пребывания, но и обо всех балканских делах: о Греции, об Албании и, конечно, о Югославии…

– Мне звонят из «Известий» и говорят: «Слушай, Шевцов, ты каждый день по триста строк передаешь. Молодец, что стараешься, но мы не можем делать вид, что Балканы – это центр мира. Если хочется много писать, пиши в другие газеты и журналы, мы не против». И я писал: и в «Огонек», и в «Октябрь», и еще куда-то. Тогда же полковника мне дали.

Когда Хрущев помирился с Тито, софийский корпункт «Известий» был просто ликвидирован; впрочем, вряд ли полковник Шевцов, останься он на Балканах, смог бы писать о титовской Югославии хвалебные статьи.

Вернуться в «Красную звезду» он не смог – спецкоровская ставка была уже занята. Позвали в газету «Советский флот» заместителем главного редактора. Это была генеральская должность, но Шевцов сказал, что редактор из него никакой, и он хочет быть только спецкором. В маленькой военно-морской газете бывший спецкор «Красной звезды» и международник «Известий» сразу же стал самым уважаемым сотрудником, но вскоре закрыли и «Советский флот». Шевцова снова вызвали в ЦК и предложили новую работу.

– Мне сказали: «Редколлегия журнала „Москва“ не справилась с обязанностями, мы их всех разогнали к чертовой матери и вот вам, товарищ Шевцов, партийное задание – рекомендуем вас на должность заместителя главного редактора». Я не очень хотел туда идти, считал себя газетчиком, но Союз писателей сразу давал своим сотрудникам квартиры, а мне было уже сорок лет, и мы с женой жили в ее комнате в коммуналке. Согласился.

V

Военная пресса в конце пятидесятых – это все-таки была периферия. Толстые литературные журналы – мейнстрим. Неудивительно, что в первые же месяцы после нового назначения Шевцов оказался в центре серьезного скандала. Все началось, впрочем, с Вучетича.

– Однажды мы сидели у него в мастерской, и он мне говорит: слушай, Иван, что происходит? Мы, реалисты, чувствуем себя ненужными. Отовсюду прет формализм, еврейское засилье. Давай напишем письмо коллективное в ЦК партии. Ты напишешь, я подпишу, еще кто-нибудь подпишет – товарищи в ЦК озаботятся. Я написал письмо, принес его Вучетичу, он оставил его в мастерской на столе. И с этого стола его и утащил помощник Вучетича Шейман, такой ужасный прохиндей. Отнес своему другу в «Известия», тот отдал Аджубею, Аджубей отнес в ЦК Поспелову, у которого настоящая фамилия была – Фойгельсон.

Петр Поспелов был кандидатом в члены президиума ЦК, его непосредственной начальницей была Екатерина Фурцева, член президиума. К ней и вызвали Ивана Шевцова.

– Вызвали не только меня, но и Софронова, Кочетова, Грибачева (Анатолий Софронов, Всеволод Кочетов и Николай Грибачев – советские писатели-охранители, главные редакторы «Огонька», «Октября» и «Советского Союза» соответственно – О.К.) – мы не пересекались, с каждым разговаривали отдельно. Аджубей почему-то решил, что за письмом стоят они, хотя они даже подписывать его отказались, потому что боялись за свои журналы. И вот я захожу в кабинет к Фурцевой, там сидит Поспелов, весь красный. Екатерина Алексеевна стала меня расспрашивать про «Москву», про писательские дела, Поспелов не выдержал и перебивает: «Надо переходить к главному. Что за письмо в ЦК вы написали?» Я отвечаю: «Разве я посылал в ЦК какое-нибудь письмо?» Поспелову ответить нечего, и он начинает: «Вот, вы хотите поссорить партию с народом». Я собрался спросить, с каким именно народом, но тут Фурцева вмешалась: все нормально, работайте. Встреча окончена.

VI

Настоящий покровитель в ЦК у Шевцова появился, впрочем, именно после «Тли»: как раз тогда, когда писателя отовсюду уволили и его имя шесть лет ни разу не упоминалось в печати. Покровителя звали Дмитрий Полянский – тогда он был членом Политбюро ЦК КПСС.

– Да не покровитель, просто друг. Он сам позвонил мне после разгромных рецензий на «Тлю», пригласил к себе в Кремль (он был первым заместителем Председателя Совета министров, и кабинет у него был в Кремле). Я приехал, он обнял меня и говорит: «Великолепный роман вы написали». Подружились мы. Я стал бывать у него в Кремле дважды в неделю – просто разговаривали, спорили. Он говорит мне: «Только в одном ты, Иван, неправ. Тля – она и есть тля. Партия дунет на нее, и она рассыплется». А я ему отвечаю: «Э, нет, брат. Это они первыми дунут, и вы рассыплетесь, а не они». Потом Брежнев (не в последнюю очередь из-за дружбы со мной) Полянского вначале перевел в министры сельского хозяйства, затем отправил послом в Японию, а после в Норвегию, а потом и вовсе – на пенсию в шестьдесят с чем-то лет. Встретились мы, когда он из Осло вернулся, и говорит мне Полянский: «Ну что, Иван, прав ты был: тля победила».

Даже будучи членом Политбюро, Полянский был не настолько влиятелен, чтобы оградить своего друга Шевцова от свалившихся на него после «Тли» проблем. Единственное, чем он помог – договориться с Воениздатом и «Московским рабочим» о публикации двух новых романов Шевцова (это 1970 год – через шесть лет после «Тли»). В Воениздате в набор ушли «Любовь и ненависть», история об офицере-подводнике, конфликтующем с интеллигентами-космополитами, в «Мосрабе» – «Во имя отца и сына», семейная сага о династии литейщиков с металлургического завода (фраза «Каждому светят свои звезды» – о шестиконечных снежинках, разделявших стихотворения в журнале «Юность», – из этого романа). Обе публикации готовились в почти конспиративной обстановке.

– Я упросил директора Воениздата Александра Ивановича Копытина задержать сдачу «Любви и ненависти» в типографию, чтобы роман вышел день в день с «Отцом и сыном». Он ворчал по поводу того, что издательство терпит убытки, но я объяснил, что для меня это очень важно, ведь если один роман выйдет раньше, то поднимется шум, и второму выйти мои доброжелатели просто не дадут.

«Любовь и ненависть» Шевцов вначале хотел отдать в «Октябрь» Всеволоду Кочетову, но тот сказал ему: «Понимаешь, если роман выйдет в журнале, издательства его уже не возьмут, так что решай сам». Шевцов при этом уверен, что все дело было в романе самого Кочетова «Чего же ты хочешь?», который по тематике был близок «Любви и ненависти» и мог отвлечь читателей от кочетовского произведения.

– С Кочетовым у меня были хорошие отношения, но дружбы не было. Да и откуда ей взяться – ведь у него жена была еврейка.

VII

Заявлениям и рекомендациям о приеме Ивана Шевцова в Союз писателей нет счета, но каждый раз московская организация СП СССР отказывала романисту в приеме: вначале Валентин Катаев поставил ультиматум – мол, если примут Шевцова, из Союза выйду я, потом то же повторил Александр Борщаговский, потом – знаменитый правдист Юрий Жуков.

– На очередном собрании Жуков говорит: Шевцова принимать нельзя, он Анну Самойловну Берзер (известный в те годы литературный критик и редактор – О.К.) из «Москвы» уволил за то, что она еврейка. Я возмутился: Что значит: за то, что она еврейка? За то, что не работала ни хрена, не умела просто. Уволил. А потом Твардовский взял ее в «Новый мир» секретаршей, поставил ее подпись под двумя статьями, и ее за эти статьи приняли в Союз. А меня за девять романов не приняли!

В 1974 году по ВВС в выпуске новостей передали: «Писатель-антисемит Шевцов строит под Москвой Анти-Переделкино». Действительно, в начале семидесятых на гонорары, полученные после двух последних романов, Шевцов построил дачу под Загорском (нынешний Сергиев Посад) в поселке Семхоз, за ним потянулись его друзья-писатели: Анатолий Иванов, Петр Проскурин, Ефим Пермитин, Аркадий Первенцев и другие. Получилось действительно что-то вроде патриотического Переделкина. Председателем кооператива избрали Шевцова – единственного из дачников, у кого не было писательского членского билета.

О Петре Проскурине, авторе «Судьбы», Шевцов говорит с особенным уважением (но и с сочувствием).

– Он был очень хороший человек. Но у него была жена еврейка, и она постоянно с ним всюду ходила, ни на минуту не оставляла одного. Только за месяц до смерти он позвонил мне, сказал: «Хочу прийти к тебе один, без жены». И так мы с ним хорошо поговорили, очень откровенно, обо всем. Хороший был человек.

VIII

Антисемитом себя Иван Шевцов не считает (и, наверное, прав: у настоящего антисемита, как известно, обязательно есть друзья-евреи, которыми он гордится, а у Шевцова друзей-евреев нет и никогда не было; он даже с Вучетичем поссорился, когда узнал, что у него мать еврейка) и, по советской традиции, называет себя борцом с сионизмом. Я спросил, почему так парадоксально вышло – официальная советская идеология относилась к сионизму как, может быть, к главной враждебной идеологии, при этом самый последовательный антисионист СССР был чуть ли не диссидентом, отличаясь от обычных диссидентов только тем, что на его стороне не было мирового общественного мнения, дипломатов, журналистов, радиоголосов. Может быть, Шевцов не понял моего вопроса, но ответил он так:

– Я не был врагом советской власти. Я и в ЦК ходил – как коммунист. Например, когда Миша Алексеев бл..данул и напечатал в «Москве» (Михаил Алексеев был главным редактором журнала «Москва» в 1971-1988 годах, – О.К.) стихотворение Липкина «Союз И», в котором писал, что евреи для человечества – то же самое, что союз «и» для языка, я пришел в идеологический отдел и пожаловался на Мишу. Разве диссидент пойдет жаловаться в ЦК?

История прозвучала странно: мнеказалось, что Алексеев был хоть и меньшим, чем Шевцов, но все-таки охранителем, то есть, помимо прочего, «немного антисемитом». Что «Союз И» опубликовал именно он, для меня стало новостью.

– А чему вы удивляетесь? – смеется Шевцов. – Кочетов об Алексееве правильно сказал: «Он хороший парень, но если бы он оказался на оккупированной территории, немцы сделали бы его бургомистром».

С Алексеевым Шевцов дружил до выхода «Тли», потом перестал, и, хотя автор «Ивушки неплакучей» был зятем шевцовского друга художника Судакова, ссоре это не помешало. Не простил Шевцов и другого своего старого товарища Анатолия Софронова, у которого в «Огоньке» вышла чья-то злая статья о Шевцове, и Софронов потом врал Ивану Михайловичу, что не видел этой статьи до выхода журнала, потому что куда-то уезжал.

Леонид Леонов, которому очень понравилась «Тля» и который, как говорит Шевцов, если бы не был таким трусом, сам написал бы что-то в этом роде, после «Тли» Шевцова избегал, только за несколько лет до смерти однажды позвонил и сказал, что Шевцов ему приснился: в бурке, с саблей и на коне. Но к Леонову-писателю Шевцов относится не очень хорошо: считает, что у Леонида Максимовича была только одна стоящая вещь – «Русский лес», а остальное – заслуга Горького, сумевшего в свое время пропиарить молодого автора.

IX

Зато именно после «Тли» Шевцов подружился с митрополитом Волоколамским и Юрьевским Питиримом, который в последние годы жизни часто бывал у него дома и был большим поклонником творчества Шевцова.

– Нехорошо, может быть, этим хвастаться, но когда Питирим умирал, он прижимал к груди мою книгу «В борьбе с дьяволом», – говорит писатель.

«В борьбе с дьяволом» – изданный с благословения митрополита Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева) сборник: c романом «Остров дьявола» о секретной лаборатории по производству ядов (в которой под началом сионистов работают бывшие нацистские офицеры) и очерками «Соколы» о друзьях (от Вучетича до бывшего министра печати Миронова). Пытаюсь пошутить: спрашиваю, не в этом ли издательстве выходила «Майн кампф». Шевцов серьезно отвечает:

– Нет, не в этом. Я бы никогда не стал печататься в одном издательстве с Гитлером.

X

В 1997 году Шевцов – уже к тому времени вдовец – ездил в Тамбов на юбилейную конференцию, посвященную уроженцу Тамбова Сергею Сергееву-Ценскому, биографом которого (книга «Орел смотрит на солнце») он был. Из командировки Иван Михайлович, тогда 77-летний, вернулся с новой женой – дочерью тамбовского профессора, организовывавшего конференцию. Сейчас ей что-то около сорока, совсем молодая. Шевцов наполовину парализован (уже год как не ходит, не работает, правая рука не может писать), передвигается в инвалидном кресле. Мы разговариваем, а Лариса слушает и, смущаясь (очевидно, представляет, что можно написать по итогам такого разговора), просит мужа быть сдержаннее и не зацикливаться на евреях. В каком-то из тогдашних романов Шевцова (я читал их; это уже какой-то запредельный трэш: «- Вы слышали? В Нью-Йорке неизвестным убита Татьяна Дьяченко. – Собаке собачья смерть!») герой, семидесятилетний художник, женится на юной красавице. Красавица рассказывает подругам о своем муже, подруги ахают: мол, неужели можно жить со стариком, – и она отвечает: «О да, у него такая шелковистая кожа». Вспоминаю этот эпизод, мне делается очень неловко, и я, меняя тему, спрашиваю Шевцова, какой он видит Россию своей мечты, на что она больше похожа: на СССР или, скажем, на допетровскую бородатую Русь.

Шевцов заметно теряется: – Для меня СССР и православная Русь – это одно и то же. Я православный, но я и коммунист, хотя цену и Хрущеву, и Брежневу знаю. Что говорить, если у Брежнева в Политбюро русские жены были только у Кириленко и у Долгих. Россия моей мечты… Знаете, я хочу, чтобы у нее был президент-патриот. Чтобы говорил, как Путин, но при этом и делал то, что говорит. Или чтобы как Зюганов, но только без зюгановских недостатков, которых у настоящего Зюганова слишком много.

Уточняю: то есть президентская республика? Шевцов кивает: – Да, президентская. Как у Лукашенко.

Я тоже киваю. Вижу, что России-мечты у Шевцова нет.

XI

В гостиной у Шевцовых стоит гипсовый бюст Ивана Михайловича. Спрашиваю: Вучетич? – Нет, Боря Едунов. Имя Бориса Едунова мне знакомо: у этого скульптора были хорошие отношения с властями моего родного города, и его работ у меня на родине много. Наиболее знаменита композиция «Мать-Россия» – женщина с гербом РСФСР в правой руке держит левую руку на уровне пояса, выставив вперед указательный палец, и если посмотреть сбоку, кажется, что это памятник гермафродиту. Рассказываю об этом Шевцову, и он, чтобы тоже что-то интересное рассказать напоследок, говорит: – А Сережа Бондарчук очень хотел поставить «Тлю». Говорил, что это просто готовый киносценарий, и получится очень хорошее кино. Ему не дали, конечно. Но нашей дружбе это не помешало.

Я хочу спросить, общается ли Иван Шевцов с Федором Бондарчуком, но не спрашиваю… Пожимаю парализованную правую руку, желаю здоровья.

XII

Я не понимаю, как мне относиться к этому человеку. Считать его престарелым упырем проще всего, но это совершенно не то. Пацан, который босиком пришел в районную газету, фронтовик (пусть даже он врет, что служил в разведке и на самом деле был заградотрядовцем, я бы этому не удивился), жертва действительно чудовищной травли (а те, кого травят, у меня всегда вызывают сочувствие). И прожив вот такую жизнь, никогда, очевидно, не прогибаясь, он задолго до своего нынешнего физического состояния превратился чёрт знает во что. В маньяка, помешанного на женах-еврейках и прочих щупальцах мирового сионизма.

Конечно, Иван Шевцов – классический Иван-дурак, и, пожалуй, его простодушие важнее его маниакальности. В девятнадцатом году он мог стать прекрасным рабселькором или даже знаменитым пролетарским писателем – чтобы через два десятка лет удобрить собой колымские мерзлые почвы. Но он опоздал, и шансов у него уже не было – ни на Колыму, ни на успех. Когда система отстроила себя сама, невежество, легитимированное на словах, на деле порождало сплошные неудобства. Иван-дурак не вписывался ни в суровый позднесталинский режим, ни в либеральный хрущевский, ни в унылый брежневский просто потому, что он, Иванушка, органически чужд любой системе. Тля действительно победила, и даже перестала ощущать себя тлей. Шевцов же постоянно напоминал ей об этом – но не как обличитель, а как зеркало. Вероятно, потому его инстинктивно сторонились даже соратники. Иван-дурак – самый одинокий, самый неприкаянный, самый отринутый русский герой. Поэтому, наверное, и самый любимый.

Источник (2007, с незначительными сокращениями)

Читайте также: Олег Кашин. Умер, но дожил (2013)

Опубликовано 23.11.2020  21:21

Вспомним Бориса Клейна (1928-2020)

Барыс Самуілавiч Клейн (1 лістапада 1928, Віцебск – 4 кастрычніка 2020, Александрыя, штат Вірджынія, ЗША) – доктар гістарычных навук, прафесар, таленавіты навуковец і педагог. Даследчык беларускага нацыянальнага, рэвалюцыйнага і вызваленчага рухаў, мемуарыст. Інтэлектуал і інтэлігент.

Чалавек-легенда, які супрацьстаяў савецкай сістэме. Годны і мудры. Гарадзенец: гісторык і грамадскі дзеяч, які вызначаў культурнае і навуковае жыццё Гародні, адзін з лепшых выкладчыкаў у гісторыі Гродзенскага дзяржаўнага ўніверсітэта. Сваім вучням шмат падказаў і дапамог заўважыць і ў мінулым, і ў сучаснасці. Шчырая ўдзячнасць. Светлая памяць.

Два гады таму Барыс Самуілавіч падрыхтаваў відэазварот да тых, хто ў ГрДУ збярэцца на круглы стол з нагоды яго 90-годдзя. Але там гэты ролік не паказалі… Пабаяліся… Дагэтуль няма ва ўніверсітэцкай галерэі прафесараў ГрДУ партрэта Барыса Клейна.

Ніжэй публікуецца матэрыял Б. С. Клейна, падрыхтаваны ім для альманаха лакальнай гісторыі «Горад Святога Губерта» (Выпуск ІХ, Гродна, 2014).

Іна Соркіна, г. Гродна

* * *

ДОПРОС 1953 ГОДА

Борис Клейн, доктор исторических наук (США)

У меня «двойственное» восприятие пресловутого «дела врачей». Я тогда жил в Гродно (ул. Энгельса, д. 27) вместе со своими родителями, по профессии врачами, и стал свидетелем преследования моего отца, Самуила Семеновича Клейна, в связи с этим «делом». А через много лет, оказавшись в эмиграции в США, вернулся к происходившему уже как исследователь. Работая там в архивах, я обнаружил по этой теме целый комплекс неизвестных документов с грифом «Top secret» («совершенно секретно»). По моей просьбе 25 из них были рассекречены. На их основе мною была опубликована статья в московском академическом журнале «Вопросы истории» (2006, № 6).

Борис Клейн, начало 1950-х гг.

Давно, и, как многим казалось, окончательно завершилась «холодная война». Но не исчезает интерес к одному из главных ее сюжетов, связанных со смертью И. Сталина и обозначивших середину ХХ в. как переломную для СССР. Отзвуки тех драматических событий ощущаются и теперь.

Сообщение ТАСС, переданное по московскому радио и напечатанное в газетах 13 января 1953 г., буквально ошеломило нас. До всеобщего сведения доведено было, что арестована группа врачей (в основном с еврейскими фамилиями), которые, будучи членами сионистских организаций, по заданию американской и других западных разведок убили Жданова и других видных деятелей. Планировали же они истребить всю советскую верхушку. Обещано было, что следствие скоро завершится, и «убийц в белых халатах» постигнет справедливая кара.

Из газетных публикаций следовало, что опасность, исходящая от медиков-вредителей, грозит каждому советскому человеку. Партия призывала население решительно покончить с беспечностью и везде разоблачать сионистскую агентуру.

Отец по своему жизненному опыту понял, что охотников включиться в травлю окажется немало. Он сам, как начальник железнодорожной больницы, тоже мог ожидать серьезных неприятностей. Но поначалу не верилось, что политическая истерия из центра так быстро докатится до провинциального Гродно.

Здесь замечу, что мы, кроме официальных советских, пользовались и другими, не дозволенными властью, источниками информации. У нас дома был высокочувствительный приемник «Телефункен», привезенный моим отцом из Германии как трофей. В пограничном Гродно (в отличие от крупных городов) зарубежные радиостанции не глушились, и мы поздними вечерами могли принимать передачи Би-би-си и «Голоса Америки».

Ничего утешительного из них нельзя было почерпнуть. Новости были похожи на московские. Иностранные эксперты терялись в догадках, с какой целью затеяна опасная советская провокация, и главное, к чему она приведет.

А тем временем, как я узнал впоследствии из американских документов, за океаном велась напряженная работа по расшифровке кремлевской загадки.

Вот фрагмент из меморандума, составленного для руководства тайного Совета по психологической стратегии при президенте США (приводится в моем переводе с английского):

«…Секретно, 13 января 1953 года.

Вопрос: Советский медицинский заговор.

  1. Ситуация. Сегодня в обзоре международных новостей СВS появилось изложение передачи московского радио о том, что 9 советских врачей арестованы за участие в медицинском заговоре, созданном для ликвидации ключевого аппарата в советской иерархии… Ясно, что в обвинении проступают сильные антисемитские ноты».

В Вашингтоне начались секретные совещания с участием высокопоставленных лиц. В итоговом документе одного из обсуждений, 15 января 1953 г. направленном вновь избранному президенту Д. Эйзенхауэру, отмечалось:

«…Сообщение о заговоре врачей сделано для русских, но с расчетом на реакцию во всем мире. Это может быть началом радикальной чистки наподобие тех, что проводились в СССР 1930-х годов, с использованием антисемитских приемов гитлеровского режима. Советы используют этот предлог для расправы с инакомыслящими, интеллигенцией, их представляют в качестве участников заговора «капиталистического окружения».

И далее там же:

«Подтверждается широкое распространение страха и неуверенности в Советском Союзе. Вполне возможно, Сталин намерен ликвидировать более молодых и властолюбивых политиков из своего окружения… Налицо самый глубокий прорыв в политическом противостоянии США и нынешнего советского режима».

Цитируя эти документы середины прошлого века, позволю себе обратить внимание читателей, что они во многом созвучны нынешним тревогам. И не без причины. Нам ведь объявлено недавно (выступление А. Проханова по российскому телевидению), что в России одержала победу идеология неосталинизма…

Поскольку опасность преследования нависала над моим отцом, сообщу некоторые факты из его неординарной биографии. Выходец из небедной семьи варшавского ремесленника, он в 1913 г. был принят (по процентной норме, как еврей) в Варшавский императорский университет, вначале на математический факультет, а затем перешел на медицинский. В 1915 г., в связи с наступлением войск кайзеровской Германии, университет был эвакуирован из Варшавы в Ростов-на Дону.

Самуил Клейн в форме студента Варшавского императорского университета, 1913–1914 гг.

О своем студенчестве отец, хотя и мало, но говорил. О чем он умалчивал почти до самой кончины – это эпизод 1919 г. Белые, остро нуждаясь во врачах, устроили в Ростове досрочный выпуск студентов-медиков, и отца призвали в деникинскую Добровольческую армию, где он служил вплоть до разгрома Белого движения. А поскольку потом в анкетах он не писал об этом, ему и удалось избежать расстрела.

Дальше – недолгая медицинская служба в Красной армии, работа в лечебных учреждениях Белоруссии.

За день до начала Отечественной войны, в Витебске 21 июня 1941 г. его призвали для организации крупных госпиталей.

Он прошел всю войну. Процитирую сохранившуюся у меня выписку из приказа по Войскам Западного фронта № 0911 (октябрь 1943 г.) о награждении майора медицинской службы Клейна Самуила Симховича орденом Отечественной войны 2-й степени «за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество». Хранятся у меня этот отцовский орден и другие его (и матери моей, Аси Моисеевны), боевые награды.

И вот 28 февраля 1953 г. в газете «Гродненская правда» появился фельетон «Темных дел мастера», подписанный Похилко и Пушкарем. Первый был сотрудником редакции, а второй – следователем.

В фокусе их разоблачений был мой отец. Его, начальника железнодорожной больницы, обвинили в том, что он окружил себя пособниками-евреями (врачи Глоуберман, Халфина, Бродская). С их, мол, участием в больнице «установилась преступная практика». Перечислялись примеры, якобы подтверждавшие, что они оказывают теплый прием и проявляют повышенное внимание к пациентам-евреям, а также к разным ответственным товарищам (не имеющим отношения к железной дороге). Зато относятся с полнейшим безразличием, даже отказывают в лечении рядовым труженикам. И авторы гневно вопрошали: «Что общего имеет эта практика с самым обыкновенным понятием человечности!»

Здание бывшей железнодорожной больницы в Гродно (ул. Будённого) на старом и современном фото

Далее в том же духе, с выводом, что пришла пора вмешаться следственным органам. Понятно, что отца сразу уволили с работы.

Всё это было не случайно. Как отмечается в Википедии, в статье о «деле врачей» (где делается ссылка и на мои американские архивные находки), для массовой пропаганды того года установочным был фельетон «Простаки и проходимцы», опубликованный в «Правде» 8 февраля 1953 г. Там евреи изображались в виде мошенников. Вслед за ним советскую прессу захлестнула волна фельетонов, посвященных разоблачению истинных или мнимых «темных дел», совершенных лицами с еврейскими именами, отчествами и фамилиями.

Таким образом, тут не было какого-то «разгула народного возмущения», а велась целенаправленная кампания «сверху», сопровождавшая разрастание «дела врачей». Под личным надзором Сталина к расследованию подключались органы безопасности на Украине, в прибалтийских республиках, Белоруссии. В этом контексте следует рассматривать и гродненский эпизод.

В конечном счете, как представляется многим исследователям, все эти меры направлены были на общую дискредитацию и дегуманизацию евреев в СССР как этноса, якобы играющего роль «пятой колонны» сионизма и империализма. Каким могло быть, при таких предпосылках, «окончательное решение» диктатора?

Но призрак погибели нависал не только над евреями.

Не раз делались попытки доказать, что Сталин был убит своим окружением, опасавшимся новой кадровой чистки (наподобие «ленинградского дела» и других прежних расправ). Хотя убедительных доводов в пользу этой конспирологической версии пока не представлено.

Собранные мною материалы свидетельствуют, что в США был разработан собственный «план устранения Сталина».

И в то время, когда мы в Гродно, подобно людям по всей стране, в каком-то оцепенении следили за действиями подстрекателей из Кремля и их многочисленных подручных, в Вашингтоне обсуждалась радикальная инициатива. Судя по материалам библиотеки (фактически архива) Эйзенхауэра, суть ее была впервые изложена в меморандуме, представленном Совету по психологической войне 16 января 1953 г. Центральное место занимали акции, направленные лично против Сталина.

В Америке была создана строго засекреченная рабочая группа «Сталин» (ее кодовое обозначение PSB D-40), целью которой и было по возможности отстранить его от власти (либо, иными словами, обезвредить как диктатора). Но в тех документах, которые я изучил, не шла речь о террористическом акте. Вопрос хотели решить иначе.

«Медицинский заговор», утверждали сторонники плана, содержит (с западной точки зрения) бредовый элемент, пригодный для дискредитации самого властителя. Миру следует продемонстрировать, что Сталин, как и Гитлер до него, шагнул через край. Поэтому все его слова и действия с настоящего времени должны рассматриваться как поступки сумасшедшего. Предлагалось начать в разных странах кампанию за проведение процесса особого рода перед международной комиссией психиатров. Рассмотрев все улики, она вынесет решение, что Сталин является сумасшедшим.

План этот был близок к осуществлению, но, как указано в документе, наступило непредвиденное осложнение. Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль предложил провести в ближайшее время встречу «большой тройки» (с участием его самого, Сталина и Эйзенхауэра, если последний даст согласие). А каковы могут быть итоги этой встречи, если до нее одного из участников объявят сошедшим с ума?

Такой поворот имеет одно объяснение: патриарх британской политики сильно забеспокоился. Он принял в расчет не столько «дело врачей», сколько опасность ядерного удара со стороны СССР. Потому и начал глубокий зондаж подлинных намерений советского вождя.

А там, где были мы, продолжались аресты и допросы всё новых обвиняемых. По личному приказу Сталина, для выколачивания признаний их били, заковывали в кандалы, применяли другие пытки. Некоторые уже погибли в застенках…

На исходе того дня, когда в «Гродненской правде» был опубликован фельетон (28 февраля), к нам в дом пожаловал один из его авторов, следователь Пушкарь.

Вид ул. Энгельса (сейчас ул. Городничанская).

Дом № 27 по ул. Энгельса (Городничанской), в котором жила семья С. С. Клейна

Какая срочность! Явился с допросом на дом к больному человеку. Отец от переживаний слег с сердечным приступом.

По прошествии стольких лет я смутно помню внешность вошедшего. Как будто лысоватый, худощавый. Четко осталось в памяти, что он снял пальто, но мне его не передал, а сам повесил на стул. Взял себе другой, подсел совсем близко к кровати, на которой лежал отец.

Почему-то он не предложил мне выйти. Допрос вел настойчиво, но вкрадчивым тихим голосом. Кое-что я все-таки услышал.

Сперва Пушкарь, что называется, «прошелся по именам». Почему принят был на работу Глоуберман, кто именно его порекомендовал? А как насчет Халфиной? Отец отвечал, что работников нанимал не он, а Управление железной дороги в Минске.

А как насчет методов лечения: признаёте, что неправильные?

В общем, допрашивал вроде бы формально. Наверное, у них и так всё было решено.

Ясно было, что это «первая пристрелка». Дальше надо ждать вызова, новых допросов. Они активно собирали компромат: против беспартийного отца дала показания Пащенко, секретарь парторганизации больницы. Она знала, как угодить начальству.

Теперь я уверен, что было указание отыскать и в Гродно ответвление сионистской сети. Значит, через два-три дня отца могли арестовать.

Еще довод против утверждений тех историков, кто полагает, что «дело врачей» к концу февраля само собой угасало. Напротив: органы подыскивали себе новые жертвы. И шельмование в советской печати велось по всем их правилам.

Никто в мире не смог – или не захотел – по-настоящему вмешаться, чтобы остановить убийц. Не тех, кто в «белых халатах», а истинных палачей, в большинстве своем так и не понесших наказания.

Трагический парадокс: только смерть тирана спасла от гибели множество невинных.

Не появился больше у нас в доме Пушкарь, и в свою контору он не вызвал отца. Потому что в начале марта Сталин заболел. И будто бы провалился к себе в преисподнюю.

Я помню, как мы по очереди исполняли приказание встать в «почетный караул» у одного из памятников Вождю и Учителю. «Караульным» выдавали красные повязки с черной каймой. Стояли на холоде молча.

Известно, что в стране плакали и даже рыдали по родному Сталину.

Всё это было (но странно, что у многих не прошло).

Признаюсь: мы с отцом не печалились; надеялись, что хуже уже не будет. Да и у других гродненцев я не замечал особой скорби по поводу отсутствия в мире товарища Сталина.

Дальше начались перемены к лучшему. А что же авторы фельетона? Пушкарь как-то незаметно исчез из города: след простыл. Правда, органы остались…

Николай Похилко продолжал заведовать отделом культуры в редакции «Гродненской правды». И, по совпадению, туда же в 1954 г. приняли на работу журналистом мою жену, Фриду Пугач. Вот что она написала в своих воспоминаниях «Женщина в редакции» («Асоба і час». 2010, 2):

«На новогодней вечеринке (кажется, 1956 г.) он подошел ко мне и стал “исповедоваться”. Мол, при Сталине завели “Дело врачей”, и в Гродно тоже искали “отравителей” среди врачей-евреев.

Похилко знал, за кого я вышла замуж, поэтому спросил:

– Вы, наверное, смотрели подшивку?

Конечно, я уже прочитала фельетон, написанный им в соавторстве со следователем, в котором он “разоблачал” главврача железнодорожной больницы Самуила Семеновича Клейна (моего будущего свекра).

– Это была неправда, – признался Похилко, – но нам сказали, что так надо…

Вот и этот отводил от себя вину».

К сожалению, конца той истории не видно. Мало того: сталинисты настаивают, что взяли у времени реванш.

Надеюсь, их в этом разубедят. Увы, скорее всего, без моего участия.

23–25 мая 2014 года. Александрия, Вирджиния (США)

Опубликовано 08.10.2020  22:05

Воспоминания о Якове Тепере (II)

(окончание; начало здесь)

Юрий Тепер. Во Львовском политехническом институте приобщение к учёбе в 1946 г. началось с того, что студентов отправили описывать имущество тех, кого должны были выслать за связь с бандеровцами. А перед началом лекций приходил преподаватель и спрашивал: «На каком языке желаете слушать меня: на русском или на украинском?» Большинство студентов составляли местные, кричавшие приезжим: «Вы едите наше сало, наш хлеб – слухайте нашу мову!» Но больше о Львове ничего такого отец не рассказывал. О переводе в Одессу говорил, что там жило много родственников, поэтому легче было подкормиться. Ага, вот ещё интересный случай, рассказанный им: «Иду я по улице Одессы. Слышу, сзади один парень другому говорит: Я вот так же шёл сзади жида, набросился на него и стал душить – чуть до смерти не задушил. И сейчас так сделаю. Принял я боксёрскую стойку, он наброситься не успел. Встали мы друг против друга (точнее, враг против врага), я выбрал момент и ударил его ногой в колено, он упал. Тогда я сказал его дружку: Забирай его домой».

Вольф Рубинчик. Да, умел Яков Тепер за себя постоять… Перейдём к «еврейскому вопросу».

Ю. Т. По взглядам отец был, скорее всего, интернационалистом, еврейство своё не подчёркивал, но и не скрывал его. Говорил, что после войны многие при изучении иностранного языка не хотели учить немецкий, переходили на английский. Он же принципиально в институте изучал немецкий, чтобы иметь возможность понимать идиш. К сионистам особой симпатии не питал, но людей, решивших уехать в Израиль, никогда не осуждал. Мне не раз приходилось слушать его разговоры с людьми, настроенными на выезд. Его взгляды были скорее оборонительными, чем наступательными. Он говорил, что в Союзе у него прочное экономическое положение, его ценят на работе, что он привык к этому образу жизни. Считал, что уезжающим будет очень трудно выучить новый язык, устроиться на хорошую работу, привыкнуть к климату и т. д. Судя по книге Григория Свирского «Прорыв» о выходцах из СССР в Израиле 1970-х гг., папа не во всём ошибался. Наивным человеком он не был, об антисемитизме знал, хотя сам не так уж часто с ним сталкивался.

Помню один разговор. После очередного сионистского конгресса в защиту советских евреев их просили на работе подписать заявление, что они не нуждаются в защите со стороны сионистов. Папа спорить не стал, но дома сказал: «Эти конгрессы вынуждают власти сдерживать свой произвол, ведь антисемитизма у этой братии хватает».

Я уже упоминал, что в конце 80-х посещал разные политические клубы. Однажды там рассказали о свободной обстановке на московском Арбате. Поделился этим рассказом дома, и реакция отца стала для меня неожиданной: «Нечему радоваться. Все действия ваших неформалов разрушают твёрдую власть, а без неё всегда найдутся желающие бить жидов, как это было в революцию 1905 г. или в гражданскую войну. Ты сам хорошо знаешь историю, подумай об этом». Мне было трудно ему возразить.

Об антисемитизме он рассуждал так: «Есть антисемиты вроде Гитлера, с ними о чём-то говорить бесполезно. Основная же масса людей относится к евреям, как и к другим нациям, в зависимости от личного опыта. Если еврей им сделал что-то хорошее – значит, они евреев любят и уважают, а если видят непорядочные действия евреев, то становятся антисемитами. На других евреев мы постоянно влиять не можем, значит, надо самим вести себя достойно, и тогда к тебе будут относиться аналогично». С этим тоже трудно спорить.

Ввиду ситуации 1990-х папа стал относиться к идее выезда из страны более лояльно. Когда я ходил на курсы иврита в Израильский центр, он это поощрял. Расспрашивал, что мы учим, что за люди туда ходят, о чём говорят.

Ещё интересный момент. У нас, как и в других еврейских семьях, часто во время праздничных встреч обсуждалась «еврейская тема» в разных её аспектах. Однажды папа сказал: «И не надоело вам всё время говорить об одном и том же. Вот русские за столом и анекдот расскажут, и песню споют. У нас же всё время одна тема: “ехать – не ехать”». Я был с ним полностью согласен.

В. Р. Вернёмся к биографии. Как он отзывался о Дальнем Востоке?

Ю. Т. Папа написал о нём песню, я помню три куплета из четырёх. Позже, в перестроечные годы, он сам назвал её «псевдопатриотической».

I

Всего в полуверсте от края света,

Где бьёт волнами Тихий океан,

В наряды богатейшие одетый

Раскинулся восточный великан.

Припев:

Всё будет, придём к коммунизму,

И коль не ищем полегче дорог,

То едем на край своей отчизны,

Мы едем на Дальний Восток.

II

Работать едем мы на благо мира,

Чтобы расцвёл Приморский край, как сад,

Чтоб жить советским людям лучше было,

Чтоб шли у них дела всегда на лад.

Припев

III

Нас Родина 15 лет учила,

На горку знаний дружно все взошли,

Мы, инженеры, молодая сила

Великой советской земли.

Припев

В четвёртом куплете был призыв к будущим выпускникам вузов ехать на Дальний Восток. По-моему, не хуже всего того, что тогда печаталось-исполнялось.

В. Р. Но и не лучше. Хотя похоже, что это писалось искренне… Ведь многие евреи (не только инженеры) действительно в своё время стремились на Дальний Восток, например, в Еврейскую автономную область.

Cправка из дальневосточного города Спасска

Ю. Т. Привёл куплеты не для того, чтобы обсуждать песню, а чтобы передать отношение отца к жизни и работе в тот период. Его характеризует и тот факт, что он сумел в 1954 г. организовать индустриальный техникум в Спасске-Дальнем, был там директором.

Яков Тепер в Cпасске, лето 1954 г.; там же у школы цементного завода, 1955 г.

В. Р. В партию ему вступать не предлагали?

Ю. Т. Тут неясно. Вроде бы он подавал заявление, но у него нашли какие-то финансовые нарушения, и дело отложили, а повторно он не обращался. Дальше был путь в Минск через Бельцы, перед этим – встреча с моей мамой. Они поженились в 1956-м, я родился в 1958-м.

Минск, 1959 г. Ю. Тепер (посерёдке) с мамой Евгенией и папой Яковом. Сверху – двоюродный брат Миша

В. Р. Каким он был отцом?

Ю. Т. Очень хорошим. Постоянно интересовался моими школьными делами, причём не только отметками, но и тем, чему я научился, как отношения в классе и т. д. Никогда не любил тратить время зря. Помню, мы идём по улице, проходим мимо какого-нибудь промышленного объекта, трансформаторной будки – он тут же начинает рассказывать мне, что там происходит, какая от этого польза. Учил меня различным способам устного счёта (умножения двузначных чисел на двузначные или даже трёхзначные). Часто говорили об исторических событиях или о вопросах текущей политики, о шахматных новостях.

В. Р. О шахматах давно пора погутарить!

Ю. Т. Где и как папа научился шахматам, не знаю: он не говорил, я не спрашивал. Возможно, это было уже в Бельцах после войны. Знаю точно, что там он был среди сильнейших шахматистов города. Возможно, играл на республиканских соревнованиях. Вспоминал, что знал будущих мастеров Шломо Гитермана (его в шутку называли Гитлерманом) и Виталия Тарасова. Особого внимания папа шахматам никогда не уделял, но его тогдашний второй разряд котировался достаточно высоко.

Более всего он любил играть в шахматы во время отпуска, часто на пляже. Меня он до 4-го класса не учил, хотя правила я знал. В 4-м классе у нас многие записались в шахматный кружок при Доме офицеров, который вёл В. Г. Мисник. Вскоре в классе был организован турнир, я сыграл там плохо. Когда папа увидел, что меня это задело, он стал учить меня шахматам. Сперва научил, как ставить элементарные маты (двумя ладьями, ферзём и королём, ладьёй и королём), потом показал простейшие ловушки («детский мат», «неправильное начало» 1.е4 е5 2.Кf3 f6, русская партия 1.е4 е5 2.Кf3 Кf6 3.К:е5 К:е4 4.Фе2 Кf6 5.Кс6+ и аналогично за чёрных). Потом мы просто играли, иногда смотрели книжки Я. Рохлина и Г. Лисицына. Уже два месяца спустя я мог играть на равных с сильнейшими шахматистами класса.

В. Р. Хорошо всё помнить…

Ю. Т. На том стоим. Добавлю, что аналитические способности у папы были на высоком уровне. Первую партию матча Спасский – Фишер 1972 года помнишь?

В. Р. Где Фишер «схавал» пешку на h2 и проиграл?

Ю. Т. Именно. Когда передали отложенную позицию, мы с папой её анализировали прямо на пляже Рижского взморья. По радио звучал анализ Льва Полугаевского, но мы его не слышали. Позже папа рассказал коллеге о нашем анализе, а тот радио слушал и удивился совпадению в оценках (речь шла об опасности пата, но при этом была возможность его избежать).

Папа критически относился к моему стремлению изучать теорию, доказывал, что надо учиться мыслить самостоятельно. Понимание такой необходимости пришло с опытом, но сейчас без теории тяжело.

В. Р. Ты упоминал о поэтическом творчестве. Много ли стихов написал отец?

Ю. Т. Немало… Чтоб ты не думал, что у него только такие «высокопатриотические» вещи, как о Дальнем Востоке, приведу его опус к годовщине Октября. Эту песенку он спел на работе:

Там у них мильоны безработных,

Куда их девать, правительство не знает.

Нам бы их на стройки, на разные работы,

А завтра скажем: «Снова не хватает».

Там у них дома стоят пустые,

Как их заселить, правительство не знает.

Мы бы их быстро заселили,

А завтра скажем: «Снова не хватает».

Там они всё мясо погноили,

Куда его девать, правительство не знает.

Мы бы этим мясом быстро закусили,

А завтра скажем: «Снова не хватает».

Больше не помню. Вряд ли подобные стихи о «превосходстве» социализма понравились бы руководящим товарищам.

У Евгения Евтушенко есть стихотворение «Страна, где всего не хватает». Его мы с папой слушали по телевизору, и он сказал: «Евтушенко – хитрец. Это стихотворение подойдёт всем: и патриотам, и диссидентам». Возможно, папа вспомнил его, когда писал своё.

Я. Тепер на работе

В. Р. Насчёт работы. Твой отец когда-нибудь брал её на дом?

Ю. Т. Никогда. Он считал, что работать надо на работе, а дома отдыхать, заниматься своими делами. Он был руководителем группы, давал идеи, а его исполнители оформляли это в чертежах. Сам он чертил не очень хорошо, зато умел определять слабые места в существующей ситуации, понимал, как их исправить…

В. Р. А как любил отдыхать?

Ю. Т. Домоседом он не был. Очень любил выезды на природу, в т. ч. коллективные, работы на земле. С удовольствием ездил помогать людям на дачи, не отказывался от «шефских» сельхозработ в колхозе. Часто устраивал на работе поездки в разные города на экскурсии (иногда под видом поездок на проектируемые объекты). Почти каждый год мы семьёй выезжали на море.

На отдыхе

Ещё любил гулять в парке возле озера (и помню, мы с ним катались на лодке). В дождливую погоду читал книги, смотрел телевизор. Короче говоря, был разносторонним человеком. Часто помогал мне в учёбе, любил решать математические задачи. Вообще любил узнавать что-то новое. Когда мы выписывали «Moscow News», отец просил меня переводить статьи или рассказывать, что я там интересного прочёл. Не могу его представить сидящим без дела, скучающим.

В. Р. С какими людьми общался твой папа?

Ю. Т. Мог свободно общаться с разными людьми – и с утончёнными интеллектуалами, и с обычными работягами – на разные темы. Помню, он рассказывал, что в Паланге на пляже нашёл переводчика с японского и много разговаривал с ним, расспрашивая о тонкостях языка, о переводах географических названий. Мог свободно высказываться о политике, науке и технике, экономике, спорте, шахматах… Мне было интересно его слушать. Я старался учиться разносторонности у папы, но не всегда получалось.

Авторские свидетельства Я. Тепера

И чтобы закончить. В 2006 г. я судил шахматный турнир в Стайках с участием папиной организации «Белнипиэнергопром». К тому времени он 9 лет как умер. Когда сослуживцы папы узнали, что я его сын, все подходили и вспоминали отца, говорили, что помнят его, желали мне идти его путём.

В. Р. Но ты ведь во многом от него отличаешься?

Ю. Т. Однажды мы ездили куда-то с его коллегами (кажется, за грибами). Кто-то спросил его: «Яков Иосифович, почему Вы такой весёлый, энергичный, а сын у Вас совсем не такой?» Он ничего не ответил. Каждый человек имеет свою судьбу. А о хороших людях надо помнить.

В. Р. Согласен, спасибо за беседу.

Опубликовано 24.08.2020  23:23

Илья Френклах о советско-финской войне и многом другом

Илья Захарович Френклах: Я родился в 1921 году в поселке Озаричи Полесской (ныне Гомельской) области. Отец был портным. Нас было в семье трое детей – два брата и сестра.

В 1938 году я закончил белорусскую десятилетку и с тремя своими школьными товарищами, Рувимом Фуксоном, Абой Хапманом и Максом Шендеровичем, поехал поступать в Ленинградский текстильный институт. У нас не взяли документы в текстильный, сказали, что прием абитуриентов закончен, и посоветовали поступать в сельхозинститут.

Хапман решил поступать в кораблестроительный институт, а Макс, Рувим и я, после сдачи экзаменов, стали студентами сельскохозяйственного института, расположенного на улице Карповка, дом № 32. В Ленинграде ещё был институт сельскохозяйственной механизации.

Когда началась финская война, мы добровольно вступили в 65-й студенческий лыжный батальон. Я и на лыжах до того момента никогда не стоял. Выдали нам винтовки – «драгунки» без штыков, ножи, и стали обучать. У нас в институте была военная кафедра, так что и до ухода на финскую войну стрелять из винтовки и метать гранаты я уже умел довольно неплохо.

Получили «смертные медальоны» в виде капсулы, но красноармейские книжки нам почему-то не выписали. Вроде и есть мы, и нет нас. Форма красноармейская, а в рядах РККА не числимся. Про финнов мы ничего толком не знали. В газетах и по радио раздавалось сплошное «Ура!!! Победа!!!», а все больницы и госпиталя города были забиты ранеными и обмороженными с Карельского перешейка.

Правду о том, что творится на финском фронте, никто не говорил. Все молчали… Полный информационный вакуум. Только «Ура!» по репродуктору с утра до вечера… Но ходили разные дикие слухи по системе ОБС или ВОС («одна бабка сказала» или «вчера одна сволочь в трамвае рассказывала») о наших кровавых безуспешных атаках на финнов и жутких потерях на линии Маннергейма.

Но скажу честно, тогда нас не интересовала «темная сторона» войны. Патриотический порыв был настолько сильным, что мы не обращали внимания на какие-то трудности и не думали о том, что на войне нас, возможно, убьют.

Зима 1939-1940 гг. в Ленинграде была очень суровой и морозной. Город напоминал призрак. В домах полное затемнение. Все отопительные трубы полопались, люди замерзали. Вечером на улицы никто не выходил, разгул бандитизма в те зимние дни был просто неудержим. Этакая «тренировочная прелюдия» перед блокадой сорок первого года. Но я не помню, чтобы зимой сорокового года были перебои в снабжении продовольствием.

На Карельский перешеек добровольцев из нашего батальона отправляли небольшими группами. Сначала направили тех, кто имел опыт срочной службы в армии и на флоте. Из нашего института в первую группу попало десять человек. Девять из них вскоре погибли. Среди убитых были два моих близких друга: Ваня Шутарев и Коля Петров. Взвод лыжников вошел на какой-то хутор и попал в засаду. Уцелел только мой однокашник, белорус Матусевич. Он был ранен и притворился мертвым, когда финны добивали раненых. Он видел, как карелу Петрову – именно потому, что карел – финны отрезали уши, язык, а потом вырезали штыком на груди красную звезду…

Мало кто это знает, но и в начале Отечественной Войны финны очень часто ножами добивали наших раненых на поле боя. Именно ножами…

Батальон перевели в Озерки, и там мы еще две недели ждали приказа о выступлении на фронт. К линии фронта шли на лыжах. Пока до передовой дошли, война фактически закончилась. Я так и не успел по какому-нибудь финну выстрелить. Когда мы вернулись в Ленинград, то нас встречали как победителей. Цветы, оркестры. Летом сорокового я поехал на каникулы на родину. Тогда я в последний раз увидел своих родителей.

Где Вас застало известие о начале войны?

И. З. Ф.: В мае 1941 года, после окончания третьего курса, меня направили агрономом-полеводом на полугодовую производственную практику в учебное сельское хозяйство Каменка в Лужском районе. Знаменитое было место. Раньше в Каменке находилась сельскохозяйственная колония НКВД. Во время немецкой оккупации, в здании учхоза немцы устроили фронтовой публичный дом для своих офицеров. На работу туда немцы согнали попавших в неволю жён красных командиров.

В этом учхозе меня и застала война. Рядом находился военный аэродром, который немцы очень скоро разбомбили. Нас, студентов, послали на окопные работы, рыть противотанковые рвы на будущем Лужском оборонительном рубеже.

В начале июля до нас дошло постановление о создании дивизий народного ополчения (ДНО), и все мужчины-студенты вернулись в Питер, чтобы записаться в формирующиеся ополченческие части.

На Вашу долю выпали самые трудные годы войны. Вы провели на передовой, в пехоте и в полковой разведке, на одном из самых гибельных участков советско-германского фронта, очень тяжелый и кровавый период с августа 1941 до ноября 1942 года. С чего бы Вы хотели начать рассказ о своей войне?

Центральный архив министерства обороны (ЦАМО), ф. 33, оп. 7447809, ед. хр. 458. Из архивных материалов следует, что на военную службу И. Френклах поступил 15 июля 1941 г.

И. З. Ф.: А почему вы решили, что я вообще хочу рассказывать о войне? Вот вы хотите слышать солдатскую правду, но… Кому это сейчас нужно? Для меня это серьезная дилемма. Если говорить о войне всю правду, с предельной честностью и искренностью, то сразу десятки голосов «ура-патриотов» начнут орать – очерняет, клевещет, кощунствует, насмехается, заляпывает грязью, глумится над памятью и светлым образом, и так далее… Если рассказывать в стиле «политрук из ГлавПУРа», мол, «стойко и героически, малой кровью, могучим ударом, под руководством умных и подготовленных командиров…», то меня от таких лицемерных и фальшивых речей и от чванливого советского официоза всегда тошнило…

Ведь ваше интервью будут читать люди, войны не видевшие и незнакомые с реалиями того времени, и вообще не знающие подлинную цену войны. Я не хочу, чтобы кто-то, не имеющий малейшего понятия, какой на самом деле была война, заявил, что я рассказываю «байки» или излишне трагедизирую прошлое.

Вот вы с моим соседом по улице, бывшим «штрафником» Ефимом Гольбрайхом, опубликовали интервью. На днях посмотрел в Интернете обсуждение прочитанного текста. И меня взбесило следующее. Молодые люди обвиняют ветерана в том, что он честно рассказал, что в середине октября сорок первого в Москве была дикая паника и было немало таких, с позволения сказать, «граждан», которые со спокойной душой ждали немцев. Мол, как он смеет, и т. д. А откуда эти молодые люди могут знать, что там творилось на самом деле? Они там были? А Гольбрайх был и видел. Но когда начинают дискутировать, преувеличивает ветеран или нет… Гольбрайх своими руками в боях не одну сотню врагов нашей Родины на тот свет отправил, и имеет полное право на свою истину и свое видение войны.

У всех фронтовиков-окопников общее прошлое. Но это прошлое действительно было трагическим.

Вся моя война – это сплошной сгусток крови, грязи, это голод и злоба на судьбу, постоянное дыхание смерти и ощущение собственной обреченности… Я радости на войне не видел и в теплых штабных землянках пьяным на гармошке не наяривал. Большинство из той информации, которую я могу вам рассказать, попадает под определение «негативная»… И это не грязная изнанка войны, это её лицо… […]

Каким был национальный состав взвода?

И. З. Ф.: Почти все были русские ребята. Когда я прибыл во взвод, там уже было два еврея, в других отделениях – Хаим Фрумкин и Михаил, моряк, с типичной такой фамилией Гольдберг или Гольдман, сейчас точно не вспомню.

Наша дивизия считалась «славянской», и в ней служили в подавляющем большинстве русские, но было в ней, как и на всём Ленфронте, много евреев из добровольцев, а также из выживших после разгрома ополчения.

«Национальный вопрос» на передовой ощущался в какой-то степени?

И. З. Ф.: Отношение к евреям во взводе было хорошее. Я не помню особых стычек на почве антисемитизма в своей части, будучи на фронте. Разведчики – это семья, там нет «эллина или иудея». Там у всех была одна национальность – разведчик 952-го стрелкового полка. Тогда мне повезло. У нас публика была в основной городской и образованной, и никто антисемитскую херню вслух не смаковал и эти бредни не муссировал. Но в госпиталях, да и после войны, мне, к сожалению, с этой заразой пришлось слишком часто сталкиваться. На анекдоты я внимания уже не очень обращал.

В конце сорок второго лежал в госпитале в гостинице «Европейская» в Ленинграде. Палаты большие, на тридцать человек. Рядом со мной лежит Иосиф Гринберг и ещё один еврей, морской пехотинец с Дубровки с ампутированными ногами. Прибыли новички. Один из них начал выступать: «Жиды! По тылам суки ховаются! Иван в окопе, Абрам в рабкопе!» Я спросил: «Кто тут евреями недоволен?». Он и отозвался… На костылях до него допрыгали, по морде ему надавали. Я ему пообещал, что в следующее его «выступление с трибуны» – зарежу. И всё…Тишина на эту тему. Лежу в госпитале в Лысьве, потом в Перми – такая же история. Меня это поражало. Откуда? Почему? За что? В конце войны страна настолько провонялась антисемитизмом, что я устал с ним бороться.

Понимаете, после ранения одна нога стала короче другой на восемь сантиметров. До 1946 года ходил на костылях, потом мне сделали ортопедический ботинок весом полпуда для раненой ноги. Остеомиелит стал хроническим, свищи на раненой ноге не заживали. Всё время я работал агрономом в Тамбовской области, после – в Средней Азии. Пешком ходить по полям целыми днями было очень сложно и трудно. Дали лошадь, так я на ней ездил «по-цыгански», ботинок-протез в стремя не пролезал. Через несколько лет, совсем молодой, умерла моя жена, и я остался один, с двумя маленькими сыновьями. Очень голодное было время. Я, хоть все время по хлебным полям ходил, а хлеба досыта поесть не доводилось. Решил вернуться на родину, в Белоруссию.

Я искал работу в Мозыре, Ейске и в других местах, где были вакансии – меня нигде не брали на работу в сельхозотдел или даже простым агрономом в МТС. Желающим принять меня на работу при моём утверждении на должность в РайЗО в сельхозотделе райкома или обкома отвечали так – здесь ему не синагога, и вообще, почему вы себя евреями окружаете?..

– Кто-нибудь из Вашей семьи уцелел в годы войны?

И. З. Ф.: Брат Иосиф в возрасте 18 лет погиб в 1942 году в Сталинграде. Он был сержантом в пехоте. Сестра успела эвакуироваться и выжила.

А судьба моих родителей трагична. Когда немцы приближались к Озаричам, началось массовое бегство населения. Организованной эвакуации не было. Родители добежали до станции Холодники, это где-то в двадцати километрах от нашего дома. В это время прошел слух, что немцев отогнали (думали, совсем), и родители вернулись. Не всем было просто оставить дом, корову, да и просто родное местечко, у многих была обычная крестьянская психология.

Слухам, что немцы поголовно убивают евреев, верили не все. Мой отец, солдат Первой мировой войны, в 1916 году попал к немцам в плен, и немцы ему понравились, он говорил, что немцы – люди как люди, что никого они не трогали. Он не знал, что на германской земле выросло целое поколение нелюдей. Когда пришли немцы, то родители спрятались в деревне Хомичи. Там стояли мадьяры и местное население не трогали. Но весной сорок второго немцы устроили массовую облаву, выловили всех евреев и согнали в Озаричи на расстрел. Местный полицай Спичак, который до войны приятельствовал с моим отцом, (отец ему всегда шил), подошел к пойманным евреям, вывел моего отца и мать в сторону и сам лично хладнокровно расстрелял. Снял с отца пальто и ботинки, и сказал сельчанам: «Закопайте жидов…» Когда война повернулась на нашу победу, этот полицай кинулся к партизанам. И его приняли! Потом он куда-то сгинул.

В селе жила его многочисленная родня, которая угрожала свидетелям расстрела, если они посмеют дать показания на Спичака. И жила спокойно эта сволочь, этот изверг, под новой фамилией, где-то на бескрайних просторах страны. И сколько еще таких Спичаков избежали справедливой кары и возмездия…

Когда я вернулся в Белоруссию, то несколько раз ходил в «органы» и требовал, чтобы этого палача разыскали. Мне в грубой форме неоднократно советовали не указывать работникам МГБ, чем им заниматься в первую очередь. Сам я этого полицая так и не нашел, хотя искал его очень долго…

Когда в 1990 году я стал оформлять документы на выезд из СССР, в ОВИРе потребовали сведения о моих родителях. Я нашел свидетелей их гибели, многим очевидцам было уже за восемьдесят. Пошёл в горисполком, попросил выдать справку о том, что мои родители расстреляны. Мне ответили: «Таких справок не даём». Говорю им: «Корова сдохнет, так вы три акта составляете. А для людей, которых ваши же отцы и дядьки убивали, справки нет!» Подал на них в суд. Выдали мне справку, что родители расстреляны немцами, а не полицаем. Берегли своих Спичаков. Вдруг ещё пригодятся…

Илья Френклах на фото

Интервью брал Г. Койфман

* * *

От belisrael. Полностью интервью с И. З. Френклахом можно прочесть здесь. На той же странице сайта iremember.ru рассказано о печальной судьбе земляков Френклаха – Рувима Фуксона, Абы Хапмана и Макса Шендеровича. К сожалению, мы не знаем, жив ли Илья Френклах. Надеемся, что он сам или его родственники откликнутся на нашу публикацию.

Опубликовано 29.11.2019  21:54

Как евреи Киева при Хрущеве жили

«Иудаизм без прикрас». Как в Киеве «еврейский вопрос» при Хрущеве решали

Улица Сагайдачного, Подол, 1950-е 

Что общего у мацы и «весеннего бисквита», как «официальные» евреи Киева советскую власть защищали, и какое отношение 300-летие воссоединения Украины с Россией имеет к возвращению синагоги  об этом и многом другом  в интервью с выпускником магистерской программы по иудаике Киево-Могилянской академии Антоном Чисниковым.

— Известно, что в разгар войны — осенью 1943-го — Сталин пошел на сближение с церковью и гонения на религию ослабли. Это как-то сказалось на отношении к иудаизму в первые послевоенные годы?

— Еврейская религиозная община была зарегистрирована в Киеве в апреле 1945-го —  раньше, чем вернулся из эвакуации занимавший до войны здание синагоги на Подоле клуб завода имени Калинина. Так синагогу предоставили в пользование общины и в этом смысле евреям повезло  киевские католики, например, каждый год обращались с просьбой вернуть им костел на ул. Красноармейской, но получали отказ.

Еврейская жизнь, несмотря на все ограничения, не прекращалась  в 1950-е членами религиозной общины числились 5000 человек, службы в синагоге проходили 2-3 раза в неделю, собирая 300-350 прихожан, а в праздники у синагоги на Подоле собирались тысячи евреев.

— Фиксировались ли случаи осквернения синагоги или могил на еврейском кладбище в 1950-е — 1960-е?  

— В архивах упомянуты три таких инцидента в хрущевский период. В октябре 1958 года на еврейском участке Байкового кладбища неизвестные повалили 39 памятников, которые горсовет восстановил за свой счет (убытки составили 30 000 рублей). Примерно в это же время произошла мелочная кража из синагоги  пропали две шторы и несколько скатертей  вероятно, подростки разбили окно и прихватили, что под руку попалось.

Третий инцидент произошел перед Песахом 1962 года, когда было разбито 50 еврейских памятников на Байковом кладбище. Уполномоченный по делам религиозных культов отмечал тогда в докладной: «Это вызывает недовольство и нарекания не только верующих иудеев, но вообще еврейского населения столицы Украины. Поэтому мной немедленно проинформировано советское и партийное руководство…».

Надо понимать, что, в отличие от других конфессий, еврейская религиозная община, по убеждению властей, представляла интересы не только верующих, а всех евреев вообще. «Иудейский закон, как никакой другой, переплетается с национализмом, — писал уполномоченный Олейников.  Иудейские религиозные общины почти всегда выступают …от имени всех евреев… в их понимании религиозная община не столько религиозная, сколько еврейская».

— Возможно поэтому государственный антисемитизм был так тесно переплетен с нападками на еврейскую религию — достаточно вспомнить погромную книгу Трофима Кичко «Иудаизм без прикрас», изданную в Киеве в 1963 году.

— Она вызвала международный скандал, и стала одним из немногих тогдашних советских изданий, дезавуированных советскими же властями. «Труд» этот изобиловал антисемитскими клише, недаром, на сессии Комитета ООН по правам человека в октябре 1964 года делегацию УССР прямо обвинили в антисемитизме. А когда стало известно, что американцы планируют на Генассамблее ООН представить доклад об антисемитских настроениях в УССР, в МИДе срочно подготовили справку о состоянии еврейских религиозных общин в Советской Украине, чтобы дать достойный ответ «клеветникам».

Обложка книги Кичко и карикатура из скандального «труда».  Подпись: Жаботинский (слезно) на могиле Петлюры: «Пусть земля тебе будет пухом… из еврейских перин»    

Справка была составлена довольно умело, в ней, например, не отрицалось массовое закрытие синагог в Украине в начале 1960-х годов, но подводилась под это аргументационная база. В Жмеринке закрытие синагоги объясняли тем, что верующие отошли от религии, в больших городах  Житомире, Виннице и Чернигове  находившиеся в центре синагоги мешали строительству жилья для трудящихся, поэтому их сносили. Во Львове раввина обвинили в незаконных валютных операциях и по «требованию трудящихся» синагогу закрыли.

— При этом руководство киевской общины сохраняло абсолютную лояльность власти…

— Таковы были правила игры — и их не нарушали. Но интересно, что поздравляя партийных «кураторов» с той или иной памятной датой, в синагоге пытались связать это событие с каким-то своим, «еврейским» вопросом. Когда в стране отмечали 300-летие воссоединения Украины и России, верующие просили открыть еще одну синагогу или вернуть общине одну из трех синагог на улице Маловасильковской. Аргументация была оригинальной, мол, во время Хмельнитчины много евреев пали жертвами польской шляхты.

Кроме того, в этот день  24 мая 1954 года  глава общины объявил, что синагога будет закрыта до вечера, чтобы «не отвлекать верующих от общего празднования в Киеве».

Попытки связать законы иудаизма с социалистической действительностью иногда выглядели довольно курьезно. Так, член общины по фамилии Верштейн обращается к Петру Вильховому  уполномоченному Совета по делам религиозных культов УССР  по поводу незаконного увольнения верующего еврея с должности бухгалтера. При этом на протяжении нескольких абзацев он доказывает схожесть положений Торы и Талмуда с советскими законами о праве на труд.

— На что жила синагога, учитывая, что о финансировании государством и речи быть не могло?  

— В основном, на пожертвования прихожан. Деньги оставляли в коробке для цдаки, ключ от которой хранился у председателя общины. Раз в неделю их изымали в присутствии бухгалтера, и сумма пожертвований вносилась в журнал учета. В 1953 году по требованию властей была введена квитанционная система приема пожертвований.

Так, в 1957 году община получила 182 837 рублей, в 1958-м  222 812. Больше всего поступлений было после религиозных праздников. Например, на Йом Кипур синагогу посещали до 30 000 верующих, в 1956 году в этот день было собрано 44 500 рублей, в 1957-м  47 900, а в 1958-м  90 000 рублей.

Кроме того, перед праздниками представители общины ходили домой и на работу к  нерелигиозным евреям, уговаривая сделать пожертвования. Уполномоченный это запрещал, но поделать ничего не мог. Иногда «спонсоры» обращались в соответствующие инстанции, как, например, заведующий парикмахерской Дубинский:

Как-то осенью 1957 года к нам в парикмахерскую зашли два неизвестных еврея, представились, что они из общины и собирают деньги на строительство еврейского кладбища. В подтверждение они показали квитанции, отпечатанные на пишущей машинке, со штампом и печатью религиозной общины иудеев Киева… Я спросил — сколько надо вносить пожертвования. Они ответили, что кто-то дает 100 рублей, а кто и меньше. Я обратил внимание, что на квитанции стоит цифра 10 рублей, поэтому дал 50 рублей за всех пятерых своих мастеров-евреев.

Центр Киева, 1950-е

— Кошерное мясо, маца к Песаху — существовали легальные способы их приобретения, или эта сфера полностью ушла в тень?   

— По поводу мацы община начинала обращаться к властям еще в феврале  каждый год Минторг направлял на места распоряжение рассматривать мацу не как предмет культа, а продукт питания, спрос на который необходимо удовлетворить. Иногда это удавалось, и в магазины поступали изготовленные на предприятиях Главхлеба кондитерские изделия под названием «весенний бисквит» (правда, документальных подтверждений этого факта обнаружить не удалось,  прим. ред.). К слову, паски проходили под наименованием «весенний кекс».

Если государственные хлебзаводы не справлялись, община предлагала легализовать частные пекарни, обложив их налогом. В 1954 году, например, каждая еврейская религиозная семья приобрела по семь килограммов муки, и община выразила готовность заплатить 19%

налога за каждый использованный ею килограмм.

Руководство синагоги предлагало также прикрепить к каждой пекарне двух финансовых инспекторов и платить им зарплату. Чиновники на такие условия обычно соглашались. Но если местные власти не могли организовать выпечку мацы, как это было в 1959 году, евреи выпекали ее подпольно. В Киеве действовало от 8 до 10 подпольных пекарен в нелегально арендованных помещениях, но если килограмм выпеченной здесь мацы стоил 25 рублей, то в государственных магазинах — всего 7.

Что касается кошерного мяса, то в 1950-е годы в общине был шойхет по имени Ицхак Гейхман. Он договорился с работниками Куреневской бойни, где ему предоставили место для забоя скота. Домашнюю птицу он резал у себя дома, а говядину разносил по квартирам членов общины. Есть также сведения, что на некоторых государственных предприятиях Киева по заготовке мяса были участки, где забивали скот по правилам кашрута. Среди них, например, бойни «Облзаготівтварсировини».

— Поддерживала ли община какие-то контакты с евреями за рубежом?

— Скажу больше, в 1959 году президент Всемирного еврейского конгресса Нахум Гольдман пригласил представителей киевской синагоги на пленарную сессию ВЕК в Стокгольм. Такие же приглашения были отправлены в еврейские общины Москвы, Ленинграда, Баку, Тбилиси, Минска, Львова и Вильнюса.

Запрос отправили по инстанциям — киевский уполномоченный по делам религиозных культов Олейников обратился за инструкциями к уполномоченному при Совете министров СССР, но ответа так и не дождался. Соответственно, никто никуда не поехал, хотя  формального отказа не получил.

По праздникам синагогу часто посещали израильские дипломаты, так, в 1955-м посол Израиля в СССР с семьей и военным атташе приехали на Йом-Кипур в Киев, поскольку в Харькове, который они собирались посетить, синагога была закрыта властями. После молитвы дипломат поинтересовался у раввина, почему в СССР нет еврейских школ. Тот ответил, что все евреи хорошо владеют и русским, и украинским языками, поэтому потребности в отдельных еврейских школах нет, что же касается харьковской синагоги, подчеркнул ребе, то ее закрыли, поскольку тамошние раввины были «теневыми дельцами».

В апреле следующего года на Песах синагогу посетил атташе посольства Израиля. И тоже стал задавать вопросы — почему, мол, в синагоге нет молодежи, а в Бабьем Яре до сих пор не установлен памятник. Раввин дипломатично пояснил, что еврейская молодежь Киева нерелигиозна, а Бабий Яр расчистят и, возможно, со временем построят там мемориал. Надо сказать, что, помимо синагоги, иностранные туристы-евреи обычно посещали Бабий Яр, хотя некоторые члены общины их от этого отговаривали.

Кости в Бабьем Яре, 1961. Фото: Э. Диамант

Это вполне вписывалось в общесоветский тренд замалчивания трагедии Холокоста. Достаточно сказать, что в 1957 году Бен-Цион Динур — бывший министр образования Израиля и глава «Яд Вашем» — обратился к еврейской религиозной общине Киева с просьбой прислать ему мешочек с прахом жертв из еврейской братской могилы. Вопрос рассматривался на самом высоком уровне и, в конце концов, уполномоченный по делам  религиозных культов УССР получил от МИД указание: «Просьбу профессора Динура из Израиля целесообразно оставить без ответа. А представителям религиозной общины, если они обратятся за разъяснением, можно ответить, что евреи  жертвы фашистского террора — были советскими гражданами, и советские организации возражают против отправки их праха за границу».

— Часто ли заглядывали в синагогу иностранные туристы? 

— Да, и «официальные» евреи, будучи под колпаком, вели себя с ними крайне осторожно. Например, в 1955 году во время визита в синагогу делегации квакеров из США, председатель общины заявил: «В помощи американских евреев мы не нуждаемся. Нас всем обеспечивает советская власть. Передайте привет верующим евреям Америки, но только не тем, которые поддерживают Эйзенхауэра и других агрессоров».

Надо понимать, что туристы посещали синагогу только с сопровождающими из «Интуриста», а раввин или председатель общины докладывали о содержании разговора с гостями уполномоченному по делам религиозных культов Олейникову. Однажды некий американский турист посетил синагогу самостоятельно, а раввин рассказал об этом уполномоченному лишь через три дня, чем тот был крайне недоволен.

Понятно, что в публичном общении с иностранцами лидеры общины защищали советский строй, опасаясь даже тени подозрений в нелояльности. Когда речь шла о проявлениях государственного антисемитизма, это было очень нелегко. Сохранился отчет, отправленный наверх председателем общины Гендельманом в июне 1964 года, где он докладывает о посещении синагоги послом Франции в СССР с женой и дочерью. Дипломат начал встречу с упоминания об огромном резонансе во французской прессе после издания в Киеве «труда» Кичко «Иудаизм без прикрас». Глава общины в ответ заявил, что к государству эта публикация не имеет никакого отношения (!), а некоторые газеты даже критикуют ее. И вообще, евреи в СССР пользуются равными правами с гражданами других национальностей. «Что касается религии, то у нас в СССР свобода совести, — уверял гостя председатель. — Вы сами видели, что у нас открыта синагога для всех, и мы каждый день молимся утром и вечером…». Далее прихожане, согласно отчету, наперебой подтверждали тезис о равноправии: «А товарищ Панич сказал, что у его брата-раввина есть сын профессор и дочь-врач. Товарищ Юровицкий сказал, что, несмотря на то, что он рабочий, его дочь окончила институт, а сын работает инженером. Товарищ Тверской сказал, что сын у него врач, а невестка преподаватель».

— Наверняка, многие дипломаты, да и туристы-евреи, приходили в синагогу не с пустыми руками. Как «кураторы» относились к таким подаркам?

— Гости часто дарили общине предметы культа  талиты, тфилины, религиозную литературу, молитвенники и т.д. Власть смотрела на это косо, но отбирать не решалась. Иногда было недопонимание и со стороны верующих — в архиве сохранился интересный эпизод о посещении синагоги на Хануку 1961 года секретарем посольства Израиля. Дипломат подарил синагоге несколько талитов и дорогих ханукийот и спросил, может ли его 11-летний сын зажечь ханукию в ходе церемонии. Община ответила отказом, аргументировав, что мальчику еще нет 13 лет (хотя зажигать ханукальные свечи могут и дети, — прим. ред.), что очень рассердило гостя, заявившего, что лучше бы он поехал в Ленинград, чем в Киев. Неизвестно, что двигало руководством синагоги  стремление устрожить закон или в очередной раз продемонстрировать сверхлояльность, но факт остается фактом.

Антирелигиозные плакаты 1960-х

Все эти уловки, впрочем, мало помогали. В 1962 году киевский уполномоченный по делам  религиозных культов составил докладную записку «О связи еврейского клерикального элемента Киева с иностранными туристами, дипломатическими работниками посольства Израиля в СССР и о враждебной деятельности дипломатов под прикрытием синагоги». Чиновник сообщал, что за год синагогу посещает около ста туристов-иностранцев и дипломатов, цель которых — не удовлетворить религиозные потребности, а наладить «тайные контакты» с евреями Киева, распространить «антисоветскую сионистскую» литературу, сионистские значки, а также «проводить пропаганду, расхваливая жизнь евреев в Израиле и США». Резюмируя, уполномоченный просил закрыть синагогу, но вывеска, иллюстрирующая свободу совести в советской Украине, была необходима режиму.

Тем не менее выводы были сделаны и, начиная с этого времени, члены общины перестали принимать любые подарки от дипломатов и туристов — даже мацу. Если же иностранный гость хотел выйти к Торе в ходе службы, то получал немедленный отказ. В общении с западными журналистами председатель стал еще более официальным и выражал еще большее «удовлетворение» советской национальной политикой.

Контроль государства над общиной был тотальным — это касалось не только идеологии, но и самых мелких хозяйственных аспектов функционирования синагоги. Например, когда в 1959 году в здании установили электрический щиток, уполномоченный обратился за инструкциями к вышестоящему начальству. «На установку такого электрощитка религиозная община разрешения от «Электросбыта» не имела, и меня предварительно об этом в известность никто не ставил, считая, что, поскольку в московской синагоге такой электрощиток есть, то на его установку в Киеве разрешение не требуется. Тем более, что замена этим щитком горящих свечей в государственном здании, занимаемым синагогой, рациональна с точки зрения противопожарной и санитарной безопасности. Руководитель «Электросбыта» заявил, что на установку щитка разрешения не требовалось, но поскольку это связано с выполнением религиозного обряда, щиток будет выключен до тех пор, пока не будет на то разрешения по нашей линии».

В итоге, разрешение община так и не получила, поэтому щиток просто сняли. Ничем окончилась и попытка радиофикации синагоги — просьбу общины установить микрофоны и транслировать богослужения за пределы здания так и оставили без ответа.

— Насколько я понимаю, здание на Щекавицкой, особенно по праздникам, не могло вместить даже половину пришедших помолиться евреев…     

— Это было огромной проблемой, но все обращения к городским и республиканским властям с просьбой об открытии (точнее, возвращении) второй синагоги, были проигнорированы. В одном из таких обращений эмоционально описывается давка в синагоге на Подоле: «Все проходы между сиденьями забиты, прихожане стоят, как селедки в бочках, так что нет никакой возможности выйти из синагоги, в связи с этим каждый праздник происходят обмороки от вынужденного удержания мочи пожилыми людьми; в 1954 году был даже смертельный случай, когда врач скорой помощи, осмотрев больного, сказал  везите его прямо на кладбище, он уже мертв».

Киевский кинотеатр «Кинопанорама», занимавший здание одной из синагог, возвращения которой добивались евреи

— Вероятно, на этом фоне в Киеве возникали подпольные миньяны?

— Возникали, хотя власть всячески этому препятствовала. Ведь если главу официальной общины она могла контролировать, то миньяны не подчинялись никому. Поэтому на них устраивали облавы, на задержанных налагали штрафы, изымали религиозную литературу, предметы культа и т.д.

Хотя единственная причина возникновения миньянов — переполненность синагоги на Подоле и невозможность добраться до нее пешком в шабат и праздники. Так, самому молодому из членов миньяна, собиравшемуся на улице Красноармейской, было 70 лет, а наиболее пожилому  96. После того, как милиция запретила им собираться и конфисковала молитвенники и свиток Торы, они написали открытое письмо генсеку Хрущеву с просьбой разрешить собрания и вернуть религиозную литературу.

Иногда в целях конспирации для миньянов снимали подпольные квартиры, причем, у русских или украинцев. Интересно, что когда милиция превышала полномочия при разгоне миньянов, уполномоченный по делам религиозных культов иногда заступался за верующих евреев. Например, в 1956 году 15 человек, составлявших миньян на улице Жилянской, милиция увезла в отделение, каждого отштрафовали, а молитвенники отправили на экспертизу в КГБ. Уполномоченный сразу сообщил об этом наверх, и начальник отделения — майор Козак, дал задний ход — евреев отпустили, вернув им деньги и молитвенники.

При этом власти отказывали миньянам в регистрации, а легально собираться имели право лишь зарегистрированные общины. Характерно, что миньяны, активизировавшиеся в период праздников, раздражали не только власть, но и руководство синагоги. Глава общины Бардах даже передавал уполномоченному адреса «конкурентов», обращая особое внимание на миньян по адресу Красноармейская,139, по сути, подпольную синагогу,  люди собирались там ежедневно, на утреннюю и вечернюю молитвы.

В конце концов, было решено установить налог на подобные собрания и это возымело эффект  если в 1959 году в 12-ти миньянах собиралось 320 человек, то в 1960-м — лишь 105 человек в шести миньянах.

Так или иначе, до середины 1960-х годов религиозный фактор был одним из главных в идентификации советских евреев, но пройдет несколько лет, и его сменит движение национального возрождения, вызванное победой Израиля в Шестидневной войне, и тон в нем будет задавать совсем другое поколение…

Беседовал Александр Файнштейн

номер газеты “Хадашот”: № 9, сентябрь 2019, тишрей 5779
Опубликовано 24.09.2019  16:06

Доктор Леон Агулянский об Израиле и не только

От редакции belisrael.

Эта беседа пятилетней давности во многом интересна и сегодня.

ЛЕОН АГУЛЯНСКИЙ:
«ЧУДЕСА В ЭТОЙ СТРАНЕ ПРОИСХОДЯТ, КОГДА ОНА УЖЕ «НА ГРАНИ»

За немалые годы журналистской работы известное библейское изречение: «Будет день – будет и пища» я научился несколько изменять: «Будет день – будут новые встречи».
Недавно во время поездки на Землю Обетованную судьба в очередной раз подарила мне интересную встречу. Коллеги познакомили меня с человеком, одновременно хорошо известным и в медицинских, и в литературных кругах Израиля. Много лет Леон Агулянский успешно совмещает активную работу хирурга-уролога с постоянным писательским творчеством.
Естественно, с таким человеком было интересно побеседовать.

– История российской словесности, – начинаю я беседу, – знает имена писателей, совмещавших в начале своего творческого пути медицинскую практику с литературной работой. И какие это были имена! Чехов, Булгаков, Вересаев, Горин.
Однако при этом ни автор «Трех сестер», ни создатель «Мастера и Маргариты» серьезных трудов по медицине не писали. Между тем ваша объемная книга «Простата и ее болезни» высоко ценится среди специалистов-урологов. Хотя и написана легким, доступным для чтения языком. Наш общий добрый приятель академик Матвей Гейзер даже заметил, что «Леон написал детектив о простате». Как вам это удалось?

– «Простата и ее болезни» не первая моя публикация по медицине. В 1989-м вышла в свет книга «Хронический простатит» (авторы: В.Н.Ткачук, А.Г.Горбачев, Л.И.Агулянский). В свое время эта монография отразила новый подход к лечению данного заболевания. Кроме того, я автор 35 научных статей, опубликованных в русскоязычных и англоязычных журналах. Но все это в прошлом. В какой-то момент пришло разочарование. Развитие медицинской науки происходит столь стремительно, что умение и высочайшая квалификация целого поколения может «обнулиться» в течение нескольких лет. Мы потратили жизни, чтобы овладеть операциями и методиками, которые сегодня перестали применяться. Иногда мне кажется, что эта профессия жестока по отношению к тем, кто отдает ей лучшие годы, здоровье и жизнь. «Простата и ее болезни» написана для пациентов, хотя популярна и среди коллег.
– Когда я был еще совсем ребенком, мы с бабушкой как-то пришли к знаменитому тогда в Киеве врачу Гольденбергу, и застали его в кабинете, изучающим какую-то книгу.
Он нас встретил словами: «Вот сижу и учусь. Врач должен учиться всю жизнь».
Ему тогда было 80 лет. Скажите, вы тоже так считаете?

– Разумеется. Учеба – важнейшая часть работы врача. В израильских медицинских центрах почти каждую неделю проводятся лекции для врачей. Сегодня процесс обучения облегчен доступностью информации через Интернет. Я имею специальную подписку. Когда открываю компьютер, появляется сообщение о новых важных публикациях по моей специальности.
– Соблюдались ли в вашей семье еврейские традиции? Расскажите о ваших корнях.
– Я родился в Ленинграде в 1959 году, – всего через 14 лет после окончания войны. Теперь понимаю, насколько это мало. Мы не то что не соблюдали еврейские традиции, даже сторонились родственников. Да-да! Сторонились. Особенно в семидесятые, когда появилась возможность уехать. В любой анкете, кроме пятого пункта, значилось: «родственники за границей». Ответишь «да» – вот тебе институт, вот тебе аспирантура, вот тебе распределение в родной горздравотдел! Однажды ходили с отцом с синагогу на Лермонтовском. Замотались шарфами, чтобы не узнал кто. Все равно, «кто надо увидел и узнал»…
По семейному преданию мы происходим из Польши. Один израильский историк сказал, что, судя по фамилии, – выходцы из Голландии, куда евреи пришли из Португалии, а туда, как известно, из Марокко. Когда смотрю на пожелтевшие фотографии предков, склонен согласиться с такой версией.
Мой прапрадед был кантонистом. Погиб под Плевной во время Русско-турецкой войны. За это его потомкам было разрешено поселиться в Петербурге. Где жили раньше, не знаю.
– Удивительное совпадение – ваш прапрадед погиб под Плевной. А мой прадед тоже участвовал в той Русско-турецкой войне. Выжил, остался без ноги, но получил георгиевскую медаль. И благодаря этому наша семья также получила право жить за пределами черты оседлости – а именно в Киеве.
Мой отец, как и ваш, воевал в Великую Отечественную. Скажите, вот с учетом истории наших семей, вы никогда не задумывались, откуда пошел миф, что евреи плохие солдаты. И не сизифов ли труд его постоянно опровергать?

– Жизнь научила: то, что о нас говорят и думают другие, не имеет к нам ни малейшего отношения. Факты неопровержимы: в Великой Отечественной войне в Красной Армии воевало 500 тысяч евреев, более 200 тысяч из них погибли в боях. Среди Героев Советского Союза – 145 евреев. Израильские солдаты показали свое высокое умение воевать во всех войнах своей страны. Были свои герои в каждой войне. Одни из них живут среди нас, другим вечная память. Фамилию одного я запомнил – лейтенант Кляйн, выходец из Союза, во время Второй ливанской войны он накрыл телом гранату и погиб, спасая свой взвод.
– Вы как-то сказали, что работа врача сопряжена с эмоциональными переживаниями, привыкнуть к которым невозможно. Однако, многим из нас, увы, приходилось сталкиваться с людьми в белых халатах, далекими от сострадания к пациенту. Должно быть ваши слова были о хороших врачах?
– Вопрос непростой. Мне знакомы врачи, способные стряхнуть эмоции, связанные с работой, как капли с зонта. У кого-то это защитная реакция, у кого-то – жизненная позиция. Не берусь судить. Врач, который не спал ночью, переживая за судьбу пациента, утром не будет в должной форме для работы в операционной. Если речь идет о человеке впечатлительном, склонном к состраданию, враче, умирающем и выживающем с каждым больным, это проблема. Усталость накапливается. Невозможно всю жизнь служить пограничником на линии между жизнью и смертью. Возможно, больному полезнее холодный профессионал.
– Очевидно для вас не стояла дилемма – алия или эмиграция? В благополучные Германию или США вы не собирались уезжать, хотели жить только в Израиле?
– Израиль был страной моей мечты. Обида за услышанные когда-то «жидовская морда», «вы везде устроитесь», «куда же вы с такой фамилией?» и прочее отравляли изнутри. Так хотелось в свою страну, к своим.
– Не обманула ли историческая родина ваших надежд? Ведь вначале, очевидно, было нелегко?
– Сказать, что было нелегко – ничего не сказать. Мы приехали с тремя чемоданами ненужных вещей и тремя сотнями долларов в кармане. Родственников в Израиле не было. Питерские друзья сами едва держались на плаву. Больше года мы питались одними помидорами. Помню, в торговой лавке столкнулся с рабочим. У того в руках была лепешка с ветчиной, политой приправами. Тогда от запаха этого «деликатеса» я чуть не потерял сознание. В процессе подтверждения диплома врача и врача-специалиста пришлось сносить издевательства и оскорбления, сдавать и пересдавать экзамены. Многие израильтяне по сей день считают, если человек говорит на их языке с акцентом, к нему стоит относиться как к маленькому ребенку. Сегодня и я, и моя жена – успешные врачи-специалисты. Но 25 лучших лет жизни на исторической родине привели к чувству разочарования. Мы ехали в страну с огромным потенциалом. Израиль получал тогда готовых специалистов, молодых энергичных людей. Бери и используй на благо страны. Хорошо если использованы десять процентов. Остальные утонули в бытовухе или уехали в другие страны. Лично я ожидал, что 1 млн 300 тыс русскоязычных израильтян изменят лицо страны экономически, политически, социально. Этого не произошло. Нам было не до политики. Все заняты борьбой за существование. Виноваты мы сами. Каждый из нас, и я в том числе. За 25 лет страна потерпела крах с политической, военной и социальной точек зрения. Она не в состоянии защитить своих граждан от ракетных обстрелов. Стоимость жизни уже превышает таковую в Европе. Открыли огромное месторождение газа в море и тут же повысили цены на энергоносители. Построили опреснительные сооружения, а вода продолжает дорожать. Налоги высоки настолько, что выгоднее не работать. Но самое печальное – выросло поколение циничной молодежи, с детства привыкшей к воздушной тревоге, коррупции и двойной морали. И тем не менее Израиль – одухотворенная страна, которая делает нас сильнее, умнее, лучше. Другой такой у нас нет, и не будет!
– Вы только что сказали очень жесткие, но во многом справедливые слова. Поэтому хочу спросить – каким вам видится будущее Израиля?
– Чудеса в этой стране происходят, когда она уже «на грани», как, например, в Шестидневную войну и войну Судного дня. Когда по В.И.Ленину «низы не захотят, а верхи не смогут», к власти должны прийти настоящие лидеры, для которых интересы страны важнее личного благосостояния. Изобретать ничего не нужно. В мире есть достаточно государств, сумевших искоренить коррупцию, достичь экономических успехов и социально защитить своих граждан за короткий период. Что касается арабо-израильского конфликта, не сомневаюсь, он продолжается, потому что кому-то нужен, экономически и политически выгоден. Кто вспомнит о палестинцах, если завтра они перестанут умирать в «борьбе с сионистами», и кто поможет «истекающему кровью Израилю»…
– И в продолжение темы. Скажите, вас не смущает, что вопрос – кто еврей, а кто нет, в Израиле, фактически на свое усмотрение, решает кучка ортодоксальных раввинов, тормозя тем самым интеграцию в духовную жизнь страны многих ее граждан?
– Израиль страдает от религиозного засилья. Предприятия, работающие в шабат, платят штраф, израильские авиакомпании не летают в шабат, отчего вынуждены повышать стоимость билетов, чтобы выжить. Кошерность продуктов оборачивается для потребителя повышением цен. Представители рабанута сидят на не самых низких зарплатах в иностранных предприятиях, экспортирующих продукты в Израиль. Их задача объявить изделие кошерным. Догадайтесь, кто оплачивает это «удовольствие». Что же касается «еврейства», здесь речь идет о формальности. По «Закону о возвращении» право на репатриацию в Израиль имеют евреи, дети и внуки евреев вместе с их мужьями, женами и детьми. Кстати, эта же категория населения подвергалась депортации в гетто и уничтожению немцами во время Второй мировой. Действительно, право называться евреем в Израиле дается, как вы сказали, горсткой ортодоксальных евреев, которым кто-то вручил монополию на это. Прежде всего, для них ты не еврей. Неси документы или веди свидетелей. По Галахе каждый рожденный матерью-еврейкой – еврей. А что с потомками отца-еврея и матери-нееврейки? Количество еврейских генов у них одинаково. Впрочем, не берусь оспаривать Галаху. А что если у чистокровного еврея нет нужных справок об этом? Он кто, еврей или гой?! В итоге четверть населения страны не может оформить брак в Израиле. Для этого нужно ехать в другую, чужую страну. Политические движения, стремясь получить голоса «русской улицы», за годом год обещают прекратить этот позор. Но воз и ныне там. Когда-то в СМИ просочилась история матери-нееврейки, сын которой погиб, защищая страну (здесь все гены хороши). Ее депортировали или собирались депортировать из страны. Не знаю, чем кончилось. Но знаю, что мы не вышли на многотысячные демонстрации, не жгли автопокрышки и не объявляли голодовку, молча проглотили. А знаете, мы сами выбираем свою судьбу. Пока мы (и я в том числе) боремся за колбасу, а не за свои права налогоплательщика, кучка ортодоксов будет и дальше эксплуатировать и сортировать нас.
– Ваша повесть «Визит в Зазеркалье» имеет вполне шекспировский сюжет. Между тем указано, что в ее основу легли реальные события. Неужели такая любовь действительно бывает?
– Бывает! Еще как бывает!
– А вот по поводу вашего замечательного рассказа «Иванко» не сказано, что он основан на реальных событиях. Однако, удивительное дело, в моей журналистской практике была встреча с человеком, поведавшим мне историю своего села, в котором в годы войны произошли похожие события. И история эта, как ни печально, заканчивалась примерно так же – полицаю, предателю и убийце, удалось намного пережить свои жертвы, хотя и умер он страшной смертью. Возможно сюжет «Иванко» тоже не придуман?


– Это история семьи моих белорусских друзей.
– Вы производите впечатление человека, находящегося в очень хорошей форме. Но насколько хватает сил совмещать серьезную медицинскую практику и также непраздный писательский труд?
– Медицина и вышеупомянутая борьба за существование занимают большую часть времени. Сколько ни работай, больных не становится меньше. Огромное преимущество – частная практика, независимость. Никто мне не подписывает разрешение на отпуск. Урываю творческие дни в конце недели и на праздники. Много работаю ночью. Времени катастрофически не хватает. Когда вижу людей, которые ломают голову – как убить время, хочется кричать от отчаяния. Моя жизнь расписана по минутам: 10 минут на телефонный разговор между операциями, 15 минут на обед, 15 – прилечь, чтобы спина отдохнула, в то же время проверить электронную почту. Потом: больной вышел, больной зашел, больной вышел, больной зашел. 70-80 пациентов в день. За каждым судьба, трагедия, не надуманная – настоящая. Мечтаю увидеть своего последнего больного и дальше заниматься только творчеством. Мечтаю! Пока не получается.
– Насколько я понимаю, ваша лучшая книга еще не написана?
– Конечно, нет. Давно имею план написать большой роман об имевшем место в истории военном противостоянии России и Финляндии. Накапливаю материал. Надо только убедить себя, что имею право касаться этой темы.
– Я знаю, что у вас есть успехи и на стезе драматурга. 
– В 2013 году я был принят в Гильдию драматургов Америки. Мною написаны 6 пьес. Три из них поставлены в разных театрах («Гнездо воробья» в РДТ Литвы, «Деревянный театр» в театре Матара – Израиль, «Што балiць?» в НАДТ им.Я.Коласа – Витебск). В 2014-м состоятся премьеры еще двух (в России, Израиле и Литве). Две пьесы переведены на французский и английский («Гнездо воробья» и «Дирижер»). Б-г даст – увижу их на сцене европейских и американских театров.
– Что ж, только остается вам пожелать в этом удачи!

Вел беседу Михаил ФРЕНКЕЛЬ.

Оригинал

Опубликовано 04.01.2019  19:27

Б. Гольдин. Случайностей в жизни не бывает

/ из  моего медицинского дневника /

Случайно ничего не происходит…
Есть тайный смысл законов бытия.
Написано: кто ищет, тот находит,
И кто стучит, тому и отворят.

Галина Маркова

«Гитарист американской рок-группы  Джордан Бакли во время одного из концертов разгорячился и плеснул в толпу поклонников пивом, – поведала «Комсомольская правда».- Пенный напиток попал в глаз зрительнице, на следующий день началось воспаление, и девушка пошла к окулисту. После тщательного медосмотра и сдачи анализов выяснилось: настоящая причина боли в глазу — опухоль мозга. Зачастую она развивается незаметно для пациента, но пиво спровоцировало появление симптома. Благодаря этой случайности болезнь обнаружилась на ранней стадии, и женщину успешно прооперировали.»

Случайность … В жизни каждого человека происходит столько, как бы случайных событий и совпадений, причем некоторые из них повторяются, несколько видоизменяясь, что люди начинают осознавать, что все случайности — не случайны, что это  –  закономерности жизни, не поддающиеся мгновенному осознанию  и не имеющие прямой причинно-следственной связи.

ТРОПИНКА В КЛАН МОШЕННИКОВ

–  Зовите меня  просто «Сoach», – сказал мой новый знакомый. С ним познакомился в плавательном бассейне нашего жилого комплекса “Willow Glen Gardens”.

– Сегодня  знаменательный день в моей жизни, – я слушал его с большим вниманием.

– 15 лет  тому назад  началась военная операция под названием «Буря в пустыне». Я, морской пехотинец, принимал в ней участие. Ирак задолжал богатому Кувейту миллиарды долларов. Не желая  возвращать свой долг, он направил туда 120 тысяч   солдат и  в помошь им 350 танков. В течение суток Багдад растоптал маленькую страну. В начале 1991 года Совет Безопасности ООН  санкционирует военную операцию многонациональных сил, получившую название «Буря в пустыне». Надо же было  освобождать народ Кувейта от иракской оккупации.

Dr. Gregory Belcher

Случайно, что со вторым участником операции «Буря в пустыне» я познакомился  в  медицинском офисе. Его хозяин – доктор Грегори Белчера (Gregory Belcher) меня поразил своими  военными наградами за участие в  этой операции.  Было и благодарственное письмо от президента США Джорджа Буша-старшего.

– В то время я окончил Брауновский университет — один из наиболее престижных, расположенный в нашем штате Род-Айленд, – рассказывал Грегори. –  Я подумал, что врач, даже молодой, не должен стоять  в стороне. Мое место  – в  госпитале. Направили  в Персидский залив вместе с  бригадой хирургов на военный корабль.  Так 20 лет и прослужил в Военно-Морских Силах США.

Шел 2007 г.  Моя встреча с  доктором Белчером была не случайна. В то время я был  ассистентом преподавателя в колледже для студентов  с ограниченными возможностями.  Работа требовала много сил и энергии.  Но постоянная боль в правой ноге не давала мне, как говорят, нормально жить и работать.  Это и привело меня к врачу-ортопеду.

–  Поврежден тазобедренный сустав. Отсюда постоянные боли в ноге, ограничена подвижность, скованность. У вас  дегенеративно-дистрофическое заболевание, оно  нарушает целостность и питание сустава, приводит к нарушению двигательной активности, – сказал ортопед.

– Всю жизнь любил  спорт, – удивился я.

И рассказал доктору о моём разговоре с однокурсником  Семеном Погореловым много лет назад, когда учились на первом курсе  факультета физического воспитания педагогического института.

–  Ноги и руки, сердце и мозг, легкие и почки даются нам только на одну жизнь. Понятно, что к ним надо бережно относиться. А мы их используем на всю катушку: и стадион, и спортзал, и бассейн, и походы…

– Он был прав. Здоровье требует внимания, – сказал Грегори. – Поскольку консервативная терапия при восстановлении подвижности сустава неэффективна, как в вашем случае, возникает необходимость в применении хирургического лечения  – тотального эндопротезирования тазобедренного сустава.

Госпиталь Good Samaritan был недалеко от нас.  Операция прошла успешно. Хорошо помню, что на следующий день пришла в палату девушка. Наверное, только закончила учебу.

– Я – физиотерапевт. У меня для вас новый метод. Вот костыли. Смотрите что надо делать.  С опорой на них следует перепрыгнуть через  ящик. Это укрепит мышцы ног после операции.

– Спасибо за чудесный метод, – сказал я с иронией. – Давайте перенесем эти прыжки на другой раз.

Я  понимал, что этот «новый метод» – реальный путь к  травме, повторной операции.

Звоню сыновьям.

–  Свяжитесь с врачем или менеджером. Пусть заменят физиотерапевта, уж очень молода.

На следующее утро пришел настоящий специалист и аккуратно, осторожно, и по науке провел занятие.

При выписке доктор меня порадовал.

–  Все хорошо. Через пару месяцев сможете приступить к работе.

Но больше нам не довелось встретиться.

Однажды со студентами занимался  в университетской  библиотеке. На глаза попалась городская газета «San Jose Mercury News». На её первой  странице я увидел знакомую фамилию «Dr. Gregory L Belcher, M.D» и крупный заголовок статьи «Saratoga doctor sentenced to prison for health care fraud». Чем больше углублялся в нее, тем больше меня бросало в жар и мурашки бегали по коже. Газета рассказывала о борьбе федеральных Дон Кихотов с “медицинскими мельницами”, которые перемалывали фонды медицинских программ  в десятки тысяч долларов незаконной наживы. Два офиса в городах Саратоге и Лос Гатосе (штат Калифорния), которые открыл доктор Белчера и его жена,  занимались хищениями путем подачи ложных счетов программам  Medicare и Medicaid. Суд приговорил Грегори Белчер за мошенничество  к 12 месяцам тюрьмы.

Вопрос: случайно ли это или закономерно ? Грегори – умелый  специалист, хорошо показал себя в боевых условиях, освоил сложные операции, открыл два медицинский офиса, трудился в двух госпиталях,  наверное, и жил не очень бедно. Думаю, что это все ему казалось мало. Русская пословица  гласит: жадность – всякому горю начало.  Отсюда и тропинка в клан мошенников.

Мой доктор не знал русской поэзии, но  сделал так, как говорится в басне  Ивана Крылова:

С истертою и ветхою сумой
Бедняжка-нищенький под оконьем таскался,
И, жалуясь на жребий свой,
Нередко удивлялся,
Что люди, живучи в богатых теремах,
По горло в золоте, в довольстве и сластях,
Как их карманы ни набиты,
Еще не сыты!
И даже до того,
Что, без пути алкая

И нового богатства добывая,

Лишаются нередко своего

Всего.

ДАМОКЛOВ МЕЧ

         2012 год. Как-то вернулся из туристической поездки по Канаде с  мучительным кашлем. Пошел в медицинский центр, что на 14-ой улице. Принял меня доктор Каминский.  Лечусь у него  уже много лет.  Прослушал лёгкие.  Вдруг у меня  вырвалось:

– Я давно не проверял легкие и не проходил компьютерную томографию.

– Давайте об этом поговорим  в следующий раз, – предложил врач.

– Но это будет только через полгода.

– Не волнуйтесь. Ничего за это время не случится.

Но я почему-то решил, что у меня не все в порядке с легкими.

Тогда я обратился к другому врачу Henry Kramer.

– Компьютерную томографию? Нет проблем.

Через неделю позвонили.

–  Доктор хочет видеть вас  с кем – нибудь из членов семьи.

Младший сын Константин сказал:

У меня завтра, как раз, свободный день.

Henry Kramer долго готовился к разговору.

–   Из радиологии  сообщили, что у  вас  хроническая обструктивная бронхопневмопатия. Но это  не страшно…

Он сделал паузу.

– Врач-радиолог, проверяя легкие, случайно «прошелся» и по ваши почкам. Вот тут-то большая проблема.

«Почки…При чем тут почки?» – подумал я.

–  У вас обнаружена злокачественная опухоль на левой почке. Вам нужно обратиться к онкологу.

До меня эта новость не доходила. Было такое впечатление, что речь шла о каком-то другом человеке, о его проблемах.

Надо  было что-то делать. Надо мной повис Дамоклов меч.

… Много веков назад у сиракузского тирана Дионисия – Старшего был любимец и угодник, его приближенный Дамокл. На одном из пиров Дионисий приказал временно посадить Дамокла на трон и оказывать все почести, которые полагаются настоящему правителю. Дамокл был рад этому. Но в самом разгаре веселья заметил над своей головой висевший меч. Но меч не просто висел, а висел на волоске и мог в любой момент оборваться и соответственно причинить смерть Дамоклу.

Так и к моей проблеме все отнеслись очень серьезно.

Позвонил знакомому урологу Patrick Wherry. Он приехал в Америку из соседней Канады. «Иммигрировал из страны из-за … дождей.» – любил он шутить.

Dr. Mark Gonzalgo

– Мой  ученик, – сказал врач, –  Марк Гонзалго (Mark Gonzalgo) работает  в Стэнфордском университете. На кафедре  урологической онкологии. Приходите, передам ему письмо.

При встрече он поведал о своем талантливом ученике.

–  Он окончил университет Джонса Хопкинса, школу медицины Кека,  докторантуру университета в Южной Калифорнии. Проходил практику  в больнице Джона Хопкинса, Мемориальном раковом центре Слоан-Кеттеринг…

На домашнем совете пришли к общему мнению:

На первой нашей встрече Марк Гонзалго задал мне вопрос:

– Какой метод для вас лучший: понаблюдать какое-то время или удалить опухоль уже  сейчас?

Я коротко ответил:

– Можно подумать?

В Стэнфордском университете. Через неделю моя семья в полном составе и моя сестра с волнением смотрели на часы и ждали, когда выйдет из операционной хирург-онколог Марк Гонзалго. Что он сообщит?

– Все прошло успешно. Опасности для жизни больше нет.

Я успокоился. Надо мной  больше не висел Дамоклов меч.

Прямо как у Александра Куприна:

– Неужели я скажу когда-нибудь: «Это было вчера»?.  Ведь что бы там ни было, но все на свете проходит, и когда-нибудь я скажу самому себе: «Это было месяц, это было год тому назад…» И страха больше не будет, и все опять станет таким простым, легким, обыкновенным».

 

А ДЕДУШКА БЫЛ ИЗ ЕВРЕЙСКОГО МЕСТЕЧКА

Раз, два, левой!

Раз, два, левой!

Служить – мужское дело, говорят!

Раз, два, левой!

Раз, два, левой!

Готовы мы хоть в бой, хоть на парад!

Дьяков Борис

2016 год. Если бы сейчас меня призвали в армию, я уже не мог бы шагать в строю и петь: «Раз, два, левой!». И это по простой причине: левая нога стала подводить в сложных ситуациях. На этот раз все симптомы были знакомы:  меня мучил левый тазобедренный сустав.

Мои сыновья, опытные парни из «домашней разведки», долго исследовали интернет: искали опытных ортопедов-хирургов , знакомились с отзывами пациентов. Но нужных результатов не было. Случайно одна знакомая поделилась своей радостью: успешно перенесла операцию на тазобедренном суставе. Назвала имя хирурга. Это был  доктор Джефри Клайман (Jeffrey Kliman). Тогда  стали внимательно читать отзывы  о нем его клиентов.

Dr. Jeffrey Kliman

«Доктор Клайман обладает  редкой комбинацией не только превосходной технической и клинической экспертизы, но и искренней заботой о пациенте. Уже через год после операции я восстановила диапазон движений, могу выполнять полный спектр действий, у меня нет боли. Доктор Клайман заменил мое правое бедро в 2012 году и вернул меня к жизни. Мне сейчас 70 лет и я могу  играть с моими внуками.»
Мэри О.Сан-Хосе, Калифорния

«Доктор Клайман – лучший врач в США. У моей жены была проблема с тазобедренным суставом, из-за которой она страдала последние 5 лет. Теперь мы счастливы: все боли позади.» Рич М.Долина Спрингс, Калифорния

Через месяц после операции я уже мог ходить в  бассейн, в спортивный зал.

– Я рад, что все сложности позади и Вы уже в строю, – сказал Джефри.

Мы с доктором Клайманом начали разговор о моей медицинской проблеме, но вскоре, как-то само собой получилось, перешли к истории жизни в еврейских местечках в Украине, к антисемитизму в Советском Союзе.

Сегодня вряд ли кто-либо из американцев знает, что такое погром. Между тем,  русское слово «погром» вошло в большинство иностранных языков. Мой собеседник был знаком с историей своего генеалогического древа. С волнением поведал трагическую историю своего деда, который жил в одном из еврейских местечек в Украине.

– От дома к дому шел слушок, что вечером петлюровцы готовят погромы в  еврейских  домах, – рассказывал дедушка. – Что  же нам надо было делать ? Ждать смерти?

Он взял огромный нож и встал у двери. Так стоял долго. Когда же зашли два бандита, он их сразу заколол. Взял бабушку и бежал в  лес. Долго были в бегах. В конце концов они сделали то, что сделали многие евреи, спасаясь от погромов …бежали в Америку.  На этой земле родился мой отец.

Я хорошо понимал переживания доктора. Много лет назад я занимался изучением истории нашей семьи, которая берет начало в еврейском местечке Радомысль, что в Украине, я с трепетом слушал подобные трагические истории.

–  Весной 1919 года, –  рассказывала двоюродная бабушка Сара, – рано утром, когда все еще спали, банда атамана Соколовского ворвалась в наше местечко, рассыпалась по еврейским квартирам и начала убивать и грабить. Застигнутое врасплох население не имело возможности спастись, и таким образом в течение нескольких часов было зарублено свыше 400 человек  от стариков до младенцев.

Тут  я ему и говорю:

–     Дорогой доктор, на свете нет случайностей. Смотрите, не случайно ваши дедушка и  бабушка бежали от погромов в Америку. Не случайно и мы сюда устремились из-за антисемитизма . Не случайно и  мои сыновья – «разведчики» нашли Ваш офис.

Письма от принцессы Леи

И это, кажется, не
тайна,
Что люди с болью и
мечтой
Всегда встpечаются
случайно
Hа равных, гpешник
и святой.

Анна Герман

Одно время мои внучки Настенька и Алeчка были увлечены балетом. На сцене все было ярко, красочно. Нарядные костюмы. Чудесные дeкoрации. Прелестная музыка. У балерин приятный румянец на щечках. В завершении – море цветов. Потом одна из них  увлеклась музыкой, другая выбрала спорт. Но балет так и запомнился мне навсегда яркими цветами и веселыми  танцами.

Я перенес операцию на правом тазобедренном суставе и Брэдли помогал мне встать в строй. Ходил со мной в спортзал и “проверял” качество моих тренировок. Сижу в  офисе и жду его. Рядом молодая и красивая девушка. Разговор зашел о балете. Я рассказал о том, каким  мне запомнился балет – это феерия, праздник и чудо.

– Извините меня, но я никак не могу с вам согласиться. Поверьте моему опыту: из двадцати лет пятнадцать провела на сцене. Балет – яркая жизнь. Балерины такие же люди, как и все, – она улыбнулась. – У них  есть праздники и тяжелые будни. По несколько часов интенсивных занятий каждый день с самого детства. Дело в том, что у нас безумные физические нагрузки. Подготовка к новому  сезону требует много сил. Вот и появилась у меня проблема с ногой.

– Вы правы, –cказал я, – раньше как-то не задумывался, какой ценой даются балеринам эта легкость и изящество на сцене.

Моя собеседница Эмма Брионес – солистка Балета Силиконовой Долины и, конечно, лучше меня знает о балете.

– Эмма права, -сказал молодой парень. Он сидел рядом и слышал наш разговор. – Я тоже танцую в этом балете. Если честно, то у нас одна проблема – травмы ног. Меня зовут Хосе Гомез. Я приехал из Каракаса. Кстати, моим первым учителем была русская балерина Нина Новак.

Имя это было мне знакомо. На долю Нины выпала тяжелая судьба: отца и брата немцы уничтожили в Освенциме. Она чудом осталась жива. Полюбила балет. Танцы стали целью ее жизни. Помогли ей выжить. После войны стала примой-балериной “Русского Балета Монте –Карло” и “Нью-Йорк Сити Балета”. Выйдя замуж, Нина уехала в Венесуэлу. В Каракасе открыла русскую балетную школу.

Рядом – еще одна балерина.

– Все  страшное уже позади, – сказала она. – Пару лет назад во время гала-концерта, когда я танцевала отрывок из балета “Щелкунчик”, после прыжка приземлилась на левую ногу. Моментально почувствовала боль.  За кулисами меня уже ждал доктор Кобзар. Первая помощь – всегда  самая главная. Долго лечилась. Как видите, снова вернулась в балет. Очень важно иметь рядом такого  волшебника, как  Брэдли Кобзар. Вы первый раз к нему?

Dr. Bradley Kobsar

– Нет, мы встречались и раньше.

25 лет тому назад Брэдли иммигрировал в Америку из Канады. В тот же год я иммигрировал из Совесткого Союза. Интересно, что мы вместе с ним в одно и то же время нашли работу в фитнес-центре “24 часа”. Мне  помог первый диплом преподавателя физического воспитания.

Наше время работы с Брэдли не совпадало и практически мы редко виделись. Но я знал, что он окончил в Канаде университет, и сейчас собирается поступить в Палмер Колледж, где готовят врачей-хиропракторов. Это о таких говорят, что чем больше науки, тем умнее руки.

Много воды утекло с тех пор. Меня, как журналиста, увлекла история балета, влияние русского балета на американский. Я стал писать о Балетe Силиконовой Долины. Доктор Кобзар стал успешным специалистом в области хиропрактики, лечения  различных видов травм. Уже  много лет он врач балетного театра. Даже, когда едут на гастроли, то без него не могут обойтись.

Вот и подошла моя очередь. Еще одна встреча со старым знакомым. Я на минуточку даже забыл о том, зачем пришел. Журналист взял вверх над пациентом.

– Случалось ли за последнее время лечить русских танцоров? – спросил доктора.

– Травмы не выбирают отдельных национальностей, – улыбнулся Брэдли. – Они мешают танцевать всем. Помню, пришлось серьезно заниматься травмами солистки Мариинского театра Александры Колтуновой и солиста балета Большого театра Александра Лапшина. Лечение прошло успешно. Они несколько сезонов выступали в нашем балетном театре. Я  поддерживал с ними связь. Они закончили выступления в балете. Сыграли свадьбу. Преподают в балетной школе в Бостоне.

– Какая самая острая проблема в балете?

– Ноги танцора, – говорит доктор. – У обычных людей ноги мягкие. Но ноги балерин по твердости ничуть не мягче ножки стула. Мышцы у них крепкие, выносливые и сильные, как железо. Более трудолюбивых людей трудно найти. В балете травмы в основном те же, что и в акробатике, спортивной гимнастике и  других видах спорта. Но, давай, вернемся к твоей ноге…

На днях позвонил доктор Кобзар.

– Как нога? Если все хорошо, то приглашаю на премьеру  фильма “Звездные войны”. После просмотра расскажу что-то интересное.

– Заинтриговал.

Зал был полон. Фильм отличный.

– Кто тебе из актеров больше понравился? – спросил Брэдли.

– Конечно, принцесса Леа. Она смелая, дерзкая, с тонким ироническим чувством юмора. Кэрри Фишер хорошо сыграла ее роль. Кстати, она очень талантливая, много снимается, пишет романы, сценарии к фильмам. Семейные корни ее отца-актера и музыканта Эдди Фишера уходят далеко в Россию.

– Мне тоже она понравилась. Вот о ней я и хотел тебе рассказать. Актриса Кэрри Фишер приехала в Сан Хосе и встречалась со зрителями в репертуарном театре. На сцене что-то случилось, и она повредила ногу. Позвонили мне. Я тут же приехал. Думаю, что Кэрри осталась довольна. Я получал от нее письма полные благодарности.

К слову сказать, доктору Кобзар приходят благодарственные письма и от игрока американской футбольной команды из Сан Франциско Франка Полака, от нападающего хоккейной команды из Сан Хосе Овена Нолана, от известного кикбоксера Валерэ Иванса… От спортивных травм их избавили золотые руки того же волшебника.

–  Врач должен обладать взглядом сокола ,- писал известный целитель Авиценна,– руками девушки, мудростью змеи и сердцем льва.

Думаю,что доктор Кобзар всем этим обладает.

Борис Гольдин с женой Юлей

Опубликовано 19.09.2018  20:29

***

Не забывайте о важности и необходимости поддержки сайта. Читайте также

Наша работа заслуживает вашей поддержки

Do not forget to support the site.  Read also

Our work deserves your support