Tag Archives: антиеврейские погромы Булак-Балаховича

Владимир Лякин. Мэр местечка

В тот субботний день Калинковичи были подобны потревоженному улью. Люди безостановочно сновали со двора на двор, кучками собирались возле развешенных в центре местечка и на каждой улице афишек с текстом на русском и еврейском языках. Грамотеи читали объявление вслух своим необразованным согражданам:

«17 января сего 1925 года в помещении пожарного депо состоится общее собрание граждан с повесткой дня:

  1. Культуродостижения на еврейской улице за 7 лет (докладчик тов. Бабицкий).
  2. Что необходимее – клуб или синагога? (докладчик тов. Левит)
  3. Текущие дела. Начало собрания – 18.00».

На это мероприятие, должное завершить громкую тяжбу между калинковичскими властями и верующими местной еврейской общины, ожидалось прибытие высокого начальства из Мозырского окрисполкома и даже Минска. Более года назад Калинковичский волостной исполнительный комитет «…на основании желания большинства граждан» возбудил перед Речицким уездным исполкомом ходатайство о передаче одного из двух зданий (нового и просторного) здешней синагоги под клуб для культурно-просветительных нужд. Уездные власти одобрили это благое пожелание и отправил бумаги далее по инстанции в Гомельский губисполком. Не дожидаясь формального завершения этого, казалось бы, совершенно ясного дела, калинковичское начальство бесцеремонно выставило раввина с его культовыми причиндалами из «муниципализированного» здания. Инициативная группа комсомольцев и самодеятельных артистов тут же деятельно взялась за переоборудование бывшего религиозного храма в храм искусств. Но произошла осечка.

1-го марта 1924 года Калинковичская волость перешла в состав Мозырского уезда, в связи с чем бумаги отправили по второму кругу и далее в Совнарком БССР. А там уже находилась подписанная 452 верующими коллективная жалоба на чиновничье-комсомольское самоуправство. «Мы, нижеподписавшиеся граждане местечка Калинковичи, – говорилось в ней – верующие прихожане старой синагоги заявляем свой энергичный протест против насильственного захвата новой синагоги. Занятием последней стеснили прихожан старой синагоги, 500-600 человек на помещение в оставшейся старой синагоге. Захваченная синагога, расширяемая и перестраиваемая под театр, тесно прилегает к нашей синагоге, что плохо как верующим, так и развлекающимся в театре, приведет к вечной вражде и столкновениям, и это не должно быть допущено государством, ибо как те, так и другие, такие же граждане республики, несущие все тяжести налогов, призывных наборов. Мы имеем законное право на моление в нашей синагоге, что законом, по крайней мере, не запрещено. Посему просим Вашего содействия в воспрещении постройки театра из синагоги».

Составленный грамотным юридическим языком документ произвел в Минске должное впечатление, и оттуда последовало распоряжение прекратить незаконные деяния. Но председатель волисполкома П.И. Куприянов и его помощники так просто сдаваться не собирались. 31-го мая, мобилизовав партийцев и молодежь, они провели общее собрание жителей, где большинством голосов было подтверждено прежнее решение по изъятию у верующих синагоги. Там же постановили отчислить каждому на цели переоборудования здания однодневный заработок (1500 рублей). Тогда верующие отправили в Мозырь и Минск новую жалобу. Создалась патовая ситуация, которую и должно было окончательно разрешить назначенное на 17 января очередное общее собрание калинковичан. Народ потянулся на сход задолго до его начала. В просторном пожарном депо, очищенном по этому поводу от инвентаря и водовозного транспорта, установили украшенный кумачом стол для президиума и длинные деревянные скамьи для остальных. На одной из них сидел 65-летний старик в очках, к которому окружающие обращались очень уважительно. Это был один из авторов обоих коллективных писем.

…В 1860 году в многодетной еврейской семье Зеленко (иногда писались как Зеленка) родился новый калинковичанин. Малыша нарекли именем Зусман (на идиш – «добрый человек»), но называли Зусь – как знаменитого хасидского (течение в иудаизме, к которому принадлежала местная община) проповедника, автора мудрых наставлений. Семья из трех поколений, живших под одной крышей, в быту ничем не отличалась от соотечественников. В пятницу вечером, по еврейскому концу Каленковичей ходили служки из синагоги и стучали в окна лавок, напоминая об окончании работы. Все семьями шли в синагогу, а по возвращению домой начинался праздничный ужин. Тогда хозяйка подавала фаршированную рыбу, бульон с домашней лапшой и мясное блюдо, иногда даже кофе. Но кончалась суббота, и наступали будни с многочисленными заботами и тревогами.

Первое в жизни серьезное поручение, которое доверили маленькому Зусю, была пастьба и охрана домашней птицы – двух гусей, двух индеек и нескольких кур. С длинным прутом в руке, он выгонял их на лужок у речки Кавни и время от времени поглядывал в небо, где мог неожиданно появиться коршун – смертельный враг его подопечных. Потом, годам к одиннадцати, после окончания обучения в «хэдере» (школа для еврейских детей) ему поручили более ответственное дело – пасти на общественном выгоне двух лошадей, на которых, собственно, и держалось все благосостояние семьи. Иногда в хорошую летнюю погоду его сопровождал древний, лет за восемьдесят, дед Михель, повидавший много на своем веку, мастер рассказывать всякие интересные истории. От него мальчик узнал, что их семья много лет назад по распоряжению начальства переселилась в местечко из соседнего села Горбовичи, где они испокон века арендовали корчму у пана Горвата. Но в Каленковичах уже были свои корчмари Голоды, и Михелю, а затем и его сыну Шолому, пришлось заняться извозным промыслом. Старик вспоминал, как во время войны с Наполеоном его, вместе с парной упряжкой и телегой отправили служить в воинский обоз при русском корпусе генерала Эртеля, что стоял в окрестностях Мозыря. Возчики были вместе с солдатами на исходе лета 1812 года под огнем противника возле Бобруйской крепости, некоторые лишились своих упряжек и даже погибли.

Как-то разглядывая хранившуюся в семье реликвию тех времен – аттестат, выданный русским командованием Михелю после его службы, маленький Зусь спросил у деда:

– А почему здесь сказано местечко Калинковичи, когда все называют его Каленковичи, и это название есть даже на столбах при въезде и выезде?

Старый Михель подивился уму и любознательности внука, и честно ответил:

– Да кто ж его знает почему, штабным писарям, людям великой мудрости и учености, оно виднее…

Быстро бежит время, вырос Зусь и женился на ровеснице Брайне, дочке соседа- лавочника. По обычаю своего народа перешел жить в их дом, начал помогать в торговле льняным маслом, которое производилось тут же. Оно пользовалось большим спросом в самом местечке, его также охотно покупали приезжавшие на ярмарку крестьяне из окрестных сел и даже других уездов. Оборотистый и честный во взаимоотношениях с покупателями и партнерами по торговым сделкам, Зеленко заслужил у них доверие и уважение. Со временем расширил свое дело, начал поставлять из Полесья в Польшу и Прибалтику хлеб, лен, пеньку, «горячее вино» (водка местного производства) с винокуренных заводиков здешнего панства. На Украине хорошо продавались деготь, смола, скипидар и разного рода лес. Взамен Зусь с компаньонами доставляли из тех краев на Каленковичскую, Юровичскую и Мозырскую ярмарки соль, различные металлические изделия, стекло, мыло, свечи, виноградные вина, чай, кофе, специи и прочие «колониальные товары». Бывая по торговым делам в Москве, Санкт-Петербурге, Варшаве и даже за кордоном (сохранились сведения об оформлении им в 80-х годах 19 века заграничного паспорта), приобрел опыт успешных сделок и нужные деловые связи.

Между тем случилось событие, раскрывшее в успешном торговце еще административный и организаторский талант. В 1882 году в уездном городе Речица появилась мещанская управа, занимавшаяся делами мещан города и уезда, которые почти все были из еврейского сообщества. Ездить туда было далековато, дела затягивались, и каленкавичане, вычитав в соответствующем указе, что такую же управу можно учредить в любом местечке, имеющем более 50 дворов, обратились 20 июня 1883 года по этому вопросу к уездному начальству. Заявление подписали крупные торговцы и лавочники М. Кауфман, И. Кацман, А. Комиссарчик и еще 12 еврейских «пятидворных депутатов», в числе которых был З. Зеленко. Бумага проследовала в Минск и там 7 июля обрела резолюцию: «… приговор мещанского общества утвердить, о чем дать знать Речицкому уездному исправнику и предложить распорядиться о производстве выборов должностных лиц во вновь учрежденную мещанскую управу».

И вот 1 августа того же года собравшиеся в синагоге 17 «пятидворных депутатов» провели первые в истории местечка вполне демократические выборы. Тайное голосование производилось черными и белыми шарами. Большинством голосов первым председателем мещанской управы был избран Шмерка Иоселев Голер, 55 лет, грамотный, владелец лавки, имевший 60 рублей годового дохода. Его заместителями и членами управы стали Е. Бергман и А. Карасик. Когда главный вопрос собрания был решен, слово попросил молодой «пятидворный депутат» З. Зеленко. Он предложил, во избежание путаницы в бумагах по одноименным фольварку, селу и местечку именовать последнее во всех документах мещанской управы несколько иначе – Калинковичи, заменив в старом названии «е» на «и» – будет красивее и благозвучнее. Ведь такое название властями уже однажды ранее употреблялось, в доказательстве чего Зусь предъявил собранию дедову бумагу. Предложение понравилось и было единогласно принято. Начиная с этого времени названия Каленковичи и Калинковичи употреблялись в официальных документах какое-то время одновременно, причем первое относилось к одноименному селу, где жили христиане-земледельцы а второе к местечку с преимущественно еврейским населением и железнодорожной станции. Новый вариант получил свое официальное закрепление в справочнике 1909 года «Список населенных мест Минской губернии», а позднее стал названием города.

Зусь Зеленко

Перевыборы в Калинковичскую мещанскую управу происходили каждые 3 года, и Ш. Голер выигрывал их на протяжении почти двух десятилетий. В 1886 году З. Зеленко впервые вошел в состав управы. В 1902 году был избран ее председателем на первый срок и потом также неоднократно переизбирался. Дети уже подросли, взяли на себя часть семейной торговли, и можно было сосредоточиться на решении общих для всех калинковичан проблем. Первое, чем занялся новоизбранный глава управы, было создание добровольной пожарной дружины, которая и начала функционировать 23 июля 1903 года. Затем был поставлен вопрос о преобразовании старой частной бани на речке Кавне в общественную и ее ремонте. Плату за ее посещение управа установила самую умеренную. Евреи ходили в общую баню по пятницам, а христиане – в субботу.

Водопровода и какой-либо канализации в Калинковичах отродясь не было, воду жители брали из немногочисленных колодцев или прямо из Кавни. Обычно ее запасали заранее в бочках, чтобы не испытывать недостатка в случае надобности по хозяйству. Но в засуху вода в колодцах кончалась, и ее не хватало даже для питья. Как видно из архивных документов, З. Зеленко был первым, кто попытался решить этот важнейший для местечка вопрос путем постройки артезианской скважины, однако из-за большой дороговизны проекта он тогда не реализовался. Весенняя и осенняя распутицы делали калинковичские улицы, не имевшие тротуаров, почти непроходимыми. Отсутствовало и освещение, из-за чего после наступления темноты всякое передвижение по местечку, особенно, если Луну закрывали облака, было просто немыслимым. Впервые вопрос об освещении Калинковичей обсуждался в мещанской управе в 1906 году. Предлагалось установить в центре местечка и на каждой из четырех улиц восемь больших керосиновых фонарей, на это требовалось около тысячи рублей. Проект утвердили в Минском губернском правлении, все расходы отнесли за счет «коробочного сбора», и вскоре местечко украсили эти чудеса цивилизации. В 1905 году за счет средств земства и мещанской управы была замощена булыжником улица Почтовая (ныне Советская), и с левой ее стороны сделали деревянный тротуар. В 1909 году по договоренности с почтово- телеграфной конторой при железнодорожной станции в центре местечка, на здании мещанской управы установили большой обитый железом почтовый ящик, корреспонденция из которого забиралась ежедневно.

Средств на цели благоустройства требовалось немало. Выручало калинковичское ссудно- сберегательное общество, созданное в 1900 году по инициативе «мэра» и еще трех десятков состоятельных и влиятельных купцов и мещан. В 1902 году капитал товарищества составлял уже солидную сумму в 2400 рублей, а прибыль с него – 153 рубля 50 копеек. В 1914 году в нем числилось 347 членов, сумма вкладов выросла до 16636 рублей, а основной капитал составил 9707 рублей. На средства общества в 1907 году был выстроен т.н. «каменный корпус» – 7 отдельных помещений под одной крышей (реконструирован в 1930 году, ныне здание торгового центра «АнРи»). Пять помещений занимали лавки, в других был молитвенный дом и «хэдэр», где помещалась библиотека с книгами на еврейском и русском языках. По примеру соседнего Мозыря, в Калинковичах тогда было создано еврейское общество пособия бедным, содержавшее «дешевую столовую» и выдававшее беспроцентные ссуды нуждавшимся. Бывало, что за благотворительностью обращалось до половины жителей местечка. Не отказывали в ней и попавшим в беду белорусам, жителям примыкавшего к местечку села. Калинковичские евреи и белорусы, хотя и жили в то время своими улицами, всегда находили общий язык. Долгое соседство этих двух общин создало в Калинковичах такие экономические связи и образ жизни, без которых те и другие уже не могли обойтись. Какой-либо зависти и вражды между ними не было, потому что все с большим трудом добывали свое скудное пропитание: «тутэйшие» – земледелием и отхожим промыслом, а евреи – ремеслами, торговлей и посредническими услугами. Разумеется, конфликты, как правило, на экономической почве, также имели место, но, как видно из документов, всегда решались мирно, на основе взаимного интереса, зачастую без вмешательства властей.

С началом 1-й мировой войны в местечке открыли финансируемый земскими властями и мещанской управой «питательный пункт для детей запасных и беженцев». Еврейские семьи, прибывшие в местечко из охваченных войной районов, нашли временное пристанище в недавно построенном здании новой синагоги. В один из дней начала марта 1917 года сначала на железнодорожной станции, а потом в местечке и прилегающем к нему селе молнией распространилось известие – «царя скинули»! Вскоре население толпилось в центре и на вокзале, у здания почтово-телеграфной конторы, с крыши которой несколько солдат из здешних артиллерийских складов уже сбрасывали царского двуглавого орла. Впрочем, в деятельности мещанской управы особых изменений не произошло, только сняли со стены большой, во весь рост, портрет императора, да перестал надоедать неведомо куда сгинувший полицейский урядник А. Маковнюк, великий любитель «проинспектировать» еврейские лавки. В конце ноября по телеграфу поступило известие, что все органы власти предыдущего правительства ликвидируются и создаются новые – Советы. Таковой и был избран на общем собрании жителей местечка в январе 1918 года. Безропотно, но с тяжелым сердцем и недобрыми предчувствиями передал Зусь новой власти помещение, документы, кассу и печать упраздненной мещанской управы, в которой состоял почти три десятка лет, из них пятнадцать последних – председателем. А вскоре в местечке и за его пределами стал рушиться весь старый мир, частью которого был и он сам…

Регулярно происходила смена властей: Советы вскоре были разогнаны немцами, но вернулись обратно, когда у тех самих «скинули» кайзера. Затем приходили и были изгнаны поляки. Когда, как казалось, наконец, установился долгожданный мир, на калинковичан свалилась новая напасть – «балаховцы». Итог их семидневного пребывания отражен в сводке Дудичского волревкома за подписью председателя А. Гаранина, членов Л. Науменко и И. Будника: «Очень много убитых в Калинковичах, особенно среди евреев, их семьи сильно потерпели от балаховцев». По позднейшим подсчетам таковых было 45 человек, и еще 67 – в других населенных пунктах волости. Пострадавших было бы еще больше, если бы всю эту «черную неделю» многие еврейские семьи не прятали от погромщиков их соседи-белорусы из примыкавшего к местечку села.

В августе 1923 года по составленному волисполкомом списку в Калинковичах были огульно «муниципализированы» несколько десятков лавок и жилых домов. Их хозяевам предложили заключить с властями договор на аренду своего бывшего имущества, и большая часть попавших в чиновничьи жернова бедалаг подписала эти бумажки. Но З. Зеленко и с ним еще четверо калинковичан, неплохо разбиравшиеся в законодательстве, заявили обоснованные жалобы на незаконность принятых в отношении их имущества решений. Год спустя, после прокурорской проверки, уже Калинковичский райисполком 6 августа 1924 года был вынужден признать, что вышеназванные дома и лавки «…от муниципализации освобождены и оставлены за прежними владельцами». Жалобщиков и знатоков законодательства взяли, однако, тогда на заметку.

Но вернемся в январь 1925 года. «На собрании было 605 человек, – отмечено в отчете исполкома, – из числа взрослого еврейского населения – 300 человек. Публика была наэлектризована, разбилась на две части: за синагогу и за клуб. …Вначале собрание проходило шумно, прерывались докладчики, шумели преимущественно женщины, собравшись в отдельную группу. По вопросу передачи новой синагоги под клуб произведено поименное голосование. Из присутствовавших на собрании за отдачу синагоги под клуб 418, за оставление синагоги 197. По роду занятий они распределяются: торговцев 50, женщин 96, из них торговок 49, кустарей и извозчиков, преимущественно стариков – 51».

21-го февраля того же года вопрос о Калинковичской синагоге рассматривался в высшей инстанци – на заседании Президиума ЦИК БССР. Главе белорусского правительства А.Г. Червякову это калинковичское самоуправство, видимо, порядком надоело, и последовало решение: «Постановление Комиссии по отделению церкви от государства от 6-го декабря 1924 года относительно передачи новой Калинковичской синагоги под клуб – отменить. Поручить Совету Народных Комиссаров изыскать средства на постройку рабочего клуба в м. Калинковичи». Так бывший «мэр» в последний раз оказал добрую услугу своему местечку: построенный в 1926 году на бюджетные средства просторный «Нардом» (позднее РДК) в течение полувека был здесь главным очагом культуры. Синагогу тогда вернули верующим, но, как оказалось, ненадолго. В 1930 году ее вместе с православным храмом «муниципализировали» и отдали под горисполком. После войны здесь был Дом пионеров и одно время занимались младшие школьные классы. Здание разобрали по ветхости в 70-х годах прошлого века.

За решением СНК последовали «оргвыводы»: председатель и секретарь калинковичского сельсовета, опрометчиво заверившие своей печатью подписи верующих, лишились своих постов, а в отношении наиболее активных «подписантов» нарядили следствие. Пройдет не так уж много времени, и они станут первыми кандидатами в расстрельные списки «врагов народа». В памятных 1937-1938 годах году в Калинковичах будет расстреляно (и впоследствии реабилитировано) более ста человек, а в Минске сгинет и сам А.Г. Червяков.

Председатель Калинковичского райисполкома П.И. Куприянов продолжал энергичную «муниципализацию», но по какому-то досадному недоразумению реквизировал дом у гражданки М. Жданович (ее сын был не последним человеком в Мозырском ОГПУ), после чего слетел с должности. На его место пришел М.А. Косухин, недавний командир полка, здешний уроженец, и при нем, наконец, в Калинковичах починили устроенные еще мещанской управой деревянные тротуары и вновь зажгли 6 керосиновых фонарей (куда «вихри враждебные» унесли еще два – история умалчивает). А старому Зусю, можно сказать, в последний раз повезло – всеми уважаемый, он тихо скончался в кругу семьи и близких летом 1925 года.

Из книги В.Лякин. «Калинковичи и калинковичане»

Опубликовано 21.11.2021  19:33

Отклики:

Gennadi Starker 22 ноября 2021 в 00:13

К сожалению, калинковичский историк и краевед Владимир Лякин не участвует в FB.
Поэтому хотел бы поблагодарить Арона Шустина за размещение статей Владимира на своей странице в И-нете и в FB. Это очень интересно.
Кроме того, отношусь с искренним уважением к капитану 2 ранга В. Лякину лично.

Операция «Трест»: как Б. Савинков попал в ловушку ГПУ в Беларуси

Юрий Глушаков, «Новы час», 24-05-2021

Нашумевшие задержания Федуты, Зенковича и Костусёва вынудили многих вспомнить, как советские чекисты выманивали из-за границы белогвардейских лидеров.

Борис Савинков

Конечно, подобная аналогия очень условна, и политологи из фейсбука имеют мало общего с матёрыми конспираторами прошлого. Но оперативные игры ОГПУ 1920-х гг. действительно вошли в учебники многих спецслужб. Посмотрим на знаменитую операцию «Синдикат-2» с помощью недавно рассекреченных архивных документов с Лубянки.

От Маркса до Муссолини

После того, как Красной Армии удалось ликвидировать основные фронты гражданской войны, в стране продолжало действовать антибольшевистское подполье. Беларусь превратилась в один из очагов как политического вооружённого сопротивления, так и обычного бандитизма. Большинство повстанцев в Беларуси были связаны с «Народным союзом защиты Родины и свободы» (НСЗРиС) Бориса Савинкова.

Борис Савинков провёл своё детство в Варшаве. Сначала он присоединился к социал-демократическому движению, но затем перешёл в партию социалистов-революционеров. Благодаря решительности, харизме и неплохим организаторским способностям Савинков стал помощником руководителя боевой организации партии эсеров Евно Азефа, уроженца Гродненской губернии. Савинков стал организатором самых знаменитых эсеровских покушений: убийства министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве, великого князя Сергея Александровича, священника Георгия Гапона и др. Будучи арестованным и ожидая смертной казни, он смог совершить дерзкий побег из Севастопольской тюрьмы и на лодке по морю ушёл за границу. Однако на фоне поражения революции 1906–1907 гг. и изобличения Азефа, оказавшегося банальным провокатoром царской полиции, у Савинкова начался мировоззренческий кризис.

После Февральской революции эволюция бывшего эсеровского боевика направо продолжилась. В 1917 году Борис Савинков стал помощником военного министра Временного правительства. При этом он сблизился с генералом Лавром Корниловым, задумавшим мятеж (неудачный) против демократической власти. В результате Савинков был исключён из партии эсеров. После Октябрьской революции бывший охотник за царскими министрами создал подпольные офицерские организации под пафосным названием «Союз защиты Родины и свободы». Но после нескольких неудачных попыток поднять восстание СЗРиС распался. Савинков оказался за границей, а в октябре 1920-го он принял участие в походе Булак-Балаховича в Беларусь. Русский националист Савинков пытался заигрывать с белорусским и украинским национальными движениями.

Но вскоре Савинков и Балахович стали непримиримыми врагами. Борис Викторович, который был ещё и неплохим литератором, написал роман о Мозырском походе — «Конь вороной». А в своей газете «За Свободу» опубликовал статьи с изобличением еврейских погромов, учинённых балаховцами в Пинске и Мозыре. Станислав Булак-Балахович от этих неприличных деяний открещивался, но одновременно сёк у себя на конюшне солдат и офицеров своего войска, перешедших к Савинкову.

Между двумя лидерами велась жестокая борьба за ресурс, оставшийся после неудачного похода в Беларусь, — за людей и материальные ценности. Многих балаховцев Савинков успешно пераманил к себе. А вот с имуществом армии дела пошли хуже: главный интендант Елин не смог дать отчёт на сумму в 39 миллионов марок. И Савинков, пользуясь своей близостью к Юзефу Пилсудскому, добился ареста неразборчивого завхоза балаховского войска польскими властями.

Но тут уже Станислав Никодимович сделал «ход конём» — развернул коневодческий бизнес, используя и бывших армейских коней. А при помощи министра обороны Сикорского получил концессию на высечку Беловежской пущи, где начали работать многие его бывшие подчинённые.

Лесоповал — это всё же намного лучше, чем польские лагеря, где тогда царили тиф, голодуха и происходили кровопролитные стычки между монархистами и республиканцами. Иные же, чтобы вырваться из лагеря, записывались в боевые группы савинковцев, ходившие в закордонные рейды.

В 1920 году в Варшаве появился Александр Упельниц, который нелегально перешёл советскую границу. Он же — Упелиньш, он жа Опперпут, он жа Селянинов, он же Спекторский, он же Стауниц, Касаткин и проч. Бывший офицер военного времени, из латышских крестьян, а тогда — командир Красной Армии, помощник начальника внутренних войск Западного фронта. По словам Упельница, в то время он был левым эсером, но люто ненавидел большевиков. Приехав по делам службы в Гомель, он связался там с бывшими офицерами и интеллигенцией, создав крупную антисоветскую организацию. С докладом об этом он и прибыл к Савинкову в Варшаву.

Упельниц впечатлил «отца крестьянской демократии» Савинкова своей необычайной энергичностью и неукротимым желанием бороться с большевиками — любыми методами. В 1920–1921 гг. он четырежды переходил границу, на службе на это время взяв отпуск — для лечения ревматизма и варикозного расширения вен. В Варшаве же Упельниц-Опперпут убедительно рассказывал, что крестьяне в Беларуси спят и видят, как поднять восстание. Красноармейские части при этом предлагалось отравить цианистым калием, два килограммы которого тут же и закупили в варшавских аптеках. Ещё латыш, ставший из «красного» «белым», предложил себя в качестве организатора восстания в Гомельской, Смоленской и Тверской губерниях. И вошёл в оргкомитет по восстановлению «Народного Союза защиты Родины и свободы», даже сформировав Западную областную организацию, крупнейшую структуру в НСЗРиС. Весной 1921 года Упельниц в очередной раз перешёл границу — и исчез.

Летом 1921 года отряд соратника Савинкова Павловского перешёл границу и направился в Игуменский уезд. Отряд уничтожал по дороге коммунистов и советских активистов, разоружал красноармейцев и грабил государственные учреждения. В округе действовало много законспирированных организаций «Народного союза», а в самом Игумене ей руководил местный военком. Но всеобщего восстания не получилось.

В Гомель же направились поручик Михайлов и Сикорский. Они уже шли на явку к Гомельскому губернскому комиссару НСЗРиС Моисеенко, полученную раньше от Упельница-Опперпута, не зная того, что в квартире их ждёт чекистская засада. Однако об опасности эмиссаров предупредила маленькая девочка. Михайлов и Сикорский успели спрятаться, в Жлобине их снова попытались арестовать. Отстреливаясь, савинковские боевики кинулись в разные стороны и снова сумели уйти от преследования.

Западный областной комитет был целиком провален. В Гомеле прошли массовые аресты. Серьёзные удары были нанесены чекистами и по московским резидентурам. Но савинковцы снова и снова переходили границу. Тот же отряд Павловского снова попытался поднять восстание на Игуменщине, а отряд поручика Прудникова — на Могилёвщине и Гомельщине. К Павловскому присоединялись мелкие группы, но дальше этого дело всё равно не двигалось. В Пуховичах организовалась дружина еврейской самообороны. Павловский воспринял это как вызов, приказал самообороне разоружиться, а местному населению — выплатить контрибуцию. Для гарантии он взял заложников. В момент передачи контрибуции появились советские части, тогда савинковцы просто расстреляли заложников и убежали. Подразделения Красной Армии преследовали отряд, и Павловский ушёл в Варшаву. Тут стало известно об аресте Упельница-Опперпута и разгроме многих организаций НСЗРиС в Беларуси. Руководство НСЗРиС в ярости даже готовило рейд в Минск для освобождения своего лучшего закордонного функционера из тюрьмы.

Фото из книги «Б. Савинков на Лубянке. Документы»

В июле 1921 года «партизаны» Павловского, Михайлова и Прудникова снова перешли границу. Как и раньше, отряды комплектовали из эмигрантов и интернированных в лагерях, за участие в рейде обещали деньги. Сам «Серж» Павловский называл их «ландскнехтами». Но всё хуже обстояли дела с настроениями местного населения. В своих позднейших показаниях Павловский писал: «Когда у нас вышли харчи и пришлось обращаться к крестьянам, я заметил, что настроение крестьян против нас. В тех деревнях, где нас весной встречали чуть не хлебом-солью, не только с нами не разговаривали, но бежали в волисполком сообщать, что пришли бандиты». В это время уже вводился НЭП, была отменена продразвёрстка и разрешена свободная торговля хлебом. Напряжение среди крестьянства постепенно спадало.

С большим трудом отряд полковника Павловского, в котором был и адъютант Савинкова штабс-капитан Леонид Шешеня, сумел пробиться сквозь красноармейские кордоны на польскую территорию.

В то время в рядах самого НСЗРиС шло разложение. Как сообщал Павловский, члены Союза документы, захваченные в рейдах на советскую территорию, стали отдавать не Савинкову, а прямо продавали французской разведке. Бывали случаи, когда полевые командиры не рассчитывались со своими боевиками после очередной вылазки.

В Глубоком стоял отряд полковника Эрдмана — настоящая головная боль для польских властей. Лишённые содержания российские боевики по ночам выходили на большую дорогу и грабили всех, кто проезжал. Сам же полковник Эрдман всем встречным рассказывал о своём плане «завоевания Москвы» — он должен был из Глубокого перейти на советскую территорию, где его будто бы ждала уже готовая поднять восстание 5-я дивизия РККА.

Под эту операцию Эрдман получил миллион марок. Перейдя границу, он повёл свой отряд ночью к какому-то красному гарнизону. За сотню шагов до цели полковник выстрелил из револьвера и с криком «спасайся, кто может» бросился к польской границе. Денег в кассу НСЗРиС он, понятно, не вернул.

«Синдикат» для диктатуры пролетариата

Таким образом, дела у НСЗРиС шли всё хуже и хуже. Вдобавок под давлением советского правительства Савинков был вынужден покинуть Польшу. В основу этой советской ноты к Польше во многом легли показания Упельница-Опперпута, данные им после ареста.

Теперь Савинкову пришлось ездить по другим европейским столицам в поисках денег. Он продолжал занимать нишу «крестьянского демократа», правее эсеров и меньшевиков, но левее открытой белогвардейской реакции. Вождь НСЗРиС говорил о «Советах без коммунистов» и «мужицкой России». Но начал расхваливать и недавно зародившийся итальянский фашизм, утверждая, что «за фашизмом — будущее».

В 1922 году Савинков даже встретился с Бенито Муссолини. Однако итальянский дуче не оценил предложение Савинкова противопоставить Коминтерну некий «Интернационал националистов» и денег ему не дал. Весной 1922 года, во время Генуэзской мирной конференции, Борис Савинков смог лично войти в доверие к местной резидентуре ГПУ под чужой фамилией и готовил покушение на членов советской делегации во главе с Чичериным, но был изобличён и арестован итальянской полицией (не помогли и контакты с Муссолини). Всё это время руководство РКП(б) и ГПУ по-прежнему считали Бориса Савинкова одним из самых опасных лидеров антисоветской эмиграции. Бывший эсер, «право-левый» популист был более существенной угрозой, чем убеждённые монархисты с их очень ограниченной социальной базой.

Л. Шешеня, Б. Савинков

Но самому лидеру НСЗРиС донесения через кордон стали поступать всё реже, а от активности «в Совдепии» зависело финансовое благосостояние организации. И тогда Савинков послал с проверкой за кордон своего личного адъютанта — штабс-капитана Леонида Шешеню.

Перейти польско-советскую границу, которая в то время была похожа на дырявый швейцарский сыр, было несложно. Но доверенный эмиссар Савинкова почему-то нарвался на пограничный наряд. А попав в ГПУ, Шешеня становиться героем «белого дела» (и одновременно — к стенке) не захотел. Увидев, что арестованный «поплыл», чекисты решили начать рискованную оперативную игру.

О дальнейшем развитии сюжета в советское время писались художественные книги и снимались фильмы. Правда, многие подробности тогда оставались «за кадром». Под контролем ГПУ Шешеня сообщил «в центр», что ему удалось установить связь с крупной антибольшевистской организацией — «Либеральными демократами» (организаторы Либерально-демократической партии России во главе c Владимиром Вольфовичем, наверное, обладали чувством юмора). Послание от «либерал-демократов» Савинкову передал легендарный чекист Андрей Фёдоров.

Надо отдать должное: операция «Синдикат-2», как её назвали разработчики, проводилась на грани фола, но эту границу не переходила. Сложную игру вёл незадолго до этого созданный Контрразведывательный отдел (КРО) ГПУ во главе с Артуром Артузовым. Борису Савинкову достались непростые противники — элита тогдашнего ГПУ. Настоящее имя начальника отдела было Артур Евгений Леонард Фраучи (Ренуччи). Его отец был известным сыроваром итальянско-швейцарского происхождения, мать имела латышско-эстонско-шотландские корни. Окончил с отличием Петроградский политехнический институт по специальности инженер-проектировщик. С 1918 года — в военной контрразведке.

А. Артузов, Р. Пилляр

Заместителем начальника КРО был Роман Пилляр (Ромуальд Людвиг Пиллар фон Пильхау) — прибалтийский барон, вступивший в РСДРП(б) в 1914 году. Родился на Белосточчине, один из основателей Компартии Литвы и Беларуси, секретарь ЦИК Литбела. При захвате поляками в Вильно (1919 г.) пытался застрелиться, но выжил с пробитым лёгким. Был приговорён к смертной казни, расстрелян — но снова чудом остался жив! Затем барон-большевик стал спецуполномоченным по Особому отделу Западного фронта, разведчиком-«нелегалом» в Германии.

Андрей Фёдоров, первым выехавший к савинковцам за кордон, в прошлом принадлежал к одной из самых радикальных революционных фракций — эсеров-максималистов. С 1917 года левый эсер, с 1919 г. — член РКП(б). Бывших анархистов и левых эсеров с их опытом боевой и подпольной работы охотно брали в ВЧК-ГПУ, их там было больше, чем в любой другой советской силовой организации.

Начальник 6-го «белогвардейского» отделения КРО был Игнат Сосновский, офицер польской армии и резидент польской разведки в советской России, который после ареста перешёл на сторону Советов.

Оперативник Григорий Сыроежкин славился необычайной силой и отвагой. И, как говорили очевидцы, мог перепить любого на дружеской вечеринке…

План «Синдиката-2» составлялся сотрудниками КРО с учётом психологических особенностей «партнёра», с привлечением экспертов из числа людей, знавших его ещё по революционной деятельности. И план сработал.

Савинковцы не поверили Фёдорову, в Париже ему инсценировали «разобличение» как «агента Гепеу», угрожали убить на месте. Но Фёдоров проявил чрезвычайную выдержку и находчивость, умудрившись убедить опытнейших заговорщиков в своей невиновности. И ещё не раз операция была под угрозой провала. Однако НСЗРиС, находившийся в кризисе, с проваленными за кордонам организациями, как в глотке воздуха нуждался в «свежей крови». И савинковцы проглотили наживку.

После интенсивного обмена посланиями и связными Борис Савинков послал для проверки «либеральных демократов» одного из своих самых доверенных людей — Сержа Павловского. Под Бешенковичами полковник Павловский соединился с группой некоего Даниила Иванова, которая всю зиму просидела в лесу и питалась мясом из бочки. Вместе с «ивановцами» они ограбили станцию «Зубры», при этом убив 4-х человек, в т.ч. 60-летнего начальника дороги, расправились с евреями. В это время Павловский предложил называться «фашистами» и пошить отряду чёрные рубашки.

Затем Павловский пробрался в Москву для проверки Шешени, который жил там на квартире с женой — понятно, под присмотром контрразведчиков. Опытный диверсант так ничего и не заподозрил, на встрече с лидерами «либеральных демократов» был арестован. И тоже начал работать под контролем. В Париж и Варшаву сообщили, что он ранен в ногу, но обстоятельства требуют срочного приезда Савинкова в СССР.

Верил ли полковник, при всех его прошлых «подвигах», что этим он выторгует себе жизнь? Вряд ли. Он отчаянно надеялся вырваться, спастись самому и предупредить «вождя». Для чего и сделал ряд попыток. Не вышло.

Но именно письма «Сержа» к Савинкову, похоже, сыграли одну из решающих ролей в успехе чекистской операции. Павловский в конспиративной переписке называл Савинкова «отцом» и просил его самого скорее приехать для «осмотра» и последующей «свадьбы».

15 августа 1924 года лидер НСЗРиС с несколькими соратниками перешёл польско-советскую границу, а уже на следующий день в Минске был арестован ГПУ.

Фото из книги «Б. Савинков на Лубянке. Документы»

Версии

И cразу после сенсационного ареста Савинкова, и сегодня существует множество версий, по каким причинам это произошло. Загадкой остаётся, почему всё же опытнейший подпольщик, десятки раз ускoльзавший от гибели, поверил в хоть и блестяще исполненную, но не такую уж и сложную по замыслу комбинацию советской контрразведки? Оперативники и аналитики из КРО смогли как-то аргументировать, почему Савинков лично и безотлагательно должен приехать в СССР. Но как?

Не менее загадочной является и его смерть на Лубянке 7 мая 1925 года — то ли Савинков действительно выбросился из окна, то ли его вытолкнули чекисты. Так, может, с самого начала это возвращение было неосознанным или осознанным суицидом лидера, проигравшего свою борьбу?

Представляется всё же, что самоубийство было не в характере Бориса Савинкова. Других на смерть ему приходилось посылать, себя — нет. Но он действительно был фанатиком — человеком, который жил ради борьбы и своего личного самоутверждения через неё. Савинков ни за что не хотел смириться с поражением. Вероятно, на этом и сыграли организаторы «Синдиката»: их мистификация хотя бы на короткое время давала ему надежду на победу.

Ещё один аргумент, при помощи которого лидера антисоветской эмиграции могли мотивировать к возвращению в СССР. Владимир Ленин был в то время смертельно болен, и Савинкова могли убедить: он должен быть в стране в тот момент, когда после смерти вождя в большевистской партии начнётся кризис, столкновение за власть между её разными фракциями. По понятным причинаи такая «легенда» не озвучивалась не только в открытых источниках, но и во внутренней отчётности ГПУ.

Впрочем, со временем все организаторы и участники победной операции сами пострадали в результате именно этой борьбы за власть внутри ВКП(б). Артур Артузов, Роман Пилляр, Игнат Сосновский, Андрей Фёдоров, Григорий Сыроежкин, как и почти все чекисты времён Гражданской войны, были расстреляны в 1937–1939 годах. По злой иронии истории — как «польские шпионы».

Возможно, уцелел только неуловимый Упельниц-Опперпут. Похоже, это был первый сотрудник советских спецслужб, который вошёл в доверие к савинковцам… Точно известно, что после ареста в Минске в 1920 году Александр Упельниц перешёл на службу в ГПУ (если только он не был агентом ЧК уже с 1918 года) и участвовал в качестве наживки ещё в одной легендарной игре — операции «Трест». А в 1927 году Александр Упельниц-Опперпут-Стауниц снова из «красного» стал «белым»: убежал за границу, где выступил с серией разоблачений.

Но кем он был на самом деле и чем занимался дальше — всё ещё остаётся загадкой.

Источник

Перевод с белорусского: belisrael.info

Опубликовано 24.05.2021  23:00

Евреи Калинковичского района в годы страшной войны

В далеком 1552 году в летописи впервые было упомянуто маленькое село Калениковичи (ныне Калинковичи) Мозырского повета Минского воеводства Великого Княжества Литовского. Известно, что во второй половине 17 века здесь кроме белорусов-хлеборобов проживали и несколько еврейских семей (корчмари, ремесленники, торговцы). Предположительно, они перебрались сюда с Украины, спасаясь от погромов и ужасов бушевавшей тогда русско-польской войны. В 19 веке стоявшее на почтовом тракте из Минска в Киев село получило статус местечка. Полтора века назад вице-председатель императорского русского географического общества П.П. Семенов опубликовал интересные записки о жителях Белорусского Полесья. «Отличительной чертой здешних евреев – пишет он – является любовь к родине. Место, где он родился, где жили и умерли его родители, делается ему дорогим, заветным и даже видимая польза от переселения, сулящая наживу, улучшение быта, не могут его заставить покинуть родное пепелище. Отношение их к местному населению ближе, искреннее, нежели в других странах».

Царское правительство, стремясь увеличить налоговые сборы, активно переселяло евреев из сельской местности в местечки, и к началу 20 века они составляли в Калинковичах уже большинство населения. Их община управлялась выборной мещанской управой, которую длительное время возглавлял авторитетный торговец Зусь Зеленко. Революция, последовавшие за ней германская и польская оккупации, кратковременное, но кровавое нашествие «Русской добровольческой армии» генерала С. Булак-Балаховича стали для калинковичан временем тяжких испытаний. «Балаховцы» запятнали здесь себя  жестокими еврейскими погромами и грабежами. На протяжении нескольких дней в местечке от их рук погибли более шестидесяти мирных жителей, еще больше – на территории района. Разбитые Красной армией, погромщики  бежали на запад, после чего на калинковичской земле наступила 20-летняя мирная передышка. В 1925 году Калинковичи получили статус города и районного центра. Пятнадцать лет спустя здесь  функционировали больше двадцати различных предприятий, проживали около 10 тыс. человек, из них 3,4 тыс. (35%) – евреи. В сельских населенных пунктах Калинковичского района, а также вошедшего позднее в его состав Домановичского района еврейское население составляло примерно 5%, проживая большей частью в поселке Озаричи, деревнях Юровичи, Ситня, Огородники и Ладыжин.

Дата 22 июня 1941 года разделила жизнь калинковичан, как и всех советских людей, на две разные, такие непохожие, части. Заработали призывные пункты, местные предприятия начали переходить на выпуск оборонной продукции, а вскоре и начались налеты фашистской авиации на железнодорожный узел. В конце июня район был объявлен на военном положении, начались эвакуационные мероприятия. Тогда были призваны в армию, направлены на работу в оборонные отрасли промышленности, эвакуированы на восток около 70% еврейского населения района.

Но значительная его часть (ок. 1,6 тыс. человек) в силу различных причин осталась на оккупированной территории. Роковую роль сыграло распространенное убеждение в том, что немцы культурная нация, а сообщения об их зверствах преувеличены пропагандой военного времени. К тому же старшее поколение помнило, что во время первой немецкой оккупации Калинковичей те не устраивали этнических чисток и погромов. Прозрение наступило поздно и было ужасным…

Фашисты, захватив Калинковичи 22-го августа 1941 года, включили эту территорию в состав генеральной округи «Житомир» рейхскомиссариата «Украина» и установили здесь, как и на всех оккупированных советских территориях, режим жесточайшего террора. Месяц спустя, 22-го сентября они  расстреляли все не успевшее эвакуироваться еврейское население Калинковичей. Палачами были каратели из специального отряда «СД», функциями которых была «зачистка» тыла фронта. По имеющимся сведениям руководили расстрелом обер-лейтенант Франц Кляузе и его заместители Кирке и Вик. Немецким солдатам помогали трое «полицаев». Калинковичская полиция в большинстве была навербована из пришлых дезертиров, но были и местные уроженцы из числа ранее «раскулаченных». Мстя советской власти, они переступили нравственный закон, став предателями Родины и палачами невинных людей. Из этих троих двое позднее были убиты партизанами, один после изгнания фашистов скрылся в Австрии, но в 1946 году был передан БССР, осужден и расстрелян.

Хроника, масштабы и детали совершенного фашистами в 1941-1942 годах на временно оккупированной территории Калинковичского района истребления мирного населения, этого неслыханного в современной истории злодеяния, были установлены лишь после возвращения советских войск. Через три недели после оккупации города по приказу немецкого коменданта все находившиеся в Калинковичах евреи были переселены из своих домов в гетто, устроенное на южной окраине города (улица Дачная). 21-го сентября его обитатели (около семисот стариков, женщин и детей) были построены в колонну, отведены под конвоем в район железнодорожного вокзала и размещены там в нескольких деревянных двухэтажных строениях. Им было объявлено о скорой отправке по железной дороге на другое место жительства. Однако вместо этого утром 22-го сентября всех начали грузить на бортовые машины и отвозить к уже выбранному для массовой казни месту возле железнодорожного переезда на северо-восточной окраине города. Там имелся широкий  противотанковый  ров (по другим данным, это был карьер, откуда брали песок на отсыпку железнодорожного  полотна).

Случайной свидетельницей геноцида была калинковичанка М.П. Шаповалова.  «…Я видела, – рассказала она, – как у железнодорожного тупика остановилась легковая машина, из машины вышли четыре офицера с повязками на рукаве, на которых была обозначена эмблема «мёртвая голова». Офицеры осмотрели выемку железнодорожного тупика и уехали. Вскоре к этому месту прибыли четыре больших грузовых машины, набитых людьми. Среди них были глубокие старики, женщины и дети. Немецкие солдаты стаскивали с машины людей, волокли к яме, клали вниз лицом и очередями из автоматов расстреливали. Среди привезенных поднялся плач, стоны и просьбы пощадить, но никого не щадили. …Всего, я видела, было привезено 12 грузовых машин, в которых помещалось не менее 50-60 человек».

До конца 1941 года таким же образом было истреблено еврейское население в Озаричах (262 чел.), Юровичах (444 чел.), Ситне (ок. 120 чел.), Дудичах (119 чел.), Огородниках (30 чел.). Фашисты и позже проводили  тщательный поиск всех сумевших скрыться евреев. В одном из предписаний мозырского гебитскомиссара бургомистру Калинковичей говорилось о необходимости «…обратить внимание на евреев, которые проживают в сельской местности и укрываются у знакомых крестьян под видом родственников или отказываются носить отличительные знаки». Пойманных как правило жестоко мучили перед казнью. «Летом 1942 года – рассказал свидетель З.В. Дмитриевич – немец, поймав в городе пастуха по имени Исаак, завёл его в погреб и застрелил. Пытали немецкие захватчики и престарелых людей. Они спалили бороду старику еврею Пейсаховичу, обожгли волосы и после надругательств пристрелили на глазах у населения». Всего на территории нынешнего Калинковичского района фашисты истребили более 3 тысяч человек мирного населения. Большую часть жертв составляли евреи. На сегодняшний день из их числа поименно установлены лишь 425 человека. Очень медленно, но добавляются новые имена. Из официального заключения Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию и установлению злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников на территории БССР от их рук погибли 1,4 миллиона советских мирных граждан. По разным оценкам до 800 тысяч из них были евреями.

Проживавшие в СССР представители еврейского народа внесли достойный вклад в Великую Победу над германским нацизмом. По данным российских военных историков на фронтах и в партизанских отрядах сражались 502 тысячи евреев (из них 167 тысяч в генеральских и офицерских званиях). Боевые потери среди них составили 198 тысяч человек (39%, в то время как средние потери по всей Красной армии составляли 25%). Из еврейских семей Калинковичей, Озаричей, Юровичей и других населенных пунктов района воевать ушли почти все мужчины призывного и многие даже непризывного возраста – около 800 человек, а домой из них вернулся только второй-третий, и те почти все перераненные… Девять человек из них (рядовой Иосиф Гозман, старший сержант Илья Голод, его родственник старший сержант Яков Голод, рядовой Исаак Гомон, его родственники ефрейтор Янкель Гомон и сержант Файка Гомон, старший сержант Абрам Капельян, сержант Исаак Ручаевский, сержант Илья Френклах) имели на груди, среди прочих боевых наград и особо чтимую фронтовиками – орден Славы.

Янкель Гомон (7.5.1925 – 6.4.2018, Нацрат-Иллит)

 

Абрам Капельян (1925 – 1988, Москва)    Исаак Ручаевский (07.11.1923 – 29.09.2009, Беер-Шева)

Илья Френклах (1921 – …)

Файка Гомон (10.06.1915 – 22.01.1998, Нацрат-Иллит)

У Файки Гиршевича Гомона их было два – 2-й и 3-й степени. В июне 1971 года районная газета «За камунізм» опубликовала фрагмент из воспоминаний этого прославленного человека. «…Прошло 30 лет, а я помню этот июньский день, как сегодня. Наверное, потому и врезался в память, что события были такими неожиданными и страшными, сломавшими все мирные планы советских людей. Выходной день. Я вместе с семьей. И внезапно из репродуктора донеслась тревожная весть – гитлеровская Германия напала на нашу страну, напала вероломно, внезапно. Я понял, это – война, война с лютым врагом. В тот же день в числе многих калинковичан был мобилизован в Красную Армию. Правда, не сразу попал на фронт. Некоторое время мне довелось работать на военном заводе, готовить боевую технику для фронта. Затем танковая школа и, наконец, действующая армия. С 1-м Белорусским фронтом я прошел большой воинский путь. Довелось участвовать во многих боевых операциях. Наша самоходная артиллерийская установка, где я был механиком-водителем, уничтожила не один десяток захватчиков. Мне хорошо запомнилась операция по форсированию реки Буг. Тут самоходчики проявили немало примеров мужества и героизма. За участие в этой операции я был награжден орденом Славы 3 степени, а за Потсдамскую операцию получил орден Славы 2 степени. Войну закончил в Берлине».

Благодаря огромному массиву наградных документов, помещенных ныне в интернете на сайте «Память народа», мы имеем возможность узнать некоторые из конкретных боевых дел, в которых отличился этот калинковичанин. «…11 июля 1944 года мл. сержант Гомон Ф.Г. в боях за г. Люблин со своим отделением первым ворвался на шоссе Люблин-Варшава. Его отделение, действуя из засады огнем автоматов, уничтожило 26 гитлеровцев, гранатами уничтожило 2 легковых и 10 грузовых автомобилей с различным грузом, взяли в плен 21 гитлеровца. …В боях с немецко-фашистскими захватчиками на территории Польши за овладение городами Грунец, Жерадув, Сохачев с 15 по 18 января 1945 г. заряжающий гвардии сержант Гомон Ф.Г. действовал в составе экипажа «СУ-85», уничтожившего 6 автомашин, 5 противотанковых орудий, 7 ручных пулеметов и до двух взводов пехоты противника. Ворвавшись на вокзал г. Жерадув, экипаж огнем своего орудия уничтожил паровоз на выходных путях и этим не дал возможности уйти еще 5 паровозам и 3 немецким эшелонам с различным грузом. …В боях за овладение городами  Геннигсдорф, Берлин, Шпандау с 23 апреля по 5 мая 1945 года самоходная артиллерийская установка, в экипаже которой  был заряжающий гвардии сержант Гомон Ф.Г., действовала совместно с танками 50-й гвардейской танковой бригады в составе передового отряда 9-го гвардейского танкового корпуса 1-го Белорусского фронта. В этих боях экипаж «Су-100» уничтожил танк, 2 противотанковых орудия, 2 бронетранспортера, 5 пулеметных точек, 8 автомашин с различным грузом и боеприпасами, 2 мотоцикла и до 80 солдат и офицеров противника».

Ефим Алесковский (17.08.1899 – 20.04.1988, Ленинград)          Зелик Иоффе (17.03.1903-25.10.1980, Москва)

Из трех уроженцев Калинковичского района, удостоенных в годы Великой Отечественной войны генеральских званий, двое были из еврейских семей. Из м. Юровичи ушел на военную службу Алесковский Ефим Львович, ставший впоследствии  генерал-майором войск связи. Секретарь калинковичской железнодорожной комсомольской ячейки Иоффе Зелик Аронович по путевке ЦК комсомола был направлен в летную школу, был генерал-лейтенантом инженерно-авиационной службы.

Некоторые из калинковичских евреев сражались с врагом на родной земле в рядах 99-й и 2-й Калинковичских, 101-й Домановичской партизанских бригад. Архивные документы свидетельствуют, что они воевали и в других партизанских белорусских и украинских соединениях, а житель Озаричей Юда Залманович Френклах – даже во Франции. «Я служил – сообщал ветеран в датированной 1957-м годом записке в райком КПБ – башенным стрелком в составе экипажа бронемашины «Б-2». Участвовал в войне с белофиннами, был награжден медалью. Войну с Германией встретил в Тернополе, где стоял наш разведбатальон. После первых боев нашу часть расформировали, я попал в десантный батальон пулеметчиком. Был в группе из 16 человек, которую высадили с самолета в Карпатах для ведения борьбы в тылу врага. В одном из неравных боев большинство погибли, наш командир ст. лейтенант Сенько попал в плен, а я вместе с сержантом Васильевым, рядовыми Новиком и Писаренко вышли из окружения. В августе 1941 года при подходе к Киеву нас схватили полицаи, я был ранен в левую ногу. Нас отправили в лагерь для военнопленных, который находился в г. Кельн  Рейнской области Германии. Отсюда перевели в Рукунвальд, где я работал в мастерской сапожником. Не желая работать на фашистов, я вместе со своими товарищами сбежал из лагеря в марте 1944 года. Перешли германо-французскую границу, и попали к французским партизанам.  Выполняли различные боевые задания, взрывали мосты, пускали под откос эшелоны, чтобы фашисты не могли вывезти из Франции награбленное добро. Здесь я пробыл до октября 1944 года. При встрече советских войск с американскими на реке Эльба меня передали в нашу часть, в автобатальон в г. Магдебург. В мае месяце 1946 года я демобилизовался». По итогам проведенного компетентными органами следствия, все показания Ю.З. Френклаха подтвердились и он в том же 1957 году «…за мужество, проявленное в боях с фашистскими захватчиками и побег из плена» был представлен к награждению медалью «За отвагу». Сегодня нам известны около 420 еврейских имен, погибших на фронте и умерших от ран бойцов, уроженцев Калинковичской земли, а также более 200 фронтовиков, вернувшихся домой с Победой, хотя было их значительно больше. Но поскольку пожар в военкомате в 60-е годы уничтожил данные немалого количества людей, а также не откликаются потомки, то нельзя их внести в список, приведенный в публикации.

Калинковичи были освобождены советскими войсками после упорных боев 14 января 1944 года. Во второй половине лета того же года, когда после успешно проведенной операции «Багратион» линия фронта была отодвинута на сотни километров к западу, в полуразрушенный город начали возвращаться ранее эвакуированные из него жители. Несколько месяцев тут работала Полесская областная комиссия содействия ЧГК СССР, расследовавшая преступления фашистов и пособников. В начале  декабря 1944 года ее представителями и экспертами было частично  вскрыто, изучено и задокументировано массовое захоронение у калинковичского железнодорожного переезда. Выборочно проведенная эксгумация дала основание Калинковичской районной комиссии сделать вывод, что в этом месте находятся останки до 700 человеческих тел: мужчин, женщин разных возрастов и детей. Палачи не только расстреливали беззащитных людей, но и убивали прикладами, о чем свидетельствуют проломанные черепа. «…Есть трупы, – читаем к акте комиссии, – по которым установлено, что многие жертвы, сброшенные в яму, были еще живые. Труп одной женщины окаменел в сидячем положении. Есть скелеты, по которым можно определить, что жертвы пытались встать, но были засыпаны землей и их скелеты остались в полусогнутом положении. …Многие трупы разложились настолько, что определить пол и возраст можно только по одежде и обуви. Среди обуви имеется большое количество детской и женской». Эти документы, вместе со свидетельствами об устроенном фашистами в начале 1944 года для мирного населения прифронтовой полосы Озаричском лагере смерти, были представлены советской стороной обвинения на международном Нюрнбергском судебном  процессе над бывшими руководителями гитлеровской Германии.

В мирное время численность калинковичан быстро достигла и затем превзошла довоенный уровень, однако еврейское население райцентра и других населенных пунктов района уже не превышало 1,4 тыс. человек, и в процентном отношении ко всем тут проживавшим постепенно уменьшалось. Уже в конце 40-х годов руководство калинковичской еврейской общины поставило перед горсоветом вопрос об увековечении памяти жертв нацизма, но дело затянулось. Тогда прихожане городской синагоги по своей инициативе организовали сбор средств на деревянную ограду вокруг захоронения, установили там в 1953 году памятный знак (валун) и доску с надписью.

 

Слева снимок израильтянина, жителя поселения Гуш-Эцион, Йоханана Бен Яакова, приезжавшего в апреле 1990 для проведения Пасхального седера в Мозыре. Его воспоминания на иврите и в переводе на русский и английский были опубликованы на сайте в сентябре нынешнего года. Второй справа автор очерка. 

Затем братскую могилу обнесли капитальной каменной изгородью, а в 1996 году валун заменили памятником – трехметровым гранитным монолитом. Надпись (на иврите и русском языке) гласит: «Вечная память жертвам фашизма, расстрелянным в г. Калинковичи 22 сентября 1941 г.». Пожертвования на его установку были собраны бывшими калинковичанами, проживающими ныне в Израиле, США, Канаде и других странах. На торжественном открытии нового памятника звучали проникновенные стихи ветерана Великой Отечественной войны, известного поэта З. Телесина (1907-1996) «На Дудичском шляху».

Озаричи                                                                    Юровичи

Огородники                                                                     Ситня

А в конце прошлого и в этом столетии памятные мемориальные знаки мирному еврейскому населению, погибшему от рук фашистских злодеев, были установлены в городском поселке Озаричи, деревнях Юровичи, Огородники и Ситня Калинковичского района.

Десятилетиями местная власть не шла навстречу пожеланиям людей придать местам массового захоронения еврейского населения, жертв фашизма, статуса объектов, представляющих мемориальную ценность, однако в последнее время положение стало меняться в лучшую сторону. «Следует отметить, – говорит в своем интервью корреспонденту районной газеты «Калінкавіцкія навіны» заместитель прокурора района Вероника Котвицкая, – что своевременное рассмотрение вопроса о возможности признания указанных мест погребения мемориальной ценностью способствует не только сохранению и продвижению исторического наследия региона, но и соответствует требованиям актов гуманитарного права и международных соглашений Республики Беларусь в военно-мемориальной сфере. По результатам проведенной проверки были приняты меры прокурорского реагирования. В настоящее время по предложению прокурора района заинтересованными службами райисполкома организована работа по изучению и сбору необходимой информации для присвоения статуса историко-мемориального места погребения месту массового захоронения еврейского населения по ул. Советской в г. Калинковичи (у ж.д. переезда)».

Действительно, трагедия истребления нацистами белорусских евреев на оккупированной территории и героизм воинов этого народа, не щадивших своей крови и жизни для приближения победы над сильным и жестоким врагом являются неотъемлемой и составной частью всей белорусской истории. Время идет, меняя поколения, уходят из жизни люди, пережившие великую войну, унося с собой и свои бесценные воспоминания. Мы должны сохранить то, что еще возможно: не подлежащие забвению имена подло убитых оккупантами жертв, и героев той страшной войны.

 

                                                                                   Арон Шустин

 

От редактора belisrael:

Имеете ли белорусские, украинские или корни какой-то др. страны, присылайте воспоминания участников войны. Не поленитесь потратить время и записать тех, кто еще жив и в состоянии рассказать историю своей семьи,  трагическое и доброе.

Приглашаем волонтеров, прежде всего знающих английский, а также иврит, др. языки на хорошем уровне, журналистов, политологов, историков, краеведов, вебмастеров и вебдизайнеров.

Не забывайте о важности поддержки сайта.

Опубликовано 13.10.2018  14:01

***

В продолжение читайте

По следам публикаций. Обращение Наума Рошаля

 

И. Ганкина о еврейской литературе межвоенного времени (1)

Предлагаем фрагменты из большой статьи минчанки Инессы Ароновны Ганкиной. Полностью материал был опубликован в сборнике «Знакамiтыя мiнчане XIX–XX стст. Мiнск i Мiншчына пасля падзей 1921 года – лёсы людзей i краiны» (издание Польского института в Минске, 2017)

ФЕНОМЕН ЕВРЕЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ БССР 20-30-х ГОДОВ ХХ ВЕКА КАК ОТРАЖЕНИЕ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ СИТУАЦИИ ЭПОХИ

Еврейская литература БССР 1920-30-х годов – яркое, но до сих пор недостаточно осмысленное явление. Ситуация недостаточного осмысления породила многочисленные мифы, вызванные эффектом «аберрации зрения» либо «казуальной атрибуции», когда культурно-исторические феномены оцениваются с позиции сегодняшних культурных или политических задач без учета объективной характеристики эпохи, что зачастую приводит к упрощению и схематизации. Нижеследующий текст – это попытка реконструкции главных узлов и противоречий эпохи посредством анализа еврейской литературы БССР соответствующего периода.

Прежде чем обратиться к послереволюционной эпохе, остановимся на событиях Первой мировой войны. Сразу после объявления войны летом 1914 г. в городах Российской империи проходили многочисленные митинги в поддержку правительства. Не остались в стороне и деятели еврейского либерального движения. На фронтах Первой мировой оказалось немало мобилизованных евреев, и, по воспоминаниям, воевали они ничем не хуже подданных других национальностей. Нетрудно реконструировать их внутренний мир. Мысли о семье и доме, о жене и детях, о том, какое будущее могло ждать вдову и сирот… Весь этот мир простого человека воссоздан в гениальном стихотворении «Штерндл» («Звездочка») Мойше Кульбака, написанном в 1916 г. Оно мгновенно стало народной песней. Лирический герой испытывает сложную гамму чувств – любовь к жене и детям, горькое предчувствие собственной трагической судьбы и слабая надежда на Всевышнего, «Госпада Ласкавага» (пер. А. Ходановича; цит. по сборнику М. Кульбака «Вечна»; Минск: Шах-плюс, 2016). Можно предположить, что в размышлениях солдата-еврея присутствовала особая горечь. Евреи прекрасно осознавали, что их продвижение по службе в российской армии почти невозможно, а вести из дома – из белорусских, украинских, польских и литовских местечек – были безрадостны. Территория нашей страны оказалась в зоне военных действий. Разрушение городов и местечек, принудительная эвакуация коснулись всего населения, однако еврейское население столкнулось к тому же с многочисленными фактами насилия со стороны российских военных как «нелояльный элемент».

Яркое описание страшной судьбы беженцев дает Зелик Аксельрод в цикле «Осень 1915 (Беженцы)». Созданный в 1923–1924 гг., этот цикл наполнен детскими воспоминаниями и яркими экспрессионистскими деталями. Чего стоит красноречивая строка «Лишь остаются конные казаки, Отрубленная голова…» (Следует отметить, что она присутствует в переводе С. Липкина в издании 1937 г., но стыдливо заменена многоточием в переводе Е. Аксельрод в издании 1963 г.).

Эта деталь в подлиннике выглядит так (цит. по сборнику З. Аксельрода «Стихи»; Москва: Советский писатель, 1980):

Blajbn iber nor kazakn rajter

Un an opgehakter kop…

Представляется, что этот цикл – несомненная удача автора. Лишенный «политкорректности» и «фигур умолчания», наполненный яркими деталями, которые невозможно придумать, а можно лишь «достать» из детской памяти, он создает пронзительное ощущение бесконечного народного горя:

Детство мое подгоняли

Пули и поезда

На ранах камней,

на далеком вокзале

Оставил я детство свое навсегда.

(Перевод Е. Аксельрод, цит. по: З. Аксельрод, «Утренний свет»; Москва: Советский писатель, 1963).

Заканчивается цикл клятвой любви к своей стране. В вечном споре о том, кто такие евреи – «безродные космополиты», «вечные изгнанники» или «тутэйшыя» – большинство поколения 1920-30-х позиционирует себя однозначно:

Уста немые, камень в поле,

Сиянье белое в бою,

Вы научили – в скорби, в боли –

Страну любить свою.

(З. Аксельрод, «Стихи»; Москва: Гослитиздат, 1937).

М. Кульбак и З. Аксельрод. Открытки из серии «Знаменитые еврейские писатели Беларуси» (Минск, 2014). Дизайн Р. Циперштейна.

Обретения и потери 20-х годов, или «Новое время – новые песни»

Политические и культурные события Гражданской войны настолько неоднозначны и запутаны, что профессиональные историки разных школ и направлений пока не в состоянии прийти к консенсусу даже по основным политическим фигурам. Красноречивым примером служит деятельность Станислава Булак-Балаховича, которого одни исследователи рассматривают как прогрессивного белорусского национального деятеля, а другие – как организатора массовых изнасилований и убийств еврейского населения. Скорее всего, следует объединить два этих взгляда, отказавшись от очернительства (уж слишком велики цифры жертв, собранные ангажированными следователями в середине 20-х годов) и обеления (дескать, начальник воинского подразделения за «эксцессы» не несет ответственность). Насилия и убийства мирного населения, в том числе и еврейского, на совести и у «белых», и у «красных»…

Некоторое исключение на общем фоне представляли войска кайзеровской Германии. Они, пытаясь сохранить порядок на оккупированной территории, не только проводили систему правоохранительных мероприятий в рамках общей реакционной политики (не исключавшей реквизиции), но и боролись с эпидемией тифа, кормили местное население. (Воспоминания о «культурной немецкой нации» сыграли злую шутку с еврейским населением старших возрастов, в первую очередь Восточной Белоруссии, в 1941 году. Опираясь на собственный жизненный опыт, они не слишком доверяли советской пропаганде о зверствах фашистов. Да и как можно было уследить за кульбитами официальной политики? То боремся с фашизмом в Испании, то проводим совместные парады в Бресте. Голова шла кругом и у более образованных слоев населения. Лишь беженцы из Польши понимали размеры надвигающейся опасности. Но кто их слушал?)

Гражданская война с ее неисчислимыми жертвами закончилась, и на фоне НЭПа была принята Конституция БССР, где впервые в мировой истории было провозглашено равенство языка идиш с языками других наиболее многочисленных национальностей на территории нового государственного образования. Обратимся к тексту документа:

Ст. 20. Для более полного и широкого вовлечения трудящихся национальных меньшинств Белорусской Социалистической Советской Республики в работу экономического и социалистического строительства в местностях, где трудящиеся той или иной национальности составляют большинство населения, организуются Советы, работающие на языке данной национальности, и наиболее полно учитывающие в своей работе национальные особенности.

Ст. 21. За всеми гражданами Белорусской Социалистической Советской Республики признается право свободного пользования родным языком на с’ездах, в суде, управлении и общественной жизни.

Национальным меньшинствам обеспечивается право и реальная возможность обучения в школе на родном языке.

В государственных и общественных учреждениях и организациях Белорусской Социалистической Советской Республики устанавливается полное равноправие белорусского, еврейского, русского и польского языков.

Ст. 22. В виду значительного преобладания в Белорусской Социалистической Советской Республике населения белорусской национальности, белорусский язык избирается, как язык преимущественный для сношения между государственными, профессиональными и общественными учреждениями и организациями.

Эти нормы не были декларативными, они наполнялись реальным содержанием: школьное, а затем и высшее образование на идише, делопроизводство и даже работа почты, съезды и конференции, короче говоря, имело место активное внедрение «жаргона» во все области советской жизни. Следует отметить, что такая работа проходила в русле общей классовой идеологии большевиков и сопровождалась: а) широкой атеистической пропагандой, ограничением, а затем и полным запрещением религиозного воспитания (1921 г. – специальный приказ Наркомпроса о запрещении деятельности хедеров и иешив); б) ограничением прав для целых социальных групп населения, получивших название «лишенцев»; в) негативным отношением к сионизму и языку иврит. Однако для языка идиш наступило золотое время. Ведь на самом верху, в государственном и партийном аппарате БССР, действовали три национальных бюро – белорусское, еврейское и польское, работали национальные секции при ЦИК Всебелорусского съезда Советов, Совете Народных Комиссаров, Наркомпросе и других ведомствах БССР.

Интересно в этой связи провести анализ одного из изданий 1930 г., посвященного антирелигиозной пропаганде среди еврейского населения (Бязносік, К. Д. Антырэлігійная літэратурная кніга для чытаньня. Менск: Цэнтр. выд-ва народаў СССР. Беларус. адз-не, 1930). Хрестоматия содержит выдержки из философских и литературных произведений всех времен и народов. Впечатляет список имен: от Лукреция Кара и Ксенофонта до Гюго и Флобера, от Лафарга – до Гашека, от Эренбурга – до Харика, от Барбюса – до Синклера Льюиса, от Гейне до народных песен. Все эти тексты, хорошо подобранные и переведенные на идиш, должны были произвести (и, видимо, производили) впечатление на массу еврейской молодежи. Меньшинство же, стремившееся сохранить верность религиозной традиции, столкнулось с последовательной системой ограничений и преследований. В ход шли все средства: от раздачи обедов в Йом-Кипур и проверок, празднуют ли новоявленные комсомольцы Пейсах, до судов над раввинами (1925, 1930 гг.) и резниками (1925 г.) Причем последний процесс по «доказательной базе» мог вполне соперничать с «делом Бейлиса», правда, в этом случае роль черносотенцев выполняли деятели Евсекции. В эти, по выражению Анны Ахматовой, еще «вегетарианские» времена, выносились и мягкие приговоры. В Минске 1925 г. выяснилось, что убийства не было, и обвиняемые отделались небольшими сроками (2-3 года), однако осадок в виде пьески М. Шмулевича «Трест резников. Музыкальная сатира в пяти картинах» остался. Эта сатира в полном соответствии с тогдашней пропагандой выводила в карикатурном виде раввинов и канторов, сионистов и резников, спекулянтов и лавочников, одним словом, тех самых «лишенцев» (см.: Скир, А. Я. Еврейская духовная культура в Беларуси. – Мінск: Мастацкая літаратура, 1995. – с. 56-57).

Совсем другой мир предстает перед читателем в шедевре Мойше Кульбака «Зелменяне». Это развернутое на местном минском материале эпическое полотно дает нам целую галерею еврейских образов, в том числе и глубоко религиозных людей, смешных и прекрасных одновременно. Такой подход к описанию уходящего мира был не по душе ретивым критикам от пролетарской культуры, руководителям Евсекции. Особой активностью отличался Хезкель Дунец. Его сугубо классовый, агрессивно наступательный подход к культурным явлениям читается в самих названиях работ: «Против соц.-фашистского Бунда, против идеализации бундизма!», «За магнитобуды литературы» (Минск, 1932) и т. п. Эта позиция не спасла автора от репрессий 1937 года, когда происходил планомерный «отстрел» не только классовых врагов, но и верных ленинцев.

Невзирая на преследования властей, сопротивление советской светской школе продолжалось на протяжении всех 20-х годов. Так, иешива в Витебске в полулегальных условиях просуществовала до зимы 1930 г., когда было арестовано 15 человек – раввинов и жителей города, проявлявших заботу об иешиве. Глава иешивы и некоторые ученики были осуждены на сроки от 3 до 10 лет. К концу 1929 года почти все синагоги в Белоруссии были закрыты (см.: Скир, указ. соч., с. 65-66).

Однако стоит отметить, что активное сопротивление антирелигиозной пропаганде оказывало лишь меньшинство населения. Из рассказов тети мне запомнилось высказывание глубоко религиозного дедушки Лейбы Чунца, связанное с субботой, священным днем отдыха и главным праздником еврейского религиозного календаря. (Известно, что одно время в СССР нерабочие дни не были привязаны к дням недели, а «скользили».) Понимая, что молодому поколению нужно жить и растить детей, он мудро и чуть иронично замечал относительно советских выходных и праздников: «Праздник – не праздник, а дети дома!».

Невозможно сбросить со счетов многочисленные возможности, которые открыла советская власть для еврейской молодежи. Даже дети «лишенцев», а в число последних часто попадали владельцы мелкой лавочки, могли «исправить ситуацию», отправившись в еврейские колхозы в Крым или на стройки первых пятилеток. Трудовой трехлетний стаж рабочего и колхозника давал право на получение высшего образования, а с ним и возможности карьерного роста. История старшего поколения моей семьи прекрасно иллюстрирует этот тезис. Моя мать закончила Сталинградский политехникум и всю жизнь работала на инженерных должностях; ее старший брат, начав трудовой путь в еврейском колхозе в Крыму, стал главным бухгалтером одного из крупнейших заводов Ленинграда; средний – успешно реализовал свой инженерный талант сначала на Сталинградском, а потом на Челябинском тракторном заводе. Однако для полноты картины следует отметить, что третий брат моей матери увлекся идеями сионизма, участвовал в работе молодежной сионистской ячейки в Гомеле, был выслан сначала в Казахстан, а потом (вспомним фразу про «вегетарианские времена») по ходатайству семьи был отправлен в Палестину.

Множество еврейской молодежи по разным причинам не стремилось получить высшее образование, а довольствовалось положением пролетария. Вот как выглядел численный состав рабочих минских предприятий. В 1935 г. на минском заводе им. Ворошилова из 985 человек – 311 евреев, на заводе «Большевик» из 750 рабочих – 400 евреев, на фабрике «Коммунарка» из 1223 рабочих – 436 евреев и т.д. В конце 1937 г. из общего количества заводских рабочих Минска (30 тыс. человек) примерно одну треть составляли евреи (Скир, указ. соч., с. 78).

Молодежь, окончившая советскую школу, читавшая советские газеты и, как любая молодежь, бунтовавшая против старшего поколения, искала выразителей своих идеалов. Она находила их среди молодых авторов, писавших на идише. По-своему самым ярким из них был Изи Харик (1898–1937).

Сама судьба этого человека определила степень включенности в советскую жизнь. Семья сапожника из Зембина вряд ли могла обеспечить своему сыну яркую жизнь. Но 1917 год открыл талантливому юноше новые перспективы. Доброволец Красной Армии, участник боев на территории Беларуси, затем – студент Московского университета и, наконец, блестящая советская карьера – редактор журнала «Штерн», председатель секции еврейских писателей СП БССР, член ЦИК БССР, член-корреспондент АН БССР, член президиума СП СССР и БССР. Позволю себе предположить, что этот «идеальный советский человек» искренне верил в идеалы социализма, а главное – в провозглашаемую и реализуемую в первое десятилетие советской власти национальную политику. Верил настолько, что был готов пожертвовать собой ради этих идеалов. Программное стихотворение Изи Харика «Отсель кричу в грядущие года…» (1925 г.), в котором свое поколение автор сравнивает с кирпичами (и со своеобразными «коммунистическими ангелами»), подтверждает мое предположение:

Мы год от года клали кирпичи,

Самих себя мы клали кирпичами, –

Мечты о крыльях, были горячи,

О крыльях, спорящих с планетными лучами!

(Перевод Д. Бродского, цит. по: Харик, И. «Отсель кричу в грядущие года…». Минск: Четыре четверти, 1998).

Изи Харик не испытывает печали, размышляя о дореволюционном Минске (поэма «Минские болота»), нет и иллюзии собственного счастливого детства:

Шелками не кутано детство мое,

Не ласкано теплой и нежной рукой.

В убогой хибарке,

В округе глухой

Мое началось бытие.

(Перевод Д. Бродского, цит. по указ. соч.)

Изи Харик – «человек будущего», психологический тип пророка, склонный обличать недостатки и звать к недостижимому идеалу. Этот тип личности был подготовлен предыдущей историей еврейской общины в России и востребован в первые послереволюционные годы. Герои поэм Харика – alter ego автора. Эти революционные романтики хорошо известны нам не только по описаниям 1920-30-х годов: достаточно прочесть «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург или «В круге первом» Александра Солженицына, чтобы представить их себе во весь рост. Эпоха революции родила их, и она же их и поглотила. Возможно, ранняя смерть была в каком-то смысле единственным достойным финалом их жизни.

В поэме Харика «Преданность» молодая советская учительница, полная энтузиазма и подлинного горения, становится очередной жертвой, необходимой для скорейшего наступления прекрасного будущего. Интересно отметить, что созданный в 1927 г. текст поэмы предлагает множество решений, ведущих к социальному миру. Это и старый меламед, которого молодая учительница берет в школу сторожем, и родительское собрание в шабат, и забота о здоровье новой учительнице (если уж не уберегли первую). Поэма является достаточно точным портретом времени: миграция евреев в большие города, сексуальная свобода, борьба с еврейской традицией и реакция на эту борьбу разных людей. Так получилось, что учителя советской школы действительно рассматривались руководством БССР как проводники новой советской идеологии. В реальности же бывало по-разному. Некоторые учителя-евреи заменяли советские пропагандистские лозунги сионистскими (и до поры до времени это сходило им с рук), другие – активные проводники политики партии становились «жертвами классовой борьбы», обострившейся в деревне с началом коллективизации.

Сквозная тема поэзии Харика 20-х годов может быть обозначена как антитеза «старое – новое» или «местечко – город». При беглом знакомстве с текстами создается представление о том, что лирический герой безусловно предпочитает последнее первому. Но всё не так просто. В цикле «В твоих хибарках» (1925 г.) настроение автора постоянно меняется в диапазоне от ненависти до любви. Местечко с его улицами и домами, ароматом яблок и медовой свечи – объект амбивалентных эмоциональных переживаний.

Как я хотел, чтобы сгорело ты,

Как пылко я мечтал об этом в детстве

И как храню теперь твои черты,

Как берегу теперь твое наследство

Как вырос я,

как изменилось ты!

(Перевод Д. Бродского, цит. по указ. соч.)

Автор честно признается, что мечтал одеть местечко «в камень и в сталь», а сейчас «впитывает свет и тишь…» в «дорогом местечке». И упоминание Сергея Есенина не как идейного оппонента, а как яркого представителя ностальгического отношения к прошлому – отнюдь не случайная примета времени.

Евреи и земля. Политика царского правительства была направлена на изгнание евреев из сельской местности. С другой стороны, в сионистском дискурсе мечта о Земле Израиля, в том числе, о работе на этой земле, являлась важным элементом. Видимо, учет этих факторов породил несколько направлений советской официальной политики: а) создание еврейских коммун и колхозов в БССР; б) степной Крым как место формирования нового социального слоя «еврея-колхозника»; в) Биробиджан, где на первое место выдвигалась не сельскохозяйственная, а оборонная и идеологическая задача.

Работники еврейского колхоза «Социалистический путь». Фото из журнала «СССР на стройке» 1933 г. (via tut.by)

В этой связи интересно рассмотреть поэму Изи Харика «Хлеб» (1925 г.). Мечта евреев о земле выражена в тексте «Песни бывших лавочников»:

Никогда мы земли не имели.

Никогда бы мы прежде не пели,

Как сегодня за плугом идя. (…)

Только время борьбы и тревоги

Нас лишило привычной дороги

И другие дало нам пути.

(Перевод А. Ревича, цит. по указ. соч.)

Автор не скрывает сложностей работы на земле, подчеркивает страх новоявленных хлеборобов, связанный с капризами погоды. В поэме четко расставлены акценты: в новой жизни нет места старой вере.

«Давным-давно позаросла быльем

Дорога благочестия и веры.

Неверие страшнее, чем чума.

Теперь лишь деды ходят в синагогу,

А дети и отцы сошли с ума.

Что толку проклинать? – не верят в Бога».

(Там же.)

Эти размышления местечковых стариков отражали реальность. Замена синагогального напева звуками гармошки в клубе – магистральная линия советской власти.

(окончание следует)

Опубликовано 04.05.2018  12:00