Tag Archives: Андрей Мрый

Роман ХУДАЛЧ. Две с половиной рецензии на две книги

Тексты Р. Худалча, приуроченные к выходу книг на белорусском языке, были, что более чем естественно, опубликованы сперва по-белорусски (в fb). Мы посовещались и решили, что и русскоязычным нашим читателям интересно будет познакомиться с рассуждениями о творчестве А. Северинец и К. Бонды, а потому перевели эти рассуждения на «великий и могучий». Кстати, один из героев книги А. Северинец – Мойше Кульбак, и действие происходит, среди прочих минских мест, в редакции журнала «Штерн». – belisrael.

* * *

Роман Худалч

Два взгляда на роман Анны Северинец «Гостиница “Бельгия”» – добродушный и критичный

ДОБРОДУШНЫЙ

Молодняк: секс, драгз, рок-н-ролл

(Евангелие от Анны)

Sex&drugs&rock&roll – девиз каждого молодого поколения. Разве что drugs и rock-n-roll у каждого свои. Ну, а секс со времён Адама изменился мало…

В романе Анны Северинец «Гостиница “Бельгия”» как раз описываются все эти необходимые составляющие молодости.

1920-е годы, юная советская Беларусь, и такие же юные литераторы, создающие своё объединение «Молодняк». Не беда, что вместо псилоцибинов и травки у них обычная водка, а вместо рок-н-ролла – поэзия.

Основной герой романа – поэт Алесь Дударь, личность реальная. Он написал стихотворение «Пасеклі Край наш папалам», за которое был выслан в Смоленск на три года.

Следует отметить, что практически все персонажи «Гостиницы «Бельгии»» – реальные люди, которые жили и действовали в 20-30-х годах прошлого века: читатель встретит и Янку Купалу, и наркома земледелия [БССР] Дмитрия Прищепова, и поэта Владимира Дубовку… Чуть ли не единственный придуманный персонаж – Настя Нарутович, которая ведёт свой рассказ о Дударе и «Молодняке». Но и её соло вплетается в авторскую хвалебную песнь Дударю.

Да, это ода литератору, чьим творчеством Анна Северинец искренне увлекается. Каждый, кто хотя бы немного следить за белорусским публичным пространством, знает об этом увлечении Алесем Дударем – авторка его не прячет.

Романный Дударь – своеобразный Джек Воробей: безусловный лидер и харизматик, более близкий к трикстеру, чем к безусловно позитивному или негативному герою.

Да, авторка не утаивает неприятные черты своего персонажа. Он любит пьяные загулы с друзьями в отеле «Европа», ходит по проституткам, одновременно ухаживает за двумя барышнями, забывает о своих же обещаниях товарищам по «Молодняку» и злится, когда ему об этом напоминают…

Особенно непривлекательной выглядит история с молодняковцем Анатолием Вольным и его женой-буфетчицей. Писатель решил быть ближе к народу и взял себе в жёны девушку из «городских низов». Однако затем интеллигентский морок прошёл, и Вольный понял, что буфетчица ему не ровня: стихов не понимает, о литературе поговорить не может… Брошенную жену стали «утешать» другие молодняковцы, в том числе и Дударь. Доутешались до того, что она оказалась на панели, среди уличных проституток.

Анна Северинец не оправдывает своего героя за этот поступок, как не оправдывает его и за жгучую зависть и нелюбовь к другому литератору – Владимиру Дубовке. Но всё это – часть того рок-н-ролла, той поэзии, которыми живёт Дударь. Без этих минусов его характер был бы неполным.

(Например, таким одномерным получился у писательницы Владимир Дубовка – позитивный, умный, красивый, радетель за Отчизну… Объёмность ему придаёт именно взгляд глазами Дударя – с ненавистью к этому франтоватому московскому белорусу, который ставит себя выше их, местных молодняковцев…)

Правда, упрекать своего персонажа Северинец тоже не спешит. Создавал оглобельную литературную критику под псевдонимом «Тодар Глыбоцкі»? Так ведь был принуждён к этому поведением своих бывших соратников. Писал покаянные письма за своё поведение? Вынуждался к этому политическими обстоятельствами. Как и был вынужден пойти на некоторое сотрудничество с «органами».

Рок-н-ролл уже отзвучал, а рок-н-рольщик этого не заметил. Дальнейший путь в тюремную камеру и под расстрельную пулю – словно лишний довесок: трагедия случилась значительно раньше…

Анна Северинец в послесловии к роману пишет: «Мне важно отметить, что в романе «Гостиница “Бельгия”» почти нет художественного вымысла. В любом случае он здесь минимальный. Чаще всего этот текст – пересказанный архивный документ, газетная статья, черновик воспоминаний, страница мемуаров, стихотворение, рассказ, критический отзыв, хроника “толстого” журнала».

Словом, «фильм основан на реальных событиях», как принято отмечать в нынешних кинолентах.

Правда, изучать историю «Молодняка» по этому роману «с нуля» вряд ли стоит. Авторка обходит общеизвестные хрестоматийные моменты и выделяет менее известные – всё ради того, чтобы оживить эпоху. Поэтому о традиционном молодняковском «бодании со старшими» здесь не встретишь ни слова: молодые и старые литераторы чуть ли не в обнимку ходят.

P.S. Расшифровывать название романа «Гостиница “Бельгия”» не хочу – оно будет легко понятна любому читателю произведения. Но не могу не воздержаться от замечания в духе литературного критика из объединения «Узвышша» Антона Адамовича. В названии поэмы Язэпа Пущи «Цень консула» критик вычитал антисоветскую фигу в кармане – аббревиатуру «ЦК».

Так и в романе Анны Северинец за спинами персонажей постаянно маячит романная аббревиатура – ГБ.

P.P.S. Издательство «Регистр» выпускает уже второй роман Анны Северинец. На обложке книги отмечено: «От авторки бестселлера “День Святого Патрика”». Пользуясь тем, что романы Северинец становятся бестселлерами, издательство нахально игнорирует качество издания. Корректорских погрешностей в новой книге немного меньше, чем в «ДСП», но всё равно для бестселлера можно было бы нанять корректора, а не только стиль-редактора и ответственного за выпуск.

КРИТИЧНЫЙ

Перевёртыш Алесь Дударь

«История – это политика, обращённая в прошлое», – сказал кто-то из остроумцев. «Историю пишут победители», – добавил другой. Эти две максимы следует держать в памяти, читая роман Анны Северинец «Гостиница “Бельгія”».

Нам предлагают взглянуть на литературное объединение «Молодняк» – пожалуй, самую задиристую из белорусских литературных организаций. Авторка рассказывает нам историю в лучших голливудских традициях: экшн, секс, рок-н-ролл… А, нет, это не рок-н-ролл — это поэзия 1920-х. Бунтарская, дерзкая, с высоко поднятой головой.

В центре событий – поэт Алесь Дударь, он же Шурка Дайлидович. Личность эта для авторки не случайная: Дударь у неё – мера всех (поэтических) вещей. Это знает каждый, кто хотя бы немного сталкивался в публичном пространстве с высказываниями Анны Северинец на тему литературы. (Впрочем, не столкнуться с ними трудновато: Анна – словно та неуёмная любимая женщина, которая царит сразу и в доме, и в мыслях, и в кошельке, и в сердце, и в почках. Так и высказывания Северинец можно встретить и на TUT.by, и на сайте «Нашай нівы», и на радио «Свабода»…)

В «Гостинице “Бельгия”» мир тоже вертится вокруг Дударя – его «Молодняка», его друзей и любимых. Безусловно, образ этого неугомонного поэта авторке удался: Дударь у неё живой, нешаблонный. Он и поэт, и борец за белорусскость, и бабник (а кто из поэтов не без того?)…

Дударю у Северинец веришь. Но только до того момента, пока не сопоставляешь романный мир с историческими реалиями. Анну Северинец подвело желание создать романтического героя – в духе тех самых романтических 1920-х.

Поэтому в «Гостинице “Бельгия”» читатель не найдёт ни единого слова о том, как Алесь Дударь занимался литературными доносами на своих конкурентов. Владимира Дубовку и Язепа Пущу он обвинял в «разложении молодёжи буржуазной поэзией», которая попала под влияние российских поэтов Игоря Северянина и Александра Вертинского (оба «декадента» оказались в «белогвардейской эмиграции»). Не самое безопасное сравнение в СССР 1928 года.

Андрей Мрый в своём «Письме другу трудящихся Иосифу Виссарионовичу Сталину» открыто писал, что именно Дударь вместе с соратниками Вольным и Гародней называли его роман «Записки Самсона Самосуя» антисоветским. И после этой оглобельной критики печать романа была прекращена…

Чем это отличается от сегодняшних речей кремлёвского телепропагандиста Дмитрия Киселёва? А тоже ведь человек имел славное прошлое – был награждён за «вклад в защиту независимости Литвы» (медаль Памяти 13 января).

Нетрудно догадаться, почему эти поступки Дударя в романе не отражены – слепить трагически-романтического героя из доносчика очень сложно. Это уже не лорд Байрон, а как минимум «Игра престолов», а то и вообще «Карточный домик» с его интригами и коварством.

Анна Северинец выступает как защитница «расстрелянных поэтов». Но следует ли безоговорочно защищать жертв репрессий, если эти же люди ранее сами укрепляли систему, которая затем их сожрала? Тем более что Дударь в своём изобличительном верноподданном пафосе служил советской власти не один: его друг и соратник Анатолий Вольный одобрил первую волну репрессий против бывших коллег.

Белорусское общество уже столкнулось с похожим вызовом, когда поляки хотели убрать имя Бронислава Тарашкевича с Белосточчины – как память о коммунистической эпохе. Белорусы заступились за репрессированного учёного и общественного деятеля – и услышали в ответ от поляков: а вы почитайте доносы, которые он писал в Москве в 1930-х.

Нам ещё надлежит осознать, что наши герои не были безукоризненными: среди них были и доносчики, и антисемиты, и перебежчики, которые, словно Микита Зносак [из пьесы Я. Купалы «Здешние»], меняли флаги при каждой новой власти. Делать вид, что таких фактов не было, уже не удастся – «казус Тарашкевича» это ярко выявил.

…А вообще-то роман у Анны Северинец получился интересный, читается легко и увлекательно. Даже хотелось бы, чтобы всё было только так и именно так, как описывает авторка. Правда, для этого придётся в очередной раз переписать историю.

(июль 2019 г.)

 

Катажына Бонда. Акулярнік

Katarzyna Bonda. Okularnik. Перевёл с польского языка Анатолий Брусевич. Издательство «Янушкевіч».

Когда моя подруга рекомендовала мне эту книгу, из её уст прозвучало: «У нас так никто не пишет».

Действительно, в Беларуси сегодня ТАК не пишет почти никто. И хотя авторка живёт в Польше, пишет по-польски и считается королевой польского детектива нашего времени, книгу её нам можно читать не только как детектив. Ибо все самые вкусные изюминки из этого кекса придётся выколупывать помимо собственно детективной линии.

События происходят на белорусско-польском пограничье. И это пограничье, это соседство и являются двигателем всей истории.

Главная героиня, бывшая полицейская Саша Залуска, чем-то напоминает бестолковых героинь-сыщиц Иоанны Хмелевской – соотечественницы Бонды. Но у Бонды всё более серьёзно: и бестолковость тут никто прощать не будет, и deus ex machina не появится, и за ошибки придётся отвечать.

…Писать о детективе – дело неблагодарное, слишком велика вероятность сбиться на спойлер. Поэтому сразу порекомендую, кому эту книгу читать надо обязательно – национальным романтикам прозападного толка.

Представьте: вы уже имеете своё государство, с национальными белорусскими властями, национальными деятелями в спецслужбах, национальным бизнесом… Думаете, это победа? Тогда вам обязательно надо читать книгу Бонды.

Читать это надо хотя бы для того, чтобы понять: у спецслужб всегда есть свои внутренние правила игры, которые не очень сильно зависят от окраски власти. И если вы думаете, что после «Нашей Победы» спецслужбы перестанут держать своих агентов в политических организациях, то очень сильно ошибаетесь.

Читать надо для того, чтобы понять, что белорусскую школу придётся долго ещё спасать. Ибо нормы Евросоюза предусматривают помощь национальным меньшинствам. И если на Белосточчине эта помощь идет белорусской школе (белорусы в Польше меньшинство), то в независимой Беларуси меньшинствами будут поляки, украинцы, евреи и… та-да-да-дам! – русские!

Читать надо для того, чтобы понять, что организованное меньшинство всегда сумеет навязать большинству свою волю. Но для этого меньшинство должно действительно иметь такую волю, а не беспомощно складывать лапки и просить слезливым тоном: «Ну, послушайте же нас»…

(август 2019 г.)

Перевод с белорусского

Опубликовано 13.09.2019  13:08

Тодар Кляшторны. У ДАРОЗЕ

Кніжачка, з якой узятая паэма; яе аўтар

У дарозе

І

Дзень згараў…

Заціхалі ў палёх перазвоны.

Майскі вечар чаромху ня мёў…

Захлынуліся вокны вагону

Сіняватым вячэрнім агнём.

А за вокнамі сьцені скакалі

Табунамі ліхіх рысакоў…

Ціха талі

У звонкія далі

Пераліўныя хвалі палёў.

Бедных ніў

Залатое прывольле

Задрамала ў тынянай цішы…

Эх ты, поле,

Бязьмежнае поле!

Люба мне беларуская шыр!

Хай сягоньня сявалкамі вёсен

Сее смуту ў палёх недарод…

Нашы дні –

Ня журботная восень,

Нашы дні –

Грамавы веснаход.

Хоць палі нашы

Бедны вясною,

Але час наш

Сьвятлей і мілей,

Бо пад нізкай сялянскай страхою

Палымеюць зарніцы надзей.

ІІ

– Усё так створана

Мудра на сьвеце, –

Разважаў спадарожнік Тарас; –

Ня прыкмеціш,

ніяк ня прыкмеціш,

Як мяняюцца людзі і час.

Бачыш там,

Дзе бухмаціцца клён так,

Серабрыцца дзе квецень садоў,

Быў калісьці

Багаты маёнтак

З незапамятных дзён і часоў.

Жыў там

Ян Апанасавіч Сілін.

Ой, і пан быў, –

ня пан – удаў;

Ён сусьвет-бы

ў кішэню зажыліў

І за звонкія-б сонца прадаў.

Мужыка раз

Прыбіў да поўсьмерці,

А за што, братка,

Крыўдна сказаць:

– Што вы, кажа,

Зазналіся, чэрці,

Нават шапку ня хочаце зьняць!..

Што глядзіш так,

Адродак сабачы,

Што?!

Цураешся, быдла, паноў?!

А старык нават сьцежкі ня бачыў

Дзевятнаццаць мо’ нейкіх гадоў.

Час ішоў, –

Не адзін маладзік зьнік,

Шмат сплыло ў нябыцьцё вечароў.

Раз на вёску прыехаў вураднік,

да пана зазваў мужыкоў.

Ў нетрах душ

Невядомасьць гарэла:

Што пан мае,

Што мае сказаць?

А пан выкаціў бочку гарэлкі

І давай мужыкоў частаваць.

Падымаліся,

Бомкалі чаркі,

Залівалі

Надломы душы,

Покуль зор

Залатыя агаркі

Ня зблудзілі ў сьвятальнай цішы.

А як высахлі

Майскія росы,

Вышаў пан…

Пад шалеючы гам

Задуменна дастаў папяросу

І прамову сказаў мужыкам:

– Мы, браткі, –

Хрысьціянскія душы,

Хілім голаў

Ніжэй ад вады,

А нас нехрысьць праклятая душыць,

Нас асецілі сёньня жыды.

Нас асецілі

Шмэркі ды Бэркі…

Дай віна –

Дарагога віна!..

Гэй, выкачывай бочку гарэлкі,

Выпіваемо куфлі да дна!..

Разьміналіся

Звонка бакалы,

Залівалі

Надломы душы,

Покуль золак сівыя туманы

Не разьмёў па вазёрнай цішы.

А як толькі

На раньнія росы

Зараніца цякла з-за гаёў, –

У мястэчку заляскалі косы,

У мястэчку крывавы пагром.

Забражджэлі

Жалезныя брамы,

Зазванілі

Засовы дзьвярэй…

Бачу, Моўша

Ляжыць каля крамы,

А ля Моўшы пяцёра дзяцей…

Эх, вы, любыя,

Як не заплакаць?!

Дарагія,

Ну як-жа, ну як?!

Мае скарбы –

Аборы ды лапці,

Скарбы Моўшы –

Стары лапсярдак.

Разам долі па сьвеце шукалі,

Разам мералі

Жорсткі сусьвет…

Надламілася

Cэрца ад жалю,

Уваччу затуманіўся сьвет…

ІІІ

Усё праходзіць,

Як дым у даліне…

Толькі ў сэрцы

Такая пустош!..

Я ледзь-ледзь

Не павіс на асіне,

А на Сіліна вытачыў нож.

І вось там,

Дзе бухмаціцца клён так,

Дзе пярэсьціцца

Зелень бяроз,

Быў калісьці багаты маёнтак,

А цяпер – багацейшы саўхоз.

Дагарэлі там п’яныя ночы

І ніколі ня вернуцца зноў,

Толькі вецер за брамаю точыць

Дурнап’яны мінулых гадоў.

Хоць палі нашы

Бедны вясною,

Але час наш

Сьвятлей і мілей,

Бо пад нізкай сялянскай страхою

Палымеюць зарніцы надзей.

Хай сягоньня

Сявалкамі вёсен

Сее смуту ў палёх недарод;

Нашы дні –

Ня журботная восень,

Нашы дні –

Грамавы веснаход…

…Ша…

Прыпынак…

Вячэрнія бомы!

І сьвятло залатых ліхтароў…

Захлынуліся вокны вагону

Сіняватым вакзальным агнём.

Менск–Парэчча, 1927 г.

* * *

«Фрагмент паэмы У дарозе, прысвечаны пагрому. Кляшторны зрабіў усё, каб падаць гэта максімальна “нявінна – у тым сэнсе, што апісанне пагрому падаецца не ў нацыянальных катэгорыях, а ў сацыяльных. Найбольшы акцэнт зроблены на гніду, крывасмока-пана. Пагром паказваецца толькі як адна з праяваў нялюдскасці гэтага пана. Але працягнуць тэму ў 1970 годзе [падчас выдання выбраных твораў Кляшторнага ў Мінску] ўсё роўна было абсалютна немагчыма» (з лекцыі Андрэя Хадановіча для праекта «(Не)расстраляная паэзія», 16.11.2017).

Пасляслоўе ад публікатара

Мабыць, не памылюся, калі скажу, што поўны тэкст паэмы перадрукаваны тут упершыню пасля 1928 г., калі ён з’явіўся ў зборніку «Сьветацені». Арфаграфія арыгіналу захаваная. Парэчча, дзе пісалася паэма, – гэта родная вёска Тодара Кляшторнага (на Лепельшчыне).

Твор зацікавіў мяне найперш таму, што цэнтральнае месца ў ім займае карціна антыяўрэйскага пагрому ды яго наступстваў, падкупіла і ясенінская інтанацыя паэта. Пагром апісваецца «з адлегласці» – аўтар як быццам дае зразумець, што ў БССР такога няма і не будзе.

Агулам, схема простая: прадстаўнік ненавіснага царскага рэжыму (ураднік) дамаўляецца з панам-самадурам, апошні нацкоўвае на яўрэяў «сваіх» мужыкоў, ласых да гарэлкі… Яны згаджаюцца біць суседзяў ці то праз рэлігійныя забабоны, ці то праз зайздрасць да «жыдоўскага багацця», ці з абедзвюх прычын. Апавядальніку – напэўна, і аўтару – важна, каб такога не паўтарылася, а падрабязнасці зладзейства, матывы ўчынкаў адыходзяць на задні план і, у рэшце рэшт, застаюцца па-за кадрам. Пагромшчыкі не персаналізуюцца, у творы яны – безаблічны натоўп. Выглядае як дадатковае ім пакаранне…

Дух паэмы адпавядаў кампаніі супраць перажыткаў антысемітызму, што вялася ў Савецкім Саюзе (у тым ліку і ў БССР) у канцы 1920-х гадоў. Насупор таму, што часам пішацца, адносіны яўрэяў і «хрысціянскага насельніцтва» ў тагачаснай савецкай Беларусі з яе НЭПам, беларусізацыяй ды чатырма афіцыйнымі мовамі не былі ідэальнымі, пра што сведчыць і «справа лістападаўцаў» у 1926 г. Разам з тым другая палова 1920-х і пачатак 1930-х выявіліся перыядам, калі беларускія пісьменнікі, бадай, найбольш інтэнсіўна распрацоўвалі яўрэйскія тэмы. Згадаю хаця б паэму Міхася Чарота «Карчма» (1925), апавяданні Міхася Лынькова «Гой», «Беня-балагол» (1926, 1928) і Андрэя Мрыя «Рабін» (1929; у тым жа годзе выйшлі «Запіскі Самсона Самасуя», дзе таксама закраналася тэма дачыненняў беларусаў і яўрэяў), паэмы Юлія Таўбіна «Таўрыда» (1930-1931) і Віктара Казлоўскага «Рахіль» (1932), раман Юркі Віцьбіча «Лшоно Габоо Бійрушалайм» (1933)… Нямала яўрэйскіх персанажаў паказаў тым часам і Змітрок Бядуля (гл. «Салавей», «Язэп Крушынскі», «Набліжэнне»…) – зрэшты, ён пісаў пра яўрэяў на ўсіх этапах сваёй творчасці.

Можна доўга разважаць пра перакліканне паэмы Т. Кляшторнага з некаторымі творамі таго часу – што называецца, упісваць яе ў гістарычны кантэкст. Аднак тут я спынюся; адзначу хіба, што аўтар умела «аправіў» пакутлівыя ўспаміны Тараса 1-й і 3-й часткамі з іхнімі «зарніцамі надзей». Бо аповед спадарожніка ў 2-й частцы ўсё-такі выйшаў надта змрочны – калі звычайныя людзі так лёгка і хутка ператвараюцца ў пагромшчыкаў, то хоцькі-няхоцькі засумняешся ў трываласці дэклараванай «дружбы народаў». Праўда, варта ўлічваць, што замардаваны сталінцамі Тодар Тодаравіч Кляшторны (1903–1937) увогуле быў чалавекам, апантаным трывогай. «Уважлівы чытач знойдзе ў вершах і паэмах Кляшторнага шматлікія матывы віны і раскаяння, злачынства і пакарання, неспакойнага сумлення і ўцёкаў ад сябе…», – пісаў А. Хадановіч.

В. Рубінчык, г. Мінск

Апублiкавана 14.12.2018  07:29

В. Шукелович. Евреи и белорусы

(Русский перевод после оригинала на белорусском)

Габрэі і беларусы

Заўсёды людзям было ўласціва пазбягаць адказнасці і ўскладаць віну на некага іншага. У старажытных народаў нават быў звычай сімвалічна абвінавачваць ва ўсіх грахах і правінах нейкую жывёлу, якую потым прыносілі ў ахвяру разгневаным багам. Старажытныя габрэі ў якасці выкупляльнай ахвяры выкарыстоўвалі казла, якога выганялі ў пустыню на волю лёсу. Узгадвае гэты абрад і Біблія: «І панясе казёл на сабе ўсе беззаконні іх у зямлю непраходную…» Адсюль паходзіць знакаміты выраз – «казёл адпушчэння».

Доўгі час такую функцыю ў Еўропе выконвалі габрэі як нацыя выгнаннікаў. Невядома чаму менавіта гэты народ пачалі лічыць прычынай усіх няшчасцяў. Магчыма, з зайздрасці, бо габрэі надзвычай здольныя да прадпрымальніцтва людзі. Магчыма, з-за незразумеласці і недасведчанасці, што паўставалі ў выніку замкнутага жыцця габрэяў. Як бы там ні было, але зараз гэта вельмі старажытная нацыя па-ранейшаму жывая. Праз стагоддзі пранесла яна свой генатып, сваю культуру, свайго Бога, не растварыўшыся ў шэрагу навакольных народаў. У гэтым загадка нацыі.

У дачыненні да расейскай культуры, а асабліва да літаратуры, прынята гаварыць пра асаблівы ўнёсак, што зрабілі прадстаўнікі габрэйскага народа. Але да гэтага часу адносіны расейцаў да іх застаюцца неадназначнымі. У свой час была вельмі вядомай дзейнасць «Саюза Міхаіла Архангела», які меў выразную антысеміцкую арыентацыю і практыкаваў пагромы габрэйскіх кварталаў. Канфрантацыю паміж расейцамі і габрэямі добра разумеў Ф. М. Дастаеўскі, што знайшло адлюстраванне ў яго творах. В. Гросман у сваім незвычайным для савецкай літаратуры рамане «Жыццё і лёс» вуснамі аднаго з герояў казаў, што Л. Талстой у яго інтэрнацыянальных аповесцях «Хаджы-Мурат», «Казакі», «Каўказскі палонны» застаецца больш расейскім, чым «літвін Дастаеўскі» з яго антысемітызмам. Вельмі прыемным з’яўляецца той факт, што Гросман не без падстаў адносіць Дастаеўскага да «літвінскага», г. зн. беларускага культурнага кантэксту, але ў дачыненні да пытання пра габрэяў, як нам здаецца, ён не меў належнай рацыі.

Габрэі на тэрыторыі сучаснай Расеі жылі больш кампактна і ізалявана. Старасвецкія ж беларускія гарады і шматлікія мястэчкі наогул цяжка ўявіць без габрэяў. Менавіта яны ў колькасных адносінах часамі мелі перавагу ў асобных населеных пунктах. Здаўна вядомая прымаўка: «На Беларусі тры сталіцы – Мінск, Бабруйск і Плешчаніцы». Мінск – сапраўдная сталіца, Плешчаніцы – з іроніяй і дзеля рыфмы, а Бабруйск быў сапраўднай габрэйскай сталіцай на Беларусі, як некалі мястэчка Мір было знакавым месцам для ўсіх цыганоў Рэчы Паспалітай.

Вялізарная колькасць мястэчак мела гэты свой ганаровы статус толькі дзякуючы габрэям, якія займаліся рамёствамі, гандлем, утрымлівалі корчмы, шынкі, валодалі млынамі і тартакамі (лесапільнямі). Гэтыя заняткі і адрознівалі мястэчка ад пераважна земляробчай вёскі. Мястэчкі, на нашу думку, трэба лічыць своеасаблівымі культурнымі феноменамі, якія з’яўляюцца спецыфічнымі паселішчамі нашай зямлі. Адметная іх рыса – бажніца, часам не адна, і кірмашы некалькі разоў на год. Калі прыпомнім з літаратуры, у Расеі гэтымі прыкметамі валодалі сёлы, а ў расейскай мове нават няма свайго, незапазычанага слова для абазначэння мястэчак.

Беларусы і габрэі на працягу доўгага часу жылі разам. Шляхам паўсядзённых, бытавых кантактаў шмат габрэйскіх словаў перайшло ў беларускую мову, напрыклад – кагал, гвалт, шабасоўка, шабасаваць, гелда, вэрхал і г. д. Рука ў руку яны працавалі, вучыліся поплеч, разам на адной вуліцы гадавалі дзетак. Разам і паміралі. Зараз шмат у якіх месцах можна пабачыць закінутыя іудзейскія могільнікі з вялікімі надмагіллямі з шэрага каменю. Большасць з іх не даглядаюцца, параслі быльнягом, а пліты з незразумелымі і таемнымі для сучасных людзей надпісамі зваліліся долу. Аднак яны па-ранейшаму сведчаць пра даўнейшае жыццё беларусаў і габрэяў у адной супольнасці. Францішак Багушэвіч з сімпатыяй пісаў пра свайго земляка, жупранскага шынкара Бэрку:

Сеў жыдок у нас у вёсцы,

Пры гасцінцы, пры дарожцы.

Меў ярмулку, трэпкі, цыцэль,

Ў балахоне новы гіцэль,

Шэсць дзяцей ад жонкі Рохлі,

Паўасьміны меў картохлі…

Таксама цяжка ўявіць «Камедыю» Каятана Марашэўскага без аднаго з персанажаў, а менавіта без габрэя-шынкара. Сёння гэты выдатны драматычны твор вернуты да жыцця і ўжо на працягу некалькіх гадоў не сыходзіць з падмосткаў мінскага Малога тэатра. Тыя, хто глядзеў гэты спектакль, пагодзяцца, што ён многа б страціў без неардынарнага вобраза шынкара Давіда.

Нічым не адрозніваюцца габрэі ад беларусаў у апавяданні Андрэя Мрыя «Рабін», а нават у побыце сваім вельмі падобныя, бо гатуюць крупеню – нацыянальную страву беларусаў. Прафесар Габрэйскага ўніверсітэта Самуэль (правільна Мэлік, або Міхаіл – рэд. belisrael.info) Агурскі, бацька якога (Самуіл – рэд.) нарадзіўся на Беларусі і стаў вядомы як рэвалюцыянер і гісторык, зазначаў: «Беларускія габрэі ў сваёй глыбіннай местачкова-вясковай масе маглі цесна кантактаваць з беларусамі і пераняць іх пэўныя душэўныя якасці, такія, скажам, як добразычлівасць, даверлівасць, цярплівасць і цярпімасць». (Цыт. па: Запруднік Янка. Беларусь на гістарычных скрыжаваннях. Мн., 1996. С. 220.) Традыцыі сумеснага пражывання іх сапраўды сягаюць вельмі даўніх часоў, бо ўпершыню габрэі з’явіліся на беларускіх землях яшчэ ў ХІІ стагоддзі, калі прыйшлі выгнаныя з Кіева за тайныя зносіны з візантыйцамі. Аднак масавае перасяленне габрэяў адбылося ў сярэдзіне ХІV стагоддзя. У гэты час у Еўропе была эпідэмія чумы, ад якой загінула трэцяя частка ўсяго насельніцтва. Віна за хуткае распаўсюджванне хваробы была ўскладзена на габрэяў, якія, ратуючыся ад пераследу, уцякалі ў Польшчу і далей – у ВКЛ. Улады даволі гасцінна сустракалі выгнаннікаў, і ў ХV стагоддзі сюды перамясціўся цэнтр рэлігійнага і культурнага жыцця габрэяў.

На тэрыторыі Беларусі будаваліся драўляныя і мураваныя сінагогі, якія былі ў кожным мястэчку і па некалькі ў кожным горадзе. Духоўным жыццём іудзейскай суполкі кіравалі рабіны, настаўнікі Закону. Гэта былі адукаваныя і паважаныя ў сваім асяродку людзі. Пра іх агромністы аўтарытэт таксама і між беларусамі сведчыць надзвычай папулярная ў ХІХ ст. і вядомая па школьнай праграме «Гутарка Данілы са Сцяпанам». Яна мае наступныя радкі:

Гавораць па свеце, уголас талкуюць,

Ад ксяндзоў, ад рабінаў усе людзі чуюць,

Што вольнасць нам бедным дасць без адкладу,

Толькі што з панамі не дойдзема ладу.

У дадзеным творы героі, якія сышліся абмеркаваць абяцаную і доўгачаканую волю, спасылаюцца на дасведчаных асобаў нездарма, а з пастаўленай аўтарам мэтай пераканаць і схіліць на свой ідэалагічны бок чытачоў або слухачоў гутаркі.

Увогуле, габрэі пачувалі сябе цалкам утульна, жывучы побач з беларусамі. Многія з іх па-сапраўднаму ўзбагацілі і ўзмацнілі нашу культуру. Чаго вартыя толькі, да прыкладу, імёны мастакоў Марка Шагала, Юрыя Пэна і Барыса Заборава, скульптара Заіра Азгура, класіка беларускай літаратуры Змітрака Бядулі, літаратурнага крытыка Рыгора Бярозкіна, музычнага дзеяча Міхаіла Фінберга і г. д.

Узаемная падтрымка між габрэямі многім кідалася ў вочы. Толькі дзякуючы ёй яны маглі супрацьстаяць неспрыяльным абставінам. Ф. Багушэвіч, вельмі мудры чалавек, намаляваў у вершы «Падарожныя жыды» сітуацыю, калі два беларусы, што падвозілі габрэяў, не захацелі адзін аднаму саступаць шлях на вузкім гасцінцы і распачалі з-за гэтага бойку:

І можа б, так насмерць пабілі,

Дык хітра ж і жыдкі зрабілі:

Той перасеў таму на воз, а той туды.

І так запхалі абодва без бяды;

І мужыкам так стала бліжэй дому,

І крыўды ніякай нікому.

У дадзеным выпадку, а напэўна, і заўсёды, габрэі кіраваліся ў першую чаргу разважлівасцю і кемлівасцю. Трэба адзначыць, што старое беларускае слова «жыд», ужытае Багушэвічам, не нясе адмоўнай канатацыі, якая прысутнічае зараз у расейскай мове. На нашу думку, гэта было прыўнесена ў беларускую культуру ў часы Расейскай імперыі і канчаткова замацавалася пры Савецкім Саюзе разам з чужым для нас звяртаннем па бацьку. Багушэвіч жа ў нечым заклікае браць прыклад з габрэяў і вучыцца ў іх жыццю:

Пазналіся жыдкі, пагергаталі,

Дык мужыкі і біцца перасталі!

А што, каб так і мы зрабілі,

А можа бы, і нас не білі?

У гэтых словах хаваецца глыбокі змест, у якім можна адчуць спадзяванні аўтара на далейшую вольнасць і запавет, як яе дасягнуць.

Але ўжо ў ХІХ стагоддзі габрэяў пачынаюць падазраваць у нейкай тайнай дамове. Тлумачыцца гэта духоўным і эканамічным крызісам, што напаткаў Еўропу ў тыя часы. Ф. Багушэвіч у сваім артыкуле «Габрэі і мы» ў польскамоўным часопісе «Край» за 1891 год развейваў гэтую ілюзію. Пішучы пра эксплуатацыю габрэяў супляменнікамі, казаў, што «славутая габрэйская салідарнасць тут і не начавала».

Яшчэ і зараз некаторыя «коса» глядзяць на прадстаўнікоў гэтага этнасу, але гэта, відаць, перажыткі старых савецкіх часоў, калі амаль на дзяржаўным узроўні вітаўся антысемітызм.

На мірныя ж і дзелавыя адносіны паміж беларусамі і габрэямі накладаўся іх падобны гістарычны лёс: як тыя, так і другія пераследваліся, дыскрымінаваліся непрыхільнымі палітычнымі рэжымамі ці то з польскага, ці то з расейскага, а потым з савецкага боку. Сваім мужным супрацьстаяннем агрэсіі, адкрытай траўлі габрэі даюць прыклад нам, якім трэба яшчэ шмат чаму павучыцца ў гэтага таленавітага народа.

Віктар ШУКЕЛОВІЧ, газета «Новы Час» (2004)

***

Всегда людям было свойственно избегать ответственности и возлагать вину на кого-то другого. У древних народов даже был обычай символически обвинять во всех грехах и провинностях какое-нибудь животное, которое затем приносили в жертву разгневанным богам. Древние евреи в качестве искупительной жертвы использовали козла, которого выгоняли в пустыню на волю судьбы. Упоминает этот обряд и Библия: «И понесет на себе козёл все провинности их в страну обрывов…». Отсюда происходит известное выражение: «козёл отпущения».

Долгое время такую функцию в Европе выполняли евреи как нация изгнанников. Неизвестно почему этот народ начали считать причиной всех несчастий. Возможно, из зависти, поскольку евреи – чрезвычайно способные к предпринимательству люди. Возможно, из-за непонятности и неизвестности, которые возникали в результате замкнутой жизни евреев. Как бы то ни было, но сейчас эта древнейшая нация по-прежнему жива. Через века пронесла она свой генотип, свою культуру, своего Бога, не растворившись в ряду окружающих народов. В этом загадка нации.

В отношении русской культуры, а особенно литературы, принято говорить об особом вкладе, сделанном представителями еврейского народа. Но и до сих пор отношение русских к евреям остаётся неоднозначным. В своё время была весьма известной деятельность «Союза Михаила Архангела», который имел выраженную антисемитскую направленность и занимался погромами еврейских кварталов. Конфронтацию между русскими и евреями хорошо понимал Ф. М. Достоевский, что нашло отражение в его произведениях. В. Гроссман в своём необычном для советской литературы романе «Жизнь и судьба» устами одного из героев говорил, что Л. Толстой в его интернациональных повестях «Хаджи-Мурат», «Казаки», «Кавказский пленник» остаётся более русским, чем «литвин Достоевский» с его антисемитизмом. Очень приятно, что Гроссман – не без оснований – относит Достоевского к «литвинскому», т. е. белорусскому культурному контексту, но в вопросе о евреях, как нам кажется, он не совсем был прав.

Евреи на территории современной России жили более компактно и изолированно. Старосветские же белорусские города и многочисленные местечки вообще трудно себе представить без евреев. Именно они в количественном отношении иногда преобладали в отдельных населённых пунктах. Издавна известна поговорка: «В Беларуси три столицы – Минск, Бобруйск и Плещеницы». Минск – настоящая столица, Плещеницы – с иронией и ради рифмы, а Бобруйск был настоящей еврейской столицей в Беларуси, как когда-то местечко Мир было знаковым местом для всех цыган Речи Посполитой.

Огромное число местечек имело этот свой почётный статус лишь благодаря евреям, которые занимались ремёслами, торговлей, содержали корчмы, трактиры, владели мельницами и лесопилками. Эти занятия и отличали местечко от деревни, преимущественно земледельческой. Местечки, по нашему мнению, следует считать своеобразными культурными феноменами, они являются специфическими поселениями нашей земли. Их отличительная черта – молельня, иногда не одна, и ярмарки по нескольку раз на год. Если припомним из литературы, в России такими чертами обладали сёла, а в русском языке даже нет своего, незаимствованного слова для обозначения местечек.

Белорусы и евреи на протяжении долгого времени жили вместе. Путём повседневных, бытовых контактов много еврейских слов перешло в белорусский язык, например – кагал, гвалт, шабасоўка, шабасаваць, гелда, вэрхал и т. д. Рука об руку они работали, учились плечом к плечу, вместе на одной улице растили детей. Вместе и умирали. Сейчас во многих местах можно увидеть заброшенные еврейские кладбища с большими могильными плитами из серого камня. Большинство их не досматривается, они поросли бурьяном, а плиты с непонятными и таинственными для современных людей надписями повалились. Но они по-прежнему свидетельствуют о давнем сосуществовании белорусов и евреев. Франтишек Богушевич с симпатией писал о своём земляке, жупранском шинкаре Берке:

Сеў жыдок у нас у вёсцы,

Пры гасцінцы, пры дарожцы.

Меў ярмулку, трэпкі, цыцэль,

Ў балахоне новы гіцэль,

Шэсць дзяцей ад жонкі Рохлі,

Паўасьміны меў картохлі

Также трудно представить «Комедию» Каэтана Марашевского без одного из персонажей, а именно без еврея-шинкаря. Сегодня это отличное драматическое произведение возвращено к жизни и уже на протяжении нескольких лет ставится в минском Малом театре. Те, кто видел этот спектакль, согласятся, что он бы многое утратил без неординарного образа шинкаря Давида.

Ничем не отличаются евреи от белорусов в рассказе Андрея Мрыя «Раввин», и даже в быту своём очень схожи, ибо готовят крупеню – национальное блюдо белорусов. Профессор Еврейского университета Самуэль (правильно Мэлик, или Михаил – ред. belisrael.info) Агурский, отец которого (Самуил – ред.) родился в Беларуси и получил известность как революционер и историк, отмечал: «Белорусские евреи в своей глубинной местечково-деревенской массе могли тесно контактировать с белорусами и перенять их некоторые душевные качества, такие, скажем, как доброжелательность, доверчивость, терпеливость и терпимость» (Цит. по: Запруднік Янка. Беларусь на гістарычных скрыжаваннях. Мн., 1996. С. 220.) Традиции совместного проживания их действительно уходят в стародавние времена, ведь впервые евреи на белорусских землях появились ещё в ХІІ веке, когда пришли, будучи изгнанными из Киева за тайные сношения с византийцами. Однако массовое переселение евреев произошло в середине ХІV века. В то время в Европе была эпидемия чумы, от которой погибла третья часть всего населения. Вина за быстрое распространение болезни была возложена на евреев, которые, спасаясь от преследования, убегали в Польшу и дальше – в ВКЛ. Власти довольно гостеприимно встречали изгнанников, и в ХV веке сюда переместился центр религиозной и культурной жизни евреев.

На территории Беларуси строились деревянные и каменные синагоги, которые были в каждом местечке и по нескольку в каждом городе. Духовной жизнью иудейской общины руководили раввины, учителя Закона. Это были образованные и уважаемые в своей среде люди. Об их огромном авторитете и у белорусов свидетельствует весьма популярная в ХІХ в., известная из школьной программы «Гутарка Данілы са Сцяпанам». В ней есть следующие строки:

Гавораць па свеце, уголас талкуюць,

Ад ксяндзоў, ад рабінаў усе людзі чуюць,

Што вольнасць нам бедным дасць без адкладу,

Толькі што з панамі не дойдзема ладу.

В данном произведении герои, которые сошлись обсудить обещанную и долгожданную волю, ссылаются на опытных людей (ксендзов и раввинов) не случайно, а с поставленной автором целью убедить и перетянуть на свою сторону читателей или слушателей беседы.

Вообще говоря, евреи чувствовали себя вполне уютно, живя рядом с белорусами. Многие из евреев по-настоящему обогатили и укрепили нашу культуру. Чего стоят, к примеру, имена художников Марка Шагала, Юрия Пэна и Бориса Заборова, скульптора Заира Азгура, классика белорусской литературы Змитрока Бядули, литературного критика Григория Берёзкина, музыкального деятеля Михаила Финберга и т. д.

Взаимная поддержка у евреев многим бросалась в глаза. Только благодаря ей они могли противостоять неблагоприятным обстоятельствам. Ф. Богушевич, весьма мудрый человек, нарисовал в стихотворении «Падарожныя жыды» ситуацию, когда два белорусы, подвозившие евреев, не хотели друг другу уступать дорогу на узком проезде и начали из-за этого драку:

І можа б, так насмерць пабілі,

Дык хітра ж і жыдкі зрабілі:

Той перасеў таму на воз, а той туды.

І так запхалі абодва без бяды;

І мужыкам так стала бліжэй дому,

І крыўды ніякай нікому.

В данном случае, а, наверное, и всегда, евреи руководствовались в первую очередь рассудительностью и находчивостью. Нужно отметить, что старое белорусское слово «жыд», использованное Богушевичем, не несёт отрицательной коннотации, которая присутствует ныне в русском языке. По нашему мнению, это было привнесено в белорусскую культуру во времена Российской империи и окончательно укрепилось при Советском Союзе вместе с чуждым для нас обращением по отчеству. Богушевич же в чём-то призывает брать пример с евреев и учиться у них жизни:

Пазналіся жыдкі, пагергаталі,

Дык мужыкі і біцца перасталі!

А што, каб так і мы зрабілі,

А можа бы, і нас не білі?

В этих словах скрывается глубокое содержание, в котором можно ощутить надежды автора на дальнейшую вольность, а также совет, как её достигнуть.

Но уже в ХІХ веке евреев начинают подозревать в каком-то тайном сговоре. Объясняется это духовным и экономическим кризисом, с которым столкнулась Европа в те времена. Ф. Богушевич в своей статье «Евреи и мы» в польскоязычном журнале «Край» за 1891 год развеивал эту иллюзию. Он писал об эксплуатации евреев соплеменниками и говорил, что «знаменитая еврейская солидарность здесь и не ночевала».

Ещё и сейчас некоторые «косо» смотрят на представителей этого этноса, но это, видимо, пережитки старых советских времён, когда почти на государственном уровне поощрялся антисемитизм.

На мирные же и деловые отношения между белорусами и евреями накладывалась схожесть их исторической судьбы: и те, и другие преследовались, дискриминировались недружественными политическими режимами то с польской, то с российской, а затем с советской стороны. В своём мужественном противостоянии агрессии, открытой травле евреи служат примером: нам ещё многому нужно поучиться у этого талантливого народа.

Виктор ШУКЕЛОВИЧ, газета «Новы Час» (2004)

Перевод В. Р.

Опубликовано 11.08.2016  15:34