Tag Archives: Александр Червяков

Владимир Лякин. Мэр местечка

В тот субботний день Калинковичи были подобны потревоженному улью. Люди безостановочно сновали со двора на двор, кучками собирались возле развешенных в центре местечка и на каждой улице афишек с текстом на русском и еврейском языках. Грамотеи читали объявление вслух своим необразованным согражданам:

«17 января сего 1925 года в помещении пожарного депо состоится общее собрание граждан с повесткой дня:

  1. Культуродостижения на еврейской улице за 7 лет (докладчик тов. Бабицкий).
  2. Что необходимее – клуб или синагога? (докладчик тов. Левит)
  3. Текущие дела. Начало собрания – 18.00».

На это мероприятие, должное завершить громкую тяжбу между калинковичскими властями и верующими местной еврейской общины, ожидалось прибытие высокого начальства из Мозырского окрисполкома и даже Минска. Более года назад Калинковичский волостной исполнительный комитет «…на основании желания большинства граждан» возбудил перед Речицким уездным исполкомом ходатайство о передаче одного из двух зданий (нового и просторного) здешней синагоги под клуб для культурно-просветительных нужд. Уездные власти одобрили это благое пожелание и отправил бумаги далее по инстанции в Гомельский губисполком. Не дожидаясь формального завершения этого, казалось бы, совершенно ясного дела, калинковичское начальство бесцеремонно выставило раввина с его культовыми причиндалами из «муниципализированного» здания. Инициативная группа комсомольцев и самодеятельных артистов тут же деятельно взялась за переоборудование бывшего религиозного храма в храм искусств. Но произошла осечка.

1-го марта 1924 года Калинковичская волость перешла в состав Мозырского уезда, в связи с чем бумаги отправили по второму кругу и далее в Совнарком БССР. А там уже находилась подписанная 452 верующими коллективная жалоба на чиновничье-комсомольское самоуправство. «Мы, нижеподписавшиеся граждане местечка Калинковичи, – говорилось в ней – верующие прихожане старой синагоги заявляем свой энергичный протест против насильственного захвата новой синагоги. Занятием последней стеснили прихожан старой синагоги, 500-600 человек на помещение в оставшейся старой синагоге. Захваченная синагога, расширяемая и перестраиваемая под театр, тесно прилегает к нашей синагоге, что плохо как верующим, так и развлекающимся в театре, приведет к вечной вражде и столкновениям, и это не должно быть допущено государством, ибо как те, так и другие, такие же граждане республики, несущие все тяжести налогов, призывных наборов. Мы имеем законное право на моление в нашей синагоге, что законом, по крайней мере, не запрещено. Посему просим Вашего содействия в воспрещении постройки театра из синагоги».

Составленный грамотным юридическим языком документ произвел в Минске должное впечатление, и оттуда последовало распоряжение прекратить незаконные деяния. Но председатель волисполкома П.И. Куприянов и его помощники так просто сдаваться не собирались. 31-го мая, мобилизовав партийцев и молодежь, они провели общее собрание жителей, где большинством голосов было подтверждено прежнее решение по изъятию у верующих синагоги. Там же постановили отчислить каждому на цели переоборудования здания однодневный заработок (1500 рублей). Тогда верующие отправили в Мозырь и Минск новую жалобу. Создалась патовая ситуация, которую и должно было окончательно разрешить назначенное на 17 января очередное общее собрание калинковичан. Народ потянулся на сход задолго до его начала. В просторном пожарном депо, очищенном по этому поводу от инвентаря и водовозного транспорта, установили украшенный кумачом стол для президиума и длинные деревянные скамьи для остальных. На одной из них сидел 65-летний старик в очках, к которому окружающие обращались очень уважительно. Это был один из авторов обоих коллективных писем.

…В 1860 году в многодетной еврейской семье Зеленко (иногда писались как Зеленка) родился новый калинковичанин. Малыша нарекли именем Зусман (на идиш – «добрый человек»), но называли Зусь – как знаменитого хасидского (течение в иудаизме, к которому принадлежала местная община) проповедника, автора мудрых наставлений. Семья из трех поколений, живших под одной крышей, в быту ничем не отличалась от соотечественников. В пятницу вечером, по еврейскому концу Каленковичей ходили служки из синагоги и стучали в окна лавок, напоминая об окончании работы. Все семьями шли в синагогу, а по возвращению домой начинался праздничный ужин. Тогда хозяйка подавала фаршированную рыбу, бульон с домашней лапшой и мясное блюдо, иногда даже кофе. Но кончалась суббота, и наступали будни с многочисленными заботами и тревогами.

Первое в жизни серьезное поручение, которое доверили маленькому Зусю, была пастьба и охрана домашней птицы – двух гусей, двух индеек и нескольких кур. С длинным прутом в руке, он выгонял их на лужок у речки Кавни и время от времени поглядывал в небо, где мог неожиданно появиться коршун – смертельный враг его подопечных. Потом, годам к одиннадцати, после окончания обучения в «хэдере» (школа для еврейских детей) ему поручили более ответственное дело – пасти на общественном выгоне двух лошадей, на которых, собственно, и держалось все благосостояние семьи. Иногда в хорошую летнюю погоду его сопровождал древний, лет за восемьдесят, дед Михель, повидавший много на своем веку, мастер рассказывать всякие интересные истории. От него мальчик узнал, что их семья много лет назад по распоряжению начальства переселилась в местечко из соседнего села Горбовичи, где они испокон века арендовали корчму у пана Горвата. Но в Каленковичах уже были свои корчмари Голоды, и Михелю, а затем и его сыну Шолому, пришлось заняться извозным промыслом. Старик вспоминал, как во время войны с Наполеоном его, вместе с парной упряжкой и телегой отправили служить в воинский обоз при русском корпусе генерала Эртеля, что стоял в окрестностях Мозыря. Возчики были вместе с солдатами на исходе лета 1812 года под огнем противника возле Бобруйской крепости, некоторые лишились своих упряжек и даже погибли.

Как-то разглядывая хранившуюся в семье реликвию тех времен – аттестат, выданный русским командованием Михелю после его службы, маленький Зусь спросил у деда:

– А почему здесь сказано местечко Калинковичи, когда все называют его Каленковичи, и это название есть даже на столбах при въезде и выезде?

Старый Михель подивился уму и любознательности внука, и честно ответил:

– Да кто ж его знает почему, штабным писарям, людям великой мудрости и учености, оно виднее…

Быстро бежит время, вырос Зусь и женился на ровеснице Брайне, дочке соседа- лавочника. По обычаю своего народа перешел жить в их дом, начал помогать в торговле льняным маслом, которое производилось тут же. Оно пользовалось большим спросом в самом местечке, его также охотно покупали приезжавшие на ярмарку крестьяне из окрестных сел и даже других уездов. Оборотистый и честный во взаимоотношениях с покупателями и партнерами по торговым сделкам, Зеленко заслужил у них доверие и уважение. Со временем расширил свое дело, начал поставлять из Полесья в Польшу и Прибалтику хлеб, лен, пеньку, «горячее вино» (водка местного производства) с винокуренных заводиков здешнего панства. На Украине хорошо продавались деготь, смола, скипидар и разного рода лес. Взамен Зусь с компаньонами доставляли из тех краев на Каленковичскую, Юровичскую и Мозырскую ярмарки соль, различные металлические изделия, стекло, мыло, свечи, виноградные вина, чай, кофе, специи и прочие «колониальные товары». Бывая по торговым делам в Москве, Санкт-Петербурге, Варшаве и даже за кордоном (сохранились сведения об оформлении им в 80-х годах 19 века заграничного паспорта), приобрел опыт успешных сделок и нужные деловые связи.

Между тем случилось событие, раскрывшее в успешном торговце еще административный и организаторский талант. В 1882 году в уездном городе Речица появилась мещанская управа, занимавшаяся делами мещан города и уезда, которые почти все были из еврейского сообщества. Ездить туда было далековато, дела затягивались, и каленкавичане, вычитав в соответствующем указе, что такую же управу можно учредить в любом местечке, имеющем более 50 дворов, обратились 20 июня 1883 года по этому вопросу к уездному начальству. Заявление подписали крупные торговцы и лавочники М. Кауфман, И. Кацман, А. Комиссарчик и еще 12 еврейских «пятидворных депутатов», в числе которых был З. Зеленко. Бумага проследовала в Минск и там 7 июля обрела резолюцию: «… приговор мещанского общества утвердить, о чем дать знать Речицкому уездному исправнику и предложить распорядиться о производстве выборов должностных лиц во вновь учрежденную мещанскую управу».

И вот 1 августа того же года собравшиеся в синагоге 17 «пятидворных депутатов» провели первые в истории местечка вполне демократические выборы. Тайное голосование производилось черными и белыми шарами. Большинством голосов первым председателем мещанской управы был избран Шмерка Иоселев Голер, 55 лет, грамотный, владелец лавки, имевший 60 рублей годового дохода. Его заместителями и членами управы стали Е. Бергман и А. Карасик. Когда главный вопрос собрания был решен, слово попросил молодой «пятидворный депутат» З. Зеленко. Он предложил, во избежание путаницы в бумагах по одноименным фольварку, селу и местечку именовать последнее во всех документах мещанской управы несколько иначе – Калинковичи, заменив в старом названии «е» на «и» – будет красивее и благозвучнее. Ведь такое название властями уже однажды ранее употреблялось, в доказательстве чего Зусь предъявил собранию дедову бумагу. Предложение понравилось и было единогласно принято. Начиная с этого времени названия Каленковичи и Калинковичи употреблялись в официальных документах какое-то время одновременно, причем первое относилось к одноименному селу, где жили христиане-земледельцы а второе к местечку с преимущественно еврейским населением и железнодорожной станции. Новый вариант получил свое официальное закрепление в справочнике 1909 года «Список населенных мест Минской губернии», а позднее стал названием города.

Зусь Зеленко

Перевыборы в Калинковичскую мещанскую управу происходили каждые 3 года, и Ш. Голер выигрывал их на протяжении почти двух десятилетий. В 1886 году З. Зеленко впервые вошел в состав управы. В 1902 году был избран ее председателем на первый срок и потом также неоднократно переизбирался. Дети уже подросли, взяли на себя часть семейной торговли, и можно было сосредоточиться на решении общих для всех калинковичан проблем. Первое, чем занялся новоизбранный глава управы, было создание добровольной пожарной дружины, которая и начала функционировать 23 июля 1903 года. Затем был поставлен вопрос о преобразовании старой частной бани на речке Кавне в общественную и ее ремонте. Плату за ее посещение управа установила самую умеренную. Евреи ходили в общую баню по пятницам, а христиане – в субботу.

Водопровода и какой-либо канализации в Калинковичах отродясь не было, воду жители брали из немногочисленных колодцев или прямо из Кавни. Обычно ее запасали заранее в бочках, чтобы не испытывать недостатка в случае надобности по хозяйству. Но в засуху вода в колодцах кончалась, и ее не хватало даже для питья. Как видно из архивных документов, З. Зеленко был первым, кто попытался решить этот важнейший для местечка вопрос путем постройки артезианской скважины, однако из-за большой дороговизны проекта он тогда не реализовался. Весенняя и осенняя распутицы делали калинковичские улицы, не имевшие тротуаров, почти непроходимыми. Отсутствовало и освещение, из-за чего после наступления темноты всякое передвижение по местечку, особенно, если Луну закрывали облака, было просто немыслимым. Впервые вопрос об освещении Калинковичей обсуждался в мещанской управе в 1906 году. Предлагалось установить в центре местечка и на каждой из четырех улиц восемь больших керосиновых фонарей, на это требовалось около тысячи рублей. Проект утвердили в Минском губернском правлении, все расходы отнесли за счет «коробочного сбора», и вскоре местечко украсили эти чудеса цивилизации. В 1905 году за счет средств земства и мещанской управы была замощена булыжником улица Почтовая (ныне Советская), и с левой ее стороны сделали деревянный тротуар. В 1909 году по договоренности с почтово- телеграфной конторой при железнодорожной станции в центре местечка, на здании мещанской управы установили большой обитый железом почтовый ящик, корреспонденция из которого забиралась ежедневно.

Средств на цели благоустройства требовалось немало. Выручало калинковичское ссудно- сберегательное общество, созданное в 1900 году по инициативе «мэра» и еще трех десятков состоятельных и влиятельных купцов и мещан. В 1902 году капитал товарищества составлял уже солидную сумму в 2400 рублей, а прибыль с него – 153 рубля 50 копеек. В 1914 году в нем числилось 347 членов, сумма вкладов выросла до 16636 рублей, а основной капитал составил 9707 рублей. На средства общества в 1907 году был выстроен т.н. «каменный корпус» – 7 отдельных помещений под одной крышей (реконструирован в 1930 году, ныне здание торгового центра «АнРи»). Пять помещений занимали лавки, в других был молитвенный дом и «хэдэр», где помещалась библиотека с книгами на еврейском и русском языках. По примеру соседнего Мозыря, в Калинковичах тогда было создано еврейское общество пособия бедным, содержавшее «дешевую столовую» и выдававшее беспроцентные ссуды нуждавшимся. Бывало, что за благотворительностью обращалось до половины жителей местечка. Не отказывали в ней и попавшим в беду белорусам, жителям примыкавшего к местечку села. Калинковичские евреи и белорусы, хотя и жили в то время своими улицами, всегда находили общий язык. Долгое соседство этих двух общин создало в Калинковичах такие экономические связи и образ жизни, без которых те и другие уже не могли обойтись. Какой-либо зависти и вражды между ними не было, потому что все с большим трудом добывали свое скудное пропитание: «тутэйшие» – земледелием и отхожим промыслом, а евреи – ремеслами, торговлей и посредническими услугами. Разумеется, конфликты, как правило, на экономической почве, также имели место, но, как видно из документов, всегда решались мирно, на основе взаимного интереса, зачастую без вмешательства властей.

С началом 1-й мировой войны в местечке открыли финансируемый земскими властями и мещанской управой «питательный пункт для детей запасных и беженцев». Еврейские семьи, прибывшие в местечко из охваченных войной районов, нашли временное пристанище в недавно построенном здании новой синагоги. В один из дней начала марта 1917 года сначала на железнодорожной станции, а потом в местечке и прилегающем к нему селе молнией распространилось известие – «царя скинули»! Вскоре население толпилось в центре и на вокзале, у здания почтово-телеграфной конторы, с крыши которой несколько солдат из здешних артиллерийских складов уже сбрасывали царского двуглавого орла. Впрочем, в деятельности мещанской управы особых изменений не произошло, только сняли со стены большой, во весь рост, портрет императора, да перестал надоедать неведомо куда сгинувший полицейский урядник А. Маковнюк, великий любитель «проинспектировать» еврейские лавки. В конце ноября по телеграфу поступило известие, что все органы власти предыдущего правительства ликвидируются и создаются новые – Советы. Таковой и был избран на общем собрании жителей местечка в январе 1918 года. Безропотно, но с тяжелым сердцем и недобрыми предчувствиями передал Зусь новой власти помещение, документы, кассу и печать упраздненной мещанской управы, в которой состоял почти три десятка лет, из них пятнадцать последних – председателем. А вскоре в местечке и за его пределами стал рушиться весь старый мир, частью которого был и он сам…

Регулярно происходила смена властей: Советы вскоре были разогнаны немцами, но вернулись обратно, когда у тех самих «скинули» кайзера. Затем приходили и были изгнаны поляки. Когда, как казалось, наконец, установился долгожданный мир, на калинковичан свалилась новая напасть – «балаховцы». Итог их семидневного пребывания отражен в сводке Дудичского волревкома за подписью председателя А. Гаранина, членов Л. Науменко и И. Будника: «Очень много убитых в Калинковичах, особенно среди евреев, их семьи сильно потерпели от балаховцев». По позднейшим подсчетам таковых было 45 человек, и еще 67 – в других населенных пунктах волости. Пострадавших было бы еще больше, если бы всю эту «черную неделю» многие еврейские семьи не прятали от погромщиков их соседи-белорусы из примыкавшего к местечку села.

В августе 1923 года по составленному волисполкомом списку в Калинковичах были огульно «муниципализированы» несколько десятков лавок и жилых домов. Их хозяевам предложили заключить с властями договор на аренду своего бывшего имущества, и большая часть попавших в чиновничьи жернова бедалаг подписала эти бумажки. Но З. Зеленко и с ним еще четверо калинковичан, неплохо разбиравшиеся в законодательстве, заявили обоснованные жалобы на незаконность принятых в отношении их имущества решений. Год спустя, после прокурорской проверки, уже Калинковичский райисполком 6 августа 1924 года был вынужден признать, что вышеназванные дома и лавки «…от муниципализации освобождены и оставлены за прежними владельцами». Жалобщиков и знатоков законодательства взяли, однако, тогда на заметку.

Но вернемся в январь 1925 года. «На собрании было 605 человек, – отмечено в отчете исполкома, – из числа взрослого еврейского населения – 300 человек. Публика была наэлектризована, разбилась на две части: за синагогу и за клуб. …Вначале собрание проходило шумно, прерывались докладчики, шумели преимущественно женщины, собравшись в отдельную группу. По вопросу передачи новой синагоги под клуб произведено поименное голосование. Из присутствовавших на собрании за отдачу синагоги под клуб 418, за оставление синагоги 197. По роду занятий они распределяются: торговцев 50, женщин 96, из них торговок 49, кустарей и извозчиков, преимущественно стариков – 51».

21-го февраля того же года вопрос о Калинковичской синагоге рассматривался в высшей инстанци – на заседании Президиума ЦИК БССР. Главе белорусского правительства А.Г. Червякову это калинковичское самоуправство, видимо, порядком надоело, и последовало решение: «Постановление Комиссии по отделению церкви от государства от 6-го декабря 1924 года относительно передачи новой Калинковичской синагоги под клуб – отменить. Поручить Совету Народных Комиссаров изыскать средства на постройку рабочего клуба в м. Калинковичи». Так бывший «мэр» в последний раз оказал добрую услугу своему местечку: построенный в 1926 году на бюджетные средства просторный «Нардом» (позднее РДК) в течение полувека был здесь главным очагом культуры. Синагогу тогда вернули верующим, но, как оказалось, ненадолго. В 1930 году ее вместе с православным храмом «муниципализировали» и отдали под горисполком. После войны здесь был Дом пионеров и одно время занимались младшие школьные классы. Здание разобрали по ветхости в 70-х годах прошлого века.

За решением СНК последовали «оргвыводы»: председатель и секретарь калинковичского сельсовета, опрометчиво заверившие своей печатью подписи верующих, лишились своих постов, а в отношении наиболее активных «подписантов» нарядили следствие. Пройдет не так уж много времени, и они станут первыми кандидатами в расстрельные списки «врагов народа». В памятных 1937-1938 годах году в Калинковичах будет расстреляно (и впоследствии реабилитировано) более ста человек, а в Минске сгинет и сам А.Г. Червяков.

Председатель Калинковичского райисполкома П.И. Куприянов продолжал энергичную «муниципализацию», но по какому-то досадному недоразумению реквизировал дом у гражданки М. Жданович (ее сын был не последним человеком в Мозырском ОГПУ), после чего слетел с должности. На его место пришел М.А. Косухин, недавний командир полка, здешний уроженец, и при нем, наконец, в Калинковичах починили устроенные еще мещанской управой деревянные тротуары и вновь зажгли 6 керосиновых фонарей (куда «вихри враждебные» унесли еще два – история умалчивает). А старому Зусю, можно сказать, в последний раз повезло – всеми уважаемый, он тихо скончался в кругу семьи и близких летом 1925 года.

Из книги В.Лякин. «Калинковичи и калинковичане»

Опубликовано 21.11.2021  19:33

Отклики:

Gennadi Starker 22 ноября 2021 в 00:13

К сожалению, калинковичский историк и краевед Владимир Лякин не участвует в FB.
Поэтому хотел бы поблагодарить Арона Шустина за размещение статей Владимира на своей странице в И-нете и в FB. Это очень интересно.
Кроме того, отношусь с искренним уважением к капитану 2 ранга В. Лякину лично.

Белорусско-еврейское то да сё

COVID-19; «предвыборная гонка»; синагога в Слониме

Год странно начался, и странен он в июне. Чувствую себя участником эксперимента – если не в мировом, то в национальном масштабе. А крупнейшим семейным достижением за первые месяцы 2020 г. считаю то, что весной никто из нас не попал в больницу…

Число выявленных носителей коронавируса на 9 июня, когда жители Беларуси уже должны были «забыть» о нём, превысило очередной символический порог – 50 тысяч. Из них половина ещё не выздоровела. По официальным данным, 282 человека умерли – это заметно больше, чем в Латвии (25), Литве (71) и Эстонии (69), вместе взятых. Так что большой вопрос, для многих ли опыт Беларуси в борьбе с вирусами «может служить примером» (belta.by, 02.04.2020). И стоило ли «первому лицу» хамить литовскому президенту («Своим вирусом займись…»).

15 мая на одном из крупнейших предприятий (ОАО «Гродно Азот») было выявлено 25 случаев, 18 мая – 29, 19 мая – 34, а по состоянию на 8 июня коронавирус диагностирован у 75 сотрудников, и 28 из них ещё болели. В общем, рановато бить в литавры… Чуть обидно, что неглупые вроде бы люди – глава торгово-промышленной палаты Владимир Улахович, министр экономики Александр Червяков – в ситуации, когда ежедневный прирост по стране по-прежнему измеряется сотнями, вещают о верности «линии партии»: «Отказ Беларуси от ограничительных мер из-за пандемии COVID-19 полностью себя оправдывает» (29.05.2020). «То, что мы не закрылись, спасло нашу экономику. Это не кран с водой, который закрыл-открыл, и она точно так же будет течь. Если экономику закрыть, то восстанавливаться придется не один год» (07.06.2020). Что «не один год» – смело сказано. Да и теперешнее состояние белорусской экономики, «спасённой» отсутствием ограничительных мер, не очень греет: «Всемирный банк отмечает, что… экономику России, по прогнозам, в этом году ждет спад на 6%, Беларусь уйдет в минус на 4%, Украина – на 3,5%, Польша – на 4,2%. Украина… уже в следующем году практически полностью отобьет потерянные от пандемии позиции, показав рост ВВП на уровне 3%. Казахстан из потерянных в 2020 году 3% в 2021-м вернет 2,5%… Печальные перспективы у Беларуси… [она] в 2021 году сможет показать рост не более 1%» (ej.by, 09.06.2020).

Агентство БелТА, поставляющее правительству самых «отмороженных» чиновников вроде Луцкого – знатная клоака, и недавно там исказили выступление директора академического института социологии Геннадия Коршунова… Но увы, не думаю, что заявления Улаховича и Червякова не принадлежат этим образованным и упитанным людям, подхваченным мутным потоком социал-дарвинизма. Дай Б-г им и их близким избежать аппарата искусственной вентиляции лёгких… Как и внештатной корреспондентке «СБ» Юлии Андреевой, которая уже чуть ли не молится на «первое лицо государства»: «Спасибо Великому Человеку, который не запер меня в карантин, а наоборот, распахнул дверь в огромный мир…» (07.06.2020). Вспомнилось из оруэлловского «Скотного двора»: «Спасибо товарищу Наполеону за то, что под его руководством вода стала такой вкусной!»

В. Улахович, А. Червяков, Ю. Андреева. С двумя из трёх был когда-то я знаком 🙁 

Похоже, что серьёзность ситуации начинает доходить до «главного медиаисточника РБ», который долгое время обесценивал опасность коронавируса, да и сейчас забивает людям мозги всяким мусором (материал «Являются ли джентльменские манеры оскорбительными с точки зрения идеи равенства полов?» на sb.by 05.06.2020 – ну чисто газета «Большевистские темпы», отвлекавшая население в 1941 г., из романа Войновича о Чонкине!) Но вчера у Ольги Косяковой проскочило нечто разумное:

Не первую неделю медики призывают нас задуматься об отношении друг к другу и к самим себе, носить маски в общественном транспорте и местах большого скопления людей: в магазинах, банках, аптеках. Увы, но маску, по моим наблюдениям, надевают 5 из 25 пассажиров. Некоторые принципиально не носят средства противовирусной защиты…

Конечно, ни одно средство не защищает от вируса на сто процентов, но вирусную нагрузку снижает. Об этом говорят наши врачи. Может, все же стоит прислушаться к мнению профессионалов? Ведь если бы, даже исходя из этой позиции, каждый человек в транспорте добровольно носил маску, все мы гораздо быстрее вдохнули бы полной грудью чистый воздух.

Пару месяцев назад бы такую публикацию… Но и сейчас её не поздно распечатать-отправить «главному читателю», который, похоже, принципиально не носит маску на публике (и школьников от ношения отвращал).

Ирина Глинская из центра гигиены и эпидемиологии полагает, что летняя жара не сильно замедлит распространение коронавируса: «Медик призвала соблюдать масочный режим в общественном транспорте, в магазинах и других местах массового скопления людей, а также носить очки» (tut.by, 08.06.2020). Вот такая «инфодемия» 🙁

Пишет «Наша Ніва»: «Продолжаются спортивные мероприятия. На матче «Динамо» (Брест) — БАТЭ 20 мая присутствовали рекордные 4320 зрителей. После него в Бресте произошёл резкий рост числа пневмоний». Фото: Vera Eremova, Shutterstock.com.

Пока суд да дело, Беларусь вышла на 3-е место в Европе по числу заражённых коронавирусом на миллион человек (среди стран с населением свыше 100 тыс. чел.). Вирус «ослаб»? Ну, будем надеяться. Но что-то заставляет думать: идеолухи если ещё не рассказывают по своим каналам о связи между пикетами альтернативных кандидатов и распространением COVID-19 в Беларуси, то близки к этому. Как пить дать, перекинут ответственность с больной головы на здоровую… При том, что людей в защитных масках у Комаровки 31 мая и 7 июня в процентном отношении было куда больше, чем на заседаниях «парламента» и правительства. Сборщики подписей, как я видел, работали и в масках, и в перчатках.

После воскресного митинга 7 июня Павла Северинца – предоставлявшего желающим высказаться микрофон, а не мегафон – «оформили» на 15 суток. На «сутки» ранее посадили Николая Статкевича. Против сторонников Сергея Тихановского и самого Сергея заведено уголовное дело; «отбить» их пока не удаётся, несмотря на шитость обвинений белыми нитками.

  

П. Северинец, Н. Статкевич, С. Тихановский. Фото из открытых источников

Вообще, протесты в последние недели не шли по нарастающей; власти удаётся локализовать и гасить отдельные вспышки недовольства. Посмотрим, как оно повернётся, но пока шансы на то, что два месяца спустя мы проснёмся в новой стране с новым главой государства, я оцениваю не более чем в 20%. Гипотетически, поставил бы рубль против десяти (или даже семи) за то, что будет иначе – но не один к одному. Андрей Климов излучает больше уверенности: «Участь Лукашенко предрешена: либо он уйдёт по-хорошему, либо он уйдёт по-плохому, по-хорошему у него есть два месяца перевести семью и активы в одну из арабских стран, по-плохому — он не сможет физически присутствовать в избирательных бюллетенях 9 августа 2020 г.» Быть оптимистом – право бывшего политзэка.

Мне представляется, что кандидатуру Виктора Бабарико (ещё несколько месяцев не хотевшего идти в политику) поддержали – а может, и «слепили» – бодрые «ребята-комсомолята», выросшие в лукашенковской системе, но испытавшие на себе её минусы. В этом году они используют финансиста как «пробный шар», а уж в следующем цикле, учтя полученный опыт, во весь голос о себе заявят. Это не противоречит прогнозу 2019 г. об относительно мирной передаче власти, как случилось в России 1999 г.:

Вероятными кандидатами на роль «местного Путина» мне видятся экс-помощники Лукашенко Кирилл Рудый (в 2013–2016 гг.) и Максим Рыженков (2012–2016 гг.). Оба – не новички в политике, люди относительно молодые, работоспособные, способные на всякие хитрости. Например, К. Рудый со своими книгами в некоторых (квази)интеллектуальных кругах считается либералом, ибо верно диагностирует отдельные болячки белорусского общества.

Указанные круги подхватили слухи о «ссылке» экс-помощника по экономическим вопросам послом в Китай, хотя на самом деле эта должность отлично подходит для дальнейшей карьеры. М. Рыженков имеет репутацию «не-хапуги», открытого для контактов с любителями спорта (в начале 2010-х через «Прессбол» предлагал с проблемами обращаться на личный мэйл; защищал делал вид, что защищал от закрытия шахматные секции в регионах).

Лично не знаком ни с Рудым, ни с Рыженковым, но шансы второго считаю более высокими, и вот почему. Во-первых, в белорусском обществе важно, из какой ты семьи, а Максим – сын известного человека, куратора белспорта во времена перестройки и ранней независимости (Владимир Рыженков умер в 1996 г.). Во-вторых, политический опыт у Рыженкова-младшего [который даже в посольстве РБ в Израиле успел поработать] более богатый, чем у Рудого, который в 2000-х больше занимался наукой… Нельзя, кстати, исключать прорыва на самый верх сцепки, где доктор экономических наук Рудый занял бы должность премьер-министра.

О том, что перемены близки, говорит, в частности, тот факт, что лидскому фельдшеру Павлу Палейчику, разговорившемуся перед видеоблогером Сергеем Тихановским в мае с. г. и уволенному из райбольницы, люди скоренько собрали в качестве денежной помощи 20 тыс. рублей, в 10 раз больше, чем планировалось (было 1440 платежей!). В 2003 г. редактор журнала «Шахматы», изгнанный из госиздательства «за политику», не мог и мечтать о подобном, хотя человек 15 тоже протестовали против несправедливости… Остаётся подождать момента, когда потенциальная энергия перерастёт в кинетическую. Другое дело, что распределять эту энергию будут «проверенные кадры», и нескоро станет Беларусь «восточноевропейской Швейцарией», если вообще…

В начале июня сообщили, что отдел культуры Слонимского райисполкома выставил на продажу здание синагоги XVII в., находящееся в центре Слонима. Цена эквивалентна 50 тыс. евро, но реставрация потребует, по одним данным, 500 тыс., по другим – 5 миллионов «этих самых». Здание включено в Государственный список историко-культурных ценностей Республики Беларусь и прославлено за рубежом. Что не спасает его от постепенного разрушения, хотя в 2018-2019 гг. кое-какие восстановительные работы велись.

Не все знают, что в 2000 г. здание синагоги было передано на баланс Иудейского религиозного объединения в РБ. Тогдашний исполнительный директор ИРО Давид Абрамов писал в газете «Берега»: «У нашей общины праздник!» Увы, объединение не осилило реставрацию, и несколько лет спустя здание забрали местные власти. И вот сейчас готовы продать…

Вид слонимской синагоги отсюда (2018 г.)

В чём-то райисполком, которому надоело возиться с «чемоданом без ручки», понять можно (оправдана ли их позиция морально, другой вопрос). Допускаю, что в итоге здание приобретёт для самопиара какой-нибудь юркий привластный предприниматель – вроде Мусиенко, в 2008 г. купившего «дом Хаима Вейцмана». 137 тысяч бел. рублей – не так и много, это цена двухкомнатной квартиры в Минске… А реставрация и открытие музея будут отложены «до греческих календ», как это, собственно, и произошло в Мотоле.

Сомневаюсь, что наши евреи (и те, кто рядом с ними) «поднимут» затраты, составляющие несколько сот тысяч долларов, тем более миллионы. Хотел бы ошибиться, но… есть ещё, к примеру, и Воложин, и Радунь, которые тоже требуют внимания и денег. Слоним в смысле туризма и паломничества менее перспективен, поскольку находится дальше от Минска и от границы с ЕС. Не каждая иностранная делегация доберётся в этот райцентр.

В конце 1990-х – начале 2000-х я разделял иллюзии о том, что существует некое всемирное сообщество «белорусских евреев». Что в нашей стране дела так себе (у активистов нет «золотого запаса», они не умеют договариваться, каждый гребёт под себя…), но солидарность с евреями-выходцами из Беларуси в Израиле, США и пр. поможет вытащить местные организации из трясины и создать полноценную общину. Со временем выяснилось, что 95%, если не 99% «выходцев» или безразличны к происходящему в Беларуси, или поддерживают не тех, кого следовало бы, лишь усугубляя проблемы. И да, теперь всё чаще склоняюсь к солидарности по политическим взглядам либо профессиональным интересам, а не по этническому признаку.

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

10.06.2020

Опубликовано 10.06.2020  13:38

ОТКЛИКИ (в пер. с бел.):

Пётр Резванов из Минска: «О продаже Слонимской синагоги. Когда-то я возмущался попытками продать музей-усадьбу И. БуйницкогоНо если у государства денег не хватает, может, действительно, лучше отдать тем, кто будет заинтересован в опеке над постройками?.. Другое дело, если продали не тому…:( »

Д-р Юрась Гарбинский из Польши: «Ещё один Холокост. Только на этот раз – Холокост памяти в сегодняшней Беларуси. Тут дело не только в “иллюзиях”. Ушло поколение белорусских евреевкоторые  как Меир Свирский из Хайфы, выходец из местечка Нарочь (когда-то Кобыльник) – ангажировались в конкретные дела. Он своим самоотверженным трудом не просто привёл кладбище в порядок, а сохранил его, тем самым сохранив присутствие памяти о евреях в Кобыльнике. А что сделала местная и “неместная” белорусская интеллигенция?!»

Опубликовано 14.06.2020  21:44

Портрет века (о Якове Кругере)

Портрет века

август 5, 2019

14 мая 1869 года в Минске родился мальчик, мечтавший стать художником: невозможная идея в XIX веке для человека из бедной многодетной еврейской семьи. Но Яков Кругер был счастливчиком: вопреки всему он стал самым известным портретистом города. Родившись при царе, пережил Первую мировую войну, революцию, репрессии и умер гражданином СССР, оставив после себя галерею портретов своих современников.

Настасья Костюкович

Галопом по Европам

Его звали Янкель Мордухович Кругер. Сын минского ремесленника, он окончил начальную школу хедер и служил «мальчиком на посылках» в богатой семье. Рисовать было некогда, да и нельзя. Даже родившемуся на 18 лет позже Марку Шагалу влетало за портреты: религия запрещала евреям изображать человека. Так что талант художника у парня открылся случайно: ему было 14 лет, когда срисованный со стены минской гимназии портрет Тургенева попал к директору. Было решено на благотворительные средства отправить Кругера в Рисовальную школу Николая Мурашко в Киев, где учились Серов и Малевич. А через четыре года с рекомендательным письмом 18-летний Яков (изменивший еврейское имя на немецкий манер) поступал в Императорскую Академию художеств, но талант проиграл биографии: евреям запрещено было жить в столице Российской империи.

Вместо Петербурга его приняла Варшава, где Кругер год учился у известного портретиста Леопольда Горовица, переняв его манеру: классический парадный портрет, максимальное сходство и тонкий психологизм. Следующие семь лет Яков живет в Париже, где посещает частную академию Родольфа Жюлиана. Всё это время он существует на средства состоятельной родственницы Леи Кругер, жены управляющего имением Любаньских. Благодаря ее покровительству Яков путешествует по Европе: в Германии, Англии и Бельгии неизменно посещает лучшие картинные галереи. И верит, что его мечта быть художником станет явью. В 20 лет он рисует «Автопортрет в красном берете», проводя тонкую параллель между собой и Рафаэлем, тремя веками раньше изобразившим себя в таком же берете.

Школа Кругера

Весной 1895 года Якову было 26 лет. Он вернулся в Минск после семи лет учебы за границей. У него были огромный опыт, знания и мечта: открыть школу живописи в Минске. Право на это давала петербургская Академия художеств, куда его не приняли. Надеясь, что времена изменились, он в 1897 году с множеством европейских дипломов на руках подает прошение о зачислении. Даже с протекцией именитого Ильи Репина его взяли только вольнослушателем. А получить вид на жительство в столице Кругеру удалось лишь после прошения его педагога, художника-передвижника Маковского. Написанный в это время Кругером его самый знаменитый «Автопортрет с палитрой» на дешевом крупнозернистом холсте выдает крайне ограниченные средства, а широкий мазок и яркие краски – уверенность в себе.

В 1900 году Кругер снова в Минске. Его мечта осуществится шесть лет спустя, когда в мае 1906-го в доме кондитера Франца Венгрежцкого на Петропавловской улице начнет работу частная Рисовальная школа Якова Кругера, месяц учебы в которой стоил 5 рублей — большие деньги. «В школу ко мне приходили за много километров, пешком, из местечек и деревень босые подростки с горячим желанием развивать свои способности. И сколько талантов из народа погибло, не имея почву для своих дарований! Я делал всё, что мог, чтобы помочь своим собратьям«, — писал он.

Комиссия при Городской думе нашла мастерскую Кругера «хорошо обставленной», а его самого оценила как «опытного и преданного делу руководителя». Школе была предоставлена субсидия на 300 рублей, и теперь к бесплатным занятиям допускались не менее шести человек. Вероятно, именно в их числе был Хаим Сутин из Смиловичей. Рисовальную школу Якова прошли Михаил Кикоин, Исаак Мильчин, Иван Ахремчик, Михаил Станюта, скульптор Заир Азгур.

В одном доме со школой семья художника (жена и двое детей) занимала две комнаты. Тут же была мастерская этого модного минского портретиста, в своей аристократичной европейской манере изображающего городскую знать. Благодаря его кисти можно вглядеться в лицо дореволюционного Минска начала XX века. Легендарная минская художница Пальмира Мрочковская, одна из немногих спасшихся пассажиров «Титаника», скрипач Юлиан Жуховицкий – забытые имена, исчезнувшие человеческие истории.

Стёртые лица

В начале лета 1915 года Кругер с семьей покидает Минск, спасаясь от Первой мировой войны. А когда возвращается в 1921 году, то оказывается в другой стране и другом городе. Те, кого он писал, теперь в опале. Его героем отныне должен стать труженик-простолюдин. Яков (родом из семьи ремесленников) охотно берется рисовать рабочих и крестьян, но его фирменный почерк раскрывается только в психологическом портрете интеллектуалов. Он снова пишет лица эпохи: Якуба Коласа и Янку Купалу, Всеволода Игнатовского и Владислава Голубка, Соломона Михоэлса и Изю Харика. Рисует здания костелов, церквей и синагог, которые вскоре будут стерты с карты. И не мыслит себя вне белорусского контекста: ездит в этнографические экспедиции по Беларуси, пишет Калиновского и Скорину.

Но советская власть всё больше руководит кистью Кругера. В 30-е годы начинаются репрессии, под которые попали герои его полотен: Игнатовский, Червяков, Голодед, Голубок. От старого минского портретиста, которого критикуют за буржуазность, требуют монументального изображения героев труда. Он соглашается даже на портреты Сталина и его свиты. Когда в 1934 году в минском Доме художника шла первая персональная выставка Кругера, посвященная 40-летию его творческой деятельности, на ней были выставлены 49 работ разных лет. По сути – лишь последнего десятилития, ведь нельзя же вывесить портреты старого еврея, читающего Тору, директора частной мужской гимназии Фальковича или застрелившегося на допросе в 1931-ом президента АН БССР Игнатовского…

«Последний луч»

Так назвал свой последний автопортрет Яков Кругер, лишь за четыре месяца до смерти получивший звание Заслуженного деятеля искусств БССР, став вторым после Юрия Пэна белорусским художником, отмеченным властью. В 1939 году прошла его вторая персональная выставка, а в 1940-м Кругера не стало. И лишь недавно на Военном кладбище Минска была найдена его полузаброшенная могила.

Через год после его смерти сгорела мастерская, а когда в 1941 году в Минск пришла война, уцелевшие полотна не успели вывезти. Часть работ с выставки в Витебске эвакуировали в Саратов, где всю войну они хранились в сыром бомбоубежище. В Минск работы Кругера вернулись в 1947 году благодаря стараниям директора Художественного музея Елены Аладовой. По легенде, в конце войны солдат-белорус в одном из подвалов немецкого городка нашел два холста — портрета Купалы и Коласа. Так еще две работы Кругера вернулись в Минск. До нас дошли менее 30 картин художника, творившего почти полвека: 21 холст Кругера хранится в Национальном художественном музее, еще два – в Литературном музее Янки Купалы.

Оригинал

Опубликовано 06.08.2019  20:55

В. Рубинчик. Еще о московском еврейском театре и Беларуси

Предыдущая статья, посвященная главным образом Соломону Михоэлсу (Шломо Вовси, 16.03.1890 – 12/13.01.1948), спровоцировала некоторое эхо. К стыду своему, перед подготовкой означенного опуса я не ознакомился с книгой В. В. Иванова «ГОСЕТ – политика и искусство. 1919–1928» (Москва, 2007). Между тем книга эта содержательна, в ней упоминаются и белорусские гастроли театра, ведомого Алексеем Грановским. Благодаря Павлу Гринбергу, трудящемуся инструментального цеха одного из израильских заводов, лакуна заполнена, электронный вариант книги прочитан, и я могу чуть более подробно рассказать о довольно плодотворных контактах московского ГОСЕТа (до 1924 г. название сокращалось как ГЕКТ, а чаще Госект) с нашей Синеокой. Опираясь и на минские публикации.

Уже предисловие от Владислава В. Иванова вселило в меня оптимизм: «При всем видимом обилии театральной литературы у нас нет ни одной монографии, посвященной [Московскому] Государственному еврейскому театру» (т. е. впервые оcобая о нем книга появилась лишь в 2007 г.). Монография о БелГОСЕТе, пусть и небезупречная, появилась семью годами ранее…

С другой стороны, в Российской Федерации при поддержке государства не раз устраивались «Михоэлсовские чтения» – фактически, конференции по вопросам истории театра. Затем выходили солидные сборники материалов под названиями вроде «Судьба еврейского театра в России» (2001).

Сейчас многие из нас представляют себе межвоенный период в СССР как чуть ли не «идиллию» для идишской культуры. Однако, опираясь на разнообразные документы, в том числе архивные, г-н Иванов еще в 2000 г. показал, а в 2007 г. подтвердил, что Московскому еврейскому театру жилось отнюдь не легко; его охотно контролировали и одергивали многие инстанции, а вот выделять ресурсы они, как правило, не спешили. Несколько раз театр оказывался на грани закрытия. Гастроли по Беларуси в 1920-х годах были важны еще и потому, что позволяли артистам отчасти поправить материальное положение. И формальное включение Госекта в состав Белорусского академического театра летом 1923 г. произошло, вероятно, не от хорошей жизни.

Выходцы из Беларуси вообще заботились о московском очаге культуры, пожалуй, не меньше, чем исконные жители России. Автор монографии о политике и искусстве приводит обращение Марии Фрумкиной от 27.04.1922, где о Госекте говорилось, что он «есть театр серьезных художественных усилий, который тесно связан с еврейской пролетарской общественностью», а «получает всего 48 пайков (на 100 чел.)». Минчанка Мария (Эстер) Фрумкина, бундовка с 1897 г. (год основания организации!), служила в 1920–1921 гг. ни много, ни мало наркомом просвещения Беларуси. Хотя в начале 1922 г. она уже жила в Москве и работала в наркомате по делам национальностей РСФСР, но, говоря о «еврейской пролетарской общественности», несомненно, имела в виду не в последнюю очередь Беларусь. Московские евреи считались более «буржуазной» публикой, и та же Фрумкина горевала о популярности среди них театра «Габима», игравшего на древнееврейском языке. Несколько месяцев она, вместе с иными идишистами, добивалась возобновления субсидий для Госекта – писала Сталину, Куйбышеву… В итоге «Грановский получил то, о чем просил: средства, позволяющие дожить до открытия сезона. Но «систематическая поддержка театра» так и оставалась недосягаемой целью».

Поскольку речь зашла о пайках, то упомянуть следует и о том, что накануне поездки в Минск летом 1923 г. многие актеры чуть ли не «доходили». Осмотревший их 1 июля врач Виноградов пришел к выводу: «За исключением 2, все страдают резко выраженным общим истощением. Все без исключения представляют явления более или менее резко выраженной неврастении». Поражаюсь тому, как при таких обстоятельствах они еще сумели «зажечь» публику. Кроме общедоступных спектаклей, играли cпециально и для членов профсоюза, а перед отъездом устроили «ЛЕТУЧИЙ КАРНАВАЛ» (именно так, большими буквами, в газете «Звезда») «на помощь воздухофлоту»…

Выражаясь пафосно, совершили «настоящий театральный подвиг». Я не думаю, что после признания со стороны белорусского ЦИК (Центрального исполнительного комитета) на Госект пролился «золотой дождь» – Беларусь, хоть и не пережила катастрофического голода, как Поволжский край, в 1923 г. оставалась маленькой (6 уездов) и довольно бедной республикой, разоренной войнами. Единственное свидетельство о материальной поддержке, и то косвенной, я обнаружил в «Собрании узаконений и распоряжений Рабоче-Крестьянского правительства Социалистической Советской Республики Белоруссии»: председатель правительства Александр Червяков освободил еврейский театр от налога на афиши (в ту пору он составлял, ни много ни мало, «2½ копейки за каждый квадратный вершок плаката или афиши с каждой полной или неполной тысячи экземпляров»).

Весной 1926 г. Фрумкина и иные представители евсекции, обращаясь в Политбюро, утверждали: «На Украине, Белоруссии и отчасти в РСФСР ГОСЕТ пользуется признанием также и со стороны нееврейских масс. Из Гомеля, например, театр выезжал (по заданию Губкома) в Новобелицу к красноармейским частям, где после спектакля происходило полное братание красноармейских частей с коллективом театра». Впрочем, в то время театр остро нуждался в дотации (примерно 50000 рублей в год), и письмо активистов, расхваливавших «братание», могло стать для чиновников от просвещения лишним поводом, чтобы попытаться «сбыть театр с рук». Как пишет В. В. Иванов, «попытка перевести ГОСЕТ на Украину или в Белоруссию, предпринятая Агитпропом и Наркомпросом осенью 1926 года, завершилась безрезультатно». Однако уже в начале весны 1927 г. наркомат рабоче-крестьянской инспекции повторил попытку: «НК РКИ признал, что Государственный еврейский театр является дефицитным и не имеющим достаточного контингента еврейского зрителя среди московского населения… предлагает перевести его в какой-либо центр Белоруссии или Украины с большим еврейским населением, Наркомпросы которых соглашаются на поддержку театра».

Руководство ГОСЕТа не стремилось перебираться в провинцию, но что желание Грановского и его команды? Оно являлось для советских чиновников второстепенным фактором. Существеннее было то, что народный комиссариат просвещения БССР не располагал средствами для приема театра из Москвы на «постоянное место жительства»… К тому же в Минске в то время, с осени 1926 г., активно работал собственный, белорусский ГОСЕТ, а вдобавок в столице БССР «квартирный вопрос» портил жителей не меньше, чем в Москве. На заседании президиума коллегии наркомпроса РСФСР от 31.05.1927 было принято соломоново решение: «Согласно новому проекту, театр, оставаясь московским, должен получить статус “всесоюзного” и финансироваться Наркомпросами РСФСР, Украины и Белоруссии. В качестве компенсации расходов труппа должна была проводить часть зимнего сезона в Украине и Белоруссии». Собственно, московский театр и без того нередко гастролировал в Синеокой, вот и осенью 1927 года совершил длительную поездку по Украине и Беларуси: «Театр играл в Одессе, Харькове, Киеве, Бердичеве, Умани и Минске. В Москву он вернулся 15 октября».

Сохранились свидетельства об октябрьских гастролях 1927 г. московского ГОСЕТа в Минске – например, в газете под руководством коммуниста М. Кудельки, он же поэт и драматург Михась Чарот. По-моему, заметки в «Савецкай Беларусі» (не путать с нынешней «СБ», выросшей из газеты «Рабочий») были не такие восторженные, как в «Звезде» 1923 г., но они лишний раз доказывают, что многим жителям Беларуси по душе пришлось творчество Алексея Грановского и ведущего актёра ГОСЕТа Соломона Михоэлса, заслуженного артиста РСФСР (с февраля 1926 г.). Некто Жан писал: «Спектакль вышел красивый, совершенный. Но не перейдет ли эта бесконечная утонченность в сибаритство?» («Труадек»). «За спектакль, за радость творчества – товарищеская благодарность» («Путешествие Вениамина Третьего»).

Тот самый «Труадек». Фото из книги: С. М. Михоэлс. Статьи, беседы, речи. Москва, 1959.

Одной из самых ценных публикаций местной прессы в октябре 1927 г. было интервью с самим Михоэлсом. Газета перепутала местами инициалы, «а в остальном – всё хорошо». Сделаю-ка я обратный перевод высказываний великого артиста с белорусского… Но не исключено, что он, уроженец Витебской губернии, и говорил c журналистом по-белорусски 🙂

* * *

К ПРИЕЗДУ В МИНСК МОСКОВСКОГО ЕВРЕЙСКОГО ТЕАТРА

От «Колдуньи» к «Труадеку»

В беседе с нашим сотрудником премьер Московского Еврейского Государственного театра, заслуженный артист Республики М. С. Михоэлс сообщил следующее:

«Наш театр выполнил целый ряд работ, которые в некоторых отношениях имели частичное экспериментальное значение: так, «Колдунья» была работой над еврейским гестом (? – может быть, имелось в виду английское слово jest, т.е. нечто несерьезное. – В. Р.), «200000» – опыт с еврейской комедией, «Ночь на старом рынке» – опыт над темой еврейской трагедии.

Наряду с этим театр обратился к европейским классикам.

Художественный руководитель театра А. М. Грановский решил попробовать поставить на еврейской сцене чисто европейскую пьесу.

Некоторые скептики предсказывали полный провал этого опыта, но они глубоко ошиблись в своих мнениях. «Труадек» в минувшем московском сезоне был единодушно всеми признан.

А. Грановский оказался победителем, и с этого времени двери еврейского театра широко открыты для тем мировой драматургии».

(«Сав. Бел.», 02.10.1927)

Помимо «эксцентричной оперетты» француза Жюля Ромена, где Труадека играл сам Михоэлс, москвичи давали «Путешествие Вениамина Третьего» Менделе Мойхер-Сфорима, традиционные «200000» по Шолом-Алейхему, пародийные «Десятую заповедь» (пьеса Иехезкеля Добрушина по мотивам Гольдфадена) и «Три еврейские изюминки» (работа Добрушина и Нухима Ойслендера – последний, кстати, в 1925–1926 гг. работал в Институте белорусской культуры). «Режиссер словно доказывал, что его виртуозности доступны разные типы еврейского театра и что в каждом из них он может достичь «ювелирного» совершенства», – писал В. В. Иванов по поводу «Десятой заповеди» и «Изюминок», ныне практически забытых.

С. Михоэлс в разных ролях. Иллюстрации из книги М. Гейзера «Михоэлс» (серия «Жизнь замечательных людей», Москва, 2004)

Между прочим, и в 1927 г. московскому театру пришлось «подписаться» в Минске на политическую компанию с авиационным уклоном. Во время «прощальной гастроли» 13 октября актёры, играя «Путешествие Вениамина Третьего» в Доме культуры, собирали деньги на самолёт «Дер идишер гарепашник» («Еврейский труженик»). Ну, самолёты у нас всегда шли «первым делом» 🙂

Примерно так, по мысли инициаторов кампании, должен был выглядеть народный летательный аппарат (картинка из минской газеты «Октябер», лето 1928 г.). Кулак посерёдке, видимо, призван был громить буржуазию, всяких там Чемберленов. Кстати, согласно газете, молодой поэт Мойше Тейф пожертвовал на самолёт 8 рублей.

Разумеется, одна моя интернет-статья – или даже две статьи – не могут высветить все подробности белорусско-еврейско-московских театральных связей. По большому счёту, это тема для особой книги. Я не театровед и не историк, но ежели имеются читатели, заинтересованные в продолжении, обращайтесь, что-нибудь придумаем… Также буду благодарен тому (той?), кто подскажет, что за «гэст» имел в виду С. М. Михоэлс. Не опечатка ли в «Савецкай Беларусі»?

Вольф Рубинчик, г. Минск

28.01.2018

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 28.01.2018  20:19

Инесса Двужильная о роли евреев в музыке Беларуси

(на белорусском ниже)

И. Ф. Двужильная (г. Гродно, Республика Беларусь)

Музыканты-евреи в формировании музыкальной культуры Беларуси ХХ века

На протяжении столетий музыкальная культура Беларуси разворачивалась как динамичный музыкально-стилевой процесс. Вместе с тем продолжительное нахождение нашего края в составе крупных государств не могло вплоть до ХХ века привести ни к формированию собственно белорусской словесной доминанты, ни к целенаправленному использованию в композиторском творчестве образцов белорусского фольклора.

Важнейшим этапом в развитии белорусской музыки явилась первая половина ХХ в. – период формирования национальной композиторской и исполнительской школ. В центре внимания моей статьи – роль музыкантов-евреев в этом процессе.

Исследователи музыкальной культуры Беларуси (среди них Г. Глущенко, А. Друкт, В. Антоневич) предлагают следующую периодизацию, в рамках которой происходило и формирование белорусской композиторской школы:

I этап, 1900–1917 гг. Белорусское Возрождение.

II этап, 1917–1932 гг. Белорусская культура в условиях политики белорусизации, проводимой при советской власти.

III этап, 1932–1950-е гг. Белорусская культура в контексте общих процессов советской культуры.

IV этап, 1960–1980-е гг. Процессы обновления в музыкальной культуры Беларуси. Период стилистического перелома.

V этап, 1990 г. – начало XXI в. Современные направления развития белорусской культуры.

Остановимся на первых трёх этапах.

I этап, 1900–1917 гг. В этот исторический период закладывались национальные основы профессиональной музыки.

По данным переписи населения Российской империи в 1897 г. на территории пяти губерний её Северо-Запада проживало около 8,5 миллионов человек, которые входили в следующие этнические группы: белорусы, евреи, русские, поляки, украинцы, литовцы, латыши. Самыми многочисленными были белорусы и евреи.

Абсолютное большинство белорусов (85,5%) проживало в сельской местности, в городах же на территории Беларуси преобладало еврейское население (53,5% от всех горожан). В поликультурном пространстве Беларуси одним из самобытных явлений являлась еврейская музыкальная культура.

В начале XX века белорусская музыкальная культура характеризовалась ростом национального самосознания. Это был золотой период литературы, представленной такими именами, как Франтишек Богушевич, Алоиза Пашкевич (Тётка), Янка Купала, Якуб Колас, Максим Богданович, Максим Горецкий, Змитрок Бядуля, Тишка Гартный и др. Многое было сделано и для становления профессионального театра. В этот период возникли многочисленные музыкально-драматические кружки, проводились «Беларускія вечарыны», на которых обычно выступали хоры, читались литературные произведения, ставились пьесы.

С 1910 г. начал свою деятельность Виленский музыкально-драматический кружок, руководителями которого стали польский композитор Л. Роговский и будущий классик литовской музыки Стасис Шимкус – студент Петербургского университета. Совместно с Шимкусом Л. Роговский обрабатывал белорусские народные песни и танцы для концертных интермедий в спектаклях. В 1914 г. дирижер хора Владимир Теравский (1871–1938) организовал в Минске Белорусский народный хор, который выступал с многочисленными концертами в различных городах. В репертуаре коллектива значились обработки белорусских народных песен и авторские произведения хормейстера.

В начале ХХ века в Северо-Западном крае Российской империи приобретает авторитет Петербургское общество еврейской народной музыки (ОЕНМ), созданное в 1908 г. видными российскими еврейскими музыкантами. Оно просуществовало до 1919 г., и деятельность его была многосторонней: этнографические экспедиции, научно-исследовательская и лекторская работа, композиторское творчество и исполнительство. Как отмечала Нина Степанская [5], на территории Беларуси еврейскую молодёжь к европейскому искусству активно приобщало Витебское еврейское музыкально-литературное общество, отделения которого существовали в Вильно, Лиде, Лодзи, Хотимске. Свои плоды работа общества даст в последующие годы, а в период возрождения единичные творческие опыты ещё не могли привести к созданию композиторской школы Беларуси. Однако уже был ярко очерчен стержень композиторского творчества – обращение к национальному фольклору, пока на уровне обработки и цитирования.

К сожалению, процесс возрождения белорусской культуры был приостановлен. Первая мировая война, потом Октябрьская революция стали для нее трагическими: были уничтожены большинство усадеб и дворцово-парковых комплексов, многие библиотеки и коллекции декоративно-прикладного искусства. Революционные события коренным образом изменили судьбу белорусской культуры.

II этап, 1917–1932 гг. Он ознаменовался мощными социальными катаклизмами в регионе: Первая мировая война, Октябрьская революция, Брестский и Рижский мирный договоры. 18 марта 1921 г. по Рижскому мирному договору после окончания советско-польской войны 1919–1921 гг. территория была поделена между СССР и Польшей.

Остановимся на рассмотрении культурной жизни Советской Белоруссии, которая вошла в состав СССР. С июля 1924 г. Коммунистическая партия Беларуси официально объявила о начале политики белорусизации.

Еврейская жизнь на территории Советской Беларуси постепенно, а иногда и радикально менялась, а культура развивалась в тесном взаимодействии с белорусской, что в 1924 г. подчеркнул в своем выступлении на сессии Центрального исполнительного комитета БССР председатель ЦИК Александр Червяков: «Еврейская и белорусская культуры настолько переплелись между собой, что изучение одной невозможно без изучение второй … Белорусская Республика должна стать центром как еврейской, так и белорусской культуры».

В 1922 г. в Минске был основан Институт белорусской культуры (Инбелкульт), в структуру которого с 1925 г. вошёл и еврейский отдел. Институт стал фундаментом для создания в 1929 г. Академии наук.

В этот период значительную роль в формировании белорусского национального самосознания играли театры: Первое общество белорусской драмы и комедии (Минск, февраль 1917 г.), Белорусский государственный театр (Минск, 1920; с 1926 г. – БДТ-1; позже – Драматический театр имени Я. Купалы), Белорусская драматическая студия (Москва, 1921; с 1926 г. – БДТ-2 в Витебске; позже – Драматический театр имени Я. Коласа), театр революционной сатиры (Теревсат, 1919, Витебск; с 1920 г. – в Москве). В этом ряду находился и Белорусский государственный еврейский театр (БелГОСЕТ, Москва, 1922; с 1926 г. – в Минске) – один из крупнейших национальных театров СССР (художественный руководитель М. Рафальский, режиссер – Л. Литвинов). Постановка спектаклей осуществлялась на идише (пьесы классиков еврейской литературы И. Переца, Шолом-Алейхема). В Минске театр поначалу не имел помещения, спектакли ставились на сцене БДТ-1 в те дни, когда сцена была свободной. Это заставляло труппу часто гастролировать по городам и еврейским местечкам Беларуси.

В период проведения политики белорусизации перемены произошли и в сфере музыкальной культуры, особенно в образовании. В Гомеле, Бобруйске открываются народные консерватории, в Витебске и Минске начинают работать музыкальные школы и музыкальные техникумы, где готовятся национальные кадры.

В качестве наставников работают Николай Николаевич Чуркин (Мстиславль), Алексей Евлампиевич Туренков (Гомель), Евгений Карлович Тикоцкий (Бобруйск). В Минский музыкальный техникум (1924) приглашаются выпускники Петербургской консерватории (Николай Ильич Аладов, Яков Васильевич Прохоров) и Варшавской (Товий Шнитман и Эльза Зубкович). В Витебске еврейские музыкальные деятели с богатым опытом организационной и творческой работы инициируют открытие Народной консерватории, во главе которой встанет Аркадий Бессмертный, в будущем главный дирижёр Белорусского государственного симфонического оркестра и яркий концертирующий скрипач.

Много сделали для популяризации музыкального искусства и созданные в то время профессиональные коллективы: Минский объединенный симфонический оркестр (его основу составили педагоги и учащиеся музыкального техникума, музыканты БДТ-1 и Белгоскино; 1926); вокальный мужской квартет (артисты БДТ-1), который исполнял белорусские народные песни в обработке М. Анцева, Н. Аладова, Н. Чуркина; симфонический оркестр под руководством М. Михайлова (1928). При заводах и фабриках, домах культуры и парках отдыха в Минске, Витебске, Речице, Бобруйске возникали самодеятельные оркестры, в основном состоявшие из музыкантов-евреев, бывших клезмеров.

Политика белорусизации оказала положительное влияние и на профессиональную музыку.

По мнению Н. Степанской, в 1920-е годы белорусская и еврейская музыка решали сходные задачи: синтез национального и европейского, освоение классических жанров, форм и технических приемов. Но если белорусы не ощущали дискомфорта, благополучно помещая цитаты народных песен в сонатные формы и создавая оперы, квартеты, кантаты и т.д. на белорусском языке, то еврейские композиторы понимали неорганичность такого пути для себя: «Слишком большая культурная дистанция между еврейскими и славянскими типами интонационного мышления, вкусами и эмоционально-психологическими предпочтениями не позволяла образованным еврейским музыкантам автоматически повторять в творчестве путь своих русских и белорусских собратьев». К тому же идеологи советского общества поставили во главу угла не национальные, а классовые ценности и интернационализм, декларированный официально. Создание Белорусской ССР возвело на особый пьедестал белорусскость в искусстве, несмотря на то, что на протяжении ряда послереволюционных лет в республике официальными считались 4 языка: белорусский, русский, польский и идиш.

Получение евреями композиторского образования сразу ставило творческую личность перед решением непростой проблемы: как совместить родные с детства представления о музыке, интонационные установки и вкусовые приоритеты с привитыми в консерваториях знаниями и стилистическими ориентирами?

Нередко профессиональные академические музыканты, в прошлом клезмеры, демонстрировали дуализм музыкального мышления: с одной стороны, они творили в условиях, востребованных обществом и официальной властью; с другой стороны, оставались в рамках своей национальной культуры.

Примером тому служит творчество Самуила Полонского (1902, м. Гайсин Подольской губернии – 1955, Москва), которого наряду с Н. Аладовым, Н. Чуркиным, М. Анцевым, Г. Пукстом можно назвать основоположником белорусской композиторской школы.

 

C. В. Полонский

Он родился в семье клезмера, учился играть на скрипке, в составе клезмерской капеллы обслуживал еврейские свадьбы. Окончив гимназию, служил в армии, потом поступил на хоровой факультет Киевского музыкально-драматического института, в 1926–1928 гг. занимался по классу композиции у B. А. Золотарёва и Л. Н. Ревуцкого.

С 1928 года до начала Великой Отечественной войны он живёт в Минске и вскоре становится одним из ведущих белорусских композиторов, проявляя себя и как хормейстер – долгое время руководит ансамблем песни и пляски Белорусского военного округа. Написал хоровые и сольные песни на тексты белорусских поэтов, музыку к кинофильмам и спектаклям, оперетту, Фантазию на белорусские темы для духового оркестра, музыкальную картинку «Ярмарка» для оркестра белорусских народных инструментов. Произведения Полонского были типичными для агитационно-публицистического искусства своего времени, наглядным примером чему служит песня для хора «Вечарынка ў калгасе». Но композитор не забывал о своих еврейских корнях. Параллельно и, по сути, независимо от официального творчества Полонский реализует себя на поприще еврейской музыки. Его наиболее самобытные произведения появляются в 1930-е годы.

Таким образом, политика белорусизации приносила первые положительные результаты: именно в эти годы формируется профессиональная композиторская школа Беларуси с установкой на освоение национального фольклора и традиций русской музыкальной классики XIX в.

III этап (1932–1959). Это один из наиболее сложных периодов в истории Беларуси: определённые успехи в развитии промышленности, сельского хозяйства и культуры были достигнуты на фоне политических репрессий и коллективизации, объединения Восточной и Западной Беларуси, трагических событий Второй мировой войны и послевоенного восстановления страны.

В предвоенное десятилетие открывается ряд культурно-художественных и учебных заведений. Так, 15 ноября 1932 г. начала свою деятельность Белорусская государственная консерватория.

Непосредственной базой для консерватории стал Минский музыкальный техникум, который сначала имел с ней общие помещения, руководство кафедр и дирекцию. Первое в стране высшее музыкальное учебное заведение готовило специалистов по фортепиано, оркестровым инструментам, хоровому дирижированию, академическому пению, а также музыковедов и композиторов. В 1939 г. были созданы кафедра народных инструментов и оперная студия. Среди преподавателей консерватории были и еврейские музыканты – А. Л. Бессмертный (кафедра струнных смычковых инструментов), Т. А. Шнитман (кафедра композиции, истории и теории музыки).

Главной заслугой консерватории в довоенное время была профессиональная подготовка белорусских композиторов и исполнителей. В 1937 г. состоялся первый выпуск молодых композиторов класса профессора В. Золотарёва. Это Анатолий Богатырёв, Михаил Крошнер, Петр Подковыров и Анатолий Попов. Они пополнили Союз композиторов БССР (1938).

В 1936 г. Комитет по делам искусств при Совнаркоме СССР принял решение о создании государственных музыкальных коллективов: симфонического оркестра, хоровой капеллы, оркестра народных инструментов, духового и джаз-оркестров. Аналогичные коллективы полагалось создать в каждой союзной республике. 25 апреля 1937 года открываются концертные залы Государственной филармонии. На ее базе появляются разнообразные исполнительские коллективы: Государственный хор БССР (руководитель И. Барри), Государственная хоровая капелла БССР (С. Полонский), Ансамбль белорусской песни и танца (И. Любан). Функционирует и еврейский государственный ансамбль Белорусской ССР под управлением Самуила Полонского. В коллективе было пять мужских и пять женских голосов. К 1933 г. в репертуар группы входили 200 произведений, половину из которых составляли песни советского еврейского пролетариата, а остальную часть – идишские народные песни и классическая музыка.

Известный музыковед того времени Юлиан Дрейзин в одной из статей отмечал: «Правильно, критически подходя к наследию, столь далекому от нашей современности, ансамбль подаёт произведения классиков в таком виде, что остаётся их чисто музыкальная красота, и они становятся пригодными и полезными для пролетарской культуры». Далее критик упоминает некую традиционную еврейскую мелодию, судя по всему нигун, получивший название «Пролетарская сестра».

Одновременно Полонский принимает активное участие в вечерах идишской песни, которые регулярно устраивались в различных клубных залах Минска, создаёт песни на слова еврейских поэтов, чаще всего Ицика Фефера, и обработки, фантазии, вариации на основе с детства знакомых ему клезмерских мелодий. Именно такие жанры становятся преобладающими в еврейском творчестве 20–30-х годов.

Нередко Полонский перекладывал традиционные идишские мелодии на новые слова с пролетарским текстом. Особой популярностью пользовалась песня «Биробиджанский фрейлехс» (на текст Изи Харика).

Несмотря на то, что время от времени в палитре белорусского искусства появлялись яркие краски, деятельность белорусских литераторов, художников, деятелей театра и других художественных направлений в эти годы находилась под пристальным вниманием Коммунистической партии и жестко регламентировалась. Для контроля над деятелями культуры и воплощения метода социалистического реализма в 1930-х гг. были созданы творческие союзы: писателей, архитекторов, художников, композиторов. Первым руководителем Союза композиторов БССР стал Исаак Любан (1906, Чериков Могилевской губернии – 1975, Москва) – плодовитый, талантливый композитор-песенник.

И. И. Любан

И. Любан был воспитан в интернациональной среде. Рожденный в местечке, он в детские годы рано осиротел и был определен в приют, а затем – в коммуну П. Лепешинского. По её направлению в 1924–1928 гг. учился в Минском музыкальном техникуме по классу композиции Е. Прохорова. После окончания Минского музыкального техникума в 1928 году Любан, обладавший кипучим организаторским темпераментом, включается в творчество. Написал множество песен для хора, голоса и фортепиано, стал составителем сборника. «Белорусские народные и революционные песни для хорового и сольного исполнения» (Минск, 1938). Среди других произведений композитора выделяются «Рафальскиана» (фантазия на темы музыки к спектаклям Государственного еврейского театра БССР, 1935); «Колхозная вечеринка» для солистов, хора и оркестра народных инструментов (слова народные и личные, 1937), Старинный белорусский свадебный обряд (на личное либретто, 1937). Широкой популярностью пользовалась его песня «Бывайце здаровы».

Востребованным жанром в довоенные годы в БССР выступает кантата. Широкий круг образов поэзии А. Пушкина воплощается в романсах М. Аладова, М. Крошнера, П. Подковырова, а романтика поэзии М. Лермонтова получает звучание в вокальных произведениях А. Богатырёва.

Во второй половине 1930-х гг. появляются оперы Е. Тикоцкого «Михась Подгорный» (1937–1938), А. Богатырёва «В пущах Полесья» (1937–1939), А. Туренкова «Цветок счастья» (1936–1940). Их объединяет доступность сюжета, преломление канонов песенной оперы (использование сольных песен в куплетно-строфической форме, большая роль хоров, упрощение музыкального языка), широкое использование белорусской народной песни.

Родоначальником белорусского балета, в котором также нашёл творческое преломление белорусский фольклор, стал Михаил Ефимович Крошнер (1900, Киев – 1942, Минск). Он родился в семье еврейского служащего. В 18 лет поступил в Киевскую консерваторию (класс фортепиано Ф. М. Блуменфельда), как пианист занимался в музыкальном училище им. А. Скрябина (Москва). В 1930 г. для совершенствования композиторского мастерства был направлен на учебу в Свердловскую консерваторию (класс композиции профессора В. Золотарёва). Вместе с профессором в 1933 г. Крошнер переезжает в Минск, где продолжает учебу в консерватории и параллельно работает как концертмейстер балета в Белорусском государственном театре оперы и балета, изучает специфику хореографии. Реализует творческие замыслы в первом белорусском балете «Соловей» (1938) по одноименной повести Змитрока Бядули (либретто Ю. Слонимского и А. Ермолаева). Премьера балета состоялась на сцене Одесского государственного театра оперы и балета (1938), а через год произведение в новой редакции было поставлено в театре БССР. Впервые белорусский народный танец стал основой сценического действия и драматургии произведения.

За заслуги в развитии музыкального искусства М. Крошнер был награжден орденом Трудового Красного Знамени (1940). В годы Великой Отечественной войны композитор стал узником Минского гетто и погиб в его застенках. Были уничтожены и его произведения, в том числе и партитура балета «Соловей».

Иначе развивалась культурная жизнь в Западной Беларуси, которая до 1939 г. находилась в составе Польши. Национально-культурная политика польских властей на западных землях была направлена на полонизацию и ассимиляцию местного населения. Против этого выступило Товарищество белорусской школы (ТБШ), которое существовало с 1921 по 1937 гг. в Вильно. В разное время его возглавляли Б. Тарашкевич, И. Дворчанин, Г. Ширма и др. ТБШ содействовало созданию учебников, кружков самообразования, способствовало открытию новых учебных заведений, среди которых – сеть белорусских гимназий в Новогрудке, Несвиже, Клецке, Вильно. Высоким уровенем образования отмечалась Виленская белорусская гимназия. При гимназии издавались журналы, работал драматический кружок, силами которого осуществлялись постановки спектаклей. В начале 1920-х гг. возник ученический хор, первым руководителем которого стал учитель пения А. Згирский. Расцвета коллектив достиг во время руководства Г. Ширмы, который в 1926 гг. создал и ученический духовой оркестр.

Почтовая марка, посвящённая Г. Р. Ширме

Значительный вклад в пропаганду белорусского фольклора внесли Г. Ширма, который издал сборник «Белорусские народные песни» (Вильно, 1929), и его единомышленники – Г. Цитович, оперный певец и исполнитель народных белорусских песен М. Забейда-Сумицкий, композиторы Л. Раевский и К. Галковский. Дружба с Григорием Ширмой повлияла на интерес Галковского к народной песне: композитор творчески обрабатывал русские, белорусские, польские и еврейские народные песни. Интерес к еврейской музыке не был случайным, ведь Вильно в тот период называли Литовским Иерусалимом.

С 1924 года в Вильно открылся Еврейский музыкальный институт, целью которого было дать «высшее (теоретическое и практическое) музыкальное образование широким кругам еврейского населения г. Вильно и других городов Польши в объёме полного курса – творческого, исполнительского и педагогического – Государственной консерватории». За 16 лет своей работы ЕМИ стал не только музыкальным центром Вильно, но и единственной в Европе консерваторией с преподаванием предметов на идиш. Благодаря своей концертно-просветительской деятельности ЕМИ приобрёл широкую известность и за пределами города. Во главе его встал Рафал Рубинштейн – талантливый музыкант, пианист, выпускник Петербургской консерватории. Однако жизнь Института, несмотря на высочайший его уровень и несомненное значение, была исполнена житейских, финансовых трудностей. К середине 1930-х гг. материальное положение стало настолько тяжёлым, что руководство Общества по поддержке искусства и дирекция Института вынуждены были обратиться за помощью в Американский еврейский распределительный комитет «Джойнт», где получили отказ. Несмотря на трудности, Институт продолжал жить полноценной жизнью, давать публичные концерты. Среди его учеников было немало выдающихся музыкантов (например, дирижёр виленского еврейского хора Абрам Слеп). Популярность и престиж обучения в ЕМИ были столь велики, что последний выпуск 1940 г. насчитывал 747 человек.

Высока была еврейская музыкальная культура и в иных городах и местечках Восточной Польши. Как отмечала Нина Степанская, здесь ярко выявлялся антисемитский контекст жизни, который усиливал дистанцирование евреев от соседей. Поэтому польские евреи сохранили до самой войны свои религиозные и бытовые традиции. Здесь продолжала звучать музыка еврейских канторов, пелись шабатные песни и повсеместно раздавались звуки темпераментных клезмерских мелодий. Об этом вспоминали пожилые люди, чья юность прошла в довоенные годы в Польше, в частности, композитор Эдди Тырманд.

После начала Второй мировой войны и вторжения нацистской Германии в Польшу произошло одно из наиболее значимых событий в истории белорусского народа – воссоединение Западной Беларуси с Советской.

В сентябре 1939 г. музыкальная культура объединённой БССР пополнилась новыми силами представителей польской творческой интеллигенции. Среди них было немало евреев (музыкантов танцевальных и джазовых оркестров, композиторов, дирижеров), вынужденных спасаться от преследования нацистов.

Центром общественной и культурной жизни западного региона стал Белосток, в который смогли бежать от нацистов Юрий (Ежи) Бельзацкий, Юрий (Ежи) Петербургский, Генрих Гольд, Юрий Юранд (Юрандот) и др. В городе был организован симфонический оркестр; в начале октября на первом его концерте дирижировал прибывший из Минска заслуженный артист БССР Аркадий Бессмертный. В ти же дни в Белостоке собирал оркестр композитор и джазовый пианист, выпускник Варшавской Высшей школы музыки имени Ф. Шопена Юрий (Ежи) Бельзацкий, который пригласил работать в оркестр композитора, трубача, шоумена и дирижера Эдди Рознера.

Так возник Государственный джаз-оркестр БССР (директор коллектива – Ю. Бельзацкий, музыкальный руководитель – Э. Рознер). В апреле 1940 г. коллектив переехал в Минск и получил официальную поддержку власти. В состав оркестра входили 25 музыкантов, исполнительский уровень которых был настолько высоким, что им сразу поручили подготовку концертной программы на Декаду белорусского искусства в Москве. Залогом успеха явилась не только мастерство участников коллектива, но и моменты театрализации выступлений. С успехом использовались популярные в 1930–1940-е гг. жанры музыкальных фантазий и попурри. В первой же программе оркестр блестяще исполнил попурри на джазовые темы («Негритянская деревня») и мелодии, основанные на латиноамериканских ритмах («Аргентинская фантазия»). В 1940-е гг. оркестр Э. Рознера стал лучшим свинговым биг-бэндом в СССР.

Э. Рознер (слева) и его бэнд

Свежую струю в музыкальную жизнь БССР внесли и бывшие студенты-евреи Варшавской консерватории Мечислав Вайнберг, Лев Абелиович, Эдди Тырманд и Генрих Вагнер, которые продолжили обучение в Белорусской государственной консерватории. Вечером 22 июня 1941 года двое из них – Вайнберг и Абелиович – получили дипломы композиторов.

По-разному сложились судьбы еврейских музыкантов в годы Великой Отечественной войны: одни погибли в застенках гетто (М. Крошнер), другие плодотворно работали в эвакуации (Э. Тырманд, Э. Рознер, М. Вайнберг), были участниками фронтовых ансамблей, нередко состоявших из бывших клезмеров, зачисленных в регулярные части Красной армии (Г. Вагнер, А. Бессмертный). Работали еврейские музыканты и в оккупированных городах. Так, в Минске продолжали концертную деятельность многие известные коллективы, среди них – симфонический оркестр Минского городского театра под управлением Николая Порфирьевича Клауса, дирижёрa и композиторa. Немало в этом оркестре было и еврейских музыкантов, которым Н. Клаус по сути спасал жизнь.

Н. П. Клаус

Культурное восстановление БССР начиналось в тяжелых условиях: была уничтожена почти вся материально-техническая база учреждений науки и культуры, не пришли с войны многие образованные и профессионально подготовленные люди. Трудности послевоенного возрождения культуры усугубились новой волной широкомасштабных репрессий в Беларуси. Основой кампании против интеллигенции стали постановления ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» (1946) , «О репертуаре драматических театров», «Об опере “Великая дружба” В. Мурадели» (1948) и другие.

Между тем Союз композиторов БССР пополнился новыми именами. Вместе с Н. Аладовым, Е. Тикоцким, А. Туренковым, Г. Пукстом, А. Богатырёвым, В. Оловниковым, П. Подковыровым начинают работать Д. Лукас, Д. Каминский. После смерти Н. Мясковского возвращается из Москвы Л. Абелиович. В 1952 г. Белорусская государственная консерватория делает первый послевоенный выпуск учеников Н. И. Аладова и А. В. Богатырёва (среди них – первая женщина-композитор Беларуси Эдди Тырманд, а также Генрих Вагнер).

Э. М. Тырманд. Фото с юбилейной выставки 2017 г. в Академии музыки.

Своего рода творческими отчетами становятся съезды композиторов БССР (прошел в 1947 г.), вторая Декада белорусского искусства в Москве (февраль 1955 г.). Так, в рамках Второго съезда на концертах прозвучали произведения композиторов нового поколения: Г. Вагнера, Е. Глебова, Ю. Семеняко, Э. Тырманд.

В послевоенный период активизируется внимание белорусских композиторов к жанру романса, в который входит поэзия М. Богдановича, Р. Бёрнса. В творчестве А. Богатырёва, Д. Лукаса, Л. Абелиовича утверждается вокальный цикл.

Значительное место в творчестве композиторов заняли программные симфонические поэмы (В. Оловников, Г. Вагнер), сюиты (П. Подковыров, Д. Лукас), увертюры (Е. Тикоцкий).

Благодаря появлению талантливых исполнителей (Л. Горелик – скрипка, М. Бергер, Г. Шершевский – фортепиано), белорусские композиторы интенсивно работают в жанре концертной фантазии (Н. Аладов, Д. Каминский), инструментального концерта. Наряду с фортепианным (Э. Тырманд, Е. Тикоцкий, Д. Каминский), скрипичными и виолончельными концертами (П. Подковыров, Д. Каминский), концертино для фортепиано с оркестром народных инструментов (Г. Вагнер), появляются первые образцы цимбального концерта. В сотрудничестве с цимбалистом И. Жиновичем создают цимбальные концерты Ю. Бельзацкий, Е. Глебов, Д. Каминский.

Именно в инструментальных сочинениях выявляется и нехарактерное для профессиональной композиторской школы явление: отказ от традиций русской классической музыки XIX – начала ХХ вв. в сторону усложнения музыкального языка, обращения к стилистике ХХ века. Ярко очерченные изменения связаны, прежде всего, с творчеством Л. Абелиовича, Г. Вагнера, Э. Тырманд. В контекст белорусской музыки входят иные стилевые традиции: Н Мясковского и Д. Шостаковича (сочинения Л. Абелиовича – Фортепианное трио, три фортепианные сонаты, две полифонические пьесы на белорусские народные темы для фортепиано в 4 руки, Соната для гобоя и фортепиано), С. Прокофьева и М. Равеля, Б. Бартока и К. Шимановского (сочинения Э. Тырманд – 2 фортепианных концерта, фортепианные прелюдии, вариации; музыка Г. Вагнера – Струнный квартет, Фортепианная сонатина, Фантазия для скрипки с оркестром).

К началу 1960-х гг. в БССР сформировалась композиторская школа. Её главным фактором, обеспечивавшим сохранение национального облика в системе нивелировки культур великих и малых народов СССР стала масштабная связь композиторского творчества с фольклором. Причём прослеживается постепенный переход от прямого цитирования к переинтонированию фольклорных источников.

На рубеже 1950–1960-х гг. появляются условия для значительных изменений в музыкальном языке белорусских композиторов, для выхода в стилевые координаты ХХ века.

В период формирования композиторской школы немаловажную роль сыграли композиторы-евреи: С. Полонский и И. Любан, Т. Шнитман и М. Крошнер. Кардинальное изменение привычной траектории движения белорусской музыки 40–50-х гг. было связано с композиторским творчеством Л. Абелиовича, Г. Вагнера, Э. Тырманд.

Значительную роль в культурной жизни Беларуси сыграли и евреи-исполнители, основоположники скрипичной (А. Бессмертный) и концертмейстерской школ (Э. Тырманд), музыканты первого в СССР джазового оркестра под управлением Э. Рознера, чьи традиции сегодня живут в деятельности одного из титулованных коллективов Республики Беларусь – Эстрадного оркестра под управлением Михаила Финберга.

Источники

  1. Басин, Я. З. Большевизм и евреи: Белоруссия, 1920-е гг. Исторические очерки. Очерк 6-й. – Минск, 2008 [Электронный ресурс].
  2. Двужыльная, І. Ф., Коўшык С. У. Беларуская музычная літаратура ХХ стагоддзя. Частка І (1900–1959): вучэбны дапаможнік для ўстаноў сярэдняй спецыяльнай адукацыі сферы культуры / І. Ф. Двужыльная, С. У. Коўшык. – Мінск: Інбелкульт, 2012.
  3. Сергиенко, Р. И., Антоневич, В. А. Из истории музыкального образования в Беларуси: Белорусская государственная академия музыки: 1932–2002. Профессора и преподаватели: библиогр. энциклопедия / Р. И. Сергиенко, В. А. Антоневич. – Минск: Технопринт, 2005.
  4. Слепович, Д. Деятельность Еврейского музыкального института в Вильно (1924–1940). Режим доступа: http://old.ort.spb.ru/nesh/njs12/slepov12.htm
  5. Степанская, Н. Феномен еврейского композитора в Белоруссии первой половины ХХ века / Н. Степанская // Музычная культура Беларусі: перспектывы даследавання: Матэрыялы ХІV Навуковых чытанняў памяці Л. С. Мухарынскай (1906–1987) / Склад. Якіменка Т. С. – Мінск: БДАМ, 2005. – С. 121–128.

*** 

Інэса Двужыльная пра ролю яўрэяў у беларускай музыцы

Інэса Двужыльная (Беларусь, Гродна) 

Музыканты-габрэі ў працэсе фарміравання нацыянальнай кампазітарскай і выканальніцкай школ Беларусі 

Inessa Dvuzhilnaya (Belarus, Grodna). Jewish Musicians in the Belarusian Composers’ and Performing Schools’ Emergence Process

На працягу многіх стагоддзяў музычная культура Беларусі разгортвалася як дынамічны, падпарадкаваны ўнутранай логіцы музычна-стылявы працэс. Разам з тым у краіне, якая доўгі час існавала ў складзе буйных дзяржаў, ва ўмовах, неспрыяльных для нацыянальнага развіцця, да ХХ ст. не маглі сфарміравацца ні ўласна беларуская слоўная дамінанта, ні свядомае імкненне да стварэння музычнай лексікі, ні мэтанакіраванае выкарыстанне ў кампазітарскай творчасці ўзораў беларускага фальклору.

Вельмі важным часам у развіцці беларускай музыкі з’яўлялася першая палова ХХ ст., перыяд фарміравання нацыянальнай кампазітарскай і выканальніцкай школ. У цэнтры ўвагі дадзенага артыкула – роля музыкантаў-габрэяў у гэтым працэсе.

I этап, 1900–1917 гг. Беларускае Адраджэнне

У пачатку XX ст. беларуская музычная культура абапіралася на лепшыя дасягненні ў розных відах мастацтва (літаратуры, тэатра) і характарызавалася ростам нацыянальнай самасвядомасці. З 1910 г. пачаў сваю дзейнасць Віленскі музычна-драматычны гурток, кіраўнікамі якога сталі польскі кампазітар Л. Рагоўскі і будучы класік літоўскай музыкі С. Шымкус – студэнт Пецярбургскага ўніверсітэта. Сумесна з Шымкусам Рагоўскі апрацоўваў беларускія народныя песні і танцы для канцэртных інтэрмедый у спектаклях. У 1914 г. дырыжор У. Тэраўскі (1871–1938) арганізаваў у Менску Беларускі народны хор, які выступаў з шматлікімі канцэртамі ў розных гарадах. У рэпертуары калектыву значыліся апрацоўкі беларускіх народных песень і аўтарскія творы хормайстра. [1]

Адной з самабытных з’яў у полікультурнай прасторы Беларусі была габрэйская культура, і невыпадкова. Паводле дадзеных перапісу насельніцтва Расійскай імперыі, у 1897 г. на тэрыторыі пяці беларускіх губерняў пражывала каля 8,5 мільёнаў чалавек; найбольшую долю ў насельніцтве гэтых зямель складалі беларусы і габрэі.

Як вядома, на працягу стагоддзяў габрэі ў Беларусі пражывалі ў мястэчках (штэтлах) і гарадах. Музыка штэтла была прадстаўлена трыма складнікамі: хазанутам (музыкай ў сінагозе), ідышскай народнай песняй і клезмерскім музіцыраваннем. У Віцебску з’яўляецца габрэйскае музычна-літаратурнае аб’яднанне, адгалінаванні якога існавалі ў Вільні, Лідзе, Лодзі, Хоцімску. У 1908 г. сіламі вучняў Рымскага-Корсакава і шэрагу іншых музыкаў было створана Пецярбургскае таварыства габрэйскай народнай музыкі, якое праіснавала да 1919 г. Свой плён дзейнасць таварыства дасць у наступныя гады, а ў той гістарычны перыяд яно адыграла значную ролю ў фарміраванні нацыянальных асноў прафесійнай музыкі. Адзінкавыя творчыя вопыты яшчэ не маглі стварыць кампазітарскую школу Беларусі, aле ўжо быў ярка акрэслены стрыжань кампазітарскай творчасці – зварот да нацыянальнага фальклору, пакуль што на ўзроўні апрацоўкі і цытавання.

На жаль, працэс адраджэння беларускай культуры быў спынены. Першая сусветная вайна, потым Кастрычніцкая рэвалюцыя сталі для высокай культуры трагічнымі: былі знішчаны большасць сядзіб і палацава-паркавых комплексаў, бібліятэкі і калекцыі дэкаратыўна-прыкладнога мастацтва. Рэвалюцыйныя падзеі карэнным чынам змянілі лёс беларускага грамадства.

II этап, 1917–1932 гг. Беларуская культура ва ўмовах палітыкі беларусізацыі

Гэты перыяд адзначаны лёсавызначальнымі для краіны падзеямі. Пасля савецка-польскай вайны 1919–1921 гг. тэрыторыя Беларусі была падзелена паміж Савецкай Расіяй і Польшчай. Габрэйскае жыццё змянялася, часам досыць радыкальна, а культура габрэяў развівалася ў цесным узаемадзеянні з беларускай, што ў 1924 г. падкрэсліў у сваім выступленні на сесіі Цэнтральнага выканаўчага камітэта БССР старшыня ЦВК А. Чарвякоў [2]. Пра гэта сведчылі і стварэнне ў 1925 г. габрэйскага аддзела ў Інстытуце беларускай культуры (Інстытут дзейнічаў з 1922 г.), праца Беларускага дзяржаўнага габрэйскага тэатра. Заснаваны ў Маскве ў 1922 г., Дзяржаўны яўрэйскі тэатр БССР (расійская абрэвіятура «БелГОСЕТ») з 1926 г. працаваў у Менску і стаў адным з найбуйнейшых нацыянальных тэатраў Савецкага Саюза – шмат у чым дзякуючы свайму першаму мастацкаму кіраўніку М. Рафальскаму.

Намаганнямі творцаў розных нацыянальнасцяў фармуецца нацыянальная кампазітарская школа; гэта выхадцы з Грузіі (М. Чуркін), Расіі (У. Тэраўскі, М. Анцаў, М. Аладаў, Я. Цікоцкі, А. Туранкоў), Беларусі (Р. Пукст). Актыўна ўключаюцца ў творчы працэс і кампазітары-габрэі праз жанры раманса і кантаты (Т. Шнітман), харавую песню, музыку для тэатра (С. Палонскі, І. Любан). Усё гэта не выпадкова. Як заўважыла Н. Сцяпанская, у 1920-я гг. беларуская і габрэйская музыка вырашалі падобныя задачы: сінтэз нацыянальнага» і еўрапейскага, засваенне класічных жанраў, формаў і тэхнічных прыёмаў [гл.: 3, с. 123].

Нярэдка прафесійныя акадэмічныя музыкі, у мінулым клезмеры, дэманстравалі дуалізм музычнага мыслення: з аднаго боку, яны тварылі ва ўмовах, запатрабаваных грамадствам і афіцыйнай уладай; з іншага боку, яны заставаліся ў рамках сваёй нацыянальнай культуры, выяўляючы іншыя стылістычныя карэляты і арыентуючыся на іншую аўдыторыю. Прыкладам можа служыць творчасць Самуіла Палонскага (1902, м. Гайсін Падольскай губерніі – 1955, Масква), які пісаў харавыя і сольныя песні на тэксты беларускіх паэтаў, музыку да кінастужак і спектакляў, стварыў Фантазію на беларускія тэмы для духавога аркестра. Паралельна і, па сутнасці, незалежна ад афіцыйнай творчасці, Палонскі рэалізаваў сябе ў габрэйскай музыцы. Яго найбольш самабытныя творы, сярод якіх аперэта «Зарэчны Барок», Сюіта на тэмы габрэйскіх народных песень для сімфанічнага аркестра, з’явяцца ў 1930-я гг.

Такім чынам, палітыка беларусізацыі давала першыя станоўчыя вынікі: менавіта ў гэты перыяд фарміруецца прафесійная кампазітарская школа Беларусі з устаноўкай на паглыбленую распрацоўку айчыннага фальклору і паскоранае спасціжэнне рускай музычнай класікі XIX ст.

III этап, 1932–1950-я гг. Беларуская культура ў кантэксце агульных працэсаў савецкай культуры «сталінскай» эпохі.

Адзін з найбольш складаных перыядаў у гісторыі краіны адметны падзеямі, вынікі якіх неадназначна тлумачацца сёння. Значныя поспехі ў развіцці прамысловасці, сельскай гаспадаркі былі дасягнуты на фоне палітычных рэпрэсій і калектывізацыі, аб’яднання Усходняй і Заходняй Беларусі, у ходзе Другой сусветнай вайны 1939–1945 гг. і пасляваеннага аднаўлення краіны.

У даваенны перыяд адбываецца росквіт беларускай культуры. У 30-я гг. адкрываецца мноства культурна-мастацкіх і вучэбных устаноў: Беларуская дзяржаўная кансерваторыя (1932), Дзяржаўны тэатр оперы і балета БССР (1933), Беларуская дзяржаўная філармонія (1937).

Галоўнай заслугай кансерваторыі ў даваенны час была прафесійная падрыхтоўка беларускіх кампазітараў і выканаўцаў. У 1937 г. адбыўся першы выпуск маладых кампазітараў класа прафесара В. Залатарова. Гэта А. Багатыроў, М. Крошнер, П. Падкавыраў і А. Папоў. Яны папоўнілі Саюз кампазітараў БССР (1938) [4]. На базе Беларускай дзяржаўнай філармоніі з’яўляюцца разнастайныя выканальніцкія калектывы, сярод якіх Дзяржаўная харавая капэла БССР (С. Палонскі), Ансамбль беларускай песні і танца (І. Любан).

У верасні 1939 г., пасля аб’яднання беларускіх зямель, музычная культура краіны папоўнілася новымі сіламі прадстаўнікоў польскай творчай інтэлігенцыі. Сярод іх было нямала імігрантаў-габрэяў (музыкантаў танцавальных і джазавых аркестраў, кампазітараў, дырыжораў), вымушаных ратавацца ад пераследу фашыстаў. У Беластоку апынуліся Юры (Ежы) Бяльзацкі, Юры (Ежы) Пецярбургскі, Генрых Гольд, Юры Юранд (Юрандот) і інш.

Свежы струмень у музычнае жыццё Беларусі ўнеслі былыя студэнты Варшаўскай кансерваторыі М. Вайнберг, Л. Абеліёвіч, Э. Тырманд і Г. Вагнер, якія пасля далучэння да БССР Заходняй Беларусі (1939 г.) працягнулі навучанне ў Беларускай дзяржаўнай кансерваторыі. Увечары 22 чэрвеня 1941 г. двое з іх – Вайнберг і Абеліёвіч – атрымалі дыпломы кампазітараў.

Па-рознаму склаліся лёсы габрэйскіх музыкаў у гады Вялікай Айчыннай вайны: адны загінулі ў гета (Крошнер), іншыя плённа працавалі ў эвакуацыі (Э. Тырманд, Э. Рознер, М. Вайнберг), былі ўдзельнікамі франтавых ансамбляў, якія нярэдка складаліся з былых клезмераў, залічаных у рэгулярныя часткі Чырвонай арміі (Г. Вагнер, А. Бяссмертны). Працавалі габрэйскія музыкі і ў акупаваных гарадах. Так, у Менску працягвалі канцэртную дзейнасць вядомыя калектывы, сярод іх – сімфанічны аркестр Менскага гарадскога тэатра пад кіраўніцтвам М. П. Клаўса, які да вайны быў дырыжорам і кампазітарам. Нямала ў тым аркестры было і габрэйскіх музыкаў, якім дырыжор па сутнасці ратаваў жыццё.

Культурнае аднаўленне БССР пачыналася ў цяжкіх умовах: была знішчана амаль уся матэрыяльна-тэхнічная база ўстаноў навукі і культуры, не прыйшлі з вайны многія адукаваныя і прафесійна падрыхтаваныя людзі. Цяжкасці пасляваеннага адраджэння культуры надалей паглыбляліся з-за новай хвалі шырокамаштабных рэпрэсій на Беларусі.

Між тым Саюз кампазітараў БССР папаўняецца новымі імёнамі. Разам з М. Аладавым, Я. Цікоцкім, А. Туранковым, Р. Пукстам, А. Багатыровым, У. Алоўнікавым, П. Падкавыравым пачынаюць працаваць Дз. Лукас, Дз. Камінскі. Пасля смерці М. Мяскоўскага вяртаецца з Масквы Л. Абеліёвіч. У 1952 г. Беларуская дзяржаўная кансерваторыя робіць першы пасляваенны выпуск вучняў М. І. Аладава і А. В. Багатырова. Сярод іх Э. Тырманд – першая жанчына-кампазітар Беларусі – і Г.  Вагнер.

Своеасаблівымі творчымі справаздачамі становяцца з’езды кампазітараў БССР (першы з іх адбыўся ў 1947 г.), другая Дэкада беларускага мастацтва ў Маскве (люты 1955 г.). Так, у рамках Другога з’езду на канцэртах прагучалі творы кампазітараў новага пакалення: Г. Вагнера, Я. Глебава, Ю. Семянякі, Э. Тырманд.

К пачатку 1960-х гг. у БССР сфарміравалася кампазітарская школа. Яе галоўным фактарам, які забяспечвае захаванне нацыянальнага аблічча ў сістэме нівеліроўкі культур вялікіх і малых народаў СССР, застаецца маштабная сувязь кампазітарскай творчасці з фальклорам, прычым адбываецца паступовы пераход ад прамога цытавання да пераінтанавання фальклорных крыніц. У перыяд жа станаўлення кампазітарскай школы значную ролю адыгралі і кампазітары-габрэі: С. Палонскі і І. Любан, Т. Шнітман і М. Крошнер. Кардынальнае змяненне звыклай траекторыі руху беларускай музыкі 1940–1950-х гг. было звязана з кампазітарскай творчасцю Л. Абеліёвіча, Г. Вагнера, Э. Тырманд. Іх творчасць, што грунтавалася на еўрапейскай музычнай культуры, аб’ектыўна стала альтэрнатывай рускай класічнай школе, на якой засноўвалася музычная адукацыя ў Беларусі.

Значную ролю ў культурным жыцці Беларусі адыгралі і габрэі-выканаўцы, заснавальнікі скрыпічнай (А. Бяссмертны) і канцэртмайстарскай школ (Э. Тырманд), музыканты першага ў СССР джазавага аркестра пад кіраўніцтвам Э. Рознера, чые традыцыі сёння жывуць у дзейнасці аднаго з тытулаваных калектываў Рэспублікі Беларусь – Эстраднага аркестра пад кіраўніцтвам Міхаіла Фінберга.

Выкарыстаная літаратура:

  1. Двужыльная, І. Ф., Коўшык С. У. Беларуская музычная літаратура ХХ стагоддзя. Частка І (1900–1959): вучэбны дапаможнік для ўстаноў сярэдняй спецыяльнай адукацыі сферы культуры / І. Ф. Двужыльная, С. У. Коўшык. – Мінск: Інбелкульт, 2012.
  2. Басин, Я. З. Большевизм и евреи: Белоруссия, 1920-е гг. Исторические очерки. Очерк 6-й. – Минск, 2008 [Электронный ресурс].
  3. Степанская, Н. Феномен еврейского композитора в Белоруссии первой половины ХХ века / Н. Степанская // Музычная культура Беларусі: перспектывы даследавання: Матэрыялы ХІV Навуковых чытанняў памяці Л. С. Мухарынскай (1906–1987) / Склад. Якіменка Т. С. – Мінск: БДАМ, 2005. – С. 121– 128
  4. Сергиенко, Р. И., Антоневич, В. А. Из истории музыкального образования в Беларуси: Белорусская государственная академия музыки: 1932–2002. Профессора и преподаватели: библиогр. энциклопедия / Р. И. Сергиенко, В. А. Антоневич. – Минск: Технопринт, 2005.

Опубликовано 05.12.2017  17:53

В. ЖИБУЛЬ О БЯДУЛИХЕ

Перевод на русский, с белорусского оригинала, ниже.

Віктар ЖЫБУЛЬ

БЯДУЛІХА

Марыя Плаўнік – жонка Змітрака Бядулі

Раскажам пра спадарожніцу жыцця класіка беларускай літаратуры Змітрака Бядулі (Самуіла Яфімавіча Плаўніка, 1886–1941) – Марыю Ісакаўну Плаўнік, якая часта падпісвалася падвойным прозвішчам: Плаўнік-Бядуля альбо Бядуля-Плаўнік.

biadulia1

Марыя Ісакаўна Плаўнік-Бядуля

Дзявочае прозвішча жонкі пісьменніка – Шыркес. Нарадзілася яна 15 сакавіка 1900 г. у Гродне. Яна была восьмым, перадапошнім, дзіцем у сям’і памочніка рабіна старой сінагогі. Усяго ж у сям’і Ісака і Рахілі Шыркесаў было чатыры сыны і пяць дачок. Жылі яны на вуліцы Маставой, на самым высокім беразе Нёмана. Гэтае месца называлася Фарштат (ад нямецкага Vorstadt – паселішча па-за горадам ці крэпасцю; прадмесце). Жылі сціпла: у доме быў толькі адзін ложак – для бацькоў, усе дзеці спалі на падлозе. З маленства навучыліся яны здабываць грошы на больш-менш прыстойнае існаванне. Побач па суседстве жыла сям’я наглядчыка выратавальнай станцыі. Дочкі наглядчыка былі Марыінымі аднагодкамі, а адна з іх мела такое самае імя. Суседзі так і казалі: “Маша-беленькая” і “Маша-чорненькая”. Сяброўкі разам вучыліся плаваць – “надзявалі пробкавыя выратавальныя паясы, шторазу ўсё лягчэйшыя, і да канца лета на спрэчку пераплывалі Нёман” [1, с. 13]. “…Якія гэта былі цудоўныя часіны, калі мы гурмой прыходзілі на… узгорысты бераг, калі са смехам і крыкам скакалі ў ваду” [2, с. 13], – прыгадвала Марыя Ісакаўна.

У той час Марыя і яе сёстры вучыліся ў жаночай яўрэйскай гімназіі. Раней яўрэйскія школы-хедары існавалі толькі для хлопчыкаў, а з канца ХІХ ст. і дзяўчаткі атрымалі магчымасць навучацца ў так званых казённых вучылішчах, дзе штудыявалі не толькі гісторыю і мовы свайго народа (ідыш і іўрыт), але і поўны курс рускай гімназіі [1, с. 13]. Ад маці, добрай гаспадыні і вельмі працавітай жанчыны, Марыя навучылася няблага шыць. Акрамя ўсяго, яна, як і шмат хто з мясцовай моладзі, любіла опернае мастацтва, цікавілася польскай літаратурай, асабліва творамі Элізы Ажэшкі, якая таксама жыла ў Гародні.

У 1905 г. па горадзе прайшлі чуткі пра яўрэйскі пагром. Але сям’ю Шыркесаў выратавалі суседзі – яны прыйшлі да Ісака і Рахілі і сказалі: “Начальства загадала ўчыніць яўрэйскі пагром. Давайце ўсё ваша стар’ё – адзенне, падушкі, і мы пасячэм, разарвем усё на парозе вашага дома”. Такія пагромы – не сапраўдныя, а інсцэнізаваныя – суседзі ўчынялі восем разоў і ратавалі сям’ю ад пагібелі [1, с. 13].

З надыходам Першай сусветнай вайны і спадароджных ёй беспарадкаў сям’я Шыркесаў была вымушана ў 1914 г. пакінуць Гродна і пераехаць у Менск. Тут Марыя і пазнаёмілася з будучым мужам. Гэта адбылося ў 1916 г., калі абодва прывезлі на вайсковую базу здаваць бялізну для параненых франтавікоў. “…Я прыкмеціла там маладога чалавека з пышнай густой шавялюрай, яго кучаравыя валасы былі быццам толькі што пасля завіўкі, – прыгадвала Марыя Ісаакаўна. – […] Калі маю партыю прынялі без усялякіх затрымак, то ў маладога чалавека атрымалася больш складана. Штосьці бракавалі, штосьці прапаноўвалі скласці больш акуратна. Мне стала шкада бездапаможнага ў такіх справах чалавека, і я без яго просьбы, па сваёй ініцыятыве стала дапамагаць яму. Калі мы ўжо выходзілі з базы, ён горача падзякаваў мне і назваў сябе:

Будзем знаёмы. Бядуля, беларускі пісьменнік.

І, развітаўшыся, пайшоў” [2, с. 15].

Пасля гэтай выпадковай сустрэчы яны не бачыліся цэлых дзесяць гадоў. Вядома ж, Марыя нават не ўяўляла, што калі-небудзь стане жонкай Самуіла. Але ўважліва сачыла за яго творчасцю. Ёй падабаліся яго вобразныя, напеўныя вершы, асабліва дзіцячыя. Некаторыя з іх, напрыклад “Сняжыначкі-пушыначкі”, Марыя ведала на памяць і часта паўтарала сама сабе.

Шмат чаго адбылося за гэты час. У 1921 г. савецка-польская мяжа падзяліла Беларусь, і маці Марыі са старэйшымі дзецьмі вырашыла вярнуцца ў Гродна, бо “ёй не падабалася, што савецкая ўлада пазачыняла ўсе сінагогі і забараніла маліцца Богу” [1, с. 13]. Марыя ж, застаўшыся ў Менску, закончыла фельчарскія курсы і пачала працаваць тэрапеўтычнай медыцынскай сястрой у бальніцы. Дзяўчыне была вельмі даспадобы гэтая нялёгкая, але вельмі патрэбная праца. Аднойчы Марыя асіставала пры аперацыі па выдаленні апендыкса ў старшыні ЦВК і СНК БССР Аляксандра Чарвякова. “Калі яна распавяла яму пра развітанне з мамай, той смяяўся так, што ў яго разышліся аперацыйныя швы, і давялося аперыраваць яго яшчэ раз” [1, с. 13], – успамінаючы бабуліны аповеды, піша ўнучка Марыі і Самуіла Плаўнікаў Ганна.

Здараліся ў жыцці Марыі Шыркес і больш драматычныя падзеі. Пазней яна нейкі час працавала ў дзіцячым доме, дзе знаходзілі прытулак дзеці, чые бацькі загінулі падчас яўрэйскіх пагромаў. Аднаго з хлопчыкаў – прыгожага чатырохгадовага Мішу – Марыя вырашыла афіцыйна ўсынавіць, хоць сваякі і калегі адгаворвалі яе. Але ў 1925 г. Марыін прыёмны сын прыглянуўся адной заможнай бяздзетнай пары, якая таксама вельмі захацела ўсынавіць Мішу. Марыя вельмі расстроілася і не хацела аддаваць дзіця, але яе пераканалі, што ў новай – забяспечанай – сям’і яно будзе расці шчаслівым [1, с. 13]. Урэшце Марыя пагадзілася і са слязьмі на вачах развіталася з хлопчыкам…

Наступная сустрэча Марыі Шыркес са Змітраком Бядулем, можа, і не адбылася б, калі б не адна знаёмая жанчына, якая ў 1926 г. прыехала ў Менск. Яна мела даручэнне перадаць Змітраку Бядулю пісьмо і пачала распытваць Марыю, ці не ведае яна гэтага чалавека. Марыя адказала, што бачылася з ім толькі аднойчы ў жыцці і цяпер наўрад ці б пазнала – усё ж такі прайшло ажно дзесяць гадоў. Даведаўшыся, што З. Бядуля працуе ў Інстытуце беларускай культуры, жанчыны скіраваліся ў гэтую ўстанову – у старадаўні будынак па вуліцы Рэвалюцыйнай, які захаваўся і сёння. Пісьменнік не адразу пазнаў сваю госцю, але размаўляў шчыра, прыязна, “як сапраўдны джэнтльмен” [2, с. 17]. Развітваючыся, З. Бядуля прапанаваў Марыі сустрэцца праз два-тры дні, і гэта быў толькі пачатак іх рамана.

biadulia2

Змітрок Бядуля з жонкай Марыяй. 1927 г.

У 1927 г. Самуіл Яфімавіч і Марыя Ісакаўна пабраліся шлюбам. Гэтая сямейная пара была ў чымсьці незвычайнай. Вось што ўспамінала Марыя Клімковіч, жонка аўтара гімна БССР Міхася Клімковіча: «Жонка Змітрака Бядулі Мар’я Ісакаўна была “відная” жанчына. Статная, прыгожая, але вышэйшая на дзве галавы за мужа. Недзе за метр восемдзесят. [Па словах сына – усё ж ніжэй. – В. Ж.] Калі ёй і Бядулю даводзілася разам выходзіць на вуліцу, то стараліся ісці паасобку, так, каб розніца не кідалася людзям у вочы. Ну, і нага ў яе адпавядала росту саракавы памер. Таму калі Мар’я Ісакаўна купляла абутак, то спачатку прасіла даць ёй памераць трыццаць дзевяты, хоць загадзя ведала, што будзе замалы. І толькі потым, вяртаючы чаравік, прасіла прадаўшчыцу: Цяпер дайце, калі ласка, на памер больш. Ну не магла яна прымусіць сябе вымавіць на людзях: Дайце мне саракавы памер!» [3, с. 85 – 86].

І тым не менш розніца ў росце не замінала сямейнаму шчасцю. 27 верасня 1929 г. у Самуіла і Марыі нарадзілася дачка Зоя, а 8 сакавіка 1934 г. – сын Яфім, названы так у гонар дзеда – Бядулевага бацькі Яфіма (Хаіма) Плаўніка. “Ён [З. Бядуля] і сваіх дзяцей выхоўваў цярпліва, любоўна, душэўна і душэўна пісаў для дзяцей свае вершы, казкі. Іншы раз нашы дзеці былі яго першымі слухачамі, і ён па тым, як яны рэагавалі на яго новы твор, уяўляў, ці дойдзе ён да дзіцячых сэрцаў, ці трэба яшчэ папрацаваць над рукапісам. А сіл, энергіі, часу для творчай работы не шкадаваў, нярэдка забываючыся аб усім на свеце” [2, с. 20], – прыгадвала Марыя Плаўнік. Менавіта тады, калі сам стаў бацькам, Змітрок Бядуля напісаў свае найбуйнейшыя дзіцячыя творы: паэму-казку “Мурашка Палашка” (1939) і аповесць-казку “Сярэбраная табакерка” (1940).

Згадкі пра цёплую атмасферу ў сям’і Плаўнікаў пакінуў пісьменнік Барыс Мікуліч, які не аднойчы гасцяваў у іх кватэры на вуліцы Даўгабродскай: «Вечера у Бядули были чудесные. Его жена, прекрасная хозяйка, потчевала нас изделиями еврейской кухни, а сам хозяин был олицетворением отца – вечно или сын, или дочь Зорка на руках. Иногда открывался шкаф. Там был большой беспорядок, извлекались “Абразкі” и многие старые рукописи, книги, и начиналась бесконечная река воспоминаний. Здесь впервые я услышал о трагических днях Максима Богдановича…» [4, с. 25]. А вось якой запомнілася Б. Мікулічу гаспадыня, Марыя Ісакаўна: “Жена его великолепно дополняла этого человека, сообщала своей деловитостью и энергичностью его немного нерешительной натуре уверенность в его силах. Она не была ни красивой, ни очень образованной, но практичный ум и такт были свойственны этой женщине” [4, с. 30].

У 1935 г. сям’я З. Бядулі атрымала кватэру ў толькі што пабудаваным шматпавярховым Доме спецыялістаў па Савецкай вуліцы. Па тым часе гэта быў адзін з найлепшых жылых дамоў у Мінску [2, с. 18]. (Ён быў разбураны ў вайну, цяпер на гэтым месцы – будынак па праспекце Незалежнасці, 44.) Суседзямі Плаўнікаў сталі сем’і пісьменнікаў Андрэя Александровіча і Міхася Клімковіча, а таксама многія прадстаўнікі мінскай тэхнічнай інтэлігенцыі. Шчырае сяброўства звязвала сем’і Змітрака Бядулі і Янкі Купалы. Згодна з беларускай народнай традыцыяй, знаёмыя называлі жонак пісьменнікаў Купаліха і Бядуліха. У той час Марыя Ісакаўна працягвала працаваць тэрапеўтычнай сястрой у першай гарадской паліклініцы Мінска.

Гісторыя з хлопчыкам Мішам, якога некалі ўсынаўляла Марыя, раптам займела нечаканы працяг. Як засведчыла Ганна Плаўнік, адбылося гэта ўлетку 1940 г., калі яе дзед і бабуля збіраліся на курорт: “Ужо склалі рэчы, і праз гадзіну павінна была прысці па іх машына, каб адвезці іх на вакзал. Раптам пазванілі ў дзверы, і на парозе кватэры з’явіўся малады чалавек. Ён спытаў жонку Змітрака Бядулі:

Скажыце, Вы Марыя Шыркес?

Так, адказала бабуля. – Але цяпер у мяне прозвішча мужа – Плаўнік.

У дзіцячым доме мне далі ваш адрас. Скажыце, Вы мая мама?

Не, дзетка, адказала Марыя, я не твая родная мама, ты мой прыёмны сын.

Малады чалавек распавёў, што ён студэнт, вучыцца ў Кіеве. Пры ліквідацыі НЭПа ягонага бацьку выслалі ў Сібір, дзе той і памёр, а яго маці памерла ў гэтую вясну. І калі ён разбіраў дакументы, дык знайшоў даведку аб усынаўленні і вырашыў знайсці родную маму. Яго аповед усхваляваў усю сям’ю, усе яго абдымалі, цалавалі, запрашалі прыязджаць да іх яшчэ. Міша абяцаў прыехаць у наступным годзе, калі закончыць універсітэт. Наступным быў сорак першы, і ён болей не прыехаў…” [1, с. 13].

Вайна застала Марыю Ісакаўну з дзецьмі ў Пухавічах у Доме творчасці пісьменнікаў, адкуль яны тэрмінова выехалі ў эвакуацыю. Змітрок Бядуля ў гэты час знаходзіўся ў камандзіроўцы ў Хойніках. Вярнуўшыся ў Мінск, ён знайшоў сваю маці і разам з ёю дабраўся пехатой ажно да Барысава. Адтуль яны цягніком даехалі да расійскага горада Піжма Горкаўскай вобласці. “Тут ён уладкаваўся працаваць у рэдакцыі, далі яму асобны пакойчык для жылля. Доўгі час Самуіл не ведаў, дзе знаходзіцца яго жонка з дзецьмі, ці жывыя яны, і вельмі пакутаваў” [2, с. 7], – успамінаў брат З. Бядулі Мацвей Плаўнік.

Знайшоў іх З. Бядуля дзякуючы пісьменніку Мендэлю Ліфшыцу, які даведаўся і паведаміў калегу, што яго сям’я знаходзіцца ў сяле (цяпер пасёлак гарадскога тыпу) Новыя Бурасы Саратаўскай вобласці. “Бядуля напісаў жонцы ліст, а пасля таго як атрымаў адказ, разам з маці пераехаў да сваёй сям’і” [2, с. 7]. Тамсама спыніліся жонкі і дзеці іншых беларускіх пісьменнікаў: Васіля Барысенкі, Петруся Броўкі, Кандрата Крапівы, Аркадзя Куляшова, Алеся Кучара, Кузьмы Чорнага, а таксама дачка Міхася Клімковіча Мая. Там, у Новых Бурасах, Марыя Плаўнік зарабляла на ўборцы ўраджаю: жала жыта на калгасным полі, капала бульбу – працавала “не горш за сапраўдных калгасніц” [5, с. 464]. Часова ўладкаваўся на працу ў мясцовай газеце і Змітрок Бядуля. У Новых Бурасах сям’я пражыла да самага канца кастрычніка 1941 г. Паколькі ў эвакуяваных не было з сабой ніякіх цёплых рэчаў, дый прайшлі чуткі пра набліжэнне фронту, Плаўнікі разам з іншымі сем’ямі прынялі рашэнне перабрацца цягніком далей у Сярэднюю Азію – магчыма, у Алма-Ату. Прамежкавай кропкай у гэтым маршруце мусіў быць Уральск, але трагічныя абставіны склаліся так, што менавіта ў ім Змітрок Бядуля знайшоў свой апошні прыстанак.

Трэцяга лістапада 1941 г. на перадапошнім прыпынку перад Уральскам пісьменнік выйшаў з цягніка прагуляцца. Цягнік крануўся без папярэджання, і Змітрок Бядуля ледзьве паспеў заскочыць на падножку (нейкія мужчыны падхапілі і ўцягнулі яго ў вагон), а ў хуткім часе памёр у цягніку ад разрыву сэрца. Суайчыннікі, якія ехалі ў эвакуацыю, вырашылі не пакідаць у бядзе сям’ю класіка і высадзіліся ва Уральску, дзе ў будынку тэатра адбылася развітальная цырымонія, на якой акцёры чыталі Бядулевы творы. Там, ва Уральску, нябожчыка і пахавалі на гарадскіх могілках. (Неўзабаве, у канцы снежня, побач пахавалі і маці З. Бядулі, якая памерла ад запалення лёгкіх.)

Некалькі месяцаў сям’я Змітрака Бядулі разам з іншымі пісьменніцкімі сем’ямі жыла ў тэатральных памяшканнях, пакуль іх не рассялілі па розных кутах у горадзе. Сям’ю Плаўнікаў, а таксама жонку К. Крапівы, дачку М. Клімковіча і сына В. Барысенкі прытуліла дружная сям’я адной татарскай артысткі, якая вызваліла для бежанцаў самы вялікі – прахадны – пакой [6, с. 15; 7, с. 141]. Марыя Ісакаўна не вельмі любіла прыгадваць гэты час голаду, холаду, хваробаў, неўладкаванасці – час, калі засталася адна, без мужа, з двума дзецьмі. Але пра адзін забаўны эпізод з жыцця ў эвакуацыі яна ўсё ж такі распавяла ўнучцы Ганне, якая не паленавалася запісаць гэта: «Часы былі ваенныя, прадукты выдаваліся па картках. каб затапіць печ, патрэбна было атрымаць нарад на дровы. Але дровы трэба было прывезці самой бабулі. Ёй далі сані, запрэжаныя вярблюдам, і сказалі, куды ехаць. Ды бяда толькі ў тым, што вярблюд не разумеў ні слова па-руску. Колькі ні крычала “но”, “пошёл”, ён не кранаўся з месца. Казах, які праходзіў міма, агрэў вярблюда палкай і сказаў некалькі словаў па-казахску. І вярблюд паслухмяна пайшоў.

Але калі дровы былі ўкладзены ў павозку, вярблюд зноў заўпарціўся, як бабуля яго ні нокала, як ні лаяла яго. Міма праходзіла жанчына – казашка. Пабачыўшы ўсё гэта, яна навучыла бабулю нокаць вярблюда па-казахску. І дровы былі прывезены дахаты. Калі я была маленькая, мяне вельмі смяшыў гэты бабулін аповед» [1, с. 13]. Дадамо, што Марыя Плаўнік ехала па дровы разам з Ганнай Іванаўнай Барысенкай – жонкай літаратуразнаўцы і крытыка Васіля Барысенкі. Жанчыны вельмі намерзліся, чакаючы, пакуль вярблюд кранецца з месца.

biadulia3

Марыя Плаўнік з сынам Яфімам. 1959 г.

У 1943 г. сын Марыі Яфім захварэў на малярыю ў цяжкай форме, было неабходна змяніць клімат, і сям’я пераехала ў Запарожжа. Там вызвалілася шмат жыллёвай плошчы, гаспадары якой былі арыштаваныя з-за супрацоўніцтва з акупантамі. У адной з такіх кватэр Марыя Плаўнік з дзецьмі пражыла цэлы год, да самага вызвалення Беларусі [8, с. 12]. А ў ліпені 1945 г. яны вярнуліся з эвакуацыі ў Мінск.

Замест роднага дома іх там чакалі абгарэлыя руіны. Ужо не было ў жывых ні Бядулевага брата, паэта Ізраіля Плаўніка, ні Голды і Эфраіма – сястры і брата Марыі Ісакаўны, ні іх дзяцей: усе яны загінулі ад рук фашысцкіх акупантаў. Усяго ж вайна пазбавіла жыцця 35 сваякоў беларускага класіка і яго жонкі.

Сям’я была вымушана туліцца ў знаёмых і сваякоў, пакуль удава класіка не звярнулася асабіста да старшыні ўраду БССР П. Панамарэнкі з просьбаю выдзеліць ёй пакой ці часова прадаставіць нумар у гатэлі за кошт Літфонду рэспублікі. Нечакана хадайніцтва было задаволена [9, с. 171], і ў 1947 г. сям’я Змітрака Бядулі атрымала двухпакаёвую кватэру на самым верхнім паверсе дома № 183 па вуліцы Савецкай (цяпер праспект Незалежнасці, 43). Па словах сына Яфіма, паспрыяла гэтаму даўняя сяброўка сям’і – Купаліха, Уладзіслава Францаўна Луцэвіч.

biadulia4

Марыя Плаўнік у Кіславодску, 1949 г.

Невялікая, але гасцінная кватэра Марыі Плаўнік стала своеасаблівай “перавалачнай станцыяй” для тых, хто не меў шчасця атрымаць жыллё і каму такая перспектыва пакуль не ўсміхалася: гэта былі пераважна рэпрэсаваныя пісьменнікі і члены іх сем’яў, якія вярталіся на радзіму з месцаў зняволення. Сярод іх былі жонка расстралянага паэта Ізі Харыка Дзіна Харык, празаікі Цодзік Даўгапольскі і Барыс Мікуліч. З апошнім Марыя Плаўнік падтрымлівала адносіны і пасля яго ад’езду ў Бабруйск: у Беларускім дзяржаўным архіве-музеі літаратуры і мастацтва (БДАМЛМ) захоўваюцца тэлеграма-віншаванне Б. Мікулічу ад М. Плаўнік з новым 1948 годам [10, арк. 2], а таксама яе ліст, адпраўлены, калі меркаваць па штэмпелі, 7 студзеня 1948 г. Перапісваўся з ёю і даўні сябар Змітрака Бядулі Вульф Сосенскі [11, арк. 4; 12, арк. 1].

Па-ранейшаму сябравала Марыя Ісакаўна з сям’ёй Міхася Клімковіча, часта прыходзіла ў госці да яго ўдавы Марыі Язэпаўны. Разам з Бядуліхай прыходзіла і Кацовічыха – Яўгенія Барысаўна Кацовіч, удава пісьменніка Лазара Кацовіча. Жанчыны любілі згуляць у карты за круглым столікам і ўспомніць маладосць, даваенны Мінск, у тым ліку і забаўныя гісторыі з жыцця літаратурных класікаў [3, с. 85].

biadulia5

Марыя Ісакаўна Плаўнік з унучкай Ганнай. 1964 г.

10 жніўня 1975 г. у Марыі Плаўнік памерла дачка Зоя, і жанчына аформіла апякунства над яе дачкой-школьніцай – сваёй унучкай Ганнай [13, арк. 33]. У сувязі з матэрыяльнымі складанасцямі па хадайніцтве Саюза пісьменнікаў Марыі Ісакаўне была павялічана персанальная пенсія [13, арк. 30–31].

Марыя Плаўнік актыўна займалася папулярызацыяй творчай спадчыны мужа. Вельмі спадзявалася яна, што ў Мінску створаць літаратурны музей Змітрака Бядулі. Але зрабіць гэта не атрымалася, і Марыя Ісакаўна перадала ўсе дакументы з сямейнага архіва ва Уральск, дзе абяцалі арганізаваць музейную экспазіцыю, прысвечаную З. Бядулю. На вялікі жаль, лёс гэтых дакументаў застаецца невядомым [14, с. 11].

Памерла Марыя Бядуля-Плаўнік 10 красавіка 1984 г. Пахаваная на Паўночных могілках пад Мінскам.

 

Друкуецца паводле часопіса “Роднае слова” (№ 4, 2016). У публікацыі выкарыстаны фотаздымкі з асабістага архіва Яфіма Плаўніка.

 

Літаратура і крыніцы

  1. Плавник, А. Бабушкины рассказы // Берега. – 1999. – № 1 (июнь).
  2. Успаміны пра Змітрака Бядулю / склад. Я. І. Садоўскі, К. А. Цвірка; рэц. У. В. Гніламёдаў. – Мінск: Маст. літ., 1988.
  3. Клімковіч, М. Старыя людзі расказваюць, або Праўда ў дэталях // Маладосць. – 2010. – № 5.
  4. Мікуліч, Б. Аповесць для сябе / Б. Мікуліч; укл. і прадм. Л. С. Савік, паслясл. С. І. Грахоўскага. – Мінск: Маст. літ., 1993.
  5. Бядуля, З. Выбраныя творы / З. Бядуля; укл., прадм., камент. У. Казберука. – Мінск: Кнігазбор, 2006.
  6. Климкович, М. Так это было // Советская Белоруссия. 2010. – 1 июня.
  7. Плавник, Е. Воспоминания об отце // Пра час “Узвышша”: матэрыялы Узвышаўскіх чытанняў (Мінск. 2005–2006). – Вып. 3 / уклад. Г. В. Запартыка, Т. В. Кекелева, У. Г. Кулажанка; навук. рэд. М. І. Мушынскі. – Мінск: РІВШ, 2007.
  8. Рублевская, Л. Семейная сага соловья // Советская Белоруссия. – 2011. – 9 апр.
  9. Смиловицкий Л. Борьба евреев Беларуси за возврат своего имущества и жилищ в первое послевоенное десятилетие, 1944–1954 гг. // Беларусь у ХХ ст.: зборнік навуковых прац /навук. рэд. В. П. Андреев. – Мінск; Томск: Водолей, 2002. – Вып. 1.
  10. БДАМЛМ. – Фонд 334. – Воп. 1. – Адз. зах. 25 (Ліст і віншавальная тэлеграма М. І. Плаўнік да Б. М. Мікуліча, 1947, 1948 г.).
  11. БДАМЛМ. – Фонд 136. – Воп. 1. – Адз. зах. 14. – Арк. 4 (Паштоўка М. І. Плаўнік-Бядулі да В. А. Сосенскага, 8.11.1962 г.).
  12. БДАМЛМ. – Фонд 136. – Воп. 1. – Адз. зах. 12 (Віншавальная картка В. А. Сосенскага да М. І. Плаўнік, 28.12.1964 г.).
  13. БДАМЛМ. – Фонд 78. – Воп. 1. – Адз. зах. 439 (Пратаколы пасяджэнняў сакратарыята праўлення СП БССР, 3 студзеня – 28 снежня 1979 г.).
  14. Капкоў, М. Магіла Змітрака Бядулі можа знікнуць // Наша Ніва. – 2013. – 27 ліст.

Апублiкавана 14.11.2016  14:20

***

Виктор Жибуль

Бядулиха

Мария Плавник – жена Змитрока Бядули

Расскажем о спутнице жизни классика белорусской литературы Змитрока Бядули (Самуила Ефимовича Плавника, 1886-1941) – Марии Исааковне Плавник, которая часто подписывалась двойной фамилией: Плавник-Бядуля либо Бядуля-Плавник.

biadulia1

Мария Исааковна Плавник-Бядуля

Девичья фамилия жены писателя – Ширкес. Родилась она 15 марта 1900 г. в Гродно. Она была восьмым, предпоследним, ребенком в семье помощника раввина старой синагоги. Всего же в семье Исаака и Рахили Ширкесов было четыре сына и пять дочерей. Жили они на улице Мостовой, на самом высоком берегу Немана. Это место называлось Форштадт (от немецкого Vorstadt – поселение за городом или крепостью; предместье). Жили скромно: в доме была только одна кровать – для родителей, все дети спали на полу. С детства научились они добывать деньги на более-менее сносное существование. Рядом по соседству жила семья смотрителя спасательной станции. Дочери смотрителя были сверстницами Марии, а одна из них имела такое же имя. Соседи так и говорили: «Маша-беленькая» и «Маша-черненькая». Подруги вместе учились плавать – «надевали пробковые спасательные пояса, каждый раз всё более легкие, и к концу лета на спор переплывали Неман» [1, с. 13]. «…Какие это были чудесные времена, когда мы гурьбой приходили на… холмистый берег, когда со смехом и криком прыгали в воду» [2, с. 13], – вспоминала Мария Исааковна.

В то время Мария и ее сестры учились в женской еврейской гимназии. Ранее еврейские школы-хедеры существовали только для мальчиков, а с конца XIX в. и девочки получили возможность учиться в так называемых казенных училищах, где штудировали не только историю и языки своего народа (идиш и иврит), но и полный курс русской гимназии [1, с. 13]. От матери, хорошей хозяйки и очень трудолюбивой женщины, Мария научилась неплохо шить. Кроме того, она, как и многие из местной молодежи, любила оперное искусство, интересовалась польской литературой, особенно произведениями Элизы Ожешко, которая также жила в Гродно.

В 1905 г. по городу прошли слухи о еврейском погроме. Но семью Ширкесов спасли соседи – они пришли к Исааку и Рахили и сказали: «Начальство велело устроить еврейский погром. Давайте всё ваше старье одежду, подушки, и мы изрубим, разорвем всё на пороге вашего дома». Такие погромы – ненастоящие, инсценированные – соседи устраивали восемь раз, спасая семью от гибели [1, с. 13].

С наступлением Первой мировой войны и сопутствующих ей беспорядков семья Ширкесов была вынуждена в 1914 г. покинуть Гродно и переехать в Минск. Здесь Мария и познакомилась с будущим мужем. Это произошло в 1916 г., когда оба привезли на военную базу сдавать белье для раненых фронтовиков. «…Я заметила там молодого человека с пышной густой шевелюрой, курчавые волосы были будто только что после завивки, – вспоминала Мария Исааковна. – […] Если мою партию приняли без всяких проволочек, то у молодого человека складывалось сложнее. Что-то не подходило, другое предлагали сложить более аккуратно. Мне стало жаль беспомощного в таких делах человека, и я без его просьбы, по своей инициативе стала помогать ему. Когда мы уже выходили из базы, он горячо поблагодарил меня и назвал себя:

Будем знакомы. Бядуля, белорусский писатель.

И, попрощавшись, ушел» [2, с. 15].

После этой случайной встречи они не виделись целых десять лет. Конечно, Мария даже не представляла, что когда-нибудь станет женой Самуила. Но внимательно следила за его творчеством. Ей нравились его образные, напевные стихи, особенно детские. Некоторые из них, например «Сняжыначкі-пушыначкі», Мария знала наизусть и часто повторяла сама себе.

Много чего произошло за это время. В 1921 г. советско-польская граница разделила Беларусь, и мать Марии со старшими детьми решила вернуться в Гродно, поскольку «ей не нравилось, что советская власть закрыла все синагоги и запретила молиться Богу» [1, с. 13]. Мария же, оставшись в Минске, окончила фельдшерские курсы и начала работать терапевтической медицинской сестрой в больнице. Девушке нравилась эта нелегкая, но очень нужная работа. Однажды Мария ассистировала при операции по удалению аппендикса у председателя ЦИК и СНК БССР Александра Червякова. «Когда она рассказала ему о прощании с мамой, тот смеялся так, что у него разошлись операционные швы, и пришлось оперировать его еще раз» [1, с. 13], – вспоминая бабушкины рассказы, пишет внучка Марии и Самуила Плавника Анна.

Случались в жизни Марии Ширкес и более драматические события. Позже она какое-то время работала в детском доме, где находили приют дети, чьи родители погибли во время еврейских погромов. Одного из мальчиков – красивого четырехлетнего Мишу – Мария решила официально усыновить, хотя родственники и коллеги отговаривали ее. Но в 1925 г. приемный сын Марии приглянулся одной состоятельной бездетной паре, которая тоже очень захотела усыновить Мишу. Мария очень расстроилась и не хотела отдавать ребенка, но ее убедили, что в новой – обеспеченной – семье он будет расти счастливым [1, с. 13]. Наконец Мария согласилась и со слезами на глазах попрощалась с мальчиком…

Следующая встреча Марии Ширкес со Змитроком Бядулей, может, и не состоялась бы, если бы не одна знакомая женщина, которая в 1926 г. приехала в Минск. Она имела поручение передать Змитроку Бядуле письмо и начала расспрашивать Марию, не знает ли она этого человека. Мария ответила, что виделась с ним лишь однажды в жизни и сейчас вряд ли бы узнала – все-таки прошло целых десять лет. Узнав, что З. Бядуля работает в Институте белорусской культуры, женщины направились в это учреждение – в старинное здание по улице Революционной, которое сохранилось и поныне. Писатель не сразу узнал свою гостью, но разговаривал откровенно, дружелюбно, «как настоящий джентльмен» [2, с. 17]. Прощаясь, З. Бядуля предложил Марии встретиться через два-три дня, и это было только начало их романа.

biadulia2

Змитрок Бядуля с женой Марией. 1927 г

В 1927 г. Самуил Ефимович и Мария Исааковна поженились. Эта семейная пара была в чем-то необычной. Вот что вспоминала Мария Климкович, жена автора гимна БССР Михася Климковича: «Жена З. Бядули Мария Исааковна была “видная” женщина. Стройная, красивая, но выше на две головы за мужа. Где-то за метр восемьдесят. [По словам сына всё же ниже. В. Ж.] Когда ей и Бядуле приходилось вместе выходить на улицу, то старались идти поодиночке, так, чтобы разница не бросалась людям в глаза. Ну, и нога у нее соответствовала росту сороковой размер. Поэтому если Мария Исааковна покупала обувь, то сначала просила дать ей померить “тридцать девятый”, хотя заранее знала, что будет маловат. И только потом, возвращая ботинок, просила продавщицу: “Теперь дайте, пожалуйста, на размер больше”. Ну не могла она заставить себя произнести на людях: “Дайте мне сороковой размер”!» [3, с. 85-86].

И тем не менее разница в росте не мешала семейному счастью. 27 сентября 1929 г. у Самуила и Марии родилась дочь Зоя, а 8 марта 1934 г. – сын Ефим, названный так в честь деда – Бядулиного отца Ефима (Хаима) Плавника. «Он [З. Бядуля] и своих детей воспитывал терпеливо, с любовью, душевно, и душевно писал для детей свои стихи, сказки. Иногда наши дети были его первыми слушателями, и он по тому, как они реагировали на его новое произведение, представлял, дойдет ли он до детских сердец, нужно ли еще поработать над рукописью. А сил, энергии, времени для творческой работы не жалел, нередко забывая обо всем на свете» [2, с. 20], – вспоминала Мария Плавник. Именно тогда, когда сам стал отцом, Змитрок Бядуля написал свои крупнейшие детские произведения: поэму-сказку «Мурашка Палашка» (1939) и повесть-сказку «Серебряная табакерка» (1940).

Воспоминания о теплой атмосфере в семье Плавников оставил писатель Борис Микулич, который не однажды гостил в их квартире на улице Долгобродской: «Вечера у Бядули были чудесные. Его жена, прекрасная хозяйка, потчевала нас изделиями еврейской кухни, а сам хозяин был олицетворением отца вечно или сын, или дочь Зорка на руках. Иногда открывался шкаф. Там был большой беспорядок, извлекались “Абразкі” и многие старые рукописи, книги, и начиналась бесконечная река воспоминаний. Здесь впервые я услышал о трагических днях Максима Богдановича...» [4, с. 25]. А вот какой запомнилась Б. Микуличу хозяйка, Мария Исааковна: «Жена его великолепно дополняла этого человека, придавала своей деловитостью и энергичностью его немного нерешительной натуре уверенность в его силах. Она не была ни красивой, ни очень образованной, но практичный ум и такт были свойственны этой женщине» [4, с. 30].

В 1935 года семья З. Бядули получила квартиру в только что построенном многоэтажном Доме специалистов по Советской улице. По тому времени это был один из лучших жилых домов в Минске [2, с. 18]. (Он был разрушен в войну, сейчас на этом месте – здание по проспекту Независимости, 44.) Соседями Плавников стали семьи писателей Андрея Александровича и Михася Климковича, а также многие представители минской технической интеллигенции. Искренняя дружба связывала семьи З. Бядули и Янки Купалы. По белорусской народной традиции, знакомые называли жен писателей Купалиха и Бядулиха. В то время Мария Исааковна продолжала работать терапевтической сестрой в первой городской поликлинике Минска.

История с мальчиком Мишей, которого некогда усыновила Мария, вдруг обрела неожиданное продолжение. Как засвидетельствовала Анна Плавник, произошло это летом 1940 г., когда ее дед и бабушка собирались на курорт: «Уже собрали вещи, и через час должна была прийти машина, чтобы отвезти их на вокзал. Вдруг позвонили в дверь, и на пороге квартиры появился молодой человек. Он спросил жену З. Бядули:

Скажите, Вы Мария Ширкес?

Да, ответила бабушка. Но теперь у меня фамилия мужа Плавник.

В детском доме мне дали ваш адрес. Скажите, Вы моя мама?

Нет, детка, ответила Мария, я не твоя родная мама, ты мой приемный сын.

Молодой человек рассказал, что он студент, учится в Киеве. При ликвидации НЭПа его отца сослали в Сибирь, где тот и умер, а его мать умерла этой весной. И когда он разбирал документы, то нашел справку об усыновлении и решил найти родную маму. Его рассказ взволновал всю семью, все его обнимали, целовали, приглашали приезжать к ним еще. Миша обещал приехать в следующем году, когда закончит университет. Следующим был сорок первый, и он больше не приехал...» [1, с. 13].

Война застала Марию Исааковну с детьми в Пуховичах в Доме творчества писателей, откуда они срочно выехали в эвакуацию. Змитрок Бядуля в это время находился в командировке в Хойниках. Вернувшись в Минск, он нашел свою мать и вместе с ней добрался пешком аж до Борисова. Оттуда они поездом доехали до российского города Пижма Горьковской области. «Здесь он устроился работать в редакции, дали ему отдельную комнату для жилья. Долгое время Самуил не знал, где находится его жена с детьми, живы ли они, и очень страдал» [2, с. 7], – вспоминал брат З. Бядули Матвей Плавник.

Нашел их З. Бядуля благодаря писателю Менделю Лифшицу, который узнал и сообщил коллеге, что его семья находится в селе (ныне поселок городского типа) Новые Бурасы Саратовской области. «Бядуля написал жене письмо, а после того как получил ответ, вместе с матерью переехал к своей семье» [2, с. 7]. Там остановились жены и дети других белорусских писателей: Василия Борисенко, Петруся Бровки, Кондрата Крапивы, Аркадия Кулешова, Алеся Кучера, Кузьмы Чорного, а также дочь Михася Климковича Майя. Там, в Новых Бурасах, Мария Плавник зарабатывала на уборке урожая: жала рожь на колхозном поле, копала картофель – работала «не хуже настоящих колхозниц» [5, с. 464]. Временно устроился на работу в местной газете и Змитрок Бядуля. В Новых Бурасах семья прожила до самого конца октября 1941 г. Поскольку у эвакуированных не было с собой никаких теплых вещей, да и прошли слухи о приближении фронта, Плавники вместе с другими семьями приняли решение перебраться поездом далее в Среднюю Азию – возможно, в Алма-Ату. Промежуточной точкой в этом маршруте должен стать Уральск, но трагические обстоятельства сложились так, что именно в нем Змитрок Бядуля нашел свой последний приют.

Третьего ноября 1941 г. на предпоследней остановке перед Уральском писатель вышел из поезда прогуляться. Поезд тронулся без предупреждения, и Змитрок Бядуля едва успел заскочить на подножку (какие-то мужчины подхватили и втянули его в вагон). В скором времени умер в поезде от разрыва сердца. Соотечественники, ехавшие в эвакуацию, решили не оставлять в беде семью классика и высадились в Уральске, где в здании театра состоялась прощальная церемония, на которой актеры читали Бядулевы произведения. Там, в Уральске, покойного и похоронили на городском кладбище. (Вскоре, в конце декабря, рядом похоронили и мать З. Бядули, которая умерла от воспаления легких.)

Несколько месяцев семья З. Бядули вместе с другими писательскими семьями жила в театральных помещениях, пока их не расселили по разным углам в городе. Семью Плавников, а также жену К. Крапивы, дочь М. Климковича и сына В. Борисенко приютила дружная семья одной татарской артистки, которая освободила для беженцев самую большую – проходную – комнату [6, с. 15; 7, с. 141]. Мария Исааковна не очень любила вспоминать это время голода, холода, болезней, неустроенности – время, когда осталась одна, без мужа, с двумя детьми. Но об одном забавном эпизоде из жизни в эвакуации она все-таки рассказала внучке Анне, которая не поленилась записать это: «Времена были военные, продукты выдавались по карточкам. Чтобы затопить печь, нужно было получить наряд на дрова. Но дрова надо было привезти самой бабушке. Ей дали сани, запряженные верблюдами, и сказали, куда ехать. Но беда только в том, что верблюд не понимал ни слова по-русски. Сколько ни кричала “но”, “пошёл”, он не трогался с места. Проходивший мимо казах огрел верблюда палкой и сказал несколько слов по-казахски. И верблюд послушно пошел.

Но когда дрова были уложены в повозку, верблюд снова заупрямился, как бабушка его ни понукала, как ни ругала его. Мимо проходила женщина казашка. Увидев все это, она научила бабушку понукать верблюда по-казахски. И дрова были привезены домой. Когда я была маленькая, меня очень смешил этот бабушкин рассказ» [1, с. 13]. Добавим, что Мария Плавник ездила по дрова вместе с Анной Ивановной Борисенко – женой литературоведа и критика Василия Борисенко. Женщины очень намерзлись, ожидая, пока верблюд тронется с места.

biadulia3

Мария Плавник с сыном Ефимом. 1959 г.

В 1943 г. сын Марии Ефим заболел малярией в тяжелой форме, было необходимо поменять климат, и семья переехала в Запорожье. Там освободилось много жилой площади, хозяева которой были арестованы из-за сотрудничества с оккупантами. В одной из таких квартир Мария Плавник с детьми прожила целый год, до самого освобождения Беларуси [8, с. 12]. А в июле 1945 г. они вернулись из эвакуации в Минск.

Вместо родного дома их там ждали обгоревшие руины. Уже не было в живых ни Бядулевого брата, поэта Израиля Плавника, ни Голды и Эфраима – сестры и брата Марии Исааковны, ни их детей: все они погибли от рук фашистских оккупантов. Всего же война лишила жизни 35 родственников белорусского классика и его жены.

Семья была вынуждена ютиться у знакомых и родственников, пока вдова классика не обратилась лично к председателю правительства БССР П. Пономаренко с просьбой выделить ей комнату или временно предоставить номер в гостинице за счет Литфонда республики. Неожиданно ходатайство было удовлетворено [9, с. 171], и в 1947 г. семья З. Бядули получила двухкомнатную квартиру на самом верхнем этаже дома № 183 по улице Советской (ныне проспект Независимости, 43). По словам сына Ефима, поспособствовала этому давняя подруга семьи – Купалиха, Владислава Францевна Луцевич.

biadulia4

Мария Плавник в Кисловодске, 1949 г.

Небольшая, но гостеприимная квартира Марии Плавник стала своеобразной «перевалочной станцией» для тех, кто не имел счастья получить жилье и кому такая перспектива пока не улыбалась: это были преимущественно репрессированные писатели и члены их семей, которые возвращались на родину из мест заключения. Среди них были жена расстрелянного поэта Изи Харика Дина Харик, прозаики Цодик Долгопольский и Борис Микулич. С последним Мария Плавник поддерживала отношения и после его отъезда в Бобруйск: в Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства (БГАМЛМ) хранятся телеграмма-поздравление Б. Микулича от М. Плавник с новым 1948 годом [10, л. 2], а также ее письмо, отправленное, судя по штемпелю, 7 января 1948 г. Переписывался с ней и давний друг З. Бядули Вульф Сосенский [11, л. 4; 12, л. 1].

По-прежнему дружила Мария Исааковна с семьей Михася Климковича, часто приходила в гости к его вдове Марии Язеповне. Вместе с Бядулихой приходила и Кацовичиха – Евгения Борисовна Кацович, вдова писателя Лазаря Кацовича. Женщины любили сыграть в карты за круглым столиком и вспомнить молодость, довоенный Минск, в том числе и забавные истории из жизни литературных классиков [3, с. 85].

biadulia5

Мария Исааковна Плавник с внучкой Анной. 1964 г.

10 августа 1975 г. у Марии Плавник умерла дочь Зоя, и женщина оформила опекунство над ее дочерью-школьницей – своей внучкой Анной [13, л. 33]. В связи с материальными сложностями по ходатайству Союза писателей Марии Исааковне была увеличена персональная пенсия [13, лл. 30-31].

Мария Плавник активно занималась популяризацией творческого наследия мужа. Очень надеялась, что в Минске создадут литературный музей З. Бядули. Но сделать это не удалось, и Мария Исааковна передала все документы из семейного архива в Уральск, где обещали организовать музейную экспозицию, посвященную З. Бядуле. К сожалению, судьба этих документов остается неизвестной [14, с. 11].

Умерла Мария Бядуля-Плавник 10 апреля 1984 г. Похоронена на Северном кладбище под Минском.

Печатается по журналу «Роднае слова» (№ 4, 2016) в переводе с белорусского языка. В публикации использованы фотографии из личного архива Ефима Плавника.

Литература и источники

  1. Плавник, А. Бабушкины рассказы // Берега. – 1999. – № 1 (июнь).
  2. Успаміны пра Змітрака Бядулю / склад. Я. І. Садоўскі, К. А. Цвірка; рэц. У. В. Гніламёдаў. – Мінск: Маст. літ., 1988.
  3. Клімковіч, М. Старыя людзі расказваюць, або Праўда ў дэталях // Маладосць. – 2010. – № 5.
  4. Мікуліч, Б. Аповесць для сябе / Б. Мікуліч; укл. і прадм. Л. С. Савік, паслясл. С. І. Грахоўскага. – Мінск: Маст. літ., 1993.
  5. Бядуля, З. Выбраныя творы / З. Бядуля; укл., прадм., камент. У. Казберука. – Мінск: Кнігазбор, 2006.
  6. Климкович, М. Так это было // Советская Белоруссия. 2010. – 1 июня.
  7. Плавник, Е. Воспоминания об отце // Пра час “Узвышша”: матэрыялы Узвышаўскіх чытанняў (Мінск. 2005–2006). – Вып. 3 / уклад. Г. В. Запартыка, Т. В. Кекелева, У. Г. Кулажанка; навук. рэд. М. І. Мушынскі. – Мінск: РІВШ, 2007.
  8. Рублевская, Л. Семейная сага соловья // Советская Белоруссия. – 2011. – 9 апр.
  9. Смиловицкий Л. Борьба евреев Беларуси за возврат своего имущества и жилищ в первое послевоенное десятилетие, 1944–1954 гг. // Беларусь у ХХ ст.: зборнік навуковых прац /навук. рэд. В. П. Андреев. – Мінск; Томск: Водолей, 2002. – Вып. 1.
  10. БГАМЛИ. – Фонд 334. – Оп. 1. – Ед. хр. 25 (Письмо и поздравительная телеграмма М. И. Плавник Б. М. Микуличу, 1947, 1948 г.).
  11. БГАМЛИ. – Фонд 136. – Оп. 1. – Ед. хр. 14. – Л. 4 (Почтовая карточка М. И. Плавник-Бядули, адресованная В. А. Сосенскому, 8.11.1962 г.).
  12. БГАМЛИ. – Фонд 136. – Оп. 1. – Ед. хр. 12 (Поздравительная карточка В. А. Сосенского, адресованная М. И. Плавник, 28.12.1964 г.).
  13. БГАМЛИ. – Фонд 78. – Оп. 1. – Ед. хр. 439 (Протоколы заседаний секретариата правления СП БССР, 3 января – 28 декабря 1979 г.).
  14. Капкоў, М. Магіла Змітрака Бядулі можа знікнуць // Наша Ніва. – 2013. – 27 ліст.

Опубликовано 14.11.2016  14:20