Tag Archives: Акиба Рубинштейн

Шахматный композитор Давид Пшепюрка

Давид Пшепюрка во время игры с 27 шахматистами, 1927 год. Источник: Национальный цифровой архив Польши

20 ноября 2020 Антоний Цихий

Его называли вундеркиндом. Он был композитором, но сочинял не симфонии, а шахматные партии. Давид Пшепюрка — выдающийся, хотя и забытый польский шахматист, убитый немцами во время Второй мировой войны.

Шахматы — королевская игра. Это соперничество двух умов в интеллекте, способности прогнозирования. Но это еще и истории личностей: их взлеты, падения, а иногда трагические судьбы. Именно такой была судьба Давида Пшепюрки. До войны еврейские шахматисты добивались в Польше больших успехов. Однако гениальность редко спасала от немецкой пули.

Первый чемпион Польши и олимпийский чемпион

Давид Пшепюрка родился 22 декабря 1880 года, когда Польши еще не было на карте. Его отец, Израэль Пшепюрка, был богатым варшавским строительным инвестором. Мать, Дебора Кон, — дочерью люблинского раввина Шнеура Залмана Лядиера. Давида называли вундеркиндом. Неудивительно, ведь в двенадцатилетнем возрасте мальчик уже побеждал даже Яна (Жана) Таубенхауса, который был старше его почти на 30 лет. А ведь речь идет об одном из основоположников одновременной игры на польских землях, который к тому времени жил и сидел за шахматной доской в основном во Франции, а в Польшу приезжал лишь изредка. Тогда у Давида и появлялась возможность померяться с ним силами.

Давид Пшепюрка. Источник: Национальный цифровой архив Польши

В возрасте 23-25 лет Пшепюрка учился на математическом факультете в Варшавском университете, затем в течение почти десяти лет продолжал образование в Германии — в Гёттингене и Мюнхене. Он играл в шахматы, и титул мастера, полученный в 1904 году на турнире в Кобурге, позволил ему участвовать в международных соревнованиях. При этом он оставался польским патриотом: когда однажды в 1906 году, во время турнира в Нюрнберге, его подписали «Давид Пшепюрка, Россия» (ведь шахматист был родом с территории Российской империи), он отказался играть и сел за доску только после того, как табличку заменили на «Давид Пшепюрка, Варшава». Во время Первой мировой войны он жил в Швейцарии. Когда обстановка в Европе успокоилась — как показало время, ненадолго — шахматисты смогли вернуться к игре.

Пшепюрка вернулся в теперь уже независимую Польшу, однако много путешествовал — ездил на шахматные турниры в Италию, Бельгию, Венгрию и другие страны. В 1926 году он выиграл турнир в Мюнхене, тогда же победил на первом чемпионате Польши, а через два года стал вице-чемпионом мира среди любителей. Именно в эти годы при активном участи Пшепюрки возник Польский шахматный союз — сам мастер много лет был его вице-председателем, а также поддерживал финансово как меценат.

Давид Пшепюрка разыгрывает шахматную партию с женщиной, 1926 год. Источник: Национальный цифровой архив Польши

В 1930 году Давид Пшепюрка принимал участие в третьей Шахматной олимпиаде в Гамбурге. Польская команда, в состав которой входили также Акиба Рубинштейн, Савелий Тартаковер, Казимеж Макарчик и Паулин Фридман, заняла тогда первое место, опередив Венгрию и Германию. Год спустя в Праге поляки завоевали серебро. В 1935 году Пшепюрка помогал в организации олимпиады в Варшаве.

Пшепюрка был известен не только как игрок, но и как шахматный композитор — составлял задачи, которые должны были решать другие. Всего он опубликовал около 160 задач — их можно найти в биографической книге «Мастер Пшепюрка». Композицией он занялся очень рано, но, как показывает приведенный ниже фрагмент из журнала Wiadomości Szachowe от 1936 года, поначалу в нем трудно было разглядеть незаурядный талант.

Wiadomości Szachowe

Свою деятельность в качестве проблемиста [автора шахматных задач] мастер начал еще в шестнадцатилетнем возрасте, опубликовав на страницах газеты Kurier Warszawski задачу, которую мы здесь приводим. Эта задача, не отличающаяся ничем особенным, кроме огромного количества (16) вариантов, что, по-видимому, было идеалом молодого композитора, не позволяла предсказать автору столь блестящее будущее. Положительно сказалось на творчестве мастера лишь знакомство с немецкой школой, особенно влияние Коца и Коккелькорна, авторов труда «Das Indische Problem» (Индийская задача). Начиная с этого периода заметно постоянное углубление тематики и овладение техникой составления, которая в его более поздних задачах достигла высот совершенно художественных.

И он стал художником. Далее в той же статье можно прочитать: «Он обеспечил себе почетное место в ряду наиболее выдающихся шахматных композиторов мира, главным образом своими многоходовыми задачами, в которых не имеет себе равных в смысле как сложности разрабатываемых тем, так и мастерского технического исполнения».

В 1935 году он был награжден Золотым крестом заслуги за помощь в организации олимпиады. В 1936 — первым среди поляков получил титул почетного члена Международной шахматной федерации. Однако новые прекрасные мгновения за шахматной доской и крупные спортивные события, успехи и годы счастья у Пшепюрки отобрала война. Когда она разразилась, ему шел шестидесятый год. Его происхождение давало в те годы ничтожные шансы на выживание.

Кафе Квецинского и массовое убийство в Пальмирах

Даже в страшные годы нацистской оккупации и угрозы смерти, нависавшей над всеми, а особенно над евреями, люди старались не отказываться от того, что давало им силы жить. Им нужен был какой-то образ нормальности, напоминание о прежних временах. Выдающиеся шахматисты встречались в шахматном кафе, устроенном в частной квартире Францишека Квецинского в самом центре Варшавы. Ответного хода противника следовало тогда ожидать в любое мгновение.

Польские шахматисты Давид Пшепюрка и Савелий Тартаковер во время игры в Гамбурге, 1930 год. Источник: Национальный цифровой архив Польши

Однажды, когда в январе 1940 года они сидели в этой квартире, на перекрестке улиц Маршалковской и Хожей, раздался стук в дверь. Это было гестапо. Немцы арестовали тогда около 30 человек, среди схваченных оказался и Пшепюрка. Часть из них через несколько дней выпустили, а лиц еврейского происхождения отправили в печально известную тюрьму Павяк. Даже в камере Давид думал о любимой игре, о чем свидетельствуют воспоминания арестованного вместе с ним шахматного теоретика Зигмунта Шульце.

Зигмунт Шульце

Мы сидели в одной камере. Руководство тюрьмы разрешило нам играть в шахматы, поэтому, чтобы скоротать время и успокоить нервы, мы играли почти без передышки, пока позволяло освещение. Однажды Пшепюрка прочитал нам небольшой доклад — очевидно, последний в своей жизни — о критическом поле. Этот доклад навел меня на идею создания концепции линии, которую я в память о нем назвал линией Пшепюрки. Через пять дней восьмерых из нас освободили, а след остальных семнадцати пропал. Можно быть более чем уверенными, что всех их убили. Среди прочих там были Пшепюрка, [Станислав] Кон и [Ахиллес] Фридман из Лодзи.

Вероятнее всего, выдающийся шахматист погиб не позже апреля 1940 года — он разделил судьбу других жертв массовых казней близ деревни Пальмиры, в Кампиносской пуще. Там похоронено 2100 человек. Благодаря эксгумации, которую проводил польский Красный крест, известны имена половины погибших. Остальные, более тысячи отнятых жизней — просто безымянные могилы. Сомнительно, чтобы где-либо в мире сохранились какие-нибудь документы, подтверждающие их смерть.

Сегодня там действует музей «Место памяти Пальмиры», один из филиалов Музея Варшавы. Его руководитель Иоанна Мальдис рассказывает об ужасных событиях, происходивших там около 80 лет тому назад.

Иоанна Мальдис, директор музея «Место памяти Пальмиры»

Это преступление хотели засекретить. Всю территорию закрывали, оцепляли войсками, работникам лесничества давали выходные. Казни закончились в 1941 году, так что было время уничтожить эти документы.

Несколько лет назад у нас была с визитом женщина, молодой девушкой участвовавшая в эксгумациях. Для нее это стало шокирующим переживанием, разрушившим ее жизнь. Сегодня, насколько мне известно, никого из тех людей уже не осталось.

***

Какими были последние мгновения жизни убитых? Как именно погиб Давид Пшепюрка? Какого числа? В котором часу? Неизвестно. После смерти выдающегося польского шахматиста осталось его наследие. Это и ученики, в числе которых Мариан Врубель, Леон Туган-Барановский, Александр Гольдштейн, и около 160 задач, многие из которых вошли в шахматные учебники.

Перевод Владимира Окуня

Антоний Цихий

Журналист. Сотрудничает с интернет-порталом TVP Sport. Корреспондент на чемпионатах мира и Европы, а также теннисных турнирах Большого шлема…

Оригинал

Опубликовано 30.11.2020 17:53

Ян Топоровский. ВЕЛИКИЙ НЕМОЙ

Природа одарила Бориса Верлинского талантом игры в шахматы. Но отняла речь. Та же природа наградила его даром чревовещания, но в то же время сделала глухим. Утробным, потусторонним голосом он разговаривал с людьми. А когда те отвечали – догадывался о сказанном, читая по губам.

Природа вознесла его над многими – он завоевал титул чемпиона СССР по шахматам. С другой стороны – превратила его в приживалу в доме одесского промышленника Иосифа Фудима, который был в числе организаторов перевозки праха отца сионизма Льва Пинскера в Эрец-Исраэль в 1934 году.

В шахматных баталиях, которые провел гроссмейстер Борис Верлинский, есть две удивительные партии. Первая была им сыграна в 1925 году с чемпионом мира Капабланкой. Вторая – с советскими властями.

И ту, и другую он выиграл блестяще.

Приживала из Бахмута

Я знаю об этом от сына Иосифа Фудима – Давида, которому по наследству от отца перешли дружеские отношения с чемпионом СССР Борисом Марковичем Верлинским. Для Давида Борис Маркович был вначале дядей Борей, а потом – просто Борей.

В те далекие годы (господи, мы опять говорим о начале ХХ века!) Борис Маркович жил в Одессе. Но сам он родом из Бахмута – небольшого украинского городка. Нельзя сказать, что будущий чемпион СССР Борис Верлинский и семья Фудим были дружны и неразлучны. Просто Иосиф Фудим – один из владельцев лакокрасочного завода в Одессе – увлекался шахматами. И эта игра – единственное, что связывало этих столь разных людей.

Верлинский был выдающимся шахматистом-самородком. И лучшего партнера, чем он, во всей Одессе нельзя было сыскать. Тем более, что Верлинский давал Иосифу Фудиму фору – ладью. (При этом надо учитывать, что Иосиф Фудим и Борис Верлинский играли на деньги.)

А вообще-то этот шахматный «и бытовой альянс» начался еще до Первой мировой войны – где-то в 1912–1913 годах. В то время Иосиф Фудим вращался в кругу сионистов. Он был приближен к Жаботинскому, Усышкину и другим легендарным сегодня личностям. И вот тогда кто-то из евреев обратил внимание Фудима на молодого провинциала, очень способного шахматиста, приехавшего в Одессу и не имевшего в этом городе ни кола, ни двора, ни знакомых, ни родственников, ни друзей, ни просто покровителей, которые могли бы помочь молодому парню пробиться.

Может, сама жизнь свела этих людей, а может, сам Иосиф Фудим решил, что молодого человека нужно поддержать, или, говоря простым языком, взять на себя его материальные проблемы. Тем более, что в те годы Иосиф Фудим имел для этого финансовые возможности.

Надо сказать, что не всем любителям шахмат было приятно общаться с молодым Верлинским. Дело в том, что этот еврей был от рождения глухонемым и потому не получил никакого образования. Он не окончил даже первого класса школы. Правда, к моменту переезда в Одессу какие-то слова он все-таки научился выговаривать. Но его речь была невнятной, ибо не слова, а утробные звуки доносились из его нутра. Он говорил, как чревовещатель. Собеседника же понимал по движению губ. И хотя был глухим, то, что говорили ему, – пусть не на сто, но на пять процентов – воспринимал правильно.

Давид Фудим вспоминал, что, когда после Великой Отечественной войны он вернулся с фронта в Москву, добрые встречи с чемпионом СССР продолжались, как и до войны. Борис Маркович по-прежнему ходил на обеды к семейству Фудим, хотя из всей огромной семьи остались в живых только Давид и сестра его отца – тетя Юдифь. Она была хлебосольным человеком. В те годы это давалось нелегко. Об этом семействе и источниках хлебосольства Юдифи писал в эпиграмме известный советский литературовед Лев Рудольфович Коган:

Когда-то в древности Юдифь

Главу отсекла Олоферну

И, поступив весьма примерно,

Пленительный создала миф.

А ныне времена зловещи:

Коммунистический пожар!

И старо-фудимские вещи

Юдифь относит на базар…

Жизнь, параллельная шахматам

Частенько Верлинский стоял у ворот, поджидая возвращавшегося из института Давида (тетка Юдифь гроссмейстера Верлинского, чемпиона СССР и Москвы, не очень-то жаловала, хотя обедами кормила исправно). Разговор (если это можно назвать разговором!) между чемпионом СССР и студентом Давидом (Додиком) всегда начинался примерно так:

«До-дык, – чревовещал Верлинский, – что-та-ко-э-мэ-дэ-ры-ны-за-цыя?!» Потом он заглядывал в бумажку, в которой было записано очередное неизвестное ему слово, вычитанное за время ожидания в газете, висевшей на стенде у дома: «До-дык, что-та-коэ-про-ты-ту-ция?».

И так все годы. Он не знал значения многих – даже простых – слов. Он был ограниченным, в его обществе людям, далеким от шахмат, было просто неприятно, к тому же он был очень скупым, прижимистым человеком. Среди немногих, кто его понимал, был Иосиф Фудим.

Дело в том, что Борис Верлинский столько потерял, как и семья Фудима, за годы становления Советской власти, что невольно, с каждой денежной реформой (а их было, кажется, шесть?!) становился все более и более скупым и буквально дрожал над каждой копейкой. Он был прекрасным сеансером, и его основным доходом была плата за сеансы одновременной игры в шахматы.

Как шахматист Верлинский, конечно, не входил в первую десятку гроссмейстеров мира. Всё-таки надо учитывать, что он был больным человеком. Он уставал уже после трех часов турнирной игры. Но сеансером был первоклассным. Такой шахматист, как Ефим Геллер, с которым на эту тему беседовал Давид Фудим, сказал: «Второго такого сеансера еще в мире не было!».

А вот до войны на многих шахматных турнирах можно было увидеть Бориса Верлинского и Иосифа Фудима. Первый располагался за доской, второй – в зале. Иосиф Фудим оплачивал все поездки и расходы.

Вместе они были и на Первом Московском международном турнире. Остановились в одной из столичных гостиниц. Тогда Верлинский уже выступал «за Одессу». (Это потом, в году 1929, он переехал в Москву.)

Вокруг Первого Московского международного турнира (декабрь 1925 года) был такой ажиотаж, что В.И. Пудовкин снял о нем фильм «Шахматная горячка», где запечатлел приезд шахматных титанов в СССР. А ведь до этого часа большевики великих шахматистов мира и за людей не считали. Ни Капабланку, ни Ласкера, ни других крупнейших гроссмейстеров мира. Московский турнир был первой возможностью для широкого круга советских шахматистов (и гораздо более широкого круга советской общественности) встретиться не с одним, а с целым рядом знаменитых шахматных мыслителей планеты.

Мат Капабланке

О том, как сыграл на том турнире Верлинский, можно судить по-разному. Спортивный результат он показал средний, разделив 12-14-е места, но зато в компании Рудольфа Шпильмана и Акивы Рубинштейна, в недавнем прошлом одного из главных претендентов на мировое первенство.

С творческой точки зрения Верлинский выступил блестяще, обыграв чемпиона мира Хосе Рауля Капабланку. Эта партия обошла шахматную печать всего мира и вызвала большой резонанс.

Первое место на турнире завоевал Ефим Боголюбов (к тому времени уже живший на Западе, в Германии.) Второе место занял Эммануил Ласкер, третье – Капабланка, проигравший в Москве две партии.

Одну – революционеру и советскому функционеру Ильину-Женевскому, который состоял в родстве советским дипломатом, в прошлом флотским комиссаром (выразительная аббревиатура «замкомпоморде» – заместитель комиссара по морским делам – относилась к нему, – ред.) Федором Раскольниковым. Оба ушли в небытие в 30-х годах, Раскольников – успев написать и опубликовать на Западе обличительное «письмо Сталину», которое потом ходило в СССР списках вплоть до Перестройки.

Вторую партию Капабланка проиграл Борису Верлинскому. Но вот, что обидно: если победа Ильина-Женевского трактовалась советским официозом как триумф советского мастера, то разгром, который учинил Верлинский маэстро Капабланке, был расценен как случайное поражение чемпиона мира.

Этот советский миф дошел и до наших времен. Вот отрывок из книги «Капабланка в России» В. Линдера и И. Линдера (М. «Советская Россия», 1988 год, стр.77-78): «После возвращения с однодневных гастролей Капабланка встречался в очередном туре с Борисом Верлинским, способным советским мастером, позднее ставшим чемпионом Москвы и СССР (1929). В партии с Верлинским утомленный поездкой Капабланка, явно неудачно разыграл дебют ферзевых пешек, а в миттельшпиле играл, по выражению Рети, «ва-банк» и отложил партию в безнадежном эндшпиле. Но и после этого второго поражения на турнире Капабланка продолжал держаться, как ни в чем не бывало, по-прежнему был дружелюбен и сердечен с окружающими».

Настоящие же знатоки игры, которые судят о турнирах не по высказываниям историков и журналистов, а по сделанным в партии ходам, (кстати, именно эта партия Бориса Верлинского опубликована в «Шахматной энциклопедии»), могут воочию убедиться в том, как последовательно, да к тому же черными, переиграл чемпиона мира самородок из Одессы.

Победитель Ботвинника

И еще один интересный штрих: во время Гражданской войны будущий чемпион мира Александр Алехин, живший в то время в Одессе, ежедневно играл с Борисом Верлинским. А Алехин не любого шахматиста брал в спарринг-партнеры.

Надо знать шахматистов. Они чертовски не любят проигрывать. В особенности это относится к чемпионам мира, и уж тем более в тех редких случаях, когда им приходится капитулировать в партиях с игроками, эхо имен которых не достигает вершин Олимпа.

Вот почему великому Капабланке оставалось лишь быть «по-прежнему дружелюбным и сердечным с окружающими». И присоединиться к хору тех, кто утверждал, что он «был утомлен поездкой» в Ленинград. Но под маской дружелюбия в нем явно бушевали иные чувства. Особенно, к Борису Верлинскому.

Осмелюсь предположить, что аналогичные эмоции к Верлинскому разделял и Михаил Моисеевич Ботвинник. На Пятом чемпионате СССР (1927 год) Верлинский по болезни не участвовал. Именно там, в его отсутствие, 16-летний Ботвинник разделил 5-6-е места – огромный успех для начинающего! А вот на следующем первенстве (1929) дело осложнилось. Верлинский «перебежал дорогу» 18-летнему Ботвиннику.

Долгое время противники Верлинского оспаривали итоги чемпионата. Дело в том, что состоявшееся в Одессе первенство проводилось по необычной системе, несколько напоминавшей футбольную, – в несколько кругов. Четверо победителей выходили в финальную группу, где и выясняли между собой отношения. Верлинский, игравший с большим подъемом, – первенствовал, а вот честолюбивый юноша Ботвинник в финальную «пульку» не попал.

В Одессе Верлинский стал чемпионом СССР. Это был его наивысший успех, если не считать игры на Первом московском международном турнире и победы над Капабланкой. Кстати, он тогда выиграл не только у Хосе Рауля, но и у других именитых шахматистов: Рихарда Рети, Рудольфа Шпильмана…

Гроссмейстер или просто маэстро

Несмотря на «антиверлинскую компанию», Борис Маркович вошел в шахматные анналы, как чемпион СССР 1929 года, и ему даже было присвоено звание гроссмейстера СССР.

Но тут опять возникает странная ситуация. Почему-то считается, что первым это звание получил Ботвинник, затем Левенфиш. А Верлинского – после присуждения звания Ботвиннику – старались именовать не гроссмейстером, а несколько проще – мастером, маэстро.

Он был выдающейся личностью, и не только в плане шахмат. Каким-то непостижимым образом он научился играть на фортепьяно популярные в то время вальсы, мазурки – и это фактически ничего не слыша! (Прямо-таки напрашивается сравнение с Бетховеном, но, если композитор лишился слуха к концу жизни, то Верлинский родился глухонемым). Играл он, в основном, дома у Давида Фудима, благо в этой квартире стояло четыре инструмента – рояль «Блютнер», пианино «Бехштейн»…

В семейном альбоме Давида Фудима сохранился снимок, на котором запечатлена семья Фудим и Борис Верлинский. Фотография была сделана в далеком 1925 году, в Одессе, на станции Большого Фонтана, на так называемой Монастырской даче.

Каждое лето ее арендовала семья Фудим. Давид помнит, что в эти и последующие годы за воротами Монастырской дачи была маленькая лавочка, а над ней висел плакат: «Кредит портит отношения».

В «Шахматной энциклопедии» тоже имеется снимок Верлинского, но более ранний, нежели тот, что находится у Давида.

В личном архиве семьи Фудим хранится также записка, адресованная его дяде (мужу Юдифь) – поэту М. И. Гитерману (Родился в 1895 году, в Звенигороде, неподалеку от Умани. Первая публикация – 1912 год. Единственная книга стихов «Лесная келья» вышла в 1922 году в Одессе. Умер 14 сентября 1963 года в Москве). Автор записки – поэт Николай Николаевич Минаев. В тексте есть упоминание о Борисе Верлинском:

М (ихаилу) И (саевичу) Гитерману.

Сегодня я у Вас играл в шахматы. Не с кем иным, а с самим маэстро Верлинским. Я, как и следовало ожидать, проиграл, но у меня все же есть утешение: я думаю, что играю в шахматы лучше, чем маэстро Верлинский пишет стихи.

Скажу я вам, пятная лист:

С Верлинским мы не коммунисты,

Но все-таки мы оба «исты»,

Он – шахматист, я – акмеист!…

Николай Минаев, Москва 4 апреля 1928 г.

Вычеркнутый

«Антиверлинская кампания» началась при жизни гроссмейстера, по инерции продолжается она и по сей день, сводясь к странной тактике замалчивания его имени и успехов.

В 1990 году был издан энциклопедический словарь «Шахматы» (главный редактор А. Карпов). В приложении даны 354 таблицы крупнейших турниров и матчей, нет только одной – таблицы Шестого чемпионата СССР, в котором Верлинский занял первое место.

В 1987 году, к столетию со дня рождения гроссмейстера, журнал «64-Шахматное обозрение» – в ту пору его называли «карповским» – откликнулся лишь небольшой заметкой, тогда как о шахматистах гораздо менее титулованных в том же издании размещались гораздо более пространные материалы.

Разумеется, игру Бориса Верлинского нельзя назвать стабильной – сегодня выигрывал партии у шахматистов известных и сильных, как например, у Ильи Рабиновича, Григория Левенфиша, Петра Романовского, не говоря уже о Зубареве, Григорьеве и других, а на следующий день мог сдать партию игроку куда более низкого уровня. Но разве это причина для замалчивания?

После переезда в столицу он пару раз становился чемпионом Москвы, затем дела пошли на спад, и, как правило, он занимал места в середине турнирной таблицы. После войны Верлинский подрабатывал шахматными уроками, а также сеансами одновременной игры. А чем еще мог зарабатывать глухонемой человек, умевший только одно – играть в шахматы?!

Сквозь небытие

В газете «Вечерняя Москва» в послевоенные годы была приведена еще одна сыгранная им партия, в которой он уже на девятом ходу поставил мат своему сопернику. Конечно, противник оказался не из сильнейших, но тактическое остроумие Верлинского было на высоте.

Несколько лет назад в одной из израильских газет опубликовали список имен выдающихся шахматистов-евреев. Верлинского в этом списке не было. Но несправедливость была исправлена. Вадим Теплицкий, кандидат в мастера, историк и журналист, выпустил книгу «Евреи в истории шахмат». Нашлось в ней место и для Бориса Марковича Верлинского. Резюмируем то, что в ней сказано о нашем герое:

Родился в 1887 году в городе Бахмут (позже – Артемовск) Донецкой области. С шахматами познакомился очень рано. Был третьим во Всероссийском турнире 1913 года. В первенстве Украины (Одесса, 1926) разделил первое-второе места. Был участником пяти чемпионатов СССР – с 1924-го по 1933 год, чемпион СССР 1929 года. В Московском международном турнире 1925 года разделил 12-14-е места, но блестяще выиграл у Капабланки (при жизни великого кубинца вышла книга с записью проигранных им партий – таковых оказалось всего лишь 34, в том числе и проигрыш Верлинскому).

В 1929 году Верлинскому присвоили звание «гроссмейстер СССР». Игра его была очень нервной и неровной и, по мнению многих знавших его людей, то было прямое следствие и отпечаток его недуга.

Артист Московского театра Сатиры Георгий Менглет, большой любитель шахмат и поклонник Верлинского, вспоминал как однажды присутствовал на турнире, где играл Борис Маркович. Во время партии Верлинский очень нервничал. Он почти полностью изгрыз карандаш, которым записывал ходы. К концу партии у Верлинского остался лишь огрызок, и дело дошло до того, что ему пришлось оторваться от игры подбежать к судье и упросить того выделить ему еще один карандаш.

Ничьи он не любил, не признавал: либо победа – либо поражение. И это подтверждается турнирными результатами. Так, в чемпионате Москвы (1928), где он занял первое место, Верлинский выиграл 13 партий, 3 проиграл и только одну свел вничью. В 3-м чемпионате страны (1924) разделил 10-11 места: 7 побед, 7 поражений и всего 3 ничьи. Первое известное его выступление состоялось во Всероссийском турнире любителей (Петербург, 1909), где он разделил 10-11 места с Романовским. А первое место занял А. Алехин.

Партия «Б. Верлинский – С. Власть»

В начале статьи я написал, что вчистую Верлинский выиграл не только у Капабланки, но и у Советской власти. Скажу несколько слов и о второй его победе.

На чемпионате СССР (1929) Борис Верлинский занял первое место и стал первым советским гроссмейстером. Однако в 1931 году решение о присвоении звания было отменено «ввиду недостаточно высоких результатов».

Все прекрасно понимали, что в основе – не результаты, а «политические соображения». Ведь первый гроссмейстер СССР – это гордость страны, ее лицо. А тут больной одесский еврей Верлинский – не говоривший, не слышащий, не обучавшийся даже в хедере – всего лишь самородок, который не мог быть – по мнению Советской власти – лицом СССР. И звание просто ликвидировали, можно сказать – отобрали. А через несколько лет (1935) опять восстановили, и «первым гроссмейстером СССР» так стал талантливый Ботвинник. Однако, партия «Б. Верлинский – С. Власть» не была завершена. Верлинский обращался во все инстанции. И партия растянулась на десятилетия. И только в 1947 году был поставлен «шах», а в 1949 году – «мат»: Верлинскому вернули высшее звание шахматного мастера – первого гроссмейстера СССР.

Но жизнь уже находилась на исходе. Ему было отпущено еще несколько лет и партий с друзьями. В том числе и с давним другом Додиком Фудимом – сыном его довоенного спонсора и покровителя. Борис Маркович умер в 1950 году в Москве.

Источник

* * *

От ред. belisrael. Очень было интересно прочесть о выдающемся шахматисте, который имел отношение и к истории шахмат Беларуси (в чемпионате БССР 1933 г., выступая вне конкурса, c результатом 8 из 11 – без ничьих! – занял 2-е место после гомельчанина Абрама Маневича). Я. Топоровский ярко, с малоизвестными подробностями написал о Б. Верлинском, поэтому мы и решили перепечатать статью с сайта «Мы здесь».

Вместе с тем уважаемый автор в своей журналистской «партии» сделал ряд сомнительных «ходов». Не стоило бы, как нам кажется, называть Верлинского «приживалой». Из самой статьи следует, что поддержку от семьи Фудимов шахматист получал не просто так; от общения с ним была польза и для его «спонсоров».

И до международного шахматного турнира в Москве (ноябрь-декабрь 1925 г.) большевики считали великих шахматистов мира «за людей». Уже с начала 1920-х гг., а особенно после создания всесоюзной шахсекции в августе 1924 г., Крыленко, Ильин-Женевский и компания были заинтересованы в том, чтобы показать миру преимущество советской шахматной системы… Кстати, Ильин-Женевский не ушёл «в небытие в 30-х годах» – из википедии можно узнать, что он погиб при эвакуации из Ленинграда 3 сентября 1941 года.

Верлинский становился чемпионом Москвы не «пару раз», а лишь единожды – в 1928 г. На вышеупомянутом турнире 1925 г. Рихарда Рети он не обыграл, а свёл с ним вничью (но победил Акибу Рубинштейна, что вряд ли было хуже!)

В 1931 г. с Верлинским обошлись несправедливо, отняв звание гроссмейстера СССР, присвоенное «пожизненно». Однако мотивировка этого поступка описана в статье неточно. Советская власть вряд ли имела что-то против «больного одесского еврея» – напротив, ей было выгодно показать, что в СССР инвалид и «нацмен» может стать гроссмейстером. На беду Верлинского, вскоре после завоевания им титула в стране развернулась кампания против «чемпионства», за «массовость» физкультурного движения. Одинокий гроссмейстер в начале 1930-х плохо вписывался в систему «рабоче-крестьянских» шахмат…

Поставил ли Б. В. советской власти «шах и мат»? Вопрос спорный. Не похоже, что при жизни ему вернули отнятое в 1931 г. звание, иначе об этом упоминалось бы, как минимум, в некрологе («Шахматы в СССР», № 1, 1951). Вероятно, Я. Топоровский имел в виду, что в 1949 г. Б. Верлинскому было присвоено звание международного мастера.

Советский «Шахматный словарь» (1964) не пишет о гроссмейстерском звании Верлинского. О том, что уроженец Бахмута – первый в СССР гроссмейстер, в массовых изданиях заговорили в перестройку. Причём заговорили на страницах того самого «карповского» журнала «64-ШО» (№ 2, 1988, статья И. Романова), упрекаемого Я. Топоровским в «замалчивании».

Можно предъявить немало претензий редакции энциклопедического словаря «Шахматы» (1990) и лично главреду А. Карпову, но в т. наз. «антиверлинской» кампании они не участвовали. Таблица чемпионата СССР 1929 г. в словаре имеется – не в приложении, а в самой статье о чемпионате.

«Шахматная еврейская энциклопедия» И. Бердичевского (2016) отметила, что «только в 1990 благодаря принципиальной позиции А. Карпова и Ю. Авербаха» Б. Верлинскому было возвращено звание гроссмейстера (здесь мы «за что купили, за то и продаём»).

Хочется пожелать Я. Топоровскому не оставлять изыскания в области шахматной истории, но чуть более внимательно относиться к фактам.

Опубликовано 22.03.2020 01:39

Ю. Тепер о шахматистах-евреях (1)

От ред. Материал, который вы прочтёте ниже, был написан давно – примерно в 2000 г., когда наш уважаемый автор подрабатывал тьютором Открытого университета Израиля в Минске. За истекшие годы по заявленной им теме появилось множество новых источников, в частности, «Шахматная еврейская энциклопедия» Игоря Бердичевского (Москва, 2016). И всё-таки мы решили поместить обзор от Юрия Тепера, поскольку: а) в нём содержатся некоторые малоизвестные факты, особенно во второй части; б) в 2018 г. автор постарался актуализировать свои данные.

Иллюстрация с womanlifeclub.ru

Ю. Тепер

Судьбы еврейских шахматистов в период 1933–1945 годов

Известно, какую страшную цену заплатили евреи Европы после прихода Гитлера к власти. Вместе со всем народом шахматисты прошли путь страданий и борьбы.

Как и судьбы всех остальных евреев европейских стран, судьбы известных шахматистов могут быть разделены на следующие категории: 1) лица, оказавшиеся в Германии на территориях, оккупированных Германией, в том числе в гетто и концлагерях; 2) сражавшиеся с ненавистным врагом; 3) оказавшиеся вне досягаемости для преступных замыслов врага; 4) погибшие от голода и болезней на территориях, не занятых нацистами (пример – блокадный Ленинград).

Посредством историй конкретных людей попробуем проследить судьбу народа.

Как известно, первыми столкнулись с проблемами евреи Германии. Поскольку cначалa нацисты не совершали массовых убийств, ограничиваясь политическим и экономическим преследованием евреев, поражением их в правах, то многим евреям, в том числе выдающимся шахматистам, удалось покинуть Германию. Наиболее характерна здесь судьба 2-го чемпиона мира Эмануила Ласкера (1868–1941; 24 декабря 2018 г. исполнится 150 лет со дня его рождения). Как известно, он 27 лет (с 1894 по 1921 год) удерживал звание лучшего шахматиста мира. Но шахматы были не единственной сферой деятельности этого талантливого человека. Он был доктором математики и философии, писал художественные произведения, разрабатывал теорию различных логических игр (бридж, го…) Потеряв звание чемпиона мира, Ласкер следующее десятилетие сравнительно мало участвовал в соревнованиях, видимо, считая свою миссию в шахматах выполненной. В те годы он занимался в основном научной и литературной деятельностью. Приход нацистов к власти вынудил Ласкера в 1934 г. покинуть Германию, утратив почти всё своё имущество и сбережения. Сначала пожилой гроссмейстер с женой перебрались в Англию, а в 1935 г. во время международного турнира в Москве он обратился к советским властям с просьбой об убежище. Разрешение было получено, и чета Ласкеров 2 года жила в Москве. В 1937 г., однако, супруги перебрались в США. О причинах их решения существуют различные версии. В советской литературе господствовало мнение, что Ласкеры поехали в Америку в гости – навестить семью дочери жены от первого брака. Уже в США Марта (жена Эмануила) заболела и врачи якобы запретили ей возвращаться через океан.

На старости лет Ласкер был вынужден зарабатывать на хлеб, участвуя в шахматных турнирах и утомительных сеансах одновременной игры, что и ускорило его смерть.

В последнее время появились сведения (например, в фильмах о чемпионах мира по сценарию Мелик-Карамова), что Эмануил и Марта, отъезжая в Америку, не собирались возвращаться, что обратные билеты на пароход брались для того, чтобы обмануть советские спецслужбы. Мне кажется маловероятным, что кого-то в мире беспокоила судьба еврейского изгнанника. Факты говорят о том, что на турнире в Ноттингеме 1936 г. (Англия) Ласкер представлял СССР, а в Москве он имел возможность творческой работы как в шахматах, так и в науке.

Из историй других еврейских шахматистов, покинувших Германию после 1933 года, остановимся на судьбах Якоба Мизеса и Иосифа Пората.

Как и Ласкер, Мизес (1865–1954) прожил долгую и интересную жизнь. Результаты уроженца Лейпцига были весьма неровны, блестящие успехи (при очень сильном составе турниров в Остенде и Вене 1907 г. немецкий маэстро занимал там первые места) перемежались с неудачами. Но во всех турнирах, будучи игроком романтического направления, Мизес старался показывать красивую комбинационную игру. Плодотворной была и его деятельность как шахматного литератора. Он опубликовал немало исследований по теории дебюта и эндшпиля, подготовил антологии лучших партий и задач. С приходом к власти нацистов бежал во Францию, а в 1940 г., после разгрома французских войск, перебрался в Англию, где и прожил остаток жизни После войны Якоб Мизес сыграл свой последний международный турнир (Стокгольм, 1948). Достигший 83 лет маэстро сумел в соперничестве с молодыми разделить 3-5-е места.

В 1934 году переехал в Палестину Иосиф Фёрдер, сменивший в 1952 г. фамилию на Порат. Спортивные успехи израильского международного мастера уступают достижениям вышеупомянутых гроссмейстеров, но вклад его в становление израильских шахмат трудно переоценить. В 1928 г. 19-летний уроженец Бреслау выступил на Олимпиаде за сборную Германии, в спустя 7 лет он вместе с Черняком, Ореном и Алони выступил на 6-й Всемирной шахматной олимпиаде в Варшаве за сборную Палестины. Дебютанты сумели занять 15-е место (среди 20 команд). Это выступление шахматистов подмандатной территории было фактически первым появлением израильских спортсменов на спортивной карте мира. А 4 года спустя, выступая на 8-й Олимпиаде в Буэнос-Айресе, представитель Палестины сумел разделить 1-2-е места на 2-й доске с представителем Польши М. Найдорфом, о котором речь пойдёт ниже. Отличная игра Пората позволила команде Палестины занять на этом крупнейшем шахматном форуме 9-е место среди 27 команд-участниц.

Добавим, что, соперничая с товарищами по команде в национальных первенствах, Иосиф 2 раза (в 1937 и 1940 годах) становился чемпионом Палестины, а после провозглашения независимости Израиля добавил к этим победам ещё 4: в 1953, 1957, 1959 и 1963 годах. Уже в преклонном возрасте (в 1964 г.) израильский мастер добился крупнейшего в своей биографии успеха на международной арене, заняв 1-е место в зональном турнире ФИДЕ, проходившем в Улан-Баторе. Достойно выступил Порат и в Амстердаме, где состоялся межзональный турнир. До 1968 г. он сохранял за собой место в национальной сборной. Умер ветеран израильских шахмат в 1996 г.

Нетипична судьба выдающегося шахматиста, блиставшего на рубеже XIX-ХХ вв., Зигберта Тарраша (1862-1934). В феврале 1934 г. он умер в Мюнхене своей смертью. Не будем гадать, насколько первый год нахождения нацистов у власти ускорил кончину «гордости германских шахмат», как называли Тарраша после его громких побед в международных турнирах. Отметим, что он, не будучи шахматным профессионалом (на протяжении всей жизни Зигберт работал практикующим врачом), был наставником немецких шахматистов. По его книгам «Современная шахматная партия» и другим, переведенным на многие европейские языки, учились шахматисты многих стран. Да и сейчас, несмотря на некоторую старомодность, книги не потеряли практической значимости.

Полностью подчинив себе Германию, Гитлер перешёл к международной экспансии. Так, жертвой «аншлюса» стала Австрия. Сильнейшим австрийским шахматистом многие годы был выдающийся мастер комбинационной игры Рудольф Шпильман (1884–1942). После аннексии Австрии он вынужден был бежать в Чехословакию, а когда нацисты и там не оставили его в покое, изгнанника приняла Швеция, где он и умер (возможно, покончил самоубийством). Подобно упоминавшемуся выше Мизесу, Шпильман был шахматистом яркого атакующего стиля с весьма неровными результатами. Не удивительно, что свою первую книгу он назвал «Теория жертвы» (перевод на русский язык вышел в 1936 г.). Несмотря на неровность результатов, австрийский чемпион в 1920–30-х годах был одним из претендентов на мировое первенство, поскольку одержал победы во многих международных турнирах. Интересно, что представитель Нидерландов Макс Эйве, чемпион мира 1935–37 гг., готовясь к первому матчу за мировое первенство с Алехиным, проиграл тренировочный матч именно Шпильману, что, однако, не помешало Эйве одержать сенсационную победу над русским гением. Видимо, уроки матча со Шпильманом не прошли для голландца даром.

Среди шахматистов Чехии в 1930-е годы выделялся Саломон Флор (1908–1983), которого за быстро пришедшие успехи, да и за малый рост, часто сравнивали с Наполеоном. Победы в сильных турнира (не менее десятка первых мест) позволили представителю Чехословакии заключить соглашение с Алехиным о проведении между ними в 1939 г. матча на первенство мира. Но давление нацистов на Чехословакию в сентябре 1938 г. и начавшаяся вскоре Вторая мировая война перечеркнули надежды Флора сыграть матч на первенство мира. Гроссмейстер вынужден был переехать в СССР, где и прожил вторую часть жизни. О том, как советское государство «облагодетельствовало» Флора гражданством в 1942 г., рассказано в книге известного певца и друга гроссмейстера Михаила Александровича. М. Александрович и С. Флор находились тогда в Тбилиси и жили в гостинице. Материальные и жилищные условия Флора как иностранца (гражданина Чехословакии) были значительно лучшими. Но однажды Флор зашёл к другу в номер и неожиданно попросил у него еды. Певец был удивлён – ведь он сам нередко обращался к шахматисту с просьбами о помощи… Оказалось, после решения о предоставлении Флору советского гражданства он был немедленно лишён всех «буржуазных» привилегий – выселен из номера люкс и лишён спецпитания. Помощь друга помогла Флору пережить эти неприятности.

После войны «Сало» нередко играл в советских и международных турнирах, но прежних успехов не показывал, прославившись больше как арбитр и журналист. Можно сказать, что Флор, непосредственно от войны не пострадавший, всё же был её жертвой.

Следующей после Чехословакии добычей для гитлеровцев стала Польша. Двое мастеров-евреев из этой страны погибли в период оккупации: это Моисей Ловцкий (1881–1940) и Давид Пшепюрка (1880–1940). Судьба последнего, знаменитого шахматного композитора, особенно трагична. В августе-сентябре 1939 г. в столице Аргентины Буэнос-Айресе проходила VIII шахматная олимпиада, о которой уже упоминалось. Поездка «на край света» требовала немалых средств, а правительство Польши не могло оказать реальную помощь шахматистам. В этом затруднительном положении Пшепюрка, человек состоятельный, принял решение продать свой дом в Варшаве, а вырученные деньги пожертвовать на поездку. И вот в конце июля 1939 г. бельгийский корабль со всеми европейскими участниками Олимпиады взял курс на Аргентину… Спонсора польской команды на корабле не было, он остался в Польше, несколько месяцев спустя был арестован и погиб в концлагере (по другим сведениям, расстрелян в Кампиносской пуще).

Пшепюрка не имел больших спортивных достижений, хотя и стал первым чемпионом Польши (1927). Тем не менее его вклад в развитие польских шахмат трудно переоценить. В течение пяти лет он издавал журнал «Свят шаховы». Известен Давид был и как составитель шахматных композиций: более 160 его задач в разное время были опубликованы. На олимпиаде 1930 г., где сборная Польши одержала свою единственную в истории победу, он успешно выступал за национальную команду (9 из 13 на 3-й доске). После войны в честь заслуг погибшего польская федерация шахмат не раз проводила мемориалы Пшепюрки, он был посмертно избран почётным членом ФИДЕ.

Менее известна даже в шахматных кругах фигура Моисея Ловцкого. До революции 1917 г. он жил в Киеве, а в 1920-е гг. перебрался в Варшаву, где постоянно играл в польских турнирах (в последние годы – малоудачно). Подробности его гибели неизвестны.

Ещё один представитель Польши, гроссмейстер Акиба Рубинштейн (1882–1961), сумел пережить нацистскую оккупацию в Бельгии. Однако годы после освобождения страны – вплоть до своей смерти – он провёл в больнице для душевнобольных, не участвуя в шахматной жизни. А в первые десятилетия века уроженец Лодзинской губернии неоднократно показывал выдающиеся спортивные результаты и заслуженно считался претендентом № 1 на матч за мировое первенство с Ласкером. То, что этот матч не состоялся, – большое упущение шахматного мира.

После 1918 г. Рубинштейн продолжал играть в турнирах, но результаты его стали неровными, и он выбыл из числа претендентов на корону. Но на олимпиаде 1930 г. в Гамбурге Рубинштейн, лидер команды Польши, играл сильно как никогда, и набрал 15 очков из 17. Соревнование стало «лебединой песней» Рубинштейна – больше он таких успехов не показывал. Во время оккупации Бельгии Акиба скрывался в семьях друзей, его никто не выдал.

В 1939 г. не вернулись из Аргентины в Польшу Мендель (Мигель) Найдорф, Паулино Фридман и Савелий (Ксавье) Тартаковер. Последний, лидер польской команды, родился в Ростове-на-Дону и прожил интересную жизнь (1887–1956). Покинув Россию в 13 лет, Савелий до Первой мировой войны жил в Вене, а после войны – в Париже. Принятие польского гражданства позволило ему выступать на турнирах за Польшу. Пожалуй, никому, кроме Тартаковера, не удавалось столь успешно сочетать практические выступления (особенно в 1920–30-х гг.) и литературную деятельность. Его книга «Ультрасовременная шахматная партия» (1924) была в своё время признана интереснейшей шахматной книгой всех времён, а автор получил прозвище «Гомер шахматной игры». Это выражение придумал Эмануил Ласкер, который, сам будучи прекрасным литератором, по достоинству оценил творения коллеги. Тартаковер умел писать о шахматах так, что увлекал всех, от начинающих до гроссмейстеров. Его афоризмы («тартаковеризмы») до сих пор вызывают интерес.

После окончания Олимпиады 1939 г. гроссмейстер отправился во Францию, где сражался за свободу страны под именем лейтенанта Картье. После окончания войны Тартаковер ещё не раз играл в турнирах и продолжал писать о шахматах. Его смерть 5 февраля 1956 г. стала большой утратой для шахматистов всего мира.

Многие шахматисты остались в Аргентине на время войны, а М. Найдорф и П. Фридман, приняв гражданство этой страны, осели там до конца жизни. М. Найдорф (1910–1996) до войны трижды выступал за сборную Польши и был среди ведущих шахматистов страны. В 1935 г. весь мир облетела партия Гриксберг-Найдорф, получившая название «польская бессмертная». После блестящих жертв трёх фигур подряд чёрные поставили мат королю соперника уже на 22-м ходу.

Когда пришло сообщение о гибели семьи в оккупированной Польше, Мендель стал Мигелем и принял гражданство страны, которая его приютила. 1940–60-е гг. – лучший период его творчества. Многочисленные первые призы в турнирах, успешное вступление за сборную Аргентины – всё это шло в зачёт уроженцу Варшавы. Приобрела популярность среди шахматистов и его заготовка – система Найдорфа в сицилианской защите. Её применяли многие выдающиеся игроки, в том числе Роберт Фишер. Как писал Михаил Ботвинник: «Найдорф был весьма самобытен. Он умел находить оригинальные, опасные для противника решения». До 1980-х гг. Найдорф продолжал удивлять шахматный мир своими достижениями, несмотря на свой возраст.

Гораздо менее продолжительным был творческий путь П. Фридмана (1905–1982); крупных успехов этот шахматист, до войны 7 раз выступавший за сборную Польши, позже не показывал.

Говоря о евреях-шахматистах, выходцах из Польши, нельзя не вспомнить уроженца Варшавы Моше Черняка (1910–1984). В 1935 г. во время VI Олимпиады в Варшаве состоялся его дебют за сборную Палестины. Будучи лидером палестинской команды, он играл на 1-й доске и в Буэнос-Айресе. Вернулся на Землю Израиля он лишь в 1952 г., добавив к званию чемпиона Палестины 1936 и 1938 гг. звание чемпиона Израиля 1955 г. Выступая за сборную страны до 1968 г., он вёл тренерскую и литературную деятельность.

После олимпийских сражений 1939 г. в столице Аргентины остался и представитель Латвии Моше Фейгин, уроженец Двинска (1908 г.). Ему в эмиграции не повезло: со своим слабым здоровьем Фейгин не сумел найти хорошую работу и применение шахматным способностям. В 1950 г. он умер.

В своём рассказе мы приближаемся к судьбе шахматистов, живших на территориях, присоединённых к СССР осенью 1939 г. Это шахматисты западных земель Беларуси и Украины. Из западнобелорусских шахматистов назовём брестчанина Шпигельмахера и жителей Белостока: Барина и Арона Заблудовского. Оказавшись на территории БССР, эти шахматисты приняли участие в ряде соревнований. Так, они входили в состав сборной Беларуси, которая в апреле 1941 г. сыграла товарищеский матч с командой Литвы. Шпигельмахер выиграл обе партии, Заблудовский и Барин показали результат 50% (1 из 2 у каждого). После окончания матча состоялся чемпионат БССР. Отлично выступил в этом турнире Шпигельмахер, поделив 4-5-е места с витебским мастером Владиславом Силичем. Барин набрал в 14 партиях 7 очков и занял 7-е место. Заблудовский оказался среди аутсайдеров (13-е место). В августе 1941 г., по сведениям «Шахматной еврейской энциклопедии», он погиб с другими евреями Белостока от рук нацистов. Вероятно, и двое других «западников» погибли на оккупированных территориях, как и видный шахматный композитор Шая Креленбаум (из местечка Домачево под Брестом).

Несколько больше сведений имеется о мастере из Львова Эдварде Герстенфельде (1915–1943). Он участвовал в ряде польских и международных турниров, лучший результат до войны – 6-е место на международном турнире в Лодзи (1938). В краткий советский период Герстенфельд удачно сыграл в показательном львовском турнире мастеров (4-е место), а в полуфинале первенства СССР 1940 г. разделил 1–2-е места и выполнил норму мастера спорта СССР. Менее успешно выступил львовянин в финале первенства СССР, где оказался лишь на 17-м месте, хотя и сыграл немало интересных партий. Где и как погиб Герстенфельд, точно неизвестно.

(окончание следует)

Опубликовано 27.09.2018 15:26

Да 100-годдзя з дня смерцi Шолам-Алейхема. Ад Пейсаха да Кучак

(внизу ссылка на русский перевод 1959 г. истории, про шахматиста Рубинштейна, под названием “Чемпион по шахматам”)

Дзіўная гісторыя, расказаная ў халодную зімовую ноч адным яўрэем, апантаным шахматыстам, пасля вясёлай картачнай гульні і добрай закускі ў цёплай кумпаніі

Было ўжо моцна за поўнач. На дварэ стаяла зіма. Вечарынка скончылася, і стол сведчыў, што кампанія, якая была сабралася за ім, добра перакусіла і добра прабавіла час. Зялёныя столікі, спісаныя крэйдай, поўніліся раскіданымі картамі, з якіх глядзелі тузы і каралі і дражніліся: “Цяпер мы тут!”… Зноў сядаць за вінт, прэферанс ці “вока” было б ужо маркотна, але позна было ўжо саромецца сваіх страсцей. Кампанія накурылася, напілася чорнай кавы і, пакуль варочаліся языкі, абмянялася навінамі. Але вось нехта кінуў нейкае слоўца пра шахматы, нехта падтрымаў размову, і апантаны гулец Рубінштэйн адразу навастрыў вуха.

Рубінштэйн – шахматыст небяспечны. Праз шахматы ён можа прайсці дзесяць міль, не есці, не піць, не спаць ноч – фанатычны гулец, што тут скажаш! Пра яго ходзіць маса анекдотаў: 1) ён можа гуляць сам з сабою ў шахматы цэлую ноч; 2) ён тройчы разводзіўся з жонкай з-за шахмат; 3) ён ужо некуды прападаў на тры гады з-за шахмат. Карацей, там, дзе Рубінштэйн, там і шахматы, а дзе шахматы, там і Рубінштэйн, і Рубінштэйн любіць, каб у кампаніях размаўлялі пра шахматы, як добры выпівоха любіць, каб размаўлялі пра выпіўку… Калі вы паглядзіце на Рубінштэйна, то перш за ўсё заўважыце яго недарэчна высокі лоб, высокі і шырокі, круглы – маю на ўвазе, пукаты. Вочы таксама дзіўна вялікія, круглыя, чорныя, але халодныя. Сам ён сухі, кашчавы, але голас у яго гучны, як звон – сапраўдны бас. Там, дзе Рубінштэйн – там ужо чуваць толькі Рубінштэйна, больш нікога…

Пачуўшы, што нехта завёў размову пра шахматы, Рубінштэйн зморшчыў свой і без таго наморшчаны лоб, адным вокам скасавурыўся на чорную каву, быццам бы яна смакавала як мыла ці як памыі… і сказаў усім і нікому сваім адмысловым басам:

– Дамы і панове! Калі хочаце пачуць файны расказ пра аднаго гульца ў шахматы, то сядайце бліжэй, я раскажу вам старадаўнюю гісторыю.

– Гісторыю пра гульца ў шахматы? У былыя часы? – падхапіла гаспадыня, якой карцела, каб госці не разбегліся. – Цудоўна! Скажыце Фелічцы, каб яна кінула фартэпіяна, і, калі ласка, зачыніце дзверы, прынясіце яшчэ пару-тройку крэслаў. Садзіцеся, прашу вас, садзіцеся! Пан Рубінштэйн раскажа нам гісторыю пра гульца ў шахматы, старадаўнюю гісторыю.

Рубінштэйн аглядзеў з усіх бакоў толькі-толькі запаленую цыгару, якую яму прапанаваў гаспадар, быццам бы ацэньваў яе кошт, скрывіўся і выпукліў свой вялікі лоб, нібы хацеў сказаць: “Гм… выглядае як цыгара, але паліцца, бы венік…” і пасля гэтага падступіў да сваёй гісторыі такімі словамі:

– Што я, мае дамы і панове, апантаны, прыродны шахматыст, як і ўсе ў нашым родзе, – гэтага вам не трэба даводзіць, самі ведаеце. Наша прозвішча крыху вядомае ў свеце, і я хацеў бы з вялікай асалодай спытацца, ці ведаеце вы хоць каго з Рубінштэйнаў, які не быў бы шахматыстам.

– Я ведаю Рубінштэйна – страхавога агента, ён прыходзіць да мяне штотыдзень. Апрача “страхавання жыцця” ён нічога не ведае, чысты дзікун! – улез у размову адзін з гасцей, юнак з выцягнутай угору галавой, на якой сядзелі залатыя акуляры. Ён лічыў сябе разумным і любіў з усіх пакпіць. Аднак Рубінштэйн спакойна адказаў сваім басам, утаропіўшыся ў юнака вялікімі чорнымі вачыма:

– Відаць, ён не нашага роду. Сапраўдны Рубінштэйн – заўсёды шахматыст. Гэта натуральна ў той жа ступені, як натуральна тое, што дурні любяць кепскія жарцікі… Мой дзед Рувім быў сапраўдным Рубінштэйнам, таму што быў ён, мае дарагія дамы і панове, сапраўдным шахматыстам. Калі ён гуляў у шахматы, увесь свет мог перакуліцца, а ён бы і не заўважыў. Да яго прыязджалі з усіх канцоў згуляць партыю важныя людзі – памешчыкі, графы, вяльможы! Быў ён усяго толькі гадзіннікавым майстрам, які добра знаўся на сваёй справе. Але, паколькі на першым месцы ў яго стаялі шахматы, то меў ён не заробкі, а слёзы, і ледзь-ледзь мог пракарміць сям’ю.

І вось аднойчы здарылася гісторыя, мае любыя панове і дамы… Пад’язджае да дзедавай хаткі шыкоўны тарантас, запрэжаны дзвюма парамі гарачых коней, і выскоквае з яго нейкі памешчык, а хутчэй магнат з двума слугамі. Ён быў увешаны ардэнамі і медалямі зверху данізу – вялікі пан! Жвава заходзіць у домік: “Дзе тут яўрэй Рувім Рубінштэйн?”

Дзед мой, праўду кажучы, крыху напалохаўся, але хутка прыйшоў у сябе і вымавіў: “Гэта я – яўрэй Рувім Рубінштэйн. Чым магу служыць?” Гэтым пан задаволіўся і кажа на дзеда: “Калі ты і ёсць яўрэй Рувім Рубінштэйн, то вельмі прыемна. Скажы паставіць самавар і прынясі шахматы, мы з табой згуляем. Я чуў, што ты добра гуляеш у шахматы, і што ніхто ніколі не аб’яўляў табе мату”. Так кажа на яго гэты магнат (таксама, відаць, любіцель шахмат) і сядае з ім гуляць у шахматы, партыю за партыяй, партыю за партыяй, а тым часам закіпеў самавар і падалі гарбату, ясная рэч, на падносе, з сочывам і рознымі закускамі, аб гэтым ужо падбала мая бабка, дарма што ў яе кішэні не было ані шэлега. А на двары, ля тарантаса сабралося ўсё мястэчка. Ці жартачкі – у Рувіма-гадзіншчыка гэтакі магнат! Вядома, па мястэчку пайшлі розныя чуткі. Нехта казаў, што вялікі пан прыехаў з губерні з рэвізіяй, дзеля “вобыску”, шукае фальшывыя грошы… Іншыя сцвярджалі, што не абышлося без даносу, паклёпу, што тутака “шыецца справа”… Зайсці ўнутр і паглядзець, як пан сядзіць з дзедам і гуляе ў шахматы, ніхто не дадумаўся. Каму, на самай-та справе, магла прыйсці ў галаву такая думка?

І трэба сказаць вам, дамы і панове, што той вялікі пан, хоць ён гуляў няблага, нават можна сказаць, зусім добра, атрымліваў ад дзеда мат за матам, і чым больш гуляў, тым больш гарачыўся, а чым больш гарачыўся, тым скарэй прайграваў. А дзед – ні брывом не вядзе, скажу я вам! Як быццам ён гуляе, ну, я не ведаю з кім – з навічком… Пану гэта было, напэўна, дужа крыўдна, што я буду вам тлумачыць? Прайграваць ніхто не хоча, а яшчэ каму – нейкаму яўрэйчыку! Але сказаць ён нічога не можа, дый што тут казаць, калі кожны ход робіцца добра – майстру не запярэчыш! І трэба вам ведаць, панове і дамы, што сапраўдны гулец у шахматы цікавіцца значна больш самой гульнёй, чым перамогамі ці паражэннямі. У сапраўднага шахматыста няма гульца-партнёра, ён гуляе супраць фігур – не ведаю, ці вы мяне зразумееце…

– Плаваць мы не ўмеем, але ў плаванні нешта цямім, – уставіў слова юнак-жартун, і як заўсёды недарэчна. Апантаны шахматыст Рубінштэйн прасвідраваў яго халодным позіркам і кінуў: “Так, адразу відаць, як вы цяміце ў плаванні”… Зацягнуўшыся цыгарай, ён прадоўжыў расказ.

– І паколькі ўсё на свеце мае канец, мае дамы і панове, то скончылася і іхняя гульня ў шахматы. Магнат устаў, зашпіліўся на ўсе гузікі, працягнуў дзеду два пальцы і звярнуўся да яго так: “Слухай, Рувім Рубінштэйн, ты мяне разбіў ушчэнт, і я мушу прызнацца, што ты найлепшы шахматыст не толькі ў маёй губерні, а і ва ўсёй імперыі, а можа, і ва ўсім свеце. Я вельмі цешуся, што меў гонар і задавальненне гуляць з найлепшым шахматыстам свету. Будзь пэўны, тваё імя ад сённяшняга дня прагрыміць яшчэ гучней, чым дагэтуль. Я перадам міністрам і далажу пра цябе пры двары…”

Пачуўшы такую мову – “перадам міністрам… далажу пры двары…” – пытаецца дзед: “Хто ж Вы такі, ясны пане?” Рассмяяўся пан, выставіў грудзі ў медалях і адказаў дзеду: “Я – губернатар”… Тут дзеду стала трохі ніякавата; калі б ён ведаў, з кім гуляе, то гуляў бы іначай… Але што было, то было – назад не вернеш! Губернатар вельмі ветліва развітаўся, сеў у тарантас і – “пошел!”

Зразумела, спачатку ўсё мястэчка накінулася на дзеда з пытаннямі: “Хто гэта быў?” А калі стала вядома, што гэта быў губернатар, то людзі здзівіліся яшчэ больш: “Што тут рабіў губернатар?” А калі дзед перадаў ім, што губернатар прыязджаў толькі дзеля шахмат, то людзі тройчы сплюнулі і вылаяліся, а потым сталі разыходзіцца, яшчэ трохі пагаманілі – і забыліся. І дзед таксама забыўся на гэты выпадак, яго галава была ўжо дзесьці ў іншым месцы – ён зноў думаў пра шахматы, а заадно і пра свой заробак. Вядомая справа, яўрэй заўсёды мучаецца, гаруе, шукае, дзе зарабіць на хлеб.

І вось надышоў дзень, мае панове і дамы, – не ведаю, колькі часу прайшло з таго выпадку, ведаю толькі, што гэта сталася напярэдадні свята Пейсах. А на свята ў дзеда не было нічога, нават кавалка мацы жаднага. Дзетак ён меў, каб не сурочыць, многа – аднаму трэба кашуля, другому пара боцікаў – цяжка! І сядзіць ён, бядак, скурчаны ў тры пагібелі, са шкельцам у воку, калупаецца ў маленькім гадзінніку, які чамусьці спыніўся, і думае думку біблійнымі словамі: “Адкуль прыйдзе дапамога?” Раптам расчыняюцца дзверы, уваходзяць двое жандароў і проста да дзеда: “Пажалуйце!”. Яму ў галаву ўдарыла (дзед быў летуценнікам): ці не ад губернатара яны? Дык вось і разгадка – можа, таму вяльможу захацелася зрабіць добрую справу, ашчаслівіць чалавека? Хіба не здаралася, што пан яўрэя асыпаў золатам праз якую-небудзь драбязу, ды так, што заставалася і дзеткам, і дзеткавым дзеткам? Але аказалася, мае дамы і панове, нічога падобнага – яго ласкава просяць прагуляцца, схадзіць… куды б вы думалі? Аж у Пецярбург! А навошта – жандары і самі не ведаюць! Яны кажуць толькі, што атрымалі паперу з Пецярбурга і ў ёй напісана: “неадкладна даставіць яўрэя Рубіна Рубінштэйна ў Санкт-Пецярбург” – пэўна, у гэтым нешта ёсць. “Прызнайся, дзядзька, што за штуку ты выкінуў?” Дзед клянецца, што ён нічагусенькі не ведае, што ён за ўсё жыццё нават мухі на сценцы не забіў, Усё мястэчка, кажа ён, можа за яго паручыцца! Слухаць яго слухаюць, але не чуюць. Вырашылі даставіць яго пешым шляхам, то бок “па этапу” – таму што, калі ў паперы сказана “даставіць”, што гэта можа азначаць, як не этап і ланцугі? І яшчэ сказана “неадкладна” – ясная рэч, чым хутчэй, тым лепей.

І вось, мае дамы і панове, нядоўга разважаючы, узялі жандары майго дзеда, без лішніх цырымоній закулі ў кайданы і разам з усімі злодзеямі накіравалі на сапраўдны этап. А што ў тыя гады ў маскалёў значыла “ісці па этапу”, пра гэта я вам не буду шмат расказваць. Хто не ведае, што не было ні чыгункі, ні шашы, і людзі ў дарозе мерлі як мухі? Больш за палову гінулі, а тыя, хто дабіраўся да месцы прызначэння, былі амаль заўсёды кончанымі калекамі. Аднак, на шчасце, мой дзед быў такой самай камплекцыі, як я: сухі, кашчавы, моцнага целаскладу. Да таго ж ён быў чалавекам разважлівым і пабожным, а да таго ж яшчэ і філосафам. “Чалавек памірае аднаго разу, – казаў ён, – калі яму суджана жыць на зямлі, дык ніхто ў яго жыццё не адбярэ”… Чаму ён так загаварыў пра жыццё і смерць? Таму што адчувалася: справа пахне катаргай, Сібірам ці нават нечым горшым… Ён не толькі развітаўся з жонкай, дзецьмі і ўсім мястэчкам назаўсёды, а і прачытаў малітву на небяспечнае падарожжа і хацеў сказаць спавядальную… яго суцяшалі, усё мястэчка выйшла яго праважаць, як на сапраўдным пахаванні. І слёзы ліліся бясконца, як па нябожчыку.

Перадаць вам, дамы і панове, усё, што дзеду выпала на тым шляху, заняло б у нас не адну ноч, а тры. Часу шкада – лепш выкарыстаць гэты час на гульню ў шахматы… Калі коратка, магу вам сказаць, што цягнуўся шлях усё лета, ад Пейсаха да Кучак, таму што этап дзяліўся на часткі, і на кожным перасыльным пункце арыштантаў трымалі тыдзень, а то і два, пакуль не збіралася цэлая партыя злодзееў і бадзяг, якую гналі далей. І нават калі, пасля шматлікіх пакут і мук, дзед апынуўся ў Санкт-Пецярбургу, вы думаеце, гэта ўжо канец? Памыляецеся! Там майго дзеда ўзялі і кінулі ў “каменны мяшок” – цёмны пакойчык, дзе ні сесці, ні легчы, ні прайсціся, ні пастаяць…

– Пэўна, там добра гуляць у шахматы, – уставіў юнак-жартун.

– І па-дурному жартаваць! – дадаў шахматыст Рубінштэйн і працягнуў: – Там, у “каменным мяшку”, дзед ужо канчаткова развітаўся з жыццём, сказаў на памяць спавядальную малітву… Ён ужо бачыў перад сабою анёла смерці і адчуваў, што той вось-вось забярэ яго душу, яшчэ раней, чым яна акажацца перад Судом, і, праўду кажучы, прыспяшаў гэты момант. У яго заставаўся толькі адзін спадзеў – на мястэчка. Ён быў упэўнены, што мястэчка не будзе маўчаць, што знойдуцца хадайнікі, заможныя яўрэі, якія будуць прасіць, шукаць пратэкцыі, а калі трэба, дадуць хабар, каб выцягнуць бязвіннага яўрэя з бяды, абараніць яго ад паклёпу… І дзед не памыліўся, мае панове і дамы – ад першага дня, калі яго забралі, і цягам усяго лета мястэчка рупілася аб яго вызваленні! Наймалі адвакатаў, шукалі пратэкцыі, давалі хабар – проста сыпалі грашыма, але ніякія высілкі “ў імя Ізраіля” не дапамагалі. Грошы хадайнікі бралі, але казалі, што нічога зрабіць для дзеда нельга, і з разумным выглядам тлумачылі, чаму. Прыкладна так тлумачылі: “Злодзея ці іншага злачынцу можна лёгка вызваліць, калі маеш грошы. Чаму? Таму што мы ведаем, што той злодзей скраў пару коней, а той злачынца падпаліў дом. Але з такім чалавекам, як Рубінштэйн, нічога падобнага – хто ведае, якое злачынства ён здзейсніў? Можа, палітычнае, і тады ён “палітычны злачынца”? А гэткі тып ва ўсе гады лічыўся горшым, чым бандыт, які зарэзаў усю губерню!.. Ісці прасіць за “палітыка” – гэта ўжо небяспечна!… Слова “палітычны” значыць, што “наверсе” сочаць за справай, яе не замнеш паціху… А як Рувім Рубінштэйн мог стацца “палітычным”? Ну як жа – яўрэй-летуценнік, філосаф!..”

Аднак, мае панове і дамы, усё на свеце мае канец. Прыйшоў дзень, калі дзверы турмы адчыніліся і двое жандароў, узброеныя з галавы да пятак, узялі майго ўжо ледзь жывога дзеда, пасадзілі яго ў карэту і – “пошёл!”, куды б вы думалі? Ён нічога не пытаўся. Едзем у суд? – няхай будзе суд. На эшафот? – хай на эшафот, абы ўсё скончылася!… І мой дзед ужо ўяўляў сабе, як стаіць перад судом – быццам яго прывезлі ў Сенат і кажуць: “Рувім Рубінштэйн! Прызнавайся ва ўсім!” І ён адказвае Сенату: “Прызнаюся, што я бедны яўрэй, майстар гадзіннікаў, і жыву сумленнай працай сваіх рук, нікога не абкрадаў, не падманваў, не абражаў, і Бог сведка, а калі вы хочаце караць мяне, карайце, але лепш ужо адразу забярыце душу, яна ў вашых руках!” Так у думках дзед размаўляў з Сенатам, а карэта тым часам пад’ехала да камяніцы, дзеду кажуць вылазіць – і ён вылазіць. І яго вядуць у адзін пакой, потым у другі, і кажуць яму распрануцца да кашулі! Ён не разумее, навошта, але раз жандар сказаў, нельга ўпарціцца… Пасля гэтага яму кажуць (мае дамы і панове, тысячу разоў прашу прабачэння) зняць і кашулю. Здымае ён і кашулю, і тады яго вядуць у лазню. Але ж гэта была лазня на ўсе сто! Яго там і мылі, і церлі, і паласкалі. Потым кажуць яму апранацца і едуць з ім далей – едуць, едуць… Дзед думае сабе: “Уладар сусвету! Што ж са мною будзе?”… І ён спрабуе ўспомніць апавяданні, якія некалі чытаў, пра Іспанію і Партугалію, і не можа ўспомніць, дзе чытаў пра такое, што перш чым адправіць злачынцу на эшафот, яго вядуць у лазню… А пакуль ён думае гэткія думкі, карэта пад’язджае да дома з жалезнай агароджай і пазалочанымі зверху пруткамі, а наверсе кожнага з пруткоў – арлы. І вядуць яго міма генералаў з залатымі эпалетамі ды медалямі і кажуць нічога не палохацца, кажуць, што яго прадставяць цару, і каб ён глядзеў прама, нічога лішняга не казаў, ні на што не жаліўся і адказваў на царскае “так” – “так”, на “не” – “не”. І вось, пакуль дзед прыходзіў у сябе, яго прывялі ў прыгожую залу з багатымі карцінамі і залатымі крэсламі, а проста перад ім стаў высокі чалавек з бакенбардамі… Чалавек з бакенбардамі (гэта быў цар Мікалай I) уперыўся ў дзеда позіркам і паміж імі адбылася такая гаворка:

Цар: Як цябе зваць?

Дзед Рубінштэйн: Рувім Рубінштэйн, сын Шолема.

Цар: Колькі табе гадоў?

Дзед Рубінштэйн: 57.

Цар: Дзе ты навучыўся гуляць у шахматы?

Дзед Рубінштэйн: Гэтая навука ў нас перадаецца ў спадчыну.

Цар: Кажуць, што ты першы шахматыст у маёй зямлі.

На гэта дзед хацеў адказаць: “Лепш бы я не быў першым шахматыстам у тваёй зямлі”… Верагодна, цар запытаўся б: “Чаму?” Тады б ужо дзед выклаў, што не так трэба абыходзіцца са знакамітым шахматыстам, якога хоча бачыць цар… Дзед Рубінштэйн ужо гатовы быў усё выкласці! Але цар махнуў рукою, генералы адцяснілі дзеда, і тыя самыя жандары, якія суправаджалі яго ў царскую рэзідэнцыю, выштурхалі дзеда на вуліцу. Яму сказалі, што ён мусіць неадкладна ехаць дадому, бо ў горадзе заставацца забаронена… Як ён дабраўся дадому – не пытайцеся; галоўнае, што дабраўся жывы. І прыбыў ён дахаты акурат на восеньскае свята Кучак, дамы і панове! Я скончыў…

Пераклаў з ідыша Вольф Рубінчык

Ад перакладчыка. Шолам-Алейхем (Шолам Якаў Рабіновіч) – адзін з заснавальнікаў новай яўрэйскай літаратуры на мове ідыш. Нарадзіўся 02.03.1859 ва Украіне, у пачатку XX ст. не раз бываў у Беларусі. Памёр у ЗША 13.05.1916. Апавяданне, якое прапануецца ніжэй, належыць да “касрылаўскага” цыклу Шолам-Алейхема і датуецца 1915 г. – годам, калі ў свеце ўжо набыло шырокую вядомасць імя Акібы Рубінштэйна. Гісторыя пра “шахматыста Рубінштэйна” пад назвай “Чемпион по шахматам” у скароце друкавалася ў часопісе “Шахматы в СССР” № 3, 1959 г. – у перакладзе на рускую мову А. Бялова. На беларускую мову апавяданне было перакладзена ў 2009 г., да 150-годдзя пісьменніка, і надрукавана ў лунінецкім бюлетэні “Альбино плюс” (спецвыпуск № 10).

Цікава, што ў «Шахматной еврейской энциклопедии», апрача Акібы, згадваюцца яшчэ пяцёра Рубінштэйнаў: Сімон (1910-1942), які нарадзіўся ў Львове, быў віцэ-чэмпіёнам Вены, загінуў у канцлагеры; Саламон (1868, Польшча – 1931, Лос-Анджэлес), нацыянальны майстар, з 1915 г. жыў у ЗША; Сэмі (1927, Антверпен – 2002, Брусэль), нацыянальны майстар, сын Акібы Рубінштэйна; Хасэ (1940, Вілья-Мартэльі – 1996, тамсама), міжнародны арбітр, арганізатар турніраў у Аргенціне; Эмануіл (1897, Кракаў – ?), яшчэ адзін нац. майстар, прызёр у чэмпіянаце роднага горада (1938). Вось ужо сапраўды шахматнае прозвішча…

Савецкая паштовая марка 1959 г. і кніга, якая выйшла ў Расіі ў 2011 г.

***

Русский перевод А. Белова можно прочесть в журнале “Шахматы в СССР” № 3, 1959 г. на стр. 88-89 (26-27 листы)

Апублiкавана 13 мая 2016 0:21