Tag Archives: Данила Ткаченко

Сергей Медведев. «И поджег этот дом»

Пять лет назад наделал шуму проект Данилы Ткаченко «Родина». Художник приезжал в вымершие северные деревни (в Костромской области и в Поморье), заходил в брошенные дома, жил там по несколько дней, чтобы проникнуться их духом, затем поджигал – дома, амбары, сараи, заборы – и фотографировал, как они горят. Был скандал: художника обвиняли в варварстве, пиромании, уничтожении культурного наследия (хотя через пару лет дома бы сгнили сами по себе, никто бы и не заметил), в осквернении традиций и разрушении скрип. Ткаченко тогда пришлось уехать из России из-за травли и угроз.
Я был среди тех, кого этот проект восхитил, – я увидел в нем развитие традиций русского авангарда с его культом огня, раскольников с их идеей самосожжения, революции с ее «мировым пожаром в крови», и в целом самозабвенного и самоистребительного начала русской культуры: “сгорел сарай, гори и хата”, “а гори оно все синим пламенем.” Поэтому, когда художник предложил мне написать вступление для каталога его выставки в Италии, я с удовольствием согласился и в качестве гонорара попросил пару его работ, авторские отпечатки.




С тех пор горящий дом висел у меня в кабинете, вдохновляя и отрезвляя. Думал ли я, что пять лет спустя это окажется метафорой той самой Родины, совершившей бессмысленное самоубийство, и что я, оставляя Москву, буду делать прощальное фото именно с этой работой.

Мы уехали из России, надолго ли – пока не знаю. Это не бегство, а обдуманное и болезненное решение, которое назревало уже примерно три года. У меня одна за другой отсекались и отпадали все мои работы, но я держался до последнего, потому что жизнь в России была для меня не данностью, а сознательным выбором, проектом: я вернулся туда почти двадцать лет назад, в начале 2000х, после пятнадцати лет благополучной жизни на Западе – вернулся за качеством жизни (под которым я понимаю качество коммуникации и качество самореализации), вернулся затем, чтобы создать свою маленькую территорию смыслов и слов, свою форму жизни. Наверное, что-то удалось. Но в последние десять лет, года с 2012-го, реальность, до того бывшая послушной и пластичной, начала становиться скользкой и токсичной. В Москве еще можно было интересно жить и работать, но исчезало ощущение перспективы, смысла, результата, и все более становилось понятно, что Россия (не власть, а вся страна!) обретает окончательную форму, каменеет и застывает, и форма эта по сути своей убога, пошла и вторична, если не сказать комична.
И все же я внутренне сопротивлялся отъезду и ждал какого-то отчетливого внешнего сигнала, прилета метеорита, как я шутил про себя. Метеорит прилетел 24 февраля 2022 года ровно в 4 утра – и даже не метеорит, а целая планета Меланхолия. Это поразительно, как просто оказалось разрушить структуры повседневности, привычки и практики, которые мы отстраивали последние двадцать лет. Вдруг выяснилось, что окружающий нас мир – картонная декорация, как в набоковском «Приглашении на казнь», что начинает рушиться при первых порывах ветра. Рухнула декорация глянцевой собянинской Москвы, и показалась бесприютная тоска русской равнины, изрезанная колеями избитых дорог.
Но выталкивает меня из России вовсе не это, я люблю широкие горизонты и ветер истории. Не страх распада, кризиса и дефицита и даже не боязнь репрессий – я к этому состоянию привык, по пятницам проверяю список иноагентов, запираю дверь на два замка и имею наготове телефон адвоката. Меня гонит невыносимая тошнота от жизни в стране-агрессоре, неизбывный привкус крови во рту, ощущение непрерывного, длящегося преступления, невольным свидетелем и соучастником которого ты становишься. Две с половиной недели до моего отъезда стали настоящей мукой, каждый день, каждый час наблюдать, как спокойно течет уличная жизнь, делаются дела, как буднично вещает в динамиках автомобиля радио, обсуждая военные сводки и санкционные списки, а в глазах стоят руины украинских городов, а в ушах крики раненых, плач матерей и изумленный матерок тех, кто снимает это на видео. Я уезжаю не затем, чтобы это развидеть, но чтобы снять комплекс сопричастности и невыносимый диссонанс между украинской болью и текущей по инерции московской жизнью. По крайней мере, там, где я сейчас, улицы и балконы украшены украинскими флагами, открыты центры по приему беженцев и журналисты не боятся слова «война» — и от этого становится немного легче.
Отправившись проторенной дорогой Курбского и Отрепьева, я нахожусь сейчас в Вильнюсе, точнее в Тракае, бывшем коротко столицей Великого Княжества Литовского и затем резиденции Гедиминовичей. Мои планы пока не определились, все решится в ближайшие недели и месяцы. Я скорее всего буду жить в одной из европейских столиц и заниматься тем же, что делал последние тридцать лет,– преподавать, говорить слова и писать тексты, учить критическому мышлению и практиковать его самому. Учитывая катастрофическое и необратимое обрушение России (не всей, конечно, но той, в которой я жил), о скором приезде я не думаю. Но знаю, что у меня остается в Москве место, где на стене висит фотография горящего дома – и как знать, может быть, эта символическая жертва в безымянной северной деревне в итоге спасет нас всех и станет залогом моего возвращения.
Опубликовано 15.03.2022  20:22