Tag Archives: Пауль Керес

Альберт Капенгут. Победа над Талем

В 4-й части воспоминаний я рассказал о победе над Талем, но ограничился диаграммой позиции, где я пожертвовал коня. Сейчас появилась возможность познакомить читателя со всей партией (с повторением преамбулы).

В 1972 г. в преддверии Всесоюзной шахматной Олимпиады в Вильнюсе проходил традиционный матч-турнир столиц Прибалтики и Белоруссии. Рига приехала основной сборной республики без А. Гипслиса. Когда мы встретились в первый день до жеребьёвки, Таль был в гриме прямо с Ленфильма, где пробовался на роль главного героя в фильм “Гроссмейстер”.

Регламент был жёсткий, партии доигрывались с перерывом в пару часов.  При встрече он предложил ничью любым цветом в случае, если жребий сведёт нас в этот вечер, но подчеркнул, что речь идёт только о дне приезда. После откладывания мы пошли покушать, но в одном из лучших вильнюсских ресторанов для нас не нашлось мест. Мы попросили Микенаса позвонить.

Владас Ионович Микенас – заметная фигура в советских шахматах. Ещё в 30-е годы он переиграл почти со всей элитой как лидер команды Литвы. Микенас был одним из немногих шахматистов своего времени, имевших почетный ничейный счет с чемпионом мира Александром Алехиным (1:1 при трёх ничьих). Участник 10 чемпионатов СССР. В 70-80 гг. был арбитром самых престижных состязаний, включая матчи на первенство мира. Страстный филателист, «заразивший» Петросяна, Полугаевского, Багирова. В Литве ему посвящена марка. Мы часто общались, я бывал у него дома на улице Шило в Вильнюсе.

После звонка нас накормили. Миша, привыкший к своей исключительности, всегда очень болезненно воспринимал подобные моменты, они выбивали его из колеи, внутренняя реакция на такие ситуации зашкаливала. Вот и сейчас в очередной раз любимец миллионов меня поразил – он не мог вспомнить позицию с Микенасом, отложенную два часа назад! Но не всегда же в борьбе за возврат трона его будут окружать тепличные условия!

Наша встреча состоялась в последнем туре в решающем матче за первое место.

Альберт Капенгут – Михаил Таль

Испанская партия C67

Кубок столиц Прибалтики и БССР, Вильнюс 02.1972

1.e4 e5 2.Nf3 Nc6 3.Bb5 Nf6 4.0–0 Nxe4 5.d4 Be7 6.Qe2 Nd6 7.Bxc6 bxc6 8.dxe5 Nb7. За два года моей службы в армии в Риге, куда я был переведён приказом министра обороны, мы сыграли, я предполагаю, несколько тысяч партий в блиц. Ещё после предыдущей встречи в 39-м чемпионате страны, где его первый ход был 1.g3, Миша сказал, что не хотел встревать со мной в теоретическую дискуссию. Сейчас выбор старинного варианта Рио-де-Жанейро говорит о том же.

9.Nd4.

 

8-й чемпион мира был глубоким психологом. Конечно, я знал вариант лишь понаслышке. Только потом я прочитал, что сильнее 9.Nc3 0–0 10.Re1⩲.

9…0–0 10.Rd1 Bc5. С Винавером Тейхман и Цукерторт  играли 10…Qe8.

11.b4?! Спустя много лет мне не нравится этот кавалерийский наскок, ослабляющий свой ферзевый фланг.

Ещё сомнительнее 11.Nxc6? Qh4 12.b4 (12.g3?! Qa4 13.Nd4 Bxd4 14.b3 Qb4 15.c3 Bxc3 16.Ba3 Qa5 17.Nxc3 Qxa3 18.Nd5 Nd8 19.Nxc7 Rb8–+; 12.Nd4 Bxd4 13.g3 Bxf2+ 14.Qxf2 Qh5 15.Nc3 Nd8⩱) 12…Qxf2+ 13.Qxf2 Bxf2+ 14.Kxf2 dxc6 15.Bf4 a5 16.c3 h6 17.Nd2 Be6⩱.

11.Nc3 Re8 12.Qh5 Qe7 13.Bf4 Bxd4 14.Rxd4 d5 15.Bg3 Nd6! 16.Re1 Nf5 17.Rdd1 Qb4 18.Rb1 Be6⇄ Парма – Смыслов, Москва 1971 – «Информатор» 12/260.

11…Bxd4. Конечно не оправдана жертва ферзя 11…Bxb4?! 12.Nxc6! dxc6 (12…Qh4?? 13.g3+–) 13.Rxd8 Rxd8 14.c3±.

12.Rxd4 Re8. Ясно, что чёрным нужно освобождающее движение пешки «d», но на один или два шага? В более поздней партии Харанди – Пахман, Манила 1976 известный теоретик предпочёл немедленное 12…d5.

a) 13.Qh5?! g6 (к равенству вело 13…a5!? 14.bxa5 Rxa5 15.Nd2 Ra6 16.Ne4 Qd7 17.Be3 Qe6 18.Ng5 Qg6 19.Qxg6 hxg6=) 14.Qh6 f6 15.Rh4 Qe7 16.Nd2 fxe5 17.Nf3 Rxf3 18.gxf3 Nd6 19.Qg5 Qxg5+ 20.Bxg5 Nf5 с более чем достаточной компенсацией;

b) Сильнее 13.c4!? f6 14.cxd5 fxe5 15.Rd1 cxd5 16.Nc3 c6 17.b5 Bd7 18.Qxe5 (18.bxc6 Bxc6 19.Qxe5 Re8 20.Qf4 Nc5 21.Be3 Ne6 22.Qg4⩲) 18…Rf5 19.Qg3 Na5 20.bxc6 Bxc6⩲.

 

13.Nc3.

a) 13.Bb2

a1) 13…d5 14.Nd2 ) с идеей 15.Qh5 g6 16.Qh6 Rxe5 17.Re4!) 14…Nd6! 15.f4?! (15.c4!?⇄) 15…Qe7 (15…Nf5!? 16.Rd3 Ba6 17.c4 Qb8⩱) 16.Qf2 Nf5 17.Nb3! Nxd4 (Ерменков – Николац, Люблин 1976 – «Информатор» 22/283) 18.Bxd4!? Qxb4 19.f5;

a2) 13…a5!? (хочется использовать чересчур ранний выпад b2-b4) 14.Nd2 axb4 15.Qf3 Rxe5 16.Rf4 d6!? 17.Qxc6 (17.Bxe5? dxe5 18.Rxf7?? Nd6 19.Qxc6 Ra6–+) 17…Re6 18.Qf3 Qe8 19.Rxb4 c5 20.Rf4 (20.Rxb7? Bxb7 21.Qxb7 Rb8–+) 20…Bd7=;

b) На 13.Nd2 опять напрашивается 13…a5!? (13…c5 14.bxc5 Nxc5 15.Nf3 Ne6 16.Rd1 Bb7 17.Qd3 Bc6 18.Nd4 Nxd4 19.Qxd4 Файбисович – Лейн, Воронеж 1969 19…Rb8 20.Bf4 a5 с несколько более перспективной позицией для чёрных; 15…Bb7!?) 14.Qh5 d5 15.exd6 axb4 16.Bb2 cxd6 17.Rxb4 d5 18.Rf4 (18.Rh4? Bf5!∓) 18…f6 19.c4 Be6 20.cxd5 Qxd5 21.Qxd5 Bxd5 22.a4 Nc5. Шансы чёрных предпочтительнее.

13…d6. В случае 13…d5?! 14.b5 Na5 (14…Bd7 15.Bf4M) 15.bxc6 Nxc6 16.Rxd5 Qe7 17.Be3 Nxe5 18.Bf4 Ng6 19.Qxe7 Nxe7 20.Rc5⩲ белые сохраняют инициативу.

14.Bf4 c5. Возможно 14…Qe7 15.Re1 Bf5 16.exd6 Qxe2 17.Rxe2 Rxe2 18.Nxe2 cxd6 19.Bxd6 Bxc2 20.f3 f6 с минимальной инициативой у белых.

15.bxc5 Nxc5.

Примерно в этот момент я перекинулся парой слов со своим приятелем по двухлетнему пребыванию в Риге Толиком Шмитом, игравшим рядом на второй доске, и выразил недоумение Мишиным выбором дебюта. Тот прокомментировал слова экс-чемпиона мира на собрании команды о том, что, если матч будет складываться хорошо, он сделает ничью, и посоветовал не упускать шансы.

16.Bg3 Qg5? Грубая ошибка! После партии Таль объяснял, что он ориентировался на 17.Nе4 и приводил варианты, ведущие к уравнению.

Необходимо играть 16…f6 17.f4 Qe7 18.Qh5 Be6 (приемлемо и 18…Bb7 19.Re1 Qd7 20.Red1 Qc6 21.Nd5 Nd7 22.exd6 cxd6 23.Qg4 Qc8) 19.Re1 dxe5 (19…Qf7 20.Qf3 Rad8 21.Red1 fxe5 22.fxe5 Qxf3 23.gxf3=) 20.fxe5 f5! 21.Nd5 Bxd5 22.Rxd5 c6 23.Bh4 Qf8 24.Rd6 Ne4 25.Rxc6 Rxe5=.

17.Nd5O Qd8. После 17…Ba6 18.Qg4! чёрные не успевают спасти качество: 18…Qxg4 19.Rxg4 dxe5 (19…h5? 20.Nf6+ Kf8 21.Nxe8 hxg4 22.Nxc7+–) 20.Nf6+±.

18.Qh5 Re6. Практически единственный ответ. Слишком опасно 18…Bb7? 19.Rh4 Bxd5 20.Qxh7+ Kf8 21.Rg4! g5 (21…Ne6 22.Bh4 g5 23.Rxg5! Nxg5 24.Qh6+ Kg8 25.Bxg5+–) 22.Rd1 f6 23.Rxd5 Qe7 24.Qh8+ Kf7 25.Qh5+ Kf8 26.h4+–.

Сомнительно 18…Nd7?! 19.f4 Bb7 (19…Nb6 20.Bh4 Qd7 21.e6! Qxe6 22.Re1+–) 20.Bh4 f6 21.exf6 gxf6 22.Rc4±.

 

19.Nf6+!? Трудно удержаться, чтобы не дать такой шах Талю, но не мешает рассмотреть другие продолжения.

19.exd6 cxd6 20.Bxd6!? (20.Nf4 Re8 21.Rad1 Qf6 22.h3±) 20…Rxd6 21.Ne7+! Kh8 (21…Qxe7 22.Qxc5 Rxd4 23.Qxe7 Be6+–) 22.Nc6 Qe8 23.Qxc5 (23.Rxd6?! Nb7!) 23…Rxd4 24.Nxd4±;

19.Rf4!? Qf8 20.Nxc7 Rh6 21.Qe2 dxe5 22.Qxe5 Rb8 23.Rd1±;

19.Rh4! Rh6 (19…h6 20.Rf4 – теперь понятно, зачем 19.Rh4 – 20…Qf8 21.Nxc7 Rxe5 22.Qd1 Rb8 23.Rc4 Rb7 24.Bxe5 dxe5 25.Nd5 Be6 26.Qf3 Qd6 27.Rxc5! Qxc5 28.Nf6+ gxf6 29.Qxb7+–) 20.Nf6+ Qxf6 21.exf6 Rxh5 22.Rxh5 g6 (22…gxf6 23.f3+–) 23.Rh4 Be6 24.a3 Bf5 (24…Rb8? 25.Rb4+–) 25.Rc4 Be6 26.Rb4 a5 27.Rb2±.

19…Rxf6!? Конечно, плохо 19…gxf6? 20.Rg4+ Kf8 21.Qxh7 Ke7 22.Rg8 Qxg8 (22…Qd7 23.exf6+ Rxf6 24.Re1+ Ne6 25.Qg7+–) 23.Qxg8 dxe5 24.Re1 a5 25.Qg4 Rb8 26.Qc4 Rc6 27.f4 Be6 28.Qc3 Rb4 29.fxe5 fxe5 30.Qxe5+–.

20.exf6 Qxf6. Поразмыслив в этой позиции, я понял, что ради «красного словца» – эффектного хода – продешевил. (Впрочем, это я перенял у своего оппонента, иногда злоупотреблявшего «красотой»). Сейчас не так просто наметить план. В лагере чёрных нет заметных слабостей, поэтому сначала надо разменять тяжёлые фигуры, чтобы активизировать короля. Но это не так просто сделать.

Когда-то, по-моему, на 39-м чемпионате СССР, после успешного старта, кто-то из журналистов спросил меня, в чем разница между сильным мастером-финалистом и гроссмейстером. Немного задумавшись, я ответил, что в отдельных компонентах он может не уступать, но привел пример – позиционная жертва качества. Безусловно, мастер понимает рациональность подобного решения, но в нем сидит неуверенность в своей технике для дальнейшего поддержания равновесия. (Естественно, речь идет о начале 70-х, когда число гроссов только перевалило за двадцатку.) Однако и титулованным не просто в течение длительного времени поддерживать баланс.

В книгу включены также партии с Тукмаковым (№26) и Неем (№38), где соперники жертвовали ладью за легкую фигуру и долгое время поддерживали приемлемую игру. Хотя мне удалось их выиграть, анализ показывает нереализованные возможности партнеров, лишний раз подтверждая дискуссионный тезис. В то время непревзойденным мастером позиционной жертвы качества был Тигран Петросян, а в 90-е Боря Гельфанд восхищался умением Володи Крамника играть позиции с нарушенным материальным равновесием.

21.Re1.

  1. a) А. Халифман в книге «Mikhail Tal Games-III, 1962–1972», 1995–ChessStars рекомендует 21.Rad1

a1) 21…Be6 22.Bh4±. Продолжу анализ: 22…Qf5 23.Qxf5 Bxf5 24.c4 a5 25.f3 Bd7 26.R4d2 Ne6 27.Bf2 Bc6 (27…Rb8? 28.c5!) 28.Rb1 h6 29.Rdb2±;

a2) 21…h6 22.Qe2 Bd7 (22…Bf5 23.f3 Ne6 24.R4d2 Qc3 25.Bf2 Rb8 26.Qe3 Qxe3 27.Bxe3 Rb4 28.c4 Ra4 29.Kf2 a5 30.Rc1 Ra3 31.c5!±; 22…Be6 23.Qd2 a5 24.a3 Bd7 25.Rf4 Qg5 26.h4 Qg6 27.Rb1±) 23.f3 a5 24.Qd2 Ne6 25.Rc4 Qg5 (25…a4 26.Rb1 Qf5 27.Be1 Kh7 28.Qd3 Qg6 29.a3 Ra6 30.Rb8±) 26.Qxg5 hxg5 27.h4 Bb5 28.Rc3 gxh4 29.Bxh4 a4 30.Rb1 f6 31.Be1 (31.Rxb5? Nd4=) 31…Bd7 32.Kf2±;

  1. b) Возможно, точнее Qd5!? Bb7 22.Qc4 Ba6 (22…Bc8 23.Bh4 Qe5 24.Qd5 Qxd5 25.Rxd5 Bb7 26.Rdd1±) 23.Qb4 Ne6 24.Rdd1 Qf5 25.Qb3 Qc5 26.Qd5 Qxd5 27.Rxd5±.

21…Be6 22.c3.

 

Думаю, что возникшая позиция ближе к ничьей, хотя белые и владеют инициативой.

22…Rb8?! Не в характере Таля сюрпляс на месте – ему скучно, рижанин начинает искать способы сделать ничью самому и, в конечном счёте, нарывается.

Чёрные обошли очередную ловушку: 22…Bxa2?! 23.Bh4 Qg6 24.Qf3! Rc8? 25.Rg4 Bd5 (25…Qc2 26.Rxg7+ Kxg7 27.Qg4+ Qg6 28.Qxc8+–; 25…Qh6 26.Bg5! Qg6 27.Bf6+– или 26…Qh5 27.Rge4!) 26.Qg3 Qh6 27.Bg5 Qg6 28.Be3 Qf6 29.Bd4+–. Относительно лучше 24…Rf8 25.Rg4 Qd3 26.Bf6 g6 27.Qf4 Nd7 28.Rg3 Qc4 29.Qf5 Nxf6 30.Qxf6+–.

Возможно, сильнейшее в этой позиции – 22…a5!? Чёрные не только готовят захват линии «b», исключив Rb4, но и трансформируют отсталую пешку в силу. Сейчас преждевременно 23.Bh4?! Qg6, и белые ещё не готовы к размену, не захватив вертикаль «b» и не обезопасив пешки ферзевого фланга.

Однако возможно начать перегруппировку с 23.Qe2 Bd7 24.h3 Rb8 25.Qd2 h6 26.f3 Qg5 27.Bf2 Qxd2 28.Rxd2 Ne6 29.Be3 Bc6 30.Ree2⩲.

После 23.h3 h6 не слишком удачно 24.f4?! Qf5 25.Qxf5 Bxf5 26.Bf2 Ne6 27.Rd5 g6 28.Bd4 a4 (28…Nxf4?! 29.Rxa5!) 29.g4 Bd3 30.Be3 Be4 31.Rb5 a3⩲. При 24.Qe2 белые имеют относительную свободу действий, но как ей воспользоваться!? Ферзей разменять не сложно, но от размена ладей чёрные решительно уклоняются: 24…a4 25.Kh2 Bd7 26.Qb2 Qf5 27.c4 Bc6 28.f3 Ne6 (28…Nd3? 29.Qb1+–) 29.Rd2 Ra5 30.Qc3 Rc5 31.Rb2 Qg6⩲.

23.Bh4 Qg6 24.Qxg6 hxg6 25.Rb4 Rxb4?! (25…Rf8 26.Reb1 Bxa2 27.Ra1 a5 28.Rb2 Bc4 29.Rxa5±) 26.cxb4 Nd3 27.Re4 Bxa2.

 

28.b5!? Эту идею экс-чемпион мира просмотрел! Однако здесь максимум для белых – равное число пешек на одном фланге, что не гарантирует победу.

Таль ориентировался на 28.Re7?! Nxb4 29.Rxc7 a5 30.Ra7 Nc6 31.Ra6 Nd4 (31…Bd5 32.Bg3±) 32.Rxa5 Bc4 33.f3 f6⩲. Несмотря на оптимистичные оценки Stockfish 14, не уверен, что этот эндшпиль можно выиграть.

28…Ne5?! При правильной игре чёрные отдают пешки «а» и «с» за пешку «b», после чего белым надо искать шансы на выигрыш, связанные с цугцвангом, когда чёрные вынуждены добровольно отдавать пешку «d».

28…Be6 29.Ra4 Bd7 30.Rxa7 Bxb5 31.Rxc7 d5±.

28…d5!? Игра не носит форсированный характер, поэтому здесь и в дальнейшем приводим примерные варианты. 29.Re8+ Kh7 30.Re7 Kg8 31.Rxc7 Bc4 32.Rb7 (32.Rxa7 Bxb5 33.Be7 Nf4 34.h4 Ne6 35.f3⩲) 32…Nc1 33.f3 d4 (33…Ne2+ 34.Kf2 Nc3 35.Rxa7 Nxb5 36.Ra8+ Kh7 37.Be7±) 34.Bg5 Nb3 35.Kf2 f6 36.Rxa7 Bxb5 (36…fxg5?! 37.b6 Nc5 38.Rc7 Nd3+ 39.Kg3 Ba6 40.Rd7 Nc5 41.Rxd4±) 37.Bf4 d3 38.Rb7 Nd4 39.Bd2 (39.Be3 g5 с идеей 40.Bxd4?? d2∓) 39…g5 40.Bc3±.

29.Ra4?! Ответная неточность. Правильно 29.f4!? Nd3 30.Re8+ Kh7 31.Re7 Bc4 32.Rxc7 Bxb5 33.Rxf7 Kg8 34.Rxa7 Nxf4 35.Bg3 Ne2+ (35…Ne6 36.Bxd6±) 36.Kf2 Nxg3 (36…Nc3 37.Bf4 Ne4+ 38.Ke3 Nf6 39.Bxd6±) 37.Kxg3 d5 38.Rb7 Bd3 39.Kf4+–. Белый король в конце концов проникает на f8.

29…Bb3 30.Rxa7 Bc4 31.Rb7. Чёрные ещё должны потрудиться, чтобы разменять пешки.

31…f6 32.Bg3 Nf7 33.f3 Kf8.

 

34.Be1?! Меня увлекла идея дополнительного давления на пешку с7 после Bа5, однако сейчас подходящее время, чтобы сначала раскачать пешечную структуру королевского фланга.

34.h4!? Nh6 (34…g5 35.h5 Nh6 36.Rxc7 Bxb5 37.Bxd6+±)

a) 35.b6 cxb6 36.Bxd6+ Kg8 37.Rxb6 Nf5 38.Ba3 Bd5 (38…Nxh4?? 39.Rb4+–) 39.Rb8+ Kh7 40.Rb4±;

b) 35.Kf2!? Nf5 36.Bf4 Kg8 (36…Nxh4 37.g4 g5 38.Bd2 Ke8 39.Ba5+–) 37.g4 Nd4 38.Bxd6! cxd6 (38…Nxb5 39.Bxc7 Nxc7 40.Rxc7 Bd5 41.Ke3+–) 39.b6 Bd5 40.Rb8+ Kf7 41.b7 Bxb7 (41…Ne6 42.Rf8++–) 42.Rxb7+ Kf8 43.Rd7 Nb5 44.Ke3+–.

34…Nd8 35.Rb8. Можно уже остаться с равными пешками на королевском фланге. 35.Rxc7 Bxb5 36.Bb4 Nf7 37.Rb7 Be8 (37…Ba4 38.h4 Kg8 39.Rb6 g5 40.hxg5 Nxg5 41.Bxd6±) 38.h4 g5 39.hxg5 Nxg5 40.Bxd6+±.

35…Ke7.

 

36.Ba5?! Опять, как и пару ходов назад, точнее 36.h4!? g5 37.hxg5 fxg5 38.Bc3 g4 39.fxg4 g6. Белые в конечном счёте пробивают эту стойку – при короле в центре и слоне на а5, переведя ладью на h7 и оттеснив чёрного короля на последнюю горизонталь, играют b5-b6. Затем, используя угрозы королю, вытесняют чёрного слона с диагонали b1-h7 и выигрывают пешку g6.

36…Kd7 37.Kf2 Ne6. В случае 37…g5 белые достаточно быстро выигрывают пешку, оставаясь с хорошими перспективами: 38.g3 Ne6 39.Bc3 Ke7 40.b6!? cxb6 41.Rb7+ Ke8 42.Rxb6 Kd7 43.Bb4 d5 44.Rd6+ Ke7 45.Rxd5+±.

То же самое и после 37…d5 38.Bb4 g5 39.Bf8 Ne6 40.b6 Ba6 (40…cxb6 41.Bxg7!±) 41.Ba3 cxb6 42.Rxb6 Bc4 43.Rd6+ Ke7 44.Rxd5+±.

38.Ke3. Опять можно было легко получить знакомую позицию: 38.b6!? cxb6 39.Rxb6 g5 40.Bb4 d5 41.Rd6+ Ke7 42.Rxd5+±.

38…Bf1. Мало что меняло 38…g5. Вот примерный вариант 39.Bc3 d5 40.g3 Kd6 41.Bd4 c5 42.bxc6 Kxc6 43.f4 gxf4+ 44.gxf4 Kd7 45.Bb2 (с идеей f5) 45…d4+∞ 46.Bxd4 Nxd4 47.Kxd4 Bf7 48.Rb7+ Ke8 49.Kc5 Kf8 50.Kd6±.

39.g3 g5.

40.f4! Задача белых – организовать проходную по линии «h». Хорошо и 40.h4!?

40…gxf4+ 41.gxf4 Bh3 42.b6?! Неудачное время для основного ресурса белых. Намного точнее 42.Ra8!? d5 43.Ra7 d4+ 44.Ke4 Bg2+ 45.Kf5 Kd6 (45…Bh3+?! 46.Kg6+–) 46.Kg4 (с идеей f5) 46…g6 47.f5 gxf5+ 48.Kxf5+–.

42…cxb6 43.Rxb6 d5. Таль рад любой подвернувшейся возможности проявить активность и проходит мимо 43…Nd8!? 44.Bb4 Nf7 45.Kf3 Ke6⩲.

44.Bb4 d4+ 45.Ke4 Bg2+?! Упорнее 45…g6 46.Kf3 Bf5 47.h4 d3 48.Rd6+ Ke8 49.Bc3 Ke7 50.Ra6 Kf7 51.Ra7+ Ke8 52.Bxf6 Nxf4! 53.Kxf4 d2 54.Ra8+ Kf7 55.Rd8 Kxf6 56.Rxd2+–.

46.Kf5 Bh3+ 47.Kg6 Nxf4+ 48.Kxg7+–.

48…f5. Или 48…Bg2 49.Rd6+ Kc7 (49…Ke8 50.h4 Bf3 51.Bd2 Nh5+ 52.Kg6 Ng3 53.Bf4 Be4+ 54.Kxf6 Nh5+ 55.Kg5 Nxf4 56.Kxf4 Bh7 57.Rxd4+–) 50.Ra6 (50.Rxf6?? Nh5+=) 50…Nd5 51.Bd2 f5 52.h4 f4 53.h5 Be4 54.h6 f3 55.Ra3! f2 56.Ra7+ Kd6 57.Rf7 Ne3 58.Rxf2 Nf5+ 59.Kf6+–.

49.Rd6+ Kc7 50.Kf6 Ne2 51.Ke5 f4. Легко выиграно после 51…Ng1 52.Rg6 Bg4 53.Kxd4+–.

52.Ba5+ Kb7 53.Rb6+ Kc8 (53…Ka7 54.Rb3+–) 54.Rb3 Bg4 55.Kd6. Неожиданно чёрный король оказался в матовой сети.

55…Nc3 56.Bxc3 dxc3 57.Rxc3+ Kd8 58.Rc4 Ke8 59.Rxf4. Чёрные сдались.

            Как следствие, белорусская команда обогнала латвийскую, а в турнире первых досок я оторвался на 2 очка из трёх партий. Когда я рассказал об этом своему другу, автору книги «Математика на шахматной доске» Жене Гику (здесь я рассказывал историю его женитьбы), он тиснул на одном из сайтов этот эпизод как задачку, но для «красного словца» заменил Микенаса и Лудольфа на Кереса и Штейна, вызвав нездоровую дискуссию. Через месяц на Всесоюзной олимпиаде Миша отреваншировался.

Опубликовано 28.01.2024, 13:31

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.4)

Предыдущие части 1, 2,

Продолжаю делиться своими воспоминаниями о шахматной жизни в Белоруссии

(чтоб увеличить шрифт на обратной стороне обложки, кликните на нее)

Четырехлетняя работа над книгой подошла к концу, она уже в типографии и можно сосредоточиться на событиях в республике, как правило, оставшихся за бортом, хотя что-то, бесспорно дублируется, особенно в этом фрагменте о периоде 1971-73гг.

В сентябре 1971 года я успешно дебютировал в финале 39-г-о чемпионата СССР.

Подробнее главу из книги можно прочитать на сайте e3e5

Партия Капенгут – Балашов, 39-й ч-т СССР, Ленинград 1971г. откладывается

Как награду за ч-т предложили сыграть в традиционном матче с второй в мире в то время сборной Югославии в Ереване, причём его формула оказалась экспериментальной. Женщины на этот раз сражались отдельно в другом городе. 6 мужских (с 2 запасными) и 3 юношеские доски играли 6 туров по шевенингенской системе. Не придумали ничего лучшего, чем черные и белые дни.

Для акклиматизации нас вызвали на несколько дней раньше. Запомнилась прогулка со Штейном, когда Лёня с энтузиазмом доказывал нерациональность фишеровской расстановки в Модерн-Бенони с ферзём на е7. К этому времени культ будущего чемпиона набрал силу, и было любопытно, как трехкратный чемпион страны не боится “ни бога, ни чёрта”. К слову, я был не согласен с ним, и через несколько месяцев применил эту идею против Т. Петросяна, а потом ещё и ещё. В «Chess Base magazine» #107 я с удивлением прочитал в комментариях турецкого гроссмейстера С. Аталыка про этот план: «…is called Kapengut Benoni for some reason».

Л.Штейн, стоит Ю.Николаевский. 39-й ч-т СССР, Ленинград 1971г.

В свободный день нас возили на высокогорную базу Спорткомитета СССР в Цахкадзоре, построенную к Олимпийским играм в Мехико в 1968 г. Опрометчиво я посулил нашим гостям хороший банкет, памятуя кавказское гостеприимство, но увы… Драголюб Минич на обратном пути не выдержал: ”Я пьян, я пьян от этой кислой воды…” Жуткое впечатление у меня осталось от печей для экстренной сгонки веса. Внутри перед дверцей топки типа русской печи маленькая ступенька для рук и головы. Меня ещё долго преследовали ночные кошмары, как будто я лежу внутри.

Жили мы в гостинице “Ани”. Один шеф-повар обожал шахматы, и нас встречали как королей, а другому было наплевать, и его отношение передавалось официантам. После тура мы ужинали глубоким вечером, выбор был ограниченным, и Керес заказал глазунью, попросив для нее ложечку. Тот благополучно забыл, а нам не с руки было начинать кушать без него. В конце концов мы все-таки съели что-то, а ПП все ждал ложечку.

В партии с чемпионом мира среди юношей 1961 г. Бруно Пармой я применил интересную новинку, подготовленную ещё к прошедшему первенству страны, однако в какой-то момент сыграл неточно, и он сумел уравнять. Через полгода я поймал на эту идею Тукмакова и выиграл важную встречу для выхода в следующий чемпионат Союза

В №47 «64» за 1971 г. Айвар Гипслис написал: «Весь вечер зрители с большим вниманием следили за острой схваткой Марович – Капенгут. Уже в дебюте советский мастер пожертвовал две фигуры. Но в какой-то момент Капенгут сыграл не самым энергичным образом и упорной защитой белым удалось отразить грозный натиск…»

Немного об одной из своих лучших новинок.

В преддверии командного чемпионата СССР 1969 года в Грозном я организовал двухнедельный сбор под Минском, где в гордом одиночестве вникал в тонкости системы фианкетто Модерн Бенони. По количеству найденных идей эта вылазка стала «болдинской» осенью, естественно, моего масштаба. На базе привезенной со сбора тетради с анализом новых идей я решил подготовить статью, которая чуть позже была напечатана в «Шахматном бюллетене» № 7 за 1971 г., где я указывал эту возможность. Обычно в своих статьях я к каждой рассматриваемой партии только давал оценку и рекомендацию, но здесь попробовал также наметить пути развития инициативы за черных. Но, хотя на сборе я разработал вариант досконально, мне было жалко публиковать его, и я ограничился общей фразой: «Возможно, игру черных в какой-то момент можно усилить» – правду, только правду, но… не всю правду! Это постоянная проблема для активных игроков: что-то нужно оставлять… на потом.

Напряженнейшая партия была отложена. Я просил помочь с анализом официального тренера нашей команды Славу Осноса, но он объяснил, что в его обязанности входит только помощь Корчному. Через несколько лет мы жили в одном номере, и я мог оценить его остроумие. Например, по поводу присвоения звания «заслуженный тренер РСФСР» после их расставания он заметил: «Алименты на Корчного». Перед партией с Наной Александрией он, теряясь перед интересной женщиной, свел подготовку к просмотру в зеркале разных вариантов одежды. Окончательно разозлившись на себя за это: «Разрядился, как петух», он так и не мог сконцентрироваться и проиграл.

В итоге я анализировал с нашей молодежью – Белявским и Аршаком Петросяном, игравшими на юношеских досках. Саша нашел этюдное решение, к сожалению, за моего соперника.

После официального заключительного банкета в ресторане часть народа поднялась к югославам в люкс. Я практически не пил, но мне было интересно пообщаться с корифеями в неформальной обстановке. Матанович предложил сотрудничество с “Информатором”, а потом поинтересовался, почему закрывают “Шахматную Москву”. Я рассказал версию об обзоре выступления чемпиона мира перед дипломатами, когда Спасский заметил: “Советский рынок пуст, поэтому наши гроссмейстеры предпочитают ездить за рубеж”. Возможно, цензор подумал о нехватке турниров, но, конечно, нашлись доброжелатели, обратившие внимание соответствующих органов. Я прокомментировал, что, может, и не стоило “дразнить гусей”. Тут же сидевший рядом, казалось, отключившийся Корчной неожиданно встрепенулся и высказал глубокую мысль: “Ты не прав. В наше время каждый должен фрондировать, насколько может себе позволить. Иначе быстро закрутят гайки”. Спустя полвека, подготавливая рукопись к печати, я узнал, что причиной послужило письмо в ЦК Тиграна Петросяна.

В начале 1972 года я увлекся идеей шахматного кинолектория. С письмом от Федерации я договорился с директором кинотеатра «Новости дня» на ул. Энгельса о показе заказанных им в Госфильмофонде лент о матчах Ботвинника, «Вечно второй» о Кересе, «Большие сражения на маленькой доске» – о недавно прошедшем чемпионате СССР в Ленинграде. Гвоздем программы стала одна из новелл фильма «Семь шагов за горизонт», где Таль дает сеанс вслепую. Условием директора был выкуп всех мест в зале на 4 вечера, естественно, за мой счет. Пришлось развернуть бурную активность, обзвонить массу народа, в результате на руках осталась лишь незначительная часть билетов. Мне обеспечили микрофон и по ходу просмотра я кое-что комментировал, вызывая дополнительный интерес, особенно, когда моя физиономия мелькала на экране.

Михаил Таль в научно-популярном фильме “7 шагов за горизонт” (Киевнаучфльм, 1968 г.)

Конечно, эта свистопляска на пару недель оторвала меня от подготовки. В 1972 г. в преддверии Всесоюзной шахматной Олимпиады в Вильнюсе проходил традиционный матч-турнир столиц Прибалтики и Белоруссии. Рига приехала основной сборной республики без А. Гипслиса. Когда мы встретились в первый день до жеребьёвки, Таль был в гриме прямо с Ленфильма, где пробовался на роль главного героя в фильм “Гроссмейстер”. Регламент был жёсткий, партии доигрывались с перерывом в пару часов.  При встрече он предложил ничью любым цветом в случае, если жребий сведёт нас в этот вечер, но подчеркнул, что речь идёт только о дне приезда. После откладывания мы пошли покушать, но в одном из лучших вильнюсских ресторанов для нас не нашлось мест. Мы попросили Микенаса позвонить, после чего нас накормили.

Миша, привыкший к своей исключительности, всегда очень болезненно воспринимал подобные моменты, они выбивали его из колеи, внутренняя реакция на такие ситуации зашкаливала. Вот и сейчас в очередной раз любимец миллионов меня поразил – он не мог вспомнить позицию с Микенасом, отложенную два часа назад! Но не всегда же в борьбе за возврат трона его будут окружать тепличные условия!

В последнем туре победитель матч-турнира определялся во встрече Латвия – Белоруссия. Я играл белыми с Талем. За два года моей службы в армии в Риге, куда я был переведён приказом министра обороны, мы сыграли, я предполагаю, несколько тысяч партий в блиц. Ещё после предыдущей встречи в 39-м чемпионате страны, где его первый ход был 1.g3, Миша сказал, что не хотел встревать со мной в теоретическую дискуссию. Сейчас выбор старинного варианта Рио-де-Жанейро говорит о том же. Тем ни менее мне нравилась моя позиция. Примерно в этот момент я перекинулся парой слов со своим приятелем по двухлетнему пребыванию в Риге Толиком Шмитом, игравшим рядом на второй доске, и выразил недоумение Мишиным выбором дебюта. Тот прокомментировал слова экс-чемпиона мира на собрании команды о том, что, если матч будет складываться хорошо, он сделает ничью, и посоветовал не упускать шансы. После 18 ходов я сыграл

 

19.Nf6+!? Трудно удержаться, чтобы не дать такой шах Талю, однако, поразмыслив в этой позиции через ход, я понял, что ради «красного словца» – эффектного хода – продешевил, забрав качество. (Впрочем, это я перенял у своего оппонента, иногда злоупотреблявшего «красотой»). Сейчас не так просто наметить план. В лагере чёрных нет заметных слабостей, поэтому сначала надо разменять тяжёлые фигуры, чтобы активизировать короля. Но это не так просто сделать.

Когда-то, по-моему, на 39-м чемпионате СССР, после успешного старта, кто-то из журналистов спросил меня, в чем разница между сильным мастером-финалистом и гроссмейстером. Немного задумавшись, я ответил, что в отдельных компонентах он может не уступать, но привел пример – позиционная жертва качества. Безусловно, мастер понимает рациональность подобного решения, но в нем сидит неуверенность в своей технике для дальнейшего поддержания равновесия. (Естественно, речь идет о начале 70-х, когда число гроссов только перевалило за двадцатку.) Однако и титулованным не просто в течение длительного времени поддерживать баланс. Все же, к 60-му ходу мне удалось реализовать материальный перевес. Как следствие, белорусская команда обогнала латвийскую, а в турнире первых досок я оторвался на 2 очка из трёх партий.

Когда я рассказал об этом своему другу, автору книги «Математика на шахматной доске» Жене Гику, он тиснул на одном из сайтов этот эпизод как задачку, но для «красного словца» заменил Микенаса и Лудольфа на Кереса и Штейна, вызвав нездоровую дискуссию.

Через месяц на Всесоюзной олимпиаде Миша отреваншировался в решающем матче  полуфинала и мы не попали в первый финал. По сравнении с предыдущим командным турниром наш состав сильно омолодился. Из ветеранов остались только Вересов, в качестве запасного сыгравший только одну партию, и Ройзман на 7-й доске.

Первой напряжённой встречей в Москве стала острейшая партия с Петросяном, завершившаяся вничью. Тигран был очень расстроен, но, когда я имел глупость показать при зрителях выигрыш после 28. Nd3!! (он не видел этого хода), то по-настоящему разозлился. Если раньше при встрече мы мило улыбались и обменивались рукопожатием, то после этого он старался меня не замечать, а в крайнем случае сухо кивал. Но, поскольку мы через 2 года играли вместе за «Спартак», прежние отношения восстановились.

Запись партии Тиграном Петросяном. Видно, как он нервничал в конце

Январёв в своей книге писал: “Что и говорить, обидная ничья, но, как ни странно, она сыграла в творческой судьбе Петросяна положительную роль. После того, как в 1969 году его многолетнее сотрудничество с Болеславским прекратилось, Петросян как действующий гроссмейстер нуждался в обновлении дебютного репертуара, в притоке свежих идей. Именно партия с Капенгутом (прямо Петросян об этом не говорил, но упоминал 1972 год) послужила толчком к такому обновлению.”

Во втором финале запомнилась партия с Кересом. В какой-то момент я пожертвовал пешку, но Пауль Петрович прошёл мимо сильнейшего продолжения, и игра выровнялась. Я предложил ничью, он принял. Начали смотреть, лидер эстонской команды предположил, что в заключительной позиции у него получше. Я возразил: “Если бы я хоть на секунду предположил, что у меня похуже, я никогда не посмел бы предложить Вам ничью”. Он мило улыбнулся и согласился с моей оценкой.

Я не оставил себе копию, не сомневаясь, что она появится в бюллетене, но неожиданно редакция пропустила партию лидеров. Спустя несколько лет уговорил своего приятеля Иво Нея поискать её в архиве Кереса. В 1990 г. в Литве Гельфанд готовился к матчу претендентов с Николичем. Саша Хузман попросил посмотреть эту партию и с удивлением обнаружил, что моя идея осталась новинкой 18 лет спустя.

Повеселю читателей забавным эпизодом. В тот день я играл с Борисенко на отдалении от главного финала, где Гуфельд применил с Полугаевским мою разработку, но комизм ситуации был в том, что они оба не слишком хорошо помнили эталон.

Еще в 1961 году, когда я увидел новинку Левы в партии со Штейном, в голову пришла любопытная жертва пешки. Самое забавное, пролежавшая 7 лет идея пригодилась во встрече с учителем: мой тренер включил анализ нашей партии в монографию, изданную в ГДР. Через несколько лет я в очередной раз поймал на вариант своего приятеля Володю Тукмакова, не читавшего свежую работу мэтра. Как сказал мне Ясер Сейраван: «Гроссмейстеры книг не читают, они их только пишут!». Полугаевский в статье “Жаркие дни в Ростове” в №11 спецвыпуска ЦШК “Международные встречи” на стр.14-15 подробно остановился на дебюте этой встречи и, разочарованный, написал после 22-х ходов “… и здесь соперники неожиданно согласились на ничью, что, откровенно говоря, не делает им особой чести”. (Последний ход я сделал не лучший и предложил ничью, а Володе стоило нервов понимание, что очередной раз влетел на мою разработку).

В те времена еще не считались зазорным разговоры во время тура и вот, подбегает, запыхавшись, наш толстяк и сходу: “Какой порядок ходов был у тебя с Тукмаком?” Поскольку он всегда оставлял для меня повод сердиться на него, я не торопился отвечать и процедил один ход. На горизонте показался Полугаевский, и Эдик помчался за доску. Лева начал издалека: “ Знаешь, Алик, я погорячился, когда писал статью. Ты извини! А что у тебя дальше было?” Замаячила фигура Гуфельда, и лидер команды России отправился восвояси. Эти забеги продолжались ещё пару ходов – я получил удовольствие от таких мизансцен.

Ещё эпизод. Мы жили в гостинице “Останкино”. За несколько часов до последнего тура, в котором Белоруссия встречалась с Арменией, ко мне в местном ресторане подошел Карен Григорян и начал жаловаться, что у него не осталось денег на дорогу домой. Я отдал ему оставшиеся талоны на питание. Он тут же предложил ничью без игры сидевшему вблизи Купрейчику и на одолженные “на дорогу” заказал водку. Виктор последовал его примеру. Перед началом тура мы с Ваганяном уже сидели за своим столиком и услышали, как подошедший Карен, снимая пиджак, громко произнес: “Никаких ничьих”. Я подумал, что Григорян маскирует свои намерения перед командой, и был шокирован, когда он разгромил “не вязавшего лыка” белоруса. В результате мы проиграли матч и отстали на пол-очка от Эстонии, выигравшей второй финал. Лучше всех в команде сыграли Юферов (5-я доска, 6,5 из 8) и Костина (1-я девичья, 6 и 8).

Через несколько лет на первой лиге чемпионата СССР, где было запрещено соглашение на ничью до 30-го хода, Рашковский в цейтноте Клована предлагает ничью, но нужно сделать кучу ходов. “Как?” – шепчет на сцене тот. Нёма диктует. “А может, так?”. “Ян, я же не Карен!” Тут же последовал предложенный Нёмой вариант.

После шахматной Олимпиады СССР раздался звонок гос. тренера гроссмейстера Антошина, предлагающего заменить утверждённый для меня в плане спорткомитета страны за попадание в десятку на ч-те турнир в Нови-Саде на Кечкемет (Венгрия). В то время Югославия по оформлению была приравнена к капстранам, да и призы были соответствующими. Он дал понять: если документы на осеннюю поездку не будут готовы, то я останусь «на бобах». Худшие опасения косвенным образом подтвердились. Мне предоставили место в специализированной туристической группе на Олимпиаду в Скопле осенью, однако выезд «зарубили». Я понял – «Доктор Живаго» закрыл кап. страны надолго. Только в разгар перестройки я сумел опять посещать их.

Вторым участником от нашей страны оказался Суэтин, сразу предложивший перемирие на время турнира, хотя я и не считал себя в состоянии войны с ним. Он, очевидно, имел в виду период моего возвращения из армии, когда он, в качестве председателя республиканской федерации, возможно, опасаясь потенциальной конкуренции, старался представлять меня в глазах начальства в чёрном свете. Я поставил себе программу-минимум – выполнить норму международного мастера, однако это очень сковывало, я не мог максимально сконцентрироваться, не был приспособлен играть с оглядкой, что иногда приводило к легкомысленным решениям. На банкете после закрытия молоденькая девушка-демонстратор подошла и, тщательно выговаривая слова, произнесла: “Мой папа – советский офицер”. Холодный душ – напоминание о событиях 1956 года.

В августе в Одессе в полуфинале очередного зонального чемпионата СССР безусловным фаворитом был Штейн, однако приехавшая к отцу Женя Авербах спутала все карты, и Лёня даже не попал в финал, правда, место в межзональном было гарантировано. Жить ему оставалось меньше года и, как мне говорил Миша Таль, она последней видела блестящего шахматиста живым.

Турнир проходил в шахматном клубе, возглавляемом Эдуардом Валентиновичем Пейхелем, колоритнейшей фигурой, о котором я был наслышан ещё со времён студенческих олимпиад от Ромы Пельца. Когда там же я был тренером Альбурта на международном турнире 1976 г. и требовалось решить какой-то вопрос, Лёва нервничал, объясняя, что он не может зайти в кабинет директора с пустыми руками.

Незадолго до конца полуфинала я увидел его в действии. Мой приятель Марик Дворецкий попросил помочь с анализом тяжелой отложенной против Тукмакова, сохраняющего шансы на выход, и я нашёл интересную идею с реальными шансами на спасение. Обрадованный Марик пошёл на пляж, и там его обокрали. Он обратился за помощью к Пейхелю, а при доигрывании не избрал найденный план. На мой вопрос, почему он не использовал анализ, смущенно ответил: “У тебя же всё равно лучший коэффициент и попадаешь в финал в любом случае”. В итоге Володя зацепился за выходящее место с худшим Бергером, и Федерация допустила его в чемпионат страны, откуда Тукмаков вышел в межзональный. Интересно, что ни один из квартета гроссмейстеров нашего полуфинала не прошёл отбор.

40-й зональный чемпионат СССР в конце 1972 г. в Баку был организован безобразно, даже не печатался бюллетень. После критики в центральной прессе слегка подсластили пилюлю, раздав участникам растворимый кофе, но и здесь “восточное гостеприимство” было на уровне Оруэлла – все равны, но гроссмейстеры равнее, а наиболее титулованные ещё круче. У Володи Савона появилась шутка:” Ты двухбаночный или трёхбаночный?”

Победитель 39-го ч-та СССР В.Савон и призер М.Таль, Ленинград 1971г. На 40-м ч-те они поменялись местами.

После первого тура я возвращался в гостиницу в приподнятом настроении – оценка отложенной с Альбуртом радовала. За несколько ходов до контроля, пожертвовав пешку, я соорудил капкан для ферзя. Болеславский, сумевший ради меня вырваться на чемпионат от подготовки очередных переизданий своих дебютных монографий для ГДР, разделял оценку отложенной. Успокоенный результатом анализа, я уже собирался лечь спать, но тут ИЕ обнаружил парадоксальную возможность за белых. Посмотрели ещё, и мне стало не до сна. Любопытно, что Лёва и его тренер Игорь Платонов считали, что ничью должны делать чёрные. Однако жертва пешки была правильной, а ошибся я контрольным ходом. Весь анализ напечатан в “Шахматы в СССР” 1973 г., №2. Почти полвека спустя, рассказывая об этом, я включил модуль и, на глубине 48 полуходов, его оценка –5.18.

В первом ряду: А.Капенгут, Л.Альбурт, Е.Убилава, во втором: Г.Кузьмин и Е.Свешников. Одесса 1968г.

В следующей встрече с Зильберштейном прошёл дополнительную проверку вариант в системе Найдорфа, где незадолго до этого Спасский победил Фишера в матче на первенство мира. Детальный анализ нашей игры опубликовал Леонид Александрович Шамкович в статье “Жертвы, жертвы…”, “Шахматы в СССР” 1973 №3 стр. 3-6. В превосходно проведенной партии последним ходом я подставил ладью. Таль подошёл со словами: «Если во втором туре такое, то что дальше!?» Пришлось признаться Мише, что месяц назад похоронил мать и было не до шахмат. Вик. Васильев в «64» №47 за 1972 год написал: «А вот Капенгут допустил ошибку трагичную. Подставив в лучшей позиции ладью в партии с Зильберштейном, он прошёл в комнату участников и буквально свалился в кресло, выронив из рук книгу. Поднять её у него уже не было сил. Да, и в шахматах случается забивать мяч в свои ворота, и можно понять, каких страданий стоят такие ошибки…». В итоге вместо двух заслуженных побед досталось лишь пол-очка. После такого начала мне уже было трудно оправиться.

 М.Цейтлин, А.Капенгут, Л.Шамкович

В свободный день Тукмаков позвал Разуваева и меня в нелегальный ресторан. Его тёща лечила, если мне не изменяет память, сына владельца. Тот, безусловно, хотел нас угостить, но Володя чётко предупредил, что мы рассчитываемся сами. Забавно было смотреть на официанта, который не понимал, какие цены он должен называть гостям хозяина за браконьерскую осетрину на вертеле. Мой старый приятель Володя Багиров хмыкнул насчёт клички этого места – “Сортирный”.

После 8 туров единоличным лидером стал Васюков, но тут появился свежий “64” №48, где Вик. Васильев спрашивает его: “Скажите, почему вы часто расходитесь с партнёрами в оценке?” Он ответил: ”Может быть, потому, что я глубже оцениваю позицию”. Это интервью буквально взвинтило будущих партнёров, и Женя окончил турнир со скромным +2. Беглый анализ его результата поражает воображение – 9 из 10 белыми и только 2,5 из 11 другим цветом, причём 8 отложенных по ходу турнира, одна из них дважды.

Другим героем первенства стал чемпион страны среди юношей 1965 г. Миша Мухин. В 15-м туре в жутком цейтноте с Зильберштейном они отшлёпали, не считая, больше ходов, чем требовалось. Бдительный судья мастер Алик Шахтахтинский заметил, что флажок у Валеры упал, когда он делал 40-й ход, однако бакинец не успел их остановить. Позже за кулисами я случайно услышал, как главный судья Борис Баранов распекал подопечного за «несвоевременное» свидетельство, повлиявшее на турнирную гонку.

К сожалению, из-за двух, скажем так, сомнительных партий в последнем туре, алмаатинец не попал сразу в межзональный турнир, а матч-турнир он проиграл. Через несколько лет Миша умер молодым, так и не реализовав свой потенциал. 

Записывая грустные строки и оглядываясь на это, понимаешь, что мне ещё повезло. Казалось бы, рядовое событие, о котором сейчас расскажу, перевернуло мою жизнь, как я понял это лишь спустя несколько лет.

Весной 1973 г. в Москве собрали совещание тренеров высшей квалификации. Приехали и мы с ИЕ. Собрали весь цвет. Помню Кобленца, Эстрина, Ватникова, Столяра, одним словом, несколько десятков корифеев. Я не собирался выступать, но по ходу набросал несколько тезисов и за 10 минут выпалил их.

Начало 70-х

Сначала привлёк всеобщее внимание, заявив, что центр теоретической мысли перемещается на Запад. Помимо “Schach Archive”, с 1965 г. начал выходить в Белграде “Informant”, а с 1972 г. в Ноттингеме “The Chess Player”, и наши ведущие игроки предпочитают печататься там. Я предложил наладить обмен информацией внутри страны. Для этого обязать всех участников зарубежных турниров сдавать на пару дней для копирования турнирные бюллетени с партиями, распространяемые затем среди членов сборной. Начать работу над картотекой, используя опыт Латвии и Эстонии. Особое внимание призвал уделять рейтингу, в то время ещё не имевшему официального статуса, но уже несколько лет печатавшегося в Европе, спрогнозировав отставание, если не заниматься этим всерьёз.

Надо заметить, что кое-что из предложенного было реализовано, однако лишь спустя много лет. Верочка Стернина трудилась над картотекой. В середине 80-х стали ксерокопировать бюллетени. Однако я посягнул на святая святых: ведь реализация рейтинговой иерархии сужает возможности начальства “казнить или миловать” – распределять поездки!

Не случайно, после скорого введения рейтинга в документы ФИДЕ количество турниров для обсчёта не превышало 8, установленного международной федерацией бесплатного лимита, рационального для небольших стран, но не для лидера мировых шахмат. Наши чиновники этим виртуозно пользовались, сделав лимит священной коровой. Можно только догадываться, по какому принципу они отбирали эти турниры. Эдик Гуфельд мне как-то рассказывал, как, заинтересовав гостренера, ответственного за подачу материалов в ФИДЕ, удалось избавиться от обсчёта турнира, где он сыграл неудачно.

Перед полуфиналом очередного первенства страны во Львове я принял предложение двоюродного брата провести сбор в Нальчике. Он защитил докторскую в 30 лет и возглавлял отделение биофизики в БГУ. Когда ректор университета разогнал кафедру ядерной физики, профессор Габрилович не мог найти работу в Белоруссии и пришлось переехать на Северный Кавказ завкафедрой микробиологии и деканом медицинского факультета. В дальнейшем Изя стал членом-корреспондентом АМН. Попутно он поигрывал в шахматы, выполнил КМС и долгие годы возглавлял Кабардино-Балкарскую федерацию. Брат боготворил Болеславского и поселил нас у себя дома.

Член-корреспондент АМН. Председатель Кабардино-Балкарской федерации шахмат И. Габрилович

Как-то я ему пожаловался, что уже 5 лет отравляет жизнь постоянная усталость глаз, особенно во время турниров. Началось это во время Спартакиады профсоюзов 1969 года в Ленинграде, когда в полуфинале мне удалось обогнать Корчного. Врачи ничего не находили, кроме конъюнктивита, и всё сваливали на последствия армейского сотрясения мозга. Когда во Львове “сверление изнутри” вернулось, я не нашёл ничего умнее, чем заказывать капли с антибиотиком, которые довели меня до гноя из глаз. О нормальной игре не могло быть и речи.

Впоследствии я старался перед туром вести щадящий образ жизни, оберегал глаза от нагрузки как мог, но ничего не помогало. Схожие проблемы были у Юры Разуваева. Он пытался делать примочки из спитого чая. Настоящую причину я узнал только в 1982 г. в Сочи, где аспирантка, по-моему, Альбина Шумская, меряла кровоснабжение мозга членов сборной СССР, причём, в отличие от обычных реоэнцефалограмм по 4 точкам, она, по рекомендации своего руководителя-академика, меряла по 22! Популярно она объяснила, что по трем участкам, ответственным за зрение, ток крови значительно ниже нормы, а по четвертому получше, не всё равно недостаточно. Как с этим бороться, наша исследовательница не знала.  Хотя турнир я завалил, несколько хороших партий удалось сыграть.

Небольшой международный турнир в Люблине достался мне по плану республики, хотя подразумевался финал чемпионата страны. Так в Москве убивали двух зайцев, отчитавшись по двум линиям, выкраивая в распоряжение руководства лишнюю поездку для «своих». Проводили соревнования местные власти, но советские участники приезжали как гости Польской федерации – это вызывало различные недоразумения по дороге туда и обратно. Как-то по дороге в гостиницу с тура зашла речь о Цукерторте, родившимся здесь. Я слушал одним ухом и вдруг чисто рефлекторно напрягся, услышав: “Нет, он не был жидом, его отец был пастором“ (он крестился), однако тон и контекст исключали оскорбление. Будущий гроссмейстер Ян Плахетка ужасно разволновался, когда я напомнил о наших разговорах в 1968 г. о “социализме с человеческим лицом“. В Чехословакии так же, как и у нас, стали бояться за разрешение на выезд.

Случайно в Варшаве по пути домой я встретил их руководителя мастера Стефана Витковского с Мариком Дворецким. За обедом в русском ресторане “Тройка” в высотном здании Дворца культуры – подарке Сталина полякам, мне предложили поехать с Мариком в Поляница-Здруй – более респектабельный турнир, где можно было выполнить ещё один балл международного мастера, хотя достаточно и двух. Конечно, надо было ехать! Моего паспорта с визой для этого хватало. Но я знал, что вскоре будет конгресс ФИДЕ и боялся трудностей с предварительной, по-моему, за месяц, отправкой моего классификационного представления на конгресс. Конечно, можно привезти непосредственно на заседания, но для этого нужна добрая воля советского шахматного руководства, в наличии которой я сомневался.

 Дворец Культуры в Варшаве

Тем не менее, в опубликованных в “Советском Спорте” материалах конгресса, моя фамилия не значилась. Я тут же отправился в Москву. Председатель федерации Авербах, вроде бы хорошо ко мне относившийся после частых совместных прогулок по паркам Львова, констатировал лишь своё отсутствие на конгрессе, намекнул на незначительную роль и отправил к Батуринскому. Тот, в свою очередь, мямлил о приезде туда уже после рассмотрения классификационных вопросов и рекомендовал поговорить с Родионовым, представляющим там Союз.

Спустя полвека. А.Капенгут и Ю.Авербах. Флорида 2008г.

“Не солоно хлебавши”, я вернулся в Минск и попросил инструктора Спорткомитета БССР Евгению Георгиевну Зоткову отправить официальный запрос, оставшийся безответным. После повторного ей позвонили и рекомендовали больше не делать это. Я отправил документы в ФИДЕ заказным письмом с уведомлением о вручении. Через год после заявления о розыске мне выплатили компенсацию за “утерянное” письмо 11 руб. 76 коп. Написал также и Стефану Витковскому, но ответа не получил.

Осознание случившегося привело к мучительной боли изнутри, которую не удавалось погасить. Чтобы облегчить своё состояние, я твердил себе о месте евреев в этой стране, “всяк сверчок знай свой шесток”, и прочие банальные истины, но не отпускало. Я начал ломать в себе честолюбивые планы, подпитывающимися десятилетними успехами. Только, когда я сломал стержень уверенности в себе, стало полегче, но какой ценой… Я не мог мобилизовать себя за доской, а главное, исчезла способность максимальной концентрации, что я почувствовал, с треском завалив чемпионат республики, ранее выглядевший лёгкой прогулкой. Через десятые руки до меня дошло, что Батуринский распорядился выкинуть мои документы. Оказавшись на одном из туров Высшей лиги и разговаривая с друзьями в привилегированных местах, я встречал умоляющие взгляды администратора турнира Бори Рабкина, просившего меня уйти. Он прекрасно ко мне относился, но я увидел момент очередной взбучки ему от Батуринского, и до меня дошло.

Я не могу утверждать наверняка, но построил гипотезу, что на мое выступление на совещании, никак не затрагивающее директора ЦШК лично, кто-то обратил внимание, и, возможно, полковнику-прокурору пришлось оправдываться, за что и невзлюбил меня. Вряд ли это было указание КГБ. Учитывая мой характер, стоп-сигнал на дальних подступах к элите обошёлся ему малой кровью. Последующие остановки нежелательных талантов шли уже по проторенным тропам.

В книге «Профессия – шахматист» В. Тукмаков пишет о первенстве страны среди молодых мастеров 1970 года: «…у большинства спортивная карьера состоялась. Назову только имена будущих известных гроссмейстеров: Альбурт, Ваганян, Гулько, Джинджихашвили, Купрейчик, Разуваев, Романишин, Свешников, Тукмаков. Имена Дворецкого, Капенгута, Подгайца, почему-то гроссмейстерами не ставших, тоже хорошо известны.» Уверен, что автору этих строк прекрасно известно, почему!

Продолжение следует

Опубликовано 01.10.2023  12:49

Обновлено 02.10.2023  19:52

Другие материалы автора:

Альберт Капенгут об Исааке Ефремовиче Болеславском

Альберт Капенгут. История одного приза

Альберт Капенгут. Глазами секунданта

 

***

Вышла книга А. Капенгут “Теоретик, игрок, тренер” Цена: 1200 руб.

Количество страниц: 496

30.10.2023  17:29

P.S.

От редактора belisrael

Подробно о партии с Талем из традиционного матч-турнира столиц Прибалтики и Белоруссии, проходившего в 1972 в Вильнюсе, автор рассказал в материале Победа над Талем, опубликованом на сайте 28 января 2024

 

Альберт Капенгут об Исааке Ефремовиче Болеславском

От ред. belisrael

В продолжение опубликованных ранее материалов автора из готовящейся к выходу книги, предлагается несколько переделанная глава о Болеславском, в которой много белорусской специфики.

Фото автора – капитана команды Беларуси на Олимпиаде в Москве 1994 года в тренировочной форме с национальной бчб символикой, ныне признанной “экстремистской” 

Фото Болеславский на турнире претендентов 1950

Болеславский Исаак Ефремович (1919—1977) международный гроссмейстер. заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер СССР. 

«Для меня идеалом в шахматах всегда был стиль Болеславского. У кого еще из современных шахматистов так хорошо воедино слиты стратегия, тактика, логика и фантазия?». Под этими словами Светозара Глигорича, наверное, подписались бы многие крупные шахматисты.

В “64” за 1981г. №19 стр. 13-15 я написал: “И все-таки вряд ли ошибусь, если скажу. что вклад Болеславского в шахматы как теоретика еще более весом, чем его практические достижения”. На это Давид Бронштейн попенял мне в частном разговоре, что я не прав, ибо он был блестящий игрок, который был вынужден отказаться от больших нагрузок, как я знаю, по состоянию здоровья. Только поэтому своё гигантское дарование мой учитель посвятил развитию дебютной теории. Оценки ИЕ стали чуть ли не «священным писанием» для целого поколения шахматистов, а лучшей наградой для дотошных теоретиков было признание «Опроверг вариант самого Болеславского».

Человек другой генерации, Саша Белявский в своих мемуарах “Бескомпромиссные Шахматы” Москва 2004 стр. 28 написал: “Болеславский любил анализировать дебютную часть партии много больше, чем практически играть. Его анализы отличались добротностью, а книги по теории дебютов содержали множество оригинальных идей, оспаривающих выводы практики. Из общения с Болеславским я почерпнул методы работы над дебютами”.

Мне выпал счастливый жребий много лет работать с этим обаятельным человеком;  попытаюсь рассказать, каким его знал я. На молодых шахматистов, впервые увидевших минского гроссмейстера на Всесоюзных соревнованиях 60—70х годов, не производил сильного впечатления невысокий, полный, рано полысевший, молчаливый человек, который не расставался с видавшей виды старенькой тюбетейкой.  Как-то одна западная газета окрестила ее «ермолкой, похожей на среднеазиатский наряд». На людях все эмоции ограничивались восклицаниями: «Плохо дело!» да «Горе, горе!». Короткие реплики “пустое!» казалось, говорили о флегматичности, но Болеславского выдавали мятущиеся пальцы рук, по-пасторски сложенных на животе. Немногословие бессменного тренера сборной СССР вошло в историю, но все дискуссии заканчивались, когда он изрекал вердикт. Впрочем, аналогичная ситуация сопутствовало заседаниям республиканской Федерации.

Внешней замкнутостью, пассивностью Исаак Ефремович пытался скрыть легко ранимую натуру. При этом он тонко разбирался в людях, давал меткие оценки, хотя непрактичность его порой была поразительна. Среди близких Болеславский становился совсем другим, иногда даже язвительным. Случалось, он слегка подтрунивал над интеллигентнейшим Сокольским. Кочевал даже анекдот о нём, часами молча гуляющим во время турнира претендентов в Будапеште со своим тренером. В конце концов тот не выдержал: «Чудесная погода, Исаак Ефремович», и в ответ услышал: «Ну. и болтун же вы, Алексей Павлович!».

Большие друзья. они вместе переехали в начале 50-х годов в Минск, жили в одном доме. Сокольский был очень близок с Болеславским. Помню, с какой болью АП рассказывал мне, как ИЕ откликнулся на просьбу старого друга Дэвика Бронштейна, переданную через Вайнштейна, позволить ему догнать Болеславского в турнире претендентов 1950 г., где АП был секундантом своего соседа.

Встреча Болеславского и Бронштейна, 1950 г

Гена Сосонко в книге «Давид Седьмой» стр.40 писал: «Исаак Ефремович Болеславский в доверительной беседе с земляком и любимым учеником Альбертом Капенгутом рассказывал, что немного партий этого матча действительно игралось…». Пользуюсь возможностью сказать, что ИЕ никогда мне этого не говорил, а весьма вольная трансформация моих слов, сказанных в доверительной беседе «не для печати», не делает чести автору.

Вернёмся к старинному другу героя. К слову, они и обращались друг к другу – ИЕ и АП. Однажды в поздравительной открытке Сокольский написал: «Вы примите, о ИЕ, поздравления мае», и Болеславский долго посмеивался над приятелем, который продал грамматику ради рифмы. АП был, пожалуй, излишне сентиментален, и ИЕ часто подтрунивал над ним. Последним выступлением Болеславского был турнир памяти Алексея Павловича Сокольского (Минск, 1970 г)

Однако надо не забывать, что их переезд в Минск в начале 50-х по приглашению первого секретаря ЦК КПБ Н.Патоличева вызывал недовольство тех, кому они могли мешать. Адриан Михальчишин писал: «В начале 50-х белорусы переживали шахматный бум благодаря «старому партизану» Гавриилу Вересову – он перевел в Минск Болеславского, Суэтина и Сокольского!» Насколько я знаю, это заслуга известного журналиста Я. Каменецкого, более того, я был свидетелем нескольких стычек Вересова с Болеславским и Суэтиным, несколько раз он жаловался на них в ЦК КПБ.

Одним из недовольных был директор шахматного клуба А. Рокитницкий. Он всячески препятствовал учреждению в Спорткомитете БССР должности инструктора по шахматам, подчеркивая, что выполняет эти функции на общественных началах. Однако делал это заслуженный тренер БССР по шашкам на свой лад.

В 1964 г. на конференции Федерации шахмат ее председатель Шагалович в своем докладе привел вопиющие факты. Наибольшее впечатление на меня тогда произвело выступление Болеславского. В этот момент он был сам на себя не похож, метался по сцене как раненый зверь. Он рассказывал о содержании документов, которые я воочию увидел позже, работая в архиве клуба над материалами по истории шахмат в Белоруссии.

Читаю письмо 1956 г. из Федерации шахмат СССР председателю Спорткомитета БССР: «В связи с учреждением Спорткомитетом СССР звания «Заслуженный тренер СССР» просим представить ходатайство о присвоении этого титула Болеславскому и Сокольскому». Резолюция председателя комитета Коноплина: «т. Рокитницкому – подготовить». Далее читаю «подготовленный» ответ: «Мы отказываемся ходатайствовать… ибо не знаем, что они сделали для страны (! – АК), но в республике они не подготовили ни одного разрядника». В итоге бессменный тренер сборной СССР Болеславский получил это звание лишь в 1964 г. по ходатайству сборной страны, а Сокольский – в 1965 г. за 3-е место на Спартакиаде Народов СССР 1963 г. А впервые белорусские любители познакомились с прославленным гроссмейстером на чемпионате города вскоре после его переезда. Трудно представить победителя недавнего турнира претендентов в одном состязании с перворазрядниками. Не уклонялся Исаак Ефремович и от участия в чемпионатах Белоруссии. В одном из них еще зеленым юнцом я ощутил на себе силу игры выдающегося шахматиста (смотри партию №1)

Под влиянием личности Исаака Ефремовича выросло не одно поколение белорусских мастеров. Но разве можно ограничивать его влияние только шахматами! Он блестяще знал художественную литературу (филолог по образованию) и сыпал цитатами в самых неожиданных ситуациях. Болеславский великолепно знал поэзию, особенно любил Caшv Черного. Как-то в Тбилиси на чемпионате СССР среди женщин 1974 года Исаак Ефремович читал наизусть своим ученицам Тамаре Головей и Татьяне Костиной поэмы Лермонтова. На сборах он любил играть в составление из букв длинного слова других покороче. В стандартном режиме после всех участников зачитывал свой оставшийся список, превосходящий всё услышанное от других. Как-то во время очередной прогулки в лесу Шагалович с изумлением слушал, как мы с ИЕ горланили песни Галича и Кима. Вспоминая своё детство, он признавался в любви к украинским песням. Очень часто ездил в город своей молодости Днепропетровск. Как-то я его развеселил, спросив: “Что, Туров – это псевдоним Баранова?” Насмеявшись над аналогией, он объяснил, что это – другой сотрудник редакции.

Поскольку после демобилизации в 1966 г. я восстановился в БПИ со второго семестра, то был относительно свободен и согласился поехать тренером Головей и Арчаковой на финал женского чемпионата СССР в Киев. Хотя я и раньше много помогал Тамаре советами, но тут я увидел специфику во всем блеске. Девочки расположились в таблице через одного, поэтому через день предстояла подготовка к той же партнерше тем же цветом. Относились к этому очень ответственно, годами вместе слушали Болеславского, и, естественно, в тетрадках были одни и те же варианты. Безусловно, они знали это наизусть, но все равно повторяли. Однажды, увидев старую запись, я попытался показать, что есть более сильное нововведение, но был с негодованием отвергнут, ведь это рекомендовал сам ИЕ! По приезде я спросил у него. Наш общий тренер объяснил:” Я думал, что это продолжение им легче понять”.

Новый 1967 год я встречал у Болеславских. После триумфа Петросяна в 1963 г Армения встречала чемпиона мира и его секунданта “на ура”. Не меньше месяца они ездили “по городам и весям”, а наиболее рьяные болельщики забрасывали их посылками каждый год. Накануне праздника из очередной извлекли трехзвездочный коньяк и любимое варенье Тиграна из грецких орехов. Были только Сокольские.

Играли в буриме. Каждый за столом придумывал две строчки, но следующему показывал только последнюю. В тот раз АП сочинил: «И губы милой целовал», на что ИЕ в своей манере пригвоздил друга: «Но тут наехал самосвал». Потом зачитывали и все долго хохотали. .

Большая часть его заграничных поездок в 60-х связана с работой тренером сборной СССР. Конечно, авторитет Болеславского у тех, кто входил в шахматную элиту, был непоколебим. Миша Таль рассказывал, как на Олимпиаде в Варне в 1962 г. команда что-то анализировала в комнате у ИЕ. Чтобы разрядиться, Боря Спасский произнёс со смаком первую строчку фривольного четверостишья, которую охотно подхватил Керес. Когда мой тренер услышал последнюю матёрную строчку, он всех вытолкал взашей из номера. Трудно представить кого-то ещё, кому можно было так поступить с элитой. Редкий матч на первенство мира обходился без его участия.

Холмов, Кобленц, Гипслис, Таль, Болеславский. Ч-т СССР, Рига-58

Болеславский помогал Давиду Бронштейну, Василию Смыслову, Тиграну Петросяну, Борису Спасскому. Лишь во время матчей с участием Таля он брал «тайм-аут», объясняя Кобленцу, что рижанин вызывает тёплые чувства, но ему нужен не тренер, а нянька, хотя тот искренне относился к минчанину с большим пиететом. Достаточно прочитать воспоминания Миши об их отложенной с чемпионата СССР 1957 г.: “Болеславский долго думал перед тем, как записать ход, а затем, как это часто бывает, мы после партии начали разбирать ее по горячим следам. Человек удивительной доброты, достаточно щепетильный, Исаак Ефремович показал, какой записал “закрытый” ход. Он из этого большого секрета вроде бы не делал. Ход, который (по его словам) был записан, довольно естественный и относительно быстро приводил к упрощениям и к позиции, где наиболее вероятна ничья. До доигрывания было несколько дней, и, когда мы с Кобленцем сели анализировать отложенную позицию, первым делом он ткнул в это напрашивающееся продолжение. Мы бегло посмотрели: вроде бы ничья. И тут вдруг Кобленцу пришел в голову очень неочевидный, неожиданный “секретный” ход соперника. Я убеждал, что Болеславский не похож на человека, который запишет один ход, а будет показывать другой… Кобленц настаивал, мы просидели за анализом этого хода несколько часов, но убедительного ответа не нашли. Я пришел на доигрывание, вскрыли конверт, и я увидел ход, который показал ранее Болеславский. Однако его последствия мы ведь и не проанализировали…”

В 1962 г. участникам турнира претендентов на Кюрасао предложили выбор – послать с каждым тренера или жену. Естественно, выбор был очевиден, а тренером на всех послали ИЕ с запретом готовить Тиграна против остальных советских гроссмейстеров. Со смехом мой тренер пересказывал разговор Корчного с Геллером, когда ленинградцу стал понятен тройной сговор: “У кого же ты будешь выигрывать?” – “У тебя”.

Отработав успешно матчи 1963 и 66 гг., он надеялся, что новый чемпион мира при распределении международных выступлений не забудет своего тренера, но тот мог обеспечить, например, Бевервийк Игорю Платонову за победу над Геллером в 1969 г., а не человеку, столько сделавшего для него. Последний турнир за рубежом Болеславский сыграл в 1963 году, когда ему было только 44 года, да в 1965 г.  подменил в последний момент основного участника на чемпионате Европы.

После первого матча со Спасским была выпущена книга с комментариями секундантов, но поверхностные примечания Бондаревского трудно сравнивать с обстоятельным “разбором полётов” ИЕ. Весной 1968 г. Петросян “вспомнил” о предстоящем в следующем году матче на первенство мира. ИЕ иногда жаловался, что тот совершенно не занимается. Болеславский считал, что матч 1966 г. Спасский проиграл из-за ошибочного выбора дебютной стратегии и понимал, что больше это не повторится. Зная эту семейку, пытался подсунуть вместо себя Суэтина, который мечтал о квартире в Москве, однако Тигран предпочел иметь обоих, а у ИЕ не хватило стойкости отказываться.

Надо сказать, что Болеславский был крайне ортодоксален в вопросах морали. Однажды в 1968 г. Корчной, дал “Шахматной Москве” №18 очень интересное интервью, но, когда я попытался заговорить об этом с ИЕ, тот, не вступая в дискуссию, дал ему уничтожающую характеристику:” Похотлив, как обезьяна”. Я был шокирован, ведь это совершенно из другой оперы. Злые языки нашептали, что во время сбора на подмосковной даче Петросян и Суэтин, решив расслабиться, пригласили девушек. Взбешенный Болеславский позвонил Роне Яковлевне. Та тут же приехала и навела порядок, но это не осталось для ИЕ бесследным.

Болеславский, Рона Петросян

На следующий год, оказавшись в Москве к концу матча, я встретился с ИЕ вскоре после начала 19-й партии и вместе пошли в зал. По дороге я спросил, какой сегодня будет дебют. Слегка поколебавшись, он назвал испанскую. Увидев на демонстрационной доске сицилианскую, Болеславский, наглухо замкнувшись, уединился в уголок, ему было не до меня.  Петросян, проиграл эту встречу, ставшую решающей, а ИЕ, позвонившему в квартиру чемпиона мира, где он жил во время матча, выкинули на площадку чемодан с вещами. Когда в Минске он мне это рассказывал, его колотило. Потом, в течение нескольких лет, Тигран пытался восстановить отношения, но на этот раз учитель был непреклонен.

В 1971 году ИЕ впервые согласился поехать моим тренером на 39-й чемпионат СССР. Молодежи свойственно не обращать на это внимание, поехал с тобой тренер и хорошо. А то, что он при этом доплачивает из своего кармана, не говоря уже о пропадающих побочных заработках (сеансы, статьи, занятия помимо основной работы и т.д.) мало кто замечает. При работе на Кавказские республики организаторы старались компенсировать расходы оформлением тренерской нагрузки, но для Белоруссии это было не реально. Безусловно, я ценил стремление Болеславского мне помочь и его решение поехать много значило. Неожиданно после 3-х туров я стал лидером при звёздном составе, однако в этот момент мой тренер преподнёс неприятный сюрприз, отказавшись от дебютной подготовки к Полугаевскому.

После разрыва с Петросяном Болеславский недолго оставался свободным – его пригласил на сбор Лёва. Из общения с ИЕ я пришёл к выводу, что он ориентируется на долгосрочное сотрудничество с ним. Однако тут сработал фактор различного подхода к совместной работе. После сбора выдающийся теоретик опубликовал статью по системе Авербаха староиндийской защиты, куда включил кое-что из совместных анализов. Полугаевский был в ярости, но ничего ему не сказал, а ИЕ был уверен в дальнейших контактах. К слову, не скажу, что нравилось, когда тренер опровергает мои разработки в печати, но я осознавал, что ему надо кормить семью. Чтобы писать на высоком уровне, надо опережать практику, а тут генератор идей под боком.

Я уже в какой-то публикации высказывался на эту тему, приводя наиболее известные примеры докатившихся до печати разборок – Карпов и Белявский или Каспаров – Гельфанд. Мое субъективное мнение о ситуациях, не оговоренных заранее – если спарринг-партнер оплачивается (конечно, речь идет не о командировочных расходах), то работодатель – собственник анализов. В противном случае, итоги совместной работы принадлежат обоим.

Увидев мою реакцию, ИЕ подсластил пилюлю, пообещав анализировать отложенную, если она будет хуже. В системе Мароци возник эндшпиль по 3 пешки на королевском фланге и по две на ферзевом, однако мои слон и конь противостояли паре слонов соперника. В какой-то момент я спросил Лёву, играет ли он на выигрыш? “Конечно!“ Я растерялся, и тут же сделал сомнительный ход, ослабляющий пешки, а за несколько ходов до контроля упустил четкую ничью, указанную Ваганяном.

В обзоре тура М.М. Юдович писал: “Партия отложена в слоновом эндшпиле при равном количестве пешек. Все же Капенгуту предстоит преодолеть ряд технических затруднений”. ИЕ немного подвигал бесперспективную позицию и уговаривал меня не тратить силы и сдаться, что я и сделал. Через несколько дней он комментировал эту партию в турнирный бюллетень и ужасно разволновался, установив, что вариант, которым аргументировал сдачу, не проходит. Пришлось его успокаивать, что я это нашел, но позицию уже нельзя спасти.

В 1972 году по инициативе Геллера Болеславский был приглашен на предматчевый сбор Спасского в Сочи. Кстати, на этот сбор ИЕ попросил у меня рукопись еще не опубликованной статьи по Анти-Бенони. Спустя полгода в разговоре с Н. Крогиусом выяснилось, что они не смотрели нужный материал по причине… плохой печати! Потом ИЕ рассказывал, что Ефиму Петровичу хотелось во что бы то ни стало опровергнуть систему Найдорфа с 6.Bg5, и они истратили на это уйму времени.

Чемпиону мира настолько понравилась энциклопедическая эрудиция ИЕ, что он настоял в ЦК на поездке Болеславского в Рейкьявик, о чем мало кто знает. Исаак Ефремович жил там с туристами отдельно от Спасского как корреспондент “Шахматного бюллетеня”, но, когда Р. Фишер начал выигрывать партию за партией, он наряду с Геллером стал играть ведущую роль при подготовке. Болеславскому приходилось буквально дневать и ночевать в резиденции чемпиона, ибо Фишер начал бегать из дебюта в дебют, и только знания ИЕ позволяли 10-му чемпиону мира поддерживать определенный уровень.

Проиграв матч, Спасский совершенно неожиданно для Болеславского дал ему приличную сумму, однако Исаак Ефремович стеснялся показать окружающим, что у него есть деньги, и лишь в последний момент решился и купил в аэропорту пересадки очень дорогой радиоприемник, чтобы слушать “вражеские голоса”. Вы бы видели его разочарование, когда я объяснил бесполезность покупки, ибо там не было коротких волн!

На мой взгляд, Е. Геллер и И. Болеславский являлись теоретиками-гигантами, определявшими лицо времени, но их отношение к публикациям было полярно противоположно. Одессит работал на себя и в глубине его анализов, к сожалению, я убедился на нашей партии.  Мой учитель, охотно делившийся знаниями, не случайно 14 лет был тренером сборной страны, постоянно выигрывающей золото на Олимпиадах. А вообще-то, на мой взгляд, Болеславский был на голову сильнее всех остальных публичных теоретиков того времени, и его рекомендации воспринимались современниками как высший знак качества.

Геллер, 1971 г. Ленинград, 39 ч-т СССР

Благодаря феноменальной памяти его познания были энциклопедическими. Как-то Исаак Ефремович рассказывал, как в молодости с Бронштейном и Константинопольским они развлекались, по очереди расставляя на доске позиции из различных партий. Оппоненты же должны были вспомнить, что это за поединок. Конечно, при нынешнем потоке информации эта забава была бы не под силу даже прославленным эрудитам.

Болеславский – Фурман – Бронштейн

Перед несостоявшимся матчем Карпова с Фишером в 1975 г. по заказу С. Фурмана ИЕ сделал широкий обзор современного состояния теории. После преждевременной кончины Болеславского в 1977 г., перед матчем в Багио, Семен Абрамович предложил мне сделать работу учителя, но я не обладал его энциклопедическими знаниями, и мы договорились о свободном поиске. Когда я сдал эту работу, меня тут же попросили сделать следующую.

Письмо Фурмана

Трудно найти современный дебют, в теорию которого Болеславский не внес бы весомый вклад. Особенно его радовало, когда домашняя заготовка срабатывала у питомцев. Он высказывал удивительно много свежих дебютных идей и щедро делился со всеми, не ограничиваясь лишь своими подопечными и учениками. Тренер самого высокого ранга, он заботился и о белорусских резервах, находил время ездить на Всесоюзные юношеские соревнования и это, естественно, приносило плоды.

Один из его учеников, Заслуженный тренер БССР Михаил Шерешевский в книге «Моя методика» пишет: «Это был суперкласс! Гроссмейстер мирового масштаба, тренер сборной СССР и чемпионов мира. Все, кому посчастливилось в составе сборной Белоруссии с ним работать, могли почерпнуть для себя очень многое. Но системы не было! Мы занимались анализом дебютов и их связью с миттельшпилем, а также разбором сыгранных партий.

Конечно, понимание игры у И. Болеславского было колоссальным, умение анализировать уникальным, комбинационное зрение острым, но имеющий уши должен был сам услышать. Никто тебе ничего «не разжевывал» и в рот не клал».

Понятно, что «небожителя», спустившегося с шахматного Олимпа до уровня групповых занятий со сборной республики, мало интересовал пройденный путь до попадания в команду, а недочёты в знаниях лишь встречали недопонимание и лёгкое осуждение. Поэтому дискуссионно сравнение с  Мариком Дворецким, отработавшего методику совершенствования от кандидата в мастера до гроссмейстера.

Число находок Болеславсного можно измерить, пожалуй, четырехзначным числом. При таком изобилии он не любил конспирации, охотно печатал свои анализы, многое показывал на лекциях. Меня всегда поражала его уникальная дебютная интуиция – случалось, он не мог однозначно ответить, чем именно какой-нибудь ход плох или хорош, но его оценки подводили крайне редко. Были у нас и принципиальные споры. Он любил находить истину самостоятельно, я же предпочитал предварительно познакомиться с уже имеющейся информацией, как следствие его же тренерского подхода, когда ещё в 1959 г. на любой вопрос 14-летнего юнца сурово спрашивал, что на эту тему я уже читал. Естественно, приходилось готовиться к занятиям.

Мы часто по этому поводу пикировались с ИЕ, и мой основной аргумент был: “Мне бы Вашу голову!” Возможно, будь у остальных такой инструмент, его метод устроил бы каждого, но увы…

Как-то году в 1960-м на собрании сборной республики на квартире ИЕ участники помоложе столпились у столика, за которым сидели мэтры. Я, как самый молодой, видел доску лишь краешком глаза. Кто-то спросил мнение нашего лидера об одной идее в популярной тогда системе Раузера. Я тут же прокомментировал: «Этот ход впервые применил Гольденов». Когда я произнес его имя, Ройзман тут же заткнул мне рот, но я видел, что Исаак Ефремович сидит озабоченный. Спустя 5 минут он повернулся ко мне и кивнул: «Да».

В вопросах этики он был весьма щепетилен. что я почувствовал на себе. Тяжело разойдясь с Т. Петросяном в 1969 году, Болеславский был секундантом Л. Полугаевского на межзональном турнире. Я уже рассказывал о проблемах, возникших перед партией с Лёвой в финале XXXIX чемпионата СССР.

Когда я демобилизовался в 1966 г., он попросил меня редактировать первый том его рукописи для ГДР – популярная в будущем дебютная серия только началась. Я проверял его рекомендации и оценки, автоматически исправляя опечатки Нины Гавриловны., что, несомненно, помогло мне в дальнейшем совершенствовании. Спорные моменты вызывали дискуссии. Получив авторские экземпляры, один из них ИЕ подарил мне с пожеланием не только изучить, но и развивать дальше. Надеюсь, несколько систем, названных моим именем, подтверждают, что я выполнил пожелание мэтра. В мою первую книгу “ Индийская защита” я включил посвящение “Памяти учителя И.Е. Болеславского”. Мои ученики Гельфанд, Смирин, Шульман продолжили развивать теорию шахмат, публикуя свои книги..

Другие титулованные звезды нанимали “негров” – мастеров на своих условиях, лишь где-то в предисловии благодарили реальных авторов за помощь. Эту же систему потом применили и югославы в 80-90-х годах при издании всех энциклопедий и монографий. Тайманов как-то предлагал это и мне, но я хотел, чтобы имя светилось. Даже после переезда в США Джин предлагал анонимно готовить его дебютные видеокурсы, но и здесь я отказался, хотя, возможно, сделал ошибку, не учитывая специфику жизни шахматистов в Америке.

В отличие от других, ИЕ писал сам, но жесткие сроки не позволяли ему писать на том же уровне, как статьи в журналы, и, вынуждено, его критерии качества снизились. Последние 10 лет жизни ИЕ интенсивно работал над этой серией. Приходилось пересматривать многие общепринятые оценки, разрабатывать новые продолжения. Заменяя общеизвестные варианты, базирующиеся на практике, на свои рекомендации, мой тренер рисковал – ведь в случае их опровержения читатель не имел альтернативы. Хотя и редко, но это случалось. Чтобы осветить какую-то проблему при лимитированном объёме приходилось допускать перестановки ходов, далеко не всегда сильнейшие. За первым изданием появились последующие. Исаак Ефремович много работал над книгами, и до поздней ночи можно было видеть огонек в его окне. Между прочим, это лишний довод против тех, кто объяснял ранний отход от практики «леностью» Болеславского. Конечно, он должен был выдерживать график и опускаться до популяризации, что наложило заметный отпечаток и на другие публикации.

Мы много времени проводили за совместным анализом, поэтому в монографиях текст некоторых вариантов был продолжением дискуссии со мной: там, где я находил какие-то идеи, он старался их опровергнуть. Естественно, это било по моему репертуару. Обладая феноменальной памятью, Исаак Ефремович не хотел тратить время на обработку шахматной литературы, как это приходилось делать мне. Однако лавина информации резко возрастала, и надо было найти способы обуздать ее. В конце концов, он вынужден был придумать свою систему. Под каждый том отводился блокнот для телефонного справочника, где на странице сверху писалась “шапка” варианта и, по мере поступления свежей периодики, указывался краткий адрес ссылки типа “ШБ-73/10-28”.

По несколько раз в неделю я бывал у ИЕ, однако, когда маленького сынишку не на кого было оставить, он приходил ко мне. О его тренерском подходе хорошо говорит один эпизод.

Во время 40-го чемпионата СССР я обратил внимание на партию Васюков – Разуваев в системе Россолимо, где Юра применил новинку на 7-м ходу. После тура я немного посмотрел, разбираясь в идее жертвы отравленной пешки. К моему удивлению, во время тренировочного матча Белоруссия – Эстония Вейнгольд прельстился материалом. После тура я заметил Саше, что я уже напечатал анализ с ключевым 13-м ходом. Он уверял, что просмотрел все опубликованные материалы по варианту. Редкий случай, когда оба правы – дома я нашёл это в своей статье… по Английскому началу! Сейчас система носит моё имя.

Я решил обыграть парадокс и прокомментировал в “Шахматы в СССР” за 1975 г. №6 стр. 11-12. ИЕ просмотрел журнал и поинтересовался возможностью белых получить приемлемую позицию в миттельшпиле. Пришлось признаться в неточности и, как следствие, подачи эффектной идеи в комментариях, обходя острые углы. Можно представить, какие слова мне пришлось выслушать!

К слову, Болеславский не раз констатировал, как часто мне приходилось выигрывать партию дважды из-за потери концентрации в подавляющих позициях. В своё время нам понравился детский фильм “Айболит-66”. Две цитаты оттуда мне часто приходилось слышать в свой адрес: “Нормальные герои всегда идут в обход” и “И мы с пути кривого ни разу не свернём, и, если надо, снова пойдём кривым путём”.

Время окончания нашей работы было стабильным – 8 часов вечера, когда учитель, иногда в моей компании, пытался слушать “вражеские голоса”.

Когда я рассказал Болеславскому о “ Докторе Живаго”, он признался, что встречался с лидером Народно-трудового Союза Е. Романовым на турнире претендентов в Цюрихе в 1953 г., его настоящая фамилия Островский, и, оказывается, он был тренером ИЕ на матч-турнире за звание абсолютного чемпиона СССР. Впоследствии я читал об этом в книге Евгения Романова «В борьбе за Россию» Москва, 1999. Кстати, тогда же мой тренер рассказал о своей встрече с чемпионом СССР 1927 г. Федором Богатырчуком в Амстердаме в 1954 г., а Сергею Воронкову, описавшему свою большую работу, чтобы установить этот факт, достаточно было спросить у меня.

Как-то, разоткровенничавшись, он рассказал о событиях, предшествовавших матч-турниру 1948г. Перед первенством СССР 1947 г., Дмитрий Васильевич Постников, в то время зам. председателя Спорткомитета, как написал Д. Кряквин, “настоящий вершитель шахматных судеб в послевоенном СССР”, а впоследствии председатель Федерации страны, объявил участникам о планируемой просьбе к ФИДЕ включить в матч-турнир двух победителей этого и следующего чемпионатов. Ими стали победитель турниров Керес и Болеславский, дважды финишировавший вторым. Но уже убили Михоэлса и на фоне борьбы с космополитизмом включили Смыслова.

Керес-Болеславский

Уже подготовив рукопись к печати, я наткнулся на старое (2016) интервью Д. Гордона с А. Белявским, где Саша рассказывает, как М. Ботвинника не включили в команду СССР на Олимпиаду в Хельсинки в 1952 году. Я и раньше где-то читал эту версию, скорее всего, рассказанную самим «патриархом». Однако, в “64” №1 за 2003 год был напечатан протокол собрания, где принималось решение не заявлять чемпиона мира на первую доску. (Кстати, при голосовании Болеславский был единственным воздержавшимся.). В свою очередь, ИЕ рассказывал мне своё видение, где акценты расставлены по-другому.

Наиболее полно отразил ситуацию С. Воронков в статье  «КОНЕЦ ЭПОХИ» от 28 ноября 2017.  Однако он не упомянул, а возможно, и не знал, что триггером послужила ситуация со сборной СССР по …футболу на летних олимпийских играх 1952 года в той же Финляндии. Проигрывая 1:5 за полчаса до конца игры команде Югославии (в то время её главой был злейший враг Сталина Иосиф Броз Тито), советская сборная сумела отыграться, но повторный матч проиграла.

«Говорят, что по прибытии в Москву футболисты и тренеры сборной СССР долго не выходили из вагона, опасаясь, что их арестуют прямо на перроне – за проигрыш принципиальному политическому противнику. Но время шло, а люди из ГБ не появлялись, и спустя час все разъехались по домам. Однако история на этом не закончилась. Через месяц спортивное руководство страны приняло решение о расформировании являвшегося базовым клубом сборной ЦДСА. Формулировка? «За провал команды на Олимпийских играх и серьёзный ущерб, нанесенный престижу советского спорта».

Шахматистами, да и начальством, в этой ситуации владел страх! К слову, одним из тренеров нашей команды был А. Сокольский.

Любопытно мой учитель рассказывал про Олимпиаду в Тель-Авиве 1964 г. Их сопровождал майор КГБ со смешной фамилией Приставка, однако не слишком им докучавший. Лучшим книжным магазином города слыл “Болеславский”. Так он назывался ещё долгие годы после смерти дяди ИЕ. На приеме у бессменного премьера Бен-Гуриона убеждённый коммунист Ботвинник вёл с хозяином дискуссию о социалистических принципах кибуцев, а на вопрос, что запомнили шахматисты-евреи на иврите, отличился Лёня Штейн, озвучивший какое-то ругательство. Увидев улицу, названную в честь известного сиониста Жаботинского, он удивился: “Как они уважают наших спортсменов!”. Штангист-однофамилец несколько месяцев ранее выиграл Олимпийские игры.

Было ещё немало забавных ситуаций, рассказанных в соответствующем настроении. Вот одна из них. В 1954 году сборная СССР гастролировала по Южной Америке. Заканчивая выступления в Уругвае, часть команды уже сидела в автобусе, но Петросяна никак не хотели отпускать его соотечественники из большой армянской колонии, одаривавшие его всевозможными сувенирами. Сопровождающий чекист положил на сиденье кофточку для жены, приобретённую на крохи от суточных, и вышел поторопить с отправкой. Одессит решил разыграть друга и перекинул упомянутое скромное приобретение на место Тиграна, наконец вернувшегося в автобус и слегка удивившегося пакетику. “Это тебе армяне передали.” прокомментировал Геллер, и тот спокойно положил это в чемодан.

В конце апреля 1967 г. команда республики играла традиционный матч с ГДР в Берлине по схеме двух четверок. Руководителем делегации был зав. сектором спорта ЦК КПБ Павел Владимирович Пиляк. Незадолго до поездки ИЕ узнал, что 3 месяца назад с него сняли стипендию за снижение спортивных показателей. Непонятно, почему бессменный старший тренер сборной СССР на семи Олимпиадах был оформлен как играющий гроссмейстер, но это не самое “левое” решение на московской кухне. Одно распределение международных поездок чего стоило! ИЕ очень болезненно переживал лишение средств к существованию. Надо отдать должное нашему куратору, он быстро осознал место Болеславского в шахматной жизни республики и вскоре после возвращения открыл под него позицию в Школе Высшего Спортивного Мастерства.

Учебно-тренировочный сбор к Спартакиаде 1967 г. проходил в только что открывшемся мотеле “Интуриста” на 17-м километре Брестского шоссе. Удобное автобусное сообщение из центра в 2 шагах от квартиры, городские телефоны выглядели соблазнительно для ИЕ. Во время нашего первого сбора Болеславский любил следить за нашей игрой в волейбол, иногда гулял по лесу, а Нина Гавриловна носила за ним раскладной стульчик. Потом он не раз выбирался туда просто погулять. Охотно ездил на сборы в открывшийся в 1974 г.  олимпийский центр в Раубичах, где было раздолье для прогулок по биатлонным дорожкам.

После фиаско в ГДР Вересова сдвинули на пятую доску, спустя месяц незаметно поменяли с Ройзманом. Затем повторилась ситуация 1963 г. Уже в поезде, ИЕ, стесняясь смотреть мне в глаза, объяснил мнение ЦК КПБ и попросил уступить ГН. Получив желаемое, но чувствуя себя неуверенно, наш ветеран тут же предложил иметь в команде сильного запасного, например, его, чем взбесил Болеславского.

В финале Вересов опять проиграл все партии, особенно трагично в решающем матче за пятое место с Грузией. В очередном цейтноте, помня об ответственности перед командой, он предложил ничью мастеру Ломая, но когда тот отказался, не выдержал и возмутился:” Мальчишка, как Вы смеете отказываться от ничьи, когда Вам предлагает международный мастер”. Обалдевший Теймураз тут же сделал ход, подставляя фигуру. ГН схватил ее, но затем дал очень плохой шах, уводя ладью, защищавшую от мата по первой горизонтали. После этого надо было давать вечный шах, и снова, как в ГДР, подсознательное нежелание ничьи привело к просрочке времени.

Задерганный Болеславский не мог на это смотреть. “Все, можете уезжать”. В прострации Вересов походил минут 10, потом подошел к ИЕ и грубо оскорбил его. Тот вначале собирался по возвращении подать в суд, потом подостыл и ничего не предпринимал. Его друг Давид Бронштейн в своей книге “The Sorcerer-‘s Apprentice 1998”, написанной в соавторстве с Томом Фюрстенбергом, подчеркнул: “You ought to know that Veresov was very anti-Semitic. He lived in Minsk and was a real enemy of Isaac Boleslavsky”.

Летом 1968 г. Болеславского пригласили тренером студенческой сборной на очередной Олимпиаде. В команде играли два его ученика. На Клязьминском водохранилище мы в основном отдыхали, хотя с нами был лучший тренер страны. Там мне довелось получать для него письма до востребования от близкой подруги довоенных лет. Он рассказывал историю его женитьбы в эвакуации и добавлял, что у Нины Гавриловны золотые руки, но голова… Однако стоически нёс свой крест и главным приоритетом для него был достойный жизненный уровень семьи, оставляя за кадром свою персону.

Пресс-центр 1 лиги, Минск, 1976 г. Нина Гавриловна Болеславская печатает обзор руководителя пресс-центра Капенгута. Сидит демонстратор Валерий Смирнов

Для него неприятным сюрпризом стала ситуация перед доигрыванием последнего тура полуфинала, когда по всем параметрам мы не попадали в главный финал (подробнее в главе о малых олимпиадах). ИЕ, зная в первую очередь от меня об уверенных победах, жалел, что связался, но, к счастью, всё обошлось. Встряска не прошла бесследно для Болеславского, написавшего гневную статью в “Шахматы в СССР” №10 за 1968 г. стр.18 -22., причем сотрудники редакции мне говорили, что кое-где им пришлось сглаживать эмоции.

Гуляя по окрестностям, мы натолкнулись на вишнёвые деревья на косогоре. Я забрался и стал лакомиться, соблазняя ИЕ, но, когда он стал карабкаться, я быстренько сделал кадр. Однако мне не повезло – порвалась перфорация и плёнка была испорчена. На обратном пути в Вене я знал один магазинчик, где наша сборная успешно отоварила свои гроши. ИЕ был в столице Австрии 5 раз, но выводить по карте пришлось мне. Когда мой тренер увидел, что он не мог торговаться как я, попросил купить кое-что и для его семьи.

В 1968 г. на командном первенстве страны среди обществ мы жили в гостинице “Рига” напротив оперного театра. Недалеко был шахматный клуб, а рядом – популярное в то время кафе “Луна”. Как старожил, я сводил ИЕ и Тамару Головей, выступавших за “Спартак”, в это заведение. На обратном пути я спросил своего тренера, как ему там понравилось, и с изумлением услышал в ответ: ”Вы знаете, Алик, для меня это слишком дорого”.

Немного помог маэстро. Став директором Латвийского объединенного шахматного клуба и отказавшись от государственного финансирования, Кобленц организовал выпуск шахматной литературы, которая при огромных тиражах оставалась дефицитом, но поскольку в Советском Союзе  по идеологическим соображениям книги невозможно было печатать не централизованно, то пришлось ограничиться ротапринтами тиражом в 2 000 экз. Вскоре Болеславский стал в этой серии основным автором, публикуя на русском языке очередные переработанные главы, написанные для ГДР.

Даже после серийного выхода трех монографий с последующими переизданиями, его финансовые возможности были ограничены. Некоторые мастера в Минске соглашались давать сеанс только вместе с лекцией, получая через лекционное бюро шахматного клуба около 20 руб. ИЕ соглашался ехать в парк Челюскинцев за 10 руб.

В начале 70-х мы много работали над комментированием партий, вначале только в Информатор, потом и что-то в “Chess Player”, с которым я начал контактировать с 1972 г. Помимо белорусских турниров, я привозил избранные поединки с соревнований, где играл. Часть из них Болеславский отбирал для работы. Дома я находил соответствующие ссылки на предшественников, и только после этого начинался совместный анализ, который потом я оформлял и отсылал.

Как-то ИЕ предложил написать статью по шевенингену. Я тут же вспомнил свою первую теоретическую статью по проблемам этой системы, которая была напечатана в “Шахматном бюллетене”, 1967 г. №3, стр. 68-70. Однако возникающий миттельшпиль трудно объяснить доступным языком, ибо к одной и той же позиции можно прийти самыми разными порядками ходов, и в то же время в каждом из них возможны совершенно самостоятельные продолжения, и её понимание базируется на нюансах перестановок ходов. Я начал, как обычно, подбирать материал, но потом учитель отказался от нашей затеи и объяснил: “Вы знаете, Алик, я подумал и решил, что не надо нивелировать разницу в классе”. Кстати, в воспоминаниях о работе с Талем я рассказываю о нашей попытке покорить этот Монблан перед межзональным.

Перед полуфиналом очередного первенства страны во Львове 1973 г. я принял предложение двоюродного брата провести сбор в Нальчике. Член-корреспондент АМН Габрилович поигрывал в шахматы, выполнил КМС и долгие годы возглавлял Кабардино-Балкарскую федерацию. Брат боготворил Болеславского и поселил нас у себя дома. Как-то гуляя по городу, зашли в ресторан и мне захотелось цыплят табака, но цена стояла за 100 г. На мои настойчивые расспросы о возможной стоимости, официант стойко держался – “сколько завесит”. Получилось приемлемо, но почему-то на ИЕ этот мини диалог произвёл большое впечатление, и в разных ситуациях он напоминал мне – “сколько завесит”.

К 1974 г. сложилась ситуация, когда ИЕ встречался со мной индивидуально, как  правило для совместного комментирования, а с Купрейчиком, Дыдышко, Мочаловым, Шерешевским и Юферовым в другие дни. К этому времени его дочь Таня неудачно побывала замужем в Одессе и вернулась. Однажды смущённый ИЕ попросил помочь организовать для неё не шахматный контакт с моим приятелем в то время Серёжей Юферовым. Я не мог ему отказать – к концу совместного занятия, как бы случайно, дочка зашла в кабинет и, слово за слово, пригласила нас в свою комнату посидеть поболтать за бутылкой сухого.

ИЕ терпеть не мог ходить по кабинетам, но всюду его встречали с огромным уважением. Например, ИЕ со смехом рассказывал мне про заседание штаба по подготовке республики к Спартакиаде Народов СССР 1975 г., который возглавлял первый заместитель председателя Совета Министров БССР Владимир Фёдорович Мицкевич. Когда все расселись, Заслуженный тренер СССР Генрих Матвеевич Бокун, который тогда возглавлял спорт, спросил у ВФ: ”С кого начнем?”, не сомневаясь в выборе фехтования, как коронного для Белоруссии олимпийского вида спорта, и был шокирован ответом: “О чем речь, когда здесь сам Болеславский”.

В преддверии Спартакиады Народов СССР 1975 г. в Риге, Болеславский договорился с Латвийским клубом о проведении учебно-тренировочного сбора для нашей команды на Рижском взморье. Взамен ИЕ, занимаясь с нами, ещё читал лекции хозяевам. К этому времени с постоянными жалобами на глаза я попал к главному офтальмологу Минска, поставившему мне страшный диагноз – опухоль мозга. (к счастью, ошибочный). Пришлось добиваться энцефалограммы на единственном в республики аппарате. Я рассказал об этом ИЕ, он посочувствовал, заодно попросил не претендовать на первую доску. Учитель не хотел лишних проблем, хотя за пару месяцев до нашего разговора Витя набрал 3.5 из 15 в чемпионате СССР. Чтобы подсластить пилюлю, он добавил, если мне запретят играть, то возьмёт вторым тренером. Я поделился ситуацией со здоровьем с Юферовым.

Во время сбора Нина Гавриловна умудрилась огорошить Серёжу ближайшим приездом Тани “к нему”. Сказать, что он был напуган, мало – одним словом, она “из Савла сделала Павла”. Он знал, как Купрейчик тяготился ведущей ролью Болеславского в белорусских шахматах, и они написали совместное заявление в ШВСМ, отказываясь заниматься у ИЕ. Попутно возражали против моей кандидатуры в качестве второго тренера.

ИЕ ужасно перепугался. Ещё свежи были в памяти три месяца без зарплаты и унижение от Петросяна. Хотя нашего лидера заверили, что на его зарплате заявление учащихся не отразится, тем не менее, морально он был готов к капитуляции.

Слухи о возникшей ситуации распространились быстро и через пару месяцев на Спартакиаде я получил несколько деловых предложений. Сначала Алик Рошаль предложил на великолепных условиях переехать в Ташкент, затем директор Ленинградского клуба Наум Антонович Ходоров и, автономно, будущий руководитель советских шахмат Бах предложили стать местным гос. тренером. Алик, поднаторевший в составлении обменных цепочек, детально объяснил мне, как трансформировать выделяемую 2-х комнатную квартиру вкупе с минской в более приличное жильё. Я решил поинтересоваться мнением чемпиона мира, ещё выступавшего за Ленинград. Он ответил, что это не его инициатива, но знает об этом, а на вопрос, что будет представлять эта работа, составление подборок для него или беготня по кабинетам со сметами, ответил, что не знает, но, несомненно, будет такого человека использовать.

Естественно, я тут же поделился с Болеславским, на что тот, пряча глаза, посоветовал: “ Конечно, Алик, Вам надо переезжать”. Он предельно чётко дал понять, что защищать меня не будет, а ситуация через несколько дней на собрании команды вылилось в нашу короткую стычку, для большинства совершенно непонятную. До нелепой кончины спустя полтора года у меня так и не повернулся язык сказать, что триггером была его просьба, хотя, если бы её и не было, может быть позже, подвернулось бы что-то другое.

В феврале 1977 г. ИЕ вышел из дома за рыбой для кота, поскользнулся и упал на Ленинском проспекте, сломав ногу. Проходившая мимо призёр одного из женских чемпионатов республики вызвала скорую, доставившую его в леч. комиссию. Так называлось в Минске 4-е управление Минздрава. Был карантин на грипп. Забытый врачами, «незаметный пациент» просился домой. Перед выпиской врач его даже не осмотрела, а тромб уже начал своё черное дело. Через 15 мин. после появления в своей квартире он скончался.

Фото Болеславского с похорон

В это время я играл в чемпионате ВЦСПС в Вильнюсе и снова, как 11 лет назад, меня вызвали в Минск. Когда появился в знакомой квартире, был ошарашен первой же фразой Тани: “Ты представляешь, у него на книжке только 3 тысячи!”. На похоронах мне даже не дали слова. Нелепейшая смерть этого милого. обаятельного человека была для всех тяжелым ударом, но по-настоящему начинаешь постигать утрату через годы.

В интервью для “The Chess Gerald” за 1994 г.№4 стр. 59-64, я говорил: «В какой-то момент сотрудничества с Болеславским я задумался: вроде бы этим я обязан себе, этим – тоже, а что же я взял у него? И уже позднее понял, что на мне неизгладимая печать его отношения к любимому делу, его шахматного мировоззрения».

Опубликовано 04.11.2021  20:59

***

Еще материалы автора:

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.1)

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.2, начало)

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.2, окончание)

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.3)

Окончание. Начало и продолжение здесь и здесь

Возвращение

По возвращении в Минск я принял предложение Болеславского поработать над его рукописью для ГДР – популярная в будущем дебютная серия только начиналась, причем титулованные звезды нанимали “негров” – мастеров на своих условиях, лишь где-то в предисловии благодарили реальных авторов за помощь. Эту же систему применили и югославы в 80-90-х годах при издании всех энциклопедий и монографий. Тайманов как-то предлагал это и мне, но я хотел, чтобы имя светилось, поддерживая репутацию. Даже после переезда в США Джин предлагал анонимно готовить его дебютные видеокурсы, но и здесь я отказался, хотя, возможно, сделал ошибку. В отличие от других, ИЕ писал сам, но жесткий график не позволял ему писать на том же уровне, как статьи в журналы, и, вынуждено, его критерии качества снизились. Я проверял его рекомендации и оценки, попутно исправляя опечатки Нины Гавриловны.

Поскольку в БПИ я восстановился со второго семестра, то был относительно свободен и согласился поехать тренером Головей и Арчаковой на финал женского чемпионата СССР в Киев. Хотя я и раньше много помогал Тамаре советами, но тут я увидел специфику во всем блеске. Девочки расположились в таблице через одного, поэтому через день предстояла подготовка к той же партнерше тем же цветом. Относились к этому очень ответственно, годами вместе слушали Болеславского, и, естественно, в тетрадках были одни и те же варианты. Безусловно, они знали это наизусть, но все равно повторяли. Однажды, увидев старую запись, я попытался показать, что есть более сильное нововведение, но был с негодованием отвергнут, ведь это рекомендовал сам ИЕ! По приезде я спросил у него. Наш общий тренер объяснил: ”Я думал, что это продолжение им легче понять”.

Большое впечатление на меня произвела новая чемпионка Нана Александрия, когда с пулеметной скоростью демонстрировала варианты в отложенной с Тамарой. Я понимал, что это – анализ Бухути, но лишний раз убедился в правильности прогноза Вахтанга Ильича ещё 1962 года. К сестре приехала Мира, как-то вечером мы с Гамрекели пошли прогуляться над Днепром. Гиви преподавал античную литературу в Тбилисском университете, и мы так увлеклись беседой об этом, что окончательно заморозили мою будущую жену.

Еще ранее, чем за год, маэстро попросил поговорить на студенческой Олимпиаде с лидером сборной Румынии чемпионом мира среди юношей 1963 г. Георгиу, с которым у меня сложились хорошие отношения, о перспективах матча с Латвией, ибо в то время попасть за рубеж советским мастерам было весьма не просто. Я соблазнял Флорина возможностью сыграть с Талем. Документы на матч были оформлены, но сроки переносились.

Неожиданно приходит телеграмма из белорусского спорткомитета, что мне надо выручить соседей. Как выяснилось, мастеру Кириллову в последний момент закрыли выезд, а Миша был занят, и только я мог спасти ситуацию. Поезд шел через Киев, я оставляю девочек и попадаю в Бухарест, но в мононациональной команде оказался изгоем. Например, во время спектакля в оперном театре все поднялись на выход и с переводчицей остался только я. Как потом выяснилось, сборная пошла в банк полулегально менять рубли, что по советским законам запрещалось, а по румынским – нет. Апофеозом была высадка в столице Украины без загранпаспорта, который у меня забрал руководитель делегации, и на какое-то время я остался без документов.

По возвращении в Минск Вадим Мисник предложил мне работу на полставки в ДЮСШ. Мы были дружны уже около 7 лет. Он был женат на чемпионке СССР по художественной гимнастике и в 1964 г. во время сбора в Майори, о котором я писал выше, познакомил меня со всей сборной страны. За несколько десятков лет этот вид спорта стремительно помолодел и сейчас невозможно представить элиту из замужних женщин. К сожалению, Вадим злоупотреблял спиртным, что в конечном счете привело к печальному результату. Тренер он был хороший, у него начинала будущая чемпионка республики Таня Загорская.

Я решил посоветоваться с первым учителем. Тот по-прежнему работал во Дворце пионеров, обрадовался подворачивающейся возможности и начал уговаривать заниматься на его площадке с его же детьми, а главное, по его расписанию. “ Пожалуйста, хоть сейчас или когда надо будет, они напишут заявления, в любом случае все будет в порядке”. Его интерес был очевиден, мне приятней было учить перворазрядников, чем новичков, и я сдался. По возвращении с первенства страны среди молодых мастеров я приступил к работе.

Вскоре Смирнов, Мочалов и Офицеров выполнили норматив КМС. (Спустя несколько десятков лет Женя констатировал, что научился играть сицилианскую благодаря моим занятиям). Маленькое отделение шахмат тем временем перебросили из легкой атлетики в плавание, а завуч новой школы заинтересовалась, как в городе по отчетности появилось 6 кмс, и захотела проверить заявления. Я к Шагаловичу, а у него изменились обстоятельства – создавалась СДЮСШ при Министерстве просвещения, и он с ребятами переходил туда.

В идиотской ситуации, куда я попал из-за излишней доверчивости, а правильнее сказать, по глупости, помог Вадим. Он отдал мне своих ребят, а занимались в павильоне парка Горького. За 2 года работы мы прикипели друг к другу, лучший из них – Сережа Артишевский играл в Мемориале Сокольского в 1985 г., любил заниматься теорией и готовил материалы для Таля, Ваганяна, Александрии и др. К сожалению, он рано умер. Много помогал с выходом книг Боря Либенсон. Грустная судьба у Лени Берсона – после распада страны с ним расправилась мафия.

В марте сборная Белоруссии съездила в Ленинград, где проиграла товарищеский матч, однако в своем поединке я выиграл черными у известного теоретика гроссмейстера Фурмана, первый раз играя против системы, спустя 30 лет названой моим именем, во многом благодаря книгам и статьям, где я отстаивал интересы черных, хотя выбор ее остается за белыми.

В конце апреля наша команда играла традиционный матч с ГДР в Берлине по схеме двух четверок. Нас свозили в открытый в 1955 г. зоопарк на 160 гектаров, в 3 раза больший, чем старый Тиргартен в Западном Берлине, а также в Трептов-парк на мемориал советских солдат. Мне было любопытно попасть в легендарную клинику “Шарите” с прозаическим нарывом пальца. Сейчас о ней знают многие из-за Навального.

Руководителем делегации был зав. сектором спорта ЦК КПБ Павел Владимирович Пиляк. Вначале он присматривался к новому для себя виду спорта, но перед последним туром показал кнут вместо традиционного пряника Сокольского. Незадолго до поездки с ИЕ сняли стипендию за снижение спортивных показателей. Непонятно, почему бессменный старший тренер сборной СССР на семи Олимпиадах был оформлен как играющий гроссмейстер, но это не самое “левое” решение в московской кухне. Одно распределение международных поездок чего стоит! Надо отдать должное нашему куратору, он быстро осознал место Болеславского в шахматной жизни республики и вскоре после возвращения открыл под него позицию в ШВСМ.

Встречу мы слили, во многом из-за Вересова, проигравшего все партии, причем последнюю в практически равном эндшпиле, где подсознательно не хотелось соглашаться на ничью и он просрочил время. Наш ветеран компенсировался во время нашего визита в советское посольство на Унтер ден Линден около Бранденбургских ворот с видом на разрушенный рейхстаг, сходив к старому приятелю, бывшему секретарю ЦК КПБ Пётру Андреевичу Абрасимову. Посол предложил ГН организовать матч с Западным Берлином. К сожалению, мы не имели права ночевать там, ибо КГБ не оформляло нас для посещения капстран.

В этой короткой поездке все для нас было интересно, начиная от тщательной проверки бумаг русским КПП на Фридрихштрассе, и полным пренебрежением союзников, не желающих оторваться от игры в карты. По городу висели билборды с Омаром Шарифом и Джулией Кристи в “Докторе Живаго”. На приеме у сенатора (так назывались министры, правящие городом) нас угощали высокими канапе на шпажках с верхним слоем черной икры на фарше, а ниже еще несколько слоев, так Шагалович слизывал икру, но боялся прикоснуться к сырому мясу. После победы со счетом 7:3 нас повезли на ужин во вращающемся этаже-ресторане с видом на разрушенную мемориальную церковь кайзера Вильгельма на Курфюрстендамм. Рядом стояли современные сотовые шестигранники церкви и колокольни, прозванные берлинцами, как нам объяснили, пудреницей и помадой. Еще на приеме я разговорился с переводчицей. Она поразилась, что я читал практически всего Генриха Белля, но не имею представления о современной живописи, и привезла на ужин в подарок открытки с картинами Шагала, Кандинского, Явленского, Зулоаги и др., ибо мои знания кончались на Пикассо. Интересно, что политика СССР и ГДР в отношении Западного Берлина расходилась, и наши хозяева были недовольны этим вояжем, поэтому следующий матч в 1969 г. состоялся в Шведте, где оканчивался нефтепровод “Дружба”.

Недовольство шахматистов нештатным инструктором разрешилось передачей наших видов в ведение П.М. Вегеро, курировавшего пятиборье и конный спорт. Начальство решило, что у нас есть что-то общее. Затем его сменил Ничипорович, долго не задержавшийся, и Зворыкина рекомендовала свою подругу Евгению Георгиевну Зоткову, прорабатывавшую свыше 10 лет, намного более тактичную и объективную, чем сменивший ее Е.В. Мочалов. Однако в 1967 г. ее понимание обстановки пошло мне во вред. Безусловно, я нужен был сборной республики для выступления на Спартакиаде народов СССР, которая совпадала по срокам с очередной студенческой олимпиадой, где я уже 3 раза завоёвывал золотые медали, и она доказала Ливенцеву, что меня надо сохранить для Москвы любой ценой. Они начали химичить с выездными документами, а я, узнав об этом, постеснялся звонить во всесоюзную федерацию, в итоге вместо меня поехал Вадик Файбисович.

Всего у меня было 6 золотых медалей чемпионата мира, включая две за лучший результат на доске.

Учебно-тренировочный сбор к Спартакиаде проходил в только что открывшемся мотеле “Интуриста” на 17-м километре Брестского шоссе. Построенный, как перевалочная база для автобусных маршрутов иностранцев, он сразу завоевал славу лучшего ресторана в Минске. Удобное автобусное сообщение из центра, городские телефоны привлекали внимание элиты, однако вскоре стало известно, что два министра сгорели на прослушке комнат. Вересов, работавший одно время доцентом кафедры истории КПСС в инязе, как-то, приехав с длинноногой абитуриенткой на сбор, стал добиваться одноместного номера, но знакомая администратор по секрету предупредила, что комната из брони КГБ, и он тут же согласился на двухместный. Во время нашего первого сбора Болеславский любил следить за нашей игрой в волейбол, иногда гулял по лесу, а Нина Гавриловна носила за ним раскладной стульчик.

Впоследствии я часто устраивал там сборы к самым разным турнирам, оформлял тренером Сережу Артишевского, который, прописавшись, готовил материалы в основном дома. Мне было легко договориться с директором о брони, ибо на 1-2 дня пиковой загрузки всегда мог уехать домой. Хорошо ко мне относился и старший чекист Гурий Тимофеевич Пушкарев, после его отставки я даже уговаривал его на вакантную в тот момент должность директора шахматного клуба. Правда, один из его подчиненных все время косился на меня. В 1979 г. очередная Спартакиада была для КГБ генеральной репетицией будущей Олимпиады, и Федя появился и на нашем турнире, первым делом спросив у меня о пресс-баре. Потом, впрочем, мне сказали, что через год он поймал шпиона и был награжден орденом.

Осенью сборная белорусского “Буревестника” отправилась в Харьков на командный чемпионат студенческого общества. Мой друг Женя Гик в нескольких книгах увлекательно рассказывал историю своей женитьбы. Настало время уточнить его легенду.

В книге “Жены шахматных королей” глава “ Прекрасная незнакомка и две решающие партии” стр. 84 – 88 посвящена этому знаменательному событию. Конечно, реальная ситуация развивалась менее романтично. В один из туров мы рано кончили свои партии и решили втроем пойти в филармонию на чтеца поэзии Есенина, но партнерша Лены Рубцовой упорно продолжала играть без ладьи. Я поговорил с их капитаном, и мы побежали, однако билетов не было. Женя купил один с рук, и мы продолжали ловить, однако желающих было значительно больше. Одна из них, очаровательная девушка, так понравилась ему, что он отдал свой билет, отказавшись от денег. Точнее, предложил ей отдать в антракте. В конце концов, договорившись после начала с билетером, мы попали внутрь. Белла с мамой, опоздавшей с билетами, назвала свой телефон. Мы рассказали о предстоящем здесь через пару месяцев финале чемпионата СССР и шутили, что у меня как чемпиону БССР гораздо больше шансов позвонить, ибо Жене предстоял отбор в Москве. На следующий день, катаясь на лодке с Леной, мы увидели нашу новую знакомую, повторившую мне свои координаты. В гостинице Гик переживал, что не запомнил номер. Подтрунив над ним всласть, я сжалился и продиктовал его. При очередной встрече через несколько месяцев я вспомнил, что он все-таки попал в Харьков, и спросил, нашел ли он Беллу. Оказалось, уже назначена дата свадьбы.

В юбилейный для страны год чемпионат решили сделать особенным и не нашли ничего лучшего, чем огромную швейцарку. Соответственно, и республики пошли по этому пути. У нас провели в 8 туров. С 6 очками победителями стали А. Ройзман, А. Поликарпов и я. При квоте 5 мест можно было ограничиться этим, но председатель Федерации шахмат БССР А. Суэтин решил провести дополнительный матч-турнир в два круга.

Чтобы лучше понять ситуацию, немного истории. После пленума федерации, выразившего недоверие директору клуба, председатель республиканского спорткомитета был возмущен попыткой шахматной элиты убрать Рокитницкого без санкции и стал горой на его защиту. К этому времени АС вновь женился и остро нуждался в хорошем жилье. Ливенцев предложил ему возглавить федерацию и обещал дополнительную однокомнатную квартиру, однако бывший муж имел возможность тормозить это. В предыдущие годы Виктору Ильичу приходилось помогать мне, и, возможно, опасаясь потенциальной конкуренции, Суэтин превентивно демонстрировал негативное отношение, представляя многое из моей биографии в черном цвете. Вот и сейчас, заметив мое нежелание играть, сделал назло. Выиграв у соперников микроматчи, я вновь завоевал титул.

В это время я влюбился в Тамарину сестру, которая всегда мне нравилась, но была запретном плодом, ибо я не хотел портить отношения. Нужно было дойти до точки кипения, чтобы барьеры рухнули. Что-то похожее было и с ней, однако я понимал, что мой отъезд на чемпионат СССР может сломать все, и я отказался играть. Много лет спустя Боря Гельфанд не мог представить такое решение. Я думаю, если бы не ненужный матч-турнир, наши отношения вошли бы в нормальное русло, и я мог бы сыграть.

В этом году чемпионат республики проходил весной в Гомеле. После долгого перерыва в нем согласился принять участие сам Болеславский, который боролся со своими учениками Купрейчиком и мной. В партии с учителем в системе Земиша староиндийской защиты я применил новинку, которую придумал за 7 лет раньше, анализируя встречу Полугаевский – Штейн из 1 тура 28 чемпионата СССР, Москва, 1961. Черные пожертвовали пешку за инициативу и вскоре белые предложили ничью. ИЕ потом включил анализ позиции в монографию по этому дебюту, вышедшей в ГДР. Спустя 3 года я поймал на эту идею своего приятеля Тукмакова, который, естественно, не читал мэтра. Как четверть века спустя в разговоре со мной пошутил Ясир Сейраван:” Гроссмейстеры книг не читают, они их только пишут!”.

Решающая партия с Витей состоялась в 11 туре. Первые турниры после моего возвращения в Минск мы расписывали по моей инициативе, ибо я с ним занимался, начиная с 1965 г., естественно, безвозмездно. Потом его боевой характер захотел бури. Белые подготовили усиление в сыгранном месяцем ранее с Альбуртом варианте и выиграли. Причем характерная деталь – богатая фантазия Купрейчика находит колоссальное количество ловушек, но его не хватает тщательно проверять их, и несколько партий я выиграл по шаблону – стараюсь проверять побольше и иногда нахожу проколы. Конечно, это требует гигантской работы за доской, но счет +6 в наших встречах говорит сам за себя.

Капенгут и Купрейчик 1968 г

По возвращении со студенческой Олимпиады мы подали заявление в ЗАГС, и я уехал на полуфинал чемпионата страны в Гомель. После 6 туров я имел 5,5 очков. В этот момент приехала Мира и турнир отошел на второй план. В итоге я отстал от Багирова на 0,5 очка, разделив с Лутиковым и Никитиным 2-4 места и по коэффициенту остался за бортом.

Традиционный четырех туровой матч с ГДР состоялся в конце апреля в Минске. Гости приехали без своего лидера Вольфганга Ульмана и проиграли 22,5 – 17,5.

Очередной чемпионат республики привел к скандалу, о котором многие не знают. Борьба за первое место развернулась между Вересовым и автором. Ветеран повторил свой лучший результат в первенствах, достигнутый в 1956 году – 12 из 15 (при участии двух мастеров). Судьба титула решалась в моей партии с Шагаловичем, где возник безумный коневой эндшпиль с лишней пешкой у черных, однако две связанные проходные белых могли опередить четыре пешки королевского фланга соперника в гонке за новым ферзем. Лучшим шансом для белых был переход в ферзевое окончание без пешки, но мой соперник его не нашел. Этой встрече предшествовала “история с геометрией”. Мой друг Александр Любошиц сохранял большой перевес в нашей отложенной и анализировал ее с ГН. Скорее всего, в анализе была допущена ошибка. Когда Саша пожертвовал качество с, казалось бы, неизбежным матом на h8, черные дали “предсмертный” шах на а1 с а8, но после е5-е4 оказалось, что мата нет, ибо ферзь с а1 контролирует поле h8! Он очень переживал это фиаско, но наших отношений это не испортило, и перед последним туром обратился от имени моего первого тренера с предложением мира.

Для понимания ситуации надо объяснить систему классификации в дорейтинговую эпоху. Звание мастера имело дуалистскую природу. Как титул, оно присваивалось пожизненно, за исключением ситуаций типа Рубана. Однако классификационные права требовалось подтверждать, по-моему, раз в несколько лет. Кстати, в начале 60-х в спорте придумали звание почетный мастер спорта за подтверждение нормативов в течение 5 лет, я даже прочитал в прессе о моем награждении, но ни значка, ни удостоверения так и не получил. В шахматах придумали понятие неуспеха, в процентах от мастерской нормы. В случае двух неудач мастер терял свои классификационные права досрочно. Из-за этого Шагаловичу нельзя было проигрывать – он мог остаться в “серой зоне”. Вересов не мог пережить ситуацию, когда 80% результат не дал ему первое место, и, пожалуй, перегнул палку. Как мне потом объяснил председатель Федерации шахмат БССР А.И. Шагалович, которого по этому вопросу вызывал зам. председателя республиканского Спорткомитета Бобков, курировавший шахматы, он обратился в ЦК КПБ с жалобой на “сионистский заговор”, соль его – в “сплавах” Любошица и Шагаловича. Понятно, что никаких санкций не могло быть, но миф был запущен. В начале 90-х некий Жук подкараулил меня в подземном переходе с микрофоном и задал вопрос, почему они мне сплавили. Непредвзятому шахматисту достаточно взглянуть на партии, но в “Mega Database” их нет, как и многих советских турниров. Тем не менее в моей базе, которой я делился не раз, найти их можно. Даже живя в Беларуси, можно их найти у Юры Муйвида, которому я оставил при выезде в США свой компьютер с базой.

Однако, когда Вересова провозглашают основателем белорусской шахматной школы, основываясь на хронологии, и игнорируют Болеславского, достаточно только сказать, что, по крайней мере, начиная с 1958 г., с которого я могу лично свидетельствовать, как очевидец, огромный вклад одного очевиден, а имя другого лишь связано с кучей скандалов, хотя любовь к шахматам несомненна. Где же, в конце концов, его ученики, книги, подготовленные команды? Несколько статей разве можно сравнить с Монбланом публикаций бесспорного лидера белорусских шахмат на протяжении десятилетий!? Безусловно, пребывание Вересова на ответственных постах способствовало развитию шахмат в республике, вспомним матчи с Польшой, Западным Берлином, но что ещё? Даже ставки инструктора в республиканском спорткомитете благодаря своему членству в ЦК КПБ он не смог (или не захотел?) пробить. В последующие 20 лет мы много общались, часто жили в одной комнате, проводили совместные сборы на двоих, не говоря уже об игре за одну команду, как сборную республики, так и Белсовета “Спартака”, и я думаю, что его бы искренне удивила подобная сегодняшняя трактовка того времени.

Вскоре состоялся полуфинал очередного первенства страны в Ростове, неожиданно выигранный 50-летним Самуилом Марковичем Жуховицким. Ранее я только слышал о его ситуации, напоминающей плохой анекдот. Когда-то он был дисквалифицирован… до выяснения семейного положения, очевидно, в связи с жалобой одной из брошенных жен. В книге Кряквина и Ткаченко “Самуил Жуховицкий. Секреты шахматного долгожителя” (2018 г. стр.177) друзья героя называют от 7 до 10 браков. Ко времени полуфинала все было позади, и он прожил ещё полвека, установив, очевидно, рекорд среди шахматистов.

С интересом я слушал байки Рашида Гибятовича Нежметдинова, живой легенды для молодого поколения, зачитывающегося его избранными партиями. В очередной раз обыграл своего друга Гену Кузьмина, к концу наших выступлений счет стал 8:2. Любопытно было проводить время в обществе Марка Евгеньевича Тайманова, познакомившего с известной актрисой Людмилой Касаткиной. Пару раз он уговорил сыграть в домино с Фурманом и Васюковым. Перед последним туром во время наших посиделок ветераны нервничали, опасаясь результата встречи Джинджихашвили – Кузьмин. Решили позвать его. Не успел Джин войти, как Семен Абрамович не выдержал:” Пойми, этого же нельзя делать!”

Летом профсоюзы решили с помпой провести свою спартакиаду в Ленинграде, но двухуровневая система не подходила нам, а бухгалтерия зачетных очков, когда вклад одного легкоатлета больше, чем всех шахмат с потрохами, как в зеркале отражал реальное место неолимпийского вида в советском спорте. Конечно, на самом партийном верху мы были третьими после футбола и хоккея, но на местах финансирование шло по остаточному принципу.

В профсоюзах нашей республики за шахматы отвечал “Спартак”, и Сокольский был тренером белорусских участников. Когда я в полуфинале отложил одну партию в лучшей позиции, АП заверил меня, что ко дню доигрывания он ее проанализирует, а я должен сосредоточиться на подготовке к новым соперникам (кстати, в этом турнире мне удалось занять 1-е место и обогнать В. Корчного). За несколько часов до начала доигрывания я попросил тренера показать варианты и был ошарашен. Начали интенсивно смотреть, но через 5 минут такого анализа Сокольский слег. Я понял, что дело плохо, но не представлял, насколько.

Вересов и Ройзман остались за бортом, а мне в финале помогал старый приятель Зяма Лившиц. Помощь, строго говоря, могла быть только моральная, но получилось наоборот. Он потерял тетрадь с моими партиями за 5 лет, и чем я старше, тем острее жалею о пропавшем этапе моего творчества – остались только опубликованные встречи. Обогнав 3 гроссов, я на полочка отстал от дележа 2-3 места. Особенно доволен был победой над Суэтиным.

Играли мы во Дворце культуры имени Кирова на Васильевском острове, где в это время проходил показ конкурсных фильмов Московского кинофестиваля. В некоторые дни я умудрялся посмотреть 2 фильма перед туром, а однажды даже 4. До сих пор помню кое-что из них, например, сюрреалистический “The bed sitting room” (Жилая комната), которого сейчас я не нашел в программе фестиваля того года, но многие шутки из него помню до сих пор.

Сразу после этого турнира АП ушел на пенсию, а освободившуюся работу предложили мне. В то время почти не существовало возможности быть профессионалом в Минске, и я согласился работать на полторы ставки. Сокольскому было больно видеть, что то, о чем он просил спартаковское начальство много лет – увеличить нагрузку – для меня сделали сразу. Через несколько месяцев его гроб был выставлен в бывшем костеле на площади Свободы. Как его ученик (безусловно, наибольшее влияние на меня оказал Болеславский) и преемник, я счел себя обязанным написать некролог, который был опубликован в журнале «Шахматы» Рига №4 за 1970 г.

Спустя несколько месяцев я договорился с Республиканской научно-методической библиотекой по физкультуре и спорту о покупке осиротевшей библиотеки. В последующие 15 лет в многочисленных поездках по Союзу я старался пополнять шахматный фонд. К сожалению, после развала СССР он был разбазарен. Но я дорожу несколькими доставшимися мне книгами из библиотеки Сокольского с его пометками на полях.

Матч 1969 г. немцы, помня о нашем визите в Западный Берлин, провели в Шведте – конечной точке нефтепровода “Дружба”. Героем стал наш ветеран, даже в поезде все ещё анализировавший оригинальную жертву пешки, оставшуюся незамеченной в одной из партий Ульмана. Мы были на седьмом небе, увидев, как Вересов черными поймал на вариант. В итоге повторился счет предыдущего поединка 22,5 – 17,5 в нашу пользу.

Гавриил Николаевич Вересов

В очередном чемпионате республики, как и в предыдущем, играл представитель группы советских войск в Германии. Положение о турнире было написано нечетко, не оговаривался дележ первого места, которое разделили Желяндинов, Ройзман и автор. Несколькими годами ранее в аналогичной ситуации меня заставили играть матч-турнир, сейчас решили “post factum” определить победителя по “Бергеру”. А почему, например, не по личным встречам? Не хочется “махать кулаками после драки”, но до сих пор обидно.

Полуфинал этого года в Витебске прошел для меня неудачно. Слабым утешением стала партия с Левоном Григоряном, где черными в Модерн Бенони я не только применил новинку, но и успешно продемонстрировал план атаки, разработанный на упомянутом сборе.

По приезде в Днепропетровск на Кубок СССР в 1970 году Таль и я выбрались на футбол. Пребывание в этом городе было тревожно – ходили слухи, что вот-вот будет введен карантин в связи с эпидемией холеры, уже действовавший в Астрахани, Керчи и Одессе. Полностью «блокировали» Крым — запретили судам заходить туда, крымские здравницы и пионерлагеря никого не принимали, всех «дикарей», стремящихся к морю, госавтоинспекторы разворачивали назад. В прессу информацию об эпидемии помещать категорически запрещалось.  Я чем-то отравился, тут же дежурная по этажу вызвала скорую, и моим друзьям Разуваеву и Файбисовичу пришлось отбиваться. Было не до игры.

Воспользовавшись приездом в Минск руководителя профсоюзных шахмат Якова Герасимовича Рохлина, Болеславский, Шагалович и я на приеме у секретаря Белсовпрофа Спартака Александровича Аржавкина добились проведения в годовщину смерти Сокольского важнейшего турнира, ставшего традиционным мемориалом.

Впервые я играл за Уральским хребтом во Фрунзе в чемпионате “Спартака”. В нашей среде выделялся Гена Сосонко, цитировавший огромное скопище рифм-ловушек. Блестящая память, востребованная Талем и Корчным, и здесь привела его к прекрасному результату – дележу 1-3 мест, но его “Бергер” оказался хуже, а звание чемпиона досталось автору.

В конце года все сильнейшие шахматисты республики почтили память старшего товарища, приняв участие в первом мемориале Сокольского. Для нашего бессменного лидера это выступление оказалось последним. В прекрасно проведенной партии с Вересовым, проводя комбинацию, ИЕ дернулся, допустив перестановку и, вместо лишней фигуры, остался в равном эндшпиле. (Коля Царенков в брошюре о Вересове привёл этот фрагмент, не разобравшись в идее Болеславского). После тура дрожащими губами он признался мне, что больше играть не сможет. В свое время многие решили, что победитель турнира претендентов 1950 г. мало играет из-за излишнего миролюбия, но у Болеславского были проблемы со здоровьем.

В группе советских войск в Германии Желяндинова сменил Юферов, которого я, естественно, пригласил в мемориал, договорившись о лучшей гостинице Интуриста в городе. Сережа приехал ночью, а проворная администраторша “ Юбилейной” уже сдала его бронь “налево”. Пришлось поселить его в резервный номер КГБ. Бывший свердловчанин рано встал, пошел на почтамт и разослал кучу телеграмм со своим телефоном. Вернувшись, Юферов был озадачен просьбой администрации поменять комнату и наотрез отказался, чем поверг их в шок. В переполохе они с трудом выяснили причину, и, облегчённо посмеявшись, заверили Серёжу, что все звонки будут перенаправлены ему. Мне удалось продолжить серию побед в белорусских турнирах, оторвавшись на очко.

Вскоре в Киеве пришлось безуспешно защищать свой спартаковский титул. Жили в высотной гостинице, которая тогда называлась “Москва”, а сейчас “Украина” на площади Калинина – теперь “Майдан”. В ней работала биллиардная, где Нёма Рашковский в дым проигрался Натану Зильберману и отрабатывал долг, переписывая партии, указанные победителем.

В полуфинале этого года в Перми я старался не повторить ситуацию трехлетней давности, также лидируя с 6,5 из 8, хотя и не обошлось без поражений. Через несколько лет Слава Мовсесян признался, что Карен Григорян уговорил отдать очко в последнем туре, апеллируя к национальным мотивам, но я все-таки впервые вышел в финал.

Победители полуфинала чемпионата СССР в Перми 1971г. Крогиус и Капенгут

В то время аналогичные соревнования растягивались на три недели, был даже термин – восьмидневка (3 тура + доигрывание + 2 т. + д. + выходной день). Контроль времени – 2,5 часа на 40 ходов. Большое число партий откладывалось, и колоссальной школой для совершенствования становился анализ этих позиций, доведенный до крайности в матчах на первенство мира, когда штабы без устали искали вдоль и поперек, а выспавшийся подопечный лишь внимал итогам. Заслуженный врач Юлий Богданов в период, когда мы оба работали на Карпова, рассказывал о специальных смесях порошков, резко активирующих память подопечного для ускоренного запоминания итогов ночного анализа.

Во время турнира я проводил много времени с Леней Слуцким, продолжив общение времен Ростовского студенческого чемпионата. Он привез письмо знакомым родителей из Душанбе, познакомился с их молоденькой дочкой, начал встречаться. Через год я узнал об свадьбе. Аналогичные истории редко заканчивались так, однако можно вспомнить чемпионат СССР 1981 г. в Вильнюсе и последовавшие женитьбы Юсупова и Псахиса.

Слуцкий обладал феноменальной памятью, и я лишний раз убедился в этом, когда Миша Шерешевский затеял “Контуры Эндшпиля” с ним в соавторстве. Леня присылал список партий по темам, Миша обращался к моей библиотеке, я находил их, он переписывал, а затем комментировал под нужным углом.

В конце года состоялся второй мемориал Сокольского. Я пригласил участвовать своих друзей: Гену Кузьмина, на следующий год вышедшего в межзональный, самого преданного ученика АП по Львову Борю Каталымова, до конца своих дней игравшего его дебют, а также моего бывшего одноклубника из Прибалтийского военного округа Юзика Петкевича. В итоге 1-3 места разделили Ройзман, Капенгут и Купрейчик ( по коэффициенту).

В 4-х последних чемпионатах БССР и двух мемориалах Сокольского я выиграл 4 чистых первых места и дважды разделил 1-3. Стало ясно, что после отхода ИЕ от выступлений возглавить команду республики на шахматной олимпиаде страны в 1972 г. придется автору.

© Albert Kapengut 2020

 

* * *

Продолжение после выхода из печати книги автора, в которую будут включены воспоминания о международных и всесоюзных соревнованиях 

Опубликовано 24.12.2020  22:20

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.2)

Первая часть была опубликована в январе 2020 г.; см. здесь

На фото: автор воспоминаний

Армия

По окончании учебы в техникуме я был приглашен на работу на минский автозавод – МАЗ был заинтересован в создании команды для выступления на Спартакиаде народов СССР 1963 г. (Когда спустя полгода выяснилось, что соревнования коллективов по шахматам исключили из программы, от меня избавились, и я пошел работать в Белгоспроект.) Техникум не мог направить меня на работу на МАЗ, ибо та была не совсем по профилю, поэтому в ответ на просьбу МАЗовцев я был оставлен вне распределения. Это давало возможность поступать в Белорусский политехнический институт наряду с обладателями «красных дипломов», в отличие от других выпускников, обязанных отработать 3 года. К тому же спортклуб БПИ был заинтересован не только в усилении команды, но и в других успехах своих студентов на всесоюзной и международной арене.

Летом я узнал, что сроки экзаменов совпадают со Спартакиадой и, попав на прием к председателю Спорткомитета БССР Виктору Ильичу Ливенцеву, вынужден был сказать, что без переноса вступительных экзаменов я не смогу поехать в Москву. К сожалению, не только мастера, но даже КМС в юношеском возрасте не было мне на замену. ВИ вызвал Рокитницкого, поручив тому прозондировать почву и через пару дней доложить, а дальше, мол, он, Ливенцев, займется сам.

То, что сделал директор шахматного клуба, испортило мне жизнь минимум на несколько лет. Он перенес мои документы на вечернее отделение, где сроки экзаменов устраивали спорткомитет. Думаю, он не вдавался в детали и не обратил внимание на отсутствие техникумовского распределения. Во всяком случае, он не смог (или не захотел) объяснить это в приемной комиссии. Но после этого меня должны были призвать в армию!

В честь бронзовых медалей на Спартакиаде народов СССР 1963 г. нас принимал секретарь ЦК КПБ В. Ф. Шауро, который предложил провести через Бюро ЦК постановление о развитии шахмат в республике, пока его босс К. Т. Мазуров отдыхал. Однако присутствовала только часть команды – молодежь и Рокитницкий с Вересовым. От последнего трудно было ждать бумажной работы, но внештатный инструктор спорткомитета по статусу обязан был подготовить предложения… Тем не менее он саботировал эту исключительную возможность получить новый клуб на 15 лет раньше. Возможно, Рокитницкий понимал, что в этом случае наш «серый кардинал» лишится рычагов влияния, т. к. число сотрудников неизбежно вырастет.

После Спартакиады я опять попросился к Ливенцеву. Он понимал недоработку, особенно в свете нашего феноменального успеха, и разработал план действий. Герой Советского Союза, один из партизанской элиты, стоявшей у руля в республике, был в дружеских отношениях с облвоенкомом, генерал-майором Василием Ильичом Синчилиным. Действуя через него, а также отдел административных органов ЦК КПБ, которому формально было запрещено вмешиваться в работу военкоматов, он согласовывал отсрочки по призыву на мифические соревнования и сборы.

Этого было бы более чем достаточно, но команда Белорусского военного округа стала чемпионом Вооружённых сил в Киеве-1963 и заботилась о своём усилении, поэтому из штаба БВО также постоянно звонили в райвоенкомат. Конечно, мне было не до шахмат, и во время бесконечных визитов туда я не знал, чей звонок был последним. Так прошла осень, а Ливенцев тем временем договорился с министром высшего образования БССР Михаилом Васильевичем Дорошевичем о переводе меня на дневное отделение, возможном только после первой сессии, чтобы избежать обхода конкурсных экзаменов.

В начале 1964 г., когда ежегодный призыв был окончен, шёл сбор студенческой команды. И вот как-то вечером в баню в зимней одежде врывается вернувшийся из Москвы Володя Багиров и со страшными глазами кричит мне: «Срочно езжай в Минск, тебя забирают в армию!» У меня еще хватило сил пошутить: «Как, в мыле?», но было ясно, что случилось нечто экстраординарное. К началу следующего рабочего дня я уже был в кабинете зам. председателя шахматной федерации Л. Я. Абрамова (председатель обычно был номинальной фигурой). Узнав о моей ситуации, умнейший Лев Яковлевич подарил мне два дня. Тут же я дал телеграмму другу, чтобы тот ускорил перевод на дневное отделение.

По возвращению домой я сразу побежал в БПИ за справкой для военкомата и принес долгожданную бумагу по адресу. Неожиданно мне обрадовались, отвели в кабинет райвоенкома, тот позвал двух посторонних, назвав их понятыми, и предупредил меня, что в случае неявки через день для отправки в часть дело будет передано в суд. Я помчался к Ливенцеву и он, не глядя мне в глаза, признался, что здесь замешаны такие силы, что он беспомощен.

Выяснилось, что из КГБ СССР была переслана в ЦК КПБ анонимка об укрывательстве меня от армии председателем спорткомитета БССР и райвоенкомом, который на самом деле терпеть меня не мог. На материале резолюция второго секретаря ЦК – «призвать!» Через несколько дней приказ министра о моем переводе был отменен.

Насчет авторства никаких сомнений быть не могло… Лишь инструктор Дома офицеров, отвечавший за выступление команды БВО, был настолько заинтересован в моём призыве. Забегая вперед, скажу, что позже, возможно, сработал эффект бумеранга. Когда я начал играть за конкурентов, результаты сборной резко ухудшились, с 1-го в 1963 г. до 8-го в 1965 и 7-го в 1967 гг. Не удивлюсь, если именно в результате этого падения результатов Б. П. Гольденов потерял работу и вынужден был уехать из республики.

Не знаю, была ли это инициатива Гольденова, но меня направили в Гродно в штаб дивизии. Там решили, что мастеру спорта будет попроще в саперном батальоне, где дисциплина полегче, чем в строевой части. Появление нового пополнения в марте было необычно. Солдаты, призванные осенью, натерпевшиеся от дедовщины, получили объект для реванша.

Некоторые офицеры, впрочем, были рады разнообразить свои будни партией в шахматы. Однажды я был дневальным, а из ленинской комнаты нашей казармы доносились политзанятия офицерского состава. Один из лейтенантов спрашивает замполита майора Кондакова: «Вы говорите об авторитете командного состава, а вот лейтенант Чанчиков не считает для себя зазорным проигрывать Капенгуту». На что тот, казавшийся до сих пор лояльным ко мне, посоветовал: «А вы почаще отправляйте его в наряд на кухню, в следующий раз подумает, прежде чем выигрывать». Занятия оканчивались ритуалом – майор спрашивал словами Евтушенко: «Хотят ли русские войны?» – «Хотят, хотят, хотят!»

А. Капенгут в 1964 г.

Какой-то отдушиной было написание писем, причём под копирку во избежание потенциальных проблем. Лёня Бондарь пытался утешить, мол, у вас же какие-то занятия должны быть. В ответ я процитировал анекдот. Старшина диктует: «Вода кипит при 90 градусах». Все записывают, а один, окончивший десятилетку: «А нас учили, что при ста». На следующий день лектор поправляется: «90 градусов – это прямой угол». Вскоре меня вызвали к начальнику штаба, и тот, пряча улыбку, объяснил, что писать можно только про здоровье.

Еще можно рассказать, как наш батальон поднимали по тревоге, чтобы в Волковыске построить за 3 дня летний кинотеатр для солдат по случаю проверки округа начальником тыла Советской Армии маршалом И. Х. Баграмяном. Спали урывками. В какой-то момент командиру нашего взвода понадобилось определить угол в уже стоящей ферме, и он послал солдата взобраться на верхотуру измерить его. Черт меня дернул подсказать, как определить его на земле. Лейтенант смерил меня взглядом и приказал выкопать яму для столба. Полдня я копал, он пришел, почесал голову – засыпай. Так я и не понял, что это было – производственная необходимость или воспитательный процесс. Как говорится, рыл канаву от забора и до обеда.

Офицеры часто выезжали на разминирования 20-летнего наследия войны, прихватывая солдат 3-го года службы. Возвращаясь, те плевали на устав и делали, что хотели. Один из них рассказал мне, что во время Карибского кризиса они спали в шинелях с автоматами в обнимку, ибо у нашей дивизии второго эшелона задача была в течение 24 часов прибыть в Берлин, а войска ГСВГ тем временем должны были дойти до Ла-Манша.

По ассоциации вспомнил, как во время учебы в институте наш преподаватель военной кафедры майор Сердич хвастался перед студентами. Тесть-генерал достал ему пропуск на разбор операции в Чехословакии 1968 г., который в штабе БВО проводил командующий силами Варшавского договора И. И. Якубовский. Чтобы поразить наше воображение, он цитировал маршала. Я понял, что планы в то время были аналогичными.

Служба в саперном батальоне привела меня к логическому финалу. Костяк личного состава был кавказско-среднеазиатским из сельской местности, по-русски эти ребята хорошо понимали только мат. Во время очередной воспитательной акции дежурства на кухне отключили горячую воду, и мы не успевали помыть алюминиевые миски к ужину. Слово за слово, меня треснули по голове, я потерял сознание.

Так я попал в госпиталь с сотрясением мозга. Проблема была с диагнозом: его нельзя было ставить, ибо в таком случае пахло военным трибуналом. Мне удалось сообщить домой, вскоре приехал мой дядя-профессор, член коллегии минздрава республики, который наладил контакт с лечащим врачом. Кое-как меня привели в норму, однако спустя 5 лет я начал ощущать постоянную усталость глаз.

Из госпиталя меня вызвал Борис Гольденов, желая узнать, насколько я в состоянии продолжать играть, но побоялся взять меня в команду на полуфинал Вооружённых сил, и в итоге победители прошлого года не попали в финал. Смешно вспоминать, как Гольденов устроил фотосессию перед отъездом с кубком и без него, с разными вариациями состава.

Зато федерация республики в матче с сильной командой ГДР не могла обойтись без меня на юношеской доске, где я выиграл свой микроматч, и в итоге общий счет стал ничейным. Вскоре я смог поехать на традиционный турнир Прибалтики и Белоруссии в Пярну. Там я не раз беседовал с Александром Кобленцом, рассказывал о своих злоключениях в армии. Он предложил переехать в Ригу служить, для чего он мог бы написать обо мне самому министру обороны. Я взял тайм-аут, решив посоветоваться с Женей Рубаном, служившим в БВО уже пару лет. Тот резонно заметил, что не представляет, как письмо попадет к Малиновскому, но считает, что хуже мне от этого не будет… Возможно, переведут в спортроту, но в другой округ – нереально. На следующий день я поблагодарил Кобленца и согласился.

По возвращению пришел запрос на характеристику и вызов на сбор к чемпионату мира среди студентов. В штабе округа не нашли ничего умнее, чем отправить меня в часть за бумагами и ждать приказа на командировку там. Пришлось опять обращаться к Ливенцеву, он позвонил знакомому генералу, тот на моих глазах устроил разнос начальнику спортотдела округа и председателю спортклуба, попутно разрешив мне ехать на сбор.

О самом чемпионате можно будет прочитать в будущей книге. После закрытия Игорь Захарович Бондаревский звонит в Москву принимать поздравления. Да, конечно, поздравляем, только Смыслов захотел поехать на Кубу вместо Ходоса, поэтому тот будет играть в полуфинале чемпионата страны вместо Капенгута, а этот обойдется лично-командным первенством СССР среди юниоров.

Стало недоброй традицией, что внештатный инструктор республиканского спорткомитета не послал в Ригу второго участника, что было отмечено всесоюзной прессой. Если мне не изменяет память, весной состоялся пленум федерации шахмат БССР, на котором обсуждался вопрос о республиканском клубе. Кира Зворыкина, руководившая комиссией по проверке работы в клубе, отметила факты вопиющих нарушений финансовой дисциплины. На должности уборщицы свыше 8 лет числилась жена директора, в зал было куплено пианино, чуть ли не единственным предназначением которого были занятия музыкой дочери Рокитницкого, и т.д. Наибольшее впечатление на меня произвело выступление гроссмейстера Болеславского. В этот момент он был сам на себя не похож, метался по сцене как раненый зверь. Он рассказывал о содержании документов, на которые я натолкнулся позже, работая в архиве клуба над материалами по истории шахмат в Белоруссии.

В своей статье 2010 г. я писал: «Читаю письмо 1956 г. из Федерации шахмат СССР председателю Спорткомитета БССР: В связи с учреждением Спорткомитетом СССР звания «Заслуженный тренер СССР» просим представить ходатайство о присвоении этого титула Болеславскому и Сокольскому. Резолюция председателя комитета Коноплина: т. Рокитницкому – подготовить. Далее читаю подготовленный ответ: Мы отказываемся ходатайствовать… ибо не знаем, что они сделали для страны (! – АК), но в республике они не подготовили ни одного разрядника. В итоге бессменный старший тренер сборной страны, начиная c 1954 г., Болеславский получил это звание лишь в 1964 г. по ходатайству членов сборной СССР, а Сокольский – в 1965 г.»

Услышав выступление Болеславского, подавляющее большинство делегатов проголосовали за предложение председателя федерации шахмат БССР Або Шагаловича просить Спорткомитет освободить А. В. Рокитницкого от занимаемой должности. Против голосовали только двое – А. М. Сагалович (возможно, по должности) и Дима Ной, который со времени занятий с Шагаловичем во Дворце пионеров не любил бывшего тренера.

Наивно предполагать, что предложение освободить Рокитницкого от должности было результатом дрязг между директором клуба и председателем федерации. Настоящей причиной было противодействие Рокитницкого учреждению в спорткомитете БССР должности инструктора по шахматам, причём Аркадий Венедиктович подчеркивал, что выполняет эти функции на общественных началах. Вот только делал это заслуженный тренер БССР по шашкам на свой лад… Впрочем, Ливенцев не любил, когда его припирали к стенке, и отказался уволить Рокитницкого.

Вернемся к первенству страны, которое мне удалось выиграть, обогнав Цешковского, Тукмакова, Джинджихашвили и др. Партия с «Джином» стала первой, прокомментированной мной в специализированной прессе – рижском журнале «Шахматы», № 19, 1964 (с. 19). Когда вскоре я оказался в Москве, член президиума федерации шахмат СССР, председатель юношеской комиссии гроссмейстер А. А. Котов, сообщил мне о решении послать меня в Гастингс, но в итоге там оказался Юра Разуваев.

Партия Витолиньш Капенгут, первенство СССР среди юношей, Рига, 1964 г.

Забавно, что Боря Гельфанд, тоже ставший чемпионом СССР среди юниоров в Риге, назвал свою статью-отчет «Двадцать лет спустя». Больше представители Белоруссии этот титул не выигрывали.

В журнале «Шахматы» (Рига), № 18, 1964, с. 14, заслуженный тренер Украины Ю. Н. Сахаров, принимавший участие в пяти чемпионатах СССР, написал: «Капенгут – сложившийся по стилю мастер, тяготеющий к сложной тактической борьбе. Он еще не всегда чувствует опасность, играя черными, не всегда рационально расходует время для обдумывания, но его превосходство над остальными участниками не вызывает никаких сомнений. Капенгут, безусловно, наш сильнейший юниор на сегодняшний день».

Золотая медаль чемпиона СССР в командном зачёте в составе сборной «Буревестника» в 1968 г. Такая же причиталась и за первенство страны среди юниоров 1964 г.

Биография человека, написавшего те строки в 1964 г., поражает. Приведу выжимки из нескольких сайтов. Когда началась война, Юрия не взяли в армию как сына «врага народа», расстрелянного в 1937-м. Он был привлечен оккупационными властями к работе переводчиком в гестапо. Позже с занятой территории немцы отправили его на принудительные работы, в угольные шахты на Запад. После освобождения Бельгии союзниками Сахаров вступил в армию США и с оружием в руках дошел до Эльбы, откуда вернулся на Украину. Был награжден американским орденом Пурпурного сердца.

Весной 1951 года в полуфинале чемпионата СССР во Львове Сахаров взял чистое первое место и выполнил норматив мастера спорта. Но звание он не получил. Последовали донос, арест, обвинение. В конце концов, ему дали 25 лет – за то, что в течение нескольких месяцев провоевал против немцев в армии США. В 1955-м Юрий Николаевич отказался от предложенной амнистии, настаивая на реабилитации, последовавшей в 1956 г.

В 1968 г., на излете оттепели, Юрию Николаевичу позволили выехать на международный турнир в Болгарии, где Сахаров победил и завоевал балл международного мастера. Но далее до конца жизни украинец оставался «невыездным» – сказывался шлейф ареста и обвинения…В 1981 г. у железнодорожной станции близ Киева был найден окровавленный, совершенно растерзанный труп Сахарова.

В 1965 г. мы играли в полуфинале страны в Омске, где Сахаров разделил 1-е место. Когда после этого его пригласили выступить на местном телевидении, Сахаров поставил условием разговор по-украински. К слову, он терпеть не мог летать, но поезда от Омска до Москвы шли трое суток, и он скрепя сердце решил лететь до столицы, а дальше ехать ночным экспрессом. Из-за нелетной погоды самолет сел в Киеве. Наутро к нему пришел Гуфельд, и Сахаров с восторгом рассказал, как он сэкономил на билете. «Не будь фраером!» Эдик потащил его в Борисполь и начал там шуметь: «Безобразие! Вместо Москвы я оказался в Киеве» – «Пожалуйста, проходите на посадку» – «Нет, я поеду поездом». Ему еще вернули стоимость пролета.

Сразу после турнира был сбор сильнейших юношей в Майори (Юрмала). Там я увидел 15-летнего Юру Балашова, который, фанатично следуя указаниям Ботвинника, засекал расстояние и время прогулок по пляжу. Занятий практически не было, а сбором руководили директор Ростовского клуба А. А. Богатин и В. Н. Юрков. Вечером на скамейках перед старым зданием гостиницы, в которой обитал также Московский симфонический оркестр, ежедневно пару часов шли разговоры «ни о чем». Я был поражен, когда Арон Абрамович слово за слово опознал кузена – скрипача, связь с которым потерялась со времен войны!

Вскоре предстоял сбор команды ЦДСА, полуфинал и финал командного первенства страны среди обществ. Команда без лидеров собралась на армейской турбазе Кудепста на полпути из Адлера в Сочи. Тон задавал Гуфельд, который страстно жаждал похудеть и заставлял всех до изнеможения гонять мяч, но потом наедался как барбос. Через пару лет он понял тщетность своих попыток и только мерил время – 20 кг назад, 30 кг и т. д.

Во время сбора я посетил турнир претенденток в Сухуми, где Болеславский помогал Кире Зворыкиной (1919–2014). Мое знакомство с Кирой Алексеевной началось в 1960 году, когда 15-летним юнцом я попал в сборную команду Белоруссии, но ее лучшие результаты, включая матч на первенство мира, были уже позади. Супружеская чета Зворыкиной и Суэтина, приглашенная в Минск чуть позже Исаака Ефремовича, получила жилье на площади Победы. Когда я познакомился с ними поближе, они были в разводе, но воспитывали совместно Сашу, подававшего большие надежды в плавании. Последние годы Кира Алексеевна жила в Москве с семьей сына, ставшего известным ученым.

У Киры Алексеевны был поистине чемпионский характер. Она с завидным упорством зацикливалась на себе. Многолетняя журналистская деятельность, постоянные занятия спортом, даже ее отношения с окружающими лишь подтверждают это. Очень едкое остроумие, однако, заканчивалось на своей персоне.

Мне приходилось бывать ее тренером, и я не переставал удивляться, с какой жадностью Зворыкина постигала новые знания, причем на другой день могла повторять то же самое вновь и вновь, ибо память сдавала. Она всегда была готова играть в мужских чемпионатах республики с мастерами. Лучший результат был в чемпионате 1961 г., где Кира Алексеевна выиграла у Гольденова, Сокольского и Шагаловича, а ничьи сделала с Багировым и Ройзманом.

Иногда в голову Зворыкиной приходили оригинальные решения. Однажды в очередной партии я избрал незнакомую для нее систему староиндийской защиты. Она подумала 40 минут и перешла к защите Грюнфельда. Я не уверен, что любой гроссмейстер сообразил бы, как это сделать.

Когда международный арбитр Зворыкина согласилась быть главным судьей 42-го женского чемпионата СССР (Таллинн, 1982 г.), она не представляла, что окажется в эпицентре крупного скандала. Супружескую пару Бориса Гулько и Анну Ахшарумову долго не выпускали в эмиграцию. На чемпионат страны был командирован человек из КГБ, чтобы «опекать» Аню. В решающей партии Нана Иоселиани просрочила время во встрече с ней. Эта победа делала Ахшарумову чемпионкой СССР. Чекист позвонил в Москву. Началось «выкручивание рук» Зворыкиной. Только главный судья мог принять решение продолжать партию. В этот трудный момент Кира настояла, чтобы ей сообщили об оформленном решении Федерации шахмат СССР.

Больше половины участниц подала протест главному судье. Зворыкина потом рассказывала, с каким трудом она уговаривала шахматисток отозвать свои подписи, ибо хорошо представляла, чем это грозит им. Зато через пару часов на требование чекиста ознакомить его с заявлением, она с улыбкой спросила: «Какое заявление?». Я думаю, она не перешла Рубикон порядочности, который каждый для себя устанавливает сам. Известно, что многие советские чемпионы опускали свою планку ниже и ниже. На мой взгляд, исключение составлял только Борис Спасский.

Вернёмся в 1964 г. Потом Кобленц пересказал мне содержание своего письма Малиновскому: «…Ваши слова о подготовке своего, армейского Таля запали мне в душу…» и далее изложил мою ситуацию. Затем это послание было отправлено порученцу Родиона Яковлевича полковнику Комиссарову. Дочь маршала Наталья Родионовна рассказывала: «Папа действительно был хорошим шахматистом и считал, что военному человеку играть в шахматы полезно и даже необходимо. У него была богатейшая шахматная библиотека, книги с автографами Ботвинника и других легендарных шахматистов».

В ЦДСА показали телеграмму Ливенцева, где он пишет, что мне созданы все условия, и просит отменить решение о переводе. На ней – резолюция министра: «Подтвердить приказ». Мне пришлось вновь появиться в своем саперном батальоне и забрать пакет с документами.

Проездом в Минске договорился с друзьями о вечеринке по случаю 7 ноября. Предполагалось вначале посидеть в кругу семьи, а потом встретиться на только что полученной Лёней Бондарем квартире – на бульваре Толбухина, рядом с кинотеатром «Партизан». В квартире была лишь раскладушка, а вместо хозяина его сестра. Я немного запаздывал, однако заметил у подъезда редчайшую по тем временам «Чайку». Зашёл; половина компании была мне незнакома. Лариса представила меня как-то помпезно, не характерно для нее. Батарея бутылок, многих этикеток я раньше никогда не видел. Играют два магнитофона. Танцую с незнакомкой – она оказалась школьницей выпускного класса, недавно переехавшей в Москву. Где там живёт? На Ленинских горах. «Где правительственные особняки?» – «Недалеко, и вообще, папа сказал, чтобы поздно не возвращалась».

Незнакомая часть компании дружно уехала, но одного парня заинтересовала подруга Ларисы, и Арнольд вернулся, а дальше всё встало на свои места. Я разговаривал с Наташей Мазуровой, которая пару недель как переехала в столицу, и папа отпустил ее повидать друзей, предоставив персональный ТУ-134 с сопровождающим. С ней были Наташа и Лена Машеровы, Лена Притыцкая и еще кто-то. Злые языки мне потом говорили, что новый знакомый увивался за другой Наташей, но в конце концов Петр Миронович его выгнал.

По приезду в Ригу я явился к начальнику Дома офицеров подполковнику Орлову. Он предложил на следующий день встретиться у штаба Прибалтийского округа, чтобы представиться руководству. Однако, посмотрев на меня в форме, вздохнув, босс предпочел оставить в машине. В итоге зам. командующего округом подписал разрешение на проживание у родственницы с выплатой денежной компенсации за питание (78 копеек в день). Приписали меня к топографическому отряду, учитывая мои курсы геодезии в техникуме и БПИ. По итогам года как член сборной страны – чемпиона мира среди молодёжи – я получил фотоаппарат с гравировкой: «рядовому Капенгуту от министра обороны».

Безусловно, в сравнении с саперным батальоном на границе это была сказка. Однако появились две проблемы – на что жить и что делать. Помог маэстро – так друзья звали А. Н. Кобленца. Он организовал еженедельные занятия в Рижском институте инженеров гражданской авиации, а также рекомендовал в газету «Советская молодежь» вести шахматный отдел.

Чуть позже я стал постоянным автором рижского журнала «Шахматы», причем забавным способом – обнаружив плагиат! В № 7 (апрель 1965 г.) статья Б. Беленького повторяла фрагмент из брошюры В. Пушкина «Эвристика и кибернетика». Ответственный секретарь А. Домбровскис, руководивший журналом при зицредакторе Тале, испугался шума (который я и не собирался поднимать – просто демонстрировал свою память) и потребовал доказательств. Пришлось мне раздобыть эту книгу, а он, в порядке компенсации, открыл зеленую улицу для материалов «чужака».

Сложнее было с времяпровождением. Конечно, начальник отдела туризма и шахмат отставной подполковник Воробьев не слишком жаловал мой вольный статус, требуя присутствия в Доме офицеров, а в случае выборов даже отправляя в спортроту на голосование (в форме, с ночевкой). Иногда я засиживался в республиканской публичной библиотеке, продолжая копаться в каталогах журнальных переводов.

Слева направо: А. Воробьёв, зам. начальника Дома Офицеров, член сборной Прибалтийского округа Розалия Абрамовна Мещанинова, помогавшая М. Талю создать книгу о матче с М. Ботвинником, А. Капенгут

Совсем по-другому жизнь пошла, когда тетя познакомила с сыном своей приятельницы Мариком Блюмом, и он пригласил меня в молодежную компанию, где смутное отношение к шахматам имел лишь отец Лени Сандлера, который сейчас живет в Австралии. Кстати, на первой вечеринке я обратил на себя внимание, обыграв его вслепую. Часто приходилось встревать в политические споры. Оттепельный (я бы сказал, вегетарианский) период в жизни страны, когда появилось много отсидевших по 58-й статье, и лишь слегка преследовалось инакомыслие, привел к росту национального самосознания, подталкивавшего к эмиграции. В нашей компании постоянно шли дискуссии об этом. Я защищал позицию, сходную со многими высказываниями Ильи Эренбурга, и всегда был в меньшинстве, но меня уважали, поэтому терпели, хотя другие с аналогичными взглядами долго не задерживались.

Ближе других был Вульф Залмансон. Когда я по возвращении в Минск женился, как-то поздним вечером раздался звонок. Вульф пришёл в офицерской форме, и я не сразу узнал его. Поговорили тогда совсем немного. Вскоре по «самолетному делу» его приговорили к десяти годам. Дружил я также с Маргаритой Соломяк, вскоре вышедшей замуж за Арона Шпильберга (позже его арестовали на волне гонений на еврейских активистов).

Марик Блюм c горящими глазами пророка был, можно сказать, неформальным лидером сионистской молодежи. Когда в 1966 г. я вернулся из Швеции, мне рассказали, что его посадили после стычки с милицией на концерте израильской певицы Геулы Гиль. После отсидки его побыстрее выпихнули в Израиль, где он сменил имя на Мордехай Лапид, стал активистом поселенческого движения, и был убит палестинцами из проезжавшей машины в 1993 году. Погиб и его 18-летний сын, трое других детей были ранены. Всего у него их было 15.

Тем не менее позже я жалел, что в этот период жизни недостаточно занимался шахматами, особенно анализом и классическим наследием, несмотря на огромное количество сыгранных партий и громадную практику игры в блиц. Очень не хватало Болеславского с его подходом. Милейший маэстро был прекрасным организатором, превосходным собеседником, но практической помощи оказать не мог.

Вскоре мне пришлось уже в новой команде, ставшей своей на пару лет, отбираться в лично-командном полуфинале чемпионата Вооружённых сил в Вильнюсе. В сборной Прибалтийского округа играли чемпион СССР среди юношей 1960 г. Толя Шмит, будущие гроссмейстеры Лева Гутман и Юзик Петкевич. С некоторым трепетом я познакомился с легендой шахмат Милдой Рудольфовной Лауберте. 12-кратная чемпионка своей страны играла в женских чемпионатах мира еще до войны. Ее муж, гроссмейстер по переписке Лу́цийс Э́ндзелинс, в 1944 г. эмигрировал в Австралию. Когда мы заговорили о нем, я понял, что он ей по-прежнему дорог. Свекор остался крупной фигурой в латышской филологии, академиком и почетным доктором дюжины зарубежных университетов.

В Вильнюсе мы играли в гарнизонном Доме офицеров; бывшем генерал-губернаторском, а ныне – Президентском дворце.

В гостинице «Вильнюс» я жил в одной комнате с главным судьей, капитан-лейтенантом Сергеем Агассиевым. Мы быстро нашли общий язык, и я был зачарован его биографией. Попытаюсь восстановить часть его рассказов. Все было необычно, начиная с национальности Агассиева (ассириец). Он плавал на атомной подлодке, во время 8-месячного похода к берегам Индонезии получил дозу облучения. Стал адъютантом командующего Тихоокеанским флотом. Потом учился на закрытом факультете Военно-политической академии. Впоследствии кто-то говорил, что Агассиев стал военно-морским атташе в Египте.

В судейскую коллегию входили также Леня Верховский и Дора Анчиполовская, которая была первым приятелем, кого я встретил в аэропорту Бен-Гуриона в 1989 г., когда прилетел со сборной СССР на командный чемпионат Европы в Хайфе. С 1967 г. там не было советских самолетов, и до 1989 г. мне трудно было представить себя на Земле обетованной.

Дора много переводила с французского и даже издала «Мемуары одинокой женщины», где писала о своих отношениях с Корчным, Штейном, Авербахом и т.д. В 2008 г. ее убили в Иерусалиме. Леня любил рассказывать анекдоты, помнил очень много всякой всячины, написал кучу книг, но старался «плыть по течению».

Запомнилось, как Женя Рубан менял свои талоны у буфетчиц, запивал булочку кефиром, а на сэкономленные гроши покупал в букинистическом книги Бердяева, Ильина, Шестова и др. В Прибалтике кое-что еще сохранилось из досоветских изданий, да и КГБ был помягче.

К слову, рижский окружной Дом офицеров, в котором мне пришлось околачиваться два года, также занимал одно из лучших зданий города. Оно было построено в стиле «Арт Нуво» в начале ХХ века; до и после Советской власти принадлежало рижскому латышскому обществу. В апреле 1965 г. в «золотом зале» этого здания играли матч претендентов Керес и Спасский, а я, как в какой-то мере хозяин, руководил работой пресс-центра. Большинство публики болело за эстонца, не в последнюю очередь по политическим мотивам, и по окончанию решающей острейшей партии победитель стоял в одиночестве. Заметив это, я тут же подошел к Боре и начал заговаривать ему зубы, чтобы он не обращал внимания на реакцию окружающих.

Летом в Одессе проходили финалы командного и личного чемпионатов Вооружённых сил с разбежкой около 2 недель. Там я познакомился с Милой Цифанской и Мариной Глезер, которые играли на девичьей доске за Сибирский и Белорусский округа. Если вторая быстро поменяла шахматы на программирование (сейчас мы иногда пересекаемся в Чикаго), то Людмила, переехав в Гомель, игру не забросила и принимала активное участие в шахматной жизни республики. В 1978 г. стала чемпионкой БССР, а в 1980 г. в составе команды Белсовета победила в командном первенстве ДСО «Спартак». Вместе с Цифанской мы играли и в Кубке СССР среди обществ в 1982 г. (за «Спартак»), а ещё раньше, в 1968 г., выступали в аналогичном турнире в Риге, только в разных командах. Людмила вышла замуж за постоянного участника белорусских турниров 1970-80-х гг. Борю Марьясина и уехала в Израиль, где стала международным мастером и основным членом сборной на Олимпиадах и чемпионатах Европы.

Участники личных турниров оставались на эти 2 недели в Одессе за счет ЦДСА, что послужило темой для фельетона в «Красной Звезде». Однако, если подсчитать стоимость билетов туда и обратно, да и сборы по подготовке каждого, то получилась бы сумма, на порядок большая, но шума было изрядно.

Чемпионом стал Савон, оторвавшись на 3 очка от второго призера. Его игра производила на меня очень сильное впечатление, даже большее, чем на 39-м чемпионате СССР, который он выиграл (может быть потому, что я сам тогда вкладывался по-черному и не замечал ничего вокруг). Володя погружался в игру настолько, что его почти не оставалось для кипящей вокруг жизни.

Тогда мы в течение восьми лет много времени проводили вместе. Савон не был большим интеллектуалом, его непосредственность иногда вызывала улыбку, но харьковчанин был искренним добрым парнем. Если бы федерация на самом деле заботилась о пополнении большой сборной, то, выделив ему несколько международных турниров, сняла бы с него заботу о титуле, как средстве обеспечить себя. Не сомневаюсь, что в этом случае его талант заиграл бы новыми красками. Смешно сказать, что в 1965 году, набрав в полуфинале +7 и став третьим, он оказался за бортом финала, а в двухступенчатом чемпионате «Буревестника» мой друг Эдик Бухман вышел с +1, Толя Быховский же – вообще с 50%.

Уже после того, как он стал чемпионом СССР в 1971 г., его послали в Чили. Там Савон сыграл в небольшом турнирчике в Ла-Серена, а потом к нему обратился второй человек в компартии Родриго Рохас и попросил бесплатно поездить по глубинке с выступлениями, чтобы поддержать социалистическое правительство Альенде и продемонстрировать солидарность и дружбу советского народа. Володя мотался в тяжелейших условиях по 2-3 сеанса в день, но был искренне горд своей миссией. Я думаю, что никто больше из наших гроссмейстеров не был способен на это.

Наконец я сыграл в полуфинале чемпионата СССР. Четыре предыдущих года у меня были шансы сделать это раньше, но увы…Об одном из победителей – Сахарове – я уже писал, а вот о двух сбоях в профессиональной работе мозга – нет.

Партия с приятелем-соперником Виталием Цешковским – на 19-м ходу могу выиграть качество, но у черных есть компенсация, оценивая ее, истратил много времени. Решил поискать что-то еще, не нравится. Время поджимает, думаю, что надо вернуться к первоначальному замыслу и… не могу его вспомнить. В цейтноте упустил выигрыш, прошел через проигрыш, спустился в зал, и болельщик спрашивает, почему я так долго думал и не взял. Только после этого вспомнил вариант. Безусловно, провал в памяти, но интуиция не подвела – инициатива черных в этом случае была опасна.

Еще один прокол случился во встрече с Бухути Гургенидзе. Воюя против староиндийского клина, я разменял тяжелые фигуры по вертикалям «b» и «f» и забрал пешку на а7 с технически выигранной позицией. Собираюсь вернуть коня на b5 и, с рукой в воздухе, замечаю, что зеваю в два хода фигуру. Нормальная реакция – поставь назад и отдышись, есть и другое поле. Но в голове мелькают обрывки мыслей – что я делаю? Ведь можно свихнуться! И как противовес – а что тебе эта фигура, эта партия, этот турнир, эти шахматы! И я опускаю коня на отравленное поле. Стоит сказать, что после секундного затмения я сумел без фигуры при доигрывании сделать ничью. Может, это последствия армейского сотрясения? Слабым утешением был приз за самую красивую партию турнира против Баранова.

Другой победитель этого полуфинала – Эдик Гуфельд – завел разговор о поездке его тренером на чемпионат страны. Конечно, я знал, что ни на одно его слово нельзя положиться, но побывать на таком сильном турнире хотелось. Однако действительность превзошла ожидания. В Дом офицеров пришла бумага из ЦДСА: «…командировать в Таллинн… с постановкой на питание и размещением в одной из воинских частей города».

Идея сменить махонькую комнатушку тети на казарму меня не прельщала, к тому же компенсацию за еду уже получил. Вообще, начальник Дома офицеров неплохо относился к протеже министра и подписывал без разговоров бесконечные командировки в Минск, когда в календаре открывалось очередное окно. Я наловчился, как основание, использовать директиву министерства обороны по всем спортивным мероприятиям года – отыскать в здоровом томе нужную строчку тяжело даже для компетентного человека. В итоге он подписал обоснование: «Для просмотра партий чемпионата СССР».

Когда я разместился в той же гостинице, что и участники, Гуфельд встревожился, и я объяснил свой статус. Он начал мямлить, что вот-вот оформит нормальные условия, но хотя верить ему было бы наивно, я начал работу. Да и его подготовка к партии выглядела как анекдот. Играя белыми с Кересом, после 1.е4 е5 он, в мандраже, не знал, как сделать ничью! Присутствовавший при этом цирке Леня Штейн, вдоволь подтрунивавший над ним, предлагал один за другим способы добиться искомого результата. Однако за доской Эдик преобразился и даже пожертвовал Паулю Петровичу пешку в дебюте!

В итоге через неделю он решил сохранить хорошую мину при плохой игре, и, чтобы не пришлось компенсировать расходы за свой счет, заявил, что он отказывается от моей помощи. Зная, с кем имею дело, подозвал Володю Савона как свидетеля его слов. Пока оставались деньги, помогал Гене Кузьмину, потом вернулся домой.

После очередного чемпионата Латвии, утешая Толика Шмита, неудовлетворенного своим выступлением, я сказал, что он, как и в прошлом году, разделил 3-4-е места, на что тот отпарировал: «Только тогда впереди были Таль и Гипслис, а сейчас Айвар и ты». О нравах в республике в то время можно судить по закрытию, когда второму призеру ничего не досталось. Случайно Толик проболтался, что ему дали 15 руб. Я не выдержал и поинтересовался у директора Солманиса. Думаете, он извинился? «Откуда я знаю? Сколько он Вам назвал?» В итоге мне выписали на 5 руб. больше, чем Шмиту.

В турнире мне удалось применить подготовленную дома оригинальную идею в славянской защите на 7-м ходу – это была моя первая новинка, напечатанная в «Информаторе» 1/374. За последующие полвека вариант многократно испытывался на гроссмейстерском уровне, но так и остался анонимным. В целом, я думаю, что число моих новшеств за это время приближается к тысяче, а количество комментированных партий зашкаливает за нее.

Ставший чемпионом Айвар был представителем титульной национальности, что давало ему определенные преимущества. Несмотря на то, что он был членом КПСС, однажды он сказал мне в переполненном «золотом зале» Дома офицеров: «Здесь тебе Латвия, а не Советский Союз!»

Чемпионат ВС обернулся для меня кошмаром – в середине турнира меня отправили в Минск к отцу, но не предупредили, что папа уже умер. Панихида была в школе, которой он руководил с нуля более 10 лет. Когда-то в детстве я приходил в учительскую и часто играл в шахматы с преподавателем математики, Героем Советского Союза Владимиром Алексеевичем Парахневичем. Когда отец схватил очередной инфаркт, тот возглавил школу. С сочувствием он сказал: «Жалко старика». Я напомнил, что папе было всего 54 года. Вернувшись в Вильнюс, я слег на нервной почве; ребята навещали меня и расписывали ничьи. Только Виктор Желяндинов хотел меня обыграть, но не сумел.

Сразу по возвращении из Швеции Эдик Бухман и я, не заезжая домой, отправились на полуфинал СССР в Краснодар. Играл я там, увы, очень легкомысленно. В итоге, как и в прошлом году, не хватило до выхода 1,5 очка из 17; это очень много. Забавный эпизод – на рынке, увидев меня в сверхмодной нейлоновой рубашке, какой-то темпераментный кавказец кричит: «Продай, 10 рублей даю». Пришлось ему объяснить, что у нее госцена 25. Он кивнул соседке по прилавку и увязался за мной, по дороге набавляя цену. У дверей гостиницы он говорил уже о 75 руб., и я еле удержался, чтобы не зайти с ним в свою комнату и отдать ее за эти деньги.

Как всегда, очередная партия с Гуфельдом привела к очередному конфликту. В сложной позиции он пожертвовал качество с неясными шансами. Перед ним стояла дилемма – или жертвовать фигуру с потенциальным вечным шахом (однако если я уклоняюсь, у него опасная атака), или его инициатива выдыхается. Задача – спровоцировать на продолжение борьбы после жертвы коня. Как? Вывести меня из себя. Первый этап – предлагает ничью. Я реагирую соответственно – прошу сделать ход, и я обдумаю его предложение, а сам в зале подсаживаюсь к Роме Джинджихашвили и сообщаю ему о предложении Эдика. Следует ход по пути к вечному шаху, я сажусь за доску, а мой партнер встает и с апломбом произносит: «Теперь я на ничью не согласен». Мне стало любопытно, что он сделает? Подписываю бланки и останавливаю часы.

Р. Джинджихашвили и А. Капенгут

Он садится за доску: «А у тебя свидетели есть?» – «В зале Джин видел» – «В зал можешь кого угодно приводить (было сказано порезче). Зови судью, я требую очко из-за остановки часов». Зову главного судью Поволоцкого (из Гродно). Гуфельд заявляет, что он не предлагал ничью, потом, что он предложил полтора хода назад. «Да, поражение», – говорит судья. «Вы сомневаетесь, что он предложил ничью?» – «Нет, но ты не имел права, согласившись на ничью, останавливать часы». Судьи собрались за сценой, начался гвалт. Васюков в цейтноте останавливает время и идет за сцену, требуя прекратить это безобразие. Гипслис мне шепчет: «Если тебе засудят, я потребую то же для Васюкова». Звонят в Москву, те предлагают продолжать партию. Эдик тут малость протрезвел, ведь, устроив этот сыр-бор, сейчас он должен будет жертвовать фигуру и давать вечный шах. «Ладно, ничья», – промямлил он. После этого эпизода в очередном издании кодекса появилась строчка: «Остановка часов из-за недоразумения не влечет за собой никаких последствий».

Надо же было судьбе так распорядиться, что его выход в финал зависел от меня. Если бы мне нужно было сделать ничью, чтобы он не вышел, то вопрос бы не стоял, но проигрывать черными Васюкову не хотелось. Естественно, Гуфельд пришел ко мне, можно с натяжкой сказать, что извинился, и попросил играть с полной отдачей, разработав целую шкалу, начиная с моего проигрыша, до результата, благодаря которому он попадает в финал. При этом оставил мне 25 руб. в счет будущей премии – для солдата это не так уж мало.

У Эдика нервная система не выдерживала перегрузок и он, быстро сыграв вничью, прошептал: «Удваиваю». Партия была отложена в чуть худшей позиции и через несколько часов предстояла защита. Гуфельд уже был пьян в стельку, мешал анализировать, лишь повторял: «Утраиваю». Помог Толя Лейн со свежей головой. Еще 5 часов доигрывания – и протрезвевший Эдик собирает друзей для импровизированного банкета. Наивно полагавший, что он мне должен, я держался рядом. В магазине у кассы наш победитель шарит по карманам и просит меня заплатить: «Ведь я тебе должен намного больше». В итоге мне осталась лишь сдача…

(окончание следует)

© Albert Kapengut 2020

Опубликовано 21.12.2020  20:13

Шахматы – символическая война (2)

(Окончание интервью, взятого Хавьером Варгасом у гроссмейстера Оскара Панно в 2005 г. Начало здесь)

Итак, шахматы – это наука, искусство, спорт или всё сразу?

– Я думаю, что всё сразу. Очевидно, это игра, которая используется для проведения соревнований. Но шахматы должны быть рассмотрены и под другим углом, потому что это, можно сказать, точная наука, чрезвычайно сложная, но всё же наука. Даже физика или химия являются очень сложными науками, которые мы еще не исчерпали, и шахматы сопоставимы с ними. На доске имеется фиксированное количество фигур с постоянными правилами. Это гигантское, астрономическое число, что теперь доказано на вычислительных машинах.

Машины в шахматах находятся ещё в сфере грубой силы, исчисляя варианты. У них нет мышления, аналогичного человеческому, они не учатся на своих ошибках. Да, с грубой силой расчёта они продвинулись дальше во многих аспектах. Не допуская ошибок, не теряя материала, они ведут партии лучше, чем люди, особенно, если это быстрые шахматы, потому что человек, возможно, видит идеи на более высоком уровне, чем машина, но он допускает ошибки и неточности. Машина не допускает ошибок, и это указывает на тот факт, что шахматы – точная наука, которая, возможно, через тысячу лет будет исчерпана суперкомпьютерами. Для человека это всегда бесконечная игра, потому что мы не можем видеть все варианты.

Кроме всего прочего, в анализе, эндшпилях, партиях прошлого мы находим художественную жилку.

Мне припомнилось сравнение: в начале партии так много возможностей, что это напоминает гранитный блок, в котором возможны все потенциальные произведения искусства, но скульптор должен прийти и отсечь части, которые не являются существенными. Когда скульптор их удаляет, возникает произведение искусства. В граните таятся бесконечные произведения искусства, их проявление зависит от скульптора. В шахматах – то же самое: есть ряд произведений, которые действительно достойны величайшего уважения и восхищения.

Соревновательный аспект шахмат связан с желанием человека победить. Тот, кто выигрывает в честной игре, получает очень полезное и конструктивное удовольствие.

Шахматы приносят всего понемногу, и каждый человек должен выбрать наиболее удобную, самую выгодную или самую приятную для него отрасль.

– Кто-то сказал, что шахматное сражение – копия военного. Применимы ли принципы шахмат к войне, либо наоборот? Ещё шахматы сравнивают с политическими баталиями – вы согласны?

– Насчёт войны согласен абсолютно. Это бескровная война, в которой солдаты уходят в коробку, а не на кладбище. Если вы прочтёте «Искусство войны» китайского автора Сунь Цзы, то поймёте, что многие советы и наблюдения верны для шахмат. И наоборот: понятия шахмат применимы к военным ситуациям. На войне вам нужна стратегия, потому что цель состоит в том, чтобы победить врага или занять город, и есть трудности в зависимости от того, где ведутся атаки. Иными словами, это очень похоже на партию в шахматы. Стратегия войны – это стратегия шахмат; они идентичны, они обрабатываются с помощью одного и того же элементарного алгоритма. Я бы сказал, что они не похожи, а идентичны.

А как насчет политики?

– Ну, если вы хотите видеть в политике войну или соревнование. Политика мрачнее, потому что в ней нет абсолютных истин; Я бы даже сказал, что в политике вам приходится несколько раз продавать свою душу. Политики продают свои души много раз ради того, что им кажется высочайшими целями, и совершают смертные грехи, которые мы, простые граждане, никогда бы не совершили. Для них политический триумф превыше любой проблемы, которая для нас может быть фундаментальной – принципы, и так далее. Я говорю об Аргентине, потому что здесь правительство, очевидно, является отвратительным органом.

Как вы объясните шахматный бум в Аргентине в 1940-х, 1950-х годах и позже? Без сомнения, он был намного большим, чем в других странах Латинской Америки.

– Объяснение восходит к началу прошлого века. В 1905 году был основан аргентинский шахматный клуб, который стал очень важным учреждением. Связь Буэнос-Айреса с Европой была настолько интенсивной, что столица Аргентины имела полуевропейский вид, несмотря на три месяца плавания, которые тогда отделяли её от Европы. Аргентина начала привозить мастеров из Европы: приезжали Тартаковер, Рети, даже Ласкер. Мы стали очень ориентированной на шахматы страной – настолько шахматной, что Капабланка и Алехин, убегавшие друг от друга, наконец встретились… Ну, где был организован матч на первенство мира 1927 года? В Буэнос-Айресе, южноамериканском городе, куда можно было добраться только после трехмесячного путешествия.

Алехин свергнул Капабланку, и это сильно повлияло на людей, хотя шахматы и без того уже были популярны. Новости доходили до других аргентинских городов – Кордовы, Росарио, Мендосы. Аргентина создала федерацию, присоединившуюся к Международной федерации в 1924 году, и начала участвовать в олимпиадах, имея таких игроков, как Роберто Грау (Roberto Gabriel Grau ) и Дамиан Река (Damian Reca)

. В 1939 году нам было поручено организовать шахматную олимпиаду – «Турнир наций». Но когда задание было получено, Грау поговорил с президентом страны, и президент сказал: «Ну, это не было предусмотрено в бюджете, но мы посмотрим, что можно сделать, располагайте нашей моральной поддержкой». Грау поехал по стране, собирая средства. Он заинтересовал многих, и олимпиада началась. Все шахматисты прибыли на корабле.

В середине олимпиады Германия вторгается в Польшу, а Англия вступает в войну, и это было ужасно, потому что под конец олимпиады некоторые команды, например, Германия и Польша, избегали друг друга. Им пришлось согласиться на счёт 2:2, чтобы не прерывать турнир. Конечно, если убивают ваших соотечественников, вам не до шахмат. Затем немецкая команда не смогла вернуться в Германию. Все её члены остались в Аргентине, за исключением одного игрока, который отправился в Сан-Паулу.

Остался и Мигель Найдорф из Польши.

– Да, Найдорф тоже остался. Он создал семью, потому что он потерял свою семью в Варшаве. И ему пришлось задаться вопросами: «Оставаться ли?» «Что делать и где»? Найдорф был лидером аргентинских шахмат во времена Болбочана, создал кружок, а не школу, но он был полюсом притяжения, который стимулировал других.

Объясняет ли это успех Аргентины на соревнованиях?

– Я думаю, что основа уже была прочной, но олимпиада 1939 г. её усилила. Когда олимпиады возобновились после войны, в 1950 году Аргентина заняла 2-е место после Югославии; в 1952 году – 2-е после Советского Союза. Удалось стать вторыми после СССР и в Амстердаме 1954 года, где я впервые играл за нашу команду (на 3-й доске).

Оскар Панно против Яна Тиммана в Амстердаме (1977 г.). Фотo: Роб Богартс / Анефо

На турнире претендентов 1956 года: Мирослав Филип, Василий Смыслов, Пауль Керес, Герман Пильник, Давид Бронштейн, Ефим Геллер, Борис Спасский, Тигран Петросян, Оскар Панно, Ласло Сабо. Фото: Герберт Беренс / Анефо

Как вы считаете, шахматы должны преподаваться в школах?

– Я полностью убеждён в этом, и многие латиноамериканские страны могли бы это ввести у себя. У нас нередки экономические кризисы, которые не позволяют нам заниматься культурной сферой, к которой принадлежат шахматы, со всей щедростью. Но у шахмат есть черта, которой я придаю большое значение: шахматы – самый мощный образовательный инструмент из тех, что я знаю. Он же и самый экономичный, потому что для обучения, игры и стимулирования мышления мальчика, который отдаёт шахматам немного времени, ничего не нужно – картонная доска и набор фигур. Их можно довольно легко вырезать или нарисовать.

Обучение шахматам помогает детям научиться думать, размышлять, играть, упражнять свою память, проявлять ответственность. Мальчик видит, что принятие ответственности за ходы в дальнейшем оказывает воздействие, независимо от результата партии, независимо от того, выиграл он или проиграл. В любом случае он понимает, был ли его ход эффективным или нет.

Анатолий Карпов, блестящий советский чемпион мира, несколько раз ездил в Аргентину. Однажды в своей лекции он особо акцентировал то, что мальчик, играющий в шахматы, учится принимать решения.

Ребёнок от 8 до 10 лет, который учится у своего старшего брата, у своих родителей, у своих учителей, всегда, играя в шахматы, знает, что делать и как. Он первый согласится с моим понятием ответственности. Каждый его ход, выбираемый свободно, будет иметь значение в будущем; видя важность каждого хода, он осознаёт вещи, которые обычно пропускаются во время обучения. Он понимает важность принятия решений, концентрации внимания и заглядывания в будущее.

Когда обычный ребёнок так много думает о будущем? А вот в шахматах ему надо это делать. Если он не будет думать, то потерпит поражение. В шахматах приходится размышлять о важности ваших действий.

Как бы вы определили интуицию применительно к шахматам?

– Для начала нам нужно определить, что такое интуиция. Я не знаю, что такое интуиция, но это похоже на подсознательное намерение, связанное с опытом, потому что человеческий разум иногда рассуждает по аналогии (то, чего компьютер не научился делать). Когда возникает проблема, которая полностью отличается от того, что известно, машина склонна останавливаться, ведь у неё нету схемы, чтобы работать с такой проблемой. Человек же пытается проводить сравнения с предыдущим опытом. Итак, я думаю, что интуиция пользуется теми же средствами, что и рассудок, но на подсознательном уровне, где есть очень тёмные области, о которых мы не знаем.

А как насчёт самообучения машин?

Мы не знаем, что произойдёт с машинами. Люди, очевидно, обладают талантами и изобретательностью. Вопрос о том, как машины могут заниматься творчеством, является одним из аспектов, в которых застревают программисты.

Но каким образом шахматный мастер творит во время игры, во время проведения комбинаций, в своей стратегии, тактике?

Я бы сказал, что с тактической стороны комбинаций шахматы занятие, завязанное на расчёте. Другими словами, дело в технике расчёта.

Конечно, техника расчёта – самая простая часть; она требует некоторого обучения и концентрации игрока. Но есть области высшей стратегии, занятие которыми больше развивает креативность.

Что вы подразумеваете под высшей стратегией?

В игре есть два элемента: стратегия и тактика. Стратегия – это общие планы, которые могут быть изменены в соответствии с движениями противника, а тактика – конкретные действия с целью получить что-то немедленно при столкновении сил в бою. Например, военачальнику во время тактической операции удаётся взять пленных, захватить оружие, взять под контроль холм. Общая стратегия связана с планированием и не может обойтись без атаки.

Когда я говорил о творчестве, креативности, то забыл сказать о Моцарте. Мы знаем, что он гений, но где он взял мелодии? Они сложились из творческих элементов внутри него. И он был гением, потому что было много музыкантов, которые не могли сделать то же самое, несмотря на то, что блестяще владеют техникой. В шахматах мы также видели гениев: Таля, Фишера, теперь Каспарова и других.

Большое спасибо. Это был очень интересный и приятный разговор.

Перевод на англ. с оригинала на испанском Carlos Colodro. Перевод с англ. (с небольшими сокращениями) belisrael

Опубликовано 08.06.2020  16:50

Альберт Капенгут. Из воспоминаний (ч.1)

 

Альберт Капенгут

Я с детства знал, что газеты могут лгать…

Я решил начать записывать картинки прошлого. Почему-то мне раньше казалось, что мемуары пишут очень старые люди – «одной ногой в могиле». Тут же вспомнил Юру Разуваева, который рвался ко мне домой прочитать книгу Сомерсета Моэма «Подводя итоги» (The Summing Up, 1938), вышедшую в русском переводе в 1957 году. Как мы смеялись, узнав, что написал её Моэм за 27 лет до своей смерти, а после выхода «Итогов» он подарил миру кучу шедевров!

Думаю, что мой безвременно ушедший друг, еще в молодости зачаровывавший нас блестящими рассказами-воспоминаниями, мог бы приподнять завесу советского официоза, дать почувствовать аромат нашей молодости, а через него и запах эпохи. Но увы… Что может сейчас рассказать об этом времени журналист, дотошно штудирующий ветхие газеты того периода! «Я с детства знал, что газеты могут лгать, но только в Испании я увидел, что они могут полностью фальсифицировать действительность». Эта цитата из Джорджа Оруэлла погружает нас в перевернутый мир «1984», где он писал: «Кто владеет настоящим, владеет прошлым». Это можно с полным основанием отнести к истории шахмат в Белоруссии 1950-70 годов.

Хочу без прикрас поведать об этом времени не только как очевидец, но и как активный участник. Мой рассказ не столько о карьере, хотя «из песни слов не выкинешь», сколько о запомнившихся ситуациях, зачастую смешных, иногда нелепых, и пунктиром о людях, встречавшихся на пути, иногда со штрихами биографий. Мне хотелось бы побудить читателей заинтересоваться поиском более полной информации. Где-то пишу о событиях, повлиявших на мое мировоззрение, и совсем мало о личной жизни.

Детство

Начну, пожалуй, с момента, когда шахматы вторглись в мою детскую жизнь. Семилетним мальчиком я увидел, как дядя со старшим сыном играют на шашечной доске какими-то разными фигурами и при этом жмут кнопки сдвоенного будильника. Я начал приставать к отцу, который и объяснил азы незнакомой игры. Поскольку нормального комплекта под рукой не было, в дело пошли шашки, пробки из-под зубной пасты и тройного одеколона. Для королевской четы использовались нестандартные детали. Папа не мог запомнить мои условные фишки, сердился, но все равно выигрывал.

Через несколько месяцев на день рождения дядя подарил деревянную доску с фигурами, а еще через год – книги Григория Левенфиша «Шахматы для начинающих» и Георгия Лисицына «Заключительная часть шахматной партии». Я набирался опыта в основном в пионерских лагерях, летом, но в третьем классе ситуация изменилась. В школе прочитали лекцию о пользе труда, и мы с одноклассником решили записаться в кружок «Умелые руки» Дворца пионеров. О нашем начинании мы раззвонили дома, но, когда робко зашли в комнату Дворца, нам задали обескураживающий вопрос: «А что вы умеете делать?». Мы чистосердечно признались… «Вы знаете, ребята, у нас только с 5-го класса». Возвращаться домой несолоно хлебавши было стыдно, и я сказал: «Колька, я по второму этажу, ты по третьему, ищи кружок, куда можно записаться».

Так мы попали к Або Израилевичу Шагаловичу. Мой друг вскоре бросил кружок, а я застрял. В двух первых турнирах я выполнил нормы 5-го и 4-го разрядов, но занимал только второе место, первое же брала семиклассница Фаинка Турецкая. Вскоре выяснилось, что больше там делать нечего: в 42-й школе я занимался во вторую смену, а в утренней группе Дворца было всего несколько обладателей четвертого разряда, и нельзя было подняться на следующую ступеньку.

Летом родители отправили меня в пионерский лагерь «Стайки» – он находился рядом со спортивным лагерем, где сборная республики готовилась к Первой летней Спартакиаде народов СССР 1956 года. Павел Васильевич Григорьев, будущий тренер знаменитого борца, троекратного олимпийского чемпиона Александра Медведя, набирал группу на новый учебный год прямо через забор, разделяющий наши комплексы, избегая утомительных поисков в сентябре. Но и здесь мне не фартило – пока вечером из школы добирался в клуб стройтреста № 1 на Долгобродской на трамвае, пропускал ползанятия с объяснением приёмов. Долго я не продержался.

В нашем классе «физичка» немного играла в шахматы, и ей поручили курировать выступление школы в традиционном турнире на приз республиканской пионерской газеты «Зорька». Она пригласила меня в команду, где я оказался самым юным, а лидером был перворазрядник Вадим Анищенко. Его отец также любил играть; когда я учился на стройфаке БПИ, он был там зав. кафедрой. Школа в двух шагах от главной магистрали города напротив здания КГБ не могла не быть элитной. Впоследствии я узнал, что в 1947 г. её окончил будущий нобелевский лауреат Жорес Алфёров.

Как-то воскресным утром я встретил спешащим другого участника школьной сборной Эдика Зелькинда, который жил неподалеку во дворе знаменитого здания «холодной синагоги» на Немиге. Оказалось, он опаздывал на турнир во Дворце пионеров. Конечно, я помчался с ним и выяснилось, что я могу играть по воскресеньям! Началась новая жизнь.

Очередные занятия во Дворце пионеров в 1957 г. У демонстрационной доски стоит А. И. Шагалович. На переднем плане Тамара Головей играет с Володей Мельниковым

В группе выделялся Володя Литвинов, но он нечасто появлялся на занятиях. Строго говоря, так называть их можно лишь условно. Иногда Шагалович ставил нам позиции из потрепанного тома Г. Лисицына «Стратегия и тактика шахматного искусства», изредка – этюды из сборника «Советский шахматный этюд». Интересней было во время матчей на первенство мира – шла оживленная дискуссия. Совсем редко Або Израилевич давал нам сеансы. Однажды я быстро выиграл в варианте 5…Са5 французской защиты. Остальные три партии еще не кончились, и он захотел взять реванш, но снова проиграл, на этот раз в системе Раузера сицилианской, где сеансер поторопился взять отравленную пешку на d6. Сейчас трудно представить четверторазрядника, дважды побеждающего в маленьком сеансе без 5 минут мастера. Норму Шагалович и Ройзман выполнили в специально организованном турнире летом 1957 г.

Конечно, решающим фактором роста стало взаимное общение. Все гонялись за свежими спецбюллетенями (по дороге на углу улиц Энгельса и Карла Маркса был хороший магазин «Союзпечати»), новыми книгами, удивляли друг друга интересной информацией. Выделялся Боб Зборовский. Как-то, немного опоздав, я впервые увидел его жгучую шевелюру и значок 3-го разряда. Он доказывал Алику Берману перевес белых в «кривом» варианте защиты двух коней. Эдик восхищался Наташей Зильберминц, ставшей призером чемпионата БССР среди женщин (по-моему, в 1958 г.). В 1963 г. в день, когда ей исполнилось 20 лет, они поженились, а я был свидетелем… Алик Берман позже женился на Кларе Скегиной, но спустя лет 10 разошлись, она уехала в Израиль и в 2007 г. её не стало.

Генна Сосонко в новелле о Жене Рубане пересказывает мою историю о традиционном первенстве белорусских Дворцов и Домов пионеров в зимние каникулы 1957/58 гг., которое с 1947 г. играло роль командного чемпионата республики среди юношей, а результаты 1-й доски неофициально заменяли личные состязания. Этот принцип был заимствован из всесоюзного календаря. Немногие знают, что в 1954 г. на командном первенстве СССР среди юношей успешно выступал Толя Парнас, а двумя годами позднее сильнейшим юношей страны стал Олег Дашкевич, но на чемпионат мира поехал пасынок В.В. Смыслова В. Селиманов, занявший лишь 4-е место и впавший в глубокую депрессию после этого. Спустя 3 года он покончил с собой.

Вернемся к нашему турниру. Столице республики предоставлено право выступать двумя командами для чётности, и тренеры из других городов настояли на том, чтобы минские команды играли между собой в первом туре. Шагалович, опасаясь конкуренции, приказал второй команде проиграть с крупным счетом. Мы не умели и не хотели этого делать. На первой доске я черными остался с лишней фигурой и демонстративно подставил ладью Алику Павлову. Тем временем Женя Рубан из Гродно выиграл на 1-й доске все партии.

К слову, далеко не во всем, что я рассказывал Генне, можно узнать источник. В разговорах о Тале Сосонко с интересом поглощал массу мелких фактиков из жизни 8-го чемпиона мира, создающих общую картину, которую с завидным мастерством отлил в форму увлекательного рассказа. Однако было обидно, когда я делился с ним абсолютно не для печати словами Болеславского о взаимоотношениях с Бронштейном, а после выхода в свет книги «Давид Седьмой» (2014) Сосонко ехидно заявил, что он мог это узнать и не от меня!

В 1958 г. я случайно узнал, что мой друг Эдик Зелькинд учится с Толиком Сокольским, сыном мастера Алексея Павловича Сокольского, и что Эдик даже взял автограф маститого автора у него дома на нашей настольной книге тех лет – минском переиздании «Шахматного дебюта». Алексей Павлович пригласил одноклассника сына на свои занятия в «Спартак». Это недолго оставалось тайной от нас и вскоре, продолжая трижды в неделю околачиваться во Дворце (занятий практически не было, ибо Шагалович явно филонил), наша троица (+Боб Зборовский) ухитрялась еще дважды наведываться в бывший костел на площади Свободы, который был тогда передан ДСО «Спартак». Народа было немного, трудно представить, как всемирно известный теоретик мог ходить по школам, собирая детей.

Дебют Сокольского

Работа в «Спартаке» отнимала только два вечера в неделю, поэтому Алексей Павлович мог сосредоточиться на написании книг, которые до сих пор переиздаются на многих языках мира. Особенно много времени он отдавал популяризации дебюта 1.b4, названного его именем, хотя Тартаковер еще в 1924 г. назвал этот ход дебютом орангутанга. Можно представить реакцию автора, когда А. Котов на матче М. Ботвинник – Т. Петросян в 1963 г. подошел к АП, разговаривавшему со мной, и выдал анекдот: «Сидят в зоопарке две обезьяны и играют в шахматы. Одна пробует 1.b4, на что другая говорит – зря стараешься, все равно потом назовут дебютом Сокольского». Тем не менее свою книгу по этой теме АП назвал «Дебют 1.b2-b4», вышла в Минске в 1963 г. Несколько лет я даже считал своим долгом одну партию за турнир начинать так, а ученик АП по Львову заслуженный тренер Казахстана Борис Каталымов играл этот дебют всю жизнь.

Из учеников Сокольского в Минске можно вспомнить братьев Сазоновых, Руденкова, Муйвида, Карасика. Большую помощь в судействе (и не только) оказывала его жена Елена Павловна. Хотя мы не распространялись у Шагаловича о наших эскападах, он подозревал это и отпускал ядовитые комментарии в адрес Алексея Павловича. Мягкий по природе, Сокольский всегда старался обходить острые углы. К сожалению, мне чаще, чем хотелось, приходилось видеть, как АП не отвечал на выпады в свой адрес. Это был настоящий русский интеллигент старой закваски.

Однажды Сокольский, уезжая на турнир, поручил жене послать очередные ходы в чемпионате СССР по переписке, спросив у меня совета, и был ужасно возмущен одним из них. (За 12 лет нашего общения я не помню случая, чтобы он так выходил из себя!) Спустя 8 лет я «отреваншировался», объяснив Эдику за 20 минут до начала очередного тура чемпионата Минска, как выиграть у Сокольского в этом остром варианте по моей рекомендации, забракованной мастером. В молодости АП был хорошим тактиком, но с годами техника расчета притупилась, а репертуар остался прежним, поэтому такая катастрофа стала возможной.

Многолетняя деятельность по популяризации зачастую принижает уровень тренера. Не так просто с одинаковым успехом дискутировать с гроссмейстером и новичком. С АП это сыграло злую шутку – его объяснения для шахматистов высокого уровня бывали зашорены догмами. Особенно «доставала» теория плохих и хороших слонов, пригодная далеко не для всех структур.

В «Спартаке» мы узнали, что в промежутках между бесконечными турнирами бывают занятия и у Алексея Степановича Суэтина, чем не преминули воспользоваться. У него группы практически не было, но свое расписание он отсиживал, клея собственную картотеку. Мы немного помогали ему, и АС иногда что-то показывал, а некоторые его объяснения запомнились на всю жизнь, и я даже делился ими со своими учениками. Например, в позициях типа «ежа», которые в 1950-е годы были редкостью, он говорил, что белым в первую очередь надо думать об удержании перевеса, а не о его наращивании. На вопрос, что делать в заинтересовавшей нас позиции, он вспомнил, что белые здесь выигрывают качество, и только потом нашел, как. Нам было жаль, что мы не могли учиться у него чаще.

К тому времени Суэтин развелся с К. А. Зворыкиной, выглядел потерянным… В это трудно поверить, но он мог часами таскать меня за собой по городу, имея благодарного слушателя, который смотрел ему в рот. Проголодавшись, он заходил в кафе, угощая меня компотом. АС, как и АП, в те годы издавал в Минске немало книг, представлявших для нас огромный интерес.

В какой-то момент один из сильнейших шахматистов мира И.Е. Болеславский решил взять шефство над одним-двумя перспективными ребятами. Шагалович рекомендовал Витю Беликова и меня. Однако бесконечные отъезды Болеславского из Минска не позволяли регулярно заниматься, а названивать гроссмейстеру мы стеснялись. (Я учел этот печальный опыт, и, занимаясь с Купрейчиком в 1964-66 гг., сам звонил ему, когда приезжал в Минск из Риги).

Однажды наша жажда знаний подвела меня. Сильнейший в то время юноша Володя Литвинов не смог принять участие в дружеском матче с командой Москвы, и на заседании Федерации шахмат БССР четыре маститых тренера одновременно предложили мою кандидатуру. Можно представить негодование Шагаловича и Сокольского, не слишком тепло воспринявших ситуацию! Став тренером, я начал понимать азы отчетности, вызвавшие такую реакцию.

Возвращаясь к турниру Дворцов пионеров, забавно рассказать, что через год ситуация повторилась, и, по стечению обстоятельств, я опять возглавлял вторую команду, но на этот раз отмашки не было, и мы с треском обыграла первую. Шагалович стонал, но мы развили такой темп, что оторвались на 2 очка! Лучше всех сыграла Тамара Головей, сделавшая лишь одну ничью. Я, наконец, перевыполнил норму 1-го разряда и попал в команду БССР на юношеское первенство СССР, которое проводилось в Риге в августе 1959 г. Играл на детской доске (шахматисты до 16 лет). В предыдущем году костяк тогдашней сборной, играя в Харькове в группе «Б», завоевал путевку в высшую лигу.

Турнир Дворцов пионеров 1959 г. Слева за доской: А. Капенгут, А. Ахремчук, Т. Головей, справа Н. Петроченко

Там я начал обыгрывать будущих постоянных соперников – Рому Джинджихашвили и Алвиса Витолиньша. Нашими тренерами были Абрам Ройзман и его приятель перворазрядник Миша Левин. Последний в ресторане перед последним туром не поделил какую-то девицу с Рубаном (тогда Рубан еще не знал о своей будущей ориентации). Женя победил, но «хорошо смеется тот, кто смеется последним». Наутро наши тренеры написали в судейскую коллегию заявление с просьбой о снятии Рубана с последнего тура за нарушение спортивного режима, а по возвращении в Минск добились его дисквалификации на год.

Следующее первенство состоялось в российском Орле. Ситуация, когда в Спорткомитете БССР не было инструктора по шахматам, вылезла боком. Команда выехала без своего руководителя Якова Ефимовича Каменецкого, который в авральном порядке пытался заполучить на детскую доску Борю Малисова или Юру Шибалиса. Яков Ефимович был большим энтузиастом и много делал для развития шахмат в республике, при этом часто вызывая огонь на себя.

Не смогли поехать Тамара Головей и Наташа Зильберминц, в эти сроки, поступавшие в институты. Когда мы добрались, неожиданно Тима Глушнев потребовал заявить его на 1-ю доску, иначе отказываясь играть. Его предыдущие результаты были несопоставимы с моими, но команда испугалась выступать без двух игроков и, сделав реверанс в мою сторону (назвав безусловно сильнейшим), попросила меня занять 2-ю доску.

Там я подружился с Володей Тукмаковым. В какой-то момент он поразил меня, непринужденно сказав: «Когда мы будем гроссмейстерами…» В последнем туре Петя Кишик «сплавил» свою партию конкуренту из украинской сборной (Володе Альтерману), проведя взамен время с девчонкой, но, в отличие от Рубана, он в поезде умаслил Каменецкого, восхищаясь его «умом и проницательностью», и вышел сухим из воды. В итоге мы заняли 8-е место, но в отдельном зачете мальчиками при всех закидонах завоевали 1-е, набрав 43 очка из 72 и обогнав на пол-очка Украину! Приз, скульптурку Тургенева, сидящего с ружьем в своем имении Спасское -Лутовиново, сдали в клуб. Там кто-то быстро сломал тургеневское ружье, но скульптурку, стоявшую на сейфе в кабинетике, было трудно не заметить.

Тот кабинетик рядом с туалетом был убежищем директора Республиканского шахматно-шашечного клуба Аркадия Венедиктовича Рокитницкого и незаменимого завхоза Абрама Моисеевича Сагаловича – ведущего судьи в Белоруссии. На войне Сагалович остался без ног, с усилиями передвигался на протезах, но для подавляющего большинства любителей был верховным авторитетом в течение нескольких десятков лет. Он очень тепло относился к подрастающей молодёжи, и в клубе его слово было законом. Однако в мастерские распри и дела федерации предпочитал не соваться, хотя при следующем директоре Леониде Ильиче Прупесе, не разбиравшемся в нашем виде спорта, был своего рода «серым кардиналом». Панически боялся Гавриила Николаевича Вересова еще с прежних времен, когда тот был «большим начальником».

Клуб выписывал все тематические журналы, возможные по каталогу. Вересов жил рядом и брал их домой. Раз в несколько месяцев Сагалович как на Голгофу отправлялся к нашему ветерану домой, и тот милостиво разрешал инвалиду устраивать «шмон» в поисках литературы. Справедливости ради должен заметить, что спустя 10-15 лет, когда у меня была лучшая в Минске профильная библиотека, включавшая массу западных изданий, присылаемых взамен гонораров, Вересов ценил возможность пользоваться этим богатством и возвращал одолженное точно в срок.

Клуб на улице Змитрока Бядули, перестроенный из овощного магазина, достался шахматистам в 1959 г. Высокие потолки, громадные окна разительно отличали его от двух комнат глубокого подвала на площади Победы, где до 1959 г. проходили даже престижные состязания.

Почему-то вспомнилась одна ситуация в новом клубе. Литвинов реализовывал громадный перевес в решающей партии чемпионата Минска. Партнер в цейтноте сделал белыми контрольный ход, и Володя задумался настолько, что просрочил время в абсолютно выигранной позиции. Очень осторожно, сопереживая, Абрам Моисеевич объяснил нашему герою случившееся. «Да?» – протянул тот, расписался на бланке и ушел. Сверхэмоциональный Александр Любошиц (будущий мастер) не мог поверить своим глазам. После бессонной ночи из-за этой сцены он попросил меня, как Володиного приятеля, выяснить у него, что это – гигантское самообладание или ему на всё наплевать? Флегматичный Литвинов протянул: «Это же только проигрыш, ничего больше».

Сейчас мелькнула ассоциация с Игорем Ивановым, который за несколько лет до своего бегства в Канаду, в чемпионате ЦС ДСО «Спартак» 1975 г. в Геленджике, делал ход, менял очки, брал лежащую рядом скучнейшую, на мой взгляд, книгу Таккерея «Ярмарка тщеславия» и с увлечением читал, не вставая из-за доски. После ответа партнера все повторялось в обратном порядке. Очевидно, я ближе к Любошицу, ибо не удержался и спросил об этом. Он пожал плечами и ответил: «Я на каждом ходу как бы решаю логическую задачу. Выдав результат, моя голова чиста».

Для полноты картины еще один штрих. В молодости я очень много и быстро читал. В техническом зале библиотеки им. Ленина я копался по каталогу статей и выписывал координаты переводов интересующих меня авторов, ибо периферийные журналы для поднятия убыточного тиража зачастую получали от Главлита разрешения, невозможные для центральных. Во время моих игровых странствий по Союзу я старался всюду записываться в библиотеки, очаровывая дам, имевших право отказать временному читателю, и даже получал доступ к полкам.

В Челябинске я взял с собой Игоря, памятуя об описанной ситуации. Тот попросил моего совета. Когда мы вышли из библиотеки, он достал из-за пазухи несколько рекомендованных книг и, заметив что-то в моих глазах, добавил: «Софья Власьевна не обеднеет». – «Что-что?» – «Ну, Советская власть». При первой же поездке за рубеж на Кубу, заработанной победой над А. Карповым, он отказался лететь с Ю. Разуваевым, сел на следующий самолёт, дозаправлявшийся в Канаде, и сбежал…

Надо объяснить, почему в Орле 1960 г. я претендовал на лидерство. Разделив 1-3-е места в полуфинале чемпионата БССР среди мужчин, я мог впервые сыграть с гроссмейстером. Очередной чемпионат БССР решили перенести из Минска в Витебск, на родину погибшего во время войны мастера В. Силича, и назвать в его честь. Однако в ЦК КПБ запретили это, ибо официально Силич пропал без вести. На заседании федерации Шагалович начал брюзжать: «Почему обязательно Мемориал Силича, можно провести Мемориал Сокольского», на что Алексей Павлович, кисло улыбнувшись, ответил: «Простите, Або Израилевич, я еще не умер».

Планировалось, что я впервые сыграю в личном первенстве СССР среди юношей в Москве в школьные каникулы, а через пару месяцев поеду в Витебск. Однако в столице разразилась эпидемия оспы. В карантин поместили более 9000 человек, все 7 миллионов жителей Москвы были вакцинированы. Через месяц вспышку оспы удалось погасить. Естественно, наш турнир перенесли на несколько месяцев, хотя вся информация была «за семью печатями». К тому времени я уже второй год учился в архитектурно-строительном техникуме.

В 1956 г. мой отец, работавший директором посменной школы рабочей молодежи № 1 и, как следствие, пропадавший на работе с раннего утра до позднего вечера, заработал инфаркт, а выкарабкавшись, еще один, и после полугода больниц вынужден был выйти на пенсию по инвалидности в 45 лет. Он объяснил, что у меня нет времени оканчивать школу и надо получать специальность. Папа протянул еще почти 8 лет, но я выбрал относительно лучший вариант техникума. Сейчас вспоминается еще один эпизод. День похорон Сталина в 1953 г. был объявлен выходным, и по протяжному гудку вся страна должна была стоя почтить его память минутой молчания. Раздается гудок, я говорю: «Папа, встань». Он подошел к окну, задумчиво побарабанил по подоконнику: «Может, это и к лучшему»… «Что ты говоришь, папа?» Тогда я еще ничего не понимал.

Вернемся в 1960 г. Я подписал освобождение от учебы у завуча и перед отправлением поезда забежал на стадион «Динамо» в Спорткомитет БССР за бумагами. Тогда комитет занимал первые 2 этажа нынешнего физкультурного диспансера. Тамара, уже получившая командировку, ждала меня во дворе с симпатичной девочкой, причем моя кепка и её пальто оказались из одного материала. Мы познакомились – это была её сестра Мира, с которой спустя 8 лет мы поженились, а недавно отметили золотую свадьбу.

На турнире мы сыграли неудачно и не попали в финал. В одной из партий я применил сомнительную новинку; в то время мне казалось, что каждый шахматист должен иметь что-то свое «за душой». Дебюты Вересова и Сокольского не давали спокойно спать, и зеленый перворазрядник начал изобретать острый вариант для любителей сильных ощущений. Естественно, эту встречу я проиграл, но на этом не успокоился. Летом проиграл еще одну, после чего поутих. Сейчас, когда две системы названы моим именем, а новинкам нет счету, мне смешно, а тогда было не до шуток.

На подъезде к Орше я вспомнил, что в этот день начинается чемпионат БССР, в который я попал, а, поскольку у меня есть освобождение от учебы еще на неделю, молниеносно решил, что могу съездить посмотреть… Поручил спутнице завезти родителям сетку с апельсинами и выскочил с поезда. Сел на пригородный состав, вроде показанных в фильмах о гражданской войне, и поздно вечером появился в гостинице. Первым попался Ройзман, который начал убеждать, что мое место занято, и я зря приехал. Я не собирался «качать права», но мне стало интересно, что будет, и я промолчал. После бурного собрания мэтров я был признан участником чемпионата. Сыграл так себе; сделал ничьи с Сокольским и Гольденовым, однако проиграл не только Болеславскому и Суэтину, но и Ройзману.

Возвращался в техникум с тревожным сердцем – мое освобождение окончилось 2 недели назад. «Почему столько проиграл?» – был первый вопрос. У меня сразу отлегло – так не начинают дисциплинарный разнос. Ларчик раскрывался просто, комплекс зданий техникума расположен почти напротив клуба, в огромном окне которого выставлялась таблица чемпионата, где на следующий день появлялись результаты. В рутинных буднях преподавательского состава появилась тема для обсуждения.

На гребне волны интереса к шахматам был организован сеанс одновременной игры. Мой любимый учитель физики привел сынишку. Решил все выигрывать, ибо сделаю ничью с директором, а как же завуч? Тут повезло – мальчик сделал ход дважды, один вдогонку, другой – когда подошел. Я говорю об этом – он в слезы. Решение напрашивалось – сделал с ним ничью, остальные партии выиграл и показал, где он сделал два хода. Начали интересоваться иные участники. Когда показал все партии сеанса, статус наибольшего благоприятствования был гарантирован.

К слову сказать, в этот момент в техникуме я был заместителем председателя двух советов – физкультуры и научно-технического. В спортивном председателем был мой хороший друг, чемпион СССР 1961 г. по классической борьбе среди юношей Валерка Бродкин. В другой меня выдвинула преподавательница истории Гурвич. На первом курсе она поручила мне доклад на научно-технической конференции об истории создания храма Василия Блаженного. Поскольку у отца была неплохая историческая библиотека, сделать доклад было несложно.

Как-то я спросил Гурвич о Тухачевском, ответ был такой: «А что, его реабилитировали? Когда об этом будет напечатано, тогда и приходи». Мне рассказывали, что она сидела, а потом ей помог устроиться на работу ее бывший ученик Сергей Притыцкий, который в Польше стрелял на суде в провокатора, а затем стал председателем Президиума Верховного Совета БССР.

Все-таки любознательный мальчик нравился учительнице, и она решила научить меня уму-разуму, поручив подготовить доклад «Ленин о мирном сосуществовании», о чем тогда много говорил Н. С. Хрущев. Гурвич посоветовала обратить внимание на периоды Брестского мира и Генуэзской конференции. Я перерыл всё собрание сочинений Ленина, выписал всё отдаленно напоминающее – и озадаченно сказал ей, что не нашел ничего похожего. «Правильно, а теперь поработаем над цитатами…» И Гурвич виртуозно начала заменять куски текста многоточиями, соединять части фраз – вроде что-то и получилось.

Тогда же меня приняли в комсомол, оставалось получить членский билет в райкоме. Я заболел, потом поехал на сборы, затем на турнир… В конце концов, секретарь комсомольской организации техникума, отслуживший армию, с которым я занимался в одной группе, сказал, что меня исключили за неуплату членских взносов. Возможно, он хотел напугать, чтобы я вприпрыжку побежал за билетом, но меня это устраивало.

В техникуме я подружился с Сергеем Досиным. Он интересовался классической музыкой и, в частности, оперой, с гордостью демонстрировал сохраненные билеты. Например, «Фауст» он к своим 16 годам слушал больше 10 раз! Каждый раз, когда Сережа бывал у меня дома, он приставал с расспросами к моей маме, преподававшей в консерватории и музыкальном училище. В свое время отец очень хотел, чтобы я занимался на пианино, и давал неслыханные для меня карманные, но я ненавидел гаммы, которые твердила моя старшая сестра, и даже вернул деньги, что было очень нелегко.

Отец Досина возглавлял недавно созданное белорусское телевидение, которое имело очень ограниченную сетку вещания и часто транслировало концерты из филармонии, закупая площадь под громоздкие камеры. Естественно, для нас всегда находилось пару мест. Вскоре администратор стал нас пускать и без ТВ.

Сережа собирал пластинки, но возможности минского магазина невозможно было сравнивать с богатством столиц, и он просил покупать для него там. Для этого ему пришлось заняться моим ликбезом. Вскоре для меня стало привычкой посещать магазины грамзаписи. Однако финансовые возможности моего друга были не безграничны, он не мог выкупать дубли, а я не хотел расставаться с взятыми для него пластинками, выпущенными фирмами «Eterna», «Supraphon», «Muza», «Электрекорд». Возможно, отсюда пошла моя страсть к коллекционированию. Однажды, купив «Phillips» с записями Гершвина «Рапсодия в стиле блюз» и «Американец в Париже», вообще решил оставить себе. На 18-летие друзья подарили мне проигрыватель, и всё стало на свои места.

Чемпионат республики все-таки вышел мне боком по собственной глупости. Я сдружился с Олегом Дашкевичем, и перед туром мы решили, что будем играть быстрее – с условным контролем 1 час вместо 2,5. Этот разговор подслушал Ройзман, конкурировавший с Дашкевичем за выход в полуфинал чемпионата СССР, и написал заявление в федерацию, которую тогда, в 1960 г., возглавлял секретарь ЦК комсомола Белоруссии Владимир Петрович Демидов. Вскоре Демидов перешел в КГБ, отправился в Москву на учебу и быстро дорос до генеральской должности. Однако потом началась зачистка шелепинских выдвиженцев. В 80-х годах я неожиданно встретил его в Главлите, он помог завизировать рукопись для английского издательства, которая так и не вышла в свет.

Вернемся к заседанию. Я никому не был нужен, а Олега дисквалифицировали, и он оказался потерян для шахмат. Спустя почти 20 лет он играл как полный любитель в «Спартаке».

Совсем по-другому окончилась дисквалификация для Бориса Петровича Гольденова. Он был приглашен в Минск в 1953 г. как тренер по теннису и получил квартиру на ул. Свердлова напротив стадиона «Динамо». Гольденов был не только дважды мастером спорта, но и чемпионом Украины по обоим видам в один год! Как-то рассказывал, что играл с самим Капабланкой… в теннис. 3 раза отбирался в чемпионат СССР, причем последний раз – в 1964-65 гг.

Борис Петрович работал в минском Доме офицеров, где одно время прекрасные два зала шахматного клуба принимали самые престижные турниры. Вспоминается зональный четвертьфинал чемпионата СССР 1957 г., который выиграл высокий худющий кмс Айвар Гипслис. Когда я жил в Риге, узнал его кличку того времени – «чирка» (спичка). Помню длиннющую лестницу на второй этаж… Под звуки песенки Гурченко из «Карнавальной ночи» («Без пяти минут он мастер») я вприпрыжку обгоняю вторую женскую доску сборной республики Клару Скегину с подругой, и та говорит: «Возьми такого мальчика и сделай из него мастера». Я испугался, что из меня сейчас начнут делать мастера, и побежал быстрее.

Тогда был напечатан ротапринт со всеми партиями, остатки тиража долго лежали в клубе. Аналогичный мне удалось пробить через Научно-методическую библиотеку по физической культуре и спорту в 1971 г. – они выходили в течение 15 лет для Мемориалов Сокольского и чемпионатов БССР.

БП также вел отделы в газетах «Советская Белоруссия» и «Во славу Родины». На чемпионате Белоруссии 1958 г. был установлен только один приз – если мне не изменяет память, за лучшую партию. Эту награду решили отдать победителю турнира Г. Н. Вересову. Мальчишкой я широко раскрытыми глазами смотрел на скандал в центральном зале бывшего костела на площади Свободы. Слово для вручения предоставили представителю «Советской Белоруссии» Гольденову. БП поднимается на трибуну и зачитывает письмо участников, где встреча Литвинова с Н. Левиным признаётся более интересной, чем партия Вересов – Любошиц, поэтому просят награду вообще не вручать.

Позже мне рассказывали подробности заседания федерации шахмат БССР по этому поводу. Всё хотели спустить на тормозах, но Гольденов закусил удила и осмелился назвать Г. Вересова типичным советским барином, добавив что-то еще в таком же стиле. Гольденова дисквалифицировали. Однако на следующий год он написал заявление с просьбой допустить его в полуфинал страны, ибо он был лишен возможности отбираться. Сейчас думаю, что это была часть сделки, по которой он возглавил федерацию.

Гольденов был весьма колоритной фигурой. Боб Зборовский рассказывал, что он как-то видел у БП дома в коридоре стенгазету, где дочь за что-то оправдывалась и т.п. В 1965 г. Гольденов не смог поехать на матч в ГДР из-за профкома. Когда я во время службы в армии был вызван на сбор, он выдавал талоны день в день, излагая свое кредо: «Если бы мне гарантировали безнаказанность, я мог бы ограбить банк, но химичить на талонах… Нет уж».

В чемпионате республики 1963 г. при моем сильном цейтноте Гольденов что-то разменял. Не успел он донести руку до кнопки часов, как я уже сделал ответный ход и держал руку на кнопке. Он снял мою фигуру, поставил назад свою и грохнул по часам с такой силой, что моя рука подскочила чуть ли не на полметра.

Вернемся в 1960 г. Тогда в Белоруссии хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать мастеров (не совсем так, мы можем назвать семерых: Вересов, Гольденов, Ройзман, Сайгин, Сокольский, Суэтин, Шагалович – belisrael), но и кандидатов в мастера было не больше, а норму можно было выполнить лишь в финале чемпионата республики, что и сделал Бобков. Однако вскоре это сделали также Рубенчик, Литвинов (сплошные Володи), а затем и я в чемпионате столицы 1960 г.

Яркими событиями в шахматной жизни Минска тех лет были сеансы одновременной игры Б. Спасского, Е. Геллера, М. Таля и М. Ботвинника. В организации сеансов соревновались Б. Гольденов и Я. Каменецкий, как ведущие шахматных отделов в газетах.

Ботвинник задумался над ходом в партии против Вадима Мисника. Рядом сидят Толя Ахремчук и Витя Купрейчик. Подсказывают Капенгут и Миша Павлик

Летом 1961 г. я уже выступал в роли гастролера, отправившись в Гомель на первенство области играть вне конкурса для установления нормы. Кстати, популярный анекдот того времени: «У армянского радио спрашивают, какой длины крокодил? – От головы до хвоста 5 метров, от хвоста до головы – 2 м. Почему? Приводим пример – От понедельника до субботы 5 дней, от субботы до понедельника – 2 дня». Когда мы летели в Гомель, билет стоил 8 руб. Сколько стоил билет обратно? Ответ – 6 руб. Почему? Из Минска в Гомель летало два пассажирских рейса и один почтовый, а назад все брали людей. Сидели на скамеечке вдоль, как парашютисты в фильмах про войну.

Еще в 1959 г. меня пригласили посещать занятия сборной у Болеславского. Сейчас мало кто знает, что после «ленинградского дела» конца 1940-х гг. самый молодой кандидат в члены Политбюро Н. С. Патоличев впал в немилость и был отправлен руководить нашей республикой. Среди его начинаний было приглашение в Минск на постоянное место жительства группы известных шахматистов. Как-то Яков Каменецкий рассказывал в деталях, как ему удалось этого добиться. Об этом же пишет отец Бори Гельфанда в своих воспоминаниях. Жена Болеславского рассказывала, как ей показывали угловую 5-комнатную квартиру на втором этаже в доме на Ленинском проспекте, несколько окон которой выходило на улицу Урицкого. В то время её муж лидировал на турнире претендентов в Будапеште в 1950 г. Нина Гавриловна пыталась отказаться от огромной жилплощади, но ей объяснили, что это распоряжение первого секретаря ЦК. В симметричной квартире со стороны ул. Володарского жил еще один член команды нашей школы Леня Бондарь с родителями, а когда Бондарь женился на Тамаре Головей, там месяцами жили Рая Эйдельсон, Коля Царенков, Лёва Горелик… Тома была очень гостеприимной. В соседнем подъезде с Болеславским жил Сокольский.

Как-то году в 1960-м во время собрания членов сборной республики на квартире Болеславского участники помоложе столпились у столика, за которым сидели мэтры. Я, как самый молодой, видел доску лишь краешком глаза. Кто-то спросил мнение нашего лидера об одной идее в популярной тогда системе Раузера. Я тут же прокомментировал: «Этот ход впервые применил Гольденов». Когда я произнес его имя, Ройзман тут же заткнул мне рот, но я видел, что Исаак Ефремович сидит озабоченный. Спустя 5 минут он повернулся ко мне и кивнул: «Да». Тогда, по-моему, команда готовилась к очередному командному первенству страны, где дебютировала Головей, а на юношеской доске выступал Литвинов. Вскоре после этого турнира, где Белоруссия разделила 7-8-е места с Грузией, Исаак Ефремович, получавший стипендию спорткомитета страны, начал заниматься на общественных началах с Кирой Зворыкиной, Галей Арчаковой и Тамарой Головей, но только с 1968 г. эти тренировки начали оплачиваться. К слову, первый раз персональным тренером Головей он поехал только в 1969 г. – на финал чемпионата СССР в Гори. Естественно, наши дамы исключительно высоко ценили альтруизм замечательного человека.

Запомнилась одна короткая стычка, я думаю, что это было на каком-то сборе. Несколько участников во главе с Вересовым анализировали дебютный вариант. Подошел Суэтин и показал ход, радикально менявший оценку позиции. Наслаждаясь произведенным эффектом, он добавил: «Смотрите мою партию с …» Вересов не выдержал: «Чижик Вы, ээпс, обормот!»

В составе сборной «Красного Знамени» я играл на юношеской доске в полуфинале командного первенства страны среди обществ в Риге, в золотом зале Дома офицеров. Запомнилось, как Изя Зильбер, подойдя к столику, где П. Керес и М. Таль анализировали только что закончившуюся партию, заграбастал кучу фигур с доски обеими руками и начал им объяснять возможный эндшпиль, а они с улыбкой не мешали ему творить.

Чемпионат БССР 1961 г. собрал сильный состав. Вне конкурса играли Владимир Багиров и Ратмир Холмов. За год до нашего турнира 24-летний Володя блестяще дебютировал в первенстве страны, завоевав четвертое место и гроссмейстерский балл. Говорят, Юрий Авербах прокомментировал его появление на большой сцене советских шахмат: «Вы посмотрите, как держится этот азиат». Однако вожделенное звание Багиров получил только 18 лет спустя. На протяжении всей жизни мы много пересекались, особенно часто от студенческой олимпиады 1964 г. до матча Таль – Полугаевский в 1980-м, бывали друг у друга в гостях, жили в одном гостиничном номере, много времени проводили в прогулках и разговорах.

Ратмир Дмитриевич к тому времени перебрался в Литву. Он уже был чемпионом Белоруссии в 1948 г., когда жил в Гродно. К нам на турнир Холмов приехал, накануне став гроссмейстером, однако доиграть в чемпионате БССР ему не дали – под каким-то предлогом после 7 партий вызвали в Вильнюс. Владас Ионович Микенас говорил мне на Всесоюзном отборочном в Ростове в 1976 г., где был главным судьей: «Любого другого, кто пришел бы на тур в стельку пьяным, я бы немедленно снял с пробега, но все знают, сколько проблем было между нами в Литве».

Я впервые для себя разыграл с Холмовым чигоринскую систему испанской партии на командном первенстве СССР среди республик в Грозном в 1969 г., и Болеславскому понравилась моя победа. Следующую встречу я выиграл у Холмова в финале 40-го чемпионата СССР в Баку (1972 г.). Третью партию он сознательно играл на ничью, чем удивил меня. Потом Холмов все-таки взял реванш.

В воспоминаниях о Тигране Петросяне я рассказал эпизод из командного первенства страны среди спортивных обществ 1978 г. в Орджоникидзе, когда лидер «Спартака» позвал меня прогуляться. За нами увязался Суэтин. К моему удивлению, Петросян был с ним демонстративно холоден, если не сказать больше, а Суэтин из кожи лез, чтобы вернуть благосклонность экс-чемпиона мира, хотя тот его буквально не замечал.

В какой-то момент навстречу нам прошел Холмов и, подчеркнуто игнорируя Суэтина, обменялся с нами рукопожатиями. Петросяна это очень заинтриговало, и впервые за этот час он обратился к бывшему тренеру: «Что это?» Тот, обрадованный обращением, покосился на меня, но решив, что желанный контакт важнее, поведал: «Мы недавно играли в Будапеште, так на банкете он напился и стал кричать, что я – агент КГБ. Представляешь, при американцах!» Ратмира Дмитриевича мало выпускали за границу, преимущественно в соцстраны, однако он был один из немногих советских шахматистов, к которому Фишер относился с большой симпатией.

Но вернемся к чемпионату БССР 1961 г. Запомнилась партия с Болеславским, когда мой тренер поймал меня на домашнюю заготовку в Модерн-Бенони, с финальным аккордом жертвы ферзя. Потом в своих книгах и статьях я пытался доказать компенсацию за черных после жертвы качества, которую, естественно, не нашел за доской.

Очень интересно было общаться с другим участником – Игнатом Волковичем. Симпатичный молодой парень тихим голосом рассказывал про своего отца, оказавшегося в Аргентине, мечтавшего о возвращении со всей семьей и, наконец, получившего разрешение на это. Мне потом говорили, что они вернулись обратно, в Аргентину.

Вскоре мне удалось сделать дубль – стать чемпионом столицы и республики в течение полугода. В промежутке я столкнулся с редкой на этом уровне процедурой – присуждением неоконченных партий. После 60 ходов игра была вторично отложена в позиции, где две лишние связанные проходные при поддержке слона и коня боролись с двумя слонами соперника. Главный судья юношеского первенства СССР 1962 г. Владимир Григорьевич Зак присудил ничью, и я лишился призового места. Но, конечно, я сам во многом виноват – в турнире с напряжённым регламентом при первой возможности мчался в театры и на концерты.

Со значком чемпиона Минска

Через месяц состоялся учебно-тренировочный сбор сильнейших ребят страны в пансионате ЦДСА на Песчаной улице. Предполагался сеанс с часами Бента Ларсена. 15 кандидатов в мастера сели за столики, но вместо датского гроссмейстера приехали А. Никитин и А. Волович. Одному досталось 8 соперников, другому 7. Оба сеансёра сумели сделать по 4 ничьи, правда, надо учитывать, что через 10-15 лет часть участников стала гроссмейстерами.

Очень поучительной была встреча с М. Ботвинником. Я не удержался и спросил его мнение о жертве фигуры в системе Земиша староиндийской защиты. Он прокомментировал, что, готовясь к матч-реваншу с Талем, он обязан был смотреть аналогичные продолжения. Затем переспросил, откуда я, заметив, что в чемпионате Белоруссии была партия на эту тему. Пришлось признаться в своем авторстве. Затем мы с ним поехали на метро в центр с двумя пересадками, и он пытался вспомнить, где переход. Для москвича это – рутина, а мне было интересно его восприятие.

Последний раз мы виделись в Реджио-Эмилия в 1991-92 гг., куда спонсор пригласил всех чемпионов мира. Тогда Боря Гельфанд разделил в сильнейшем турнире второе место с Г. Каспаровым после В. Ананда. Приехав ночью, на завтраке я встретил Василия Васильевича Смыслова, и мы тепло разговаривали. Заходит Ботвинник. Смыслов зовет его к нам: «Михаил Моисеевич, смотрите, здесь гроссмейстер Капенгут». Ответом было бурчанье: «Он не гроссмейстер».

Белоруссия стала пионером международных матчей союзных республик с легкой руки Гавриила Вересова, возглавлявшего Белорусское общество культурных связей с заграницей в 1952-1958 гг. Вересов организовал ставший традиционным матч с Польшей, и наши выиграли все 3 встречи.

Весной 1962 г. мы принимали сборную Венгрии, в то время третью команду континента после СССР и Югославии. Они играли традиционный матч с Ленинградом и на обратном пути заехали к нам, повторив вояж 1957 г., однако с тем же неуспехом, проиграв с еще большим счетом. Наш ветеран и я выиграли всухую, причем одну партию (на юношеской доске) в 17 ходов. Запомнилось, как мне поручили зайти в гостиницу «Минск» за рекордсменом по сеансам вслепую Яношем Флешем, чтобы отвезти его на обычный сеанс, а он спрашивал моего совета, какой галстук ему предпочесть, чем немало удивил 17-летнего подростка.

Конечно, значительно чаще мы играли матчи с потенциальными соперниками на командных чемпионатах СССР. В конце мая мы отправились в закавказский вояж с посадкой в Симферополе. Я сидел рядом с Суэтиным и расспрашивал о его перелетах в стиле нашего общения 1958-59 гг., а потом попросил подсчитать их. В конце я нанес «сталинский удар»: «А правда, что каждый сотый рейс разбивается?» От возмущения он пересел на другое место, но наглый мальчишка не унимался – сел на следующем этапе с Шагаловичем и видя, как тот страдает каждую воздушную яму, приговаривал: «Ах, как хорошо». Надо было видеть мину Або Израилевича.

А. И. Шагалович в 1962 г

В Тбилиси запомнилось, как Вахтанг Ильич Карселадзе указывал на 12-летнюю Нану Александрию как на будущую соперницу Ноны Гаприндашвили, что тогда казалось немыслимым. В какой-то момент 1976-77 гг. Нана обратилась ко мне за помощью. Я провел несколько сборов, но не был готов к большим масштабам работы с ней, и порекомендовал обратиться к Марику Дворецкому.

В Кисловодске-1976 занимаюсь с Наной, рядом Леня Верховский

В день отдыха нас отвезли на недавно построенное водохранилище, где мы загорали у самой воды, а неподалеку отдыхал Венский балет на льду, опекаемый бдительной милицией. Она завернула Вересова, намеревавшегося пройти сквозь группу в павильон. Сокольскому стало плохо, и та же милиция помогла ему, на что Гавриил Николаевич, воинственно похлопывая себя по пузу резинкой трусов, произнес: «Да, его уже можно пропускать». Когда спустя 26 лет я вновь попал туда для занятий с Б. Гельфандом, И. Смириным, Л. Джанджгавой и Г. Гиоргадзе, место было не узнать, все утопало в зелени.

В Баку Володя Багиров, игравший в чемпионате БССР вне конкурса за год до нашего приезда, показал Приморский бульвар, перестроенный благодаря усилиям мэра Лемберанского. Помимо стекляшки шахматного клуба – там появилась своя мини-«Венеция», кафе «Жемчужина» и многое другое. Помню, как мы сели рядом в кафе попить чай и Сокольский уговаривал молодежь не бросать кусочки сахара в пиалу, а пить вприкуску, дабы не гневить местную публику.

В Армении нас повезли на озеро Севан. Стояла 40-градусная жара, мы выскочили из автобуса и, рискуя сломать шею, на ходу раздеваясь, по крутому косогору помчались к хрустально чистой воде, обжигавшей холодом. После такого купания мы уже не в состоянии были оценить свежевыловленную форель, которой нас потчевали заботливые хозяева. Мне в первую очередь запомнилась головоломная партия с Вагиком Восканяном, испорченная финальной ошибкой.

Общий итог всех трех выигранных встреч в Закавказье – 33,5:22,5 в нашу пользу. Это была хорошая подготовка к командному первенству СССР осенью в Ленинграде.

О нашем участии в нем, как и в других командных чемпионатах страны, расскажу поподробнее в будущей книге, упомяну только один момент. Карибский кризис был в разгаре, и для меня отрезвляющим шоком была ситуация, когда я только купил газету «Правда» (единственную, выходившую и по понедельникам) с заявлением Советского правительства о фальшивке американцев – на всю первую полосу, под аршинным заголовком. В это же время я услышал в прямом эфире заявление Хрущёва о том, что СССР соглашается убрать ракеты с Кубы.

В то время мастерская норма устанавливалась регулярно только в полуфиналах чемпионатов СССР, хотя иногда прилагались усилия сформировать состав с нормой и в других турнирах. Поэтому довольно популярны были матчи на это звание, в самом известном из них в 1954 г. 18-летний М. Таль победил неоднократного чемпиона БССР В. Сайгина. С нынешней инфляцией званий трудно представить, что в юниорском возрасте (до 20 лет) мастерами спорта по шахматам становились еще лишь А. Никитин (1935 г. р., в 1952 г.), Б. Спасский (1937, 1953), В. Савон (1940, 1960) и Г. Ходос (1941, 1960).

В то время молодежь в шахматной федерации страны опекал заместитель директора ЦШК СССР Григорий Ионович Равинский. Добрейший человек, но строгий экзаменатор, он был фанатиком любимого дела, всей душой вкладывающийся в подопечных. Помню, как он журил меня в ситуации, когда в 1961г. республика заявила меня для участия в полуфинале чемпионата страны и получила отказ, ибо я ещё не был мастером, а позвонить ему я постеснялся. «Место для юноши за счет республики – об этом можно только мечтать» – говорил он в сердцах. Трудно поверить, но заслуженный тренер СССР, международный арбитр проживал в «коммуналке» и ни разу не выезжал за рубеж.

Григорий Ионович пробил проведение матчей по шевинингенской системе – мастера против юношей-кандидатов в мастера. Первый такой турнир состоялся в июле 1962 г. в Ленинграде. Я жил в одном номере с получившим это звание на пару месяцев ранее А. Зайцевым. У нас сложились приятельские отношения, несмотря на то, что ему пришлось отдуваться на специально созванном собрании участников-мастеров по поводу 2 партий, проигранных мне в разгромном стиле.

Параллельно Саша продолжал играть в первенстве страны по переписке и часто интересовался моим мнением. Когда я, ознакомившись с его анализами одной позиции после 17 ходов в системе четырёх пешек староиндийской защиты, в восхищении сказал: «Ты будешь гроссом!», он, смущенный лестной оценкой, начал допытываться: «А почему ты так думаешь?». Я объяснил, что, несмотря на молодость, уже около 3 лет принимаю участие в анализе таких асов, как И. Болеславский, А. Суэтин, Г. Вересов, А. Сокольский, и могу сопоставить уровень. Уже 5 лет спустя А. Зайцев реализовал мое предсказание. Он участвовал в четырёх чемпионатах СССР (а в 1968/69 разделил 1-2-е места с Л. Полугаевским), но вскоре ушел из жизни.

Для выполнения нормы мне пришлось в последнем туре черными обыграть Г. А. Гольдберга, основателя шахматной специализации в Московском физкультурном институте. Забавно, что из моих 27 ходов 13 были сделаны конями.

Следующим шагом в юношеской иерархии могло стать попадание на чемпионат мира среди юниоров. Для этого надо было выиграть отборочный, где мастера Тукмаков и я котировались фаворитами. К этому времени норму мастера выполнил также Витолиньш, но ему еще не успели оформить звание. Конечно, наш республиканский спорткомитет, где так и не было инструктора, палец о палец не ударил, но ДСО «Красное Знамя» выделило лыжи, я вставал на лыжню на площади Свободы и поворачивал где-то за Масюковщиной. Однако выиграть турнир это не помогло.

С того года республики Прибалтики и Белоруссия стали на паях организовывать турнир с мастерской нормой. Каждая команда должна была выставить 3 мастеров и 1 кмс, но не всегда это получалось. Естественно, все платили за себя сами, однако в 1964 г. у нас Ройзман вместо талонов на 3 руб. предпочел получать суточные 2.60, а то, что Рубан, Литвинов и я при этом будем иметь только 1,5 руб., его не волновало. Не хочу выглядеть мелочным, просто на фактах показываю стиль работы внештатного инструктора спорткомитета.

Турнир 1963 г. в Лиепае выиграл эстонец Иво Ней, с которым я тогда много общался. Неудивительно, что через несколько месяцев, зайдя пообедать в гостиницу «Россия» рядом с Кремлем и увидев Нея, я бросился здороваться, и только потом сообразил, что он был с Кересом. Меня бросило в краску – я должен поздороваться с ним, но как? Очевидно, это было написано на моем лице, ибо Пауль Петрович улыбнулся и протянул руку. Вообще, эстонский гроссмейстер был образцом западного джентльмена. Впоследствии я очень ценил моменты общения с ним. Его авторитет в нашей среде был исключительно высок.

В 1971 г. мы играли в матче СССР – Югославия и жили в гостинице «Ани». Один шеф-повар обожал шахматы и нас встречали как королей, а другому было наплевать, и его отношение передавалось официантам. После тура мы ужинали глубоким вечером, выбор был ограниченным. Пауль Петрович заказал глазунью, попросив для нее ложечку. Шеф-повар благополучно об этом забыл… В конце концов мы все-таки съели свои блюда, а Керес все ждал ложечку. Кстати, у него было хобби – он помнил авиарасписание всей Европы, и работники спорткомитета постоянно звонили ему из Москвы за справкой.

Очень тепло вспоминаю Исаака Ильича Вистанецкиса. Ему уже было за 50, мне было нетрудно обыграть его. Полный, весёлый, с головой, похожей на биллиардный шар, неоднократный чемпион Литвы никогда не умолкал, и его легкий еврейский акцент слышался отовсюду.

Первое время я с восторгом внимал неугомонному собеседнику, потом немного подустал, но все наши последующие встречи не оставляли меня равнодушным. В начале 1970-х Исаак Ильич отправил в Израиль детей Яшу и Женю и очень тосковал без них. В последний раз мы встречались с Вистанецкисом в 1978 г. В Вильнюсе проходил международный турнир. Американский гроссмейстер Самуэль Решевский мог есть кошерную пищу только у Вистанецкиса, который на идиш без конца жаловался бывшему польскому еврею на советскую действительность. Однажды Решевский не выдержал и ответил, что грех стонать, они живут как средние американцы.

Летом 1963 г. нас ждало серьезное испытание – Спартакиада народов СССР. На подготовку спорткомитет денег не жалел – у нас был 40-дневный сбор, причем на 24 дня были оформлены путевки в Дом творчества писателей в Королищевичах, а оставшееся время готовились в Стайках. Вересов, Лившиц и я жили в биллиардной этой бывшей дачи Якуба Коласа. Зяма, выступавший в ипостаси женского тренера, привез бобинный магнитофон с пленками Булата Окуджавы, многие слушали его впервые. Как-то к нам зашли ведущие актеры театра им. Маяковского Максим Штраух и его жена Юдифь Глизер, отдыхавшие там же. Они признались, что давно хотели послушать Окуджаву, но не доводилось.

При переезде в Стайки 7-кратный чемпион БССР Владимир Сергеевич Сайгин оформил постель на себя и Вересова, а наутро поднял тревогу – пропали подушка и одеяло. Ближе к обеду появился сам Гавриил Николаевич, мечтательно делясь: «Хорошо с любимой летом ночью в лесу!» Ближе к отъезду он устроил нам более серьезный сюрприз – обратился к приятелям в ЦК, те нажали на спорткомитет, и нам рекомендовали поменять местами его и Суэтина (на 2-й и 3-й досках – belisrael). В спортлагере молодежь познакомилась с кое-кем из других видов спорта. Мне, во всяком случае, это пригодилось. Подробнее опишу это в будущей книге.

В. С. Сайгин в 1963 г

(Продолжение следует)

© Albert Kapengut 2020

Опубликовано 07.01.2020  01:05

Обновлено 07.01.2020  19:02

Два лёсы шахматыстаў-ваяроў / Две судьбы шахматистов-воинов

(перевод на русский см. ниже)

Пра Гаўрылу Мікалаевіча Верасава (1912–1979) у сучасным шахматным свеце ведаюць нямала; у прыватнасці таму, што сярод закрытых пачаткаў існуе дэбют Верасава (1.d4 d5 2.Kc3). Ён не самы папулярны, але карэктны для белых, дагэтуль ужываны вядучымі гросмайстрамі. У 2002 і 2012 гг. у Беларусі выйшлі дзве біяграфічныя кнігі, прысвечаныя Верасаву. У 2004 г. Віктар Купрэйчык і Мікалай Царанкоў уклалі брашуру «120 лучших комбинаций Г. Н. Вересова».

Імя Ісака Якаўлевіча Мазеля (1911–1945) менш на слыху – відаць, з прычыны пераезду яго з роднага Мінска ў Маскву (1933 г.). А між тым абодва ў 1930-х гадах былі лідарамі беларускай шахматнай супольнасці, абодва даволі рана сталі майстрамі спорту (Мазель – у 1931 г., Верасаў – у 1937 г.), гулялі творча, самабытна… Абодва годна праявілі сябе ў Вялікую Айчынную вайну. Яшчэ адна супольная рыса – і Верасаў, і Мазель цікавіліся шахматнай кампазіцыяй, складалі задачы.

Ісак Мазель нарадзіўся ў сям’і ўрача ў снежні 1911 г., уварваўся ў шахматнае жыццё Беларусі ў 13-14 гадоў. Скончыўшы прафесійную школу дрэваапрацоўшчыкаў, ён паспяхова сумяшчаў гульню і арганізацыйную працу. Гуляў у чэмпіянатах роднага горада, выступіў за маладзёжную зборную на камандным першынстве БССР 1928 г. – і ў 1931 г. «дарос» да таго, што здабыў права на ўдзел у чэмпіянаце Савецкага Саюза.

Ён не першы з прадстаўнікоў Беларусі гуляў у чэмпіянатах Саюза, аднак яго вынік выявіўся на той час найлепшым: 8-9-е месцы з 18 (да 1931 г. дэлегаты БССР часцей займалі месцы ў ніжняй частцы табліцы). Так малады мінчанін – тагачасны кіраўнік шахсекцыі беларускіх прафсаюзаў – другім па ліку ў рэспубліцы атрымаў званне майстра. Уладзіслаў Сіліч з Віцебска дабіўся пасвячэння ў майстры на пару гадоў раней.

Нешматлікасць у Беларусі кваліфікаваных шахматыстаў, цяжкасці, выкліканыя калектывізацыяй, а магчыма, і сямейныя абставіны падштурхнулі Мазеля перабрацца ў больш «шахматную» і заможную Маскву. Там ён меў аналагічную пасаду (інструктар па шахматах пры Усесаюзным савеце прафсаюзаў), дзякуючы чаму аб’ездзіў увесь СССР з лекцыямі і сеансамі адначасовай гульні. Нядобразычліўцы параўноўвалі яго з Астапам Бэндэрам, а сучасны іркуцкі даследчык Раміль Мухаметзянаў адгукаецца пра нашага земляка паважліва: «якім бы ні быў Мазель, менавіта ён ездзіў па шахматных справах і ў Іркуцк, і ў Улан-Удэ, і яшчэ далей – да чорта ў балота. Дзякуй яму, ён для Сібіры нешта зрабіў, і гэта галоўнае».

Доля ісціны ў перадваеннай крытыцы ўсё ж была, таму што Мазель, абцяжараны сям’ёй (яго жонкай была Вольга Рубцова – будучая чэмпіёнка свету па шахматах), у другой палове 1930-х сапраўды больш цікавіўся не кшталцаваннем уласнага таленту, а пошукам «зоны камфорту». У выніку цярпела якасць яго гульні, і калі ў 1933–1934 гг. ён лічыўся адным з самых перспектыўных савецкіх шахматыстаў (пасля прызавога месца ў чэмпіянаце Масквы яму даверылі згуляць матч з аўстрыйскім маэстра Гансам Кмохам, якога Мазель увосень 1934 г. адолеў), то ў канцы 1939 г. яго дыскваліфікавалі на год… Усё ж, як паказалі далейшыя падзеі, гулец захаваў і любоў да шахмат, і майстэрства.

Ісак Мазель выйграў самы цяжкі ваенны чэмпіянат Масквы, які ладзіўся ў канцы 1941 – пачатку 1942 гг. пад гукі стрэлаў і трывожных сірэн. Пасля партый ён вяртаўся на фронт, які стаяў зусім блізка.

Гросмайстар Юрый Авербах (1922 г. нар.) успомніў у 2012 г., што Мазель быў вельмі рассеяны; калі ён прыбываў на чэмпіянат у канцы 1941 г., яго не раз забіраў патруль – або за неакуратнасць у форме адзення, або за тое, што забываўся аддаваць чэсць. Каменданту Масквы генералу Сінілаву даводзілася вызваляць майстра з-пад варты.

Лейтэнант Мазель не дажыў да перамогі некалькіх тыдняў – 31 сакавіка 1945 г. памёр ад тыфу ў шпіталі. Пахаваны ў Ташкенце, магілу знайсці не ўдалося.

Гаўрыла Верасаў пасля школы працаваў арматуршчыкам (будаваў і Дом друку ў Мінску). З 1933 г. вучыўся ў БДУ на матэматыка, вёў шахматныя аддзелы ў газетах і адначасна займаўся, як цяпер бы сказалі, трэнерскай працай. Калі ў Мінску адчыніўся Палац піянераў (1936), то Г. Верасаў навучаў яго выхаванцаў, і ў канцы 1930-х меў ужо некалькіх таленавітых вучняў.

Першы прыкметны спартыўны поспех Г. Верасава – 1-е месца ў чэмпіянаце Менска (1933). Далей былі перамогі ў чэмпіянатах Беларусі (1936, 1939…), гульня ў чэмпіянатах СССР. Лепшы вынік быў дасягнуты ў 1940 г.; 7-9-е месцы з 20 і сенсацыйны выйгрыш у гросмайстра Паўля Кераса, тагачаснага прэтэндэнта на сусветнае першынство.

Выклікае павагу тое, што Г. Верасаў, які мог бы эвакуявацца з начальствам у чэрвені 1941 г., добраахвотнікам пайшоў на фронт. Служыў пасыльным медсанбата, і невядома, як склаўся б яго лёс, калі б не папулярнасць шахмат у Савецкім Саюзе. Пісьменнік Іван Стаднюк (1920-1994), у 1941 г. – рэдактар дывізійнай газеты «Ворошиловский залп», успамінаў:

Неўзабаве з’явіўся ў нас яшчэ адзін супрацоўнік. Я літаральна знайшоў яго ў лесе: выпадкова натрапіў на чырвонаармейца, які сядзеў на пні і сам з сабою гуляў у шахматы. Убачыўшы мяне, ён ускочыў, падняў карабін, які ляжаў побач, увабраў гімнасцёрку і вінавата заўсміхаўся.

– Хто такі? – спытаў я, гледзячы ў яго шырокі сялянскі твар, насцярожаныя шэрыя вочы.

– Чырвонаармеец Верасаў! Пасыльны медсанбата сёмай гвардзейскай!

Партыя ў шахматы паспрыяла знаёмству, і Стаднюк узяў Верасава ў газету літаратурным супрацоўнікам. Шахматыст-карэспандэнт не сядзеў за спінамі таварышаў: «вылучаўся смеласцю, што межавала з неабачлівасцю: у дзённы час, здаралася, поўзаў у баявую ахову, выклікаючы на сябе агонь нямецкіх снайпераў і асуджальныя вокрыкі з нашых назіральных пунктаў». Быў цяжка паранены, колькі месяцаў лячыўся ў шпіталі, потым вярнуўся ў строй і даслужыўся да звання капітана. На чэмпіянат СССР па шахматах, які адбыўся ў Маскве (1944), беларус прыходзіў яшчэ ў ваеннай форме.

Пасля вайны Гаўрыла Верасаў абараніў кандыдацкую дысертацыю па гісторыі, выбіраўся ў Вярхоўны Савет БССР, кіраваў таварыствам дружбы з замежнымі краінамі, федэрацыяй шахмат Беларусі. Сярод іншага, ажыццявіў даваенную ідэю свайго калегі Мазеля: у 1950-я гг. дабіўся правядзення ў Мінску таварыскіх матчаў паміж беларускімі гульцамі і шахматыстамі замежжа (Польшчы, Венгрыі).

Вольф Рубінчык.

Сяброўскія шаржы на Г. Верасава (1940) і І. Мазеля (1941) / Дружеские шаржи на Г. Вересова (1940) и И. Мазеля (1941)

*

Рашыце задачу на мат за 2 хады / Решите задачу на мат в 2 хода

Г. Верасаў («Савецкая Беларусь», 1929)

Апублікавана ў часопісе «Роднае слова», № 5, 2019

Перевод:

*

Две судьбы шахматистов-воинов

О Гаврииле Николаевиче Вересове (1912-1979) в современном шахматном мире знают немало; в частности потому, что среди закрытых начал существует дебют Вересова (1.d4 d5 2.Kc3). Он не самый популярный, но корректный для белых и до сих пор используется ведущими гроссмейстерами. В 2002 и 2012 гг. в Беларуси вышли две биографические книги, посвященные Вересову. В 2004 г. Виктор Купрейчик и Николай Царенков подготовили брошюру «120 лучших комбинаций Г. Н. Вересова».

Имя Исаака Яковлевича Мазеля (1911-1945) меньше на слуху – видимо, по причине его переезда из родного Минска в Москву (1933). А между тем оба в 1930-е годы были лидерами белорусского шахматного сообщества, оба довольно рано стали мастерами спорта (Мазель – в 1931 г., Вересов – в 1937 г.), играли творчески, самобытно… Оба достойно проявили себя в Великую Отечественную войну. Еще одна общая черта – и Вересов, и Мазель интересовались шахматной композицией, составляли задачи.

Исаак Мазель родился в семье врача в декабре 1911 г., ворвался в шахматную жизнь Беларуси в 13-14 лет. Окончив профессиональную школу деревообделочников, он успешно совмещал игру и организационную работу. Выступал в чемпионатах родного города, за молодежную сборную на командном первенстве БССР 1928 г. – и в 1931 г. «дорос» до того, что получил право на участие в чемпионате Советского Союза.

Он не первым из представителей Беларуси играл в чемпионатах Союза, но его результат оказался на то время наилучшим: 8-9-е места из 18 (до 1931 г. делегаты БССР обычно занимали места в нижней части таблицы). Так молодой минчанин – тогдашний руководитель шахсекции белорусских профсоюзов – вторым по счету в республике получил звание мастера. Владислав Силич из Витебска добился посвящения в мастера на пару лет раньше.

Немногочисленность в Беларуси квалифицированных шахматистов, трудности, вызванные коллективизацией, а возможно, и семейные обстоятельства подтолкнули Мазеля перебраться в более «шахматную» и зажиточную Москву. Там он имел аналогичную должность (инструктор по шахматам при Всесоюзном совете профсоюзов), благодаря чему объездил весь СССР с лекциями и сеансами одновременной игры. Недоброжелатели сравнивали его с Остапом Бендером, а современный иркутский исследователь Рамиль Мухометзянов отзывается о нашем земляке уважительно: «…каким бы ни был Мазель, именно он ездил по шахматным делам и в Иркутск, и в Улан-Удэ, и еще дальше – к черту на кулички. Так что спасибо ему, он для Сибири кое-что сделал, и это главное».

Доля истины в довоенной критике всё же была, потому что Мазель, обремененный семьей (его женой была Ольга Рубцова – будущая чемпионка мира по шахматам), во второй половине 1930-х гг. действительно больше интересовался не усовершенствованием собственного таланта, а поиском «зоны комфорта». В результате страдало качество его игры, и если в 1933-1934 гг. он считался одним из самых перспективных советских шахматистов (после призового места в чемпионате Москвы ему доверили сыграть матч с австрийским маэстро Гансом Кмохом, которого Мазель осенью 1934 г. одолел), то в конце 1939 г. его дисквалифицировали на год… Всё же, как показали дальнейшие события, игрок сохранил и любовь к шахматам, и мастерство.

Исаак Мазель выиграл самый трудный военный чемпионат Москвы, который был устроен в конце 1941 – начале 1942 г. под звуки выстрелов и тревожных сирен. После партий он возвращался на фронт, стоявший совсем близко.

Гроссмейстер Юрий Авербах (1922 г. р.) вспомнил в 2012 г., что Мазель был очень рассеянный: когда он прибывал на чемпионат в конце 1941 г., его не раз забирал патруль – то ли за неаккуратность в форме одежды, то ли за то, что забывал отдавать честь. Коменданту Москвы генералу Синилову (любителю шахмат) приходилось освобождать мастера из-под стражи.

Лейтенант Мазель не дожил до победы нескольких недель – 31 марта 1945 г. умер от тифа в госпитале. Похоронен в Ташкенте, могилу найти не удалось.

Гавриил Вересов после школы работал арматурщиком (строил и Дом печати в Минске). С 1933 г. учился в БГУ на математика, вел шахматные отделы в газетах и одновременно занимался, как теперь сказали бы, тренерской работой. Когда в Минске открылся Дворец пионеров (1936), Г. Вересов обучал его питомцев и в конце 1930-х г. имел уже нескольких талантливых учеников.

Первый заметный спортивный успех Г. Вересова – 1-е место в чемпионате Минска (1933). Дальше были победы в чемпионатах Беларуси (1936, 1939…), игра в чемпионатах СССР. Наилучший результат был достигнут в 1940 г.: 7-9-е места из 20 и сенсационный выигрыш у гроссмейстера Пауля Кереса, тогдашнего претендента на первенство в мире.

Вызывает уважение то, что Г. Вересов, который мог бы эвакуироваться с начальством в июне 1941 г., добровольцем пошел на фронт. Служил посыльным медсанбата, и неизвестно, как сложилась бы его судьба, если бы не популярность шахмат в Советском Союзе. Писатель Иван Стаднюк (1920-1994), в 1941 г. – редактор дивизионной газеты «Ворошиловский залп», вспоминал: «Вскоре появился у нас еще один сотрудник. Я буквально нашел его в лесу: случайно наткнулся на красноармейца, который сидел на пне и играл сам с собой в шахматы. Увидев меня, он испуганно вскочил, поднял лежавший рядом карабин, повесил на плечо, заправил под ремнем гимнастерку и виновато заулыбался.

– Кто такой? – спросил я, глядя в его широкое крестьянское лицо, настороженные серые глаза.

– Красноармеец Вересов! Посыльный медсанбата седьмой гвардейской!»

Партия в шахматы поспособствовала знакомству, и Стаднюк взял Вересова в газету литературным сотрудником. Шахматист-корреспондент не сидел за спинами товарищей: «отличался храбростью, граничившей с неосмотрительностью: в дневное время, бывало, ползал в боевое охранение, вызывая на себя огонь немецких снайперов и осуждающие окрики с наших наблюдательных пунктов». Был тяжело ранен, несколько месяцев лечился в госпитале, затем вернулся в строй и дослужился до звания капитана. На чемпионат СССР по шахматам, который состоялся в Москве (1944), белорус приходил еще в военной форме.

После войны Гавриил Вересов защитил кандидатскую диссертацию по истории, избирался в Верховный Совет БССР, руководил Обществом дружбы с зарубежными странами, федерацией шахмат Беларуси. Среди прочего осуществил довоенную идею своего коллеги Исаака Мазеля: в 1950-е гг. добился проведения в Минске товарищеских матчей между белорусскими игроками и шахматистами зарубежья (Польши, Венгрии).

Вольф Рубинчик.

(журнал «Роднае слова», Минск, № 5, 2019)

Опубликовано 26.07.2019  16:14

Гордость и боль маленькой республики

Среда, 06.01.2016 01:59

Эстония отмечает столетний юбилей Пауля Кереса. Подготовлены радио и телепередачи, появились обширные статьи в газетах и на сайтах, уже раскуплена вышедшая на эстонском новая обширная биография Кереса (автор Пааво Кивине).

Выйдут почтовая марка и монета достоинством в два евро с изображением выдающегося гроссмейстера.

Эстония стала первой страной на постсоветском пространстве, вступившей в зону евро, но и до этого изображение Кереса можно было видеть на пятикроновой купюре.

Несколько лет назад, получая сдачу в таллиннском кафе, спросил у молоденькой официантки: «Вы знаете, чей портрет изображен на  банкноте?»
«Конечно», – ответила девушка. Это Пауль Керес».

Торжества приурочены к 7 января, а уже на следующий день начнется мемориал Кереса по рапиду, который собрал сильный состав.

Мы уже обращались к теме Кереса. Начиная с 2001 года автор этих строк регулярно бывал в Эстонии на кересовских юбилеях. Но этот юбилей – особенный.

В столетнюю годовщину  вспомним еще раз замечательного шахматиста и человека, тем более, что начавшийся год празднуется всем шахматным миром как год Кереса.
* * *

Пауль Керес – национальная гордость маленькой Эстонии и это заметно повсюду. Памятник в центре Таллинна, улица его имени, где до недавнего времени в доме под номером 11 жила его вдова. Мария Августовна, пережив мужа на 39 лет, скончалась в 2014 году.

Другой памятник – в Пярну, перед входом в гимназию, где учился Пауль.


Пярну 2007

И еще один был торжественно открыт 29 декабря в Нарве, где родился выдающийся гроссмейстер.

Паулю Кересу так и не удалось стать чемпионом мира. Что помешало этому? Недостаточная твердость характера? Нервы? Или что-то еще?

Борис Спасский, вспоминая о борьбе за звание чемпиона мира, говорил: «Из собственного опыта знаю, что, взбираясь на вершину, надо помнить только о главной цели и забыть обо всем другом».

Как мог Пауль Керес забыть обо всем другом?

Во время Второй мировой войны, играя в турнирах оккупированной немцами Европы, Керес не раз встречался с Алехиным. «Вы думаете, большевики расправятся со мной, если я попаду к ним в руки?» – поинтересовался он как-то у чемпиона мира. «Можете не сомневаться, – отвечал Алехин, – что они укоротят вас на голову…»

Летом 1944 года Керес играл в Финляндии. Оттуда по приглашению будущего президента ФИДЕ Рогарда он приехал в Швецию, где принял участие в довольно слабом мастерском турнире. Кандидат на мировое первенство проиграл три партии. Неудивительно: в нейтральной Швеции Керес постоянно думал об уходе на Запад – до шахмат ли тут?

Вопрос – что предпринять? – не дает ему покоя, и, наконец, он принимает решение. Керес возвращается в Эстонию с тем, чтобы забрать жену, двух маленьких детей и попытаться уехать в Швецию.

Несмотря на то что наступление советской армии было стремительным, Эстонию покинуло тогда около шестидесяти тысяч человек.

«Я не хотела эмигрировать, – вспоминала вдова Кереса Мария Августовна, с которой я подробно разговаривал в 2007 году, – у меня в Эстонии родные, я всю жизнь прожила здесь, но Пауль так решил, и мы отправились в путь…»

Они ожидали судно на побережье в районе Хаапсалу, но катер из Швеции так и не пришел. Вместе с Кересом катер ждали писатель Фридеберг Туглас, певец Тийт Куузик, члены правительства довоенной Эстонии. Министров арестовали, выслали в Сибирь, но и судьба Кереса висела на тоненьком волоске: его неоднократно вызывали на улицу Пагари, где находилось тогда в Таллинне здание НКВД.


В ожидании катера в Швецию. Керес с женой и детьми – крайние справа во втором ряду.

Свидетельствует Юрий Авербах: «Полковник НКВД Борис Вайнштейн, бывший в то время главой Всесоюзной секции, прибыл в Таллинн по служебным делам на другой день после вступления войск и беседовал с начальником эстонского НКВД. В конце беседы тот спросил, не мог бы Вайнштейн решить вопрос об участии Кереса в чемпионате СССР. И добавил, что шахматы для Пауля единственный источник существования. Он предложил Вайнштейну встретиться с Кересом, но тот отказался, объяснив, что взять на себя решение такого вопроса он все равно не может. Есть общая установка: тех, кто во время войны находился на оккупированных территориях, в первый послевоенный чемпионат не пускать. А с Кересом ситуация еще сложней. “Сам я отношусь к нему с большой симпатией, – добавил Вайнштейн, – и как к шахматисту, и как к человеку, хотя лично с ним и не знаком. Но если по закону, то ему за сотрудничество с немцами надо 25 лет давать, и вы это знаете не хуже меня. Он же в их турнирах играл, с Алехиным якшался…”»

Письмо, написанное Кересом в федерацию шахмат СССР, – отчаянная попытка представить события сентября 1944 года в ином свете: «Немцы предпринимали попытки убедить меня в необходимости скорейшей эвакуации в Германию. Для этого мне приходилось часто переезжать с места на место со своей семьей, моей женой и двумя маленькими детьми, – во-первых, чтобы избежать назойливых эвакуационных предложений, и, во-вторых, создать видимость, что я готовлюсь к отъезду из страны. В конце концов, мне удалось без особых проблем и в тихой местности избежать враждебного отношения».

На это письмо Керес так и не получил ответа. Его лишили звания «гроссмейстер СССР», отлучили от шахмат, будущее рисовалось в очень мрачном свете, но Кереса взял под личную опеку первый секретарь ЦК Эстонии Николай Каротамм. Мария Керес полагает, что защита именно этого человека спасла мужа от репрессий. Видимо, Каротамм и подсказал Кересу написать письмо в самые высшие инстанции. Реакция Молотова была положительной, и Керес получил разрешение вернуться в шахматы.


Пауль Керес и Сало Флор – новые граждане Советского Союза

Но КГБ не выпускал его из сферы внимания до конца жизни.

В 1958 году «проводилась работа по Кересу в плане склонения его к сотрудничеству с нашими органами, – пишет в сохранившейся в архивах справке сотрудник Комитета государственной безопасности республики. – В процессе этой беседы выяснилось, что Керес не имеет желания активно сотрудничать с органами КГБ».

Не только Керес, но и его жена находилась под постоянным наблюдением. Справка от 1965 года, извлеченная из архивов после развала Советского Союза: «Доверенное лицо NN сообщило, что Мария Керес является культурной, образованной женщиной. По характеру – решительная, разговорчивая, любознательная, Чувствуется, что она высокого мнения о себе. Семья живет очень зажиточно. Является владельцем американского лимузина. Ничего отрицательного в поведении Марии Керес в быту не наблюдается».

Еще одно донесение, датированное 1966 годом: «Товарищ Керес Мария Августовна обладает твердым и принципиальным характером и с неутомимой энергией занимается пополнением идеологических и профессиональных знаний. Она политически грамотна, советский человек высокой морали и с широким кругозором».

В 1969 году Керес, находясь в Праге, встретился с гроссмейстером Пахманом, ставшим к тому времени заклятым врагом Советского Союза. По прибытии в Москву эстонского гроссмейстера прямо с трапа самолета увезли на Лубянку и подвергли многочасовому допросу, а потом у него снова появились проблемы с выездом на заграничные турниры.

Наверное, в Праге Керес «потерял бдительность». Времена в Советском Союзе были уже не такими зловещими, как в конце сороковых-начале пятидесятых, когда Керес был постоянно начеку и сторонился тех, кого не знал хорошо.

Когда на прощальном банкете амстердамской Олимпиады 1954 года английский шахматист и журналист Барден спросил его, почему он так плохо играл с Ботвинником в 1948 году, Керес невозмутимо ответил: «Каждый может проиграть Ботвиннику – он очень сильный игрок», – давая понять, что дискутировать на эту тему не намерен. Действительно: что могли понимать эти наивные западники в правилах и нравах страны, гражданином которой он оказался после Второй мировой войны?

Он не любил конфликтов, кланов, разборок и ему приходилось постоянно лавировать в полном интриг мире советских шахмат. Отправляясь в Москву, Керес всегда брал с собой блокнот, где каллиграфическим почерком было записано, кто с кем не разговаривает, кто с кем не здоровается.

Казалось, ничто не может вывести его из себя. Однажды он должен был вылететь в Австралию с сеансами одновременной игры. Все документы были уже оформлены, визы получены, билеты куплены, маршрут согласован. Керес прибыл из Таллинна в Москву. В последний момент в советском посольстве в Канберре решили, что приезд Кереса вызовет ненужный ажиотаж в среде эстонских эмигрантов, и поездку отменили. Когда работавший во Всесоюзной федерации Михаил Бейлин, стараясь не смотреть на Кереса,  сообщил ему, что «Австралия отменяется», тот только улыбнулся: «Что ж, в жизни может случиться всякое…»

Несмотря на всегдашнюю корректность и сдержанность, он был не прочь и пошутить, и повеселиться. Любил играть блиц, когда и «позванивал», наслушавшись много от своих советских коллег. В узкой компании мог продекламировать частушки, порой и фривольные.
Но сквозь приветливость и улыбку в нем постоянно проглядывало что-то грустное, даже трагическое. Это слово – «трагическое», не сговариваясь, произносили все, кто играл с Паулем Кересом в турнирах на Западе и с кем я говорил о нем.

Карел ван хет Реве, молодой тогда славист, был с Эйве в 1948 году в Москве. Он стоял рядом с эстонским гроссмейстером на праздновании 1 мая на кремлевской трибуне, куда были приглашены участники матч-турнира.

Парад. Когда по брусчатке Красной площади пошли с грохотом Т-34, ван хет Реве случайно взглянул на Кереса и не мог отвести взора. Вспоминая об этом много лет спустя, известный голландский писатель затруднялся передать всю гамму чувств, которая была написана на лице эстонца. И только вернувшись в гостиницу, Керес смыл с себя все эмоции: «Ну а теперь – бридж. Бридж!» – потирая руки, воскликнул он.


Керес, Боголюбов, Элисказес. Бридж. Нордвейк 1938
* * *

Когда в 1974 году Корчному предстоял финальный матч претендентов с Карповым, свои услуги предложили ему Бронштейн и Керес. Дебютными идеями Бронштейна Корчной воспользовался, а вот предложение Кереса отверг.

Впервые он встретился с Кересом в XX чемпионате Советского Союза в 1952 году. Молодому мастеру удалось продержаться чуть дольше двадцати ходов, и с тех пор счет в пользу Кереса только увеличивался.

«Я сделал с ним только несколько ничьих, проиграв четыре партии. Шахматный авторитет Кереса слишком давил на меня», – объяснял Корчной много лет спустя.

Керес играл почти со всеми чемпионами прошлого века, но близкие отношения были у него только с Эйве. После того как на турнире в Цюрихе в 1934 году голландец пожертвовал Алехину коня, чемпион мира снял пиджак. «Если бы ты пожертвовал ферзя, он, вероятно, снял бы и штаны», – заметил Керес. Ему ли было не знать, как болезненно относится к поражениям русский чемпион.

Когда на турнире в Маргете Керес в партии с Алехиным занес руку, чтобы, пожертвовав ферзя, объявить мат следующим ходу, тот поднялся из-за столика, и не проронив ни слова, покинул турнирный зал. Правда, через двадцать минут Алехин вернулся, чтобы  проанализировать партию…


Олимпиада в Буэнос Айресе (1939). Стоят Александр Алехин и Пауль Керес.

У него было мягкое, своеобразное чувство юмора. После чемпионата Европы в Австрии в 1970 году советские гроссмейстеры остались на несколько дней с сеансами одновременной игры. Когда Михаил Бейлин отрядил в совместную поездку Таля и Холмова, Керес заметил: «Вы, наверное, очень смелый человек, Михаил Абрамович…» И действительно – к поезду в Вене «нарушившие спортивный режим» гроссмейстеры не прибыли…

На открытии Кубка Пятигорских в 1963 году в Санта-Монике было объявлено, что победитель в дополнение к призу получает еще и машину. Керес разделил победу в турнире с Петросяном, и организаторы решили вручить ключи от машин обоим. Несколько месяцев спустя Петросян приехал в Таллинн. Керес встречал его на вокзале. «Все-таки отличные автомобили получили мы в Америке», – заметил Петросян, усаживаясь рядом на переднее сиденье. «Замечательные, – согласился эстонский гроссмейстер, – правда, если бы я не поспешил с ходом h5 в нашей партии, машина досталась бы только мне…»


Санта-Моника 1963

«Он был дружелюбным человеком, но это было дружелюбием на дистанции, доброжелательностью аристократа. В нем всегда было чувство достоинства, которое не могли не заметить окружающие», – говорил о Кересе Вольфганг Унцикер, а Светозар Глигорич писал, что «Керес был единственным гроссмейстером, который никогда ни на что не жаловался». Примечательно, что на «ты» он был только с очень немногими: Штальбергом, Смысловым, Эйве.


В матче Эйве – Керес победил эстонский гроссмейстер. Амстердам1939.

После Олимпиады в Буэнос-Айресе Пауль Керес прокомментировал одну из своих партий для голландского шахматного журнала. Гроссмейстер предварил комментарии письмом, которое заканчивалось так:«Дорогие друзья, еще раз поздравляю вас с успехом и до свиданья!».

Свидания не получилось. Вскоре в Эстонию вошли советские дивизии, и Керес стал гражданином другой страны.

В 1940 году в Москве Керес почти не говорил по-русски. Он общался через переводчика и комментировал партии во время чемпионата Советского Союза на немецком, его самом сильном иностранном языке. После войны Керес выучил русский, но ему пришлось учиться не только языку. Окунувшись в атмосферу двоемыслия, подозрительности и недоверия, он старался научиться чувствовать то, что родившиеся в Советском Союзе понимали без каких-либо объяснений. Ему пришлось жить в обществе с иной системой координат, с другими ценностями, отличавшимися от тех, к которым он привык в первой половине жизни.

Жившему до 1940 года в свободном мире, ему было еще труднее: ведь еще древние знали – совсем разное – вовсе не иметь и – иметь и потерять.

Для советских гроссмейстеров он всегда оставался немного иностранцем. И дело было даже не в легком акценте. Весь его облик, манеры, знание языков, теннис, бридж, элегантно повязанный галстук, ухоженность, вежливость и невозмутимость отличали его от тех, кого они встречали в коридорах «Динамо», «Труда», «Локомотива», в Спорткомитете, наконец, просто в повседневной жизни.

Они многое перенимали от него. Если Ботвинник покупает форсунку для дачи, то она обязательно должна быть шведского производства, только шведского – так советовал Керес! Когда играя с Кересом в заграничном турнире, Ботвинник отправляется с ним в жаркий летний день на прогулку, и Пауль предлагает выпить чего-нибудь прохладительного, поначалу это вызывает шок: «Но это же стоит денег! За рубежом я становился скрягой – замечает Ботвинник. – “Но так приятно тратить деньги”, – возразил Пауль и… угостил меня! Это его “указание” было принято к неуклонному исполнению». Ботвинник учился у Кереса. Они все учились у Кереса.

После победы (вместе с Файном) в АВРО-турнире в 1938 году Керес рассматривался как один из кандидатов на звание чемпиона мира, и многое в его биографии связано с именем Ботвинника.


Керес – Решевский, Амстердам 1938. Наблюдают за партией Алехин, Капабланка, Флор.

В своих мемуарах Ботвинник пишет о «друге Пауле» очень благожелательно, но признает, что «иногда наше соперничество принимало излишне резкие формы, как это было в 1948 и в 1952 годах. Увы, из песни слов не выкинешь! О наших неприятных стычках по молчаливому согласию мы в наших беседах никогда не вспоминали и впоследствии подружились».

Когда в 1940 году Керес приехал в Москву, его на открытии чемпионата СССР встретили торжественно, наградив продолжительными аплодисментами.

Внешний вид Кереса – темно-серый в полосочку костюм, цепочка для часов на поясе, платочек в кармане пиджака, резко очерченный пробор, манеры – все контрастировало с однообразием, царившим тогда в советской России. Примечательным был и стиль Кереса – острый, комбинационный. Пристрастие к королевскому гамбиту выглядело почти вызывающе, особенно на фоне сугубо позиционной манеры игры Ботвинника.

У публики появился новый любимец, и это, конечно, не могло не раздражать лидера советских шахмат, тем более что на повестке дня стоял вопрос: кто должен играть матч на звание чемпиона мира с Алехиным. Ботвинника даже обидело, когда Сергей Прокофьев слишком громко аплодировал после стартовой победы Кереса, и он добился запрещения аплодисментов в турнирном  зале.

Мария Керес вспоминала, как вернувшись из своей первой поездки в Советский Союз, Керес был поражен привилегиями Ботвинника. Тот был не только признанным первым номером, но и вел себя соответствующим образом. Последующие встречи Кереса с советским чемпионом только усилили первое впечатление.

«Турнирные условия являются подходящими для Мишеньки, но не для остальных соперников» – писал Керес домой с турнира на звание абсолютного чемпиона Советского Союза (1941). В кругу близких он до конца жизни называл Ботвинника «Мишенькой», произнося это имя с иронической улыбкой…

В декабре 1945 года Керес с женой были в Москве, и Ботвинник пригласил их на обед. «Я знала, что Пауль и Ботвинник недолюбливали друг друга, но внешне это ни в чем не проявилось, – вспоминала Мария Керес. – Обед был превосходный, все приличия соблюдались, но когда зашла речь об Алехине, Ботвинник тут же сказал, что он такому человеку руки бы не подал. Он имел в виду, конечно, Пауля, игравшего с Алехиным в военное время».

Через несколько месяцев Ботвинник начал подготовку к матчу на первенство мира с Алехиным. В числе прочих требований  Спорткомитету, главным было проведение закрытого тренировочного матча с Кересом. Эстонский гроссмейстер сам считался претендентом на мировое первенство, а в этом случае был бы вынужден отказаться от собственных притязаний на высший титул. Смерть Алехина перечеркнула все планы и избавила Кереса от унизительного матча.

Несмотря на особое положение Ботвинника, официально в Гаагу в 1948 году отправились три равноправных представителя Советского Союза: Ботвинник, Смыслов и Керес.

В шахматы игрок не очень бойкий,
Я желаю дорогим друзьям –
Пронеситесь грозной русской тройкой
По голландским шахматным полям!

Мучимый метафорою слова,
Вижу я, как ринулись в бои
Три богатыря – не Васнецова,
Три богатыря – друзья мои.

И еще одно сравненье – третье
(Этим отличается поэт) –
Я хочу вас на вокзале встретить,
Как встречают мастеров побед!

Строки о «грозной русской тройке», – Ботвиннике, Кересе и Смыслове, читаются как пародия, на что был большой мастер их автор Михаил Светлов. Допустил ли такую вольность поэт в 1948 году, да еще на страницах центральной газеты или просто выполнял на скорую руку редакционный заказ?

После гаагской половины соревнования акценты очевидно сместились.

Все идет, как полагается,
И пускай потерпит мир,
Пока к нам перебирается
Из Голландии турнир.
Были партии не мирные,
И греметь еще молве
Про жестокие турнирные
Схватки в городе Москве.
А пока что аплодирует
Мир герою одному,
Что стремительно лидирует,
Как положено ему.

Как положено ему. Именно так воспринималось в Советском Союзе лидерство Ботвинника в турнире.


Первая половина матч-турнира на первенство мира (Гаага 1948)

Диапазон слухов, связанных с матч-турниром 1948 года, был обширен. Одни уверяли, что Кереса заставляли нарочно проигрывать будущему чемпиону, другие поговаривали, что уже обеспечивший победу Ботвинник «отдал» последнюю партию Кересу умышленно, чтобы оттолкнуть Решевского.

Перед этой последней партией Ботвинник записал в дневнике, который скрупулезно вел во время турнира: «Если преимущества к 20-му ходу не будет, предложить ничью. В случае отказа постараться вздуть!» Вперед, на Кереса!»

Аналогичные записи он делал и перед другими партиями с эстонским гроссмейстером, неизменно дополняя их загадочной фразой: «Помнить, с кем играешь!»

Что хотел сказать этим Ботвинник? Шла ли речь здесь о военном прошлом соперника? О силе его игры? Или – наоборот – о слабости? Почему была важна победа именно над Кересом?

Давид Бронштейн вспоминал: «В матч-турнире 1948 года все делалось под Ботвинника, ведь было известно, что он больше 15 партий подряд не выдерживает… Это же пародия на турнир была – с двухнедельным перерывом между Гаагой и Москвой, курам на смех. Я спросил тогда Кереса – “Пауль Петрович, как вы могли допустить тогда такое?” – Так он на меня такой взгляд бросил, что я тут же осекся: “Беру, беру свой вопрос обратно…”»


Доверительный разговор на теннисном корте. Москва 1956

У Бронштейна с Кересом были особые отношения. В матче на мировое первенство в 1951 году эстонский гроссмейстер был на стороне претендента, встречался с ним в Москве. Они сыграли множество турнирных партий, всю жизнь были в переписке, а находясь на сборах, постоянно играли блиц, иногда тематические матчи. Дебют? Королевский гамбит!

Что сближало их, таких разных по характеру, воспитанию, темпераменту? Любовь к шахматам? Преданность игре? Безусловно. Но и не только. Мне кажется, что помимо этого у обоих была одна рана и одна общая боль: чемпионский титул, так ими и не завоеванный. Произошло это в первую очередь из-за гиганта игры, каким был Михаил Моисеевич Ботвинник, но и – для Кереса в первую очередь – из-за времени, благоволившего к отлично вписавшемуся в него Ботвиннику. Из этого времени выпадал эстонский гроссмейстер. Это понимал и сам Патриарх, в конце жизни сказавший: «Паулю не повезло в его шахматной карьере. В другое время, вероятно, он стал бы чемпионом».

Во время чемпионата Советского Союза в Ленинграде в 1947 году группа игроков подписала коллективное письмо, в котором Керес был заклеймен как «коллаборант» и «фашист».

В перестроечные времена вновь возник вопрос, не приложил ли Ботвинник руку к тому, чтобы Керес не принял участие в крупнейшем послевоенном турнире в Гронингене в 1946 году. Когда самого Ботвинника  спрашивали об этом, тот  настаивал, что он «выше этой чепухи», что, может быть, он и подписал коллективное письмо гроссмейстеров, но никогда не выступал против эстонского гроссмейстера и никогда не интриговал против его.


Первый послевоенный выезд Кереса за границу. Матч Великобритания – СССР, Лондон 1947  Слева направо: Александер, Керес, Рагозин.

Последнюю партию с Ботвинником Керес сыграл на турнире в Вейк-ан-Зее в 1969 году. Зима тогда выдалась особенно ветреная, и оба гроссмейстера играли простуженными почти весь турнир.

Вспоминает Михаил Ботвинник: «Лежу в постели, анализирую на карманных шахматах отложенную позицию с Портишем – трудный эндшпиль… Неожиданно стук и входит Пауль: “Ну что, спасаетесь?” Объясняю, что нашел после долгих поисков одну уникальную ничейную позицию, но как ее получить – не могу придумать. Взял Керес у меня карманные шахматы, подумал и, возвращая шахматы, сказал: “А что, если сыграть так-то?” Посмотрели мы друг на друга и нами овладел неудержимый хохот – Пауль нашел простой способ получения искомой позиции. При доигрывании Портиш был потрясен – ничья!».

Эта партия игралась в одном из последних туров и результат ее был чрезвычайно важен для окончательного распределения мест. В случае победы Портиша венгерский гроссмейстер, а не Ботвинник занимал бы первую строчку в таблице, вернее, делил бы ее с Геллером и Кересом (!).

История  имела продолжение. Через месяц после окончания турнира Мария Керес неожиданно получила из Москвы маленькую посылку с флаконом французских духов. К посылке было приложена записка Ботвинника, где говорилось о концовке какой-то партии. «Я ничего не поняла, но Пауль очень смеялся…» – вспоминала Мария Августовна.

«Вечно второй» Керес был на расстоянии вытянутой руки от матча на первенство мира на турнире претендентов в Кюрасао в 1962 году. В очень длинном соревновании гроссмейстеры играли друг с другом мини-матчи, всего двадцать восемь партий. Половина участников представляла Советский Союз, и Тигран Петросян в конце концов опередил Кереса на пол-очка (о течении турнира на Кюрасао мы ужевспоминали).


Тигран Петросян, Пауль Керес, Михаил Таль. Кюрасао 1962.

В последние годы, бывая в Москве, Керес звонил Ботвиннику, заезжал к нему домой: причины противостояния улетучились, и Кересу открылся другой Ботвинник – внимательный, благожелательный. В конце шестидесятых, посетив того на даче, Керес заметил: «А Ботвинник вообще-то не такой плохой человек, милый, приветливый…»

«Он все забыл, Пауль все забыл…» – вздыхала Мария Августовна Керес, когда я расспрашивал ее об отношениях выдающихся шахматистов.

Пользовавшийся безоговорочным уважением всего шахматного мира, эстонский гроссмейстер мог бы стать идеальным президентом ФИДЕ. Но он был гражданином СССР, и ни одно решение на этом посту не смог бы принять без «консультаций» со Спорткомитетом, а фактически с более высокими инстанциями. Хотя с тех пор прошло полвека, и Советский Союз прекратил существование, мало что изменилось и в наши дни.

Керес прекрасно понимал всё сам, и когда Милунка Лазаревич во время Олимпиады в Ницце в 1974 году прямо спросила его об этом, Пауль Петрович только засмеялся: «Самостоятельно я могу только книги писать». Понятно, что эстонский гроссмейстер имел в виду шахматные книги. Впрочем и они не оставались без контроля.
* * *

Как сложилась бы его карьера, если бы катер в сентябре 1944 года пришел из Швеции вовремя и Керес оказался в свободном мире? Корчной полагает, что эстонец завоевал бы высший титул, ведь Кересу в 44-м не было и тридцати. Вдова Кереса не разделяла этой точки зрения: «Думаю, все равно не стал бы, – говорила Мария Агустовна. – Керес не был так беспощаден к себе да и к другим, как Ботвинник».

Вероятно, она права: характер выдающегося гроссмейстера был недостаточно жестким (или плохим – как посмотреть), чтобы стать не одним из лучших, а самым лучшим. Единственным.

Можно ли представить себе Ботвинника опаздывающего на тур, приходящего на игру с теннисной ракеткой под мышкой или играющим, не обращая внимания, что идут его часы, роббер бриджа, как это случалось с Кересом в молодые годы? Или небрежно проанализировавшим отложенную партию, потому что ему захотелось провести вечер с друзьями, приехавшими из Таллинна? А ведь на Авро-турнире в Амстердаме в важнейшей партии с Алехиным вместо элементарного выигрыша он получил только пол-очка.
Целеустремленность предполагает сознательный волевой отказ от прочих радостей во имя избранной цели, а Пауль Керес не хотел отказываться от своего тенниса, бриджа, общения с друзьями, от многого того, к чему привык и что ткалось на холсте каждого прожитого дня.

«Свой крест нужно нести терпеливо», – писал он домой после одного из первых, еще довоенных выступлений в Советском Союзе.

«Я должен был играть в шахматы и ждать. Это был перст судьбы», – признавался Керес, будучи уже пожилым человеком.

Почти библейские слова, заслуживающие уважения как жизненная концепция, но несовместимые с жестокой борьбой за звание сильнейшего шахматиста планеты.
* * *

Керес из семьи долгожителей: его отец и мать достигли преклонного возраста, а старший брат Харальд (1912-2010) – известный физик, академик, заведующий кафедрой в Тартусском университете ушел из жизни лишь пять лет назад.

Незадолго до смерти Харальд Петрович вспоминал: «О происхождении нашей фамилии отец рассказывал так – “два соседа отправились в имение на раздачу фамилий. Один из них захотел, чтобы его фамилия звучала каждый воскресный день. Его назвали Кирик (церковь по-эстонски). Другой пожелал, чтобы его фамилия звучала каждую субботу, и стал Кересом (керес – каменка в сауне или бане)”.

В Пярну у Кересов была швейная мастерская, пользовавшаяся хорошей репутацией. Ее клиентами была не только местная знать, но и дачники из Москвы и Петербурга. Мама совершенствовалась в русском и немецком, даже закончила курсы в Петербурге и получила диплом мастера. Начавшаяся Первая мировая война заставила семью уехать из Пярну; немецкий дирижабль даже сбросил пару бомб на город.

Семья Кересов очутилась в Нарве, где 7 января и родился Пауль. Когда ему было четыре года, он упал с санок и сломал руку. Кость срослась неудачно, руку ломали, снова наложили гипс. Левая рука Пауля оказалась увечной до конца жизни. Примерно в то же время мы познакомились с шахматами и по примеру отца стали играть друг с другом. Пауль не обращал внимания на другие игры и все время посвящал только шахматам. Отец следил за нашими партиями и болел за Пауля. Попади брат тогда в руки настоящего тренера, кто знает, может, из него и получился бы вундеркинд. Получилось по-другому. Мама считала, что до добра это увлечение не доведет. Когда шахматы стали для Пауля больше чем детской игрой и он стал регулярно выигрывать у отца, она запретила нам играть и уничтожила деревянные фигурки.

Скоро наши семейные чемпионаты стали забываться, забылись и шахматы. В 1933 году мы вернулись из Нарвы в Пярну, где и прошли наши школьные годы. Но еще в начальной школе у Пауля вновь пробудился интерес к игре, но я не помню этого особенно хорошо: между нами разница больше чем в три года, в детстве это много. Помню, что одно время мы получали журнал «Ronk». В нем была шахматная рубрика, которую брат изучал и зазубривал наизусть. Огонь, вспыхнувший на этот раз, погасить оказалось невозможным. Даже мама отказалась от безнадежного противостояния.

Выступления брата в юности позже многократно критиковались, временные неудачи объяснялись легкомыслием молодости. Это неверно. Как можно было требовать от неопытного молодого человека, детской комнатой которого служил двор нарвского съемного жилья, чтобы, однажды проснувшись утром в международной компании рядом с такими господами как Капабланка и аристократами как Алехин, он почувствовал бы себя ровней им? Как относилось окружение к сыну небогатого ремесленника, что он чувствовал тогда? До обеда он играл в турнире, вечером, часто по примеру других – в бридж, растрачивая запасы молодых сил, казавшихся ему неисчерпаемыми. Другие знали, что могут себе позволить, он не имел никакого представления. Шансов скатиться на дно у Пауля было больше, чем удержаться на поверхности. Наверное, он не забывал и мамино многократно повторенное заклинание: “сын, держись от водки, как от чумы!” Он не научился даже курить. Брата упрекали в пренебрежении дебютной теорией и осуждали его кривые дебюты, говорили о его склонности к авантюрам. А как он должен был играть? Ведь возможностей изучать теорию дебютов у него попросту не было.

В 1930 году мы с Паулем выиграли в Таллинне турнир школьников. Брат получил в подарок маленький фотоаппарат, который у него в тот же вечер отобрали, а мне предназначалась шахматная Библия – дебютный справочник Бильгера, которого не оказалось в наличии, и мне обещали выслать его почтой. Эту книгу я так никогда не получил. А как мы ее ждали, надеясь освоить с ее помощью, наконец, дебютную теорию. Но мы нашли в городской библиотеке маленький учебник Дюфреня на немецком, который с грехом пополам переводили на эстонский. Это было наше единственное пособие.

Пауль начал играть по переписке, потому что других возможностей у него просто-напросто не было. Порой число партий, которые он играл, превышало сотню. По вечерам он сидел тихонечко за доской и анализировал, анализировал.

Брат был меломаном. Он собрал большую коллекцию пластинок. Интересовала его и техника, из поездок он всегда привозил какую-нибудь аппаратуру, был в курсе новинок авиации. Но истинным хобби его были автомобили.

О претендентских турнирах, в которых он играл, ходили самые разнообразные слухи. Говорили даже о том, что Пауль стал жертвой алкоголя. Полнейшая чепуха, и кто только выдумывал такие небылицы. Что же касается претендентских турниров, шахматист, как бегун, должен следить, чтобы его не взяли “в коробочку”. О проблемах такого рода Пауль предпочитал не рассказывать, всё держал внутри. Возвращаясь домой после долгого турнира, всегда был бодр, независимо от результата. И лишь однажды, уже в зрелом возрасте, когда мы разговаривали, обронил: “Они хотят, чтобы я играл в шахматы лучше всех. Но что мне удалось пережить, и в каких условиях я был по сравнению со многими другими? Тут лучше всех не очень-то и сыграешь”.

Брат очень любил теннис, но уже в сорок лет вынужден был отказаться от него. У Пауля обнаружилась прогрессирующая подагра, сведшая его в конце концов в могилу».

Ему было только пятьдесят девять, когда он умер. Сам Керес не любил распространяться на эту тему, но уже на турнире в Цюрихе в 1961 году принимал лекарства от кровяного давления, а в последние годы врачи настойчиво требовали вообще оставить выступления в турнирах.

Нелады с кровообращением приняли хронический характер, и он появлялся на сцене как всегда безупречно одетый, в вечернем костюме при галстуке и… в тапочках: болели ноги, давала о себе знать подагра. Понятно, что сеансы одновременной игры, которые он давал до конца жизни, тоже были ему противопоказаны – тем более два сеанса в день, как в Ванкувере буквально за неделю до смерти. Легко советовать: когда в следующий раз представилась бы возможность заработать немного валюты? Ведь в последнее время он получал “разрешение” только на один зарубежный турнир в год.


Последняя партия Пауля Кереса (1975). Он выиграл её у Уолтера Брауна.

Из Ванкувера в Таллинн Керес добирался по сложному маршруту – через Монреаль, Амстердам, Хельсинки. У него было хобби – стыковка самолетов различных международных компаний: номера рейсов, наиболее экономичные маршруты – он знал всё на память. В узком кругу позволял шутку: «Все трудности отпадают, как только расстаешься с Аэрофлотом».

Принято считать, что такое хобби соответствовало характеру и манере мышления Кереса – склонности к анализу, аккуратности, стремлению найти оптимальное решение. Может быть. Мне кажется, что есть и другое объяснение: составляя зарубежные маршруты, он возвращался в то время, когда, не давая отчета никому, мог сам решать, каким образом отправиться в Стокгольм, Мюнхен, Амстердам или Хельсинки.

Возвращаясь из Канады он позвонил из амстердамского аэропорта старому другу Максу, тот приехал в Схипхол, и они проговорили с Эйве несколько часов. Ханс Баумейстер, присутствовавший при их последней встрече, вспоминает, что Керес несколько раз повторил: «Да, влетит мне теперь от Батуринского – я ведь на несколько дней задержался в Канаде без разрешения…»

Он умер от сердечного приступа в Хельсинки на следующий день, пятого июня 1975 года. Иво Ней первым в Эстонии узнал об этом. Он тут же позвонил на телефонную станцию, чтобы заблокировали домашний телефон Кереса, вызвал врача-кардиолога и, набравшись духа, отправился улицу Ыйе, как называлась тогда улица Кереса.

Через два дня пароход с его гробом прибыл в Таллинн. Толпы людей на набережной, мужской хор, оркестр. И цветы, цветы. Гроб несли лучшие спортсмены Эстонии.

Машина тронулась к дому Кереса, где в очень узком кругу было совершено отпевание. Присутствовали только самые близкие и приехавшие в Таллинн коллеги эстонского гроссмейстера: Эйве, Смыслов, Спасский, Авербах.

В последний путь Кереса провожал весь город. На кладбище говорил Смыслов. Звучала и речь Эйве, записанная на пленку: экс-чемпион мира, не дожидаясь похорон, должен был срочно вернуться в Амстердам.

Слова Эйве, что Паулю Кересу пришлось не раз видеть свою родину под пятой захватчиков, разумеется, не прозвучали на Лесном кладбище.


Могила Пауля Кереса

Через несколько дней заместитель Спортокомитета Виктор Ивонин вызвал к себе главного редактора «64» Нейштадта.

«Какой материл вы собираетесь давать о Кересе?»

«Развернутый некролог, лучшие партии», – отвечал Нейштадт.

«Хорошо, но учтите, что смерть Кереса – это, в первую очередь, потеря Эстонии. Это потеря эстонских шахмат…»

Так думали о Кересе в течение всей его карьеры, таким осталось отношение к нему и после смерти: он был и свой, и чужой в огромной, несуществующей теперь стране, и власти никогда об этом не забывали. Не забывал и он.

Попав в многоцветный мозаичный мир советских шахмат, Керес принял решение просто жить, не посыпая голову пеплом, не философствуя и не причитая. Жить и играть.

Спикер эстонского парламента Эне Эргма сказала: «Пауль Керес не поддался одному из главных желаний всех тоталитарных систем – нивелировать общество, заставить всех людей одинаково говорить и одинаково одеваться, одинаково страдать и одинаково лгать. Элегантный Керес сталинского серого периода постоянно напоминал нам здесь, в Эстонии, что мы утратили, и что мы когда-нибудь обязательно вернем».

Сегодня Пауль Керес принадлежит шахматам, их истории. И Эстонии, не забывшей его.

***

Пауль Керес был назван спортсменом XX века Эстонии. 

_______________________________________________________________________________________________________

Закончился молодежный чемпионатмира по хоккею до 20 лет. В финале Россия проиграла Финляндии 3:4. Вроде бы ничего особого, тем более что команда до начала турнира не числилась в числе фаворитов и могла еще в четверть-финале проиграть Дании.

Но вот как высказался после игры один из молодых хоккеистов:

«Ехали сюда за победой, это понятно. Для России любой турнир должен заканчиваться победой, но сегодня так сложилось…».

За матч россияне заработали 40 минут штрафа, а финны — четыре. Это соотношение удивило первого вице-президента ФХР Романа Ротенберга (один из братьев-миллиардеров из ближайшего путинского окружения), посчитавшего, что IIHF должна дать оценку судейству финала. Матч обслуживали канадский арбитр Бретт и американец Кристофер Питоша.

Известный в прошлом хоккейный арбитр Александр Зайцев на это сказал следующее: «Было видно, что ребята “подсели”, отсюда были и ошибки. Но судейство я бы винить в итоге матча не стал. Все сложилось немножко не в нашу пользу, не повезло, как говорится, со случаем, есть где придраться. Но за судейство на “четыре”, “четыре с плюсом” или “четыре с минусом” они наработали» и еще «Наша команда не была сильнейшей, финны выглядели сильнее и если бы мы у них выиграли, это была бы настоящая «везуха»

А вот такое “шедевральное” обращение к команде России выпустили перед финальным матчем депутаты от ЛДПР:

«Дорогие ребята, ваш матч с финнами имеет огромное значение. Сегодня Европа вновь объединилась против России. Финны участвовали в свержении царской монархии 100 лет назад — именно финский спецназ помог большевикам захватить власть в октябре 17-го года. Тогда его вклад был самым существенным.

В 40-м году между Финляндией и Советским Союзом произошло уже прямое вооруженное столкновение. А весь период Великой Отечественной войны финны выступали на стороне фашистской Германии. Они принесли огромный вред нашей стране. Из-за действий финнов погибло очень много советских солдат.

После войны они снова чаще занимали враждебную нам позицию. И сегодня они стремятся в НАТО и готовы предоставить свою территорию для натовских армий.

Сейчас, когда до победы остается только один матч, ваша жесткая игра и разгром финнов станут стимулом для хорошего настроения всех граждан нашей страны. Сегодня надо показать, что новое поколение России, наши молодые спортсмены являются лучшими и в Европе и в мире.

Сделайте все, что от вас зависит и обеспечьте нам победу над финнами. Это победа не только над молодыми спортсменами из Финляндии, это не только победа в хоккейном матче, это моральная победа всей нашей страны, победа, которая будет иметь еще и военно-политическое значение.

Сделайте все возможное, нам нужна только победа!» 

Можно только представить, что творилось бы на всех росканалах, победи их команда. 

Размещено 6 января 2016

 

С. Воронков. Всё тайное однажды станет явным

Как-то Давид Бронштейн, наш легендарный шахматист, едва не отобравший корону у самого Ботвинника, рассказал мне, что в 1954 году, во время матча СССР – США, он увидел в «New York Times» карикатуру под названием «Куклы Кремля»: «Снизу все мы – Смыслов, Бронштейн, Керес, Авербах, Геллер, Котов, Петросян и Тайманов, а сверху – кремлевская верхушка во главе с Хрущевым дергает нас за ниточки. Это выглядело оплеухой. А сейчас я думаю, что, в сущности, тот карикатурист был прав: мы и впрямь были марионетками, только не сознавали этого». Действительно, за рубежом все наши именитые гроссмейстеры должны были играть роль «советских шахматистов», не позволяя себе никакой отсебятины. Причем, если «партия прикажет», то и за шахматной доской тоже. Ведь ставки в этом черно-белом театре были очень высоки: одна неверная реплика, и ты уже невыездной!

На обложке книги «КГБ играет в шахматы» (2009) – тот же театр марионеток, что и на карикатуре из нью-йоркской газеты 1954 года!

Турнир в Бухаресте 1953 года стал международным дебютом для будущего чемпиона мира Бориса Спасского. «Смешно, но мне помогла советская власть, – вспоминает он. – Турнир начался с рубки между советскими шахматистами, и в результате вперед вышел венгр Ласло Сабо. И тут из Москвы приходит телеграмма: “Прекратите безобразие, начинайте делать между собой ничьи!” Конечно, хорошо, что я уже завоевал очко против Смыслова, но, думаю, мне было бы все же нелегко, при моей молодости и неопытности, сделать ничьи с Болеславским и Петросяном. А так все подчинились кремлевскому приказу, и я стал международным мастером» (из парижской газеты «Русская мысль», 1997). В итоге турнир выиграл Александр Толуш, тренер Спасского. Казалось бы, что страшного, если б на его месте был Сабо: человек из соцлагеря, не американец же? Но в те годы любое другое место для советских шахматистов, кроме первого, рассматривалось как провал.

Современному читателю невдомек, что шахматы получили такое гипертрофированное развитие в СССР не просто так: они служили важным инструментом пропаганды. Поначалу это даже не скрывалось. В 1929 году вождь советских шахмат Николай Крыленко (в то время прокурор РСФСР, а затем нарком юстиции) в ответ на буржуазный призыв «Долой политику из шахмат» рубанул с пролетарской прямотой лозунгом «Шахматы – орудие политики», под которым и жили с тех пор советские шахматы. То, что «мы впереди планеты всей» не только «в области балета», но и в самой интеллектуальной игре, призвано было символизировать превосходство социалистической системы над капиталистической.

Вождь советских шахмат Николай Крыленко выдвинул в 1929 году лозунг «Шахматы – орудие политики», под которым и жили с тех пор советские шахматы

«Шахматной лихорадкой» страна заболела еще в 1925 году, когда в Москве устроили грандиозный турнир с участием Капабланки, Ласкера, Рубинштейна, Маршалла и других корифеев. Советское правительство с подачи Крыленко выделило на него огромные средства (кстати, это был первый случай проведения турнира за счет государства), но овчинка стоила выделки. Прорыв блокады на культурном фронте должен был стать – и стал! – прологом к прорыву на куда более важных фронтах: экономическом и политическом. Ну а сам турнир вполне мог явиться первой пробой «командной игры», в которой потом не раз упрекали советских шахматистов.

Все знают, что победу в турнире одержал Ефим Боголюбов. В ту пору он был еще не «ренегатом», отказавшимся от советского гражданства, а двукратным чемпионом СССР, и значит, Крыленко был кровно заинтересован в его победе. Залогом успеха Боголюбова стал феноменальный результат против советских участников – 8 из 9 (!), объясняемый обычно тем, что Ефим Дмитриевич, в отличие от западных коллег, был хорошо знаком с их игрой. Да, это так. Но верно и обратное: советские мастера тоже уже приноровились к его игре – если в чемпионате СССР 1924 года Боголюбов вынес всех чуть ли не под ноль, то в 1925-м потерпел два поражения при шести ничьих. А в этом турнире они безропотно уступали ему, хотя отнюдь не пасовали перед другими грандами мировых шахмат, с которыми играли впервые в жизни! Уверен, что сам Боголюбов тут ни при чем, но вот Крыленко, как мы увидим, не очень стеснял себя в средствах достижения цели…

На карикатуре Б.Ефимова в журнале «Красная нива» (1925) четверка победителей Московского турнира: Е.Боголюбов, Эм.Ласкер, Х.Р.Капабланка и Ф.Маршалл. Флаг СССР в руках первого призера – о такой картинке Крыленко мог только мечтать!

По высшему разряду, сразу в двух столицах – Москве и Ленинграде, был проведен в 1933 году и матч между чешским гроссмейстером Сало Флором, которого называли «одним из будущих кандидатов на борьбу за мировое первенство», и лидером советских шахмат, уже двукратным чемпионом СССР Михаилом Ботвинником. Формально вызов бросил Флор, но инициатива исходила от советской стороны: советником полпредства в Праге был тогда известный большевик и шахматный мастер Александр Ильин-Женевский, который всё и устроил, посулив Флору солидный гонорар в валюте и роскошные условия. И не обманул. «Крыленко организовал матч с большим размахом. Играли в Колонном зале Дома союзов. Участников разместили в гостинице “Националь”, счет у нас в ресторане был открытый. (…) Флор всему этому удивлялся. Он, видимо, думал, что советские шахматисты всегда так живут» (из книги М.Ботвинника «К достижению цели», 1978). В стране тогда была карточная система, но что-что, а пускать пыль в глаза иностранцам у нас умели!

Московская половина матча сложилась для Ботвинника неудачно: в шести партиях он потерпел два поражения. Шансов отыграться на столь короткой дистанции, тем более против «непробиваемого» чеха, практически не было. Флор потом писал: «Ботвинник, чрезвычайно симпатичный юноша, с самого начала был убежден, что матч проиграет. То, что позднее произошло, было, полагаю, для него и для всей советской шахматной общественности большой неожиданностью». Еще бы: Ботвинник выиграл две партии подряд, 9-ю и 10-ю, и сравнял счет! В последней, 12-й, соперники по предложению Флора расписали ничью… Крыленко был счастлив! И на заключительном банкете заявил: «Ботвинник в этом матче проявил качества настоящего большевика…»

А что же Флор? Говоря о матче, он никогда не позволял себе ничего лишнего. А вот с близкими людьми иногда бывал откровенен. Писатель Владимир Мощенко многие годы был другом Сало Михайловича и, главное, записывал беседы с ним, которые и легли в основу его романа «Сало Флор. Горький чешский шоколад». Так вот Флор как-то обмолвился: «В общем, так скажу: я отблагодарил хозяев за гостеприимство». А на вопрос, при чем здесь «благодарность», когда он сам же писал о депрессии после поражения в 9-й партии, воскликнул: «Какая там депрессия! Знаете, чему я научился у мудрого Ильина-Женевского? Дипломатии! Понятно? (…) Никаких особых срывов – так, рабочие моменты. И я хотел, чтобы действительно был праздник. У всех, не только у меня – и у Ботвинника, и у Моделя с Рагозиным, и у товарища Крыленко – шефа советских шахмат. Я сказал Раисе (будущая жена, с которой Флор познакомился во время матча. – С.В.), что жду новых приглашений в Москву! Ей это понравилось. Мне – не стану скрывать – тоже».

Вот такая история. «Смыслов, Бронштейн, Спасский и Корчной вообще скептически относятся к проигрышу Флором двух партий подряд», – утверждает Генна Сосонко в книге «Мои показания» (2003) и приводит слова Смыслова: «Сало рассказывал мне, что тогда в Ленинграде получил в конце матча роскошный подарок – соболиную шубу. Правда, когда он в Праге пошел к меховщику, оказалось, что шуба совсем не соболиная, а из хорька…»

В матче с Сало Флором советский чемпион Михаил Ботвинник, по сути, впервые заявил о своих притязаниях на скипетр шахматного монарха. Шарж Ю.Юзепчука в журнале «Смена» (1933)

Еще дороже и помпезнее были Московские турниры 1935 и 1936 годов, призванные испытать на практике силу наших мастеров, выросших уже при советской власти. Приезд звезд мировых шахмат во главе с Ласкером, Капабланкой и Флором вызвал в стране новый приступ «шахлихорадки» и выдвинул целую плеяду молодых талантов… Цель, намеченная Крыленко в середине 30-х и получившая затем одобрение на самом верху, была достигнута в 1948 году, когда Михаил Ботвинник выиграл матч-турнир на первенство мира!

Зарубежные корифеи с самого начала заняли сугубо прагматическую позицию: мол, хрен с ней, с политикой, она только мешает зарабатывать. Поэтому они охотно посещали «шахматное Эльдорадо», как с легкого пера Сало Флора окрестили Советский Союз, а потом расточали похвалы в адрес хозяев. Понять их можно: принимают по-царски, селят в лучших гостиницах, в ресторанах открытый счет, призы в валюте – чего еще желать?! После войны шахматный бум в СССР принял совсем уже гротескные формы, и западным гроссмейстерам отнюдь не хотелось прозябать в стороне от пышущего жаром очага шахматной культуры. Поэтому холодная война – холодной войной, а турниры – турнирами, тем более что призы не пахнут. В общем, как говорил незабвенный Давид Гоцман, «картина маслом»…

Первым, кто вывернул эту благостную картинку наизнанку, навел тень на советский плетень и светлый образ Ботвинника, да еще призвал вспомнить о морали и не позволять коммунистам использовать шахматы в политических целях, был экс-чемпион СССР Федор Богатырчук. Попав после войны в Канаду, он сразу же послал письмо в «Chess» – самый авторитетный тогда шахматный журнал. Едва ли Федор Парфеньевич предполагал, что его статья «Шахматы красной пропаганды» вызовет столь яростную полемику, но бабахнуло здорово. Еще бы! Это была первая публичная попытка открыть западной общественности глаза на положение дел в советских шахматах, в которых – как и во всем советском спорте – якобы одни любители и никаких профессионалов. На самом деле, если вы хотите добиться успеха, то должны распрощаться со своей профессией и всецело посвятить себя шахматам. Только тогда государство вас поддерживает: выделяет стипендию, организует творческие сборы, оплачивает поездки за рубеж. Например, Ботвиннику «дали специального тренера, который сопровождал его на первоклассные курорты перед каждым серьезным турниром. О расходах он мог не беспокоиться». Богатырчук же, несмотря на свои успехи (призер четырех чемпионатов СССР, чемпион страны), вынужден был, по сути, оставить шахматы, поскольку не мог расстаться со своей профессией врача и ученого.

Экс-чемпион СССР Федор Богатырчук был первым, кто попытался открыть западной общественности глаза на истинное положение дел в советских шахматах

По словам Ф.П., «шахматы в Советском Союзе перестали быть просто игрой» и давно превратились в дело государственной важности. На их распространение «тратятся громадные суммы», но «утверждения красных пропагандистов, что шахматы необходимы для культурного развития молодого поколения, являются лишь дымовой завесой для сокрытия истинных целей». В частности, «за границей шахматы используются красной пропагандой как метод воздействия на интеллектуалов. Гигантское развитие шахмат в СССР преподносится в качестве показателя высокого интеллектуального уровня масс, конечно, “возможного только в советском государстве”».

Реакция на письмо была предсказуемой: кто-то, подобно Андре Жиду, отчетливо видел тоталитарную сущность советской системы и не обманывался насчет достижений «в области балета», однако другие, как в свое время Лион Фейхтвангер, всё еще принимали сталинские декорации за правду жизни и мечтали о таком же «светлом будущем». К счастью, левацкая фронда, охватившая значительную часть западных интеллектуалов после войны, с годами поутихла. Одних излечило «дело Сланского» (1952), когда была повешена верхушка чехословацкой компартии, других – кровавая бойня в Будапеште (1956), ну а кто-то сохранял иллюзии вплоть до советских танков на улицах Праги (1968)…

Особый интерес в письме вызвал рассказ о Московском турнире 1935 года, где Ф.П. в очередной раз победил Ботвинника (к слову, такого счета с ним не имел больше никто: три победы, две ничьи и ни одного поражения!). Точнее, не о самом турнире, а о последствиях этой победы. В 1936 году три киевских шахматиста написали форменный донос на Ф.П. в газете «Комунiст», и он получил повестку в отдел пропаганды КП(б)У. Ему удалось отмести все обвинения, и тогда начальник «со скрытой угрозой» произнес: «Ваша последняя победа над Ботвинником в турнире, который имел огромное значение для престижа Советского Союза, также может быть объяснена не самым благоприятным для вас образом»!

Подробности «допроса» Богатырчук привел в книге «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту» (Сан-Франциско, 1978), которую я готовлю к изданию в России. Но находка в украинском эмигрантском ежемесячнике «Федералист-демократ», выходившем в Канаде под редакцией Ф.П., стала настоящим откровением. В 1953 году он опубликовал там свои «Воспоминания бывшего советского шахматного мастера» – рассказ о той самой истории, но гораздо полнее, чем в книге! Статья большая, ограничусь только фрагментом:

Фрагмент той самой статьи в украинском эмигрантском ежемесячнике «Федералист-демократ» (1953), который выходил в Канаде под редакцией Богатырчука

«Когда я, беспартийный интеллигент, получил вызов в обком, то уже знал, что меня ждут большие неприятности, и еще неизвестно, вернусь ли я домой. Во время чистки все партийные организации выполняли функции НКВД, и очень часто те, кого вызывали по какому-нибудь делу, арестовывались на месте и препровождались в тюрьму.

(…) Я решил свое оправдание строить на своих успехах в шахматной игре. Я указал, что кроме советских шахматных чемпионатов я принимал участие и в двух московских международных турнирах, и в первом из них (1925 г.) даже завоевал приз, став выше таких буржуазных корифеев, как Рубинштейн, Земиш, Ейтс и другие.

– А я припоминаю другой случай, – сказал т-щ Н. – Ваш выигрыш у Ботвинника на московском международном турнире 1935 года. Эту ответственную партию вы выиграли в тот момент, когда лично для вас этот выигрыш не имел значения, поскольку у вас не было никаких видов на приз, а вот Ботвиннику это поражение могло испортить виды на первое место. Разве, выигрывая партию у Ботвинника, вы не знали, что вы косвенно подрываете престиж пролетарского государства, о чем тогда заботился Ботвинник?

В голосе т-ща Н. я услышал явно угрожающие интонации.

Я вспомнил, что мой пропуск был нанизан на штык красноармейцем, стоявшим у входа, и мне, выражаясь языком того времени, сделалось очень “моркотно”.

Однако я совладал с собой и указал Н., который, по-видимому, на мое счастье, никаким шахматистом не был, что я выиграл у Ботвинника в тот момент, когда у него было такое хорошее положение в турнире, что проигрыш не мог ничего испортить. Кроме того, я отметил спортивное качество выигранной мной партии, которая удостоилась высокой оценки всех участников турнира, в том числе и буржуазных. На мой взгляд, добавил я, хороший выигрыш у советского чемпиона другим советским мастером только поднимает престиж советского шахматного искусства.

– Мы беспокоимся сейчас не о советском шахматном искусстве, а о первом в мире пролетарском государстве, – заявил Н., – и для его престижа мы должны быть готовыми пожертвовать всем, а не только шахматной партией».

То, что ради «государственных интересов» советские шахматисты могут специально проиграть друг другу или сделать ничью, подозревали уже с середины 30-х годов. Однако ни прямых улик, ни утечек информации с нашей стороны не было, и свидетельство Богатырчука стало первой ласточкой. Потом, как ни странно (видимо, не просчитав всех последствий), разоткровенничался Ботвинник.

Сначала в «Аналитических и критических работах. 1923–1941» (1984), где он впервые прокомментировал партию с Чеховером из того же турнира. Я бы ее и не заметил, если бы Юрий Львович Авербах не сказал мне однажды: «А знаешь, почему эту партию Ботвинник не комментировал при жизни Чеховера? Думаю, у них была договоренность на этот счет». Действительно, ни в одном сборнике Ботвинника этой блестящей, с жертвой двух коней, партии нет. А ведь она игралась в самый критический момент (в 16-м туре), когда, потерпев поражения от Ильи Кана (13-й тур) и Богатырчука (15-й), Ботвинник остро нуждался в победе, чтобы сохранить шансы на первый приз. А теперь почитайте его послесловие к шедевру: «Такие партии редки в моей турнирной практике, поскольку, следуя совету Капабланки, я всегда стремился избирать более простые пути, если они находились. Но все же такие партии у меня встречались – можно сослаться, скажем, на встречу с Портишем (1968). Партия же с Чеховером произвела такое впечатление, что даже нашлись ”специалисты”, утверждавшие, что она была заранее составлена. Предположим, что я еще мог оказаться под подозрением, но разве это было справедливо по отношению к честному Вите Чеховеру?»

Что касается «честного Вити Чеховера», то вот свидетельство Петра Романовского, которому в 1941-м на допросе в «Большом доме» на Литейном проспекте в Ленинграде показывали донос на одного шахматиста: «Перед глазами П.А.Романовского лишь мелькали строчки, но и этого ему было достаточно, чтобы узнать почерк с характерными узкими высокими буквами и косым наклоном. Заметил Петр Арсеньевич и автограф, тот самый, что много раз видел на бланках для записи партий. Он принадлежал одному из тех, кто жил по принципу: большая карьера стоит малой подлости. Особенно, если одновременно светила карьера и этюдиста, и шахматного писателя, и пианиста» (из книги С.Гродзенского «Лубянский гамбит», 2004). Трудно не узнать в этом портрете мастера Виталия Чеховера, возможно, считавшего полезным для карьеры умышленно проиграть влиятельному лидеру советских шахмат.

Да и как ответить на очевидный вопрос: почему после двух нулей Ботвинник идет на острейшую игру, рискуя потерять всё? Психологическая загадка. Эта атака по принципу «пан или пропал» настолько выбивается из его стиля, что единственный похожий пример он сумел отыскать только в партии 1968 года!

В мемуарах Ботвинника «У цели» (1997; полная версия книги «К достижению цели») есть еще более красноречивые эпизоды. И если в первом с инициативой, чтобы соперник «сплавил партию», выступил Крыленко, то во втором – сам Андрей Жданов, входивший в ближайшее окружение Сталина!

Шулерскую фразу Крыленко, приведенную Ботвинником, процитировал затем Генна Сосонко в своем эссе о двукратном чемпионе СССР Григории Левенфише:

«”Не было, не было и быть не могло, чтобы на Левенфиша могло быть оказано давление, дабы он проиграл мне партию”, – сердился Ботвинник, когда заходила речь о Третьем московском турнире 1936 года. Видимо, позабыв, как на финише предыдущего турнира, когда они с Флором остро конкурировали, к нему в номер зашел Крыленко и предложил: “Что скажете, если Рабинович вам проиграет?”».

Напомню, что в турнире 1935 года Ботвинник с Флором пришли к последнему туру наравне, первому предстояло играть с И.Рабиновичем, второму с Алаторцевым. Ботвинник пишет, что с гневом отверг предложение Крыленко, а на вопрос шефа: «Но что же делать?» – ответил:«Думаю, что Флор сам предложит обе партии закончить миром; ведь нечто подобное он сделал во время нашего матча…» И добавил:«К тому же он может бояться, что Рабинович мне ”сплавит” партию». Лучше б Михаил Моисеевич этого не писал! Тогда бы следующая его фраза не выглядела так убийственно: «Тут же заходит С.Вайнштейн: Флор предлагает две ничьи». Значит, Флор и впрямь боялся, что «здесь нечисто играют»!

Но вернемся к турниру 1936 года: «На сей раз Капабланка, соперником которого был Элисказес, опережал Ботвинника на пол-очка, но тому предстояла партия с Левенфишем. “Положение ваше затруднительно. Все поклонники Ботвинника жаждут вашего поражения, – говорил Капабланка Левенфишу во время прогулки в саду у кремлевской стены в день тура. – Не беспокойтесь, я вас выручу и выиграю у Элисказеса”. Он действительно выиграл, а партия Левенфиш – Ботвинник закончилась вничью. Рассказывая об этом эпизоде в книге, Ботвинник с плохо скрываемым раздражением употребляет странно звучащий по-русски оборот: “Левенфиш позволил себе распустить слух, что его заставляют проиграть в последнем туре”. Но чем больше он сердился и говорил “не было”, тем становилось очевиднее: было, было» (из книги «Мои показания», 2003).

Богатырчук о матч-турнире 1948 года: «Если в турнире при пяти игроках команда из трех сильных мастеров начнет действовать сообща, то ни у Капабланки, ни у Ласкера, ни у Алехина не будет ни малейшего шанса стать чемпионом». Слева направо: П.Керес (СССР), В.Смыслов (СССР), С.Решевский (США), М.Эйве (Нидерланды) и М.Ботвинник (СССР)

Второй эпизод еще показательней. Опасаясь, что шахматной короной может завладеть американец, Жданов перед московской половиной матч-турнира 1948 года (первая половина прошла в Гааге) вызвал Ботвинника на заседание секретариата ЦК, где присутствовали также Ворошилов и Суслов. Михаил Моисеевич начал убеждать, что причин для волнений нет. «Но все же мы опасаемся, что чемпионом мира станет Решевский, – сказал Жданов. – Как бы вы посмотрели, если бы советские участники вам проигрывали нарочно?» Ботвинник, по его словам, «потерял дар речи», а когда обрел, то наотрез отказался. Но Жданов настаивал, и тогда Ботвинник предложил: «Хорошо, оставим вопрос открытым, может быть, это и не понадобится?» Жданов радостно согласился, добавив: «Мы ВАМ (на этом слове он сделал ударение) желаем победы!»

В таком важном государственном деле, по-видимому, все средства были хороши. Слово Льву Альбурту, самому знаменитому после Корчного шахматному «невозвращенцу»: «У экс-чемпиона мира Макса Эйве, когда он ехал в Москву, конфисковали в Бресте тетради с шахматными записями (как уточняет Ботвинник, “секретными дебютными анализами Эйве”. – С.В.). Таможенники, видите ли, вообразили, что это шифр. По просьбе Ботвинника тетради потом вернули (Эйве был растроган и сердечно благодарил), но копии записей каким-то образом попали к советским гроссмейстерам. Власти провели свою партию в отличном стиле…» (из мюнхенского журнала «Страна и мир», 1986).

Итоги матч-турнира породили новую волну слухов о «договорных» партиях между советскими игроками. Особенно подозрительно выглядел разгром, учиненный Ботвинником одному из главных фаворитов – Паулю Кересу: четыре поражения подряд! (Лишь в пятой партии, которая уже ни на что не влияла, эстонец забил «гол престижа».) Но главный упрек, брошенный Богатырчуком в адрес ФИДЕ, состоял в другом: как же они могли допустить, чтобы на трех представителей СССР приходилось всего два игрока из других стран? Вот фрагмент открытого письма Ф.П., опубликованного журналом «Canadian Chess Chat» (1950):

«Все, за исключением полных простаков, сейчас хорошо знают, что шахматы в СССР подчинены политике, а все шахматные мастера не более чем пешки в руках машины коммунистической пропаганды. Ввиду этого факта ФИДЕ имела право предположить, что в таком важном политическом событии (с точки зрения советской пропаганды), как чемпионат мира, со стороны советских шахматных мастеров возможна некая командная работа. А если в турнире при пяти игроках команда из трех сильных мастеров начнет действовать сообща, то ни у Капабланки, ни у Ласкера, ни у Алехина не будет ни малейшего шанса стать чемпионом. Я просмотрел все партии этого турнира, и некоторые партии, сыгранные между советскими мастерами, изумили меня своей бессодержательностью.

В особенности Керес против Ботвинника совершенно не выказал своего мастерства. Тот же Керес играл с Эйве и Решевским в своей обычной манере с поразительной легкостью. Конечно, этот факт можно объяснить превосходством Ботвинника, но я знаю игру обоих и совсем не уверен в этом превосходстве. Игра Смыслова с Ботвинником также не была столь впечатляющей, какой она была временами в партиях с другими мастерами.

Зная о методах советской пропаганды, я не сомневаюсь, что слабая игра объясняется скорее влиянием соответствующих инструкций, чем игровым превосходством Ботвинника. Другие турниры с участием советских мастеров позволяют подозревать ту же самую командную игру…»

Москва, 4 июля 1955. На прием в резиденции американского посла по случаю Дня независимости были приглашены участники матча СССР – США. Сэмюэль Решевский (в центре) с советскими вождями Н.Хрущевым (справа) и Н.Булганиным (слева)

Матч-турнир 1948 года стал первым случаем, когда звание чемпиона мира разыграли не в матче, а в турнире (правда, проведенном в пять кругов, чтобы минимизировать элемент случайности). Причиной этого была смерть Александра Алехина в 1946 году, который ушел непобежденным чемпионом. Если Алехин и его предшественники по трону сами выбирали себе соперников, то теперь ситуация изменилась. Вступив после войны в ФИДЕ, советская федерация добилась принятия новой системы розыгрыша первенства мира, разработанной Ботвинником. Зональные турниры, затем межзональный и, наконец, турнир претендентов, победитель которого выходил на матч с действующим чемпионом.

В условиях, когда добрая половина участников отборочных турниров была из СССР, западные шахматисты не имели шансов прорваться сквозь «советский строй». Ведь наши игроки могли делать между собой быстрые ничьи, получая необходимую передышку, либо даже проигрывать одному из своих, чтобы вывести его в лидеры.

Показателен межзональный турнир 1952 года в Стокгольме, где советские участники расписывали друг с другом короткие ничьи, даже не считая нужным имитировать видимость борьбы. Впрочем, когда я спросил Авербаха о причинах такого «пацифизма», он ответил, что никаких указаний из Москвы не было, просто они сами не хотели рисковать. Охотно верю, но спортивным такое поведение не назовешь… Кончились все эти «ничейные» ухищрения  жутким скандалом, разразившимся после турнира претендентов на Кюрасао (1962), где трое из наших участников – Тигран Петросян, Пауль Керес и Ефим Геллер – все 12 партий между собой закончили вничью. Будущий чемпион мира, американец Бобби Фишер был настолько шокирован, что опубликовал в журнале «Sports Illustrated» статью под заголовком «Русские подмяли мировые шахматы», где прямо обвинил Петросяна, Кереса и Геллера в сговоре! Дискуссия не утихает до сих пор. С неожиданным заявлением выступил не так давно Виктор Корчной: «Этот заговор был направлен против меня – точнее, против меня с Фишером».

Юная американская звезда Бобби Фишер еще не знает, что ждет его от Т.Петросяна и Е.Геллера в турнире претендентов (1962)… После Кюрасао о такой сцене уже не могло быть и речи!

Так был сговор или нет? Незадолго до смерти гроссмейстер Алексей Суэтин выпустил книгу «Шахматы сквозь призму времени» (1998) – едва ли не самую откровенную в российской шахматной мемуаристике. Вот строки о Кюрасао: «Главное острие подготовки нашей славной когорты было направлено против 19-летнего Фишера, выросшего в грозного конкурента отечественной школы. Но звездный час американца еще не пробил. Фишер был еще неопытен и весьма уязвим в дебюте, что наши гроссмейстеры использовали сполна, ловя его на заготовленные варианты и задав хорошую “трепку”. В то же время тройка первых призеров еще до начала турнира заключила “пакт о ненападении” друг на друга. Турнир проходил в четыре круга при восьми участниках. Так что каждый из них, по сути, играл не 28, а 20 партий. Прямо скажем, солидная экономия сил».

Одними ничьими дело, понятно, не ограничивалось. Претендентское дерби в Цюрихе (1953) памятно благодаря замечательному сборнику Бронштейна «Международный турнир гроссмейстеров». Но лишь в конце жизни Давид Ионович решился рассказать, как всё было на самом деле. Глава в нашей с ним книге «Давид против Голиафа» (2002) так и называется – «”Сплавка” в Цюрихе». Остановлюсь только на ключевых моментах.

Победители претендентского дерби в Цюрихе (1953): Василий Смыслов, Сэмюэль Решевский, Пауль Керес и Давид Бронштейн, который лишь на склоне лет решился поведать о закулисных махинациях на том турнире

«Турнир был изнурительным и нервным: два месяца игры, 30 туров! Руководство делегации (зампред Спорткомитета Д.Постников, его заместитель Мошинцев из КГБ и гроссмейстер Бондаревский, по совместительству из тех же органов) нагнетало страсти, все время напоминая, что никак нельзя пропустить вперед Решевского. Выйди он на Ботвинника, нам всем бы не поздоровилось. Еще бы: девять советских участников не смогли удержать одного американца!

А тот, как назло, шел в лидерах вместе со Смысловым. (…) Как бы то ни было, “тройка” решила действовать. Вызвали Кереса на берег Цюрихского озера и в течение трех часов уговаривали сделать белыми быструю ничью со Смысловым, чтобы в следующем туре тот мог всеми силами обрушиться на Решевского (мне об этом в тот же вечер рассказал Толуш, секундант Кереса).

Керес мужественно выдержал натиск. Может, он и обещал подумать, но на игру пришел в боевом настроении. Однако был весь красный, возбужденный, и я видел, что играть он не в состоянии. Видел это и Смыслов, который внезапно подошел ко мне (чего никогда не делал во время игры) и спросил: “Что это Пауль так зло на меня смотрит? Обидел я его, что ли?” Я не знал, что ответить, и промолчал – а вдруг Смыслов не в курсе? Керес, конечно, проиграл.

“Тройка” решила ковать железо, пока горячо. Сначала убедили Геллера, что Бронштейн завтра якобы требует от него очко, чтобы не пропустить вперед Решевского. Затем вызвали к озеру меня и сказали: Геллер уже получил приказ вам проиграть! Я пробовал возражать, но допустил ошибку, упирая не на то, что всё это вообще неспортивно, а на факт проигрыша Геллером пяти партий. “Вы что, хотите парня совсем угробить?” – “Нет-нет, он согласен, он патриот”. Я сделал вид, что согласен, а сам решил схитрить и играть тупо на ничью, чтобы исключить проигрыш. (…)

Я наивно думал, что на Геллере разговор закончится. Ан нет. “Теперь вот что, – сказал Постников, закуривая очередную папиросу (рядом угрюмо шагал “комиссар”). – После Геллера у тебя Смыслов. Учти, его перед партией с Решевским волновать нельзя! Он должен знать, что ты потом с ним сделаешь быструю ничью”. – “Но у меня белые!” – “Какая разница? Мы не можем рисковать, что в турнире победит американец”. – “Но я тоже могу победить в случае удачного финиша?” – “Я сказал: ничья и быстро! – отрезал Постников и веско добавил: – Мы только что получили шифрованную телеграмму от Романова: «Игру между советскими участниками прекратить». Понял?

Я обомлел от такой лжи. Мой взгляд не понравился Мошинцеву, и он решил усилить давление, выпалив на повышенных регистрах: “Вы что же, всерьез думаете, что мы приехали сюда в шахматы играть?!” Тут уж крыть было нечем. “Значит, так, – продолжил кагебист. – Перед партией со Смысловым вы зайдете к нему в номер и договоритесь, как сделать ничью. Всё понятно?” Я понуро кивнул. И меня оставили одного созерцать озеро…

Придя на партию с Геллером, я увидел, что на нем нет лица. Неужели и впрямь согласился проиграть? Однако он, как я понял уже много позже, получил от Бондаревского указание выиграть, наказав меня за “жадность”! И пока я лавировал в своем лагере, “тупо играя на ничью”, Ефим методично усиливал позицию. Все же надо бы мне играть повнимательней, но я попросту зевнул пешку и проиграл. (…)

В день партии со Смысловым, часов в двенадцать, ко мне зашел Мошинцев: “Вы уже были у него?” – “Нет”. – “Тогда пойдемте”. И буквально подтолкнул меня к соседнему номеру: “Заходите, Смыслов вас ждет”. Хотя мы были соседи, я ни разу не заходил к нему. Сейчас под конвоем пришлось постучаться. “Войдите”. Вхожу. Вижу унылую картину: у окна, не глядя друг на друга, сидят двое – Смыслов и его секундант Симагин. Здороваюсь, подхожу. Симагин отводит глаза и демонстративно смотрит в окно. Говорю о погоде, еще о какой-то ерунде… Смыслов нервно перебивает: “Нет, Дэви, скажи, как мы будем играть?” Я что-то мямлю… “Нет, как мы будем играть? – И неожиданно говорит: – Вот Керес играл на выигрыш и проиграл…” Мне стало ясно, что он с самого начала знал про весь этот дьявольский спектакль. “Ладно, – отвечаю, – как-нибудь сыграем”. И быстро ухожу. Мошинцев за дверью ждет меня: “Договорились?” – “Да”. И он отстал…»

Заканчивая свой рассказ, Бронштейн пишет, что лично к Василию Смыслову у него претензий нет: «Дело не в нем, а в самой системе, царившей тогда в советских шахматах. Разве я не понимаю, что каждый из нас мог оказаться в такой ситуации?»

Казалось бы, между тем, что произошло на Кюрасао и в Цюрихе, разницы нет. И там, и там была успешно решена задача не пропустить к матчу на первенство мира «чужака». Но разница есть, и существенная! Правда, чтобы заметить ее, надо быть Корчным: «Конечно, советское спортивное руководство устраивало заговоры – это было известно еще раньше. Один из самых знаменитых – турнир претендентов в Цюрихе (1953), когда было сделано всё, чтобы выиграл Смыслов, а не Бронштейн. Это была очень хитрая комбинация, но продуманная сверху. А вот то, что случилось на Кюрасао, – не было задумано сверху. В том-то и штука, что всё было спланировано Петросяном и его окружением. Чем данный заговор и отличался от всех остальных советского периода».

Название книги самого знаменитого из шахматных «невозвращенцев» говорит само за себя. На родине она была издана только в 1992 году

По сути, Виктор Львович утверждает: наши шахматисты и сами, без всяких указаний сверху, при случае использовали «командную игру», о которой писал Богатырчук. Закрывая глаза на то, что это противоречит принципам «fair play» – честной игры, а значит, рано или поздно жди расплаты (мы же с детства знаем, что «жухала долго не живет»).

Скандал на Кюрасао вышел советским шахматистам боком, похоронив столь удобные для них турниры претендентов. Настойчивость американцев вынудила ФИДЕ отказаться в 1964 году от порочной практики и начать проводить матчи претендентов – один на один, чего и добивался Фишер. В конце концов, несмотря на все преграды, он пробился к матчу на первенство мира и в 1972 году отобрал у Спасского шахматную корону, которой до этого четверть века безраздельно владели советские чемпионы!

Не помог и административный ресурс, которым так сильны были советские шахматы. Напуганный фантастическими результатами Фишера в матчах претендентов (с Таймановым – 6:0, с Ларсеном – 6:0 и с Петросяном – 6,5:2,5!), Спорткомитет СССР объявил «всеобщую мобилизацию». То, что в подготовке Спасского участвовали опытные тренеры, различные спортивные, медицинские и научно-исследовательские организации, что сама подготовка проходила на правительственных дачах и в санаториях и, разумеется, за государственный счет, не удивляет: в советском большом спорте это было нормой. Но вот обязать почти всю элиту советских шахмат, включая экс-чемпионов мира, представить под грифом «секретно» отчеты с их оценкой стиля и силы игры Фишера, а заодно, для сравнения, и Спасского – стало настоящим ноу-хау руководства Спорткомитета! В детальном исследовании приняли участие Петросян, Спасский, Таль, Ботвинник, Смыслов, Керес, Тайманов, Корчной, Геллер, Авербах, Бондаревский, Болеславский, Полугаевский, Котов… А позднее всплыли из небытия и секретные документы ЦК КПСС, из которых стало ясно, какую роль в борьбе за мировую корону играли… политические гроссмейстеры со Старой площади.

Расплата за грехи. В 1972 году Роберт Фишер отобрал у Бориса Спасского шахматную корону, которой до этого четверть века безраздельно владели советские чемпионы!

Карикатура из журнала «Chess Life». На столе газета с результатами матчей Фишера с Таймановым, Ларсеном и Петросяном. Рядом со Спасским – дебютные справочники на 1.е4. Напротив – генсек Л.Брежнев и премьер-министр Н.Косыгин. Мудрый вождь спрашивает: «Но Борис, а что будет, если он не сыграет 1.е4?»

Придумка, видно, понравилась, и в дальнейшем точно так же пытались действовать и при подготовке Анатолия Карпова к матчам с Фишером и Корчным. Естественно, подобное никогда не афишировалось – отчеты носили закрытый характер и не предназначались для печати. Недаром ироничный Михаил Таль приписал к своему посланию: «Прошу извинить за несовершенство стиля. Ведь этот “труд” не будет опубликован, разве что через Х+1 лет в антологии, посвященной моему творчеству».

Но он ошибся. Все эти документы впервые увидели свет в нашей с Дмитрием Плисецким книге «Russian versus Fischer» (1994; «Русские против Фишера», 2004), подтвердив библейскую истину – всё тайное однажды станет явным!

Оригинал

Размещено 5 сентября 2015  15:37