Цитировать Толстого нельзя, это ясно. Но цитировать государственные документы (не содержащие государственной тайны), безусловно, можно и нужно. Граждане должны знать, что такое хорошо и что такое плохо.

Слова полицейского протокола — реальная сила. Именно на эти формулировки будет опираться суд. Сказано «призывал к свержению действующей власти» — значит, будет приговор за свержение…

Но что имеет в виду младший лейтенант полиции, когда она пишет в протоколе, что «Толстой согласно историческим фактам, является исторической фигурой, представляющей условно названное «зеркало революции» и что «действия гр. Никитина А.П., следует трактовать, как призыв к свержению действующей власти, а также следованию идеологии Толстого Л.Н.»?

Вопрос непрост. На него надо дать строго научный ответ. Он есть.

Да, слоган «Лев Толстой, как зеркало русской революции» придумал Ленин, это заголовок его программной статьи. Но именно там идеология Толстого определена как юродивая проповедь непротивления злу насилием. И прямо сказано: толстовское непротивление злу — серьёзнейшая причина поражения первой революционной кампании.

Берём Энциклопедический словарь, читаем:

Толстой исповедовал и проповедовал непротивление злу. (Эта формула во всех энциклопедиях.) То есть мысленно сопротивляться можешь, но физическое насилие, протесты, митинги — исключены. Толстовцы — не революционеры, не боевики, не свергатели власти. Напротив, их догмат — отказ от насилия.

Если же в полицейском протоколе Толстой представлен бунтовщиком, свергателем власти — значит, в нём, в этом протокольном «зеркале», отразился не писатель ХIХ века, а полиция 2022 года.

Краткая история беды. 1947

С Толстым у тоталитарной советской власти всегда были проблемы. В 1947 году, когда поднималась вторая волна Большого террора, на имя Жданова поступила секретная записка Государственной редакционной комиссии по изданию полного собрания сочинений Л.Н. Толстого (её главой был Фадеев).

Комиссия предложила:

Ленинскую оценку юродивого проповедника следовало знать наизусть.

Мы знаем великий и могучий, правдивый и свободный, богатый и гениальный русский язык. Вот он в роскошных одеждах — от Пушкина, Гоголя, Лескова, Достоевского. Бушлаты от Платонова и Шаламова, смокинги от Набокова и Булгакова.

Знаем простецкий и грубоватый, весёлый и остроумный, нередко матерный — в частушке, анекдоте; обворожительный и нежный, чарующий и пьянящий — в романсе; острый, блистательный и отважный — у Галича и Высоцкого…

На него тяжело смотреть, а слушать просто невыносимо, ибо из него и мозги вышибли, сделали кретином, заставили признаться в том, чего он не совершал, и вот он перед нами — вот протокол.

Если протокол младшего лейтенанта вы действительно осилили, то протокол майора пойдёт легче.

Как вам дьявольская конструкция: «в содержании которой по смыслу направлено на негативное отношением»? Ем! Ладно мы — простой народ; прочли, отряхнулись и пошли дальше. А каково было гражданке Сумм читать и подписывать такое?

Любовь Борисовна Сумм — переводчик с английского, немецкого, латыни, кандидат филологических наук. Внучка поэта Павла Когана и писательницы Елены Ржевской. Окончила классическое отделение филфака МГУ. Переводила Честертона, Клайва Льюиса, Плутарха, Франциска Ассизского, Ивлина Во и др.

Великий и могучий? С «надписью-выдержкой, в содержании которой по смыслу направлено на негативное отношением» и зачем-то дважды указанным «примерным размером».

В том же протоколе как вещдок и улика — стихи Некрасова:

То слезы бедных матерей! Им не забыть своих детей, Погибших на кровавой ниве, Как не поднять плакучей иве Своих поникнувших ветвей.

Какой убийственный контраст с убогим текстом протокола! И в протоколе с цитатой из Толстого тот же убийственный контраст. Всё равно как рядом с Давидом Микеланджело навалить «Большую глину» (видели эту неприличную кучу на Болотной набережной?).

Лейтенанты, майоры — у них, вероятно, высшее юридическое образование, они легко оперируют сложными понятиями типа «устойчивый ассоциативный ряд с образом». Но как они сдали школьный выпускной экзамен по русскому языку? Как им удалось защитить курсовые и дипломы? Неужели мы должны поверить, что майор полиции сама додумалась до таких литературоведческих тонкостей, сама нашла источник стихотворения Некрасова в «Севастопольских рассказах» Толстого Л.Н.?

Сколько бумаги, сколько таинственных букв, лживых тождеств! Здесь Лев Толстой тождествен насилию, зеркало равно коктейлю Молотова. Но, видите ли, зеркало ничего не делает. Оно отражает, пассивно показывает всё, что перед ним оказывается. Сейчас в нём отразилось Министерство внутренних дел России, привлекая тем самым внимание неограниченного круга лиц.

Великий и могучий? Рядом с этим протокольным кретином даже гнусный Полиграф Полиграфович Шариков — златоуст. Нет, это не русский язык, это урод, отвратительное существо, живущее под чужим именем.

Так, построив самый неудобный, бездарный терминал В, аэропорт Шереметьево назвали «Александр Пушкин» — имя-символ: гений чистой красоты.

Текстуальные совпадения в протоколах майора и лейтенанта (составленных в разные дни, в разных местах) показывают и доказывают, что есть некая методичка, полицейская болванка. Офицеры переписывают шпаргалку, ничего не понимая в наборе случайных слов. Кто и где сочинил методичку, не знаем, но это именно там ломали и мучили русский язык, заставляя мёртвого непротивленца признать себя живым экстремистом.

Офицеры полиции не читали Толстого, а если читали — не поняли. Они понимают не Толстого, а чью-то инструкцию. Точнее, не понимают, а исполняют. Для всего мира «толстовство» (следование идеям Толстого) — сопротивление без насилия, полное принципиальное отрицание митингов и демонстраций, абсолютно всего, что подпадает под понятие «экстремизм» (хотя под это понятие при желании можно подвести даже косой взгляд, хмурое лицо).

В руках держал книгу Льва Толстого «Война и мир» — и что? Быть может, человек назначил свидание незнакомке: «Вы меня узнаете по книге Толстого, буду держать её в руках». Если бы девушка пришла вовремя, у этой истории был бы счастливый конец. Но первой на свидание пришла полиция.

Держал в руках книгу — это, вероятно, факт. Но «держал книгу в качестве средства наглядной агитации» — это полицейский домысел, интерпретация, навязывание своих представлений.

Голдман просто стоял с книгой, но, на его беду, не в Вероне, а на территории, непосредственно прилегающей к резиденции президента РФ Александровский сад. И это ещё не всё! Он стоял у стелы Город-герой Киев — вот где самый мрак. Что делает эта стела на территории, непосредственно прилегающей к резиденции президента РФ? Кого-то, конечно, следует за это наказать, но не прохожего же, даже если он, к несчастью, Голдман.

Как только в мире возникает зло, на него ополчается вся мировая литература. Дон Кихот, Гамлет, Мольер, Пушкин, Шиллер, Достоевский, Булгаков, Монтень — все они, казалось бы, говорят о давно минувшем зле, в редких рискованных случаях — о современном (для них). Но мы читаем — и оторопь берёт.

Властитель слабый и лукавый, Плешивый щёголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами царствовал тогда.

Это про Александра I. Но это Пушкин — гений, который уже пережил шестерых царей, семерых генсеков и переживёт всех президентов.

Великие произведения высмеивают зло, издеваются над ним, клеймят позором.

Зло безошибочно видит в гениальной литературе своего смертельного врага. Даже если не понимает, всё равно чувствует и не знает, как отбиться, спастись. Поэтому зло начинает запрещать и жечь книги.

Ты поймёшь, что узнал, Отличил, отыскал, По оскалу забрал — Это смерти оскал!

Ложь и зло — погляди, Как их лица грубы, И всегда позади Вороньё и гробы!

Высоцкий писал эту балладу для кино, где должны были скакать средневековые рыцари — в латах, в шлемах с забралами. Высоцкий же не знал, что через 40 лет после его смерти зло в шлемах с забралами двинется по улицам русских городов.

— Какая, милые, у нас погода нынче на дворе?

— 449 градусов по Фаренгейту, товарищ писатель. Завтра прогнозируют 451.

Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй.

Оно действительно толстое, гнусное, огромное, и ртов у него не сто, а многие тысячи. Только лаяй они и могут. Оглушительно громко, отвратительно грубо, невыносимо пошло и чудовищно глупо.

Чудище, безусловно, грозно: может посадить, может избить, может отравить, убить. Безусловно, огромно: численность — тьма, бюджет безграничен. Стозевно — да. Пожирает всё, а что не сожрёт — раздавит бульдозером.

Но в сфере духа — оно лаяй и больше ничего.

Если человек выглянет в окно, он, вероятно, увидит, как чудище патрулирует. Но даже из дома выходить не надо. Если человек включит телевизор, чудище обло и лаяй вломится через экран.

Зло ненавидит культуру. При слове «культура» зло хватается за пистолет, ибо не может её подчинить. Подчиняет убогих ублюдков, косноязычных, бездарных. Конкурировать с настоящим языком, с настоящей культурой не могут, поэтому запрещают, изгоняют или убивают.

На это в христианских странах существует утешение: «Блаженны изгнанные за правду, ибо им гарантировано Царство Божие». Гонителей это не смущает, потому что в Царство Божие они не верят. А когда со свечкой стоят — это просто камуфляж, маска, забрало.

Безграмотные буквально, они к тому же безграмотные идейно. Безыдейные.

Полицейский язык видит в гениях врагов. Но эти чувства взаимны. Салтыков-Щедрин и Сухово-Кобылин вынесли полицейскому языку смертельный приговор. Он не отменён.

Встретиться бы с майором, спросить: что она читала, кроме устава караульной службы?

А мы читали. Давно живём, многих великих кормчих пережили. Протокольный язык не с Марса прилетел. Его вырастили здесь, и не на помойке, а в высоких кабинетах.

Краткая история беды. 1982

40 лет назад, в брежневское вегетарианское время, на третьем году Афганской войны наша власть (руками искусствоведов в штатском) бдительно занималась культурой. Пушкин и его «Борис Годунов» как были головной болью для Николая I, так ею и остались для всех генсеков и членов Политбюро. Будете читать, обратите внимание: запятые расставлены правильно, падежные окончания согласованы отлично, но стиль тот же: намотать слова, как колючую проволоку.

«Ряд серьёзных замечаний, связанных с неточной концепцией, основанной на неправомерном толковании, неверно изображаемой роли, тенденциозным осовремениванием, основанном на проведении параллели в общественном сознании народной массы периода…»

Разве тут речь об искусстве? «Дать бой руководящим инстанциям» — это призывы к свержению, экстремизм. «Грубые выпады в адрес руководящих инстанций» — это оскорбление высшей власти. Надо знать, что до 5 марта 1953 года «руководящая инстанция» да и просто «инстанция» в секретных приказах и докладах означала Сталина, а после 05.03.1953 — Политбюро ЦК КПСС. Так что этот документ не рецензия, а уголовный приговор преступной группе: Любимову, Окуджаве, Шнитке и др.

Прекрасно, что времена меняются и люди (не все) меняются вместе с ними. Приходит оттепель или перестройка, и вчерашний бдительный часовой бросает винтовку, берёт в руки дирижёрскую палочку, и льются волшебные звуки. У В.И. Шадрина сейчас ордена Британии, Италии, Японии, три французских ордена и несколько наших, его любят лучшие театральные режиссёры мира, и мы все его любим за руководимый им замечательный Чеховский фестиваль. А Окуджаве, Любимову, Шнитке и др. теперь (на том свете) не так обидно: получается, их гнобил важный перспективный орденоносец, а не номенклатурная пешка.

Так что нынешние составители жутких полицейских протоколов небезнадёжны. В один прекрасный день они (все они) внезапно подобреют, их дубинки превратятся в букеты цветов, автозаки — в свадебные кареты, а сами они по просьбе прохожих станут охотно, хоть и неуклюже, танцевать танец маленьких лебедей. А о чём они мечтают, мы узнаем, когда начнутся заморозки.

Пусть до времени покалечены, Но и в прахе хранят обличие. Им бы, гипсовым, человечины — Они вновь обретут величие!

Сейчас многие хорошие люди, желая оправдаться перед всё понимающими друзьями, перед умными детьми, а главное — перед собой, вздыхают: «Опасное время, тяжёлое время, печальное время, тёмные времена» — gefahrliche Zeit, schwere Zeit, traurige Zeit, dunkle Zeiten. (Мне с послевоенного детства отвратительно немецкое начертание слова «время» с этим хищным, царапающим Z.)

Рассказанные здесь отдельные истории показывают, что в gefahrlichе Zeit, schwere Zeit люди ведут себя по-разному.

Но всегда есть такие люди, которые ведут себя иначе.

Докладная записка Шадрина говорит же не только о Шадрине. Она сообщает, что в schwere Zeit (тяжёлое время) был непокорный Театр на Таганке, были Аникст, Окуджава, Можаев, Шнитке, Карякин, которые публично (!) допускали «грубые выпады в адрес руководящих инстанций». Каждому из них было что терять. А эмиграция, напомним, была невозможна.

…Русский язык не сортирует людей; люди своё место, свою судьбу и репутацию выбирают (делают) сами. Язык выносит приговор. Кому-то ставит на лоб клеймо, чтобы мы за версту видели лжеца-негодяя. Другим вручает Орден Правды и пылающий факел.

Не по силам? Слишком горячо? Ну хотя бы свечку. В темноте (dunkle Zeiten) даже маленький огонёк виден издалека. Он — мишень для снайперов.

Кому охота быть мишенью? Число не имеет значения. Важно одно — такие люди есть. Мы их видим. Каждый, кто вынет свои глаза из телевизора, увидит этих людей.

На огромном стадионе, где собрана сотня тысяч молодых людей, реют флаги и развешаны лозунги «Zа мир без нацизма», «Zа президента», «Zа Россию», на сцене появляются знаменитые артисты и не произносят, а провозглашают, выкрикивают удивительные языковые конструкции, родственные полицейским протоколам. Буквальный смысл слов, разумеется, самый благонамеренный, но истерический надрыв, неуместные слащавые улыбки, пошлая экзальтация — всё вместе создаёт впечатление (возможно, ошибочное), будто происходит сеанс массового растления.

«Недостаток вкуса ведёт к преступлению» — ещё одна аксиома. Доказать это невозможно, но аксиомы, повторим, в доказательствах не нуждаются.