From Israel to Australia. About Jews and everything else / מישראל לאוסטרליה. על היהודים ועל כל דבר אחר / От Израиля до Австралии. О евреях и обо всем на свете / Ад Iзраiля да Аўстралii. Аб яўрэях i ўсiм на свеце / Від Ізраїлю до Австралії. Про євреїв і все на світі
Улыбнись нам, Господи! Памяти писателя Григория Кановича
20 января в Тель-Авиве в возрасте 93 лет умер Григорий Канович, русский и литовский писатель еврейского происхождения, переводчик, драматург, поэт и сценарист. Практически всю свою долгую жизнь он посвятил памяти народа, уничтоженного в пожарах и газовых печах Холокоста.
После Второй мировой войны от литовских евреев, “литваков”, создавших свой неповторимый мир бесхитростных мудрецов, осталось лишь воспоминание, лишь тень народа. Канович пытался быть всеми ими – сгоревшими, замученными, исчезнувшими. В антисемитской стране он не строил пафосный мемориал, он стал душой этого исчезнувшего народа. Это было даже не призвание, это была миссия.
Григорий Канович
Яков Семёнович Канович (настоящее имя Григория Кановича) родился в июне 1929 года в Ионаве, в семье портного, в 1953 году окончил историко-филологический факультет Вильнюсского университета.
Печататься начал с 1949 года. Автор сборников стихов на русском языке, литературных эпиграмм и пародий на литовском языке. Кановичу принадлежат около 30 пьес и киносценариев (некоторые написаны в соавторстве) на темы современности. Выступал и как переводчик художественной прозы с литовского языка и идиша на русский.
Проза Кановича на русском языке почти вся посвящена жизни литовского еврейства. В 1989-1993 годах возглавлял еврейскую общину Литвы. Избирался народным депутатом СССР в 1989-1991 годах. Репатриировался в Израиль в 1993 году.
За заслуги в области культуры в 1995 году награждён одним из высших орденов Литвы – Командорским крестом орденом Великого князя Литовского Гядиминаса. Лауреат премии Союза писателей Израиля, премии Правительства Литвы в области культуры и искусства, Национальной премии Литвы по культуре и искусству.
Он был чужим для русских писателей, потому что писал о евреях
Конечно же, как и за любую миссию, которая расходилась с “генеральной линией”, ему пришлось пожертвовать большой писательской карьерой. До перестройки его разрешали издавать только в родной Литве – собственно, так я впервые и познакомился с его творчеством, когда отстоял в одном из книжных магазинов Вильнюса очередь за его его романом-притчей “Слезы и молитвы дураков”.
Он был чужим для русских писателей, потому что писал о евреях. И он был чужим для еврейских писателей, потому что писал о тех евреях, которых советская литература не хотела знать и замечать – о евреях Книги и поступка, о евреях, которые не только не стыдились своего происхождения, но и не считали себя “младшими братьями”, не хотели угождать “старшему брату”, рассказывать ему глупые анекдоты и делиться кулинарными рецептами.
Но он был своим для нас – для тех, кто не хотел утратить себя под давлением отупляющего режима, для тех, кто верил, что каждый народ заслуживает своей книги, своей памяти, своего государства. Евреи – не исключение. И литовцы – не исключение. И украинцы – не исключение.
Это, собственно, именно то, что может дать человеку в смутные времена великая литература – чувство гордости, чувство самоуважение, ощущение перспективы.
Он возвращал нас в библейские времена, во времена притч и пророков
Канович писал о трагедии, но о трагедии людей, которые даже перед лицом неизбежной гибели не утрачивали ни чувства собственного достоинства, ни чувства причастности к своему народу и своей цивилизации. Он возвращал нас в библейские времена, во времена притч и пророков. Мы, его читатели, чувствовали себя людьми, мы чувствовали себя сильными. Мы чувствовали себя в полете.
Уже спустя годы он рассказал мне, что желание писать именно так появилось у него тогда, когда он увидел картины Марка Шагала, физически ощутил этот полет души над старым местечком – и решил, что полет в живописи может стать полетом в литературе. Возможно, именно поэтому один из его романов называется так точно – “Улыбнись нам, Господи” – потому что герой Кановича, исчезнувший и сожженный герой, в своем полете не может не встретиться с ангелами и не увидеть улыбки Бога.
Он умер, когда трагические переживания его героев стали реальными переживаниями новых поколений
Понимание масштабов его творчества и его личности приходит только сейчас, когда его романы переводятся на языки “больших” литератур, когда его читатели, люди разных национальностей, совсем иначе воспринимают его героев и то непростое время, которое стало их последними десятилетиями. Мы искали в них себя – и, возможно, именно потому себя и не потеряли. И, возможно, именно поэтому не утрачиваем веру в торжество человечности даже в эти смутные времена бомбежек, изнасилований и детоубийств, потому что души сожженных и замученных заставляют нас жить за себя и за других и бороться за себя и за других. Но как бы мы узнали этих людей, таких простых, таких мудрых и таких искренних, если бы не Григорий Канович?
Мальчик военного времени, спасенный своими родителями от смерти, он вернулся в страну, привыкшую жить от войны до войны и от теракта до теракта. Он умер, когда трагические переживания его героев стали реальными переживаниями новых поколений, теряющих своих мужей, детей и родителей в пожарах новой войны. Тогда, когда пережившие Холокост украинские евреи замерзают в подвалах, прячась от бомбежек, или умирают в собственных квартирах от ракетных ударов. Тогда, когда уже его сын организовывает концерты в Ирпене и Буче.
Концерты для выживших.
Но, с другой стороны, и все творчество Григория Кановича было таким концертом для выживших – ноктюрном на одной струне, напоминавшим, что творец не сдается никогда. Никогда. Даже когда его лишают народа. Даже когда его пытаются лишить читателя. Даже когда надежды на то, что слово может победить зло, меркнут.
И именно поэтому зло проигрывает. Вопреки всему побеждает пожилой музыкант, который не расстается со своей скрипкой до самой последней минуты. Музыкант, который не забывает о погибших и играет для выживших.
Но чтобы мы выжили, чтобы мы остались самими собой, чтобы мы сохранили память, чтобы мы победили, мелодия должна звучать.
У канцы лета супрацоўнікі сферы адукацыі (ды іх шматлікія куратары) па завядзёнцы рыхтаваліся да новага навучальнага года. Тутэйшае міністэрства 23.08.2022 прыняло пастанову аб зацвярджэнні праграм факультатыўных заняткаў у школах – не першую і не апошнюю…
Нечакана – для мяне, ва ўсякім разе – пастанова справакавала рэзкі адлуп. Шматгадовыя супрацоўнікі альтэрнатыўных СМІ Сяргей Абламейка («РС») і Міхась Скобла («НВ») палічылі яе некарыснай або нават шкоднай, бо сярод музычных інструментаў, пералічаных у пастанове (блокфлейта, флейта, саксафон, труба, ксілафон, малы барабан, літаўры, вібрафон, домра, віяланчэль), фігуруе і балалайка. А скрыпкі нямашака 🙁
C. Абламейка і М. Скобла
Слова крытыкам (бяру з іх тэкстаў найбольш істотныя, на маю думку, урыўкі):
С. А.: «У 1970–1980-я гады ў БССР праводзіліся рэспубліканскія конкурсы ігры на беларускіх народных інструмэнтах. Выканальніцкіх катэгорый было тры — балалайка, гармонік і цымбалы.
Менавіта такі патройны набор народных інструмэнтаў быў кананізаваны камуністычнымі ўладамі БССР, а магчыма, і Масквой зь яе агітпропам, ЦК і Лубянкай.
Гэта, вядома, была адна з праяваў паўзучай русыфікацыі Беларусі. Насамрэч, беларускі народны інструмэнтарый іншы і нашмат багацейшы, а балалайка туды трапіла выпадкова — гэта вынік перасяленьня ў Беларусь хваляў расейскіх старавераў і пазьнейшага знаходжаньня Беларусі ў складзе Расеі. У навуковых тэкстах сьцьвярджаецца, што балалайка вядомая ў нас зь сярэдзіны XIX стагодзьдзя, а пашырэньне набыла ў 1920–1930-я гады ў СССР. Этнографы ведаюць, што ў народзе існавала адмоўнае стаўленьне да балалаечнікаў, пра што сьведчыць сама народная назва балалайкі — балабайка, утвораная ад слова “балабол”…
Здаецца, у 1987 годзе пасьля абвяшчэньня адбору на чарговы рэспубліканскі конкурс выканаўцаў на народных інструмэнтах мая душа ня вытрымала. Я напісаў абураны ліст у газэту “Літаратура і мастацтва”, які, са згоды сваёй бабулі, падпісаў “Пэнсіянэрка Вера Лось-Паўлава”. І ліст той “ЛіМ” надрукаваў цалкам…Я пісаў пра беларускую скрыпку, якая была незаслужана забытая арганізатарамі конкурсу. У той час па ўсёй Беларусі яшчэ жылі дзясяткі народных майстроў, якія саматужна выраблялі скрыпкі, а на народных сьвятах, вясельлях і вечарынках скрыпач заставаўся цэнтральнай фігурай. Скрыпка, пісаў я, — гэта адзін з самых старажытных і самых улюбёных беларускіх народных інструмэнтаў, і нагадваў пра першыя назвы кніг Францішка Багушэвіча і Цёткі — “Смык беларускі” і “Скрыпка беларуская”.
Ніякай рэакцыі на той ліст, наколькі памятаю, не было. Але праз два гады, у 1989 годзе, калі нарэшце выйшла доўгачаканая энцыкляпэдыя “Этнаграфія Беларусі”, на яе першым развароце пад сьпісам рэдакцыйнай калегіі быў зьмешчаны фатаздымак народнага музыкі са скрыпкай, а ў адпаведным артыкуле, напісаным неўтаймоўнай дасьледчыцай беларускіх народных інструмэнтаў, незабыўнай прафэсаркай Інай Назінай, сьцьвярджалася: “У народзе скрыпку называюць царыцай музыкі, здольнай перадаць настрой і перажываньні ўсіх і кожнага…”
Увесну 2022 году мне давялося трапіць у швайцарскі Цюрых. У гэтым горадзе ёсьць тры месцы канцэнтрацыі твораў Марка Шагала. Гэта царква Fraumünster зь пяцьцю вітражамі Шагала ў апсыдзе, рэстаран Kronenhalle з карцінамі вядомых мастакоў-мадэрністаў на сьценах, сярод якіх і Марк Шагал. І, нарэшце, мастацкі музэй Kunsthaus, у адной з заляў якога сабраныя вялікія палотны Шагала, у тым ліку “Палёт над Віцебскам”.
У музэй мы прыйшлі ўжо даволі раззлаваныя паўсюднымі згадкамі на шыльдах, у буклетах і турыстычных даведніках пра “расейскага мастака” Марка Шагала, які “чэрпаў натхненьне ў хасыдзкіх традыцыях сваёй расейскай радзімы”.
Але, падышоўшы да карціны Шагала “Сьвятло шлюбу”, я раптам успомніў і пра “Этнаграфію Беларусі”, і пра Іну Назіну, і пра свой студэнцкі артыкул у “ЛіМе” з пратэстам супраць ігнараваньня беларускай скрыпкі.
Раздражненьне прайшло, стала лёгка і сьмешна. Немцы могуць нас ня ведаць, але мы сябе ведаем. Ім можна ня ведаць пра расейскі народны інструмэнтарый, але мы дакладна ведаем, што такое беларуская народная капэля.
М. Шагал, “Святло шлюбу” (“Свадебные огни”, 1945)
У цэнтры карціны “Сьвятло шлюбу” на местачковым пляцы, за якім відаць сьцены хрысьціянскай бажніцы, стаяць маладыя, а вакол іх грае капэля. Набор інструмэнтаў такі: зьлева барабаншчык, унізе музыкант з басэтляй, у правым ніжнім куце рука з бубнам, а справа ад маладых — скрыпач. Я засьмяяўся і сказаў жонцы:
— Будуць нам немцы даказваць, што Шагал з Расеі! Вось амаль увесь набор беларускай народнай капэлі. Аналягічны набор мелі і габрэйскія музыкі, якія гралі ў корчмах Беларусі: барабан, басэтля, скрыпка. Не хапае толькі беларускага драўлянага клярнэта.
Жонка ў адказ:
— А гэта што?
Я паглядзеў, куды яна паказвала, а там, над маладымі, сваю партыю дагары нагамі выконвае пяты музыка… зь беларускім драўляным клярнэтам» (07.09.2022).
Другі тэкст, які я прачытаў тутака (21.09.2022), больш катэгарычны й наступальны…
М. С.: «У новаспечанага міністра [адукацыі РБ] Андрэя Іванца сваё бачанне каштоўнасцяў і традыцый. У канцы жніўня ён падпісаў пастанову “Об утверждении учебных программ факультативных занятий” па музыцы. У нешматлікім пераліку зацверджаных інструментаў там чамусьці значыцца… балалайка. Няма ні дуды, ні скрыпкі, ні цымбалаў, пад якія беларус стагоддзямі смуткаваў і радаваўся, а вось балалайка ні з пушчы, ні з поля – ёсць!
Балалайка, якая абсалютна чужая беларускай народнай культуры. Гэты музычны інструмент пашырыўся на нашай зямлі толькі ў 1920–1930-я гады – разам з прыхаднямі і паязджанамі з усходу, прыехаў, так бы мовіць, у абозе русіфікатараў. Нездарма ва ўсім свеце балалайка дагэтуль успрымаецца як нешта спецыфічна расійскае, служыць своеасаблівым апазнавальным знакам Расіі.
Пра птушыныя правы балалайкі ў Беларусі сведчыць і той факт, што яна практычна не згадваецца ў класічнай беларускай літаратуры… Балалайка – гэта не традыцыя. У традыцыйных беларускіх вясковых капэлах, што стагоддзямі абслугоўвалі вяселлі, хрэсьбіны і другія святы, балалайкі ніколі не было. Там выспеўвала любую – мінорную ці мажорную – мелодыю царыца музыкі скрыпка. Там адбіваў рытм басавіты бубен. Там знаходзілася месца працяжнай дудзе, якая вось ужо чатырыста гадоў гучыць па ўсёй Еўропе – ад Шатландыі да Полацка.
Хай бы беларускія школьнікі на ўроках музыкі і засвойвалі гэтыя інструменты, аднаўлялі даўнія традыцыі…
Так, канешне, ні скрыпку, ні тым больш дуду на мэблевай фабрыцы не зробіш. Прыйдзецца заказваць майстрам. А яны ёсць, і тых жа дудаў вырабляюць колькі патрэбна. Апошнім часам цэлыя дударскія фэсты ў Беларусі ладзяцца.
З балалайкамі, вядома, прасцей. Толькі свісні – цэлы вагон прывязуць. Разам з какошнікамі і сарафанамі.
Папраўдзе сказаць, у самой Расіі балалайка – малапаважаны інструмент. Уладзімір Маякоўскі, помніцца, называў балалаечнікамі паэтаў, што не мелі свайго адметнага голасу, збіваліся ў хор.
А які інструмент Міхаіл Булгакаў даў у рукі Паліграфу Шарыкаву – аднаму з самых агідных герояў у расійскай літаратуры? Балалайку».
Не пераканалі мяне довады паважанага аўтара – ні гістарычная даведка, ні літаратуразнаўчая, ані развагі пра сучаснасць.
Нават калі б інструмент прыехаў у Беларусь толькі сто гадоў таму «ў абозе русіфікатараў» (зрэшты, у 1920-х іх у БССР не дужа пешчылі), стагоддзе – дастатковы перыяд, каб «асіміляваць» балалайку, далучыўшы яе да ўласных традыцый. І піяніна ж беларусы не самі прыдумалі, і акардэон, і гітару – але ж масава й паспяхова граюць на гэтых інструментах. Так уладкаваны свет – ідзе ўзаемаабмен прадметаў, людзей, ідэй. Мяркую, нідзе зараз дзяцей не вучаць музыцы пры дапамозе толькі «адвечна сваіх» інструментаў – хіба ў ізаляваных ад знешняга свету пустэльнях або таёжных краях, ці на маладаступных акіянскіх выспах.
Насамрэч жа балалайка мела ў Беларусі некаторую папулярнасць і раней за савецкі час. У лекцыяхНаталлі Яканюк, спецыялісткі з універсітэта культуры (Мінск, 2007), зафіксаваныя, напрыклад: «Уцягванне балалайкі у каляндарна-земляробчую і сямейна-абрадавую практыку некаторых мясцовасцей Беларусі. Удзел балалаечнікаў у валачобных (Шклоўскі р-н Магілёўскай вобл.) і вясельных абрадах (Віленская губ., XIX ст.)». Іншы наш сучаснік – мастацтвазнавец Валянцін Шчарбак з беларускай акадэміі музыкі – называў балалайку «інтэрнацыянальным інструментам, распаўсюджаным у розных краінах, асабліва ў славянскіх».
На балалайцы ў пяшчотным веку навучыліся граць такія ключавыя для беларускай культуры асобы, як Максім Гарэцкі (1893-1938) і Кузьма Чорны (1900-1944). Гэта не перашкодзіла ім стаць тымі, кім яны сталі – не ператварыла ні ў «балалаечнікаў» паводле Маякоўскага, ні ў булгакаўскага Шарыкава… А ёсць яшчэ верш Мойшэ Кульбака «Сярод палёў» («Цвішн фелдэр», 1919; быў перакладзены на беларускую Сцяпанам Гаўрусёвым), дзе ў ціхіх вёсках – беларускіх, трэба меркаваць – на знак абнаўлення «тромкаюць балалайкі». Наратар быў зусім не супраць… Кульбак і бандуру паважаў («Гэй, Антоша…» у паэме «Беларусь», aka «Райсн»), дарма што гэты інструмент апрыёры выглядае хутчэй украінскім, чым беларускім. І ў паэме Ізі Харыка «На чужым вяселлі», дзе пад Барысавам усё адбываецца, адзін з клезмераў грае на бандуры, хоць яўна не казацкага роду 🙂
Дарэчы, балалайку і ў Расіі, нават на пачатку ХХ ст., цанілі ўсё ж каліва болей, чым даводзіў М. Скобла – на ёй, напрыклад, любіў граць інтэлігентны шахматыст і педагог Пётр Раманоўскі (1892-1964), адзін з першых настаўнікаў «нашай» Кіры Зварыкінай.
З майго (дылетанцкага) пункту гледжання, мелодыя ўвогуле важыць больш, чым інструмент, на якім яна выконваецца… То бок няхай бы дзеці навучыліся карэктна граць на той жа балалайцы, у т. л. мелодыі беларускіх аўтараў (у праграме яны ёсць) – хто ведае, мо потым пераключацца на скрыпку ці дуду. Не забараняецца ж у нас іграць на гэтых інструментах, дзякуй і за тое 😉
У татальную музычную залежнасць ад «усходняга суседа», які, маўляў, завязе да нас балалайкі «з какошнікамі і сарафанамі», не дужа веру – хаця б таму, што прадаюцца тут балалайкі з Румыніі. Навучыліся ў Сінявокай рабіць і свае… спачатку асобныя майстры кшталту Руслана Макарэвіча з Пінска, цяпер, здаецца, наладжана серыйная вытворчасць.
Так-то скарачаць залежнасць ад «дабрадзеяў» з імперскімі амбіцыямі трэба, аднак не балалайка тут мае быць прадметам для крытыкі і кпінаў, ой, не балалайка… Як бы навучыць ахвочых да перамен шукаць там, дзе згубілі, а не там, дзе светла («эфект вулічнага ліхтара»)?
От belisrael. Воспоминания Бориса Галанова мы публиковали 5 лет назад, но за это время много воды утекло, поэтому возвращаемся к ним и дополняем свежими новостями.
«У Шагала в голове ангел»
Б. Галанов
Марка Шагала я увидел в Третьяковке на открытии выставки его рисунков, переданных им в дар галерее. Это было летом семьдесят третьего, спустя полвека после его отъезда за границу. Приехал бы раньше. Давно мечтал. Но Министерство культуры не спешило пригласить. На Западе Шагала признали одним из самых великих художников ХХ века. У нас и с признанием не торопились. Упоминали вскользь, сквозь зубы, почти всегда негативно. Картин не показывали. Еще в 20-е годы упрятали в запасники.
Здесь и далее – шагаловские рисунки из книги И. Э. Ронча «Мир Марка Шагала» 1967 г. (на идише). Книгу прислал нам пинчанин Р. Циперштейн
Когда Париж посетила Фурцева с визитом, на спектакле в «Гранд-опера» ее посадили рядом с Шагалом. Фурцева равнодушно рассматривала плафон оперы, расписанный художником. Прекрасные воздушные музы кружились в веселом хороводе. Шагал сказал Фурцевой, что хотел бы побывать на родине. Министерша ответила строго, как провинившемуся школьнику: «Не надо было уезжать».
Господи, если бы не уехал, как бы сложилась жизнь? Разделил бы судьбу Михоэлса, Бабеля, Мейерхольда. Мир не узнал бы его полотен.
В конце концов Министерство культуры смилостивилось. Посоветовались где надо и с кем надо. Пригласили.
В ту пору Шагалу было восемьдесят шесть. Поверить в это было трудно. Моложавый, подтянутый. Ходит легко, стремительно. Собравшимся на выставке сказал короткую речь. Ее записал и сохранил известный искусствовед Александр Каменский: «Вы не видите на моих глазах слез, ибо, как ни странно, вдали я душевно жил с моей родиной и родиной моих предков».
Мы подошли к Шагалу, представились, попросили дать интервью для «Литературной газеты». Назавтра в гостинице «Россия» он беседовал с нашим корреспондентом Наумом Маром. «Один час с Марком Шагалом» – кажется, впервые в советской прессе громко, во всеуслышание, с симпатией к художнику было произнесено его имя.
Недавно я перечитал это интервью. Шагал делился своими впечатлениями. Побывал в Большом театре, в Кремле, ездил в Ленинград. В Русском музее любовался дорогими ему Врубелем, Борисовым-Мусатовым, Левитаном. В Эрмитаже первым делом бросился к «своим» Рембрандтам. На Мойке отыскал дом бывшей школы поощрения художников. На дверях табличка «Союз художников». «Спрашиваю пожилую консьержку: «Мадам, не здесь ли прежде была школа поощрения художников? – «Да, товарищ, кажется здесь». Обрадовался, как маленький. Уже и сам вижу: вот она, моя лестница, здравствуй! А направо, за углом, дверь в кабинет директора школы Николая Константиновича Рериха».
Сколько дорогих воспоминаний! Но главного не запланировали: художника из Витебска не пустили в родной Витебск. Ради свидания с ним он готов был отказаться от любого запланированного мероприятия и всех, вместе взятых. Более неуклюжего, бестактного поступка нельзя было придумать и все-таки придумали! К встрече с Витебском готовился давно, ждал ее, мечтал о ней: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не разговаривал с твоими облаками, не опирался на твои заборы. Как грустный странник, я только нес все эти годы твое дыхание на своих картинах. Так беседовал с тобой и как во сне видел». И все-таки не довелось ни побеседовать, ни увидеть.
Он был ошеломлен, подавлен. Правда, в интервью сказал о своем огорчении вскользь, сославшись на свое здоровье: «Я решил отказаться от поездки в Витебск, потому что, как говорят, сильное волнение опасно для моего возраста».
Неправда. Ничего бы он так не решил. Чиновники решили за него. Из гуманных соображений? Да наплевать им было на его здоровье. Что эмоционально повлияет сильнее? Разрешение на поездку в Витебск или отказ? Искать старые витебские дворы и закоулки? Синагогу! Родительский дом. Сарай, на крыше которого дядя по ночам играл на скрипке? Где все это? Хватит ему впечатления от посещения Большого театра. Обойдется. На всякий случай дали понять, что Витебск вообще закрытый город. Иностранцев не пускают. Имеются военные объекты. Так что извините.
Прощаясь, Шагал подарил мне монографию о своем творчестве. На титульном листе написал: «Сен-Поль-де-Ванс. Будете во Франции, приезжайте. Сен-Поль открытый город для всех. Иностранцам к нам можно».
Я улыбнулся невеселой шутке Шагала и про себя подумал: дорогой Марк Захарович, до Сен-Поля мне добраться не легче, чем вам до Витебска.
Прошел год. Я был на Каннском фестивале. От Канна до Сен-Поля полсотни километров. Но надо доехать. Туда-обратно. Как бы дешево это ни стоило, моих фантастических суточных не хватит. Помог Володя.
В Канне я познакомился с владельцем маленького фотоателье «Пляж» Владимиром Абуковым, просто Володей, как он просил его величать. Выходец из России, он был влюблен в свою родную Евпаторию. «Канны ей в подметки не годятся. И не спорь, пожалуйста. Я согласен с Маяковским: «Очень жаль мне тех, которые не бывали в Евпатории». Voila». Было время, Володя считался в Канне фотообъективом № 1. Снимал всех кинозвезд. Но это время ушло. Теперь сидел в своей фотолаборатории за разноцветной занавеской из бамбуковых палочек, проявлял и печатал любительские снимки или подрабатывал на берегу, фотографируя девочек в бикини или пожилые семейные пары. О былой славе напоминала фотовитрина «Пляжа». Там блистали Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Клаудиа Кардинале. Я соблазнял Володю съездить на его «пежо» в Сен-Поль. Прибавишь к своей галерее портрет Шагала. Володя с сомнением качал головой. «Никто не узнает. Кому интересен старик? Позвал бы лучше в Сен-Тропец фотографировать Бриджит Бардо». Поехал по дружбе. Бескорыстно. Пообещав: «Ладно, сниму. Тебе не стыдно будет показать в Москве». Обещание сдержал, действительно прислал мне превосходный портрет Шагала с собственноручной подписью художника. «Как видишь, уговорами от меня многого можно добиться. Voila».
На развилке дорог, при въезде в город, мы увидели яркий щит: «Внимание. Ни шума, ни скорости. Зеленая зона Сен-Поля». Тихий, зеленый Сен-Поль с его узкими улочками и маленькой центральной площадью, откуда открывался вид на Приморские Альпы, с его увитыми диким виноградом домиками в точности походил на другие живописные городки, мимо которых мы проезжали. Художникам тут, должно быть, хорошо работалось. В разное время в этих местах жили Ренуар и Матисс, Леже и Пикассо.
Шагал встречает нас в просторном, светлом кабинете. Большое, чуть не в половину стены, окно выходит в сад. Солнце тепло и, кажется, по-особенному щедро освещает и этот белый дом под красной черепицей, и комнаты с ароматом цветов из сада, и причудливые шагаловские мозаики, и картины, картины…
Володя, неожиданно воодушевившись, начинает неутомимо щелкать фотоаппаратом, отбегает, приближается, присаживается на корточки, подняв аппарат высоко над головой.
– Вы сделаете меня сегодня знаменитым, – смеется Шагал.
Разговор заходит о поездке в Москву. Подробности еще свежи в памяти. Если невозможно рисовать карандашом, надо рисовать глазами, советовал Энгр. И, похоже, Шагал следовал этому совету. Он хочет приехать опять, специально. Написать несколько картин о родине, для родины.
– Может быть, их когда-нибудь выставят вместе с моими ранними работами. Ведь они почти все у вас.
Спрашиваю: помнит ли их Шагал?
– Еще бы! Помню лучше, чем вы можете себе представить. Помню свою каморку. В девятнадцатом писал там ночи напролет. Знаете, это все-таки было легче, чем лечь на матрас, присыпанный снегом. Впрочем, старался зря. К утру бедные мои листы желтели от сырости. Помню свои декорации для Еврейского театра. Помню, конечно, разные картины, те, что в России. Среди них несколько самых дорогих моему сердцу.
После паузы он задает вопрос, которого я ждал и опасался:
– Почему все-таки на моей родине не показывают моих картин? Почему о них не пишут? Нельзя? Не разрешают? Или не могут писать, потому что ничего невозможно увидеть?
Пока я собираюсь с духом, жена Шагала Валентина Григорьевна приходит мне на помощь:
– Марк, ну зачем ты портишь настроение хорошему человеку?
Но Шагал и не ждет ответа. Он высказал наболевшее, свою горечь и обиду. И сам перевел разговор:
– Господин Шагал, часто интересуются мои посетители, вы любите рисовать полеты? Да, люблю. Когда в хорошем настроении. Когда легко на душе, но часто я хочу улететь от преследующих меня ночных кошмаров. Выразить себя, свое состояние, свои полеты мне помогают не только люди – деревья, животные. Помогает женщина с охапкой сирени, помогает чистый белый цвет стволов березы, он кажется мне цветом счастливых. Во время войны я жил в Америке. Ехал с неохотой. Думал, что буду там делать?
Есть ли в Нью-Йорке трава, деревья? Его козы, которые играют на скрипке? Его голубые лошади и зеленые коровы, которые летают над Витебском и в Париже над Эйфелевой башней?
В соседней за кабинетом комнате висит автопортрет художника с ослом. Добрая и печальная морда занимает на полотне равноправное место с головой художника и даже чуточку теснит. Быть может, символизирует любовь художника к «малым сим». Старые мастера часто писали заказные портреты вельмож и автопортреты в обществе любимых охотничьих псов и породистых скакунов. Простой домашний скот разве не заслужил такой чести? В этом обществе он жил. Это детство художника.
Валентина Григорьевна говорит, что дед Шагала торговал скотом. Мальчик пропадал в его доме. С тех пор научился любить, жалеть и понимать животных. Вот на этом холсте, вероятно, изображен дед. Человек в картузе погоняет запряженную в телегу кобылу с раздутым брюхом. В ее чреве свернулся клубком еще не родившийся жеребенок. А в повозке задумчивая корова, которую дед везет на убой. Женщина, идущая за телегой с ягненком на плечах – в телеге ей уже места нет, – бабушка. С самых ранних лет знакомая сценка.
– Гены, – шутит Шагал. – Хотите отыскать гены? Не знаю, возможно, и так. Я плохой комментатор своих картин. Живопись не литература. Никогда заранее не могу придумать ни одного сюжета. Пикассо говорил: «У Шагала в голове ангел». Когда беру в руки кисть, просто немножечко мечтаю и немножечко вспоминаю. А критики мне потом объясняют, о чем я мечтал, что вспоминал. Свою родню? Свой Витебск? Он живет во мне восемьдесят лет. Скоро девяносто. И с этим ничего не поделаешь. В этом мое счастье и несчастье. Даже перспективу моих картин вижу из окон родительского дома на Второй Покровской улице. Так она тогда называлась. Теперь – товарища Дзержинского.
Над письменным столом Шагала большая картина в красноватых тонах. Панорама города, тоже, наверное, увиденная из окна на Второй Покровской улице. Теснятся бедные покосившиеся домишки. Человек в правом углу картины протягивает букет цветов своему городу. В левом – склоняется перед ним с любовью босоногий отрок. В руке палитра и кисть. А третья фигура, в глубине картины, с золотистым ореолом вокруг головы, как бы вдохновляет и благословляет художника. Сказочное шагаловское соединение фольклора с реальностью, фантастики и действительности.
Шагал говорит:
– Иногда молодые художники приносят мне свои работы. Они думают, я обрадуюсь, найдя в их картинах сходство с моими. Но это не так. Что толку в слепом подражании? Можно очень ловко скопировать внешние приемы, перенять их, не больше. У каждого художника есть свое, самое заветное, им одним пережитое, неповторимое. А кто, скажите, сможет повторить неповторимое, душу творчества, то, что не видел, не пережил, не знал? Кто за меня передаст самое «мое», все, что могу передать я? Ведь у меня свои краски, свой состав крови, унаследованный от матери, и незачем пытаться воссоздать все это химически, искусственным путем.
Шагал выходит со мной на веранду. По небу неспешно плывут перламутровые облака. А может быть, вовсе не облака, а шагаловские козы и овцы. Вокруг тишина: «Излюбленная, любезная сердцу». Такая, о которой поэт написал: «Царей и царств земных отрада – излюбленная тишина». Зеленая лужайка перед домом окаймлена густым лесопарком. Белеют стволы берез. Теперь я знаю, белый цвет березы – любимый цвет художника. На краю лужайки в тени каштана стоит причудливой формы белый камень. Шагал расписал его и украсил мозаикой. Мальчонка-пастушок или, может быть, какой-нибудь мелкий сельский божок, присев на корточки, свистит в дудочку. Это – дар Шагала Валентине Григорьевне, Ваве. Доброе ей напутствие в день рождения.
– Все, что я знаю, – говорит Шагал, – художник для того, чтобы успешно работать, должен любить. Я люблю людей и природу, люблю родину, которая почему-то меня не принимает. Люблю свою жену. Если каждый день смотришь в ее глаза, у тебя все будет хорошо.
Когда мы усаживались в машину, Шагал вдруг полюбопытствовал:
– Зачем вам понадобились мои фотографии? Собираетесь опубликовать интервью? У вас его не напечатают.
– Но предыдущее напечатали…
– Не знаю, не знаю! Тогда я был гостем Москвы. Проявили внимание. Об этикете позаботились.
…Интервью напечатали. Номер «Литературной газеты» я послал в Сен-Поль. От Шагала пришла открытка с видом – музей библейских рисунков Шагала, торжественно открывшийся в Ницце. «Я был так рад получить «Литературную газету» с теплым словом обо мне, – писал Шагал. – Спасибо вам и редакции. Может быть, еще увидимся». Он действительно был рад. Когда я вторично побывал в Сен-Поле, Шагал с надеждой говорил, что, может быть, наконец извлекут из запасников его картины и покажут. Очень дорожил знаками внимания родины, которые были так малы и редки. Всемирно признанный и прославленный, болезненно переживал молчание и забвение дома. С обидой сказал, что приезжавший сюда недавно известный советский писатель подарил ему свой роман во французском переводе: «Неужели подумал, что я мог забыть родной язык и не сумею прочитать книгу по-русски?»
Шагал умер в возрасте девяноста восьми лет. Писал до последних дней. «Что поделаешь, – говорил он мне, шутливо вздыхая, – это мой недостаток. Вот и жена жалуется: Шагал – странный тип. Каждое утро в мастерскую. А мне просто хочется, пока есть силы, еще немножко прибавить к тому, что есть».
Столетие со дня рождения мастера торжественно отмечали в Европе и за океаном. На этот раз и мы не отстали. Статьи, заметки, ретроспективная выставка в Пушкинском музее. Но сколько усилий понадобилось в свое время, чтобы протолкнуть в «Литературную газету» статью о Шагале! Я не стал посвящать Шагала в тайны ее прохождения. Он радовался публикации, счел ее многообещающей. Но тогдашнему заместителю главного редактора газеты В. А. Сырокомскому пришлось обзвонить полдесятка «вертушек», прежде чем он добился разрешения на «штучную» публикацию Шагала. Путь еще предстоял долгий.
Источник: Галанов Борис Ефимович. Записки на краю стола. Москва: Возвращение, 1996.
Национальный музей Польши (Варшава, Aleje Jerozolimskie 3)
Цена: 20 злотых
До 24 июля в Варшаве можноувидетьпроизведения Марка Шагала. В Национальноммузееэкспонируетсянедавно приобретеннаяколлекция из 14 егопроизведений.
Представленные работы были созданы в Западной Европе в 1960-1970-е годы, и цвета его произведений этого периода яркие и сочные. В некоторых приобретенных произведениях показаны сцены из Ветхого Завета, своеобразно, индивидуально интерпретированные, в других — влюбленные пары, букеты цветов и животные. Есть также отсылки к детству. изображенная действительность раскрывается на двух уровнях: реальном и фантастическом.
Празднование дня рождения Марка Шагала в Минске
Начало: 07.07.2022 (11:00) Окончание: 07.07.2022 (20:00)
Национальный центр современных искусств (Минск, ул. Некрасова, 3 и пр-т Независимости, 47)
Цена: от 7 рублей
7 июля Национальный центр современных искусств празднует день рождения Марка Шагала и приглашает присоединиться.
Вас ждут:
Мастер-класс «Живописные фантазии» (6+).
Мастер-класс «Что увидели моиглаза…» (12+).
Экскурсия по выставке «Марк Шагал: искусствовидеть мирсердцем».
Кураторская экскурсия Надежды Хмыль по выставке «Навык счастья».
Просмотр и обсуждение мультфильма «Марк Шагал. Начало» (режиссёр Елена Петкевич).
Открытая экскурсия «Библия Марка Шагала. Обращениеоснователя авангарда».
Artist-talk с художником, участником выставки «Шагал. La Bible» МихаиломДайлидовым.
Смотрите программу целиком по ссылке и регистрируйтесь на мероприятия!
Записаться можно также по телефону: +375 (17) 235-03-31. Цена билетов на выставку «Марк Шагал: искусствовидеть мирсердцем» — 7 рублей, на выставку «Марк Шагал. La Bible» — 12 руб.
Здоровенькі були! «Живой журнал» (к которому имею лишь косвенное отношение — порой реагирую на посты нашего постоянного читателя Петра Резванова, ну и на некоторые другие) опубликовал «чек-лист». Иначе говоря, домашнее задание блогерам.
Из школьного возраста вышел давно, и тем не менее заданьице принято… Весна! Вороны торжествуют! Люблю веcну, шоб я так жил.
Пока ютуб у нас не перекрыли, запускаю песню В. Цоя о «чёрном племени» — актуальную, к превеликому сожалению
Под настроение переслушиваю и Юру-музыканта. Его «Актриса-весна» (1991-92) чуть более оптимистична, нежели Цой и пародии на него от «Красной Плесени» — остроумные, надо заметить, пародии.
Эх, приcудили бы Ю. Ю. Шевчуку Нобелевскую премию мира за его «Не стреляй!» (1980-81), может, и не началась бы нынешняя «спецоперация» в Украине. А то — Обама, ЕС… Так cебе лауреаты.
…Прочёл в пропагандном интернет-издании, малодоступном ныне в Литве и Израиле (может, потому перестало выступать оно с дурацкими тестами, и на том спасибо), репортажик о том, как 18.03.2022 на минском главпочтамте 30-летие первой белорусской почтовой марки отмечали. Ох, задал бы авторам-редакторам… кучку вопросов. Например:
Митрополит сказал «проставлять», really?
На каком журфаке (или в какой пес-cлужбе) учат, что 2022—30=1922?
Да дело в ином — приблизительно в том, что подобные празднования в нынешних условиях смотрятся гротескно, чуток напоминая пир во время чумы. Интересно, 30-летие «белочки» (расчётного билета Нацбанка, если что) в мае тоже будут продвигать?
Нопредупреждаю, на оборотетам герб «Пагоня» 😉
С другой стороны, министру cвязи КонcтантинуШульгану и здешнему представителю Русской православной церкви (не путать с русским военным кораблем) надо же чем-то заниматься. Чиновник отчитался, что за 30 лет независимости в Беларуси выпущено 1452 марки — весьма познавательная инфа. А вот с тем, что прямо каждая из этих марок «занимает достойное место в мировой филателии, вызывает интерес и у отечественных коллекционеров», можно и поспорить.
Cведущие люди поговаривают, что рыночная стоимость белорусских марок пока невысокая. Если набор за 1992—2013 гг. стоил тысячу долларов, то коллекцию всех марок за 30 лет, насколько я понимаю, можно приобрести за 1,5-2 тыс. Лишь немногие выпуски оцениваются в десятки долларов. Среди этих немногих — блок 1993 г., посвященный Марку Шагалу.
Скажете, об этом пишут какие-то анонимусы? Но ведь и титулованный филателист Лев Колосов подтверждал:
В мире существует не так много марок, в которые выгодно вкладывать деньги... В Беларуси таких дорогостоящих марок нет. У нас в стране никто больших денег благодаря филателии не получил. Если я купил марку на почте, то через пару лет она сильно не подорожает.
Разумеетcя, по мнению Колосова и не только, белорусские марки представляют собой настоящую энциклопедию о стране: «На марках отражена история, природа, звери, птицы и насекомые, национальные костюмы, исторические личности, писатели, художники Беларуси…». И в то же время наивно полагать, что, изучая марки, средний белорусский гражданин углубится в историю — как бы здешняя филателия сама не «ушла в историю».
«В советские годы в Минске было около 3 тысяч филателистов, на встречу приходило по 100 человек, — вспоминал Лев Колосов. — Почти в каждой школе был кружок филателистов. Мне кажется, молодежь уже никак не заинтересуешь. Сегодня люди вообще редко отправляют письма по почте и, соответственно, не сталкиваются с марками».
Увы, почти год назад, 24 апреля, уроженец Лунинца Л. Л. Колосов (1932-2021) покинул этот мир. Фото отcюда
В 2016 г. в Белорусском союзе филателистов состояло около 160 участников, а в минском отделении числилось 60–70 человек. Усомнюсь, что за истекшую пятилетку доблестные марочники & марочницы приумножили свои ряды — жить тутэйшым легче не cтало, времени для хобби не прибавилоcь. Да и «Белдрук» мало чем помогает.
Фото 29.03.2022
На этом месте (бульвар Шевченко в Минске, напротив библиотеки) в начале 1990-х я рассматривал яркие заморские марки, иногда и покупал. А к концу века их убрали из газетных киосков. Уже который месяц не работает и сам киоск (в 2020 г. его «товарищ» закрылся и в соседнем квартале — на углу Азизова и Орловской). Не иначе как после вытеснения неказённых общественно-политических изданий («Народная воля», «СН+», «Новы час», «Комсомолка»…) выручка резко упала, и содержать торговые точки стало невыгодно.
Неспроста я сегодня «застрял» на теме филателии. В школьно-студенческие годы таки интересовался почтовыми марками и (не)маркированными конвертами, кое-что прикупал на том же главпочтамте, затем — летом 1998 г. — менял в Общинном доме Иерусалима (клуб коллекционеров там вёл симпатяга Лев, пусть и не Колосов — некоторое время переписывались мы). Отголоски этого интереса мои постоянные читатели могли видеть в сериале «Катлеты & мухi» — например, здесь и здесь.
В «докотлетный» период — конец 2000-х, начало 2010-х — сотрудничал с лунинецким малотиражным бюллетенем «Альбино» и приложением к нему «Альбино плюс». Издания без больших претензий, однако их ценил сам Юрий Львович Авербах, старейший гроссмейстер мира, которому недавно исполнилось 100 лет. В «Альбино» я рассказывал в основном о новых, самоизобретенных сказочных фигурах для шахмaтных задач (пони, коза, ворона… с десяток), в «Альбино плюс» пропагандировал «возвращение к истокам». А посему предлагал почтовому ведомству, на которое к тому же работал, увековечить видных деятелей шахмат.
Припоминаю, заблаговременно (в 2011 г.) обращался насчёт столетия Вацлава Гебельта (1913-1999), первого в Беларуси — и долгое время единственного — международного мастера по шахматной композиции. Замминистра Рак прислал отписку, тогда в 2013 г. я выпустил 100 экз. юбилейного конверта своими силами, под лейблом «Шах-плюс», при некоторой помощи издательства «Попурри».
Сколько-то раз использовал самиздатовскую продукцию для пересылки писем, и успешно. Весёлое было времечко…
Мне кажется, в 1990-x проще было достучаться до почтового начальства, и казёнщина в сюжетах марок/конвертов фигурировала реже. Марки первых лет независимости до сих пор тешат органы зрения.
Первое время после выборов 1994 г. всё шло путём, но чуть позже «вождизм» пустил свои корни и в минсвязи.
Пожалуй, это стало одной из причин, по которой я давно не ношу на почтамт денежные знаки, воздерживаясь от обмена их на пёстрые лоcкутки с зубчиками и без. Невзирая на то, что в Cинеокой «появились почтовые марки с голограммами, марки в форме ромба, круга, овала, треугольника, стали применяться послепечатные технологии: конгрев, термическое тиснение фольгой, выборочное лакирование, рамочная перфорация» (sb.by, 18.03.2022).
А вот околошахматные темы и любительские шахматы занимают по-прежнему. Не время для шахмат? Вздор! Они помогали людям и в тюрьмах, и в осажденной Москве 1941 г., и в блокадном Ленинграде.
Фото, полученное на днях из Киева. Подпись в телеграм-канале гласила: «Война войной, а шахматы по расписанию». Друг-художник–минчанин прокомментировал: «Як шахматы ёcць, то i жыццё будзе».
***
Прошёл-таки неделю назад съезд Союза писателей Беларуси (СПБ), по-мародёрски презентованный как «XXV». Почему по-мародёрски, было разъяснено здесь; мои тогдашние увещевания эффекта не возымели. Впрочем, делегаты заменили одноязычного председателя Николая Чергинца на двуязычного Алеcя Карлюкевича — хоть какой-то прогресс. Но сообщалось, что две cотни голосовали «единодушно», и это… не прогресс. Для cравнения, на съезде Союза белорусских писателей 5 лет назад против кандидатуры Бориса Петровичабыло подано 8 голосов из примерно 250. Единодушие и единообразие писателям вообще противопоказаны.
Если же подходить к кандидатуре нового «главписа» не вообще, а конкретно, то намечается конфликт интересов между его руководящими должностями в СПБ и в издательском доме «Звязда». Похоже, один чел будет сам себе рекомендовать, кого и как издавать за госсчёт. Не то чтобы раньше в госиздательствах рулил талант, однако в разряд социально значимой проcачивалаcь и настоящая литература. Сейчас прибавится макулатурки вроде сборников М-ка (тоже ведь недавно вступило в СПБ).
Поскольку приближается 1 апреля, запускаю дурочку песню-«кентавра». Вдруг она куда-то позовёт и поведёт. Или улыбнёт.
Вольф Рубинчик, г. Минск
29.03.2022
w2rubinchyk[at]gmail.com
Опубликовано 30.03.2022 09:06
***
Коллекционированиезаброcил,ноот такого конверта соспецгашением и я бы не отказался.
Шалом. Вообще-то «нестроевич» — это неформальный музыкальный термин, имеющий отношение к игре на гитаре. Но чем жизнь не игра? Да и рассуждения о «разрухе в головах» а-ля М. А. Булгаков давно приелись — потому ещё, что разруха сейчас больше в душах, затем уже в головах.
Для затравки — пару иллюстраций того, как госорганы (не абы-какие, а целые министерства) дурновкусие поощряют. С другой стороны, ежели в «главгавгавгазете», редактор которой обладает не только «насекомой фамилией», но и филологическим образованием, привечают графоманов, то чего ждать от профессиональных собесовцев и записных бюрократок?!
Фото: shahter.by via d3kulubvlkp4od.cloudfront.net
В начале ХХ в. царские служивые, как любезно сообщает некто Ильф-и-Петров, тоже баловались рифмоплётством, не отходя от кассы: «Скажи, дорогая мамаша,/ Какой нынче праздник у нас?/ В блестящем мундире папаша,/ Не ходит брат Митенька в класс». Ну, и где теперь эти служивые? Графомания — она такая… пожирает своих детей, аки революция.
Солигорцы в рамках идеологического челленджа ко «дню народного единства»-2021 выложили нечто (сыры?) в форме слова «Мы». Хотели как себе лучше; получился же недвусмысленный намёк на роман ЕвгенияЗамятина 1920 г., крутое антитоталитарное произведение, всем рекомендую. Валаамовы ослицы 😉
Утром 17.09.2021 я сделал очередной круг по Каштановке — той самой, что в Центральном районе столицы. Дети шли в садики и школы, взрослые — на работы, пенсионеры наблюдали; всё обходилось без флажков, транспарантов, блеска в глазах и взаимных поздравлений.
В общем, «день народного единства», о коем не менее пары месяцев активно жужжали по телевизору, в бумажных газетах, в интернете (не иначе как и по радио), не вызвал особого энтузиазма у «глубинного народа». Не то чтоб я радовался, но иронически-математическое q.e.d. всё же оставлю. Почему — читайте здесь и здеся…
Согласитесь ли вы, что новый «красный день календаря» оказался нужен главным образом идеолухам — включая и бывших исследователей/журналистов, предавших свои профессии? Видимо, они слегка подзаработали, прогнувшись перед соседним государством, правопреемником СССР и Красной армии, которая 82 года назад вступила на территорию «крэсов усходних».
По всей вероятности, чем больше сейчас подобных «всенародных праздников», тем меньше ресурсов остаётся на решение реальных проблем. Напротив «дома Короткевича» по ул. В. Хоружей коллектор планировали починить ещё к 16.08.2021…
Но и после этой даты работа «кипит», второй месяц уж. «Потомучтовкузниценебылогвоздя» (С). Да что подводящий коллектор — тут Островецкую атомную станцию с 12 июля не могут поправить 🙁
Вспомнил о записи ЯковаСусленского то ли позднехрущёвского, то ли раннебрежневского времени (опубликована в книге «Перо моё — враг мой», Иерусалим, 1999): «Кединствувсегонародаведутдвапути…»
Думаю о жесточайших приговорах, выписанных ВикторуБабарико, МаксимуЗнаку, МарииКолесниковой, СтепануЛатыпову, ПавлуСеверинцу, СергеюСпаришу… О ликвидированных организациях, служивших отдушиной для тысяч людей, и о разогнанных-блокированных СМИ, служивших таковой для миллионов. Становится вполне понятным, какой путь был выбран в 2020 году. Идущие по нему постоянно спотыкаются, падают, набивают себе шишки — но с упорством, достойным солдатУрфинаДжюса лучшего применения, продолжают шагать.
Фотосfb-страничкиВладимираСкрабатуна, 12.09.2021.
Это — виды на «памятник», или «символический знак» картошке, воздвигнутый недавно в агрогородке Дещанка Узденского района Минской области. Даже здесь «смотрящие за культуркой» умудрились облажаться — и в подписи (картофель получил у нас распространение лишь в конце ХХ века? ой, ладно!), и в композиции. Ехидный комментарий от ЮрияПатюпы (fb, пер. с бел.):
Здесьвсёнеправдоподобно.Клубнилежаттолив бадье, то ли в корыте, то ли в коробедляручногосева.Новедькартофельсобираютневкорытоиневкороб,авкорзину.Самажекартошканенасыпана,аположенастакимверхом,чтоникогданеудержится,еслинеприклеить.Аесликлеится,то,может,этонекартошка,аконские«яблоки»?
Когда я увидел на сайте витебской «Мишпохи» поздравление лидскому ансамблю «Шалом», где пан-редактор упомянул песню «Мястэчка», сразу пришло на ум сравнение с узденским казусом:
В четырёх строчках — 8 (!) ошибок. Правильно: «Ах, дзе ж падзелiся/Мае ўсе блiзкiя?/Застаўся цэлага/Шматок маленечкi…» Песня «Мястэчка» появилась в 2009 г., об истории её создания вкратце рассказано здесь. Перевод Ф. Хаймовича не раз печатался, но допустим, сборник И. Злотника 2008 г. и партитура песни 2010 г., изданные под эгидой «Шах-плюс», в Витебске малодоступны, хотя куда их только я не рассылал… Положим, что А. Шульман слабо знает белорусский — так уточнил бы написание слов у тех, кто знает (тем более, недавно был у витебчанина схожий камуфлет с идишем)! Не-а… 🙂
Поболе шуму, чем «картофельный памятник» и 42-й нумер «Мишпохи», вместе взятые, наделал новый учебник по истории Беларуси (ХIХ — начало ХХІ вв.) для 11-го класса средней школы, авторства Касовича и проч. Многие возмутились из-за того, что в разделах о Республике Беларусь на фоне комплиментов «солнцеподобному» даже не упомянутыСтаниславШушкевич (первый глава РБ, 1991—94 гг.) и СветланаАлексиевич (первая нобелевская лауреатка среди граждан РБ, 2015 г.). Кто-то заметил, что о Катастрофе евреев Беларуси 1941—44 гг. написано скупо и невнятно. Всё так, но меня расстроили прежде всего монотонная подача материала и суконный язык… иногда словно доклад секретаря ЦК КПБ читаешь. Заусениц и просто фактических ошибок тоже отнюдь не мало.
1794 г. — XIX век? Оригинальненько…
Первый «Славянский базар» был проведен в июле 1992 г. Забавно, что 2011 г. идёт в таблице перед 1991-м, а также то, что «ОткрытиеНациональногодетскоготехнопарка» попало в семёрку важнейших «событийкультурногоразвития» аж за сорок лет. Здесь — о том, что оно собой представляло.
«Нетерпимостьксоциальномуугнетению» и «служениенароду» можно вычитать у того же Ф. Богушевича, ну да ладно. Замечу, что «Скрыпка беларуская» и «Хрэст на свабоду» Тётки (взявшей псевдоним «Гаўрыла») вышли в 1906 г., а сборник лирики ЯнкиЛучины «Вязанка» — в 1903-м. Т.е. первыми в ХХ в. сборники Тётки считаться никак не могут.
М. Шагал, утратив влияние в «своём» училище, официально открытом 28.01.1919, перебрался из Витебска в Москву в 1920 г., Р. Фальк преподавал в Витебске годом позже… Ну и не во Францию уехал Шагал в 1922 г.; сперва в Литву, потом в Германию. Лишь осенью 1923 г. направился в Париж.
Иллюстрация много теряет от неперечисления языков (догадайтесь, дети, сами…) Вообще, в §25 — ни слова об официальном четырёхязычии в БССР до 1938 г. И ни полслова о культурных учреждениях, работавших на идише и польском, не говоря уж, к примеру, о цыганской школе в Витебске.
Белорусская киностудия переехала в Минск не в 1929-м, а в 1939-м. И уж если напирать на историю организаций-реорганизаций, то отсчёт следовало бы вести с 1924 г.: управление «Белгоскино», предтеча «Беларусьфильма», было создано 17.12.1924, откуда и «день белорусского кино» 17 декабря.
Хватит, пожалуй. С минобразования, его «щупальцами» на местах и кураторами в «администрации президента» всё более-менее ясно. Но вот что хочу сказать о тех, кто позиционирует себя как либералов и сторонников реформ. Ещё в 2000-х я чувствовал, куда всё катится, и во всю мощь высмеивал сервильных историков вроде Э. Иоффе, Н. Сташкевича, Я. Трещенка, чуть позже — Е. Новика… Что-то предлагал для исправления ситуации, просил поддержки.
Многие из вас мои усилия в лучшем случае игнорили, в худшем – создавали мне репутацию скандалиста, обижавшего заслуженных людей. Теперь старшая генерация «лоялистов» почти исчезла, но на их место пришла ещё менее сведущая и более циничная когорта, затягивающая в альтернативную реальность ваших детей и внуков. Не считали вы, что установление истинной картины прошлого (более того, регулярная поддержка системы, работающей на установление такой картины) находится среди приоритетных задач? Что ж, кушайте учебники без Алексиевич и Шушкевича, не обляпайтесь.
А я присоединюсь к поздравлениям с 80-летием, адресованным ЮриюНиколаевичуМуйвиду, шахматному тренеру с огромным стажем. Учил детей в Бресте, заведовал кабинетом шахмат во Дворце пионеров и школьников на Старовиленском тракте (моя альма-матер), и до сих пор трудится в Минске. Сдержанный и тактичный – наверно, за всю жизнь сделал людям меньше замечаний, чем я тут за один вечер 😉 Помогал мне в организационных делах, связанных с выпуском журналов «Шахматы» и «Шахматы-плюс» (2003–2004), да и позже. По силе игры он кандидат в мастера, но очень цепкий, как помнится с 1990-х годов. И не случайно Юрий Николаевич добивался успехов на заочных соревнованиях, а также на ветеранских очных. Многая лета!
Увы, пандемия COVID-19 по-прежнему косит людей. Её жертвой стал и минчанин АлександрАльбертовичПавлович (30.06.1962 – 16.09.2021), с которым я пересекался в 2000–2010-х, а в 2006 г. немного сотрудничал. Но лучше о нём скажет СергейКорчицкий:
Я знал Александра Альбертовича с 1989 года. Ему тогда было 27, мне – 13. Председатель минской федерации гексашахмат, мастер IHCF, участник первого в стране турнира по сёги в 2000 году, тренер по шашкам и сянци, автор двух сборников рассказов, человек с широким кругозором (4 высших образования), высокой нравственности и духовной культуры, теософ. Добрый, жизнерадостный, деятельный, спокойный и уравновешенный. Тренер и Учитель с большой буквы. Друг. Неизвестный широкой публике, но столь любимый в узком кругу соратников и единомышленников. Прощай! Мы тебя никогда не забудем!
Новая п’еса пра паэта Мойшэ Кульбака паказана ў час беларуска-яўрэйскага фестывалю
Піша Міхаіл Круцікаў («Форвертс», ЗША)
Ад пачатку жніўня 2020 г. Беларусь знаходзіцца ў цэнтры ўвагі сусветных мас-медыя. Кожны дзень тысячы людзей выходзяць на вуліцы Мінска і іншых гарадоў, каб выказаць свой пратэст супраць сфальшаваных выбараў, у якіх нібыта перамог Аляксандр Лукашэнка, дыктатарскага складу кіраўнік.
Аднак апрача гэтых падзей здараюцца іншыя, таксама цікавыя і важныя – такія як беларуска-яўрэйскі фестываль, які прайшоў з 5 па 11 кастрычніка. Мерапрыемства было арганізавана мінскім цэнтрам беларуска-яўрэйскай культурнай спадчыны.
Праграма фестывалю спалучала звычайны і віртуальны фарматы. Удзельнікі маглі выбраць актыўнасці на свой густ: паслухаць падкаст з расповедам клезмера Зісла Сляповіча пра ўзаемаўплыў яўрэйскай і беларускай музыкі; наведаць гістарычныя яўрэйскія мясціны ў Мінску пры дапамозе новага аўдыёгіда; прыгатаваць беларуска-яўрэйскія прысмакі, такія як эсік-флэйш ці бульбяны кугл (інгрэдыенты для якіх можна было замовіць у мінскай інтэрнэт-краме). Да таго ж былі даступныя лекцыя пра беларуска-яўрэйскія імёны і гутарка паміж спецыялістамі ў беларуска-яўрэйскай культуры і гісторыі.
Кульмінацыяй фестывалю сталася пастаноўка новай п’есы «Груганы дыяспары», прысвечанай трагічнаму лёсу яўрэйскага паэта Мойшэ Кульбака. Назву можна перакласці і як «Крумкачы рассеяння».
Афіша, выкананая Уладзімірам Цэслерам
П’есу, пастаўленую на рускай мове, напісала маладая віцебская драматургіня Вольга Прусак (на фота), якая раней ужо заваявала шэраг важкіх прызоў за п’есы і фільмы. Пра сваю цікавасць да Кульбака Вольга піша: «Кульбак для мяне стаў адкрыццём, паваротным і знакавым, перш за ўсё ва ўспрыманні таго месца, дзе я жыву. Раптам зусім па-іншаму бачу Беларусь – апантана закахаўшыся не ў тое, што ёсць, а ў тое, што мы страцілі. Такое балючае каханне – да страчанай будучыні, да спыненай думкі, да зламанага суквецця, да здушанай песні, да традыцыі, якая жывіла беларускую культуру і ад якой мы так жорстка былі адарваныя».
Дзея п’есы адбываецца ў савецкім Менску, куды Кульбак пераехаў з польскай Вільні ў 1928 г. Неўзабаве ён зрабіўся прыкметнай постаццю ў савецкай яўрэйскай культуры. На сцэне мы бачым яго ў рэдакцыі часопіса «Штэрн» з двума яго калегамі: «чырвоным яўрэем» Ізі Харыкам і «зялёным яўрэем» Зэлікам Аксельродам (у гэтых вобразах можна пазнаць гуллівыя намёкі на жывапіс Марка Шагала). Cпачатку іх праца ідзе спорна, але з цягам часу іх настрой робіцца ўсё больш змрочным праз сталінскую тэрарыстычную палітыку. Нечакана надыходзіць горкі фінал. Кульбака і Харыка арыштоўваюць і расстрэльваюць у Менску, у кастрычніку 1937 г. Аксельрод будзе забіты ў 1941-м годзе.
Паралельна дзея разгортваецца ў свеце фантазій і мрояў. Вольга Прусак па-майстэрску спляла вобразы, матывы і фрагменты з твораў Кульбака. Істотнае месца тут займаюць розныя віды птушак, што наводзіць на думкі пра Кульбакава апавяданне «Муня-птушкавод і яго жонка Малкелэ». Гэтаксама як праставаты Муня, якога выжылі з хаты шэльма-жонка і яе хіжы каханчык, наіўны ідэаліст Кульбак спакушаецца на падманлівыя савецкія абяцанкі і потым плаціць жыццём. Выняткам сярод шчасных птушак з’яўляецца чорны груган. Гэты змрочны вобраз адкрывае і закрывае спектакль, будучы сімвалам трагічнага лёсу Кульбака. Чорны і чырвоны – дамінуючыя колеры дэкарацый, і яны кантрастуюць з рознакаляровымі птушкамі. Стыль акцёрскай гульні вагаецца паміж гратэскнай сатырай і экспрэсіянісцкай сімвалічнасцю, ён адсылае да ўяўленняў Кульбака і стылю яго ўласных твораў.
Ажыццявіць гэтую пастаноўку было вельмі няпроста. Праз пандэмію рэжысёр Уладзімір Шчэрбань не здолеў прыехаць у Мінск і кіраваў акцёрамі з Лондана. Акцёры ж у Мінску часам не былі ўпэўнены, што спакойна дабяруцца да сваёй тэатральнай студыі, таму што ў цяперашнія часы міліцыя можа схапіць людзей на вуліцы, збіць і кінуць у турму проста так, без прычыны. Калі гэтая пастаноўка задумлялася, то, напэўна, яе стваральнікі не мелі на ўвазе гістарычных паралеляў паміж эпохай савецкіх палітычных рэпрэсій і цяперашняй Беларуссю, але, калі бачыш гульню акцёраў у кастрычніку 2020 г., няможна адмежавацца ад такога параўнання.
Фота Дар’і Гарбатавай
Падобна, што «Крумкачы рассеяння» – першая тэатральная пастаноўка, якая закранае тэму сталінскага тэрору ў Беларусі. У канцы 1930-х гадоў савецкая ўлада знішчыла цвет беларускай і яўрэйскай культуры. Шэраг яўрэйскіх культурных дзеячаў, такіх як літаратурныя крытыкі Хацкель Дунец і Якаў Бранштэйн, былі апантанымі камуністамі, а іншыя, тыя ж Кульбак і Аксельрод, былі памяркоўнымі «спадарожнікамі»… Зараз маладая беларуская інтэлігенцыя імкнецца аднавіць сваю пабураную і забытую культурную спадчыну, і яўрэйская культура займае ў ёй прыстойнае месца. У наш час мажліва, напрыклад, прачытаць некаторыя творы Кульбака ў новых перакладах Сяргея Шупы.
Трэба спадзявацца, што гэтая важная праца будзе працягнута і новае пакаленне беларускіх чытачоў пазнаёміцца з усёй літвацкай галіной літаратуры на ідышы і іўрыце. Сярод іншых, заслугоўваюць гэтага знаёмства такія пісьменнікі, як Залман Шнэур, Лейб Найдус і Эльханан Воглер.
Наследие еврейских авторов – выходцев из Беларуси до сих пор является предметом культурологических и политических дискуссий. Предлагаю читателям краткий обзор событий и тенденций, связанных с этой темой. Информационными поводами к публикации послужили выставка «Шрага Царфин. Ведущий к свету» в Национальном художественном музее Республики Беларусь (6.12.2019 – 01.03.2020) и мастер-класс «Путешествие в мир белорусских местечек» Минского общества еврейской культуры имени Изи Харика (МОЕК), состоявшийся 9 февраля 2020 г. в рамках этой выставки.
Афиша к выставке
Елизавета Мальцева – руководитель МОЕКа
Во всем мире, а особенно в интеллектуальных кругах Центральной и Восточной Европы, не прекращаются дискуссии о национальных корнях Парижских художественных школ. Речь идет о «Плавучей прачечной» “Бато-лавуар” (Модильяни, Пикассо и др.), а также об «Улье», где в состоянии гремучей смеси творческо-личных отношений взаимодействовали Шагал, Сутин, Кикоин, Кремень и другие еврейские художники с белорусской «пропиской», русская «Маревна», болгарин Паскин, японец Фужита (иногда пишут Фузита) и другие фигуры художественного андеграунда начала ХХ века. Впоследствии к кругу белорусских парижан примкнул Ш.Царфин.
Полемика актуальна для анализа Витебской, Лондонской, Нью-Йоркской, Лодзинской и других «школ». Указанная проблема поднимается в беседе с Юрием Крупенковым и Юрием Абдурахмановым о русско-советской, белорусской, французской и еврейской школах живописи. Так, Ю. Крупенков акцентировал внимание на формально-стилистической преемственности большинства белорусских художников советского периода с академической и реалистической традицией XIX века. В своих лекциях и экскурсиях Ю. Абдурахманов, куратор многочисленных проектов, посвященных еврейскому художественному наследию Беларуси (в том числе упомянутой выставки в НХМ), отмечает особую эмоциональную и чувственную отзывчивость еврейских художников из черты оседлости. Однако, на наш взгляд, они в этом смысле не сильно отличаются не только от принципиально космополитичного В. Стржеминьского (Владислав Максимилианович Стржеминский, также Стшеминьский, 1893, Минск — 26 декабря 1952, Лодзь — русский, польский и белорусский художник-авангардист, теоретик унизма в абстрактном искусстве) или «беспринципной» Н. Ходасевич-Леже (которую с легкой руки О. Лукашевича – автора сериала о белорусских художниках Парижской школы могут принять за хасидку), но и «сапраўдных беларусаў» М. Филипповича, М. Севрука, А. Сергиевича, российско-имперского мистика Д. Стеллецкого (Дмитрий Семёнович Стеллецкий, 1875, Брест-Литовск, — 1947, Париж — русский скульптор, живописец, иконописец и театральный художник) и т.д.
Искусствоведческая позиция Абдурахманова связана с его скептическим отношением, с одной стороны, к академической, реалистической, натуралистической традициям, а с другой стороны, к любому беспредметному искусству, а также концептуализму, перформенсам и т.д. как к недостаточно выразительным средствам для отражения мировосприятия человека ХХ века.
Юрий Абдурахманов
В свою очередь, топ-менеджер белорусской редакции «Радио Свобода/Свободная Европа» Ф. Вечёрка и квазиоппозиционный депутат В. Воронецкий на очередном «Мова-фэсце», проходившем 22.02.2020 в минском культурном хабе ОК-16, напомнили о вновь обострившемся споре «славян между собою» за наследие Шагала и других белорусских парижан. Последние видятся как культурные супергерои, заложившие, наряду с представителями идишистско-гебраистской литературы и татарской народной культуры, краеугольные камни в фундамент мультиэтнического самосознания новой органически целостной белорусской нации. Выбор персоналий, вероятно, связан с их сравнительной «безопасностью» – они вряд ли могут быть использованы антибелорусскими силами в качестве инструмента.
Присутствовавший на «Мова-фэсце» российско-украинский философ сравнил наблюдаемый процесс национально-романтического воссоздания государственности с позитивным мифотворчеством, характерным для периода становления государственных наций стран Западной и Восточной Европы XVII – начала ХХ вв.
В российском искусствоведении присутствуют субъективистские отсылки живописного наследия Витебска начала ХХ века к традиции «Мира искусства». Белорусский искусствовед Абдурахманов видит источник вдохновения Шагала в позднем русском лубке (в свою очередь связанном с традицией западноевропейской гравюры) и тем самым оппонирует белорусофильским притязаниям на региональную исключительность уникальной среды порубежья, сводимой в наиболее вульгарных интерпретациях к влиянию белорусской деревни. В защиту этнографически-регионалистской версии источников творчества Шагала можно сравнить его работы с иллюстрациями к Агаде и другим еврейским религиозным и светским книгам.
Говоря о связи оригинального творчества местных гениев с окружающей их языковой, культурно-природной, социально-экономической, политико-правовой, архитектурно-ландшафтной средой, нельзя не отметить влияния линий и фактур специфического известного шагаловского пейзажного ландшафта на современный облик исторического центра Витебска. Впрочем, этот облик во многом определяется православными новоделами, возникшими в постсоветский период на месте своих предшественников, уничтоженных во время советской бомбардировки 1943 г. и хрущевской борьбы с культовыми зданиями.
Современным Смиловичам с точки зрения сохранения памяти об этнонациональных истоках творчества Сутина и Царфина повезло еще меньше. (О современных радостях и трудностях продвижения наследия Царфина и Сутина читайте в материале И. Ганкиной). Можно согласиться с Абдурахмановым, что слава Шагала затмевает даже более ценимого критиками и арт-рынком Сутина, не говоря уже о куда менее известном Царфине. В его представлении творчество искренне безумствующих гениев однозначно более ценно, чем гениальный пиар-менеджмент шагаловской семейной корпорации, сравнимый по результативности с высшими достижениями апостолов сюрреализма и поп-арта (С. Дали, Э. Уорхола и др.) При этом творческая и человеческая биография Царфина выглядит куда более загадочной, чем истории жизни не только Шагала, но и Сутина. Как свидетельствуют родственники Царфина, участвовавшие в церемонии открытия выставки, а также персонажи документального фильма З. Котович по сценарию Абдурахманова, а также развернутые устные комментарии последнего, художник отличался экстравагантным даже по критериям той эпохи отношением к своему творчеству. Согласно фильму, Царфин был совершенно не способен говорить ни о чем, кроме своего понимания живописи. Однако по другим свидетельствам как раз свое оригинальное видение отношения «мир – воспринимающий его субъект» Царфин тщательно скрывал и мистифицировал. Из фильма мы не узнаем о маниакальном стремлении к уничтожению отдельных, каким-то произвольным образом отобранных произведений (некоторые из них были восстановлены реставраторами и дилерами на потребу арт-рынка буквально из обрезков). Это роднит Царфина с Сутиным, резавшим и сжигавшим свои работы 1926–1929 гг., и коренным образом отличиется от действий позднего Шагала, который креативно решал четко определенные финансовые и маркетинговые задачи.
Еще более шокирующими и сенсационными выглядят утверждения специалистов, в том числе Абдурахманова, о наличии в некоторых работах Царфина трудноразличимых архитектурных и биоморфных изображений, которые хорошо заметны только с применением особого освещения и увеличительных инструментов. Возможно, эти особенности художественного языка обусловлены мистическими поисками Царфина, принятием им какой-то своеобразной версии католицизма и т.д.
Недостаточно изученной биографии художника присущи вполне голливудские драматизм и героизм, связанные с неоднократными переездами: Смиловичи–Эрец-Исраэль–Берлин–Париж–Гренобль–Испания и т.п.; с участием в Первой мировой войне в рядах трансиорданского еврейского легиона; во французском Сопротивлении, где он отвечал за изготовление фальшивых документов и организацию перехода евреев и других беженцев в Швейцарию. Представляют интерес его особые отношения с бытовым окружением и художественной средой, творческие искания и влияния. Достаточно напомнить о его долговременном «воздержании» от выставочной деятельности и нежелании продавать свои произведения. Он весьма трепетно подходил к размещению продаваемых знакомым коллекционерам картин; известно, к примеру, что он иногда отказывался продать свою работу за большую сумму, когда его не устраивали условия развески. В этом смысле есть претензии к их экспозиции в НХМ.
Итак, уже созрели условия для подробного искусствоведческого анализа работ Царфина с использованием разнообразных инновационных методов и современных технических средств, что, между прочим, может повысить капитализацию его наследия. В настоящее время формирование рынка произведений Царфина тормозится уникально-маниакальной политикой ведущего коллекционера, который отказывается их не только продавать, но и популяризировать, экспонировать, репродуцировать, исследовать и т.п. По-видимому, ведущую роль в изучении и популяризации художника могла бы взять на себя израильская культурная общественность, но на сегодняшний день имя Царфина в Израиле малоизвестно. В Беларуси, несмотря на приобретение нескольких его работ «Белгазпромбанком», интерес к творчеству художника только начинает формироваться. С другой стороны, продвижение на западные рынки требует дополнительных усилий.
Разумеется, в широких возможностях беллитризации и кинематографического освоения судьбы художника заключена опасность излишней дальнейшей вульгаризации, как это случилось с Шагалом, Малевичем и Сутиным. В то же время особенности его творческой манеры открывают широкие возможности для экспонирования с использованием технологий виртуальной и дополненной реальности.
Скорбящие в голубом. Холст, масло. Начало 1960-х гг. 80,7х54. Коллекция группы компаний А-100
Девушки в цветах. Холст, масло. 1950-е гг. 81х60. Коллекция фонда «Наследие и время»
Фрагмент картины
Церковь св. Ронана в Локронане. Холст, масло. 1968 г. 81х60. Частная коллекция
Фрагмент этой работы: портал церкви со статуей святого и фантастическим животным за ним.
Беседующие (по версии Ю.Абдурахманова – «Смиловичские евреи»), 1952 г. Картон, гуашь, масло.33х24. Музей «Пространство Хаима Сутина» в Смиловичах
Гора Гран-Моль (Савойский пейзаж) – около 1970 г. Картон, гуашь и масло. 65х50. Коллекция группы компаний А-100
(Все фото работ Ш. Царфина предоставлены Ю. Абдурахмановым).
От анализа художественного наследия Царфина перейдем к судьбе идишистской литературы. Автор внимательно наблюдал за мастер-классом, проходившим в НХМ в рамках выставки.
Ведущие. Перед началом
Идишистская литература, являющаяся основным объектом изучения для участников многолетнего проекта «Идиш: язык, традиции и культуру познаем вместе», находится и в более выигрышном, и в более уязвимом положении, чем произведения пластического искусства белорусских евреев; популяризация литературы и произведений пластического искусства зависит от принципиально различных факторов. Представляется, что живая традиция книжников народа Библии может несколько отличаться от доминирующих трендов современного мифотворчества. Как указала ведущая мероприятия Инесса Ганкина, наиболее созвучен работам Царфина художественный мир М. Кульбака, интерес к творчеству которого резко возрос на фоне возврата в культурно-научный оборот наследия белорусских литераторов – жертв сталинизма.
Инесса Ганкина
Участники мастер-класса обозначили проблемы стилистической и смысловой адекватности воспроизведения и восприятия оригинальных текстов, вобравших в себя богатый этнокультурный и социально-политический материал, и их переводов на разные языки. Некоторые особенности текста неизбежно ускользают от внимания читателей, критиков и даже переводчиков в силу понятных объективных обстоятельств. Тем большее значение имеют усилия энтузиастов, и тем более возрастает их ответственность за возвращение культурного наследия и исторической памяти. Если эти задачи и не отрефлексированы всеми участниками процесса, то остро ими ощущаются. Носители языка и бытовой культуры штетлов зачастую стремятся к активному взаимодействию с научно-культурным истеблишментом, преодолевая институциональные и статусные барьеры между профессионалами и дилетантами, о чем на мастер-классе говорила руководитель проекта Светлана Трифсик.
Светлана Трифсик
В ходе работы над текстами участники группы анализируют существующие переводы и предлагают свои собственные интерпретации идишистских текстов. При этом обнаруживается различие в диалектах идиша с точки зрения словарного запаса, иноязычных включений, произношения, смысла отдельных выражений и т.д. Послевоенное поколение, к которому принадлежат все члены группы, не могло получить образование на родном языке, но все они слышали идиш дома в детстве от мам, бабушек или соседей.
С другой стороны, полученное высшее образование и общий кругозор позволяют проводить анализ текста с обращением к немецкому, польскому, английскому, французскому, украинскому и другим языкам. Реальное русско-белорусское двуязычье участников позволяет идентифицировать славянизмы в текстах на идише.
Слушатели
Алесь Астраух– составитель идиш-белорусского словаря
В то же время при анализе текстов из-за ограниченности специальных знаний в профессиональном сообществе возникает дилема «деревьев и леса», связанная с общим для историков, филологов, искусствоведов, исследователей-дилетантов и активистов недопониманием различных и разнообразных аспектов смысла рассматриваемых текстов. Становится очевидной насущная необходимость комплексного подхода к изучению этих и сопутствующих материалов, введение в оборот новых источников и т.д. Здесь вновь приходится говорить о роли и распределении ответственности, а также сотрудничестве восточноевропейских, американских и израильских элит, но уже в ином качестве, поскольку пласты литературной и фольклорной традиций разных народов, сложившиеся к концу XIX – началу XX вв., их взаимопроникновение и перемешивание образуют плодотворный субстрат для дальнейшего развития. И чем более осознанным будет отношение к этим явлениям, тем более ярким видится грядущий расцвет. Восстановление, переосмысление и начавшаяся переоценка разнонаправленных и противоречивых тенденций прошлого видятся из Минска особенно перспективными в контексте актуальной культуры Израиля, нуждающейся в более осознанном отношении как к ашкеназской, так и другим ее ветвям. Хорошей иллюстрацией к последнему тезису являются прозвучавшие в оригинале и в русском переводе отрывки из рассказа Авраама Карпиновича о Хане-Мерке – торговке рыбой из довоенного Вильно, живом носителе и интерпретаторе народных пословиц, поговорок и проклятий. Этот материал был блестяще представлен на мастер-классе Михаилом Цейтлиным и Давидом Либерманом, а их смысловой анализ фольклорного материала позволил слушателям понять особенности еврейской ментальности.
Михаил Цейтлин
Михаил Цейтлин и Елизавета Мальцева
Давид Либерман и Светлана Трифсик
Образ Ханы-Мерке в формально-тематическом смысле отсылает к главе «Лондон, почему ты не сгоришь?» из «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема, где изображена незабываемо яркая Броха с ее богатым набором проклятий. В рассказе о Хане-Мерке идет речь о ее сотрудничестве с руководителем отдела языка и литературы довоенного Еврейского исследовательского института, профессором Максом Вайнрайхом, о ее романе с сотрудником института – фольклористом-этнографом. Все герои рассказа Карпиновича – реальные жители Вильно, погибшие в годы Второй мировой войны.
Мы нуждаемся в максимально трезвом отношении к разноязыкому литературному наследию (Бялика, Ахад ха-Ама, Зингера, Агнона, Бабеля, Суцкевера и т.д.). При этом воспринимать его во всей полноте совсем «без гнева и печали» не представляется реальным, а эмоциональное отношение к эстетическим характеристикам «идеологически сомнительных» и противоречивых произведений является залогом неослабевающего интереса к ним. Действительно, в какой мере великие произведения таких основоположников идишистской литературы как Менделе Мойхер-Сфорим и Шолом-Алейхем, не без основания отождествляемые с традициями критического реализма и поднимающие темы языка, религии, эмиграции, благотоворительности, коррупции, просвещения, секуляризации, эмансипации, войны, революции, торговли женщинами и др., являются энциклопедией жизни в черте оседлости? В этом смысле примечательна просионистская утопия, представленная в небольшом рассказе из сборника сороковых годов «Дом в семь окон» американской писательницы Кади Млодовски (Молодовской) – уроженки Беларуси, впервые переведенном на русский участниками проекта. В рассказе описывается до поры до времени счастливая жизнь Башке, дочки еврейского скотопромышленника, ее мужа – успешного коммерсанта и знатока Торы, заканчивающаяся драматичным разрывом семейных связей и переселением главной героини вместе с детьми в Эрец-Исраэль. Современный читатель постоянно размышляет о будущей печальной судьбе евреев Восточной Европы, оказавшихся последовательно во власти двух тоталитарных режимов. С другой стороны, развод Башке и ее отъезд напоминают о разрушении семьи в эпоху еврейской эмиграции из СССР. Кстати, на мастер-классе в НХМ прозвучало юмористическое детское стихотворение Млодовски (Молодовской) «Мантл» («Пальто») в исполнении Елены Левиковой.
Елена Левикова
Несмотря на кажущуюся простоту этого текста, его адекватный поэтический перевод представляет собой сложную задачу из-за «сопротивления материала». Это же касается русских переводов классического стихотворения Кульбака «Звездочка» (1916), приобретшего в силу особенностей русской поэтической традиции, не свойственные ему изначально «слащавые» черты. Компромиссный с точки зрения соотношения смысла и формы белорусский перевод А. Хадановича позволил успешно разрешить эти противоречия на другой лингво-культурной почве. В рамках мастер-класса этот перевод не только прозвучал в прекрасном исполнении Давида Либермана, но и стал основой небольшого интерактива, посвященного истории насильственной эвакуации населения Беларуси из прифронтовой полосы в годы Первой мировой войны. В этой связи хочется напомнить о трагическом поэтическом тексте З. Аксельрода «Беженцы», где фигурирует отрезанная казаками еврейская голова, которая присутствовала в переводах тридцатых годов, но исчезла в поздних переводах на русский. Творчество и биография Кульбака также требуют не только ритуальной демонстрации заинтересованности, но и конкретного анализа. В этой связи обращаем внимание на уже опубликованные белорусские переводы модернистской прозы Кульбака («Панядзелак», «Мэсія з роду Эфраіма», перевод С. Шупы), а также на готовящийся перевод его последнего романа «Зелменяне» (переводчик А. Дубинин).
Участники мастер-класса в НХМ могли оценить звучание подлинника прозы Кульбака в исполнении Елены Левиковой и качество перевода, прочитанного Михаилом Цейтлином и Инессой Ганкиной. К сожалению, в определенных молодежных еврейских кругах Беларуси наблюдается скептицизм по отношению к творчеству М. Кульбака (основанный на знакомстве с не самыми удачными его произведениями и более ранними советскими переводами автора), что отличается от позиции местной белорусскоязычной элиты.
После мастер-класса. Слева направо: Д. Либерман, Е. Левикова, А. Астраух, С. Шупа, С. Трифсик, Ю. Абдурахманов, Е. Мальцева, И. Ганкина, М. Цейтлин
Подводя промежуточные итоги, следует отметить расширяющееся присутствие еврейского компонента в культурной жизни страны – от выставок современных израильских фотографов до обращения к местному культурному наследию. Но от знакомства с еврейским наследием до включения его в актуальный культурный ландшафт современной Беларуси – «дистанция огромного размера».
Дмитрий Симонов (г. Минск), специалист по социокультурным коммуникациям,
участник проекта «Идиш: традиция и культура – познаем вместе»
Назаву ўсе няпэўныя з майго пункту гледжання рашэнні.
Мы ведаем, што Казімір Малевіч менаваў “Чорны квадрат” “живым царственным младенцем”, што ў самім назове групы падкрэслена навізна падзеі – “Утвердители нового искусства”. Ці не было б дасціпней пакласці альманах з выявамі “жывога царственнага немаўляці” ў супрэматычную калыску накшталт той, што спраектаваў у Баўхаўзе Петэр Келер (Peter Keler)? Ды яшчэ захінуўшы пялюшкамі; хай бы глядач апрадмеціў метафару і пагартаў-патрымаў на руках тое міфічнае немаўля… Сённяшняя вітрына больш падыходзіць да захавання ўрны з прахам.
Памылка плафона ў тым, што цяпер гэта плафон існуючай архітэктурнай прасторы, утылітарнае прыкладное аздабленне пакоя з элементамі мадэрну. Супрэматызм жа існуе ў сваёй, аўтаномнай прасторы, і як мінімум патрэбна было зрабіць плашчызну падвеснага сафіта, які нахілены па двух восях, каб ён абсалютна не супадаў, не суадносіўся з існуючай геаметрыяй. Гэта была б аўтаномная самадастатковая прастора для чырвонага квадрата, што існуе незалежна ад бачнай геаметрыі. Гэта былі б зрокавыя ўвасабленні ідэй новай эстэтыкі.
Можна было б падумаць пра падлогу ў выглядзе сектара сферы – такі сферычны сегмент, атрыманы шляхам перасячэння падлогі пакоя з уяўнай планітай-сферай. Тады наведвальніку проста фізічна прыйдзецца пабыць “інша-планіцянінам”, караскаючыся па крывізне кулі супрэматычнай планіты.
Вернемся да калыскі з “чорным квадратам” – або “ЧК”, як празвалі яго дасціпныя мастацтвазнаўцы. Гэтае скарачэнне нагадвае жудасную “Чрезвычайную Комиссию”, што вяла “чырвоны тэрор у адказ на белы тэрор”. Такое стылістычнае супадзенне практыкі органаў “ЧК” з рыторыкай супрэматыстаў не выпадковае – гэта абсалютна гамагенныя з’явы. І я прапанаваў бы зрабіць такі “літаратурна-мастацкі” мантаж – у люльку з выявай карціны “Чорны квадрат” К. Малевіча пакласці чорную скуранку супрацоўніка “ЧК”, замкнуўшы вольны палёт супрэматызму, праявіўшы яго канчатковыя памкненні. Якраз з чорных квадратаў, па лекалах, распрацаваных авангардыстамі, і былі пашыты “Чёрные кожанки” (нават тое, што яны былі ад пачатку пашытыя для авіятараў Першай сусветнай, толькі яднае ўсё вышэйсказанае).
У гэтым плане і супрэматысты, і лефаўцы, і канструктывісты выявіліся сапраўднымі носьбітамі бальшавіцкага стылю. Сацыялізм у СССР і быў рэалізацыяй мары авангарда: жыццёўладкаванне, арганізаванае па законах новай эстэтыкі, гэта значыць татальная арганізацыя матэрыялу, і далёка не ў апошнюю чаргу – “чалавечага матэрыялу”, людзей (якія ўпорліва не хацелі “татальна арганізоўвацца”), татальнае панаванне стылю. Звернем увагу на гідкі неалагізм эпохі – “чалавечы матэрыял”, яскравае расчалавечванне чалавека, дэгуманізацыя паняцця.
У мастацтве няма неарганізаванага матэрыялу, заяўляў Віктар Шклоўскі. Але гэткі падыход акурат уласцівы любому таталітарызму. На прыкладзе канструктывіста, заснавальніка эстэтыкі “ЛЕФа” Аляксандра Родчанкі мы можам назіраць перамешванне эстэтыкі і жыццёвай практыкі творцы. “Беспрадметнасць у жывапісе вас дзівіць цяпер таму, што жывапіс апярэдзіў жыццё, ён не адарваны ад жыцця, як думаюць. Ён толькі прадбачыць будучыню. Усе вы будзеце так існаваць, як існуюць цяпер гэтыя беспрадметныя формы, тон, вага і кампазіцыя”. У мастака Родчанкі гэта называлася “Вопыты для будучыні”. Гэтай бліжэйшай будучыняй стала эпоха сталінізму, у якой чалавек сапраўды ператварыўся ў беспрадметную форму, дзе грамадства набыло адзіную вагу і тон, адзіны змест, і дзе “галоўны мастак” [Сталін] выкарыстаў у сваёй творчасці не пэндзлі і фарбы, не кінакамеру і фотастужку, але чалавека і грамадства для сваіх канструкцый будучыні. Як у Маякоўскага: “Улицы – наши кисти, площади – наши палитры”… Адпаведна людзі – усяго толькі рысачкі, штрыхі, супрэматычныя першаэлементы.
Вось што піша Родчанка ў прафесійным часопісе “Савецкае фота” пра “перабудову мастака” – на прыкладзе “перавыхавання” забойцаў і “ворагаў народа” на будоўлі Беламорканала: “Мяне ўзрушыла тая чуласць і мудрасць, з якой ажыццяўлялася перавыхаванне людзей. Там умелі знаходзіць індывідуальны падыход да кожнага. У нас [фатографаў] гэтых чулых адносін да творчага работніка яшчэ не было тады…”
На фота Родчанкі – “чалавечы матэрыял”, арганізаваны па законах супрэматызму.
***
Зараз нас чакае наступны зал – арганізаваны ў выглядзе пляца пры дапамозе плаката “Клином красным бей белых” Эля Лісіцкага. Ён выкананы ў тэхніцы мазаікі на падлозе. На сцяне – роставы фотаздымак 1922 года ўдзельнікаў групы УНАВІС.
На фота – УНАВІС у чэрвені 1922 г., Віцебск (справа прысуседзіўся аўтар артыкула).
Падымаемся на другі паверх, трапляем у першы пакой. Тут жыў і працаваў у час знаходжання ў Віцебску Марк Шагал. Трэба адзначыць – паўсюль вас апякаюць ветлівыя наглядчыцы, добра інфармаваныя аб усіх дэталях экспазіцыі і абставінах тагачаснага жыцця. Яны вам распавядуць, што аздабленне пакоя адноўлена паводле рэшткаў захаваных шпалераў і паркета. Таксама гледача ўразіць “чароўнае” люстэрка-экран, на якім паступова праяўляюцца радкі верша, напісанага Шагалам, яго карціны і партрэт.
Гэта вельмі кранальна, пакуль не пачынаеш прыгадваць, як ён пісаў пра сябе: “Бачыш дрэва і думаеш: а наша дрэва іншае, неба іншае, усё не тое, і з гадамі ўсё больш і больш адчуваеш, што сам ты “дрэва”, якому патрэбная свая зямля, свой дождж, сваё паветра…” (1936 г.). “Глеба, якая наталяла карані майго мастацтва, – гэта горад Віцебск, але маладому жывапісцу патрэбен быў Парыж, як дрэву патрэбна вада, каб яно не засохла” (1950 г.). “Як дрэва з Радзімы, вырванае з карэннем, я быццам вісеў у паветры. Але ўсё ж такі жыў і рос” (1973 г.). Як адзначыў Валянцін Акудовіч у выдатным эсэ “Марк Шагал”: “у Шагале гэтае “дрэва” зусім не нейкае там дрэва-абстракцыя, а жывое дрэва з рэальнага ландшафту, як у сантыментах кожнага беларуса на чужыне”.
Дрэва-Шагал, два дрэвы – Бэла і Марк, сплеценыя галінкамі і пераплеценыя каранямі, лунаючыя ў паветры, пад столяй, нахіленыя (у бок акна) – як на той знакамітай карціне “Закаханыя над Віцебскам”. Гэта з Шагала і пра Шагала…
“Прысвячэнне Шагалу”, эскіз, 2019 г. А.Дубінін
Наступны пакой займаў разам з сям’ёй калега-антаганіст Шагала, Казімір Малевіч.
“Супрэматычная” столя пакоя, і ўжо звыкла “па-дарагому” – тач-скрын на рабочым стале (стол не Малевічаў; наогул, аўтэнтычных рэчаў няма). Зразумелае памкненне – адсутнасць хоць якіх твораў ці рэчаў, што належалі творцам УНАВІСа, вымагае шукаць нейкай замены праз паказ дарагіх тэхналагічных фокусаў.
На мой погляд, вельмі проста надаць чалавечай цеплыні “квадратнаму” вобразу стваральніка супрэматызму. Вось гэты флакон адэкалону “Паўночны” распрацаваў Казімір Малевіч у 1908 г., і, мяркую, зусім не цяжка знайсці такі флакон ды паставіць яго на стале побач з “чароўнай” тач-скрынкай (адэкалон выпускаўся з 1911 г. да пачатку 1990-х гадоў):
Злева флакон, выпушчаны ў 1930 г. Справа – флакон 1990 г.
Упакоўка адэкалону “Паўночны” (“Северный”) была выканана з белага матавага шкла. Флакон выглядаў як глыба айсберга, корак-верхавіну якога вянчала фігурка белага мядзведзя – ручка. Вышыня флакона – 19,5 сантыметраў. Адэкалон “Паўночны” быў вельмі папулярны, і выгляд флакона ў 1910–1990-х гг. практычна не мяняўся: у дарэвалюцыйны перыяд грані айсберга на флаконе былі ўвагнутыя, а затым іх зрабілі выпуклымі. Мы толькі можам пасміхацца, прыгадваючы, з якім выразам твару Казімір Севярынавіч Малевіч праектаваў флакон адэкалону “Северный”, вухам мастака адчуваючы сугучнасць свайму прозвішчу па бацьку.
Наступны пакой – з дзвюх няроўных частак. Першая – невялічкі клас для лекцый і заняткаў, які дзейнічае.
Другая частка – пакой-майстэрня Эля Лісіцкага, з яго фотаздымкам у рост і рэпрадукцыямі работ на сценах.
У наступным пакоі мясцілася скульптурная майстэрня Давіда Якерсона. Цяпер на сцяне – калектыўны здымак навучэнцаў майстэрні з Д. Якерсонам:
Студзень 1920 г. Стаіць Д.Якерсон, у першым радзе злева направа: Ф.Рабкіна, І.Байцін, Л.Юдзін, у другім радзе А.Кабішчар, Х.Зэльдзін, Хабас.
Рэканструкцыі твораў скульптурнай майстэрні, і самае жывое месца майстэрні – шэрая магнітная дошка з магнітнымі канструктыўнымі элементамі, забаўка для дзяцей – тут яны могуць таксама далучыцца да канструявання сваіх ідэй. Наглядчыца ветліва прадэманстравала нам на сваім смартфоне прыклады фігур, створаных дзецьмі. Фігуры былі вельмі ўдалыя, і я дагэтуль шкадую, што не папрасіў падзяліцца.
Апошні зал – хутчэй майстэрня-офіс, дзе працуюць з дарослымі (на стале і ў вітрынах можна ўбачыць іх творы):
Па сходах з каванай агароджай яшчэ “банкірскіх” часоў мы вяртаемся да пачатку экспазіцыі.
Ёсць магчымасць наведаць зменную экспазіцыю сучасных мастакоў у выставачным зале:
***
Вярнуўшыся да ўваходу з сувенірнымі вітрынамі, хацеў бы пераасэнсаваць і падсумаваць свае ўражанні.
Тое, што пакуль пануе ў нас у дачыненні да авангарда ўвогуле, я б акрэсліў як інфантыльна-камерцыйны рамантызм. Тэмай усяго сусветнага авангарда было мастацтва як мадэль сацыяльнай арганізацыі, эстэтычнае абгрунтаванне таталітарызму, які, аднак, яшчэ не быў усвядомлены як таталітарызм. Савецкія дваццатыя гады – культурна-міфалагічная эмблема. Гэта быў абсалютна ўтапічны праект па стварэнні такой мадэлі быцця, якая была б цалкам рацыяналізаванай, тэхнічна выверанай, прадказальнай. Прасцей кажучы, спроба стварыць з чалавека і грамадства машыну. Гэтым і займаліся з аднаго боку – мастакі-авангардысты, з другога – раннія бальшавікі. Барыс Парамонаў: “І мы ні ў якім разе не павінны забываць, што… касмічныя, анталагічныя ўтопіі сапраўды валодалі свядомасцю тагачасных людзей, у тым ліку найталенавіцейшых з іх, накшталт Шклоўскага з Маякоўскім, што рэвалюцыя сапраўды праецыравала падобны настрой думак”. На мой погляд, гэтая тэма павінна артыкулявацца музеем на сённяшнім узроўні разумення, сур’ёзна і па-даросламу. За авангардныя ілюзіі і досвед заплачана крывавая цана таталітарызмаў ХХ стагоддзя. Аднак сённяшняя беларуская кампліментарна-сямейная крытыка і мастацтвазнаўства не напрацавалі адпаведнага паняццёвага ды ідэалагічнага інструментарыя.
Калі ўжо і прадаваць “супрэматычныя” сувеніры, дык падкрэсліваючы небяспечнасць або ідэалагічную амбівалентнасць некаторых праяў авангарда ХХ стагоддзя… Напрыклад, чорны квадрат і іншыя супрэматычныя творы можна клеіць на пачкі з запалкамі. Запалкі дзецям – не забаўка: “Не жартуйце з агнём і супрэматызмам”.
Музей гісторыі Віцебскай народнай мастацкай вучэльні
(Віцебск, вул. Марка Шагала, 5а)
Круты адхон вуліцы, што пачынаецца ад вуліцы Леніна, імкліва вядзе ўніз, леваруч пралятае прыгожы, зграбны будынак – былы дом банкіра Вішняка, і амаль адразу вуліца ўпіраецца ў папярэчную вуліцу Калініна, за ёй – як перасячэш невялічкі парк, трапляеш на стромкі бераг Дзвіны.
Звернемся да будынка музея гісторыі вучэльні. Сёлета яму было 106 год. Пабудаваны быў у модным на пачатак ХХ стагоддзя стылі мадэрн банкірам Ізраілем Вішняком, у ім было паравае ацяпленне, ванны пакой, ватэрклазет і лазня.
Кароткая перадгісторыя стварэння мастацкай вучэльні, якая таксама тлумачыць назоў вуліцы: “Хаця Шагал не быў чалавекам, так бы мовіць, “практычным”, але, калі справа заходзіла аб вучэльні, ён выяўляў немалы арганізацыйны талент: у параўнальна кароткі тэрмін дабіўся ад уладаў Віцебска перадачы добрага будынку… Менавіта Шагалу належыць заслуга прыцягнення ў вучэльню для выкладання… выдатных мастакоў, скульптараў, гісторыкаў мастацтва” (Майсей Лерман, архітэктар, былы навучэнец Віцебскай мастацкай школы).
14 верасня 1918 г. М. Шагал быў прызначаны ўпаўнаважаным па справах мастацтва Віцебскай губерні: “Тав. Шагал(у) прадастаўляецца права арганізацыі мастацкіх школ, музеяў, выстаў, лекцый і дакладаў па мастацтву і ўсіх іншых мастацкіх спраў у межах г. Віцебска і ўсёй Віцебскай губерні”.
І, нарэшце, словы самога Шагала (з ліста да П. Эцінгера ад 2 красавіка 1920 г.): “Ідэя стварэння Маст. Вучэл. прыйшла мне ў голаў пасля прыезду з-за мяжы, у час працы над “Віцебскай серыяй” эцюдаў. У Віцебску… мастацкія таленты дзесьці драмалі. Адарваўшыся ад палітры, я памчаўся ў Піцер, Маскву, і Вучэльня ўзведзена напрыканцы 1918 г. У яе сценах каля 500 юнакоў і дзяўчат розных класаў, розных талентаў і ўжо… розных “кірункаў””.
Зойдзем у музей: на панараме былога Віцебску кружочкам пазначаны будынак банкіра Вішняка, перададзены народнай мастацкай вучэльні:
У вестыбюлі, пад скляпеннямі другога паверха, сённяшнія нашчадкі адраджаюць дух ужо не столькі супрэматыстаў, колькі банкіра Вішняка – “манетызуюць” мастацкую творчасць футурыстаў, забыўшыся на тое, што “грошы – зброя Антанты”.
У першым зале музея – экспазіцыя тагачаснай фактуры, стылізаваная пад афішную тумбу, побач – калектыўны здымак мастакоў школы Юдаля Пэна з самім майстрам:
У тым жа зале насупраць – найноўшыя тач-скрыны, дзе дотыкам можна вывесці падрабязную візуалізацыю таго, што зацікавіла:
Такі непасрэдны дотык да музея (які ў прынцыпе з’яўляецца зонай “don’t touch”) у першым жа зале, зразумела, ухвальнае рашэнне. Ты дакранаешся да гісторыі, да вытокаў мастацкай вучэльні і супрэматызму… Адзінае, што муляе, – гэтае дакрананне не “сфармулявана”, не аформлена ідэалагічна. Зараз пройдзем далей, дзе і паспрабуем раскрыць гэты тэзіс.
Наступны зал – з дзвюх частак. Гэта паўзагончык, які адкрываецца ў храм-скарбніцу супрэматызму.
Як бачым, плафон распісаны па матывах карціны Казіміра Малевіча “Чырвоны квадрат”, а пад ім, у форме алтара, футарал, аздоблены адпаведна другой, самай знакамітай карціны Малевіча “Чорны квадрат”. У ім захоўваецца факсімільны экзэмпляр альманаха “УНОВИС”. У чэрвені 1920 года заснаваная Малевічам група Унавіс выпусціла пяць машынапісных асобнікаў аднайменнага альманаха, якія ўтрымлівалі артыкулы, маніфест, дэкларацыі і малюнкі УНАВІСаўцаў. Як тут не хапае тактыльнасцi – прагартаць, хай сабе факсімільны, экзэмпляр альманаха (каб зразумець, напрыклад, да чаго тут чырвоны квадрат на плафоне і чорны – у “алтары”):
А пры чым тут Шагал, запытаеце вы. Сапраўды, пераход у другі зал у гэтым выпадку – транзіт у іншы стан вучэльні. Тут адбыўся нейкі пералом, чалавечы канфлікт, які быў вынікам канфлікту ідэалагічнага. Заўважым, альманах выдадзены ў чэрвені 1920 г., а ў пачатку таго ж месяца М. Шагал пакідае мастацкую школу ў Віцебску і ад’язджае ў Маскву. Мастацтвазнаўца Абрам Эфрос піша: ”Малевіч…абвінавачваў Шагала ў памяркоўнасці, у тым, што ён яшчэ ўсё важдаецца з выявай нейкіх рэчаў і фігур, тады як праўдзівае рэвалюцыйнае мастацтва беспрадметна”. Мастак Іван Гаўрыс сведчыць: “М. Шагал пад націскам самага левага мастацтва не здолеў пераканаўча абгрунтаваць ідэалогію свайго індывідуальна-наватарскага кірунку. Яго аўдыторыя была разагітавана. У вучнях адчувалася незадаволенасць сваёй работай. Убачыўшы гэтакі паварот спраў, М. Шагал, як чалавек самалюбны, пакінуў сваю майстэрню і з’ехаў у Маскву”.
Гэты пералом мы прасачылі на індывідуальным лёсе адной з навучэнак народнай мастацкай вучэльні, Яўгеніі Магарыл.
Што тычыцца зала, дык тут якраз бракуе “візуалізацыі” гэтага ідэалагічнага канфлікту. Як дарэчы была б такая інсталяцыя пры ўваходзе ў гэты супрэматычны храм – зламаныя палітра і пэндзлі на падлозе, праз якія наведвальнік мусіць пераступіць – такі кошт “утверждения нового искусства”.
Шалом – мы яшчэ тут! Пасля гісторыі з інспектарам ДАІ Патаповічам, які знік 16 мая, быў абвешчаны «забітым пачварамі», а неўзабаве – самазабойцам, нават у самых адсталых тутэйшых з’явіліся сумневы, ці правільны дзяржаўны апарат мы ўтрымліваем? Тым болей што і летась быў знойдзены ў лесе (толькі не пад Магілёвам, а пад Брэстам) труп маладога лейтэнанта міліцыі. Афіцэр, пісалі, застрэліўся «праз каханне».
Сёлета стрэлкі «наверсе» паспрабавалі cпярша перавесці на цыганоў, якім і так не соладка ў Беларусі; быццам бы трое з іх скралі афіцэра. 17 мая дзясяткі людзей заганялі ў пастарункі, абражалі, потым выпусцілі, асадак застаўся – цяпер наіўныя ромы хочуць звярнуцца з петыцыямі да памочніка Лукашэнкі… і да старшыні нацыянальна культурнай аўтаноміі цыганоў Надзеі Дэметэр. Калі верыць магілёўскаму праваабаронцу Барысу Бухелю, ён размаўляў з прадстаўніком магілёўскіх ромаў, каб нехта з іх выступіў публічна… «Але мужчына сказаў, што баіцца расправы з боку міліцыі, якая, паводле яго слоў, абавязкова надыдзе, калі цыганы ініцыіруюць разбіральніцтва ў гэтай справе».
Слушна піша К. Іваноў: «версія пра суіцыд [лейтэнанта Яўгена Патаповіча]для міліцэйскіх начальнікаў не нашмат лепшая, чым выкраданне і забойства… цяпер ім прыйдзецца тлумачыць, як іх супрацоўнік з суіцыдальнымі схільнасцямі працягваў хадзіць на службу з табельнай зброяй». Ну, гэтыя-то патлумачаць – зваляць на чыйсьці недагляд і/або на асаблівасці псіхікі самога даішніка. Што-што, а спіхваць адказнасць «уніз» белчыноўнікі, пачынаючы з галоўнага, за чвэрць стагоддзя навучыліся.
Пра хваравітую рэакцыю ў МУС на кантакты грамадзян з «гарадавым» на Гарадскім Вале, шматкроць паведамлялі, у тым ліку і Ваш пакорлівы аўтар… Але не ўсе звярталі ўвагу на няўцямнасць паслання, якое тоіцца ў гэтай скульптуры. Калі міністэрства пазіцыянавала яе як «сур’ёзны-сур’ёзны» манумент, то мусіла паставіць агароджу з калючым дротам – або прынамсі павесіць таблічку з папярэджаннем «не чапаць». Во як прыдумаў нехта з блогераў:
Узята адсюль. Для тых, хто не мясцовы; шчыта, паказанага на калажы, IRL няма.
Калі ж маем нешта гуллівае, задуманае для збліжэння «сілавікоў» з народам (сабачка як бы намякае), тады ўжо, будзьце ласкавы, цярпіце шалікі, абдымкі і прочыя флэшмобы. Ды Вольга Чамаданава, новая прэс-сакратарка МУС, «патлумачыла» 17 мая: «Мы не павінны разважаць, што ля гэтай скульптурнай кампазіцыі можна, чаго нельга. Гэта ўсё вызначаецца культурай паводзін чалавека». У перакладзе з міліцэйскай на звычайную: хапалі і будзем хапаць, як толькі нам падасца, што вы «вядзёце себя вызываюшча»…
Яшчэ, паводле Чамаданавай, трэба менш абмяркоўваць злоўжыванні супрацоўнікаў міліцыі, бо «ў крымінальнай хроніцы ніколі не напішуць, што доктар нейкай бальніцы быў злоўлены п’яным за рулём, а настаўнік нахаміў у магазіне. Чаму гэтае правіла не павінна працаваць у адносінах да супрацоўнікаў міліцыі?» Пальцам у неба – якраз-такі органы МУС у сваёй крымінальнай хроніцы вельмі любяць называць прафесіі парушальнікаў. Свежы прыклад на minsk.mvd.gov.by (15.05.2019): «Задержанпьяный учитель математики, который повредил дорожную технику». А самі, значыць, недатыкальныя. ¯\_(ツ)_/¯
Ранейшы прэс-сакратар Яўчар – зволіўся летась, яго падабрала БТ, там такія патрэбны – дзёўб пра тое, што «некалькі дзясяткаў чалавек» хавалі на мітынгу 15.03.2017 твары пад маскамі, таму іх і затрымалі ў грамадскім транспарце. Я сам прысутнічаў на тым дазволеным мітынгу ля кінатэатра «Кастрычнік» і добра памятаю, што юнакоў і дзяўчат у масках было 15-20, а «запакавалі» пазней каля 50 чалавек (значыць, хапалі і тых, хто падвярнуўся пад руку). Новы «голас» МУС – цэлая лаўрэатка прэміі «За духоўнае адраджэнне» – гучыць не больш пераканаўча. Ну, вядома ж, адкуль гніе рыба…
У 2016 г. я скептычна ставіўся да ідэі з адстаўкай міністра ўнутраных спраў («Зацята змагацца з аматарам святочных маскарадаў – значыць не глядзець у корань»). Цяпер жа яна насамрэч даспела, мо і пераспела. Чалавек 7 гадоў на пасадзе, а дроў наламаў… на ўсе 13. І памочніку прэзідэнта па нацыянальнай бяспецы, Віктару Аляксандравічу Лукашэнку, даўно пара сысці з пасады і засяродзіцца на грамадскай дзейнасці ў Нацыянальным алімпійскім камітэце. Там ад яго будзе меней шкоды, бо ў 2010-х «нацыянальная бяспека» пад куратарствам сына «самі-ведаеце-каго» сталася нейкім сімулякрам… або пудзілам.
24 красавіка ў лісце на адрас дэпутаткі, старшыні ТБМ Алены Анісім я прасіў: «Калі ласка, зрабіце ўсё магчымае, каб не дапусціць датэрміновага роспуску парламента пад маркай клопату пра “нацыянальную бяспеку”». Не прамінуў спаслацца на 113-ю серыю «Катлет…». Учора, 21.05.2019, атрымаў такі электронны «адказ па сутнасці»: «Я разумею Вашу пазіцыю. Аднак, у сённяшняй сітуацыія лічу больш важным накіраваць свае намаганні на агучваннеі вырашэнне надзённых пытанняў арганізацыі і грамадства.Тамузбіраюсяяшчэ развылучыцьсваю кандыдатуру ў Палатупрадстаўнікоў. Зразумела, што калі б выбары ў ПП НС адбываліся ў 2020годзе, тояб не балатавалася. Думаю, што Вы ведаеце: пытанне не ў адсутнасці смеласці ці нейкай меркантыльнасці. Для мяне гэта большпытанне палітычнай мэтазгоднасці».
А. Анісім у сваім дэпутацкім кабінеце (фота «Еўрарадыё»)
Па-мойму, няма больш надзённых пытанняў «арганізацыі і грамадства», чым абарона Канстытуцыі. Калі гэта не саўсім адчуваюць «народныя абраннікі», то нам, простым смяротным, варта ім падказваць, ветліва й настойліва… Крыху пазней дэпутатка дадала: «Я падумаю. Хоць разумею, што Канстытуцыйны Суд заявіць пра адпаведнасць Канстытуцыі [ўказапра парламенцкія выбары ў 2019 годзе] ў любым выпадку». Разумею і я такую пазіцыю, але ж палітыка – не тая сфера, дзе заўсёды руліць фаталізм… І пагатоў не тая, дзе ён павінен руліць.
Ігнараванне тутэйшымі норм, замяшанае на глупстве ды самаўпэўненасці, час ад часу выплюхваецца з Беларусі за яе межы. Яркі прыклад – паводзіны старшыні беларускага журы на «Еўрабачанні»; tut.by запытаў, як яго калегі галасавалі на папярэднім этапе, Валер Прыгун і распавёў, хоць гэта было забаронена правіламі. Тутэйшае журы дыскваліфікавалі, і ў мільёнаў «хатніх гаспадынь» па ўсім свеце адклалася ў галовах, што з намі лепей не мець справу. Нават пасля Лукашэнкі – напрыклад, патрэбен будзе крэдыт ад якой-небудзь замежнай арганізацыі, дык яго не дадуць, або дадуць на больш жорсткіх умовах… Тлустая падзяка ўсім, хто практыкуе прававы нігілізм – і дзве падзякі тым, хто, маючы магчымасці працівіцца, глядзіць на яго скрозь пальцы.
*
Ад таго, што Уладзімір Зяленскі, у рэшце рэшт, сеў на прэзідэнцкі фатэль, уражанні дваістыя. З аднаго боку, цешыць тое, што падзеі, паказаныя ў кіно, часам збываюцца… Нават аксесуары на шыі кропля ў кроплю – і дакажыце мне, што жыццё не імітуе мастацтва 🙂
Норман Уіздам у фільме «Містэр Піткін у тыле ворага», 1959; інаўгурацыя-2019
Прыемна таксама, што новы прэзідэнт Украіны прыбірае (збыткоўную) ахову ад сваёй рэзідэнцыі. У сакавіку 2013 г., пры Януковічу, турысты (мы з жонкай) змаглі паглядзець зблізку «Дом з хімерамі» на вул. Банкавай у Кіеве, у верасні 2014 г. мы з Аляксандрам Астравухам – ужо не.
А з больш сур’ёзнымі справамі – пакуль што нейкая фігня. Ладна там, роспуск Рады – хаця, перафразуючы Вісарыёныча, «іншых дэпутатаў у мяне для Вас няма», і альтэрнатывай «зубастаму» дэпутацкаму корпусу ў бліжэйшы час можа быць толькі нешта падобнае да мляўкай палаты прадстаўнікоў РБ. Але вось ужо 21 мая кіраўніком адміністрацыі прэзідэнта Зяленскага прызначаецца юрыст – былы чыноўнік Януковіча, які пры Парашэнку быў паддадзены люстрацыі, а таму не мае права быць на дзяржаўнай службе. Кіраўнік адміністрацыі – не «дзяржаўная служба»? А-ёй, дужа сумніўна… Карацей, як і варта было чакаць, «эстрадныя метады ўносяцца ў дзяржкіраванне».
На мінулым тыдні прагуляліся з жонкай па цэнтры Мінска – даўнавата не хадзілі ў раён Камсамольскай, Рэвалюцыйнай… Выявілася, што цяпер там пешаходная зона з кавярнямі, вулічнымі музыкамі, гандлем сувенірчыкамі – гэтак сама на плошчы Свабоды, вуліцах Герцэна і Зыбіцкай. Выглядае як закос пад Арбат у Маскве ці пад «Мідрахоў» – вул. Бен-Іегуды з прылеглымі завулкамі ў Іерусаліме. Дарэчы, цяпер і мінскія вуліцы – не без яўрэйскіх нюансаў… «Калекцыйныя» каналізацыйныя люкі са словам на ідышы/іўрыце ўсцяж ляжаць на Камсамольскай недалёка ад Нямігі.
У красавіку адкрыўся на Рэвалюцыйнай бар «Сіняя каза» – ён, паводле прызнання ўладальніцы, натхняецца, сярод іншага, творамі Марка Шагала. Мне спадабалася майса пра тое, што назва была ўбачана ў сне… Да вул. К. Маркса, дзе днямі з’явілася псеўдаізраільскае кафэ «Цымес» без цымесу ў меню, мы не дайшлі.
У 1990-х амаль нічога такога не было (праўда, на пл. Свабоды гуртаваліся мастакі), так што ў нейкім сэнсе гастранамічна-турыстычныя зрухі можна лічыць пазітыўнымі, размаітасці ў горадзе пабольшала. Дзівіцца тут не выпадае: перад Еўрапейскімі гульнямі ўрад імкнецца паправіць свой імідж, дый за апошнія 15 гадоў у рэстаўрацыю цэнтра Мінска былі ўкладзены вялікія мільёны. Усё ж мае суб’ектыўныя ўражанні ад «вясёлых кварталаў» у цэнтры сталіцы – як ад балю ў час чумы… Або ад агністай палубы «Тытаніка», які ўжо зачапіў сваю крыгу. Хочацца верыць, што Астравецкая АЭС, практычна пабудаваная «Расатамам», не станецца для нас той самай крыгай, але нагадаю, што ў Турцыі сёлета двойчызнаходзілі расколіны ў падмурку АЭС «Акую», залітым пад эгідай таго самага «Расатама». 🙁
Не магу не адгукнуцца і на крэатыў ад БРСМ: 25.05.2019 збіраюцца ў Мінску рэканструяваць партызанскі парад 1944 г., і нават з удзелам казла 🙂 Праўда, шукаць скрыжаванне вуліцы Кірава з праспектам Незалежнасці людзям і казлу прыйдзецца доўга (гл. фрагмент з карты; праспект пазначаны чырвонай лініяй).
А вось якую забаўную замануху прыкмеціў над барам ля гасцініцы «Мінск»:
Яўрэяў засталося мала, ветэранаў вайны – яшчэ менш, але «Беларусь помніць». Па-свойму.
Раз ужо гаворка пра cталічныя кур’ёзы, давайце краем вока зірнем і на «варон» ды «пальмы» побач з прыватным дамком па вул. Веры Слуцкай…
Асновай для іх паслужылі, як няцяжка здагадацца, пластыкавыя бутэлькі.
Цытатнік
«Калі б не рэха, з кім бы гаварыў / Я на зямлі глухіх і безгалосых?» (Фелікс Баторын, 2016)
«Нашто нам Дарэнка, / Як ёсць Федарэнка?» (Уладзімір Паўловіч, 2019)
«Кожны чалавек схільны пераацэньваць значнасць таго, што ён робіць. Інтэлектуалы прадукуюць дыскурс, таму ім (нам) прыемна думаць, што мова прадвызначае рэальнасць. Ніякаму абываталю-цвярозадумцу такая дзіўная думка ў галаву не прыйдзе, чалавек праз уласны вопыт ведае, што мова апісвае рэальнасць» (Андрэй Зорын, 17.05.2019).
«Людзі [ў Расіі] гатовыя ісці на мітынгі, нават гатовы атрымаць дубінкай па галаве. Але ім трэба разумець, як гэта палепшыць іх жыццё. У людзей ёсць рэальныя запыты на паляпшэнне жыцця, на рэалізацыю іх правоў. То бок фармуецца нейкая новая грамадзянская культура. Але ідэі і руху пакуль няма» (Анастасія Нікольская, 20.05.2019).
«Навіны – тое, што прыцягвае ўвагу. Падзеі – тое, што мае наступствы» (Кацярына Шульман, 21.05.2019)