Tag Archives: литваки

ДНЕВНИК ХАИМА КАБАКА (4)

Окончание. Первые части здесь, здесь и здесь

Эта странная Средняя Азия

Я приехал в Минск и приступил к занятиям. Помню, нам оставалось уже недолго до конца курса. В то знаменательное воскресенье 22 июня 1941 года я как раз находился в магазине, где покупал подарки Полетте и Суламифи.

К продавщице подбежала какая-то женщина и что-то ей шепнула. «В чем дело?» – спросил я. «Война с немцами», – ответила мне продавщица.

Я пошел в магазин, купил хлеба и сахара. Что делать дальше? Ехать в Городище? А может быть, занятия на курсах будут продолжаться? И действительно, на следующий день мы еще занимались, а потом все рассыпалось. Поезда в сторону Баранович больше не ходили. Я сидел на квартире возле пивзавода. Минск бомбили и поджигали зажигалками, гражданской обороны я нигде не видел. Воздушные налеты не были уже для меня новостью, и я ждал, а чего, и сам не знаю. Наконец, я решился, и, собрав свои пожитки, осеннее пальто и подушки, направился на восток. Опыт польской компании уже научил меня, что идти надо не по шоссе, где неистовствуют немецкие летчики, а проселками. Кое-где мне удавалось проехать часть пути, и вот я уже в разрушенном Смоленске, где в продуктовый магазин входишь через витрину.

Всё дальше и дальше увозили меня на восток эшелоны. Я, как и другие беженцы, удивился, когда нас не хотели прописывать в Орле, в Куйбышеве. Нам казалось, что мы так далеко от немцев. В конце концов я очутился в Средней Азии, в небольшом местечке Иолотань, устроился на работу старшим бухгалтером какой-то артели, которую вскоре ликвидировали. Приехавший принимать ликвидационный баланс из Туркменского коопсоюза посоветовал мне переехать к ним в Ашхабад. Мне было всё равно, и вот я уже в Ашхабаде, откуда меня направляют еще дальше, в Ташаузскую область. Из Ашхабада я лечу самолетом, под крыльями желтизна пустыни, одним словом, к черту на кулички. В Ташаузе меня принимают очень любезно и дают направление в артель на границе с Кара-Кумами.

Итак, я старший бухгалтер артели, где председателем т. Курбанов, почти безграмотный, но оборотистый человек. Приглядевшись малость, я без большого труда обнаруживаю беззастенчивое обкрадывание государства. Тут, в Тахте, наша артель объединяет и столовую, и пошив, и парикмахерскую, и еще какие-то мастерские. Работа ведется по лозунгу – немного государству, а остальное себе. Я пишу докладную в Ташауз, и вскоре оттуда приезжает главный бухгалтер. Кстати, это довольно культурный человек, из «бывших», в Ташаузскую область ссылали многих.

Главный бухгалтер говорит мне: «В общем, Вы, конечно, правы, но в условиях Средней Азии…» Я человек понятливый, и всё мне становится ясным. Вечером заглядывает ко мне председатель Курбанов.

С трогательной наивностью он говорит мне, что у него большая семья, и всем надо кушать. Он просто не понимает, чего я хочу. На следующий день у председателя режут барана. Это по поводу приезда чуть ли не прокурора Туркменской ССР.

Вот и попробуй сражаться за правду. Если не убьют, то тебя же и посадят. Я принимаю решение не глядеть по сторонам, а смотреть в бумажки и делать бухгалтерские проводки. Все довольны…

Курбанов как-то в беседе говорит мне: «Понимаешь, Москва, Сталин – 100% закона, здесь, 6000 километров от Москвы, есть 80% закона, яхши – хорошо».

Трудно было бы не согласиться со столь своеобразным пониманием морали и законности, тем паче, что Курбанов внедрял их в жизнь.

Две небольших улочки с каким-то хвостиком у хлопкозавода – вот всё, чем располагала Тахта, которая находилась в 25 километрах от Ташауза и рядом с пустыней.

Шумные базары по пятницам, толпы туркмен в черных папахах, горы арбузов и дынь, рыба, кипящая в котле с маслом, а затем недельная тишина и жара градусов 40. Возможно, что я так и прожил бы до конца войны в этом типичном медвежьем углу, если бы не призыв в трудармию. Один-единственный за всю войну. Я получаю повестку, будучи больным дизентерией. Появляется Курбанов и хочет, чтобы я отдал ему повестку, но я решаю сам пойти к военкому и, конечно, меня, больного, отправляют. До сих пор и сам не пойму, как я остался жив, переболев 6 месяцев жесточайшей дизентерией. Врач в госпитале сама безмерно удивлена, когда застает меня живым на утреннем обходе. Но я почему-то не умираю, а поднимаю бунт из-за белого хлеба, который нам выдают не пайкой, а кусочками. Это кое-кому выгодно, ведь булка белого хлеба на рынке стоит 700 рублей. Меня выписывают из госпиталя на все четыре стороны.

Вышел я на улицу, и голова сразу же закружилась от слабости и непривычки. Фигура моя выглядела весьма колоритно. Ватный костюм, пошитый из красной матрасной ткани, на голове малахай, на ногах валенки. Одним словом, потомок Чингиз-Хана, только чуть живой. До сих пор не могу понять, как я догадался, едва держась на ногах, полезть в переполненный трамвай, и едва очутился на подножке, как чья-то рука изъяла мой бумажник, где были хлебные карточки, немного денег и польские документы.

«Хлопцы, отдайте хоть документы», – попросил я. Но мне ничего не вернули, и я очутился в чужом городе совершенно беспомощным. Я побрел дальше и увидел доску объявлений, что заводу требуется главный бухгалтер.

Туда я явился без документов и в костюме полудикого азиата, но директор Бураковский велел мне садиться за стол.

Я еще долго продолжал болеть, и моя хозяйка считала меня малость свихнувшимся. Затем дизентерия успокоилась, и я мало-помалу начал выздоравливать. Видно, помогли мне те витамины, которые я получил когда-то в Палестине, те виноград и апельсины. Сердце мое не подкачало.

Между тем наступил 1942 год и был заключен договор между советским и польским правительством. Тысячи бывших польских граждан, вышедшие из лагерей, устремились в Среднюю Азию, туда же попал и мой уцелевший шурин Игнаций. Не помню уже где, но встретились мы с ним совершенно случайно. Вполне понятно, что нам хотелось жить вместе, тем более что в СССР начала организовываться Польская армия и Союз польских патриотов.

И опять же я должен укорить себя и обвинить в отсутствии последовательности в моих поступках. Если я думал о возвращении в Польшу, тогда следовало всеми путями стремиться вступить в польскую армию, но я этого не сделал. (Следует отметить, что в Союз польских патриотов мой отец вступил, я в детстве видела у нас дома членский билет. – прим. И. Ганкиной).

Тут в какой-то мере подействовало, что я, родившись в Варшаве, учился в русской гимназии и был довольно сильно привязан к русской культуре, хотя прожил половину своей жизни в Польше.

(Наверное, отец ретроспективно восстанавливает свои тогдашние переживания, потому что в моих детских воспоминаниях 1960-х гг. сохранилась наша огромная библиотека на польском и на русском языках, наш домашний идиш, на котором говорили мать с отцом, чтобы ребенок не понял, правда, ребенок был догадливый и научился понимать очень скоро. Одним словом, мой отец пользовался знаниями нескольких языков (иврит, идиш, русский, польский, белорусский, немецкий, английский) для получения разнообразной информации об окружающем мире. Помнится также наш говоривший на разных языках радиоприемник. – И. Г.)

Недаром же коренные польские евреи называли нас «литваками».

Итак, я приехал к Игнацию в Пролетарск Таджикской ССР. К тому времени его связь (неразборчиво) уже приняла постоянный характер. Что я мог сказать? Ведь мы уже знали, что творят фашисты с евреями в Варшаве и надежда на то, что его жена Хелка уцелела, была весьма мизерной. (Действительно, из всей большой довоенной семьи моего отца после войны остались в живых только он и Игнаций. – И. Г.)

Время шло, наступил 1944 год, освобождение Минска, а затем фашисты покатились на запад. Получив вызов из Минска, я быстро собрался и уехал из Пролетарска.

  1. Послевоенный Минск – потери и обретения

Столица Белоруссии лежала в развалинах, я приютился в маленькой комнатушке и приступил к работе.

Потом я поехал в Городище. Домик у мостика, откуда я уезжал на курсы, стоял цел и невредим. Какая-то чужая женщина открыла мне дверь, и я, постояв у порога, проглотил слезы и вышел. В Городище я узнал от уцелевших, что Полетту вместе с Суламифью и ее только что родившимся сыном, погрузили вместе с другими на грузовик и увезли на расстрел.

Так, прожив едва 18 лет, моя дочь Суламифь, обманутая жизнью и по сути еще не вкусившая ее, погибла.

Проклятие убийцам!

Когда я пишу эти строки, я с содроганием думаю о том, что над миром нависают угрозы новой войны, и мне становится страшно. Не за себя, ведь моя жизнь уже прожита, а за вас, молодых, у которых еще впереди всё.

Конечно, то, что я сообщил тебе о времени, проведенном в эвакуации, очень мало. Но что, собственно говоря, можно писать. Ведь жили мы все изо дня в ден,ь ожидая окончания войны. Все что с нами происходило, тогда носило характер временный и не имело особого значения. Таково было настроение большинства беженцев, мечтавших вернуться обратно, пусть на пепелище, но родное.

Так в 1944 году с октября началась моя жизнь в Минске.

Разрушенный город, словно оглушенный ударом человек, мало-помалу возвращался к жизни. Мне тогда казалось, что восстановить его полностью удастся лет через 50. Однако с момента освобождения прошло всего лишь 23 года, а город не только вырос, но стал во сто крат краше, чем бывший губернский Минск. Широкие проспекты, осененные зеленью тополей, ласкают взоры. Город действительно хорош. Заслуга его восстановления принадлежит тысячам юношей и девушек, простых и работящих, пришедших из деревень и сел. Только люди, никогда физически не трудившиеся, могут с пренебрежением относиться к работе рук, к чисто физическим усилиям. Я, которому приходилось тяжелым кетменем – мотыгой окапывать апельсиновые деревья, таскать на плечах мешки с цементом и выполнять другие работы, я хорошо знаю, чего стоит труд.

Мне бы хотелось, Инуся, чтобы ты всегда ценила и уважала труд во всех его проявлениях. Я полагаю, что каждому человеку следует определенное время проводить, работая физически.

Первое время после возвращения в Минск мне приходилось работать и на заводе, и на бухгалтерских курсах, и еще где-то. Людей было мало, а дел много. Купил я как-то на Комаровском рынке у солдата старенький велосипед, и колесил на нем, даже зимой. Проживал я тогда на окраине города, на улице Восточной, в крохотной 8-метровой комнатенке. Пространства было в обрез, зато блох хватало, хозяйка квартиры была не из аккуратных. Супруг ее, мужичок небольшого роста, принадлежал к категории хозяйственных. Первое время он очень опасался, что его вышлют из Минска, поскольку он служил в пожарных у немцев. Однако всё обошлось, и он работал возчиком на кислородном заводе, там же, где я работал бухгалтером.

Было мне в то время сорок лет, возраст самый подходящий для мужчины. В это время у него уже выветривается все ребяческое, а ум достигает полной зрелости. Между тем бывшие польские граждане начинают возвращаться в Польшу. Получил и я письмо от Игнаца, что они вскоре уезжают. Он предложил мне присоединиться к ним, когда эшелон будет проходить через Молодечно. Кроме того, я наугад отправил письмо в Палестину Арону Сутину, с которым вместе был в «Гашомере», а потом встретился в Палестине. К моему великому удивлению, я получил от него ответ. Он спрашивал, не хочу ли я воротиться к ним. Был 1945 год, мне тогда был всего лишь 41 год, родных и близких никого, и я вполне мог начать в какой-то мере все сначала. Почему же я тогда не уехал из СССР?

Я тогда над этим вопросом и не задумывался. Может быть, это было безразличие и апатия после того, когда я уже раз пришел в дом, где жили чужие люди. Во-вторых, многое мне здесь пришлось по душе. И прежде всего возможность трудиться без той зависимости от хозяина. В общем, я остался в Минске.

Вполне понятно, что отказ от выезда повлек за собой и дальнейшее, а именно необходимость как-то устраивать свою личную жизнь.

Помню, как-то в отсутствие директора, которого я замещал, пришел к нам на завод Давид Моисеевич Голуб, которому понадобился для университета баллон углекислого газа. Тогда мы с ним познакомились, и он, побеседовав со мною, видимо посчитал меня подходящим кандидатом в мужья для своей овдовевшей сестры Фани. Эта внешне довольно интересная дама была учительницей в младших классах. В данном случае материальный расчет в наших отношениях исключался. Жил я, как говорится, от зарплаты к зарплате. Стяжательство и особое уважение к деньгам всегда и во все времена были мне чужды. Сознавая, что деньги нужны, я никогда им не поклонялся, и не понимаю тех, кто считает деньги главным в своей жизни. Прошло некоторое время, и наступил вечер, когда я погрузил приданое Фаины (две подушки) на свой велосипед, и мы направились в мой восьмиметровый дворец. Что мне оставалось делать? Полетту, убитую фашистами, не воскресишь, а жизнь идет дальше. В этом ее сила и победа над смертью. В каких бы то ни было условиях жизнь всегда сильнее смерти.

Жили мы с Фаиной неплохо. Совместная жизнь двух взрослых людей в основном состоит из целого ряда взаимных уступок на алтарь взаимопонимания. Самое плохое было то, что Фаина оказалась больна пороком сердца, который и свел ее в могилу. Не стану тебе описывать 5 лет ее болезни, то дома, то в больнице. Одним словом, 10 лет послевоенного периода моей жизни в семейном отношении пошли насмарку. Итак, я вновь остался один. Кроме того, у меня в 1952 году обнаружилась опухоль. Вот и теперь, когда я пишу эти строки, я нахожусь в больнице в ожидании операции, уже четвертой с 1959 года. Одиночество мое осложнялось еще и тем, что война забрала всех моих близких, и одиночество мое было совершенное, абсолютное, и поэтому пугающее. Человеку очень трудно быть одному – уподобиться узнику в одиночной камере. Видимо, человеку необходимо, чтобы рядом с ним в комнате кто-то дышал и был.

Как видишь, доченька, личное мое семейное счастье, с тех пор как погибли Полетта и Суламифь, покатилось кубарем. Иногда я начинал верить в рок, в судьбу. Чем, как не судьбой можно назвать болезнь твоей матери, которая была на 16 лет моложе меня. Казалось, что ей жить и жить, растить тебя – свою любимую дочь, в которой она души не чаяла. А вот у нас с тобой, Инночка, должно было случиться самое непоправимое, мы потеряли: ты – маму, а я жену и друга. (Моя мать умерла в 1965 году, за три года до смерти отца. – И. Г.). Мама твоя, Роза Львовна Чунц, работала на станкозаводе имени Ворошилова старшим инженером в техническом отделе. Работала она отлично, с огоньком и энергией, которая казалась неисчерпаемой. Знал я ее по совместной работе, а также комната, в которой она жила, находилась напротив нашей квартиры, и она частенько заглядывала к нам еще при жизни Фаины. Она и стала моей четвертой женой, и твоей матерью.

Иногда я раздумываю над превратностями своей жизни. Ведь сколько людей, особенно евреев, погибло от рук фашистских зверей. А я ведь мог не поехать на курсы тогда, в июне. Тысячи людей погибли от бомб и пулеметных очередей немецких летчиков, а я почему-то уцелел. Чем это объяснить, и сам не знаю. Случайность, судьба, тот или другой уклад обстоятельств.

А еще мне часто самому становится смешно, когда я думаю о том, что я – главный бухгалтер. Действительно, в жизни случаются злые шутки. Ведь по своему складу характера я с молодых лет терпеть не мог чиновников и бюрократов. Меня всегда куда-то тянуло, помню, я говорил матери: «Каждый день ходить на работу, делать одно и то же – это всё равно, что быть мертвым». И вот именно мне выпала участь стать финансовым «стражем». Смешно, правда? И все-таки я никогда не был и не стану 100%-м бухгалтером, которому сухие цифры заслонили весь мир. Надо сказать, что в нашей профессии находятся иногда такие желчные сухари, от вида которых попросту тошнит. Возможно, меня спасла от сухости частичная причастность к литературе. Широкий кругозор, презрение к мелочным людям всегда были мне присущи. И еще одно, Инусенька, ты сама, наверное, заметила, что я всегда оставался душою молод, и никогда не глядел на лес, как на будущие дрова, не видя его красоты. (Только сейчас, с позиции взрослого человека, я в состоянии оценить уникальный оптимизм, доброжелательность и юмор моего тяжело больного отца, наши совместные лыжные прогулки, беседы обо всем на свете, и никогда никакой жалобы на плохое самочувствие. – И. Г.). После этого небольшого лирического отступления можно вернуться к будням.

Инуся! Сегодня 2 марта 1967 года, завтра 3 марта, ложусь на операционный стол. Пока до свидания, доченька. Не знаю, когда опять смогу продолжать это письмо.

Сегодня 26 марта, и я опять возвращаюсь к своей тетради. Итак, позади очередная – пятая операция. «Будем продолжать жить», – сказал мне зав. отделением. Надо, конечно, еще пожить, чтобы покинуть тебя, когда ты будешь повзрослее. Дорогая Инуся, частенько, когда я думаю о твоем будущем, мне становится не по себе. Ведь ты одна-одинешенька на свете, и будем надеяться, что на твоем пути тебе встретятся добрые, отзывчивые и сердечные люди, когда меня уже не будет.

Есть очень меткая народная еврейская поговорка: «Не дай бог испытать все то, к чему человек может привыкнуть». Я часто вспоминаю эту поговорку, оглядываясь на себя в этой больничной пижаме. Разве я думал когда-то, что мне, полному жизни и огня, придется когда-либо болеть. Но человек обладает весьма необходимой способностью привыкать ко всему, иначе он готов был бы капитулировать при столкновении с малейшими трудностями, не говоря уже о большом горе.

Часто приходится удивляться, до чего много может перенести человек, это, в сущности, слабое существо. И войны, и холод, и неисчислимое количество болезней охотятся за ним, а человек не поддается, борется, и в основном побеждает.

Сегодня 24 апреля 1967 года, всего 4 дня, как я вышел из больницы, хотя мой свищ так и не зажил. Но я больше не мог оставаться в больнице. Пока ты лежишь прикован к постели, тебе деваться некуда, но когда становишься на ноги, больничная атмосфера всё больше и больше начинает на тебя действовать. Но довольно об этой скучной материи, а то ты, Инуся, можешь подумать, что твой папа был нытик.

25.08.67 г.

Давненько не брался я за перо, чтобы продолжить мое письмо к тебе. Ведь только 9 дней прошло с того дня, когда я попрощался с тобой на озере Нарочь.[1]

Чудесное место, правда? Если бы не необходимость и не болезнь, приковывающая меня к больнице в Минске, я бы охотно, уйдя на пенсию, поселился бы в таком уголке, как озеро Нарочь. Лес, голубая озерная гладь, чего больше надо было человеку?[2]

28.08.67 г.

Сегодня понедельник, начало недели. В субботу и воскресенье ты гостила у меня[3]. Одев мамин передник, ты упорно взялась за чистку кастрюль от сажи. Я не возражал… пусть вырабатывается упорство, в жизни это пригодится. Одним словом, у меня, Инуся, ты играешь роль маленькой хозяюшки. Это вполне понятно, если учесть, что взрослой хозяйки, к сожалению, нет.

3.09.67 г.

Вчера было сообщение о кончине писателя И. Г. Эренбурга. Большую и богатую впечатлениями жизнь прожил этот человек. Так понемногу уходит в заоблачный плес мое поколение. Пусть он старше меня лет на 13, но все равно надо собираться в путь. То, что Шолом-Алейхем называл «возвращением с ярмарки», ничего не поделаешь, таков закон жизни. Смерти не боюсь, иногда даже думаю о ней, как о вечном покое.

5.09.67 г.

Сегодня, Инуся, мы с тобой, правда, не долго, погуляли в парке имени Горького, посидели, полакомились мороженым. Ты растешь, моя доченька, и я любуюсь тобой. А долго ли еще я смогу это делать? Кто знает? Вот сегодня я опять увидел кровь. Но не будем ныть. Может быть, еще потянем, чтобы увидеть, как ты становишься все старше и умнее. Итак, не пищать…

6.11.67 г.

Сегодня канун 50-летия Октябрьской революции, события, безусловно, большого в жизни человечества. По этому случаю, конечно, происходят повсеместные торжества. Относясь с полным пониманием и уважением к этому событию, трудно, однако, слушать целыми днями одно и то же из уст разных ораторов. От этого слушатель не проникается чувством большего уважения, а наоборот, скука и однообразие не содействуют никоим образом этому. Все хорошо в меру, иначе результат является обратным.

Огромный прогресс Советского Союза – прежде всего результат огромного труда и жертвенности народов Союза. Всё, что достигнуто – это годы жертвенных лишений, пот и кровь миллионов людей.

Я гляжу на тебя и думаю о том, Инночка, что ты доживешь до празднования 100-летия Октября. Интересно, каким будет мир и Советский Союз, как будут жить люди в 2017 году? Представляю, как далеко уйдет оснащенное техникой человечество. Если эта тетрадь сохранится до тех пор, вспомни обо мне в тот день, доченька.[4]

10.01.68 г.

Давненько не брался за перо, чтобы написать тебе, Инуся. Скучно писать об этом, да и не хочется оставаться в твоей памяти таким вот, охающим человеком. Но что поделаешь. Вот более месяца принимал облучение, поджарили меня на славу, однако реакция после этого лечения весьма неприятная, никак не могу очухаться. Зимние каникулы, а мы с тобой почти не виделись. Всё это не столь важно, впереди лето, а к тому времени я, видать, уже уйду с работы на пенсию и смогу видеться с тобой почаще.

Итак, мы вступили в 1968 год. Неудержимо бежит время, события сменяют друг друга. Всё еще нет мира на Ближнем Востоке. Маленький Израиль в арабском море… Нелегко ему приходится. Помню, много лет назад пришлось мне увидеть в Хайфе парад арабских бойскаутов, и я тогда впервые подумал о том, как сложится совместная жизнь арабов и евреев. Правда, и на сегодняшний день еще много неосвоенной земли в арабских государствах, и нет проблемы жизненного пространства, хватит на всех, но это при условии сотрудничества и мира, а его-то и нет.

Чем всё это кончится? Да и было ли когда-нибудь тихо на земном шаре с давних пор по наши дни? К сожалению, нет. История человечества написана потом и кровью миллионов, и не знаю, изменится ли это когда-либо?

Попытаюсь завтра выползти на работу, посмотрим, что получится.

Заключение от Инессы Ганкиной

Это последняя запись в дневнике моего отца. Он не дожил до летних каникул, умер 1 апреля 1968 года. Я помню переполненное фойе Театра оперы и балета, где мой отец работал главным бухгалтером. Десятилетней рыдающей девочке решили не показывать гроб отца, и правильно сделали, ведь всю свою душу он вложил в любовь ко мне, оставив мне некое духовное завещание – свою любовь, свое жизнелюбие и стойкость, и свои воспоминания, которые вы только что прочли.

Они не предназначались для печати, но мне представляется, что в судьбе моего отца отразилась судьба целого поколения, а возможно, в ней, как в капельке воды, отразилась судьба всего еврейского народа, где великая скорбь соседствует с великой радостью, и всегда где-то на донышке чаши скорбей отражается свет далекой звезды.

[1] Это было наше последнее лето, отец, несмотря на так и не заживший свищ, ходил за грибами, удил рыбу, катал меня на лодке.

[2] Тогда, 50 лет тому назад, озеро Нарочь было полно неизъяснимой прелести, мы снимали комнату у старика, который помнил революцию 1917 года в Петрограде, разговаривал с отцом о преимуществах довоенной Польши и ругал большевиков. Отец называл его паном, как и всех остальных хозяев и хозяек в деревне, мы готовили еду на керосинке, пили парное молоко и ели угрей в местной забегаловке.

[3] С момента, как моя мать очутилась в больнице, т.е. с 6 с половиной лет, я жила в доме у сестры моей матери, а к отцу приезжала только на выходные. После смерти отца дядя и тетя оформили опекунство, а спустя пару лет усыновили меня, сменив мне фамилию и отчество. У них было двое своих уже взрослых детей, не очень хорошее здоровье, но они заботились обо мне, любили, вырастили и выучили меня на свои отнюдь не большие доходы. Когда мне исполнилось 17 лет, тетя, которую я называла мамой, выполнила отцовское завещание и отдала мне этот дневник.

[4] Возможно, мой прекраснодушный мечтатель отец мечтал о социализме с человеческим лицом, а возможно, не хотел навязывать мне свои политические взгляды. Во всяком случае, мои более взрослые двоюродные братья и сестры говорили мне впоследствии, что правду об Израиле, и вообще первые уроки самостоятельных и независимых политических убеждений, они получили в том числе и у моего отца.

Опубликовано 07.04.2018  17:37

PS.

Не забывайте, что сайт требует поддержки. Вместе мы сможем сделать многое!

Леонид Зелигер, подпольный преподаватель иврита в Ленинграде

27.10.2016

Имя Леонида Зелигера хорошо известно всем, кто изучал иврит в СССР в 1980-90-е годы, да и позднее. Он – автор первого современного учебника иврита на русском языке, написанного в СССР, а между 1979 и 1987 годом Леонид занимал видное место в плеяде «подпольных» преподавателей иврита в нашем городе. Об этом, ныне уже легендарном времени мы и решили поговорить с ним.

Иврит как убежище

Учил язык по старому молитвеннику деда

– Иврит я начал учить с раннего детства. Надо сказать, что обучение ивриту, который тогда было принято называть древнееврейским языком, в СССР никогда не прекращалось полностью. Всегда были семьи, в которых родители понимали, что должны передать свои знания детям. Но это не выходило за пределы семьи. К тому же остро не хватало книг. Многое погибло во время войны, в годы репрессий… Так обстояло дело и в нашей семье. Иврит считался драгоценным национальным достоянием, историческим «племенным» языком евреев, и поэтому был окружен ореолом особой святости и тайны. Книг или других печатных материалов не сохранилось. Буквы и чтение я учил по старому молитвенику у деда в Свердловске, куда ездил с мамой погостить в каникулы. А вернувшись в Ленинград, я записывал и заучивал слова и фразы, которые вспоминал мой отец, недолго учившийся в раннем детстве в хедере в Слуцке. Большую помощь оказывали и другие родственники, в основном пожилые люди, изучавшие иврит еще до революции. О современном израильском иврите у нас было мало представления. Половину слов мы произносили в ашкеназской, половину в сефардской традиции – без всякой системы.

Только в начале 1960-х мы купили наш первый радиоприемник. Причем не простой, а способный ловить короткие волны в диапазоне 33 метров, на которых вещало израильское радио. (Такие радиоприемники в СССР производили только в Латвии, и достать их было трудно). И вот, по радио начали передавать уроки иврита – из них-то мы и узнали современное произношение.

Знания, хранившиеся в глубокой тайне

– Первый подпольный кружок по изучению иврита появился в Ленинграде уже в 1968 году, а после Войны Судного Дня, когда расширились возможности репатриации в Израиль, таких кружков было уже около десяти. Преподаванием в основном этим занимались люди, «сидевшие в отказе», как тогда говорили. Но я был студентом Ленинградского электротехнического института, потом работал в «почтовом ящике», и мне приходилось скрывать интерес к ивриту.

Тем не менее у меня был собственный круг общения. Были пожилые люди, закончившие еще до войны еврейские гимназии в Польше, в Прибалтике. Они всегда испытывали глубокое волнение, когда встречали совсем молодого человека, говорящего на иврите.

Иврит с надгробий

Я вспоминаю такой случай. Мы жили недалеко от еврейского кладбища. Еще школьником я иногда захаживал туда поупражняться в в чтении надгробных надписей. И вот в однажды, когда я стоял около памятника с большой надписью, подходит ко мне один старичок – из тех, кто постоянно находились на кладбище и читали молитвы за плату – и очень строго спрашивает, что я тут делаю. Я говорю, что читаю надпись. Он крайне удивился и потребовал доказательств. Я прочел вслух и перевел. Он спросил, откуда я – и не поверил: «В Ленинграде нет молодых людей, знающих иврит!». А потом очень долго со мной ходил, рассказывал про кладбище, и слезы стояли у него в глазах…

А когда в 1976 году я женился на Мире, дочери рава Залмана Зайчика, круг моего общения значительно расширился, и в него вошли такие люди, как Симха Эпштейн, Авром Медалье, Мотл Романов, Абрам Белов (Элинсон) и другие. Все они были глубокими знатоками не только еврейской традиции, но и языка.

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Ктуба Леонида и Миры Зелигеров

Как мы добывали книги на иврите

– В 70-е годы многое начали привозить туристы. Да и в букинистических магазинах книги на иврите редко, но бывали – вероятно, администрация принимала их за книги на идише. В «Букинисте» на Литейном из-под прилавка можно было купить кое-что действительно редкое и ценное. На Московских книжных ярмарках, проходивших каждые два года, был павильон Израиля. Иностранные издатели обязаны были передавать привезенные книги Министерству культуры СССР, но они привозили книги полулегально и раздавали из-под полы, а главное – там можно было увидеть каталоги издательств и что-то заказать. Во многих семьях оставались отдельные издания на иврите. Книги лежали без дела, люди просто не знали, что это. Мы с З. И.Зайчиком собирали эти книги буквально по капле. Даже в других городах, куда р. Залмана приглашали вести богослужение на Большие праздники, он находил у евреев книги на иврите, и мы привозили их в Ленинград.

Постепенно у меня скопилась большая, по тем временам, библиотека. В ней были дореволюционные учебники иврита, сочинения Д.Фришмана, «Еврейская история» О.Рабиновича, лекции И.Клаузнера, переводы на иврит произведений Ницше, Ромена Роллана и даже М.Горького… В те годы иврит был для меня своего рода убежищем в глубоко чуждом мне советском мире.

Учитель для учителей

Ульпан в ленинградских квартирах

– В 1979 мы с женой подали заявление на выезд, сразу получили отказ – и оказались к том же положении, что и многие другие отказники. Теперь мне уже нечего было скрывать, и я установил связи с преподавателями иврита. Группу, в которую я пришел, вели Нелли и Юрий Шпейзманы. Когда я познакомился с уровнем преподавания, он показался мне невысоким. Вообще в то время была распространена ситуация, когда сами преподаватели опережали учеников всего на несколько уроков. Я владел языком на гораздо более высоком уровне и предложил свою помощь.

В конце концов была создана трехступенчатая система кружков – для начинающих, для продвинутых, и, наконец, группы, в которых усовершенствовались преподаватели. Я вел занятия в основном с преподавателями. Надо отметить, что большинству из тех, кто занимался в группах 3-й ступени Израиле даже не пришлось учиться в ульпане.

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Встреча активистов алии с израильской делегацией на частной квавртире. Слева направо – В Рапопорт, Г.Генусов, Л.Зелигер (переводит с иврита), М.Кац, И.Кац, Д.Фрадкин. 1979 г.

Учебники, напечатанные в ванной комнате

– Занятия проходили на частных квартирах. Причем мы старались сделать так, чтобы люди не собирались все время на одной и той же квартире, чтобы не привлекать внимания соседей. В группе было четыре-шесть человек. Считалось, что занятие занимает два академических часа, но на практике сидели и по три часа, а то и по четыре. Занятия начинались в семь вечера, а домой я добирался иногда к полуночи.

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Л. Зелигер, Я. Рабинович – демонстрация антисионистского издания. 1982 г.

Что было проблемой – это учебники. Ведь их нужно было много… В основном мы пользовались израильским учебником «Элеф Милим» – «Тысяча слов». Из Израиля с оказией приходило несколько экземпляров, а потом я переснимал все обычным фотоаппаратом и печатал по ночам в ванной комнате. Это было тяжело, и дорого – ведь нужна была специальная оптика, фотобумага, реактивы.

У нас возникали и живые контакты с израильтянами. Были в Израиле люди, считавшие своим долгом переписываться с отказниками. Кроме моральной поддержки и информации о жизни в Израиле, это помогало узнать, почувствовать живой современный язык – то, чего нам остро не хватало.

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Слева направо – Л. Зелигер, Хаим Поток (писатель), Д. Фрадкин, Й. Радомысльский, Г. Генусов. 1984 г.

Диплом преподавателя иврита, выданный американцами и англичанами

– Преподавание иврита считалось незаконной деятельностью, и грозило судом и высылкой, а иногда, как в случае Иосифа Бегуна, лишением свободы. Поэтому, чтобы хоть как-то легализовать свою деятельность, я решил получить документ, подтверждающий мою квалификацию как преподавателя иврита. Я обратился к друзьям заграницей, и мне прислали из двух мест – из Оксфордского университета в Англии и из Американского комитета по еврейскому образованию – официальный экзаменационный материал, список тестов, которые я должен был выполнить в письменном виде. Я все сделал, отправил назад и через некоторое время я получил официальные дипломы. Не знаю, смогли бы они в случае чего защитить меня в суде и от КГБ…

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Л. Зелигер (в центре) с членами делегации еврейской общины Бостона в ленинградской Синагоге. 1986 г.

Так или иначе, сейчас диплом преподавателя иврита, выданный Леониду Дову Зелигеру в 1986 году, висит у меня на стене, рядом с другим дипломом еврейского учителя, выданным за 100 лет до этого в городе Слуцке Дов-Беру Зелигеру, моему деду по отцу, в честь которого я и получил свое еврейское имя…

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Аллан Шварц, один из руководителей еврейской общины Бостона, вручает Леониду Зелигеру диплом преподавателя иврита. В центре – Мира Зелигер. 1986 г.
Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Первый в Ленинраде диплом преподавателя иврита от Американской ассоциации учителей еврейских школ. 1986 г.

Автор учебника

Рукопись, сфотографированная в шести странах

– За годы преподавания у меня накопился огромный теоретического материал. Я понял, что могу создать учебник для русскоговорящих, тем более, что необходимость в нем давно назрела. Как я писал его – долгий разговор, но, главное, надо было как-то передать рукопись за границу. Это была почти детективная история. Ко мне приезжали люди из самых разных стран – из Мексики, Ирландии, Норвегии, Франции, Канады, США. Они фотографировали мою рукопись страница за страницей, перевозили пленки через границу и переправляли в Израиль. И, наконец, в 1986 году учебник вышел под редакцией и с предисловием д-ра А. Соломоника. Мое имя стояло на обложке. Это был риск, но мы с Мирой решили, что игра стоит свеч, и дали согласие. Это было еще одно подтверждение моей квалификации, моего права преподавать язык.

зелигер справочное пособие

Офицер КГБ: «Рекомендую вам учебник Зелигера»

– Весь тираж был нелегально переправлен в СССР – достать его в Израиле было невозможно. Потом, уже в 90-х, было пиратское переиздание в СССР, и его продавали в Израиле. С этим учебником было много любопытных сюжетов. Например, такая история. В конце 1986 г. одного молодого человека, посещавшего в Ленинграде подпольный кружок иврита, вызвали на «профилактическую беседу» в КГБ. Его спросили, по каким пособиям там занимаются, и он из осторожности назвал какие-то допотопные учебники. Тогда офицер КГБ, проводивший допрос, достал мой учебник и спросил: «А эту книгу вы знаете? Рекомендую, очень хорошая».

Откуда в руках сотрудника КГБ оказалась эта книга – понятно. Мы знали, что в аэропортах при таможенном досмотре новоизданный учебник несколько раз конфисковывали. Конфисковали десятки экземпляров. А тысячи все-таки дошли до тех, кому они были предназначены…

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Седер Песах активистов алии. Ведет Л. Зелигер. Слева М. Зелигер, справа – Д. Гроссман, вице-консул США.
Квартира Я. Рабиновича

Почти тридцать лет спустя

В 1987 семья Зелигеров получила долгожданное разрешение на выезд. В Израиле Леонид Зелигер проработал 30 лет по своей инженерной профессии. Преподавание осталось в прошлом. Но филологическая квалификация его оказалась востребована. Он участвовал в составлении нескольких ивритско-русских словарей, в том числе специального иврит-русско-английского электротехнического словаря, который Израильская Электрическая Компания приобрела в качестве стандартного для своих многочисленных инженеров, у которых первый и родной язык – русский.

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Сообщение газеты «Гаарец» о прибытии в Израиль Л. Зелигера с семьей. Май 1987 г.

В Израиле заслуги Леонида Зелигера в распространении иврита были оценены по достоинству: он был награжден дипломом почетного члена израильского профсоюза учителей. Помнят его и в Петербурге – городе, связь с которым он по-прежнему ощущает.

Евреи СССР изучение иврита в Ленинграде Леонид Зелигер Почетная грамота Кнесета за вклад в борьбу за свободу репатриации. 2010 г.

Валерий Шубинский

О том, как Леонид Зелигер приехал в Петербург и нашел в Синагоге свою фотографию, читайте здесь

***

05.08.2016

Две жизни рава Зайчика

О ленинградском раввине 1980-х рассказывает писатель и историк Валерий Шубинский

Человек-легенда

Лет сорок назад в Ленинграде был человек…

Пожалуй, правильно сказать так: было два разных человека.

Был Залман Израилевич Зайчик, заслуженный инженер-радиотехник, ветеран Великой Отечественной Войны.

И был раввин Шнеур-Залман Зайчик, один из столпов еврейской общины города.

Вспоминает ли кто-то о Зайчике-инженере? Может быть, его сослуживцы, уже пожилые люди. А Зайчик-раввин – фигура во многом легендарная. Но известно о нем не так уж много.

Нам удалось поговорить с его дочерью Мирой Зелигер и зятем Леонидом Зелигером, живущими в Израиле.

Местечко Глубокое

Фамилия Зайчик для русского слуха звучит не очень обычно, но в Центральной и Восточной Европе она довольно распространена, и не все ее носители – евреи. В Белоруссии, в Смиловичах, была известная династия раввинов Зайчиков.

Местечко Глубокое – это сейчас Белоруссия, исторически – Литва, а в 1921 году, когда Залман Зайчик появился на свет – Польша. Часть ее жителей принадлежала к литвакам-миснагедам, часть – к последователям Хабада. Семья Зайчиков была в этом смысле смешанной: отец из литваков, мать из хасидов. Сын получил имя «хасидское» – Шнеур-Залман: в честь Алтер Ребе.

Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаСемья Зайчик. Глубокое, 1923. В 1 ряду второй справа – З.Зайчик (2 года)

Ему было восемнадцать, когда Западная Белоруссия вошла в состав СССР. Он успел получить традиционное еврейское образование – хедер и ешива, учился в гимназии Тарбут, где преподавание шло на иврите. Но мир, в котором он рос, уже не был традиционным. Вставал вопрос о сегодняшнем и завтрашнем дне еврейского народа…

Много говорили о сионизме. В Глубокое приезжал Жаботинский. Залман Зайчик на всю жизнь запомнил его выступление. Зал заранее взяла под охрану полиция. В какой-то момент к полицейскому подошел неизвестный ему невысокий человек в полувоенной форме и спокойно, на хорошем польском языке сказал:

– Все в порядке. Я здесь. Вы можете идти.

Полицейский решил, что это какое-то начальство, и ушел. А это был Жаботинский.

Речь свою Жаботинский (уже, конечно, не по-польски, а на идише) начал так:

– Кто из вас стремится к благополучной, безопасной жизни? Кто любит своих детей и хочет, чтобы они получили хорошее образование, достойную профессию?

Многие подняли руки.

– Уходите! – сказал сионистский лидер. – Я обращаюсь не к вам. В Земле Израилевой придется первое время жить в бараках, там ваших детей ожидают болезни и тяжкий труд, а может и пуля разбойника. Но это будет наша земля…

Так и не найденный брат

После советской аннексии молодому раввину не было места в новом обществе, да и жизнь предъявляла иные требования. Залман Зайчик уезжает в Львов изучать физику в университете, а семья переезжает, спасаясь от разрухи, в Сарны, под Ровно. Здесь их застала война. Залмана сразу призвали в Красную Армию. Это спасло ему жизнь. Он прошел всю войну, получил много наград.

Евреи Ленинграда история раввина Залмана Зайчика

А семья Зайчиков осталась на месте … Когда Залман вернулся с войны, он уже никого не нашел. Погибли все.

После войны Залман Зайчик оказался в Ленинграде, окончил Ленинградский университет, женился.

Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаКтуба Сары и Залмана Зайчиков Ленинград, 1951

И тут вдруг вспыхнула слабая надежда начать новую жизнь: некоторым категориям жителей Западной Украины и Западной Белоруссии, имевших до войны польское гражданство, разрешали выехать в «народную Польшу» (а уж оттуда в принципе можно было уехать и в землю Израиля). Залману вместе с молодой женой дали разрешение на выезд. Надо было только оформить документы в Москве.

Залман поехал в Москву. Но прежде, чем пойти по инстанциям, он зашел в синагогу, видимо в сердце еще теплилась слабая надежда.

В синагоге старики рассказали ему, что совсем недавно заходил туда молодой человек по фамилии Зайчик, искал родственников. И тут же в голову ударила мысль: а вдруг это Гершон, младший брат, пропавший без вести в военные годы. И забыв про отъезд, Залман начал каждый день ходить в синагогу в надежде встретить того человека. Шли недели, и человек объявился – это был дальний родственник, Арон Зайчик, литератор, но вовсе не Гершон, младший брат.

А выезд в Польшу тем временем закрылся. Так Залман Зайчик остался в Ленинграде на долгие 35 лет.

Много лет спустя в руки Миры и Леонида попал научный журнал из Израиля, в котором они обнаружили статью профессора Тель-Авивского универстета Гершома Зайчика. Сара Хаммель, самоотверженая женщина из кибуца Саад, так много сделавшая для алии, связалась с профессорм, но он оказался всего лишь однофамильцем, родом из Чехословакии.

Складная хупа

Много лет Залман Зайчик был одним из постоянных прихожан ленинградской синагоги. Он был очень близок к Аврому Лубанову, легендарному раввину, возглавлявшему общину в 1943-1973 годах, и всегда был его гостем на седере, практически членом семьи.

Евреи Ленинграда история раввина Залмана Зайчика

Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаПасхальный седер у раввина Зайчика. Ленинград, 1982 г. Годы спустя эта фотография поможет Леониду Зелигеру
и его жене доказать свое еврейство в Израиле

И все-таки ему приходилось вести двойную жизнь: сочетать работу рядового советского радиоинженера с соблюдением дома непростых правил еврейской религии, постоянным изучением еврейской мудрости, передачей этих знаний своим детям и еврейской молодежи было очень нелегко.

В 1979 году дочь Зайчика с мужем и детьми подали заявление на выезд в Израиль и сразу оказались в положении отказников, а через два года сам он вышел на пенсию. Больше не было необходимости скрывать тайную еврейскую сторону своей жизни.

Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаЛеонид Зелигер стал одним из первых подпольных преподавателей иврита в Ленинграде.
На фото: Ленинградские дети изучают иврит, 1982 г.
Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаЗалман Зайчик, Аба и Ида Таратута, Фредди Закс

Это были первые годы еврейского национального и религиозного возрождения. Поначалу оно проходило во многом вне синагоги. Официальные руководители общины вынуждены были считаться с давлением и контролем КГБ, а многие молодые люди, приходившие к иудаизму, но продолжавшие учится в институтах и состоявшие в комсомоле, боялись «засветиться». Это были годы домашних еврейских свадеб. Именно в эти годы заговорили о раввине Зайчике, который ставит хупу на дому.

Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаХупа в Ленинграде (Л.Фурман). Ведет Залман Зайчик. 1986 г.
Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаХупа в Ленинграде. Слева направо – Л. Раскин, Г. Генусов, М. Зелигер.
На заднем плане – Д. Гроссман (председатель общины ред.). 1986 г.
Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаХупа в Ленинграде. Слева направо – Г. Генусов, М. Зелигер, Е. Генусова, И. Таратута, А. Таратура, М. Бейзер

Хупа была складная. Реб Шнеур-Залман возил ее с собой в тесных автобусах и метро. Ктубу писали от руки… Сколько таких свадеб провел он, никто не знает. Приглашали его и на брит-мила, и на другие обряды. На большие осенние праздники – Рош-а-Шана, Йом Киппур, Суккот – Залмана Зайчика, как знатока Закона и кантора, постоянно приглашали в другие города, (в Симферополь, в Баку) для совершения праздничного богослужения.

Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаТайная хупа в Вильнюсе. 1979 г.

А между тем, он с виду совсем не походил на традиционного седобородого ребе: пожилой советский человек в пиджаке с орденскими планками. Прохожий, встретивший реб Залмана на улице, не догадался бы, кто перед ним.

Евреи Ленинграда история раввина Залмана ЗайчикаЗалман Израилевич Зайчик. Инженер, участник войны, раввин

Еще одна жизнь

В 1987 году Зайчик и его семья наконец получили разрешение уехать в Израиль. Ему было отпущено еще пять лет счастливой жизни в Иерусалиме. Он вернулся к своей инженерной профессии, а по велению сердца, «на общественных началах», работал в музее Яд ва-Шем. Там встречали его многие из тех, кто помнил его по Ленинграду.

Можно сказать, что это была еще одна, третья, добавочная жизнь. Тоже важная и насыщенная.

Но здесь, в Петербурге, о нем не забыли. Он был одним из тех, кто обеспечил преемственность, непрерывность религиозной и вообще еврейской жизни в нашем городе. Это многого стоит.

Валерий Шубинский

Фотографии из архива Леонида и Миры Зелигер

Оригинал с сайта

Опубликовано 24.12.2016  13:23

Боб Дилан /Bob Dylan

Боб Дилан: белые пятна, черные дыры

АЛЕКСАНДР КУШНИР О ЗНАМЕНАТЕЛЬНОМ АЛЬБОМЕ «BLONDE ON BLONDE» И ЗАГАДКАХ В НАСЛЕДИИ ВЕЛИКОГО АМЕРИКАНСКОГО БАРДА

текст: Александр Кушнир

Detailed_picture© Getty Images

По поводу присуждения Бобу Дилану Нобелевской премии по литературе журналист и писатель Александр Кушнир вспоминает обстоятельства записи альбома «Blonde on Blonde», которому в этом году исполнилось 50 лет, — одного из самых значительных и загадочных в дискографии великого американского барда и поэта.

«Альбомы всегда были для меня чем-то вроде силы тяготения. У них имелись обложки, передняя и задняя, которые можно было разглядывать часами. Меня всего буквально трясло от желания записывать пластинки».

Боб Дилан

Еще со времен учебы в провинциальном Хиббинге Дилан мечтал о собственной группе. Переехав в Нью-Йорк, он несколько лет выступал под акустическую гитару и гармошку, а свои альбомы писал либо в джемовом режиме, либо со студийными музыкантами. С рок-группой Дилан впервые сыграл на Ньюпортском фолк-фестивале 1965 года. «Берите его, он ваш!» — анонсировали организаторы появление Поэта на сцене этого клуба самодеятельной песни. Фермеры, студенты и очкастые контркультурщики, затаив дыхание, ждали очередного появления кудрявого «спасителя народной музыки». Но, как говорится, не тут-то было. Дилан ударил с флангов — электрическим блюзом и зычным рок-н-роллом. Зашел и расстрелял все ожидания публики — быстро и безжалостно.

В этот июльский день фанаты испытали на себе, какое это страшное оружие — Дилан с искусной рок-группой за спиной. Он успел отрепетировать «в электричестве» всего несколько композиций — в компании с гениальным клавишником Элом Купером, музыкантами The Butterfield Blues Band и, в частности, с молодым чикагским блюзменом Майком Блумфилдом. Сохранились черно-белые фотографии, на которых два безумных еврея, один из Хиббинга, другой из Чикаго, корчат друг другу рожи, херачат по струнам и смакуют изнасилование патриархальных заветов правнуков Моисея.

В финале их выступления случился скандал, когда фолк-пуритане хотели перерубить кабель и отключить электричество — исключительно за то, что их 24-летний кумир предал акустические идеалы Ньюпорта. Позднее критики писали Дилану «открытые» письма, зрители орали: «Иуда!», но Боб двигался вперед на космической скорости.

«Редактор фолк-фанзина Sing Out! Ирвин Силбер в своем письме отчитывал меня, как будто он один и с ним кое-кто еще владели ключами к реальному миру, — вспоминал впоследствии Дилан. — Но я прекрасно знал, чем занимаюсь, и не собирался делать шаг назад или отступать ради кого бы то ни было».

Уместно напомнить, что незадолго до Ньюпорта собранный Диланом, Блумфилдом и Купером студийный состав зафиксировал искрометный альбом «Highway 61 Revisited». К сожалению, так случилось, что сохраниться этой блестящей команде было не суждено. Купер создал собственный Blues Project, Блумфилд основал Electric Flag, а впоследствии переиграл со всей американской блюзовой элитой — от Джанис Джоплин до самого Купера, но затем умер от передозировки.

После выхода «Highway 61» и выступления в Ньюпорте Дилан сжег все мосты, соединявшие его с фолк-сообществом. Теперь «убийца фолк-музыки» грезил исключительно об электрических концертах, блюзах и громких рок-н-роллах. Дилан-бард остался где-то в прошлом: в небольших клубах, кофехаузах и фолк-центрах Гринвич-Виллидж. Вооружившись электрогитарой, «новый» Дилан взял в качестве аккомпанирующего состава канадскую группу The Hawks («Ястребы») и вылетел с нею в тур по Англии. Документальный фильм 1965 года «Eat the Document»наглядно демонстрирует, насколько «Ястребы» были хороши на сцене. Но, увы, в студийных стенах Дилана ожидало сильное разочарование.

Попробовав зафиксировать с The Hawks несколько песен, Боб отчетливо понял, что звукозаписывающие сессии — это, как говорится, «не их игра». «Ястребы» были отличным концертным составом, но в студии не шли ни в какое сравнения с героями альбома «Highway 61». Попытка записать семиминутную балладу«Visions of Johanna», посвященную боевой подруге Дилана Джоан Баэз, потерпела крах. Полтора десятка дублей, зафиксированных в студии, дали совершенно провальный результат. С горем пополам музыканты записали новый сингл «One of Us Must Know (Sooner Or Later)», но на это ушло больше недели работы и порядка 25 (!) дублей.

«One of Us Must Know (Sooner Or Later)»

Дилан, который привык все делать быстро, заметно приуныл. «Я падаю вниз с сумасшедшей скоростью, — признавался он в те дни своему биографу Роберту Шелтону. — За десятки сессий мы получили всего одну песню. Не удивлюсь, если скоро падать будет просто некуда. Это какой-то настоящий “расцвет упадка”».

Сидя в студии, Дилан скручивал из обрывков журнала Newsweekочередные косяки и уничтожал их с пулеметной скоростью. Масть, как говорится, не перла. Спасение пришло под утро со стороны продюсера Боба Джонстона, который на своих плечах вытащил все тяготы записи «Highway 61». После того как этот альбом попал в топ-3 журнала Billboard, важные боссы из ColumbiaRecords стали смотреть на Джонстона как на бога. Выходец из Западного Техаса, он был не только гениальным саунд-инженером, но и отличным психологом, а также автором нескольких песен, которые, к примеру, исполнял Элвис Пресли. И неудивительно, что вскоре Джонстон был назначен ведущим продюсером Columbia Records по фолку и кантри. Мрачно поглядывая на эксперименты Дилана с дружбанами из The Hawks, он мудро дал Поэту время перебеситься, а затем вызвал его на разговор в близлежащий пивняк.

«Слушай, у меня есть идея, — сказал Джонстон Дилану. — Давай как можно быстрее свалим отсюда. Запишемся в другом месте и с другими людьми… Например, в Нэшвилле, где у меня есть куча классных музыкантов, которые работали с Пресли и всю жизнь играют кантри, блюз и рок-н-ролл. К примеру, “Visions ofJohanna” они запишут с одного-двух дублей, клянусь мамой! Я там жил и знаю абсолютно все. И туда всего два часа лета! Снимем удобную гостиницу, поставим тебе в номер пианино. В студии время для записи дешевое, а аппаратура хорошая. Прилетим — и через неделю альбом будет готов. Я отвечаю».

«Visions of Johanna»

Дилан задумался. Предложение звучало заманчиво. Что представляют собой нэшвиллские музыканты, Дилан знал не понаслышке. Когда во время записи «Highway 61» в Нью-Йорке оказался гитарный виртуоз Чарли Маккой, Джонстон убедил Дилана пригласить нэшвиллского гения, сотрудничавшего с Джонни Кэшем, Элвисом Пресли и Роем Орбисоном, в студию. Как гласит история, Дилан лениво сопротивлялся, поскольку альбом, по сути, был готов и делать ничего уже не требовалось. Но Джонстон был перфекционистом похлеще Дилана. Соблазнив Маккоя билетами на бродвейский мюзикл для его жены, Джонстон полуобманом затащил гитариста в здание ColumbiaRecords.

Дальше получилось красиво. Получив искомые билеты, Маккой уже хотел сваливать, но не тут-то было. Оба Боба упросили его сыграть на финальной композиции «Desolation Row». Эта одиннадцатиминутная баллада была инкрустирована виртуозными партиями Блумфилда. Но Дилан решил в последний момент заменить электрическую гитару на акустическую. Затея выглядела сомнительно: Маккой опаздывал на свой дурацкий мюзикл, да и подходящей гитары у него с собой не было.

«Нет проблем, — сказал Дилан. — Вон в углу десяток стоит. Выбирай любую!»

Отступать Маккою уже было некуда. Он сел на стул, надел наушники, прослушал композицию и решительным жестом воткнул штекер от гитарного шнура в пульт. Свою партию он записал с одного дубля — да так, что Дилан чуть не грохнулся со стула. Во-первых, в каноническом варианте «Desolation Row» не пришлось менять ни одной ноты — гитарные кружева Маккоя ложились сверху трека как влитые. Во-вторых, в Нью-Йорке так еще никто не играл и не мыслил. Это была прославленная школа «нэшвиллского кантри», где песни повествовали в основном о том, как бл*довитые жены изменяют своим мужьям с проезжими ковбоями. Культурная жизнь в штате Теннесси уже несколько веков вибрировала по несложному маршруту: «паб — студия — паб».

«Desolation Row»

Дилан этот случай с Маккоем запомнил крепко. Да он вообще никогда и ничего не забывал. После этого в студийных вопросах Дилан начал доверять 34-летнему Джонстону как самому себе. Но проблема заключалась в том, что на поездку в Нэшвилл у Поэта абсолютно не было времени.

В ближайшие дни Дилану надо было срочно жениться на девушке по имени Сара Лоундс — причем жениться без лишнего шума. Красавица Сара была на седьмом месяце беременности, и назойливое внимание прессы любвеобильному Бобу отнюдь не требовалось. В скобках заметим, что к Дилану всегда выстраивалась длинная очередь из прекрасных дам, причем эта очередь, как правило, очень быстро двигалась. Да что там девушки — все поколение калифорнийских битников и нью-йоркских хипстеров лежало у ног Поэта. И это была чистая правда.

У Дилана продолжался бесконечный тур — вплоть до лета 66-го года. Гипотетически в его графике выступлений были небольшие паузы — при условии, что несколько концертов удастся перенести. И тогда авантюра с нэшвиллской записью становилась реальностью. С этими мыслями Дилан направился в гости к своему директору Альберту Гройсману. Выходец из Чикаго, он был грозен собой, владел ночным клубом, а также контрактами с несколькими звездами блюза и фолк-рока. В любой компании Гройсман был в центре внимания, разговаривал громким голосом и носил в кармане кольт 45-го калибра, которым периодически приходилось пользоваться. Как минимум для устрашения.

Альберт Гройсман, один из героев эпохального фильма «Don’tLook Back», владел 25 процентами акций от доходов Дилана. Поэтому его интересовали преимущественно многонедельные туры и крупные сольные выступления. Расписание концертов и гонорары он знал наизусть, хоть ночью разбуди. Поэтому несложно догадаться, как он отнесся к предложению Дилана о записи в Нэшвилле. В этой ситуации у Гройсмана автоматически слетало несколько концертов, а это, по его мнению, напоминало добровольное швыряние долларов в открытую форточку. Поэтому спустя несколько часов он ударом ноги вышиб дверь в офис Джонстона и враждебно прорычал: «Чувак, если ты еще раз вякнешь Дилану что-нибудь про Нэшвилл, клянусь тебе, ты будешь уволен! Ты сейчас все прекрасно слышал! И два раза я повторять не буду!»

Дилан не стал свидетелем этой безобразной сцены, но от этого ему было не легче. Он в очередной раз попал между двух огней: слева — Гройсман, справа — Джонстон. И из этой ситуации ему надо было как-то выбираться. И Боб сделал это с присущей ему легкостью духа и здоровым цинизмом. Так получилось, что среди его друзей Гройсман был единственным человеком, которого Дилан пригласил на свадьбу. И не воспользоваться этой возможностью кучерявый «Рембо с гитарой» попросту не смог.

«Какой подарок тебе сделать на свадьбу? — спросил накануне венчания расслабленный и не до конца трезвый Гройсман. — Проси что хочешь!» Боб хитро прищурился, посмотрел сквозь темные стекла очков и сказал: «Поехали в феврале со мной и с Сарой в Нэшвилл! Там буквально за несколько дней мы запишем альбом, я клянусь тебе. Это будет такой вот медовый месяц, что ли… Ты же не сможешь отказать молодоженам, правда?»

Дилан, хоть и был моложе Гройсмана, быстро учился его приемам. Отступать последнему было некуда, и он нехотя согласился. В ту же минуту радостный Дилан позвонил Джонстону, а Джонстон перезвонил в Нэшвилл, букируя на февраль 1966 года студийное время в местной студии ColumbiaRecords.

Дилан наклонился над столом и записал даты звукозаписывающей сессии к себе в тетрадь. Кроме Боба Джонстона и Чарли Маккоя, он не знал в Нэшвилле ни одного человека. Впереди его ожидала неизвестность.

* * *

Нэшвилл находится в 750 милях от Нью-Йорка. Начиная жизнь с чистого листа, Дилан прилетел туда налегке, взяв с собой мультиинструменталиста Эла Купера и гитариста The HawksРобби Робертсона. Безусловно, Боб доверял Джонстону и местным музыкантам, но работать с друзьями ему было психологически легче.

«Джонстон возил нас по Нэшвиллу в своем красном “эльдорадо” с откидным верхом и пытался продать нам это место как ненапряжное, — вспоминал впоследствии Дилан. — Как по мне, так этот город был словно погружен в огромный мыльный пузырь. Тогда нас с Купером и Робертсоном чуть не выгнали из гостиницы за длинные волосы».

Нестыковки продвинутых хипстерских нравов с патриархальными особенностями цивилизации Дикого Запада продолжались и внутри студии. К примеру, Джонстону категорически не нравились перегородки, отделявшие сессионников друг от друга. Опытный продюсер, ратовавший за чувство локтя у музыкантов, он всегда считал, что глаза и флюиды намного важнее, чем наушники или «экологически чистый звук» в «одиночной камере». Поэтому Дилан ни капельки не удивился, узнав, что за ночь Боб вместе с помощником снесли все перегородки. Он знал, что порой работа с Джонстоном «напоминала пьяные гонки», и предпочитал не влезать в чужие дела.

Возмущенные подобным вандализмом хозяева студии вылетели первым рейсом с жалобной петицией в нью-йоркский офисColumbia. Но тут они крупно промахнулись, позабыв, что босс Джон Хаммонд в свое время являлся первооткрывателем Дилана. Неудивительно, что последствия такого промаха не заставили себя долго ждать.

«Единственное, что могу вам сказать, — так это то, что на днях я обедаю с Диланом и Джонстоном, — сидя в роскошном кожаном кресле, директор Columbia Records пустил струю сигаретного дыма прямо в лица своих горе-сотрудников. — Поэтому вам следует понимать: если Джонстону захочется повесить микрофон на потолке, я бы посоветовал вам срочно найти самую высокую е**ную лестницу, чтобы Боб смог как можно быстрее начать восхождение. Если же этого не случится, я прикрою ваш Ноев ковчег в течение получаса».

А в этот момент Дилан буквально был на седьмом небе от счастья. С новой студийной командой они сработались в считанные часы. В отличие от кошмарных сессий с The Hawks, они записали «Visions of Johanna» за одну ночь, причем именно с тем философски-интеллигентным саундом, о котором Поэт мечтал еще в Нью-Йорке.

Затем настала очередь новой баллады «Sad Eyed Lady of the Lowlands», которую Дилан посвятил молодой жене. В это самое время Сара, словно декабристка, сидела в углу студии и кормила месячного Джесси. Она не без удивления наблюдала, как Боб показал музыкантам посвященную ей песню, а затем отпустил их на обеденный перерыв. Мол, ему еще надо дописать пару-тройку куплетов. В итоге запись продолжилась через сутки, когда Поэт окончательно оформил канонический вариант текста, полный картинок, настроений, образов, лиц, мест и вещей.

«Sad Eyed Lady of the Lowlands»

Во время этой сессии многие поступки возвращались к участникам звонким бумерангом. В самом начале музыканты жаловались Джонстону, что привыкли работать с готовыми композициями, расписанными по нотам. Но это был не тот случай. Прямо посреди ночи в студию ворвался Поэт с красными от бессонницы глазами и громко воскликнул: «Эй, я наконец-то дописал песню! Есть тут кто живой?»

В случае с «Sad Eyed Lady of the Lowlands» Джонстон разбудил дремавших в студии музыкантов, а Дилан, глядя на их помятые лица, насмешливо сказал: «Да тут все просто, всего три аккорда». И когда все поняли, что эта песня состоит из тридцати куплетов и играть ее предстоит буквально «до бесконечности», Джонстон заорал на всю ивановскую: «Play! Don’t stop! Just keep playin’!»

«Одиннадцать минут спустя это было записано, — вспоминает он спустя годы. — Мы сыграли просто безупречно, и никто не мог поверить, что это произошло. Потому что все догадывались, что их жизни изменились. И Нэшвилл изменился, и музыка вокруг изменилась».

«I Want You»

После этой победы работа над альбомом велась уже в ином ключе. Где-то в полдень Дилан вызванивал в свой гостиничный номер Эла Купера и наигрывал ему на фортепиано новую мелодию — к примеру, невинный гимн сексу «I Want You» или сюрреалистический «Memphis Blues Again». Дилан планировал записывать все музыкальные нюансы на диктофон, но Купер предложил не тратить времени попусту.

«Memphis Blues Again»

«Послушай, Боб, давай не будем отвлекаться на технические мелочи, — уверенным тоном произнес Эл. — Моя память и будет твоим диктофоном. Ты играй, а я все запомню! Можешь не волноваться».

Поскольку Дилан знал Купера не первый день, то спорить не стал. Эл шел в студию работать надаранжировками, а Поэт оставался в гостинице, концентрировался и в полной тишине дописывал текст. Любопытно, что иногда провинциальное безмолвие раздражало Боба, и он доделывал песни прямо в студии, сидя за фортепиано. На это уходило до трех-четырех часов недешевого студийного времени. Музыканты в это время смотрели телевизор, рубились в настольный теннис или просто спали. Ближе к полуночи все собирались в тон-ателье, включали магнитофоны и начинали «склеивать» песню целиком: текст, основную мелодическую линию, ритмический рисунок и гитарно-клавишные аранжировки.

Запись происходила в два этапа — несколько дней в феврале и несколько дней в марте 1966 года. В последнюю очередь была зафиксирована «Rainy Day Women #12 & 35», которая впоследствии окажется на альбоме первой. Джонстон с энтузиазмом прослушал ее демо-вариант и предложил записать этот психоделический марш как «стилизацию под “Оркестр Армии спасения”, сидящий на кислоте». Дилану идея, естественно, понравилась, и он попросил музыкантов срочно притаранить из ближайшего паба всякого бухла. Там же по просьбе Дилана они подобрали и искусного тромбониста — возможно, для того, чтобы быть последовательными в собственных безумствах.

«Rainy Day Women #12 & 35»

Отдегустировав литры местного вина, музыканты в четыре часа утра начали имитировать звучание «Оркестра Армии спасения». Дилан, глаза которого блестели пьяной фантазией, попросил лучших сессионщиков Нэшвилла разухабисто петь припев«Everybody must get stoned» — ключевые слова песни, которая уже через неделю звучала на радиостанциях.

Это была веселая и изысканная провокация — с очевидными намеками на «кайф», к слову, не сильно замаскированными. Вскоре все — начиная с «детей цветов» и заканчивая «яйцеголовыми» профессорами — обсуждали наркосленг фразы «каждый может упороться». Примечательно, что все эти дискуссии происходили на должном литературном уровне — к примеру, на страницах журнала Time…

Но вернемся в студию. Когда, прилетев в Нью-Йорк, Джонстон смикшировал все песни, выяснилось, что записанного материала хватит на два альбома. Тогда Дилан решил не мелочиться и впервые в истории рок-музыки замахнулся на две пластинки скопом. По версии лейбла, этот двойной альбом материализовался на прилавках 16 мая 1966 года, привлекая покупателей странным названием «Blonde on Blonde».

Произошло это событие с сознательным нарушением всех правил маркетинга — день в день с выходом нового диска BeachBoys «Pet Sounds». В офисах Columbia Records творился страшный бардак, и в широкой продаже альбом появился лишь в июне — одновременно с двойным альбомом Фрэнка Заппы «Freak Out!».

Любопытно, что при оформлении внутреннего разворота «Blondeon Blonde» дизайнерами были использованы не только снимки Дилана, но и фотография Клаудии Кардинале — как выяснилось впоследствии, с неочищенными авторскими правами. Спустя полтора года, после угрозы со стороны ее юристов, внутренний дизайн альбома претерпел существенные изменения, и черно-белая фотография итальянской красотки была изъята.

Необходимо заметить, что в коллекциях меломанов существует как минимум одиннадцать версий «Blonde on Blonde». Все это напоминает игру «найди десять отличий». Со временем режим моно превращался в стерео, а стерео — в Dolby Surround. Менялись и общее время звучания диска, и названия композиций, не говоря уже про такую «мелочь», как внутренний дизайн. В это сложно поверить, но канонического варианта альбома «Blonde on Blonde», поднявшегося до 9-го места в хит-параде журнала Billboard, не существует в природе до сих пор.

Не так давно в интернете была опубликована полная стенограмма ознакомительного интервью главного редактора журнала RollingStone Яна Веннера с Диланом. Примечательно, что в далеком 1969 году Боб охотно говорил с Веннером на любые темы, но наглухо закрывался, отвечая на вопросы, связанные с «Blonde on Blonde». Судя по интервью, уже в шестидесятых годах Дилан был человеком закрытым и мнительным. С тех пор прошло несколько десятков лет, но ни разу Дилан не возвращался к теме нэшвиллской сессии 1966 года. Музыкальные критики часто цитируют его интервью журналу Playboy 1979 года, но даже там Поэт отделывается общими фразами.

«Если говоришь правду, это очень здорово и правильно, — признавался позднее Дилан в своей автобиографии. — А если врешь — ну, все равно это здорово и правильно».

Как бы то ни было, но до сих пор ни в одном исследовании про Дилана, к примеру, не написано ни слова о происхождении названия альбома. Что значит выражение «Блондинка на блондинке»? Официальные биографы на эту тему молчат. Да, в 1966 году не существовало ни пиар-служб, не пресс-релизов, но тем не менее как подобное оказалось возможно? Очередные белые пятна и черные дыры, увы…

Дилан как-то обмолвился, что название пластинки появилось в последний момент, причем чисто ассоциативно. Фанатские сайты намекают на его роман с фавориткой Энди Уорхола, блондинкой Эди Сэджвик, которой на альбоме была посвящена композиция «Leopard-Skin Pill-Box Hat». Кто-то считает, что эта двойная пластинка была посвящена друзьям Дилана — Аните Палленберг и Брайану Джонсу из The Rolling Stones. Кто знает? Короче, очередная тайна Дилана, покрытая пылью десятилетий…

«Leopard-Skin Pill-Box Hat»

Говорят, что в одном из радиоинтервью Боб заявил, что в середине 60-х его потрепанный амфетаминами мозг состоял исключительно из полос — то светлых, то темных. И вот как-то раз в его голове скрестились две светлые полосы, и он увидел вывеску «Blonde on Blonde». В итоге получилась идеальная обложка для альбома, который неоднократно входил в топ-10 лучших пластинок всех времен и народов. Красивая версия, но только этого радиоинтервью Боба Дилана никто так и не нашел.

Оригинал

***

Фейсбук, Mikhail Volodin,  13 окт. 17:37

Я написал это лет 15 назад, но последние строки готов повторить сегодня. Потому что он прошел со мной через всю жизнь.

“Я за него болел. Я это видел. Я этим счастлив!”

ДИЛАН В ГОРОДЕ
Заметки с концерта Боба Дилана в Большом Бостоне в 2002 году.

Дилан как Дилан: немного занудливый, немного кривляющийся кузнечик, упакованный в черное трико с блестками вдоль бедер. На фоне четырех крепких парней в красных робах он кажется хрупким и манерным. Хочется сравнить его одновременно с Блоком и блоковским Арлекином.

Он гнусавит и слов не разобрать. Его руки лежат на клавишах, а тело вывернуто наизнанку – черное трико напоминает разорванный лист Мебиуса. Он пожимает плечами, поочердно отставляет то одну то другую ногу, поет одновременно в два микрофона, подает знаки красным парням и не смотрит на публику. Новые песни звучат как старые, а старые Дилан исполняет так, что их нельзя узнать.

Дилан – пляшущий старик. Ему – 61 год. Я сижу далеко и не различаю морщин на его лице, а движения не выдают возраста. Иногда отсюда вообще кажется, что он – женщина. Ну да, старая еврейская женщина! Похожая на мамину портниху, Геню Ефимовну, – чуть сгорбленную, шебутную и дерганую, с широко расставленными тонкими ногами, напоминающими букву «п» из гарнитуры «гельветика».

У Дилана нет мелодий, и слова не слышны. Первые три-четыре песни я испытываю одновременно зоологический интерес (как в таком возрасте можно так двигаться!) и раздражение (однообразно и ни хрена не понятно!). Но потом ребята в красном загоняют-таки мне в голову классический роковый квадрат, и голова начинает трястись в такт подрагиванию дилановской ноги. Точно так же трясутся головы у остальных двадцати тысяч зрителей. Женщины, старики, дети и полицейские равно любят Дилана за его драйв.

Так, зажигая все глубже, и довел бы меня Боб за руку до финала, выпустил бы на волю, и через час позабыл бы я и о блестках на трико, и о неловко ковыляющей хромоножке, меняющей на музыкантах гитары, если бы не заключительная песня.

Они выстроились вчетвером в ряд на самом краю сцены и играли так, словно шли психической атакой на зрителей. Темп все ускорялся, ноты, отращивая хвосты, превращались в 1/64, 1/128, 1/256… А потом ударник и ритм гитара сложились, перемножились, и – про-стран-ство – лопнуло. Что-то там такое они пробили и вышли на свободу. Это было видно по их лицам, по движениям, по телам, наконец… И, главное, по реакции вдребезги разбитых зрителей: одновременно вспыхнули во мраке тысячи зажигалок, и мрак истаял.

У меня задолго до этого перехватило дыхание. Такое происходит со мной всякий раз, когда я вижу людей, плечом к плечу идущих на врага.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси…

Одному страшнее, но противостояние одиночки тьме не так очевидно. Он – точка, он может отступить в любую сторону. Он прислоняется к дверному косяку. Они – линия, и направление их движения обозначено: они идут навстречу мраку. Против него. Иногда темноту удается прорвать, и тогда цепь – великолепная четверка, пятерка, семерка – отбивает атаку за атакой в крепости Ла-Рошель, защищает деревню от бандитов или просто стоит насмерть, когда за спиною Москва. Вот такая музыка. Это может быть «Крейцерова соната», или “Death is not the end”, или еще что-то. Но однажды эта музыка скажет нам, что мы были созданы для чего-то большего. Наверное, соврет…

Я вижу Дилана на седьмом десятке – черного кузнечика, американского «шестидесятника», старого мальчика, последнего из рок-могикан, которому не так много осталось, но который в очередной раз построил цепь и прорвал тьму.

Я за него болел. Я это видел. Я этим счастлив.

***

Из Википедии: Роберт Аллен Циммерман родился 24 мая 1941 года в городке Дулуте (штат Миннесота) в семье мелкого торговца. Родители музыканта Абрахам Циммерман и Беатриса Стоун активно участвовали в жизни небольшой местной еврейской общины. Его предки — евреи, выходцы из Российской империи: дедушка и бабушка по линии отца, Зигман и Анна Циммерман, уехали в США из Одессы в связи с еврейскими погромами 1905 года. Дедушка и бабушка по материнской линии — Беньямин и Либа Эдельштейн (позже Штейн и Стоун) — были литовскими евреями, эмигрировавшими в 1902 году. В автобиографии Боб Дилан пишет, что род его бабушки по материнской линии происходит из Турции, где носил фамилию Киргиз.

Опубликовано 14.10.2016 21:32

 

Еще о новой волне арабского террора

Вечный «другой»

Денис Драгунский о происходящем сегодня в Израиле и почему антисемитизм больше, чем один из вариантов ксенофобии

ДЕНИС ДРАГУНСКИЙ

Журналист, писатель

В Израиле уже месяц с лишним идет новая террористическая война. Точнее говоря, не в Израиле, а против Израиля. Эту войну уже назвали «интифада ножей» — в отличие от давней «интифады камней». Молодые арабы бросаются с ножами на евреев — солдат, полицейских, гражданских, посетителей кафе, людей на остановках. Израильская полиция и армия принимают меры. Но из Европы раздается ласковый окрик: «Меры должны быть симметричными!»

В Израиле отвечают: «Симметричные меры против «интифады ножей» — это как? Чтобы израильские подростки приходили в арабские кафе и бросались с ножами на посетителей?»

Вот такая, извините за выражение, шутка черного юмора.

На самом деле все очень серьезно. Серьезнее, чем в 1938 году.

Но сначала об антисемитизме. Чем больше думаешь об этой неистребимой компоненте северо-западного политического сознания…

…вот тут сразу оговорюсь: речь здесь идет только и исключительно о северо-западной четвертинке земного шара, о евроатлантическом и ближневосточном ареале; что там делается в Азиатско-Тихоокеанском регионе, в Африке и Латинской Америке – в данном случае не имеет значения…

Итак.

Чем больше думаешь об антисемитизме, тем яснее видишь, что это нечто большее, чем один из вариантов ксенофобии.

Хотя такое мнение очень распространено, и поэтому, как только заговоришь, например, о холокосте, сразу сыплются возражения именно по части уникальности события. Потрясая именами и цифрами, люди изо всех сил доказывают, что кровавых геноцидов в истории было немало, а народов с трагической судьбой — еще больше. Верно. Да и вообще нехорошо меряться горем.

Однако антисемитизм — особый случай. И в смысле исторической длительности (современных наций-государств еще в проекте не было, а антисемитизм уже вовсю кипел), и в смысле распространенности, и в смысле идеологического объема. В этом печальном состязании он неизмеримо масштабней и галло-, и германо-, и русо-, и полоно-, и американо-, и вообще какой бы то ни было национальной фобии.

Германофобия и полонофобия практически неактуальны вне точек соприкосновения наций, они же государства. Франкофоба не найдешь в Греции, а русофоба — в Португалии (я говорю, разумеется, об искренних «фобах», а не о повторяльщиках газетных шаблонов). Но антисемитизм есть везде, и чем-чем, а искренностью антисемиты не обделены.

При том, что любая этнофобия может быть очень мощной, эмоционально заряженной и даже пользоваться якобы рациональными обоснованиями — с антисемитизмом нет сравнения. Книги, доказывающие ущербность или вредоносность, например, французов, занимают от силы книжный шкаф.

Книги, посвященные разоблачению еврейского заговора и еврейских козней, призывающие к погромам, изгнанию, истреблению евреев, — это библиотека из десятков тысяч томов.

Есть еще одно отличие антисемитизма от прочих этнокультурных фобий. Как правило, франкофобы (русофобы, германофобы и т.п.) рассуждают так: «О да, французский (русский, немецкий) народ — великая нация. Великая культура! О, Бальзак и Стендаль! О, Бизе и Дебюсси! О, Клод Моне и Эдуард Мане! Но вот эти вот люди — кошмарная публика, своими руками бы придушил. Поймите, я не о французах вообще, а вот о данных конкретных лавочниках и мещанах! Они позорят свой великий народ».

С евреями все наоборот.

Почти у каждого антисемита есть друг, сослуживец или сосед Рабинович — классный мужик.

Но этот друг конкретного Рабиновича уверен, что евреи в целом — это кровопийцы, тайное мировое правительство, пожиратели младенцев и поработители человечества. То есть разнообразные «этнофобы» не любят отдельных, пускай и многочисленных, представителей народа, который они, в принципе, готовы признать заслуживающим уважения: отсюда популярная поговорка «Нет плохих народов, есть плохие люди». А вот антисемиты готовы уважать отдельных евреев, но насчет еврейского народа у них есть твердое убеждение, что это зловредный «кагал».

То есть — и в этом еще одно отличие антисемитизма от прочих этнофобий — все евреи рассматриваются как некая организация, как общее социальное тело, чуть ли не как юридическое лицо. Поэтому идея коллективной ответственности в отношении евреев возникает почти автоматически. Так что «друг Рабинович», несмотря на всю дружбу, тоже всегда под сомнением.

Думаю, не будет преувеличением сказать, что

антисемитизм — это особое мировоззрение, своего рода метаидеология, чем-то похожая на коммунизм, либерализм, консерватизм.

Больше того — антисемитизм крепче, живучее. Глобальные метаидеологии абстрактны, они имеют дело с отвлеченными объектами вроде «равенства», «собственности», «свободы», «права», «традиций», «порядка». Антисемитизм предельно конкретен.

Идеологию можно поменять. Пламенный коммунист может стать — и на наших глазах не раз становился — либералом-западником в 1990-е и консерватором-националистом в 2010-е. Богач может обеднеть, интеллектуал может опроститься, и новые братья по партии или по классу пожмут ему руку и примут в свои ряды. А еврей останется евреем.

В чем же тут дело?

Дело, наверное, в том, что еврей — это важнейшая фигура в нашей северо-западной (особенно же — европейской) идентичности. Существуют символические и одновременно реальные фигуры Женщины, Мужчины, Ребенка, Взрослого, Старика, Больного, Богача, Нищего, Сумасшедшего — относительно которых мы выстраиваем ощущение и понимание своего собственного «я». К этим фигурам необходимо прибавить Еврея как концентрированное выражение Другого — «иного, чем я».

Инакость Еврея более сильна и более значима для европейский культуры. Женщина, Нищий, Старик и прочие отличаются от нас (и друг от друга) каким-то одним признаком: полом, богатством, возрастом, здоровьем, умом. В остальном они такие же люди. Еврей отличается всем. Обликом, манерами, религией, трагическим историческим багажом, языком, социальными навыками… Но при этом он человек. С такими же, как у нас, чувствами и мыслями, так же, как и мы, имеющий право на жизнь, свободу и стремление к счастью.

Хотя он совершенно другой. Не такой, как мы, но при этом точно такой же.

Переживание этого парадокса породило гуманистическую европейскую культуру — и оно же породило антисемитизм как модель всякой нетерпимости.

Вот что такое антисемитизм как концепция, как метаидеология: это идея дегуманизации, обесчеловечивания другого. Женщины, ребенка, старика, нищего, больного… Это, как говорил Томас Манн, протест против христианских корней европейской цивилизации. Здесь еще есть своего рода бунт сыновей, психологически объяснимая ненависть учеников к учителю.

Антисемиту кажется: выгоним (уничтожим, приструним) евреев — и все будет хорошо. Как хорошо? Кому хорошо? В чем это «хорошо» заключается? А неважно! Антисемитизм похож на алкоголизм: выпить сейчас, во что бы то ни стало, чтобы «захорошело», а там хоть замерзнуть на пороге кабака.

Когда в ноябре 1938 года в Германии случилась Хрустальная ночь, реакция европейских держав и европейских народов была нулевая и, даже полагаю, внутренне отчасти позитивная (на эту мысль, увы-увы, наталкивает упорный отказ европейских союзников бомбить подъездные пути к лагерям уничтожения уже в самом конце войны). То есть Гитлер-то, конечно, нехороший человек и опасный, но его грязными руками будет осуществлена вековая мечта чистеньких цивилизованных антисемитов.

Сначала Европа проглотила Хрустальную ночь. Потом она получила войну, оккупацию, разграбление.

Уничтожение евреев санкционировало все остальные зверства нацистов, потому что Другой Человек (хоть русский, хоть француз) был дегуманизирован, превратился в «биологический потенциал противника», как выражался Гитлер.

Может быть, конечно, я чрезмерно драматизирую ситуацию.

Но мне все сильнее кажется, что происходящее в Израиле — и особенно реакция европейских держав на «интифаду ножей» — опасно напоминает 1938 год в Германии. Рубеж, который так хочется пройти, не заметив, — но впереди маячит 1939-й.

Печально и несправедливо, что европейские державы призывают Израиль к «сдержанности» и даже «возлагают ответственность за террор на Израиль». Говорят, все дело в проблеме палестинских беженцев. Но это уже много лет не проблема беженцев, а желание уничтожить или фатально ослабить Израиль.

Позволю себе такую параллель: в 1947 году из перешедшей к СССР Восточной Пруссии выселено около 100 тыс. немцев. Да, это был жестокий и негуманный акт, но сейчас разговор не о том. Разговор вот о чем: представим себе, что эти беженцы не стали адаптироваться в Германии, а поселились где-то на границе с Польшей, начали активно рожать детей, через три поколения их стало уже около миллиона, они получают гуманитарную помощь, и все-все, в том числе внуки и правнуки депортированных, с легкой руки ООН считают себя беженцами. Они требуют возвращения в Калининград-Кенигсберг и окрестные городки, требуют, чтоб им вернули изъятую недвижимость, а в регионе чтобы было немецко-русское государство, а еще время от времени постреливают по Калининграду самодельными ракетами и устраивают диверсионные вылазки. А ООН называет этот террор и реваншизм «проблемой кенигсбергских беженцев».

«Нет, господа, — сказал бы пресс-секретарь нашего МИДа. — Это не проблема беженцев, а неприкрытые попытки оттяпать у нас Калининград, пересмотреть итоги Второй мировой войны».

Я не верю в то, что в Европе (сюда я, разумеется, включаю Россию) антиизраильский настрой оплатили нефтяные шейхи. Вряд ли. Скорее в дело вступил старый европейский антисемитизм. «Палестинские террористы, конечно, нехорошие и опасные люди, — думает средний европейский политик, журналист, общественник-правозащитник. — Но зато они, как бы это выразиться, решат еврейский вопрос, который вдруг превратился в израильский. А дальше мы уже сами разберемся».

Не разберетесь. Лучше помогите Израилю, пока не поздно.

В сороковые-пятидесятые годы (да и сейчас тоже) об уничтоженных евреях с циничным сочувствием говорили: «Но почему же они шли на расстрелы и в печи, как овцы на бойню?»

Больше так не будет. Если Израилю не останется места на карте мира, то он сумеет хлопнуть дверью перед уходом. У него достаточно сил, чтобы… Но не будем описывать словами ядерную катастрофу: слов не хватит.

Нет, не бойтесь, все не умрут. Многие останутся.

И когда-нибудь, примерно в 2040 году, в чилийском городке Пуэрто-Уильямс, на Огненной Земле, что южнее Магелланова пролива, какой-нибудь айтишник найдет на старом сервере эту статью и скажет соседу:
— Вот ведь, предупреждали их! Но они не послушали.
— Да кто сейчас кого слушает! — скажет сосед. — Эх!

Вот и я говорю: эх.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции. 

____________________________________________________________________________________________________

На лезвии ножа  19.10.2015

На Израиль обрушилась новая волна террора. Почему сейчас? Владимир Бейдер — из Иерусалима

______________________________________________________________________________________________________

23 октября

Одна из крупнейших охранных компаний Польши City Security направила в министерство внутренней безопасности Израиля письмо с предложением об оказании бесплатной помощи.

Один из владельцев компании Биньямин Крешицки предложил главе МВБ Гиладу Эрдану направить за свой счет в Израиль 100 сотрудников для помощи в патрулировании улиц.

“Мы с ужасом смотрим на подлые нападения на израильских граждан. Как люди, стремящиеся к миру, мы потрясены до глубины души. Как граждане Польши, мы слишком часто видели нападения на евреев. Мы хотим предложить вам нашу помощь и на добровольной основе направить 100 наших самых подготовленных сотрудников в ваше распоряжение. Те, кто хочет мира, должны поддержать Израиль и помочь защищать единственную демократию на Ближнем Востоке”, – цитирует письмо портал NRG.

В интервью порталу Крешицки отметил, что 100 сотрудников компании уже ответили согласием на предложение отправиться в Израиль, при том, что компания полностью оплатит их командировку, и что компания договорилась с авиаперевозчиком LOT о существенной скидке для доставки охранников в Израиль.

_____________________________________________________________________________________________________

Выступление Президента Литовской Республики Дали Грибаускайте на встрече с литваками в Израиле

21.10.2015

Уважаемые участники мероприятия!

До недавнего времени о литваках говорили как об экзотическом аспекте истории Литвы, который исчез из нашей жизни и имеет мало общего с настоящим.

Сегодня литваки слышны и видны, а их вклад в экономику, культуру или науку Литвы признается и ценится.

Отношения между Литвой и Израилем лучше, чем когда-либо прежде. Мы последовательно поддерживаем Израиль на международной арене, мы расширяем политическое и экономическое сотрудничество. В этом году Израиль открыл свое посольство в Вильнюсе – это большой шаг в деле  укрепления двусторонних связей.

В настоящее время в Тель-Авиве проходит Всемирный литовский экономический форум. Это важное мероприятие не только подчеркивает значение нынешних тесных экономических отношений, но и демонстрирует потенциал перспективного экономического сотрудничества, в который несомненно свой вклад вносят и литваки.

Литва и Израиль – свободные и независимые страны. Мы дорожим основными ценностями нашей цивилизации – демократией, правами человека, толерантностью.

Мы сталкиваемся с теми же глобальными вызовами международной безопасности – угрозами терроризма и агрессии. Мы все хотим, чтобы в международных отношениях голос каждого государства был слышен в равной степени и преобладал дух партнерства и доброжелательности.

Нас объединяет общее историческое прошлое. У нас есть болезненные страницы нашей истории. Но мы можем вместе вспомнить и моменты, вызывающие чувство гордости.

Литовские евреи и их потомки, известные в мире под именем литваки, сыграли особую роль в создании обоих государств – и Литвы, и Израиля.

Литваки были, есть и будут одними из активнейших общественных деятелей, предпринимателей, деятелей культуры и политики Израиля. Они активно работали во всех сеймах демократической Литвы, как в межвоенный период, так и после восстановления независимости нашей страны. Много представителей культуры, науки и бизнеса продолжают работать именно в Литве или прославляют имя родной страны в мире.

Мы создаем нашу историю сегодня. Какой она будет, зависит от нашей доброй воли и совместных усилий. Поэтому я искренне приглашаю вас всех – литваков, проживающих в Израиле и в мире – бережно хранить наши связи.

Вас всегда ждут в Литве, и сегодня, и завтра. Здесь не только ваше прошлое, здесь – тысячи дружелюбных, толерантных и доброжелательных людей, готовых к реализации совместных идей.

Будем помнить то, что нас объединяет, и строить будущее вместе!

Президент Литвы: мы против экономической изоляции Израиля

время публикации: 22 октября 2015 г., 09:02 | последнее обновление: 22 октября 2015 г., 09:02блог версия для печати фото
Даля Грибаускайте и Биньямин Нетаниягу в Иерусалиме. 20 октября 2015 года
Даля Грибаускайте в Рамалле. 20 октября 2015 года

Прибывшая с официальным визитом в Израиль президент Литвы Даля Грибаускайте выступила против решения Евросоюза о маркировке продукции, произведенной в Иудее, Самарии и на Голанских высотах, и против экономической изоляции Израиля.

Грибаускайте заявила, что Литва знает, “что такое жизнь в окружении неспокойных соседей, сопровождающаяся вспышками ненависти и гибелью людей”, и предостерегла от вмешательства России в ситуацию на Ближнем Востоке. “По моему опыту, рассчитывать на действующие российские власти нельзя. Их действия только усиливают хаос. Путин – угроза вашему региону”, – заявила она.

Президент Литвы также добавила, что ее страна, являющаяся временным членом Совета безопасности ООН, проголосует против французской инициативы направить на Храмовую гору международных наблюдателей.

В ходе визита в Израиль Грибаускайте провела встречи с президентом страны Реувеном Ривлиным, его предшественником Шимоном Пересом, премьер-министром Биньямином Нетаниягу, а также посетила Рамаллу, где встретилась с председателем ПНА Махмудом Аббасом.

Размещено 23 октября

Майя Плисецкая

Будни и праздники Майи Плисецкой

А также в области балета…

Со стороны ее жизнь кажется безмятежной, полной обожания, славы, цветов и вечного праздника. Наверное, так и должно быть. Разве расскажешь со сцены о своих переживаниях или тяжелейших тренировках у станка? Но иногда фотографии могут поведать о человеке больше, чем самые подробные биографии или мемуары. «МК-Бульвар» решил полистать юбилейный альбом великой Майи Плисецкой, которой 20 ноября исполнится 85 лет.

1926 год. С отцом Михаилом Эммануиловичем Плисецким Майя прожила только 12 лет. В 1937 году хозяйственного руководителя и дипломата арестовали по обвинению в шпионаже, а через год расстреляли.

1927 год. Майе два года. Девочка с трудом позирует на стуле деда, зубного врача Михаила Борисовича Мессерера. Ей все время хочется бегать, прыгать и танцевать. На самом деле она рыжая и веснушчатая. И все улыбаются при виде этого бесенка.

1931 год. Младший брат Александр, мама Рахиль Михайловна Мессерер, Майя. Мама будущей балерины была актрисой, сыграла женщин Востока в нескольких немых фильмах. Но потом посвятила себя семье и отправилась вместе с мужем на Шпицберген, где он был генеральным консулом и начальником угольных рудников. После ареста Михаила Плисецкого была задержана и Рахиль. Но она отказалась подписывать обвинения на своего мужа, поэтому в 1938 году вместе с годовалым сыном Азарием ее сослали на 8 лет в лагеря.

1938 год. Мама Рахиль Мессерер, брат Азарий, дядя Аминадав Мессерер и Майя. После гибели отца и ареста мамы детство маленькой балерины кончилось. Чтобы детей «врагов народа» не забрали в детдом, Майю удочерила тетя Суламифь Мессерер, а брата Александра — дядя Асаф Мессерер. Суламифь и Асаф были звездами Большого и любимой балетной парой Сталина.

1950 год. Майя и брат Александр играют в шахматы, а младший Азарий следит за игрой. Александр, как и сестра, свою жизнь посвятил балету. Больше 20 лет он был ведущим солистом Большого театра, а затем стал балетмейстером. Легендарная «Кармен-сюита» поставлена не без его участия.

1953 год. Майя — солистка Большого театра, сцену которого она называет лучшей в мире. Дебют балерины на лучшей сцене состоялся 21 июня 1941 года, тогда в зале сидела ее мать, вернувшаяся из ссылки. Вскоре их семью эвакуировали в Свердловск (сейчас Екатеринбург), откуда через год Плисецкая сбежала обратно в театр, и в 1943 году была принята в его труппу. А в 1988 году главный балетмейстер Большого Юрий Григорович отправил Майю на пенсию.

1962 год. Майю Плисецкую представили президенту США Джону Кеннеди. До этих американских гастролей балерина 10 лет была невыездной. Хотя официально ей выезды за границу и не запрещали, но каждый раз под разными предлогами не выпускали. Говорят, что к нашей приме был неравнодушен брат президента Роберт, с которым Майя родилась в один день и год. Они поздравляли друг друга с днем рождения и иногда встречались как добрые друзья. В день гибели Роберта Кеннеди, 6 июня 1968 года, Плисецкая должна была танцевать в нью-йоркской «Метрополитен-опера» «Спящую красавицу». Но в знак траура по другу она поменяла спектакль на «Умирающего лебедя». Такое пожелание русской балерины зал приветствовал стоя.

1963 год. Фидель Кастро после спектакля в Большом театре. По правую руку от него стоит Майя Плисецкая. В какой-то степени благодаря команданте на свет появилась «Кармен-сюита», которую поставил кубинский хореограф Альберто Алонсо.

1964 год. Хореографическая миниатюра Сен-Санса стала коронным номером Майи. Однажды Плисецкую спросили, сколько раз она танцевала «Умирающего лебедя»? Она ответила, что в «Лебедином озере» она выходила на сцену ровно 800 раз, а вот с «Умирающим лебедем» сбилась со счета, поскольку в любом уголке мира просили исполнить миниатюру, и счет идет на десятки тысяч.

1970 год. На сцене Большого Плисецкая танцует «Кармен-сюиту». Это была ее мечта. Своей идеей создать балет о любимой героине она пыталась завлечь Дмитрия Шостаковича, но тот побоялся обидеть Бизе. И тогда за дело взялся композитор и муж Родион Щедрин. Премьера состоялась 20 апреля 1967 года. Министр культуры Екатерина Фурцева ушла, не дождавшись конца балета. А на следующий день со скандалом его запретила, посоветовав Плисецкой «повиниться» через прессу о своей ошибке с «Кармен-сюитой». Досталось за новаторство и Щедрину, который тогдашнюю травлю считает одним из самых болезненных ударов судьбы. Сегодня «Кармен-сюита» исполняется каждый день в разных странах.

1972 год. Супруги Майя Плисецкая и Родион Щедрин на спектакле. Они познакомились тоже в театре: одиннадцатого марта 1958 года на премьере «Спартака». По просьбе своей подруги Лили Брик Плисецкая забронировала два билетика на фамилию Щедрин. Их роман был головокружительным. Уже летом они вместе отдыхали на Ладожском озере, а потом отправились путешествовать на машине в сторону Сочи. Эту поездку позднее они назовут свадебным путешествием, потому что второго октября 1958 года они стали мужем и женой.

2002 год. Майя Плисецкая и Анастасия Волочкова репетируют «Кармен-сюиту». В этот год Родион Щедрин отмечал семидесятилетие. По случаю юбилея в Большом театре состоялся гала-концерт, на который Плисецкая и пригласила из Краснодарского театра опальную Волочкову. Позднее Настя вспоминала, как во время репетиции Майя вышла на середину зала и босиком станцевала почти весь балет: «Это было гениально!»

2008 год. Плисецкая и Щедрин вместе 50 лет. Но они до сих пор считают, что вместе прожили чересчур мало. В начале их совместной жизни им пришлось сделать нелегкий выбор: стать родителями или продолжить творческий путь. Они выбрали второе. Родион Щедрин посвятил своей любимой балерине четыре балета, на титульных листах которых написал: «Конек-горбунок» — Майе Плисецкой»; «Анна Каренина» — Майе Плисецкой, неизменно»; «Чайка» — Майе Плисецкой, всегда»; «Дама с собачкой» — Майе Плисецкой, вечно». По признанию примы, ее муж значительно продлил ей сценическую жизнь.

Сегодня Майя Михайловна и Родион Константинович живут на три дома. Основное время они проводят в Мюнхене, где находится фирма, издающая произведения композитора. Когда в Москве проходят концерты, они останавливаются в своей квартире. А в небольшом литовском городке Тракае у них дача, где супруги отдыхают, гуляют и рыбачат. Плисецкая и Щедрин всегда вместе: они обожают смотреть футбол, иногда балуют себя немецким светлым пивом и следят за любимыми цветами балерины. А на вопросы о семейном счастье чуть ли не хором отвечают, что по отдельности их просто не было бы.

Фото из книг «Ave Майя» и «Я, Майя Плисецкая», ИТАР-ТАСС, PhotoXpress

МК-Бульвар № 703 от 17 ноября 2010 г.

Майя Плисецкая: «Щедрин дарил мне не бриллианты, а балеты!»

20 ноября у Майи Плисецкой юбилей – 85 лет. Накануне корреспондент «КП» побывал в Мюнхене в гостях у великой балерины и ее мужа, композитора Родиона Щедрина

http://www.kp.ru/daily/24594/762075/

Плисецкие-Мессерер из рода литваков

Выдающаяся балерина Майя Михайловна Плисецкая, почерк танца которой нельзя спутать ни с кем, является одним из ярких представителей рода литваков, т.е. евреев – выходцев из Литвы. 20 ноября 2010 года ей исполнилось 85 лет.

М.Плисецкая никогда не скрывала свой возраст, потому что время над ней не властно: она в прекрасной физической форме, обворожительна, элегантна и стройна.

Торжества по случаю юбилея балерины начались 6 декабря в Париже – городе, который она считает своим. «Стоит только произнести слово Париж, как у меня сердце замирает», – восклицает Плисецкая.

Майя Михайловна не скрывает, что у неё несколько «домов»: один – в Мюнхене, где работает её муж, композитор Родион Щедрин, другой – в Литве, где у них дача под Тракай. Однако своим главным «домом» Плисецкая считает Москву, где она родилась и стала балериной, прославившейся на весь мир.

Она танцевала практически 60 лет и почти 50 из них – на сцене Большого театра, в труппу которого была принята в 1943 году, сразу после окончания Московского хореографического училища. Плисецкая стала легендой и символом Большого театра. Она обладает обширной коллекцией наград и является кавалером российского ордена «За заслуги перед Отечеством» 3, 2 и 1 степеней, а также орденов многих стран. Её имя присвоено малой планете номер 4626.

Однако жизнь Майи Плисецкой не всегда была безоблачной. Дочь репрессированных родителей, она находилась под надзором КГБ и несколько лет вообще была «невыездной». Но даже в самые трудные времена она казалась баловнем судьбы. Мэтр мировой моды и большой друг балерины Пьер Карден сказал о ней: «Она так талантлива и неизменно красива! Всегда победительница, в том числе и со временем, годы отступают перед её жизнелюбием, энергией, смелостью и неутомимой жаждой творчества!»

Родословная

Её отец Михаил Эммануилович Плисецкий был уроженцем белорусского города Гомеля. Он родился в 1901 году. Происхождение фамилии Плисецких – топонимическое. Скорее всего, изначально предки знаменитой балерины проживали в Украине в местечке Плесецкое Васильковского уезда Киевской губернии. Позже семья перебралась в Гомель.

В своей книге «Я, Майя Плисецкая» Майя Михайловна пишет об отце: «Внешность свою я унаследовала от него. Он был хорошего роста, ладно сложенный. Худощав, поджарист, строен. Ниспадавшие всегда на лоб чубоватые волосы отсвечивали рыжезной. Его серо-зелёные глаза – мои их копия – вглядывались в тебя пристально и настороженно. Даже на моей памяти весёлая искорка пробегала по ним всё реже и реже – время гряло страшное».

Михаил Плисецкий стал одной из многочисленных жертв сталинского режима. В 1938 году он был расстрелян чекистами, а в хрущевскую «оттепель» посмертно реабилитирован «за отсутствием состава преступления».

Матерью выдающейся балерины была Рахиль, дочь Михаила Борисовича Меccерера (по архивным документам – Менделя Берковича Месерера) и Шимы (или Симы) Мовшовны, урождённой Шабад. Рахиль была пятым ребёнком, родилась она в Вильне 9 февраля 1902 года.

В своих воспоминаниях балерина так описывает облик матери: «Небольшого роста, круглолицая, пропорционально сложенная. С огромными карими глазами, маленьким носом-пуговкой. Чёрные, вороньего отлива волосы, всегда гладко расчесаны на прямой пробор и замысловатыми змейками заложены на затылке. Ноги прямые, с маленькой стопой, но не балетные. Было в ней что-то от древних персидских миниатюр. Поэтому, думаю, и приглашали её сниматься в роли узбекских женщин».

В 1925 г. Рахиль Мессерер окончила ВГИК в классе Льва Кулешова. Ещё в годы учёбы она вышла замуж за Михаила Плисецкого, и семью стали называть Плисецкие–Мессерер. В этом браке родилось 3 детей – Майя (1925), Александр (1931) и Азарий (1937).

В 20-30-е годы Рахиль под именем Ра Мессерер снималась в немых фильмах, сыграв с десяток ролей. Но карьера киноактрисы оказалась быстротечной, т.к. Рахиль всецело посвятила себя семье и мужу, которого сопровождала в командировках на Шпицберген, где он был генеральным консулом в Баренцбурге и начальником угольных рудников.

30 апреля 1937 г. М.Плисецкий был арестован, а в начале марта 1938 г. арестовали и Рахиль. Тогда Майю Плисецкую удочерила сестра Рахили Суламифь, сын Александр поселился в семье брата Рахили, Асафа Мессерера.

Из воспоминаний М. Плисецкой: «Характер у мамы был мягкий и твёрдый, добрый и упрямый. Когда в тридцать восьмом году её арестовали и требовали подписать, что муж шпион, изменник, диверсант, преступник, участник заговора против Сталина и пр., и пр., – она наотрез отказалась. Случай по тем временам героический. Ей дали 8 лет тюрьмы».

Рахиль Мессерер вначале была заключена в Бутырскую тюрьму вместе со своим маленьким сыном Азарием. После приговора как жену врага народа её этапировали в Акмолинский лагерь жен изменников Родины. В результате многочисленных хлопот и стараний своих прославленных брата Асафа и сестры Суламифи Мессерер в конце 1939 г. Рахиль была переведена на вольное поселение в Чимкент. Вернуться в Москву ей удалось лишь за 2 месяца до начала войны, в 1941 году. После освобождения её актерская карьера была навсегда прекращена.

Рахиль прошла суровую школу жизни: помимо киноактрисы, она была телефонисткой, регистраторшей в поликлинике, массовиком-затейником. Она прожила долгую жизнь и скончалась в Москве в 1993 году.

«Главой семьи, – пишет в своих воспоминаниях Майя Михайловна, – был мой дед, московский зубной врач, Михаил Борисович Мессерер… Родом он был из Литвы и образование получил в Университете Вильно. Родным языком в семье был литовский. В Москву дед перебрался – со своими домочадцами – в 1907 году. Шестеро его детей, включая мою мать, родились в Вильно.

Дед был небольшого роста. Густые брежневские брови, массивный нос, лысая круглая голова, упитанный, если не сказать толстый. Ходил с достоинством, игриво помахивая резной палкой с фигурным набалдашником, с которой редко расставался… От двух браков у него было двенадцать детей. Все получили в приданое звучные библейские имена. Всем им в нашей советской, полной подозрений жизни имена эти принесли заботы и бедствия».

Михаил или Мендель Мессерер был родом из белорусского местечка Долгиново, которое до 1918 года относилось к Вилейскому уезду бывшей Виленской губернии. В настоящее время Долгиново и Вилейка находятся в Беларуси. Архивные документы свидетельствуют о том, что Мендель Мессерер оставался приписанным к мещанам м. Долгиново, проживая в Вильнюсе и бывших его пригородах Антоколе (Антакальнис) и Снипишках (Шнипишкес), где были зарегистрированы записи о рождении шестeрых его детей, родившихся в Литве.

Дед Майи Плисецкой по материнской линии Мендель Мессерер, скорее всего, покинул Долгиново с целью своего образования или женитьбы. 19 января 1895 года в Вильнюсе был заключен брак между Долгиновским мещанином Вилейского уезда Менделем Берковичем Месерером, 29 лет, и Антокольской мещанкой Шимой Мовшовной Шабад, 24 лет. Эта запись свидетельствует о том, что семья бабушки балерины, была приписана к Антокольской еврейской общине. В то время Антоколь был одним из пригородов Вильны и имел свою отдельную еврейскую общину.

Согласно записи о браке, Мендель Мессерер родился в 1866 году, предположительно в м. Долгиново. Нет сомнения в том, что он был замечательным дантистом, однако он никак не мог получить свое образование в Вильнюсском университете, который был закрыт 1 мая 1832 года царским правительством на долгие десятилетия. 1 августа 1832 года медицинский факультет Вильнюсского университета был преобразован в Вильнюсскую медицинско-хирургическую академию, прекратившую свою деятельность 1 августа 1842 года.

Поэтому Мендель Мессерер, скорее всего, приобрёл свою профессию в каких-либо других учебных заведениях.

В то время, когда дед балерины проживал в Вильнюсе, государственным языком в Литве, входящей в состав царской России, был русский язык. Согласно переписи, проведённой немецкими властями в период кайзеровской оккупации в 1914-1915 г.г., литовцы г. Вильнюса составляли всего 2% населения города и основными разговорными языками виленчан были русский и польский. Большинство местного еврейского населения владело также языком идиш. Поэтому мы позволим себе усомниться в том, что родным языком в семье Михаила или Менделя Мессерера, прибывшего из Долгинова, где в еврейских семьях также говорили на идиш и польском, был литовский язык.

26 июля 1895 года в семье Менделя и Шимы Мессерер родился первенец – их дочь Пенина (Пнина), запись о рождении которой зарегистрирована в метрических книгах Антокольской еврейской общины. К несчастью, Пенина умерла в возрасте 9-ти лет от воспаления мозговых оболочек. Но, как пишет Плисецкая, дед не мог забыть её, и она «назойливо» слышала о ней всё свое детство: «Портрет худосочной, длинноногой девочки висел над дедовой кроватью. Дед уверял, что она была сущая красавица».

10 марта 1897 года у Мессереров родился сын Азарий, о чём свидетельствует запись в метрических книгах еврейской общины другого предместья Вильны – Снипишки. Он стал талантливым драматическим актёром и педагогом, работал со Станиславским, Немировичем-Данченко, Вахтанговым и Мейерхольдом, выступая под сценическим псевдонимом Азарий Азарин. Азарий умер от разрыва сердца в 1937 году, тяжело пережив закрытие второго МХАТа, где он работал, и арест отца Майи Плисецкой.

Маттаний – второй сын Менделя Мессерера, был погодкой Азария. Он родился 27 января 1899 года на Антоколе и впоследствии стал профессором-экономистом. В 1938 году по доносу своей ревнивой супруги он 8 лет отсидел в тюрьме. Его изуверски пытали, заставляя признаться в «антикоммунистических злодеяниях», а потом отправили в Соликамский лагерь, где он вместе с известным актёром Алексеем Диким организовал полусамодеятельный театр заключенных, что спасло им жизни. Маттаний вернулся из лагеря совершенно больной и вскоре, в возрасте 57 лет, умер.

1 января 1901 года родился ещё один сын Менделя и Симы (Шимы) Месерер – Моисей. К сожалению, нам ничего неизвестно о его судьбе. Майя Плисецкая в своих воспоминаниях не упоминает об этом дяде. Предположение, что он мог умереть в младенческом возрасте, не подтверждается архивными документами.

Поистине личностью на балетном Олимпе был Асаф Мессерер. Асаф (Авиасаф), сын Михаила (Менделя) Месерера и Шимы Мовшовны, родился в предместье Снипишки 6 ноября 1903 года. Он был последним ребёнком Менделя из детей, родившихся в Литве. Асаф стал выдающимся танцовщиком, балетмейстером и педагогом. Окончив хореографическое училище в Москве, он был принят в труппу Большого театра и до 1954 года был ведущим солистом. Майя Плисецкая пишет о нем: «От него воистину начался отсчёт многих технических трюков, да и виртуозный стиль сольного мужского классического танца. Превосходный педагог. Класс его лечит ноги. Почти всю свою сознательную жизнь каждым утром я торопилась в его класс. У него занимались Уланова, Васильев, Максимова… Мало кто знает, что учиться балету он начал поздно, лишь в шестнадцать лет, а в восемнадцать его зачислили в труппу Большого. Это что-нибудь да значит».

Сын Асафа – Борис Мессерер (р.1933) – выдающийся художник театра и мультипликационного кино, спутник жизни недавно ушедшей от нас Беллы Ахмадулиной.

В своих воспоминаниях балерина охарактеризовала и других детей Менделя Мессерера, родившихся в Москве.

Элишева (Елизавета или Эля), по мнению Плисецкой, была неудачницей. Она стала профессиональной и яркой актрисой драматических театров Юрия Завадского и Ермоловой, но её изгнали со сцены, когда она отказалась сотрудничать с КГБ и доносить на своих коллег актеров. Четыре раза Елизавета Мессерер восстанавливала через суд свои права на работу в театре, но её снова увольняли, отчего она очень страдала и, затравленная, умерла от рака пищевода.

Знаменитая сестра матери балерины Суламифь (Мита) Мессерер – балерина и педагог, родилась в 1908 году. В 1926 году окончила Московское хореографическое училище и до 1950 года была солисткой Большого театра. Её танец отличался виртуозностью, яркой экспрессивностью и введением сложных элементов пластической гимнастики. В результате ареста сестры на руках Суламифи осталась юная Майя Плисецкая. Суламифь не только вырастила будущую примадонну мирового балета, но и стала одним из её первых педагогов. Довольно рано оставив балетные подмостки, Суламифь Мессерер предпочла деятельности балерины работу балетмейстера и репетитора со своим индивидуальным методом.

Михаил Мессерер (р.1949) – сын Суламифи, был солистом Большого театра и хореографом. В 1979 году во время гастролей Большого театра в Японии Суламифь с сыном попросили политического убежища в американском посольстве и поселились в США, где она преподавала балетное искусство, выезжая также работать в Лондон, Стокгольм и Израиль. Суламифь скончалась в 2004 году в Лондоне на 96-ом году жизни.

Эмануил был самым красивым из братьев и сестёр Мессерер. Однако он не имел отношения к искусству и был инженером-строителем. Он погиб в начале войны во время бомбёжки, на крыше дома, сбрасывая зажигательные бомбы.

Среди многочисленных детей Михаила (Менделя) Мессерера был также сын Аминадав, который был похож на своего брата Асафа, и их часто путали, а также дочь Эрелла. Раиса, вторая жена Михаила, родила её в 1940 году, когда он был уже совсем стар.

В 1942 году Михаил Мессерер – дед М. Плисецкой и глава семьи, умер в эвакуации в Куйбышеве.

Младший брат Майи Плисецкой Азарий известен как артист советского балета, педагог и балетмейстер. В 1956 году он окончил Московское хореографическое училище, а в 1969 году – театроведческий факультет Государственного института театрального искусства.

В своих воспоминаниях Майя Плисецкая утверждает, что она ничего не знает о своих далеких предках, кроме того, что они жили в Литве, и бабушка её мамы по материнской линии носила фамилию Кревицкая или Кравицкая.

В ревизских сказках Долгиновской еврейской общины за 1850 год имеются посемейные списки Кревицких. Увязать их с родом Мессерер не представляется возможным, однако, это лишний раз подтверждает факт происхождения рода из м. Долгиново.

Таким образом, на основе воспоминаний великой балерины ХХ века и архивных документов нам удалось частично восстановить родословную и описать представителей рода Мессерер, одним из потомков которого является Майя Плисецкая.

Галина БАРАНОВА,

сотрудник Государственного исторического архива Литвы,

специально для «Обзора».  23 января 2011 http://www.obzor.lt/newspaper/archive/732/

Майя Плисецкая: теряла сознание от боли, но поехала на футбол увидеть игру Платини

 

«Публика ждет нового гения». Что Майя Плисецкая говорила о футболе

 

Книга Плисецкой Я, Майя Плисецкая

Николай Троицкий, 2015-05-02 21:40:00

Ушла Великая Майя

Нахим Шифрин, фейсбук, 2 мая в 22 час

Не стало Майи Михайловны Плисецкой.
Кажется, что в доме, в котором прошла моя жизнь, потихоньку разбирают фундамент.
Ссылки на возраст как-то совсем не примиряют с мыслью о том, что доживать придётся в здании без этих, казалось бы, вечных опор.

Денис Мацуев, фейсбук, 2 мая в 22 час

Даже шоком эту новость не назовёшь. Катастрофа. Потому что казалось, что кто-кто, а Майя Михайловна будет всегда. Она у всех вызывала неподдельное восхищение: тем, как прекрасно выглядела, интеллектом, чувством юмора, потрясающей грацией, чувством собственного достоинства, взглядом и паузами её знаменитыми. Невозможно поверить в то, что произошло.
Я знал Майю Михайловну более 15 лет, как и её супруга Родиона Константиновича Щедрина, мы очень близко дружили, это фантастическая пара, которая вдохновляла друг друга и всех вокруг, с кем они общались. Эта пара абсолютно не из сегодняшнего времени: нереальное взаимопонимание, идиллия. Когда говорят, что два великих человека в семье сосуществовать не могут в принципе, эта пара, конечно, исключение.
Невозможно представить! Ведь только что буквально виделись на открытии Пасхального фестиваля! На всех репетициях и концертах, когда мы играли музыку Щедрина, она всегда сидела в зале. Это великая муза великого Щедрина.
Это человек, который ознаменовал своим творчеством абсолютно новую веху в балете. Потому что Майя Михайловна была не только великая балерина, но и великая актриса, и очень тонкий ценитель музыки. Она мне очень много рассказывала про балет и всегда говорила о том, что во главу угла ставила музыку, для неё музыка была ключевым элементом. Она отталкивалась от неё. Все движения балетные шли от музыки. И ради этого она выходила на сцену. Она понимала музыку, как никто, чувствовала подлинное, настоящее и видела, как выразить музыку в движении. Она обладала особой магией, артистической и человеческой, и абсолютно уникальной добротой. Мне даже страшно представить, что сейчас чувствует Родион Константинович, я ему сейчас позвоню.
Эти слова – моя первая реакция на то, что я услышал, я всё ещё не могу осознать произошедшее. Поэтому просто. Аве, Майя!

М_Плисецкая

Фото из дома Шостаковича 8 апреля 2015

Соболезнования по поводу смерти легендарной балерины Майи Плисецкой выразили многие деятели культуры и политики.

По словам кузена Плисецкой, театрального художника Бориса Мессерера, она была великой балериной и теплым человеком, общение с которой всегда приносило счастье.

«Я только что узнал о тяжелейшем известии, о том, что скончалась наша Майя. Она была мне ближайшим человеком, моей двоюродной сестрой. Мы вместе шли по жизни, и по творческой тоже. Я оформлял ее спектакль «Кармен», — рассказал ТАСС Мессерер.

Он отметил, что значение Плисецкой огромно и для российского искусства, и для мирового, добавив, что ее появление на сцене неизменно сопровождали аплодисменты.

Известный танцовщик Михаил Барышников назвал Майю Плисецкую «одной из прекрасных и грациозных балерин нашего времени».

«Одна из величайших танцовщиц нашего времени, муза Ив Сен-Лорана и Пьера Кардена, прекрасная и грациозная Майя Плисецкая, сегодня ушла из жизни», — написал Барышников на своей странице в Facebook.

Он также отметил, что всегда будет помнить «ее потрясающего «Умирающего лебедя» 1959-го и 1986 года, где эту партию она исполняла в возрасте 61 года.

Свои соболезнования принес также советский и российский солист балета, режиссер и продюсер Андрис Лиепа. По его словам, Майя Плисецкая была уникальнейшей балериной и удивительным человеком. «Никто не мог ожидать такого. Буквально больше недели назад мы встречались вместе с Майей Михайловной, Родионом Константиновичем и генеральным директором Большого театра Владимиром Уриным и обсуждали ее юбилейный вечер в Большом театре», — рассказал Лиепа РИА «Новости», добавив, что балерина очень хотела, чтобы вечер прошел именно в Большом театре, концепцию к которому она написала сама.

Кончина Плисецкой стала трагедией и для Запада, и для Востока

Размещено 3 мая 2015

Григорий Канович: Иcтория евреев в Литве подошла к концу

Григорий Канович – журналу «Вейдас»   Восьмидесятичетырехлетний Григорий Канович, автор саги о литваках, которую составляют десять романов, множество повестей и рассказов, считает, что история евреев Литвы подошла к концу. Писатель, драматург, сценарист и переводчик, произведения которого переведены на тринадцать языков, удостоенный национальной литературной премии Литвы, бывший член Совета освободительного движения «Саюдис», 20 лет назад уехал на свою историческую родину – в Израиль. Но до сих пор он держит руку на пульсе Литвы. Ему, к сожалению, сегодня кажется, что Литва утратила «драйв» – самоотверженность и высокое стремление к лучшему будущему…  октябрь 2013

На обновляющемся сайте материал помещен 22 октября 2014