“Поэт в России больше чем поэт”. Эта формула у многих ассоциируется прежде всего с поэмой Евтушенко “Бабий Яр”. Между тем это далеко не единственное и не первое произведение поэта, в котором обозначена еврейская тема. Задолго до “Бабьего Яра”, в 1957 году, Евтушенко написал стихотворение “Охотнорядец”. Вот строфы из него:
Он пил и пил один, лабазник.
Он травник в рюмку подливал
И вилкой, хмурый и лобастый,
Колечко лука поддевал.
Под юбку вязаную лез,
И сапоги играли лаком.
А наверху – с изячным фраком
Играла дочка полонез.
Вставал он во хмелю и в силе,
Пил квас и был на все готов,
И во спасение России
Шел бить студентов и жидов.
Здесь уместно отметить, что последняя строка этого стихотворения вызывает в памяти популярный в СССР анекдот о призыве “бить жидов и велосипедистов”. Евтушенко в своих выступлениях, да и в книге “Волчий паспорт”, не раз осуждал антисемитизм. Путь к поэме “Бабий Яр” шел не от ума, а от сердца поэта. “Я давно хотел написать стихи об антисемитизме, но эта тема нашла свое поэтическое решение только тогда, когда я побывал в Киеве и воочию увидел это страшное место, Бабий Яр”.
По признанию самого поэта стихи возникли как–то неожиданно быстро. Он отнес их в “Литературную газету”. Сначала их прочли приятели Евтушенко. Они не скрывали своего восхищения не только отвагой молодого поэта, но и его мастерством. Не скрывали они и своего пессимизма по поводу публикации, из–за чего просили автора сделать им копию. И все же чудо произошло – на следующий день стихотворение было опубликовано в “Литгазете”.
Как вспоминает сам Евтушенко, все экземпляры того номера “Литературки” были раскуплены в киосках мгновенно. “Уже в первый день я получил множество телеграмм от незнакомых мне людей. Они поздравляли меня от всего сердца, но радовались не все. ”
О тех, кто не радовался, – речь пойдет ниже. Пока же – о самом стихотворении.
Оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Быть может, только повесть “Один день Ивана Денисовича” Солженицына произвела такое же впечатление. Не так много в русской поэзии стихотворений, о которых бы столько говорили, столько писали. Если бы Евтушенко был автором только этого стихотворения, имя его несомненно осталось бы в русской поэзии.
Из воспоминаний поэта:
“Когда в 1961 году, в Киеве, я впервые прочитал только что написанный “Бабий Яр”, ее (Галю Сокол, жену Евтушенко. –М. Г.) сразу после моего концерта увезли на “скорой помощи” из–за невыносимой боли внизу живота, как будто она только что мучительно родила это стихотворение. Она была почти без сознания. У киевской еврейки–врача, которая только что была на моем выступлении, еще слезы не высохли – после слушания “Бабьего Яра”, но <. > готовая сделать все для спасения моей жены, после осмотра она непрофессионально разрыдалась и отказалась резать неожиданно огромную опухоль.
– Простите, но я не могу после вашего “Бабьего Яра” зарезать вашу жену, не могу, –говорила сквозь слезы врач”.
Поэма “Бабий Яр” стала событием не только литературным, но и общественным. О нем много и подробно говорил 8 марта 1963 года Никита Сергеевич Хрущев в речи на встрече руководителей партии и правительства с деятелями искусства и литературы. Вот отрывок из этой речи:
“В ЦК поступают письма, в которых высказывается беспокойство по поводу того, что в иных произведениях в извращенном виде изображается положение евреев в нашей стране. В декабре на нашей встрече мы уже касались этого вопроса в связи со стихотворением “Бабий Яр”. За что критикуется это стихотворение? За то, что его автор не сумел правдиво показать и осудить именно фашистских преступников за совершенные ими массовые убийства в Бабьем Яру. В стихотворении дело изображено так, что жертвами фашистских злодеяний было только еврейское население, в то время как от рук гитлеровских палачей там погибло немало русских, украинцев и советских людей других национальностей. У нас не существует “еврейского вопроса”, а те, кто выдумывают его, поют с чужого голоса”, – так говорил “коммунист №1” в 1963 году.
Позже, когда Хрущева лишат всех должностей он, в своих мемуарах, о Евтушенко напишет совсем по–иному:
“А стихотворение самого Евтушенко нравится ли мне? Да, нравится! Впрочем, я не могу сказать это обо всех его стихах. Я их не все читал. Считаю, что Евтушенко очень способный поэт, хотя характер у него буйный. ”
Не раз в прессе встречалось мнение, что “Бабий Яр” стал апогеем сопротивления антисемитизму, принявшему – в отличие от откровенного сталинского – другие формы во времена хрущевской “оттепели”. Это был вызов молодого поэта не только власть имущим, но и всей системе.
Здесь уместно упомянуть главного редактора “Литературной газеты” Косолапова – он знал, чем рискует, и все же опубликовал стихотворение.
Поэма “Бабий Яр” вызвала не просто раздражение, но злобу у многих литературных современников Евтушенко. Кто знает, может быть, именно с того времени хрущевская “оттепель” совершила первый поворот вспять. Видный литературовед того времени Д. Стариков написал вскоре после публикации (“Литературная жизнь”, 27.09.61): “Почему же сейчас редколлегия всесоюзной писательской газеты позволяет Евтушенко оскорблять торжество ленинской национальной политики? <. > источник той нестерпимой фальши, которой пронизан его “Бабий Яр” – очевидное отступление от коммунистической идеологии на позиции буржуазного толка”.
Поэт Алексей Марков, с которым Евтушенко был знаком еще с юности, выступил с резким поэтическим памфлетом:
Какой ты настоящий русский,
Когда забыл про свой народ?
Душа, как брючки, стала узкой,
Пустой, как лестничный пролет.
Что же так возмутило Алексея Маркова? Уверен, не отсутствие памятника жертвам фашизма в Бабьем Яру.
Отповедь Маркову, ходившую “в списках”, дал Самуил Яковлевич Маршак. Тот самый Маршак, которого считали человеком осторожным и стихи которого Евтушенко не счел нужным опубликовать в своей антологии “Строфы века”:
Был в царское время известный герой
По имени Марков, по кличке “второй”.
Он в Думе скандалил, в газетах писал,
Всю жизнь от евреев Россию спасал.
Народ стал хозяином русской земли
От Марковых прежних Россию спасли.
И вот выступает сегодня в газете
Еще один Марков, теперь уже третий.
Не только Алексей Марков оказался рьяным противником “Бабьего Яра” – вот что написал видный общественный деятель того времени, лауреат многих государственных премий, депутат Верховного Совета Мирзо Турсун–Заде (и не где–нибудь, а в “Правде” 18 марта 1963 года):
“Непонятно, какими мотивами руководствовался Евтушенко, когда он написал стихотворение “Бабий Яр”. Сейчас некоторых московских поэтов коснулось нездоровое веяние – у нас в Таджикистане этого нет”.
Надо ли говорить, что в “дискуссии” о “Бабьем Яре” приняли участие и евреи (что само по себе и не ново – вспомним пленум Союза писателей, посвященный “Доктору Живаго”). Вот письмо студента Кустанайского пединститута Вадима Гиршовича:
“Я – еврей по национальности и должен честно признаться в том, что мне нравилось это стихотворение, но когда я прочел послание Б. Рассела Н. С. Хрущеву (речь идет о знаменитом письме Рассела об антисемитизме, назревающем в СССР, проявлявшемся в попытке возложить на евреев вину за экономические трудности в стране. – М. Г.), я понял, на чью мельницу (вольно или невольно) льют воду авторы подобных произведений. “.
Вообще еврейская преданность идеологам партии – явление особое. Пройдет десять с небольшим лет, и гиршовичи горячо поддержат решение ЦК КПСС о создании Антисионистского еврейского комитета и активно согласятся с теми, кто отождествил сионизм с фашизмом. Не знаю, учит ли история другие народы, но евреи – плохие ее ученики.
Георгий Марков в пору дискуссии вокруг “Бабьего Яра” сказал на пленуме Союза писателей в марте 1963 года следующее:
“А то, что произошло с Евтушенко, если говорить всерьез, по–мужски – а мы здесь в большинстве старые солдаты – это же сдача позиций. Это значит уступить свой окоп врагу. Сибиряки за это не поблагодарят т. Евтушенко. Сибиряк в нашей стране, по моим представлениям, – это человек, который стоит на передовых советских позициях, а не подвизгивает нашим врагам. ”
В чем же увидел вождь советских писателей это “подвизгивание”? Может быть, в следующих строках, вырвавшихся у поэта, когда он стоял над крутыми обрывами Бабьего Яра:
И сам я как сплошной беззвучный крик
Над тысячами тысяч погребенных.
Я – каждый здесь расстрелянный старик.
Я – каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне про это не забудет.
Неудивительно, что черносотенцы не унимались еще много лет после “Бабьего Яра”, даже в пору перестройки, да и не унимаются сегодня. С этой точки зрения –стихотворение Евтушенко “Реакция идет “свиньей”, написанное в 1988 году, –неслучайно. Вот отрывок из него:
Литературная Вандея,
Пером не очень–то владея,
Зато владея топором,
Всегда готова на погром.
Литературная Вандея,
В речах о Родине радея,
С ухмылкой цедит, что не жаль
Ей пастернаковский рояль.
И коль уж речь зашла о “пастернаковском рояле”, то продолжим разговор на музыкальную тему. Дмитрий Шостакович, потрясенный “Бабьим Яром” Евтушенко, да и другими его стихами, сочинил свою знаменитую 13–ю симфонию. В своем письме от 19 июня 1961 года Народному артисту Борису Гмыре он писал:
“Есть люди, которые считают “Бабий Яр” неудачей Евтушенко. С ними я не могу согласиться. Никак не могу. Его высокий патриотизм, его горячая любовь к русскому народу, его подлинный интернационализм захватили меня целиком, и я “воплотил” или, как говорится сейчас, “пытался воплотить” все эти чувства в музыкальном сочинении. Поэтому мне очень хочется, чтобы “Бабий Яр” прозвучал в самом лучшем исполнении”.
Это письмо Шостаковича – увы! – не возымело действия не только на Бориса Гмырю: гениальный и отважный Евгений Мравинский от участия в исполнении 13–й симфонии тоже отказался. Можно себе только представить, каким был нажим идеологов ЦК КПСС.
И все же 13–я симфония была исполнена 18 декабря 1962 года в Москве, – однако тут же была снята с репертуара. Позже ее трижды исполняли в Минске. Было это 19, 20 и 21 марта 1963 года. Вот что написал по этому поводу белорусский журналист Н. Матуковский 24 марта 1963 года в письме секретарю ЦК КПСС Ильичеву:
“Первые же звуки симфонии как–то ощутимо разделили зал на евреев и неевреев. Евреи не стеснялись проявления своих чувств, вели себя весьма эксцентрично. Кое–кто из них плакал, кое–кто косо поглядывал на соседей. Другая половина, к которой относился и я, чувствовала себя как–то неловко, словно в чем–то провинилась перед евреями. Потом чувство гнетущей неловкости переросло в чувство протеста и возмущения. Самое страшное, на мой взгляд, что люди (я не выделяю себя из их числа), которые раньше не были ни антисемитами, ни шовинистами, уже не могли спокойно разговаривать ни о симфонии Шостаковича, ни о евреях. У нас нет “еврейского вопроса”, но его могут создать люди вроде Е. Евтушенко, И. Эренбурга, Шостаковича. ”
Заметим, это было одно из немногих исполнений в СССР 13–й симфонии в пору хрущевской “оттепели”.
Я далек от мысли полагать, что “Бабий Яр” – лучшее стихотворение Евтушенко. Автор замечательных лирических стихов, ставших хрестоматийными (“Одиночество”, “Когда взошло твое лицо”, “Идут белые снега”, “Граждане, послушайте меня”, “Мед”); поэт, создавший поэмы, без которых немыслима современная русская поэзия (“Братская ГЭС”, “Под кожей статуи свободы”, “Мама и нейтронная бомба”); автор замечательной прозы “Не умирай прежде смерти”, “Ягодные места”,– независимо от хулителей и доброжелателей навсегда вошел в русскую литературу и, несомненно, уже при жизни стал ее классиком.
В предисловии к книге Евтушенко “Стихотворения и поэмы” (М. 1990) друг и, в значительной мере, наставник поэта – А. П. Межиров писал:
“Как все должно было совпасть – голос, рост, артистизм для огромных аудиторий, маниакальные приступы трудоспособности, умение расчетливо, а иногда и храбро рисковать, врожденная житейская мудрость, простодушие, нечто вроде апостольской болезни и, конечно же, незаурядный, очень сильный талант”.
В конце 80–х годов я часто бывал в Переделкине у Александра Петровича Межирова. Иногда виделся в его доме и беседовал с Евгением Александровичем Евтушенко. Надо ли говорить, какое впечатление производили на меня эти беседы. Я уловил, с каким интересом относится Евтушенко к моей работе над книгой о Михоэлсе. Когда мы вели речь об этом великом человеке, в судьбе которого воплотился взлет и трагизм советского еврейства, я интуитивно уловил, что поэт хочет что–то написать о нем. Интуиция меня не подвела: к первому фестивалю искусств имени Михоэлса Евтушенко написал посвященную ему поэму. Он прочел ее полностью в Большом театре в день открытия фестиваля.
И после столь искреннего порыва, нашлись у него враги и в 1998–м. В “Новых Известиях” (10.01.98) появилась публикация Юлии Немцовой “Евтушенко как главный еврей России”. Немцова писала:
“На сцене, на фоне восстановленных панно Марка Шагала царил Евгений Евтушенко, преисполненный собственной уместности на данном мероприятии. Сразу вспомнились строки: “Ты Евгений, я Евгений. Ты не гений, я не гений. ” В погоне за журналистской сенсационностью молодая журналистка жестоко поступила по отношению к человеку, опубликовавшему “Бабий Яр” в ту пору, когда практически никто не отважился бы об этом говорить вслух. И, кончено же, Евтушенко заслужил право быть главным действующим лицом на первом фестивале памяти Михоэлса.
Разумеется, в этих заметках я сделал далеко не полный обзор еврейской музы Евтушенко. Процитировав его стихотворение “Охотнорядец”, я не упомянул, быть может, “самое главное” русско–еврейское стихотворение Евтушенко:
У русского и у еврея
Одна эпоха на двоих,
Когда, как хлеб, ломая время,
Россия вырастила их.
Основа ленинской морали
В том, что, единые в строю,
Еврей и русский умирали
Рязанским утренним жалейкам,
Звучащим с призрачных полей,
Подыгрывал Шолом–Алейхем
Некрепкой скрипочкой своей.
Не ссорясь и не хорохорясь,
Так далеко от нас уйдя,
Теперь Качалов и Михоэлс
В одном театре навсегда.
Вспоминается вечер 18 августа 1973 года. В гостях у меня – Анастасия Павловна Потоцкая–Михоэлс. Мы не попали в тот день на юбилей Евтушенко, и немногие собравшиеся у меня в тот вечер, читали на память его стихи. Анастасия Павловна – потомок русских аристократов, человек знающий толк в поэзии – прочла полностью стихи “Окно выходит в белые деревья”, а потом еще какое–то стихотворение, кажется “Обидели”, посвященное Белле Ахмадулиной. Она попросила кого–то из нас прочесть “Бабий Яр”. Сделал это – и как! – Всеволод Абдулов. Анастасия Павловна, “подводя итоги” нашему импровизированному вечеру, безапелляционно произнесла: “Евгений Евтушенко – поэт пушкинской силы и значимости. Я уверена в этом, и вы, молодежь, в этом убедитесь”.
Пройдет двадцать с лишним лет с того августовского дня 1978 года и выдающийся современный русский поэт Евгений Рейн напишет:
“Вот уже двести лет, во все времена, русскую поэзию представляет один великий поэт. Так было в восемнадцатом веке, в девятнадцатом и нашем двадцатом. Только у этого поэта разные имена. И это неразрывная цепь. Вдумаемся в последовательность. Державин–Пушкин–Лермонтов–Некрасов–Блок–Маяковский–Ахматова–Евтушенко. Это единственный Великий поэт с разными лицами. Такова поэтическая судьба России”.
Опубликовано 01.04.2017 21:13
из фейсбука. Анна Брук, Израиль, 22:40
Хорошо, что есть френды.
Хотела сказать кому-нибудь о том, что умер Евтушенко. Обычно я говорила о таких вещах с папой. И сегодня, услышав, подумала, что надо сказать папе. Только папы больше нет. А вы есть и многие, действительно многие, написали об этом. Тогда и мне есть кому сказать: мне очень жаль. Жаль большого поэта, талантливого мастера, человека несущего нам что-то красивое и правильное, и по-настоящему нужное. Мы опять осиротели. Как это было уже много раз за последние годы.
Светлая память.
Дай бог слепцам глаза вернуть
и спины выпрямить горбатым.
Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,
но быть нельзя чуть-чуть распятым.
Дай бог не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай бог быть тертым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
Дай бог поменьше рваных ран,
когда идет большая драка.
Дай бог побольше разных стран,
не потеряв своей, однако.
Дай бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.
Дай бог лжецам замкнуть уста,
глас божий слыша в детском крике.
Дай бог живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест — бескрестье мы несем,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
Дай бог ну хоть немного Бога!
Дай бог всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно…
Дай бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.
1990
Лев Симкин, Москва, 22:54
Евтушенко не без оснований мнил себя первым поэтом. Для меня и таких, как я, он и был первым. Потому что мгновенно откликался на злобу дня, на любое движение затурканной общественной мысли, умудряясь при этом вслух выразить идеи, которые высказывались исключительно на кухнях. Многие его любили, и многие ненавидели, и еще неизвестно, кого было больше.
Бродский мыслил глубже и видел дальше, не спорю. Но поэт не обязательно должен идти впереди всех. И не обязательно должен быть диссидентом. Диссидентов, борцов с режимом вообще было мало. Зато тех, чьи мысли не совпадали с официозом – много больше. По словам Сахарова, многих можно было считать инакомыслящими, поскольку оставшиеся – вообще не мыслили.
Так вот, если их (наш) голос мог быть вообще расслышан в обстановке тотального вранья одних и молчания других, то через Евтушенко, озвучивавшего наши страхи и надежды, иной раз наивно, но всегда вполне адекватно. Его слова доходили через советскую печать, а другой не существовало. Потом их переписывали и передавали из рук в руки как тайные прокламации. В его стихах танки шли по Праге 68-го года, над Бабьим Яром вставали не существовавшие памятники, наследники Сталина угрожали его тенью.
Между двумя съездами – двадцатым КПСС и первым – народных депутатов, тридцать с лишним лет он, как никто другой, умел держать руку на месте, именуемом пульсом времени. С первой оттепели и до последней. Потом его время ушло, а когда отчасти вернулось вновь, поэт постарел. Последний поэт России, который был больше, чем поэт.
Wikimedia Commons
