Tag Archives: лагеря смерти

1111 дней на грани смерти (І)

(документальная повесть Ильи Леонова)

Прошла война, прошла страда,

Но боль взывает к людям:

Давайте, люди, никогда

Об этом не забудем!

А. Твардовский, «Дом у дороги»

* * *

Так ли неожиданно 22 июня 1941 г. фашистская Германия напала на Советский Союз? Высшим эшелонам власти СССР, да и лично Сталину, различные источники неоднократно докладывали, как Германия готовится, когда собирается напасть на Советский Союз. Несмотря на эти донесения, за неделю до нападения, а точнее 14 июня 1941 г., в центральных газетах было опубликовано сообщение ТАСС (телеграфное агентство Советского Союза). В этом сообщении утверждалось, что «по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии порвать пакт и предпринять нападение на Советский Союз, лишены всякой почвы». Партийному и советскому руководству неоднократно докладывали о садизме и издевательствах Гитлера на захваченных территориях к пленным, коммунистам, евреям и цыганам, но с конца 1939 г. и до июня 1941 г. информационные издания СССР умалчивали об этих зверствах. Не означало ли это молчание форму согласия с нацистской доктриной, в соответствии с которой евреи должны подлежать полному уничтожению как неполноценный и вредный для арийской расы народ? Для реализации этой доктрины на оккупированных территориях создавались гетто – места принудительного содержания, а затем и уничтожения евреев.

В истории многих стран, в том числе и СССР, имеются события, различные деяния и эпизоды, о которых страны не любят вспоминать. Но люди, чьи судьбы были поломаны, искалечены и изуродованы, не дают забыть об этом. Так, например, в первые дни войны правительство республики не организовало эвакуацию минчан. Более того: «Штаб Западного фронта, правительство республики, руководство переехали в г. Могилев. В ночь с 24 на 25 июня 1941 г. ЦК КПБ(б) и правительство оставили Минск. Эвакуация населения и материальных ценностей не состоялась...» (Из книги «Минское антифашистское подполье», Мн.: Беларусь, 1995.) Город остался без руководства, был брошен на произволе судьбы: минчане самостоятельно, кто как мог, покидали город. Многие из тех, кто покинул город 23-го и ранним утром 24 июня, смогли спастись от фашистской чумы.

Во второй половине дня 24 июня город подвергся массовой бомбардировке, тонул в огне и дыму. Людским потокам, которые пытались покинуть город 25 июня, далеко уйти не удалось. Многим путь преградили фашистские войска, другие, обессилев, возвращались в Минск. Среди этого потока беженцев была и семья Гобермана.

Эля (Исраэль) с женой Хьеной и тремя дочерями Майей, Соней и Фаней среди прочих пытались уйти из города 24 июня 1941 г., но тот день был для Минска кошмарным. Фашистские самолеты стаями летали над Минском, забрасывая бомбами разные уголки города, особенно центр. Везде был виден огонь и дым. Несколько стихла бомбежка лишь ночью.

Эля работал извозчиком, и транспорт его стоял в его же дворе по улице Грушевской, дом 46. Утром 25 июня Эля запряг своего жеребца по кличке Хавер (друг) и сказал своей жене Хьене: «Давай быстренько соберемся и покинем город. Здесь ничего хорошего нас не ждет». Собрав на скорую руку одежку для девочек, небольшой запас продуктов, насыпав в парусиновое ведро овса для лошади, прихватив документы и деньги, они повесили замок на двери, и вся семья отправилась в путь. Предполагали держать путь в сторону Москвы или Могилева.

Они выехали на Московскую улицу – фашисты уже успели её частично разбомбить. Как только проехали Западный мост, который проходит над железной дорогой, соединяет улицу Московскую и улицу Новомосковскую (Мясникова), над ними появилась стая фашистских бомбардировщиков. Они беспрепятственно летали над Минском и забрасывали город бомбами. Одна из бомб взорвалась метров в пятидесяти-шестидесяти от места, где находилась повозка. От этого взрыва все люди очень перепугались, но это было не самое страшное… Взрыв напугал лошадь, которая резко рванула в сторону, повозка перевернулась. Эля, крепкий, здоровый мужчина, чуть удержал коня. В этой аварии сильно ушиблась младшая дочка Майя, она разразилась истерическим плачем. Авария остановила их дальнейший путь, и семья вернулась домой.

Уже через три дня Минск был оккупирован войсками агрессора. В очень короткое время после оккупации Минска гитлеровцы установили в городе жестокий оккупационный режим. Ими были созданы фашистские лагеря смерти на улице Широкой (ныне Куйбышева), по Логойскому тракту (ныне Я. Коласа), в пригородах Минска — Дроздах и Масюковщине, в деревне Тростенец. (В настоящее время на углу улиц Калинина и Я. Коласа, в Дроздах и Масюковщине установлены памятники, а на углу улиц Куйбышева и Машерова установлен камень в память о погибших узниках.) Особый лагерь смерти был создан для лиц еврейской национальности. Все евреи Минска, и не только Минска, были согнаны в гетто.

История возникновения гетто имеет большую историю. В 1084 г. евреи германского города Шпейера направили правящему монарху петицию, в которой просили выделить участок для поселения евреев, устроить «гетто». В 1412 г. по ходатайству евреев гетто были утверждены законом во всей Португалии. Возведение стен гетто в Вероне и Мантуе столетиями праздновалось во время Пурима, ежегодного еврейского праздника. Гетто в России и Польше были существенной составной частью талмудистской организации, и любая попытка отменять их немедленно была бы объявлена «преследованием». В 1555 году Папа Римский Павел IV узаконил гетто специальным документом, в котором утверждалось, что евреи должны жить отдельно от христиан, в гетто.

Когда по распоряжению итальянского диктатора Муссолини в начале 1930-х годов было уничтожено римское гетто, еврейская печать оплакивала это событие в следующих словах: «Исчез один из самых замечательных памятников еврейской жизни. Там, где лишь несколько месяцев назад бился пульс активной еврейской жизни, остались только немногие полуразрушенные здания, как последняя память об исчезнувшем гетто. Оно пало жертвой фашистской любви к красоте, и по приказу Муссолини гетто было стерто с лица земли». Еврейские гетто когда-то были территориями, где счастливо жили евреи, занимались различными ремёслами, соблюдали свои традиции, развивали свою культуру, влюблялись и создавали семьи, рожали детей – как правило, довольно много, не менее пяти. Они отмечали все праздники, ходили друг к другу в гости.

Гитлеровский фашизм (нацизм) извратил содержание гетто. Нацисты огородили колючей проволокой жилые кварталы и согнали туда евреев для их уничтожения: эти концентрационные еврейские лагеря смерти стали называть «гетто». Минское гетто было фабрикой смерти для евреев. На территории Беларуси было создано свыше 200 гетто, в которых было уничтожено около 800000 евреев. В одном Минске от рук фашистов погибло около 100 тысяч евреев.

Уже через 20 дней после того, как фашистский сапог ступил на минскую землю, было создано Минское гетто. Комендант Минска своим распоряжением приказал всем евреям в пятидневный срок переселиться в отведенное для их пребывания место. Площадь, отведенная в Минске под гетто, составляла около двух квадратных километров, где стояло 273 дома, в основном – одноквартирные строения. В этих домах после переселения жило 50000 евреев-минчан и около 30000 евреев, которых немцы заставили переселиться из других населенных пунктов. В большинстве случаев площадь, приходившаяся на одного человека в гетто, составляла не более двух квадратных метров на человека. Тем же распоряжением коменданта было приказано всем неевреям выселиться из этого района.

Эля Гоберман запряг своего Хавера, погрузили они кое-какую домашнюю утварь, запасы продуктов, одежду, и поехали на новое место жительства, а точнее, пошли за повозкой. В соответствии с грозным распоряжением евреям запрещено было ходить по тротуару.

То была последняя поездка Эли на его транспорте. Как только повозку разгрузили, полицай приблизился к лошади, взял ее под уздцы и пошел. Эля подскочил к полицаю, остановил лошадь, обнял ее за шею, заплакал и произнес: «Прощай, Хавер, прощай, друг». Полицай отбросил Элю от лошади и ушел с ней восвояси.

Первоначально новое жилище Эли в гетто было на Коллекторной улице, недалеко от улицы Сухой, еврейского кладбища и Юбилейной площади.

Страшная «миссия» выпала Юбилейной площади. Она находилась в центре гетто и была свидетельницей многих ужасов и зверств, которые творили фашистские изверги и черные полицаи. Юбилейная площадь «рыдала и плакала», когда по ее территории топали коричневые головорезы, неоднократно устраивавшие показательные повешения в сквере. Эти нелюди подчёркивали, что такое ждет каждого, кто посмеет нарушать оккупационный режим. Невинные граждане еврейской национальности висели на виселицах неделями с табличками «За связь с партизанами».

Площадь «видела», как чёрные человечки на глазах у матерей брали грудных детей за ножки и с размаха ударяли их головку об угол дома, и бросали безжизненное тело на землю. Те зверства, которые творили эти нелюди, миру не приходилось видеть, а площадь это «видела». «Юбилейка», так называют в народе эту площадь, пережила все устроенные нацистами погромы: 7–8 ноября 1941 г. (убиты 18000), 20 ноября 1941 г. (15000), 2 марта 1942 г. (8000), 28 июля 1942 г. (25000). Она «слышала» о погроме 21 октября 1943 г., когда погибли 22000 евреев, привезенных на смерть в Минск из Центральной Европы. Площадь «слышала» и «видела» садизм и жестокость по отношению к жителям гетто, расстрелы, крики и стоны, человеческую кровь, массовые виселицы с невинными людьми и много, много других страшных трагедий.

Лето 1943 года. Проиграв битвы под Сталинградом и на Курской дуге, немцы потеряли последнюю надежду переломить ход событий в свою пользу. Вскоре группировка врага потерпела поражение в районе Смоленска-Брянска, началось освобождение белорусской земли. 22 сентября был освобождён первый районный центр Белоруссии Комарин, 26 сентября – Хотимск, 28 сентября – Климовичи, Костюковичи и Мстиславль, 30 сентября – старинный белорусский город Кричев. Германские генералы начали понимать, что наступил решающий поворот истории. Если они не остановят «красных» сейчас, то будущее уже не сулит им ничего хорошего.

В день освобождения Комарина, 22 сентября 1943 года в Минске, на собственной квартире был убит главарь оккупационного режима в Белоруссии, группенфюрер СС Кубе. Этот палач осуществлял жестокую оккупационную политику в республике. Кубе являлся одним из непосредственных инициаторов уничтожения мирного еврейского населения в Минском гетто и сожжения жителей деревни Хатынь.

Из-за серьезных проблем на фронтах и убийства Кубе фашисты ужесточили свою политику в отношении жителей оккупированных территорий. Озверевшие оккупанты перенесли свою трусливую злобу на мирных беззащитных людей. Усилились на захваченных территориях карательные операции. Только в день убийства Кубе в Минске было расстреляно 300 узников. В последующие дни в городе осуществлялся жесточайший террор и поголовный геноцид. Нацисты повсеместно стали уничтожать узников концлагерей и евреев в гетто.

Начиная с 1943 года, расхожей фразой Геббельса, одного из ближайших соратников Гитлера, главного пропагандиста нацизма, была следующая: «Во всем виноваты евреи». Им приписывали вину как за войну в целом, так и за поражения, которые начал терпеть вермахт.

Несколько позже, 5 марта 1945 г., в диалоге журналиста с ярым нацистом Гиммлером последний заявил следующее:

– Если национал-социалистической Германии суждена гибель, то наши враги и преступники, содержащиеся в концлагерях, не получат удовлетворения, встав на наших руинах как победители-триумфаторы. Они погибнут вместе с нами. На этот счет есть прямые приказы фюрера, и я прослежу, чтобы они были выполнены без малейших отклонений.

Гитлеровцы и их пособники свирепо, по-садистски, проводили массовые облавы и погромы. Они, проводили обыски в домах узников, грабили, вешали, насиловали женщин, травили собаками, убивали прямо на месте. Узники гетто жили в постоянном страхе за свою жизнь и жизнь своих близких.

Изуверская политика ускорила ликвидацию Минского гетто. Последний («очистительный») еврейский погром нацисты провели 21 октября 1943 г., после чего Минское гетто перестало существовать.

Нечеловеческие условия жизни и постоянное ожидание смерти заставляли людей уходить из гетто. Некоторые добирались до партизан. Однако многие не доходили до лесов, погибали по дороге. Были и такие, и в основном дети, кто, убежав из гетто, попадал к местным жителям, белорусам и русским. Эти люди, несмотря на большую опасность, прятали детей. Но не все могли преодолеть тяжесть побега (из-за старческого возраста, плохого состояния здоровья, наличия малых детей, по другим причинам), а жить очень и очень хотелось… Люди изыскивали различные убежища: прятались от садистов в укрытиях, погребах, колодцах и других «малинах». По данным, приведенных в различных источниках, из Минского гетто смогли спастись около 3,5 тысяч человек.

23 октября 1943 г в Берлин полетело донесение, подписанное обергруппенфюрером СС Куртом фон Готтбергом: «Довожу до Вашего сведения, что в Минске на сегодняшний день ликвидированы все евреи, вопрос с евреями решен». Но Курт фон Готтберг ввёл берлинское начальство в заблуждение.

В одной из «малин» в Минском гетто 26 евреев замуровали себя в подвале. Группа людей просуществовала там около 9 месяцев, и лишь 13 человек из них выжило.

В середине 1952 года к нам, в дом на Юбилейной площади, где проживал автор этой повести, пришли в гости новые родственники, супруги Эля и Хьена Гоберманы. Это были родные тетя и дядя молодой жены Евы, старшего брата Миши. Во время знакомства за чашкой чая Гоберманы рассказали историю о том, как в Минском гетто они пробыли в подземелье 263 дня и остались живы.

Фото 1. Эля Гоберман и Хьена Гоберман (1950 г.), через 6 лет после 263-дневного пребывания в подземелье.

Из воспоминаний Эли Гобермана:

«С началом Отечественной войны мы не покинули город Минск и оказались в гетто. Наша семья, это я с женой и три дочери 1928, 1932, и 1936 года рождения, жили в гетто на Коллекторной, потом на улице Флакса. Летом 1942 года заболела младшая доченька Маечка. В гетто детей не лечили, и через непродолжительное время она умерла. Не прошел и год, а именно 28 августа 1943 года, как, придя с работы, мы не нашли дома своих дочерей. В этот день фашисты устроили днем погром, девочек куда-то увезли или угнали. Где они были убиты, в яме на Ратомской, увезены в душегубке в Тростенец или еще куда-нибудь, так мы и не узнали. С этого черного для нас дня, мы остались одиноки, без детей. Потеря детей очень сильно сказалось на нашем здоровье, особенно жены Хьены. Из-за нервного шока она так ослабла, что некоторое время не могла даже ходить. Убитые горем, мы больше не желали работать на этих бандитов, и всяческими путями избегали принудительных работ.

В один сентябрьский день я встретил моего хорошего друга Пиню Добина. В беседе он сказал: «Я слышал, что Красная Армия перешла в стремительное наступление, освободила много белорусских городов и поселков, через 3-4 месяца они освободят Минск. Вот это время нам надо как-то продержаться. У меня есть одна идея. Если ты поддержишь эту идею, то вместе с Хьеной можно будет продержаться до освобождения». Я дал согласие с огромной благодарностью. После моего согласия он рассказал, что готовит подвал, в котором можно будет пережить это время. Он даже повел меня и показал этот подвал. Пиня был талантливым специалистом по выкладке печей. Для конспирации он сделал вход в это подземелье через духовку в разваленной печке, которую сам сложил в этом полуразрушенном доме.

Схрон, потайное убежище для длительного пребывания людей, Пиня готовил почти всё лето, и в принципе, оно было почти готово. Подвал был достаточно большим, не менее 80 квадратных метров, и состоял из трех отсеков. Потолок у этого подвала был достаточно надежный – железобетон. Я стал участвовать в некоторых доделках и насыщении этого подземелья. Настила пола в подвале не было. Мы сантиметров на 20 углубили подвал. Часть грунта разместили по периметру у стен, в виде завалинки, часть вынесли во двор. В углу за печкой-входом была вырыта яма – отхожее место. Ночами мы из досок, оторванных от заборов соседних домов, сделали еще несколько двухэтажных лежаков во втором отсеке (в первом отсеке такие лежаки уже были) и накрыли нашу уборную. Со двора бывшей сельтерской артели притащили три 300-литровые металлические бочки, две из которых наполнили водой. В третью бочку уложили часть продуктов, которые приготовили. Предполагалось, что в этом схроне будут «проживать» 12-13 человек.

В середине октября 1943 года мы перебрались в убежище, в подземелье. Замечательный и очень добрый человек Пиня Добин не мог отказать своим друзьям и соседям, и в течение 3-4 дней в это подземелье заселились еще несколько человек. В конечном счёте там оказались 26 человек».

(продолжение следует)

Опубликовано 17.08.2017 22:05

У Гродне – выстава пра Трасцянец

(перевод с белорусского под оригиналом)

Выстава пра Трасцянец у харальнай сінагозе Гародні

У Гародні адкрылася выстава, што распавядае пра памяць і гісторыю самага вялікага лагера смерці ў Беларусі – «Трасцянец». На вялікіх планшэтах, што месцяцца ў вялікай зале гарадзенскай харальнай сінагогі, паказана жахлівая гісторыя стварэння лагераў смерці, а таксама гісторыя простых людзей, што трапілі ў такія месцы.

Пра выставу і яе ролю для сучаснага пакалення распавядае старшыня гарадзенскай габрэйскай абшчыны Барыс Квяткоўскі:

— Крышачку здольнае яшчэ раз узняць цікавасць да тэмы той велізарнай трагедыі, што здарылася на беларускай зямлі, трагедыя, якая закранула не толькі габрэйскі народ, але і ўсе народы, што жывуць на Беларусі, бо гнабілі ўсіх без разбору. У адпаведнасці з ідэалогіяй Гітлера першымі знішчэнню падлягалі лішнія нацыі, а такімі яны лічылі цыганоў, габрэяў, а наступнымі ў чарзе былі б расейцы, беларусы, украінцы і палякі — усе.

Стваральнік выставы, прадстаўнік гістарычнай майстэрні [імя] Леаніда Левіна Аляксандр Далгоўскі лічыць, што гэта выстава вельмі знакавая для беларускай гісторыі.

— Асаблівасць гэтай выставы ў тым, што ўпершыню нямецкія, аўстрыйскія, чэшскія, беларускія гісторыкі, прадстаўнікі музеяў сабраліся і сфармавалі агульны погляд на буйнейшае месца знішчэння на тэрыторыі былога СССР, а менавіта — Трасцянец. Сфармавалі свае гістарычныя погляды і запісалі гэта на нямецкай, расейскай, беларускай мове адзін у адзін. То бок, змест выставы аднолькавы на ўсіх мовах.

Па словах арганізатараў выставы, экспазіцыя будзе цікавая не толькі жыхарам Гародні, але і школьнікам і студэнтам, што вывучаюць гісторыю Беларусі. На адкрыццё экспазіцыі завіталі прадстаўнікі консульства Польшчы і Нямеччыны, а таксама вялікая колькасць школьнікаў з Гарадзенскай гімназіі №1.

Беларускае Радыё Рацыя, Гародня (16.05.2017)

***

Выставка о Тростенце в хоральной синагоге Гродно

В Гродно открылась выставка, повествующая о памяти и истории самого крупного лагеря смерти в Беларуси – «Тростенец». На больших планшетах, размещенных в большом зале гродненской хоральной синагоги, показана жуткая история создания лагерей смерти, а также история простых людзей, попавших в такие места.

О выставке и ее роли для современного поколения рассказывает председатель гродненской еврейской общины Борис Квятковский (цит. по аудиозаписи – belisrael.info):

– [Мероприятие] немножечко способное поднять интерес ещё раз к теме той огромной трагедии, которая случилась на белорусской земле, трагедии, которая коснулась не только еврейского народа, а и всех народов, проживающих на территории Беларуси, в силу того хотя бы, что гнобили всех подряд. В соответствии с идеологией, которую проводил Гитлер, первыми подлежали уничтожению «лишние» нации, а лишними они посчитали цыган, которых уничтожали целыми таборами, евреев… Следующими на очереди были бы русские, белорусы, украинцы, поляки – все.

Создатель выставки, представитель исторической мастерской [имени] Леонида Левина Александр Долговский считает, что эта выставка очень знаковая для белорусской истории (цит. по аудиозаписи – belisrael.info):

– Особенность этой выставки заключается в том, что впервые немецкие историки, австрийские, чешские, белорусские, представители музеев собрались и сформировали общий взгляд на крупнейшее место уничтожения на территории бывшего Советского Союза, а именно – Тростенец. Сформировали свои исторические взгляды и написали это на немецком, русском и белорусском языке один в один. То есть содержание выставки повторяется на всех языках один в один.

По словам организаторов выставки, экспозиция будет интересна не только жителям Гродно, но и школьникам и студентам, которые изучают историю Беларуси. На открытие экспозиции пришли представители консульства Польши и Германии, а также множество школьников из Гродненской гимназии № 1.

Белорусское «Радио Рация», Гродно (16.05.2017)

Опубликовано 17.05.2017 16:40

Воспоминания узника Дахау и Освенцима

Вероника Прохорова / 3 мая 2017

«В воздухе висел нестерпимо душный запах паленого мяса».

В преддверии годовщины окончания Великой Отечественной войны «Сноб» публикует воспоминания Наума Хейфеца, записанные нашим берлинским корреспондентом. Хейфец, минский еврей, прошел всю систему нацистских концлагерей — от гетто до Освенцима и маршей смерти

Фото: Вероника Прохорова

Каждый год в апреле в Германии вспоминают узников нацистских концлагерей. Наум Аркадьевич Хейфец, переживший Минское гетто, где погибла вся его семья, и прошедший Освенцим, Дахау, Майданек и Натцвайлер, до сих пор не может спокойно слушать немецкую речь. Тем не менее он нашел в себе силы приехать в Дортмунд, где мы с ним и встретились. Едва я успеваю открыть рот, худощавый мужчина хрипловатым неприветливым голосом говорит, что лучше бы его оставили в покое. После долгих уговоров рассказать свою историю Наум Аркадьевич сказал:

— А вы знаете, как трещит горелое мясо? А как мы, обессиленные узники, словно кули, вываливались на землю, а затем, выпучив глаза, искали название станции — надо же знать, где мы умрем? — А затем тихо добавил: — Я расскажу свою историю, но вы не зададите мне ни одного вопроса, не попросите меня рассказать подробнее, чем я сам себе могу позволить.

До 22 июня 1941 года я жил в Минске со своей семьей: папой, мамой и двумя сестрами. Младшая сестра ходила в школу, старшая училась в университете, а ее муж работал в Ленинграде. Сестре нужно было сдать один экзамен, чтобы окончить университет и переехать к нему со своим полуторагодовалым сыном. Мне же было 18 лет, и я оканчивал вечернюю школу, работал в рекламно-художественной мастерской и встречался с любимой девушкой. Отец как раз получил путевку в Сочи на 22 июня; путь был через Москву, и он поехал 18-го, чтобы еще два дня провести в столице, навестить родственников и друзей.

22 июня, когда началась война, отца с нами не было — в противном случае наша жизнь сложилась бы иначе: он работал на железной дороге, и мы смогли бы уехать. Отцу было уже не отдыха — он тут же оформил билет, чтобы вернуться домой, но смог добраться только до Вязьмы, где пять дней ждал эвакуирующихся из Минска в надежде встретиться с нами или увидеть знакомых, которые смогли бы ему рассказать о нас. В Минск поезда уже не шли.

28 июня Минск был оккупирован немцами. Большая часть населения не успела покинуть город, потому что городские власти призывали жителей соблюдать спокойствие и порядок, не информируя о том, что немцы стремительно наступают, а сами тайно выехали в Могилев. Узнав об этом, люди пытались покинуть город, но было уже поздно: Минск окружили немецкие войска, и жителям, в том числе и нам, пришлось вернуться.

Фото: Вероника Прохорова

Запах хлеба

В 1941 году по приказу немецкого коменданта полевой комендатуры от 19 июля нам пришлось покинуть наш дом и поселиться в еврейском гетто. Если приказ не выполнялся — расстрел. Гетто занимало территорию километр на километр и состояло из 40 улиц и переулков. Жили в тесноте — по шесть-семь семей на четыре комнаты. По приказу немецких властей мы, евреи, носили желтую лату на груди и на спине.

Электричества и магазинов не было, за водой бегали к колонкам. Сестры и я были разнорабочими и иногда получали баланду или кусочек хлеба, который приносили домой и делили между всеми членами семьи. Оладьи делали из картофельных очисток, суп варили из крапивы и лебеды. Рядом работал хлебозавод, весь район пахнул хлебом, а мы каждый день потихоньку умирали с голоду.

Летом 1942 года нас отправили работать на четыре дня, и, когда нас привезли домой, то в квартире на кровати на ватном стеганом одеяле мы увидели запекшуюся лужу крови

После первого погрома (массового убийства евреев; Минское гетто пережило шесть таких погромов, все они были приурочены к советским праздникам. — Прим. ред.) 7 ноября 1941 года в Минское гетто были депортированы евреи из Германии, Австрии и Чехословакии. Некоторых поселили в двухэтажное здание на улице Сухой, где прежде жили евреи, уничтоженные во время погрома. Для евреев Западной Европы — мы их называли «гамбургскими» (первый эшелон с евреями из Западной Европы пришел из Гамбурга. — Прим. ред.) — были созданы два отдельных гетто: зондергетто №1 и зондергетто №2.

«Гамбургским» евреям, вероятно, приходилось сложнее, чем нам. Они не знали языка, не могли просить милостыню. Они не были привычны к суровым климатическим условиям. Но представители нацистского режима относились к ним лучше. Как и нас, евреев Минска, «гамбургских» использовали на черных работах, но некоторым из них удавалось получить работу полегче, например, в госпитале или в сапожной мастерской. Квалифицированных западных ремесленников ценили очень высоко, и они получали больше «льгот» в сравнении с местными специалистами. Но и они не избежали «акций» — так нацисты называли массовые убийства — их уничтожили последними, уже в октябре 1943 года.

В этом гетто я потерял всю свою семью. Первой погибла старшая сестра во время большого погрома 2 марта 1942 года. Летом этого же года нас отправили работать на четыре дня, и, когда нас привезли домой, то в квартире на кровати на ватном стеганом одеяле мы увидели запекшуюся лужу крови. Мать убили, пока нас не было, в собственной кровати. Младшую сестру и племянника тоже убили — где их могилы, я так и не узнал.

Фото: Вероника Прохорова

Чистота и цветы у проходной концлагеря

Меня же в июле 1943 года забрали из рабочего участка в лагерь СС на улице Широкой, где до войны была казарма. Через неделю нас повезли в Люблин, в концлагерь Майданек. Это был первый и последний эшелон евреев, который вывезли из Минска, остальных жителей гетто уничтожили. Белорусов же вывозили на принудительные работы, первоначально целыми семьями и в сопровождении духового оркестра, потом уже принудительно разлучали с родственниками. Их отправляли работать у бауеров (крестьян) в Германии или на заводы.

Прежде чем попасть в лагерь Майданек, мы двое суток ехали в вагоне. Стояла жара, это был уже август 1943 года. По сто человек в каждом вагоне — мы были как селедки в бочке; если упадешь, то уже не поднимешься. Один польский еврей хотел обменять золотые часы за стакан воды, но боялся выйти из эшелона. Попросил надзирателей — те взяли часы часы, а воду не принесли.

О мою спину был однажды сломан карабин

Когда нас привезли в концлагерь Майданек, то сразу построили и приказали: «Сапожники, портные и ремесленники, выходите». Я не мог причислить себя ни к одной из данных профессий: если бы им нужны были маляры, я бы пошел, так как раньше работал художником. Нас оставили в вагонах и отвезли в Будзынь — отделение лагеря Майданек под Красником. Помню проходную с фашистами и собаками. Возле нее — чистота и посажены цветы. Лагерь располагался в чистом поле, вокруг него — два ряда колючей проволоки под электрическим током. Частые вышки с фашистами и пулеметами. Справа и слева — ряды больших деревянных бараков, внутри — двухъярусные деревянные нары, на них — соломенные матрасы и подушки, бумажные сетчатые наволочки. Солома через них пролезала и колола голову.

Каждое утро мы в легкой одежде и деревянных колодках должны были идти семь километров на работу. Нас сопровождали польские полицейские, они на нас кричали, жестоко избивали, травили собаками и заставляли петь маршевые песни. Так мы работали в полях по 18 часов в день от темна до темна. О мою спину был однажды сломан карабин (короткоствольная винтовка. — Прим. ред.), было очень больно. Меня товарищи с двух сторон подхватили, так как я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Фото: Вероника Прохорова

«Мы, конечно, знали, что такое Освенцим»

Летом 1944 года, когда началось наступление на Варшаву, нас эшелонами привезли в город Радом, оттуда пешком погнали в город Томашов. Мы прошли расстояние в 200 километров за четыре дня. Нас сопровождали несколько гужевых повозок, которые подбирали тех, кто не мог одолеть 50 километров в день. Когда повозки переполнялись, были слышны автоматные очереди — и повозки снова могли подбирать тех, кто не в силах продолжать путь. В Томашове мы три дня рыли окопы, затем нас эшелонами отправили в Освенцим.

Еще за много километров до Освенцима в воздухе висел нестерпимо душный запах паленого мяса. Конечно, мы знали, что такое Освенцим, и ни один из нас не проронил ни слова: наши глаза были обращены на бжезинский лесок и пылающий огонь (в июле в Освенциме продолжалась «венгерская акция» (Ungarnaktion) — за три месяца было задушено газом и сожжено около 500 тысяч евреев. Крематориев не хватало, и в бжезинском лесу выкопали глубокую яму, чтобы в ней сжигать тела людей. Этот огонь и видел Наум Аркадьевич. — Прим. ред.).

Помню пухлый оттопыренный палец офицера, которым он указывал, кого куда

Прибыв на место, мы еще долго оставались в закрытых вагонах. Потом на соседний путь прибыл еще один эшелон. Очевидно, где-то ликвидировали гетто, а немцы разрешили брать с собой то, что на тебе, и по одному чемодану. Из вагонов вывели прилично одетых людей разного возраста и пола с шестиугольными звездами Давида, построили и прямиком отправили в газовые камеры. Затем пришли человек тридцать из зондеркоманды, в полосатых робах, вынесли чемоданы, помыли и продезинфицировали вагоны.

Когда отогнали состав, нас вывели из вагонов на перрон. Это был конец железнодорожного пути. Тупик. Впереди — ограда из колючей проволоки. Прямо по ходу за ней играл большой симфонический оркестр. Пюпитры. Дирижер, музыканты — все в полосатых концлагерных робах. Когда нас вывели на перрон, сразу отделили женщин и детей. Помню пухлый оттопыренный палец офицера, которым он указывал, кого куда, при этом сама рука была за пазухой. Отобрали также пожилых, больных и тех, кто, по их мнению, был малопригоден в качестве рабочего скота. Их построили и всех без исключения отправили в газовые камеры. Нас, мужчин, загнали обратно вагоны и отправили в Мюнхен, а на следующий день на машинах привезли в концлагерь Вайхинген, отделение базового концлагеря Натцвайлер.

«Мы теряли человечность»

В Вайхингене мы рыли колоссальный по размерам котлован, он был больше любого стадиона, глубиной в этажей пять. По слухам, немцы хотели построить там какое-то подземное сооружение, но так ли это, я не знаю — нам же не говорили, для чего мы работам. Немецкие солдаты бурили в скальном грунте отверстия глубиной метра три, закладывали туда аммонал, ровно в полдень и полночь трубили в рожок, чтобы все ушли на безопасное расстояние, и производили взрыв. Мы же должны были переносить получившиеся глыбы в вагонетки. В дождь работать было особенно тяжело, так как камни скользкие и неподъемные, а вагонетка высокая. Работали по 12 часов в две смены: неделю — с 8 утра до 8 вечера, другую неделю — с 8 вечера до 8 утра.

Затем я попал в лагерь Хеппенхайм — это другое отделение концлагеря Натцвайлер. Начальником там был эсэсовец, имел звание оберштурмбанфюрер (SS-Obersturmbannführer, подполковник. — Прим. ред.). Он любил потешаться над нами. Например, по воскресеньям мы не работали. Он подходил к проволоке (его деревянный домик находился в десяти метрах от лагеря), держа в руках полбуханки хлеба, ждал, когда соберется побольше людей — мы шли к этой булке, как голодные волки, — и бросал его через решетку. Ему доставляло удовольствие смотреть, как мы вырываем эту булку друг у друга, деремся, падаем. В этот момент мы теряли человечность, и ему это нравилось.

После взрыва все легли на пол, и я обнаружил, что у меня по затылку течет кровь. Но я не был ранен — на мне лежал незнакомый мужчина, которого убило тяжелой доской

Зимой, опять же в лагере Хеппенхайме, этот оберштурмбанфюрер строил нас: первая шеренга делает четыре шага вперед, вторая шеренга — два шага вперед, третья стоит на месте, четвертая — два шага назад. Приказывал разомкнуться на вытянутые руки, снять головные уборы — полосатые шапочки, вывернуть их наизнанку, положить на снег, снять куртки и штаны, тоже положить на снег. Деревянные колодки можно было оставить на ногах. Оберштурмбанфюрер заставлял нас делать гимнастические упражнения, чтобы мы не окоченели: бег на месте, приседания, прыжки. Так он мог продержать нас больше двух часов. Но мы замерзали — мы же были совершенно голыми, а потом надевали на себя мокрую одежду. «Сердобольному» начальнику казалось все это весьма забавным.

Весной 1945 года нас опять погрузили в эшелон и куда-то повезли. По дороге эшелон остановился из-за налета американской авиации. Охрана спряталась, но мы выйти не могли: вагоны были обнесены колючей решеткой. Американцы бомбили одно и то же место в лесу, продолжалось это достаточно долго. В небо резко пошел черный дым — высокий и густой. Одна бомба упала недалеко от железнодорожного пути, и первый вагон, который был к ней ближе всех, перевернуло набок. Мы были во втором вагоне — у него пробило крышу. После взрыва все легли на пол, и я обнаружил, что у меня по затылку течет кровь. Но я не был ранен — на мне лежал незнакомый мужчина, которого убило тяжелой доской, упавшей с потолка вагона.

Фото: Вероника Прохорова

«Транспорты» обреченных людей

После налета немцы пересчитали нас, погрузили в новый эшелон и повезли в Дахау. Не успели мы там пробыть и неделю, как 26 апреля 1945 года нас опять погрузили в вагоны — с наступлением американских войск Гиммлер приказал уничтожить газовые камеры и крематории, а трудоспособных узников эвакуировать вглубь германской территории маршами смерти. Нас погнали на минные поля в Тирольские горы — фашистам нужно было ликвидировать столько людей, что никакие крематории с этим бы не справились.

Убийцы хотели уничтожить нас как последних свидетелей их злодеяний. Но, чтобы иметь представление о масштабах преступления перед человечеством, недостаточно знать о «марше узников на Тироль». С начала войны и до последнего дня Рейха по всем оккупированным странам и в самой Германии двигались этапы обреченных людей. Работоспособные мужчины направлялись в концлагеря, где погибали от непосильного труда и голода, болезней и побоев, пожилые люди, женщины и дети уничтожались в лагерях смерти немедленно. Этих лагерей было много десятков, а этапов — тысячи.

Мы никогда не знали, в какой этап попали, куда нас везут или ведут. Но в большинстве случаев оказавшимся на месте назначения жить оставалось несколько часов. От смерти их отделяло время пешего перехода из вагона до места гибели. Не было спасения и тем, кого отбирали на работу внутри лагерей смерти. Им была уготована та же участь, что и остальным, только немного позже, иногда до прихода следующего эшелона. Свидетели нацистам были не нужны.

Бежать, спастись из этого ада было невозможно — слишком хорошо была отлажена машина смерти, почти безотказно. Однако сбои все же бывали, иначе мы, выжившие, не сидели бы перед вами.

Фото: Вероника Прохорова

Ария Каварадосси

Во время «марша смерти» мы ехали уже в открытых вагонах. На каждый вагон приходилось три эсэсовца. Нашим было лет по сорок. Мы ехали два дня, нам не разрешалось разговаривать. Услышат слово — тут же хватались за автоматы и не церемонились. Один заключенный попросил по-немецки разрешение у эсэсовцев спеть 2-ю арию Каварадосси из оперы Пуччини «Тоска». Ему разрешили, и он спел на итальянском языке. Поневоле завязалась беседа, мол, где он научился профессионально петь, откуда знает итальянский язык. Оказалось, он учился в Миланской консерватории. Даже фашисты убедились, что узник-то этот не совсем безмозглое быдло и пушечное мясо, что человек имеет образование и талант. Обстановка разрядилась, больше никто не хватался за автоматы. Они с нами заговорили.

Нас освободили 30 апреля, лагерь Дахау — на день раньше. Наш эшелон остановили у железнодорожного моста американцы. Это были наши спасители. Помню, в руки сунули пачку сигарет и плитки шоколада.

Среди нас был один подросток, который где-то стащил полмешка кур. Мы ощипали трех кур, развели огонь. Вода еще не успела закипеть, как подъехала машина Красного Креста. Нас спросили, если ли среди нас те, кто нуждается в медицинской помощи. Указали на меня. Пришлось поехать в госпиталь. Было обидно, ведь я не успел поесть курятины. Но это меня и спасло — добрая половина узников погибла после освобождения: люди наедались жирного и умирали.

«В 23:30 мы слушаем Москву»

Я попал в госпиталь — в каком городе он был, я не знаю, но помню его номер — 119. Там я первым делом спросил литературу на русском языке, ведь мы же столько лет слова русского не видели. Никаких газет или книг в госпитале не оказалось, зато 5 мая нам принесли радиоприемник — так к нему было не подойти, потому что вокруг собрались все бывшие узники со всей Европы. Мы были несколько лет оторваны от жизни, и каждый хотел что-то услышать о своей стране. Я им сказал, что в течение дня они могут слушать всё, что хотят, но в 23:30 мы слушаем Москву. С этим все согласились. Ровно в полдвенадцатого включили Москву и услышал новости на русском языке. Радость была невообразимая. Новости были о том, что взято в плен 98 немецких генералов, а также 20 тысяч беспорядочно сдавшихся в плен солдат. После того как часы пробили полночь, я ждал, что зазвучит «Интернационал», но его не было. После новостей — концерт симфонической музыки. Оказывается, гимн отменили, но я об этом не знал.

В госпитале я пробыл два месяца, потом попал в лагерь для репатриантов. Через три дня была отправка эшелона на восток, домой, в Минск, но на границе меня мобилизовали в советскую армию, в танковый полк 17-й дивизии. Родной Минск я увидел только в 1947 году. Отца своего я так и не нашел.

До войны я любил немецкий язык. У меня был патефон, и я слушал пластинки с немецкой маршевой музыкой. После войны, если по радиоприемнику или телевизору слышал немецкую речь, сразу же уходил, потому что меня всего трясло. И до сих пор трясет.

Оригинал

Опубликовано 04.05.2017 21:14

Лев Слобин: Евреи были неотъемлемой частью Беларуси

75-летний кинематографист из Беларуси, снимавший фильмы о Холокосте, Чернобыле и Тростенце и сейчас вынужденный жить за границей, – о культуре памяти в интервью DW.

Место массового уничтожения в урочище Благовщина возде деревни Малый Тростенец под Минском

Лев Слобин – кинематографист, оператор, родился в 1941 году в Минске. Автор более 50 документальных фильмов, а также книги очерков “Осталось за кадром и между строк…” о судьбах людей, переживших Вторую мировую войну и Холокост в Беларуси. Работает над второй книгой, с 2013 года живет в Израиле.

Deutsche Welle: Большинство ваших фильмов в той или иной степени посвящены Беларуси. Почему вы уехали из этой страны?

Лев Слобин: Я вынужден жить за границей. Я снимал оппозиционеров, например, Василя Быкова, Алеся Адамовича, которых очень уважал. По сути, я сам был в оппозиции. Коллеги называли меня “фронтовым оператором”. Я снимал фильмы о многих белорусских деятелях культуры, художниках, писателях – о Янке Купале, Максиме Горецком, Элизе Ожешко, сюжеты о том, как разгоняли “Чернобыльский шлях”. Их, конечно, не показывали…

Но я хочу подчеркнуть: у человека родина одна, как и родители одни. Отречься от родины – это все равно как отречься от своих корней. Некоторые евреи, которые переезжают в Израиль, говорят, что они вернулись на родину предков. А для меня святая земля и родина – там, где во время войны пролилась кровь моих родных.

– Тема войны – центральная в вашем творчестве. Например, в фильме “А ведь это было…” (2004) вы рассказываете историю о еврейском мальчике, который единственный уцелел при расстреле возле деревни Крынка Могилевской области.

Лев Слобин

– Светлана Алексиевич писала “У войны не женское лицо”. А я пишу о детях войны. Ведь я и сам был ребенком войны. В этом фильме я использовал метод длительного наблюдения. Многие зрители смотрели его со слезами на глазах. Это исповедь ребенка. Вова Свердлов – единственный из 82 еврейских детей, бежавший от расстрела 2 апреля 1942 года. Его спасла простая белорусская женщина Алеся Звоник, прятавшая его всю войну. За спасение ребенка она стала Праведником народов мира. Понять войну невозможно с помощью каких-либо цифр, статистики, названий оружия. Главное – душа человека.

В своих книгах я рассказываю также о сопротивлении в минском гетто. Сам факт того, что евреи, находясь в гетто, организуются, не вписывался в идеологию. Образ еврея-мученика нельзя было разрушать. К счастью, я смог обойти цензуру, которая есть в Беларуси до сих пор. В 2009 году книга была издана.

– Вы в 1995 году снимали фильм о Тростенце – самом крупном на территории СССР месте массовых уничтожений во время Второй мировой войны. Но его так и не показали?

– Нет! Его даже не дали доделать. Первый же вариант был зарезан цензурой. Мы осмелились в этом фильме сказать крамольные вещи. Например, что памятник с вечным огнем (установлен в 1963 г.- прим. Ред.) находится не в Благовщине, где расстреливали евреев, а в нескольких километрах от исторического места, возле дороги, чтобы удобнее было добираться. А в Благовщине устроили свалку. Я снимал, как там работали машины, экскаваторы ровняли мусор (свалка несколько лет назад была закрыта – Прим. ред.). А могилы-рвы были все испещрены дырами. Как будто все усеяно гнездами ласточек-береговушек на обрывах. Это местное население выкапывало трупы расстрелянных, искали “золото евреев”.

Под конец войны немцы пытались замести следы своих преступлений, они сжигали трупы. Этим пеплом удобряли поля. Мы сняли интервью с местным жителем, у которого там был огород. Мы спросили, ел ли бы он картошку, если бы знал, что урожай такой хороший из-за пепла убитых. Он ответил: “А хто яго ведае, можа, і еў бы. Я ж і еў, і нічога не здаралася” (перевод с бел.: “А кто его знает, может, и ел бы. Да я и ел, и ничего не происходило” – Прим. ред.).

Школьники убирают листву на территории мемориала “Яма” в Минске

– Это примеры того, в каком состоянии находится культура памяти в Беларуси?

– И культура памяти, и национальное самосознание. Ведь евреи были неотъемлемой частью Беларуси. Янка Купала писал о евреях теплые слова, и евреи помогали ему в начале творческого пути издать свои первые произведения. Об этом забывают.

– Так можно ли посмотреть ваш фильм о Тростенце?

– Есть где-то плохонькая копия… Но она меня самого не устраивает. Режиссер, с которым мы снимали ленту, заканчивает ее серией портретов погибших в Тростенце. Среди них нет ни одного еврея. Это форма современного проявления антисемитизма.

– Тем не менее в прошлом году в Малом Тростенце на месте трудового лагеря открыли мемориал. Президент Александр Лукашенко присутствовал на открытии.

– В этом нет ничего удивительного. Раньше делать этого нельзя было. А сейчас, чтобы сохранить независимость государства, нужно признать, что у Беларуси были свои история и культура.

Оригинал

Опубликовано 21.10.2016 18:06

Из комментов в Фб:

Уладзь Рымша – “Я снимал, как там работали машины, экскаваторы ровняли мусор (свалка несколько лет назад была закрыта – Прим. ред.). А могилы-рвы были все испещрены дырами. Как будто все усеяно гнездами ласточек-береговушек на обрывах. Это местное население выкапывало трупы расстрелянных, искали “золото евреев”.
=======================

Трасьцянецкую сьметніцу на месцы масавых забойстваў пачалі рабіць ужо ў 1956 годзе, калі не памляюся. У 1995-м, калі пан Леў здымаў свой фільм. то над целамі закатаваных ужо быў насып некалькі дзясяткаў метраў, разгрэсьці які фізычна немагчыма, нават тэхнікаю.
Адпаведна, выкапаныя рукамі мяцовага насельніцтва ямкі – мяркую, перабольшваньне. 21 окт. 22:04

Уладзь Рымша – Ды і пра нейкага “мясцовага”, каторы сказаў, што еў бульбу, ўгноеную попелам ахвяраў, я ня надта веру – такое мог сказаць хіба зусім ужо вар’ят. А можа то быў нейкі п’яны дурань, але пераносіць словы гэтага быдла на ўсіх беларусаў, каб пасьля зрабіць высновы аб нізкай “культуре памяти, и национальном самосознании” ўсіх нас – гэта няправільна. 23:48

Nili Lachovsky (Израиль) – Арон! Моего деда Юду Борода, тётю – его дочь Лизу и её 4-х летнего сына Петеньку в Орше заживо сожгли. Мне очень интересно кто сжигал евреев в Орше. Местные жители говорят, что это были русские СС-бригады. 21 окт. 23:30

Добавлено 22 окт. 9:35

юлия никитина – Я часто повторяю своё видение событий войны – больше всего во Второй мировой пострадал еврейский народ. Как никто! Но в Беларуси об этом в памятные дни либо не говорят вообще, либо вскользь. Есть номинальные памятные места, которые важны единицам выживших и вот таким сынам своей нации, как Арон. Идеологи от власти делают упор на победе, которую превратили в вечную, резиновую на все случаи жизни.
А кто сдавал евреев списками? Кто расстреливал? Кому доставалось их имущество? Где скорбь начальствующих чинов у памятных мест? Многие любят повторять, что в Беларуси погиб каждый третий. И никто не говорит о национальности этого третьего(( 22 окт. 9:47

Святлана Софіна – не кажуць , бо не аддзяляюць ад астатніх загінуўшых. . На Беларусі просты народ не цкаваў габрэяў масава, як гэта мела месца ў некаторых іншых краінах. Навошта зараз рабіць акцэнт на гэтым. У кагосьці адмысловая мэта забіць чарговы цвік у аб’яднанне грамадства супраць сапраўдная навалы? 12:40

Игаль Шнеерсон (Беер Шева) – Хотелось бы что либо про гетто в Червене узнать. Там тоже всех уничтожили 2.2.42. Мои все от туда, бабушка вышла замуж в 41 и успела уехать. Это рядом с Минском вроде как. 12:41

Эли Визель (30.09.1928 – 2.07.2016) / Elie Wiesel

Лев Симкин 3 июля 8:08 (фейсбук)

Это фото снято через пять дней после освобождения Бухенвальда. Во втором ряду седьмой слева — шестнадцатилетний Эли Визель, будущий писатель и лауреат Нобелевской премии мира. До того он прошел через Освенцим. И всю последующую жизнь, завершившуюся вчера, своими книгами свидетельствовал о Холокосте.

Правда, “холокост” — греческое слово, означающее «всесожжение», казалось ему неудачным, и он первым стал использовать другое, древнееврейское слово, «шоа», означающее катастрофу.

Хотя, конечно, нет слов, которые бы передали весь ужас происходившего. В те страшные годы, когда, как говорил Эли Визель, свидетельство о рождении автоматически становилось свидетельством о смерти.

(по материалам Википедии)

Эли Визель родился в городе Сигете в Северной Трансильвании (ныне Румыния) в религиозной еврейской семье Сары Фейг и Шломо Визеля. Имел трёх сестёр – старшие Беатрис и Хильда и младшая Ципора. Получил традиционное еврейское религиозное образование.

В 1940 году Сигет был присоединён к Венгрии и в 1944 году, под давлением нацистской Германии, в мае все евреи города, включая Визеля с сестрами и их родителей, были депортированы в концентрационный лагерь Освенцим. Его татуированным номером был “A-7713”. По прибытии в концлагерь Визель вместе с отцом был разлучён с матерью и сестрами. Сара и Ципора не выжили в заключении. Визель и Шломо были отправлены в освенцимский трудовой лагерь Моновиц. Несмотря на то, что их часто переводили из одного сектора Освенцима в другой, Визелю удалось 8 месяцев продержаться рядом с отцом. Зимой 1944/1945 года по “маршу смерти” Эли и Шломо были перегнаны из Освенцима в Бухенвальд, где всего за неделю до освобождения лагеря в апреле 1945 года Шломо умер от истощения и болезней, а также побоев, нанесённых надзирателями и другими заключёнными, которые пытались отобрать его еду. В те годы религиозные верования Эли Визеля поколебались, однако после он вернулся к ним с новой силой.

После освобождения из концлагеря Эли Визель попал в Париж, где в одном из приютов отыскал переживших депортацию Беатрис и Хильду. Позже обе эмигрировали в Северную Америку.

В 1948-1951 годах Эли учился в Сорбонне, где изучал философию, литературу и психологию, и после начал работать журналистом. Год он провёл в Индии. В 1955 году переехал в США, где в 1963 году получил гражданство.

Визель начал литературную карьеру на идише (многие годы сотрудничал с различными периодическими изданиями на этом языке), несколькими годами позже стал также публиковаться в периодических изданиях на иврите, затем перешёл главным образом на французский, а в последние годы на английский язык. Свою первую книгу “И мир молчал” на идише опубликовал в 1956 году в Аргентине. Сокращённый и адаптированный вариант на французском языке вышел в 1958 году под названием “Ночь” (англ.) с вступительным словом Франсуа Мориака и сразу же принёс автору широкую известность. Книга была переведена на 18 языков.

В 1965 году совершил поездку по Советскому Союзу с целью получить достоверные сведения о положении евреев в СССР, во время которой встретился с тысячами представителей еврейской общины. Под впечатлением от увиденного и услышанного он написал вышедшую в свет годом позже книгу “Евреи молчания”, в которой призвал международную общественность помогать евреям СССР, протестовать против политики советских властей.

Визель преподавал в Йельском, Бостонском, Джорджтаунском университетах. В 1972-1976 гг. заслуженный профессор иудейских исследований Сити-колледжа Нью-Йорка, с 1976 года заслуженный профессор гуманитарных наук Бостонского университета. В 1978-87 годах возглавлял Президентскую комиссию по Холокосту, которая учредила ежегодные дни поминовения жертв нацизма, планировала исследовательские программы и конференции. В 1980-1986 годах председатель Американского мемориального совета по Холокосту. С 1988 года Посланец мира Организации Объединенных Наций.

1 февраля 2007 года 22-летний отрицатель Холокоста Эрик Хант, представившись журналистом, избил и попытался похитить Визеля во время “Конференции по проблемам ограничения насилия в мире” в Бостоне. Через несколько недель полиция Нью-Джерси арестовала Ханта, сбежавшего с места происшествия. Визель утверждал, что ранее он получал угрозы от отрицателей Холокоста.

Стал инициатором начатой в июне 2010 года международной кампании в поддержку Михаила Ходорковского.

В 2014 году премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу пытался убедить Эли Визеля баллотироваться на пост президента Израиля, однако тот отказался.

НОЧЬ

1966 год.

Перевод с французского и примечания Ольги Боровой.

Предисловие.

Ко мне часто приходят иностранные журналисты. Я боюсь этих визитов: с одной стороны, мне очень хочется выложить всё, что я думаю; с другой страшно таким образом вооружить человека, чье отношение к Франции мне неизвестно. Поэтому во время таких встреч я всегда настороже.

В то утро израильтянин, который пришел брать интервью для одной тель-авивской газеты, сразу же вызвал у меня симпатию, которую мне не пришлось долго скрывать, так как наша беседа очень скоро приняла личный характер. Я вспомнил о временах немецкой оккупации. Не всегда самое сильное воздействие оказывают на нас те события, в которых мы непосредственно участвовали. Я сказал своему молодому посетителю, что самым страшным впечатлением тех мрачных лет остались для меня вагоны с еврейскими детьми на Аустерлицком вокзале… И однако, я сам их не видел: мне рассказала об этом жена, вся еще под впечатлением пережитого ужаса. В то время мы еще ничего не знали об изобретенных нацистами методах уничтожения. Да и кто мог бы такое вообразить! Но уже эти невинные агнцы, силой оторванные от своих матерей, превосходили всё, что прежде казалось нам возможным. Думаю, что в тот день я впервые прикоснулся к тайне зла, откровение которого, вероятно, отметило конец одной эпохи и начало другой. Мечта, которую западный человек создал в XVIII веке и восхождение которой – как ему казалось – он наблюдал в 1789 году, мечта, которая до 2 августа 1914 года укрепилась благодаря развитию знания и достижениям науки, окончательно развеялась для меня при мысли об этих вагонах, переполненных детьми. А ведь я и отдаленно не представлял себе, что им предстоит заполнить газовые камеры и крематории.

Вот что я рассказал этому журналисту, добавив со вздохом: “Как часто я думаю об этих детях!” – А он ответил: “Я был одним из них”. Он был одним из них! Он видел, как его мать, любимая младшая сестренка и все родные, кроме отца, исчезли в печи, пожиравшей живых людей. Что касается отца, то мальчик вынужден был изо дня в день наблюдать его муки, агонию и затем смерть. И какую смерть! Обо всем этом рассказано в книге, поэтому я предоставляю читателям – которых, наверное, будет не меньше, чем у “Дневника Анны Франк”, – самим узнать об этом, так же как и о чуде спасения самого мальчика.

Но вот что я утверждаю: это свидетельство, пришедшее к нам после многих других и описывающее ужас, о котором, казалось бы, мы и так уже всё знаем, это свидетельство, тем не менее, совершенно особое, неповторимое, уникальное. Участь евреев Сигета – городка в Трансильвании – их ослепление перед судьбой, которой еще можно было избежать, непостижимая пассивность, с которой они сами ей отдались, глухие к предупреждениям и мольбам очевидца; он сам едва спасся от уничтожения и рассказал им о том, что видел собственными глазами, а они не хотели верить и считали его безумным… Уже всего этого наверняка хватило бы, чтобы написать повесть, которая, я думаю, стояла бы особняком.

Однако эта необычная книга поразила меня другим. Ребенок, рассказывающий нам свою историю, принадлежал к избранным Бога. С момента пробуждения своего сознания он жил только для Бога, черпая пищу в Талмуде, мечтая приобщиться к каббале, посвятить себя Вечному. Случалось ли нам когда-нибудь задумываться о таком последствии ужаса, которое, хотя и менее заметно и не так бросается в глаза рядом с другими, но для нас, людей веры, есть самое худшее? Думали ли мы о смерти Бога в душе ребенка, который внезапно открыл для себя абсолютное зло?

Попробуем понять, что происходит в душе мальчика, когда он наблюдает, как в небо поднимаются клубы черного дыма из печи, куда скоро, вслед за тысячами других, будут брошены его мать и сестренка: “Никогда мне не забыть эту первую ночь в лагере, превратившую всю мою жизнь в одну долгую ночь, запечатанную семью печатями. Никогда мне не забыть этот дым… Никогда мне не забыть эти лица детей, чьи тела на моих глазах превращались в кольца дыма на фоне безмолвного неба. Никогда мне не забыть это пламя, навсегда испепелившее мою веру. Никогда мне не забыть эту ночную тишину, навсегда лишившую меня воли к жизни. Никогда мне не забыть эти мгновения, убившие моего Бога и мою душу; эти сны, ставшие жаркой пустыней. Никогда мне не забыть этого, даже если бы я был приговорен жить вечно, как Сам Бог. Никогда”.

И тогда я понял, чем мне сразу же понравился молодой израильтянин: у него был взгляд Лазаря, уже воскрешенного из мертвых, но всё еще узника тех мрачных пределов, где он блуждал, спотыкаясь о поруганные трупы. Для него слова Ницше выражали почти физическую реальность: Бог умер; Бог любви, доброты и утешения, Бог Авраама, Исаака и Иакова на глазах этого ребенка навсегда растворился в дыму человеческого жертвоприношения, которого потребовала Раса – самый алчный из всех идолов. И сколько еще набожных евреев испытали смерть Бога в своей душе? В один страшный день – в один из многих страшных дней – мальчик присутствовал при том, как вешали (да, вешали!) другого ребенка, – как он пишет, с лицом печального ангела. – И вот кто-то позади простонал: “Где же Бог? Где Он? Да где же Он сейчас?”. И голос внутри меня ответил: “Где Он? Да вот же Он – Его повесили на этой виселице!”.

В последний день еврейского года мальчик присутствовал на торжественной молитве по случаю Рош га-Шана. Он слышит, как тысячи рабов восклицают в один голос: “Благословенно Имя Вечного!”. Еще недавно он и сам склонился бы перед Богом – и с каким восторгом, с каким трепетом, с какой любовью! Но сегодня он продолжал стоять прямо. Человек, униженный и измученный до немыслимого предела, бросает вызов слепому и глухому Божеству: “В тот день я уже ни о чем не молил. Я больше не мог жаловаться. Напротив, я чувствовал себя очень сильным. Я был обвинителем, а Бог – обвиняемым. Мои глаза открылись, и я оказался одинок, чудовищно одинок в мире – без Бога и без человека. Без любви и милосердия. Я был всего лишь пеплом, но чувствовал себя сильнее, чем этот Всемогущий, к которому моя жизнь была привязана так давно. Я стоял посреди этого собрания молящихся, наблюдая за ними как посторонний”.

А я, верующий в то, что Бог есть любовь, – что я мог ответить своему молодому собеседнику, чьи синие глаза всё еще хранили выражение ангельской печали, возникшее когда-то на лице повешенного ребенка? Что я сказал ему? Говорил ли я ему о том израильтянине, его брате, который, быть может, был на него похож, о том Распятом, чей Крест покорил мир? Сказал ли я ему, что то, что оказалось камнем преткновения для него, стало краеугольным камнем для моей веры, и что для меня связь между Крестом и человеческим страданием и есть ключ к той непроницаемой тайне, которая погубила его детскую веру? Ведь Сион восстал из крематориев и массовых захоронений. Еврейский народ возродился из миллионов своих погибших, и именно благодаря им он снова жив. Нам неизвестна цена ни одной капли крови, ни одной слезы. Всё благодать. Если Вечный – в самом деле Вечный, то последнее слово для каждого из нас остается за Ним. Вот что я должен был сказать этому еврейскому мальчику. Но я смог лишь обнять его в слезах.

Опубликовано 3 июля 2016 9:31

Ко Дню памяти жертв Холокоста. Материалы и фильмы

День Катастрофы и героизма евреев: истории выживших в Холокосте

Фильм основан на реальных событиях. Место действия – Вильнюсское Гетто (1942-1943) во время нацисткой оккупации.
Фильм рассказывает трагическую историю любви и ненависти между нацистским офицером Кителем и еврейской певицей Хайи. Из-за этой необыкновенной любви в Вильнюсском гетто создаётся театр.
Театр в Вильнюсском гетто становится опасным местом, бомбой замедленного действия…

Корабли с узниками концлагеря в Балтийском море

Так как для размещения эвакуированных узников центрального концлагеря Нойенгамме мест во вспомогательных лагерях не оказалось, член НСДАП гауляйтер Гамбурга Карл Кауфманн конфисковал корабли, на которые в Любеке погрузили более 9000 заключенных. В плотно набитых трюмах заключенные страдали от голода, жажды и болезней, многие умирали. Во время бомбардировки англичан 3 мая 1945 г., целью которой было предотвратить отступление частей немецкой армии через Балтийское море, на кораблях “Кап Аркона” и “Тильбек”, стоявших в бухте города Нойштадт, возник пожар. Почти 7000 узников сгорело в огне, утонуло или было расстреляно при попытке спастись. В живых осталось только 450 человек.

„После окончания этого мероприятия корабль, вероятно, нужно будет дезинфицировать.“- Джон Якобсен, капитан корабля “Тильбек”. Из письма в пароходство от 23.4.1945 г.

„[..] потом появились люди. То, что в Германии существовали концлагеря, мы знали. Я бы сказал, об этом знали почти все. Мы также догадывались, что это были отнюдь не дома отдыха. Но как люди там выглядели, этого мы не подозревали, это было для нас шоком. […] Мы увидели среди них людей, от которых остались только кожа да кости.“- Вальтер Фельгнер, второй помощник капитана корабля “Тильбек”. Интервью, 21.1.1983 г.

„Не было воды, туалетов, все было в нечистотах.“- Фреек Лоде, бывший заключенный из Голландии, рассказ, дата не указана.

„Мы услышали вой большого числа самолетов, и первая бомба уже полетела на наш корабль. […] За бортом корабля, в воде, царила неописуемая паника. […] Свалка и драка возникали за каждый кусок дерева или мало-мальски плавучий предмет.“- Хайнрих Мерингер, бывший немецкий заключенный, дата рассказа не известна.

„Лишь несколько недель спустя морские волны начали выносить на песчаный берег вблизи населенных пунктов Шарбойтц и Хаффкруг многочисленные тела погибших. В некоторые дни их были десятки.“- Гельмут Кархер в возрасте девяти лет стал очевидцем катастрофы кораблей. Из письма от 16.2.1980 г.

Горящий корабль “Кап Аркона” во время бомбардировки 3го мая 1945 года.

Дни памяти трагедии “Кап Арконы” в Западной и Восточной Германии

Незадолго до окончания войны, 3 мая 1945 г., в Любекской бухте около города Нойштадта британские самолеты подвергли бомбардировке корабли “Кап Аркона” и “Тильбек”. На борту кораблей находилось около 7400 узников, доставленных туда из концлагеря Нойенгамме по приказу СС. Только 450 узников осталось в живых после воздушного налета английских бомбардировщиков. Тела погибших были вынесены волнами на побережье Балтийского моря по обе стороны границы, разделившей позже оккупационные зоны Германии. По ту и другую стороны этой границы нашли свое развитие различные формы проведения памятных мероприятий, что было обусловлено в значительной степени влиянием политических систем обоих немецких государств, возникших после войны.

Дни памяти трагедии “Кап Арконы” в Восточной Германии

Тела погибших, вынесенные на побережье Балтийского моря в советской оккупационной зоне Германии, были захоронены вблизи берега. Многие из них были погребены в братских могилах на побережье около города Грос Шванзее. В 1955 г. их останки были перезахоронены в Гревесмюлене с целью создания там репрезентативного мемориала. Начиная с 1957 г. перед памятником “Кап Арконы” в Гревесмюлене ежегодно проходили траурные митинги с участием гостей из близлежащего региона, всей Восточной Германии и из-за рубежа. С 1966 г. ежегодно устраивался спортивный праздник, посвященный памяти трагедии “Кап Арконы”. Жертв этой морской катастрофы коллективно чествовали как борцов антифашистского сопротивления и использовали как средство в борьбе за признание Германской Демократической Республики западными государствами.

Дни памяти трагедии “Кап Арконы” в Западной Германии.

Тысячи тел погибших, вынесенные волнами на берег после бомбардировки кораблей, были захоронены в братских могилах. Первый траурный митинг в память этой трагедии состоялся в Нойштадте-Пельцерхакене 7 мая 1945 г. В нем приняли участие английские солдаты, бывшие узники концлагеря и жители Нойштадта. Как для Западной Германии, так и для всей Западной Европы город Нойштадт-Пельцерхакен стал центром проведения памятных мероприятий, посвященных трагедии “Кап Арконы”. В дни годовщины этой катастрофы союзы бывших узников концлагеря, муниципалитет Нойштадта и правительство федеральной земли проводят здесь памятные митинги. В первое послевоенное время эти мероприятия проходили под знаком холодной войны. Тем не менее, они имели особое значение, поскольку давали возможность, несмотря на отсутствие других мемориальных мест, почтить память всех узников концлагеря Нойенгамме.

Все материалы оригинала здесь

Размещено 16 апреля 2015