Tag Archives: Ицхак Рабин

Шалом, тоталитаризм (В. Р.)

Дело было в 1997-м или 1998-м. В Европейском гуманитарном университете вещал «за политику» некий французский лектор, его речь переводили на русский. (Чем был хорош ЕГУ в Минске – устраивал открытые лекции с дискуссиями, а-ля заправский западный университет.) Гость высказывался о положении в Беларуси осторожно – даже в конце 90-х во Франции, да и не только, модно было верить, что новая независимая республика находится на пути к демократии, дайте лишь срок.

На лекцию с каким-то своим товарищем явился Валерий Щукин… (Тогда я впервые увидел В. Щ., узнав его по бороде; позже не раз пересекался с ним на главпочтамте, где у него был импровизированный «офис» за столиком, там чудак-человек, светлая ему память, выслушивал народ, пописывал заметки.) Борец с режимом, аки шукшинский персонаж, «срезал» заезжего лектора примерно так: «Вы всё видите со стороны, а между тем в Беларуси настоящий тоталитаризм, разогнали Верховный Совет, закрыли то, преследуют это…»

Трудно было студентам-политологам, которые благодаря великоразумной Амандин Регаме & франкоязычным учебникам уже знали разницу между авторитарным и тоталитарным строем, согласиться с неистовым Щукиным. И я ещё долго – вплоть до конца июня 2020 г. – разъяснял разным аудиториям, что у нас авторитаризм, что многое, кроме «политики», в Беларуси разрешено… (да и политикой заниматься можно, если осторожно).

Самоцитирование – одно из моих любимых занятий 😉

Трактовка «законности» в РБ очень отличается от таковой в «Третьем рейхе». Некие общие черты есть во всех репрессивных системах, но зачастую суровость законов у нас компенсируется необязательностью их выполнения, поскольку режим всё-таки авторитарный, а не тоталитарный. Беларуси во многих аспектах присуще «южноевропейское» разгильдяйство, описанное тем же Джорджем Оруэллом в «Памяти Каталонии» (случайно ли деньги при обыске у Тихановских нашли только с третьего раза?) (17.06.2020)

18 июня [2020 г.] философ Андрей Шуман пугал тем, что в Беларуси «в тайне от общества готовится консервативная революция в смысле тех, кто поддержал когда-то NSDAP» (с построением государства тоталитарного). «Он пугает, а мне не страшно» (С). Сочувствую несправедливо пострадавшим в мае-июне 2020 г., однако 9,5 лет назад всё выглядело ещё хуже. В конце 2010 г. тоже говорили, что «после 19 декабря мы живём в другой стране… Мы вернулись в 30-е сталинские годы». Ничего, как-то «встали с колен». (20.06.2020).

Действительно, в июле 2020 г. наблюдалась некоторая «оттепель», сопровождавшаяся активизмом четырёх альтернативных «кандидатов в президенты», а также Марии Колесниковой и Вероники Цепкало. Кульминацией летней «оттепели» стал, пожалуй, мегамитинг в поддержку Светланы Тихановской 30.07.2020 (в минском парке Дружбы народов – десятки тысяч участников).

До ноября 2020 г. правители ещё кое-как терпели локальные «сборища», символом которых сделалась «Площадь Перемен». Здесь я припомню октябрьский концерт в «Шахматном дворике», по соседству…

Но затем гайки были закручены настолько, что c лета 2021 г. впору уже рассуждать о ситуации, балансирующей на грани авторитаризма и тоталитаризма. Последний то ли назойливо стучится в дверь со своей повесткой, то ли стоит на пороге, то ли ступил уже одной ногой в наше обиталище.

Стало ли вышеуказанное закручивание подлинной «консервативной революцией»? Видимо, нет, т.к. ничего особо нового адепты «вождя» не придумали – в основном обращались к проверенным репрессивным методам и развивали тенденции, существовавшие до 2020 г. Тем не менее политзаключённых по состоянию на осень 2021 г. как никогда много – около тысячи (одного выпускают, двух, а то и пятерых, забирают…), атаки на медиа не прекращаются, да и перетряхивание кадров выглядит беспрецедентно масштабным. Похоже, «зачистка» работников госаппарата, образования, etc., продолжится и в следующем году; заявочки на это уже сделаны (требования, закреплённые постановлением совмина № 585 от 14.10.2021, как бы намекают).

«Системные либералы» утратили почву под ногами; на первый план у желающих занять/удержать места в «элите» вышли казённый патриотизм (думаю, не будет ошибкой именовать его картофельным, по аналогии с квасным у восточных соседей) в сочетании с безотказностью. Правда, «пластилиновые» люди и прежде были востребованы, но их как-то уравновешивали профессионалы… сейчас, боюсь, во многих сферах уже не так. Яркий пример – лишение лицензий ряда белорусских адвокатов-вольнодумцев, «осмелившихся» защищать в том числе политзаключённых. РБ-шные коллегии адвокатов покорно подчинились приказам «сверху»… При том, что даже в России, где гражданское общество тоже отнюдь не процветает, адвокатская палата Москвы в 2021 г. как минимум однажды «послала» минюст РФ (дело Ступина).

Коллеги не захотели либо не сумели защитить и доцента Белгосуниверситета, историка Игоря Кузнецова – с ним (после писанины от оголтелого колумниста «СБ») не продлён контракт.

И. Кузнецов, фото отсюда

Мне могут возразить, что тоталитаризм предполагает не только запугивание общества силовыми методами (вкупе со штрафами, увольнениями и т. п.), но и всеобъемлющий контроль посредством единой идеологии, а где она у нас? Но тоталитаризмы ведь разные бывают. Вдруг новейший их «штамм» способен паразитировать на инанекратии (что это за зверь, было пояснено здесь) и «противодействии экстремизму»? Да, на пустоте великого не построишь, но даже принцип «день простоять да ночь продержаться» худо-бедно работает, если располагать новейшими технологиями социально-политического манипулирования, предоставленными… почитайте, кем. А насколько помогает от всего такого защититься «коллективный Запад», мы здесь наблюдали, начиная с 1995-96 гг. 🙁

Качественная, хотя и грустная, шутка о «всеобщей забастовке», в который раз объявленной на наших просторах. Отсюда

Валентин Стефанович из правозащитного центра «Весна», заступавшийся за меня в суде 20 лет назад, а с июля с. г. томящийся за решёткой, написал недавно из СИЗО о референдуме, запланированном на февраль 2022 г.:

Понял, что будет «мягкий транзит» власти... это результат прошлогодних событий, когда общество очень чётко выразило своё недоверие.

Разумеется, это [«мягкий транзит»] не то, что хотят люди, и это далеко от полноценного отправления демократии в стране, но это вынужденные шаги и это начало конца… «Он» загнал себя в угол, и возможностей для манёвра сейчас у него нет… Вероятно, что после референдума ситуация будет более благоприятной для меня и для всех наших узников.

На днях одна гранд-дама (подсказка для сведущих – из книги Андруся Горвата «Прэм’ера») задала мне вопрос о прогнозах на 2022 г. – я уклонился от конкретного ответа… Хотя в начале марта 2019 г., когда разговоры о референдуме по изменению конституции ещё всерьёз не велись, прогнозировал уход Лукашенко до 2025 г.:

Продолжительная ИБД неизбежно выматывает как самого имитатора, так и его команду. Поэтому я оптимистично верю, что первый президент не был бы против элегантно «закруглиться». При нынешнем состоянии политикума вполне вероятно, что А. Л. выиграет «выборы» 2020 г., однако больше не захочет рискованных кампаний (уже теперь система работает больше по инерции, на «пердячем пару») и уйдёт в возрасте около 70 – возможно, наподобие Ельцина, отыскав себе преемника.

Сейчас, в начале ноября 2021 г., я не то чтобы не верил в скорый уход Лукашенко (большинство его сторонников тоже понимают, что 27 лет – многовато, что «человек пересидел»)… Просто, увы, не могу всецело разделить оптимизм В. Стефановича касательно референдума и «мягкого транзита». «Лида-птица-подневольная» со своим выводком так и не улетела из ЦИКа, и, скорее всего, новую «коснетуцию» лукашисты продавят. А в том, что она по сути будет ещё менее демократичной (несмотря на косметические изменения в разделах об органах власти), чем версия, подсунутая электорату четверть века назад, сомневаться не приходится. Не для того же за последний год администрация напихала кучу драконовских поправок в законодательство, чтобы обнулить их в начале 2022-го!

Не следовало бы исключать того, что в ближайшем году небезызвестный персонаж ещё никуда не уйдёт (допустим, поведает, что хотел было уйти, но «лучшие люди города» отговорили). Eсли он всё же уйдёт в 2023–2024 гг., то великовата вероятность того, что преемником Дракона – как в пьесе недавнего юбиляра – станет Бургомистр или кто-то из «первых учеников», со всеми вытекающими последствиями… Пытки и прочие преступления, совершённые нынешними человекороботами, в таком случае будут осуждены чисто декларативно.

И всё-таки любая (около)политическая кампания, даже возня вокруг сомнительного референдума, открывает «окно возможностей», или хотя бы «форточку возможностей». В общем, понять позицию оптимистов отчасти могу. Самому не терпится сказать тоталитаризму «шалом» не в смысле «привет», а в смысле «пока», «прощай»… Ну, как президент США Билл Клинтон в 1995 г. сказанул во время прощания с убитым Ицхаком Рабином: «Шалом, хавер» (фраза стала мемом). Но шансы на благоприятный сценарий оцениваю примерно в 30 процентов (на то, что в следующем году сохранится статус-кво, отвожу 35%, и на то, что ситуация ухудшится, тоже 35%).

Думая о лучшем, я пришёл к выводу, что Новой Лучезарной Беларуси в образовательно-профилактических целях понадобится «Музей сопротивления тоталитаризму», основная часть экспозиции которого проливала бы свет на события конца ХХ – начала ХХI веков. Куропаты – не идеальное место для подобного учреждения; иной период, иная атмосфера (априори в лесу лежат в основном жертвы, не «сопротивленцы»). А вот это заброшенное одноэтажное зданьице подходит…

Ул. Червякова, 48, квартал между Осипенко и Каховской, вид с улицы и со двора. Фото 31.10.2021

Кажись, год назад его планировали реконструировать под гостиницу. Но отелей в городе и так хватает (в отличие от хостелей), их наполняемость оставляет желать много лучшего. Да и место для гостей несколько странное – рядом с оживлённой трассой, однако вдали от проспектов и деловых кварталов. А будь здесь музей, он бы вполне гармонировал с близлежащей «Площадью Перемен». И желающие узнать больше о сопротивлении – не всегда и даже не очень часто принимающем форму героизма – добирались бы сюда на автобусах.

Вольф Рубинчик, г. Минск

02.11.2021

w2rubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 02.11.2021  14:24

Ул. Мехаў. Глыток Ізраіля (2)

Заканчэнне. Пачатак тут.

Уладзімір Мехаў (Уладзімір Львовіч Няхамкін, 1928–2017). Фота 2014 г. з tut.by.

3

Мы знаходзіліся ў чарговым пункце нашага маршруту па краіне – за вокнамі гатэльнага нумара воддаль сінела зноў жа біблейскае для нас Тыверыядскае возера, калі Ізраіль скаланула: утрапёны рэлігійны фанатык забіў Іцхака Рабіна. Прэм’ер-міністра. Папулярнага военачальніка. Дальнабачнага палітыка. Пагляднага, мужна прыгожага чалавека. Мы бачылі яго ў Варшаве, калі Польшчай і светам адзначалася пяцідзесяцігоддзе з часу паўстання Варшаўскага гета. Ён стаяў на трыбуне каля помніка паўстанцам увасабленнем годнасці свайго народа, у нейкай ступені сімвалам сілы, якая не дапусціць паўтарэння знесенага гэтым народам у трыццатыя-саракавыя.

Скалануўся не адно Ізраіль – скаланулася планета. Нездарма на пахаванне з’ехаліся праз дзень лідэры больш як васьмідзесяці краін. Наша сімпозіумная каманда адразу пасля пачутага жалобнага паведамлення ў шоку сабралася на спантанны мітынг. Рабін быў для нямецкіх удзельнікаў сімпозіума не толькі высокім дзяржаўным дзеячам краю, дзе гасцявалі, – аўтарытэтны тутэйшы сацыяліст, ён быў для іх, сацыял-дэмакратаў, таварышам па перакананнях, аднапартыйцам. Угнечаныя, яны і гаварылі пра яго, як пра “геносэ” – таварыша. Глыбока паважанага таварыша.

Яўрэй забіў яўрэя… Вякі мусіруецца показка аб злітнасці і ўзаемападтрымцы яўрэяў. У сапраўднасці ж маім супляменнікам не менш, чым гэта ёсць у іншых этнасаў, уласціваяя ўнутрынацыянальная няўжыўчывасць.

Успамінаецца анекдот. Яўрэй, пацярпеўшы караблекрушэнне, трапіў на ненаселены востраў. Як Рабінзон Круза. Праз колькі гадоў яго там адшукалі. Убачылі – у адзіноце ён не толькі ацалеў, а ператварыў востраў у прыстойнае котлішча. Нават дзве сінагогі паставіў. “Навошта ж дзве?” – пацікавіліся людзі. “У гэтай малюся”, – паказаў адшуканы на адну сінагогу. “А ў гэтай нагі маёй не будзе!” – плюнуў у бок другой.

Сярод немалой і ўплывовай у Ізраілі рэлігійнай часткі насельніцтва персанажаў, падобных да героя анекдота, можна стрэць не так і рэдка. У іудаізме і даўней было, і цяпер застаецца процьма разгалінаванняў. Вернікі ходзяць у розныя сінагогі (у бок “несваёй” гатовы плюнуць!), трымаюцца розных вытлумачэнняў пастулатаў талмуда, аддаюць дзяцей у розныя школы, нават па-рознаму апранаюцца. Зацята выяўляецца ўзаеманецярпімасць і па-за пространі вузкаклерыкальных спрэчак.

На прыхільнікаў і апанентаў былога прэм’ера разбіла ізраільцян настойлівае імкненне нябожчыка пераламаць характар адносін сваёй дзяржавы з арабскім акружэннем. Ён гатовы быў да самых рашучых крокаў, каб толькі Блізкі Усход перастаў быць на планеце парахавой бочкай. Аж да страшнага для Ізраіля, з пункту гледжання слепа бескампрамісных ультрапатрыётаў, накшталт яго забойцы, – аж да вяртання ворагам заваяваных у войнах з імі тэрыторый. У прыватнасці, Галанскіх вышыняў – Сірыі.

Мы там былі, на Галанах, якія цяпер такая балючая праблема для Ізраіля – ваенная, палітычная, псіхалагічная. Вачам адкрываецца з іх прасцяг далёка-далёка ўперадзе. І не дужаму знаўцу вайсковага бачна, што за зручная гэта пазіцыя для абстрэлу з гармат Ізраіля мала не ўсяго. Баявому генералу Іцхаку Рабіну тое ясна было больш, як каму, – ён жа і да аперацыі па выгнанні адсюль сірыйцаў меў колісь непасрэднае дачыненне. Але іншае ён таксама разумеў больш, як хто. Што ніколі не ўсталюецца ў рэгіёне мір, калі Ізраіль будзе з суседзямі пыхлівы. Калі чуць будзе толькі сябе – пераможцу ў шматгадовым процістаянні. Свая праўда тут у яўрэяў – свая ў арабаў. Толькі чуючы і ўлічваючы абедзве, можна суцішыць напал узаемных прэтэнзій, наблізіцца да міру.

“Рабінаўцы” ў ізраільскім грамадстве драматычнасць сітуацыі разумеюць, “антырабінаўцы” – разумець не хочуць. “Экстрэмісты правага толку не маглі дараваць Рабіну супрацоўніцтва з Арафатам і іншымі лідэрамі з “варожага стану”, – цытую з газеты, прывезенай з падарожжа. – Прэм’ер-міністру пагражалі, яго намеры зласліва высмейвалі на шматлікіх акцыях пратэсту. 4 лістапада 1995 года нянавісць дайшла да пункту кіпення…”

Мы пабывалі ў Тэль-Авіве на плошчы Цароў Ізраіля – цяпер плошчы Рабіна, – дзе адбылася трагедыя. У жалобнай скрусе туды прыходзілі тысячы і тысячы людзей. А брук быў да слізгаты заліты парафінам тысяч і тысяч запаленых свечак…

Мы пабывалі ў Іерусаліме на гары Герцля – ганаровым могільніку Ізраіля, дзе зямлі быў аддадзены і гэты яго выдатны сын. Да магілы і ад магілы цякла таксама бясконцая людская плынь. І таксама гарэлі тысячы свечак.

4

Помніцца забаўнае з кнігі мемуараў Голды Меір. Узначальваючы ў сямідзесятыя гады ізраільскі ўрад, яна была неяк з візітам у адной новаўтворанай афрыканскай дзяржаве. Падчас знаёмства з краінай яе дзесьці завялі там у хаціну да старой абарыгенкі, са светам, няблізкім ад роднай вёскі, знаёмай не дужа. Так і так, растлумачылі, пані хоча паглядзець як ты, бабуля, жывеш. Пані прыехала здалёк, аж з Іерусаліма. І гаспадыня пакрыўдзілася: “Вы за дурную мяне лічыце? Іерусалім – на небе!..”

Не толькі фактам, што пабываў у ім, а і шмат чым убачаным сведчу: Іерусалім – на зямлі!

Загадчыца бібліятэкі Саюза беларускіх пісьменнікаў, калі сказаў ёй перад паездкай, куды збіраюся, папрасіла:

– Будзеце ў Іерусаліме, пакланіцеся Святому гораду і ад мяне.

Пакланіўся. І таму, што выканаў просьбу, і таму, што ў сабе таксама адчуў патрэбу зрабіць гэта.

Што азначэнне Святы напісана з вялікай літары – не памылка мая ці карэктараў. Так яно здаўна пішацца ў дачыненні да Іерусаліма людзьмі, якіх нельга не шанаваць. Так укленчваю я, нязрушны атэіст, перад асяродкам-калыскай трох вялікіх рэлігій. Было ж: не веру, а і веру, ва ўсякім разе, як шчыры вернік, выглядваю і дзе тут уваскрэс зняты з крыжа Хрыстос, і дзе ўзнёсся прарок Магамет, і што асталося ад храма цара Саламона. “Наступным годам – у Іерусаліме!” – на працягу колькіх стагоддзяў дэвіз і самасардэчнае ўзаемнае пажаданне яўрэяў у дыяспары. Але скрозь у свеце і для хрысціян, для мусульман гэта горад вякі і вякі летуценны. Калейдаскоп самых рознатыповых твараў, узораў нацыянальнага адзення, гаворак прамільгвае ўваччу і ўвушшу, калі брыдзеш тут па вуліцах, стаіш у чарзе да труны госпадавай, апынаешся ў лабірынце муроў старажытнага рынка – квартальчыкам арабскага, квартальчыкам яўрэйскага, квартальчыкам армянскага, зноў арабскага, зноў яўрэйскага і яшчэ, яшчэ.

Яго называюць таксама Вечным горадам. Ведаючы пражытае і перажытае ім, верачы ў будучыню. Ён жа расце, будуецца. Прыгожа, строга па-іерусалімску будуецца: не з гатовых бетонных блокаў, не з цэглы – выключна з дарагога натуральнага каменю. Плануецца – палова тэрыторыі будзе зялёнай. Бульварамі, паркамі, яшчэ куткамі дрэў, кустоўя, кветак.

Падобна на тое, што наведаная Голдай Меір афрыканка не адна гэтак думала: Іерусалім – на небе. На схіле XIX стагоддзя сюды перабралася з Усходняй Еўропы – з Расіі, Аўстра-Венгрыі, Румыніі – не так мала замарочанай яўрэйскай галоты, якая сэнс жыцця бачыла ў чаканні прыходу месіі. Перакананыя, што Іерусалім, калі не сама пры Богу на небе, то, прынамсі, бліжэй да зіхатлівай райскай высі, чым любое іншае месца на зямлі, і дзе, значыць, як не тут, пасланцу боскаму адтуль спусціцца, бедакі гэтыя наглуха адасобіліся ад грэшнага наваколля, у стэрыльнай праведнасці рыхтаваліся сустрэць Заступніка першымі. А ўжо ён разбярэцца – хто варты, хто не варты вышняй ласкі.

Месія, як вядома, затрымліваецца. Ужо не пра-пра-прадзеды, што сюды дапялі быць пры моманце ягонага спуску, – іхнія наступнікі таго імпэтна пільнуюцца. Гэтак жа ўнікаючы стасункаў з усімі, хто інакшы. Гэтак жа носячы ў спёку шэрыя сурдуты, чорныя штаны, увабраныя ў белыя панчохі, чорныя капелюшы, – словам, выглядаючы, як яўрэі на палотнах Рэмбранта і яго сучаснікаў. Гэтак жа песцячы доўгія, у безбародых хлопчыкаў падплоеныя пэйсы. Не дапускаючы ў жытло ні тэлевізараў, ні радыё, ні свецкіх кніг і музыкі. Аддаючы дзяцей у школы з адпаведным пурысцкім навучаннем.

Ступіў у такі квартал – і як у змрочнасць сярэднявечча трапіў. А сказалі нам – гэткіх закуткаў не адзін у суперсучасным масіве горада. Хто жыве тут – жыве ва ўбостве, цеснаце, маральнай здушанасці.

Але Іерусалім на зямлі, дбаць пра надзённы свой хлеб мусіш, нават чакаючы месію. Крамак, выгарадак саматужнікаў, канторак дробнага бізнесу хапае і ў гэтых чакальнях. А ў ачагах найвысокай духоўнасці – бліз вяршынных для хрысціян, мусульман, іудзеяў храмаў, ды і ў сценах, пад дахамі храмаў, – хапае гандлю. Нібы сын божы гандляроў з храма не выганяў. Гандлююць свечкамі, буклетамі, рытуальнай драбязой храмавыя служкі і манахі. Круцяцца на падыходах да выдатнасцяў, хапаюць стрэчных за штаны, за рукі малыя і бальшыя арабчаняты, сталыя мужчыны: купі з гэтай мячэці ці царквы фатаграфіі – за шэкелі, долары, маркі, бяром усё! Маеш магчымасць узбагаціць хатні фотазбор рарытэтным – зняцца ў сутарэнні каля ясляў, у якіх немаўлём ляжаў Збавіцель.

Месцы з такім наплывам людзей, прытым людзей з грашыма – зарубежныя турысты! – не могуць быць абмінутыя папрасімцамі. У краіне іх небагата, менш, чым цяпер у нас, але сустракаюцца. Зрэшты, былы СССР – такая яму выпала планіда – каго-колечы з іх туды і падкідвае. У гарадку каля Тэль-Авіва я нямала здзівіўся, пачуўшы п’янаватае на ўсю вуліцу:

И крепко же, братцы, в селеньи одном

В ту пору любил я девчонку…

Гарлаў пабіраха. З твару разанскі, пензенскі, самарскі русак. З тоўста перабінтаванымі, як цяпер бачу, пальцамі. Не пашэнціла, як адкаркоўваў пляшку? Якім ветрам, якім фартэлем латарэі, што завецца лёсам, яго закінула на зямлю, у расійскай мінуласці наўрад ці памінаную ім без мацюкоў?

Ды ў Іерусаліме прыцягнуў маю ўвагу пабіраха мадэрнізаванай мадэлі. Апрануты на манер статыста з імпрэзы на антычную тэму – у туніку і фольгавы шлем рымскага воіна, – ён арганічна ўпісваўся ў старажытнае навокал. З імітаванай пад старажытную ж лірай спяваў на іўрыце быліннае, і бляшанка перад ім пуставала непадоўгу.

На зямлі ён, Святы і Вечны горад. Зямным тут аказваецца нібы нанебнае біблейскае – да роўнага біблейскаму ўзнімаецца зямное.

Пройдуць стагоддзі, звякуюць сваё пакаленні – наша, наступнае, церазнаступнае, – і паданні Халакоста, несумненна, стануць упоравень з біблейскімі. Для яўрэйства, для чалавецтва наогул. Але сёння жахлівае, што абуджаецца гэтым словам, занадта ад нас яшчэ блізкае. Не ў памяці найдалёкіх патомкаў, а ў яве, поруч жывуць людзі, што зведалі яго катоўні і вогнішчы, – у Ізраілі, дарэчы, нямала колішніх вязняў лагераў знішчэння і гета. Смутак, ім спрычынены, не толькі агульны, рытуальны, а мала не ў кожнага яўрэя і свой, гэтак мовіць, лакальны – па бацьках, загнанных у газавую камеру, па сястры ці браце, расстраляных у Панарах пад Вільняй ці ў Бабіным Яры ў Кіеве.

Страшнае і выдатнае ў Іерусаліме месца мемарыял Яд-Вашэм. Мемарыял, які паказвае, што гэта было такое – Халакост. Мемарыял, вядомы цяпер ва ўсім свеце. Нам кінулася, праўда, у вочы, што натворанае гітлераўцамі супраць яўрэяў на абшарах былога СССР адлюстравана ў экспазіцыі слаба. Калі мемарыял узводзіўся, не цяперашняе стаяла ў свеце палітычнае надвор’е. Савецкую афіцыёзную прапаганду ад размоў пра здзейсненае нацызмам супраць яўрэйства курчыла. Масква з большай ахвотай насаліла б установе, што занялася даследаваннем гэтага, чым ёй памагла б. Пагатоў установе ізраільскай.

Але прычыну таго і разумеючы, крыўдна. Як ні выглядаў што пра мінскае гета – нічога не выгледзеў. Ні здымка, ні чыйго ўспаміну, іншага сведчанн пра тое, як там было, якое моцнае і мужнае дзейнічала падполле, якіх адважных байцоў дало яно лясной арміі народных мсціўцаў. Між дрэў з імёнамі “праведнікаў”, як называюць у Ізраілі неяўрэяў, якія хавалі-ратавалі ад фашысцкіх вылюдкаў яўрэяў, абышоўшы гэтых дрэў ладна (не ўсе, вядома, – у межах мемарыяла высаджана ўжо тры тысячы зялёных памятак удзячнасці), на шыльдачку з беларускім, рускім імем не натыкнуўся. Ведаю, яны тут ёсць – падалей ад уваходнай брамы, пры маладзейшых, нядаўніх высадках. Ды доўга ж іх трэба шукаць сярод імён з Польшчы, Югаславіі, Галандыі, Бельгіі, Францыі, Германіі.

Дзе сэрца сціснула болем і ў горле закамянела – не прадыхнуць, гэта ў зале памяці загубленых у лагерах смерці і гета дзяцей. У густой чарнаце люстраныя сцены множаць да безлічы, да мірыядаў россып электрычных агеньчыкаў. Ствараецца ўражанне – светлячкамі-зорачкамі мігцяць непрыкаяныя дзіцячыя душы. Немаўлят, малышоў, падлеткаў. Пастраляных, падушаных газам, утрупянёных эксперыментамі ўрачоў-нелюдзяў. Вымаўляецца імя – зноў і зноў называецца тут да паўмільёна паведамленых ужо мемарыялу імён, – і ў мірыядах зорачак нейкая гасне… У вусцішнай цемені залы я ўключыў дыктафон. Запісаў некалькі хвілін гучання імён. Дома цяпер разоў колькі запісанае слухаў – сэрца, як там было, у Яд-Вашэме, сціскаецца.

Вядома, мы пастаялі каля Сцяны Плачу. Бязверац, я перад тым, як на запаветнае для іудзейства месца ступіў, пасмяяўся. З гідава напаміну, што ў расколінкі недалому колісь найвелічнага ў Іерусаліме збудавання навалам кладзецца цыдулак-зваротаў да Усемагутнага, прысылаюцца цяпер нават факсам, але адказу на зварот не атрымаў пакуль ніхто. Што ж мяне праняло, як сам да выпетраных глыбаў падышоў? Як прыклаўся рукой да нагрэтых сонцам шэрых камлыг, што гэтулькі за тысячагоддзі пабачылі? Куды, у якое бязмежжа звярнуўся са сваім, што журбой у глыбінях памяці? Чаму не змог утрымацца ад слёз? У храмасомах ускалыхнулася геннае, напамінаючы, хто я ёсць? Тое, што ад продкаў і што пяройдзе патомкам? Пра што пісалі мне, здаралася, у паскудных ананімках?

Узрушаны, агорнуты пачуццём, адначасова зразумелым і не зразумелым, збочыў я там у апартамент пры святыні. Прыўваходнаму ў чорным, натужыўшыся, сваім гаротным ідышам растлумачыў, што хачу апартамент паглядзець, што я з Мінска. Пачуў зычлівы адказ па-англійску – сяк-так я сэнс ухапіў, – што ў іх тут заўсёднікам і адзін масквіч. Падышоў да азызлага старога з барадой Карла Маркса. Седзячы на зэдліку не Марксам нават – Саваофам, той таксама пачаў гаварыць са мной на ідышы. Як у Мінску жывём, ці не галадаем? Увесь яшчэ ў толькі-толькі адчутым, я забыўся з ідыша і што ведаю.

– Па-руску табе лягчэй? – пацвеліўся Саваоф.

– Па-руску, па-беларуску.

– Чаму па-беларуску?

Адказаў, чаму. Пацвельвацца перастаў, перайшоў на «вы». Здзівіўся, што я прыехаў у Ізраіль не назусім. Па-руску ўжо зрабіў ушчуванне. Але неўзабаве вярнуўся да ідыша. Замармытаў пра яўрэйскае братэрства. Я ўлавіў – просіць грошы.

Гледзячы на схіленых над фаліянтамі будучых рабінаў, на мудразнакавае на сценах, ды ў настроі, якім быў агорнуты, ды, як зразумеў з мармытання, на боскае, на храмавае – як можна было не даць? З выбачэннем, што на большае не цягну, даў дзесяць шэкеляў. Саваоф жвава засунуў іх у кішэню.

З апартамента выйшаў, ушалопіў – сабе ж вымантачыў, не Богу! У аўтобусе расказаў – немцы, падарожнікі больш бітыя, пасмяяліся:

– Як для Бога, дык, вядома, мала, а як яму – замнога!

На зямлі, на зямлі нябесны горад Іерусалім!..

5

Тэма, якую, безумоўна, абмінуць не магу – ізраільцяне з нашых былых суайчыннікаў. Сваякі, сябры, блізка і няблізка знаёмыя, што жывуць цяпер на берагах Міжземнага і Чырвонага мораў, край пустыні Негеў, у тым самым Іерусаліме, паўсюль у гарадах, гарадках, кібуцных пасёлках краіны.

Божачкі, колькі іх ужо тут! Лічбу не назаву, але што рускую, грузінскую, узбекскую гаворкі, яшчэ якія з тэрытарыяльна раней эсэсэсэраўскіх можна пачуць у Ізраілі скрозь, пераканаўся асабіста. Гучаць з вуснаў яўрэяў і неяўрэяў. Неяўрэі – мала не трэцяя частка люду, што перабраўся сюды з СССР, перабіраецца з СНД. Мітрэнга для рабіната.

Пераглядаю занатаванае ў блакноце, пераслухоўваю запісанае дыктафонам – і спрачаюцца між сабой, сярдзіта адзін аднаму пярэчаць гэтыя мае нядаўніяя ізраільскія суразмоўнікі.

Экзальтаваная да істэрычнасці настаўніца – такой помніцца з Адэсы, такой убачыў у Тэль-Авіве, – пры сустрэчы была высакамоўнай:

– Вы прыехалі ў цудоўную, дзівосную, казачную краіну!..

Дачка ж прыяцеля, выпускніца Мінскага радыётэхнічнага, у якой па шкале ўладкаванасці ўсё, як гаворыцца, у норме – і працуе па спецыяльнасці, і кватэра, машына ўжо куплены, – досыць кісла паціснула плячмі:

– Ай, дзядзя Валодзя, ну што гэта за краіна! Зразумела, у нашай (!) было лепш, цікавей. Ды ўжо ж перабраліся…

У мінулым мінскі прафесар, доктар навук, які ў Ізраілі больш бізнесмен, чым навуковец, і па справах бізнесу часты наведнік Мінска, не адчувае сантыменту да пакінутага:

– На дзень-два ў вашыя бязладдзе, дурату акунуся – і нясцерп назад. Няма ў мяне настальгіі. Дома я тут!..

Ды афіцыянтка з дыпломам тэхналагічнага інстытута, горка каля нас у рэстаране затрымаўшыся – людзі ж толькі-толькі з яе роднага горада! – з адчаем выкрыкнула:

– Мы падыхаем тут ад настальгіі. Па-ды-хаем!..

Скрыпач, мой даўні сябра, што быў у Мінску аўтарытэтным педагогам, але якога не помню ў нас канцэртантам, тут канцэртуе актыўна. З жонкай піяністкай. З аркестрамі. У асветных праграмах. У сюжэтных літаратурна-музычных кампазіцыях, сцэнарыі якіх сам і выстройвае. Запэўніваў:

– Для творчага чалавека ў Ізраілі ўмова адна – будзь ініцыятыўным і не апускай рукі. Маеш гэтыя якасці – не прападзеш. Выявіцца ёсць дзе!..

Калега ж літаратар, вестка пра ад’езд якога з радзімы шчыра мяне здзівіла – у адрыве ад выдавецтваў, часопісаў, газет, з якімі быў звязаны, ад праблем, што займалі яго, як публіцыста і крытыка, чым будзе за мяжой жыць, на што разлічвае? – песімістычнае маё прадчуванне пацвердзіў:

– Нікамусечкі я тут не патрэбен. Ні сам, ні мая пісаніна…

Палярнае разыходжанне меркаванняў. Мантэкі і Капулеці. Расколата ў краіне не толькі грамадства цалкам, што яскрава паказала гібель Рабіна, – свой раскол сярод былых савецкіх і постсавецкіх.

Помніцца, у Варшаве, дзе мы былі, я ўжо згадваў, з нагоды пяцідзесятых угодкаў паўстання гета, срэбрагаловы, з працінальным паглядам ізраільцянін да мяне пры знаёмстве прычапіўся: чаму я, як сказаў ён, на чужыне, а не дома? На дыскусію, што для чалавека дом, што чужына, настрою, ды і часу, не было, – я адмахнуўся: “Стары ўжо, нашто я вам?” Ізраільцянін не адчапіўся: “Вы нам і не патрэбны – патрэбны вашы ўнукі…”

Дзяржава, насельніцтва якой складаецца ў вялікай долі з імігрантаў, – заўсёды плавільны кацёл. Пераплаўляюцца ў адно, зусім знатуралізоўваюцца, сапраўды, не дзеці нават імігрантаў – унукі. Мы бачылі ўнукаў сваякоў і знаёмых, што нарадзіліся ўжо ў Ізраілі. Чэшуць на іўрыце, дзедаву-бабіну родную мову, хоць збольшага разумеюць, не ўжываюць – не свая. Усё дзедава-бабіна – з неразумелага, дзіўнага.

Але самі, хто ў сталасць увайшоў не тут, “уплаўляюцца” ў новае цяжка. Усё роўна, шчаслівыя эміграцыяй, ці не могуць сабе зробленага дараваць…

* * *

Мы прывезлі з падарожжа касету з папулярнымі ізраільскімі песнямі. Слухаю “Алілую”, “Залаты Іерусалім”, астатняе – пашчыпвае ў вачах. Сказаць няпроста – чым, а шчымліва-блізкае, сваё.

Па радыё чую Лучанковы “Верасы”, Семянякаву “Ты мне вясною прыснілася…” – шчыміць-забірае зноў. Таксама пранізліва блізкае!

Як ва ўнуку зліліся ў адну, не раздзяліць, беларуская і яўрэйская крыві, так ува мне зліліся-перапляліся беларускія і яўрэйскія болі, радасці, цікавасці, хваляванні. Суіснуюць, адно другое ўзбагачаюць, бывае, між сабой спрачаюцца.

З тым усім было і ўспрыманне мною Ізраіля.

Правільнае, няправільнае – не ведаю. Маё!

Падрыхтаваў да публікацыі В. Р. паводле зборніка “Поклон тебе, Иерусалим” (1996)

Апублiкавана 17.07.2017  21:11

50-летие воссоединения Иерусалима / חגיגות יום ירושלים ה-50

Празднования Дня Иерусалима в Кирьят-Оно, 23 мая

יום ירושלים בקרית אונו 23 במאי

***

ירושלים של זהב. תרגם מעברית פבל קסטוקביץ’. (לראשונה פורסם בכתב העת הבלארוסי-יהודי ” עדיין כאן!“, מס’ 35, אפריל 2008

Наомі Шэмэр 

ЗАЛАТЫ ЕРУСАЛІМ

Віном паветра разьлілося
Па стромах гор, грудоў.
І ў вечаровы хор уплёўся
Гоман хваін, званоў.

А цяжкі сон спавіў каменьне
Дрымотнаю тугой.
Самотны горад, тваё сэрца
Пасечана сьцяной.

У пыл крыніцы перайначыў,
А пошум плошчаў – ў дым,
Ніхто не лашчыць Муру Плачу
У горадзе старым.

Бяжыць сьляза і шчыміць грудзі,
І проймы стогн як скон.
Зусім забылі нашы людзі
Той шлях на Ерыхон.

Прыпеў:

Ерусаліме залаты!
І медзяны, і сьветлавы!
Я сярод тваіх песьняў
зык скрыпкавы.

А сёньня прыйду, засьпяваю,
Спляту табе вянок.
Хто я? Адно паэт найменшы,
Малодшы твой сынок.

Імя тваё пячэ мне вусны –
Бы кратаў серафім.
Не, не забуду цябе, ясны,
У золаце тваім.

Прыпеў.

Мы ажывім усе крыніцы,
і плошчы засялім.
Трубіць шафар ля Муру Плачу
У горадзе старым.

Бяжыць сьляза і шчыміць грудзі,
Бо явай стаўся сон.
Адновяць скора нашы людзі
Той шлях на Ерыхон.

Прыпеў.

З іўрыту пераклаў П. Касьцюкевіч

(упершыню апублікавана ў беларуска-яўрэйскім бюлетэні “Мы яшчэ тут!“, № 35, красавік 2008)
***

Израиль празднует 50-летие воссоединения Иерусалима

***

Почему боялись русских и не спешили освобождать Старый город. Интервью с Майклом Ореном о войне 1967 года

время публикации: 22 мая 2017 г., 07:00 | последнее обновление: 22 мая 2017 г., 09:14блогверсия для печатифото
Эксклюзив NEWSru Israel

В эти дни Израиль отмечает полувековую годовщину победы в Шестидневной войне. Триумф 1967 года коренным образом изменил ситуацию на Ближнем Востоке, повлияв при этом и на израильское общество, и на еврейский народ в целом. Об этом мы побеседовали с бывшим послом Израиля в США, депутатом Кнессета Михаэлем (Майклом) Ореном (партия “Кулану”) – известным историком, одним из ведущих специалистов по Шестидневной войне, автором книги “Шесть дней войны”.

Мы привыкли считать победу в Шестидневной войне предрешенной. Насколько оправдана эта точка зрения?

Абсолютно не оправдана. Накануне войны израильтяне считали, что само существование государства под угрозой. В общественных парках были подготовлены места для 10 тысяч могил – и это считалось недостаточным. Мы были одни, у Израиля не было союзников. США были дружественным, но не союзным государством. Франция, поставлявшая нам оружие, накануне войны перешла на другую сторону.

В обществе царила подавленность. И народ давил на правительство, чтобы заставить его начать войну. Предвоенный период был очень напряженным, очень нервным. Призвали резервистов, и израильская экономика, на тот период по преимуществу аграрная, просто встала. А ведь середина 60-х годов и без того была периодом экономического кризиса. Никто не мог предположить, что результаты войны окажутся такими.

Действительно ли арабы намеревались уничтожить Израиль?

Арабская общественность действительно требовала уничтожить Израиль. Среди оперативных планов арабских армий были и предусматривающие не только завоевание, но и уничтожение. Даже иорданская армия планировала захватить иерусалимский коридор и расстрелять жителей Моцы и мошава Бейт Заит. У египетской армии был подробный список объектов, которые необходимо уничтожить – в том числе Димону. Планировалось разрезать Израиль пополам и аннексировать Негев. Целью сирийцев был захват Хайфы.

Но если вы спросите, хотели ли арабские лидеры, прежде всего Насер и Хусейн, войны, мой ответ – нет. Они и не думали, что война начнется. Насер хотел бескровной победы. Он вел борьбу за лидерство в арабском мире, расколотом на два лагеря. Радикалы, которых поддерживал СССР: Египет, Ирак, Сирия, Алжир. Консерваторы: Саудовская Аравия, Иордания, государства Персидского залива, Марокко. Но и эти лагеря были расколоты. Например, Сирия конфликтовала с Египтом, Иордания – с Саудовской Аравией.

Насер, видевший себя лидером всего арабского мира, был ослаблен. Интервенция в Йемен оказалась провальной, экономика находилась в глубоком кризисе, что вызвало брожение в народе. Насер хотел демонстративно поиграть мускулами, не доводя дела до войны. Что может быть лучше, чем выгнать силы ООН из Синая и перекрыть Тиранский пролив для израильского судоходства? Чистая победа без единого выстрела.

Велика ли была роль СССР в провоцировании войны? Чего хотели добиться в Москве?

Я не знаю русского, но вместе с переводчиками оказался одним из первых исследователей, попавших в 90-е годы в советские архивы. Там я нашел несколько очень интересных вещей. В 1967 году американцы начали бомбардировки Северного Вьетнама. СССР это очень напрягло, и в Москве стали искать место, где можно спровоцировать конфликт низкой интенсивности, чтобы облегчить положение Северного Вьетнама.

Мир как шахматная доска?

Да. С точки зрения СССР, эти действия вполне логичны. Вы давите на нас там, а мы действуем здесь. Вам придется отвлечься, а мы наберем массу очков. Нам нужны победы, и это – победная стратегия. Не думаю, что СССР хотел войны, но он подлил масла в огонь, распространяя слухи о концентрации ЦАХАЛа на сирийской границе. Мол, Израиль готовится атаковать. Египетские самолеты совершили облет этой границы и установили, что никакой концентрации нет. Но, тем не менее, СССР сыграл значительную роль в разжигании конфликта.

Как вы уже отметили, вторая сверхдержава, США, на тот момент еще не союзник Израиля. Что представлял собой этот конфликт с точки зрения американцев?

Он был для них проблемой. Американцы увязли во Вьетнаме. Именно в 1967 году начались массовые антивоенные демонстрации. Год спустя, под общественным давлением, ушел в отставку президент Линдон Джонсон. Последнее, что им надо было – еще одна горячая точка. Но не будем забывать, что у США не было никаких обязательств перед Израилем. Разве что моральный долг, а это очень абстрактное понятие. Так что СССР могли много что выиграть, а США – много что проиграть.

На ваш взгляд, стал бы Израиль решать проблему “границ Освенцима”, если бы Египет не предоставил Casus belli?

Главным мотивом действий правительства было опасение утратить сдерживающий потенциал. Насер выгнал ООН с Синайского полуострова, перекрыл Тиранский пролив, выступал с воинственными заявлениями. Если бы Израиль оставил это без ответа, потенциал был бы утрачен.

То есть самостоятельно Израиль не стал бы инициировать войну?

Не стал бы. Интересно, что в апреле 1967 года израильская военная разведка пришла к выводу, что война с арабскими странами будет не раньше 1970 года.

Накануне Шестидневной войны у начальника генштаба Рабина произошел нервный срыв, а премьер-министр Эшколь запнулся в прямом эфире. С другой стороны, Моше Даян, назначенный министром обороны, проявил редкую самоуверенность. Имеют ли лидеры право на слабость или на заносчивость?

Назначение заносчивого Даяна министром успокоило общественность, которая была в панике. Запинка Эшколя была вызвана простудой и тем, что текст бы напечатан на машинке и содержал правку от руки. Это одиночный инцидент. Но Рабин во время войны не играл практически никакой роли. Он так и не пришел в себя.

Если обратиться к протоколам, то практически во все судьбоносные моменты войны (идет ли речь об Иерусалиме или Голанских высотах) Рабина нет. Доминантной фигурой войны был Даян. Он принимал все решения. А решение о завоевании Голан было принято им вопреки однозначному запрету правительства.

Через несколько часов после того, как правительство решило не атаковать Сирию, Даян звонит командующему северным округом Дадо (генерал-майору Давиду Элазару – прим.ред.), и, в обход премьер-министра и начальника генерального штаба дает приказ начать военные действия. За это его даже хотели отдать под суд. Но если победителей не судят, как отдать под суд национального героя?

А чем занимался Эшколь?

Он занимался в первую очередь вопросами внешней политики. И его роль была очень велика – особенно в том, что касается Иерусалима. Правительство Израиля, в том числе – религиозные министры, колебались, стоит ли освобождать Старый город, Стену плача. И если смотреть на это не через призму дня сегодняшнего, было чего опасаться.

Война была очень проблемной. Американцы от нее не в восторге, СССР выступает на стороне противника. Израиль в полном одиночестве. Война продолжается три дня, победа на этом этапе уже не подлежит сомнению. Положен конец иорданским обстрелам. Зачем завоевывать Старый город?

Там святыни всех мировых религий. Позволит ли христианский мир, чтобы евреи захватили Храм гроба Господня? Позволит ли мусульманский мир завоевать мечеть аль-Акса – третью по важности святыню ислама? Не окажемся ли мы в конфронтации со всем миром?

Сильнее всего против завоевания Старого города выступал МАФДАЛ. Хаим-Моше Шапиро. Религиозные партии изначально выступали против войны, но особенно – против завоевания Старого города.

Почему?

Они боялись, что ЦАХАЛ выйдет к Стене, протрубят в шофар, а потом Израилю придется уступить Старый город. И это станет слишком глубокой раной. Так что лучше остаться на горе Нево и не войти в Землю Обетованную.

Первым за освобождение Старого города выступил Менахем Бегин, вошедший накануне войны в правительство национального единства. На это Эшколь ему на идише ответил: “Толково придумано”. Мол, только этого нам не хватало.

Когда десантники Моты Гура занимают Масличную гору и смотрят на Старый город сверху вниз, Эшколь обращается с посланием к королю Хусейну – каналы связи продолжали действовать: “Мои солдаты окружили Старый город, но если вы согласитесь на немедленное прекращение огня, выгоните из Иордании египетских офицеров и согласитесь начать переговоры о мире с Израилем – ЦАХАЛ не войдет в Старый город”.

То есть впервые за две тысячи лет лидер еврейского государства может установить контроль над Старым городом, но готов отказаться от этого ради мира с арабским государством. Но Хусейн не отвечает – и всего за два часа ЦАХАЛ занимает Старый город.

Как действовал Бегин, впервые вошедший в правительство?

На мой взгляд, предельно ответственно. Он голосовал против завоевания Голанских высот. Там опасения были не в открытии третьего фронта – к этому времени военные действия на двух других фронтах практически завершились. Дело было в том, что сирийский режим был близок к СССР даже в большей степени, чем египетский. И правительство опасалось, что Советский Союз не станет сидеть сложа руки.

Это поколение было все в шрамах – Война за независимость, операция “Кадеш”, Холокост… И одним из главных его страхов был страх перед вмешательством СССР. Панический страх перед советской армией. Даже я, участник Ливанской войны, это помню. В 1982 году серьезно опасались советского вмешательства. На каком-то этапе был слух, что “русские пришли”, и я помню этот страх…

Кстати, в 1967 году опасения были оправданы. Советская эскадра вышла в море, и если бы война продлилась дольше шести дней…

Известно, что в 1968 году к берегам Израиля была направлена атомная подлодка с крылатыми ядерными ракетами, на случай, что Израиль пересечет “красную линию”…

А у армий есть тенденция их пересекать. В 1967 году был отдан приказ не выходить к Суэцкому каналу, но ЦАХАЛ к нему вышел – просто за счет наступательного порыва. С первого дня курса молодого бойца солдат учат атаковать. Так что мы вполне могли занять и Дамаск. С Бейрутом, кстати, так и произошло. Бегин, который сидел в советской тюрьме, очень боялся русских. Поэтому он был против захвата Голан.

Почему после освобождения Иерусалима слова Моты Гура “Храмовая гора в наших руках” так и осталась лозунгом, не наполнившись реальным содержанием?

Сама по себе эта фраза – результат двух тысячелетий галута. В наших руках, в руках Армии обороны Израиля. Это слова, которые еврейский народ мечтал услышать две тысячи лет.

Но сама-то Храмовая гора осталась в руках мусульман.

И да, и нет. Это было решение Даяна, возможно, не самое удачное. На Храмовой горе был поднят израильский флаг, но Даян приказывает его снять. Приходит главный военный раввин Шломо Горен и предлагает взорвать мечети на Храмовой горе – конечно, этого не сделали.

Даян и правительство вместе с ним пришли к выводу, что в святынях Иерусалима необходимо соблюдать статус-кво. Это касается не только Храмовой горы, но и Храма гроба Господня. К тому же Вакф 1967 года – не сегодняшний Вакф. Он склонил голову перед израильскими властями и не делал проблем. Израиль также признал особый статус Иордании – государства, которое было частью антиизраильской коалиции.

Каким образом освобождение превратилось – в глазах части общества – в оккупацию? Почему через 50 лет после завершения Шестидневной войны ее исход вызывает столь жаркую полемику?

Из-за палестинцев. Касательно Голанских высот таких споров нет. Там действует израильское законодательство, с 1981 года это суверенная территория Израиля. Контроль над Голанами не угрожает еврейскому характеру государства. Под нашим контролем находятся 2,5 миллиона палестинцев – и это после того, как в 2005 году мы вышли из сектора Газы. Иудея и Самария – родина еврейского народа, но международное сообщество признает эти территории оккупированными.

Насколько изменилось израильское общество в результате Шестидневной войны?

Начнем с израильской мощи. После этой войны и войны Судного дня арабские страны поняли, что с помощью конвенциональных военных средств Израиль не победить. С 1973 года мы не воевали против армий арабских стран. Это огромное достижение по сравнению с Войной за независимость, когда египетская армия остановилась только в 30 километрах от Тель-Авива, когда Иерусалим был в осаде. С военной угрозой было покончено.

Началось вытеснение СССР с Ближнего Востока, то, что называется Pax Americana. Стал возможным стратегический союз между нами и США. На сегодняшний день, пожалуй, ни с одной другой страной у США нет таких тесных отношений. Израиль получил военную помощь на сумму 40 миллиардов долларов.

Резолюция 242 Совета Безопасности ООН, установившая принцип “мир в обмен на территории”, позволила нам заключить мир с Египтом, а он, в свою очередь, привел к миру с Иорданией. Израиль получил возможность инвестировать средства в технологическое развитие, в инфраструктуру. Кардинальным образом изменились отношения между Израилем и еврейской диаспорой.

Я знаю, что в Риге в 1967 году латыши поздравляли евреев с победой.

Наиболее сильно Шестидневная война повлияла именно на советских евреев. Как говорят узники Сиона, именно победа дала им силы выступить против режима, что далеко не само собой разумеется. Освободительное движение советских евреев стало значительным фактором падения СССР и привело к репатриации миллиона евреев. Алия придала Израилю огромный импульс, но началом стал 1967 год.

Но война изменила и палестинцев. До нее о палестинцах никто не говорил. Конфликт, который был арабо-израильским, постепенно стал палестино-израильским. Одним из центральных вопросов визита президента США Дональда Трампа станет возобновление палестино-израильского мирного процесса. Но и визит Трампа, и палестинцы – результат Шестидневной войны.

Когда вы смотрите на то, что происходит сейчас в арабском мире, что лучше: Шарм аш-Шейх без мира или мир без Шарм аш-Шейха?

Даян сказал это, потому что считал контроль над Шарм аш-Шейхом залогом безопасности Израиля. Сейчас это звучит по-империалистически: мы не собираемся отказываться от завоеваний во имя мира. Но имел он в виду другое. Мир и безопасность неразрывно связаны. Ни одно правительство Израиля, будь оно правым или левым, не станет подписывать мирный договор, угрожающий безопасности государства. Никто не допустит возникновения в Иудее и Самарии независимой Палестины, которая станет новой Газой или оплотом “Исламского государства”.

Беседовал Павел Вигдорчик

Опубликовано 25.05.2017  01:24

פורסם 25/05/2017 01:24

 

40 дней со дня убийства Бориса Немцова

Жанна Немцова: “Путин политически виноват в смерти отца” (текст и видео)  12 марта 2015

Размещено на сайте 3 апреля 2015

В марафоне памяти Бориса Немцова на телеканале “Дождь” приняла участие и украинская группа “Океан Эльзы” во главе с певцом Святославом Вакарчуком, которые трогательно исполнили песню “Надежда” на русском языке. Перед тем как исполнить песню, Вакарчук отметил, что последний раз, когда он видел погибшего Бориса Немцова, тот был в украинской вышиванке и он приехал на концерт украинской группы услышать украинские песни. “Сейчас мне бы хотелось спеть русскую песню в знак о нашей дружбе, в знак того, что есть вещи, которые важнее, чем расстояние, важнее, чем время. Одна из моих любимых песен детства”, – сказал лидер коллектива Святослав Вакарчук.

«Если бы он был президентом, мы могли бы гордиться нашей страной». Виктор Шендерович, Сергей Алексашенко и Виктор Ерофеев о Немцове

Сюжет: Марафон «Немцов Мост»
На сороковой день со дня убийства Бориса Немцова, 7 апреля, на телеканале «Дождь» проходит марафон его памяти под названием «Немцов Мост». В студию «Дождя» приезжают музыканты, а также родственники Бориса Немцова, друзья и люди, которые работали с ним и знали его.
Павел Шеремет, фейсбук 7 апреля, 19 час.
Сегодня впервые в жизни вышел на пикет. 40 дней назад в Москве убили моего товарища Бориса Немцова. В Москве люди собрались на мосту, где все произошло, а по всей России провели МинутуНемолчания. Не Бог весть какая акция, но по нынешним временам и это – поступок.
Я не знал, как мне в Киеве это сделать, все-таки Борис был российским политиком и давить на автомобильный клаксон в украинской столице было бы странным.
Я решил выйти к российскому посольству с пикетом. Купил в магазине канцтоваров лист ватмана, 2 маркера, в соседнем кафе написал «Смерть Немцова – позор России» и поехал.
В Киеве выйти с плакатом не страшно. В Минске забирают людей в участок, даже если они выходят с пустыми листами бумаги. В Москве могут подослать тихарей, чтобы сорвать одиночный пикет и арестовать дерзких активистов. В Киеве к гражданскому протесту относятся спокойно.
Но раньше я никогда не выходил с пикетами и сейчас переживал, уместно ли это, не выглядит затея как-то глупо – стоит человек один с плакатом, чего-то требует.
Я не успел ровно к 11 утра, приехал на 5 минут позже, и увидел мужика, который к ограде посольства крепил небольшой букет цветов. Мне стало легче, потому что вдвоем всегда легче. Мы познакомились, соратником по пикету оказался Владимир, он киевлянин, работает адвокатом. Он не знал Немцова лично, но принес цветы, чтобы почтить его память.
Мы простояли у посольства около часа. Было не очень понятно, к кому мы обращали наш протест. Прохожих не было, да и заботят киевлян сейчас другие проблемы. Напротив, через дорогу у входа в Апелляционный суд Киева митинговали жители какого-то микрорайона против вырубки леса.
Посольство России ощетинилось железными защитными пластинами на окнах и колючей проволокой по периметру. Широкие железные жалюзи превращали здание посольства в железную бочку. Даже если кто-то и наблюдал за нами из нее, то явно считал нас безумными и нанятыми мировой закулисой врагами.
Журналистов тоже не был. Ни я, ни адвокат Владимир о походе к посольству никому не сообщали, поэтому прокричать «Убийство Немцова – позор России» можно было только в небеса.
Наверное, Боря нас видел. Он бы меня похвалил, смеясь и растягивая по слогам напевно слова: «Павлушка, ну ты молодеееец, ты ж не лююбишь этого всего, ходить по пикетам…».
Да я никогда и не ходил как активист, исключительно как журналист. Я писал резкие статьи, разоблачал негодяев, но не рисовал плакатов, не вступал в партии и устраивал пикетов, особенно одиночных.
Я убежден, что Россия неизбежно катится к серьезным потрясениям, возможно, к катастрофе. Остановить запущенную программу саморазрушения системы почти невозможно. Пережить без последствий разливающееся повсюду мракобесие нереально. Если ненависть разжигают ко всему окружающему миру, значит это кому-нибудь нужно. И лучшим решением для каждого конкретного человека было бы бежать, укрыться от надвигающейся катастрофы. Но куда бежать? И как бросить все нажитое непосильным трудом? А вдруг пронесет…
Нормальные люди не рождаются для войны, революций и одиночных пикетов. Мы рождаемся для любви, радости и созидания. Но приходит время, когда нельзя устоять в сторонке. Спокойная совесть – единственная радость в тяжелые времена.
Как Борис Немцов покорял Эльбрус
Добавлено 7 апреля 2015
Еще материалы о Борисе Немцове здесь  и здесь
Обновлено 27.03.2017  09:25