From Israel to Australia. About Jews and everything else / מישראל לאוסטרליה. על היהודים ועל כל דבר אחר / От Израиля до Австралии. О евреях и обо всем на свете / Ад Iзраiля да Аўстралii. Аб яўрэях i ўсiм на свеце / Від Ізраїлю до Австралії. Про євреїв і все на світі
Пожалуй, самое недоступное для туристов место древнего Иерусалима это его колоритный Армянский квартал, самый маленький из четырех основных частей города: мусульманской, еврейской и христианской. Точнее было бы сказать, что недоступна та часть квартала, где расположены церкви, кельи и монастырь, то есть самая его интересная часть. Сегодня, благодаря моим добрым армянским друзьям и настоятелю монастыря Свв.Архангелов Гевонду Вардапету, наконец-то сбылась давняя мечта и я увидел это необычное место. С запада и юга квартал окружен стенами старого города и соответственно Яффскими и Сионскими воротами, с севера с христианскими кварталами, а с востока с еврейским. Это не только самый небольшой по территории район старого Иерусалима, но и самый малонаселенный. Смотрите сами: в мусульманском квартале порядка 20 тысяч человек, в еврейском около 12 тысяч, в христианском (греки, католики, эфиопы, копты) еще тысяч шесть. Армян же всего 200 человек.
Принято считать, что первые армяне прибыли в Иерусалим почти 2 тысячи лет назад, в первом веке нашей эры. Тогда же началось строительство церквей и монастырей, которые не сохранились до наших дней, но на их месте стоят немногим более новые храмы, построенные армянами в 12-16 веках. Получается, что армянская община в Иерусалиме может считаться самой древней из всех христиан, проживающих в этом городе. Также, интересным фактом является то, что после падения Королевства крестоносцев в 1291 году и захвата Святой земли мусульманами, отсюда бежали все христиане, но кроме армян. Последним удалось договориться с мусульманами, чтобы те позволили им остаться в Иерусалиме. Не просто так, разумеется, а взамен на уплату “налога для неверных”, но это позволило сохранить свое присутствие и имущество.
Многие ошибочно считают, что весь Армянский квартал целиком укрыт за мощными стенами. Это не совсем так, поскольку часть квартала вполне себе открыта, в частности Armenian Patriarchate road, тянущаяся от Яффских ворот к Сионским воротам вдоль западной части старого города и стен. Там немало армянских гостевых домов, магазинов, ресторанов. Касательно последних, Честно говоря, на мой взгляд все эти заведения армянской традиционной кухни неоправданно дороги и мне не приходило в голову там трапезничать.
Вход в Армянскую Патриархию и монастырь Св.Иаковов через массивные ворота (обратите внимание, какие эти ворота древние) под вывеской “Convent Armenien”, после чего вы сразу попадаете в церковный дворик перед церковью Св.Иаковов –
Хачкары, привезенные из Армении сравнительно недавно и выглядящие чуть-чуть странно в этих древних стенах –
Углубляясь на территорию монастыря, вы попадаете на большой двор с множеством дверей и окошек. Это как кельи монахов, так и административные помещения Патриархата –
Как мы уже говорили выше, в старом Иерусалиме сегодня 200 армян, плюс 20 священнослужителей. Кроме них порядка сотни семинаристов, преимущественно из Армении и США. Еще от 2 до 3 тысяч армян живут в новой части города, но многие из них люди светские и прихожанами церквей не являются. Между тем, до провозглашения независимости Израиля в 1948, в городе проживало по разным источникам от 16 до 40 тысяч армян, но почти все они бежали из Иерусалима, опасаясь оказаться между “молотом и наковальней” в войне евреев с арабами. Кровопролитные бои развернулись прямо в Старом городе и вокруг армянского квартала. Не успели оставшиеся несколько тысяч армян прийти в себя после первой войны, как ударила Шестидневная война 1967 года, когда израильские войска штурмом взяли Старый город и несмотря на то, что ни одна из конфликтующих сторон не имела ничего против армян, те решили покинуть Иерусалим. Долгие годы армянская часть пребывала в запустении и с непонятными перспективами на будущее.
Словно мало было войн и конфликтов, как в 1981 случилась невероятная для армянской церкви вещь – иерусалимский архиепископ Шахе Аджамян за взятки продал Иерусалимскому муниципалитету часть земель Патриархата. После этого он попросту бежал из Иерусалиме и Израиля в целом. Если конфликт евреев с арабами местные армяне восприняли как неизбежное зло, то предательство собственного архиепископа считается во-истину позорной страницей истории Армянского квартала Иерусалима.
Что касается статуса армян в Израиле, то это столь же неоднозначный вопрос, как и все связанное с армянским народом. Часть армян имеют израильское гражданство, это во-первых те, кто не бежали в 1948 и 1967 годах (их меньшинство, несколько сот человек), во-вторых члены семей еврейских эмигрантов из СССР (2-3 тысячи). И наконец армяне из тех, кто приехал в Иерусалим служить по религиозной линии, у них ВНЖ от Министерства по делам религий Израиля, либо палестинские удостоверения личности (для тех, кто преимущественно служит в Вифлееме). У тех, кто приехал в Израиль уже после распада СССР имеют еще и армянское гражданство помимо израильского.
По поводу взаимоотношений армян Иерусалима с израильскими властями, все в целом в норме. Другое дело, что некогда влиятельная и большая община теперь утратила свое значение и власти воспринимают местных армян исключительно формально. Визы дают, нормы закона обычно соблюдаются, на обращения отвечают, безопасность обеспечивают. Но дальше сухого следования букве закона не идет. Руководство страны общину не балует вниманием, участия в тех, или иных церемониях (включая День памяти жертв геноцида) участия не принимают. Ну, по большому счету, и бог же с ними, с властями. Главное, что не создают проблем и на этом уже спасибо.
Кстати, развал СССР стал для иерусалимских армян благом, поскольку открылись границы и армяне из уже независимой Армении начали пополнять общину. Кроме того, сюда все чаще прибывают армянские паломники и туристы, плюс армяне диаспоры из Франции и США.
Когда-то монахи жили в кельях без всяких удобств. Сегодня у них вполне комфортные комнаты, удобства, интернет, телевизор. Все, что нужно современному человеку.
Собственно, монашеские кельи –
Еще в Армянском квартале уникальная библиотека Галуста Гульбекняна с десятками тысяч уникальных книг, а кроме того отдельно хранилище древних рукописей (их около 4 тысяч), многие из которых датированы 12-13 веками. К сожалению, туда не так просто попасть человеку со стороны. Как не попасть и в шикарный музей –
Неожиданно увидеть футбольное поле посреди монастыря? Еще более непривычно будет услышать, что в футбол здесь играют не только жители квартала, но и любители футбола из католиков, францисканцев, иудеев и многих других. В Старом городе хронически не хватает свободной земли (точнее сказать, ее попросту нет), поэтому футбольное поле в центре Старого Иерусалима это фантастика!
А это очень необычный экспонат. Ереванский художник нанес на плитку библейские сюжеты посредством компьютерной графики. Одна проблема, краски частично выцвели, от чего герой слева стал немного напоминать Сатану; по крайней мере такие ассоциации возникали у многих гостей.
В центре квартала растет очень древнее оливковое дерево, к которому, исходя из Евангелие, привязали Иисуса Христа в то время, когда первосвященники Анна и Каиафа принимали решение, что с ним делать. Позже возникло поверье, что плоды этого дерева излечивают от бесплодия. По правде говоря, в мистику я не верю, но зато не сомневаюсь в том, что только вера в успех излечивает от любой напасти и придает сил.
Узенькие улочки квартала –
Интересно, что на территории монастыря помимо монахов живут и светские армяне, часть из них также проживают в этих двух относительно новых домах, вплотную прилегающих к Еврейскому кварталу. Здесь же есть небольшой сад, где выращивают овощи и фрукты –
Внутри монастыря несколько церквей: во-первых, Кафедральный собор Св.Иаковов, церковь Архангелов, церковь св.Тороса и другие.
Эти древние ворота простояли столетия! Но в итоге их пришлось заменить на новые, чтобы не упали на прихожан –
Через улицу и рядом с церковью Успения Богородицы (немецкая католическая, ордена Бенедиктинцев) расположено армянское кладбище и Духовная семинария. Собственно, здесь обучаются молодые ребята из Армении и Диаспоры –
Практически впритык та самая немецкая церковь Успения Богородицы –
Заметили, что пол выложен могильными плитами?
Вне всяких сомнений, армянский квартал самый зеленый во всем Старом Иерусалиме, тут можно встретить даже виноград над тенистыми аллеями –
А мы прощаемся с Армянским кварталом и идем ужинать! И между прочим проходим мимо еще одного островка армянской жизни в Иерусалиме. На удалении от армянского квартала, в окружении мусульманских районов, расположен Армяно-католический патриархат. Это самая маленькая армянская община Иерусалима с не более, чем 100 прихожанами. Мне сложно судить, насколько традиционная армянская церковь принимает и воспринимает армян-католиков, может быть об этом расскажут читатели?
Дамасские (шхемские) ворота Старого города это уже эпицентр мусульманского квартала и самое опасное место во всем Иерусалиме. Перед этими воротами за последние несколько лет было совершено несколько десятков нападений террористов на прохожих, либо полицию. Из-за этого вокруг ворот постоянно несут дежурство вооруженные до зубов полицейские и солдаты. Но это уже совсем другая история!
Ужинаем. Всем приятного аппетита!
p.s Настоятель монастыря Свв.Архангелов, Гевонд Вардапет провел великолепную эскурсию по монастырю, за что огромная от нас благодарность. Интересный и умный человек. Но я бы хотел добавить, что он еще и шикарный фотограф. Посмотрите его работы в его фейсбуке, причем все снимал на обычный телефон. Потрясающе.
p.s 2 А завтра собираюсь взять экскурсию на Палестинские территории от хостела Abraham’s, в котором живу в Иерусалиме. Это интересно вдвойне, во-первых потому, что служа в израильской армии я катался там на патрульном джипе, а во-вторых уже после службы многократно там бывал как турист, при этом выдавая себя за журналиста Russia Today 🙂
Иерусалим… Прошло около пяти лет с того жаркого майского дня, когда впервые из окон автобуса, везущего меня из Тель-Авива, передо мной постепенно, как будто кадр за кадром волшебного фильма, появился этот библейский город.
В Израиле – стране неисчерпаемых рукотворных чудес, где каждое дерево, куст, цветок, не говоря уже обо всём остальном, «созданы» несколькими поколениями его жителей, меня поразило многое – его природа и города, древние памятники и современные постройки. Я проехала по всей стране: была на Севере – стояла на Голанах и фотографировалась в Метуле на ливанской границе, а через неделю купалась ночью в Красном море, фосфоресцирующем мириадами огоньков, в Эйлате. И каждое место, каждый клочок земли незабываемо живут в памяти. Но среди всего этого многообразия впечатлений и ощущений самым ярким и необыкновенным остался для меня «золотой» Иерусалим.
«Порт на берегу вечности» – этот образ израильского поэта Иегуды Амихая я услышала спустя уже несколько лет после моей поездки в Израиль, на вечере израильской поэзии в Минске. И перед моим мысленным взором опять возник этот город, который я увидела с Масличной горы… Знойный день, высокое бездонное небо, а перед моими глазами – Вечность. Это совершенно невероятное и незабываемое состояние покоя, охватившее меня перед ликом тысячелетий, как бы осязаемо лежавших перед нами, могло возникнуть только здесь.
Масличная гора, август 1996 г. Фото В. Рубинчика.
Вспоминая Иерусалим, можно бесконечно много рассказывать о Старом городе, где тебя охватывает священный трепет от прикосновения к каждому камню, от того, что ты ходишь по тысячелетним улицам и видишь и осязаешь то же, что и поколения людей до тебя, о Стене Плача и Башне Давида, о Музее Израиля, где я провела целый световой день в созерцании его экспонатов, о необыкновенно уютных улочках новых районов; о длинной-длинной, нескончаемой улице Яффа, которую рискнула пройти пешком и где среди какофонии разноязычия услышала вдруг свое имя – навстречу мне шли мои минские знакомые, год назад уехавшие в Израиль…
Но мне хотелось бы попытаться передать второе после Масличной горы свое потрясение в этом необыкновенном городе. В кромешной тьме спускаемся мы куда-то, и перед глазами вспыхивают тысячи, миллионы маленьких ярких звёздочек, и чей-то голос нескончаемо называет детские имена. Имя – и погасла звёздочка, имя – и гаснет другая… Совершенно необыкновенное состояние души охватывает тебя в этом месте, его трудно передать словами, скорее – это просто ощущение, погружение в память, то, что в состоянии воплотить лишь музыка…
Это – подземный мемориал в память о полутора миллионах еврейских детей, погибших от рук нацистов, в Национальном институте памяти Катастрофы и Героизма Яд ва-Шем.
Яд ва-Шем – это словосочетание я впервые увидела на «Листах свидетельских показаний» в Минске, за несколько лет до своей поездки в Иерусалим. Затем это название прозвучало в письме моей кузины Маши Левиной, которая была принята на работу в архив Яд ва-Шема. Именно с ней я и пережила очищающее душу потрясение в детском Мемориале. Она показала мне музей Яд ва-Шем как бы изнутри, начиная с фотокопии письма литовских евреев, выброшенного из машины, везущей их на расстрел в Понарах (я читала его в небольшой комнатке Архива, уставленной стеллажами и компьютерами), через Исторический музей, Музей искусства, посвященного Катастрофе и Героизму, Зал Имён и пещеру памяти к Залу и Стене памяти, величественной и суровой. Запомнилось и то, что на территории Яд ва-Шема установлено большое количество разнообразных памятников, среди которых наибольшее впечатление оставили символ Яд ва-Шема – светильник с шестью свечами, символизирующими шесть миллионов погибших евреев, женская скульптура «Немой крик», памятник жертвам лагерей смерти, где в единое целое сплелась колючая проволока с символическими человеческими фигурами, искореженными предсмертной минутой. И, наконец, Аллея Праведников с рожковыми деревьями, посаженными в их честь, и памятник неизвестному Праведнику Народов Мира.
Тема памяти, тема Яд ва-Шема получила в моей жизни непосредственное продолжение: это и посещение вечеров, устраиваемых Посольством Государства Израиль, на которых происходит награждение медалью «Праведник Народов Мира» жителей Беларуси, спасавших евреев в годы войны, это и участие в сборе свидетельских показаний узников гетто и лагерей смерти, которое предпринял летом 1995 года Дом-музей борцов гетто – «Бейт Лохамей ха-геттаот».
Израильский поэт Хаим Гури написал:
«От испепелившего ваши тела пожара
Факелы наших душ мы зажгли во мгле.»
Эти факелы – факелы сострадания и памяти – «горят» во многих из нас, а чтобы подобные факелы продолжали гореть и зажигались вновь и вновь, и существуют такие музеи, как Яд ва-Шем, «Бейт Лохамей ха-геттаот»… И древний, трёхтысячелетний Иерусалим, освещающий своим светом, притягивающий к себе людей самых разных национальностей со всех концов Земли.
* * *
Тамара Гулина
Профессор Белорусской Академии Музыки, главный хормейстер Государственного театра музыкальной комедии.
Трудно «говорить вслух» о тех впечатлениях, чувствах, которые лежат глубоко-глубоко в душе. Постоянно в мыслях, возвращаясь к ним, боюсь потревожить их светлые, небесные очертания.
Как порой бывает в жизни, радость и горе тесно переплетены. В момент необыкновенного счастья вдруг врываются трагические минуты жизни. Так случилось и со мной.
Всегда любила путешествовать. Побывав во многих странах Центральной Европы, Ближнего Востока, мечтала об Израиле. Эта страна долго была для нас всех загадкой. И вот в девяностые годы приоткрылся «железный занавес». Многие знакомые и друзья покинули Минск, уехали в Израиль.
В газетах, теле- и радиопередачах появляется много разноречивой информации о жизни Израиля. Из этой таинственной страны приходит много писем, и желание увидеть всё своими глазами становится необыкновенной идеей, мечтой. А мечты, несмотря ни на что, иногда всё-таки сбываются.
И вот однажды, в прекрасное мартовское утро, я улетаю в Израиль к друзьям. В Минске мороз и метель, а через три часа я переношусь в весенний день. Вышла из самолёта и была поражена обилием воздуха, наполненного ароматом цветов, трав, солнца и света.
На улицах Иерусалима, конец 1990-х (фото В. Р.)
Сразу же на меня обрушилась масса небывалых впечатлений. Друзья захотели, чтобы моё знакомство со страной началось немедленно. Они не повезли меня к себе, а решили проехать вдоль побережья Средиземного моря. В Хайфе долго гуляли по городу. Первый день был для меня открытием этой сказочной страны. Потом были Мёртвое море, Цфат, Назарет.
Необыкновенная природа, пустыни и заливные луга, цветущие сады, пальмы и леса, знакомство с новыми людьми – всё это создавало особое настроение. Я была как во сне… И вот… На четвёртый день моей сказки – страшное сообщение. В Минске, дома, внезапно умерла моя мама. Горе, растерянность, слёзы. Что делать? Сразу улететь невозможно – рейс только через четыре дня. Как пережить эти дни в таком состоянии? Казалось, что мир рухнул. И вот в такой ситуации меня очень поддержали мои друзья-израильтяне и… ИЕРУСАЛИМ! Моё состояние не позволяло мне думать о каких-то поездках до отлёта, но друзья убедили, что я просто обязана побывать в Иерусалиме. Быть в Израиле и не «подняться» в этот город просто невозможно, ведь он творит с людьми чудеса! Я ничего не соображала, мысли, душа были в Минске, мало верила в эти слова, понимая, что чуткие люди хотят меня утешить, но всё-таки согласилась. И… была поражена свершившимся чудом. Два дня, проведённых в этом городе, вселили в меня жизнь, восстановили физические и моральные силы. Рано утром мы поехали в Иерусалим. Погода соответствовала моему состоянию: туман, накрапывал дождь. И вдруг, проехав Тель-Авив, мы увидели, что изменилась природа – посветлело небо, дорогу окружили леса, и… что происходит со мной? Отступила подавленность, появилась какая-то внутренняя лёгкость.
Где-то раньше я читала о «синдроме Иерусалима», но мне казалось, что такого не может быть, что это просто сказка. И какое же счастье, что сказки иногда сбываются в реальной жизни.
И вот уже за поворотом дороги, как бы из облаков вырастает розовокаменный город с золотыми куполами и освещённый солнечными бликами. На въезде – знаменитые подвесные сады, посаженные в честь академика Сахарова. Останавливаемся на автобусной остановке – много звуков, слышу людей, говорящих на иврите, арабском, русском… И вдруг откуда-то слышится песня известного композитора-барда Юрия Визбора в исполнении уличного музыканта:
Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях
встретимся с тобою?
Я вышла из машины, слёзы залили лицо, а состояние… Невозможно это описать.
Тель-Авив, вид с юга; бахайские сады в Хайфе (фото В. Р.)
Стараясь отвлечь меня, друзья повели меня по самым прекрасным местам Иерусалима. Необыкновенен вид города с горы Скопус. Мы приехали в университет, где из окон синагоги открывалась поражающая глаз панорама. Старый город – чудо света, каждый камень – история. Вокруг много милых, дорогих, отзывчивых людей.
Побывав в том вечном городе, городе «над облаками», ощутила необычайное, необъяснимое внутреннее состояние. Иерусалим напомнил о вечном – жизнь продолжается!
Меня часто спрашивали после поездки, что мне понравилось больше всего в Израиле? Ответ был таков: люди, природа, Иерусалим.
Источник текстов: «Поклон тебе, Иерусалим» (Мінск, 1996). Впечатления от Израиля Василя Быкова и Владимира Мехова, опубликованные в том же сборнике, можно прочесть здесьи здесь. А здесь – более новые заметки Виталя Станишевского.
Ад рэд.Некалькі месяцаў таму Віталь Станішэўскі, лінгвіст і прадпрымальнік з Мінска, наведаў Ізраіль, а нядаўна ён падзяліўся з намі сваімі думкамі ды ўражаннямі. Яны шмат у чым не стыкуюцца з назіраннямі іншага нашага аўтара-мінчаніна; чытачам, вядома, застаецца выбіраць тое, што ім бліжэй.
ПАДСУМУЮ СВАЕ ЎРАЖАННІ…
Вось што ўразіла з пункта гледжання тэмы ўзнаўлення нацыянальнай дзяржавы з нуля:
– Шчыльнае моўнае асяроддзе аж да моўнага бар’еру. Собіла ж мне паехаць туды без базавых ведаў іўрыта. Многія не разумелі англійскай, у такіх выпадках даводзілася камунікаваць ледзь не на мігі.
– Даведаўся ад экскурсавода, што назва горада Тэль-Авіў (“Узгорак вясны”) узята з назвы іўрыцкага перакладу кнігі “Старая новая дзяржава” Тэадора Герцля, якая выйшла раней за кнігу “Яўрэйская дзяржава” (насамрэчна 6 гадоў пазней. – belisrael.info). То-бок: горад названы ў гонар кнігі. Як нейкая ідэя і кніга можа захапіць людзей – гэта ўражвае!
– Таксама ад экскурсавода: вялікі мегаполіс Тэль-Авіў быў заснаваны першымі 60 сем’ямі пасяленцаў. Што такое 60 сем’яў? Практычна сяло. Але вось яскравы прыклад, ува што можа перарасці такое сяло пры стараннай працы і матываванасці.
– У Іерусаліме звярнула ўвагу тое, што ў Старым горадзе ёсць яўрэйскія кварталы. Таму-сяму гэта можа здацца парадоксам. Як гэта – яўрэйскія кварталы ў яўрэйскай жа дзяржаве? Але ўсё лагічна. Гэта гістарычна склалася, і там жа ёсць кварталы іншых нацыянальнасцей. Але ніхто не абураецца, нібыта яўрэі загналі самі сябе ў рэзервацыю на сваёй жа зямлі. Ніхто не лічыць гэта прыніжальным. Як я лічу, у Беларусі людзям, прыязным да беларушчыны, варта гуртавацца таксама, не саромеючыся, нібыта гэта вельмі мала і гэта ніжэй іх годнасці. Галоўнае – каб датрымліваўся свой стандарт.
– У музей і на магілу Герцля не трапіў, прыехаў к закрыццю. А на наступны дзень мусіў ад’язджаць. Варта зазначыць, аднак, што яўрэі ўшаноўваюць сваіх герояў і лідараў годна. Знітаваная народная памяць ва ўсім.
– Яшчэ Ізраіль уразіў сваёй дагледжанасцю і ўпарадкаванасцю. Вось зусім нядаўна ты назіраў з ілюмінатара пустыню і горы, потым праляцелі мора, і пачынаецца зеляніна, роўныя дарогі, хмарачосы. А кліматычная зона не змянілася, экватар стаў бліжэйшы. Таксама добрая ілюстрацыя таго, як можна стварыць паспяховую краіну праз старанную працу і веру ў поспех.
Магу яшчэ дадаць наконт простых рэчаў, пра жыццё:
У Тэль-Авіве ўразіла, як шмат лётае людзей на роварах. Проста лётаюць! Едучы на машыне, адчуваеш гэта, перад машынай шыбуюць. Як рэагуюць вадзіцелі? Ды ніяк, спакойныя, прывыклі. У нас бы аблаялі адразу. Затое, у выразах наконт братоў-аўтамабілістаў тэль-авіўцы не саромеюцца. Ад аднаго пачуў запазычанне “абанамат”.
У Тэль-Авіве заўважныя геі. То бачыш нейкую парачку хлапцоў на Задыякальным мосце, якія абдымаюцца, а калі прыглядзецца, то яшчэ і шчаку цалуе адзін аднаго. То сцяг з вясёлкай вісіць з акна. То хлопчыкі субтыльнай знешнасці і ў не надта мужным адзенні… Крыху шакіруе з улікам таго, што на чале ўтварэння Ізраіля стаялі артадаксальныя вернікі і ўвогуле іўдаізмам прасякнута жыццё яўрэяў. Зрэшты, артадаксальнасць нікуды з Тэль-Авіва не дзявалася. Помніцца навіна з прэсы, калі артадокс напаў з нажом на ўдзельнікаў гей-параду ў Тэль-Авіве, фатаграфія яго з барадой і пейсамі, як яго вядзе паліцыя (хутчэй за ўсё, аўтар мае на ўвазе інцыдэнт у Іерусаліме 30 ліпеня 2015 г. – рэд.).
У Тэль-Авіве віруе начное жыццё, шмат начных клубаў. Забаваў хапае. Ідзеш па ўзбярэжжы, раптам чуеш барабаны. Гэта нейкі самадзейны гурт ці проста група таварышаў (не распытваўся) зладзіла шоу для людзей. Пасядзеў, паслухаў.
А яшчэ Ізраіль – гэта цяпло. Вылятаў у лістападзе, калі ў Беларусі быў нават мароз. Прыляцеў у вясновую цеплыню. Таксама прыемна.
Ізраіль – гэта вайскоўцы і абарона. З чыгуначных станцый проста так не выйдзеш, проста так туды не зойдзеш. Цягнік у горадзе едзе па “жолабе”, выхад на станцыю праз эскалатар. На станцыях металічныя роль-шторы, адчыняюцца для пасажыраў пры пасадцы і высадцы. На станцыях і на аўтавакзале рэнтгены, правяраюць рэчы.
У нядзелю бачыў шмат вайскоўцаў з аўтаматамі. Мясцовыя ў Тэль-Авіве так і казалі, маўляў, убачу шмат вайскоўцаў, як паеду ў Іерусалім, бо вяртаюцца ў казармы з пабыўкі (на шабат адпускаюць). Так ці інакш, мноства людзей з аўтаматамі крыху трывожыць напачатку, нібыта ваеннае становішча ці надзвычайная сітуацыя. У Ізраілі службу праходзяць і дзяўчаты, таму паглядзеў ужывую на маладых ізраільскіх аўтаматчыц.
Сцяна плачу – таксама ўражанні. Час ад часу да яе падыходзяць тыя ж жаўнеры з аўтаматамі і моляцца. З левага боку цёмная галерэя ці праход, поўны іўдзеяў у іх кананічным адзенні. Яны моляцца. Некаторыя разгойдваюцца. Ля сцен – кнігі. “Гатычна”, зачароўвае. Нібы творыцца таінства.
У Іерусаліме могуць і падмануць небараку-турыста. Напрыклад, таксісты. Або здалёк ты бачыш, як у Старым горадзе самотнага разяваку абступае тройка людзей у касцюмах, першы амаль прымусова вітаецца за руку, двое па баках нешта гавораць, першы прыстаўляе кніжачку да галавы разявакі, двое па баках нешта гавораць, гавораць. Разявака дае кожнаму па купюры, галоўны дае яму штось чырвонае (тыя самыя чырвоныя ніткі, відаць). Усё адбываецца пару хвілін, і тройка пакідае турыста, разасяроджваючыся па прасторы. Турыст ідзе пару крокаў, спыняецца, азіраецца, нібы пытаючыся “Што гэта было?” (так свае тавары, у прыватнасці, «чароўныя» ніткі, звычайна распаўсюджваюць кабалісты. – belisrael.info).
Назад ты ляціш з ізраільцянінам, які таксама спяшаецца на мінскі самалёт. Стыкоўка кароткая, мы паспяваем. Разгаворваемся (па-англійску). Расказваю яму пра нахабных таксістаў, ён абураецца, як псуюць імідж краіны такія паскудныя людзі. У аэрапорце яго сустракае нявеста. О, якая хватка і напорыстасць у маёй зямлячкі. Яна вырашае ўсе яго пытанні і дае распараджэнні. А ізраільцянін такі лагодны. Вось такія розныя людзі ў народзе Ізраілевым.
Ніжэй – некаторыя цытаты з маіх артыкулаў, дзе я закранаю збудаванне Ізраіля, ролю Герцля і яўрэяў.
Тэадор Герцль напісаў “Яўрэйскую дзяржаву” (беларускі пераклад ужо ёсць, пакуль чарнавы), гэты твор дапамог у стварэнні рэальнага Ізраіля. Там апісаны розныя крокі. Аснова падобных захадаў – аб’яднанне людзей у грамаду, якая прагне супольнага жыцця ў сваёй культуры, капітал і пэўная суверэннасць тэрыторыі. Ад сябе дадаў бы, што пры адсутнасці суверэннасці мусіць быць унутраны стрыжань і пасіянарнасць, каб не паддавацца вонкавым уздзеянням, салідарнасць і пачуцце локця. Таксама, паводле Герцля, мусіць быць гаспадарчая дзейнасць, людзі мусяць неяк жыць і выжываць на месцы пасялення.
Паводле Герцля, пачынаць мусяць самыя бедныя і абяздоленыя, якім няма чаго губляць і якія маюць шанс палепшыць на каліва сваё становішча. Ідышамоўныя паселішчы ў ЗША пачыналі з пары дзясяткаў сем’яў. Пры гэтым колькасць носьбітаў ідышу цяпер каля 200 тыс. людзей. Тэль-Авіў таксама пачыналі пару дзясяткаў сем’яў. Мільён – завоблачная лічба.
Пакажыце мне беларускамоўную вёску, я буду рады. Зрэшты, вось Свабода пісала пра Ручаёўку, а Гурневіч – пра Налібакі. Пашыраць тое, што ёсць, інакш праект аўтаноміі і застанецца праектам.
Багатыя і не такія апантаныя будуць з радасцю фінансаваць паляпшэнне галотай сваіх жыллёвых умоваў? – Калі агульная справа і агульны капітал на такое прадпрыемства, то так. Потым, у той жа “Яўрэйскай дзяржаве” апісана і тое, як галота ўсё адпрацуе потым, і тое, як адбудзецца маёмасны абмен, у выніку страт не будзе ці будуць мізэрныя.
Многія народы доўгія часы жылі без сваёй дзяржавы. Напрыклад, яўрэі ці цыганы. Цяпер і неасіміляваныя беларусы адчуваюць сябе нібы без дзяржавы, бо цяперашняя дзяржава – намінальная і залежная ад фактычнага стану большасці грамадзян, утворанага за дзесяцігоддзі. У гэтых умовах трэба ўсю адказнасць за свой лёс ускласці на саміх сябе, як яе ўскладалі яўрэі і цыгане.
Але, шчыра кажучы, мы, неасіміляваныя, не маем нават і гэтага. Напрыклад, сутнасцю сіянізму (перасялення яўрэяў у Ізраіль) было “перасаджванне” той цывілізацыі, якая склалася ў яўрэяў сярод іншых народаў, у новую краіну. Як дрэва разам з каранямі, перасаджвалася інфраструктура паселішчаў і гандлю. У цыганоў ёсць свае пасёлкі, а калі іх няма – у іх ёсць свае рухомыя табары. Некалі свайго былі пазбаўлены крымскія татары, іх дэпартавалі. Але яны згуртаваліся і вярнуліся. І крымскія татары рэгулююць сваё жыццё не праз дзяржаву Крым, а праз свой Меджліс. Вось такая іронія лёсу, у татараў таксама ёсць сваё адзінае дзяржаўнае ўтварэнне, але іх самазахаванне вырашаецца праз іншы механізм.
Калі будзем туліцца адно да аднаго, рабіць справы разам, жыць разам – то сцвердзім сваю прысутнасць і сваё права. Гэта будзе не ізаляцыя, а стварэнне цэнтра ўплыву, ядра. У той жа Амерыцы ёсць і індзейскія рэзервацыі, і кітайскія чайнатаўны. Розніца ў тым, хто стварае і для чаго стварае, а таксама ў тым, адчуваеш ты сябе гаспадаром ці ахвярай. Лепш узгадаць яўрэйскія кварталы ў Старым горадзе Іерусаліма. Яўрэі ў сваёй краіне, у сваім горадзе – і пры гэтым у асобным квартале. І ніхто не кажа пра гета ці канцлагер, хаця яўрэі ведаюць пра гэта нашмат болей.
Тэадор Герцль, айцец сіянізму і аўтар “Яўрэйскай дзяржавы”, пісаў пра здабыццё суверэннай тэрыторыі, на якой можна будаваць новае грамадства з нуля. У нашым выпадку пачаткам будавання беларускамоўнага грамадства мусіць стаць супольнае набыццё ва ўласнасць у першую чаргу – гандлёва-дзелавой нерухомасці, у другую – жыллёвай нерухомасці. Жыллёвая нерухомасць найперш мусіць прызначацца для працаўнікоў гандлю, каб быў стымул яе набываць, каб не было рызыкі заўчаснай траты грошай. Потым жыллёвую маёмасць можна здаваць у арэнду ці прадаваць захаваным беларусам, што падзяляюць прынцыпы беларускамоўнага арэала. Такім чынам кола замыкаецца, беларускамоўны арэал творыцца на тэрытарыяльным і сацыяльным узроўнях.
У канцы чэрвеня – пачатку ліпеня пабываў я ў Ізраілі чацвёрты раз у жыцці. Раней (1996, 1998, 2000) лётаў штораз на шэсць тыдняў, сёлета абмежаваўся трыма. Праўда, гэтым разам быў з жонкай – на кожнага па тры тыдні, то і выходзяць «традыцыйныя» шэсць…
Спыняліся ў Петах-Тыкве, па некалькі дзён прабавілі ў Іерусаліме і Эйлаце, а па колькі гадзін – у Тэль-Авіве-Яфа і Цфаце. Заязджалі таксама на Мёртвае мора. Бачылі поўнач і поўдзень, захад і ўсход краіны. Здавалася б, усё добра, можна толькі пазайздросціць. Але.
Сямнаццаць год таму па вяртанні, прыпамінаю, уражанні былі цэльныя, хацелася адразу напісаць кнігу. Зараз няма такой цэльнасці. Мо праз тое, што высаджваўся ў аэрапорце імя Бен-Гурыёна з галавой, загружанай мінскімі праблемамі – да іх у Ізраілі імпэтна далучыліся і некаторыя міжземнаморскія. У выніку не ўдалося мне скласці свой «пазл» да канца.
Усё-такі, аглядаючы Ізраіль-2017, параўноўваючы яго з Ізраілем-2000, маю штосьці гукнуць «са сваёй званіцы». Краіна для турыстаў – гэта па-ранейшаму ярка, досыць шумна… а таксама дорага і бруднавата. Калі падарожнічаць не толькі па калідорах гатэляў, ясная рэч.
На «парасонавай» вулачцы ў Іерусаліме такі ярка
Да шуму я стаўлюся хутчэй пазітыўна, калі ён – прыкмета жывога, але такі шум, як ні дзіўна, у Ізраілі паціху глухне. Элементарнае: у аўтобусах ужо рэдка калі пачуеш гаману, кожны другі, як і ў Мінску, сядзіць, занурыўшыся ў свой гаджэт. Ехалі мы з Петах-Тыквы ў Тэль-Авіў праз Бнэй-Брак і Рамат-Ган (дарога з усімі прыпынкамі, нечакана доўгая), зайшлі ў салон дзяўчаткі, расчырыкаліся… Дык нейкі важны дзядзя асадзіў іх: «Тут не школа». Яны і прыціхлі, аж мне шкада было. І на рынках, як падалося, гандляры ўжо менш схільныя крычаць-зазываць пакупнікоў, хоць і засталіся яшчэ асобныя «луджаныя горлы». Нават у Старым горадзе Іерусаліма нам з жонкай не дужа дадзявалі… З аднаго боку, добра, з другога – як жа каларыт?
Абменны пункт, або «Пераключальнік грошай» 🙂
Шум цяпер у Ізраілі збольшага механічны – аўтамабільны парк, выглядае, павялічыўся ў разы. Яно б нічога, за апошнія гады пабудавана шмат новых магістраляў, аднак вулачкі-та ў гарадах не пашырыліся. І блукаюць пешаходы між машын, і веласіпедыстам мала дзе прыткнуцца. Чуў, дарэчы, што з гэтага года забараняюць ім ездзіць па тратуарах: рашэнне яшчэ не ўвайшло ў сілу, аднак вось-вось увойдзе. У такім разе небяспека для аматараў «чыстага» віду транспарту істотна павялічыцца.
«Тут з асалодай жыве сям’я бутэлек Петах-Тыквы» – крэатыўная замануха, каб гараджане насілі пластык у спецыяльныя кантэйнеры
Як правіла, ізраільцяне ў адносінах да гасцей краіны – мілыя, клапатлівыя людзі, не вынятак і рускамоўныя імігранты. Нашу сям’ю кранальна апякалі ва ўсіх названых гарадах, пускалі пераначаваць, частавалі і г. д. 87-гадовы настаўнік матэматыкі, выхадзец з Беларусі, звазіў на ўласным аўтамабілі ў петах-тыквенскі рэстаран – зрабіў мне такі падарунак да дня народзінаў. Паліцыянт, да якога я звярнуўся з пытаннем ля Мёртвага мора, убачыўшы, што не маю з сабою вады (засталася ў жонкі), працягнуў поўную бутэльку. Іўрытамоўная жанчына на аўтавакзале ў Цфаце дапамагла даць рады з хітрамудрым раскладам руху аўтобусаў… Учынкаў, за якія выпадала казаць «дзякуй», «спасибо» ці «toda raba», было шмат.
Гуляю з юнаком у шахматы, «малыя» і «вялікія». Тэль-Авіў, вул. Гашамэр
І ўсё ж… Разняволенасці, упэўненасці ў сабе, якімі я некалі захапляўся, у мясцовага люду не дадалося. Кантраст з Беларуссю перастаў кідацца ў вочы: «правілы гульні» ў эканоміцы такія, што лёгка пазбавіцца заробку, знайсці яго цяжэй (хаця фармальна беспрацоўных у Ізраілі менш за 5%). Як і ў нас цяперака, начальнікі шмат дзе могуць не даплаціць, а то і проста выкінуць з працы. Чуў рэальныя гісторыі.
Відаць, не ад добрага жыцця многія ізраільцы, не адно імігранты, апошнім часам сталі збіраць і здаваць бутэлькі па 0,3 шэкеля за штуку. Цэны ў краіне досыць высокія, нават на рынках; цяпер прадаецца нават тое, што гадоў 20 таму часам і выкідвалася, аддавалася задарма. Вядома, дабрачыннасці і «яўрэйскай салідарнасці» ніхто не адмяняў – ёсць склады, бясплатныя сталоўкі… Аднак такі варыянт не ўсім падыходзіць.
Калі разважаць пра бяспеку ў гарадах, то мы гулялі па іх без аніякага страху, дабраўшыся 30 чэрвеня аж да Храмавай гары ў Іерусаліме (кароткую праверку ля ўваходу вытрымалі з гонарам!). Ды не паспелі пахадзіць тамака і чвэрць гадзіны, як нас, разам з іншымі турыстамі, прагналі адтуль спецслужбоўцы. Атмасфера была насамрэч напружаная – праз падрыхтоўку да пятнічнай малітвы? – і я не здзівіўся, калі прыйшла вестка пра тэракт 14 ліпеня з забойствам двух ізраільскіх паліцыянтаў-друзаў… Пачытаеш хроніку тэрактаў за 2015–2017 гг. – і разумееш, чаму не так ужо багата ўсмешлівых твараў на вуліцах Іерусаліма.
Вул. Кінг Джордж у Іерусаліме. І ў 1998-м, і ў 2017-м я імкнуўся быць «на кані».
«Трэмп» у Ізраілі цяпер зусім не такі папулярны, як Трамп… Трэмп – гэта аўтастоп, калі хто не скеміў. Лавіў аўтамабілі ля адной з гор Цфата і на павароце да Эйн-Гедзі – агулам за сорак мінут спыніўся толькі адзін чалавек, і тое яму было з намі не па дарозе. Як мне патлумачылі, ізраільцы баяцца падвозіць незнаёмых… У 1990-х, падаецца, было іначай.
Раней я не раз пісаў пра эканамічныя дасягненні Ізраіля, у прыватнасці, пра рост валавага ўнутранага прадукта і золатавалютных рэзерваў. Дык вось, на вонкавым выглядзе гарадоў той рост адбіваецца слаба. Хмарачосы як хмарачосы, але па-ранейшаму часцяком трапляюцца старыя будынкі, сярод іх ушчэнт занядбаныя. Папрашаек на вуліцах у параўнанні з канцом ХХ ст. візуальна меней не стала – мо наадварот. І ў Іерусаліме, і ў Тэль-Авіве (раён цэнтральнай аўтастанцыі наганяе сум, бо нават з акна аўтобуса відаць трушчобы). Агаваруся, што ўсёй карціны за тры тыдні я не бачыў і не мог бачыць.
На вуліцы Шолам-Алэйхема ў Тэль-Авіве
Эйлат – асобная «песня», за 20 гадоў ён-такі стаў курортам міжнароднага значэння, і адначасна даволі ўтульным горадам для жыцця. Пляжы і гатэлі на любы густ, з рыбкамі і без, цудоўная падводная абсерваторыя (уваход – каля 100 шэкеляў з «носа», але справа таго вартая), фантаны з музыкай па вечарах – гэта ўсё Эйлат.
Платны туалет – даволі рэдкая з’ява ў Ізраілі, бо процьма бясплатных
Мора – унізе, а мы жылі амаль на самым версе (Mish’ol Ha-Ma’arav, «Заходняя сцежка»), і штодня праходзілі па тры-чатыры кіламетры пад гару і ўгору: практыкаванне ў спёку не самае прыемнае, але ж і не фатальнае. Цешылі вочы вычварныя скульптуры тыпу дрэва-святлафора, стэнд з гарадамі-пабрацімцамі Эйлата, дзе пазначана і ўкраінская Ялта…
Дзіўна, што ў гэтым спісе няма беларускіх назоваў. На беразе Чырвонага мора з пачатку 1990-х жыве пісьменнік-рабочы Давід Шульман, які шмат зрабіў для збліжэння жыхароў дзвюх краін, а ў прыватнасці, Эйлата і Барысава. Празрысты намёк гарадскім саветам абодвух гарадоў 🙂
У кватэры з дасканалай сістэмай ахалоджання паветра лавіў кайф, перачытваючы Уладзіміра Набокава. Да некаторых твораў дабраўся ўпершыню, і вось урыўкі з «Шляхаводніка па Берліне», якія проста клаліся на нашае адчуванне: «У кожным вялікім горадзе ёсць своеасаблівы зямны рай, створаны чалавекам… раю наведваць дом земнаводных, насякомых, рыб… І вядома, трэба паглядзець, як кормяць чарапах». Мы з жонкай усё гэта назіралі – не ў берлінскім заапарку, а ў эйлацкім акіянарыуме.
З другога боку… хапае ў Эйлаце, як і ў іншых мясцінах, вуліц, пакрытых брудам; немалую ролю тут граюць хатнія гадаванцы. Уражанне такое, што цяпер палова сем’яў трымаюць сабачку, хто-ніхто і па два. Улады з дапамогай плакатаў папярэджваюць гаспадароў, каб не пакідалі пасля прагулак сабачае гаўно, ды гэта слаба дапамагае.
Вясёлы кліп ад Ніра & Галі пра коціка і птушку. Жэстачайшэ рэкамендуецца для прагляду
Безліч у ізраільскіх гарадах і катоў – рудых, шэрых, усялякіх. Часта яны сядзяць ля ўваходаў у крамы, адкуль кандыцыянер гоніць свежыя струмені – ратуюцца ад спёкі, значыць. Паводзяцца па-гаспадарску. Вунь адзін разлёгся пасярод тавару (знята на рынку Кармель у Тэль-Авіве).
Што зачапіла мацней – сітуацыя з Мёртвым морам; яно, слушна адзначалі розныя аўтары, літаральна памірае, бо вада з ракі Іярдан практычна не даходзіць да мора-возера. Я зрабіў памылку, вырашыўшы з Эйлата заехаць у Эйн-Гедзі і паплюхацца ў салёнай вадзе (помніў з 1996 г., што ля запаведніка ёсць грамадскі пляж). Той самы паліцыянт, які прэзентаваў мне бутэльку, патлумачыў: уся паўночная частка Мёртвага мора закрыта для купання. Насамрэч паўсюль тырчэлі плакаты: «Асцярожна, правалы ў глебе», «Купанне забаронена». Тым не менш я пераадолеў круты спуск і дабраўся да берагавой лініі, падзівіўся з гранул солі, што сабраліся ў «кветкі», памачыў ногі, пафоткаў… На жаль, камера з мабільнага не перадасць усіх нюансаў.
Праваахоўнік радзіў вярнуцца на 25 кіламетраў у бок Эйлата, у Эйн-Бакек, што мы з жонкай і зрабілі. Праўда, паўднёвую частку, разрэзаную канальцамі, ужо цяжка ўважаць за «сапраўднае» мора, дый пейзажы там менш маляўнічыя. Аднак людзі ахвотна прыязджаюць здаля, бо вада, кажуць, валодае-такі лекавым эфектам. Паляжалі ў ёй і мы.
* * *
Агулам, за 17 гадоў Ізраіль, пабагацеўшы, не здолеў вырашыць многія свае праблемы – сацыяльныя, дэмаграфічныя, экалагічныя. На лакальных узроўнях робіцца нямала – пабудавана трамвайная лінія ў Іерусаліме, што дазволіла разгрузіць цэнтр горада, будуецца нешта падобнае ў Тэль-Авіве… Аднак рызыкну дапусціць, што ў стратэгічным плане дзяржава топчацца на месцы. Пры ўсёй павазе да Бібі Нетаньягу (дасведчанага тактыка, майстра кампрамісаў), няма зараз нацыянальнага лідэра, голас якога лавіла б уся краіна, дый ці будзе?.. Па вялікім Тэль-Авіве развешаны гіганцкія плакаты з выявай Машэ Кахлона, міністра фінансаў, які яўна рыхтуецца да выбараў. Напэўна, гэта не найгоршы экземпляр палітыка, але хто гарантаваў бы, што, трапіўшы на самы верх, ён не пойдзе за сваім цёзкам Кацавам або Эхудам Ольмертам, нядаўна выпушчаным з турмы? Асабіста я не схільны давяраць тым, хто шукае папулярнасці праз каляровыя карцінкі.
Якраз у час нашага прыезду ўсчаўся чарговы скандальчык – урад Ізраіля пастанавіў прыпыніць пагадненне ад 31.01.2016, згодна з якім прадстаўнікі кансерватыўнага і прагрэсіўнага іудаізму атрымлівалі некаторыя правы ля Муру Лямантаў (Сцяны Плачу). Большасць аналітыкаў ацаніла крок прэм’ер-міністра як саступку ультраартадоксам, прысутным і ва ўрадзе. Ёсць думка (вычытаў у газеце «Наguesher»), што пагадненне было заключана ў эпоху Абамы, каб залучыць на свой бок лідэраў амерыканскіх яўрэяў, а калі прыйшоў Трамп, то з ім у Нетаньягу ўсталявалася непасрэдная сувязь, і ў падтрымцы тых лідэраў – сярод якіх нямала ўплывовых людзей – ужо няма патрэбы… Ізраільцам ніхто не забараняе сварыцца з багатырамі: іншае пытанне, дзеля чаго? Што на даляглядзе? Парады «меншасцей» з вясёлкавымі сцягамі?
Тэль-Авіў. Такіх сцягоў у горадзе хапае.
Як бы ні ставіцца да першага галавы ізраільскага ўрада Давіда Бен-Гурыёна, ён з’яўляўся дапраўды галавой (палец у рот не кладзі). І быў здольны на нетрывіяльныя крокі – чаго варты пераезд у паўднёвы кібуц Сдэ-Бокер, што ў пустыні Негеў… У 1950-х ён клікаў суайчыннікаў за сабой, асвойваць пустыню, бо яе засяленне, паводле Бен-Гурыёна, з’яўлялася «нацыянальнай задачай вышэйшага парадку». І праўда – яна ж займае 60% тэрыторыі краіны.
Мы з Б.-Г. 🙂
У 2015 г. Нетаньягу заяўляў ганарліва, што «мара Бен-Гурыёна пра заселены і квітнеючы Негеў ператвараецца ў жыццё на нашых вачах». Нешта я не заўважыў. Па дарозе з Тэль-Авіва ў Эйлат, пачынаючы з наваколляў Беэр-Шэвы, жылых паселішчаў мала (асабліва злавеснае ўражанне пакідае раён Цын з яго «іншапланетнымі» кратэрамі; бліжэй да Іярданіі аднастайны пейзаж прынамсі разбаўляецца шматлікімі пальмавымі аазісамі). Карацей, нягледзячы на дэкларацыі ды подзвігі энтузіястаў, на рукатворны лес Ятыр, Ізраіль развіваецца перадусім у досыць вузкай прыбярэжнай паласе, дзе і круцяцца асноўныя капіталы. Нават Галілея з яе спрыяльным кліматам заселена не вельмі шчыльна: калі мы ехалі ўвечары, то адзначалі толькі рэдкія агеньчыкі. Бадай палова з іх, напэўна, адносілася да арабскіх паселішчаў.
Стаўка на «вялікі Тэль-Авіў» і «вялікі Іерусалім» крыху нагадвае канцэнтрацыю расійскіх рэсурсаў у Піцеры і Маскве. Эйлат параўнаў бы тады з горадам Сочы, прынамсі па капіталаўкладаннях ды іміджавай значнасці для дзяржавы. (А Хайфа як Навасібірск :)) Слушна? Няслушна? Такое маё суб’ектыўнае адчуванне. Як і тое, што Ізраіль пасля хваль масавай іміграцыі крочыць ужо «сярэднім шляхам», без амбіцый сусветнага – і нават кантынентальнага – маштабу. Бацькі-заснавальнікі, якія мелі падобныя амбіцыі, памерлі, змагар за «Новы Блізкі Усход» – таксама…
Некалі прачытаў выраз Марціна Бубера: «Кібуц – гэта ўзорны не-правал. Гэта не поспех, але ўзорнае не-паражэнне» (прыведзена, напрыклад, тут). Мяркую, калі замяніць слова «кібуц» на «Ізраіль-2017», вялікай памылкі не будзе.
* * *
Бонус аматарам штучных моў. Паказаная вулачка ў Петах-Тыкве, што носіць імя д-ра Заменгофа, ураджэнца Беластока, які жыў і ў Гародні. Дзе таксама ёсць вуліца, названая ў гонар «доктара Эсперанта».
УладзімірМехаў (Уладзімір Львовіч Няхамкін, 1928–2017). Фота 2014 г. з tut.by.
3
Мы знаходзіліся ў чарговым пункце нашага маршруту па краіне – за вокнамі гатэльнага нумара воддаль сінела зноў жа біблейскае для нас Тыверыядскае возера, калі Ізраіль скаланула: утрапёны рэлігійны фанатык забіў Іцхака Рабіна. Прэм’ер-міністра. Папулярнага военачальніка. Дальнабачнага палітыка. Пагляднага, мужна прыгожага чалавека. Мы бачылі яго ў Варшаве, калі Польшчай і светам адзначалася пяцідзесяцігоддзе з часу паўстання Варшаўскага гета. Ён стаяў на трыбуне каля помніка паўстанцам увасабленнем годнасці свайго народа, у нейкай ступені сімвалам сілы, якая не дапусціць паўтарэння знесенага гэтым народам у трыццатыя-саракавыя.
Скалануўся не адно Ізраіль – скаланулася планета. Нездарма на пахаванне з’ехаліся праз дзень лідэры больш як васьмідзесяці краін. Наша сімпозіумная каманда адразу пасля пачутага жалобнага паведамлення ў шоку сабралася на спантанны мітынг. Рабін быў для нямецкіх удзельнікаў сімпозіума не толькі высокім дзяржаўным дзеячам краю, дзе гасцявалі, – аўтарытэтны тутэйшы сацыяліст, ён быў для іх, сацыял-дэмакратаў, таварышам па перакананнях, аднапартыйцам. Угнечаныя, яны і гаварылі пра яго, як пра “геносэ” – таварыша. Глыбока паважанага таварыша.
Яўрэй забіў яўрэя… Вякі мусіруецца показка аб злітнасці і ўзаемападтрымцы яўрэяў. У сапраўднасці ж маім супляменнікам не менш, чым гэта ёсць у іншых этнасаў, уласціваяя ўнутрынацыянальная няўжыўчывасць.
Успамінаецца анекдот. Яўрэй, пацярпеўшы караблекрушэнне, трапіў на ненаселены востраў. Як Рабінзон Круза. Праз колькі гадоў яго там адшукалі. Убачылі – у адзіноце ён не толькі ацалеў, а ператварыў востраў у прыстойнае котлішча. Нават дзве сінагогі паставіў. “Навошта ж дзве?” – пацікавіліся людзі. “У гэтай малюся”, – паказаў адшуканы на адну сінагогу. “А ў гэтай нагі маёй не будзе!” – плюнуў у бок другой.
Сярод немалой і ўплывовай у Ізраілі рэлігійнай часткі насельніцтва персанажаў, падобных да героя анекдота, можна стрэць не так і рэдка. У іудаізме і даўней было, і цяпер застаецца процьма разгалінаванняў. Вернікі ходзяць у розныя сінагогі (у бок “несваёй” гатовы плюнуць!), трымаюцца розных вытлумачэнняў пастулатаў талмуда, аддаюць дзяцей у розныя школы, нават па-рознаму апранаюцца. Зацята выяўляецца ўзаеманецярпімасць і па-за пространі вузкаклерыкальных спрэчак.
На прыхільнікаў і апанентаў былога прэм’ера разбіла ізраільцян настойлівае імкненне нябожчыка пераламаць характар адносін сваёй дзяржавы з арабскім акружэннем. Ён гатовы быў да самых рашучых крокаў, каб толькі Блізкі Усход перастаў быць на планеце парахавой бочкай. Аж да страшнага для Ізраіля, з пункту гледжання слепа бескампрамісных ультрапатрыётаў, накшталт яго забойцы, – аж да вяртання ворагам заваяваных у войнах з імі тэрыторый. У прыватнасці, Галанскіх вышыняў – Сірыі.
Мы там былі, на Галанах, якія цяпер такая балючая праблема для Ізраіля – ваенная, палітычная, псіхалагічная. Вачам адкрываецца з іх прасцяг далёка-далёка ўперадзе. І не дужаму знаўцу вайсковага бачна, што за зручная гэта пазіцыя для абстрэлу з гармат Ізраіля мала не ўсяго. Баявому генералу Іцхаку Рабіну тое ясна было больш, як каму, – ён жа і да аперацыі па выгнанні адсюль сірыйцаў меў колісь непасрэднае дачыненне. Але іншае ён таксама разумеў больш, як хто. Што ніколі не ўсталюецца ў рэгіёне мір, калі Ізраіль будзе з суседзямі пыхлівы. Калі чуць будзе толькі сябе – пераможцу ў шматгадовым процістаянні. Свая праўда тут у яўрэяў – свая ў арабаў. Толькі чуючы і ўлічваючы абедзве, можна суцішыць напал узаемных прэтэнзій, наблізіцца да міру.
“Рабінаўцы” ў ізраільскім грамадстве драматычнасць сітуацыі разумеюць, “антырабінаўцы” – разумець не хочуць. “Экстрэмісты правага толку не маглі дараваць Рабіну супрацоўніцтва з Арафатам і іншымі лідэрамі з “варожага стану”, – цытую з газеты, прывезенай з падарожжа. – Прэм’ер-міністру пагражалі, яго намеры зласліва высмейвалі на шматлікіх акцыях пратэсту. 4 лістапада 1995 года нянавісць дайшла да пункту кіпення…”
Мы пабывалі ў Тэль-Авіве на плошчы Цароў Ізраіля – цяпер плошчы Рабіна, – дзе адбылася трагедыя. У жалобнай скрусе туды прыходзілі тысячы і тысячы людзей. А брук быў да слізгаты заліты парафінам тысяч і тысяч запаленых свечак…
Мы пабывалі ў Іерусаліме на гары Герцля – ганаровым могільніку Ізраіля, дзе зямлі быў аддадзены і гэты яго выдатны сын. Да магілы і ад магілы цякла таксама бясконцая людская плынь. І таксама гарэлі тысячы свечак.
4
Помніцца забаўнае з кнігі мемуараў Голды Меір. Узначальваючы ў сямідзесятыя гады ізраільскі ўрад, яна была неяк з візітам у адной новаўтворанай афрыканскай дзяржаве. Падчас знаёмства з краінай яе дзесьці завялі там у хаціну да старой абарыгенкі, са светам, няблізкім ад роднай вёскі, знаёмай не дужа. Так і так, растлумачылі, пані хоча паглядзець як ты, бабуля, жывеш. Пані прыехала здалёк, аж з Іерусаліма. І гаспадыня пакрыўдзілася: “Вы за дурную мяне лічыце? Іерусалім – на небе!..”
Не толькі фактам, што пабываў у ім, а і шмат чым убачаным сведчу: Іерусалім – на зямлі!
Загадчыца бібліятэкі Саюза беларускіх пісьменнікаў, калі сказаў ёй перад паездкай, куды збіраюся, папрасіла:
– Будзеце ў Іерусаліме, пакланіцеся Святому гораду і ад мяне.
Пакланіўся. І таму, што выканаў просьбу, і таму, што ў сабе таксама адчуў патрэбу зрабіць гэта.
Што азначэнне Святы напісана з вялікай літары – не памылка мая ці карэктараў. Так яно здаўна пішацца ў дачыненні да Іерусаліма людзьмі, якіх нельга не шанаваць. Так укленчваю я, нязрушны атэіст, перад асяродкам-калыскай трох вялікіх рэлігій. Было ж: не веру, а і веру, ва ўсякім разе, як шчыры вернік, выглядваю і дзе тут уваскрэс зняты з крыжа Хрыстос, і дзе ўзнёсся прарок Магамет, і што асталося ад храма цара Саламона. “Наступным годам – у Іерусаліме!” – на працягу колькіх стагоддзяў дэвіз і самасардэчнае ўзаемнае пажаданне яўрэяў у дыяспары. Але скрозь у свеце і для хрысціян, для мусульман гэта горад вякі і вякі летуценны. Калейдаскоп самых рознатыповых твараў, узораў нацыянальнага адзення, гаворак прамільгвае ўваччу і ўвушшу, калі брыдзеш тут па вуліцах, стаіш у чарзе да труны госпадавай, апынаешся ў лабірынце муроў старажытнага рынка – квартальчыкам арабскага, квартальчыкам яўрэйскага, квартальчыкам армянскага, зноў арабскага, зноў яўрэйскага і яшчэ, яшчэ.
Яго называюць таксама Вечным горадам. Ведаючы пражытае і перажытае ім, верачы ў будучыню. Ён жа расце, будуецца. Прыгожа, строга па-іерусалімску будуецца: не з гатовых бетонных блокаў, не з цэглы – выключна з дарагога натуральнага каменю. Плануецца – палова тэрыторыі будзе зялёнай. Бульварамі, паркамі, яшчэ куткамі дрэў, кустоўя, кветак.
Падобна на тое, што наведаная Голдай Меір афрыканка не адна гэтак думала: Іерусалім – на небе. На схіле XIX стагоддзя сюды перабралася з Усходняй Еўропы – з Расіі, Аўстра-Венгрыі, Румыніі – не так мала замарочанай яўрэйскай галоты, якая сэнс жыцця бачыла ў чаканні прыходу месіі. Перакананыя, што Іерусалім, калі не сама пры Богу на небе, то, прынамсі, бліжэй да зіхатлівай райскай высі, чым любое іншае месца на зямлі, і дзе, значыць, як не тут, пасланцу боскаму адтуль спусціцца, бедакі гэтыя наглуха адасобіліся ад грэшнага наваколля, у стэрыльнай праведнасці рыхтаваліся сустрэць Заступніка першымі. А ўжо ён разбярэцца – хто варты, хто не варты вышняй ласкі.
Месія, як вядома, затрымліваецца. Ужо не пра-пра-прадзеды, што сюды дапялі быць пры моманце ягонага спуску, – іхнія наступнікі таго імпэтна пільнуюцца. Гэтак жа ўнікаючы стасункаў з усімі, хто інакшы. Гэтак жа носячы ў спёку шэрыя сурдуты, чорныя штаны, увабраныя ў белыя панчохі, чорныя капелюшы, – словам, выглядаючы, як яўрэі на палотнах Рэмбранта і яго сучаснікаў. Гэтак жа песцячы доўгія, у безбародых хлопчыкаў падплоеныя пэйсы. Не дапускаючы ў жытло ні тэлевізараў, ні радыё, ні свецкіх кніг і музыкі. Аддаючы дзяцей у школы з адпаведным пурысцкім навучаннем.
Ступіў у такі квартал – і як у змрочнасць сярэднявечча трапіў. А сказалі нам – гэткіх закуткаў не адзін у суперсучасным масіве горада. Хто жыве тут – жыве ва ўбостве, цеснаце, маральнай здушанасці.
Але Іерусалім на зямлі, дбаць пра надзённы свой хлеб мусіш, нават чакаючы месію. Крамак, выгарадак саматужнікаў, канторак дробнага бізнесу хапае і ў гэтых чакальнях. А ў ачагах найвысокай духоўнасці – бліз вяршынных для хрысціян, мусульман, іудзеяў храмаў, ды і ў сценах, пад дахамі храмаў, – хапае гандлю. Нібы сын божы гандляроў з храма не выганяў. Гандлююць свечкамі, буклетамі, рытуальнай драбязой храмавыя служкі і манахі. Круцяцца на падыходах да выдатнасцяў, хапаюць стрэчных за штаны, за рукі малыя і бальшыя арабчаняты, сталыя мужчыны: купі з гэтай мячэці ці царквы фатаграфіі – за шэкелі, долары, маркі, бяром усё! Маеш магчымасць узбагаціць хатні фотазбор рарытэтным – зняцца ў сутарэнні каля ясляў, у якіх немаўлём ляжаў Збавіцель.
Месцы з такім наплывам людзей, прытым людзей з грашыма – зарубежныя турысты! – не могуць быць абмінутыя папрасімцамі. У краіне іх небагата, менш, чым цяпер у нас, але сустракаюцца. Зрэшты, былы СССР – такая яму выпала планіда – каго-колечы з іх туды і падкідвае. У гарадку каля Тэль-Авіва я нямала здзівіўся, пачуўшы п’янаватае на ўсю вуліцу:
…И крепко же, братцы, в селеньи одном
В ту пору любил я девчонку…
Гарлаў пабіраха. З твару разанскі, пензенскі, самарскі русак. З тоўста перабінтаванымі, як цяпер бачу, пальцамі. Не пашэнціла, як адкаркоўваў пляшку? Якім ветрам, якім фартэлем латарэі, што завецца лёсам, яго закінула на зямлю, у расійскай мінуласці наўрад ці памінаную ім без мацюкоў?
Ды ў Іерусаліме прыцягнуў маю ўвагу пабіраха мадэрнізаванай мадэлі. Апрануты на манер статыста з імпрэзы на антычную тэму – у туніку і фольгавы шлем рымскага воіна, – ён арганічна ўпісваўся ў старажытнае навокал. З імітаванай пад старажытную ж лірай спяваў на іўрыце быліннае, і бляшанка перад ім пуставала непадоўгу.
На зямлі ён, Святы і Вечны горад. Зямным тут аказваецца нібы нанебнае біблейскае – да роўнага біблейскаму ўзнімаецца зямное.
Пройдуць стагоддзі, звякуюць сваё пакаленні – наша, наступнае, церазнаступнае, – і паданні Халакоста, несумненна, стануць упоравень з біблейскімі. Для яўрэйства, для чалавецтва наогул. Але сёння жахлівае, што абуджаецца гэтым словам, занадта ад нас яшчэ блізкае. Не ў памяці найдалёкіх патомкаў, а ў яве, поруч жывуць людзі, што зведалі яго катоўні і вогнішчы, – у Ізраілі, дарэчы, нямала колішніх вязняў лагераў знішчэння і гета. Смутак, ім спрычынены, не толькі агульны, рытуальны, а мала не ў кожнага яўрэя і свой, гэтак мовіць, лакальны – па бацьках, загнанных у газавую камеру, па сястры ці браце, расстраляных у Панарах пад Вільняй ці ў Бабіным Яры ў Кіеве.
Страшнае і выдатнае ў Іерусаліме месца мемарыял Яд-Вашэм. Мемарыял, які паказвае, што гэта было такое – Халакост. Мемарыял, вядомы цяпер ва ўсім свеце. Нам кінулася, праўда, у вочы, што натворанае гітлераўцамі супраць яўрэяў на абшарах былога СССР адлюстравана ў экспазіцыі слаба. Калі мемарыял узводзіўся, не цяперашняе стаяла ў свеце палітычнае надвор’е. Савецкую афіцыёзную прапаганду ад размоў пра здзейсненае нацызмам супраць яўрэйства курчыла. Масква з большай ахвотай насаліла б установе, што занялася даследаваннем гэтага, чым ёй памагла б. Пагатоў установе ізраільскай.
Але прычыну таго і разумеючы, крыўдна. Як ні выглядаў што пра мінскае гета – нічога не выгледзеў. Ні здымка, ні чыйго ўспаміну, іншага сведчанн пра тое, як там было, якое моцнае і мужнае дзейнічала падполле, якіх адважных байцоў дало яно лясной арміі народных мсціўцаў. Між дрэў з імёнамі “праведнікаў”, як называюць у Ізраілі неяўрэяў, якія хавалі-ратавалі ад фашысцкіх вылюдкаў яўрэяў, абышоўшы гэтых дрэў ладна (не ўсе, вядома, – у межах мемарыяла высаджана ўжо тры тысячы зялёных памятак удзячнасці), на шыльдачку з беларускім, рускім імем не натыкнуўся. Ведаю, яны тут ёсць – падалей ад уваходнай брамы, пры маладзейшых, нядаўніх высадках. Ды доўга ж іх трэба шукаць сярод імён з Польшчы, Югаславіі, Галандыі, Бельгіі, Францыі, Германіі.
Дзе сэрца сціснула болем і ў горле закамянела – не прадыхнуць, гэта ў зале памяці загубленых у лагерах смерці і гета дзяцей. У густой чарнаце люстраныя сцены множаць да безлічы, да мірыядаў россып электрычных агеньчыкаў. Ствараецца ўражанне – светлячкамі-зорачкамі мігцяць непрыкаяныя дзіцячыя душы. Немаўлят, малышоў, падлеткаў. Пастраляных, падушаных газам, утрупянёных эксперыментамі ўрачоў-нелюдзяў. Вымаўляецца імя – зноў і зноў называецца тут да паўмільёна паведамленых ужо мемарыялу імён, – і ў мірыядах зорачак нейкая гасне… У вусцішнай цемені залы я ўключыў дыктафон. Запісаў некалькі хвілін гучання імён. Дома цяпер разоў колькі запісанае слухаў – сэрца, як там было, у Яд-Вашэме, сціскаецца.
Вядома, мы пастаялі каля Сцяны Плачу. Бязверац, я перад тым, як на запаветнае для іудзейства месца ступіў, пасмяяўся. З гідава напаміну, што ў расколінкі недалому колісь найвелічнага ў Іерусаліме збудавання навалам кладзецца цыдулак-зваротаў да Усемагутнага, прысылаюцца цяпер нават факсам, але адказу на зварот не атрымаў пакуль ніхто. Што ж мяне праняло, як сам да выпетраных глыбаў падышоў? Як прыклаўся рукой да нагрэтых сонцам шэрых камлыг, што гэтулькі за тысячагоддзі пабачылі? Куды, у якое бязмежжа звярнуўся са сваім, што журбой у глыбінях памяці? Чаму не змог утрымацца ад слёз? У храмасомах ускалыхнулася геннае, напамінаючы, хто я ёсць? Тое, што ад продкаў і што пяройдзе патомкам? Пра што пісалі мне, здаралася, у паскудных ананімках?
Узрушаны, агорнуты пачуццём, адначасова зразумелым і не зразумелым, збочыў я там у апартамент пры святыні. Прыўваходнаму ў чорным, натужыўшыся, сваім гаротным ідышам растлумачыў, што хачу апартамент паглядзець, што я з Мінска. Пачуў зычлівы адказ па-англійску – сяк-так я сэнс ухапіў, – што ў іх тут заўсёднікам і адзін масквіч. Падышоў да азызлага старога з барадой Карла Маркса. Седзячы на зэдліку не Марксам нават – Саваофам, той таксама пачаў гаварыць са мной на ідышы. Як у Мінску жывём, ці не галадаем? Увесь яшчэ ў толькі-толькі адчутым, я забыўся з ідыша і што ведаю.
– Па-руску табе лягчэй? – пацвеліўся Саваоф.
– Па-руску, па-беларуску.
– Чаму па-беларуску?
Адказаў, чаму. Пацвельвацца перастаў, перайшоў на «вы». Здзівіўся, што я прыехаў у Ізраіль не назусім. Па-руску ўжо зрабіў ушчуванне. Але неўзабаве вярнуўся да ідыша. Замармытаў пра яўрэйскае братэрства. Я ўлавіў – просіць грошы.
Гледзячы на схіленых над фаліянтамі будучых рабінаў, на мудразнакавае на сценах, ды ў настроі, якім быў агорнуты, ды, як зразумеў з мармытання, на боскае, на храмавае – як можна было не даць? З выбачэннем, што на большае не цягну, даў дзесяць шэкеляў. Саваоф жвава засунуў іх у кішэню.
З апартамента выйшаў, ушалопіў – сабе ж вымантачыў, не Богу! У аўтобусе расказаў – немцы, падарожнікі больш бітыя, пасмяяліся:
– Як для Бога, дык, вядома, мала, а як яму – замнога!
На зямлі, на зямлі нябесны горад Іерусалім!..
5
Тэма, якую, безумоўна, абмінуць не магу – ізраільцяне з нашых былых суайчыннікаў. Сваякі, сябры, блізка і няблізка знаёмыя, што жывуць цяпер на берагах Міжземнага і Чырвонага мораў, край пустыні Негеў, у тым самым Іерусаліме, паўсюль у гарадах, гарадках, кібуцных пасёлках краіны.
Божачкі, колькі іх ужо тут! Лічбу не назаву, але што рускую, грузінскую, узбекскую гаворкі, яшчэ якія з тэрытарыяльна раней эсэсэсэраўскіх можна пачуць у Ізраілі скрозь, пераканаўся асабіста. Гучаць з вуснаў яўрэяў і неяўрэяў. Неяўрэі – мала не трэцяя частка люду, што перабраўся сюды з СССР, перабіраецца з СНД. Мітрэнга для рабіната.
Пераглядаю занатаванае ў блакноце, пераслухоўваю запісанае дыктафонам – і спрачаюцца між сабой, сярдзіта адзін аднаму пярэчаць гэтыя мае нядаўніяя ізраільскія суразмоўнікі.
Экзальтаваная да істэрычнасці настаўніца – такой помніцца з Адэсы, такой убачыў у Тэль-Авіве, – пры сустрэчы была высакамоўнай:
– Вы прыехалі ў цудоўную, дзівосную, казачную краіну!..
Дачка ж прыяцеля, выпускніца Мінскага радыётэхнічнага, у якой па шкале ўладкаванасці ўсё, як гаворыцца, у норме – і працуе па спецыяльнасці, і кватэра, машына ўжо куплены, – досыць кісла паціснула плячмі:
– Ай, дзядзя Валодзя, ну што гэта за краіна! Зразумела, у нашай (!) было лепш, цікавей. Ды ўжо ж перабраліся…
У мінулым мінскі прафесар, доктар навук, які ў Ізраілі больш бізнесмен, чым навуковец, і па справах бізнесу часты наведнік Мінска, не адчувае сантыменту да пакінутага:
– На дзень-два ў вашыя бязладдзе, дурату акунуся – і нясцерп назад. Няма ў мяне настальгіі. Дома я тут!..
Ды афіцыянтка з дыпломам тэхналагічнага інстытута, горка каля нас у рэстаране затрымаўшыся – людзі ж толькі-толькі з яе роднага горада! – з адчаем выкрыкнула:
– Мы падыхаем тут ад настальгіі. Па-ды-хаем!..
Скрыпач, мой даўні сябра, што быў у Мінску аўтарытэтным педагогам, але якога не помню ў нас канцэртантам, тут канцэртуе актыўна. З жонкай піяністкай. З аркестрамі. У асветных праграмах. У сюжэтных літаратурна-музычных кампазіцыях, сцэнарыі якіх сам і выстройвае. Запэўніваў:
– Для творчага чалавека ў Ізраілі ўмова адна – будзь ініцыятыўным і не апускай рукі. Маеш гэтыя якасці – не прападзеш. Выявіцца ёсць дзе!..
Калега ж літаратар, вестка пра ад’езд якога з радзімы шчыра мяне здзівіла – у адрыве ад выдавецтваў, часопісаў, газет, з якімі быў звязаны, ад праблем, што займалі яго, як публіцыста і крытыка, чым будзе за мяжой жыць, на што разлічвае? – песімістычнае маё прадчуванне пацвердзіў:
– Нікамусечкі я тут не патрэбен. Ні сам, ні мая пісаніна…
Палярнае разыходжанне меркаванняў. Мантэкі і Капулеці. Расколата ў краіне не толькі грамадства цалкам, што яскрава паказала гібель Рабіна, – свой раскол сярод былых савецкіх і постсавецкіх.
Помніцца, у Варшаве, дзе мы былі, я ўжо згадваў, з нагоды пяцідзесятых угодкаў паўстання гета, срэбрагаловы, з працінальным паглядам ізраільцянін да мяне пры знаёмстве прычапіўся: чаму я, як сказаў ён, на чужыне, а не дома? На дыскусію, што для чалавека дом, што чужына, настрою, ды і часу, не было, – я адмахнуўся: “Стары ўжо, нашто я вам?” Ізраільцянін не адчапіўся: “Вы нам і не патрэбны – патрэбны вашы ўнукі…”
Дзяржава, насельніцтва якой складаецца ў вялікай долі з імігрантаў, – заўсёды плавільны кацёл. Пераплаўляюцца ў адно, зусім знатуралізоўваюцца, сапраўды, не дзеці нават імігрантаў – унукі. Мы бачылі ўнукаў сваякоў і знаёмых, што нарадзіліся ўжо ў Ізраілі. Чэшуць на іўрыце, дзедаву-бабіну родную мову, хоць збольшага разумеюць, не ўжываюць – не свая. Усё дзедава-бабіна – з неразумелага, дзіўнага.
Але самі, хто ў сталасць увайшоў не тут, “уплаўляюцца” ў новае цяжка. Усё роўна, шчаслівыя эміграцыяй, ці не могуць сабе зробленага дараваць…
* * *
Мы прывезлі з падарожжа касету з папулярнымі ізраільскімі песнямі. Слухаю “Алілую”, “Залаты Іерусалім”, астатняе – пашчыпвае ў вачах. Сказаць няпроста – чым, а шчымліва-блізкае, сваё.
Па радыё чую Лучанковы “Верасы”, Семянякаву “Ты мне вясною прыснілася…” – шчыміць-забірае зноў. Таксама пранізліва блізкае!
Як ва ўнуку зліліся ў адну, не раздзяліць, беларуская і яўрэйская крыві, так ува мне зліліся-перапляліся беларускія і яўрэйскія болі, радасці, цікавасці, хваляванні. Суіснуюць, адно другое ўзбагачаюць, бывае, між сабой спрачаюцца.
З тым усім было і ўспрыманне мною Ізраіля.
Правільнае, няправільнае – не ведаю. Маё!
Падрыхтаваў да публікацыі В. Р. паводле зборніка “Поклон тебе, Иерусалим” (1996)
Наверно, всякое путешествие, отбирая силы, обогащает познание, наполняет душу восторгом, нагружает ум информацией, требующей осмысления. Но осмысление продолжается в течение длительного времени, беглые же, неупорядочные мысли генерируются непрерывно в ходе познания. Когда впечатлений более чем достаточно, а силы на исходе, путник находит удобное место, откуда его взору непременно открывается великолепная картина города. Вот она – знаменитая Храмовая гора, ярко блистающая на солнце куполами синагог и мечетей; празднично белеют вдали городские стены, некогда выстроенные Сулейманом Великолепным, ближе раскинулись многовековые кладбища с хаотическим нагромождением больших и малых надгробий, а рядом шумят на ветру деревья Гефсиманского сада, где Сын Человеческий провел последние часы на свободе. Немного в стороне торжественно высятся купола православной святыни – собора Марии Магдалины. Зримая экспозиция веков, напластование культур и религий, история, воплощенная в архитектуре, будоражащая и без того взбудораженное сознание путника. Вторым зрительским планом не переставая проходят недавно виденные им картины тесных улочек еврейского и арабского кварталов города, знаменитая via Dolorosa – путь Иисуса с крестом на изможденных плечах, по замыслу его палачей, идущего на смерть и забвение. По логике же истории получилось иначе – к славе и вселенской, вот уже двухтысячелетней, памяти. По-видимому, властители тех времен еще не знали, насколько предопределен путь Сына Божьего, не прониклись сознанием тщетности собственных усилий. На заре истории многое выглядело иначе, и сила нередко отождествлялась с правдой.
Град царя Давида разрушался множество раз, много раз завоеватели не оставляли в нем камня на камне. Но всякий раз его упорно отстраивали. И не только потому, что он был нужен в качестве собственной столицы, но прежде всего как символ божественного промысла. Храм объединял поколения, незримой связью соединял вчерашнее с сегодняшним. Когда его разрушали, оставались священные камни, когда не оставалось камней, священным становилось место, где они располагались. И завоеватели оказывались бессильными. Они могли уничтожить город, но были бессильны перед непокорной памятью евреев. Истинное значение храма простиралось в веках, и уже в далеком прошлом определило сегодняшнее – государство Израиль.
Может показаться удивительной привязанность евреев к их древним символам, многое в которой порой недоступно современному мышлению, основанному на иных ценностях. Но без духовной привязанности прежних поколений, наверно, был бы проблематичен иррационализм современных, лишенных исторической судьбы и почвы. Заслуживает понимания их верность древней религии и древней культуре, возврат к полузабытому и, казалось, никому не нужному языку – ивриту. Теперь уже ясно, что возрожденный из небытия, он объединил нацию, угловым камнем лег в основу новой еврейской государственности. Столько лет еврейство, как многим казалось, мечтало о невозможном, упорно повторяя «В следующем году – в Иерусалиме». И вековая народная мечта все-таки осуществилась, уже отодвинув вожделенное в недавнее прошлое. Хотя этому, несомненно, важнейшему в истории событию предшествовали сотни и тысячи лет крови и слез, унижений и героических усилий многих поколений евреев, в апофеозе страданий которых явился апокалипсис ХХ века – еврейский Холокост. Но светлый день наступил, божественный промысел осуществился. И расцветает город, в котором нашлось место для эллина и иудея, мусульманина и христианина, объединенных пусть еще в несовершенном демократическом правопорядке, но несомненно стремящемся к нему.
Наверно, ни одна из современных наций не выстрадала столько, сколько это пришлось на долю евреев, большую часть своего существования проведших в изгнании и рассеянии. Полною мерой испив уготованную им чашу страданий, именно евреи возделали духовную почву для рождения Сына Божьего, способного искупить грехи всего человечества, вместе с Моисеем преподавшими миру много важнейших для него уроков. Одним из них несомненно являеется древняя истина: человек должен жить мирно и должен жить дома. Разумеется, прежде надобно иметь собственный дом; горе тому, кто его не имеет. История Израиля есть прежде всего – история борьбы за это божественное право. Она же – пример для многих других: потерявших дом, не сумевших отстоять его в своем историческом существовании. Или не дорожащим им, если таковой имеется, не желающим его обустроить. Евреи отстояли свое важнейшее право, хотя и заплатили за него непомерную цену. Но Дом и Свобода – бесценны.
…По нижней дороге вдоль древних стен и не менее древних кладбищ идут автобусы с паломниками, которые непрестанно толпятся возле Шхемских ворот. Здесь люди со всех континентов, влекомые, наверно, не только туристическим любопытством. Возможно, среди них есть и мои земляки, недавние атеисты, ныне готовые припасть к живительному роднику истории и древних верований. Но что они найдут здесь при виде золотых куполов и закопченных стен этого удивительного города? Что поведают им потемневшие от вековой скорби камни улиц и многочисленных храмов? Что захочет сообщить мудрый и старый Иерусалим не менее старому человечеству? Одну ли радость цивилизованного существования или еще что-либо другое? Особенно хотелось бы знать это сейчас, на пороге третьего тысячелетия эры, начавшей свое исчисление на этой земле.
Увы! Постичь мудрое молчание Вечного Города не под силу уставшему разуму…
(Публикуется по книге «Поклон тебе, Иерусалим», 1996. Сост. С. Кохнович и А. Валк)
Напэўна, кожнае падарожжа, адбіраючы сілы, узбагачае веды, напаўняе душу захапленнем, нагружае розум інфармацыяй, якая вымагае асэнсавання. Але асэнсаванне працягваецца доўгі час, а беглыя, неўпарадкаваныя думкі генерыруюцца безупынна ў ходзе пазнання. Калі ўражанняў больш чым дастаткова, а сілы на зыходзе, вандроўнік знаходзіць зручнае месца, адкуль яго погляду абавязкова адкрываецца раскошная карціна горада. Вось яна – знакамітая Храмавая гара, што зырка блішчыць на сонцы купаламі сінагог і мячэцяў; святочна бялеюць удалечыні гарадскія муры, некалі пабудаваныя Сулейманам Пышным, бліжэй раскінуліся шматвекавыя могілкі з хаатычным нагрувашчваннем вялікіх і малых надмагілляў, а побач шумяць на ветры дрэвы Гефсіманскага сада, дзе Сын Чалавечы правёў апошнія гадзіны на волі. Крыху ў баку ўрачыста высяцца купалы праваслаўнай святыні – сабора Марыі Магдаліны. Навочная экспазіцыя стагоддзяў, напластаванне культур і рэлігій, гісторыя, увасобленая ў архітэктуры, якая бударажыць і без таго ўзбударажаную свядомасць вандроўніка. Другім планам для гледача, не спыняючыся, праходзяць нядаўна бачаныя ім карціны цесных вулачак яўрэйскага і арабскага кварталаў горада, знакамітая via Dolorosa – шлях Ісуса з крыжом на змарнелых плячах, які, паводле задумкі яго катаў, ішоў да смерці і забыцця. Ды паводле логікі гісторыі выйшла іначай – ён ішоў да славы і ўсяленскай, вось ужо на дзве тысячы гадоў, памяці. Відаць, уладары тых часоў яшчэ не ведалі пра наканаваны шлях Сына Божага, не ўсведамілі напоўніцу марнасць уласных намаганняў. На досвітку гісторыі многае выглядала інакш, і сіла нярэдка атаясамлівалася з праўдай.
Горад цара Давіда разбураўся безліч разоў, шматкроць заваёўнікі не пакідалі ў ім каменя на камені. Але штораз яго ўпарта адбудоўвалі. І не толькі таму, што ён быў патрэбен у якасці ўласнай сталіцы, а найперш як сімвал боскага прадбачання. Храм яднаў пакаленні, нябачнай сувяззю лучыў учорашняе з сённяшнім. Калі яго разбуралі, заставаліся свяшчэнныя камяні, калі не заставалася камянёў, то свяшчэнным рабілася месца, дзе яны ляжалі. І заваёўнікі аказваліся бязмоцнымі. Яны маглі знішчыць горад, але не мелі моцы супраць непакорнай памяці яўрэяў. Сапраўднае значэнне храма распасцерлася на вякі, і ўжо ў далёкай мінуўшчыне вызначыла цяпершчыну – дзяржаву Ізраіль. Можа здацца дзіўнай адданасць яўрэяў іх старажытным сімвалам, многае ў якіх часам недаступнае сучаснаму мысленню, заснаванаму на іншых каштоўнасцях. Але без духоўнай адданасці ранейшых пакаленняў, напэўна, быў бы праблематычны ірацыяналізм сучасных, пазбаўленых гістарычнага лёсу і глебы. Заслугоўвае разумення іх адданасць старажытнай рэлігіі і старажытнай культуры, вяртанне да паўзабытай і, здавалася, нікому не патрэбнай мовы – іўрыта. Цяпер ужо ясна, што, адроджаная з небыцця, мова аб’яднала нацыю, кутнім камянём лягла ў аснову новай яўрэйскай дзяржаўнасці. Столькі гадоў яўрэйства марыла, як многім здавалася, пра немагчымае, упарта паўтараючы «Налета ў Іерусаліме». І шматвяковая народная мара ўсё-такі ажыццявілася, ужо адсунуўшы жаданае ў нядаўнюю прошласць. Хаця гэтай, без сумневу, найважнейшай падзеі ў гісторыі папярэднічалі сотні і тысячы гадоў крыві і слёз, прыніжэнняў і гераічных высілкаў многіх пакаленняў яўрэяў, у апафеозе пакутаў якіх стаў апакаліпсіс ХХ стагоддзя – яўрэйскі Халакост. Але светлы дзень надышоў, боская задума ажыццявілася. І квітнее горад, у якім знайшлося месца для эліна і іудзея, мусульманіна і хрысціяніна, паяднаных у дэмакратычным правапарадку; ён яшчэ не дасканалы, але, безумоўна, імкнецца да дасканаласці.
Напэўна, ніводная з сучасных нацый не адпакутавала столькі, колькі выпала на долю яўрэяў, якія большую частку свайго існавання правялі ў выгнанні і стане расцярушанасці. Напоўніцу выпіўшы прыгатаваны для іх келіх пакутаў, менавіта яўрэі абрабілі духоўную глебу для нараджэння Сына Божага, здольнага выкупіць грахі чалавецтва. Разам з Майсеем яўрэі далі свету шмат найважнейшых урокаў, і адзін з іх, без сумневу, заключаецца ў старажытнай ісціне: чалавек мусіць жыць мірна і ў сваім доме. Зразумела, перадусім трэба мець уласны дом; гора таму, хто яго не мае. Гісторыя Ізраіля – гэта найперш гісторыя барацьбы за гэтае боскае права. Яна ж – прыклад для многіх іншых, хто страціў дом, не здолеў абараніць яго ў сваім гістарычным існаванні. Або тых, хто не шануе свой дом, не жадае яго ўладкаваць. Яўрэі абаранілі сваё найважнейшае права, хаця і заплацілі за яго празмерную цану. Але Дом і Свабода – неацэнныя.
…Па ніжняй дарозе ўздоўж старажытных муроў і не менш старажытных кладоў ідуць аўтобусы з паломнікамі, якія бесперастанку тоўпяцца ля Шхемскай брамы. Тут людзі з усіх кантынентаў, якімі рухае, напэўна, не толькі турыстычная цікаўнасць. Магчыма, сярод іх ёсць і мае землякі, нядаўнія атэісты, якія цяпер гатовыя прыпасці да жыватворнай крыніцы гісторыі і старажытных вераванняў. Але што яны знойдуць тут пры выглядзе залатых купалоў і закураных сцен гэтага дзіўнага горада? Што распавядуць ім пацямнелыя ад векавечнага смутку камяні вуліц і шматлікіх храмаў? Што захоча паведаміць мудры і стары Іерусалім не менш старому чалавецтву? Ці толькі радасць цывілізаванага існавання, ці нешта іншае? Асабліва хацелася б ведаць гэта зараз, на парозе трэцяга тысячагоддзя эры, якая пачала сваё летазлічэнне на гэтай зямлі.
Ды дзе там! Спасцігнуць мудрае маўчанне Вечнага Горада не пад сілу стомленаму розуму…
В эти дни Израиль отмечает полувековую годовщину победы в Шестидневной войне. Триумф 1967 года коренным образом изменил ситуацию на Ближнем Востоке, повлияв при этом и на израильское общество, и на еврейский народ в целом. Об этом мы побеседовали с бывшим послом Израиля в США, депутатом Кнессета Михаэлем (Майклом) Ореном (партия “Кулану”) – известным историком, одним из ведущих специалистов по Шестидневной войне, автором книги “Шесть дней войны”.
Мы привыкли считать победу в Шестидневной войне предрешенной. Насколько оправдана эта точка зрения?
Абсолютно не оправдана. Накануне войны израильтяне считали, что само существование государства под угрозой. В общественных парках были подготовлены места для 10 тысяч могил – и это считалось недостаточным. Мы были одни, у Израиля не было союзников. США были дружественным, но не союзным государством. Франция, поставлявшая нам оружие, накануне войны перешла на другую сторону.
В обществе царила подавленность. И народ давил на правительство, чтобы заставить его начать войну. Предвоенный период был очень напряженным, очень нервным. Призвали резервистов, и израильская экономика, на тот период по преимуществу аграрная, просто встала. А ведь середина 60-х годов и без того была периодом экономического кризиса. Никто не мог предположить, что результаты войны окажутся такими.
Действительно ли арабы намеревались уничтожить Израиль?
Арабская общественность действительно требовала уничтожить Израиль. Среди оперативных планов арабских армий были и предусматривающие не только завоевание, но и уничтожение. Даже иорданская армия планировала захватить иерусалимский коридор и расстрелять жителей Моцы и мошава Бейт Заит. У египетской армии был подробный список объектов, которые необходимо уничтожить – в том числе Димону. Планировалось разрезать Израиль пополам и аннексировать Негев. Целью сирийцев был захват Хайфы.
Но если вы спросите, хотели ли арабские лидеры, прежде всего Насер и Хусейн, войны, мой ответ – нет. Они и не думали, что война начнется. Насер хотел бескровной победы. Он вел борьбу за лидерство в арабском мире, расколотом на два лагеря. Радикалы, которых поддерживал СССР: Египет, Ирак, Сирия, Алжир. Консерваторы: Саудовская Аравия, Иордания, государства Персидского залива, Марокко. Но и эти лагеря были расколоты. Например, Сирия конфликтовала с Египтом, Иордания – с Саудовской Аравией.
Насер, видевший себя лидером всего арабского мира, был ослаблен. Интервенция в Йемен оказалась провальной, экономика находилась в глубоком кризисе, что вызвало брожение в народе. Насер хотел демонстративно поиграть мускулами, не доводя дела до войны. Что может быть лучше, чем выгнать силы ООН из Синая и перекрыть Тиранский пролив для израильского судоходства? Чистая победа без единого выстрела.
Велика ли была роль СССР в провоцировании войны? Чего хотели добиться в Москве?
Я не знаю русского, но вместе с переводчиками оказался одним из первых исследователей, попавших в 90-е годы в советские архивы. Там я нашел несколько очень интересных вещей. В 1967 году американцы начали бомбардировки Северного Вьетнама. СССР это очень напрягло, и в Москве стали искать место, где можно спровоцировать конфликт низкой интенсивности, чтобы облегчить положение Северного Вьетнама.
Мир как шахматная доска?
Да. С точки зрения СССР, эти действия вполне логичны. Вы давите на нас там, а мы действуем здесь. Вам придется отвлечься, а мы наберем массу очков. Нам нужны победы, и это – победная стратегия. Не думаю, что СССР хотел войны, но он подлил масла в огонь, распространяя слухи о концентрации ЦАХАЛа на сирийской границе. Мол, Израиль готовится атаковать. Египетские самолеты совершили облет этой границы и установили, что никакой концентрации нет. Но, тем не менее, СССР сыграл значительную роль в разжигании конфликта.
Как вы уже отметили, вторая сверхдержава, США, на тот момент еще не союзник Израиля. Что представлял собой этот конфликт с точки зрения американцев?
Он был для них проблемой. Американцы увязли во Вьетнаме. Именно в 1967 году начались массовые антивоенные демонстрации. Год спустя, под общественным давлением, ушел в отставку президент Линдон Джонсон. Последнее, что им надо было – еще одна горячая точка. Но не будем забывать, что у США не было никаких обязательств перед Израилем. Разве что моральный долг, а это очень абстрактное понятие. Так что СССР могли много что выиграть, а США – много что проиграть.
На ваш взгляд, стал бы Израиль решать проблему “границ Освенцима”, если бы Египет не предоставил Casus belli?
Главным мотивом действий правительства было опасение утратить сдерживающий потенциал. Насер выгнал ООН с Синайского полуострова, перекрыл Тиранский пролив, выступал с воинственными заявлениями. Если бы Израиль оставил это без ответа, потенциал был бы утрачен.
То есть самостоятельно Израиль не стал бы инициировать войну?
Не стал бы. Интересно, что в апреле 1967 года израильская военная разведка пришла к выводу, что война с арабскими странами будет не раньше 1970 года.
Накануне Шестидневной войны у начальника генштаба Рабина произошел нервный срыв, а премьер-министр Эшколь запнулся в прямом эфире. С другой стороны, Моше Даян, назначенный министром обороны, проявил редкую самоуверенность. Имеют ли лидеры право на слабость или на заносчивость?
Назначение заносчивого Даяна министром успокоило общественность, которая была в панике. Запинка Эшколя была вызвана простудой и тем, что текст бы напечатан на машинке и содержал правку от руки. Это одиночный инцидент. Но Рабин во время войны не играл практически никакой роли. Он так и не пришел в себя.
Если обратиться к протоколам, то практически во все судьбоносные моменты войны (идет ли речь об Иерусалиме или Голанских высотах) Рабина нет. Доминантной фигурой войны был Даян. Он принимал все решения. А решение о завоевании Голан было принято им вопреки однозначному запрету правительства.
Через несколько часов после того, как правительство решило не атаковать Сирию, Даян звонит командующему северным округом Дадо (генерал-майору Давиду Элазару – прим.ред.), и, в обход премьер-министра и начальника генерального штаба дает приказ начать военные действия. За это его даже хотели отдать под суд. Но если победителей не судят, как отдать под суд национального героя?
А чем занимался Эшколь?
Он занимался в первую очередь вопросами внешней политики. И его роль была очень велика – особенно в том, что касается Иерусалима. Правительство Израиля, в том числе – религиозные министры, колебались, стоит ли освобождать Старый город, Стену плача. И если смотреть на это не через призму дня сегодняшнего, было чего опасаться.
Война была очень проблемной. Американцы от нее не в восторге, СССР выступает на стороне противника. Израиль в полном одиночестве. Война продолжается три дня, победа на этом этапе уже не подлежит сомнению. Положен конец иорданским обстрелам. Зачем завоевывать Старый город?
Там святыни всех мировых религий. Позволит ли христианский мир, чтобы евреи захватили Храм гроба Господня? Позволит ли мусульманский мир завоевать мечеть аль-Акса – третью по важности святыню ислама? Не окажемся ли мы в конфронтации со всем миром?
Сильнее всего против завоевания Старого города выступал МАФДАЛ. Хаим-Моше Шапиро. Религиозные партии изначально выступали против войны, но особенно – против завоевания Старого города.
Почему?
Они боялись, что ЦАХАЛ выйдет к Стене, протрубят в шофар, а потом Израилю придется уступить Старый город. И это станет слишком глубокой раной. Так что лучше остаться на горе Нево и не войти в Землю Обетованную.
Первым за освобождение Старого города выступил Менахем Бегин, вошедший накануне войны в правительство национального единства. На это Эшколь ему на идише ответил: “Толково придумано”. Мол, только этого нам не хватало.
Когда десантники Моты Гура занимают Масличную гору и смотрят на Старый город сверху вниз, Эшколь обращается с посланием к королю Хусейну – каналы связи продолжали действовать: “Мои солдаты окружили Старый город, но если вы согласитесь на немедленное прекращение огня, выгоните из Иордании египетских офицеров и согласитесь начать переговоры о мире с Израилем – ЦАХАЛ не войдет в Старый город”.
То есть впервые за две тысячи лет лидер еврейского государства может установить контроль над Старым городом, но готов отказаться от этого ради мира с арабским государством. Но Хусейн не отвечает – и всего за два часа ЦАХАЛ занимает Старый город.
Как действовал Бегин, впервые вошедший в правительство?
На мой взгляд, предельно ответственно. Он голосовал против завоевания Голанских высот. Там опасения были не в открытии третьего фронта – к этому времени военные действия на двух других фронтах практически завершились. Дело было в том, что сирийский режим был близок к СССР даже в большей степени, чем египетский. И правительство опасалось, что Советский Союз не станет сидеть сложа руки.
Это поколение было все в шрамах – Война за независимость, операция “Кадеш”, Холокост… И одним из главных его страхов был страх перед вмешательством СССР. Панический страх перед советской армией. Даже я, участник Ливанской войны, это помню. В 1982 году серьезно опасались советского вмешательства. На каком-то этапе был слух, что “русские пришли”, и я помню этот страх…
Кстати, в 1967 году опасения были оправданы. Советская эскадра вышла в море, и если бы война продлилась дольше шести дней…
Известно, что в 1968 году к берегам Израиля была направлена атомная подлодка с крылатыми ядерными ракетами, на случай, что Израиль пересечет “красную линию”…
А у армий есть тенденция их пересекать. В 1967 году был отдан приказ не выходить к Суэцкому каналу, но ЦАХАЛ к нему вышел – просто за счет наступательного порыва. С первого дня курса молодого бойца солдат учат атаковать. Так что мы вполне могли занять и Дамаск. С Бейрутом, кстати, так и произошло. Бегин, который сидел в советской тюрьме, очень боялся русских. Поэтому он был против захвата Голан.
Почему после освобождения Иерусалима слова Моты Гура “Храмовая гора в наших руках” так и осталась лозунгом, не наполнившись реальным содержанием?
Сама по себе эта фраза – результат двух тысячелетий галута. В наших руках, в руках Армии обороны Израиля. Это слова, которые еврейский народ мечтал услышать две тысячи лет.
Но сама-то Храмовая гора осталась в руках мусульман.
И да, и нет. Это было решение Даяна, возможно, не самое удачное. На Храмовой горе был поднят израильский флаг, но Даян приказывает его снять. Приходит главный военный раввин Шломо Горен и предлагает взорвать мечети на Храмовой горе – конечно, этого не сделали.
Даян и правительство вместе с ним пришли к выводу, что в святынях Иерусалима необходимо соблюдать статус-кво. Это касается не только Храмовой горы, но и Храма гроба Господня. К тому же Вакф 1967 года – не сегодняшний Вакф. Он склонил голову перед израильскими властями и не делал проблем. Израиль также признал особый статус Иордании – государства, которое было частью антиизраильской коалиции.
Каким образом освобождение превратилось – в глазах части общества – в оккупацию? Почему через 50 лет после завершения Шестидневной войны ее исход вызывает столь жаркую полемику?
Из-за палестинцев. Касательно Голанских высот таких споров нет. Там действует израильское законодательство, с 1981 года это суверенная территория Израиля. Контроль над Голанами не угрожает еврейскому характеру государства. Под нашим контролем находятся 2,5 миллиона палестинцев – и это после того, как в 2005 году мы вышли из сектора Газы. Иудея и Самария – родина еврейского народа, но международное сообщество признает эти территории оккупированными.
Насколько изменилось израильское общество в результате Шестидневной войны?
Начнем с израильской мощи. После этой войны и войны Судного дня арабские страны поняли, что с помощью конвенциональных военных средств Израиль не победить. С 1973 года мы не воевали против армий арабских стран. Это огромное достижение по сравнению с Войной за независимость, когда египетская армия остановилась только в 30 километрах от Тель-Авива, когда Иерусалим был в осаде. С военной угрозой было покончено.
Началось вытеснение СССР с Ближнего Востока, то, что называется Pax Americana. Стал возможным стратегический союз между нами и США. На сегодняшний день, пожалуй, ни с одной другой страной у США нет таких тесных отношений. Израиль получил военную помощь на сумму 40 миллиардов долларов.
Резолюция 242 Совета Безопасности ООН, установившая принцип “мир в обмен на территории”, позволила нам заключить мир с Египтом, а он, в свою очередь, привел к миру с Иорданией. Израиль получил возможность инвестировать средства в технологическое развитие, в инфраструктуру. Кардинальным образом изменились отношения между Израилем и еврейской диаспорой.
Я знаю, что в Риге в 1967 году латыши поздравляли евреев с победой.
Наиболее сильно Шестидневная война повлияла именно на советских евреев. Как говорят узники Сиона, именно победа дала им силы выступить против режима, что далеко не само собой разумеется. Освободительное движение советских евреев стало значительным фактором падения СССР и привело к репатриации миллиона евреев. Алия придала Израилю огромный импульс, но началом стал 1967 год.
Но война изменила и палестинцев. До нее о палестинцах никто не говорил. Конфликт, который был арабо-израильским, постепенно стал палестино-израильским. Одним из центральных вопросов визита президента США Дональда Трампа станет возобновление палестино-израильского мирного процесса. Но и визит Трампа, и палестинцы – результат Шестидневной войны.
Когда вы смотрите на то, что происходит сейчас в арабском мире, что лучше: Шарм аш-Шейх без мира или мир без Шарм аш-Шейха?
Даян сказал это, потому что считал контроль над Шарм аш-Шейхом залогом безопасности Израиля. Сейчас это звучит по-империалистически: мы не собираемся отказываться от завоеваний во имя мира. Но имел он в виду другое. Мир и безопасность неразрывно связаны. Ни одно правительство Израиля, будь оно правым или левым, не станет подписывать мирный договор, угрожающий безопасности государства. Никто не допустит возникновения в Иудее и Самарии независимой Палестины, которая станет новой Газой или оплотом “Исламского государства”.
Взошедшие на эшафот Очерк жизни, борьбы и смерти двенадцати взошедших на эшафот борцов подполья «Эцель» и «Лехи»
ГРУНЕР, ЭЛКАХИ, ДРЕЗНЕР, КАШАНИ
23 апреля 1946 года в 7 часов утра в одном из цитрусовых садов Петах-Тиквы 40 членов «Иргун Цваи Леуми» выслушивали последние указания, связанные с операцией. Бойцы разделяются на четыре группы. Одна перережет шоссе у Бней-Брака, чтобы прекратить любое движение в Рамат-Ган с севера; вторая — прекратит движение с юга у кинотеатра «Рама»; третья — группа «грузчиков» из десяти человек с ответственным во главе и четвертая — четыре «задержанных араба» и «конвой» из шести «английских солдат».
Старшим в группе «грузчиков» был Дов Грунер, демобилизованный из еврейской бригады английской армии всего две недели тому назад. Он будет руководить погрузкой захваченного оружия и взрывом внутри здания полиции. Многие из бойцов впервые видели Грунера. Он ничем не выделялся: один из многих, простой солдат.
Первыми тронулись в путь «грузчики». Они выехали на автобусе, сошли недалеко от здания полиции и ожидали здесь сигнала от нападающих. Появление людей в рабочей одежде грузчиков ни у кого, конечно, не могло вызвать подозрений. Затем на военном грузовике прибыли «задержанные арабы» в сопровождении «англичан». Было почти 12.00 — час начала операции. В это время парень с английским автоматом «Стен» в руках преградил путь машине на углу шоссе и улицы Бялик в Рамат-Гане у кинотеатра «Рама». По его приказу машина развернулась и стала поперек дороги. В несколько минут образовалась «пробка»: десятки машин замерли в длинном ряду.
Так же был прегражден путь с севера у Бней-Брака. Кроме того, с обеих сторон шоссе было взорвано. Принятые меры исключали прибытие подкрепления с какой бы то ни было стороны. В то же время была проведена обманная отвлекающая операция. Ребята из «ЭЦеЛ» напали на железнодорожную станцию Тель-Авива, чтобы лишить полицейскую станцию Рамат-Гана поддержки соседей. Эта операция обошлась одним убитым и несколькими ранеными.
Военный грузовик остановился у входа в здание полиции. Из него выпрыгнул «английский сержант» и вошел в здание. Он сообщил дежурному, что привез четырех арабов, задержанных по подозрению в воровстве в военном лагере Тель-Литвинский. «Сержант» просит посадить «арабов» под арест до суда. Ордера на арест у него пока нет, но стоит ли заниматься пустячными формальностями? Кроме того, если дежурный желает, он может позвонить в Тель-Литвинский… После коротких переговоров с дежурным сержант кричит в сторону машины: «Эй, капрал Джонсон, веди прохвостов…» Подгоняемые пинками и затрещинами «арабы» вводятся в полицию. Их руки в наручниках, головы опущены. Арабский полицейский выстраивает их в ряд, но прежде, чем он успевает начать запись задержанных, они неожиданно выхватывают пистолеты:
— Руки вверх!
В мгновение ока часть нападающих бросается в правое крыло здания, другая — в левое. Немедленно прерываются телефонные провода, а один из «арабов» направляется к комнате радиста, чтобы предотвратить вызов подкрепления. И тут происходит непредвиденное. Перепуганный еврей-радист, увидев направленный на него «арабом» пистолет, вытолкнул «араба» из комнаты и запер дверь. Пока дверь высаживали, радист успел передать сообщение о нападении. Сообщение было принято в полицейском участке Петах-Тиквы, и офицер с полицейскими немедленно выехал на помощь.
Но никто из нападающих не подозревал об этом. Времени в обрез, надо спешить. После того, как полицейские обезоружены (один застрелен при попытке оказать сопротивление) и здание захвачено, в него входят «грузчики». Отсюда нападающие вместе с «грузчиками» направляются к складу оружия в одной из комнат северной башни полицейского форта. Дверь склада взорвана, оружие выносится во двор и укладывается в грузовики. Под жаркими лучами полуденного солнца пот струится с них градом. Дов Грунер подает пример: взвалив на плечи ящик с патронами, держа в руках две винтовки, он бегом бросается из склада к машине. Время не ждет. Все спешат, хотя никто не подозревает, что офицер с полицейскими, минуя заслон из автомобилей, пешком, по садам и задворкам приближаются к форту…
В самом начале операции произошло несчастье. Англичане с верхнего этажа форта открыли огонь по грузчикам во дворе у грузовика. От их пули пал Израиль Файнерман, который стоял на веранде одного из домов напротив участка и должен был в случае необходимости прикрывать товарищей из автомата. Теперь «грузчики» вынуждены были работать под непрерывным огнем. Многие, истекая кровью, продолжали грузить оружие. Шофер, который тоже был ранен, получил приказ вывезти машину на соседнюю улицу и ожидать там сигнала к отступлению.
Погрузка продолжалась под градом пуль. Раненые и обессиленные бойцы грузили оружие и боеприпасы, пока не закончили работу. Они не прекращали погрузку даже тогда, когда была замечена группа английских полицейских, приближавшаяся к форту.
Склад был опустошен за 20 минут. Взорвать башню уже не оставалось времени — все бросились к машине. Раненый шофер все время не выключал мотора: кто знает, хватит ли времени завести его снова?! Англичане приближались, их выстрелами были уже ранены несколько бойцов. Сигнал к отступлению уже был подан, но не все еще были в грузовике. Командир группы Яаков Злотник — «Нимрод» на бегу был ранен в голову, упал на колючую проволоку, и его бездыханное тело осталось висеть на ней.
Не оставалось уже никакой возможности подобрать еще одного раненого — Дова Грунера. Англичане совсем близко от машины: вернуться за Довом значит подвергнуть всех опасности. Машина срывается с места… Дов остается. Его челюсть разворочена несколькими пулями. Он падает без сознания в ров около колючей проволоки в северной стороне ограждения форта.
9 месяцев пролежал Дов Грунер в тюремной больнице, где перенес три тяжелые операции лица. 1 января 1947 года он предстал перед военным судом в Иерусалиме. На процессе присутствовали журналисты со всего мира. Страна Израиля была в центре внимания мировой прессы. Особенно много писала о борьбе еврейского подполья американская пресса. Лондонская комиссия, при помощи которой министр иностранных дел Англии Бевин пытался оправдаться за палестинский кризис, никого не интересовала. Время переговоров прошло, свист пуль и взрывы гранат заменили речи политиков. Молодежь, стрелявшая из засад и вступавшая в бой среди бела дня, приковала к себе всеобщее внимание. Политики, все еще искавшие «английских друзей», не могли с ней соревноваться. Еврейское подполье стало единственным серьезным представителем сионизма и выразителем его воли.
Потому не удивительно, что мир был намного больше заинтересован подробностями нападения на полицейский участок в Рамат-Гане, чем бесконечными переговорами с англичанами о выдаче разрешения на въезд в Палестину 4.000 евреев в месяц. Дов Грунер стал центром этой драмы лишь после вынесения ему смертного приговора. Майор Вильсон, командир шестой моторизованной дивизии английских парашютистов в Палестине писал в 1950 году — через два года после ухода англичан из страны:
«Из всех людей — англичан, арабов, евреев и других, действовавших в Палестине после войны мало кто удостоился такой известности, как еврей по имени Дов Грунер, член „ЭЦеЛ“ — „Иргун Цваи Леуми“, чье имя стало известно всему миру».
Грунер обвинялся по чрезвычайным законам военного времени в соответствии с параграфами 58-а и 58-б в стрельбе по полицейским и в намерении произвести взрыв с целью убийства лиц, находящихся на службе Его Величества. В начале процесса Дов зачитал заявление на иврит, в котором отрицал полномочия английского суда:
— Вам отлично известно, что захват этой страны и закрытие ее ворот, подобны непрекращающемуся кровавому покушению на жизнь миллионов мужчин, женщин и детей — детей моего народа. Но несмотря на это, а возможно, именно поэтому вы решили превратить страну в свою военную базу — в одну из своих многочисленных баз и отнять ее у народа, у которого кроме нее нет на свете клочка земли, и которая дана ему Господом и историей, и из поколения в поколение освящалась кровью его сынов.
Вы попрали договор, заключенный с нашим народом и народами мира. Поэтому ваша власть лишена законного основания, она держится силой и террором. А если власть лишена законного основания, то право граждан — даже их долг — бороться с ней и свергнуть ее. Еврейская молодежь будет бороться пока вы не покинете эту страну и не передадите ее законному владельцу — Еврейскому Народу. Знайте: нет силы, способной расторгнуть связь между Еврейским Народом и его единственной страной. И рука, пытающегося совершить это, будет отрублена, и проклятие на нем навеки веков.
Дов Грунер отказался принимать участие в ходе процесса и просил не переводить ему на иврит показаний свидетелей. Напрасно прокурор советовал Грунеру хотя бы потребовать выслушать свидетельство своего сослуживца по бригаде о более, чем пятилетней, безупречной службе обвиняемого в ее рядах и его участии в боях в Италии. Суд приговорил Грунера к смертной казни через повешение. Тотчас по прочтении приговора Грунер поднялся и громко произнес:
«Бе дам ва эш Еуда нафла, бе дам ва эш Еуда такум!» — «В крови и огне пала Иудея, из крови и огня она восстанет!»
Выслушав перевод этой фразы, судьи поспешно покинули зал заседаний.
Дов (Бела) Грунер родился 6 декабря 1912 года в венгерском городке Кишварда. Его отец был военным раввином и умер в России в лагере военнопленных. В 1926 году скончалась мать. Дов, оставшийся на попечении деда, учился в «хедере», носил «пейсы» и свято соблюдал традиции. До 18 лет он посещал «ешиву» и был одним из способнейших учеников. Затем Дов учился на инженера в Чехословакии, но не закончив учебы, в 1938 году после вторжения немцев переехал в Будапешт и работал техником на заводе электрического оборудования.
25 декабря 1939 года суденышко «Грейн» доставило по Дунаю из Будапешта в румынский порт Солина группу нелегальных еврейских эмигрантов, среди которых был и Дов Грунер. Еще несколько групп, организованных Бейтаром, уже ждали в Солине — и вместе они составляли весьма значительный «груз».
Лишь 1 февраля 1940 года вышло из Солина судно «Сакрия» с 2300 нелегальными иммигрантами. Босфор был пройден без помех, но как только судно покинуло турецкие территориальные воды к нему приблизился английский военный корабль и, сделав несколько предупредительных выстрелов, взял судно «на буксир» и отвел в Хайфу. 13 февраля судно бросило якорь в хайфском порту. Англичане переправили на берег старых и больных, а потом и бейтаристов, которых немедленно заключили в лагерь в Атлите.
6 месяцев просидел Дов Грунер в лагере. Бейтаристы немедленно организовали свой «кэн» — «гнездо» с лекциями и спортивными мероприятиями, с изучением и усовершенствованием языка иврит.
Здесь в лагере застигла бейтаристов страшная весть о кончине Рош Бейтара в далекой Америке. А через несколько дней, в начале августа, после трехдневной голодовки заключенных, нелегальные иммигранты были освобождены и разъехались по стране. Дов Грунер попал в Рош-Пина. Подразделение Бейтара в Рош-Пина жило под знаком траура по Владимиру Жаботинскому.
Здесь вступил Дов в «ЭЦеЛ». 21.2.1941 согласно приказу Бейтара мобилизовался в английскую армию, где прослужил до 28.3.1946 г. Но не прошло и 30 дней «демобилизационного отпуска», и Дов, который все еще считался английским солдатом, принимает участие в нападении на полицию в Рамат-Гане с целью захвата оружия для «ЭЦеЛ».
Но еще перед этим, за две недели до ареста, Дов принимает участие в другой операции «Иргуна» в Натании. В полдень машина с «англичанами» подъезжает к военному лагерю, офицер предъявляет часовому документы, ворота раскрываются. Несколько пистолетов направлено на часового, он молча поднимает руки и становится лицом к стене. «Грузчики» спускаются в склад оружия и за несколько минут перетаскивают содержимое в машину. Ничто не нарушает спокойствия лагеря. Машина отъезжает. Через несколько минут, сидящие в ней, уже издалека слышат сигнал тревоги и выстрелы в лагере. Эта последняя удачная операция, в которой участвовал Дов, перед арестом.
105 дней прожил Дов под сенью виселицы, не склонив головы, смеясь смерти в лицо. Даже самые заклятые враги Сиона не могли скрыть своего восхищения мужеством «террориста».
26 января 1947 года — за два дня перед казнью — людьми ЭЦеЛа в Иерусалиме был похищен из своей квартиры бывший офицер английской разведки майор Колинс, а на следующий день — из зала суда в Тель-Авиве был уведен председатель окружного суда Ральф Виндхам. Английская полиция и армия провели тщательные обыски в обоих городах, но заложников обнаружить не удалось. В тот же день Верховный Комиссар Алан Канинграм пригласил к себе официальных представителей еврейских учреждений и предупредил их, что, если в течение 48 часов заложники не будут возвращены, власти заменят гражданскую администрацию военной, иными словами парализуют всю жизнь в еврейской «черте оседлости» в стране — районы Тель-Авива, Рамат-Гана, Петах-Тиквы. Напрасно члены делегации уверяли Верховного Комиссара, что они бессильны и требование обращено не по адресу, что они тоже осуждают похищение, но не имеют никакого влияния на ЭЦеЛ. В конце концов от имени официальных учреждений еврейского населения Палестины Иргуну был отправлен ультиматум освободить заложников до 6 часов вечера того же дня — в противном случае «Хагана» начнет братоубийственную войну и не остановится ни перед чем.
Командование ЭЦеЛ, политическим принципом которого было непринятие ультиматумов, не испугалось, разумеется, и на этот раз. Кто-то должен был отступить, и этим кем-то оказался «сам» генерал-антисемит Баркер. Вечером того же дня радио «Кол Иерушалаим» сообщило о том, что исполнение приговора над Довом Грунером откладывается, до рассмотрения его обжалования королевским советом в Лондоне. Это была ложь, Дов не посылал никакого обжалования, но английские власти должны были найти какое-то объяснение своей уступке — нельзя же было рисковать престижем: что скажут и сделают в других частях Британской Империи?
Только по истечении ультиматума англичан и Сохнута и в ответ на отсрочку исполнения приговора на неопределенный срок ЭЦеЛ освободил заложников. Этот шаг создал благоприятную психологическую обстановку для окончательной отмены смертного приговора.
Из своей тюремной камеры Дов Грунер пишет письмо командиру «Иргун Цваи Леуми» Менахему Бегину.
«Командир.
Я благодарю Вас от всего сердца за моральную поддержку, которую Вы мне оказали в эти роковые дни. Вы можете быть уверены, что что бы ни случилось, я буду помнить наше учение, учение о „величии, благородстве и твердости“, и не уроню достоинства еврейского борца. Разумеется, я хочу жить. Кто этого не хочет? Но если я сожалею о том, что жизнь кончена, то лишь потому, что я слишком мало сделал.
У еврейства много путей. Один — путь „еврейчиков“ — путь отказа от традиций и национализма, т. е. путь самоубийства Еврейского Народа. Другой — путь слепой веры в переговоры, как будто существование народа подобно торговой сделке. Путь, полный уступок и отказов, который ведет назад в рабство. Мы должны всегда помнить, что и в Варшавском гетто было 300.000 евреев. Единственно правильный путь — это путь ЭЦеЛ, который не отрицает политических усилий, разумеется, без уступки пяди нашей страны, ибо она наша целиком; но если эти усилия не приносят желаемых результатов, готов любыми средствами бороться за нашу страну и свободу, которые одни и являются залогом существования нашего народа. Упорство и готовность к борьбе — вот наш путь — даже если он иногда и ведет на эшафот, ибо только кровью можно освободить страну.
Я пишу эти строки за 48 часов перед казнью — в эти часы не лгут. Я клянусь, что если бы мне был предоставлен выбор начать все сначала, я снова пошел бы тем же путем, не считаясь с возможными последствиями.
Ваш верный солдат Дов».
На этот раз дело Грунера нарушило спокойствие не только в Палестине, но и в столицах Европы и Америки — и прежде всего в Лондоне. В столице Англии усиливались требования уйти из Палестины пока не поздно. Похищение Колинса и судьи Виндхама повергло в ужас английские власти в Палестине. Семьи чиновников гражданской администрации были отправлены в Англию, а сами чиновники были поселены в специальных «районах безопасности», обнесенных рядами колючей проволоки. Это было предвестие ухода англичан, наступившего через год.
Министр колоний Криц-Джонс заявил в английском парламенте: «Я предупреждаю евреев Палестины и всех тех, кто смирился с такой жестокостью (похищение заложников), что последнее развитие событий неизбежно приведет к введению строгого военного режима во всей стране — со всеми вытекающими последствиями».
Эта очередная угроза, к которым уже привыкла даже сама Англия, была явным проявлением бессилия. По требованию оппозиции во главе с Черчиллем 31 января в парламенте состоялись прения по вопросу «Еврейский террор», центральной темой которых было дело Грунера.
В своей речи Черчилль обвинил английское правительство в слабости, в уступках угрозам террористов, в нарушении законов. Черчилль подчеркнул, что Дов Грунер не обжаловал приговора, что его заставили подписать обжалование — заставило давление со стороны Еврейского Агентства. Сообщив, что Дов уже отменил свою подпись под обжалованием, лидер оппозиции требовал приведения приговора в исполнение.
Мужество Дова Грунера вызывало симпатии даже у враждебной английской прессы. В лондонской газете «Дейли экспресс», принадлежавшей ближайшему другу Уинстона Черчилля лорду Бивербруку, появилась статья Пауля Холта «Рядовой», посвященная Дову Грунеру. Холт писал:
«Грунер хочет умереть. Люди, принимающие такое решение, получают тем самым страшное оружие, способное спасти или уничтожить мир. Он отказывается обжаловать смертный приговор перед Королевским Советом, ибо не признает законности британской оккупации. Своей смертью он хочет доказать жестокость английских оккупантов. Евреи будут с гордостью повторять его имя. Прежде, чем Грунер умрет, Британия вынуждена будет сообщить евреям дату своего ухода из Палестины».
Среди потока протестов, статей и воззваний спокойным и непреклонным оставался Дов Грунер. Ничто и никто не могли поколебать его в решимости не просить милости оккупанта. Представители различных кругов еврейства Палестины, всех его слоев, бомбардировали английские власти просьбами о помиловании Дова. Организация еврейских солдат США — ветеранов Второй мировой войны — обращаются с такой же просьбой к английскому правительству. Подобные же телеграммы поступают от различных организаций и общественных деятелей. За просьбой о помощи обращаются также и к французскому правительству. Газеты используют каждую возможность смягчить Верховного Комиссара или уговорить Дова подписать просьбу о помиловании. У Стены Плача происходят молебны о спасении пленного еврейского бойца.
ТРОЕ
До 10 февраля Дов был один в камере смертников. С этого дня к нему присоединяются еще трое — участники «ночи розог» — Иехиель Дрезнер, Элиезер Кашани и Мордехай Элкахи. Теперь они сидят по двое в каждой камере. Грунер и Дрезнер в одной, Кашани и Элкахи в камере напротив. Через решетчатые двери они видят друг друга днем и ночью (электричество в камере смертников не выключается), их сближают общая участь и идеалы. Судьба четверых зависит от исхода борьбы, развернувшейся вокруг приговоров, и прежде всего от того, подаст ли Дов прошение о помиловании.
Дело «ночи наказания розгами» началось арестом двух бойцов ЭЦеЛ Беньямина Кимхи и Иеуды Каца после нападения на «Оттоманский банк» в Яффо. Оба были приговорены к заключению и, согласно обычаю по отношению к малолетним арестованным, — к наказанию розгами.
Выпущенная Иргуном листовка — на иврит и английском — гласила:
«Предупреждение!
Еврейский солдат, попавший в плен к врагу, „приговорен судом“ английской оккупационной армии к порке розгами.
Мы предостерегаем оккупантов от приведения этого унизительного приговора в исполнение.
В противном случае к тому же наказанию будут приговорены английские офицеры. Любой из них сможет быть подвергнут 18 ударам розгами.
Национальная Военная Организация в Стране Израиля».
Соображения «престижа» заставили англичан привести приговор в исполнение по отношению к юному Беньямину Кимхи. В ответ 29 декабря 1946 года в ночь «наказания розгами», бойцы Иргуна схватили и выпороли майора и трех сержантов одновременно в трех местах: Натании, Тель-Авиве и Ришон-Леционе.
Назавтра известие о порке англичан, достигнув Лондона, заставило многих устыдиться. В парламенте произносили гневные речи, молодчики фашиствующего сэра Мосли подожгли синагогу в Лондоне, а мир смеялся над незадачливыми угнетателями.
В эту ночь 29 декабря была арестована группа членов ЭЦеЛ, которая должна была провести порку офицеров в районе Петах-Тиква.
Члены группы, состоявшей из Иехиеля Дрезнера, Авраама Мизрахи, Элиезера Кашани, Мордехая Элкахи и Хаима Голубовского, вооруженные автоматом и тремя пистолетами, весь вечер проездили на угнанной машине в безрезультатных поисках английских офицеров.
Они наткнулись на заслон из колючей проволоки, из-за которого был открыт огонь. Авраам Мизрахи был тяжело ранен. Машину моментально окружили вооруженные до зубов англичане, принявшиеся прикладами винтовок и рукоятками пистолетов избивать попавших в плен еврейских бойцов. Арестованных бросили в бронемашину и с этого момента без перерыва их избивали и над ними издевались в течение двух суток. Только один из них «избавился» от мучений — Авраам Мизрахи — который скончался от раны. В лагере парашютистов, куда доставили арестованных, их подвергли зверскому избиению, в котором принимало участие множество солдат, сопровождавших свою кровавую «игру» криками «Хайль Гитлер!». С истязаемых сорвали одежду и остригли головы, поливали их покрытые кровоточащими ранами тела холодной водой, а на следующий день заставили ногтями сдирать засохшую на стенах и досках пола кровь.
Через два дня их перевели в тюрьму в Иерусалиме. Их посещает адвокат, которому они рассказывают о пережитых пытках, и издевательствах. Сам их вид — опухшие от побоев лица, на которых не видно глаз, свидетельствует ярче всяких слов. У арестованных только две просьбы: сообщить об их судьбе семьям и заклеймить позором зверства истязателей.
5 января 1947 года в различные инстанции было подано письмо протеста с описанием пыток, которым подверглись арестованные, и с требованием создать следственную комиссию для наказания виновных. 27 января один из секретарей генерала Баркера ответил адвокату письмом, в котором отрицал все выдвинутые против английских солдат обвинения.
И все же из «ночи розог» англичане сделали соответствующие выводы: 22 января была опубликована поправка к закону о военно-полевых судах, разрешающая им присуждать к розгам лишь обвиняемых младше 16 лет (до этого закон разрешал порку до 18 лет). Товарищ Беньямина Кимхи Иеуда Кац не подвергся экзекуции. Английский судья сказал ему: «Твое счастье, собака: слишком молод для виселицы, слишком взрослый для плетки».
Четверым заключенным оказали первую помощь в тюремной больнице, а вскоре их навестили родные. Всех, кроме Иехиеля Дрезнера, который до конца скрывал свое настоящее имя, чтобы не подвергнуть опасности членов семьи и был похоронен под чужим именем Дова Розенбаума.
Иехиель родился во Львове в 1923 году. В 1934 году семья Дрезнер переехала в Израиль и поселилась в Иерусалиме. Здесь, в Иерусалиме, в стенах школы пришлось мальчику впервые выдержать борьбу взглядов и мировоззрений. В 13 лет Иехиель вступил в Бейтар и получил в нем национальное воспитание. И тут он неожиданно столкнулся с сопротивлением со стороны школы. За принадлежность к молодежному движению Жаботинского, преследовали. Директор школы не может примириться с тем, чтобы «души его учеников отравлялись присутствием убийц…». В то время кровавый навет против последователей Жаботинского в убийстве руководителя политического отдела исполкома Всемирного Еврейского Конгресса Хаима Арлозорова (1933), навет, призванный служить интересам политических противников Рош Бейтара в их клеветнической компании против талантливейшего оратора и публициста сионизма Аба Ахи-Меира, еще витал в воздухе, хотя обвиняемые уже были оправданы. Но никакие угрозы и уговоры не повлияли на Иехиеля Дрезнера: он остался в рядах Бейтара. Во время погромов 1936 года в Иерусалиме тринадцатилетний Иехиель принимает участие в патрулировании ночных улиц еврейского квартала. В своем дневнике, на странице, обведенной траурной рамкой, 15-летний Иехиель записывает: «29 июня 1938 года. На виселице в Ако умерщвлен английским правительством герой Шломо бен-Иосеф. Его кровь взывает к нам — Отмщения! Похоронен в тот же день в Рош-Пина».
В 1940 году Иехиель работает в Натании шлифовщиком алмазов и здесь вступает в Иргун — ЭЦеЛ. Ночью 31 марта 1941 года, через неделю после свадьбы, был арестован брат Иехиеля — Цви. В октябре он был выслан в Судан, а оттуда в Кению. Через три месяца после этого английская охранка начала поиски Иехиеля, который был в то время членом разведки ЭЦеЛа. С тех пор в доме родителей, которые переехали в Тель-Авив, часто производились обыски.
Осенью 1944 года Иехиель покидает Тель-Авив, меняет имя и отправляется в местечко Шуни, где служит заместителем командира курса боевой подготовки членов Иргуна. Отсюда он посылается в отделение Иргуна в Хедере и проводит здесь почти год. Здесь он принимает псевдоним Дов Розенбаум, который и остается за ним до конца. Ради алиби он работает «столяром» в одном из английских военных лагерей. Эту работу он получил через «Гистадрут» — профсоюзную организацию. Дов Розенбаум преданный подписчик гистадрутовской газеты «Давар», ходит в синей блузе горячего сторонника рабочего движения и находит моральное удовлетворение в усердном труде.
Так проходил месяц за месяцем, пока его деятельность не стала вызывать подозрения сыщиков — на этот раз не английских, а еврейских. Это был период «Сезона» — период преследования и похищений членов ЭЦеЛ членами «Хагана». Чудом спасся Иехиель от рук усердствующих еврейских преследователей. Однажды по дороге в Хедеру около шедшего пешком Иехиеля затормозила машина и еврейский парень, сидевший за рулем, предложил подвезти. Ничего не подозревавший Иехиель с благодарностью сел в машину. Машина рванулась, и шофер прибавляя газу, погнал ее с бешеной скоростью. В сердце Иехиеля закралось подозрение: остановить пешехода и подобрать его у водителя было время, и вдруг — такая спешка. Иехиель просит сбавить скорость, но водитель не обращает внимания. Иехиелю вспоминается его товарищ Шмуель, который вернулся после похищения с выбитыми зубами. Не сбавляя скорости приближается машина к повороту на Хедеру, но вместо того, чтобы свернуть в город, шофер поворачивает на боковую дорогу. Быстро сунув руку в карман, делая вид, что держит там пистолет, Иехиель другой открывает дверцу машины и прыгает на дорогу. Его тело ударяется о землю, он ползет с дороги и прячется в зарослях кактуса. Не замедляя хода, машина скрывается за поворотом, но через некоторое время возвращается в сопровождении еще одной. Из нее выходят несколько юношей и начинают искать «жертву автомобильной катастрофы». В наступившей темноте тщетно шарят фонари сыщиков — добыча ускользнула из рук. Наутро Иехиель добирается до Хедеры. Но оставаться здесь уже опасно, и через несколько дней он перебирается в Тель-Авив. Здесь он играет важную роль в следственном отделе разведки ЭЦеЛ — «Делек», а затем переводится в ударные отряды в качестве командира подразделения. В «нормальной» жизни он слесарь в частной мастерской, которая изготовляет также оружие для Иргуна. Расположение мастерской не оставляет желать лучшего — в одном доме с коммунистическим клубом.
Иехиель-Дов принял участие в операции Иргуна по уничтожению английских самолетов на аэродроме Лод 27 февраля 1946 года, которая была проведена в рамках «Движения сопротивления» — короткого периода сотрудничества между ЭЦеЛ, ЛеХИ и Хагана. В ту ночь подразделения ЭЦеЛ напали на аэродром в Лоде (командир Гидеон — Амихай Паглин), а подразделение ЛеХИ (во главе с «Довом Блондином») — на аэродром в Кфар Сиркин. Группа Шимшона — Дова Коэна из 30 человек (в которой был Иехиель Дрезнер) успешно выполнила задание. Вся операция проходила под проливным дождем. Подход к аэродрому, нападение и отступление продолжались 10 часов и потребовали огромной выдержки и силы. Во время нападения на полицию в Рамат-Гане (после которого был схвачен Дов Грунер) Иехиель участвовал в «спасательных операциях». Он вывез из больницы доставленного туда раненым Иошуа Себена (Поп) и, прорвав кольцо оцепления Рамат-Гана, спас товарища. Иехиель принимал участие в нападении на вокзал в Ашдоде 2 апреля 1946 года и многих других операциях. Последней перед «ночью розог» было испытание новой электрической мины, которую доставил партизан из России.
Элиезер Кашани, сидящий в камере смертников вместе с Мордехаем Элкахи, родился в Петах-Тикве в 1924 году. Дед его прибыл в Палестину из Иранского города Кашан (по имени этого города и сменил отец Элиезера свою слишком распространенную фамилию Мизрахи на Кашани). Элиезер рос здоровым, стройным юношей, веселого и спокойного нрава, был любим товарищами. Он был членом молодежной спортивной организации «Юный Маккаби». Он не был воспитанником Бейтара и в Иргун Цваи Леуми пришел естественным путем патриота и честного человека.
Это было в период преследования Иргуна. Бен-Гурион издал приказ: выгонять членов ЭЦеЛ с работы, не укрывать их, не поддаваться на их угрозы и сотрудничать с британской полицией. Руководители «Юного Маккаби» в Петах-Тиква также решили провести «чистку» в своих рядах. На собрании было объявлено, что все члены ЭЦеЛ должны покинуть «Маккаби». И тут скромный и молчаливый Элиезер неожиданно встал и заявил: «Это же просто донос!» Все были поражены: что случилось с этим спокойным парнем? Наверно, он и сам террорист! Элиезер и еще несколько юношей были исключены из «Маккаби».
Это был первый урок, приблизивший Элиезера к подполью. Изгнание товарищей за их национальные и политические взгляды глубоко ранило его. Он должен быть на стороне преследуемых. Но он еще не вступает в ЭЦеЛ.
5 сентября 1944 года Элиезер был схвачен англичанами, устроившими облаву на еврейскую молодежь в Петах-Тикве, известной как гнездо «террористов». Всех задержанных (несколько сот) разделили на группы: «известные террористы», «подозрительные», просто юноши и т. д. Элиезера допрашивал английский офицер Уилкин (позже казненный членами ЛеХИ в Иерусалиме). Увидев молодого и широкоплечего брюнета со смеющимися глазами, Уилкин спросил:
— Бейтарист?
— Нет.
— Как же так? Такой парень — и не предан Родине? Неужели не состоял ни в какой молодежной организации?
— Я был членом «Юный Маккаби».
— Неужели ты не мечтаешь о Еврейском Государстве по обе стороны Иордана. (Дикий смех.)
— И это еще будет.
— В Латрун его.
И Элиезер был заключен в лагерь в Латруне. 19 октября 1944 года 251 заключенных из Латруна были вывезены из страны «по соображениям безопасности». Операция была проведена без предупреждения: арестованных вывели из бараков, посадили в машины, доставили в аэропорт и отправили в Эритрею, в Эфиопию. Среди тех, кто на следующий день прибыл в Асмару, был и Элиезер Кашани. В лагере в Судане (куда позднее переводят заключенные) Элиезер вступает в ряды ЭЦеЛ.
Высылка в африканские лагеря была новой мерой наказания, впервые примененной англичанами и вызвавшей многочисленные протесты. Власти пошли на уступки и перевели обратно в Палестину 18 ни в чем не повинных юношей, из числа высланных. Среди освобожденных был и Элиезер, в непричастности которого к ЭЦеЛ англичане наконец (теперь уже с опозданием) поверили.
Теперь Элиезер занимается всем тем, чем должен заниматься новичок ЭЦеЛ: расклеивает листовки, переправляет оружие, слушает лекции. Из-за своего участия в ЭЦеЛ он оставляет любимую девушку: он не хочет обманывать, а сказать правду — нельзя — значит, надо расстаться.
Элиезера арестовывают снова в тот краткий период, который вошел в историю как «Движение сопротивления». Вместе с сотнями других юношей он помогал местным жителям строить ограждения вокруг кибуцов Шфаим и Ришпон для пассивного сопротивления повальным обыскам английской армии. Он арестовывается на короткое время и в числе многих других вскоре освобождается.
Теперь он вынужден каждый день отмечаться в полиции. Такие поднадзорные, как он, были первыми кандидатами на арест при малейшем беспокойстве в стране. После взрыва ЭЦеЛем в июле 1946 года гостиницы «Царь Давид» в Иерусалиме Элиезер Кашани снова заключается — на этот раз всего на 16 дней — в Латрун. После освобождения Элиезер стал посещать курсы командиров Иргуна, но не кончил их. В «ночь розог» 29 декабря 1946 года он вышел отомстить за поругание чести Израиля и больше не вернулся.
Его товарищ по камере смертников Мордехай Элкахи также родился в Петах-Тикве в семье выходцев из Турции, был чемпионом страны по плаванию 1941 года и вступил в Иргун — в конце 1943 года.
Одна из первых его операций — в августе 1944 года — была связана с нападением на полицию Абу-Кабира. С несколькими товарищами он захватывает сторожевой пост на железной дороге недалеко от полиции и перекрывает завалом единственный путь, по которому может подоспеть помощь англичанам. Первый бой, в котором принял участие Мордехай, было нападение на полицейский участок в Калькилии с еще 30 бойцами под командованием Шимшона — Нико Германта. Нападение проводилось в рамках согласованных атак на английские форты в стране — так называемые «Станции Тайгарта», которые были предприняты в этот день, на исходе праздника «Иом Кипур» одновременно в нескольких местах. Группа Германта опоздала на два часа, и, когда бойцы приблизились к зданию полиции, англичане, предупрежденные о нападениях на другие форты, уже ждали их. Саперы, приблизившиеся к воротам форта, были встречены огнем. Многие были ранены. Продолжать открытый бой с засевшим за стенами форта вооруженным до зубов врагом не имело смысла, и группа Нико Германта отступила. Тут и проявил Мордехай Элкахи мужество и преданность товарищам: под светом прожекторов и градом пуль он вытаскивал раненых бойцов.
В мае 1945 года Мордехай принимает участие во взрывах телеграфных столбов, в октябре — в вывозе оружия из английского военного лагеря в Рош-Пина, где бойцы Иргуна в английских униформах с поддельными документами среди бела дня спокойно вывезли машину с оружием. В декабре он участвовал в нападении на военный лагерь в Тель-Авиве. Нападение было молниеносным и неожиданным. В апреле 1945 Мордехай в одной группе с Довом Грунером участвует в нападении на санаторий для английских солдат в Натании и полицейский участок в Рамат-Гане.
С тех пор Мордехай участвовал во многих операциях. Закладка мин около аэродромов или на железнодорожных путях стала будничным занятием. Мечта Мордехая бороться с врагом стала явью. Действительность была намного прозаичней мечты, она была жестокой — со страданиями, кровью и опасностями, поджидавшими на каждом шагу. Операция, казавшаяся такой простой, окончилась трагично в ту «ночь розог», когда Мордехай вел джип с четырьмя товарищами в поисках англичан. Это было его последнее боевое задание.
Раны четырех арестованных заживали, опухоли прошли и только синяки еще свидетельствовали о перенесенных побоях. Англичане спешат провести расправу, но прокурору никак не удается закончить следствие: арестованные не соглашаются давать показания. Наконец установлены фамилии, возраст и профессии обвиняемых: Дов Розенбаум, инженер (ошибка полиции — Иехиель Дрезнер не был инженером), 24 года; Хаим Голубский, шлифовщик алмазов, 17 лет (из-за противоречий в различных документах возраст был установлен путем рентгеновского исследования, и несовершенолетие спасло Хаиму жизнь); Элиезер Кашани, шлифовщик алмазов, 23 года; Мордехай Элкахи, шофер такси, 21 год.
Четверо обвиняются в хранении оружия, приспособлений, способных нанести тяжелые телесные повреждения, и двух плетей.
10 февраля 1947 года в военном суде Иерусалима начался процесс над четырьмя «террористами». Обвиняемые не принимали участия в дебатах, не отвечали на вопросы и не реагировали на предъявленные обвинения: бойцы подполья не принимают участия в подобных спектаклях. Суд длится всего один день. И только в конце процесса двое обвиняемых — Иехиель Дрезнер и Хаим Голубский — выступили с короткими заявлениями, в которых отрицали право английских оккупантов судить еврейских бойцов, попавших в плен, и описывали издевательства, побои и унижения, которым подвергают пленных солдафоны армии Его Величества. После короткого совещания судьи объявляют приговор: трое — Иехиель, Элиезер и Мордехай — приговариваются к смертной казни через повешение: четвертый — Хаим Голубский — к пожизненному тюремному заключению. В ответ на приговор четыре обвиняемых запели национальный гимн «Атиква».
Приговор требовал утверждения командующего британскими войсками в Палестине генерала Евелина Баркера. Срок его полномочий истекал через два дня, и генерал с нетерпением ожидал того момента, когда сможет покинуть эту Святую Землю, превратившуюся для англичан в пылающий вулкан. «Террористы» преследуют генерала днем и ночью. ЭЦеЛ и ЛеХИ пытались совместными силами совершить покушение на генерала. Генерал Баркер уже давно добивается перевода, и вот наконец получено разрешение. Но прежде, чем покинуть эту неблагодарную страну, генерал должен кое-что сделать: удовольствие утвердить смертный приговор трем «террористам» он не оставит своему приемнику. Он требует, чтобы ему немедленно доставили приговор, и, не дожидаясь положенных 48 часов, утром 12 февраля утверждает смертный приговор, вынесенный военно-полевым судом, и в тот же день после полудня, без прощальной церемонии, без почетного караула тайно, как вор, покидает страну.
Вечером радио «Коль Иерушалаим» передало сообщение об утверждении приговора. В адрес командующего английскими вооруженными силами в Палестине от различных учреждений, общественных деятелей и частных лиц стали поступать просьбы о помиловании трех юношей, и только сами приговоренные отказывались просить помилования. В письме, переправленном из тюрьмы командованию ЭЦеЛ для опубликования в печати они пишут:
«К учреждениям и газетам.
Мы хотели бы ответить на статьи, напечатанные в „Давар“ и „Гаарец“. Эти газеты (других мы не видим) осуждают приведение в исполнение смертных приговоров доносчикам. И, очевидно, с целью переубедить подпольные организации, используют нас — приговоренных к смерти. Их аргументация — когда боец, боровшийся в подполье за освобождение народа, приговаривается к смерти, все еврейские учреждения требуют помилования, а просить помилования за доносчика не у кого. Поэтому мы решили обратиться к вам, руководители еврейских учреждений. Когда наконец вы освободитесь от груза диаспоры? Неужели вы не понимаете, что ваши просьбы о помиловании унижают вас самих и честь всего народа? Ведь это же галутовское пресмыкание перед властью. Мы — пленные, и требуем относиться к нам, как к пленным. Если вы можете этого требовать (не умолять, а требовать) — требуйте, если же нет, то наберите в рот воды и не унижайте чести народа. Мы в руках врагов. Мы не можем оказать сопротивления, и они могут делать с нами все, что хотят, — до определенного предела: нашего духа им не сломить. Мы сможем умереть с честью, как подобает евреям.
А по поводу доносчиков мы напомним вам об этике наших предков: „Да не будет надежды доносчикам…“
Приговоренные к смерти в Иерусалимской тюрьме».
Трое приговоренных решительно отказались просить помилования. Теперь их судьба зависела от судьбы Дова Грунера, ибо исход его дела, вокруг которого развернулась широкая кампания в мировой прессе, должен был послужить пробным камнем.
Между тем волнение все больше охватывало еврейское население. После обстрела «Клуба Гольдштейна» англичане ввели военное положение в наиболее густо населенных «еврейских» районах страны. 250.000 евреев были полностью изолированы от внешнего мира. В этой операции участвовали 20.000 солдат. Результат был довольно неожиданным для англичан: угроза ввода военного положения, превратившись в действительность, потеряла все свое сдерживающее и устрашающее влияние — действительность не была такой мрачной, как представлялась. Новое положение лишний раз подтвердило беспомощность англичан. В результате этой акции было задержано всего 25 известных борцов подполья и 50 подозрительных. В условиях осады ЭЦеЛ и ЛеХИ не только не прекратили борьбы, но, наоборот, активизировали свою деятельность, чтобы доказать англичанам, что на еврейского борца не влияют угрозы.
У жителей Страны Израиля были по существу отняты все гражданские права: можно арестовать любого из них, провести в его доме внезапный обыск, изгнать из страны, отправить в ссылку, лишить права вернуться в страну. 17 марта 1947 года в день отмены военного положения в стране в камеру смертников к Кашани и Элкахи ввели еще одного приговоренного к виселице — Моше Барзани. 26 марта Дову Грунеру было объявлено, что королевский Совет не находит возможным смягчить приговор. Дов принял это сообщение с невозмутимым спокойствием.
Выдающиеся политические деятели и международные организации все еще продолжают обращаться к английскому правительству с просьбой о помиловании. Даже политические противники Дова из среды еврейских организаций Палестины — как исполком профсоюзного объединения Гистадрута — присоединяются к этому хору. Верховный Комиссар и командующий английскими войсками в Палестине, не желая вмешиваться в сферы «высокой политики», куда перешло теперь дело Грунера, выезжают на совещание в Лондон — пусть решают в резиденции премьера.
Между тем в камерах смертников прибавилось еще двое — Файнштейн и Азулай (который избежал, в конце концов, смертной казни). 14 апреля 1947 года рано утром в сопровождении усиленного конвоя Грунер, Элкахи, Дрезнер и Кашани переводятся из иерусалимской тюрьмы в крепость Акко. Их сопровождают отряды моторизованной пехоты.
Причина перевода была ясна: в арабском городе Акко бойцам подполья намного труднее совершить попытку освободить приговоренных товарищей.
О переводе заключенных в Акко не сообщили никому: операция была проведена внезапно и в полной тайне. В этот день ЭЦеЛ собирался похитить осужденных из иерусалимской тюрьмы. Согласно плану далеко от Иерусалима в Петах-Тикве должна была быть похищена бронемашина полиции и на ней через несколько часов в тюремную ворота должны были въехать шофер, «двое полицейских» и «осужденный араб». Это должно было произойти между 3.30 и 4.00 после полудня — время прогулки четырех смертников. Закованные в кандалы осужденные, должны были как можно быстрее добежать до машины. Нужно было «убрать» двух охранников у ворот и пулеметчиков на вышке и отступить. Заключенные знали о плане и ждали лишь сообщения о дне операции. 14 апреля, когда адвокат Крицман прибыл в тюрьму, чтобы сообщить им, что они должны быть готовы сегодня, Грунера и его товарищей уже не было в Иерусалиме. В последнюю минуту перед похищением полицейской машины в Петах-Тикве Крицману по телефону удалось сообщить о случившемся. Попытка спасти осужденных не удалась.
Как только стало известно о переводе заключенных в Акко, начались попытки выяснить его причины. Англичане успокаивали — дата казни еще не установлена; традиционный день казни — вторник — уже миновал, верховному раввину Палестины Герцогу будет сообщено о казни за 24 часа, чтобы он мог исповедать приговоренных… Даже заключенные тюрьмы Акко — бойцы ЭЦеЛ и ЛеХИ — которые переговаривались во время прогулки с четырьмя смертниками через стену, разделявшую их, верили, что до дня казни еще далеко. Член ЛеХИ Мататияу Шмулевич, которому удалось через стену обменяться с Довом несколькими словами, рассказывает, что Грунер сказал: «Нас собираются повесить». Но никто из заключенных не принял этого сообщения всерьез. Заключенные, которые всегда чувствуют опасность и немедленно узнают о каждом подозрительном происшествии в тюрьме, на этот раз не подозревали о надвигающемся несчастьи: ведь мешок с песком взвешивают за 24 часа перед казнью, которую проводят во вторник — но вторник прошел, а мешка не взвешивали.
В тот же вечер, во вторник 15 апреля 1947 года, заключенные в цитадели в Акко легли спать как обычно, не подозревая, что в эту ночь совершится ужасное злодейство. Наутро надзиратели долго не открывали камеры — это вызвало подозрения. И лишь спустя некоторое время стало известно, что в эту ночь четверо взошли на эшафот. Дов, Иехиель, Элиезер и Мордехай проделали свой последний путь в крепости Акко, в которой в это время безмятежным сном спали сотни их товарищей — заключенных… Даже пение «Атиквы» в камере с виселицей не донеслось до спящих.
В 7 часов утра 16 апреля 1947 года дрожащий голос диктора донес до евреев Палестины страшную весть. Британские власти были до того напуганы, что лишь после казни опубликовали поправки к закону о военном положении, принятые накануне казни, согласно которым смертный приговор, вынесенный военным судом, не подлежит обжалованию и может приводиться в исполнение не только в 8 часов утра во вторник над не более, чем 3 приговоренными, но в любое время и над неограниченным количеством осужденных, по усмотрению командующего войсками.
Дов Грунер хотел, чтобы его похоронили в Рош-Пина рядом с могилой Бен-Иосефа. Того же хотели и трое его товарищей. Но англичане не допустили этого «по соображениям безопасности». Все четверо были похоронены в Цфате (Сафед), — городе каббалистов, где согласно преданию был похоронен раби Хуцпит, один из десяти убиенных легионерами римского императора Адриана. На похоронах присутствовали родственники казненных — сестра Грунера; брат, сестра и родители Кашани; отец и сестра Элкахи. Лишь родственников Дрезнера не было — его настоящее имя до конца сохранилось в тайне.
В этот день народ Израиля пережил еще одно потрясение: нелегальные иммигранты с судна «Теодор Герцль» были изгнаны из страны, причем двое из них были убиты. Горе и ужас охватили людей: если есть на свете справедливость, она должна свершиться немедленно.
Волна демонстраций против убийства Грунера и его товарищей прокатилась по свету.
Четверо юных бойцов «ЭЦеЛ» погибли недаром: благодаря их борьбе Еврейский Народ добился свободы и независимости.
ЭЛИЯУ БЕЙТ-ЦУРИ — ЭЛИЯУ ХАКИМ
«Я надеюсь увидеть тех, кто вернул „Струму“ нацистам, повешенным на дереве, как Гаман».
Из речи Вуджевуда в английской палате лордов, в 1942 году
Среда, 10 января 1945 года. Раннее каирское утро. С Нила дует прохладный ветерок. В Европе и Азии гремят орудия — Вторая мировая война еще не кончилась, но эхо ее раскатов глохнет в шуме толпы, собравшейся у здания суда в Каире. Взгляды всего мира устремлены к этому дому, в котором начинается один из исторических судебных процессов нашего поколения, процесс над двумя членами еврейского подполья, совершившими покушение на жизнь британского лорда, представителя Империи на Ближнем Востоке. Вход в здание — только по специальным пропускам, число которых ограничено — менее 300. С восхода солнца вооруженные до зубов полицейские оцепили здание, заняли все входы и выходы. Пропуска трижды проверяются. Неожиданно разнесся слух, что в один из подвалов здания подложена мина. Полиция немедленно приступает к тщательным поискам. Прибывают саперы с миноискателями. Слух оказывается ложным.
В зале суда представлена вся мировая пресса. Суд имеет международное значение, редакции всех крупнейших газет мира требуют от своих корреспондентов подробных отчетов. Какова цель покушения на лорда Мойна? Что заставило подпольную организацию — «Лохамэй Херут Исраэль» — «Борцы за свободу Израиля» — сокращенно ЛеХИ послать с таким заданием своих людей? Каким будет приговор военно-полевого суда? Эти вопросы вызывали любопытство, но больше всего приковывали к себе внимание сами обвиняемые — двое молодых евреев. Просто ли они убийцы — уголовники, какими пыталась изобразить их английская пресса? По неясным фотографиям, опубликованным в прессе, можно было заключить, что они обычные преступники. Поэтому публика в зале суда была поражена, увидев на скамье подсудимых юношей, возможно только недавно покинувших школьную скамью. Вот они какие?
Элияу Хаким, высокого роста, худой, смуглый, с лицом оттененным печалью, с тонкими усиками и карими глазами, выглядит не старше 18 лет. Воротничок его белой рубашки расстегнут, на нем элегантный серый костюм. Второй обвиняемый, Элияу Бейт-Цури, среднего роста, в сером свитере и брюках цвета хаки. Его лицо немного раскраснелось, волосы светло-каштановые, желтоватые усики, мечтательный взгляд голубовато-зеленых глаз. Нижняя челюсть чуть-чуть выдается вперед и придает лицу несколько агрессивное выражение. Как и его товарищ, он стоит прямо, чуть отклонившись назад, сложив руки на груди, всей своей позой выражая достоинство, спокойствие и уверенность в себе. «Они относятся к происходящему вокруг с хладнокровным высокомерием» — писал корреспондент французского еженедельника «Имэдж».
Это «холодное высокомерие» не покидало двух бойцов подполья в течение всего процесса — ни на секунду не проявили они волнения или нетерпения. Суд предстоял скорый — все ясно, обвиняемые признались в убийстве, о чем толковать? Немногие в начале суда подозревали, что обвиняемые превратят узкую клетку, в которой они находились, в трибуну, — с которой бросят в лицо миру свое «Я обвиняю». Судьи собирались строго придерживаться процедуры. Они не позволят использовать суд для политической полемики с другим государством! Председатель суда Махмуд Мансур-бей, в прошлом прокурор, с честью выполнит возложенную на него задачу. Обвиняемых защищали лучшие египетские адвокаты. Оба обвиняемых знали арабский, но потребовали говорить на иврит. Председатель суда обратил их внимание на тот факт, что арабский — официальный язык страны. На что Бейт-Цури ответил: «Иврит — официальный язык моей страны». Пришлось пригласить переводчика. Затем встал Хаким и потребовал передать их дело международному суду, ибо оно выходит за рамки Египта, а кроме того, местный суд, находящийся под влиянием и непрекращающимся давлением англичан, не может быть беспристрастным. С этого момента суд был втянут в политические дебаты. Судья поспешил отклонить это требование и перешел к обсуждению деталей покушения на лорда Мойна.
Полдень, понедельник, 6 ноября 1944 года. Британский государственный министр на Ближнем Востоке лорд Мойн приехал обедать в свою виллу в квартале Замальк в пригороде Каира. Около него на заднем сидении сидела секретарша, рядом с шофером на переднем — адъютант. Машина остановилась у ворот, и адъютант поспешил распахнуть перед лордом дверцу. Но лорд Мойн не успел выйти. Двое молодых людей, вооруженных пистолетами, вскочили со своих мест в тени ограды и бросились к машине. Один из них (Хаким) решительно подошел, распахнул левой рукой дверь и три раза выстрелил б министра. Секретарша не получила даже царапины. Бейт-Цури стоял в нескольких шагах от машины, прикрывая товарища. В этот момент шофер попытался схватить Хакима. Бейт-Цури поспешил к шоферу и приказал ему лечь на землю. Шофер не подчинился и Бейт-Цури выстрелил в него. Все кончилось в течение нескольких секунд. Адъютант лорда бросился за ними и, пробегая мимо расположенного неподалеку здания полиции, поднял тревогу. Совершенно случайно подвернулся регулировщик уличного движения на мотоцикле, который присоединился к преследователям.
Беглецы могли бы застрелить полицейского и скрыться, но они не хотели причинить вред полицейскому — ведь война идет с колониальной британской властью, а не с египетским народом. Они приближались к мосту через Нил, когда пуля полицейского-мотоциклиста ранила Бейт-Цури в бок, и он упал на землю. Хаким поспешил на помощь. Полицейский настиг их, и в мгновение ока вокруг парней собралась толпа и на их головы посыпались удары, сопровождающиеся дикими криками: «Великий господин-англичанин — убит!» Их схватили на мосту Булак, операция удалась, отступление — нет.
Выстрелы в столице Египта пробудили эхо во всем мире. Вначале мало кто знал, кем были покушавшиеся; об этом знали только те, кто их послал. Но агентство Ройтер в первом же сообщении намекнуло, что покушавшиеся — не египтяне. И тут же возникло подозрение, что израильское подполье перенесло свои действия за пределы Родины. Больше всех были, разумеется, потрясены политики в Лондоне. Во-первых, опасение, что пламя перекинется на другие части империи — теперь в дни Второй мировой войны. Сегодня в Каире, а завтра такая же участь, возможно, ожидает кого-то в самой метрополии? Во-вторых, Черчилль — глава правительства был задет лично: Мойн был его другом в течение 30 лет.
А Иерусалим? Иерусалим, затаив дыхание, ждет дополнительных сообщений. На следующий день после покушения становится известным, что сыщики английской охранки в Палестине во главе с самим Джейлсом выехали в Каир, чтобы опознать арестованных, которые отказываются отвечать на вопросы, обращаются к египетским полицейским только на иврите и заявляют, что заговорят только на суде. Глава египетского правительства Ахмад Маер-паша полон тревоги — как бы не разгневались на него английские господа. Он лично наблюдает за следствием и созывает экстренное заседание кабинета. Король Фарук совершает царственный жест: награждает полицейского Амин Мухмад Абдаллу, задержавшего покушавшихся, золотой медалью.
Оба еврейских юноши называют вымышленные имена: Моше Коэн и Ицхак Хаим Зальцман. Через некоторое время опубликовано их первое заявление:
«Мы члены организации борцов за свободу Израиля — ЛеХИ, и действовали согласно ее приказу». Далее следовало краткое объяснение мотивов покушения: лорд Мойн стоял во главе политического отделения по вопросам Ближнего Востока в британском правительстве. Он был символом режима угнетения и отвечал за проведение в жизнь в Палестине политики, противоречащей еврейским интересам. В 41–42 годах он был министром колоний. С 42-го — заместитель министра, а с февраля 44 государственный министр. Отсюда его прямая связь с событиями в Палестине и несомненная ответственность.
Следствие продолжалось. Лондон требовал выяснить личности арестованных. Между охранкой в Палестине и Египте поддерживался постоянный контакт. Вскоре после покушения Хаким был переведен в тюрьму, Бейт-Цури в больницу, где был оперирован и пролежал до выздоровления две недели. Арестованные отказывались назвать свои настоящие имена. Их фотографии появляются в местных газетах и перепечатываются в Палестине. И тут же находятся свидетели и становится известно, что Моше Коэн — Элияу Хаким, а Ицхак Хаим Зальцман — Элияу Бейт-Цури.
Приказ ликвидировать Мойна был передан из штаба ЛеХИ Беньямину Гефнеру, который с 1942 году был руководителем ЛеХИ в Египте, а после выезда в Италию в 1943 году передал командование Иосифу Галили. Помощь членов ЛеХИ, находившихся на службе в английской армии в Египте, была ограничена, ибо контакт с ними был затруднен, а его обнаружение могло навлечь подозрение на всех евреев в армии, что было нежелательно. Некоторую помощь оказывали египетские евреи. Элияу Хаким идеально подходил для покушения: он отлично зарекомендовал себя в предыдущих операциях, как уроженец востока прекрасно знал арабский и неоднократно бывал в Египте. По прибытию в Каир он снял комнату у глубоко религиозного еврея, не подозревавшего, разумеется, кого он принимает. По фотографиям в египетско-английской прессе Хаким изучил внешность Мойна, а из раздела светской хроники знал о его месте жительства и передвижении. В начале визита высокого гостя в Египте его охраняла британская военная полиция, затем обычная египетская, а незадолго до покушения и эту охрану сняли. Хаким тщательно исследовал место будущей акции. Позднее в качестве ответственного за операцию был прислан в Каир Бейт-Цури. Ему было доверено разработать детали операции и установить дату покушения. Члены ЛеХИ, находившиеся в Египте, должны были обеспечить Хакима и Бейт-Цури убежищем и информацией. Было решено не использовать для отступления машину, ибо большинство египетских шоферов были агентами охранки. Следовало на велосипедах добраться до моста через Нил в 200 метрах от дома Мойна, переехать по нему и добраться до приготовленного заранее укрытия. В тот же день оба, в форме английских солдат, должны выехать поездом в Палестину. Все было готово и окончилось бы удачно, если бы не подоспел на мотоцикле полицейский Амин Мухмад Абдалла…
Известие о покушении обрушилось на евреев Израиля, как гром с ясного неба. Страх, что это вызовет еще более жестокое угнетение, охватил многих. Черчилль никак не мог успокоиться и время от времени произносил угрожающие речи в адрес сионизма. Он грозил пересмотреть свое отношение к делу сионизма в Палестине, если террору не будет положен конец. Хоть лидер официального сионизма доктор Хаим Вейцман и обещал вырвать зло с корнем, Черчилль требовал более веского залога.
С 6 ноября, почти два месяца до суда сидели Хаким и Бейт-Цури отдельно. Они подружились и сблизились лишь на чужбине во время подготовки к операции: в Израиле они не были знакомы. Вместе они хранили тайну своего прибытия в Каир, вместе, желая дать родным и близким уничтожить все подозрительные бумаги, отказывались называть свои имена. И лишь, когда их фотографии были опубликованы, а они — опознаны, согласились сообщить некоторые данные о себе. После этого в Страну Израиля выехали сыщики охранки, чтобы произвести обыски в семье Хакима в Хайфе и Бейт-Цури в Тель-Авиве.
Элияу Хаким родился в столице Ливана Бейруте и в семилетнем возрасте вместе с родителями прибыл в Хайфу. Он рос избалованным сыном богатой семьи. И лишь начало еврейских погромов 1936–1939 годов пробудило в нем национальное чувство. И сразу же возник вопрос: почему евреи сидят сложа руки? почему ограничиваются гневными заявлениями и протестами? И к чему эта «Авлага» — «Сдержанность»? Нужно организовать еврейскую молодежь на войну с бандитами.
Руководители союзных держав обещают, что все второстепенные проблемы будут решены после войны. Но разве спасение евреев от рук нацистского палача — второстепенный вопрос? Не настало ли время объявить, что после окончания войны евреям будет предоставлена государственная независимость? Но англичане этого не желают и продолжают бесчинствовать: введено чрезвычайное положение, побережье страны блокировано. Юноша Хаким видит, как его братьев, чудом спасшихся из Европы и перенесших мучительное плавание, силой возвращают в открытое море. Элияу еще не исполнилось 17, когда он ушел в подполье. Не помогли уговоры родителей: разве может маленькая организация, горсточка людей, изгнать британскую империю из страны? Народы больше и сильнее нас — Индия, Египет — не могут этого добиться? Он твердо стоит на своем: мы прогоним англичан. Если молодежь поймет, что эта страна принадлежит ей, никакая сила в мире не устоит перед ними. Евреи не индусы и не египтяне, евреи проникнуты древним духом восстания.
Элияу рвется в бой. Он отличный стрелок и полон сил. Он все больше ненавидит поработителей-англичан и все ревностней заботится о чести народа, даже в маловажных вопросах. Ему рассказывают, что арабские юноши нападают на евреев в одном из городских садов Хайфы. С наступлением вечера Элияу нападает на них, мстит за унижение. Так им и надо, в следующий раз не придут. Элияу Хаким продолжает учебу в гимназии. 10 марта 1942 года в сочинении на тему «Можно ли устраивать веселья в честь праздника Пурим после несчастья с судном „Струма“» он пишет: «750 евреев, спасшихся от нацистов, погибли в море… Как может прийти на ум устраивать веселые пирушки? Если не мы будем скорбеть о наших братьях, то кто же? Англичане, не принявшие их, или немцы, их изгнавшие? Как может человек сидеть в кафе, пить вино и веселиться, зная, что вчера в этот час его братья находились на прогнившем суденышке, в положении, которое даже трудно себе представить, буквально на краю гибели… У такого человека нет совести».
ЛеХИ перестраивает свои силы и готовится действовать. Семья Элияу, пытаясь помешать ему принять участие в подполье, заставляет его мобилизоваться в английскую армию. Он не хочет служить чужому народу, захватившему его страну, не хочет изменить товарищам по идеалу. Но родители настаивают: ведь война с нацизмом — не только у англичан, это и еврейская война. Молодежь в большинстве своем идет в английскую армию. И Элияу уступает нажиму. В армии он столкнулся вплотную с диким антисемитизмом английских офицеров и солдат и еще больше возненавидел поработителей. Связей с ЛеХИ Хаким не порвал: он помогает распространять листовки и переправлять оружие, несмотря на то, что это было связано с большой опасностью и каждого еврейского солдата подвергали особо тщательному обыску. Но в конце концов нахождение в рядах армии угнетателей становится невыносимым: Хаким дезертирует и возвращается в ряды подполья. Все мосты сожжены — военная полиция разыскивает дезертира. Элияу под новым именем Беш живет в маленькой комнате в районе Тель-Авива, и экономит каждую копейку своего скудного заработка для организации, остро нуждающейся в средствах.
Участие Бени в операциях учащается. Он всегда стремился к большим и серьезным делам и потому, когда был зачислен в группу по проведению покушения на жизнь Верховного Комиссара Палестины сэра Гарольда Мак-Майкла, его радости не было границ. Руки Верховного Комиссара были обагрены кровью жертв «Патрии» и «Струмы», тысячи беглецов из Европы были по его приказу возвращены в море. Бени принимал участие во многих попытках убить Мак-Майкла, о большинстве из которых жители Палестины даже никогда и не узнали. Однажды, просидев целый день во дворе православной церкви в Иерусалиме около вокзала, где Верховный Комиссар проходил по пути из своего дворца в город, и так и не дождавшись, парни из ЛеХИ, в том числе и Бени, вернулись на то же место на следующий день. Но одна из монахинь, заподозрив недоброе, набросилась на них с бранью, и от плана пришлось отказаться. Другой раз (февраль 1944) Бени с группой ЛеХИ прождал Верховного Комиссара три дня подряд в районе кинотеатра «Рекс» в Иерусалиме, куда по сведениям последний должен был прийти. Еще дважды ребята из ЛеХИ пытались убить Верховного Комиссара; на повороте улицы, где он должен был проехать, и на концерте филармонического оркестра в Иерусалиме. И оба раза в последний момент их ждало разочарование — Мак-Майкл, как будто чувствуя опасность, не появился.
Последняя попытка, совершенная членами ЛеХИ 8 августа 1944 года у арабской деревни Лифта на четвертом километре дороги Иерусалим — Яффо, вызвала бурю в стране и за границей. Верховный Комиссар и его свита должны были принять участие в прощальной церемонии в связи с возвращением Мак-Майкла в Англию. О церемонии сообщалось в газетах — это была последняя возможность отомстить.
Приготовления были проведены в страшной спешке. Командовал операцией Иошуа Коэн. Три группы разместились на холмах у дороги. Первая из трех партий, в которой был Бени, должна была отрезать англичанам путь к отступлению из простреливаемой зоны. Во второй группе был Иошуа Коэн, Дов «Блондин» и еще один, в задачу которых входило открыть огонь из автоматов и уничтожить комиссара. Третья группа из четырех парней должна была столкнуть большие камни на дорогу, как только англичане приблизятся. Но в то утро здесь прошел араб-инспектор дорог и, заметив большие камни, перекатил их на другую низкую сторону дороги, чтобы они случайно не помешали движению. Пришлось отказаться от заграждения. Решили вылить бензин на дорогу и поджечь его.
Впереди автомобиля Верховного Комиссара ехал мотоциклист и машина с сыщиком, сзади — грузовик с солдатами. Неожиданно пламя и дым преградили дорогу — третья группа сделала свое дело. И немедленно открыла огонь вторая группа. Автоматные очереди сыпались на растерявшихся англичан. Первая группа также открыла огонь. Английские солдаты, спрыгнув с грузовиков, попрятались за камни по другую сторону дороги. Машина комиссара свернула с дороги и остановилась. Комиссар получил легкие ранения, его супруга отделалась испугом, адъютант и шофер были ранены.
Нападающие отступили в одной машине. Многие думали, что операция удалась, но Бени удрученно повторял: «Жаль, такой убийца — и уйдет безнаказанно. Такой убийца!»
Напрасно огорчался Бени. Работы хватит. Его выбирают для выполнения миссии в Каире: он отличный снайпер, знает Египет и его народ. Штатский костюм снова заменяется английской униформой. Бени по приказу подполья едет в Египет с исторической миссией.
Через несколько недель в Каир выезжает Элияу Бейт-Цури. Бейт-Цури родился в Тель-Авиве 26 января 1922 года. Его дед приехал в страну несколько десятилетий тому назад и принял имя Бейт-Цури по названию одной из крепостей в горах Иудеи. Мать Элияу, — умершая, когда ему было 16 лет, была сефардской еврейкой и ее предки уже несколько поколений жили в Стране Израиля.
С раннего возраста Элияу был противником сдержанности по отношению к арабским погромщикам. 30 мая 1938 года — через несколько дней после суда над Бен-Иосефом — Элияу пишет о лицемерии сторонников «Авлага», позволяющих себе публиковать на страницах газеты «Давар» статьи, полные «ненависти к сторонникам сопротивления и натравливания на них».
Бейт-Цури с отличием кончает школу и получает стипендию для поступления в гимназию «Бальфур». Он способный математик, но особенно отличается в знании языков: иврита, арабского, испанского, английского и итальянского.
Погромы 36–39 гг. и демонстрации евреев против мандатной власти производят на Элияу глубокое впечатление. В конце 1937 года Бейт-Цури вступает в Национальную Военную Организацию — «Иргун Цваи Леуми» или коротко «Иргун», учиться владеть оружием и принимает участие в боевых операциях. Во время одной из них — нападение на британский автобус — Элияу получает тяжелые ожоги и два месяца не встает с постели. После выздоровления Бейт-Цури назначается руководителем одного из подразделений в группе «Хет» в районе Тель-Авива. Группой командовал Ицхак Шамир (Езерницкий), и она была одной из лучших и активнейших в Иргуне. Элияу принимал участие во многих ответственных операциях — таких, как закладка мины на арабском овощном базаре в Яффо в 1938 году.
Вскоре Бейт-Цури записывается в Иерусалимский университет на факультет гуманитарных наук и изучения Востока. В то же время он проходит курс инструкторов Иргуна и назначается командиром двух подразделений в Иерусалиме. Из-за тяжелого материального положения Элияу вынужден прекратить учебу, вернуться в Тель-Авив, пройти курсы землемеров и начать работать в правительственном учреждении.
После того как в 1941 году судно «Струма» с нелегальными еврейскими иммигрантами не допускается британскими властями к берегам Палестины и тонет в водах Дарданелл, на улицах городов и деревень Израиля расклеиваются фотографии Верховного Комиссара сэра Гарольда Мак-Майкла с короткой надписью под ней: «Разыскивается по обвинению в убийстве». «Иргун» налаживает связь с группой членов «Хаганы» — «армии официального сионизма», которая без ведома руководства решила нарушить преступное бездействие и выступить вместе с ЭЦеЛ. «Иргун» планировал открытое нападение силами в несколько сот бойцов на резиденцию Мак-Майкла, захват и предание комиссара суду. В последний момент по техническим причинам и из-за опасения подвергнуть опасности сразу большую часть «Иргуна» план был отменен. Разочарованный Бейт-Цури решает покинуть ряды «Иргуна» и присоединиться к отколовшейся от него ранее группе ЛеХИ, вождем которой был Авраам Штерн (Яир). Элияу Бейт-Цури встретился со своим бывшим командиром по «Иргуну» Ицхаком Шамиром, перешедшим после раскола в лагерь Яира. В сентябре 1942 года Ицхак Шамир бежал из лагеря Мезра и теперь вновь строил ЛеХИ, разрушенную убийством Штерна-Яира английской охранкой. Бейт-Цури с пылом взялся за работу. Он предлагает совершить покушение на Верховного Комиссара во время молитвы в церкви «Сант Джорж». И эта попытка не увенчалась успехом. Элияу принимает деятельное участие в приготовлениях к последней попытке убить Верховного Комиссара на четвертом километре по дороге Иерусалим-Яффо. Комиссар ускользнул от рук мстителей и на следующий день отбыл в Англию.
Когда возник план покушения на лорда Мойна — символ колониального гнета, Элияу Бейт-Цури приложил все силы, чтобы убедить своих командиров послать его.
Суд в Каире над двумя членами ЛеХИ продолжался со среды 10 января 1945 года до четверга 18 января. Атмосферу суда невозможно описать. Даже судьи почувствовали величие духа израильтян. Окруженные врагами, в чужой враждебной стране они смогли защитить честь Еврейского народа и вызвали симпатии у всех наблюдавших за процессом. «Эти юноши покорили египтян», — телеграфировали иностранные корреспонденты из зала суда. 11 января великий день в жизни Бейт-Цури: в течение двух с половиной часов он произносит обвинительную речь англичанам перед публикой и перед десятками миллионов читателей. Вся его поза с гордо поднятой головой и сложенными на груди руками говорила о спокойствии и уверенности в своей правоте, о гордости за принадлежность к древнему и великому народу, о счастье принадлежать к его борющемуся подполью. Напрасно ждали судьи просьб о жалости или снисхождении. Свою речь Элияу Бейт-Цури произносит по-английски, ибо переводчик недостаточно владеет ивритом, а Элияу — арабским. Бейт-Цури говорит, что приказ уничтожить лорда Мойна он и его товарищ получили от организации, к которой они оба принадлежат. Они получили приказ не наносить вреда никому, кроме Мойна, — ни одному солдату, находившемуся в Египте в связи с войной против Германии, ибо между борьбой ЛеХИ и этой войной нет ничего общего; и ни одному египтянину, ибо между Израилем и Египтом нет конфликта, спор идет между Израилем и Великобританией. Последние слова вызывают у всех симпатию, ибо в конце концов и египтяне ведь хотели бы освободиться от английского господства. Далее Бейт-Цури объясняет причины покушения, но судья прерывает его: он не позволит вести здесь пропаганду против какого бы то ни было человека или страны, он требует ограничиться деталями, относящимися к процессу. Но Бейт-Цури настаивает на своем. И опасаясь гнева Лондона, судья с этого момента запрещает журналистам записывать слова обвиняемого. Все же речь Элияу Бейт-Цури сохранилась почти полностью: западные корреспонденты восстанавливали ее по памяти в перерывах заседаний суда, сидя в соседнем ресторане и дополняя записи друг друга. Один из американских корреспондентов взялся передать речь в газеты. Он вылетел в Бейрут и в ту же ночь телеграфировал содержание речи в редакции крупнейших газет Америки и Европы. Бейт-Цури говорил о том, что Англия, получив мандат Лиги Наций на Палестину, стремится увековечить в ней свою власть, к чему и направлены все преступления ее администрации и полиции.
«Положение в моей стране напоминает мне рассказ Джека Лондона „Морской волк“. Единственного оставшегося в живых пассажира затонувшего корабля подбирает в море другое судно. Человек спасен. Но на судне властвует жестокий и мрачный деспот — капитан. Спасенный терпит от него издевательства, побои и муки, пока это не вынуждает его взбунтоваться, вступить в борьбу и даже убить жестокого капитана. Поведение английского правительства в Стране Израиля намного хуже поведения того капитана. Миллионы моих братьев потонули в море слез и крови. Но английский капитан не поднял их на палубу судна — их последнюю надежду. Он стоял на мостике и спокойно наблюдал, как тонут сыны моего народа. И если кому-нибудь удавалось ухватиться за борт — добраться до берегов Родины, он — англичанин сталкивал их обратно в море в разверзнутую бездну. И мы — те, кто находился на Родине и видел все это, должны были выбирать — покориться или бороться. Мы решили бороться! Решили уничтожить чужую враждебную власть, изгнать ее из страны.
Скажут, что мы не имеем права бороться с англичанами, ибо благодаря им мы находимся в Стране Израиля. Это неправда. Еще в 1915 году из Ришон ле-Циона прибыл сюда в Каир молодой ученый Аарон Аронсон и предложил английскому главнокомандующему помощь еврейской подпольной организации НИЛИ (Нецах Исраэль ло Ишакер) в доставке секретных данных о турецких войсках в Палестине. Когда его спросили, какой награды он требует, он ответил: свободы Стране Израиля. Этого же хотим и мы.
Преступления англичан в моей стране неисчислимы. Закон против нас, но он не распространяется на англичан. Английский полицейский на улице в Иерусалиме бьет до смерти молодого еврея — это законно. Другой убивает старика — это тоже законно. Полицейский капитан Мортон врывается в квартиру в Тель-Авиве и несколькими выстрелами из пистолета убивает Яира-Штерна, заведомо зная, что Яир безоружен. Это было хладнокровным, заранее запланированным убийством: вместе с полицией прибыла машина для доставки трупа в морг. Возможно, у себя дома англичане джентльмены, но в стране Израиля они предстают во всем безобразии колонизаторов.
Вот почему я вступил в подпольную организацию, занимавшуюся распространением листовок и нелегальной литературы, а когда это не помогло, применившей силу против власти, основанной на насилии и прежде всего, против ее представителей, ответственных за наши беды. Мы боремся не за претворение в жизнь „Декларации Бальфура“, не за представление нам „национального дома“, но за самое главное — за свободу. Наша страна — Эрец Исраэль — Страна Израиля должна стать свободной и независимой».
Председатель лишает Бейт-Цури слова; но самое главное уже сказано.
Слово предоставляется Элияу Хакиму:
«Закон должен основываться на справедливости. Он устанавливает обязанности граждан, но и предоставляет им права. В противном случае его не уважают. Мой товарищ и я воспитаны в духе нашей Библии: не убий! Но у нас не было никакой другой возможности заставить уважать наши попранные права. Поэтому мы решили действовать — во имя высшей справедливости. От нас требуют ответа за убийство лорда Мойна. Мы же обвиняем его и правительство, которое он представлял, в убийстве сотен и тысяч наших братьев и сестер. Мы обвиняем их в опустошении нашей Родины и в грабеже нашего имущества. По какому закону можно их судить? К кому мы могли обратиться за справедливостью? Эти законы не писаны ни в каком кодексе, они — в наших сердцах. И мы были вынуждены встать на защиту справедливости.
Поэтому мы требовали передать нас международному суду, который один, возможно, полномочен разбирать наше дело».
18 января 1945 года, на восьмой день суда в 12.05 был объявлен приговор. Здание суда было окружено усиленными нарядами полиции, которыми командовал сам сэр Томас Расел-паша, английский начальник арабской полиции. Председатель суда объявил, что «решено передать протоколы суда Муфтию для того, чтобы он мог высказать свое мнение. Приговор будет объявлен 22 января». Это значило — смертная казнь. Суд проходит по законам Корана и казнить можно только с согласия духовного главы мусульман — муфтия. Заключенных возвращают в тюрьму, в разные камеры. Жить им остается три недели. И именно теперь, в последние часы так тяжко одиночество. Но больше всего тяготит их отсутствие всякой связи с подпольем, т. е. со всем их миром. Что думают о них там, на Родине? Поймет ли народ, оправдает ли, продолжит ли борьбу? Простят ли родители?
В самом Египте не скрывают симпатий к осужденным. В Каире кое-где проходят демонстрации солидарности с ними, одна из которых разогнана выстрелами полиции. В одной толпе несли плакат: «Долой англичан! Свободу покушавшимся на Мойна!» Египетское еврейство постилось в день объявления приговора. Со всего мира в адрес короля Фарука, главы правительства Египта и британского премьера, прибывали телеграммы с просьбами о помиловании. Муфтий утверждает приговор 22 января, но приведение его в исполнение откладывается с недели на неделю. Согласно процедуре дело Хакима и Бейт-Цури переходит от министра юстиции к премьеру, затем к королю Фаруку и наконец к министру внутренних дел, уполномоченному установить день казни. И вдруг, как гром среди ясного неба, на головы тех, кто надеялся спасти двух заключенных, обрушивается неожиданное известие: глава правительства Египта Ахмад Маэр-паша убит мусульманским фанатиком в коридоре парламента в Каире. Усилия последних недель смягчить приговор Хакима и Бейт-Цури оказываются напрасными. Уинстон Черчилль, глава английского правительства, своей подстрекательной речью в палате общин 27 февраля 1945 года помогает затянуть петлю на шее двух еврейских юношей: «Меры безопасности в Египте должны быть усилены. Исполнение смертных приговоров над людьми, виновными в политическом убийстве, должно быть немедленным, что послужит устрашающим примером…»
Последние надежды рухнули.
В четверг утром 22 марта 1945 года заместитель главного раввина Египта рав Нисим Охана посещает осужденных, чтобы принять их исповедь. Он сообщает Элияу Бейт-Цури, что казнь состоится в 8 часов утра. Элияу готов к этому с первого дня вступления в ряды подполья. Он горд тем, что ему дано пожертвовать жизнью во имя Родины. С таким же спокойствием в другой камере принимает сообщение раввина Элияу Хаким. Не сговариваясь с Бейт-Цури, говорит он почти то же самое: «Во имя народа не может быть слишком большой жертвы». Он был готов к этому с самого начала. Элияу Хаким произносит молитву и исповедуется.
По приглашению властей на площади «Баб эль-Халк», где установлена виселица, собрались редакторы крупнейших египетских газет. Приговоренных привозят в одной машине — это их первая встреча после суда. Они обнялись, как братья, перед долгой разлукой. Оба спокойны и равнодушны ко всему происходящему кругом.
Так описывала казнь газета «Жорнал д’Александрия»: «Убийцы Мойна встретили смерть достойно. В 6.30 утра черная полицейская машина доставила их в здание суда на площади „Баб эль-Халк“. Здание окружено нарядами полиции. Осужденных разводят по разным комнатам. Хакиму зачитывается решение о приведении казни в исполнение. Он выслушивает спокойно, даже почти равнодушно. Ему дают пурпурную одежду смертника. Он окружен полицейскими и сыщиками. Когда ему хотят одеть наручники, он протестует: „К чему? Я ведь не собираюсь сопротивляться…“ Но позволяет надеть наручники. Его возводят на эшафот. Он идет спокойно, с достоинством. Ему собираются одеть мешок на голову. Хаким замечает: „В этом нет нужды“. Но позволяет одеть мешок. Неожиданно он поднимает голову и поет слова молитвы („Атиква“ — „Надежда“ — национальный гимн, — примеч. автора). Палачи отходят. Когда он кончает петь, они одевают ему петлю на шею. Тело повисает над ямой.
Через полчаса тело снимают, согласно религии Моисея заворачивают в талес (молитвенное покрывало) и укладывают в гроб.
„Я хочу быть похоронен в Тель-Авиве“, — просил Хаким. Во время казни Хакима Бейт-Цури находился под стражей в комнате в здании суда и беседовал с раввином Охана. Ему зачитали приговор. Он помолился (спел „Атиква“ — примеч. автора). Потом позволил одеть на голову мешок. Он прокричал „Шма“ („Шма Исраэль адонай — элоэйну, адонай эхад“ — „Слушай Израиль, Господь бог наш, господь единый“. — ред.). Под его ногами раскрылся люк. Его тело завернули в талес и опустили в гроб».
В одной машине, без церемоний и оплакивания, были доставлены на еврейское кладбище в Каире их тела и преданы земле в стороне от других могил. На их могилы набросали камней и в спешке написали имена. Через 30 лет их останки были перевезены в Израиль и 26 июня 1975 года преданы земле Родины на горе Герцля в Иерусалиме.
МОШЕ БАРЗАНИ И МЕИР ФАЙНШТЕЙН
«Погибнем прежде, чем мы станем рабами врагов наших, свободными людьми покинем эту землю… Так повелел Господь, поспешим же и вместо радости победы оставим врагам ужас и растерянность перед нашим мужеством…».
Из речи Элиезера бен-Яира к последним защитникам Масады
Иосиф Флавий «Еврейская война»
Барзани и Файнштейн познакомились в тюремной камере. Их решение было непоколебимым: рука палача не коснется их. Товарищи по тюрьме, знавшие об их плане — «да погибнет душа моя с филистимлянами» — поражались: откуда у этих юношей, только начавших жить, столько силы, чтобы свершить задуманное. Иудаизм — религия жизнеутверждающая, а потому — категорически запрещает самоубийство. И все же история Израиля полна рассказов о величии тех, кто добровольно отдал свою жизнь во славу Господа: от защитников Масады до жертв нацизма. Наиболее убедительной защитой самопожертвования была речь зелота Элиезера бен-Яира перед последними из защитников Масады, не пожелавшими сдаться в плен поработителям Родины.
Героизм Барзани и Файнштейна поразил мир. Газеты Америки, Англии и Палестины были полны сообщениями о трагедии в Акко. Разве могут чрезвычайное положение, введенное англичанами в стране, преследование бойцов подполья, запугивания и угрозы остановить такой народ? Перед потомками Самсона и Бар-Кохбы вынужден будет отступить любой враг. «Виселицами нас не запугаете!» — бросил Моше Барзани судьям после объявления приговора, и его поступок подтвердил эти слова.
Суд над Моше Барзани продолжался всего полтора часа. Трое полицейских в своих показаниях рассказали об аресте обвиняемого. 9 марта 1947 года они патрулировали по улицам Иерусалима в поисках подозрительных лиц. В то время деятельность подполья достигла апогея, и полиция находилась в состоянии постоянного напряжения. Англичане покидали свои «Бевин-грады» — укрепленные районы — только при крайней необходимости, и только вооруженными группами. По ночам броневики и танки проходили по улицам Иерусалима, вселяя еще больший страх в сердца самих англичан. В ответ на взрыв Иргуном офицерского клуба «Гольдшмит» в Иерусалиме англичане усилили патрулирование в кварталах еврейской бедноты святого городу — Меа Шеарим и Геула, ибо «здесь находится гнездо террористов».
Трое полицейских проезжали по улицам Иерусалима через несколько дней после дерзкого нападения бойцов «Иргун Цваи Леуми» на командный пункт англичан по улице Шендлер в центре еврейских районов города, которые особенно тщательно патрулировались. Это вконец расстроило нервы оккупантов. Они опасались за свою жизнь и жаждали жертв. И вот на углу улиц Тахкемони и Раши они увидели еврейского юношу. Подкравшись к нему сзади и приставив к его спине дула автоматов, полицейские потребовали от него выбрать руки из карманов и после короткого обыска, обнаружив у подозреваемого гранату, арестовали его.
Офицер английской разведки показал на суде, что генерал Дейлис, командир 9-й дивизии, осуществлявшей патрулирование еврейских районов, обычно проезжал в том месте, где был задержан Барзани. Хотя прокурор и не мог обвинить Барзани в подготовке покушения на жизнь генерала, он утверждал, что само появление с оружием в таком месте запрещено…
Барзани отказался от адвоката и не принимал никакого участия в процессе. И лишь в ответ, признает ли он себя виновным, Моше сказал: «Еврейский народ видит в вас врагов, захватчиков. Мы, члены ЛеХИ, воюем с вами ради освобождения Родины. В этой войне я попал в плен, и вы не имеете никакого права меня судить. Виселицами нас не запугаете, и уничтожить нас вам не удастся. Мой народ и все порабощенные народы будут бороться с вашей империей до ее полного уничтожения». Это были его единственные слова на процессе.
Суд над Барзани начался в 10.25 утра 17 марта 1947 года и закончился в 11.55 вынесением смертного приговора. Он выслушал приговор и громко произнес: «Виселицами нас не запугаете». Когда он запел «Атиква» на него набросилась охрана, надела наручники и вывела из зала. В тот же вечер на улице перед домом солдаты избили 50-летнего отца Барзани Авраама. Авраам Барзани был каббалистом, выходцем из Ирака и, как все восточные евреи, воспитал своих детей в мечте об освобождении народа. Брат Моше Шауль уже сидел в Латруне за хранение нелегальных листовок.
В конце октября 1946 года бойцы ЭЦеЛ совершили нападение на железнодорожный вокзал в Иерусалиме. Это было частью общего плана Иргуна по взрыву вокзалов в стране. Бойцы подъехали к станции в двух машинах, «конфискованных» в ночь перед нападением: в первой «арабы-грузчики» с чемоданами, в которых было 75 кг взрывчатки, во второй «молодожены», отправляющиеся в свадебное путешествие. За рулем второй машины сидел Меир Файнштейн. Чемоданы были оставлены в здании вокзала, но один из арабов-рабочих, заметив, как «невеста» кладет эмблему ЭЦеЛ и листовку, попытался ее задержать. Ребята вмешались, и грянули первые выстрелы. Английская засада открыла огонь по поспешно отъезжавшим машинам. Левая рука Файнштейна была раздроблена несколькими пулями, но он вывел машину из-под огня. И, лишь доехав до отдаленного квартала «Ямин Моше», остановил машину. Участники операции разбежались. Вдалеке они услышали мощный взрыв — операция прошла удачно. Двое тяжело раненных — Файнштейн и Даниел Азулей — попытались укрыться в соседних домах. Английские солдаты, пройдя 300 метров по кровавому следу Меира, обнаружили его лежащим на полу в одном из домов. Врач, позднее осмотревший Меира, спросил согласен ли он, чтобы ему ампутировали руку, ибо иначе возможно заражение крови. Меир без колебаний ответил: «Режьте». Родители Меира приехали в Израиль из Литвы, а сам он родился в 1928 году в Иерусалиме. Меир учился десять лет в иерусалимской иешиве «Эц хаим», и среди его учителей был раби Арье Левин — «отец заключенных», с которым ему суждено было встретиться много лет спустя в камере иерусалимской тюрьмы. После смерти отца Меир вынужден был зарабатывать на жизнь, а в 13 лет решил стать сельскохозяйственным рабочим. Вначале он работал в кибуце Негба, откуда перешел в кибуц Гиват Ашлоша, где прошел военную подготовку в рядах Пальмаха — Плугот Махац — Ударные отряды (военная организация левого движения среди евреев Палестины).
В 1944 году шестнадцатилетний Меир уходит в английскую армию. Для того, чтобы его приняли на службу, приходится подделать документы — записать, что Меиру 20 лет. Это повредит ему во время суда.
Почти два с половиной года прослужил Меир в английской армии, был в Александрии и Бейруте. Здесь он встретил парней из ЭЦеЛ и помог им переправлять оружие в страну. Сразу после демобилизации летом 1946 года Меир переходит из Хаганы в ЭЦеЛ. Это решение он принял из-за бездеятельности Хаганы. Суд над Меиром Файнштейном, Даниелем Азулаем, Моше Горовцем и Масудом Бутоном, задержанным при той же операции, начался 25 марта 1947 года, продолжался 8 дней и закончился смертным приговором Меиру и Даниелю, которые не принимали участия в ходе процесса, и освобождением Горовца и Ботона, утверждавших, что они задержаны по явному недоразумению. Смертная казнь Азулаю была заменена пожизненным заключением. 17 апреля 1947 года через день после казни Грунера и его товарищей командующий английской армией утвердил смертный приговор Файнштейну и Барзани. Так встретились в камере смертников в Иерусалиме два бойца ЭЦеЛ и ЛеХИ, чтобы уже никогда не расстаться.
Казнь Грунера и товарищей настолько взволновала еврейское население Палестины, что официальные учреждения были вынуждены просить помилования для двух новых жертв. С такими просьбами обратились к Верховному Комиссару Бен-Гурион (от имени Сохнута — Еврейского Агентства) и Бен-Цви (от Национального Совета). Официальные представители еврейских учреждений обосновывали свои просьбы «соображениями безопасности» («мы ведем ожесточенную борьбу с террором, но виселицы — не способ успокоить волнение, они только подливают масло в огонь, зажженный отщепенцами…»). Доктор Хаим Вейцман в письме к Верховному Комиссару жаловался: «Именно те, которые всеми силами борются против террора, обеспокоены тем пагубным влиянием, которое приведение смертных приговоров в исполнение может иметь на настроение населения. В напряженной обстановке, царящей в стране, мы никоим образом не хотим, чтобы террористы были окружены ореолом святости погибающих во имя Господа и народа. Их вожди только этого и ждут. Нельзя помогать им».
Все было напрасно. Во вторник 22 апреля 1947 года в 4 часа утра палачи пришли за Файнштейном и Барзани, но в последнюю минуту жертва ускользнула из рук…
В 6 часов вечера Меиру и Моше объявили о часе казни. Позднее их посетил раввин, который в присутствии английского тюремщика более двух часов беседовал с юношами, рассказывая им о геройстве сынов Израиля, погибших от рук преследователей, о святости погибших во имя Господа, Родины и Народа. Тюремщик был поражен мужеством и спокойствием этих двух юношей, которые за несколько часов перед смертью с таким интересом слушают старого раввина, задают вопросы, о чем-то оживленно беседуют и даже смеются. Перед уходом раввин сказал Моше и Меиру, что он будет здесь в тюрьме и не оставит их в последний час. Оба начали убеждать старого раввина не оставаться, не утруждать себя, но он был непреклонен.
Время не ждет. Оба «апельсина» уже готовы. Они уже не думают о прошлом, осталось только совершить последнее усилие в настоящем, а завтра… Завтра они будут покоиться на кладбище на Оливковой горе в Святом Иерусалиме.
Раньше они предполагали подорваться в последнюю минуту, когда палачи войдут в камеру: «погибни душа моя с филистимлянами». Но старый рабби сказал, что придет вместе с ними, а подвергать его опасности они не хотели.
Жертвенник построен, огонь разведен… Последние секунды проходят быстро. Они обнимаются, прижимаются друг к другу, и с криком:
— Слушай Израиль, Господь-бог наш. Господь-един! — поджигают фитиль. Раздается взрыв. Тюремшики, ворвавшиеся в камеру, увидели бездыханные тела Файнштейна и Барзани, истекающие кровью на полу камеры.
Переправка взрывчатки в тюрьму производилась маленькими порциями в корзинах с едой, в банках с вареньем, между двойными стенками корзин, в которых переправлялась пища. Специалисты — заключенные собрали взрывчатку. Таким образом были собраны два «апельсина» и позднее переданы в камеру смертников за четыре дня перед казнью. Шкурка каждого апельсина должна была быть подрезана и отвернута для проверки, и товарищи передавшие восемь апельсинов, между которыми были два со взрывчаткой, опасались провала. Но все прошло благополучно.
Во время одной из последних прогулок Моше Барзани в разговоре с заключенным Аншелем Шпильманом, который переговаривался с гуляющими во дворе смертниками через окно своей камеры, просил передать сердечные поздравления Геуле Коэн — члену ЛеХИ — диктору подпольной радиостанции — в связи с ее успешным побегом из тюрьмы.
После получения взрывчатки Моше и Меир передали свою последнюю записку товарищам:
«Шалом, братья! Примите наш последний привет. Никакая сила в мире не поколеблет нашей решимости, и мы верим, что никакая сила не сломит вас. Несите с честью знамя восстания. Не прекращайте борьбы до полного освобождения. Мы с гордостью идем навстречу смерти».
Врач, исследовавший тела, установил обстоятельства смерти. Барзани прижал взрывчатку к груди левой рукой, а Файнштейн, который лишился в результате ранения и операции левой руки, обнял товарища единственной рукой и прижался своей грудью к груди Моше. Взрывом разорвало грудные клетки молодых героев и оторвало ладонь левой руки Барзани. Смерть наступила от разрыва легких и сердца.
Накануне назначенной казни в Иерусалиме был объявлен комендантский час. По улицам рыскали английские солдафоны, слышались выстрелы. Авуд Мизрахи, который шел с дочкой домой, пал невинной жертвой от пуль англичан. Официальное сообщение, разумеется, гласило: «Убит при попытке к бегству».
Самоубийство Файнштейна и Барзани вызвало волну откликов во всем мире. Многие радиостанции США прервали свои передачи, чтобы сообщить о свершившейся трагедии.
Комендантский час в Иерусалиме был отменен только по окончании похорон. Меир Файнштейн и Моше Барзани были похоронены на Оливковой горе напротив Храмовой горы. Надгробную молитву прочел «раввин заключенных» раби Арье Левин.
Меир и Моше погибли ненапрасно: воодушевленная их героизмом еврейская молодежь продолжала борьбу до полного освобождения Родины.
ШЛОМО БЕН-ИОСЕФ
Я видел, как он сошел с виселицы во дворе Ако и вышел из города, как властелин, исполнивший свой долг.
Ури Цви Гринберг
Нельзя достигнуть вершины, не оставив у подножия могилы.
Шломо Сокольский
Когда Шломо бен-Иосеф, простой парень из польского городка Луцка, предался всем сердцем работе в Бейтаре (Брит Иосеф Трумпельдор — Союз Иосефа Трумпельдора) и идее возрождения Израильского государства, он не представлял себе, что судьба приготовила ему звание национального героя.
После гибели Шломо бен-Иосефа на виселице в тюрьме Акко Жаботинский назвал его «Главой безымянных». Этот бейтарист считал себя одним из простых солдат, честно выполняющих свой долг. И в свой последний час он был поражен не страхом перед неизбежной смертью, а самой мыслью о том, что судьба выбрала его быть первым из «убиенных империей» в нашем поколении.
Эпопея героя из Рош-Пина летом 1938 года далеко выходила за рамки личного мужества, она была первым вестником того, что среди еврейской молодежи на Родине появились новые настроения. В его поступке проявилось общее брожение молодежи, которая мечтала разрушить позор бездействия и начать войну за национальное освобождение. Вот почему даже безызвестность бен-Иосефа приобрела особое значение. Она свидетельствовала о готовности целого поколения к борьбе за независимость. Таких, как он, бейтаристов, было десятки тысяч. Он действовал по собственной инициативе. Он был из тех людей, о которых мечтал глава Бейтара (Жаботинский), — людей, готовых на любые жертвы в борьбе за возрождение народа. В тот самый момент, когда Шломо бросил гранату в арабский автобус, он открыл новый период еврейской истории — продолжавшийся до провозглашения государства 15 мая 1948 года.
Шломо впервые ступил на землю Родины в 4 часа утра в понедельник праздника Суккот 1937 года. Здесь, в стране предков, можно будет начать новую жизнь, полную созидательного труда и исполненных надежд. Из Акко он немедленно отправляется в отряд Бейтара в Рош-Пина в горах Галилеи. Условия жизни в отряде были тяжелыми: 16 часов работ на табачной плантации и сторожевая служба ночью. Но Шломо быстро привыкает, усваивает и совершенствует иврит, которого в Польше почти не знал.
Кровавые ветры веют над страной. Кошмар арабских погромов чувствуется повсюду. Арабские банды господствуют в горах и на дорогах. Еврейская кровь льется рекой. Раньше беспорядки продолжались неделю-две, но на этот раз арабы очевидно решили не успокаиваться до тех пор, пока «последний еврей не будет сброшен в море». Британские власти не стесняются заявлять, что они не в силах обуздать «восстание». Видно, так им удобнее. И только «странный шотландец», боец-партизан, поклонник древнего еврейского Гидеона, — Чарльз Вингейт, считает, что в стране в течение двух недель может быть установлен полный порядок. Но власти заинтересованы в «кровопускании» во имя равновесия сил.
А что думают евреи? Еврейское население беззаботно, экономическое процветание пришлось ему по вкусу. Каждый день погибают евреи — в городах, селах, на дорогах, — а еврейское население молчит. «Авлага» — «Сдержанность» стала официальной линией поведения национальных организаций, а их единственная забота — обуздать «интриганов» и успокоить слишком «горячих». Снова и снова, как бы стараясь перекричать выстрелы погромщиков и стоны убиваемых, кормчие нации повторяют все тот же устаревший припев: «Наш ответ — созидание и строительство», «Они разрушают — мы будем строить» и тому подобное.
«Сдержанности» должен прийти конец. Движение за ответные действия началось снизу, среди молодежи. Лидеры колебались и предавались многочисленным и противоречивым расчетам, а молодежь требовала смыть с еврейского народа позорное имя «закованного в броню труса». «Успокоительные соображения» повлияли и на Новую Сионистскую Организацию (движение, созданное Владимиром Жаботинским). Н. С. О. еще не приняло решения действовать, ибо опасалось разгрома открытого движения, но уже осудило «Авлага» — «Сдержанность». Командиры «ЭЦеЛ» — «Иргун Цваи Леуми» — «Национальной военной организации» (Давид Разиэль и Авраам Штерн — «Яир») требовали ответного террора. Шестьдесят членов отряда в Рош-Пина сгорали от нетерпения. Командиру пришлось пообещать, что скоро бездействие окончится.
И вот трое парней с оружием в руках выходит из Рош-Пина в горы, чтобы совершить акт возмездия. Все приготовления произведены в тайне и, как им кажется, все продумано. Никто не знал о их плане — ни товарищи, ни командир. Уже несколько дней ожидалось проведение серьезной операции — с закладкой мин и с пулеметом, которая пробудит страну и призовет молодежь к оружию. Но «по техническим причинам» операция снова откладывается. Когда же? Когда? И если не мы, то кто же? Положение ухудшается с каждым днем. Последнее сообщение было ужасным. На дороге Акко — Цфат были хладнокровно убиты пятеро евреев и изнасилована девушка, а тело ее разрезано на мелкие куски. Несколько парней из Рош-Пина знали ее лично и видели ее совсем недавно. Неужели еврейская кровь будет проливаться безнаказанно?
Трое решают действовать немедленно: ответственный за склад оружия Шалом Журавин, Авраам Шейн и Шломо бен-Иосеф. Они проследили за движением автобусов из Тверии в Цфат и установили место операции: на подъеме Рош-Пина, на повороте, где автобус вынужден замедлить ход. Шалом Журавин снабдил группу немногочисленным оружием: пистолетами и гранатой. Рано утром в четверг, 21 апреля 1938 года, трое парней спрятались между камнями у поворота. Час расплаты настал. Они выведут молодежь из бездействия, молодежь пойдет за ними. Они нарушили приказ, вернее, действовали на свой страх и риск. Что ж, они готовы ответить за это. Они не могли больше сдерживаться, и, если судить по настроению товарищей в отряде, все будут рады их инициативе. Главное — удача. За этой операцией последуют другие, и будет дан сигнал встать на защиту чести Израиля и жизней его сынов — в Галилее и Иудее, в прибрежной полосе и в долине.
Автобус из Тверии в Цфат они были вынуждены пропустить не тронув, ибо, по несчастному стечению обстоятельств, сразу за ним ехала маленькая машина с еврейскими пассажирами и невозможно было атаковать арабов, не подвергнув ее пассажиров опасности. Они остались в своей засаде под палящими лучами солнца в ожидании, когда автобус проедет здесь на обратном пути из Цфата в Тверию.
Автобус появился в 1.30. Четыре выстрела были сделаны в его сторону, и Шломо бросил гранату, которая не взорвалась. Если бы она взорвалась, автобус остановился бы, шофер не смог бы так быстро сообщить полиции о случившемся, и трое нападающих успели бы скрыться. Если бы…
Бросить пистолеты они не могли (ведь оружие принадлежало отряду) и потому, убегая, на полдороге в Рош-Пина, завернули в пустой хлев, в котором находился тайник для хранения оружия. Прежде, чем они успели разобрать пистолеты и спрятать их, появился еврейский полицейский по фамилии Мизрахи, который иногда заезжал в Рош-Пина и был им знаком. Шалом Журавин вышел к нему и сказал, что в хлеву прятались несколько нелегальных эмигрантов. Мизрахи пробормотал что-то, но, видно, жажда повышения в чине снедала его. Впоследствии Мизрахи исчез, и никто не знает, что руководило им, но он успокоил беглецов лживыми обещаниями не выдавать их, а через несколько минут нагрянула английская полиция. Вначале никто не знал, кто были нападавшие — евреи или арабы. Даже английский офицер, руководивший преследованием, был уверен, что гонится за арабами, как во многих предыдущих случаях. У арестованных было найдено оружие. Их отправили сначала в полицию Рош-Пина, потом в Цфат и оттуда в Акко. Им сообщили, что скоро состоится суд. И что по чрезвычайным законам, введенным в стране, всех троих ожидает смертная казнь.
Шломо бен-Иосеф — родился 7 мая 1917 года. Его настоящее имя было Шалом Табачник и лишь в отряде в Рош-Пина он изменил имя вначале на Шломо Яакоби, а затем на Шломо бен-Иосеф — из опасения быть пойманным и высланным из страны, в качестве «нелегального иммигранта». В детстве Шломо бен-Иосеф получил религиозное образование и привык соблюдать обряды и установления религии. Ненависть к евреям со стороны других жителей городка вызывала у него вопрос: почему? за что? И по какому праву они топчут нашу честь? Часто ему приходится терпеть побои от городских мальчишек, но он ни разу не показал им своей слабости, не заплакал. Шломо приходит к заключению, что его народу нужна собственная Родина. В 1928 году он вступает в Бейтар. «Кен» — «Гнездо» — первичная ячейка организации стала ему домом. Здесь он встретил людскую теплоту и нашел цель, для которой стоило жить и трудиться. Над своей постелью Шломо вешает портреты Жаботинского и Трумпельдора. Он с гордостью носит форму Бейтара и жадно глотает каждое слово инструктора. Он предан идее, старателен в работе, дисциплинирован. Бейтар — цель его жизни. Первая песня, которую Шломо записывает в своей тетради, — это гимн Бейтара. Основа воспитания бейтариста — подготовка к алие — восхождению в Страну Израиля, а в то время для бейтаристов иммиграция в Палестину представляла особую трудность. Члены движения Жаботинского были пасынками официального сионистского движения, и поэтому не имели доступа к тем клочкам бумаги, выдаваемым англичанами в мизерном количестве, которые делали возможным въезд в страну Израиля и назывались «сертификатами»… Поэтому единственным выходом был въезд… без сертификатов — нелегальный въезд.
Бейтаристы пробирались в страну Израиля вопреки трудностям и преградам. Одним из них был бен-Иосеф. В то время нелегальная алия еще не была «в моде». Группа, в которой находился бейтарист из Луцка, тронулась в путь 18 августа 1937 года, насчитывая 50 человек и была второй лишь такого рода группой из Польши. 6 суток продолжалось плавание к берегам родины. Ночью судно приблизилось к берегу между Кейсарией и Зихрон-Яаков. После бесполезного ожидания сигнала от встречающих, оно снова отплыло в море, чтобы не быть утром обнаруженным англичанами. На вторую ночь повторилось то же самое, но один из бейтаристов на маленькой лодке отправился к берегу в поисках товарищей. И лишь на третью ночь нелегальные олим (иммигранты) сошли на берег и были встречены. Переночевав среди прибрежных скал, группа разделилась на две части: одна отправилась на север — в Рош-Пина и Мишмар Аярден, другая — в долину Шарона и на юг. Все документы были торжественно сожжены еще на палубе судна в первую же ночь — мосты к отступлению в ненавистное изгнание были разрушены.
В отряде в Рош-Пина Шломо быстро полюбили за скромность, старательность и трудолюбие. Часто после дня тяжелой работы ему выпадает стоять на страже всю ночь. Здесь среди гор Галилеи стали действительностью его детские сны. В тишине ночи Шломо одиноко стоял на тех самых склонах, по которым проходили когда-то члены отрядов Иоханана из Гуш-Халава, направлявшиеся к спящим римским легионам. Недалеко отсюда скрывался другой повстанец — раби Шимон бар-Йохай. Вдалеке белела снежная шапка горы Хермон и напоминала «Песню заключенных Акко» Владимира Жаботинского:
Нам, нам, только нам
Уготована корона Хермона.
Через несколько месяцев во время коротких прогулок в тюремном дворике древней крепости крестоносцев Ако, глядя вверх на окна той камеры, где 18 лет тому назад сидел его вождь и учитель, Шломо часто будет вспоминать слова этой песни.
24 мая 1938 года начался процесс над Шломо бен-Иосефом и двумя его товарищами в военном суде Хайфы. Обвиняемым пришлось выдержать борьбу прежде всего с самими руководителями Национального Движения: следует ли прибегнуть к общепринятому методу судебной защиты или же признаться и выступить с резкой обвинительной речью против британской власти, самим своим существованием олицетворяющей рабство народа, находящегося в стране Израиля, нарушающей торжественно данные обязательства и попустительствующей арабским погромщикам, поливающим землю Родины еврейской кровью?
Сами обвиняемые беспрестанно повторяли, что они поступили согласно своей глубокой убежденности в правоте и что ни на минуту не раскаиваются, и хотят использовать зал суда в качестве политической трибуны. Их цель — пробудить еврейскую молодежь к действию, и ради этого они готовы к любым возможным последствиям. Это не означает, что они готовы пренебречь жизнью ради зазнайства и бравады или из-за удовольствия быть причисленным к погибшим во славу народа. Они хотят сохранить жизнь, но, разумеется, не ценою чести. Свой поступок они совершили по собственному усмотрению без обсуждений с Национальным Движением и поэтому имеют право вести себя на суде, как им вздумается.
Но руководители Нового Сионистского Движения не приняли аргументов троих бейтаристов: перед лидерами Н. С. О. стояла одна только задача — любой ценой, любыми средствами спасти товарищей от рук палача. Двое адвокатов пытались уговорить арестованных прибегнуть к нормальным средствам защиты: для Журавина — доказать наличие «психического заболевания», для Шейна — сослаться на юный возраст, а бен-Иосефу подыскать подходящее алиби и доказать, что во время нападения он работал в поле у крестьянина в Рош-Пина. Уговоры адвокатов не помогли, и за дело взялись руководители Н. С. О. и Бейтара в стране. Трем арестованным бейтаристам было сказано, что сам Глава Бейтара (Рош Бейтар) из своего изгнания прислал приказ придерживаться нормальной судебной процедуры. Тяжело было отказаться от возможности использовать трибуну суда, чтобы заклеймить позором англичан, а заодно и еврейских сторонников «Авлага» — «Сдержанности». Бейтаристы хорошо помнят, что писала на второй день после их ареста газета «Давар» — орган профсоюзов и рупор официальных еврейских учреждений в стране: «Если на суде выяснится, что тройка действительно виновата, ей придется понести максимальное наказание, которое она несомненно заслуживает». Это был более, чем ясный намек англичанам: вешай, отправляй в пожизненную каторгу, делай с ними, что хочешь — мы возражать не станем. Но нарушить приказ Рош Бейтара невозможно. По сей день сожалеют Журавин и Шейн, что с такой легкостью поверили в вымышленный приказ Владимира Жаботинского.
Две недели тянулся суд: формалистическое крючкотворство с допросом свидетелей и обвиняемых. Прокурор потребовал смертной казни для всех трех по обвинению в нелегальном ношении оружия и покушению на жизнь пассажиров автобуса. Причина поступка — жажда мести за невинно пролитую еврейскую кровь — совершенно не упоминалась. Никто, в том числе и сами обвиняемые, не верил, что англичане осмелятся казнить трех евреев (к тому же не причинивших никому вреда).
Третьего июня 1938 года был объявлен приговор: Шалом Журавин будет помещен в клинику для душевнобольных, «до тех пор, пока Верховный Комиссар изменит это решение», Авраам Шейн и Шломо бен-Иосеф будут казнены через повешение.
Такое случилось впервые. Ни один еврей еще не был повешен с тех пор, как англичане установили свой «просвещенный» режим в Святой Земле, и обязались с честью исполнить свои обещания перед еврейством Палестины и исправить несправедливости, причиненные ему турками. Неужели представители Британской Империи пришли сюда, чтобы возродить кошмары Гамаль-паши и традицию виселиц в Дамаске?
Присутствующие в зале были потрясены. И только двое приговоренных не обнаружили никаких признаков волнения. Тотчас же по зачтении приговора оба выпрямившись, как по команде, громко воскликнули:
«Да здравствует Израильское Царство по обе стороны Иордана!» Судьи были удивлены. Казалось, неожиданно из-под груды пепла, из-под сухих судебных дебатов, выбилось пламя, пламя восстания. В зале воцарилась мертвая тишина. Председатель суда обратился к переводчику за объяснением, чего просят обвиняемые. Переводчик объяснил, и лица судей приняли смущенное выражение. Они поспешно поднялись и покинули зал. Полицейские заковали приговоренных к смерти цепями вокруг шеи, бедер и щиколоток рук и ног.
Британская фемида жаждала жертвы. Напрасны были бурные демонстрации, сопровождаемые стрельбой и актами насилия, в Иерусалиме, Тель-Авиве и городах Польши. Напрасно товарищи бен-Иосефа били стекла в окнах английского посольства в Варшаве. Напрасны были тысячи телеграмм, посланные королю Англии, Верховному Комиссару и командующему Британской армией в Палестине. Даже обращения сотен раввинов были напрасны.
24 июня 1938 года в поздний ночной час приговор был утвержден командующим британской армией в Палестине генералом Хейнингом. На следующий день было объявлено, что казнен будет только бен-Иосеф: принимая во внимание юный возраст Авраама Шейна, командующий заменил ему смертную казнь пожизненным заключением.
Утверждение приговора вызвало новую бурю протестов. Казалось, среди океана страстей и гнева, лишь один человек оставался спокойным: Шломо бен-Иосеф — заключенный под номером 3118 — в красной одежде смертника. Посещавшим его он говорил: «Помилования не желаю и не приму». Он свел счеты с жизнью, не дрогнувшей рукой подвел черту: возложенное на него судьбой поручение выполнено, нужно до конца довести начатое, скромно и просто закончить путь рядового великой армии. Он не пытается драматизировать своих чувств, не пишет писем, предназначенных потрясти сердца, не пытается завернуться в плащ героя. Каждый день, отдельно от других заключенных, выходит на короткую прогулку Шломо. И каждый раз он обращает свой взгляд к одной из башен крепости, к камере Владимира Жаботинского, куда в 1920 году был заключен первый из «заключенных Сиона».
И в этом был «Глава Бейтара» первым. Народ не добьется свободы, если его сыны, его бойцы не пройдут через тюрьмы и преследования. Чего бы не дал Шломо за разрешение подняться по лестнице и заглянуть в ту камеру, где сидел Жаботинский со своими 19 товарищами по иерусалимской самообороне. Еще в Польше полюбилась ему фотография, на которой изображен «Рош Бейтар» у решетчатого окна камеры, и снова Шломо благословил судьбу, приведшую его в чудесную Галилею, овеянную красотой геройства предков. Со дня нелегального приезда в Страну Израиля вращалась жизнь Шломо вокруг романтики жизни Иосифа Трумпельдора, его гибели в Тель-Хай, и камеры в Ако, где сидел Жаботинский.
Когда Шломо бен-Иосеф остался один в камере смертников, его взгляд обратился в конец коридора к той черной двери, за которой была камера казни. Каждый заключенный знал наизусть порядок казни. Осужденного за день до казни взвешивают и в течение 24 часов на веревке, предназначенной для него, висит мешок с песком, соответствующий весу жертвы — веревка не должна оборваться. Каждому заключенному — своя веревка, так предписывает закон. Но с течением времени англичане нарушают это предписание, и на одной веревке вешают многих. Ноги и руки осужденного сковывают и одевают на его шею петлю. С десяток человек помогают палачу — офицеры, сержанты, полицейские. Ими командует сам начальник тюрьмы, и ему же отведена главная роль: он нажимает на ручку крана, открывающего двухстворчатую дверь под ногами осужденного. Тело падает в пространство комнаты, находящейся под полом. Считанные секунды бьется осужденный между жизнью и смертью, Он не видит всех приготовлений к казни: перед тем, как ввести его в камеру смерти, на его голову одевают черный мешок. Осужденный одет в свою собственную одежду, которую ему возвращают перед казнью взамен пурпурной одежды смертника. Это тоже делается согласно предписанию закона: власти готовы предоставить осужденному веревку, но не одежду — она еще пригодится другим. По закону казнь должна проводиться по вторникам в 8 часов утра. Но сыны Альбиона не останавливаются перед повешением в любой час ночи, даже не сообщив осужденным о приближении их последнего часа. По закону разрешается вешать только одного человека в день, и тело его должно длительное время оставаться на веревке — пока врач не констатирует смерть.
Английский полицейский часто заглядывает в глазок камеры Шломо. Писать записки и передавать в другие камеры товарищам строго запрещено. Но этот приговоренный к смерти юноша вызывает в полицейском уважение, и он не мешает ему писать. Бен-Иосеф спокойно сидит, погруженный в мир своих мыслей, отрешенный от происходящего вокруг него, подобно принцу, изгнанному на одинокий остров, но не склонившемуся перед победителями. Он думает о друзьях на свободе, о тех, кто сделает выводы из его поступка. Шломо пишет письмо друзьям из «Кена» — «гнезда» Бейтара в далеком Луцке.
Завтра я умру. И все же я счастлив. Все свои силы я отдал Бейтару, и теперь мне выпала честь быть первым бейтаристом на виселице. Я горд этим и рад. Жаль, что не могу свободно писать вам. Арабский надзиратель крутится поблизости. Это второе письмо, которое я пишу вам. Дойдут ли они? Я верю, что вы будете гордиться мной и пойдете вперед. Ибо воистину стоит умереть за Бейтар. Я знаю, что после моей смерти больше не будут сдерживаться.
Бен-Иосеф
Я иду на казнь. Но я не жалею об этом. Почему? Ибо я умираю за Родину.
Шломо бен-Иосеф
Авраама Шейна, которого перевели из камеры смертников за четыре дня перед казнью, Шломо просит передать товарищам последнюю и единственную просьбу: отомстите!
На воле не хотят примириться с судьбой, решено попытаться спасти бен-Иосефа. Разработан план побега, согласно которому один из бойцов «Иргуна», переодетый раввином, пройдет в камеру Шломо и поменяется с ним ролями. В последнюю минуту власти обнаружат обман и накажут спасителя несколькими месяцами тюрьмы. Для выполнения плана требуется подкупить одного из офицеров охраны. Такой быстро нашелся и согласился помочь за 1000 фунтов. Но в последнюю минуту страх победил жажду наживы, и офицер не только отказался помочь, но и доложил обо всем начальству, которое немедленно усилило охрану камеры смертников…
Вторник, 28 июня 1938, последний день в жизни бен-Иосефа. Его навещают друзья. Он ничуть не изменился, все так же спокоен. Посетители взволнованы больше него. Шломо известный молчун, но тут в последний свой день он говорит с друзьями: «Я не надеялся приехать в страну… И все же перешел границу. Жил здесь нелегально, но умру в соответствии с законом… Говорят, что моя операция не удалась. Но, может быть, я послужу примером, и за мной придут другие, более удачливые… Израильская молодежь узнает, что Родину не покупают за деньги, а завоевывают кровью и борьбой… Передайте друзьям, что я не сделал этого, чтобы стать героем. А просто потому, что этого требовало от меня мое национальное чувство… Моя война окончена, но вы должны продолжать ее до победы».
Последние приготовления окончены. С восходом солнца на флагштоке над крепостью будет поднят черный флаг. Мешок с песком, равный весу бен-Иосефа готов к испытанию веревки. С наступлением последнего вечера беспокойство охватывает всех заключенных, даже арабских. В день казни двери камеры останутся закрытыми. Ведер не вынесут и после казни. Таков порядок. Неожиданное чувство братства охватывает всех заключенных — арабов и евреев. Ужас смерти сплачивает их всех против палача. Там на свободе беснуются арабские бандиты, убивая мирных жителей. А здесь в царстве смерти стерлись грани между нациями. Арабы научились уважать душевное мужество бен-Иосефа. Они не привыкли видеть юношу, так стойко встречающего смерть. Даже тюремные власти относятся к нему с преувеличенной вежливостью.
В полночь бен-Иосеф ложится спать, но в 2 он уже снова бодрствует. В 3 часа он просит стакан чаю. В 7 часов утра перед казнью, Шломо умывается и просит еще стакан чаю. Он чистит зубы и приготовляется к смерти. Он восходит на эшафот спокойно и с широко открытыми глазами. Никто из окружающих не замечает в нем и тени страха или беспокойства. Такой духовной силы, такой способности преодолеть страх последних минут никогда не видели приставленные к этому страшному месту надзиратели и офицеры. Спустя много месяцев они будут вспоминать этого парня из Рош-Пина. Сам начальник тюрьмы, исполнитель приговора, будет рассказывать о мужестве бен-Иосефа каждому гостю, который придет в царство ужаса. Он объяснит посетителю, что каждый араб, приговоренный к смерти рыдает и кричит от ужаса. Каждого из них приходится тащить к виселице почти в бессознательном состоянии, а он — израильский бунтарь, шел с высоко поднятой головой, гордо, с песней на устах… Когда полицейские хотели одеть ему на голову черный мешок, Шломо сказал им, что в этом нет необходимости — вид ужасного спектакля не пугает его. Но когда ему объяснили, что этого требует закон, он позволил одеть мешок, не сопротивляясь. При казни присутствовали начальник тюрьмы, несколько английских и арабских офицеров полиции, один еврей-офицер полиции Реувен Хазан. Он рассказывает:
— В день казни на дороге Хайфа — Ако были размещены усиленные патрули и был дан приказ задержать каждого еврея, который попытается попасть в Ако. Только шести бейтаристам из верхней Галилеи было разрешено ждать у ворот тюрьмы пока им не передадут тело казненного…
В 8 часов утра в его камеру вошел английский сержант Колтс. Приговоренный, улыбаясь, сделал несколько шагов ему навстречу. На него надели наручники и вывели из камеры. Он шел выпрямившись и пел одну из песен Бейтара — «Два берега у Иордана»[2].
…Звуки этого пения до сих пор звучат в моих ушах и волосы встают дыбом, когда я вспоминаю последние ужасные минуты… Когда на его голову надели мешок, он крикнул:
— «Да здравствует Жаботинский!»
У виселицы он стоял все так же прямо и спокойно и не переставал петь. Его голос был чист, и слова звучали четко и понятно… В последнюю секунду я вышел, я больше не владел собой…
В 9 часов утра процессия с телом тронулась из тюремного двора по направлению к Рош-Пина. В 2 часа пополудни тело бен-Иосефа было опущено в могилу, вырытую в каменистой почве кладбища в Рош-Пина. На тело, одетое в форму Бейтара, положили табличку с клятвой Бейтара — знак отличия и признание преданности идеалу. Казнь взволновала евреев во всем мире. Во многих странах были проведены демонстрации против англичан.
Среди многочисленных телеграмм, прибывших в адрес матери бен-Иосефа в польский городок Луцк, была и телеграмма Рош Бейтара из Лондона, где он тщетно добивался помилования или хотя бы отсрочки исполнения приговора.
«29.6.38. Уважаемая мадам Табачник.
Я не достоин того, чтобы такая возвышенная душа, как Ваш сын, умер с моим именем на устах. Но пока суждено мне жить, его имя будет в моем сердце, и те, которых я считаю больше его учениками, чем моими, будут указывать путь поколению.
С глубоким уважением.
Зеэв Жаботинский».
Трагедия бен-Иосефа повлияла на Рош Бейтара возможно больше, чем любое другое событие. Он чувствовал себя отцом, потерявшим любимого сына. Из случая в Рош-Пина Жаботинский сделал соответствующие выводы. В каждом революционном движении — и особенно в таком революционном движении, каким являлся Бейтар, созданный с целью возродить забытые народом ценности, — могут происходить идеологические взрывы, взрывы новых идей, взрывы снизу, иногда вопреки желанию руководства. В своей речи на всемирном съезде Бейтара в Варшаве в 1938 году Владимир Жаботинский сказал:
— «Чем больше я думаю о бен-Иосефе, тем яснее раскрывается передо мной сходство между ним и всем Бейтаром в целом… Я занимаюсь Бейтаром вот уже 15 лет, но когда сегодня с этой трибуны я вновь слышу вопрос, который задавали 15 лет назад: — что такое Бейтар? Я думаю, что и сегодня нет у меня ответа. Когда я пытаюсь проникнуть в сущность случившегося в Рош-Пина и того, что произошло всего несколько месяцев тому назад в Ако, и силюсь найти объяснение и понять: что изменилось? в чем разница между этой смертью и другими? — я не нахожу ответа. Я думаю, это явление останется загадкой для поколений, частью того скрытого величия, ради которого живет человек и во имя которого, вообще существует мироздание.
Один из моих английских друзей рассказал мне о беседе, состоявшейся у него с английским сержантом — свидетелем последней ночи бен-Иосефа. Он спросил полицейского: что удивило вас больше всего? Чем отличался парень из Рош-Пина от других? Ответ полицейского гласил: больше всего меня поразило то, что до последней минуты он не пренебрег тем, что называется „церемониалом“. Людей, шедших на эшафот с поднятой головой, я видел. Но каждый из них в свой последний час, когда исчезла последняя надежда, пренебрегал „церемониалом“. Какая разница, в какой позе я сижу: в той или иной? Все равно конец. Парень из Рош-Пина поразил меня тем, что не забыл о „церемониале“. Он думал о том, что скажет, что оденет. И в семь утра, в считанные минуты перед казнью, он чистил зубы. Такого соблюдения „церемониала“ мы еще никогда не видели. Человек, не отказавшийся от своей аристократичности, воистину венчан короной Давида, при свете солнца и во мгле сберег корону — и в этом урок… Он не склонил головы и не нарушал церемониала, положенного царскому сыну. Эта смерть важна своей красотой. И этого мы не забудем…
Мы не должны копаться в фактах: была или нет нарушена дисциплина; это не наше дело. Трое вышли в путь. Они не собирались убивать, и не убили. Они хотели прекратить положение, при котором можно проливать еврейскую кровь, и нельзя — не-еврейскую. Это недопустимое положение. И если требуется, то теперь, после свершившегося, я Рош Бейтара приказываю тебе бен-Иосеф и двум твоим товарищам выйти в путь и сделать то, что вы сделали.
Будь благословен бен-Иосеф, ты поступил правильно, ты выполнил мой приказ. Я посылаю тебе знак отличия…
На наше приветствие „Тель-Хай“ всегда отвечают „Тель-Хай!“ Но уже 10 недель в ответ на наше приветствие „Тель-Хай“ мне слышится ответ: „Эшафот“. Эшафот стал для нас святым… Тель-Хай и Эшафот — уроки победы и освобождения. Я глубоко убежден, что между Тель-Хай и эшафотом в этот момент борется группа молодежи, не знающая, кто они и кто во главе их. Им не от кого получать приказы и запреты. Их место пребывания между Тель-Хай и эшафотом. Кто знает, сколько из них падут в новом Тель-Хае или на эшафоте Ако… Не только серпом и деньгами, но и кровью возрождают страну, прежде всего — кровью, а уж потом — серпом и деньгами, ибо кровь восстания — роса, оплодотворяющая землю.
В своей статье летом 1939 года Жаботинский писал: «Я не знал этого моего учителя. Возможно удостоился пожать его руку во время моего посещения Луцка.
Английское правительство убило его с единственной целью: запугать еврейскую молодежь. Оно намеревалось запугать, но на деле развеяло завесу страха, покрывавшую самое ужасное место — эшафот».
Одно из сказаний о погибших от рук римских легионеров повествует о том, что, когда раби Шимона бен-Гамлиеля и раби Исмаила первосвященника вели на казнь, раби Шимон плакал. Раби Исмаил сказал ему: «Юноша! Ты в двух шагах от лона праведников — и ты плачешь!» И раби Шимон ответил: «Мое сердце разрывается оттого, что я не могу понять, почему я погибаю…»
Шломо бен-Иосеф не уронил слезы, всходя на эшафот, ибо знал, за что умирает и что в смерти его есть смысл. Великий национальный поэт Ури Цви Гринберг писал о нем: «Мы говорим: благословенна Родина, породившая тебя! Мы говорим: счастлив, стоящий в тени твоей виселицы!.. Твоя виселица, воздвигнутая в Акко, превратилась в пылающий терновый куст, освещающий путь народу Израиля, молодежи Израиля — путь к национальному освобождению».
АВШАЛОМ ХАВИВ, ЯАКОВ ВАЙС И МЕИР НАКАР
В результате нападения на цитадель в Акко 4 мая 1947 года погибло 9 еврейских парней — освободителей и освобождаемых, трое были казнены, убит один араб, ранено 8 англичан и 251 заключенный — 41 еврей и 210 арабов — бежали, из них семь были позднее схвачены и возвращены в тюрьму. Но также, как об историческом значении падения Бастилии 14 июля 1789 года нельзя судить по цифровым данным — 83 убитых среди нападавших, один — среди защитников, и всего 7 освобожденных узников, также невозможно по данным о нападении на Акко представить себе всю его важность для дела независимости Еврейского Народа.
Эта операция венчала все боевые действия ЭЦеЛ. Впечатление, произведенное ею в мире, превзошло то, которое произвели взрыв гостиницы «Царь Давид» в июле 1946 года и офицерского клуба «Голдштейн» в марте 1947. Представители английских властей — как гражданских, так и военных — не могли себе представить, что нападение на эту древнюю крепость, в течение столетий не раз выдерживавшую осаду, может увенчаться успехом.
Не только блестящее проведение операции и мужество нападающих, но и романтика, окружавшая акскую цитадель, произвели огромное впечатление. Крепость с высокими и толстыми стенами была построена крестоносцами, и Наполеон безуспешно пытался штурмовать ее в 1799 году. То, что оказалось не под силу одному из величайших военных гениев совершили бойцы ЭЦеЛ! Англия была посрамлена. Передовицы английских газет писали, что мандатные власти в Палестине бессильны. Во время бурных дебатов в обоих палатах британского парламента неоднократно указывалось на беспомощность стотысячной британской армии в Палестине и на ее неспособность восстановить порядок. Консервативная пресса требовала передачи мандата ООН. Министр колоний Крич-Джонс, не в силах ответить на многочисленные вопросы, обещал сделать соответствующие выводы после окончания расследования, проводимого специальной комиссией. Через месяц Верховный Комиссар сэр Алан Канингэм в предоставленном отчете признавался: «Отщепенцы обучаются методам подпольной борьбы, применявшимся во время партизанской войны в Европе. Армия и полиция собственными силами не в состоянии предупредить нападений на штабы, мосты и правительственные учреждения».
Историк, который будет описывать процесс становления Еврейского Государства, назовет нападение на крепость Акко началом конца чужеземного владычества в стране.
Период с 4 мая по 31 июля 1947 года — день, когда были повешены два английских сержанта, — без сомнения, был самым бурным в истории войны Иргуна, начатой в январе 1944 года. События, следуя одно за другим, углубляли пропасть между властями и еврейским населением — нападения, аресты, суды, похищения, повешения и контрповешения должны были привести к кризису. Настало время решать. И англичане, действительно, решили: покинуть страну во что бы то ни стало, каким бы ни было решение ООН.
В центре этой бури были трое последних из взошедших на эшафот — Авшалом Хавив, Яаков Вайс и Меир Накар.
В листовке Иргуна говорилось: «Среди бела дня в Акко, население которого состоит целиком из арабов и который окружен со всех сторон военными лагерями врага, наши солдаты атаковали древнюю крепость, охраняемую сотнями полицейских, и освободили десятки испытанных бойцов из долгого плена.»
Это не было «акцией самоубийц», как считали те, кто привык к кабинетным удобствам и в своей преступной слепоте вел народ к гибели. Это была акция освобождения, продуманная до мельчайших деталей. Не «самоубийство», не «демонстрация» и не взрыв страстей заключенных, которым надоела тюрьма. Нападение на тюрьму Акко было запланировано в тесном сотрудничестве с заключенными бойцами Иргуна. В нем принимало участие 20 нападающих под командованием Шимшона — Дова Коэна. Еще 10 парней прикрывали операцию с тыла, на некотором расстоянии от города.
С волнением ждали заключенные, которые должны были принять участие в операции, приближения назначенного часа — 4 часа пополудни. (Согласно плану только три небольшие группы заключенных должны были быть освобождены, они должны были изнутри взорвать двое железных ворот и добраться до места прорыва в тюремной стене.) Наконец до них донеслось стрекотание мотора автомобиля. «Это они!» Через 45 секунд мощный взрыв сотрясает тюрьму и его эхо разносится по всей окрестности. Стена взорвана, все идет по плану…
Нападающие прибыли, одетые в английскую форму. Они поднялись на крышу старой турецкой бани «Хамам эль-Паша», которая находилась около тюремной стены. Двое саперов поднимаются по приставным лестницам с крыши бани на стену, подвешивают за решетку бойницы взрывчатку и быстро спускаются. Услышав взрыв, освобождаемые поспешили взорвать двое железных ворот и пройти через проломы. Там их уже ждали три машины, чтобы доставить в безопасное укрытие. Трубач должен подать сигнал к отступлению.
Паника, возникшая в тюрьме не поддастся описанию. Арабские заключенные в ужасе метались по камерам. Они бросились к начальнику тюрьмы майору Чарлтону, чтобы убить его. Последний, чтобы спасти жизнь, крикнул арабам, что это евреи хотят их убить. Но еврейские заключенные были готовы и к этому; они закрылись в камерах и забаррикадировались матрасами. С трудом удалось объяснить арабам, что взрыв совершен в целях побега, никто не собирается причинять им вреда. Наконец они успокоились.
Нападению на Акскую крепость предшествовала тщательная разведка, обследован каждый английский наблюдательный пункт, проверена каждая тропинка и дорожка — нет ли где засады. Вокруг города были заложены мины, чтобы помешать подходу подкреплений англичан. На дороге Акко-Хайфа на такой мине подорвался джип, и пятеро английских солдат были ранены.
Но неожиданность поджидала со стороны моря. В этот жаркий воскресный день англичане купались. Услышав взрыв, солдаты поспешно оделись и, схватив оружие, бросились к ближайшему перекрестку и здесь залегли. Вначале, увидев приближавшихся нападающих в английской форме, солдаты растерялись, но, быстро поняв свою ошибку, открыли огонь по первой машине. Поспешивший на выручку Шимшон со своей группой, ехавший в джипе, послал Залмана Лифшица предупредить две оставшиеся машины об опасности. Около первой машины Лифшиц попал под сильный огонь и погиб. Шоферу не удалось развернуть машину и 13 бойцов были вынуждены выскочить из нее и разбежаться. Некоторые из них сразу были ранены. Шимшон открыл ответный огонь. Его джип был поврежден и вышел из строя. В это время приблизилась вторая машина, и под непрерывным огнем в нее переносили раненых. Тут и погиб Шимшон, одетый в форму капитана инженерных войск. Второй машине с 20 нападающими удалось по другой тропинке вырваться из города. Еще долго продолжалась погоня. Над схваченными ранеными англичане издевались и не оказывали медицинской помощи. Их доставили в тюрьму в Акко, где некоторые из них скончались от ран.
Первая ошибка была допущена еще до появления солдат. После выхода из пролома последнего беглеца сигнала к отступлению подано не было. И пятеро нападавших на своих постах напрасно ждали его. Трое — Авшалом Хавив, Яаков Вайс и Меир Накар были схвачены на посту номер 4 у арабского кладбища между зарослями кактуса. Двое остальных — Амнон Михаэли (Михалов) и Нахман Цитербаум — на посту 4-а в открытом поле за городом. Авшалом Хавив был ранен в голову.
В среду 28 мая в военном суде Иерусалима начался суд над пятью задержанными, которые встретили судей пением «Атиква». Трое из них — Хавив, Вайс и Накар — отказались признать полномочия английского суда и принять участие в ходе процесса, двое — Михаэли и Цитербаум — отрицали участие в операции и, следовательно, свою вину. Суд продолжался две недели и, заслушав 35 свидетелей обвинения, 10 июня предоставил последнее слово обвиняемым.
Иргун не ожидал окончания процесса. Урок, полученный внезапной казнью Грунера и товарищей, не прошел даром. 9 июня из общественного бассейна «Галей — Гил» в Рамат-Гане группой вооруженных пистолетами и автоматами юношей были уведены в неизвестном направлении два англичанина. Было совершенно ясно, что они послужат для ЭЦеЛ заложниками в случае, если обвиняемым будет вынесен смертный приговор. Однако уже на следующий день двое англичан были обнаружены, ибо «Хагана» оказала английской армии активную помощь в розысках. Охранявшие заложников бойцы Иргуна покинули их с приближением солдат. Похищенные англичане рассказали, что они были предупреждены о том, что, в случае казни арестованных за нападение на тюрьму Ако, будут повешены также и они.
Легко представить себе чувства пятерых заключенных, когда они узнали о похищении англичан, а затем об их освобождении при помощи «Хагана». «Да разве стоит бороться за такой народ, если между нами находятся братья, помогающие английским палачам!» — сказал Яаков Вайс, подавленный случившимся.
Суд продолжался: обсуждали возраст Амнона Михазли и Нахмана Цитербаума, которые утверждали, что им еще не исполнилось 18 лет. 16 июня 1947 года после предъявления свидетельств о рождении и заключений медицинских экспертов было объявлено решение суда: Хавив, Вайс и Накар приговариваются к смертной казни через повешение, Михазли и Цитербаум к пожизненному заключению. Пятеро обвиняемых встретили приговор спокойно и прежде, чем судьи успели покинуть зал заседания, спели национальный гимн.
Разными путями пришли трое приговоренных к смерти в национальное подполье. Авшалом Хавив, родился в Хайфе в 1926 году, и уже в школьные годы, под влиянием арабских погромов и казни Шломо бен-Иосефа примкнул к национально настроенным кругам, а затем и к ЭЦеЛ. Распространение пропагандистской литературы Иргуна среди учащихся в школе, в которой царили «левые» настроения, требовало большой осторожности и было связано с риском. Немногие товарищи знали о деятельности Авшалома. Тем же, которые состояли в рядах «Хагана» и уговаривали Авшалома присоединиться к ней, он отвечал, что «политика его не интересует». Кончив школу а 1944 году, он собирался поступить в Университет. Но для этого требовалось пройти обязательную годичную военную службу в рядах английской армии, Хагана или Пальмаха — Плугот Махац — Ударные отряды левого «пролетарского» крыла сионистского движения, созданные по образцу Красной Армии с комиссарами, носившими звание «политрук». Авшалом выбирает Пальмах и через год поступает в Иерусалимский университет. Теперь он снова принимает участие в операциях ЭЦеЛ. Первая — нападение на Иерусалимскую охранку — прошла успешно. Затем Авшалом принимал участие в организации взрывов в офицерском клубе «Гольдштейн» и в здании налогового управления в Иерусалиме, в закладке мины на дороге Иерусалим — Бейт-Лехем (Вифлием), на которой подорвалась передвижная радиоустановка с четырьмя солдатами, и во многих других диверсионных актах.
Во время взрыва в клубе «Гольдштейн» в Иерусалиме 1 марта 1947 года Авшалом отличился своей находчивостью и спокойствием. Его задание было «прикрыть» своим автоматом «Берн» троих «английских солдат» и «сержанта», которые проникли внутрь здания и заложили взрывчатку. Когда джип с английским патрулем приблизился к клубу, Авшалом, засевший за небольшим забором неподалеку от клуба, открыл огонь и одной очередью «успокоил» сразу всех трех солдат, сидевших в нем. Взрыв клуба «Гольдштейн» вновь показал беспомощность англичан и их неспособность поддержать порядок даже в районах с осадным положением. Авшалом Хавив был заместителем командира группы и инструктором группы девушек. Перед нападением на тюрьму в Ако, он проводил разведку в этом арабском городе.
Яаков Вайс родился 15 июля 1924 года в городе Новозамки в Чехословакии и восемь лет учился в гимназии с языком преподавания иврит в городе Мункач. В десятилетнем возрасте, будучи в первом классе гимназии, вступил в ряды Бейтара. Окончив в 1942 году гимназию, Яаков переезжает в Будапешт и начинает работать на заводе точной механики. В 1944 году он с фальшивыми документами на имя христианина Георга Кошица принимает активное участие в операциях, организованных Бейтаром, целью которых было — спасти как можно большее число евреев от нацистской угрозы. Одним из последних покинул Яаков Венгрию и добрался до Швейцарии. И только 2 сентября 1945 года прибыл к берегам Палестины и вместе с еще 200 нелегальными иммигрантами был заключен англичанами в лагерь Атлит, из которого в результате нападения еврейских бойцов 16 октября 1946 года он был освобожден. Он живет в Хайфе у родственника, затем переезжает в Натанию, где встречается с товарищами по Бейтару из Мункача и Будапешта и вступает в Иргун. Он участвует в нападении на курорт для английских солдат в Натании, во взрыве моста по дороге на Бейт-Лид, в обстреле поезда в Зихрон-Яакове. После ввода в Тель-Авиве и Иерусалиме осадного положения ЭЦеЛ усилил свою деятельность в других городах, чтобы доказать англичанам неэффективность принятых ими мер. Яков участвует в нападениях на военные лагеря оккупантов. Его последней боевой операцией было нападение на Акскую цитадель.
Меир Накар родился 16 июня 1926 года в Иерусалиме. Его родители прибыли в страну из Багдада в 1924 году. В 13 лет Меир вступил в Бейтар в Иерусалиме. В 1942 году, подделав дату рождения, был принят на военную службу и почти четыре года служил в английской армии в Египте, на Кипре и в Греции.
В конце 1945 года Меир демобилизовался и вступил в Иргун. Свое первое задание ему выполнить не удалось. Он должен был подложить огромную мину под скамью, на которой во время футбольного матча на стадионе в Талпиот в Иерусалиме должен был сидеть Верховный комиссар Палестины. Один из арабских служителей стадиона заподозрил что-то и попытался задержать Меира. Лишь вмешательство оказавшегося поблизости «английского полицейского» — Авшалома Хавива — спасло Меира. Во время взрыва клуба «Гольдштейн» Меир обеспечивал тыл — перекрыл улицу горящим потоком нефти.
16 июня 1947 года трое еврейских парней были приговорены к смерти. В этот же день в Иерусалиме состоялось первое заседание специальной комиссии ООН для Палестины. Комиссия была создана по просьбе Бовина — Британия призналась в своем поражении. Генеральная Ассамблея назначила международную комиссию из 11 членов — представителей различных государств. Председатель комиссии судья Эмиль Сандетром обратился по радио Иерусалима ко всем заинтересованным сторонам соблюдать «перемирие», чтобы дать возможность комиссии работать в нормальных условиях. Поскольку это обращение касалось и английских властей, ЭЦеЛ и ЛеХИ решили откликнуться на призыв Сандетрома, что возводило борющееся подполье в статус равноправного партнера Британии. Одновременно ЭЦеЛ обратился к комиссии ООН с просьбой добиться смягчения приговора трем пленным бойцам.
18 июня верховные раввины Герцог и Узиель обратились к Верховному Комиссару с просьбой о помиловании Хавива, Вайса и Накара. С такой же просьбой обратился Председатель Еврейского Агентства — Сохнута Давид Бен-Гурион. Его аргумент: «1. Смертные приговоры только усиливают террор; 2. Организованное еврейское население страны проводит ряд мероприятий по борьбе с террором и добилась некоторых успехов, но приведение приговора в исполнение может только повредить этой борьбе».
Евреи, спасенные Яаковым Вайсом от гибели в нацистской Европе, также требовали помилования. Объединение выходцев из Чехословакии в Хайфе обратилось к президенту Чехословацкой Республики Эдуарду Бенешу и министру иностранных дел Яну Масарику с просьбой облегчить участь Яакова Вайса, который был офицером чешского подполья и спас от смерти сотни евреев.
Просьбы о помиловании поступали непрерывным потоком, но англичане оставались к ним глухи.
22 июня ЭЦеЛ совершил неудавшуюся попытку похитить в Иерусалиме английского офицера. Через три дня была предпринята вторая подобная неудавшаяся попытка. 8 июля командующий английскими войсками в Палестине генерал Мак Милан утвердил смертный приговор. За несколько дней до этого в Италии другой британский, генерал сэр Джон Гардинг смягчил приговор трем нацистам (Кессельринг, фон Макензен и Мелцер), виновным в убийстве 330 итальянцев. Проявить подобный либерализм к еврейским бойцам англичане, разумеется, не собирались.
Дата казни не была объявлена. Не желая быть застигнутым врасплох, как Грунер и его товарищи, трое осужденных просили передать раввину Арье Левину, любимому раввину всех заключенных, что они просят его быть с ними в последние минуты перед казнью и принять их исповедь.
Времени оставалось мало. Иргун должен был спешить. 11 июля вечером в Натании были задержаны и увезены в неизвестном направлении два английских сержанта службы безопасности Мартин и Пейс. Это событие стало поворотным пунктом в истории английской власти в Стране Израиля. По единодушному мнению всех наблюдателей именно эта акция ЭЦеЛ, больше чем все другие, повлияла на решение англичан оставить страну. Общественное мнение Англии еще никогда не было так едино — нужно своевременно покинуть страну
В Натании и окрестностях было введено осадное положение и две недели подряд армия проводила повальные обыски в тщетной попытке обнаружить сержантов-заложников. После срочных консультаций с Лондоном было решено не уступать ультиматуму ЭЦеЛ. Кабинет министров Великобритании собрался на специальное заседание, посвященное похищению сержантов. В обоих палатах парламента раздавались требования применить самые суровые меры против еврейских повстанцев.
В понедельник поздно вечером радио передало сообщение властей. «Казнь трех террористов, приговоренных военным судом 16 июня 1947 года состоится завтра 29 июля 1947 года. Имена осужденных: Меир бен-Кадури Накар, Яаков бен-Иосеф Вайс, Авшалом бен-Элиезер Хавив».
В эту ночь трое еврейских бойцов с гордо поднятой головой и пением «Атиква» взошли на эшафот. Все еврейские заключенные тюрьмы присоединялись к пению каждого идущего на казнь и трижды, разорвав ночную мглу, сотрясало здание тюрьмы мощное:
Еще не потеряна надежда.
Наша двухтысячелетняя надежда
Быть свободным народом в нашей стране,
Страна Сиона и Иерусалима.
Наутро тела мучеников были переданы родственникам и преданы земле на городском кладбище Цфата, рядом с могилами Грунера, Элкахи, Дрезнера и Кашани.
На следующий день 31 июля Иргун Цваи Леуми сообщил о казни двух сержантов, совершенной на рассвете. В это время в Стране Израиля еще находились 100.000 английских солдат. Но 29 июля вместе с провалившимися под ногами казнимых патриотов дверцами люка рухнули опоры английской власти.
* * *
Их двенадцать — двенадцать святых и чистых душ, принесших себя в жертву во имя Родины. 12 звезд на дороге борьбы за свободу народа.
Десятки тысяч сынов Израиля проходят перед их могилами: в Рош-Пина, на горе Герцля, на Оливковой горе в Иерусалиме и в Цфате. О них говорят: «Вы завещали нам независимость. Благодаря вам вечно будет жить Народ!»
Примечания
1
«Тель-Хай!» (Холм жизни — иврит) — название места в Галлилее, где в 1920 году пал в бою Иосиф Трумпельдор. Эти слова стали приветствием членов Бейтара.
В следующем 2018 году исполняется 10 лет сайту, а 19 апреля – 70 лет Независимости Израиля. В связи с этими датами в день Старого Нового года объявляю старт мероприятия. В большинстве своем оно будет для жителей Беларуси и тех, кто имеет там корни, но живет в др. странах, помимо Израиля. Об израильтянах, а также живущих в иных странах, но пожелающих принять участие, разговор отдельный, и о нем ниже.
Итак, в августе 2018, можно будет приехать на 16 дней в Израиль для поездок по стране и реального знакомства друг с другом. Это совсем не дешевое удовольствие и для многих не осуществимо. Но я хотел бы, чтоб именно те, кто не могут себе этого позволить, оказались здесь. Да и кто иногда могли бы – тоже приехали, потратив значительно меньше того, во что обойдется поездка. И чтоб таких было не несколько десятков, а значительно больше, например, чел. 100.
Это не просто туристическая поездка группы совершенно незнакомых людей, а тех, кто объединены общими интересами сейчас и будут делать немало в будущем по сохранению памяти, восстановлению того, что еще окончательно не исчезло, и воспрепятствованию нынешнему бредовому чиновничьему произволу, что привлечет в Беларусь туристов, а не будет отталкивать.
Что для этого надо сделать?
В течение нынешнего года необходимо создать фонд. Каждый должен не только читать материалы сайта, но и, непременно, лайкать понравившиеся, оставлять комменты и обязательно распространять, и не только в фейсбуке. Привлекать компании, будь-то белорусские, израильские, или еще какие-то, которые могли бы заинтересоваться и стать спонсорами. Желающие приехать должны быть заинтересованы, чтоб как можно больше их знакомых узнали о сайте и внесли свой вклад в создание фонда, необходимого для финансирования всего мероприятия, различных организационных расходов, а также серьезного развития и продвижения сайта, да и не только.
Каждое пожертвование должно быть отправлено с указанием для кого (Ф.И. конкретного человека) и, естественно, от кого и где проживает, а также, желательно, указать возраст отправителя, предварительно написав на amigosh4@gmail.com и обсудив, как лучше осуществить перевод. Те, кто привлекут серьезных спонсоров, получат дополнительные места. Примерная минимальная стоимость участия одного чел. – 1500 долл. Несомненно, сумма немалая, но если на этот раз приедут одни, которым помогли осуществить мечту, то в следующий раз окажутся те, кто жертвовал, а потому интерес в успехе должен быть у очень многих. Наиболее активные авторы сайта получат персональные приглашения.
Предстоит провести большую подготовительную работу, для чего необходимы, по меньшей мере, 5 серьезных людей, живущих в Израиле, и несколько на высоком уровне знающих иврит и англ., при этом хорошо бы, чтоб и белорусский. Каждый из них в дальнейшем будет участником всех поездок по стране, встреч и т.д., естественно, бесплатно, а кто-то получит и не одно место, исходя из личного вклада. Необходимо будет также привлечь группу волонтеров из учащихся старших классов и студентов, в том числе живущих в Беларуси.
Еще в процессе подготовки мероприятие может стать хорошей рекламой для различных белорусских, да и израильских компаний. После же его окончания, когда о нем появятся материалы в различных белорусских и израильских СМИ, оно даст серьезный толчок сближению простых людей наших стран, сохранению исторической памяти и организации самых различных совместных мероприятий, как в Израиле, так и Беларуси. Итак,попадут только активные, а таких, не сомневаюсь, окажется много.
Ежели чел. живет в Америке, Канаде, Австралии, Германии и т.д., то за исключением билетов, все экскурсии, проживание в отеле и т.д. будут по особо льготным ценам.
Что касается израильтян,то и для них возможны бесплатные экскурсии по стране вместе с приехавшими,но для этого надо будет проявить не меньшую активность, что поможет оказаться в Израиле и их добрым друзьям и знакомым, как живущим в Беларуси, так и др. странах.
С помощью волонтеров мы найдем как иврито-англоговорящие, так и русско-белорусские семьи, которые в один из дней пригласят к себе каждого из приехавших.
Незадолго до отъезда, скорее всего в субботу, в лесу Бен-Шемен, недалеко от Тель-Авива, будет проведена встреча-пикник, на которую смогут приехать и многие израильтяне. В заключение там же в амфитеатре состоится концерт.
Думаю, что среди приехавших окажутся и некоторые белорусские музгруппы, хотя могут быть и живущие в др. странах, но имеющие в своем репертуаре песни на белорусском, идиш, иврите, украинском, англ. Будут также привлечены израильские музыканты с белорусскими корнями.
Если же будут желающие присоединиться к участникам, оплатив полностью поездку, то отказа не будет.
Обсуждения вопросов подготовки и проведения будут исключительно в израильско-белорусской группе в фейсбуке, потому в нее приглашаются все, кого еще в ней нет, и кто будет делать всё необходимое, о чем говорилось выше. Не сомневаюсь, что при всей необычности задумки, она будет осуществлена.
Но поскольку работы достаточно много, то надо начинать без раскачки и долгого раздумывания.
Я нисколько не сомневаюсь, что все получится, по ряду причин:
Старт дан в День моего рождения и Старого Нового года, а доброжелательность и уважение огромного количества людей особо почувствовал именно в этом году.
Никогда не привык отступать, такой уж характер.
Никто не может сказать, что в жизни кого-то подвел, не сделал обещанного, как бы тяжело ни было.
Никто подобного не делал, вряд ли у кого-то даже зарождалась мысль, что еще больше заставит добиться результата.
Успех мероприятия как раз в интересах очень многих, не говоря о том, что каждый из нас будет способствовать улучшению отношений между простыми людьми, независимо от национальности, живущими как в одной стране, так и в разных, Особенно это важно в нынешнее неспокойное время, при тех правителях, которые десятилетиями упорно цепляются за власть и считают себя незаменимыми.
Просьба присылать для размещения на сайте отдельные интересные снимки, а еще лучше вместе с рассказами о поездках по стране.
Исполняет Наташа Манор. Перевод Рои Хен, 1980 г.р. ( רועי חן ). Израильский писатель, драматург и переводчик с русского, французского и английского языков. Заведующий литературной частью театра «Гешер» (Тель-Авив). Родился в Тель-Авиве в израильской семье сефардского происхождения.
השיר של ולדימיר ויסוצקי “צרות”, ביצוע נטשה מנור תירגום רועי חן סופר ישראלי, מחזאי ומתרגם מרוסית, צרפתית ואנגלית. עורך ראשי של החלק הספרותי של תיאטרון “גשר” . נולד בתל אביב למשפחה ישראלית ממוצא ספרדי.
***
Израиль прощается с жертвами теракта в Иерусалиме
время публикации: 07:49 | последнее обновление: 11:05
Жертвами теракта в иерусалимском районе Армон а-Нацив стали лейтенант Яэль Йекутиэль (20 лет) из Гиватаима. Посмертно ей присвоено звание старшего лейтенанта. Вместе с ней погибли курсанты: Шир Хаджадж (22 года) из Маале Адумим, Шира Цур (20 лет) из Хайфы, Эрез Орбах (20 лет) из поселка Алон-Швут.
Как сообщила пресс-служба ЦАХАЛа, курсанты входили в состав батальона “Эрез” офицерской школы (БААД-1). Информация о том, к каким родам войск они относились до поступления на офицерские курсы, запрещена к публикации.
Эрез Орбах будет похоронен в понедельник в 11:00 на кладбище в поселке Кфар-Эцион. Похороны Шир Хаджадж состоятся в 14:00 на “Горе Герцля” в Иерусалиме. Похороны Ширы Цур пройдут также в 14:00 на военном кладбище в Хайфе. Яэль Йекутиэль будет похоронена в 15:00 на кладбище “Кирьят-Шауль” в Тель-Авиве.
Эрез Орбах, выпускник йешивы “Неве-Шмуэль” в поселке Эфрат, был старшим из шести детей, не был мобилизован в ЦАХАЛ в связи с проблемами со здоровьем, однако добился того, чтобы его взяли в армию добровольцем.
Шира Цур жила в районе Дэния в Хайфе, еще до мобилизации в ЦАХАЛ вызвалась пройти год добровольной службы в разведке. Девушка начала службу в ЦАХАЛе с летной школы, однако позже перешла в другое подразделение.
Шир Хаджадж из Маале Адумим была старшей из четырех дочерей Герцля и Мейрав Хаджадж. По словам близкой подруги Ширы, девушка была уверена, что эта неделя будет самой интересной на офицерском курсе.
У Яэль Йекутиэль из Гиватаима остались родители, брат и сестра. Друзья Яэль говорят, что она хотела остаться в ЦАХАЛе, чтобы приносить пользу людям.
Теракт в Иерусалиме, 8 января 2017 года
В воскресенье, 8 января, в 13:23 поступила информация об “автомобильном теракте” в иерусалимском районе Армон а-Нацив, в результате которого есть много пострадавших. Грузовик Mercedes с израильскими (желтыми) номерными знаками выехал на тротуар и начал давить израильских военнослужащих, которые незадолго до того вышли из автобуса. В результате теракта четыре человека погибли и 17 были госпитализированы с ранениями различной степени тяжести. По состоянию на утро 9 января, в иерусалимских больницах остаются пять военнослужащих, получивших травмы в результате этого теракта, двое из них в тяжелом состоянии.
За рулем грузовика находился 28-летний Фади аль-Кунбара, проживавший в иерусалимском квартале Джабль Мукабр (по-соседству с Армон а-Нацив). Террорист имел израильское удостоверение личности. В ходе операции, проведенной в Джабль Мукабр, были задержаны девять человек. Пятеро из задержанных приходятся близкими родственниками террористу.
Нет никаких сомнений в том, что наезд был преднамеренным: водитель увеличил скорость перед тем, как грузовик выехал на тротуар, в течение 20-25 секунд он совершал маневры, стремясь наехать на солдат, и остановился только тогда, когда по нему был открыт огонь. Данные свидетельства подтверждаются записью камеры наблюдения.
Пресс-служба “Института Яд Бен Цви” сообщила, что теракт был совершен, когда гиды этой организации, занимающейся изучением Израиля и распространением знаний о стране среди израильтян, проводили на смотровой площадке Армон а-Нацив мероприятие, в котором участвовали около 300 военнослужащих ЦАХАЛа.
Опубликовано 09.01.2017 13:18
סגן-משנה ארז אורבך, בן 20 מאלון שבות שבגוש עציון. הי”ד.
Лейтенант Эрез Урбах, 20 лет, из Алон Швут, Гуш -Эцион. Погиб в теракте 8 января 2017.
סגן שיר חג’אג’, בת 22 ממעלה אדומים. הי”ד.
Старший лейтенант Шир Хаджадж – 22 года,
из Маале-Адумим
Погибла в теракте 8 января 2017
סגן-משנה שירה צור, בת 20 מחיפה. הי”ד.
.Лейтенант Шира Цур из Хайфы, 20 лет
Погибла в теракте 8 января 2017.
סגן יעל יקותיאל, בת 20 מגבעתיים. הי”ד.
Старший лейтенант Яэль Йекутиэль из Гиватаим, 20 лет.
Погибла в теракте 8 января 2017.
