Tag Archives: Борисов

ВІКТАР ЖЫБУЛЬ УЖО Ў БАРЫСАВЕ!

10.02.2018, 21:50 ex-press.by

Віктар Жыбуль у Барысаве: «Калi б я напiсаў верш пра маці, то не паказваў бы»

У Барысаве выступіў адзін з найбольш вядомых сучасных беларускіх паэтаў-авангардыстаў новай генерацыі Віктар Жыбуль.

Аматары паэзii і беларускай мовы трапілі на сустрэчу з перформерам, слэмерам, літаратуразнаўцам, паэтам, які цудоўна спалучае эксперыментальны падыход з арыгінальным гумарам, удзельнікам творчага руху “Бум-Бам-Літ” і шэрагу літаратурна-музычных і тэатральных праектаў, міжнародных праектаў, уладальнікам шматлікіх узнагарод у галіне літаратуры.

Раней паэту выступаць у Барысаве не даводзілася.

“Выступаю тут упершыню, хоць быў у вашым горадзе аднойчы. Гэта, як не дзіўна, было вясельнае падарожжа. Мы з жонкай хацелі павандраваць па Беларусі, але тураператар пераблытаў дату, і экскурсійны аўтобус не прыехаў да вызначанага месца, тады мы падумалі, што самі можам куды-небудзь з’ездзіць, — пачаў размову Віктар. — На мапе ткнулі пальцам, першае месца, якое трапілася, — Барысаў. Так мы 15 гадоў таму з’ездзілі сюды. Памятаю, як цэлы дзень шпацыравалі па Барысаву, куды вуліца павядзе, туды і ішлі.

Першы верш, які прачытаў Віктар Жыбуль, “Засохлая кветка на скразняку”, крануў кожнага. “Дрэвы”, “Я хачу паварушыць тваім хвастом…”, “З табою ўдваіх”, “А вы бачылі…”, “Серыйны самазабойца”, “Вучоны ў чарзе за півам”, “Сапсавалася” — шмат цудоўных вершаў пачулі барысаўчане.

Верш “Гігіена” нагадаў, што трэба мыць не толькі рукі пасля ўсялякіх жывёл, але і душу пасля ўсякіх іншых людей. Прагучалі цікавыя вершы “Негатыўны вопыт” і “Кавалер Валерка”, вершы пра транспартныя сродкі “Аўтобус” (хлопчыкі — направа, дзяўчаткі — налева, знаёма?), “Я — пасажыр. Я еду без квітка”, а вось верш “Мяне няма” мы нават пакінем тут (чытаць павольна):

“Мяне няма”, –

прыгадваючы кнігу

філосафа Валянціна Акудовіча,

часта думаю я.

 Ды толькі кандуктарка,

якая заходзіць у аўтобус,

шторазу пераконвае мяне

ў адваротным.

Барысаўчанка Юлія папрасіла Віктара Жыбуля прачытаць верш “Дзяўчына цяжкіх паводзінаў”, паэт не адмовіў і адзначыў, што ў гэтым вершы няма канкрэтнай дзяўчыны, бо гэта зборны вобраз:

— Гэта адзін з такіх вершаў, якія пісаліся амаль як музыка. Спачатку з’явіліся першыя радкі, рытм, а ўсё астатняе пазней напластавалася.

Верш “Мафія” цудоўна адлюстроўвае наша жыццё:

Мы гуляемся ў мафію,

каб забыць пра Сусветную Лажу.

Учора хаваўся ў шафе я,

сёння — з шафы вылажу.

Ціха ноч падкрадаецца

коткай пароды корат.

Калі засынае горад —

мафія прачынаецца…

У суаўтарстве з жонкай Верай Бурлак у 2008 годзе Віктар Жыбуль выдаў кнігу “Забі ў сабе Сакрата”. Віктар кажа, што кніга маленькая, і таму ён яе не захапіў, бо “такая маленькая, што недзе згубілася”:

— У ёй мы вершы размясцілі такім чынам, што яны неяк перагукаюцца паміж сабой, вершы не падпісаны, дзе чый, не зразумела, а падказкі ёсць толькі ў змесце кнігі.

На пытанне, калі быў напісаны першы верш, паэт адказаў наступнае:

— Я пачаў пісаць у раннім дзяцінстве. Памятаю, мне было 4 гады. Мае бацькі труцілі ў кватэры клапоў, і я запісаў нейкае абсурдысцкае чатырохрадкоўе. Першы радок не памятаю, другі радок заканчваўся словам “дыхлафос”, потым “собачка в небе радостный поймал клопа до слёз”…

Пасля гэтага госць прачытаў твор, які напісаў у “дарослым веку” “Інсектыцыд”, верш страшнаваты, як і многія, што тады пісаў Віктар.

— Якія ў вас ёсць захапленні, акрамя паэзіі і літаратуры?

— Люблю падарожнічаць, хадзіць у вандроўкі, фатаграфаваць тое, што хутка знікне. Дамы, якія маглі б быць архітэктурнай каштоўнасцю, на жаль, чыноўнікі нішчуць ад балды. Захапляюся гісторыяй, генеалогіяй, складаннем свайго радаводнага дрэва, якое дарасло да 8 ці 9 калена.

— Якія мясціны падабаюцца вам у Беларусі?

— У Глыбоччыне, напрыклад, тыя мясціны, дзе на дарогах захавалася старая брукаванка, яшчэ возера Акунёва. У большасці мясцін яшчэ я не быў.

— А як вы знаходзіце звесткі пра продкаў?

— У гістарычным архіве захоўваецца перапіс тагачаснага сялянскага насельніцтва, інвентарнае апісанне маёмасці Радзівілаў першай паловы 18 стагоддзя, і ў ім, напрыклад, згадваецца войт Мацей Жыбуль, увогуле, тады было шмат Жыбулёў. Маё прозвішча мае балцкія карані, у перакладзе з старажытналітоўскай мовы “жыбуліс” — гэта “бліскучы”, продкі носяць прозвішча Жыбуль, напэўна, стагоддзяў пяць. Радавое гняздо знаходзіца пад Стоўбцамі.

Віктар паведаміў, што яго прадзед нарадзіўся ў Заямным Стаўбцоўскага раёна, дзед — у Ігуменскім павеце, там дагэтуль стаіць хата, якую пабудаваў прадзед яшчэ ў 1914 годзе, таму сям’я Віктара любіць улетку яе наведваць.

— А ў чым заключаецца ваша праца?

— Ужо 10 гадоў працую ў Беларускім дзяржаўным архіве-музеі літаратуры і мастацтва. У школе ніколі не працаваў і ніколі не збіраўся. Працаваў у рэдакцыях часопісаў “Першацвет”, які зачынілі ў 2002 годзе, у навукова-метадычным часопісе “Роднае слова”, у часопісе “Arche”. Зараз я з’яўляюся вядучым навуковым супрацоўнікам адзела інфармацыі, публікацыі і выкарыстання дакументаў . Выкарыстанне дакументаў бывае самае рознае — гэта могуць быць публікацыі ў часопісах, выданні збораў твораў нашых пісьменнікаў, а могуць выкарыстоўвацца на выставах, бо мы не проста архіў, а архіў-музей. Таму мы часта ладзім выставы, прысвечаныя мастакам, пісьменнікам, кампазітарам, дакументы якіх захоўваюцца ў нас. Я таксама рыхтую такія выставы, даволі часта рыхтую артыкулы ў часопісах, раблю публікацыі розных архіўных знаходак. Практыка паказвае, што яны апынаюцца не лішнімі для нашай беларускай культуры. Найбольш грунтоўная мая праца — выданне двухтомніка нашага рэпрэсаванага пісьменніка, крытыка і філосафа Адама Бабарэкі — выйшла ў 2011 годзе.

— Як да вас прыходзіць натхненне?

— Натхненне прыходзіць даволі нечакана — магу працяглы час не пісаць нічога, а потым вершы з мяне так і ляцяць 🙂 Звычайна натхненне прыходзіць дзесьці ў дарозе, калі я іду кудысьці ці еду, ці чакаю кагосьці дзе-небудзь. Пакуль ездзіў, у мяне напісаўся цыкл вершаў “Неаднойчы прабіты” пра кантралёраў, зайцаў і квіткі.

Паэт адзначыў, што вершы пішуцца не розумам, а інтуіцыяй і настроем, як плынь свядомасці. Важна, каб былі мелодыка слоў і вобразы. Увогуле, вершы такая справа, што яны часта прыходзяць незапланавана.

— Ці ёсць у вас вершы пра маці?

— Верш пра мацi — гэта вельмi iнтымная рэч. Калi б напiсаў, то не паказваў. Я лiчу, што не усё абавязкова трэба рыфмаваць, таму маці я, напэўна б, прысвяціў нарыс. Дарэчы, мая матуля таксама пiсала вершы.

— Раскажыце пра сваіх дзяцей?

— Старэйшаму сыну 12 гадоў, малодшаму — 7 месяцаў. Мой старэйшы сын таксама піша вершы, якія друкуюцца ў часопісах. Першы верш ён напісаў у 1 год і 7 месяцаў. Вось ён:

Ножкі, ножкі ў матрошкі, ляжкі, ляжкі неваляшкі.

А вось такі: Была лыжка драўляная, а стала паламаная.

Наступны: Бабры спускаюцца з гары, у іх марозіва ўнутры, бабры зусім не дзікія, у іх насы вялікія.

Вось саб’е цябе машынка, узляціш ты як пушынка.

— Творчасць якіх паэтаў і пісьменнікаў вам падабаецца?

— Люблю творчасць Уладзіміра Дубоўкі, Максіма Багдановіча. Вельмі цікавая творчасць забiтых пaэтаў 20-30 гадоў. Мяне ўразiлi вершы Алеся Пруднiкaва, Віктара Казлоўскага, Ядвігі Бяганскай, яны ў шуфляду пiсалi зусім iншае. На жаль, захавалася няшмат архiваў таго часу. Зараз мы спрaбуем у нейкім сэнсе ажывiць памяць такiх паэтаў. Любімы пiсьменнiк — Уладзімір Караткевiч, як і для многіх беларусаў. Таксама падабаецца Лукаш Kалюга, Альгерд Бахарэвiч.

— У вашай сям’і размаўляюць на роднай мове, вы заўсёды пісалі вершы на беларускай мове?

— Так, мы размаўляем па-беларуску. У школе пісаў па-руску, потым, калі перамог у конкурсе “Родны горад”, зразумеў, што пісаць па-беларуску атрымоўваецца лепей, вось так пачаў пісаць толькі на роднай мове.

— Ці ёсць у вас прэміі і ўзнагароды?

— Ёсць літаратурныя прэміі. Я з’яўляюся лаўрэатам прэміі “Залаты апостраф-2011”. Як паэт і як даследчык літаратуры авангарду, я атрымаў Міжнародную адмеціну імя Давіда Бурлюка ў 2013 годзе. Быў пераможцам некалькіх паэтычных слэмаў — гэта такія спаборніцтвы па артыстычнаму выкананню.

* * *

Віктар прачытаў шмат сваіх вершаў, і, на шчасце, нягледзячы на тое, што публіка сабралася зусім розная: і дзеці, і дарослыя, атмасфера радасці і асалоды панавала ў залі. Некаторыя вершы, як казаў у пачатку паэт, “чытаць будзе няёмка, бо ў іх шмат незразумелых слоў, або зразумелых, але іх лепей не разумець”.

Вечар паэзіі адбыўся цудоўным. Здаецца, што ўсе ўсё зразумелі, бо пасля кожнага верша барысаўчане смяяліся, усміхаліся і гучна пляскалі ў далоні.

Усе жадаючыя набылі зборнікі вершаў Віктара Жыбуля і атрымалі аўтограф

Напрыканцы хочацца адзначыць, што вельмі дакладна сказаў Юрась Барысевіч пра нашага госця: «Творы Жыбуля належаць да жывой літаратуры, якую будуць чытаць і нават перапісваць».

Падрыхтавала Настасся Аляксандрава, фота аўтара

* * *

Публікацыі Віктара Жыбуля на нашым сайце:

“КНЯГІНЯ ЛЭЙЗАРОЎНА – МЕСЯЦ У ВАКОНЦЫ…”

ПУЦЯВІНЫ І ПАЛОТНЫ ЦФАНІІ КІПНІСА

БЯДУЛІХА

БЕЛОРУССКИЕ ПУТИ ВАРЛАМА ШАЛАМОВА

ОТ ЛЕГЕНДЫ К ИСТИНЕ: ФОЛЬКЛОРИСТ И МИФОТВОРЕЦ ВУЛЬФ СОСЕНСКИЙ

ЮЛІ ТАЎБІН – ПАЭТ ВЕЧАРОВАГА ЗАДУМЕННЯ

А тут Віктар паказвае прыгожыя мясціны ў раёне Трактаразаводскага пасёлка (Мінск)

Апублiкавана 14.02.2018  15:09

Страшная гибель евреев Зембина. Учитель, он же палач

Учитель, он же палач

На фотоснимке Давид Давидович Эгоф. Этот человек с библейским именем работал в средней школе в полуеврейском местечке Зембин, близ белорусского города Борисова. Он преподавал немецкий язык и как учитель, казалось, должен был сеять разумное, доброе, вечное.

Но с началом войны он решил для себя более предпочтительным проливать чужую кровь и сеять смерть. Заняв пост бургомистра Зембина, Эгоф сразу же принялся подобострастно выполнять указания оккупантов и с интересом наблюдал за казнями мирных жителей. А 18 августа 1941 года, во время акции по истреблению поголовно всех зембинских евреев, т.е. более 900 человек, презренный холуй выступал уже не наблюдателем, а пособником, который следил за тем, чтобы ни одна из обреченных жертв не избежала пули.

Но звездный час пришел к Эгофу через десять дней, когда немецкое начальство назначило его начальником полиции гор. Борисова и всего района. Окружив себя себе подобными головорезами, новоиспеченный главный полицай начал насаждать кровавый порядок. Особо изощренную ненависть он выплескивал против еврейского населения. Сохранилось донесение немецкого фельдфебеля Зеннекена, в котором он ссылается на заявление Эгофа, что уничтожить обитателей многотысячного борисовского гетто он берется сам, и посторонняя помощь ему не нужна.

И действительно, когда наступил последний день предсмертного еврейского обиталища, бывший учитель выполнил свое обещание – евреев избивали, раздевали и убивали не германские пришельцы, а свои, в т.ч. из числа соседей, знакомых, сослуживцев. При этом оберполицай не ограничивался распоряжениями, а лично, стоя вблизи заблаговременно вырытой огромной могильной ямы, виртуозно орудовал нагайкой и без промаха стрелял из маузера.

В Борисове погибло более 9000 евреев. А что же постигло палача?

Нет, он не разделил участь своих жертв. Его поймали и судили в 1947 году – как раз в тот период, когда Сталин отменил на недолгое время смертную казнь. Поэтому приговор можно было предугадать – 25 лет лишения свободы, которые изверг отсидел от звонка до звонка и вышел на свободу.

О таких, как Эгоф, евреи обычно говорят: – “Да будут прокляты и забыты их имена!” Но как забыть? Помним же мы имена Амана и Гитлера…

2004-2012 © Александр Розенблюм

Приложение

Из протокола допроса Давида Эгофа о расстрелах евреев
в д. Зембин, г.п. Бегомль и г. Борисове в 1941 г.

Публикуется по сборнику «Свидетельствуют палачи», Минск, НАРБ, 2009

28 февраля 1947 года

[…]

ВОПРОС. Какие же практические действия последовали в отношении изъятия выявленного вами еврейского населения?

ОТВЕТ. Вскоре после представления мною в районную управу списков прожи-вающих на территории Зембинской волости еврейских семей, ко мне прибыли на-чальник Борисовского СД гауптштурмфюрер Шейнеман и орсткомендант (фамилию не помню) и дали задание организовать в м. Зембин еврейское гетто. Выполняя это задание, я распорядился Рабочую улицу в м. Зембин отвести под гетто и издал приказ всему русскому населению освободить помещения на Рабочей улице, а еврейскому населению как в м. Зембин, так и в населенных пунктах волости переселиться в дома на Рабочей улице. Под страхом смерти советские люди вынуждены были покидать свои домашние очаги и поселяться там, где укажут назначенные мною люди. Таким образом, всего мною было согнано и заключено в гетто свыше 700 человек еврейской национальности.

ВОПРОС. И это вызывалось интересами военной обстановки?

ОТВЕТ. Конечно, нет. Создание гетто в м. Зембин являлось одним из мероприятий гитлеровской Германии по массовому уничтожению советского населения.

ВОПРОС. Как долго в м. Зембин существовало гетто и какой был в нем установлен режим?

ОТВЕТ. Согнанных в гетто евреев мы принудительно выгоняли на дорожные и другие работы, накладывали на них непосильные штрафы, в оплату которых требовали золото, лишали их права свободного передвижения из одного населенного пункта в другой и ввели другие ограничения. В м. Зембин еврейское гетто просуществовало только один месяц, так как в последних числах августа 1941 г. оно полностью было ликвидировано.

ВОПРОС. Каким путем?

ОТВЕТ. Путем расстрела всех согнанных в гетто евреев.

ВОПРОС. Покажите об этом более подробно.

ОТВЕТ. За 3 дня до расстрела в м. Зембин вновь прибыл начальник борисовского СД и дал мне задание подготовить яму, предназначенную для захоронения трупов расстрелянных. Согласно указанию Шейнемана мною было назначено 18 человек, которые в месте, указанном Шейнеманом, в Зембинской лесной даче, в 500 м от м. Зембин вырыли яму длиною около 45 м, шириною и глубиною до 3 м. Уезжая из м. Зембин, Шейнеман дал мне задание на следующий день под видом проверки документов собрать всех евреев и никого до его прибытия не выпускать, что я и выполнил. На второй день, примерно в 6 часов утра, Шейнеман приехал в м. Зембин с группой солдат из войск СС общей численностью в 20 человек, совместно с которыми ворвался в расположение гетто и стал «проверять документы». Лиц, у которых были просмотрены документы, вместе с семьями сводили на базарную площадь й садили на землю. После того, как в результате этой провокации были собраны на площадь все евреи, их построили в одну колонну и под охраной немецких солдат повели к заранее подготовленной могиле. Когда всю колонну вывели из м. Зембин и повели в направлении леса, женщины и дети поняли, что их ведут на расстрел, поэтому поднялся невероятный крик и плач, который жестоко подавлялся. У ямы все население гетто было посажено, а затем группами по 5-6 человек подводились непосредственно к яме и расстреливались огнестрельным оружием. Закапывание могилы производили назначенные мною граждане.

ВОПРОС. Комиссией под председательством Шадрина, действовавшей по по-ручению Чрезвычайной государственной комиссии путем обследования могилы и опроса свидетелей установлено, что всего было расстреляно в м. Зембин около 760 человек еврейского населения. Что вы имеете показать по акту комиссии от 6 октября 1944 г. о приведенной в нем цифре евреев, расстрелянных немцами с вашим участием?

ОТВЕТ. Акт и выводы комиссии я подтверждаю. Действительно, в августе месяце 1941 г. в м. Зембин вместе с детьми было расстреляно не менее 700 человек.

ВОПРОС. Назовите участников массового расстрела евреев в м. Зембин.

ОТВЕТ. Из участников массового уничтожения евреев, проживавших до войны на территории Зембинского сельсовета, персонально помню лишь следующих лиц: Шейнеман, переводчики борисовского СД Люцке Фридрих (из Германии) и Вальтер Эдуард (немец из Украины), обершарфюрер Берг, начальник зембинской волостной полиции Харитонович, полицейские Голуб, Гнот, Каптур, Рабецкий, я – Эгоф и др.

ВОПРОС. Как вы поступили с имуществом, принадлежащим еврейскому насе-лению?

ОТВЕТ. Имущество расстрелянного еврейского населения частично было разграб-лено полицейскими и немецкими пособниками, а остальное мною было реализовано среди населения, и средства, вырученные от реализации имущества, в сумме 250 тыс. рублей переведены в Германский банк. Весь скот, домашняя птица и продукты питания мною были переданы германской армии. Непосредственно реализацией еврейского имущества занималась созданная мною комиссия в составе представителя районной управы (фамилию не помню), Полещук Николая и Гуз Николая.

[…]

ВОПРОС. Покажите о своем участии в массовом истреблении евреев.

ОТВЕТ. В сентябре 1941 г. я с рядом подчиненных мне работников принимал участие в расстреле еврейского населения м. Бегомль Минской области, во время которого было уничтожено около 1000 человек. Мое участие в этом злодеянии заключалось в том, что я согласно указанию, полученному от орсткоменданта, подобрал 30 человек из числа работников Управления безопасности и с ними выехал в м. Бегомль, где сдал их в распоряжение сотрудника минского СД оберштурмфюрера Буркхарда.

К моменту моего прибытия в м. Бегомль все еврейское население уже было собрано и находилось под охраной полицейских, прибывших из других пунктов. Мне и прибывшим со мной людям Буркхард поручил производить непосредственно расстрел обреченных на уничтожение евреев. Полицейскому отряду из другого опорного пункта (какого – не знаю) было поручено конвоирование мирного населения к месту расстрела. Расстрел осуществлялся в километре от м. Бегомль. К месту расстрела евреи конвоировались группами в 80-90 человек. Примерно за 30 м до заранее подготовленных ям группы останавливали, затем по 15-20 человек подводили к ямам и насильно загоняли в них, принуждали ложиться лицом вниз и уже после этого стреляли по жертвам из автоматов и винтовок. Из подчиненных мне работников непосредственно расстреливали: Пипин, Гринкевич, Каптур, Автюшкин, Петровский, Сорокин, Ярошевич, Папицкий, Кутькин, Голуб и Мирончик. Фамилии остальных исполнителей припомню и сообщу на последующих допросах. Буркхард и я, Эгоф, также сами лично расстреливали из автоматов. Назвать цифру расстрелянных лично мною людей не могу, но думаю, что мною расстреляно несколько десятков человек.

Вскоре после приведенного злодеяния, осенью 1941 г. при моем участии в м. Обчуга Крупского района Минской области путем расстрела было вновь уничтожено до 600 человек советских граждан еврейской национальности.

ВОПРОС. В чем конкретно выражалось ваше участие в этом зверском акте?

ОТВЕТ. Я с группой подчиненных мне полицейских в составе 30 человек, воз-главляемой командиром взвода Пипиным, по указанию начальника борисовского СД Шейнемана, руководившего расстрелом, охранял и конвоировал ни в чем неповинных советских граждан к месту расстрела. Непосредственно расстреливали еврейское население в м. Обчуга только сотрудники СД, прибывшие с Шейнеманом, и он лично.

ВОПРОС. А вы сами расстреливали?

ОТВЕТ. Нет, мне лично во время этой экзекуции самому расстреливать не при-шлось, так как по заданию Шейнемана я руководил погрузкой евреев на автомашины, доставкой к месту расстрела и всей охраной. К тому времени, как я прибыл к месту расстрела на легковой машине, то все евреи уже оказались расстрелянными.

[…]

ВОПРОС. О чем вы хотите рассказать?

ОТВЕТ. Я хочу рассказать о своем участии в массовом кровавом терроре, учи-ненным немецкими оккупантами в ноябре 1941 г. в г. Борисове, т.е. об участии в физическом уничтожении 8 тыс. советских граждан еврейской национальности, в том числе большого количество женщин, стариков и детей.

ВОПРОС. Показывайте.

ОТВЕТ. В Борисовское гетто по заранее разработанным немцами планам еще до моего вступления в обязанности начальника Управления безопасности было собрано все еврейское население, проживающее в г. Борисове и его окрестностях. В осуще-ствлении преступных замыслов гитлеровцев по планомерному уничтожению еврей-ского населения, я через подчиненный мне аппарат и через немецких пособников в волостях дополнительно выявил и, как уже выше показал, водворил в Борисовское гетто до 1000 человек. Туда же немцами доставлялись и евреи из других стран. Таким образом, всего в Борисовское гетто было собрано до 10 тыс. человек. Из них около 2 тыс. расстреляли мелкими группами по 50-60 человек, главным образом, молодежь, в разное время, начиная с июля 1941 г. Остальных же евреев мы уничтожили в течение 2 дней.

ВОПРОС. Покажите, как это было осуществлено.

ОТВЕТ. В первых числах ноября 1941 г. мною было получено от коменданта орсткоментадуры г. Борисова задание созвать в г. Борисов всех полицейских из волостных управлений, которое мною и было выполнено. На 8 ноября 1941 г. в г. Борисов согласно моему приказанию прибыли почти все полицейские из волостей Борисовского района. Всего собралось не менее 80 человек. К этому же времени в г. Борисов из г. Минска прибыл ответственный работник СД оберштурмфюрер Краффе вместе с переводчиком унтерштурмфюрером Айхе и 50 офицерами и солдатами из войск СС, преимущественно латышами по национальности. Кроме того, в г. Борисов по указанию Краффе прибыла большая группа полицейских из Плещеницкого района Минской области. Всего, таким образом, для участия в расстрелах было собрано в г. Борисове около 200 человек полицейских. Все они в течение двух суток специально спаивались и подготовлялись идеологически к совершению злодеяний над невинными людьми. С этой целью 8 ноября 1941 г. днем и вечером в городской столовой мною был устроен вечер-банкет для участников, во время которых полицейские имели возможность в изобилии пользоваться спиртными напитками. На них в качестве почетных гостей присутствовали оберштурмфюрер Краффе, бургомистр Борисовского района Станкевич, работники СД и ГФП.

Первым на банкете выступил я и в своем выступлении поздравил присутствующих с одержанными Германией победами, восхвалял немецко-фашистскую армию и обратился к ним с призывом вести беспощадную борьбу со всеми антигерманскими проявлениями. Возбуждая у присутствующих ненависть к евреям, я в своем выступлении пытался оправдать нацистскую политику истребления евреев и призывал полицейских не проявлять чувства жалости и гуманности по отношению как к взрослым евреям, так и к их детям. С аналогичными речами, рассчитанными на идеологическую подготовку полицейских к массовому террору, выступали сотрудники ГФП г. Борисова Штайлер, бургомистр Борисовского р-на Станкевич, комендант орсткомендатуры г. Борисова (фамилию его сейчас не помню, но знаю, что он осенью 1941 г. застрелился) и другие руководящие работники карательных органов. В соответствии с указаниями Краффе, мною в ночь с 8 на 9 ноября 1941 г. гетто было оцеплено усиленной охраной. К этому времени в 2 км от г. Борисова, в районе аэродрома, военнопленными из Борисовского лагеря под руководством работников ГФП были подготовлены 3 ямы общей длиною примерно около 400 м, шириной около 3 и глубиною около 2 м, предназначенные для захоронения трупов.

ВОПРОС. Продолжайте ваши показания о том, каким путем были уничтожены 8 тыс. советских граждан.

ОТВЕТ. Рано утром 9 ноября 1941 г. еще не протрезвевших полицейских мы собрали около Управления безопасности и объявили им, что начнем расстреливать всех евреев, содержащихся в гетто. Там же я им объявил, что руководство расстрелом возложено на меня и еще раз призвал их беспощадно расправляться с евреями. Своему заместителю Ковалевскому и командиру взвода полиции Пипину поручил организовать доставку и охрану жертв террора к месту расстрела. После того, как была усилена охрана на территории гетто, мы направили группами полицейских и туда же подогнали грузовые автомашины для вывозки еврейского населения, обреченного на уничтожение – расстрел.

Полицейские врывались в еврейские дома, выгоняли из них население На площадь посредине гетто и там силой загоняли в машины и увозили к месту расстрела. Снисхождений никаких не оказывалось ни старикам, ни детям, ни беременным женщинам, ни больным. Сопротивляющихся, согласно моему приказу, расстреливали на месте, на площади, в домах, при конвоировании к месту расстрела или избивали до полусмерти. Обреченных к месту расстрела доставляли не только на автомашинах, но и пешим порядком по 70-80 человек, при этом безжалостно избивали. Доставленных к месту расстрела, примерно в 50 м от ям останавливали и охраняли до тех пор, пока не наступала их очередь расстрела. Непосредственно к месту расстрела – к ямам брали по 20-25 человек. У ям их раздевали, снимали даже хорошее нижнее белье и совершенно раздетых загоняли в ямы, принуждали ложиться лицом вниз. Полицейские и немцы из винтовок и автоматов расстреливали их. Так пригоняли к ямам и расстреливали все новые и новые партии, кладя их также лицом вниз на уже расстрелянные ранее трупы. На месте расстрела имелась за-куска и водка. Полицейские, в перерыве между расстрелами партий евреев, пили водку, закусывали и, опьяневши, снова принимались за кровавое дело.

На место расстрела я прибыл около 11 часов дня и увидел действительно не поддающуюся описанию картину ужаса, – на месте расстрела стоял сплошной стон и плач, раздавались непрерывные дикие вопли женщин и детей. Озверевшие, пьяные полицейские сопротивляющихся, не подходящих к яме людей, йзбивали прикладами винтовок, автоматов и пинками. Детей живых Прямо бросали в ямы и там же их расстреливали. Эта кошмарная обстановка в первые минуты произвела потрясающее впечатление даже на меня – организатора расстрела и расстрелявшего до этого времени не одну сотню людей. Из состояния нерешительности и подавленности, овладевшего мною независимо от моего желания под впечатлением увиденного, меня вывел сотрудник минского СД Краффе, упрекнувший в жалости к евреям. Я это обвинение отверг и на деле показал свое действительное отношение к евреям.

ВОПРОС. В чем оно выражалось?

ОТВЕТ. Я выхватил свой пистолет системы маузер и с таким же Неистовством, как и Краффе, стал сам лично расстреливать евреев, не считаясь, кто это был: женщины или дети. Подстрекаемые мною, Краффе и другими работниками СД полицейские в первый день массового расстрела уничтожили не менее 7 тыс. человек. На второй день, т.е. 10 ноября 1941 г., мы продолжали «очищать» гетто от евреев. По моему указанию полицейские обыскивали все дома и холодные помещения. Всех укрывавшихся в них евреев хватали и доставляли к месту расстрела. В этот день было обнаружено и расстреляно таким же путем 1000 человек. Должен дополнить, что ямы с трупами расстрелянных советских граждан закапывали сами же обреченные. Позднее, в начале 1943 г., переводчик минского СД Шнайдер Генрих мне сообщил, что германским верховным командованием издан приказ о том, чтобы все трупы жертв массового расстрела еврейского населения и военнопленных раскопать и сжечь на кострах и этим путем скрыть следы преступлений. Во исполнение этого приказа специальными работниками из войск СС в октябре 1943 г. в г. Борисове трупы расстрелянных евреев были раскопаны и сжигались в течение 5-6 ночей. Привлеченные для этих целей советские военнопленные по окончанию сжигания трупов были расстреляны.

ВОПРОС. Как вы поступили с имуществом расстрелянных в г. Борисове евреев?

ОТВЕТ. Часть еврейского имущества по распоряжению Краффе была передана немецкой авиационной части, дислоцировавшейся в г. Минске. С его согласия было дано мною распоряжение полицейским, принимавшим участие в расстреле евреев, взять из еврейского имущества все то, что им нужно. Таким образом, большая часть более ценного еврейского имущества была разграблена полицейскими в свое личное пользование. Некоторую часть имущества, главным образом одежду, передали антисоветской националистической организации «Белорусская самопомощь». Ос-тальное же имущество было реализовано за плату через магазин среди населения г. Борисова, а вырученные деньги в сумме – какой, мне неизвестно – были переданы через Борисовский банк гитлеровскому правительству Германии.

Что же касается золота и других ценных вещей, то изъятием их руководил переводчик минского СД унтершарфюрер Айхе. Он и переданные в его распоряжение люди изымали кольца, часы, серьги, браслеты и другие ценные вещи. Впоследствии Краффе и Айхе все это вывезли в г. Минск.

Национальный архив Беларуси, ф. 1363. Оп. 1. Д. 1365. Л. 79-86. Заверенная копия

Примечание: Даты акции по истреблению гетто в Борисове подследственный Д. Эгоф указал неверно. Согласно рапорту немецкого вахмистра Зеннекена от 24 октября 1941 года, расстрел обитателей гетто происходил в течение 20 и 21 октября 1941 года. См. http://rosenbloom.info/zenneken/zennek_r.html

Оригинал

***

Еще о Зембинской трагедии.

Память на крови

Зембин… Это старинное поселение, находящееся в 28 километрах к северо-западу от гор. Борисова, с незапамятных времен являлось многонациональным. Церковь, костел и синагога соседствовали рядом и никому не мешали. Большевики с их воинствующим атеизмом закрыли храмы, но на отношениях между простыми людьми это никак не отразилось.

Однако в июле 1941 года Зембин оказался под властью гитлеровских захватчиков, и почти сразу начались гонения против еврейского населения, составлявшего около половины жителей местечка. Всем евреям было предписано носить на груди и спине желтые опознавательные знаки, общение с остальными зембинцами запрещалось.

С целью ужесточения изоляции прилегающая к еврейскому кладбищу Рабоче-Крестьянская улица была превращена в гетто, куда евреи были насильственно переселены. Но просуществовал этот зловещий лагерь всего один месяц. В середине августа по приказу оккупантов 18 евреев на окраине Зембина начали рыть огромную яму, которая якобы понадобилась для свалки остававшейся на полях поврежденной и ненужной военной техники.

Работа продолжалась несколько дней, яму вырыли, однако сделанные в ней земляные ступеньки не могли не вызвать тревожных подозрений.

Все прояснилось рано утром в понедельник 18 августа 1941 года, когда полицаи Гнот и Голуб обошли гетто и объявили распоряжение немецкого командования всем без исключения евреям собраться возле базара для проверки документов. И когда все собрались, стало очевидным, что назад хода не будет.

Вооруженные каратели оттеснили окруженную толпу поближе к яме и поставили на колени. Потом, правда, разрешили сесть на землю, но только для того, чтобы “отдохнуть” в ожидании своей смертоносной очереди.

Первыми увели в лесок, где находилась яма, около 20 наиболее сильных на вид мужчин, и вскоре оттуда донеслись приглушенные выстрелы, что привело сидящих на земле смертников в умопомрачающее состояние. Но слезы и душераздирающий крик вызвали у фашистов лишь остервенение, которое выразилось в диком рукоприкладстве.

Затем поочередно, в группах по 15-20 человек, стали гнать к яме и остальных (пощадили только двух малолетних детей Хаси Ходасевич, рожденных от смешанного брака). К трем часам дня все было окончено, и яму, где лежали в крови 927 трупов, засыпали.

Эта жуткая и не поддающаяся осмыслению акция была осуществлена оккупантами под руководством начальника борисовской службы безопасности (СД) гауптштурмфюрера Шонемана при участии гестаповцев Берга и Вальтера, коменданта Борисова Шерера, коменданта Зембина Илека, а также переводчика Люцке, которым помогали фашистские прихвостни из числа местных жителей: зембинский бургомистр Давид Эгоф, начальник зембинского полицейского участка Василий Харитонович, его заместитель Феофил Кабаков (впоследствии будет убит партизанами), полицаи Алексей Рабецкий, Константин Голуб, Григорий Гнот, Константин и Павел Анискевичи, Яков Копыток и др.

После войны родственники погибших за свои средства окаймили могилу бетонной оградой и установили памятную доску . Захоронение было занесено в Собрание памятников истории и культуры и, следовательно, получило статус охраняемого государством объекта.

Тем не менее, это место неоднократно подвергалось осквернению со стороны “золотоискателей” и прочих вандалов. В 1992 году была вдребезги разбита мраморная мемориальная доска, что заставило еврейскую общественность из регионального общества “Свет меноры” изыскивать средства для нового памятного знака (новая доска, на этот раз металлическая, была установлена в марте 1993 года).

В сельской местности Борисовского района могила зембинских евреев является самым массовым захоронением времен войны. Однако только в 1993 году местные власти решили установить там к 50-летию освобождения Беларуси от фашистских оккупантов памятник. Впрочем, зто громко разрекламированное решение Борисовского райисполкома, как и следовало ожидать, из-за отсутствия средств оказалось всего лишь никчемной бумажкой.

Кто лежит в этой могиле персонально? Интерес к этому вопросу властителями пресекался и мог повлечь за собой неприятности (например, обвинение в национализме). Поэтому спустя полвека в памяти остались лишь немногие имена. Не помогли и архивы. В официальном списке погибших зембинцев, составленном сельским Советом в августе 1944 года, т.е. почти сразу после изгнания оккупантов, поименно названы только пять евреев (Бененсон Гиля, Бененсон Либа, Кац Меер, Кац Хая, Харик Фаня). Печальный факт, но объяснить его, пожалуй, можно: к сохранению памяти о своих жертвах войны тоталитарный режим относился неоднозначно и выборочно, хотя повсюду трубил, что никто не забыт и ничто не забыто.

 

Мудрое слово
	Благословен, кто вспоминает то, что забыто.
				  	    С.Агнон

© Александр Розенблюм 

В буклете, выпущенном Александром Розенблюмом в 1995, есть частичный список жертв

Нижеследующий список не имеет широкой документальной основы. В Зональном государственном архиве в Борисове хранятся лишь составленные местными органами власти после изгнания оккупантов в 1944 году “Поименные списки расстрелянных, повешенных, замученных гр-н СССР”, но исполнены они небрежно и недобросовестно. В них перечислено только немногим более 250 евреев. Значительное число записей там выглядит так:

Гиршин, муж., евр.
Бененсон (из 5 чел.), муж., евр., кузнец
Гранде, семья из 3 чел., евр., дом-хоз
Ривкин (из 4 чел), муж., евр., бухгалтер

Акт от 15 сентября 1944 года, подписанный тремя ответственными государственными чиновниками районной власти (Шадрин, Довгалов, Сушкевич) гласит:

“В августе месяце 1941 года в деревне Плитченка Бродовского сельсовета немецкими извергами было расстреляно девятнадцать человек еврейской национальности неизвестных фамилий, так как они были в беженцах, а равно и не известных специальностей”.

На самом же деле тогда были расстреляны более 30 евреев, но не беженцев, а жителей самой Плитченки и находящейся рядом деревни Дразы. Видимо, выяснение фамилий не входило в намерение составителей акта, которые даже место расстрела и захоронения не сочли нужным указать.

Просматривались документы и времен оккупации, в том числе и немецкие, но там удалось выявить лишь около 40 еврейских фамилий и имен. Таким образом, этот мартиролог пришлось составлять путем опроса родственников, соседей, знакомых. Работа продолжалась с 1992 по 1998 год, причем не только в Борисове, но и в других городах и странах, с использованием объявлений в средствах массовой информации. И хотя по сравнению с предыдущей публикацией (брошюра “Умерщвленные геноцидом”, 1994 год) мартиролог заметно пополнился, в него вошла лишь незначительная часть погибших. Упущено время – после войны прошло более 50 лет, и память померкла. Вот характерный, но огорчительный ответ молодых людей, воспитанных советской школой: -” У нас погибло очень много родственников, но их имена знали родители, а они умерли”.

В Советском Союзе изучали и помнили родословные древа вождей, а интерес к собственным корням не поощрялся и порой был даже опасен. Тем не менее, время упущенных возможностей взывает к покаянию.

В 1995 году совершенно случайно стал известен еще один трагический факт, относящийся к геноциду. При просмотре хранящегося в архиве КГБ Беларуси уголовного дела N17877 по обвинению Курилкина Ф.Ф. был выявлен документ, из которого следовало, что в Борисове расстреляно около 400 евреев-специалистов из Западной Белоруссии. В течение полугода они работали в сапожной, швейной и прочих мастерских, созданных оккупантами в трудовом лагере при торфзаводе “Белое Болото” (ныне поселок “Красный Октябрь” Большестаховского сельсовета Борисовского района).

Проверка, произведенная правлением просветительского общества “Свет меноры”, подтвердила этот факт. Действительно, евреи вместе с семьями были доставлены в тот лагерь для работы в разных мастерских, но через несколько месяцев на виду у местного населения (наиболее подробно рассказал об этом очевидец Владимир Алехнович) их погрузили на грузовики и увезли в сторону близлежащей деревни Бродня, возле которой они были расстреляны. Это было приблизительно весной 1943 года. Дату и точное место расстрела установить не удалось. Однако со временем выяснилось, что эти евреи как специалисты были доставлены в Борисов из гетто райцентра Ивье Гродненской области. Их имена, за мизерным исключением, остаются неизвестными.

P.S. От редактора belisrael.info

Если у кого-то есть снимки еврейских родственников, погибших в Борисове и р-не, др. материалы, просьба присылать на адрес сайта.

Опубликовано 30.10.2017  11:29 

***

Как русский народ участвовал в Холокосте. Русские фашисты.

Приложение1: ПОИМЕННАЯ МРАЗЬ-Убийцы евреев из г.Борисов
http://borisov.by.ru/history/hist12.htm

Над входом в некрополь расстрелянных в Борисове евреев висит скромная мемориальная доска с лаконичным вопросом: “ЗА ЧТО?!”
На этот вопрос ответа нет. Тогда зададимся другим вопросом: КТО ИХ УБИВАЛ?

Ответ есть, потому что убийц без имен не бывает!

Фон Швайниц, Шерер, Илек, Шонеман, Штайлер, Розберг, Розенфельд, Краффе – этих и других хозяйничавших в Борисове германских фашистов еще как-то можно понять (но не простить!), потому что от чужеземцев, пришедших с мечом, только безумный станет ждать добра и милосердия. Но на захваченной земле убивали не только оккупанты. В качестве палачей к ним нанимались местные добровольцы, одоленные жаждой истреблять коммунистов, жидов и вообще всех, кого прикажут (следовавшая за германскими войсками команда “Москва”, специально занимавшаяся вербовкой коллаборационистов, затруднений не испытывала).

Для ликвидации узников борисовского гетто использовалось около 200 человек и, казалось бы, палачей хватало. Начальник полиции Эгоф на месте казни самолично орудовал нагайкой и убивал, прицельно стреляя из маузера. Не отставал от Эгофа и его заместитель Петр Ковалевский, бывший жандарм, а затем незаметный кассир в сапожной артели. Муки смертников доставляли ему наслаждение. Он заставлял их копать могилы для самих себя и стремился пресечь малейшее милосердие, даже если оно, как это иногда случалось, исходило от немцев. Известен “примечательный” эпизод: когда в день очередной расстрельной экзекуции на пиджаке Ковалевского заметили какое-то серое вещество, он отмахнулся, небрежно объяснив, что это жидовка забрызгала его своими мозгами.
Бедному Ковалевскому было уже за 60, и он, по его же признанию, так уставал во время расстрелов, что приходилось чередовать “работу” с отдыхом в сторонке. Действительно, почему бы и не отдохнуть руководству, если было кому перенять руку. Это с удовольствием делали, например, начальник городского отделения полиции Михаил Гринкевич или околоточный надзиратель Станислав Кисляк, обладавшие в отношении кровопролитий заметными организаторскими способностями.
Особую страсть к убийствам проявлял Константин Пипин, ленинградец, волею случая оказавшийся в Борисове. Всюду, где только мог, оставлял свои кровавые следы этот профессионал в области заплечного мастерства – в Борисове, Мстиже, Крупках…

Отличался своим рвением поиздеваться над людьми пьяница и мародер Михаил Морозевич. Очевидцы запомнили его в числе сопровождавших колонну евреев, которую вели в последний путь. Палка бандита устали не знала (к слову, этот отпетый подонок из-за беспробудного пьянства оказался негодным даже для профашистской полиции, и в 1942 г. его уволили).
Нельзя не вспомнить и околоточного надзирателя Василия Будника, ко-торый проявил себя умельцем в раздевании обреченных. За минуту до расстрела он с быстротой фокусника стаскивал с них одежду, оставляя совершенно нагими, и при этом успевал еще и постреливать в детей, которых швыряли в яму, как неодушевленный предмет.

Оставила гадкую память и династия полицаев Петровских – Федор Григорьевич и его сыновья Иван и Николай. Они охотились за евреями, отбирали их имущество и не давали прохода черноволосым, подозревая каждого из них в еврейском происхождении.

Множество заслуг перед своими хозяевами имел и уроженец Зембина полицай Павел Анискевич: беспричинно избивал людей плеткой, насиловал женщин, участвовал в облавах и арестах, занимался вымогательством, издевался над евреями (за все это он был удостоен клички “группенфюрер”).
Сколько человек убил Анискевич, осталось неизвестным. Но некоторые вели такой счет, словно то были охотничьи трофеи. Например, полицай Иван Гончаров с грустью рассказыал друзьям-собутыльникам, что убил пять евреев. Всего пять…

Зато у полицая Петра Логвина были, видимо, лучшие показатели в этом изуверском состязании. С помощью маленькой несмышленной девочки он разыскал тайник, где скрывались три еврейских семьи, и убил всех, в том числе и девочку.

Охотились за евреями не только штатные полицаи, получавшие за это зарплату (эквивалентом 30 сребренникам для рядового были 250 обесцененных рублей в месяц). Находились и “общественники”. Шустрый старичок по фамилии Кончик бегал по улицам с дробовиком и кричал:
– От меня, старой и ученой собаки, ни один жид не спасется!
Следователем в полиции работал борисовчанин Виктор Гарницкий, который редко был трезв и в пьяном угаре как только мог издевался над своими жертвами, приписывая им мыслимые и немыслимые преступления.

Стоит вспомнить и дезертира Красной Армии лейтенанта Иосифа Казакова, агента СД по кличке Барсук. В своем родном Борисове он занимался выслеживанием подпольщиков и партизан, а также евреев, носивших нехарактерные для них фамилии. В 1943 году по его доносам было расстреляно несколько евреек.

В СД был завербован и Иван Шаблин из дер. Лозино (агент под N20), который, по рассказам, тоже усердствовал в антисемитской кампании, но в 1943 году предпочел скрыться, затаившись где-то в России.

После ликвидации гетто палачи стали делить еврейское имущество. Занимались этим Станислав Станкевич и его ближайшие помощники. Многое пришлось отдать немцам, но себя, естественно, они не обделяли К примеру, подручный Эгофа уже упоминавшийся Петр Ковалевский, кроме ранее присвоенного дома еврея Шейнемана, прихватил еще и такие ценности: женскую доху, пальто, овчинную шубу, патефон, этажерку, 55 рублей золотой монетой царской чеканки и кипу советских денег.

Рядовым палачам доставались более скромные вещички. Известно, что полицаям Михаилу Тарасевичу, Григорию Верховодке, Ивану Копытку, которые вызывались для подмоги из Корсакович, пришлось довольствоваться только часами и какой-то другой пустяковой мелочью.

Часть награбленных вещей была отдана в магазин для продажи по талонам (этим делом, в частности, занималась некая Мария Петруненко).

Как же поступили с убийцами после изгнания оккупантов? Не все оказались на скамье подсудимых. Одни сбежали на Запад вместе с немцами, другие смогли расствориться на просторах своей необъятной страны, третьи предусмотрительно примазались к партизанам или очутились в действующей Советской армии, так как полевым военкоматам некогда было разбираться в биографиях призывников.

Некоторые из борисовских полицаев, принимавших участие в убийствах и прочих злодеяниях против мирного населения, по приговору суда были расстреляны. Но был период (с 26 мая 1947 по 12 января 1950), когда смертная казнь в Советском Союзе была отменена. Поэтому, в частности, далеко не все убийцы разделили судьбу своих жертв.
Ниже публикуется список предателей и убийц (по состоянию на август-ноябрь 1941), который в течение 50 лет был засекречен, и только в 1996 году его обнародовало общество “Свет меноры”, выпустив специальный буклет под названием “Упоенные кровью”. Рано или поздно тайное становится явным, потому что история не терпит умолчаний.
Однако не все поддается забвению. Память о палачах омерзительна, но никуда от нее не денешься (попробуй забыть Гитлера или Амана). Прикрываясь пеленой ангельской невинности, многие из них дожили до глубокой старости. Остались дети, внуки, правнуки. Какие гены достались им от пресловутых предков? Вопрос, возможно, интересный, но праздный…

УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ (СЛУЖБЫ ПОРЯДКА) гор. БОРИСОВА

Руководящий состав:

ЭГОФ Давид Давидович, начальник управления#
КОВАЛЕВСКИЙ Петр Людвигович, помощник начальника управления+
БАХАНОВИЧ Тимофей Андреевич, помощник начальника управления+
ГРИНКЕВИЧ Михаил Ефимович, начальник Борисовского отделения
ШИФРИНКОВ Кузьма Ефимович, помощник начальника Борисовского отделения
БУДНИК Клим Савельевич, помощник начальника Борисовского отделения+
МИРОНЧИК Александр Варфоломеевич, начальник Ново-Борисовского отделения
ПЕТРОВСКИЙ Федор Григорьевич, помощник начальника Ново-Борисовского отделения
ДАНИЛОВ Михаил Данилович, помощник начальника Ново-Борисовского отделения
ЛЮТОРОВИЧ Степан Николаевич, зав. следственным отделом
ГАРНИЦКИЙ Виктор Петрович, следователь+
СТРИГУЦКИЙ Иосиф Антонович, следователь
НИКИТИН Ясон, начальник тюрьмы (умер в 1942)
МАЙТАК Иосиф, заведующий хозяйством#
Околоточные
По Борисову:
Будник Василий Савельевич
Игнатович Илларион Миронович
Кисляк Станислав Антонович
Симонович Мирон Исаакович
Станкевич Федор Артемьевич
По Ново-Борисову:
Драница Василий Дмитриевич
Маляревич Афанасий Нестерович
Марашук Василий Степанович
Орлов Архип Дмитриевич
Соколовский Матвей Васильевич
Рядовые
Авсеевич Андрей Иванович
Аленин Павел Акимович+
Анискевич Павел Антонович#
Артемов Петр Павлович
Артюшевский Николай Дмитриевич#
Бабицкий Бронислав Петрович
Бабицкий Феликс Михайлович#
Банасевич Осип Михайлович
Белянович Александр Васильевич
Бирючев Георгий Николаевич
Борисенко Тимофей Григорьевич
Бурый Степан Алексеевич#
Быковский Петр Антонович
Васильев Геннадий Григорьевич
Вержбицкий Казимир Казимирович
Вериго Валентин Иванович
Вржос Александр
Гачин Игнатий Сергеевич
Глазов Леонид Иванович
Гончаренко Степан Иванович
Горбунов Владимир Иванович
Гришкевич Павел Иванович
Добровольский Михаил Алексеевич
Желюк Игнатий
Зеленевский Иван Иванович
Истоминок Владимир Захарович
Казакевич Иосиф Владимирович+
Карасев Владимир Степанович
Качинский Дмитрий Иосифович
Кишкурно Иван
Ковалевский Аверьян Федорович
Кондратов Никита Климентьевич
Кононов Григорий Нестерович
Красовский Игнатий Карпович
Крачковский Сергей Андреевич#
Кригин Филипп Борисович
Крючков Дмитрий Кузьмич
Курильчик Николай Алексеевич
Лобановский Николай Егорович#
Логвин Петр Васильевич#
Лосев Павел Терентьевич#
Марцинкевич Владимир Людвигович#
Мирук Василий Евдокимович
Михавиков Михаил Григорьевич
Мордович Михаил Александрович
Морозевич Михаил Васильевич
Москаленко Иван Степанович
Опарин Игнатий Васильевич
Петровский Иван Федорович#
Пипин Константин Михайлович#
Подиянов Василий Архипович
Ржеутский Леонид Степанович
Роленок Михаил Семенович#
Рубин Степан Тимофеевич
Селицкий Степан Филиппович
Семенков Андрей Л.
Семенов Александр Петрович
Семенов Павел Семенович
Сергун Федор Денисович
Сетько Василий
Сидоренко Иван Ильич
Симонович Петр Александрович
Сороко Андрей Константинович
Сорочинский Виктор Петрович
Сотеглазов Федор Тимофеевич
Степанов Александр Васильевич
Устинов Михаил Артемович
Целевич Игнатий
Чернявский Андрей Ильич
Шаблинский Иосиф#
Шаховец Василий Захарович
Шилович Василий Филиппович
Яшуков Иван Романович#
__________________________________
+ Приговорен к расстрелу
# Приговорен к лишению свободы
Судьбы остальных не выяснялись

Оперативная реакция на публикацию. Прислано профессором Владимиром Пясецким из Таллинна, 30 окт. 13:01

Борисов, Березина, Память…

Война 1812 года – одно из важнейших событий в европейской истории XIX века. Она оказала большое влияние на судьбы России, Франции и других стран Европы. На протяжении двух столетий эти события описывались поэтами и писателями, запечатлевались в творениях художников, а герои тех времен стали в своих странах национальными героями.

26-27 ноября этого года на белорусской реке Березина у города Борисова Минской области проходила очередная реконструкция знаменитой битвы между русской и французской армиями при переправе Наполеона через Березину. Этот военно-исторический фестиваль давно уже приобрел международный статус, в этом году на него приехали более трехсот униформистов из Беларуси, России, Франции, Польши и других стран. Почетный гость, французский посол в Беларуси Дидье Канесс, после церемонии возложения цветов в память о погибших участниках сражения, сказал:

– Большое спасибо местным властям за то, что приложили немало усилий для того, чтобы сохранить память о погибших на этом поле. Возвращаясь к трагедии, которая произошла здесь 204 года назад, все должны понимать, что мир – это то, к чему мы должны сегодня стремиться.

26 ноября в Борисовской центральной районной библиотеке имени И. Х. Колодеева состоялась международная историко-краеведческая конференция «Война 1812 года: Борисов, Березина, Память…». Один из докладов на ней сделал книгоиздатель и менеджер книжной исторической серии «Такая история» из г. Минска Роман Цымберов, представивший новую книгу нашего земляка, калинковичанина Владимира Лякина. Она называется «По следам генерала Партуно» и написана в жанре исторического расследования.

Это яркий, интересный и достоверный рассказ о трагической судьбе пришедших тогда с Наполеоном, в большинстве не по своей воле, на белорусскую землю французских, голландских и немецких солдат. А еще – о наших предках, белорусах и евреях, что оказались тогда в кровавых жерновах военного конфликта двух могучих  империй, одинаково к ним безжалостных. В книге подробно и детально описаны батальные и бытовые события двухвековой давности, приведены малоизвестные исторические факты (в том числе о жертвах их числа еврейской общины г. Борисова), имеются схемы, портреты, другие иллюстрации. Все это вместе представляет читателю живой и правдивый облик самых разных людей, которых свела тогда судьба на этих заснеженных, залитых кровью берегах белорусской Березины.

Прилагаем фотографии реконструкции, книги и одну из ее глав, предоставленные для нашего сайта автором.

А. Шустин

***

  

Обмануть адмирала

Назначение флотоводца на высокую должность в сухопутную армию – всегда нонсенс, а 204 года назад в России это восприняли как нечто неслыханное и едва ли не анекдот. У царя, впрочем, был свой резон. Он знал П.В. Чичагова, бывшего до того несколько лет морским министром, как человека честного, прямого, неподкупного, непримиримого врага взяточников и казнокрадов. К тому же они были единомышленниками по т.н. «царьградскому проекту», предусматривавшему возведение на престол в отвоеванном у турок Константинополе младшего брата Александра I великого князя Константина Павловича. Кто знает, каким путем пошла бы дальше история, если бы в ноябре 1812 года вице-адмирал П.В. Чичагов стоял со своей армией на берегах Босфора, а не белорусской реки Березины…

С издержками, понуканиями и скрипом «петербургский план» в целом реализовывался до 23-го ноября, когда на встречном марше у с. Лошница авангард 3-й Западной армии был разбит войсками маршала Н. Удино и отступил в полном беспорядке. Адмирал, для которого это стало полной неожиданностью, с досадой констатировал, что его «…войска, которые накануне дрались, как львы, обратились в бегство, как бараны». Пришлось отложить уже объявленный марш главных сил армии на Лошницу и даже подготовить мост через речку Сха к уничтожению. Решив не испытывать судьбу в возможной встрече с самим Наполеоном, П.В. Чичагов распорядился отвести войска на правый берег Березины.

Наверное, с этим решением он все же поторопился, т.к. противник смог собрать у Борисова сопоставимую с его войсками силу лишь сутки спустя. Маршал Н. Удино, прибыв в Борисов во второй половине дня вслед за своей кавалерией (пехота сильно отстала), решил, не теряя времени, прорваться на плечах отступавших на другой берег Березины. По его приказу кавалеристы 23-го и 24-го конноегерских полков атаковали мост в пешем строю и даже прорвались до его середины, но понесли большие потери от русской картечи. «Этот обстрел, вспоминал участник боя М. Марбо, внеся некоторый беспорядок в рады нашего небольшого батальона, заставил его немедленно отступить. Моментом воспользовалась группа русских саперов с факелами в руках, они подожгли мост. Но поскольку присутствие этих саперов мешало вражеской артиллерии стрелять, мы бросились на них! Большинство из русских были убиты или сброшены в реку, и наши стрелки потушили пожар на мосту, едва он начался. Но вдруг батальон русских гренадер бросился в штыковую атаку и заставил нас покинуть мост (конные егеря были вооружены мушкетонами без штыков – В.Л.), который вскоре был покрыт горящими факелами и превратился в громадный костер, чей жар заставил обоих противников уйти».

Итак, Борисов французы отбили, но два пролета моста через Березину были уничтожены, а на противоположном берегу, в «тет-де-поне», засел многочисленный противник. Для отступавшей «Великой армии» требовалось срочно найти другое место переправы через Березину. Проведенные рекогносцировки и опрос местных жителей показали, что поблизости на реке имеются три места с бродами. К северу от Борисова, в 6, 16 и 20 верстах соответственно – у населенных пунктов Стахово, Студенка и Веселово. (Через последний недавно переправлялся и сам Н. Удино, когда возвращался после излечения в свой корпус). Еще один брод находился в 12 верстах южнее города, возле д. Ухолоды. Взвесив все «за» и «против», маршал склонился к переправе у Студенки. Там, как докладывали разведчики, русские заслоны на противоположном берегу были немногочисленными, имелось достаточно материала для строительства мостов, а лесистые окрестности позволяли скрыть подготовительные работы и сосредоточение войск.

Эту же проблему обдумывал вечером 23-го и находящийся в м. Бобр французский император, вначале склонявшийся к варианту переправы у Веселово. Ближе к полуночи в Главной квартире узнали о взятии Борисова, а немногим ранее туда был доставлен важный рапорт командира 6-й бригады легкой кавалерии генерала Ж. Корбино. Временно находясь в составе Баварского корпуса, эта бригада отделилась от него 20-го ноября при отступлении к Вильно и направилась на восток для соединения со своим 2-м армейским корпусом. На исходе следующего дня кавалеристы достигли Березины у д. Большое Стахово и тут узнали, что несколькими часами ранее русские захватили Борисов. Бригадный генерал поручил поиск другого места переправы командиру польских шеволежеров полковнику Т. Лубеньскому, а тот, в свою очередь, отрядил на поиски брода патруль во главе с уроженцем ВКЛ поручиком Я. Хлопицким. Вскоре шеволежеры встретили «какого-то хорошего старичка», который привел их к броду у Студенки и даже перевез на лодке через Березину.

Известен, впрочем, и другой претендент на звание «первооткрывателя» – поручик этого же 8-го польского шеволежерского полка Т. Булгарин. Его отец, шляхтич Бобруйского повета, соратник Т. Костюшко, был сослан на каторгу в Сибирь. Российские власти, впрочем, позволили определить маленького Тадеуша в Санкт-Петербургский Сухопутный кадетский корпус, окончив который он вступил в лейб-гвардии Уланский полк. Молодой подпоручик хорошо проявил себя в боях 1805 – 1807 годов с французами, но по возвращению домой ввязался в какую-то темную историю и был арестован. Все, правда, кончилось благополучно, если не считать перевода из элитного столичного полка в армейский драгунский, находившийся в Финляндии. После войны со шведами Т. Булгарин вышел в отставку, уехал за границу, вступил в Вислинский легион на французской службе, в составе которого воевал в Испании. Теперь ему, как местному уроженцу, якобы и поручили разведать переправу. «Первый брод на Березине, – пишет в своих воспоминаниях польский офицер Ю. Залусский, – на наших глазах испытал офицер 8-го полка Лубеньского с помощью нескольких улан; это был прославленный позднее российский литератор Булгарин! Но названный полк был подчинен генералу Корбино, поэтому Тьер (французский историк и политик – В.Л.) приписывает всю заслугу выбора переправы через Березину у Студенки генералу Корбино и его адъютанту Жакемино». Утверждение сомнительное; автор, капитан шеволежеров императорской гвардии, вряд ли мог наблюдать этот эпизод лично (его полк еще был на пути в Студенку), и писал свои воспоминания годы спустя, когда булгаринские измышления уже широко распространились.

После получения этих известий Наполеон вновь засел над картой, отдавая по ходу ее изучения все новые и новые распоряжения. Адъютант командующего 2-м армейским корпусом лейтенант А. де Ламор отправился в Борисов со срочной депешей для своего маршала. «Постарайтесь как можно быстрее, – требовал император, – завладеть бродом у Веселово; прикажите устроить мосты, редуты, засеки. Мы сможем, после перехода в этом пункте, возвратится к Борисовскому тет-де-пону, чтобы прогнать врага и затем идти на Минск, или, наконец, как вы предлагаете, следовать дорогой, которую нам указал Корбино на Зембин или Плещеницы, в направлении Вильно».

В половине пятого часа утра приказ, подписанный начальником Главного штаба, был направлен командующему понтонерами армии. «Господин генерал Эбле, говорилось в нем, император приказал, чтобы вы выступили в 6 часов утра, и прибыли со всей поспешностью в штаб-квартиру герцога Реджио в Борисов и приступили к устройству нескольких мостов через Березину». Пройдя 60 км менее чем за сутки, понтонеры и саперы (ок. 900 чел.) еще до рассвета 25 ноября были в Борисове. Немного передохнув и оставив тут сотню понтонеров и саперов для демонстративных действий, генерал Ж. Эбле повел остальных в Студенку. Там уже находился командующий артиллерией 2-го корпуса бригадный генерал К. Обри, которому маршал поставил задачу провести рекогносцировку и начать необходимые подготовительные работы.

Одновременно, с целью введения противника в заблуждение относительно его истинных намерений, Н. Удино предпринял действия демонстрационного и дезинформационного характера. Три сотни солдат при значительном обозе были посланы к д. Ухолоды с задачей изображать там работы по наведению переправы. На виду у занятого русскими «тет-де-пона» берегом к югу двинулись 4-й и 7-й кирасирские полки, за которыми увязались и толпы отставших.

Исполняя задуманный план, начальник штаба корпуса бригадный генерал Г. Лорансе собрал наиболее авторитетных представителей местной еврейской общины во главе с раввином и подробно расспрашивал их о броде возле Ухолод и путях к Минску. Затем некоторые из них были назначены проводниками, а остальные, строго предупрежденные о необходимости хранить тайну, были отпущены по домам. Сторожевые посты на берегу получили указание «не замечать» желающих перебраться из города через реку. Как и рассчитывал маршал, этой же ночью трое участников совещания (мещане Л. Бененсон, Б. Гумнер и М. Энгельгардт) переплыли на лодке Березину и были доставлены в д. Дымки рядом с «тет-де-поном», где находилась Главная квартира П.В. Чичагова. Русский историк начала 20 века К. Военский, имевший, очевидно, доступ к каким-то не дошедшим до нас воспоминаниям очевидца, отразил этот эпизод в одной из своих статей. «Представ перед Чичаговым, – пишет он, – все трое, перебивая друг друга, стали объяснять адмиралу «всю настоящую правду» о месте будущей переправе Наполеона, близ Ухолод, и о движении французской армии на Игумен и Минск. Затем Энгельгард, отстранив рукой своих двух спутников, произнес в присутствии адмирала целую речь, смысл которой сводился к тому, что борисовские евреи избрали их для совершения подвига, который они исполнили, переправившись с опасностью для жизни через реку, рискуя попасть под французские штыки и пули. Затем они клятвенно подтвердили ему, что сами видели, как французы уже собирают материалы для постройки мостов и свозят их к Ухолодам, где уже собрано много войск. А вскоре туда прибудет и вся армия.

Адмирал чрезвычайно обрадовался сообщенному известию, которое являлось только новым подтверждением всех слухов о движении Наполеона на юг. Чичагов обласкал евреев, благодарил их и, велев выдать щедрую награду, оставил их при своей главной квартире».

В ночь на 25 ноября в Борисов к Н. Удино спешно убыл адъютант маршала Л. Бертье полковник Ш. Флао с сообщением, что на помощь ему спешат две гвардейские дивизии и указанием императора: «…в настоящих обстоятельствах крайне необходимо переправиться сегодня». (Конкретное место переправы, однако, не называлось).

В сильно поредевшем строю двигавшихся к Березине инженерных подразделений находились офицеры: начальник штаба понтонных экипажей армии полковник Л. Шапель и командир 1-го батальона понтонеров майор Ж. Шапюи. На привалах, в перерывах между выполнением различных задач, они поочередно вели походный дневник, благодаря которому до нас и дошли многие подробности Березинской переправы. «В 5 часов утра (25 ноября – В.Л.) – читаем в дневнике – прибыли в Борисов генералы Эбле и Шасслу. У Эбле 6 рот понтонеров, всего около 400 человек, все имеют бодрый вид и вооружены ружьями. У генерала Шасслу несколько рот саперов и остатки Дунайского батальона (Дунайский батальон военных рабочих флота – В.Л.). Две роты понтонеров и одна рота саперов оставлены в Борисове для демонстрации переправы. Все остальные понтонеры и саперы, со всем инструментом и походными кузницами, пошли к деревне Веселово (Студенке – В.Л.), где назначена была переправа. …Эбле и Шасслу прибыли туда между 4 и 5 часами пополудни, сюда же прибыли Удино и Мюрат».

Маршалы и генералы провели быструю рекогносцировку. Ширина основного русла Березины в этом месте не превышала 25 метров, но низкий, сильно заболоченный правый берег увеличивал необходимую длину моста, по крайней мере, вчетверо. К тому же, после прошедших дождей и оттепели, брод у Студенки, бывший ранее глубиной около метра, стал гораздо менее доступным. Хотя с 12 ноября мороз стал усиливаться, ледоход на реке не прекращался, а болота еще достаточно не промерзли. Посовещавшись, командующие и инженеры решили строить три моста. Два из них должны были строить понтонеры, третий – саперы. Обсуждалось три способа проведения работ. Первый предусматривал вколачивание в дно 5-10 прочных столбов в ряд через каждые шесть метров, с последующим соединением их балками и устройством настила. Он был отклонен из-за отсутствия близ Студенки подходящих стволов сосны. Второй предусматривал изготовление наплавного моста из сцепленных плотов. Но и он не подходил по причине сильного ледохода. Остановились на третьем варианте, который предложил генерал Ф. Шасслу-Лаба: строить мост на козлах. Вообще-то подобные переправы устраивались лишь на небольших речках с достаточно твердым дном, но в сложившейся ситуации на это махнули рукой. Свои коррективы в план внесли и командиры инженерных подразделений, доложившие, что 20 козел, уже изготовленные артиллеристами К. Обри, никуда не годятся, а наличного стройматериала из Студенки хватит лишь на два моста.

«В 5 часов вечера, – гласит запись в дневнике инженеров, – ничего еще не было начато, а времени нельзя было терять. Быстро приступили к работе и работали всю ночь напролет, разбирая избы, пиля бревна, изготовляя на наковальнях гвозди и т.п. За неимением лодок построили три небольших плота, на каждом из которых могла поместиться не более 10 человек». Во второй половине 19 века были записаны воспоминания местной крестьянки, рассказавшей, что солдаты выгнали из деревни все население, но некоторых мужчин и женщин задержали и заставили помогать в разборке их домов. Потом отпустили, причем французский генерал дал им несколько золотых монет.

Когда происходили эти события, Наполеон со своим окружением уже приближался к Борисову. Из-за сильного мороза он несколько раз слезал с коня и шел пешком, чтобы согреться. Иногда он останавливался у края дороги, осматривая проходившие войска и толпы безоружных.

Из воспоминаний швейцарца Т. Леглера известно, что «…вечером прибыл император Наполеон во главе своего Генерального штаба в Борисов. Он продолжил свой путь до моста. Любопытство погнало меня также за его свитой, остановившейся за 60 шагов до моста. Император один подошел к мосту (по другим сведениям,  в сопровождении герцога А. де Коленкура – В.Л.)  до нашего последнего патруля, отстоявшего от русского всего на 50 шагов, потому что русские не успели снять мост (часть его была уже разрушена – В.Л.). После 5-8 минут стоянки, император вернулся обратно и в сопровождении свиты подъехал к бивуакам нашей дивизии». Уже поздним вечером он отправился на ночлег в фольварк Старый Борисов.

Рано утром 26 ноября, едва начало светать, Наполеон со своим штабом прибыл в Студенку и занял один из двух еще уцелевших домов. События того дня отразил в своих мемуарах начальник личной охраны Наполеона дивизионный генерал Ж. Рапп. «Мы прибыли – пишет он – в главную квартиру Удино на рассвете. Император поговорил несколько минут с маршалом и, закусив, отдал приказания. Ней отозвал меня в сторону и, когда мы вышли, сказал мне по-немецки: «Наше положение – неслыханное; если Наполеон выпутается сегодня, в нем сидит сам черт». Мы испытывали большое беспокойство, да и было отчего. Подошедший к нам король Неаполитанский казался не менее озабоченным. «Я предложил Наполеону, сказал он, спастись самому, переправившись через реку в нескольких лье отсюда; у меня есть поляки, которые взялись бы на свою ответственность доставить его в Вильну, но он отбрасывает эту мысль, не желая о ней и слышать. Что касается меня, то не думаю, чтобы мы могли вывернуться». Мы все трое были того же мнения. …Разговаривая, мы заметили, что неприятель уходит; его сомкнутые части исчезли, огни потухли; виднелся только хвост колонн, исчезавший в лесу, и пять-шесть сотен казаков, рассыпанных на равнине. Мы принялись рассматривать в подзорную трубу и убедились, что лагерь был снят. Я отправился к Наполеону, который разговаривал с маршалом Удино. «Государь, неприятель очистил позицию». – «Не может быть». Вошедшие в этот момент король Неаполитанский и маршал Ней подтвердили принесенное мною известие. Император вышел из лачуги и, бросив взгляд на противоположный берег реки, воскликнул: «Я обманул адмирала! Он меня ждет на том пункте, где я приказал демонстрировать; он спешит к Борисову».

По личному приказу Наполеона для создания плацдарма на другом берегу вплавь была послана кавалерия, в лодках и на плотах – пехота. Работы по устройству переправы начали в 8 часов утра. Мост для пехоты и кавалерии возводился за северной окраиной Студенки, мост для артиллерии и обозов строился немного левее. В час и в четыре часа пополудни соответственно по ним сплошными потоками на правый берег Березины пошли войска.

Задержись адмирал с отъездом в Забашевичи хотя бы на полдня, он смог бы лично наблюдать из «тет-де-пона» Наполеона, задумчиво стоявшего некоторое время у полусожженного борисовского моста и принять должные меры для неизбежной с ним встречи. Но справедливости ради нужно отметить, что П.В. Чичагова дезориентировал не только противник. В ночь на 25 ноября он получил от П.Х. Витгенштейна депешу с обоснованными предположениями, что «Великая армия» взяла направление южнее Борисова, на Бобруйск. Еще ранее было письмо от фельдмаршала М.И. Кутузова, в котором тот делился полученными от разведки сведениями о том, что Наполеон собирается устроить переправу у м. Нижнее Березино, в 56 верстах южнее Борисова и затем двигаться на соединение со стоящим у г. Несвижа австрийским корпусом К. Шварценберга. Туда уже был направлен русский отряд генерал-майора И.К. Орурка, который, однако, не смог бы противостоять войскам Наполеона, находившихся в тот момент лишь в трех переходах восточнее.

Собрав в 9 часов утра 25-го и выслушав своих генералов, которые почти единогласно предлагали не двигать войска до полного выяснения обстановки, П.В. Чичагов все же принял решение, не медля, перенести центр обороны левого берега Березины от Борисова к югу. Он выступил туда из-под Борисова с главными силами своей армии еще до полудня, и, совершив марш в 25 верст, вечером прибыл в с. Забашевичи. Оставшийся в «тет-де-поне» с четырехтысячным отрядом генерал от инфантерии А.Ф. Ланжерон, увидевший-таки этим вечером в подзорную трубу самого Наполеона, сильно занервничал, будучи уверен, что с часа на час главный удар придется именно на него. К адмиралу в Забашевичи в ночь помчался курьер с тревожными сообщениями. «Можно заключить, – писал А.Ф. Ланжерон, – что все силы неприятельские хотят переправиться через реку Березину выше Борисова верст 20 или 30, идти на Плещеницы через Вилейку на Вильно».

Сделав это абсолютно верное предположение, генерал от инфантерии, однако, ссылаясь на более раннее указание командующего армией, приказал находившемуся в районе Брили-Студенка генерал-лейтенанту Е.И. Чаплицу отвести большую часть его немногочисленного отряда к Борисову. Но у того имелись веские основания не спешить с выполнением полученного приказа. Еще накануне его передовые посты донесли, что на противоположном берегу, у Студенки замечены несколько французских офицеров, которые под видом водопоя лошадей явно осматривали реку и прилегающую местность. Ночью Е.И. Чаплиц послал на левый берег Березины казачий разведывательный отряд, который вернулся до рассвета с несколькими пленными и старостой прибрежной деревни (возможно, Староселья, Бытчи или М.Стахово). Пленные показали, что вся их армия собрана между Борисовом и Старым Борисовом. Староста, кроме того, сообщил, что французы готовятся к переправе где-то у Студенки или Веселово. Послав об этом срочное донесение, генерал-лейтенант получил в ответ от старшего по званию «нагоняй» и двинулся к «тет-де-пону», оставив у Брилей совсем небольшой отряд генерал-майора П.Я. Корнилова.

Сразу же по прибытию в Забашевичи адмирал начал понимать, что его генералы, пожалуй, были правы. От П.Х. Витгенштейна прибыло сообщение о том, что действовавшие против него два неприятельских корпуса разделились, а сам он идет на Холопеничи. Было понятно, что это указывает на возможность переправы французов выше Борисова, и поздно вечером 25 ноября П.В. Чичагов отменил свой приказ на отвод войск от Брилей и Стахова. Более того, генералу А.Ф. Ланжерону было предписано усилить отряд Е.И. Чаплица полком пехоты и артиллерийской ротой. Но эти распоряжения запоздали: когда они дошли до исполнителей, французы уже твердо стояли на правом берегу Березины.

Положение засевшего в Забашевичах адмирала было поистине «хуже губернаторского». Драгоценное время стремительно уходило, войска П.Х. Витгенштейна и Главной русской армии запаздывали, полной ясности, где именно будет переправляться враг, тоже не было. Впрочем, имелись весьма правдоподобные сведения трех борисовских евреев, клятвенно утверждавших, что маршал Удино лично расспрашивал их о броде у с. Ухолоды южнее Борисова, где собирался строить мост. Когда же под утро 26-го П.В. Чичагову поступил доклад о подозрительной активности французов у брода в районе Студенки, он собрался было возвращаться к «тет-де-пону». Но тут в Главную квартиру примчался казак с донесением есаула Лютенскова: французы появились-таки у брода возле Ухолодов и уже приступили к строительству моста! Не имея артиллерии, казаки помешать им не могли, и адмирал срочно отправил туда пехотную егерскую бригаду генерала А.И. Рудзевича с шестью орудиями. Не успели они, однако, еще выступить со своего бивака, как тот же Лютенсков прислал новый рапорт, значительно проясняющий ситуацию. Оказывается, французы, забив возле уреза воды несколько свай и демонстративно помаячив на берегу, потянулись обратно к Борисову. Есаул тут же послал вплавь на другой берег нескольких казаков, которые приволокли пленного, показавшего, что это была лишь демонстрация переправы. Когда же в полдень примчался гонец с рапортом генерала А.Ф. Ланжерона о начале переправы противника у Студенки, главнокомандующий 3-й Западной армии, наконец, осознал, что его банально «провели». Адмирал тут же выехал обратно к Борисову, где весь следующий день собирал свои войска. В пятом часу пополудни 27 ноября он наблюдал из «тет-де-пона» (и отметил это в своих записках), как собранная на высотах севернее города дивизия Л. Партуно отправлялась на свой последний бой.

Павел Васильевич, чего уж там говорить, в отличие от двух других ответственных за реализацию «петербургского плана» главнокомандующих, сделал все, что было в его силах. Но неблагоприятно сложившиеся обстоятельства и происки недоброжелателей сделали его в глазах царя, армии и народа «козлом отпущения» за форсирование противником Березины. В столичных салонах большим успехом пользовалась острота А.Ф. Ланжерона, назвавшего адмирала «ангелом-хранителем Наполеона». (Хотя это больше относится, пожалуй, к самому ее автору.) А еще через некоторое время вся грамотная Россия зачитывалась едкими (и вряд ли справедливыми) упреками по его адресу в басне И.А. Крылова про щуку и кота:

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,

А сапоги тачать пирожник,

И дело не пойдет на лад.

Да и примечено стократ,

Что кто за ремесло чужое браться любит,

Тот завсегда других упрямей и вздорней:

Он лучше дело всё погубит,

И рад скорей

Посмешищем стать света,

Чем у честных и знающих людей

Спросить иль выслушать разумного совета.

   В своих предположениях и надеждах был жестоко обманут не только адмирал, но и три борисовских жителя, сильно рассчитывавших на почет и щедрую награду. «Как в наши дни, – пишет К. Военский, – во время железнодорожных катастроф остается виновным всегда стрелочник, так Чичагов, отыскивая виновников своей ошибки, обрушился прежде всего на несчастных евреев, сообщивших русскому адмиралу ложную тайну, внушенную им хитрым Удино. Маршал грозил им смертью за измену; но смерть, как оказалось, настигла их с совсем другой стороны. По приказанию Чичагова борисовские жители Мовша Энгельгард, Лейба Бененсон и третий их соучастник были повешены, как изменники и предатели». Российский историк, побывавший в Борисове накануне столетнего юбилея Березинской операции, сообщает, что в городе тогда проживали потомки Бененсона и Гумнера, а вот фамилия Энгельгардт исчезла. Дело в том, что в середине 19 века туда приезжал какой-то важный чиновник, родственник известного героя Отечественной войны 1812 года генерал-лейтенанта Г.Г. Энгельгардта (1759-1833). Узнав, что в городе проживает сын «изменника и предателя» с такой же фамилией, он страшно возмутился, обратился к царю, и специальным указом Николая I мещанин Мордух Мовшевич Энгельгард стал именоваться Энгельсоном.

Опубликовано 9.12.2016  16:48

 

 

1936 – «год Вересова»

(Русский текст под оригиналом на белорусском)

1936 – «год Верасава»

Сярэдзіна 1930-х для шахмат, нягледзячы на ўздым рэпрэсій, была насычана падзеямі, пагатоў з канца 1934 г. у Менску дзеяў адмысловы шахматна-шашачны клуб. Аднак у пачатку 1936 г. беларускіх шахматыстаў (і шашыстаў) агаломшыла сумная навіна: 18 студзеня ў 50 год памёр Антон Касперскі, адзін з наймацнейшых ігракоў Менска, неаднаразовы чэмпіён сталіцы і г. д. Першым у Беларусі яму, праўда, ніводнага разу не ўдалося быць – бліжэй за ўсё да чэмпіёнства стаяў ён у 1932 г. Найбольш праславіўся А. Касперскі як шахматны арганізатар і педагог, пра што і было cказана ў некралогах. Бачыў я іх мінімум два: у газеце «Віцебскі пролетарый» і ў маскоўскай «64». Пазней некаторыя газетныя звесткі – не без агрэхаў – перадрукаваў А. Ройзман у часопісе «Шахматы» (№ 4, 2006).

Вучнямі А. Касперскага былі майстар І. Мазель, першакатэгорнікі Л. Жыткевіч, Я. Камянецкі, Г. Кейлес, Ю. Насцюшонак і інш. Нейкі час вучыўся ў Касперскага і Гаўрыла Верасаў – у пачатку 1936 г. яшчэ першакатэгорнік і прэтэндэнт на званне мацнейшага шахматыста рэспублікі (чэмпіён Менска 1933 г., віцэ-чэмпіён БССР у 1934 г.). 1936 год быў для яго пераломным.

Разам з іншымі менскімі шахматыстамі Гаўрыла Мікалаевіч сустрэўся з Эмануілам Ласкерам; экс-чэмпіён свету наведаў Менск у канцы лютага, пабачыўся з беларускім кіраўніцтвам і даў сеанс у клубе партактыву (+16-3=6). Пазней Верасаў успамінаў: «Мне пашанцавала ў дні маладосці сустрэцца з Эм. Ласкерам і паўдзельнічаць у сумесным аналізе… я тады ведаў вывад тэорыі і таму мяне скрайне здзівіла ласкерава ацэнка «няясна, праблемна». У мяне нават мільганула непаважлівая думка пра Ласкера. Толькі пазней, калі я пасталеў, да мяне дайшло, што тады сустрэліся, з аднаго боку, юны ідалапаклоннік друкаванага слова…, і з другога – спелы думаннік».

Перад сустрэчай з Ласкерам Верасаў гучна заявіў пра сябе ў час вялікага бліцтурніру, адбытага ў клубе імя Сталіна 23 студзеня. Чыстае першае месца – 19,5 з 20! – прынесла студэнту БДУ прыз 100 рублёў, напэўна, зусім не лішні. Бліжэйшыя канкурэнты Я. Камянецкі і А. Іваноў адсталі на 5 (!) ачкоў і атрымалі па 75 руб. Пасля гэткага поспеху Г. Верасаў мог дазволіць сабе адпачынак: мабыць, гэтым тлумачыцца адсутнасць яго ў «трэніровачным турніры 1-й і 2-й катэгорыі», што цягнуўся цэлы месяц (25 студзеня – 25 лютага) пад эгідай шахсекцыі беларускіх прафсаюзаў. Цікавосткай гэтага менскага спаборніцтва было тое, што ў яго запрасілі гомельскіх шахматыстаў Брэйтмана і Грыгор’ева. Тым не менш, як сведчыў чэмпіён Менска 1934 г. Леанід Жыткевіч у сваім «шахматным» дзённіку, «турнір арганізацыйна прайшоў вельмі кепска, бо менскія ўдзельнікі не былі вызвалены ад працы. Так, Камянецкі пасля пройгрышу мне і Клімбоцкаму ўвогуле кінуў турнір без усялякіх для сябе наступстваў. Толькі праз недаацэнку сіл Брэйтмана магло атрымацца, што ён заняў першае месца, ды яшчэ з адрывам на 3 ачкі ад астатніх удзельнікаў. Усе гулялі з ім надта рызыкоўна…»

Не маю прычын аспрэчваць словы сведкі-сучасніка… Але, так ці іначай, Абрам Брэйтман быў даволі моцным іграком, а сярэдзіна 1930-х стала яго «зорным часам». У 1935 г. ён выйграў першынство Гомеля, у 1937 г. будзе ажно віцэ-чэмпіёнам БССР. Бадай, варта прывесці табліцу выйгранага ім у 1936 г. трэніровачнага турніра; бяру яе з «шахматнага» дзённіка Л. Жыткевіча.

Turnir1936

Турнір паводле складу быў не абы-які. Звяртае на сябе ўвагу той факт, што чэмпіён Менска 1932 г. Шэвельман заняў апошняе месца.

Верасаў ужо тады ўваходзіў у склад беларускай шахсекцыі і аддаваў даніну «папулярызацыі» шахмат. Сакавіцкі сеанс адначасовай гульні ў менскім клубе «Медсанпраца» «скончыўся з лікам плюс 11, мінус 2. У Верасава выйгралі тав. Кац і тав. Фарбер (Клінічны гарадок)».

1936-ы быў не толькі «годам Верасава», а і «годам сеансаў», балазе шахматнае жыццё ў СССР істотна ажывілася ў сувязі з міжнароднымі турнірамі 1935 і 1936 гг., а Беларусь была «заходняй брамай» Саюза, праз якую ўязджалі моцныя ігракі. Пасля візіту ў лютым А. Ліліенталь зноў завітаў у Менск у красавіку і даў ажно тры сеансы – у шахматна-шашачным клубе, у клубе металістаў і ў Палітэхнічным інстытуце. Вынік першага Л. Жыткевіч (ён выйграў у сеансёра, гэтаксама як Бабіёр, Гарэлы, Ракавіцкі, Шэвельман, піянер Алесін, д-р Нісневіч і праф. Праскуракоў) лічыць «ганебным» для Ліліенталя (+8-8=4), але дадае, што ў двух астатніх Ліліенталь «адыграўся». 27 красавіка прайшоў і бліцтурнір з удзелам госця, і зноў бліснуў Г. Верасаў:

1936blitz

Яшчэ ў студзені 1935 г. Г. Верасаў у «сярэднім» бліцтурніры нічога асаблівага не паказаў, і Л. Жыткевіч не без іроніі пісаў: «Верасаў тэмпу “бліц” не вытрымлівае, любіць падумаць у складаным становішчы, і толькі ў выйграным для сябе становішчы гуляе хутка». Відавочна, к 1936 г. ён паверыў у сябе, хоць так і не пазбавіўся «цэйтнотнай хваробы»…

У ліпені Г. Верасаў перамог ва ўсебеларускім турніры ЦК Саюза сярэдняй і пачатковай школы (па-за конкурсам). Гэта стала для яго някепскай трэніроўкай: у жніўні Верасаў упершыню заваяваў званне чэмпіёна БССР, апярэдзіўшы прыкладна роўных па сіле першакатэгорнікаў, Абрама Маневіча (чэмпіён рэспублікі 1933 г. з Гомеля) і Уладзіслава Сіліча (пераможца 1934 г., Віцебск). Паводле слушнай заўвагі А. Ройзмана, «чэмпіянат прайшоў у апантанай барацьбе паміж вядучай тройкай». У выніку спартыўныя ўлады СССР «паставілі» ў Беларусі на Верасава; у 1937-м дазволілі яму згуляць матч з майстрам Пановым, то бок далі шанец самому выканаць званне, чым ён і скарыстаўся. Маневічу і Сілічу, пераведзенаму з майстроў у першакатэгорнікі ў 1935 г., прыйшлося «заняць чаргу», чакаць шансаў да 1939 г.

Імпэтна вялася ў 1936 г. падрыхтоўка да чэмпіянату рэспублікі. Якаў Камянецкі ў «Чырвонай змене», дзе вёў шахматны аддзел, 10.07 не прамінуў уставіць шпільку дробным чыноўнікам: «Сакратары советаў фізкультуры закінулі работу ў галіне шахматаў і шашак і пусцілі яе па волі хваль. Тыповым прадстаўніком такіх советаў фізкультуры з’яўляецца Крычаўскі… Трэці раённы турнір пачаўся 10 красавіка, а аб сканчэнні яго яшчэ не чутно».

Kamianeckija

Якаў Камянецкі (1-ы злева ўверсе) з родзічамі. Менск, сярэдзіна 1930-х гг. Фота з архіва В. Камянецкага.

У спецыяльным ілюстраваным шахбюлетэні «Чырвонай змены» (выходзіў у жніўні накладам 1000 экз.; былі выпускі № 1, №№ 2-3 і №№ 4-5, за копіі дзякуй Уладзіславу Новікаву з Масквы) Я. К., ужо пад псеўданімам Я. Шахаў, нахвальваў Верасава («Пяць год ён меў жаданне стаць чэмпіёнам рэспублікі. Пяць год ён дабіваўся гэтага… У яго не хапала баявых якасцяў і ён, добра пачынаючы, зусім дрэнна заканчваў. Сёння ён чэмпіён БССР і, відаць, не на адзін год») і даваў выспятка Камітэту па справах фізкультуры і спорту: «Шалаева, Купчынава, Красніцкага Камітэт… успамінае раз на год. Яны чэмпіёны гарадоў і раёнаў. Цэлы год яны самі па сабе, а камітэт сам па сабе».

І праз два месяцы пасля чэмпіянату («ЧЗ» 16.10.1936, «Расціць майстроў») няўрымслівы маладзён – Камянецкаму ішоў 22-гі год – выкрываў недахопы:

У Менску мы павінны былі мець узорную арганізацыю шахматна-шашачнай работы. Між тым, становішча сёння больш чым сумнае. І менскі гарком камсамола, і менскі гарадскі савет фізкультуры самаўхіліліся… У совеце фізкультуры нам сказалі, што ў Менску ёсць тры гурткі, аднак, пытанне – калі былі апошнія заняткі гэтых гурткоў – засталося без адказу… Віцебская шахматная арганізацыя больш займаецца разборам розных склочных спраў, чым арганізацыяй работы на прадпрыемствах. Не адстае і секцыя ў Бабруйску. Там шахматны работнік у дзесяты раз абяцае яе наладзіць, але далей абяцанняў не ідзе.

Стан спраў у шахсекцыі Віцебска крытыкаваўся таксама ў цэнтральнай прэсе (газета «64» № 55, артыкул Льва Гугеля «Абібокі», у якім перапала і Ул. Сілічу, і М. Жудро…) Праўда, ужо ў № 67 маскоўская газета канставатала ў Віцебску «ажыўленне».

Агулам, праз прэсу ў 1936 г. рабілася ўсё магчымае, каб паказаць, што ў Беларусі шахматы зрабіліся народнай гульнёй. Так, газета «Рабочий» 03.04.1936 рапартавала пра маючы адбыцца ўдзел шахматыстак у чэмпіянаце СССР (Ленінград): «у жаночым турніры гуляюць пераможніцы шахматнага жаночага першынства БССР тав. Шафраноўская з Гомеля, тав. Сілінг – выкладчыца з Бабруйска…» Замест Шафраноўскай у 5-й адборачнай групе выступіла будучая чэмпіёнка БССР Галіна Невідомская (4,5 з 9). Сілінг, на жаль, правалілася ў 4-й групе.

Агенцтва БелТА прапаноўвала ганарыцца таленавітым юнаком: «Вучань 9 класа 7-й жлобінскай школы Талкачоў Юрка – лепшы шахматыст раёна. Днямі Талкачоў у клубе «Кастрычнік» даў сеанс адначасовай гульні на 11 дошках. На сеансе прысутнічала больш 100 чалавек… Па ініцыятыве Талкачова арганізован шахматны гурток у школе» (паводле бабруйскай газеты «Комунар», 14 лютага). Пра іншага «вундэркінда» гаварылася ў «Чырвонай змене» 8 чэрвеня: «У Жлобінскі гарадскі клуб «Кастрычнік» часта прыходзіць сын чыгуначніка Лёва Гарэлік, каб пагуляць у шахматы. Ён тут гуляе з дарослымі. Нядаўна з чатырох партый Лёва выйграў тры. Гуляць у шахматы Лёву навучыў старэйшы брат».

Газета «Рабочий» бадзёра паведамляла пра Гомель: «28 сакавіка ў доме фізкультуры адкрыўся гарадскі шахматна-шашачны клуб. У клубе разгорнута вучэбна-метадычная работа пад кіраўніцтвам мацнейшых ігракоў Гомеля тт. Маневіча, Брэйтмана і Раманюка». Пазней (20.04) паведамлялася, што «на разгортванне шахматна-шашачнай работы гомельскі Савет фізкультуры вылучыў 4000 руб.». Ну і Слуцк… Пра гэты горад нават Я. Камянецкі пісаў пазітыўна-нейтральна: «З 7 па 12 ліпеня ў Слуцку праходзілі першыя акруговыя шахматна-шашачныя спаборніцтвы. У шахматным турніры прымалі ўдзел 10 чалавек… Спаборніцтвы выклікалі вялікую цікавасць у шахматыстаў і шашыстаў Слуцкай акругі» («Чырвоная змена», 15.07.1936).

Адным з улюбёных сюжэтаў для прэсы 1936 г. былі шахматныя гульні паміж дзецьмі. Так, адпаведныя здымкі друкаваліся ў «Рабочем» 15 красавіка (подпіс – «юныя наведвальнікі шахматна-шашачнага клуба ў Менску, вучні 4 класа першай школы»), у «Чырвонай змене» 26 чэрвеня («24 чэрвеня ў садзе «Профінтэрн». Дзеці іграюць у шахматы») і 9 ліпеня («Весела, разумна і культурна адпачываюць дзеці ў піонерскіх лагерах»).

Шмат распавядалася ў тагачасных СМІ пра ІІІ міжнародны турнір у Маскве. Цікава, што журналісты цікавіліся і меркаваннем беларускіх ігракоў («Рабочий», 22.05; 10.06). Першым у спісе экспертаў значыўся, вядома, «удзельнік некалькіх усесаюзных турніраў» Г. Верасаў, і выказаўся ён дужа патрыятычна:

На падставе першых тураў я маю ўражанне, што савецкія майстры не ўступаюць замежнікам у сіле гульні. Асабліва мне падабаецца прадпрымальная жывая гульня Руміна, Рагозіна і Левенфіша, якія ўхіляюцца ад шаблона, смела атакуюць пры найменшай магчымасці. Гульня Батвінніка больш салідная. Адчуваецца, што ён добра падрыхтаваны. Батвіннік, безумоўна, будзе адным з пераможцаў… Капабланка рыхтуецца да матчу за першынство ў свеце і знаходзіцца ў форме… Флор занадта асцярожны.

Апытваліся таксама Насцюшонак, Гаві, Геня Шапіра («работніца-стаханаўка фабрыкі «КІМ», удзельніца менскіх і ўсебеларускіх жаночых турніраў»), Шэвельман і Геда Алесін («вучань 24-й школы, 16 гадоў, падзяліў 1-2 месцы ва ўсебеларускім дзіцячым шахматным турніры»). Па заканчэнні «Рабочий» даў слова таксама Сілічу, Брэйтману і школьніцы Тамары Някрасавай, будучай чэмпіёнцы БССР. Кур’ёзны быў яе водгук… «Батвіннік і Рагозін заўсёды даюць цікавыя партыі. Я думаю, што яны ў наступных турнірах стануць яшчэ вышэй. Партыі Капабланкі і Флора адбываюцца без цікавых камбінацый і не захапляюць».

24 мая была змешчана гутарка з адказным сакратаром шахсекцыі ЦСПСБ Кейлесам, які вярнуўся з Масквы і падзяліўся навінамі пра турнір, перадаў прывітанне ад Ласкера «менскім шахматыстам». Але ж летуценне Кейлеса («Капабланка пасля турніра наведае Крым. На зваротным шляху ён дасць у Менску сеанс адначасовай гульні») засталося летуценнем.

Не прайшло і года пасля першынства работнікаў вышэйшай школы і навуковых устаноў СССР (Мінск, кастрычнік-лістапад 1935 г.; 1-2-е месцы падзялілі Верасаў і маскоўскі майстар Белавенец), як у Беларусі зноў адбыўся ўсесаюзны шахматны турнір – сярод работнікаў запалкавай і фанернай прамысловасці. На першы погляд крыху нечакана, што ён быў праведзены ў Барысаве, аднак, калі ўспомніць, што горад быў «запалкавым» цэнтрам не толькі Беларусі, то ўсё становіцца на свае месцы. 18 чэрвеня «Рабочий» анансаваў: «У турніры возьмуць удзел 35 лепшых шахматыстаў і шашыстаў – пераможцаў фабрычна-заводскіх турніраў».

Першае месца, як адсправаздачыўся той жа «Рабочий» 30.06.1936, заняў інжынер Яфімаў з Масквы, 2-е – барысаўчанін Чарняўскі. Трэцяе-пятае месцы падзялілі Астаф’еў, таварыш Чарняўскага па фабрыцы «Пралетарская перамога», Ізгур з горкаўскай фабрыкі «Чырвоная зорка», і Міраедаў з запалкавай фабрыкі імя Леніна (Ленінградская вобласць).

Гулялі ў Барысаве ў шахматы не толькі на запалкавай фабрыцы. Раённая газета «Большэвік Барысаўшчыны», 23.05.1936: «На каніфольным заводзе быў праведзен шахматны турнір. Турнір працягваўся 10 дзён, удзельнічала 8 чалавек. Першае месца занялі зменны тэхнік Шылёнак і рабочы бондарнага цэха Ізмайлаў. Другое месца [sic] заняў рабочы цэха шырспажыва Адзінцоў».

Чаму было не гуляць? Дзякуючы такім стаханаўкам, як Чарно з камбіната «Камінтэрн» («Увесь час перавыконваю новыя нормы. Замест чатырох комплексаў [sic] шахматных дошак даю 20 у змену»), шахмат, відаць, хапала. I прыпевак пра шчаслівае жыццё многа ў Беларусі назбіралі, і ліст народа тав. Сталіну надрукавалі… Вось з наяўнасцю хлеба ў тым годзе – і не толькі – былі «асобныя недахопы». У кожнай краме 80 год таму, як сведчыў аўтар «Рабочего», вісеў мінімальны асартымент, які прадугледжваў «белы хлеб – 4 р. 20 к. кіло, сітны – 1.50». Насамрэч жа «і чорны па 85 к. за кіло ў нашых крамах можна дастаць далёка не заўсёды» (23.06.1936).

Veresov_Gordon1936

На фота з газ. «Рабочий» 24.08.1936: Гаўрыла Верасаў і Ілья Гардон.

Але, як той спяваў, «нам хлеба не надо, работу давай». У жніўні 1936 г., толькі выйграўшы чэмпіянат рэспублікі, Г. Верасаў ужо мкнуўся ў бой. І пісаў у бюлетэні «Чырвонай змены»: «Для мацнейшых шахматыстаў БССР неабходна ў бліжэйшы-ж час арганізаваць спаборніцтва з лепшымі майстрамі СССР».

Падрыхтаваў Вольф Рубінчык, г. Мінск

wrubinchyk[at]gmail.com

***

1936 – «год Вересова»

Середина 1930-х для шахмат, несмотря на подъем репрессий, была насыщена событиями, тем более что с конца 1934 г. в Минске работал специальный шахматно-шашечный клуб. Однако в начале 1936 г. белорусских шахматистов (и шашистов) оглушила печальная новость: 18 января в 50 лет умер Антон Касперский, один из сильнейших игроков Минска, неоднократный чемпион столицы и т.д. Первым в Беларуси ему, правда, ни разу не удалось быть – ближе всего к чемпионству стоял он в 1932 году: Наиболее прославился А. Касперский как шахматный организатор и педагог, о чем и было cказано в некрологах. Видел я их минимум два: в газете «Віцебскі пролетарый» и в московской «64». Позже некоторые газетные сведения – не без огрехов – перепечатал А. Ройзман в журнале «Шахматы» (№ 4, 2006).

Учениками А. Касперского были мастер И. Мазель, первокатегорники Л. Житкевич, Я. Каменецкий, Г. Кейлес, Ю. Настюшёнок и др. Какое-то время учился у Касперского и Гавриил Вересов – в начале 1936 г. ещё первокатегорник и претендент на звание сильнейшего шахматиста республики (чемпион Минска 1933 года, вице-чемпион БССР в 1934 г.). 1936 год был для него переломным.

Вместе с другими минскими шахматистами Гавриил Николаевич встретился с Эмануилом Ласкером, который посетил Минск в конце февраля. Экс-чемпион мира повидался с белорусским руководством и дал сеанс в клубе партактива (+16-3=6). Позже Вересов вспоминал:

«Мне посчастливилось в дни молодости встретиться с Эм. Ласкером и участвовать в совместном анализе… Мне тогда был известен вывод теории, и поэтому меня крайне удивила ласкеровская оценка «неясно, проблемно». В моём сознании даже мелькнула неуважительная мысль о Ласкере… Лишь позднее, когда я стал более взрослым, до меня дошло, что в ту давнюю пору встретились, с одной стороны, юный идолопоклонник печатного слова…, и с другой стороны, – зрелый мыслитель».

Перед встречей с Ласкером Вересов громко заявил о себе во время большого блицтурнира, состоявшегося в клубе имени Сталина 23 января. Чистое первое место – 19,5 из 20! – принесло студенту Белгосуниверситета приз 100 рублей, наверное, вовсе не лишний. Ближайшие конкуренты Я. Каменецкий и А. Иванов отстали на 5 (!) очков и получили по 75 руб. После такого успеха Г. Вересов мог позволить себе отдых: видимо, этим объясняется отсутствие его в «тренировочном турнире 1-й и 2-й категории», который тянулся целый месяц (25 февраля – 25 февраля) под эгидой шахсекции белорусских профсоюзов. Интерес этого минского соревнования заключался ещё и в том, что в него пригласили гомельских шахматистов Брейтмана и Григорьева. Тем не менее, как свидетельствовал чемпион Минска 1934 г. Леонид Житкевич в своем «шахматном» дневнике, «турнир организационно прошел очень плохо, так как минские участники не были освобождены от работы. Так, Каменецкий после проигрыша мне и Климбоцкому вовсе бросил турнир без всяких для себя последствий. Только вследствие недооценки сил Брейтмана могло получиться, что он занял первое место, да еще с отрывом на 3 очка от остальных участников. Все участники играли с ним очень рискованно…»

Не имею причин оспаривать слова свидетеля-современника… Но, так или иначе, Абрам Брейтман был довольно сильным игроком, а середина 1930-х стала его «звёздным часом». В 1935 году он выиграл первенство Гомеля, в 1937 г. Брейтман станет аж вице-чемпионом БССР. Пожалуй, стоит привести таблицу выигранного им в 1936 г. тренировочного турнира; беру её из «шахматного» дневника Л. Житкевича.

Turnir1936

Турнир по составу был нерядовой. Обращает на себя внимание тот факт, что чемпион Минска 1932 г. Шевельман занял последнее место.

Вересов уже тогда входил в состав белорусской шахсекции и отдавал дань «популяризации» шахмат. Мартовский сеанс одновременной игры в минском клубе «Медсантруда» «закончился со счётом плюс 11, минус 2. У Вересова выиграли тов. Кац и тов. Фарбер (Клинический городок)».

1936-й был не только «годом Вересова», а и «годом сеансов», благо шахматная жизнь в СССР существенно оживилась в связи с международными турнирами 1935 и 1936 гг. Беларусь же была «западными воротами» Союза, через которую въезжали сильные игроки. После визита в феврале А. Лилиенталь снова пожаловал в Минск в апреле и дал целых три сеанса – в шахматно-шашечном клубе, в клубе металлистов и в Политехническом институте. Результат первого Л. Житкевич (он выиграл у сеансёра, так же как Бабиор, Горелый, Раковицкий, Шевельман, пионер Алесин, д-р Нисневич и проф. Проскуряков) считает «позорным» для Лилиенталя (+8-8 = 4), но добавляет, что в двух остальных Лилиенталь «отыгрался». 27 апреля прошел и блицтурнир с участием гостя, где блеснул Г. Вересов:

1936blitz

Еще в январе 1935 г. Г. Вересов в «среднем» блицтурнире ничего особенного не показал, и Л. Житкевич не без иронии писал: «Вересов темпа “блитц” не выдерживает, любит подумать в сложном положении, и только в выигранном для себя положении играет быстро». Очевидно, к 1936 году он поверил в себя, хотя так и не избавился от «цейтнотной болезни»…

В июле Г. Вересов победил во всебелорусском турнире ЦК Союза средней и начальной школы (вне конкурса). Это стало для него неплохой тренировкой: в августе Вересов впервые завоевал звание чемпиона БССР, опередив примерно равных по силе первокатегорников, Абрама Маневича (чемпион республики 1933 года из Гомеля) и Владислава Силича (победитель 1934 г., Витебск). По резонному замечанию А. Ройзмана, чемпионат «прошёл в ожесточённом соперничестве между ведущей тройкой». В результате спортивные власти СССР «поставили» в Беларуси на Вересова; в 1937-м позволили ему сыграть матч с мастером Пановым, то есть дали шанс самому выполнить звание, чем он и воспользовался. Маневичу и Силичу, переведенному из мастеров в первокатегорники в 1935 г., пришлось «занять очередь», ждать шансов до 1939 г.

Энергично велась в 1936 г. подготовка к чемпионату республики. Яков Каменецкий в газете «Чырвоная змена», где вёл шахматный отдел, 10.07 не преминул вставить шпильку мелким чиновникам: «Секретари советов физкультуры забросили работу в области шахмат и шашек и пустили её по воле волн. Типичным представителем таких советов физкультуры является Кричевский… Третий районный турнир начался 10 апреля, а об окончании его ещё не слышно».

Kamianeckija

Яков Каменецкий (1-й слева в верхнем ряду) с родственниками. Минск, середина 1930-х гг. Фото из архива В. Каменецкого.

В специальном иллюстрированном шахбюллетене «Чырвонай змены» (выходил в августе тиражом 1000 экз.; были выпуски № 1, №№ 2-3 и №№ 4-5, за копии спасибо Владиславу Новикову из Москвы) Я. К., уже под псевдонимом Я. Шахов, нахваливал Вересова («Пять лет он имел желание стать чемпионом республики. Пять лет он добивался этого… У него не хватало боевых качеств и он, хорошо начиная, плохо заканчивал. Сегодня он чемпион БССР и, видимо, не на один год») и давал пинка Комитету по делам физкультуры и спорта: «Шалаева, Купчинова, Красницкого Комитет… вспоминает раз в год. Они чемпионы городов и районов. Целый год они сами по себе, а комитет сам по себе».

И через два месяца после чемпионата («ЧЗ» 16.10.1936, статья «Растить мастеров») неугомонный молодой человек – Каменецкому шел 22-й год – вскрывал недостатки:

В Минске мы должны были иметь образцовую организацию шахматно-шашечной работы. Между тем положение сегодня более чем печальное. И минский горком комсомола, и минский городской совет физкультуры самоустранились… В совете физкультуры нам сказали, что в Минске есть три кружка, однако вопрос «когда были последние занятия этих кружков» остался без ответа… Витебская шахматная организация больше занимается разбором различных склок, чем организацией работы на предприятиях. Не отстает и секция в Бобруйске. Там шахматный работник в десятый раз обещает наладить дело, но дальше обещаний не идёт.

Состояние дел в шахсекции Витебска критиковалось также в центральной прессе (газета «64» № 55, статья Льва Гугеля «Бездельники», в которой досталось и Вл. Силичу, и М. Жудро…) Правда, уже в № 67 московская газета констатировала в Витебске «оживление».

В общем, через прессу в 1936 г. делалось всё возможное, чтобы показать, что в Беларуси шахматы стали народной игрой. Так, газета «Рабочий» 03.04.1936 рапортовала о предстоящем участии шахматисток в чемпионате СССР (Ленинград): «в женском турнире играют победительницы шахматного женского первенства БССР тов. Шафрановская из Гомеля, тов. Силинг – преподаватель из Бобруйска… » Вместо Шафрановской в 5-й отборочной группе выступила будущая чемпионка БССР Галина Невидомская (4,5 из 9). Силинг, увы, провалилась в 4-й группе.

Агентство БелТА предлагало гордиться талантливым юношей: «Ученик 9 класса 7-й жлобинской школы Толкачёв Юрка лучший шахматист района. На днях Толкачев в клубе «Октябрь» дал сеанс одновременной игры на 11 досках. На сеансе присутствовало более 100 человек .. По инициативе Толкачева организован шахматный кружок в школе» (по бобруйской газете «Комунар», 14 февраля). Про другого «вундеркинда» говорилось в «Чырвонай змене» 8 июня: «В Жлобинский городской клуб «Октябрь» часто приходит сын железнодорожника Лёва Горелик, чтобы поиграть в шахматы. Он тут играет со взрослыми. Недавно из четырех партий Лёва выиграл три. Играть в шахматы Лёву научил старший брат».

Газета «Рабочий» бодро сообщала о Гомеле: «28 марта в доме физкультуры открылся городской шахматно-шашечный клуб. В клубе развернута учебно-методическая работа под руководством сильнейших игроков Гомеля тт. Маневича, Брейтмана и Романюка». Позже (20.04) сообщалось, что «на развёртывание шахматно-шашечной работы гомельский Совет физкультуры выделил 4000 руб.». Ну и Слуцк… Про этот город даже Я. Каменецкий писал позитивно-нейтрально: «С 7 по 12 июля в Слуцке проходили первые окружные шахматно-шашечные соревнования. В шахматном турнире принимали участие 10 человек... Соревнования вызвали большой интерес у шахматистов и шашистов Слуцкого округа» («Чырвоная змена», 15.07.1936).

Одним из любимых сюжетов для прессы 1936 года были шахматные игры между детьми. Так, соответствующие снимки печатались в «Рабочем» 15 апреля (подпись – «юные посетители шахматно-шашечного клуба в Минске, ученики 4 класса первой школы»), в «Чырвонай змене» 26 июня («24 июня в саду «Профинтерн». Дети играют в шахматы») и 9 июля («Весело, разумно и культурно отдыхают дети в пионерских лагерях»).

Много рассказывалось в тогдашних СМИ о III Международном турнире в Москве. Интересно, что журналисты интересовались и мнением белорусских игроков («Рабочий», 22.05; 10.06). Первым в списке экспертов значился, конечно, «участник нескольких всесоюзных турниров» Г. Вересов, и высказался он весьма патриотично:

На основании первых туров я вынес впечатление, что советские мастера не уступают иностранцам в силе игры. Особенно нравится мне предприимчивая живая игра Рюмина, Рагозина и Левенфиша, уклоняющихся от шаблона, смело атакующих при малейшей возможности. Игра Ботвинника солиднее. Чувствуется, что он хорошо подготовлен. Ботвинник, безусловно, будет одним из победителей … Капабланка готовится к матчу за первенство в мире и находится в форме… Флор чересчур осторожен.

Опрашивались также Настюшёнок, Гавви, Геня Шапиро («работница-стахановка фабрики «КИМ», участница минских и всебелорусских женских турниров»), Шевельман и Геда Алесин («ученик 24-й школы, 16 лет, разделил 1-2 место во всебелорусском детском шахматном турнире»). По окончании турнира «Рабочий» дал слово также Силичу, Брейтману и школьнице Тамаре Некрасовой, будущей чемпионке БССР. Курьёзным был ее отзыв… «Ботвинник и Рагозин всегда дают интересные партии. Я думаю, что они в следующих турнирах станут еще выше. Партии Капабланки и Флора происходят без интересных комбинаций и не увлекают».

24 мая в газете была помещена беседа с ответственным секретарем шахсекции ЦСПСБ Кейлесом, который вернулся из Москвы и поделился новостями о турнире, передал привет от Ласкера «минским шахматистам». Но мечты Кейлеса («Капабланка после турнира посетит Крым. На обратном пути он даст в Минске сеанс одновременной игры») остались мечтами.

Не прошло и года после первенства работников высшей школы и научных учреждений СССР (Минск, октябрь-ноябрь 1935 г.; 1-2-е места поделили Вересов и московский мастер Белавенец), как в Беларуси вновь состоялся всесоюзный шахматный турнир – среди работников спичечной и фанерной промышленности. На первый взгляд немного неожиданно, что он был проведен в Борисове, однако, если вспомнить, что город был «спичечным центром» не только Беларуси, то всё становится на свои места. 18 июня «Рабочий» анонсировал: «В турнире примут участие 35 лучших шахматистов и шашистов победителей фабрично-заводских турниров».

Первое место, как отчитался тот же «Рабочий» 30.06.1936, занял инженер Ефимов из Москвы, 2-е – борисовчанин Чернявский. Третье-пятое места разделили Астафьев, товарищ Чернявского по фабрике «Пролетарская победа», Изгур с горьковской фабрики «Красная звезда», и Мироедов со спичечной фабрики имени Ленина (Ленинградская область).

Играли в Борисове в шахматы не только на спичфабрике. Районная газета «Большэвік Барысаўшчыны», 23.05.1936: «На канифольном заводе был проведен шахматный турнир. Турнир продолжался 10 дней, участвовало 8 человек. Первое место заняли сменный техник Шиленок и рабочий бочечного цеха Измайлов. Второе место [sic] занял рабочий цеха ширпотреба Одинцов».

Почему было не играть? Благодаря таким стахановкам, как Черно с комбината «Коминтерн» («Постоянно перевыполняю новые нормы. Вместо четырех комплексов [sic] шахматных досок даю 20 в смену»), шахмат, видимо, хватало. И частушек о счастливой жизни много в Беларуси насобирали, и письмо народа тов. Сталину напечатали… Вот с наличием хлеба в том году – и не только – были «отдельные перебои». В каждом магазине 80 лет назад, как свидетельствовал автор «Рабочего», висел минимальный ассортимент, который предусматривал «белый хлеб – 4.20 кило, пеклеваный – 1.50». На самом же деле «и чёрный по 85 к. кило в наших магазинах можно достать далеко не всегда» (23.06.1936).

Veresov_Gordon1936

На фото из газеты «Рабочий» 24.08.1936: Гавриил Вересов и Илья Гордон.

Но, как тогда пели, «нам хлеба не надо, работу давай». В августе 1936 года, только выиграв чемпионат республики, Г. Вересов уже стремился в бой. И писал в бюллетене «Чырвонай змены»: «Для сильнейших шахматистов БССР необходимо в ближайшее же время организовать соревнование с лучшими мастерами СССР».

Подготовил Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 17.08.2016  9:24

 

Беседа с писателем Давидом Шульманом – ч. 2-я (на белорусском)

ГУТАРКА З ДАВІДАМ ШУЛЬМАНАМ

(заканчэнне, пачатак тут).

  1. Барысаў, ідыш, продкі, кампартыя…

У Вас многія творы пра Барысаў, Ваша юнацтва…

– Натуральна – кожны літаратар піша пра сябе і тое, што перажыў.

Калі прыязджаеце ў Беларусь, то Барысаў штораз наведваеце?

– Вядома, там жа пахаваны бацька, дзед з бабуляй, цётка… Учора я там быў, прывёў магілы ў парадак. Гэта галоўнае, дзеля чаго я прыязджаю сюды: наведаць бацьку, «адчытацца» перад ім. Маці ж пахавана ў Эйлаце. Сем гадоў таму…

У Барысаве засталіся яшчэ родзічы?

– Нікога. Некалькі чалавек ёсць знаёмых… Летась была прэзентацыя ў барысаўскім доме-музеі Каладзеева маёй кніжкі «З вялікай літары Б.», дарэчы, там пра маю былую суседку. Вялікая літара «Б» – гэта Беларусь, Барысаў, Берагавая… і Бенянсон Блюма Беркаўна.

Дзе зараз сябе лепей адчуваеце – у Барысаве ці ў Эйлаце?

– У Эйлаце. Мне і Мінск цяпер бліжэй, чым Барысаў. А Барысава мне малавата: пасля Эйлата – такая правінцыя з нізкім небам… Хаця горад і вялікі, ехалі ўчора доўга на машыне па вуліцы Гагарына, мясціны знаёмыя. Але гэта ўжо не маё. Маё – мінулае, а пра сённяшні Барысаў я не змог бы напісаць. Штораз, калі наведваю яго, дзіўлюся, як я тут жыў… Гэта ўжо не той горад.

За беларускімі навінамі сочыце?

– Кожны раз, як вяртаюся з работы, гляджу ў аўтобусе. Маю доступ у інтэрнэт праз тэлефон. Праглядаю некалькі недзяржаўных сайтаў, яны больш цікавыя, разняволеныя… Мяне не цікавіць афіцыёз – ні беларускі, ні расейскі. Я не гляджу расейскае тэлебачанне, усе гэтыя шоў пра лідэраў, байкі пра палітыку… Мне цікавейшае жыццё звычайнага чалавека.

– Ізраільскай палітыкай, пэўна, таксама ніколі не цікавіліся?

– Чаму, нейкі час нават сам займаўся палітыкай у Ізраілі. Гэта было ў першыя гады, калі мы прыехалі: стваралася партыя на чале са Шчаранскім («Ісраэль ба-алія»), дык я быў у горадзе лідэрам… Гады два. Мяне ў той час віншавалі з днём народзінаў вядомыя палітыкі, зараз адзін з іх – старшыня Кнэсету (Юлій Эдэльштэйн). Маю шмат фотак, дзе зняты з ім, са Шчаранскім, з іншымі… Я ўдзельнічаў у з’ездах, ездзіў на іх з Эйлата. Але зразумеў: палітыкай павінны займацца людзі, для якіх гэта сэнс жыцця. У мяне ж было проста жаданне дапамагчы расейскамоўнай абшчыне ўзняцца, пісаў у мясцовыя выданні пра гэта. А потым шкада стала часу… Мне лягчэй сесці, напісаць кнігу.

– Вы ж былі і старшынёй аб’яднання выхадцаў з Беларусі ў Эйлаце?

– Быў гадоў 8-10, а цяпер суполка распалася… Прымаў дэлегацыі з Беларусі. З Мінска прыязджалі – два чалавекі, чатыры, шэсць… Я іх сустракаў, паказваў горад. Звычайна гэта былі чыноўнікі, якія займалі добрыя пасады. Дарэчы, мы пасябравалі, сябруем дагэтуль з некаторымі. Мяне і сям’ю сястры не цікавяць пасады – яны былі ў нас, прыязджалі як чыноўнікі, але сустракаліся як звычайныя людзі. Мяне цікавіць, які ён побач са мной, а не на працы.

У суполку ўваходзіла чалавек 80. Мы ўздымалі чарку… Адзначалі яўрэйскія святы з беларускім прысмакам… Размаўлялі пра Беларусь, хто адкуль, хто чым займаецца. Збіраліся звычайна ў якой-небудзь рэстарацыі… Мелі патрэбу ў «абшчэнні».

– Як жа суполка распалася?

– Сама сабой. Людзі сталі жыць лепей, але шмат часу працаваць, іх ужо цягнула дахаты, больш часу пабыць са сваёй сям’ёй…

– Калі цяпер захоча прыехаць госць з Беларусі, які пра Вас не ведае, як яму знайсці «ізраільскіх беларусаў» у Эйлаце?

– Трэба зайсці ў сеціва, там ёсць адрасы кіраўніцтва… Калі трэба, мы прымем. Займаюся гэтым ужо не як лідэр, а як ватык, чалавек, які даўно жыве ў Ізраілі. 25 год прамільгнулі хутка, як, зрэшты, хутка праходзіць усё жыццё.

– Вы адчуваеце сябе часткай Ізраіля?

– Канешне.

– І прэзентацыі Вашых кніг у Ізраілі адбываліся?

– Былі. Але не на Іерусалімскім кніжным кірмашы – гэта далёка. Эйлат ад Іерусаліма – мінімум 4 гадзіны язды. У мясцовых установах, у кнігарні былі сустрэчы…

– Каго чытаеце з ізраільскіх пісьменнікаў?

– Меіра Шалева – у цудоўных перакладах.

– У перакладах нешта губляецца… Вы маглі б і на іўрыце?

– Можа, і губляецца, але Шалева перакладаюць шмат гадоў, вядомыя перакладчыкі… У арыгінале я магу не зразумець усіх нюансаў. Цяжкавата ўсё ж – на іўрыце я магу невялікае апавяданне прачытаць, ну а раманы… Не ў мае гады!

– А што б вы параілі ў Шалева?

– Усё, што тут даступна.

– Падазраю, што Этгара Керэта на беларускую больш перакладалі…

– Так, бо ў яго пераважна кароткія апавяданні. Ён – іншы пісьменнік, не зусім мой, а вось Шалеў – мой пісьменнік. І ў яго шмат раманаў, амаль усе звязаны з Расіяй, Беларуссю, Украінай…

– Апошнім часам культурныя сувязі, выглядае, мацнеюць: прыязджалі Ёнатан Барг, той жа Керэт… Відавочна, з дапамогай пасольства Ізраіля. Вас запрашалі?

– Не.

– А хацелі б, каб Вас пасольства запрасіла?

– Звычайна на маіх прэзентацыях прысутнічаюць людзі з пасольства. Мінулым разам, дый раней, былі адказныя за культуру, я дарыў ім кніжкі свае… Але пакуль, напэўна, я не такі вядомы. Можа, справа і ў тым, што яны зацікаўлены прадстаўляць тут карэнных ізраільцян.

Дык і Вы ўжо, бадай, «карэнны» – 25 год у Ізраілі. Што прапанавалі б для публікацыі ў інтэрнэце з новай кнігі «Особое женское состояние»? Можа, кароткія дыялогі?

– Там ёсць і эратычныя…

259 260

– Мы ж не цэнзурны орган! А ці прадаюцца зараз вашы кнігі ў Беларусі?

– Патрошкі, «а бісэлэ».

– Мая настаўніца Пніна Мелер любіць паўтараць: «а бісэлэ, а бісэлэ – вэрт а фулэ шысэлэ!» У кнігах Вашых многа слоў і выразаў на ідышы – як з гэтай мовай у аўтара?

– Разумею амаль усё. Ужываю мову на працы – ёсць там некалькі чалавек, з якімі я размаўляю на ідышы. Гэта не выхадцы з нашых краёў – з Румыніі…

– То бок ідыш яшчэ даволі папулярны ў Ізраілі… Ці не «яшчэ», а «ўжо»?

– Так, «ужо»… З кожным годам становіцца больш папулярным. Пасля шматгадовага занядбання многія зноў пачалі размаўляць на ім, ладзяцца курсы…

– А ў Вас ідыш ад маці? «Мамэ-лошн»?

– Ад бацькоў. У нас гаварылі дома, так што і я, і сястра вывучылі мову. Размаўляем мы зараз няшмат, але калі трэба, каб ніхто не «паняў», то мы з сястрой гутарым на ідышы! Ні дзеці, ні яе муж нічога не разумеюць… Або калі па тэлефоне трэба нешта сказаць, каб не падслухалі…

– У Барысаве Вашага юнацтва былі месцы, дзе размаўлялі на ідышы?

– Паўсюдна! Усе размаўлялі, не баяліся. На вуліцах ішлі, у парках сядзелі, размаўлялі. Праўда, у аўтобусах – не. Тыя, з кім я жыў побач, прыходзілі да нас, да бацькоў, размаўлялі… Гэта былі людзі, якія нарадзіліся яшчэ ў 20-я, 30-я гады, у якіх ідыш быў карэнны, мова, з якой яны нарадзіліся. А вось большая частка пасляваеннага пакалення – ужо не гаварыла.

– У Вас ідыш такі застаўся…

– Правільна, таму што побач былі дзед з бабуляй, суседзі… Мы круціліся ў гэтай атмасферы ідышскай. Бацькі выпісвалі часопіс «Савеціш Геймланд», чыталі. Я нават прывёз тры нумары ў Ізраіль, яны ляжаць у маёй кладоўцы.

– Дзед з бабуляй – яны з Барысава?

– Не, дзядуля са Свіслачы, гэта Магілёўская вобласць, Асіповіцкі раён, пад Бабруйскам. Бабуля – з Лапіч.

Якое жыццё яны пражылі?

– Вельмі кахалі адно аднаго. Дзядуля быў сплаўшчыкам – такая габрэйская спецыяльнасць. А бабуля дома, займалася дзецьмі. Раней-та жанчыны не працавалі.

А бацька мой – з Бабра, маці – са Свіслачы. Бацька ваяваў у фінскую, вызваляў Заходнюю Беларусь у 39-м годзе. Усё на зборы яго цягалі. Казаў: «Толькі валасы адрастуць – зноў на зборы!» Так ён папаў на фінскую, а потым – на Вялікую айчынную. Медалі яго ў мяне, я цішком вывез, тады цяжка было вывозіць узнагароды…

Сам я не служыў у арміі, але быў на зборах – 4 месяцы. Але я іх добра адбыў – сакратаром партыйнай арганізацыі гэтай часці. Партыйны чалавек… Уступіў у КПСС у 1970 г. – да 100-годдзя нараджэння Леніна.

– Верылі ў ідэі ці кар’еру хацелі зрабіць?

– Не тое што кар’еру, а быў заідэалагізаваны, як усё грамадства.

– То бок усё-такі верылі?

– Мне здавалася, што з партыяй можна лепей зрабіць… Вядома, расчараваўся. Хутка? Не, не вельмі. Жыў звычайным жыццём… Калі ад’язджалі мы, выходзіў з партыі, дык парторг сказаў: «ты не хадзі на сход, каб табе не было непрыемна, давай сюды білет».

– У 1991-м было яшчэ так строга? Ужо ж нібы развальвалася ўсё…

– Я ж выязджаў з Савецкага Саюза. Развальвалася, але была партыйная арганізацыя, яшчэ людзі карміліся з КПСС. Здаў я білет, інакш мяне не выпусцілі б…

– Вы ж і бізнэсам у СССР займаліся?

– Так, меў кааператыў, ён называўся «Время», гэта быў шоў-бізнэс у Барысаве… Тое, што апісаў у кнігах, – усё праўда.

Ад’ехаў – усё скончылася. Нейкі час я хацеў у Ізраілі бізнэс прадоўжыць, але потым падумаў, што мне будзе цяжка, іўрыта яшчэ не было…

– Што б Вы пажадалі нашым чытачам?

– Каб прыйшлі на прэзентацыю 27 чэрвеня ў Мінску!

– Добра, а як наконт больш глабальных зычэнняў?

– Я чалавек не глабальны, хутчэй «лакальны». Што называецца, «не чапайце мяне – і я вас чапаць не буду».

– Усё ж нямала ведаеце, бачыліШто можна зрабіць, каб наш свет стаў лепшым?

– Кожны хай займаецца сваёй справай, добра робіць гэтую справу, думае пра сваіх, дбае ў першую чаргу пра сваю сям’ю. Больш увагі сваім родным, таму што ўсё мінае, яны зыходзяць, і тады адчуваеш сябе вельмі кепска.

– А менавіта ў Беларусі – што можна змяніць?

– Я зацікаўлены, каб людзі жылі добра, каб у іх усё было…

– І «мірнага неба над галавой»?

– Якраз мне здаецца, што не трэба грамадзян палохаць канфліктамі, што вакол ворагі: маўляў, яны вінаваты, што чагосьці не хапае… Ворагі наўкол толькі ў Ізраілі, і гэта дужа непрыемна, але тым не менш мы жывем, працуем…

– Вы прыязджаеце ў Беларусь з 1994 г. – нешта змянілася да лепшага?

– Ну, вядома, новыя будынкі з’явіліся прыгожыя. Потым, мне здаецца, людзі сталі больш упэўненыя ў сабе.

– Але вы не хацелі б тут жыць…

– Не, я ўжо проста не змагу. Я чалавек вольны, незалежны.

– У Беларусі не зусім вольна?

– Не хацеў бы ўлазіць у гэтыя праблемы. Але Алексіевіч мудра выказалася наконт дыктатуры… У яе быў добры настаўнік – Алесь Адамовіч. Не заўсёды я з ёй згодзен, але кожны мае права на памылкі, на іншы пункт гледжання.

– Пасля таго, як Святлане Аляксандраўне прысудзілі Нобеля, у Ізраілі сталі лепей ведаць пра Беларусь?

– Так, лепей. Я прыйшоў на работу, а мне кажуць: «Твая ўзяла прэмію». Да таго ж яна прыязджала ў Ізраіль пасля гэтага, я чытаў інтэрв’ю з Алексіевіч у нашай газеце.

* * *

У Лявона Баршчэўскага, які год таму ўзяў слова падчас прэзентацыі кнігі Давіда Шульмана, творчасць Давіда выклікала асацыяцыі са Змітраком Бядулем ды Ісакам Бабелем. На мой густ, Д. Шульман усё ж бліжэй да Бядулі: сентыментальнасцю, самавызначэннем «габрэйскі беларус», практычнасцю ў асабістых справах ды некаторай наіўнасцю ў грамадскіх… У нечым яго няхітрыя гісторыі нагадваюць творы Эфраіма Севелы. Шкада, што ў літаратуры Ізраіля мой суразмоўца, носьбіт беларускай мовы і культуры, застаецца адзінцом. Пакуль?

Падрыхтаваў Вольф Рубінчык для belisrael.info

Мінск, 22.06.2016.

Апублiкавана 23 чэрвеня 2016  11:17

Водгук ад нашага пастаяннага мінскага чытача Алеся Рэзнікава (24.06.2016):

Упершыню пазнаёміўся з Давідам Шульманам на прэзeнтацыі 11 чэрвеня 2013 г. у Кнігарні логвінаЎ. Ён прэзентаваў кнігі прозы “Баскетболистка з улицы Жданова” і “Дзе ўзяць крыху шчасця”. Прыйшоў крыху раней, нават трошку паразмаўлялі, як быццам бы даўно былі знаёмыя. На прэзентацыі былі пісьменнікі Уладзімір Арлоў і Уладзімір Някляеў. Атмасфера была вельмі цёплая і хатняя. Кніжкі я набыў і даваў пачытаць розным людзям. Расказы філасофска-іранічныя з элементамі лёгкага эратызму. Разам з тым ёсць грамадзянская пазіцыя і любоў як да Беларусі, Барысава, так і да Ізраіля і Эйлата… Другі раз быў на прэзентацыі 17 чэрвеня 2015 г., Давід Шульман мяне адразу пазнаў. Я падзяліўся уражаннямі з маёй паездкі ў Ізраіль (быў у каталіцкай пілігрымцы ў верасні 2013 г., нават 2 дні былі ў Эйлаце – праўда, не ведаў, што пісьменнік таксама там жыве). Набыў кніжку “З вялікай літары Б”, прачытаў, потым падарыў Адзе Эльеўне Райчонак. Дзякуй за ўвагу. Алесь.

Давид Шульман – израильско-белорусский писатель

Ізраільска-беларускі пісьменнік Давід Шульман прадставіў ў Барысаве кнігу “З вялікай літары Б.”

У нядзелю 14 чэрвеня ў Барысаве ізраільскі пісьменнік  Давід Шульман прэзентаваў сваю новую кнігу “З вялікай літары Б.». Сустрэча адбылася ў доме-музеі Каладзеева, дзе былы жыхар Барысава прадставіў землякам сваю творчасць і падарыў кнігі краязнаўчаму музею і цэнтральнай бібліятэцы.
Былы барысаўчанін, а цяпер жыхар ізраільскага горада Эйлат, Давід Шульман прадставіў у доме Каладзеева сваю новую кнігу “З вялікай літары Б.” Гэта пятая кніга пісьменніка і другая – на беларускай мове. Давід Шульман – адзіны ізраільскі пісьменнік, які піша па-беларуску. Ён сябра Саюза беларускіх пісьменнікаў і Беларускага ПЭН-цэнтра.
Ізраільска-беларускі пісьменнік Давід Шульман прадставіў ў Барысаве кнігу “З вялікай літары Б."
 На сустрэчу ў дом-музей Каладзеева  прыйшлі сябры Давіда, яго знаёмыя і аднакласнікі,
а таксама прадстаўнікі Цэнтральнай гарадской бібліятэкі  і краязнаўчага музея
Падчас сустрэчы Давід Шульман размаўляў на рускай мове: так аўдыторыі было яго прасцей разумець. Але прызнаўся, што гаварыць па-беларуску для яго сапраўдная раскоша, якую ён дазваляе сабе з кожнай добрай нагоды.
Ізраільска-беларускі пісьменнік Давід Шульман прадставіў ў Барысаве кнігу “З вялікай літары Б."
  “Я пішу на рускай і беларускай. Гэта значыць, што я і думаю на гэтых мовах.
Новая кніга мае назву “З вялікай літары Б.».
Яна пра Беларусь, пра Бярэзіну, пра Барысаў і пра вуліцу Берагавую ў ім»,- кажа Давід Шульман.
Увесь матэрыял можна прачытаць тут