Tag Archives: Антисемитизм в Польше

Историк Дариуш Стола об отношении поляков к Холокосту

Дариуш Стола: «Идея тотального убийства была нацистским вкладом в восточноевропейскую практику погромов»

ПОЛЬСКИЙ ИСТОРИК О СЛОЖНОЙ ТЕМЕ — ОТНОШЕНИИ ПОЛЯКОВ К ХОЛОКОСТУ

текст: Сергей Машуков (colta.ru)

Detailed_pictureПольша, 1939 г.© Getty Images

22 апреля в Международном Мемориале в рамках цикла «Поверх барьеров — Европа без границ», организованного при поддержке представительства ЕС в России, состоялась лекция профессора Польской академии наук, историка и экс-директора Музея истории польских евреев в Варшаве Дариуша Столы. В лекции историк рассказал о том, как формировались дискуссии о Холокосте в Польше с 1940-х годов по настоящее время. Важным сюжетом лекции стал анализ современной политики памяти в Польше и дискуссий о том, что историческая педагогика может быть повернута в сторону более позитивного и героического восприятия собственной истории. Со Столой поговорил Сергей Машуков.

— Какова специфика восприятия Холокоста в Польше в последние годы?

— В Польше существует долгая традиция дискуссий о Холокосте, главным образом, реакции на него поляков-христиан. И тут есть три вопроса. Во-первых, как мы можем оценить эту реакцию? Во-вторых, какой вид коммеморации жертв более предпочтителен — например, в таких местах, как Аушвиц? Скажем, должны ли в этих местах присутствовать христианские символы? Аушвиц — крайне проблематичное в этом смысле место: он был и концентрационным лагерем, и лагерем смерти, 90% жертв были евреями, но было и значительное число неевреев — поляков или советских заключенных. Наконец, третий вопрос — о собственности жертв и компенсациях.

Эти дискуссии начались еще во время войны, в 1941–1942 годах, с массовых убийств евреев, когда польские подпольные организации и польское правительство в Лондоне начали обмениваться мнениями о ситуации. Сперва они просто не могли понять, что происходит: их знания были крайне фрагментарными. Потребовалось несколько месяцев, чтобы осознать, что существует план по уничтожению всех евреев.

Дальше возник вопрос, какой должна быть реакция на это польского подполья, правительства в изгнании и христианского мира в целом. И тут существовали разные позиции: кто-то утверждал, что это немецко-еврейские отношения, что у поляков своя война, что евреи не были нашими союзниками, поскольку сотрудничали с советскими войсками, когда была взята восточная половина Польши. Но была и другая позиция: это наши сограждане, и им необходимо помочь.

Что происходило с этими вопросами позднее? В первую очередь, очевидно, что для открытых и честных дискуссий исключительно важны демократия и свобода слова, так что в годы коммунистического режима они были невозможны. Не только из-за цензуры, но и из-за того, что некоторые не хотели навредить таким образом польскому подполью. Так что по-настоящему эти вопросы были подняты только в конце 1980-х и после 1989 года. В частности, в 2000–2002 годах состоялась громкая дискуссия с большим арсеналом аргументов и большим объемом фактического материала в связи с выходом книги польского профессора, живущего в США, Яна Томаша Гросса об убийстве евреев в маленьком польском городке Едвабне.

Но в последние годы в этой сфере можно наблюдать некоторый регресс, и, возможно, это связано с тем, что преимущество сейчас на стороне у тех, кому не очень симпатична сама идея открытых дебатов. Знаком этого регресса можно считать закон 2018 года, когда правительство попыталось пресечь дискуссию о польской реакции на Холокост. В конечном счете под давлением международной общественности эта попытка провалилась, но я и мои коллеги полагаем, что люди теперь будут дважды думать, прежде чем касаться хоть как-нибудь этой темы.

Дариуш СтолаДариуш Стола© M. Starowieyska / Museum of the History of Polish Jews

 

— Вы упомянули Яна Гросса и его книгу «Соседи», посвященную событиям в Едвабне. Долгое время считалось, что погром был делом рук немцев, но работа Гросса убедительно показывает, что основная ответственность лежит на местных жителях. Вы написали статью, где утверждаете, что важнейшую роль здесь сыграло то, что Польша оказалась между двумя тоталитарными странами: Германией и СССР. Каким образом давление со стороны СССР могло подталкивать людей к коллаборационизму?

— Прежде всего, надо сказать, что и в довоенной Польше антисемитизм был распространенным явлением. Некоторые партии (например, национал-демократы) декларировали это довольно-таки открыто и агрессивно.

Но если мы сравним два периода — сентябрь 1939 года и июль 1941-го, то мы увидим существенную разницу. В 1939 году в Польшу вторгаются немцы. Германия берет себе одну часть Польши, СССР — другую. Но в 1939 году погромов нет, в том числе и в Едвабне. В 1941-м их уже множество. Американские коллеги насчитывают около 200 погромов и других актов насилия против евреев летом 1941 года на территории той части Польши, которая отошла к СССР. И вопрос, который тут возникает, таков: почему в это время происходит столько случаев насилия против еврейского населения там, где в 1939 году ничего подобного не происходило?

Я не считаю, что это связано исключительно с местью за то, что евреи сотрудничали с советской властью, хотя действительно какая-то часть евреев это делала. Версия мести невозможна еще и потому, что погромы затронули евреев, которые были явно невиновны ни в каком сотрудничестве, — в частности, детей и стариков. Так что, возможно, часть людей руководствовалась действительно местью, но определенно не все.

Я утверждаю, что в тот период, когда эта территория входила в состав СССР, здесь ухудшились этнические взаимоотношения. В этом и состояла советская политика: они сталкивали одну этническую группу с другой. Происходило формирование образа поляков как хозяев, дискриминировавших другие группы в межвоенный период, что до определенной степени правда: меньшинства действительно дискриминировали. Но волна насилия со стороны СССР с убийствами людей и депортациями в Сибирь в значительной степени ухудшила отношения между народами. Это следует и из того, что только за часть еврейских погромов в 1941 году отвечают этнические поляки. Аналогичная ситуация была и на территориях, где доминировали украинцы, литовцы или румыны.

— Но вы пишете, что погром в Едвабне в 1941 году — это особый случай…

— Да, это не напоминало обычный погром. В Восточной Европе с XIX века есть продолжительная история погромов. Типичный погром всегда сопровождался небольшим числом убийств и гораздо большим масштабом разрушений и грабежей. Но в Едвабне мы видим явную интенцию убить всех евреев. В частности, была организована охрана, чтобы исключить возможность побега евреев из города. Ничего подобного раньше не было — даже в 1919 году, во время Гражданской войны, особенно на Украине, когда происходило множество погромов, об уничтожении всех евреев речи не шло. Я полагаю, что эта новая идея тотального убийства была нацистским вкладом в восточноевропейскую практику погромов. Вероятно, таким образом возникла доктрина по «окончательному решению еврейского вопроса».

Таким образом, преступление в Едвабне было следствием особого сочетания факторов: существовавших ранее антиеврейских предрассудков и ненависти, которые усиливались стремлением отомстить за предполагаемое сотрудничество евреев с советской администрацией, ухудшения отношений между этническими группами при советской власти и поощрения со стороны нацистов. События в Едвабне не могут быть объяснены только одной причиной.

Музей истории польских евреев в Варшаве
Музей истории польских евреев в Варшаве© M. Starowieyska, D. Golik / Museum of the History of Polish Jews

 

— История Польши — это, с одной стороны, история страны, ставшей жертвой нацистского режима, с другой — непростой феномен соучастия в насилии против еврейского населения. Как эта полярность сказывается на политике памяти?

— Это общая проблема для всей Восточной Европы. В первую очередь, из-за очень жесткой политики оккупации этих территорий со стороны Германии, существенным образом отличной от аналогов в Западной Европе. Когда я читаю лекции в Западной Европе и Америке, я всегда начинаю с того, что объясняю, как различалась политика нацистов в разных частях Европы. Она состояла, главным образом, из двух компонентов. Во-первых, из расистской идеологии, в рамках которой наихудшей расой считалась еврейская, но славяне — поляки, белорусы, русские — были не сильно выше в этой иерархии. Именно поэтому политика нацистов в Дании, Норвегии или Нидерландах была иной. Во-вторых, Гитлер полагал, что Германия нуждается в пространстве и она должна получить этот Lebensraum в Восточной Европе. Были далеко идущие планы депортации миллионов людей. Мы видим это и по тому, как нацисты обращались с советскими пленными.

Но если вернуться к Польше, то поляки очень гордятся тем, что у нас не было организованной коллаборации с нацистами. В отличие от Франции или Нидерландов, где такой коллаборационизм был именно организован. Это было связано не только с тем, что поляки не хотели вступать в сотрудничество такого рода: этого не хотели и сами нацисты, исходя из своих представлений о том, что поляки — низшая раса. Позднее, в 1944 году, когда нацисты были уже согласны на организованное сотрудничество с Польшей, было слишком поздно: поляки столкнулись непосредственно с нацистскими преступлениями. Коллаборантами была готова стать лишь небольшая часть фашистски настроенных поляков, которые полагали, что главным врагом остается СССР.

Таким образом, в отличие от некоторых европейских стран, Польша воевала с Германией с начала до конца войны. Так что вопрос здесь не в поддержке Германии со стороны Польши, а в том, каково было отношение отдельных поляков к немецкой оккупации. И здесь у нас есть большой спектр различных моделей: от активной помощи евреям до активной помощи Германии. Но и то и другое было явлением все-таки маргинальным.

Большая часть населения не делала ничего специального: люди были заняты выживанием и держались в тени. Так что, с одной стороны, перед нами стоит моральная проблема оценки тех, кто сотрудничал с нацистами или пользовался беззащитным положением евреев для собственной выгоды — например, чтобы ограбить их, изнасиловать или убить. Но мы не знаем, о чем думало большинство поляков, и это серьезный вызов: как быть с теми, кто не вредил, но и не помогал? С другой стороны, нужно иметь в виду, что в оккупированной Польше любая помощь евреям наказывалась смертью, даже если вы просто дали человеку кусок хлеба. А мы не можем требовать от людей героизма.

Благодаря дискуссиям последних лет у нас появились более сложные интеллектуальные инструменты, чтобы дифференцировать различные типы поведения, включая пассивность. Формы этой пассивности различаются: от молчаливого одобрения и получения от ситуации выгод — до молчания, которое сочетается с эмпатией, желанием помочь, но при этом страхом перед наказанием. В размышлениях на эту тему мы в Польше, в общем, достигли существенного прогресса.

Думаю, что это может быть полезным и в других странах. Особенно в Белоруссии, Украине и балтийских государствах. Ситуация в этих странах была очень схожей: жесткая нацистская оккупация и предшествующий антисемитизм. Если говорить о Белоруссии, то там были немецкий и советский террор, тяжелая партизанская война, голод. Но дискуссий о Холокосте в Белоруссии не было. Из-за диктатуры там нет сейчас пространства для свободной дискуссии на сложные темы.

— Вы упомянули как-то о том, что публичная дискуссия о Холокосте в Польше была замедлена политикой коммунистического правительства, которое было больше заинтересовано в том, чтобы акцентировать победу в войне, а не военные трагедии.

— Да, как я уже сказал, дискуссии начались еще во время войны, но были оборваны в 1948–1949 годах. Они возобновились только через несколько десятилетий, когда коммунистический режим в Польше распался. Это показывает, насколько важна для таких дискуссий свобода слова. Не только потому, что цензура препятствовала публикации некоторых мнений, но и потому, что многие люди предпочитали вообще не говорить на деликатные темы: с одной стороны, это могло вызвать проблемы, с другой — могло бы кому-то навредить или поддержать некоторые утверждения коммунистической пропаганды.

Но коммунистическая Польша все-таки во многом отличалась от СССР. В частности, у нас было значительное количество монументов, посвященных жертвам нацистских преступлений, которые явным образом говорили о том, что жертвами были именно евреи. В Советском Союзе такие монументы посвящались абстрактным мирным гражданам страны. Кроме того, были и иные способы коммеморации Холокоста: например, каждый год отмечалась годовщина восстания в Варшавском гетто. В Советском Союзе институционализированное забвение работало значительно эффективнее. Тот факт, что «Черная книга» была запрещена после войны, а члены Еврейского антифашистского комитета были казнены, показывает эту разницу.

Если говорить об акценте на победе, то, действительно, и для СССР, и для значительной части постсоветского пространства Вторая мировая началась в 1941 году и закончилась победой в 1945-м. Это основной сюжет памяти о войне: мы победили в этой войне и спасли мир от нацизма. Что-то схожее было и в коммунистической Польше — как-никак, польские солдаты воевали вместе с советскими войсками в Берлине.

Но после 1989 года основным нарративом стало то, что Польша была оккупирована Советской армией, которая принесла с собой коммунистическую диктатуру. Советские солдаты спасли Польшу от нацистского террора, но не принесли полной свободы, потому что сами не были свободны. Потеряв миф о победе над Германией, Польша стала рассматриваться только как жертва: жертва советского и нацистского режимов. Проблема в том, что гораздо большими жертвами нацистского режима совершенно точно были евреи: 90% польских евреев были убиты, в то время как нееврейского населения погибло около 10%.

Я думаю, что историю Второй мировой можно рассказывать без этой соревновательности, солидарно. Но для некоторых людей это сложно.

— Как вы относитесь к законам об ответственности за отрицание Холокоста, которые существуют во многих странах Восточной Европы?

— Сейчас я критично настроен по отношению к таким законам. Однако раньше — несколько лет назад — я был сторонником этой идеи. Мне казалось, что отрицание такого рода ужасно и заслуживает того, чтобы быть ограниченным. Позднее я понял, что это дополнительное пространство для политиков, чтобы вводить дальнейшие ограничения на исследования и свободу слова. В Польше обратили внимание на то, что если есть такой запрет, то за ним может последовать запрет на искажение истории Холокоста, понятый, например, как табу на любые высказывания о соучастии «польской нации» в нацистских преступлениях, и далеко не ясно, кто является тут «польской нацией»: например, трое польских мужчин, совершивших преступление, станут представлять всю нацию или это только три человека? Это позволило мне понять, что такие законы могут приводить к дальнейшим запрещающим шагам, а это опасно. Сейчас моя позиция, я бы сказал, англосаксонская: я за свободу слова и за осуждение отрицания Холокоста, но другими средствами. Кстати, я не думаю, что борьба с отрицанием Холокоста в Польше в конечном счете эффективна. В основном все это все равно происходит в онлайне, но на иностранных серверах — например, в США, где такие вещи легальны. Так что предотвратить это сложно еще и по техническим причинам.

— Вы однажды сказали, что антисемитизм и память о Холокосте могут уживаться вместе. Не переоцениваем ли мы последовательность и логичность нашего мышления?

— Исследования памяти существенно продвинулись за последние 20 лет. Сейчас мы гораздо больше понимаем, как люди мыслят и вспоминают прошлое. Здесь есть множество источников — важно, что вы узнаете от семьи, соседей, в школе, что вы видите, когда идете по улице своего города, что узнаете из фильмов и компьютерных игр. Обычно знание людей очень фрагментарно, ограниченно. Но важно то, что образы, которые у нас есть в памяти, могут меняться. До 1970-х Холокост не был основной темой Второй мировой. Лишь постепенно он стал, возможно, главным сюжетом этой войны во многих странах.

Я думаю, что каждое поколение смотрит на прошлое по-своему. То, что важно для меня, менее важно для моих детей. Каждое поколение переизобретает прошлое. Здесь хороший пример — феминистская революция: лишь несколько десятилетий назад историки начали понимать, что у женщин особый опыт и что история — так, как она до сих пор писалась, — была во многом историей мужчин. То, что мы смогли изменить эту перспективу, говорит о том, как сильно может меняться наш взгляд на историю. Мы должны быть открыты новым вопросам.

Оригинал

“Но дискуссий о Холокосте в Белоруссии не было. Из-за диктатуры там нет сейчас пространства для свободной дискуссии на сложные темы.”
Примечание политолога Вольфа Рубинчика из Минска (05.05.2020): “Мой опыт участия в научных конференциях ХХІ в. показывает, что дискуссии о Катастрофе возможны в Беларуси. Например, на Международном конгрессе белорусистов 2010 г. обсуждалась тема сопротивления в Минском гетто – кто его инициировал и т. д. Более того, начиная примерно с 2008 г. правительство такие обсуждения в какой-то мере поощряет – не исключено, что и с целью отвлечения от современных общественно-политических проблем. Другое дело, что дискуссии о прошлом (не только о Катастрофе евреев Беларуси) обычно не выходят за рамки довольно узкого круга историков, краеведов, литераторов… Они редко захватывают общество и далеко не всегда влекут за собой какие-то практические шаги”.

 

Опубликовано 05.05.2020  14:40

Исход евреев из Польши, год 1968

Март 1968-го. Польский стыд и еврейская память

Лидеры ЦК ПОРП, в центре — Владислав Гомулка

Март 1968-го стал одним из ключевых моментов послевоенной польской истории. Тридцати тысячам еще остававшимся в стране евреям «посчастливилось» тогда, с одной стороны, стать разменной монетой во внутривидовой борьбе между лидерами ЦК ПОРП, а с другой, поплатиться за победу Израиля в Шестидневной войне.

По иронии судьбы, в 1950-е за первым секретарем Владиславом Гомулкой, которого еще недавно называли «маленьким Сталиным», закрепился имидж реформатора. Именно Гомулка ослабил партийные вожжи, став идеологом «польского пути к социализму» c его новой аграрной политикой, нормализацией отношений с церковью, развитием рабочего самоуправления и т.п. Именно Гомулка прижал хвост консервативным и антисемитским кругам партийной элиты. Не кто иной, как первый секретарь ЦК ПОРП в период либерализации санкционировал в социалистической Польше деятельность «Джойнта», разрешил еврейские детские сады, клубы, лагеря и училища и снял запрет на создание частных еврейских кооперативов.

Не кто иной, как первый секретарь ЦК ПОРП в период либерализации санкционировал в социалистической Польше деятельность «Джойнта», разрешил еврейские детские сады, клубы, лагеря и училища и снял запрет на создание частных еврейских кооперативов

Все это, разумеется, ему припомнили, когда реформы забуксовали, экономическая ситуация резко ухудшилась и одновременно были сокращены зарплаты и подняты цены. Тут снова пригодились евреи, тем более, что Шестидневная война дала повод обвинить их в двойной лояльности.  Уже 19 июня 1967 года, выступая на съезде профсоюзов, Гомулка заявил, что «агрессия Израиля была встречена аплодисментами в сионистских кругах польских евреев» и объявил о существовании в ПНР «империалистическо-сионистской пятой колонны». Он также недвусмысленно призвал «тех, кто считает, что эти слова обращены к ним», эмигрировать из Польши. Некоторые из членов Политбюро во главе с Эдвардом Охабом запротестовали против последней фразы и вынудили генсека исключить ее из официального варианта речи, хотя выступление успели передать по радио.

Прямого призыва к антиеврейским чисткам не прозвучало, но намек был понят и в игру вступил всесильный министр внутренних дел, сталинист Мечислав Мочар, чье отношение к евреям было общеизвестно. Уже в конце июня МВД представило список из 382 «сионистов» — первыми были уволены 150 высокопоставленных армейских офицеров еврейского происхождения, в их числе командующий ВВС Польши, бывший узник Освенцима и Майданека генерал Чеслав Манкевич. Охота на ведьм не ограничилась армией, только в 1967-м около 200 человек потеряли работу и были исключены из партии, среди них главный редактор ежедневной партийной газеты Trybuna Ludu Леон Касман — личный враг Мочара еще с военных времен.  По рекомендации МВД была практически свернута деятельность еврейских культурных и общественных организаций.

Впрочем, это были только цветочки — ягодки начались в начале 1968-го с инцидента, не имевшего ни малейшего отношения к евреям. Речь идет о запрете спектакля «Дзяды» по поэме Адама Мицкевича в Национальном театре Варшавы — спектакле, который Гомулка назвал «ножом в спину польско-русской дружбы». За запретом последовали стихийные протесты против цензуры и студенческие митинги, в организации которых обвинили… правильно, сионистов.

«Очистим партию от сионистов», митинг на одном из предприятий 

Только за первые две недели антисионистской, а по сути антисемитской, кампании власть организовала более 1900 партсобраний и около 400 «стихийных» митингов, пестревших лозунгами вроде «Сионистов — в Сион» и «Оторвем голову антипольской гидре».  За три месяца число подобных «мероприятий» — на заводах и в университетах, школах и армейских клубах, молодежных и женских организациях — превысило сто тысяч! 3,7 миллиона человек приняли участие в грандиозном сеансе промывки мозгов и поиске «пятой колонны».

  Только за первые две недели антисионистской, а по сути антисемитской, кампании власть организовала более 1900 партсобраний и около 400 «стихийных» митингов, пестревших лозунгами вроде «Сионистов — в Сион» и «Оторвем голову антипольской гидре»

19 марта на крупном партийном митинге Гомулка предложил, чтобы евреи, которым Израиль дороже Польши, «рано или поздно покинули нашу страну».  Сам генсек, будучи женат на еврейке, не питал антисемитских предрассудков, но слишком велик был соблазн направить народный гнев в нужное русло. В массы пошла гулять невеселая шутка: «В чем разница между нынешним и довоенным антисемитизмом? — До войны он не был обязательным».

Открыто возмутились единицы, например, бывший первый секретарь Охаб, подавший в отставку с поста председателя Госсовета ПНР в знак протеста против антисемитской кампании. Гораздо больше оппонентов Гомулки и Мочара были просто свергнуты с партийного олимпа.

Как бы то ни было, впервые за два послевоенных десятилетия простым полякам разрешили выпустить пар — вплоть до критики отдельных членов высшего руководства страны и офицеров Службы безопасности, если они, конечно, были евреями. К 1968-му таких оставалось немного, но недаром кампания задумывалась как тотальная. В МВД составили  картотеку всех польских граждан еврейского происхождения, даже тех, кто на протяжении многих поколений не принимал никакого участия в еврейской жизни — Мочар планомерно вычищал «сионистов» из всех госучреждений, университетов, школ, редакций газет, издательств, театров и т.п. Возник даже термин «мартовский доцент» — никудышный «специалист», занявший место в университете вместо уволенного профессора-еврея.

В МВД составили картотеку всех польских граждан еврейского происхождения, даже тех, кто на протяжении многих поколений не принимал никакого участия в еврейской жизни — Мочар планомерно вычищал «сионистов» из всех госучреждений, университетов, школ, редакций газет, издательств, театров и т.п.

11 апреля 1968 года с трибуны Сейма премьер-министр Циранкевич заявил, что граница для граждан еврейской национальности открыта. Уезжавшие лишались польского гражданства, получая так называемый проездной документ, — это был билет в один конец.

В результате Польшу покинуло 13000 евреев — примерно половина ее еврейского населения. Процент лиц с высшим образованием (в основном, инженеров и врачей) среди эмигрантов был почти в восемь раз выше, чем в среднем по стране. Около пятисот ученых, в том числе выдающиеся деятели науки, две сотни журналистов и редакторов, более шестидесяти работников радио и телевидения, около ста музыкантов, актеров и художников, а также двадцать шесть режиссеров попрощались со страной, из родины превратившейся в злую мачеху. 204 из 998 выехавших пенсионеров были получателями специальных пенсий за выдающиеся заслуги перед Польской Народной Республикой.

Гомулка, уже к середине 1968-го решивший свернуть кампанию, был неприятно удивлен, сколь трудно оказалось это сделать. Тем не менее сорвавшегося с цепи Мочара удалось осадить, а 8-9 июля на XII пленуме ЦК ПОРП антисионистская эпопея официально завершилась.

Первые извинения за антисемитские «перегибы» правительство тогда еще социалистической Польши принесло 20 лет спустя — в марте 1988-го, предложив ввести двойное гражданство для изгнанных евреев. Еще через десять лет Сейм официально осудил события марта 1968-го как проявления антисемитизма, а в 2000-м Александр Квасьневский извинился перед бывшими польскими гражданами как президент республики. «Мы помним и нам стыдно», — подчеркнул глава государства.

Конечно, лучше поздно, чем никогда, но, так или иначе, март 1968-го подвел черту под тысячелетней историей евреев Польши. Ведь грандиозный (только основная экспозиция занимает 4000 кв.м.) Музей истории польских евреев, с помпой открытый в 2013 году, — это всего лишь музей. Фантом, который никогда не восполнит пустоту, которую многие поляки почувствовали, избавившись от своих еврейских соседей.

Михаил Гольд     

газета “Хадашот”: № 3, март 2020, адар 5780
Опубликовано 22.03.2020  15:38

Из мрака, или Тайные евреи Польши

Тусия Дабровска

Из мрака, или
Тайные евреи Польши

Перевод с английского Игоря Файвушовича

— Я была воспитана в Варшаве как полька-католичка. Сегодня я в полной мере обрела мою еврейскую идентичность.

Тусия Дабровска выросла в Варшаве и не знала, что она еврейка. О чём-то она подозревала, но убедилась в этом только когда она была уже в подростковом возрасте. И вот, все последние 15 лет она разрывается между Варшавой и Бруклином…

Помню, как моя бабушка, подвижная в свои шестьдесят с лишним лет женщина, склонилась над ванной, и засунула руку в щель между стиральной машиной и облицованной бледно-розовым кафелем стеной. Мы находились в подвале её дома. Бабушка была слишком мала ростом и ей пришлось взобраться на выступ ванны. Присев, она, наконец, дотянулась до пластикового пакета… Стояло сухое и тёплое польское лето 1995 года. Бабушка спустилась на пол, бережно держа плотно завернутый пакет с семейными фотографиями. Стиральная машина уже давно была сломана и бабушка использовала её как своего рода тайник, хранящий воспоминания о семье. Неприличные воспоминания. Бабушка всегда считала, что будет лучше, если история нашей семьи умрет вместе с ней.

Было в этой истории что-то неназываемое, что-то для нас постыдное. Соседские дети говорили, что моя семья — уродливая, вежливые взрослые — что я похожа на испанку, а невежливые взрослые… те говорили другие слова. Я выросла в Варшаве, далеко от того маленького городка, из которого моя мама сбежала при первой возможности. Далеко от той улицы, где моя бабушка прожила всю свою жизнь, включая годы, когда она скрывалась в подвале. Это была улица, к которой принадлежала моя бабушка, как и её мать. Она принадлежала этой улице, которая была сердцем еврейского района. Бабушка принадлежала этой улице все последние полвека, когда мы были последними евреями на этой земле. Ещё до окончания войны, когда бабушка скрывалась, её крестили. И всю оставшуюся ей жизнь она стремилась найти свой дом, вернуться в прошлую веру и реальность.

Навязанная бабушкиным выбором необходимость постоянно приспосабливаться эхом повторилась в жизни моей матери. Я росла, зная, что самая страшная в нашем постоянном приспособленчестве угроза — что в любой момент тайна нашего еврейства может быть обнаружена. Ликвидация еврейской жизни в нашей части света было, мягко говоря, горьким опытом для выживших. Но в Польше это сочеталось с почти полным разрушением всех социальных структур. И коммунистический режим отнюдь не был заинтересован в восстановлении нормальных человеческих отношений. Именно потому я, родившаяся спустя 40 лет после войны, я оставалась по-прежнему уязвимой, когда мне неоднократно делали по различным поводам замечания — таксисты, одинокие пьяницы, старые женщины, которым нужна была причина, чтобы унизить меня в очереди в магазине, или сосед, который считал, что музыка у меня звучит слишком громко. Я была не просто восприимчива к их мнению; у меня не было никакой другой точки отсчёта.

Tusia’s Grandmother

Моя бабушка была католичкой, красившей свои волосы хной и прятавшей семейные фотографии. Эти фотографии она показала мне лишь однажды. На своём смертном одре, в 2006 году, первый раз за все годы после войны, она поведала моей матери, строго конфиденциально, что мы — евреи. Моя мама открыла, что она еврейка, за 35 лет до того, когда услышала от одноклассника, что тот не может с ней встречаться из-за её еврейства. Но даже если б парень и не сказал ей этого, всплыли б другие факты. Как то, что бабушка хранила фотографии за стиральной машиной. И то, что по пятницам был самый вкусный хлеб — хала. Или то, что Пол Ньюман был единственным светловолосым актёром, которого моя бабушка считала красавцем.

Несмотря на свой отчаянный страх, бабушка передала нам богатство культуры, пусть и в виде амальгамы польских и еврейских традиций. И эта была та сила, что направляла жизнь моей матери в Варшаве. Она переехала туда в конце 1970-х, примерно через десять лет после последнего акта изгнания евреев из Польши.

Социо-культурное сообщество польских евреев, формально и неформально, но стремилось привнести смысл в те крохи, что остались от еврейской жизни. Когда я была маленькой, практически все, с кем дружила мама, были евреями. Это была безымянная сеть людей, которые сохраняли свои жизненные истории в ночных беседах, рассказывая их шёпотом. Их было немного, и у них была очень узкая, если только была, связь с позитивным смыслом их этнической, культурной или религиозной самобытности. Но и вне ощущения этой негласной связи они продолжали поддерживать друг друга, в том числе женщин, подобных моей матери — матери-одиночки из сельской местности Польши с болезненным ребёнком — недоношенной дочерью с больными почками.

Я пришла к выводу, что самая трудная часть преодоления болезни, которой отмечена наша идентичность, — это отнюдь не пестование традиций, которые были мне переданы. Я подошла к тому моменту, когда могу начать рассказывать о том, что у меня было забрано. Чувство потери — это было общим настроением молодых людей в Польше, евреев и неевреев. Тем не менее, для меня еврейские праздники, которые фетишируют прошлое штетла, являются такими же чуждыми, как Хабад-центры, появляющиеся в Польше. В то время, когда большинство молодых людей, к лучшему это или к худшему, но выбирают и обретают свою национальную идентичность, еврей, находясь в Польше, часто ощущает себя так, будто играет бесконечную роль «скрипача на крыше».

Как и многие другие варшавские евреи, я ощущала себя ненасытной. Под предлогом подготовки к написанию романа, я потратила год на каждодневные исследования жизни еврейских женщин в довоенной Варшаве. В фотоархивах YIVO я искала фотографии И.Л. Переца, чтобы увидеть квартиру, в которой жила его жена и собирались соратники по социальным акциям. В онлайновых фотоархивах Мемориального музея Холокоста США я изучала женскую моду. При чтении различных блогов, посвящённых старой Варшаве, я охотилась за любопытными фактами. Я узнала о рынке идей, где еврейские политические агитаторы призывали других евреев присоединиться к их партии. Я читала о пресловутом ресторане «Adria» и ночном клубе, которым управлял композитор Хенрик Голд, и который считался одним из центров культуры — еврейской и польской жизни. Я обнаружила еврейских феминистских активисток, скандалисток и мечтательниц, пишущих на трёх языках, которые населяли улицы моего родного города ещё за 50 лет до меня. Я нашла свой дом…

Tusia’s great grandmother

После войны Варшава была, по крайней мере, с точки зрения архитектурной, построена заново. Прошлое — разнообразное, изобилующее этнической и культурной напряжённостью, но и богатое в этом своем совместном обитании — это прошлое безвозвратно ушло. Очень немногие сохранившие пережитки прошлого изменили свои функции, как будто скрывая первоначальное назначение. В Варшаве, которая выжила, в начале 1970-х годов была снесена деревянная синагога рядом с домом моей матери. Предполагалось, что в этой стране нет больше нужды в еврейской архитектуре или её применении.

И когда коммунизм сначала покрыл страну величественными зданиями из известняка, а затем — из дешёвого бетона, казалось, что некогда яркая еврейская жизнь стала ископаемой, буквально, геологическим фактом. Моя собственная квартира в Варшаве — в доме, построенном сразу после войны, и в стенах его — щебень варшавских руин, повторно использованный. Призраки той, другой Варшавы живут в стенах моего дома, и они дают мне силы и гордость быть сейчас еврейкой в Польше.

Для польского еврея созидание настоящего должно укореняться в умении учиться на уроках прошлого, несмотря на все беды и страхи. Разрешение голосам стёртой истории отдаваться во мне эхом помогает моему собственному голосу испытывать радость от того, что, будучи еврейкой, я не чувствую ни вины, ни дискомфорта. Мой опыт раскрытия истории моей семьи, пересмотр моей принадлежности и роли в моём еврейском сообществе является процессом, который отражает и движение Польши в свободную страну. Возможно, самое худшее — это быть евреем в сегодняшней Польше и никогда не почувствовать своего места в истории…

… Тусия — одна из ряда молодых польских евреев, показанных в ещё не завершённом документальном фильме Адама Цукера «Возвращение». Этот фильм исследует вопрос сегодняшнего бытия евреев в Польше, прослеживая историю четырёх молодых женщин, которые были воспитаны в католичестве и только в подростковом возрасте обнаружили, что они — еврейки. Каждая изо всех сил пытается воссоздать живую еврейскую идентичность в виртуальном вакууме — в той стране, которая когда-то была центром еврейского мира. Цукер ездил в Польшу в течение последних четырёх лет, чтобы собрать материал для этого фильма.

Оригинал от 5.06.13 на сайте http://club.berkovich-zametki.com/?p=4873

Размещено на обновляющемся сайте 2 ноября 2014

Исход из Польши

В 1967-1968 гг. в Польше была развернута широкомасштабная антисемитская кампания. Ее возглавил первый секретарь ЦК Польской объединенной рабочей партии – ПОРП Владислав Гомулка. Эта позорная кампания привела к эмиграции из этой страны евреев, чудом уцелевших после Холокоста.

До Второй мировой войны в Польше была крупнейшая в Европе еврейская община. Она превышала 3,5 миллиона человек. В результате Холокоста было уничтожено 2,8 миллиона. Уцелели немногие, однако и они, по сути, вынуждены были спасаться бегством. В 1967-1968 гг. из оставшихся в Польше 30 тысяч евреев подавляющее большинство покинули страну. Это было результатом антисемитской кампании, которой руководил Гомулка. Она велась под флагом “борьбы с сионизмом”.

Польша была первой страной в Европе, оказавшей вооруженное сопротивление гитлеровским захватчикам. Ни одно воинское подразделение под польским флагом не сражалось на стороне фашистской Германии. Польша была единственной европейской страной, где не было марионеточного правительства. Многие поляки сражались в армиях антигитлеровской коалиции, а в самой стране действовало широкое движение Сопротивления.

Немецкая оккупация Польши отличалась особой жестокостью. Гитлер включил часть Польши в состав Третьего рейха Остальные захваченные территории были превращены в генерал-губернаторство. Промышленное и сельскохозяйственное производство Польши подчинены были военным нуждам Германии. Польские университеты и другие вузы оккупанты просто закрыли, а интеллигенция подвергалась гонениям. Казалось бы, в такой ситуации полякам не до евреев и не до антисемитизма. Ан нет. Даже в условиях оккупации юдофобы, которых в Польше всегда хватало, спешили себя проявить на этой позорной ниве.

Маленький польский городок Едвабне расположен вблизи восточной границы Польши. До войны здесь жило 1600 евреев, что составляло больше половины его населения. В понедельник, 23 июня 1941 года в городок вошли немецкие войска, а 25 июня поляки приступили к еврейским погромам. Они убивали своих соседей топорами, протыкали вилами, вырезали им языки, выкалывали глаза, топили в пруду, рубили головы. Местный ксендз отказался остановить кровопролитие, потому что считал всех евреев коммунистами. Поляки “согласовали” погром с немецкими властями. Затем гитлеровцы отдали приказ уничтожить всех еще оставшихся в живых евреев. Выполнили приказ поляки. Они согнали евреев на центральную площадь, затем повели их в сарай на окраине городка, куда раньше побросали тела растерзанных жертв. Там сожгли их вместе – живых и мертвых. До недавнего времени на месте захоронения евреев стоял памятник с надписью, что здесь похоронены жертвы, убитые немецкими фашистами. Сейчас установлен новый памятник, на котором высечена надпись: “Памяти евреев убитых и сожженных”.

Польский историк Ян Томаш Гросс теперь живет в Нью-Йорке. Он опубликовал очерк в котором рассказал о зверском уничтожении поляками евреев Едвабне. Затем издал книгу “Соседи” с подробным описанием этого варварского преступления. Книга эта взбудоражила всю Польшу, вызвала резонанс во всем мире. В 1949 году состоялся процесс по делу погромщиков из Едвабне. Он проходил в Ломже. Большая часть обвиняемых была осуждена, и получила от 8 до 15 лет тюрьмы. Процесс в Ломже проходил в обстановке секретности, в печати о нем не сообщалось и о суде мало кто знал. Погром в Едвабне не был единственным случаем уничтожения евреев руками поляков. Это имело место в Радзивиллове, где было убито 659 человек, в Вонсоши, Визне и других городах и местечках. На траурной церемонии в Едвабне, посвященной 60-летию погрома, тогдашний президент Польши Александр Квасневский от себя лично и от имени тех поляков, которые испытывают большой стыд, попросил прощения у еврейского народа.

Антисемитизм в Польше не исчез и после войны. Особенно он подогревался в связи с тем, что в состав нового руководства страны входило несколько евреев, в частности Якуб Берман и Хиляри Минц. Кроме того несколько евреев работали на руководящих постах в органах госбезопасности и это обстоятельство вовсю использовали юдофобы.

Историк Ян Томаш Гросс – еврей, родившийся уже в послевоенной Польше. После событий 1967-1968 гг. и кратковременного заключения в тюрьму он покинул Польшу и обосновался в США. Профессор Принстонского университета. Выше мы упоминали его книгу “Соседи” о погроме в Едбавне. Так вот, после “Соседей” он издал еще одну книгу, “Страх”. Она имеет подзаголовок “Антисемитизм в Польше после войны. История морального падения”. Книга “Страх” посвящена тому как складывались отношения между евреями и поляками уже после войны Автор описывает антисемитские настроения многих поляков после немецкой оккупации и Холокоста. В “Страхе”, рассказывается об еврейских погромах в Польше после войны, о событиях в Кельце в июле 1946 года. Тогда, в результате самого большого в послевоенной Европе погрома, погибло 37 и было ранено 35 евреев. Это при том, что всего в городе было чуть больше 200 чудом уцелевших евреев. Гросс обвиняет поляков в патологическом антисемитизме. Подчеркивает, что большинство из них и в годы войны были антисемитами, а многие сами убивали евреев.

Книга Яна Гросса “Страх” вызвала в Польше и за ее пределами довольно бурную реакцию. Ее автора обвинили в провокации. Резко выступила против Гросса католическая церковь. По сути в книге содержался вывод, что все поляки антисемиты. Об этом автор написал крайне жестко. Дело дошло до того, что книгой заинтересовался прокурор Кракова.

Конечно, с Гроссом нельзя согласиться, что якобы все поляки юдофобы. Нет сомнения, что и в Польше есть тысячи людей, которые с омерзением относятся к антисемитизму. Об этом убедительно свидетельствует такой факт. На Аллее Праведников в Иерусалимском институте “Яд ва-Шем” более 6 тысяч деревьев высажено в честь поляков, спасавших евреев в годы гитлеровской оккупации (за это им грозила смерть). Однако с другой стороны, ни краковский, ни все другие прокуроры Польши, не смогут опровергнуть тот факт, что антисемитизм в стране имеет давнюю историю и пустил глубокие корни. Именно в этой связи следует рассматривать антисемитскую кампанию, организованную в 1967-1968 годах польскими коммунистами под руководством их тогдашнего лидера Владислава Гомулки.

Прежде всего, познакомим читателя немного подробнее с героем или скорее антигероем настоящей публикации.

* * *

Владислав Гомулка родился в феврале 1905 года в поселке Бяллабжег, близ города Красно в семье рабочего. После трехлетней учебы в школе, в возрасте 14 лет начал работать на заводе механиком. С юных лет принимал участие в революционном движении, был организатором коммунистической рабочей группы, позже стал “профессиональным партийным активистом” и агитатором. Был арестован, судили, но приговор ограничился условным сроком. В 1926-1929 гг. был одним из руководителей профсоюза рабочих химической промышленности. В 1932 году за участие в подпольной организации коммунистов осужден к 4 годам тюрьмы. Отсидел половину срока и был освобожден по болезни. В 1934-1935 гг. Гомулка в Москве, он учился в Ленинской школе. Ему тогда повезло, удалось избежать репрессий. Находившиеся в СССР функционеры Польской компартии были арестованы, а вся партия обвинена в троцкизме. Возвратившись на Родину Владислав Гомулка очутился в польской тюрьме. В заключении он находился до Второй мировой войны. Когда Варшаву захватили немецкие оккупанты он выбрался из тюрьмы и в 1941 году перебрался в Львов, занятый Красной Армией. Когда Германия напала на СССР и Львов заняли немецкие войска, Гомулка ушел в подполье и был участником движения Сопротивления.

В 1944 году под покровительством советских властей в Люблине был создан Комитет национального освобождения Польши. В его состав вошел и Гомулка. После освобождения Польши он вернулся в Варшаву с т. н. Люблинским правительством, в котором стал заместителем премьер-министра. Был избран генеральным секретарем Польской рабочей парии. После создания Польской объединенной рабочей партии вошел в состав руководства этой партии. В 1949 году Гомулка и его ближайшее окружение были обвинены в правом националистическом уклоне и исключены из партии, а затем арестованы. Из тюрьмы Гомулка вышел в 1954 году. И в обстановке разразившегося в стране политического кризиса произошло возвращение Владислава Гомулки к власти. 21 октября 1956 года его избрали первым секретарем ЦК ПОРП. Были проведены некоторые реформы. Ликвидирована часть коллективных хозяйств на селе, прекращено преследование Римско-католической церкви, смягчена цензура и др. Однако в целом, Польша и при Гомулке шла в фарватере Москвы, и новое руководство страны проводило политику, одобренную Кремлем.

Реформистский запал у Гомулки быстро иссяк, а многие возникшие проблемы новые руководители Польши или не замечали или просто игнорировали. Это привело к политическому кризису, который разразился в стране в конце 60-х годов прошлого века. Одной из целей антисемитской кампании, развернутой в Польше в 1967-1968 гг. было отвлечь внимание общества от насущных проблем, и в ход был пущен старый испытанный метод – сделать крайними евреев. Даже Гитлер говорил, что если бы не было евреев, пришлось бы их выдумать. То, что в Польше почти не осталось евреев Гомулку и его окружение не очень смутило. Катализатором стала Шестидневная война в июне 1967 года. На совещании в Москве руководители социалистических стран получили указание разорвать дипломатические отношения с Израилем. Гомулка и другие поспешили выполнить желание Кремля. Исключение составила Румыния. Чаушеску отказался это сделать.

Возвратившись в Варшаву, первый секретарь ЦК ПОРП начал раскручивать маховик юдофобии. Он выступил на собрании партактива столицы и заявил о необходимости “дать отпор израильской агрессии” и изложил все те аргументы, которые услышал в Москве. Но этим, конечно, не ограничился. Он заявил, что Израиль поддерживают в Польше “сионистские круги”, они ведут подрывную работу. Гомулка не без пафоса воскликнул:

– Нам не нужна пятая колонна!

Таким образом, антиизраильская кампания получила название антисионистской, а по сути оказалась антисемитской. Своего пика она достигла в марте 1968 года. В это время общая ситуация в Польше обострилась. Все началось со студенческих выступлений. Поводом для них стало запрещение властями постановки в Национальном театре пьесы “Дзяды” Адама Мицкевича. В ней разглядели антироссийскую, антисоветскую направленность. Студенты подали протест в сейм. Его подписали тысячи поляков. Гомулка и другие руководители ПОРП очень боялись, что к студентам присоединятся рабочие, профсоюзы, поэтому начали усиленно разоблачать “козни сионизма”. В тот момент появилось огромное количество антисемитских листовок, в которых события в стране трактовались как происки сионистов и их союзников – польских интеллектуалов. Газеты были полны статей, в которых громили сионистов – “врагов народной Польши”. Излюбленный “разоблачающий” прием – составление списков фамилий с указанием прошлых имен и фамилий. В этой позорной кампании приняли участие все польские издания за очень редким исключением. Затем последовали невероятные для послевоенной Европы гонения на евреев. Была развернута грандиозная идеологическая кампания по образцу сталинского времени, правда людей не убивали. Все остальное происходило по той же схеме. За две недели кампании было проведено 1900 одних только партсобраний с осуждением сионизма. Собирались митинги, проводились собрания трудовых коллективов все с той же повесткой дня. Раздавались призывы: “Очистить Польшу от евреев-сионистов”. Имели место случаи, когда с евреями расправлялись физически.

19 марта 1968 г. Гомулка выступил на одном из митингов и заявил:

– Евреи, которым Израиль дороже чем Польша, должны покинуть нашу страну.

Следует отметить, что, пожалуй не меньшую роль, а может быть даже бОльшую в гонениях на евреев сыграл тогдашний министр внутренних дел генерал Мечислав Мочар (настоящие имя и фамилия – Миколай Демко), который имел большую группу своих сторонников наиболее жесткой линии, противников либерализма. В то время появился анекдот:

“В чем разница между антисемитизмом сегодня и до войны? До войны он не был обязательным”.

В результате кампании по борьбе с сионизмом были уволены с работы тысячи людей. В первую очередь изгоняли евреев, работавших в госучреждениях, в вузах и школах, в сфере культуры. В результате около 20 тысяч человек покинули Польшу. Для евреев, желающих ехать в Израиль, дорога была открыта. Им выдавали оригинальный документ, в котором было написано, что предъявитель сего не является гражданином Польши. Страну покинули инженеры, врачи, ученые, университетские профессора, журналисты, музыканты и др.

В итоге этой кампании авторитет Гомулки сильно пострадал. Вся эта кампания вызвала глубокое возмущение в США, Западной Европе. Да и в самой Польше, многие люди крайне отрицательно отнеслись к затеянной Гомулкой и Мочаром кампании. Они прекрасно поняли ее подлую цель.

Когда в Чехословакии пытались начать строить “социализм с человеческим лицом”, Кремль мобилизовал все силы на борьбу с “Пражской весной”. Польские войска приняли участие в оккупации Чехословакии в августе 1968 года.

В конце 1970 года в Польше разразился новый политический кризис. Он был связан с серьезными экономическими трудностями, которые испытывала страна. Власти объявили о повышении цен на продукты и основные потребительские товары. Была введена новая система начисления зарплат. Начались волнения. Рабочие вышли на демонстрации. Волнения, которые вспыхнули в Гданьске, Гдыне и Щецине подавили армейские части. Было убито 70 и ранено более 1000 рабочих. Гомулка и другие руководители ПОРП вновь пытались объяснить события в стране “происками сионистов”. Но в стране уже не было евреев и это просто выглядело смешно.

14 лет правил Польшей Владислав Гомулка. За это время он прошел долгий путь. В октябре 1956 г. только что избранный первый секретарь ПОРП заявил, если рабочие выходят на улицу, то правда на их стороне. В 1970 году он же приказал стрелять в рабочих, которые вышли на улицу. Гомулке пришлось уйти в отставку с поста первого секретаря ЦК ПОРП. Его сменил Эдвард Герек. Надежды Мочара на власть не сбылись. После ухода в отставку Владислав Гомулка превратился в обычного пенсионера, забытый друзьями и врагами, он умер в Варшаве в сентябре 1982 года.

Новый всплеск антисемитской кампании произошел в Польше уже в 70-е годы. Как и раньше, входившая в состав руководства ПОРП группа так называемых “партизан” во главе с генералом Мечиславом Мочаром стала вновь всячески раздувать ненависть к евреям, хотя в то время их оставалось в стране всего несколько тысяч и они практически не играли никакой роли в политической жизни. Именно тогда мировая печать заговорила о польском феномене “антисемитизме без евреев”.

Тема мартовских событий 1968 года, антисемитской кампании того периода, находит все больший отклик в современной Польше. На собрании в связи с 40-летием тех событий президент Польши Лех Качиньский назвал антисемитскую кампанию позором, которому нет оправдания. В теперешней Польше нет государственного антисемитизма. Между Польшей и Израилем установились хорошие, даже дружеские отношения. Варшава всячески подчеркивает приязнь к нашей стране. Но так называемая бытовая юдофобия все еще иногда дает себя знать. Но что делать, есть много людей для которых антисемитизм стал их призванием, их профессией, хотя часто их и людьми трудно назвать.

Иосиф ТЕЛЬМАН

Еженедельник “Секрет” 29.03.2010