Tag Archives: адам Мицкевич

О евреях и не только. Беседа с Тамарой Вершицкой из Новогрудка

«Знакомый еврей из США прочёл о новом кафе в Новогрудке. И написал, что должен сюда приехать»

Семён Печенко, «Салідарнасць», 16.03.2021

Краевед Тамара Вершицкая рассказала «Салідарнасці», может ли Новогрудчина привлечь тысячи туристов.

Тамара Вершицкая, фото со страницы в фейсбуке

Тамара Вершицкая — сотрудница Новогрудского краеведческого музея, создательница Музея еврейского сопротивления, краевед. В апреле с ней и с её коллегой Галиной Ковальчук не будет продолжен трудовой контракт. По её мнению, причиной стали музейные экскурсии по городу, которые проходили по воскресеньям и вызвали повышенный интерес «силовиков».

— За то, что мы не исполняем приказы вроде – выгнать из музея людей, которые пришли посмотреть фильм или на экскурсию… Терпение их дошло до последнего. Сейчас они избавляются от людей, которые их не боятся. Я знаю за что, потому что я не прогибаюсь, — поделилась мыслями о возможных причинах уволения в комментарии для «Радыё Свабода» сотрудница музея.

Для начала Тамара Вершицкая рассказала «Салiдарнасцi», чем древний Новогрудок уникален не только для Беларуси, но и для наших соседей.

— Если посмотреть от начала, историческим моментом для Новогрудка были ХІ-ХІІ века. Он взлетает экономически, делается объединяющими центром для окрестных земель. Здесь состоялась коронация Миндовга. Город привлекает внимание своим богатством, политическим статусом.

И вдруг всё кончилось. Виноваты, как всегда, руководители. Что делает Миндовг, чтобы получить корону? Он отдаёт всё, чем владел, Риму через Ливонский орден.

Фото: Антон Сурапин

Но прежняя слава Новогрудка не исчезла бесследно, объясняет краевед. Более того, то наследие на протяжении следующих веков продолжало влиять на судьбу города:

— Однажды заявив о себе, город продолжал находиться в поле зрения великих князей. Он всегда принадлежал великим князям, им никто никогда не владел частным образом.

Князь Витовт запустил процесс перестройки новогрудского замка, который растянулся до конца XVI в. Город уже не имел прежнего политического значения, но здесь проходили заседания Главного Трибунала ВКЛ, вальные соймы и местные соймики, кипела общественная и культурная жизнь.

Войны XVII-XVIII веков превратили Новогрудок и его окрестности в «медвежий угол Литвы». Очередной взлёт произошёл во время нахождения города в составе ІІ Речи Посполитой, в советские времена здесь долгое время не было даже собственного краеведческого музея.

О роли Адама Мицкевича

Новогрудчина времён автора «Пана Тадеуша» была уникальна благодаря концентрации шляхетских родов, которые тут жили.

— Шляхта — носитель культуры. Здесь, на Новогрудчине, она объединяла западную и местную культуры.

Адам Мицкевич понял эту землю, людей, которые здесь жили. По Чеславу Милошу, в «Пане Тадеуше» Мицкевич создал образ чистого, очень искреннего бытия на земле. Мицкевич тем и велик, что понял ценность этой земли благодаря людям, бывшим искренними.

По словам Вершицкой, большую роль в развитии края сыграли местные просветители и меценаты, что имело продолжение в ХХ в.

— Люди стремились к образованию, в Новогрудке возникает белорусская гимназия. И образование белорусов поддерживают евреи, среди которых никогда не было неграмотных людей. Они делили с белорусами своё здание.

Исследовательница Новогрудчины приводит интересный факт: феномен приязненных взаимоотношений местных жителей и еврейской общины последний председатель юденрата в новогрудском гетто Даниэль Осташинский после войны связал с личностью Мицкевича: «Все евреи, родившиеся в Новогрудке и образованные (подобном мне), в частности молодёжь, видели в этом городе часть Эрец Исраэль [Земли Израиля] <…> Я с уверенностью могу сказать, что весь Новогрудок жил в тени великого либерального польского поэта, который любил евреев <…> Не важно, были у него еврейские предки или нет, фактом остаётся то, что он очень любил еврейский народ, и это привело к тому, что поляки поступали в отношении евреев соответственно».

«Новогрудок — город-призрак»

Использует ли свой потенциал город, имея такое богатое прошлое? Тамара Вершицкая сомневается в этом и говорит о причинах.

— Я считаю, что город имеет свою ауру сегодня благодаря прошлому. И эту ауру ощущают люди, настроенные почувствовать место, в которое они приезжают. И все говорят: «Какой у вас город! Как здесь дышится по-другому!».

Здесь есть история, которую не видно. Можно утверждать, что Новогрудок — это город-призрак. Люди, живущие здесь, не замечают этого, не интересуются прошлым.

В 2000-м в городе cостоялся первый фестиваль средневековой культуры. По словам Тамары Григорьевны, за год до этого её дочь-первокурсница познакомилась с участниками рыцарских клубов во время поездки в Чехию. Вернувшись, поделилась увиденным. Так и родилась идея устроить праздник в Новогрудке.

Празднование 970-летия Новогрудка, сентябрь 2014 г.

Собеседница привела в пример небольшое французское местечко Пюи-де-Фу, собирающее на выходные в сезон десятки тысяч гостей.

— Там почти ничего нет, руины замка, но жители местечка сумели организовать целый тематический парк, привлекающий не только французов, но и иностранцев со всего мира. Новогрудок тоже мог бы стать популярным у туристов, если бы мы пошли по такому пути развития. Но…

По словам Вершицкой, власти не были против проведения фестиваля в 2000-м, но организаторы не ощутили с их стороны необходимой поддержки. Один из создателей фестиваля в Новогрудке Игорь Михно затем несколько лет возвращал займы.

— Никогда не было со стороны властей заинтересованности помочь, если кто-то проявлял инициативу. Вот захотел художник Кастусь Качан построить галерею в нашем городе. Говорил, что это будет подарок городу. И что город? Не помог ему даже с какими-то разрешениями. Качан мучился годами, пока не создал ту галерею.

Схожая история в 2006-м произошла с уроженцем города Александром Поткиным, который вместе с отцом решил восстановить здание когдатошней гостиницы «Европа». В нагрузку его фирме пришлось за свой счёт восстановить ещё пол-улицы.

Есть и такой пример. Директор известного местного предприятия «Леор Пластик» Борис Кротин открыл в городе ресторан «Валерия». Просто потому, что в Новогрудке не было пристойного места, куда можно было бы зайти туристу или местному жителю. Ресторан работал до того момента, пока бизнесмен не подарил его своему внуку.

«Были руководители, которые хотели оставить свой след в истории»

Несколько лет назад в Новогрудке появилась аллея фонарей, каждый из которых был сделан одним из местных предприятий или учреждений.

Наша собеседница поделилась догадкой о том, откуда могла возникнуть такая идея.

— В своё время в Бресте появилась аллея «литературных» фонарей, посвящённых героям произведений Николая Гоголя. И вот кто-то из наших чиновников, похоже, увидел это и предложил: «А пускай и наши предприятия сделают свои фонари».

Такое отсутствие собственной фантазии, наверное, и привело к тому, что сегодня белорусские населённые пункты выглядят как один сплошной агрогородок.

— За то время, что я здесь живу, в Новогрудке были руководители, которые хотели «оставить след», ставили памятники, что-то делали. Были люди, которые ничего не хотели. Просто пересидеть и двигаться дальше. Но не было ни одного, кто бы пригласил сюда компетентного эксперта, чтобы в городе появился хороший архитектор. Чтобы всё делалось профессионально, соответственно месту, его истории – в этом проблема. Невозможно во всём самому разбираться, — говорит краевед.

Тонкости еврейской темы

Тамара Вершицкая не один год поддерживает контакты с потомками новогрудских евреев по всему миру, в своё время сопровождала свояков Дональда Трампа, когда те приезжали в Беларусь — род Джареда Кушнера, зятя бывшего президента США, происходит из Новогрудка.

В 2019-м Тамара Вершицкая собрала на встречу в Налибоцкой пуще более 100 участников крупнейшего в Европе еврейского партизанского отряда, а также их потомков со всего мира.

Тамара Григорьевна убеждена, что тему еврейского сопротивления на Новогрудчине во время войны, безусловно, надо развивать. Но подходить к этому надо очень осторожно.

В качестве примера, как не надо делать, она приводит реконструкцию партизанского лагеря в Станьково: «Это такая бутафория, не надо так».

— Я была в Бухенвальде. У немцев хватает денег, чтобы отстроить этот концлагерь, но они этого не делают. И не будут делать никогда. Там осталось несколько строений, вышки, вход на территорию. И отмеченные чёрными камнями контуры бараков. И этого достаточно, чтобы нести жуткую энергетику этого места.

«Новогрудок должен стать приоритетом»

Рассуждая о перспективах города и интересе к нему со стороны иностранцев, Тамара Григорьевна рассказала историю. Недавно на городской площади открылось новое кафе.

— Хороший кофе, интересный интерьер. Туда сразу же потянулись люди. На страницу кафе в фейсбуке подписался мой знакомый из Америки. Он еврей, его корни отсюда. Он регулярно приезжает к нам, любит Беларусь. И вот он пишет мне о новом кафе: «О, у вас там появились маффины с солёной карамелью. Я должен приехать!»

Понимаете, мелочь, которая находит отзыв.

По мнению Тамары Вершицкой, заниматься превращением Новогрудка в полноценный туристический город можно было во все времена: «Лет двадцать уже можно было это делать».

Наиболее же благоприятным был шанс, он есть и сейчас, когда начали действовать трансграничные проекты — Августовский канал, Мирский замок и т. д.

Шанс у города есть, считает наша собеседница. Есть и люди, разрабатывающие проекты, знакомящие с ними власти. Но ситуация с коронавирусом, политическая нестабильность откладывают реализацию этих идей на неопределённое время.

Новогрудские холмы

— Должна быть государственная программа развития малых городов. И не только на словах. И Новогрудок в ней должен быть в приоритете. У нас много потенциала, даже тот же рельеф холмистый. Нам не надо отстраивать замок, делать там музей. Его надо сохранить, но не такими методами, как это делается. То, что сделали с костёльной башней, уничтожило атмосферу замка, его ценность.

Это не первый такой опыт. То же самое с Борисоглебской церковью. Если бы не то, что с ней сделали, начиная с 90-х, она была бы уже в списке памятников всемирного наследия ЮНЕСКО.

Прежде всего, чтобы какое-то историческое место ожило, нужна идея. Идея, которой это место будет служить.

Источник

Перевод с белорусского: belisrael.info

Опубликовано 16.03.2021  13:03

Дм. Быков о ситуации в Беларуси

*

Дмитрий Быков: В Беларуси ужасная деградация на всех уровнях

Российский писатель дал жесткую оценку ситуации в Беларуси: «25 лет фактического рабства даром не прошло»

Фото с сайта afisha.tut.by

Поводом для этого послужил вопрос слушателя в эфире программы «Один» на радио «Эхо Москвы», который попросил Дмитрия Быкова прокомментировать протесты против интеграции в Минске.

– К сожалению, главная проблема в том, что рабство не проходит даром, — отметил писатель. — И 25 лет фактического рабства в Беларуси, которое мы наблюдали, оно также даром не прошло. Я не верю, что при Лукашенко там успела сформироваться внятная оппозиция. Конечно, Лукашенко стилистически цельный и при нем может возникнуть стилистически цельный протест. Ну как при Сталине возникали выкованные сталинизмом диссиденты.

Но пока я этого не вижу. Я видел в Беларуси в последние 25 лет ужасную деградацию на всех уровнях. И большой литературы за последнее время я там не видел, хоть отдаленно сравнимой с Короткевичем и даже с Алексиевич. Я не видел за последнее время там серьезной драматургии, кинематографа. Не видел я там ничего, что могло бы как-то спровоцировать культурный взрыв. А раз этого нет, то нет и оппозиции. Большое ощущение, что нет.

Писатель Дмитрий Быков известен также своим критическим отношением к нынешней российской власти и к Владимиру Путину в частности. Месяц назад он заявил, что режим деградирует и «трещины уже пошли».

Периодически Дмитрий Быков высказывается и о ситуации в Беларуси. Год назад писатель заявил, что никогда не видел нашу страну такой испуганной. Поводом для этого стало начало переговоров между Минском и Москвой по поводу углубления интеграции.

Источник (20.12.2019)

* * *

Дмитрий Быков: «Ситуация в белорусской культуре безнадежна? Ничего подобного я не говорил!»

Российский писатель пояснил свою позицию о происходящем в Беларуси

Фото с kvitki.by

«Судя по вашим оценкам в прошлой программе, ситуация в белорусской культуре безнадежна, но так ли это на самом деле?» Ничего подобного я не говорил! Мне задан был конкретный вопрос: «Может ли Беларусь войти в Европу легко, взять курс на Европу?». Я сказал честно: нет. Для того чтобы произошел сейчас такой масштабный поворот, нужно, чтобы произошел культурный взрыв, которого я не наблюдаю.

После этого Владимир Некляев поспешил напечатать открытое письмо, очень уважительное, очень корректное.

«Неистребимая имперская инфекция». Некляев резко ответил Быкову

С Некляевым я готов эту проблему обсуждать, это проблема интересная. Но с журналистами, которые хотят на этом хайпануть, которые поспешили налететь, я не готов это обсуждать. С блогерами, которые начинают хамить: «А с какой стати нас должно интересовать мнение Быкова?»… Оно вас интересует почему-то.

Понимаете, я не пытаюсь показывать белорусским авторам, как жить. Я пытаюсь отвечать на поставленный вопрос. Бежать от этого вопроса я бы не хотел. Да, в Беларуси есть прекрасный молодежный театр, который умудряется вдобавок работать в условиях совершенно демократических, без единого руководителя, и это мне кажется удивительным ответом на ту диктатуру, мягкую, может быть уже, несколько старческую диктатуру, которую мы имеем сегодня в Беларуси.

Беларусь сегодня – это такой, говоря по-солженицынски, «каленый клин», к которому опасно прикасаться. Знаменитый вопрос: «А вот читает ли Быков по-белорусски, чтобы судить о белорусской культуре?» – я читаю по-белорусски, господа, это, в общем, не бином Ньютона.

Когда мне надо было прочесть роман моего любимого автора Короткевича «Евангелие от Иуды» (а он не был переведен на русский язык), как-то я справился с этим. Прислали мне белорусские друзья этот, кажется, третий том из его собрания сочинений, и прочел я его. Когда мне надо был прочесть в 2012 году, кажется, статью Альгерда Бахаревича «Темное прошлое Каяна Лупаки», которая вызвала такую дискуссию бешеную и закончилась, по-моему, чуть ли не выходом его из союз писателей, – прочел я эту статью с большим интересом. Там, как вы понимаете, Каян Лупака – это такая анаграмма Янки Купалы, и речь идет о его работе над глубоко советской поэмой «Над рекой Орессой», которая, конечно, трагический факт в его биографии. Что говорить?

Я достаточно внимательно слежу за творчеством Бахаревича, и мне очень нравится его роман «Собаки Европы». Роман, в котором сквозит бесконечная усталость от всех языков и от раздоров, с этим связанных, эти попытки поиска универсального языка. Он пошел на невероятный эксперимент: он выдумал язык для этого романа. Это джойсовская задача; язык этот, насколько я помню, называется «бальбута» (тоже аналогия бульбаты, такая довольно забавная).

Это такой детектив, немножко эковский. И я очень люблю Бахаревича. И «Белая муха, убийца мужчин» – конечно, выдающееся произведение. Вот я считаю, что, может быть, в сегодняшней белорусской прозе он – единственный по-настоящему оригинальный автор. Мне вот говорят: «А вы когда-то сказали, что поэзия Алеся Рязанова достойна Нобелевской премии, а как же сейчас?». Простите, Алесь Рязанов – поэт, сформировавшийся в 70-е годы, когда в белорусской литературе работали не только Мележ, Шамякин или Кулешов (официальные авторы), но и когда тот же Некляев редактировал «Родник», и вокруг него группировались чрезвычайно интересные поэты. И, конечно, Рязанов вынужден был подрабатывать литейщиком, но тем не менее сформировался он в те времена, а сейчас-то он живет большей частью не в Белоруссии, как это ни печально.

Мы можем, понимаете, констатировать дружно, что таких явлений, как Адамович, как Короткевич, как Быков, сегодняшняя белорусская литература не дает. У нас есть надежда на то, что они сформируются под действием беспримесно чистого абсурда, который там при Лукашенко существует. Но в том-то и дело, мне кажется, что эта диктатура еще и как-то эстетически такого феномена не порождает.

Может быть, потому что интеллектуальные силы истощены массовым отъездом огромного числа людей. Выдающиеся белорусские драматурги, такие, как, например, Пряжко или Богославский, все-таки работают в основном на российскую аудиторию и ставятся здесь, хотя Белорусский молодежный театр их ставит.

Я еще боюсь одного: это уж самый каленый клин, этого я очень боюсь касаться, вот поэтому я не хочу на эту тему говорить с журналистами, а вот с Некляевым поговорил бы с удовольствием, потому что Некляев сильный поэт. Но у меня есть определенные вопросы к его поэме «Русский поезд», хотя это, в общем, замечательная поэма, но тут, понимаете… Я никогда не употреблю пещерного слова «русофобия», но речь о другом. Как бы сегодня не случилась страшная ситуация, при которой белорусские художники (часто художники очень выдающиеся) не начали бы обвинять Россию во всех своих бедах и строить национальную идентичность на чувстве враждебности к ней. Россия дает сегодня многие основания для того, чтобы относиться к ней с паническим ужасом.

Но вместе с тем, все-таки роль России в формировании белорусской культуры XX столетия довольно велика, довольно значительна. В этом культурном диалоге многое формировалось. И то, что Гранин и Адамович – петербуржец и минчанин – вместе написали «Блокадную книгу», – это, мне кажется, пример чрезвычайно плодотворного сотрудничества, потому что сошлись два художественных метода: документальная проза Гранина («Клавдия Вилор» или «Эта странная жизнь») и сверхпроза Адамовича. Мне кажется, что в диалоге этих культур, в дружбе [Виктора] Астафьева и [Василя] Быкова (я был свидетелем того, с какой нежностью они говорили друг о друге), мне кажется, это более вдохновляющий пример.

Я считаю без преувеличения великим документалистом Юрия Хащеватского. Но фильм его «Этот безумный, безумный, безумный ‘Русский мир’» мне кажется, все-таки, несколько плоским. Я понимаю эмоции, которыми он продиктован. Но я совершенно не готов эти эмоции разделять, притом, что очень многое там справедливо, очень многое там точно. Но Хащеватский вообще – выдающийся мастер. Его фильм «Обыкновенный президент» я поставил бы рядом с фильмом Ромма, к которому он отсылается самим своим названием абсолютно недвусмысленно.

Я просто хочу сказать, что обсуждение современной белорусской культуры очень затруднено целым комплексом очень сложных отношений внутри самой этой культуры. Вы знаете, сколько там сейчас дрязг, какой прямой травле подвергается тот же Некляев, какие фильмы снимает тот же Азаренок – между прочим, документалист весьма талантливый, рассказывая о том, как вся белорусская оппозиция проплачена Западом и эксплуатирует символику фашистов.

Это было, и Беларусь со многим столкнулась раньше, чем Россия. Вся эта «Анатомия протеста» там процветала. Неужели вы думаете, что это может для любой нации пройти бесследно? Конечно, нет. Это все приводит к очень сильной деградации прежде всего писательских отношений. Я думаю, что там своих склок хватает. И потом, если я говорю об определенном кризисе в этой культуре, почему, скажем, замечательному белорусскому режиссеру Аслюку позволено такое говорить, а про меня сразу какие-то блогеры (уверен, что абсолютно бескорыстные) радостно пишут: «Да что нам мнение Быкова?! Да каждый русский либерал – поскреби его и будет имперцем. Что за высокомерие?»

Да нет никакого высокомерия. А в русской культуре, что же, нет сейчас кризиса? Да в русской культуре сейчас такой кризис гигантский, что я не знаю, как она выйдет из него. Но закрывать на это глаза – такое поведение, мне кажется, описано у Мицкевича в стихотворении «Друзьям-москалям», или «Московским друзьям». Зачем же кусать ту руку, которая вместе с вами пытается сорвать ярмо?

Мне кажется, что как раз вот эта довольно подлая фраза – «каждый русский либерал заканчивается на украинском, на белорусском вопросе», – простите, если каждый русский либерал не готов восхвалять все, что вы думаете, делаете и говорите, – наверное, надо как-то все-таки учиться диалогу.

А эта нетерпимость – она и есть самый ядовитый плод той диктатуры, которую мы пожинаем. Ведь в русском, простите, политическом поле, господствуют сейчас такие интонации!

Я написал уже в «Новой газете» (опять же, грех себя цитировать), что если главным жанром русского застоя был анекдот, то главным жанром нулевых и десятых стал донос. Это тоже народное творчество, это тоже фольклор. И в доносе бывают такие удивительные глубины, такие параноидальные сдвиги, каких вы вряд ли дождетесь у Кафки! Но тем не менее, донос – это жанр довольно стыдный, мне кажется.

А разговаривать с Некляевым я был бы очень рад, и если бы у нас случилась возможность такого диалога – в эфире ли, в газете ли, при личной ли встрече (а мы знакомы), – я был бы счастлив этим, на самом деле. Только не надо меня все время спрашивать, а часто ли я бываю в Минске. Я часто бываю в Минске. Я просто не всегда организую фанфары по встрече меня там, чтобы вы об этом знали.

Источник (28.12.2019)

Комментарий политолога

С уважением отношусь к писателю Дмитрию Быкову и его литературным познаниям. Не раз вставлял его изречения в мои «Катлеты & мухі» – сериал, который выходил на belisrael.info в 2015–2019 гг. Да, его мысли интересны (каждая по-разному) и на что-то влияют. Вместе с тем специфика радиобесед, и на «Эхе Москвы» тоже, такова, что некоторые вещи неизбежно (порой – грубо) упрощаются. По-моему, рассуждения о 25 годах «фактического рабства» и «ужасной деградации» в Беларуси не вполне корректны. Себя рабом не считаю и знаю о множестве людей, которые не поддаются деградации. В общем, что-то в «эпоху Лукашенко» прогнило, что-то нет, а что-то и было гнилым до 1994 г.

Я бы поспорил о наличии непосредственной связи между «большой литературой» (театром, кинематографом, etc) и «внятной оппозицией» («раз этого нет, то нет и оппозиции»). Похоже, писатель находится в плену лого- и культуроцентричного подхода к политике, а ведь «высокая культура», к сожалению или к счастью, потеряла в последние десятилетия немалую часть своей мобилизующей силы. Другое дело, что г-н Быков вряд ли захочет со мной спорить… Опять-таки, неизвестно, к сожалению или к счастью.

Давно заметил, что со стороны руководство почти любой страны кажется более монолитным, чем оно есть на самом деле. Вот и москвич заявляет: «Конечно, Лукашенко стилистически цельный…» Если же не просто приезжать в Минск, а пожить здесь, «повариться», то обнаружишь, что стилистически «режим», установившийся в середине 1990-х гг., отнюдь не цельный: он всегда был соткан из противоречий и существенно эволюционировал за 25 лет (во всяком случае, более существенно, чем сталинский).

Если говорить об отношении к евреям и Израилю на высшем уровне, то, пожалуй, можно выделить четыре периода: 1) игнорирование или враждебность на фоне приближения к «телу» известных ксенофобов (Скобелев, Костян) – до конца 1990-х; 2) начало заигрывания – примерно с 2000 г., года визита Лукашенко в Израиль; 3) активное заигрывание после 2007 г. – словно бы в знак компенсации за нелепые речи о Бобруйске и евреях (очевидно, не обошлось без советов лорда Белла); 4) постепенное затухание интереса к «еврейскому фактору» – с середины 2010-х гг., когда было подписано соглашение о безвизовом режиме с Израилем, не во всём оправдавшее себя.

Официальная идеология, о необходимости которой для государства было сказано ex cathedra весной 2003 г., «кроилась» в РБ из разных «лоскутов» – марксистских, либертарианских, консервативных, отчасти и националистических. Неудивительно, что она до сих пор напоминает тришкин кафтан, но и до «беспримесно чистого абсурда» не доросла. Точнее будет сказать, что абсурда в ней всё-таки явно меньше, чем в позднесталинские годы.

И последнее: роман Владимира Короткевича «Христос приземлился в Городне», он же «Евангелие от Иуды», был переведен на русский язык почти сразу после написания – Наумом Кисликом (публикация 1966 г.). Иная версия на русском языке увидела свет в 2011 г. (переводчик – Пётр Жолнерович).

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

29.12.2019

Опубликовано 29.12.2019  07:28

Из книги “Холокост и сопротивление на родине Адама Мицкевича”

Каган Джек, Коэн Дов

Глава 1

Новогрудок – город, в котором я родился

Новогрудок расположен в ста сорока километрах к югу от Вильнюса (Вильно), современной столицы Литвы, и в ста пятидесяти километрах к западу от Минска, столицы Белоруссии. Город, по всей вероятности, был основан в XI веке Ярославом Мудрым, князем Киевской Руси, как крепость для защиты русской границы от нападений кочевых племён и тевтонских рыцарей. С военной точки зрения место было выбрано удачно. Крепость была построена на возвышенности, господствующей над окрестностями и главными дорогами. Массивные стены, башни, глубокие рвы и подъёмные мосты делали её почти неприступной. В трудные времена крепость служила убежищем для местных жителей.

Значение Новогрудка возросло во время правления литовских князей в XV веке. К тому времени его население составляло около двенадцати тысяч человек, город превратился в важный культурный центр. Во времена правления литовских князей здесь регулярно собирался Трибунал (верховный суд), здесь проводились королевские свадьбы, марши победы и собрания знати. Жителям Новогрудка были предоставлены торговые и налоговые привилегии.

Первые сведения о евреях, живших в Новогрудке, относятся к XV веку. Вероятно, большинство из них переселились туда из Польши и России. К началу XX века семьдесят процентов жителей города составляли евреи, в основном это были ремесленники и торговцы.

В независимой Польше, созданной после Первой мировой войны, Новогрудок стал столицей воеводства. Выбор пал на него из-за славного прошлого и редкой красоты, хотя он не был ни торговым центром, ни самым большим городом в округе.

Великий польский поэт Адам Мицкевич, который родился в Новогрудке, отразил красоту этого города и его окрестностей в своей поэме «Пан Тадеуш». Он жил в эмиграции в Париже, и его прекрасные стихи пронизаны тоской по родному городу. Он писал, что только вдали от него можно по-настоящему оценить его очарование. Мицкевич, хорошо знавший евреев Новогрудка, восхищался ими и восхвалял их достоинства: их учёность, семейные ценности и верность. Он был знаком в Новогрудке с многими талантливыми евреями. Одного из них – цимбалиста Янкеля Мицкевич описал в своей поэме «Пан Тадеуш». Янкель был мастером, его музыка глубоко проникала в сердца слушателей.

В Новогрудке были свои музыканты, хор и канторы – профессионалы и любители – знатоки Священного Писания, хасиды, известные своими песнопениями, оркестр пожарной команды, детский хор. Еврейская община Новогрудка гордилась своими писателями, мыслителями и всемирно известными раввинами, своими культурными и общественными учреждениями и особой атмосферой в общине. Простые люди, ремесленники и владельцы магазинов, которые зачастую были весьма бедны, порой даже голодали, делали всё возможное, чтобы дать детям образование – еврейское образование, проникнутое идеями сионизма, ощущением исторической родины в Палестине и дававшее знание иврита. Евреи Новогрудка, несмотря на свою бедность, смогли создать десятки культурных, финансовых и общественных организаций, которые содействовали обогащению их духовной жизни.

Вскоре после Первой мировой войны и декларации Бальфура, когда сионистское движение начало приобретать влияние в еврейской диаспоре и началась третья алия, в Новогрудке открылась школа «Тарбут» имени Х.-Н. Бялика. Школьная программа была похожа на программу школ в Палестине, и все предметы во всех классах преподавались на иврите. Для школы были характерны позитивная образовательная атмосфера, еврейское самосознание и сионистские идеалы. Большинство её выпускников в конечном счёте отправились в Палестину и приняли участие в осуществлении общенациональной идеи заселения её и создания еврейского государства.

Было ещё и несколько других еврейских школ, в том числе частные хедеры, или начальные школы, в которых меламеды – учителя-наставники молодёжи – обучали детей младшего возраста.

Еврейские дети в Новогрудке ходили также в польские начальные и средние школы. Все дети ходили в ту или иную школу. Евреи Новогрудка считали, что давая образование своим детям, они обеспечивают будущее нации.

Новогрудок славился своими синагогами. Среди них – Большая синагога, уникальная по своей архитектурной композиции, внутри украшенная изящной резьбой. Были и синагоги поменьше, каждая обслуживала ремесленников определённой профессии.

Под наблюдением общественного комитета существовал сиротский приют, который обеспечивал своих воспитанников всем необходимым. В этот приют принимали всех сирот-евреев. При нём действовала профессиональная школа. Когда дети в приюте подрастали, они посещали эту школу, где их обучали профессии и готовили к будущей жизни. Общественный комитет устраивал каждого ученика в мастерскую профессионала-ремесленника, где тот мог овладеть профессией и подготовиться к самостоятельной работе.

В доме для престарелых заботились о стариках, которые не могли оставаться в своих семьях. В еврейской больнице лечили еврейское население Новогрудка. Больница была хорошо оснащена. Врачи были евреями. Особенно заботливо лечили бедных евреев. Существовала своя родильная палата. В эту больницу, известную высоким профессионализмом её работников и их добротой, обращались нуждающиеся пациенты со всех окрестностей.

Все сионистские движения и партии имели действующие отделения в Новогрудке. Самым значительным среди молодёжных движений было «Хашомер Хацаир», которое вело просветительную деятельность во всех школах города. Членов движения «Гехалуц» в специальных лагерях обучали сельскохозяйственным навыкам и готовили к алие в Палестину. Члены всех сионистских молодёжных движений обязательно изучали иврит.

Был ряд других еврейских учреждений. Выходила еженедельная еврейская газета, которая писала обо всём, что происходило в жизни еврейской общины.

В муниципальной библиотеке дважды в неделю можно было брать книги на иврите, идише, польском и русском языках. В спортивном клубе «Маккаби» в хорошо оснащённом зале проводились гимнастические занятия. Там также тренировались различные спортивные команды. У клуба был свой стадион, где проводились футбольные и волейбольные матчи и спортивные соревнования. Футбольная команда «Маккаби» выиграла много матчей у еврейских и польских команд из соседних городов. Любительский театр ставил пьесы, в основном на идише и изредка – на иврите, которые собирали полные залы восторженной публики.

На протяжении пятисот с лишним лет в Новогрудке жили многие поколения евреев. Среди них – знатоки Торы, простые люди, рабочие, люди высокой морали. Евреи Новогрудка способствовали развитию города во всех сферах.

Холокост уничтожил эту замечательную еврейскую общину. Лишь несколько сотен из шести тысяч евреев Новогрудка остались в живых, сумев избежать рук нацистских убийц. Многие из них присоединились к партизанам и героически сражались против немцев и их пособников. Евреи Новогрудка проявили исключительный героизм, среди них те из тысячи двухсот евреев партизанского отряда Бельского, которые взяли в руки оружие, чтобы отомстить за смерть своих соплеменников. Большинство из оставшихся в живых переселились в Израиль. Там они создали Организацию новогрудских евреев, чтобы помнить и никогда не забывать преступления нацистов и ужасы Холокоста, чтобы увековечить нашу выдающуюся общину и тех, кого мы любили и кто погиб: наши семьи, родителей, братьев и сестёр.

Глава 2

Наша семья

Семья моего отца

Мой дедушка со стороны отца, Лейзер Каган, был шорником. Он был отличным мастером. К нему приезжали отовсюду, чтобы заказать упряжь и сёдла для своих лошадей. Местные крестьяне знали и уважали его.

У Лейзера и его жены Иделе было пятеро детей. Три сына – Моше (мой отец), Ицхак и Янкель – и две дочери – Хайка и Цвия-Белла.

Мой дядя Ицхак умер молодым от тифа. Тётя Хайка вышла замуж за Нотку Сухарского, жестянщика-лудильщика. У них было трое детей: старшая дочь Шейндел, сын Сролик и младшая Иделе, умершая в возрасте трех лет.

Другая тётя Цвия-Белла вышла замуж за Калмана Сендеровского и переехала в город Дятлово в тридцати километрах от Новогрудка. У них был один сын, Лейзер, мой двоюродный брат, который сейчас живёт в Израиле. Тётя умерла при рождении Лейзера или вскоре после этого. Лейзер вырос в нашем доме в Новогрудке.

После смерти моего дедушки Лейзера семейным бизнесом управляли два брата – мой отец Моше и Янкель. Отец был опытным мастером. Сёдла и упряжь, которые он делал, были высшего качества. Отец мог починить часы или швейную машинку, сшить вручную футбольный мяч, связать что угодно. Он мог сделать почти всё. Он был спокойным и добрым, хорошим мужем и чудесным семьянином. Его более образованный брат Янкель не был мастеровым человеком, зато был талантливым бизнесменом.

С годами они открыли новые магазины, где продавались различные изделия из кожи, упряжь, ботинки и сапоги. Потом братья открыли ещё одну мастерскую, в которой делали ботинки и сандалии, в частности обувь на каучуковой подошве, пользовавшуюся большим спросом в то время. Партнёрство братьев было очень успешным, а их бизнес процветал и рос, несмотря на трудные времена, политическую нестабильность, Первую мировую войну и часто сменяющие друг друга режимы.

Семья моей матери

Я никогда не знал дедушку со стороны моей матери, Берла Гуревича, он умер до моего рождения. Бабушка говорила мне, что он был учителем.

Моя бабушка, Хана Гитель Гуревич, вела хозяйство в Кореличах, маленьком городке в двадцати одном километре от Новогрудка. Я очень хорошо помню бабушкин дом, потому что каждый год приезжал туда на летние каникулы. Деревянный сельский дом стоял на берегу реки, был большой огород, в котором росли, в основном, огурцы. Урожай отправляли на рынок в Новогрудок, и это было прибавкой к доходу семьи.

У бабушки было четверо детей: три дочери – Шошка (моя мать), Двора и Малка и сын, Иосеф.

Мой дядя, Йосеф Гуревич, женился на Брейне Фейгель Лондон из семьи известных раввинов и знатоков Торы. Они жили в Кореличах, и у них было три дочери – Рахель, Нахама и Хася. У Брейны Фейгель жил в Англии брат – Шлёма Хаим Лондон, очень уважаемый и очень богатый торговец мехами.

В 1937 году богатый дядя Шлёма приехал в Кореличи и забрал племянницу, тринадцатилетнюю Рахель, с собой в Лондон. Рахель оставила семью, получила образование в Англии и позже вышла в Лондоне замуж за Сэма Кёнигсберга. Там она и её семья живут и сегодня.

Дядя Йосеф Гуревич, его жена и их дочери Нахама и Хася погибли в Холокосте.

Младшая сестра моей матери Малка вышла замуж за Хаима Капушевского из Корелич, и у них было двое сыновей – Береле и Нохим. Они тоже все погибли в Холокосте.

Наша семья

Я не много знаю о том времени, когда мой отец и его брат были неженаты.

Отец, вероятно, познакомился с моей матерью, Шошкой Гуревич, с помощью свахи. Мама была высокой и красивой. Добрая, нежная, спокойная и честная, она прекрасно вела хозяйство, очень гордилась своим домом и пользовалась большим авторитетом. Она была замечательной женой и преданной матерью.

Младший брат моего отца Янкель был прекрасный молодым человеком. У мамы возник план: устроить брак Янкеля и своей младшей сестры Дворы. Это было нелегко, но в конце концов они поженились. Так братья Каганы, Моше и Янкель, женились на сестрах, Шошке и Дворе.

Обе семьи жили вместе в большом бабушкином доме, который спустя несколько лет они перестроили и расширили. И вместе вели семейный бизнес.

Как уже говорилось, сестра отца, Хайка, вышла замуж за Нотку Сухарского, жестянщика, а другая его сестра, Цвия-Белла, вышла замуж за Калмана Сендеровского и переехала жить к мужу, в Дятлово.

Наш дом был прекрасным примером спокойствия, любви и дружбы. Хотя в нём жили две семьи, я не помню ни одного скандала, ссоры или даже слова неудовольствия. Единение и преданность, царившие в доме, были удивительными. С годами в обеих семьях родились дети, и обо всех детях одинаково заботились, любили, всем давали образование.

Бизнесом занимались вместе и доход делили честно. Когда я сегодня думаю о таком согласии, всё кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой. Как такое необычное сотрудничество столь идеально продолжалось многие годы? Частично это объясняется тем, что два брата были женаты на двух сестрах. Но братья и сестры могут иногда спорить или не соглашаться. Но не в нашей семье. В этом партнёрстве не было зависти. Каждый вносил свой вклад в общее дело.

Наш дом

Я родился 5 мая 1922 года вскоре после окончания Первой мировой войны. Меня назвали Берлом (Довом) в честь дедушки со стороны мамы, Берла Гуревича (мир его праху).

Первым ребёнком Янкеля и Дворы была Нахама, родившаяся, я думаю, в 1926 году. В 1929-м родился их сын Идель, и назвали его в честь бабушки Иделе. Это мой двоюродный брат Идель (теперь его зовут Джек) Каган, соавтор этой книги, который живёт в Лондоне и женат на Барбаре Стейнфельд.

Наш большой деревянный дом с черепичной крышей стоял на улице Рацело посреди еврейского района в центре Новогрудка. (Вдоль улицы Рацело расположена усадьба Мицкевичей, которая раньше принадлежала великому поэту.) Этот бедный район располагался в овраге. Деревянные дома стояли очень тесно и были разбросаны бессистемно. В основном там жили большие семьи бедных ремесленников. Нашу семью и семью тёти Хайки Сухарской считали богатыми и уважали не только на улице Рацело, но и во всём Новогрудке.

Моя тётя Хайка жила со своей семьёй неподалёку, тоже на улице Рацело. У них был деревянный дом. Со временем дядя Нотка сделал пристройку из красного кирпича, в которой разместилась наша фабрика по производству туфель и сандалий. У тёти был маленький сад, в центре которого росла старая яблоня. В саду также росли кусты крыжовника, из зелёных, очень сочных ягод которого варили восхитительный джем. А ещё была малина и красивые клумбы. Сад тёти Хайки стал местом отдыха. Под деревом стоял стол и несколько скамеек, а летними вечерами и по субботам семья собиралась там, чтобы выпить чаю или кофе и поговорить о последних новостях, об экономике и политике, о зловещих слухах, доносившихся из Германии.

В городе Сухарских считали респектабельными и богатыми. Нотка был прекрасным жестянщиком. На рынке он держал мастерскую и хорошо зарабатывал. Ему помогала тётя Хайка – она чинила зонтики. Она была доброй, трудолюбивой, кроткой женщиной. Их открытый дом собирал много друзей. Нотка Сухарский был общественным деятелем, членом благотворительных организаций и профсоюзов.

Мать горячо любила детей, Шейндел и Сролика, а строгий и требовательный отец поддерживал дисциплину. Хайка и её дети, Шейндел и Сролик, погибли в Холокосте. (О гибели Шейндл рассказано в главе 3 части второй.)

Нотка выжил и воевал вместе с партизанами Бельского. Он вернулся в Новогрудок после войны там и умер.

Глава 3

Время до прихода немцев

К концу 1930-х годов в Польше усилился антисемитизм. Поляки, особенно молодёжь и студенты университетов, находились под влиянием теорий германских нацистов. Появились «эндеки», которые выступали за активные антисемитские меры: бойкот еврейской торговли, ограничение приёма евреев в университеты, запрет для евреев на работу в общественных учреждениях. Правительство начало ограничивать гражданские права евреев и притеснять их. К концу 1938 года нападения на евреев, избиения и даже погромы стали обычным явлением. Помню, как в Новогрудке накануне Песаха в 1939 году распространился слух о том, что поляки планируют погром в праздничную ночь. И в самом деле, в город прибыло множество молодых поляков в форменной одежде. Они выкрикивали антисемитские лозунги и угрожали евреям смертью. Крестьяне из соседних деревень в ожидании грабежей приехали в Новогрудок, прихватив с собой большие мешки. Евреев охватил ужас. В тот вечер мы не праздновали канун Песаха. Женщины и дети нашей семьи и семьи дяди Нотки спрятались в подвале, а мужчины приготовились защищаться железными прутьями, топорами и вилами. Но погрома не было. Помешала местная полиция. Ходили слухи, что начальнику полиции дали большую взятку и это сработало.

Нам было совершенно ясно, что плохо вооружённая польская армия не сможет защитить страну в случае войны, которую мы уже считали неизбежной. Наш страх перед немцами стал реаль ным. Слухи о том, как нацисты повсюду поступали с евреями, вызывали страх, но нам некуда было бежать.

В августе 1939 года СССР и Германия подписали договор о ненападении, а в начале сентября разразилась Вторая мировая война. Немецкие бронетанковые дивизии уничтожали всё на своём пути, а польские города были разрушены немецкой авиацией. Польская армия отступила и оставила фронт открытым. Поляки сражались храбро, но самоубийственные атаки польской кавалерии не могли противостоять немецким танкам.

Советско-германский договор, подписанный министрами иностранных дел Молотовым и Риббентропом, разделил территорию Польши между её двумя могущественными соседями. Западные районы Белоруссии и Украины, которые принадлежали Польше, теперь стали частью Советского Союза. Наступающие немецкие армии остановились на восточной границе этих территорий, проходившей по Бугу. Красная Армия заняла этот регион, и Новогрудок перешёл под власть Советов. Евреи Новогрудка радовались. Русская власть была, конечно, лучше немецкой, несмотря на мрачные предчувствия, которые ощущали, главным образом, богатые еврейские семьи.

Евреи, особенно молодёжь и дети, толпились на улицах, восхищаясь войсками Красной Армии, их оружием, танками и бронемашинами. Батальоны казаков, кавалерия и пехота целыми днями шли через город. Все это произвело на нас сильное впечатление. Советские власти велели горожанам продолжать свою обычную жизнь, открыть магазины, мастерские и предписали в точности выполнять все приказы. Мы открыли свои магазины, которые были полны обуви и изделий из кожи, и заработали много денег. Был настоящий бум. Толпы покупателей, в основном русские солдаты, скупили почти всё. Они даже не пытались сбить цену и платили рублями (по курсу – один рубль за один польский злотый). Спрос был таким огромным, что мы подняли цены, но покупатели продолжали идти. В течение нескольких недель магазины были опустошены, но источника для пополнения запаса не было. Дома у нас были мешки, полные денег, но вскоре мы поняли, что их ценность падает. Опасаясь трудных времён, семья решила спрятать часть хорошей кожи и подмёток, которые пользовались огромным спросом.

Было несколько арестов, в основном среди высокопоставленных польских чиновников и офицеров полиции, а в октябре 1939 года советские власти национализировали все магазины, склады, банки, большие здания и т. д. Большинство евреев остались без источника существования. Позже власти создали кооперативные фабрики и мастерские, на работу в которые принимали специалистов. Платили мало, но наша семья ни в чём не нуждалась. Время от времени мы тайно продавали что-нибудь из припрятанных товаров и покупали необходимое, в основном продукты питания. Мой отец и дядя Янкель работали в кооперативной кожевенной мастерской и это их вполне устраивало. Мы оставались в своём большом доме, и жизнь шла как обычно. Время от времени нам приказывали предоставить несколько комнат советским чиновникам, в нашем доме жил офицер Красной Армии, но это было вполне терпимо. Мы были рады, что война и её ужасы остались позади. Мы привыкали к власти и были в меру счастливы.

Меня приняли в девятый класс русской средней школы, и в июне 1941 года я закончил десятый класс и получил аттестат зрелости.

Через некоторое время Советы начали «сортировать» население. Нам велели заполнить анкеты и получить советские удостоверения личности. У многих евреев в этом документе стоял штамп: «Статья 11», и вначале мы не знали, что это значит. Как выяснилось позже, это означало: нелояльный элемент, бывший богатый торговец или чиновник высокого ранга при польском режиме. У тех, кого отметили таким образом, появились плохие предчувствия. В документах нашей семьи не было штампа «Статья 11», и в то время мы были этому рады. Моего двоюродного брата Лейзера Сендеровского, когда началась война, призвали в польскую армию, и он сражался против немецких захватчиков. Во время стремительного отступления польской армии Лейзер попал в плен, потом он убежал, пересёк границу и, к нашей радости, вернулся в Новогрудок. В Новогрудке Лейзер начал работать на новую власть, став заведующим кожевенной мастерской. За хорошую работу его наградили путёвкой в санаторий, расположенный в Минской области. Это случилось за несколько дней до начала войны между СССР и Германией.

Тёмные тучи быстро приближались к нашему краю. Постоянно ходили слухи о том, что Германия готова напасть на Советский Союз. Мы верили в великую Красную Армию, верили советской пропаганде о её мощи. И, тем не менее, нам было страшно, ведь немцы одержали много побед и прошли через многие европейские страны, включая Францию. Казалось, что немцев просто нельзя остановить. Даже укрепления, которые считались неприступными, такие как французская оборонительная линия Мажино, не смогли их удержать. Немецкие войска просто обошли укрепления, ворвались на территорию нейтральных стран и завоевали их без объявления войны.

Еврейские беженцы, прибывавшие в Новогрудок из Польши, Чехословакии и других оккупированных немцами стран, рассказывали о злодеяниях немцев: арестах, концентрационных лагерях, казнях и резне. Мы слушали эти рассказы, но отказывались верить. Ужасные истории казались просто неправдоподобными. Мы продолжали жить, обманывая себя и считая невозможным, чтобы такие зверства были одобрены и осуществлены властями. Немцев считали цивилизованной нацией. Многие помнили немецкую армию времён Первой мировой войны, и она не вызывала особого ужаса. Еврейский народ много страдал на протяжении своей долгой истории и научился приспосабливаться и выживать.

В мае 1941 года, примерно за полтора месяца до нападения немцев, советские власти объявили, что беженцы, которые хотят вернуться в оккупированную немцами часть Польши, должны зарегистрироваться и готовиться к отъезду. Некоторые зарегистрировались, и позже русские собрали их вместе и выслали в Сибирь. Сам факт, что некоторые беженцы хотели вернуться, свидетельствовал, что рассказы о немецких зверствах в отношении евреев казались многим преувеличеными.

На протяжении июня 1941 года русские проводили аресты в Новогрудке. Большей частью арестовывали евреев, у которых в Удостоверениях личности была страшная «11-я статья». У этих людей отбирали всю собственность и депортировали в Сибирь вместе с семьями как нежелательный и непроизводительный элемент. Им разрешалось взять только десять килограммов багажа на человека. Мы сочувствовали членам нашей общины. Но позже оказалось, что советская власть оказала этим людям «услугу» и спасла их от смерти и ужасов Холокоста. Большинство из них пережили войну.

Утром 22 июня 1941 года мы услышали, что немецкие самолёты бомбят русские города и что немецкие дивизии перешли границу во многих местах. По радио мы услышали как Молотов, советский нарком иностранных дел, сказал, что Красная Армия ведет непрерывные бои с фашистскими захватчиками, и выразил уверенность, что в конце концов она победит.

Евреи Новогрудка были взволнованы и напуганы. Мы пытались убедить себя, что Красная Армия непобедима и немцы никогда не дойдут до нашего города. С каждым часом наши сомнения и опасения росли. Ходили слухи, что государственные учреждения в городе получили приказ подготовиться к эвакуации, что там жгли документы и готовили транспорт. Мы не хотели верить, но на следующее утро были вынуждены посмотреть действительности в лицо. Солдаты Красной Армии неорганизованно, небольшими группами и по одному, шли через город на восток, к бывшей границе между Польшей и СССР. Большинство из них выглядели измождёнными и испуганными. Многие были без оружия. Их рассказы ужасали: они вышли из настоящего ада, там всё было в огне, потери исчислялись тысячами. Линии фронта не существовало, немцы безжалостно подавляли всякое сопротивление и наступали.

Город охватила паника. Стало ясно, что советская власть уходит. Евреи искали совета, пытаясь решить, что делать. Им предстоял трудный выбор. Единственной возможностью было бежать в СССР, но это было нелегко. По слухам, самая большая опасность угрожала молодым людям, им нужно было спасаться. Многие из новогрудских молодых людей, особенно холостяки и те, кто работал на советскую власть, покинули город пешком или на велосипедах, направляясь на восток к старой границе. Для мужей и отцов проблема была сложнее. Большинство из них решили остаться со своими семьями и вынести всё, что будет. Мы слышали о зверствах и концентрационных лагерях, но ничего не знали о массовых убийствах и уничтожении евреев. Итак, большинство новогрудских евреев остались в городе и ждали. Для тех, кто пытался бежать, стало сюрпризом то, что русские военные не разрешают им пересечь старую границу с Советским Союзом. Они получили приказ отказывать во въезде всем, кто был гражданином Польши до 1 сентября 1939 года, и отправлять их домой. Многие из тех, кто убежал, были вынуждены вернуться в Новогрудок. Они рассказывали ужасные истории о немецких бомбежках, немецких диверсантах и парашютистах, тысячах жертв, о человеческих телах, лежащих вдоль дорог, и о полном хаосе и смятении отступающей Красной Армии. Целыми дивизиями советские солдаты сдавались вместе с оружием и боеприпасами. Немецкая армия быстро наступала, продвигаясь к крупнейшим городам и центрам СССР. Нас охватил страх.

Одно было ясно: наши мужчины не собирались бежать и оставлять свои семьи. Я, как и мои школьные друзья, решил бежать. На третий день войны домашние помогли мне собраться. Я уже приготовил подходящую одежду, запас продуктов и деньги, намереваясь ехать на велосипеде к границе через Кореличи, где жили моя бабушка и дядя, затем в Турец, Мир и Столбцы, которые находились на старой границе, в пятидесяти километрах от Новогрудка. Но к тому времени многие молодые люди уже вернулись назад и сообщили, что граница накрепко закрыта, а красноармейцы стреляют в любого, кто пытается её пересечь. Так я остался со своей семьёй. Позже я узнал, что многие из тех, кто добрался до границы и был решительно настроен не возвращаться, смогли перейти через неё несколькими днями позже. Границу просто оставили, охрана уехала. Многие из тех, кто ушёл через границу вглубь России, пережили войну.

Во вторник, 24 июня, Новогрудок бомбили. Немецкие самолёты сбросили несколько бомб, которые повредили ряд зданий, несколько человек погибли. Разрушений было мало. Наш дом остался невредимым. В тот вторник количество отступающих красноармейцев всё увеличивалось. Стало ясно, что фронта уже нет и скоро придут немцы. Несколько дней спустя из города уехали чиновники, милиция и пожарные. Группы гражданской охраны, созданные добровольцами, поддерживали в какой-то степени порядок и не допускали грабежей и воровства. Крестьяне из ближайших деревень приехали в город, надеясь на лёгкую поживу. Грабители вломились в несколько складов с одеждой и продовольствием, но всё ещё боялись проходивших русских солдат. Солдаты, и правда, пристрелили несколько грабителей, и их трупы служили предостережением другим. Днём в субботу, 28 июня, в небе снова появились немецкие самолёты.

После сильной бомбёжки город, в котором многие дома были деревянные, заполыхал огнём и затянулся дымом. Самолёты с жутким воем летали над самой землей, забрасывая всё бомбами и поливая огнём из пулемётов. Сотни людей были убиты во время этого налёта, большинство из них – евреи, которые жили в центре города.

Когда начался воздушный налёт, мы спрятались в каменном подвале нашей обувной фабрики. Бомба разрушила здание, но, к счастью, подвал остался цел. Мы выбрались через окно и побежали в направлении Пересеки, пригорода Новогрудка. Весь город был в огне. Христианка по фамилии Новаковская, которую мы знали на Пересеке, разрешила нам переждать пожар в своём амбаре. Наша семья спряталась там вместе с Сухарскими и ещё несколькими еврейскими семьями.

В тот вечер мы молились, многие плакали и причитали. Мы стояли и смотрели на горящий город, и сердца наши наполнились страхом и горем. На следующий день отец, дядя Янкель и я пошли к нашему дому. Он превратился в золу Мы потеряли всё своё имущество. У нас осталась только одежда, которая была на нас, и несколько десятков золотых монет, каждая по десять старых русских рублей, – дядя взял их с собой. Мы благодарили Бога за то, что вся наша семья осталась жива.

Увидев, как несколько человек выносили продукты со склада, мы тоже взяли мешок сахара и два мешка сухарей и принесли эти драгоценные продукты семье. В амбаре Новаковской мы оставались ещё несколько дней.

Сгорели многие районы Новогрудка, в том числе еврейский квартал в центре города. Мы пошли искать жилье и решили поселиться в доме Делятицких возле пожарной станции. Де- лятицкие были депортированы за несколько дней до того, как напали немцы. При польской власти они были богатыми и имели хорошие связи. Мы поселились в доме Делятицких: наша семья, Сухарские, наши друзья Сосновские и два неженатых брата Канторовичи. Там мы нашли кое-какую посуду и одежду и начали обустраиваться. 2 июля прошёл слух, что на следующий день в город войдут немцы. Группы молодых польских и белорусских молодчиков собрались вместе и организовали милицию, которая сразу же начала изводить евреев, угрожать им и унижать их. Рано утром 3 июля всем евреям-мужчинам, мне в том числе, приказали начать расчистку завалов на улицах и готовить город к приходу немецких войск.

Первыми, по Слонимской улице, въехали в город немецкие патрули на мотоциклах. За ними следовали танки. Преследование евреев началось в первый же день. Приказ, вышедший на следующий день, лишил евреев основных прав: им не разрешали ходить по тротуару, заставляли носить нашитый на спине и на груди жёлтый круг, который потом приказали заменить звездой Давида. Беда пришла.

Ко Дню Холокоста в Израиле вышла марка и блок марок, где иллюстрированы зажженная свеча и синагога в Слониме, сохранившаяся до нынешнего времени, являющаяся старейшим архитектурным памятников города эпохи барокко. Синагога была построена в 1642 году.   

Добавлено на сайт 28 января 2015

 

Ко Дню памяти жертв Холокоста. НЕРУССКОЕ ПОЛЕ.

Валерий Зеленогорский, фейсбук,  27 января 2015

Кремски не спит ночью, днем он дремлет, и только когда приходит его дочь, кормить и давать лекарства, он просыпается.
Ему 90 лет, и он устал жить на этом свете, особенно здесь, в Германии, куда его привезли дети в 92-м году из Гомеля, где он жил всегда, кроме тех лет, когда был на войне и в лагерях. Его ранили под Харьковом, и он попал в плен. Потом уже были лагеря, немецкие и советские, а теперь он опять в Германии.
Он уже пять лет не выходит на улицу, и только балкон в доме, где до него жили американские военные, стал его средой обитания. Он сидит в кресле на балконе, и перед ним поле, огромное поле, которое за год меняет цвет от белого до разноцветного; сначала оно долго белое, а потом оно зеленеет, а потом оно краснеет от садовой земляники, потом оно становится малиновым, и добрые немецкие бауры разрешают собирать на поле малину.
Кремски никогда не ест эту малину, никогда, потому что он работал в войну у этих добрых людей и наелся еще тогда их добротой.
У него в доме нет пяти мешков для раздельного сбора мусора: немцы прекрасно всё сортируют, людей в печи, детские ботиночки отдельно, волосы отдельно, кожу на абажуры. Он в лагере сортировал горы теплой еще одежды, оставшейся от людей, которые сгорели.
Он помнит сладкий дым, падавший черными хлопьями. Он не делал операцию на своей ноге в Германии, не хотел пользоваться опытом немецких врачей… Он сидит на балконе и пытается понять, почему он, победитель в прошлой войне, отсидевший в концлагерях, — не сумел обеспечить нормальную жизнь своим детям и внукам на родине.
Почему он должен на старости лет жить на земле убийц своей семьи и радоваться тому, что они живут с чувством вины за преступление своего народа, всего народа, который с удовольствием во всем участвовал.
Раньше его возили в супермаркет в центр городка, где они жили, и чудесные старушки и не менее чудесные дедушки с нескрываемым страхом смотрели на его номер на руке. Не номер телефона для старика, который может заблудиться, а номер узника в лагере, где его не успели сжечь. Он заметил, что они никогда не берут продукты, которые он трогал своей оцифрованной рукой.
Да, была ужасная война, говорят они, мы и не знали о чудовищных вещах, но французские сыры и польские колбаски были прелестны, и чулки, и духи, и сумки, и мало ли что присылали Фридрихи и Гансы с фронтов этой ужасной войны.
Ночью Кремски сидит на балконе, рядом столик, он курит. Ему тысячу раз говорили, что надо бросить. Но он столько потерял за свою жизнь, что теперь бросать ему уже ничего не надо.
Двадцать восемь душ в гомельском гетто остались в яме навсегда, их убили соседи, которые вместе жили, учились, одалживали соль и спички. А потом самые ловкие из них надели белые повязки и стали убивать своих соседей, под руководством доблестных немцев, а за это убийцам дали растащить имущество убитых, но только после эффективных менеджеров из хозяйственных служб вермахта и СС.
Кремски видел свой буфет и швейную машинку у своего прежнего соседа, который потом сидел в советском лагере вместе ним. В советском лагере соседу дали 25, а Кремски — 10, они жили в соседних бараках и вышли вместе в 1956 году.
На балконе он сидит до утра, на малиновом поле тихо, но скоро добрые бауры откроют ворота, и веселые еврейские дети из Шяуляя, Риги, Бишкека и Гомеля пойдут есть малину. А пока только прожекторы шарят по полю, и что-то далекое встает в памяти Кремски.
Вот ему кажется, что сейчас завоют сирены и собаки, и он опять встанет в строй и побежит сортировать, сортировать, сортировать: детские рубашечки туда, башмачки налево, сандалики направо, евреи направо и налево, дети отдельно, старики отдельно, бабушки отдельно. Орднунг.
У него три медали, остальные послевоенные побрякушки он не признает, он и военные не сильно жалует: три медали не вернут ему бабушку Цилю, Осю, трехмесячную Хаечку, он помнит каждого, ему хватит своих убитых. А тех, кто до сих пор пересчитывает убитых, сомневаясь, было их 6 миллионов или меньше, он не слышит, нет таких совершенных калькуляторов, считающих души, да упокоятся они с миром.
В Союзе он не носил медали, да и здесь, в Германии, он их ни разу не надевал. Демонстрировать немцам свои награды ему противно: зачем, разве эта демонстрация даст остыть его боли и ненависти.
Он не желает мести, ему просто ужасно жить рядом с людьми, предки которых виноваты в том, что он уже давно мертвец.
Сегодня к нему приходил внук, он работает в госпитале для стариков, он им моет задницы, массирует ноги, перекладывает, кормит и всё такое.
Они любят его, Гришу, он добрый. Особенно его любит дедушка Вилли, безногий ветеран люфтваффе, он обожает Гришу и дарит ему из своей пенсии каждый месяц денежку. А дедушка Ганс, награжденный двумя железными крестами, подарил Грише свой старый мотоцикл, Гриша — байкер и гордится раритетом.
Кремски слушает своего внука, еле сдерживая свою ненависть к стране, где он доживает свой век, и только ночью он, сидя на балконе, позволяет себе не сдерживать себя.
Когда он умрет, он желает, чтобы его сожгли. Это, правда, не по еврейскому закону, но ему кажется, что его пепел соединится с пеплом его семьи, и он ее опять обретет.

Помещено на сайте 27 января 2015

Каган Джек, Коэн Дов

Из книги “Холокост и сопротивление на родине Адама Мицкевича

Глава 1

Новогрудок – город, в котором я родился

Новогрудок расположен в ста сорока километрах к югу от Вильнюса (Вильно), современной столицы Литвы, и в ста пятидесяти километрах к западу от Минска, столицы Белоруссии. Город, по всей вероятности, был основан в XI веке Ярославом Мудрым, князем Киевской Руси, как крепость для защиты русской границы от нападений кочевых племён и тевтонских рыцарей. С военной точки зрения место было выбрано удачно. Крепость была построена на возвышенности, господствующей над окрестностями и главными дорогами. Массивные стены, башни, глубокие рвы и подъёмные мосты делали её почти неприступной. В трудные времена крепость служила убежищем для местных жителей.

Значение Новогрудка возросло во время правления литовских князей в XV веке. К тому времени его население составляло около двенадцати тысяч человек, город превратился в важный культурный центр. Во времена правления литовских князей здесь регулярно собирался Трибунал (верховный суд), здесь проводились королевские свадьбы, марши победы и собрания знати. Жителям Новогрудка были предоставлены торговые и налоговые привилегии.

Первые сведения о евреях, живших в Новогрудке, относятся к XV веку. Вероятно, большинство из них переселились туда из Польши и России. К началу XX века семьдесят процентов жителей города составляли евреи, в основном это были ремесленники и торговцы.

В независимой Польше, созданной после Первой мировой войны, Новогрудок стал столицей воеводства. Выбор пал на него из-за славного прошлого и редкой красоты, хотя он не был ни торговым центром, ни самым большим городом в округе.

Великий польский поэт Адам Мицкевич, который родился в Новогрудке, отразил красоту этого города и его окрестностей в своей поэме «Пан Тадеуш». Он жил в эмиграции в Париже, и его прекрасные стихи пронизаны тоской по родному городу. Он писал, что только вдали от него можно по-настоящему оценить его очарование. Мицкевич, хорошо знавший евреев Новогрудка, восхищался ими и восхвалял их достоинства: их учёность, семейные ценности и верность. Он был знаком в Новогрудке с многими талантливыми евреями. Одного из них – цимбалиста Янкеля Мицкевич описал в своей поэме «Пан Тадеуш». Янкель был мастером, его музыка глубоко проникала в сердца слушателей.

В Новогрудке были свои музыканты, хор и канторы – профессионалы и любители – знатоки Священного Писания, хасиды, известные своими песнопениями, оркестр пожарной команды, детский хор. Еврейская община Новогрудка гордилась своими писателями, мыслителями и всемирно известными раввинами, своими культурными и общественными учреждениями и особой атмосферой в общине. Простые люди, ремесленники и владельцы магазинов, которые зачастую были весьма бедны, порой даже голодали, делали всё возможное, чтобы дать детям образование – еврейское образование, проникнутое идеями сионизма, ощущением исторической родины в Палестине и дававшее знание иврита. Евреи Новогрудка, несмотря на свою бедность, смогли создать десятки культурных, финансовых и общественных организаций, которые содействовали обогащению их духовной жизни.

Вскоре после Первой мировой войны и декларации Бальфура, когда сионистское движение начало приобретать влияние в еврейской диаспоре и началась третья алия, в Новогрудке открылась школа «Тарбут» имени Х.-Н. Бялика. Школьная программа была похожа на программу школ в Палестине, и все предметы во всех классах преподавались на иврите. Для школы были характерны позитивная образовательная атмосфера, еврейское самосознание и сионистские идеалы. Большинство её выпускников в конечном счёте отправились в Палестину и приняли участие в осуществлении общенациональной идеи заселения её и создания еврейского государства.

Было ещё и несколько других еврейских школ, в том числе частные хедеры, или начальные школы, в которых меламеды – учителя-наставники молодёжи – обучали детей младшего возраста.

Еврейские дети в Новогрудке ходили также в польские начальные и средние школы. Все дети ходили в ту или иную школу. Евреи Новогрудка считали, что давая образование своим детям, они обеспечивают будущее нации.

Новогрудок славился своими синагогами. Среди них – Большая синагога, уникальная по своей архитектурной композиции, внутри украшенная изящной резьбой. Были и синагоги поменьше, каждая обслуживала ремесленников определённой профессии.

Под наблюдением общественного комитета существовал сиротский приют, который обеспечивал своих воспитанников всем необходимым. В этот приют принимали всех сирот-евреев. При нём действовала профессиональная школа. Когда дети в приюте подрастали, они посещали эту школу, где их обучали профессии и готовили к будущей жизни. Общественный комитет устраивал каждого ученика в мастерскую профессионала-ремесленника, где тот мог овладеть профессией и подготовиться к самостоятельной работе.

В доме для престарелых заботились о стариках, которые не могли оставаться в своих семьях. В еврейской больнице лечили еврейское население Новогрудка. Больница была хорошо оснащена. Врачи были евреями. Особенно заботливо лечили бедных евреев. Существовала своя родильная палата. В эту больницу, известную высоким профессионализмом её работников и их добротой, обращались нуждающиеся пациенты со всех окрестностей.

Все сионистские движения и партии имели действующие отделения в Новогрудке. Самым значительным среди молодёжных движений было «Хашомер Хацаир», которое вело просветительную деятельность во всех школах города. Членов движения «Гехалуц» в специальных лагерях обучали сельскохозяйственным навыкам и готовили к алие в Палестину. Члены всех сионистских молодёжных движений обязательно изучали иврит.

Был ряд других еврейских учреждений. Выходила еженедельная еврейская газета, которая писала обо всём, что происходило в жизни еврейской общины.

В муниципальной библиотеке дважды в неделю можно было брать книги на иврите, идише, польском и русском языках. В спортивном клубе «Маккаби» в хорошо оснащённом зале проводились гимнастические занятия. Там также тренировались различные спортивные команды. У клуба был свой стадион, где проводились футбольные и волейбольные матчи и спортивные соревнования. Футбольная команда «Маккаби» выиграла много матчей у еврейских и польских команд из соседних городов. Любительский театр ставил пьесы, в основном на идише и изредка – на иврите, которые собирали полные залы восторженной публики.

На протяжении пятисот с лишним лет в Новогрудке жили многие поколения евреев. Среди них – знатоки Торы, простые люди, рабочие, люди высокой морали. Евреи Новогрудка способствовали развитию города во всех сферах.

Холокост уничтожил эту замечательную еврейскую общину. Лишь несколько сотен из шести тысяч евреев Новогрудка остались в живых, сумев избежать рук нацистских убийц. Многие из них присоединились к партизанам и героически сражались против немцев и их пособников. Евреи Новогрудка проявили исключительный героизм, среди них те из тысячи двухсот евреев партизанского отряда Бельского, которые взяли в руки оружие, чтобы отомстить за смерть своих соплеменников. Большинство из оставшихся в живых переселились в Израиль. Там они создали Организацию новогрудских евреев, чтобы помнить и никогда не забывать преступления нацистов и ужасы Холокоста, чтобы увековечить нашу выдающуюся общину и тех, кого мы любили и кто погиб: наши семьи, родителей, братьев и сестёр.

Глава 2

Наша семья

Семья моего отца

Мой дедушка со стороны отца, Лейзер Каган, был шорником. Он был отличным мастером. К нему приезжали отовсюду, чтобы заказать упряжь и сёдла для своих лошадей. Местные крестьяне знали и уважали его.

У Лейзера и его жены Иделе было пятеро детей. Три сына – Моше (мой отец), Ицхак и Янкель – и две дочери – Хайка и Цвия-Белла.

Мой дядя Ицхак умер молодым от тифа. Тётя Хайка вышла замуж за Нотку Сухарского, жестянщика-лудильщика. У них было трое детей: старшая дочь Шейндел, сын Сролик и младшая Иделе, умершая в возрасте трех лет.

Другая тётя Цвия-Белла вышла замуж за Калмана Сендеровского и переехала в город Дятлово в тридцати километрах от Новогрудка. У них был один сын, Лейзер, мой двоюродный брат, который сейчас живёт в Израиле. Тётя умерла при рождении Лейзера или вскоре после этого. Лейзер вырос в нашем доме в Новогрудке.

После смерти моего дедушки Лейзера семейным бизнесом управляли два брата – мой отец Моше и Янкель. Отец был опытным мастером. Сёдла и упряжь, которые он делал, были высшего качества. Отец мог починить часы или швейную машинку, сшить вручную футбольный мяч, связать что угодно. Он мог сделать почти всё. Он был спокойным и добрым, хорошим мужем и чудесным семьянином. Его более образованный брат Янкель не был мастеровым человеком, зато был талантливым бизнесменом.

С годами они открыли новые магазины, где продавались различные изделия из кожи, упряжь, ботинки и сапоги. Потом братья открыли ещё одну мастерскую, в которой делали ботинки и сандалии, в частности обувь на каучуковой подошве, пользовавшуюся большим спросом в то время. Партнёрство братьев было очень успешным, а их бизнес процветал и рос, несмотря на трудные времена, политическую нестабильность, Первую мировую войну и часто сменяющие друг друга режимы.

Семья моей матери

Я никогда не знал дедушку со стороны моей матери, Берла Гуревича, он умер до моего рождения. Бабушка говорила мне, что он был учителем.

Моя бабушка, Хана Гитель Гуревич, вела хозяйство в Кореличах, маленьком городке в двадцати одном километре от Новогрудка. Я очень хорошо помню бабушкин дом, потому что каждый год приезжал туда на летние каникулы. Деревянный сельский дом стоял на берегу реки, был большой огород, в котором росли, в основном, огурцы. Урожай отправляли на рынок в Новогрудок, и это было прибавкой к доходу семьи.

У бабушки было четверо детей: три дочери – Шошка (моя мать), Двора и Малка и сын, Иосеф.

Мой дядя, Йосеф Гуревич, женился на Брейне Фейгель Лондон из семьи известных раввинов и знатоков Торы. Они жили в Кореличах, и у них было три дочери – Рахель, Нахама и Хася. У Брейны Фейгель жил в Англии брат – Шлёма Хаим Лондон, очень уважаемый и очень богатый торговец мехами.

В 1937 году богатый дядя Шлёма приехал в Кореличи и забрал племянницу, тринадцатилетнюю Рахель, с собой в Лондон. Рахель оставила семью, получила образование в Англии и позже вышла в Лондоне замуж за Сэма Кёнигсберга. Там она и её семья живут и сегодня.

Дядя Йосеф Гуревич, его жена и их дочери Нахама и Хася погибли в Холокосте.

Младшая сестра моей матери Малка вышла замуж за Хаима Капушевского из Корелич, и у них было двое сыновей – Береле и Нохим. Они тоже все погибли в Холокосте.

Наша семья

Я не много знаю о том времени, когда мой отец и его брат были неженаты.

Отец, вероятно, познакомился с моей матерью, Шошкой Гуревич, с помощью свахи. Мама была высокой и красивой. Добрая, нежная, спокойная и честная, она прекрасно вела хозяйство, очень гордилась своим домом и пользовалась большим авторитетом. Она была замечательной женой и преданной матерью.

Младший брат моего отца Янкель был прекрасный молодым человеком. У мамы возник план: устроить брак Янкеля и своей младшей сестры Дворы. Это было нелегко, но в конце концов они поженились. Так братья Каганы, Моше и Янкель, женились на сестрах, Шошке и Дворе.

Обе семьи жили вместе в большом бабушкином доме, который спустя несколько лет они перестроили и расширили. И вместе вели семейный бизнес.

Как уже говорилось, сестра отца, Хайка, вышла замуж за Нотку Сухарского, жестянщика, а другая его сестра, Цвия-Белла, вышла замуж за Калмана Сендеровского и переехала жить к мужу, в Дятлово.

Наш дом был прекрасным примером спокойствия, любви и дружбы. Хотя в нём жили две семьи, я не помню ни одного скандала, ссоры или даже слова неудовольствия. Единение и преданность, царившие в доме, были удивительными. С годами в обеих семьях родились дети, и обо всех детях одинаково заботились, любили, всем давали образование.

Бизнесом занимались вместе и доход делили честно. Когда я сегодня думаю о таком согласии, всё кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой. Как такое необычное сотрудничество столь идеально продолжалось многие годы? Частично это объясняется тем, что два брата были женаты на двух сестрах. Но братья и сестры могут иногда спорить или не соглашаться. Но не в нашей семье. В этом партнёрстве не было зависти. Каждый вносил свой вклад в общее дело.

Наш дом

Я родился 5 мая 1922 года вскоре после окончания Первой мировой войны. Меня назвали Берлом (Довом) в честь дедушки со стороны мамы, Берла Гуревича (мир его праху).

Первым ребёнком Янкеля и Дворы была Нахама, родившаяся, я думаю, в 1926 году. В 1929-м родился их сын Идель, и назвали его в честь бабушки Иделе. Это мой двоюродный брат Идель (теперь его зовут Джек) Каган, соавтор этой книги, который живёт в Лондоне и женат на Барбаре Стейнфельд.

Наш большой деревянный дом с черепичной крышей стоял на улице Рацело посреди еврейского района в центре Новогрудка. (Вдоль улицы Рацело расположена усадьба Мицкевичей, которая раньше принадлежала великому поэту.) Этот бедный район располагался в овраге. Деревянные дома стояли очень тесно и были разбросаны бессистемно. В основном там жили большие семьи бедных ремесленников. Нашу семью и семью тёти Хайки Сухарской считали богатыми и уважали не только на улице Рацело, но и во всём Новогрудке.

Моя тётя Хайка жила со своей семьёй неподалёку, тоже на улице Рацело. У них был деревянный дом. Со временем дядя Нотка сделал пристройку из красного кирпича, в которой разместилась наша фабрика по производству туфель и сандалий. У тёти был маленький сад, в центре которого росла старая яблоня. В саду также росли кусты крыжовника, из зелёных, очень сочных ягод которого варили восхитительный джем. А ещё была малина и красивые клумбы. Сад тёти Хайки стал местом отдыха. Под деревом стоял стол и несколько скамеек, а летними вечерами и по субботам семья собиралась там, чтобы выпить чаю или кофе и поговорить о последних новостях, об экономике и политике, о зловещих слухах, доносившихся из Германии.

В городе Сухарских считали респектабельными и богатыми. Нотка был прекрасным жестянщиком. На рынке он держал мастерскую и хорошо зарабатывал. Ему помогала тётя Хайка – она чинила зонтики. Она была доброй, трудолюбивой, кроткой женщиной. Их открытый дом собирал много друзей. Нотка Сухарский был общественным деятелем, членом благотворительных организаций и профсоюзов.

Мать горячо любила детей, Шейндел и Сролика, а строгий и требовательный отец поддерживал дисциплину. Хайка и её дети, Шейндел и Сролик, погибли в Холокосте. (О гибели Шейндл рассказано в главе 3 части второй.)

Нотка выжил и воевал вместе с партизанами Бельского. Он вернулся в Новогрудок после войны там и умер.

Глава 3

Время до прихода немцев

К концу 1930-х годов в Польше усилился антисемитизм. Поляки, особенно молодёжь и студенты университетов, находились под влиянием теорий германских нацистов. Появились «эндеки», которые выступали за активные антисемитские меры: бойкот еврейской торговли, ограничение приёма евреев в университеты, запрет для евреев на работу в общественных учреждениях. Правительство начало ограничивать гражданские права евреев и притеснять их. К концу 1938 года нападения на евреев, избиения и даже погромы стали обычным явлением. Помню, как в Новогрудке накануне Песаха в 1939 году распространился слух о том, что поляки планируют погром в праздничную ночь. И в самом деле, в город прибыло множество молодых поляков в форменной одежде. Они выкрикивали антисемитские лозунги и угрожали евреям смертью. Крестьяне из соседних деревень в ожидании грабежей приехали в Новогрудок, прихватив с собой большие мешки. Евреев охватил ужас. В тот вечер мы не праздновали канун Песаха. Женщины и дети нашей семьи и семьи дяди Нотки спрятались в подвале, а мужчины приготовились защищаться железными прутьями, топорами и вилами. Но погрома не было. Помешала местная полиция. Ходили слухи, что начальнику полиции дали большую взятку и это сработало.

Нам было совершенно ясно, что плохо вооружённая польская армия не сможет защитить страну в случае войны, которую мы уже считали неизбежной. Наш страх перед немцами стал реаль ным. Слухи о том, как нацисты повсюду поступали с евреями, вызывали страх, но нам некуда было бежать.

В августе 1939 года СССР и Германия подписали договор о ненападении, а в начале сентября разразилась Вторая мировая война. Немецкие бронетанковые дивизии уничтожали всё на своём пути, а польские города были разрушены немецкой авиацией. Польская армия отступила и оставила фронт открытым. Поляки сражались храбро, но самоубийственные атаки польской кавалерии не могли противостоять немецким танкам.

Советско-германский договор, подписанный министрами иностранных дел Молотовым и Риббентропом, разделил территорию Польши между её двумя могущественными соседями. Западные районы Белоруссии и Украины, которые принадлежали Польше, теперь стали частью Советского Союза. Наступающие немецкие армии остановились на восточной границе этих территорий, проходившей по Бугу. Красная Армия заняла этот регион, и Новогрудок перешёл под власть Советов. Евреи Новогрудка радовались. Русская власть была, конечно, лучше немецкой, несмотря на мрачные предчувствия, которые ощущали, главным образом, богатые еврейские семьи.

Евреи, особенно молодёжь и дети, толпились на улицах, восхищаясь войсками Красной Армии, их оружием, танками и бронемашинами. Батальоны казаков, кавалерия и пехота целыми днями шли через город. Все это произвело на нас сильное впечатление. Советские власти велели горожанам продолжать свою обычную жизнь, открыть магазины, мастерские и предписали в точности выполнять все приказы. Мы открыли свои магазины, которые были полны обуви и изделий из кожи, и заработали много денег. Был настоящий бум. Толпы покупателей, в основном русские солдаты, скупили почти всё. Они даже не пытались сбить цену и платили рублями (по курсу – один рубль за один польский злотый). Спрос был таким огромным, что мы подняли цены, но покупатели продолжали идти. В течение нескольких недель магазины были опустошены, но источника для пополнения запаса не было. Дома у нас были мешки, полные денег, но вскоре мы поняли, что их ценность падает. Опасаясь трудных времён, семья решила спрятать часть хорошей кожи и подмёток, которые пользовались огромным спросом.

Было несколько арестов, в основном среди высокопоставленных польских чиновников и офицеров полиции, а в октябре 1939 года советские власти национализировали все магазины, склады, банки, большие здания и т. д. Большинство евреев остались без источника существования. Позже власти создали кооперативные фабрики и мастерские, на работу в которые принимали специалистов. Платили мало, но наша семья ни в чём не нуждалась. Время от времени мы тайно продавали что-нибудь из припрятанных товаров и покупали необходимое, в основном продукты питания. Мой отец и дядя Янкель работали в кооперативной кожевенной мастерской и это их вполне устраивало. Мы оставались в своём большом доме, и жизнь шла как обычно. Время от времени нам приказывали предоставить несколько комнат советским чиновникам, в нашем доме жил офицер Красной Армии, но это было вполне терпимо. Мы были рады, что война и её ужасы остались позади. Мы привыкали к власти и были в меру счастливы.

Меня приняли в девятый класс русской средней школы, и в июне 1941 года я закончил десятый класс и получил аттестат зрелости.

Через некоторое время Советы начали «сортировать» население. Нам велели заполнить анкеты и получить советские удостоверения личности. У многих евреев в этом документе стоял штамп: «Статья 11», и вначале мы не знали, что это значит. Как выяснилось позже, это означало: нелояльный элемент, бывший богатый торговец или чиновник высокого ранга при польском режиме. У тех, кого отметили таким образом, появились плохие предчувствия. В документах нашей семьи не было штампа «Статья 11», и в то время мы были этому рады. Моего двоюродного брата Лейзера Сендеровского, когда началась война, призвали в польскую армию, и он сражался против немецких захватчиков. Во время стремительного отступления польской армии Лейзер попал в плен, потом он убежал, пересёк границу и, к нашей радости, вернулся в Новогрудок. В Новогрудке Лейзер начал работать на новую власть, став заведующим кожевенной мастерской. За хорошую работу его наградили путёвкой в санаторий, расположенный в Минской области. Это случилось за несколько дней до начала войны между СССР и Германией.

Тёмные тучи быстро приближались к нашему краю. Постоянно ходили слухи о том, что Германия готова напасть на Советский Союз. Мы верили в великую Красную Армию, верили советской пропаганде о её мощи. И, тем не менее, нам было страшно, ведь немцы одержали много побед и прошли через многие европейские страны, включая Францию. Казалось, что немцев просто нельзя остановить. Даже укрепления, которые считались неприступными, такие как французская оборонительная линия Мажино, не смогли их удержать. Немецкие войска просто обошли укрепления, ворвались на территорию нейтральных стран и завоевали их без объявления войны.

Еврейские беженцы, прибывавшие в Новогрудок из Польши, Чехословакии и других оккупированных немцами стран, рассказывали о злодеяниях немцев: арестах, концентрационных лагерях, казнях и резне. Мы слушали эти рассказы, но отказывались верить. Ужасные истории казались просто неправдоподобными. Мы продолжали жить, обманывая себя и считая невозможным, чтобы такие зверства были одобрены и осуществлены властями. Немцев считали цивилизованной нацией. Многие помнили немецкую армию времён Первой мировой войны, и она не вызывала особого ужаса. Еврейский народ много страдал на протяжении своей долгой истории и научился приспосабливаться и выживать.

В мае 1941 года, примерно за полтора месяца до нападения немцев, советские власти объявили, что беженцы, которые хотят вернуться в оккупированную немцами часть Польши, должны зарегистрироваться и готовиться к отъезду. Некоторые зарегистрировались, и позже русские собрали их вместе и выслали в Сибирь. Сам факт, что некоторые беженцы хотели вернуться, свидетельствовал, что рассказы о немецких зверствах в отношении евреев казались многим преувеличеными.

На протяжении июня 1941 года русские проводили аресты в Новогрудке. Большей частью арестовывали евреев, у которых в Удостоверениях личности была страшная «11-я статья». У этих людей отбирали всю собственность и депортировали в Сибирь вместе с семьями как нежелательный и непроизводительный элемент. Им разрешалось взять только десять килограммов багажа на человека. Мы сочувствовали членам нашей общины. Но позже оказалось, что советская власть оказала этим людям «услугу» и спасла их от смерти и ужасов Холокоста. Большинство из них пережили войну.

Утром 22 июня 1941 года мы услышали, что немецкие самолёты бомбят русские города и что немецкие дивизии перешли границу во многих местах. По радио мы услышали как Молотов, советский нарком иностранных дел, сказал, что Красная Армия ведет непрерывные бои с фашистскими захватчиками, и выразил уверенность, что в конце концов она победит.

Евреи Новогрудка были взволнованы и напуганы. Мы пытались убедить себя, что Красная Армия непобедима и немцы никогда не дойдут до нашего города. С каждым часом наши сомнения и опасения росли. Ходили слухи, что государственные учреждения в городе получили приказ подготовиться к эвакуации, что там жгли документы и готовили транспорт. Мы не хотели верить, но на следующее утро были вынуждены посмотреть действительности в лицо. Солдаты Красной Армии неорганизованно, небольшими группами и по одному, шли через город на восток, к бывшей границе между Польшей и СССР. Большинство из них выглядели измождёнными и испуганными. Многие были без оружия. Их рассказы ужасали: они вышли из настоящего ада, там всё было в огне, потери исчислялись тысячами. Линии фронта не существовало, немцы безжалостно подавляли всякое сопротивление и наступали.

Город охватила паника. Стало ясно, что советская власть уходит. Евреи искали совета, пытаясь решить, что делать. Им предстоял трудный выбор. Единственной возможностью было бежать в СССР, но это было нелегко. По слухам, самая большая опасность угрожала молодым людям, им нужно было спасаться. Многие из новогрудских молодых людей, особенно холостяки и те, кто работал на советскую власть, покинули город пешком или на велосипедах, направляясь на восток к старой границе. Для мужей и отцов проблема была сложнее. Большинство из них решили остаться со своими семьями и вынести всё, что будет. Мы слышали о зверствах и концентрационных лагерях, но ничего не знали о массовых убийствах и уничтожении евреев. Итак, большинство новогрудских евреев остались в городе и ждали. Для тех, кто пытался бежать, стало сюрпризом то, что русские военные не разрешают им пересечь старую границу с Советским Союзом. Они получили приказ отказывать во въезде всем, кто был гражданином Польши до 1 сентября 1939 года, и отправлять их домой. Многие из тех, кто убежал, были вынуждены вернуться в Новогрудок. Они рассказывали ужасные истории о немецких бомбежках, немецких диверсантах и парашютистах, тысячах жертв, о человеческих телах, лежащих вдоль дорог, и о полном хаосе и смятении отступающей Красной Армии. Целыми дивизиями советские солдаты сдавались вместе с оружием и боеприпасами. Немецкая армия быстро наступала, продвигаясь к крупнейшим городам и центрам СССР. Нас охватил страх.

Одно было ясно: наши мужчины не собирались бежать и оставлять свои семьи. Я, как и мои школьные друзья, решил бежать. На третий день войны домашние помогли мне собраться. Я уже приготовил подходящую одежду, запас продуктов и деньги, намереваясь ехать на велосипеде к границе через Кореличи, где жили моя бабушка и дядя, затем в Турец, Мир и Столбцы, которые находились на старой границе, в пятидесяти километрах от Новогрудка. Но к тому времени многие молодые люди уже вернулись назад и сообщили, что граница накрепко закрыта, а красноармейцы стреляют в любого, кто пытается её пересечь. Так я остался со своей семьёй. Позже я узнал, что многие из тех, кто добрался до границы и был решительно настроен не возвращаться, смогли перейти через неё несколькими днями позже. Границу просто оставили, охрана уехала. Многие из тех, кто ушёл через границу вглубь России, пережили войну.

Во вторник, 24 июня, Новогрудок бомбили. Немецкие самолёты сбросили несколько бомб, которые повредили ряд зданий, несколько человек погибли. Разрушений было мало. Наш дом остался невредимым. В тот вторник количество отступающих красноармейцев всё увеличивалось. Стало ясно, что фронта уже нет и скоро придут немцы. Несколько дней спустя из города уехали чиновники, милиция и пожарные. Группы гражданской охраны, созданные добровольцами, поддерживали в какой-то степени порядок и не допускали грабежей и воровства. Крестьяне из ближайших деревень приехали в город, надеясь на лёгкую поживу. Грабители вломились в несколько складов с одеждой и продовольствием, но всё ещё боялись проходивших русских солдат. Солдаты, и правда, пристрелили несколько грабителей, и их трупы служили предостережением другим. Днём в субботу, 28 июня, в небе снова появились немецкие самолёты.

После сильной бомбёжки город, в котором многие дома были деревянные, заполыхал огнём и затянулся дымом. Самолёты с жутким воем летали над самой землей, забрасывая всё бомбами и поливая огнём из пулемётов. Сотни людей были убиты во время этого налёта, большинство из них – евреи, которые жили в центре города.

Когда начался воздушный налёт, мы спрятались в каменном подвале нашей обувной фабрики. Бомба разрушила здание, но, к счастью, подвал остался цел. Мы выбрались через окно и побежали в направлении Пересеки, пригорода Новогрудка. Весь город был в огне. Христианка по фамилии Новаковская, которую мы знали на Пересеке, разрешила нам переждать пожар в своём амбаре. Наша семья спряталась там вместе с Сухарскими и ещё несколькими еврейскими семьями.

В тот вечер мы молились, многие плакали и причитали. Мы стояли и смотрели на горящий город, и сердца наши наполнились страхом и горем. На следующий день отец, дядя Янкель и я пошли к нашему дому. Он превратился в золу Мы потеряли всё своё имущество. У нас осталась только одежда, которая была на нас, и несколько десятков золотых монет, каждая по десять старых русских рублей, – дядя взял их с собой. Мы благодарили Бога за то, что вся наша семья осталась жива.

Увидев, как несколько человек выносили продукты со склада, мы тоже взяли мешок сахара и два мешка сухарей и принесли эти драгоценные продукты семье. В амбаре Новаковской мы оставались ещё несколько дней.

Сгорели многие районы Новогрудка, в том числе еврейский квартал в центре города. Мы пошли искать жилье и решили поселиться в доме Делятицких возле пожарной станции. Де- лятицкие были депортированы за несколько дней до того, как напали немцы. При польской власти они были богатыми и имели хорошие связи. Мы поселились в доме Делятицких: наша семья, Сухарские, наши друзья Сосновские и два неженатых брата Канторовичи. Там мы нашли кое-какую посуду и одежду и начали обустраиваться. 2 июля прошёл слух, что на следующий день в город войдут немцы. Группы молодых польских и белорусских молодчиков собрались вместе и организовали милицию, которая сразу же начала изводить евреев, угрожать им и унижать их. Рано утром 3 июля всем евреям-мужчинам, мне в том числе, приказали начать расчистку завалов на улицах и готовить город к приходу немецких войск.

Первыми, по Слонимской улице, въехали в город немецкие патрули на мотоциклах. За ними следовали танки. Преследование евреев началось в первый же день. Приказ, вышедший на следующий день, лишил евреев основных прав: им не разрешали ходить по тротуару, заставляли носить нашитый на спине и на груди жёлтый круг, который потом приказали заменить звездой Давида. Беда пришла.

Добавлено на сайт 28 января 2015