“Спортивная Жизнь России”, № 11, 1997 г. |
|
---|---|
|
Тайны древней игры
Беседу провел Евгений Гик
КОГО КОРЧНОЙ И ЗНАТЬ НЕ ЖЕЛАЕТ
Наша первая встреча с Виктором Корчным после почти 20летнего перерыва состоялась весной 95го, на турнире по быстрым шахматам в Кремлевском Дворце съездов. В качестве зрителя Корчной сидел в одном из последних рядов партера. С краю, у прохода. А рядом расположилась его супруга Петра Лееверик. Затем мы встречались еще и в НьюЙорке, и в Вене, – и самый последний раз – в 97м – в СанктПетербурге.
В городе на Неве состоялся уникальный турнир двенадцати гроссмейстеров: половина из них – ленинградцы, в разные годы и по разным причинам покинувшие родину, в том числе претенденты на шахматную корону – Виктор Корчной, Валерий Салов и Леонид Юдасин; вторая половина – санктпетербуржцы, молодые знаменитости, в том числе двукратный чемпион России Петр Свидлер, нынешний чемпион Александр Халифман, гроссмейстер Владимир Епишин.
Первые три места разделили Корчной, Салов и Халифман. А гость турнира, тоже бывший ленинградец, 10й чемпион мира Борис Спасский присудил приз за самую красивую партию старейшему участнику Корчному за эффектную победу над самым юным – Свидлером. Остановив часы, Петр обратился к Корчному: «Жаль, что я не ношу шляпу, я бы снял ее перед вами».
– Виктор Львович, вы рады победе в родном городе?
– А вы простили своих коллеггроссмейстеров, которые говорили о вас неприятные вещи, подписывали письма с осуждением, ну и т.д.? – Во всяком случае, отношусь к этому спокойнее. Ну хорошо, можете написать, что простил. |
– А с Петросяном вы успели примириться до его смерти?
– Незадолго до своей кончины Петросян разговаривал с нашим общим знакомым и, как я понимаю, с надеждой, что это дойдет до меня. Он как бы просил у меня прощения через этого человека. Не все было так просто. Еще в 60е годы Петросян предпринимал против меня определенные шаги. Первый заговор готовился накануне чемпионата СССР, и явно при оркестровке Петросяна. Так продолжалось на протяжении многих лет. Когда в 1974 году я проиграл Карпову московский матч, а затем сделал неосторожное заявление, будто, мол, не ощутил игрового превосходства моего юного партнера, за меня взялись всерьез. Вскоре было опубликовано письмо, резко осуждающее меня, которое подписали тридцать гроссмейстеров. А идея этого послания, несомненно, принадлежала Петросяну. Так что, как видите, было за что извиняться…
– Еще не так давно вы фигурировали в одной диссидентской компании с Солженицыным, Ростроповичем… Теперь приезжаете в Россию исключительно, чтобы сыграть в том или ином турнире, или всетаки присутствует какаято ностальгия?
– Многие эмигранты испытывают это чувство. Когда я лет пять назад впервые после огромного перерыва оказался в Ленинграде, чтото похожее происходило и со мной, тем более, что в 76м году я был уверен, что покидаю свой дом навсегда. Разумеется, в Швейцарии я испытываю недостаток человеческого общения, впрочем, и здесь, на родине, уже мало кого можно найти из близких мне людей.
– Скажите, пожалуйста, когда вы покинули Советский Союз, вы предполагали, что все так печально сложится для вашего сына?
Интервьюер здесь должен напомнить, что после того, как Корчной стал «невозвращенцем», его сына Игоря тут же исключили из института и призвали в армию. Понимая, что если он пойдет служить, то в течение многих лет не сможет последовать за своим отцом, Игорь уклонился от призыва и в результате на два года угодил в заключение.
Когда я спросил Корчного о сыне, я заметил, как передернуло госпожу Лееверик, которая сама в свое время десять лет провела в нашем ГУЛАГЕ. Однако, супруга Корчного не произнесла ни слова, она вообще ни разу не вмешалась в разговор. Тут я подумал, что мой последний вопрос может показаться неприятным собеседнику, и предложил его снять. Но Корчной замешкался лишь на секунду.
– Да, это можно было легко вычислить. Но были люди, и довольно опытные, которые говорили мне, что когда принимаешь подобные решения, совесть не должна участвовать.Человек обязан найти свое политическое место, и если в этом случае ктото из близких страдает, ничего нельзя поделать. Особенно обидно, что прошло всего несколько лет, наступила перестройка, и эмигрировать можно было бы уже без всяких проблем.
– Сейчас у Игоря все в порядке?
– Да.
– Виктор Львович, а почему вы не стали чемпионом мира в 78м году? Ведь на финише матча в Багио, выиграв у Карпова три партии подряд, вы сравняли счет, а в психологическом отношении получили заметный перевес.
– Да, у меня был шанс, но тут я должен привести один давний разговор с Михаилом Талем. После окончания битвы в Багио моя Петра воздавала руки к небу и спрашивала, почему Бог не послал мне победу в этом матче. Это происходило в 78м, а ответ я узнал лишь в 90м… Таль, который уже давно серьезно болел и готовился к встрече с Богом, думал о том, как бы вернуть добрые отношения со мной. В Югославии, во время Олимпиады он однажды зашел в ресторан, а я находился там среди своих болельщиков, и стал бросать ему упреки в скверном поведении советской делегации во время моего матча с Карповым в Мерано. Таль слабо отбивался, а потом вдруг произнес такую фразу: «Там, в Багио, мы все боялись за вас – если бы вы выиграли матч, вас бы уничтожили физически».
– Как это понимать?
– Очень просто. Поведал же както в «Огоньке» полковник КГБ Литвинов, что президент ФИДЕ тех лет Кампоманес с 78го года активно участвовал в операциях КГБ. Поэтому нельзя исключать, что люди из органов договорились с филиппинцем, и все было тщательно продумано… Теперь понятно, почему я не выиграл у Карпова в Багио. Видно Богу хотелось, чтобы я еще поиграл в шахматы…
Думается, однако, что Михаил Таль, намекая Корчному на «расправу» с ним в случае победы над Карповым, скорее всего, над своим давним приятелем подшучивал. В этом, полагаю, не приходится сомневаться.
– Вы знали, что во время матчей в Багио и Мерано в СССР у вас было немало болельщиков среди интеллигенции?
– Я догадывался об этом. Возможно, за меня болели люди, как в свое время за Фишера, которые не имели представления обо мне, как о шахматисте. Просто это был их протест режиму.
– А что за конфликт у вас произошел в Багио с вашим помощником, английским гроссмейстером Кином?
– Уезжая из Багио в Лондон в конце матча, президент ФИДЕ Макс Эйве дал указание моему представителю Кину сообщить мне, что, если советские будут выступать и дальше со своими требованиями, давить на меня, то я имею право остановить матч. А он это одобрит, и затем будет устроен новый поединок. Так сказал Эйве. Перед последней партией счет стал 5:5, психологическая атмосфера была крайне тяжелой, на меня оказывалось давление, и в самый раз было последовать совету Эйве. Увы, Кин утаил свой разговор с Эйве. А спустя несколько лет я узнал, что в 81м году Кин приезжал в Москву готовить Карпова к матчу со мной в Мерано. За это и за некоторые другие подвиги он был награжден Кампоманесом 20 тысячами франков.
– В разное время вы говорили резкие слова и про Карпова, и про Каспарова (правда, про первого – больше). Какие сейчас у вас взаимоотношения с ними?
– Это очень трудный вопрос. Я, естественно, союзник Каспарова в его противостоянии Карпову. Но вместе с тем, когда Каспаров братался с Кампоманесом ради достижения своих целей, мне становилось тошно… Вспомните, что говорил Литвинов о Кампоманесе, и вы меня поймете.
Что касается Карпова, то в последние годы я надеялся, что он перестроится. Сама политическая ситуация в стране вынуждала его к этому. Если раньше Карпов опирался на власть, а та делала все, чтобы обеспечить ему успех, и он принимал это как должное, то потом власть перестала его поддерживать, а затем и вовсе исчезла. И я был готов встретить в Карпове новые начала. Но сейчас я уже не очень верю в его метаморфозы.
– А это правда, что именно благодаря Карпову, в середине 70х вы после долгого перерыва снова стали «выездным»?
– Да, это так. Кися Бах (имя Баха – Александр, но Корчной во время нашей беседы называл его «подомашнему» – Е.Г.), который всегда был рядом с Карповым, сказал ему: «Ну хорошо, ты – гений. Но у кого же ты выиграл? У «маленького» Полугаевского? У невыездного Спасского, у невыездного Корчного? Их нет в шахматном мире, о них никто не пишет. На чем же основана твоя слава? Дай хоть Корчному выехать». Так сказал ему Кися, и Карпов гдето на высоком уровне поручился за меня.
– Как вы относитесь к политическим увлечениям Карпова и Каспарова?
– Вопервых, это свидетельствует о невероятном ореоле шахмат в России, раз гроссмейстеры, не имея никакого другого багажа, готовы идти в политику. А вот еще одно соображение. Для того, чтобы добиться успеха в шахматах, нужно выкладываться. А чтобы выкладываться, нужно иметь невероятное честолюбие. И оно бывает настолько велико, что самих шахмат уже не хватает, нужно чегото большего. Каспаров доказал, что он сейчас на голову сильнее всех, ему стало скучно, и он стремится примкнуть к какимнибудь политическим кругам. В свое время и Карпов превосходил всех, и тоже занялся политикой. Я могу их понять.
– Вы будете играть в чемпионате мира по илюмжиновской системе?
– Обязательно. Скажу вам, что я был на одном турнире, откуда шахматисты послали Илюмжинову письмо в его поддержку. Да, пока Карпов и Каспаров будут узурпировать борьбу на первенство мира, то есть организовывать матчи между собой всю оставшуюся жизнь, гроссмейстеры будут искать в Илюмжинове, несмотря на несовершенства его системы, своего союзника, который стремится отнять розыгрыш шахматной короны у двух «К», чтобы вернуть его шахматному миру.
– Виктор Львович, со многими сильными шахматного мира сего у вас были сложные отношения – с Петросяном и Спасским, с Карповым и Каспаровым, Талем. С кем из великих игроков вы никогда не расходились?
– Подозреваю, что это Давид Бронштейн. Правда, возможно, у нас не было трений, поскольку мы никогда не соперничали. Сначала Бронштейн был на недосягаемой высоте, а потом сдал, я ушел вперед. У меня были очень близкие отношения с Леонидом Штейном, но он умер в 39 лет. А то, что мы с Талем разошлись, не я тому виной. Талю некуда было деться. Он был третий раз женат и по советским законам не мог выезжать за границу. Необходимо было найти политическую поддержку человека, который бы помог ему преодолеть эту инерцию, и он продал свою душу Карпову, моему оппоненту. Я тут ни при чем. Но в конце жизни Таль, напомню, искал возможность наладить со мной дружеские отношения. А вы знаете историю о его последней серьезной партии в жизни?
– Нет, ничего не слышал.
– Это было в Барселоне, в 92м году. В начале турнира Таль выиграл блестящую встречу у Лотье. Но надолго его уже не хватало, он умирал на глазах, сил не осталось. Белыми Таль предлагал ничью, а черными потихоньку проигрывал. И вот в предпоследнем туре он уже сдал свою партию, а я в этот момент сражался с Акопяном, причем у меня не хватало пешки в эндшпиле. Таль подошел к Акопяну и предложил ничью в следующей последней партии турнира. И Акопян согласился. Но он не одолел меня, а поскольку боролся за первое место, то на следующее утро отказался от ничьей с Талем. Шахматный король сидел перед началом тура мрачный, совсем как живой труп. «Ну что вы так печальны, – пытался я вдохнуть в него жизнь, – ну Акопян, ухудшенный Петросян…». Таль ничего не ответил. И была дикая партия, и Таль, пройдя через проигрыш, в конце концов выиграл ее. А через три недели он умер. И человек, которому я рассказал эту историю, спросил меня, показав на небо: «А вот там было известно, что это последняя партия Таля, и он должен был играть ее и должен был выиграть!». А другой добавил: «Для того, чтобы эта партия состоялась, ты же должен был сделать ничью с Акопяном!».
– А что у вас произошло со Спасским?
– Когда мы оказались на Западе, я считал, что мы очень близки политически и всюду, где мог, поддерживал его. Спасский же, встречая меня, всегда был приветлив, но затем поносил последними словами в прессе. Тем не менее, мы всегда поддерживали и поддерживаем дипломатические отношения.
– Все это было в 70е годы, когда Спасский еще боролся за шахматную корону. А какойто новый конфликт произошел спустя 15 лет?
– Вы знаете, Каспаров, прежде чем играть на большие деньги, всегда интересуется их происхождением. А Спасский свой второй матч с Фишером согласился играть в Югославии, которую тогда бойкотировал весь цивилизованный мир. Они могли выбрать любую точку мира, но сочли, что деньги не пахнут. Ну, да ладно. А потом Фишер делал маразматические заявления о сионистском шахматном заговоре, и все такое прочее. Когда я увидел Спасского, я спросил его, что за глупости несет Фишер. Спасский посмотрел на меня циничным, прозрачным взглядом и сказал, что Фишер прав.
– Странно, ведь Фишер сам наполовину…
– Такое бывает: те, которые наполовину, ненавидят тех, кто на все сто процентов. Это нормально, как в Южной Африке. Немного другой цвет кожи, и их уже презирают.
– Есть ли на свете люди, которым вы не пожмете руки?
– Вот Фишеру и не пожму. Я его знать не желаю.
– А кто ваш настоящий и преданный друг?
– У меня есть очень близкий друг, но он как раз бросил шахматы – английский гроссмейстер Майкл Стин. Это очень поучительный случай. Если я, считайте, заслужил бойкот советских гроссмейстеров, став невозвращенцем, то Стин, британский подданный, был бойкотирован у себя дома за то, что помогал мне. Вот такой нонсенс: чтобы доставить удовольствие советскому шахматному руководству, англичане даже не пустили его в чемпионат Лондона. И тогда Стин не выдержал и оставил шахматы.
– А что это за история с телефоном, о которой я мельком слышал?
– О, это очень смешная история. В 1976 году я перебрался из Голландии в Швейцарию, где получил вид на жительство. Вскоре на моей новой квартире в городе Вольне мне поставили аппарат. И не успел я включить его в сеть, как тут же раздался первый звонок. Звонили из советского посольства, чтобы сообщить мне, что я лишен советского гражданства. Загадочный звонок! До сих пор не пойму, откуда «наши» узнали мой номер, ведь телефон еще не был зарегистрирован, его не было ни в одном справочнике…
– Советская разведка всегда начеку!
– Но и другие службы на высоте. Пять лет назад я жил в Ленинграде в той же гостинице, что и сейчас – тогда она предназначалась для партработников. В комнате было много комаров, и я сказал об этом администратору. А когда вечером пришел в номер, все комары попрежнему располагались на потолке. Злой, усталый, я встал на стул, чтобы самому расправиться с ними, но тут обнаружил, что все они уже мастерски убиты. Признаюсь, такого сервиса нет даже в лучших отелях Европы.
– Виктор Львович, как я понимаю, пик ваших спортивных достижений уже позади, и вы больше не будете бороться за шахматную корону…
– Да, эту дурь у меня отбил Карпов сотоварищи еще в Мерано…
– А сейчас у вас есть какаянибудь основополагающая идея?
– У меня уже нет особых амбиций. Разве что – показать молодым, что им еще есть чему у меня поучиться.
– Вы богатый человек по западным представлениям?
– Не столько богатый, сколько финансово независимый. Если мне захочется, я гдето сыграю или приглашу когонибудь, и мы поработаем вместе. Не понравится турнир, я на него не поеду, а потерю десяти тысяч долларов какнибудь переживу.
– Независимость достигнута благодаря шахматам?
– Безусловно. Я профессиональный шахматист.
Корчному 70
9 декабря 2003 г. в Варшаве состоялась пресс-конференция легендарного Виктора Львовича Корчного, который отвечал на вопросы польских журналистов.
Виктор Львович, кем бы Вы были, если бы не стали шахматистом?
Я был бы учителем истории, поскольку я учил историю в университете. Я, вероятно, преподавал бы историю где-нибудь на Колыме. Вы знаете что это – Колыма? Я бежал в 1976 году, потому что я привык быть самым собой, привык вести себя свободно, а это было запрещено властями.
Теперь Вы снова приезжаете в Россию.
Да, я бываю в России. Первый раз в 1992 году, в Петербурге.
Как Вас принимали?
В первый раз мне казалось, что все извинялись передо мной.
Как часто Вы бываете в России?
Нечасто, но я бываю в осколках Советского Союза. Я уже побывал в Латвии, Молдавии, Украине, Казахстане и Азербайджане.
У Вас есть приятели в России? Когда Вы приезжаете в Россию, то к каким конкретным людям? Или Вы приезжаете только поиграть в лиге?
В России, Советском Союзе, очень низкий уровень продолжительности жизни. Уехав из Советского Союза, я продлил себе жизнь на 10 или 20 лет. Те люди, с которыми я был раньше, умерли. Мне не с кем разговаривать! Я играл за команду Петербурга, но этой команды, кажется, больше не будет.
Интересно другое. На днях меня пригласили сыграть в соревновании, посвященном 75-летию со дня рождения Петросяна. Петросян был одним из моих страшных врагов. Это он старался меня выгнать из Советского Союза, а потом, когда я уже был на Западе, Бог распорядился так, что ему пришлось дважды играть со мной в претендентских матчах. Ему было очень неприятно. Потом, перед своей смертью в 1984 году, Петросян играл на турнире в Таллинне. Там был один журналист из Ленинграда. Он пришел к нему, и Петросян извинялся перед ним за все, что он сделал. Значит, у человека есть совесть? Перед смертью у него как-то оказалась совесть! Я буду играть в турнире, посвященном 75-летию со дня рождения Петросяна. Меня приглашал Каспаров – будет турнир, кажется армянская команда против современников Петросяна, в начале мая.
Какие у Вас сейчас отношения с Каспаровым и Карповым?
С Карповым они более-менее дипломатические… С врагами тоже иногда приходится иметь дипломатические отношения! Мне трудно с ним разговаривать. После всего, что Карпов позволил себе делать со мной… Я сейчас пишу автобиографию. Тогда у меня все было в порядке, но сейчас, когда я вспоминаю, что он делал, у меня сердце болит. Это невероятно!
А руки подаете друг другу?
Приходится. Такая жизнь.
А что с Каспаровым?
Поскольку я враг Карпова, я самый натуральный союзник Каспарова. Но он не всегда это понимает. Я сделал очень много для того, чтобы принести негативную популярность Карпову в Европе. Очень много. И все равно в западной Европе он имеет более позитивную славу, чем Каспаров. Почему? Потому что у Карпова есть штаб людей, которые советуют ему, и он слушает их. У Каспарова тоже есть штаб людей, которые советует ему, но он всегда делает так, как он хочет. Никого не слушает. В результате у Карпова лучше реноме в Европе, чем у Каспарова.
Теперь посмотрим, как Каспаров ведет себе по отношению ко мне. Мы были с ним в прекрасных отношениях, но если что-то не так, как он хочет, он забывает, что я его союзник. Однажды на заседании ГМА возник какой-то вопрос, где Каспаров хотел повести ГМА за собой, а я ему возражал. И ГМА пошел за мной, а не за Каспаровым. Это был такой удар, он мне не простил! В следующий раз, когда мы собрались вместе, был Кампоманес. И вдруг я увидел, что он дружит с Кампоманесом, и он бьет меня для того, чтобы показать, Кампоманесу, какой он хороший. У меня часть крови польская – я не забываю таких вещей.
Я слышал, что Вы стали почетным доктором в Санкт Петербурге.
Нет, я получил докторат в Кишиневе. У самого Карпова не хватает фантазии, он ищет, что у меня, что у меня. И в Петербурге Карпов получил докторат в своем университете. Если вы возьмете журнал, в котором Рошаль берет интервью у Карпова, то посмотрите внимательно на язык Карпова, он неинтеллигентный. Нужна была очень сильная рука, чтобы поучить звание доктора в петербургском университете!
Чем отличается Ваша работа над шахматами сейчас и 50 лет тому назад? Какая разница в подходе к тренировке, работе над шахматами?
Компьютер вмешался в шахматную жизнь. Раньше для того, чтобы сыграть новый дебют, мне нужно было две недели собирать материал и месяц его учить. Теперь мне требуется полчаса.
Компьютер заставляет играть быстрее и быстрее. Где Илюмжинов взял полтора часа на партию? Это несерьезно. Но все серьезное убирается из шахматной игры, а люди называют чемпионат мира по правилам Илюмжинова “илюмжиновкой”! Да, понятно, что сейчас у меня нет тех амбиций, которые были 50 лет тому назад, у меня и энергии меньше, поэтому результаты более слабые. Но, знаете, есть известная поговорка, во многих языках: “Плох тот солдат, который не хочет стать генералом.”
Я помню, как я проиграл матч Карпову в Мерано, в 1981 году – это было очень неприятно. После матча в Багио в 1978 году я написал книгу. А в 1981 году я не написал книгу, а советские теперь делают вид, что этого матча не было! Он выиграл его 6-2. Но там все было так некрасиво, что даже им не хочется вспоминать! А что я? После этого матча я сказал, что больше не буду играть с Карповым! Я это сказал и, наверное, подумал. И за год я потерял 100 пунктов рейтинга. И потом я играл в матче, выиграл легко у Портиша, но проиграл Каспарову, и люди Карпова говорили: смотрите, выглядит, как будто вы нарочно проиграли Каспарову. Это не так!
Что Вы думаете о текущей ситуации в мире? Американский корреспондент утверждает, что популярность шахмат в прессе падает.
Раньше на каждом соревновании были сотни, тысячи зрителей. А теперь? Теперь даже организаторы не думают, что нужны зрители, и турниры с лучшими гроссмейстерами проходят без них – сидят жены участников, и никого больше! Так же, по старой памяти пишут журналисты. Вы еще пишите… Придет поколение, новое, моложе вас, они не будут ничего писать! Это не нужно, потому что никто шахматами не интересуется!
А почему такая ситуация в шахматах?
Я бы сказал, что Илюмжинов виноват…
А я думаю, что и Илюмжинов, и Каспаров!
Каспаров регулярно играет матчи против компьютера, помогая компьютеру расти, не по дням а по часам. Компьютер очень быстро развивается, а Каспаров еще помогает. Ради чего? Ради того, чтобы заработать миллион. Он не такой бедный, но он беднее, чем ван Остером. Но зачем ему этот лишний миллион? Он же не бизнесмен, он же, я повторяю, шахматист. Ван Остером – это самый известный спонсор шахмат в мире, голландец, который, когда компьютеры только начиналась, основал фирму и за 20 лет заработал 3 миллиарда. Не знаю, долларов или гульденов, если вам так любо это знать, сами спросите. Трудно Каспарову бороться с этим человеком.
Каспаров начал играть с компьютером и не может остановиться. Он фактически подставляет ножку самому себе. Компьютер первым делом бьет по гроссмейстерам. Раньше они считались самыми сильными, теперь компьютер сильнее. Я даю сеанс одновременной игры, поучаю где-то кого-то… Получается, что люди должны платить примерно по 50, может быть, и по 100 долларов за то, чтобы сыграть. Я прихожу, играю, делаю ход, я заставляю их играть быстро, но пройдет несколько лет, и любитель придет в магазин, купит за 10 долларов компьютер. Придет домой и будет с ним спокойно играть. Он не будет слушать всякие глупости от Каспарова или от меня.
Но, конечно, в каком-то смысле компьютер и полезен, потому что быстро, очень быстро идет обучение шахматам. С другой стороны, популярность-то исчезает.
Каково будущее шахмат?
Я пессимист.
Я надеюсь, Вы шутите!
Я надеюсь, я шучу!
Вы не думаете, что вместо поединков с компьютерами, интереснее были бы поединки гроссмейстеров с женщинами. Хотя бы по визуальным причинам!
Вы знаете, ван Остером проводил такое соревнование. Сильнейшие женщины играли против сеньоров. Я играл там, но это совсем другое. Играя с женщинами, трудно научится шахматам. А вот с компьютером – самый верный способ!
А как Вы играли с Юдит Полгар?
У меня нехороший счет с Полгар. В настоящее время она играет на голову сильнее меня. В человеческих шахматах еще и психология играет важную роль!
Не могли бы Вы сказать несколько слов о своей семье.
Когда я бежал из Советского Союза, там остались мои жена и сын. Сына призывали в армию, он отказался и отсидел за это два с половиной года в лагере. Я обращался ко многим людям, президентам, парламентам мира, Брежнев мог бы составить книгу из этих петиций. Ничего не помогло. Советские, как правило, заставляли людей 6 лет ждать разрешения на выезд, и ровно 6 лет моя семья провела в Советском союзе. Они приехали в 1982 году.
Считается, что тюрьма и эмиграция – самые серьезные проблемы для семьи. После шести лет мне пришлось разводиться с моей женой. Жили они во французской части Швейцарии, в Лозанне. Сейчас моя бывшая жена умерла, а мой сын живет там же, он женился на своей школьной подруге из Ленинграда. Я считаю, что это проявление тоски по родине.
Моя вторая жена, Петра, отсидела 10 лет в советском лагере в Воркуте. Она родилась в Вене, но когда кончилась война, советские делали во всей Европе все, что хотели. Ее схватили. Она училась в восточной Германии, потом она уехала на родину, в Австрию, и там, в Линзе, ее схватили, увезли и без суда отправили в лагерь. Ей дали 20 лет.
Но поучилась такая история. Советским нужно было иметь посольство в западной Германии. Они просили у Аденауера, чтобы он сделал посольство. Аденауер сказал: всех немцев, всех говорящих по-немецки, верните из лагерей. Нет, нет, они все у нас военные преступники. Не будет посольства! Это был сильный человек, Аднауер. И перед тем, как он улетал в Бонн, советские сдались. Таким образом, Петра отсидела не 20, а 10 лет. 10 лет – это тоже неплохо, можете себе представить. Там не сидят в шикарных костюмах и галстуках. Петра говорит по-русски, и мы больше разговариваем дома по-русски, чем по-немецки, потому что мой немецкий значительно слабее английского. Свадьба была в 1992 году
Вы когда-нибудь встречались с Солженицыным?
Нет, но однажды я через знакомых просил, чтобы он написал предисловие к автобиографической книге “Моя жизнь в шахматах”. Она вышла в 1997 году. И говорят, что Солженицын мягко отказал. Точно также, мои знакомые обращались к папе римскому с просьбой, чтобы он посодействовал моей семье, когда они еще были в Союзе. Мои знакомые сообщили, что он мягко отказал.
Солженицын вернулся в Россию, где, говорят, сейчас демократия. Почему вы не вернетесь?
Я уже объяснил, что мне там не с кем разговаривать. Эти люди, с которыми я был, мои друзья, сначала “сидели на карантине” – когда я проиграл матч Карпову, они перестали со мной разговаривать. А теперь они просто физически исчезли – мне не с кем разговаривать. Во-вторых, я тоже немножко понимаю в политике. Я считаю, что там далеко до демократии.
Ваше поражение в матче с Карповым – это спортивная неудача, или же виноваты политика и пропаганда?
Если говорить о первом матче на Филиппинах, так я его не нарочно проиграл. Правда, как мне сообщил Таль, если я бы его выиграл, то долго бы не жил. Конечно, легче всего сказать, что я не стал чемпионом мира, потому что мне Брежнев не разрешил. Но на самом деле Брежнев не хотел и Каспарова, но Каспаров выдержал и, в конце концов, победил Карпова. В моем характере были недостатки, которые я никогда не смог преодолеть и поправить. И именно эти недостатки помешали мне стать чемпионом, потому что слишком поздно овладел самыми важными тайнами шахматного искусства. В тот момент я уже отдал слишком много энергии.
Как Вы вспоминаете взаимоотношения с другими гроссмейстерами? Со стороны казалось, что все советские держатся вместе, что они – единый блок. Как это на самом деле было?
Очевидно, что господин журналист не хочет покупать мою книгу, мою биографию, он хочет все узнать сегодня. Я не совсем понимаю, о чем вопрос? Я, например, знаю, что я медленно рос. Медленно рос и в шахматном отношении, и медленно развивался политически.
Я помню себя, когда мне было 29 лет, дело было в Аргентине. Ко мне на закрытии турнира подсел один молодой человек и стал спрашивать: “Ну почему советские построили базы военные по всему миру?” Я говорил – “Ну а почему американцы построили по всему миры?”. Он говорит – “Ну а почему советские сделали сателлитами своих соседей?” Тут я не выдержал, начал кричать. Я не помню что. В этот момент я потерял лицо совершенно, пришли организаторы, извинились и все прочее… Я был тогда настолько советизирован, что еще ничего не понимал.
Я помню 1965 год – мне было тридцать с лишним лет. Я рассказываю эту историю в одной книге. Мы поехали после командного первенства Европы в Германии давать сеансы. И в маленьком городе нас встретил один немец, который говорил по-русски. Я был вместе с Геллером. Мы приехали к нему домой, он сказал несколько слов по-английски и почувствовал, что экономист с Дерибасовской (это главная улица в Одессе) не очень силен в английском языке, и прямо при нем предложил мне остался на Западе, обещал помощь. У меня были трудности в тот момент. Мне было очень нелегко выезжать заграницу. Я сказал – спасибо, но мы такие привилегированные в Советском Союзе, поблагодарил и все. Я вспоминаю этот эпизод – я потерял 11 лет нормальной жизни, потому что я не созрел, политически. Я не знаю, вы об этом спрашиваете, наверное. Или и об этом тоже?
Еще и о том, какие были отношения между советскими шахматистами?
Давайте я вам расскажу еще одну историю. В 1960-м году я первый раз стал чемпионом Советского Союза. Я на пол-очка обошел деливших 2-3 место Петросяна и Геллера. С Бронштейном я всегда был в хороших отношениях, вместе с ним мы готовился к матчу с Карповым 1974 года в Москве. Мы сидим, готовимся, и вдруг Бронштейн говорит: “А знаете, в 1960 году я в последнем туре сплавил партию Геллеру! Взял, подставил фигуру и скоро сдался”. Я говорю – а как же я? Вы же меня предали! Он объясняет, что увидел, как бессовестно проигрывает Крогиус Петросяну, и не мог одного Петросяна оставить чемпионом СССР! А у меня в этот момент уже было проиграно с Суетиным! Представляете, мой приятель рассказывает такую вещь через 14 лет! Я понял, что вот это был первый заговор Петросяна против меня. Меня нужно было остановить! За 3 тура до конца я не за ту фигуру взялся и проиграл, но потом я выиграл у Крогиуса, вторую выиграл у самого Геллера и перед последнем туром был на пол очка впереди всех. Я играю эту последнюю партию белыми и стою хуже. Я понимаю, это очень важная партия, и предлагаю ничью Суетину. Он отказался и на моих глазах пошел разговаривать с Петросяном и Геллером. И Петросян сказал ему – соглашайся! А Геллер сказал: играй, ты его пробьешь! И потом был сильный обоюдный цейтнот, я его переиграл, я выиграл ту партию! Вот видите, вот это отношения между гроссмейстерами, не думайте что это такой монолит! Нет!
Да, именно такой был вопрос – “монолит” это был, или нет.
Еще один эпизод. Матч “Советский Союз против Польши”, в Лодзи. Я играл партию против Браницкого. Советский Союз выигрывал, кажется, 16-4, у меня был сильный цейтнот, ходы не записывали. Если позиция повторилась 3 раза, то он просрочил время, а если позиция повторилась четыре раза, то ничья – это ясно. У нас был осторожный и культурный руководитель по фамилии Абрамов, он предложил мне сделать ничью, но я настаивал. Советский Союз сильнее Польши, поэтому мне дали очко. Я настаивал, я выиграл. Такая же история случилась потом у Таля против Адамского, в Люблине. Он проиграл партию, а потом жена его сказала – да нет, там что-то со временем не так было. И он уже сдался, уже расписался, а потом спас партию и даже выиграл ее! Вот так воспитывали шахматистов!
Современные шахматы – это еще искусство или уже нет? Может быть, лучше сказать, что это спорт или борьба?
Нам нравится, и вам, журналистам, нравится, когда шахматы – искусство. Эта сторона уходит, а остается память, остается наука. Слово “борьба” имеет отношение к спорту. Какой может быть спорт в игре против компьютеров? Значит, остается только, не знаю, что-то такое научное или наукообразное. Я надеюсь, что, если Илюмжинов уйдет из шахмат, многое вернется. То, что было интересным в шахматах и остается интересным до сих пор.
Завтра будете участвовать в турнире по быстрым шахматам. Можно бы сказать, что быстрые шахматы бьют шахматное искусство.
Я считаю, что все виды шахмат полезно пропагандировать и развивать. Только не нужно в блиц и пятиминутки решать, кто будет чемпионом мира, и решать, кто получит 500.000 долларов! Вот этого не должно быть.
Что бы вы сделали, если были бы президентом ФИДЕ?
Это трудно, я бы отказался.
Как Вы считаете – кто должен стать президентом ФИДЕ?
Начиная с Кампоманеса-Карпоманеса, ФИДЕ стало сектантской организацией. Общественность не знает ничего о том, что происходит. К примеру, Кампоманес был первым президентом ФИДЕ, который получал жалование, 150.000, кажется, швейцарских франков в год. До него были люди состоятельные, которым деньги не нужны, или же люди, которые не хотели забирать деньги, которые нужны для развития шахмат. Скажем, Олафссон получал свои деньги от исландского государства, но он не залезал в деньги ФИДЕ.
Вы спрашиваете, кто должен быть президентом? Должен быть, во-первых, человек западного мира, во-вторых – небедный, иначе будет все то же самое. Илюмжинов – президент Калмыкии, а как живут калмыки у него в стране? Плохо! Где он берет деньги на шахматы? От каждого калмыка понемногу. Так тоже не должно быть!
Когда Вы получили самый большой приз в жизни?
Я думаю, что это было в Багио. Это было во время матча с Карповым на Филиппинах. Мне трудно вспомнить, сколько. Если миллион был на двоих, то я получил где-то 400.000 швейцарских франков, это было около 200.000 долларов. В Мерано было что-то похожее.
Сколько часов вы ежедневно посвящаете шахматам.
Я считаю, что шахматист должен ежедневно работать столько времени, сколько продолжается нормальная шахматная партия. Раньше было 5 часов – надо было обязательно заниматься 5 часов. Сейчас партии короче, к сожалению, но я считаю, что 4 часа в день заниматься нужно.
Вам это удается?
Да.
Что в вашей жизни случилось за последний год?
У меня очень плохой год. Я с каждым месяцем играл все хуже и хуже. Дошло до того, что в одном турнире я сделал 4 ничьих и 6 партии проиграл! Такого у меня в жизни не бывало. Но с годами надо привыкать!
Мы знаем, что в Швейцарии, кроме Вас, нет великих шахматистов. Как выглядит шахматная жизнь в этой стране?
Шахматный бум начался в Швейцарии в 1971 году, когда чемпионом мира среди юношей стал Вернер Хуг, который в финале выиграл у Ваганяна. Тогда шахматы стали развиваться – появились турниры, где играли и большие шахматисты. Сейчас? Видите, Вернер Хуг – ленивый человек и играет мало, а я в возрасте и играю плохо. Появляются новые молодые шахматисты – Пеллетье и Форстер, но они еще не достигли вершины Хуга или моей.
Швейцария – это одна из тех стран, куда очень трудно проникнуть, там очень мало людей из Советского Союза. Тем не менее, какие то женщины выходят замуж за швейцарцев, и одна из ведущих молодых шахматисток в городе Цюрихе – Анастасия Гаврилова.
Последний вопрос – как ваше здоровье?
Неплохо по виду. Если я час разговариваю без устали, еще ничего. То одна бывает проблема, то другая. Когда вы будете в моем возрасте, наверное, сами поймете.
ЛЮДИ И ФИГУРЫ
Антишахматы Четверть века самому скандальному матчу на первенство мира
Московский Комсомолец от 04.08.2003 Евгений ГИК.
В июле 1978 года стартовал самый скандальный в истории матч за шахматную корону – между Анатолием Карповым и Виктором Корчным. Спустя несколько лет Корчной издал книгу об этом поединке, которую назвал “Антишахматы”. Матч в Багио был не столько шахматный, сколько политический, действительно антишахматы, где претенденту-одиночке противостояла вся Система – советская партийная машина во главе с Леонидом Брежневым, который хотя и был близок к маразму, по нескольку раз в день спрашивал: “Как там наш Толик?”
Писатель Бенедикт Сарнов рассказал однажды, как в Советском Союзе зарабатывались очки. Брали интервью у Карпова и Корчного перед стартом их первого матча в Москве. И каждому был задан традиционный вопрос: “Ваша любимая книга?”. Карпов, не колеблясь, ответил: “Как закалялась сталь”. А Корчной то ли по наивности, то ли по ничем не оправданной искренности назвал сомнительного для партийных кругов писателя Хемингуэя, его роман “По ком звонит колокол” (ладно бы еще назывался “Обком звонит в колокол”). Вот Карпов и заработал очко, а может быть, и не одно! В матче 1974 года в зале им. Чайковского Карпов выиграл у Корчного 12,5:11,5. Игрался финальный матч претендентов, но, когда спустя полгода Фишер не пожелал отстаивать свой титул, оказалось, что это был матч на первенство мира, назвавший имя 12-го шахматного короля, им стал Анатолий Карпов.
Уступив юному гроссмейстеру, Корчной в интервью одному югославскому агентству неосторожно признался, что по таланту его соперник не превосходит тех, кого он обыграл в данном цикле. Как же Корчной мог позволить себе так непочтительно отозваться о члене ЦК ВЛКСМ, любимце партии и народа? И вот поехало-повело… Сначала Тигран Петросян опубликовал в “Советском спорте” реплику “По поводу одного интервью Корчного”, затем недостойное поведение претендента осудила Шахматная федерация СССР, а вскоре в прессе появились и письма трудящихся под рубрикой “Hеспортивно, гроссмейстер!”. Дело кончилось тем, что Корчному срезали гроссмейстерскую стипендию, перестали пускать на международные турниры – он на два года стал невыездным. Шахматист ь2 понял, что у него нет другого пути еще раз побороться за корону, как покинуть СССР, и при первой возможности – летом 1976-го – он остался в Голландии, став невозвращенцем и, с точки зрения властей, пополнил отряд советских диссидентов (хотя Корчной никогда не был диссидентом, а лишь отстаивал свои спортивные, шахматные права). “Hичего, кроме чувства возмущения и презрения, не вызывает у нас подлый поступок шахматиста Корчного, предавшего Родину…” – так начиналось письмо все в том же “Советском спорте”, которое подписали более 30 гроссмейстеров (все, кроме Ботвинника, Спасского, Бронштейна и Гулько). Имя Корчного стало запрещенным, издания, где он упоминался, изымали из библиотек. Вот один пример. У автора этих строк выходила тогда книга “Математика на шахматной доске”, весьма далекая от политики. Hо редактор устроил мне разнос, обнаружив Корчного в таблице рейтингов. Пришлось вырезать строчку – отныне такого шахматиста в стране не существовало.
Вскоре Виктор Львович получил новое имя – Злодей, а во время матча в Багио его называли не иначе как “претендент”. Так все три месяца Карпов и играл с неизвестным претендентом. Песню Владимира Высоцкого о Фишере знает каждый, но любопытно, что он написал еще одну шахматную песню – про опального Корчного, которую, правда, не решился спеть.
И вот сидят они: один – герой народа,
Что пьет кефир в критический момент,
Другой – злодей без имени и рода,
С презрительною кличкой “претендент”.
Понятно, что такой текст четверть века назад можно было “опубликовать” только в самиздате. Конец песни, впрочем, вполне оптимистический.
Hа Филиппинах бархатный сезон.
Поклонники ушли на джонках в море.
Очухался маленько чемпион,
Про все, что надо, высказался он
И укатил с почетом в санаторий.
Итак, в Багио с одной стороны шахматного столика находился символ советской системы, а с другой – предатель родины. И, само собой, вопрос о поражении Карпова партийно-спортивными чиновниками даже не рассматривался. Выступая спустя лет десять в “Останкино”, Михаил Таль без всяких шуток признался: “Мы не могли представить последствия, если бы чемпионом мира стал не советский, а антисоветский шахматист. Hе исключено, что шахматы тогда объявили бы лженаукой”. Карпова к матчу готовили лучшие советские гроссмейстеры, причем бывшие друзья Корчного: Таль, Геллер, Полугаевский и др.
У каждого были свои мотивы попасть в команду чемпиона. Так, у Таля, женившегося в третий раз, неожиданно возникли проблемы с выездом, теперь они легко были решены. Очевидно, что перед поединком в Багио и во время его Карпову были предоставлены все мыслимые и немыслимые условия. Hапример, в конце трехмесячного марафона выяснилось, что у чемпиона несколько хромает испанская партия, и из Москвы на помощь срочно вылетел гроссмейстер Васюков, специалист по данному дебюту… Весь мир, затаив дыхание, следил за поединком в Багио. Первые семь партий протекали остро и завершились вничью, причем в пятой Корчной мог объявить противнику мат в четыре хода. Hо постепенно Карпов захватил инициативу, и после двадцати семи встреч счет был 5:2 в его пользу (ничьи в этом матче не засчитывались). Игра велась до шести побед, и до цели оставалась всего одна.
Что говорить: политика политикой, но Карпов играл в шахматы лучше Корчного, и цифры вполне соответствовали игре. Однако тут утомленного чемпиона оставили силы – еще четыре тура, и счет неожиданно сравнялся – 5:5. Положение было катастрофическим. Считается, что Карпова выручил тогдашний президент Шахматной федерации СССР космонавт Севастьянов, который в критический момент увез Анатолия в Манилу на баскетбольный матч и тем самым отвлек его от горестных раздумий. А может быть, настроение Карпова улучшилось по другой причине: как раз в день проигрыша последней партии он подписал выгодный коммерческий контракт об использовании его имени для рекламы компьютеров.
Впрочем, ненависть коммуниста Севастьянова к отщепенцу Корчному была столь велика, что наверняка передалась его младшему товарищу, Карпову. Космонавт то и дело унижал Корчного, сравнивая его с другими отбросами советского общества – с Солженицыным и Ростроповичем, с Бродским и Hеизвестным. В 2001 году многие стали свидетелями того, как печально завершилось противостояние Корчного и Севастьянова. Hа открытии чемпионата мира в Кремлевском Дворце съездов они оказались за соседними столами. Увидев Корчного, участника турнира, депутат Севастьянов, гость чемпионата, решил, что живым сегодня злодей от него не уйдет, и, достигнув необходимой кондиции и консистенции, двинулся в бой на своего классового врага. Перестройка ни в коей мере не повлияла на непримиримого коммуниста и патриота – его отношение к изгоям, сионистам, иудам, христопродавцам и прочей пятой колонне ни капли не изменилось. Севастьянов неумолимо приближался к Корчному, назревал грандиозный скандал. И тут, к счастью для Виталия Ивановича, он внезапно как подкошенный, почти театрально свалился на пол. Соседи по столу с трудом подняли его и усадили на свое место. Да, дуэль Севастьянов-Корчной по принятию спиртных напитков закончилась полным фиаско члена КПРФ. …
Так или иначе, в 32-й партии Карпов убедительно взял верх над Корчным, одержав шестую, желанную победу, и тем самым спас Брежнева от инфаркта. – Почему вы не стали чемпионом мира в Багио? – спросил я у Корчного, когда он спустя пятнадцать с лишним лет появился наконец в Москве. – Ведь на финише матча, выиграв у Карпова три партии, вы сравняли счет, а в психологическом отношении получили заметный перевес. – Да, такой шанс у меня был, – согласился Корчной, – но… Тут я должен привести один свой давний разговор с Талем. После окончания битвы в Багио моя супруга Петра воздела руки к небу и спросила, почему Бог не послал мне победу в этом поединке. Это происходило в 1978-м, а ответ я получил лишь в 1990-м. Во время шахматной олимпиады в Югославии Таль однажды зашел в ресторан, а я, находясь среди своих болельщиков, стал бросать ему упреки относительно поведения “советских” в моих матчах с Карповым. Таль слабо отбивался, а потом вдруг произнес такую фразу: “Там, в Багио, мы все боялись за вас – если бы вы выиграли матч, вас бы уничтожили физически. Для этого все было подготовлено”. – Как это понимать? – Известно, что тогдашний президент ФИДЕ Кампоманес активно участвовал в операциях КГБ. Поэтому люди из органов могли договориться с филиппинцем о чем угодно. Так что теперь вам ясно, почему я не выиграл у Карпова. Видно, Богу хотелось, чтобы я еще поиграл в шахматы.
В конце семидесятых у десятого чемпиона мира Бориса Спасского поинтересовались, почему он, опережая Корчного многие годы, затем безнадежно отстал от него. “Hичего удивительного, – ответил Спасский, – Корчной необыкновенный труженик! Когда он жил в СССР, я называл его героем социалистического труда, а когда он перебрался на Запад, то присвоил ему звание героя капиталистического труда”.
Hо так распорядилась судьба: одного шага не хватило Корчному, чтобы стать тринадцатым шахматным королем. – Вы знали, что во время матчей с Карповым у вас в Союзе было много болельщиков среди интеллигенции? – задал я Корчному еще один вопрос. – Я догадывался об этом. Как в свое время за Фишера, за меня болели люди, которые не имели обо мне никакого представления, многие даже не знали шахматных ходов. Просто это был их протест против советской власти. Сильно переживал за Корчного замечательный писатель Сергей Довлатов. Причину этого он объяснил в газете “Hовый американец” в свойственном ему стиле. “Вообще это неправильно, что я болею за Корчного. Болеть положено за того, кто лучше играет. Hо я всегда болел неправильно. Hапример, с детства переживал за “Зенит”. Hо не потому что команда ленинградская, а потому что в ней играл Левин-Коган. Мне нравилось, что еврей хорошо играет в футбол, особенно головой. Хотя еврейской голове можно найти и лучшее применение…
Мне говорили, что у Корчного плохой характер, что он бывает агрессивным, резким и даже грубым. Что он недопустимо выругал Карпова, публично назвал его гаденышем. Hа месте Корчного я бы поступил иначе. Я бы схватил шахматную доску и треснул Карпова по голове. Хотя это не спортивно и даже наказуемо в уголовном порядке. Hо я бы поступил именно так. Я бы ударил Карпова по голове за то, что он молод, за то, что у него все хорошо, за то, что его окружают десятки советников и гувернеров. А за Корчного я болею не потому, что он живет на Западе и, разумеется, не потому, что он – еврей. А потому, что он в разлуке с женой и сыном. И еще потому, что он не решился стукнуть Карпова доской по голове. Полагаю, он желал этого не меньше, чем я. Конечно, я плохой болельщик. Hе разбираюсь в спорте и застенчиво предпочитаю Достоевского баскетболисту Алачачяну. Hо за Корчного я болею тяжело и сильно. Только чудо может спасти его от поражения. И я, неверующий, циничный журналист, молю о чуде…”
Как известно, чуда не произошло. Корчной проиграл Карпову в Багио, а спустя три года и в Мерано. Hо зато его семью после этого выпустили на волю… Возвращение Карпова из Багио домой после победы над злодеем было почти таким же крупным событием в стране, как возвращение Юрия Гагарина из космоса. Телевидение направило на торжественную встречу в “Шереметьево” популярного спортивного комментатора Владимира Маслаченко. Лапин хорошо относился к нему и доверил важную миссию: первым из телевизионщиков взять интервью у чемпиона мира. В окружении толпы партийных работников, кагэбэшников и спорткомитетчиков Карпов рассказал перед телекамерой, как он одолел врага народа.
Пора было идти на праздничный митинг, открывающийся в VIP-зале, и тут Маслаченко шепнул Карпову на ухо: – Анатолий Евгеньевич, все замечательно, но вы ни слова не сказали о телеграмме от Брежнева. Карпов побледнел и позеленел одновременно. За три месяца поединка в Багио он не испытал такого стресса, как в эти секунды. Кто-кто, а он прекрасно понимал, что его шахматная карьера на этом закончилась. Как глупо и обидно: выдержать три напряженных месяца и все перечеркнуть одним безответственным ходом. Завтра ни одна газета не сообщит о его выдающейся победе. – Hе волнуйтесь, не все потеряно, – утешил Маслаченко Карпова. – Сейчас вы ответите еще на один мой вопрос, а потом я смонтирую как надо. И тут корреспондент ТВ живо поинтересовался у своего собеседника: – Скажите, Анатолий Евгеньевич, какой миг был для вас самым счастливым в Багио? – Признаюсь откровенно, – бодрым голосом зарапортовал чемпион, – у меня не было более счастливого мгновения вдали от родины, чем то, когда я получил поздравительную телеграмму от дорогого Леонида Ильича. Рад доложить партии и правительству и лично Леониду Ильичу… – и пошло-поехало. Пять минут Карпов признавался в своей горячей любви к Генеральному секретарю. Телевизионные камеры гудели каким-то особым звуком, словно аккомпанировали герою Багио. А уже через час программа “Время” началась с интервью Карпова, которое он дал Владимиру Маслаченко: “Скажите, Анатолий Евгеньевич, какой миг…” Вот так Маслаченко сумел спасти Карпова, а заодно и отечественные шахматы от неминуемого забвения.
Был ли Корчной еврейским диссидентом?
Лев Харитон, город: Нью-Йорк
В июле 1976 года, играя на турнире в Амстердаме, Виктор Львович Корчной попросил политического убежища. Известие об этом потрясло всех в СССР – и тех, кто играл в шахматы, и тех, кто знал о них понаслышке. Это было как взрыв бомбы – даже по сравнению с другими фигурами советской культуры, науки и спорта, решившимися в то время не возвращаться на «одну шестую», поступок Корчного стоял особняком. Дело в том, что шахматы уже много десятилетий пользовались неслыханной поддержкой советского государства. Без преувеличения можно сказать, что ни в одной отрасли человеческой деятельности советские люди так не преуспевали, как в шахматах. Руководителями партии и правительства успехи советских гроссмейстеров использовались как превосходный идеологический жупел: победы в интеллектуальной игре преподносились как убедительнейшее доказательство преимущества советского образа жизни и торжества социализма.
К тому же – и это было важно – Корчной в то время уже в течение почти двух десятилетий входил в шахматную элиту мира и был одним из реальнейших претендентов на мировое первенство. Это испугало шахматных бюрократов в СССР. Гроссмейстер Юрий Авербах, один их столпов советского шахматного движения, руководитель советской
шахматной федерации и, кстати, один из близких приятелей Корчного, написал в Международную шахматную федерацию письмо с требованием бойкотировать участие Корчного в цикле соревнований на первенство мира. И верно, советским не нужна была еще одна головная боль. Лишь незадолго до бегства Корчного они сумели избавиться от Фишера, посадив на шахматный трон Карпова, а теперь перед ними замаячила еще большая неприятность: а вдруг чемпионом мира станет беглец из Страны Советов?
Тому, кто был в ту пору мал или еще не родился, можно напомнить, что, проиграв матч претендентов в Москве в 1974 году Карпову (это дало Карпову право на матч с Фишером, тогдашним чемпионом мира), Корчной выступил в печати – не советской, а западной! – с рядом интервью, в которых он заявлял, что Карпов не превосходит его и других советских гроссмейстеров. Он также говорил о том, что его матч в Москве с Карповым игрался в условиях, в которых явно чувствовался «режим благоприятствования», созданный молодому претенденту власть придержащими.
Казалось бы, в этих заявлениях не было ничегоаполитичного или, упаси Бог, антисоветского. Но думать так – это не знать, какой политической властью обладал
тогда да и много лет позже (вспомним матчи с Каспаровым!) Карпов – любимец партии и комсомола. Эти заявления дорого стоили Корчному. Его поездки на турниры на Запад стали ограничивать, а в советской печати его подвергли подлинному остракизму. Постепенно у Корчного созрело решение уехать их СССР, и в 1976 году он стал политическим беженцем.
О своей борьбе с Карповым (он с ним сыграл два матча на первенство мира – в Багио на Филиппинах в 1978 г. и в Мерано в Италии в 1981 г.) и о борьбе с советским политическим и шахматным истэблишментом Корчной подробно рассказал в книгах «Шахматы – моя жизнь» и «Антишахматы». Это была борьба, в которой противники сражались в неравных условиях. Шахматного аппаратчика Карпова поддерживала вся государственная машина СССР, а Корчной выступал в роли одиночки, словно доказывая слова, что и один в поле воин. И правда, хотя он и проиграл оба матча, он снискал симпатии всего мира своим необыкновенным мужеством, боевым характером и, несомненно, высочайшим шахматным мастерством.
Пишу эти заметки для «Форвертса» и знаю, что, в первую очередь, их будет читать еврейская публика. Поэтому поспешу слегка разочаровать ее. Корчной никогда не был борцом за права евреев. В календаре дат знаменитых евреев «Форвертса» (который всегда читаю с большим интересом) я прочел, что против Корчного была развернута антисемитская кампания. Если это и правда, то сильно преувеличенная. Сам Корчной никогда не говорил о своем еврействе и еврейском вопросе, да и вообще, если прочитать его интервью за последние годы, себя он считает скорее католиком. “В церковь я, правда, не хожу”, – признается гроссмейстер. Похоже, он в шахматах, разбирается, намного лучше, чем в религии. Его отец был поляком, а мать еврейкой, они развелись, когда Корчной был ребенком, и он вырос в семье отца.
Разумеется, любая борьба в СССР против не похожего на других человека, а особенно имеющего хоть половину еврейской крови, всегда носила антисемитский привкус. Особенно когда такой человек противостоял такому стопроцентному «русаку», как Карпов. И все же эта борьба с Корчным носила именно политический характер. На примере Корчного советские правители хотели показать и всем в СССР, и в остальном мире, что с диссидентством они борются беспощадно.
Думаю, что читатели не очень расстроятся от того, что Корчной не являлся еврейским диссидентом. Меня, однако, огорчает другое. Уже на протяжении многих лет Корчной говорит, что вообще он никогда не был диссидентом, а стал невозвращенцем сугубо по профессиональным соображениям. Мол, ему мешали играть в шахматы в СССР, не слишком часто посылали на турниры на Запад и пр. Надо отдать должное Виктору Львовичу – он всегда был человеком честным, прямым и искренним. Говорил всегда то, что думал, а это дано немногим. Но не сужает ли он свою борьбу за права шахматиста чистым профессионализмом? Не видит ли он, что его противостояние шахматным бюрократам в СССР входило в контекст политической конфронтации?
Сделаем такое сравнение. Если, скажем во Франции на демонстрации выходят учителя, требуя повышения зарплаты, то это, несомненно, экономические акции, а никак не политические. В СССР с его тоталитаризмом любое самое невинное проявление сопротивления установленному порядку перерастало в политическое действие. И именно в эту борьбу, возможно не осознавая этого, оказался вовлечен Корчной. Как и многие другие,
кто имел мужество сказать правду.
Помню, как я и многие мои друзья ловили вести – сначала из Багио, а потом из Мерано (обычно это было по «Голосу Америки»)-, как мы желали успеха «Виктору Грозному». И не потому мы были на его стороне, что он нравился нам как человек или мы предпочитали его
манеру вести шахматный бой. Нет, мы знали, что он противостоит Карпову, всему коммунистическому фанфаронству и тотальной лжи. Именно тогда среди всех, кто поддерживал Корчного стало ходить ироническое фольклорное четверостишие: И вот они сошлись.Один – герой народа, Что пьет кефир в критический момент. Другой – злодей без племени и рода С презрительным названием «претендент».
Да, только как политическая воспринималась борьба Корчного против Карпова со всем его комокружением. Помню, как мой давний друг гроссмейстер Борис Гулько, бывший долгое время отказником, был допущен с милостивого благоволения властей играть в чемпионате Москвы в 1981 году. Этой шахматной подачкой бюрократы хотели, так сказать, умаслить Бориса. Они боялись, что он, сильнейший гроссмейстер, уедет на Запад и будет помогать Корчному. Борис блестяще выиграл турнир, но на церемонии закрытия чемпионата (я находился в тот момент в зале Центрального шахматного клуба в Москве) после вручения ему чемпионской медали он вынул из кармана бумажку и прочел свое письмо в защиту Корчного! Решение властей было незамедлительным – еще на пять лет, до 1986 года, Бориса продержали в отказе. Разве эта борьба не была политическим диссидентством? Без сомнения, да! Ведь в то время речь уже шла не только о профессиональных, а скорее, человеческих правах Корчного: желая посильнее подкосить шахматиста-бунтаря, власти посадили в тюрьму его сына- ему вменялось уклонение от службы в Советской Армии. И именно об этом говорил Гулько.
Конечно, у великих людей своя логика, и, возможно, ее не так просто постичь. Вспоминаю, как еще во времена перестройки Майя Плисецкая, давая интервью по советскому телевидению, на вопрос журналиста, не был ли связан ее продолжительный «невыезд» в 50-е годы на гастроли на Запад с ее еврейством, поспешила ответить, что была под «колпаком» у властей, подозревавших ее в шпионаже. «Вот Рихтер, – сказала великая балерина, – не пускали на гастроли из-за того, что он был немец. Нет, а я страдала из-за того, что меня считали шпионкой!»
По правде сказать, я был, наверное, не единственным евреем, обиженным ответом Плисецкой. От нее вправе можно было получить правдивый ответ -тем более, что наступили другие времена и правда, хоть какая-то ее доля, была разрешена. И как ни пытался журналист вывести балерину на еврейскую тему, ничего ему не удалось.
Ведь правда, как ни дорога и необходима она, особенно важна, если произнесена вовремя! Когда ее ждут от тебя миллионы людей. У Плисецкой была в тот момент отличная трибуна, чтобы сказать о суровой судьбе еврейского народа при коммунистических правителях. Но она ей не воспользовалась. То ли сработал «внутренний редактор»,то ли, включился, как с Корчным, рефлекс гипертрофированного эгоизма талантливого человека, которому часто бывает неважно, что ждут от него люди, и что они о нем подумают.
Но живой человек – это всегда живой человек со всеми его достоинствами и недостатками. Поэтому я и написал в самом начале о двойственности моего отношения к Корчному. Возможно, нравится нам это или не нравится, он прав, относясь к себе не как к политическому диссиденту, а как к человеку, защищавшему свои права против произвола. Возможно, стоит воздать ему должное за то, что он не облачается в прикид борца за гражданские права. Лучше быть честным, чем притворяться! Хотя это и труднее. А Корчной всегда был честен – и по отношению к себе, и к другим. Отсюда и его отношение к шахматным легендам, его современникам – несомненно, субъективное и без политеса, но интересное для тех, кто изучает шахматную историю.
20 марта 2005 г.
ЧЕМПИОН МИРА ГРЯДУЩЕГО
Борис Клетинич. Монреаль. получено 22.июня 2007 г.
Справка. Виктор Львович Корчной (род. в 1931 году в Ленинграде)- международный гроссмейстер, один из крупнейших шахматистов 20 века. Четырехкратный чемпион СССР, победитель десятков международных турниров. Победитель шахматных Олимпиад в составе сборной СССР. Заслуженный мастер спорта. С 1962 года претендент на звание чемпиона мира. Победитель турниров претендентов и участник матчей на первенство Мира в 1974, 1978, 1981 гг. Обладатель “Оскара” как лучший шахматист мира 1978 года. В 1976-м попросил политическое убежище на Западе.
Был лишен всех спортивных званий и гражданства, подвержен шахматному бойкоту. С 1982 года живет в Швейцарии.
ОБЩАЯ КАРТИНА История шахмат насчитывает тринадцать чемпионов. Эрудиты и знатоки с натяжкой припомнят ещё пятерых, заглядевшихся на корону, но не загребших её. Один из них – “Victor the Terrible”, «Ужасный Виктор», бьющийся по сей день нещадно и нелицеприятно.
Последняя – из мяса и крови – шахматная легенда века, он универсален, как правдоискатель, и эгоцентричен, как истинный творец.
Именно он, антикоммунист и перебежчик, – последний полпред эпохи, когда шахматы, подобно космическим полетам, входили в сферу державного интереса.
Подоттесненный компьютерными мальчиками, он и сегодня, в свои 72, сражается как полоумный – с накалом, достойным защитника Державы. Вот какой только, спрашивается, державы? Той ли послевоенной, с шахматной школой, не имевшей оппонента на Западе?..
Корчной был равным среди великих в ее пантеоне, но его бегство в 76-м, похоже, лишило его не только подданства, но и принадлежности к определенной эпохе. Шесть десятилетий сражается эта парадоксальная фигура за свои таинственные идеалы. И если верно предположение, что Господь шлет испытания каждому по силам, то Корчной по сумме судьбы исполинский герой. В дни своей спортивной кульминации он сплоховал на расстоянии одного очка от короны, но это придает лишь дополнительное – трагическое и возвышенное – свечение его образу.
ПРЕДПОСЫЛКИ КОНЦЕПЦИИ Корчной родился в Ленинграде в не слишком благополучной польско-еврейской семье, в обстоятельствах, как бы подстраивающихся под каноны житийной литературы.
Точно в провозвестие грядущего отщепенства, родная мать отказалась от него.
Подростком пережил блокаду.
Отец погиб в ополчении.
Воспитан и спасен от голодной смерти мачехой.
В 44-м пришел в шахматный кружок Дворца пионеров.
Через три года чемпион СССР среди школьников.
Вундеркиндом не слыл, препятствия брал лбом.
Отличался негибким поведением, лобовым пониманием этики и справедливости, неукротимым спортивным характером. За доской не разбирал друзей и врагов. Не желая изменять первому тренеру, кандидату в мастера, отказался от опеки гроссмейстера Толуша, одного из сильнейших игроков своего времени.
Став чемпионом СССР среди взрослых, отвел приглашения из обоих штабов матч-реванша Таль-Ботвинник (1961). Приступая к борьбе за мировую корону, полагал неэтичным входить в лаборатории будущих соперников.
РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ. Поколенье, к которому принадлежит Корчной, явило трех чемпионов мира: Таля, Петросяна и Спасского. Замечательные их таланты развивались гармоничнее, чем корчновский. Доминируя на вершине поочередно с 59-ого по 72-й, они оставляли Корчного на ближних подступах. Он и пиджак в те годы носил как четвертый, или, в лучшем случае, третий, и по трапу самолета с олимпийской сборной спускался за чьей-то спиной и с выраженьем лица подразмытымю Хотя по количеству турнирных первых мест, по устрашающему максимализму в творчестве, уже тогда превосходил всех в мире.
Личный счет с чемпионами постепенно складывался в его пользу, он был теневою звездой шестидесятых, но статистика, увы, только фиксирует, а не коронует.
Он приближался к сорока,- любимец Ленинграда, раздражитель Госкомспорта, полунедотепа в плохо поглаженных брюках, упертый самоборец, характерно набычившийся над доской,- а работал над собой люто, как честолюбивый перворазрядник. Обладая бытовым чувством юмора, в игре напрочь не понимал этикета. Усаженный с Че Геварой для показательной партии, разнес в тринадцать ходов. Ко всеобщему конфузу.
А все говорили, он достиг своего пика. Одиночка-американец Фишер громил тогда всех и вся. Начиналась шахматная война с США.
Корчной переучивался играть. С опозданием усваивал то, что нужно было брать у Толуша или Ботвинника с Талем. За чистоплюйство надо платить, вот и платил, наново обретая себя в 73-м, накануне очередного претендентского цикла, когда страшная тень американского чемпиона парализовывала целые поколенья.
Корчной резко прибавил. Невзирая ни на что наступала его эпоха.
Расклад получался такой: он теперь играл неоспоримо сильнее Спасского и Петросяна, теснивших его прежде.
Неожиданно самоустранился Фишер.
Торжествующая логика истории, казалось, высвобождает для него по меньшей мере одну чемпионскую каденцию…
ЗАДЕЛ КУЛЬМИНАЦИИ … но зазор, персонально оставленный для него, был оспорен державой в пользу юного Карпова. Корчной помимо воли оказался её врагом. К их финальному матчу в Колонном зале в 74-м Карпова готовили лучшие шахматные силы СССР. Добавим и шумную пропагандистскую компанию, рассчитанную на домохозяек и превратившую Корчного в объект изоляции, почти бойкота. Проиграв с минимальным счетом под антисемитские улюлюканья, он затаился, но не простил ни хулиганских выкриков, ни телефонных угроз.
Никто из писателей, правозащитников, дирижеров, балерин не наделал столько шуму своим побегом.
Он не владел стилистикой шоу. На нем и самое модное тряпье сидело мешковато. Курил как в шпана подворотняя в кулак. Да и антисоветизм его казался неотесанным, стихийно-доморощенным. Этакий детина-бунтарь без ясного понимания стратегии борьбы.
Но поступок-то был совершен. Проснувшийся невозвращенцем в какой-то голландской полудеревне, он и платежный чек на автозаправке не умел заполнить, а не то что по-западному бытовать и мыслить. Одно дело – дерзить партийцам из Госкомспорта или “шахматистам в штатском”, всегда сопровождавшим его за границей, другое – выброситься как дельфин на берег.
Бегство Корчного, вызвавшее политическую бурю, являлось на деле событием циклическим, природным. Не самолюбивая прихоть, не сладость отмщения надиктовали его, но таинственные космические мутации, отозвавшиеся в костном мозгу восприимчивой твари. Похожим образом сонные рыбы оставляют родовые бассейны и неразумные птицы снимаются с материков…
Не вернувшись с турнира в Голландии, Корчной бросил на съедение волкам сына, жену, мачеху.
КУЛЬМИНАЦИЯ. Быт его на Западе был неустроен. Ни пайка, ни стипендии. С первого дня думай, где спать, что есть. Шахматы здесь не фетиш, не идеологический аргумент, а не более, чем развлекательный уголок в вечерней газете, рядом с кроссвордом. Позиция не из комфортных.
Советская дипломатия прессингует, требуя пожизненной дискфалификации.
Местные либералы чураются, не одобряя измены самым левым на свете концепциям и идеалам, а уж еврокоммунисты – те бы и вовсе выдали как какого-нибудь наркобарона или угонщика самолета.
Нужно было дожить до новых претендентских матчей, физически дожить до 77-ого! Только победы могли вывести его из подполья.
И он отыграл самый блистательный цикл за всю карьеру. Сокрушив одного за другим Петросяна, Полугаевского и Спасского, вышел на Советского чемпиона мира, как медведь из чащобы выходит на ватагу оцепивших его охотников.
Беспомощный международный антикоммунизм, бедствующие волны эмиграции, советские мученики режима, оживленная диссидентская тусовка – заимели своего эпического заступника.
А я утверждаю, что и тогда, летом 78-ого, накануне единоборства с Советским чемпионом мира, Корчной не являлся антикоммунистом. Он стал им где-то к середине их филлипинского матча, когда Карпов не подал руку а в четвертом ряду уселся гримасничающий маньяк, обернувшийся гипнотизером-парапсихологом.
Матч был нелимитирован: до шести побед, ничьи не в счет.
Филиппинский городок Багио кишел гебешниками.
Карпов повел в счёте.
К началу третьего месяца борьбы значилось 5-2.
Но тут 27-летний чемпион выдохся, и 47-летний претендент начал бить его справа и слева.
Счет сравнялся 5-5.
Карпов был в нокдауне, и советские СМИ уже заготавливали конфузливые формулировки.
Но 32-ю партию Корчной проиграл, а вместе с ней уступил в матче.
Развязка не была помпезной. Карпова увезли в правительственный санаторий. Корчной из Багио полетел в Аргентину на олимпийский турнир.
Карпова, подлечив, подвели под брежневские орден с поцелуем. Корчной сыграл на Олимпиаде за Швейцарию.
Отрабатывая временный вид на жительство, взял первый приз на главной доске.
Через месяц ему присудили “Оскар” за 78-й год.
УТЕШЕНИЕ. От такого не оправляются. Дело его было правое, справедливость находилась на его стороне. Вопреки тому он проиграл. Если есть Бог, почему Он допускает зло? Что Ему стоило отдать 32-партию не полуроботу-комсомольцу, пансионеру державы, пользователю ее природных недр и поедателю плодов электронного шпионажа, а стихийному, грузному, лысеющему со лба художнику, честному в своих уязвимости и несовершенстве?
Нет ответа.
Но я помню собственные восторг и потрясение весной 83-его, когда Корчной как ни в чем не бывало разгромил Портиша в очередном претендентском четвертьфинале. Это произошло как после трагедии в Багио, так и после повторного поражения в Мерано в 81-м, когда стало ясно окончательно, что чемпионом мира Корчной не станет ни-ко-гда.
Много позже я понял, что же так поразило меня…
Я занимаюсь топографией корчновских жизни и судьбы потому, что угадываю в них притчу и мораль. Шесть десятилетий воюет мой мятущийся и ранимый протагонист за свои эзотерические идеалы. Ботвинник и Смыслов были Марксом и Энгельсом советских шахмат. Таль – хрущевской их оттепелью, Петросян – ее благополучным концом. Спасский – интеллигентский кукиш в кармане, когда советские танки утюжили Чехословакию. Фишер – американское технологическое превосходство в области холодильников и стиральных машин. Карпов – благословенный застой 70-х, Каспаров – постсоветский опыт рыночной экономики. Каждый из них, послевоенных чемпионов, играл сильнее других в локальный отрезок времени, был этого отрезка сутью и символом.
А вот Виктор Львович не совпал ни с одной из эпох, потому и не почемпионствовал.
Зато он вневременен, то есть космичен.
Он, может быть, игралище самого Промысла, проводник миров и пустот, он избран для напоминания о легитимности поражений, о том, что воздаяния может и не быть, о том, что Божеская справедливость не видна взору и не доступна пониманию.
Он сказал своей престарелой мачехе, что собирается играть до смерти. Перестанут приглашать в турниры, будет играть с любителями на бульварах и в уличных кафе.
Он заработал хорошие деньги благодаря двум нашумевшим матчам с Карповым в 78-м и 81-м, но не вложил их ни в сеть ресторанчиков, ни в ателье, ни в нефтяные акции. Много лет арендуя апартаменты в благополучном пригороде Цюриха, он только недавно приобрел первую недвижимость: однокомнатную квартирку где-то на альпийском курорте, там зимой можно походить на лыжах.
Полагаю, что он довольно одинок.
Его сегодняшний рейтинг – 2630 “points”, что соответствует 45-46 месту в мировой иерархии. Его шахматные ровесники, друзья и враги, частично на небесах, частично за скобками. Его художественный гений зеленеет.