«Еврейский» отрывок из повести Елены Семёновны Василевич (22.12.1922 – 08.08.2021) «Расти, Ганька», впервые опубликованной в 1966 г. Действие происходит в деревне под Слуцком в самом конце 1920-х годов, и главной героине здесь лет семь…

***

– А в Николаевой хате уже портные шьют, – сообщает Ганька. – Я видела. У Лейзера губа вот такая… – Ганька изо всех сил выворачивает свою нижнюю губу.

– Нельзя, доченька, кривляться. Грех, – осекает её мать. Но Ганька не обращает внимания.

– А у Гирша вот такой нос… – Ганька снимает со стены зеркало и перед зеркалом вытягивает свой курносый нос, чтобы сделать его похожим на Гиршев, – длинный и загнутый, как у птицы.

– И мне тулуп ой как надо бы пошить… Старый уже совсем не греет, – вздыхает мать.

– Так пусть Лейзер с Гиршем пошьют и тебе! Всем же они шьют.

– Так у меня, детка, ещё овчин не хватает. Может, на следующую зиму, как добуду…

– Мне скучно дома, я пойду к Николаевым, – говорит Ганька и закутывает в тёплый платок своих кукол: городскую красавицу Тамару в розовом шёлковом платье и просто куклу – ту, что мать сама сшила ей из лент.

– Иди, – разрешает мать. – А я ещё поработаю с шитьём. К вечеру как раз успею скрепить Игналю сорочку.

Ганька скоренько одевается, завязывает платок и, засунув босые ноги в мамины валенки, бежит к дядьке Николаю.

И действительно, у дядьки Николая портные. Лейзер и Гирш – слуцкие евреи. Они каждую зиму ездят по деревням – шьют тулупы, свитки, шьют молодым парням форсистые френчи и брюки галифе из домотканого сукна. Лейзер и Гирш приезжают со своей машиной. У них, как и у Ганькиной матери, тоже машина «Зингер». Но их машина большая, ножная, её на стол не поставишь. В хате она занимает целый угол… У Лейзера и Гирша своя посуда. И хозяйка в доме, где они шьют, должна варить им еду только в их чугунках и подавать только в их мисках. (Потому что здесь, в деревне, никто же не разбирается, где трефное, где не трефное – здесь мясное блюдо и молочное подаются в одной и той же миске…)

«Портной» (скульптура Джудит Веллер)

Портные и молятся каждое утро своему еврейскому богу по-своему, накидывая какие-то смешные полосатые покрывала.

– Ду-ду-ду… Ду-ду-ду… – тянет на одной ноте старый Лейзер, а следом за ним это же «ду-ду-ду» повторяет себе под нос и молодой Гирш.

Портные не шьют в субботу – в субботу у них воскресенье. А шьют в воскресенье, ведь наше воскресенье у них – всё равно что понедельник или какая-нибудь среда.

Лейзер – старший, и не только по возрасту. Он командует Гиршем, и Гирш все его приказы выполняет беспрекословно.

Обычно в хате, где шьют портные, поселяется тот беспорядок, на который не возбраняется посмотреть и чужим людям – соседям. В хате Николая, в «столовой» (здесь стоят три кровати и большой шкаф с диваном и столом – а едят всегда на кухне), когда шьют портные, стол не стоит на своём месте, в красном углу. Его вытягивают на середину хаты и отдают во владение Лейзеру с Гиршем. Лейзер и Гирш кроят на нём овчины. Овчины разбросаны и развешаны на стульях, на диване. Чтобы не толкаться с ними, чтобы нужная овчина была всегда перед глазами…

Собственно говоря, кроит один Лейзер, а Гирш только стоит у Лейзера под рукой и выполняет его распоряжения.

Лейзер снимает с шеи сантиметр и шустро прикидывает им овчину: вдоль – поперёк. Сначала одну, потом другую, третью.

– Гут, – говорит он сам себе и, не глядя на Гирша, коротко бросает: – Гиб… Подай…

Гирш услужливо подаёт ему мел. Лейзер берёт мел погнутыми прокуренными пальцами (со стороны наблюдая, удивительно, как он только удерживает этими кривыми пальцами тот маленький кусочек мела) и, словно какой-нибудь затейник или фокусник – раз-раз, раз-раз – начинает разрисовывать мелом красную овчину… Этому его фокусничеству никак не надивится – хоть и ездит с ним уже не первый год – молчаливый Гирш. Как зачарованный следит он за кривыми пальцами Лейзера.

– Вэк, вэк, не мешай, не топчись под руками, – сердито наступает на него Лейзер.

Гирш покорно отступает.

– Гиб! – закончив рисование на овчине, снова приказывает Лейзер.

Гирш подаёт огромные ножницы, какими стригут овец.

И тогда начинается самое интересное и самое страшное!

Ножницы в Лейзеровых руках вдруг ощериваются, набрасываются на овчину, половинят её, кромсают на куски – делают с ней всё, что только хотят!

В такой момент ничего не надо говорить под руку портным. Лейзер, если к нему в это время лезут с советами или замечаниями, готов, кажется, вскочить на стену.

А хозяйка – Федора – как нарочно, ни за что не удержится:

– Смотрите же, Лейзерка, такие славные овчины, так хотя бы скроите хорошо…

Федора не успевает окончить своё предупреждение…

– Славные овчины!.. – будто на него вдруг вылили чугунок кипятка, взрывается Лейзер. – Славные овчины! Так зачем вам было привозить Лейзера и Гирша (в таких случаях Лейзер свою «фирму» называет не иначе как «Лейзер и Гирш»!) из Слуцка… Вам надо было выписать Ошеровича из Варшавы!.. Ошерович шьёт самым богатым варшавским панам. Так, может, он взялся бы пошить ваши славные овчины…

– Так я же ничего… – не рада уже, что даже подала голос, отступает назад Федора. Кому другому – она и сама бы глаза выцарапала, а тут Лейзер… Тут уже, она знает, надо молчать и угождать, потому что, укрывай бог, и правда ещё под горячую руку испортит овчину… – Я же ничего. Я только…

– Вы ничего, так и я ничего, – всё ещё пылает Лейзер.

– Ат, баба, что она понимает, – чтобы потушить пожар, вмешивается дядька Николай. Он сам имеет дело с дратвой и шилом, потому знает, каково это, слушать глупые советы.

– Бабе место на кухне, – Лейзер так же быстро остывает, как и взрывается.

– А, чтоб вы не дождались. Слова не скажи… – Федора на самом деле покидает «столовую» и идёт на кухню.

Ганька такие случаи в дядькиной хате наблюдает только с лежанки. Они с Валей играют на этой тёплой лежанке в куклы. И кто им запретит слушать и наблюдать всё то, что происходит в хате, где господствуют одни лишь портные – лишь Лейзер с Гиршем?

…Наконец-то готов первый тулуп – для хозяйки.

Момент торжественный. Безмолвный Гирш застёгивает на Федоре пуговицы. А Лейзер, в этот момент тоже безмолвный и торжественный, сидит на табурете, курит и со стороны, бесстрастно, оценивает собственную работу.

– Гут, – застегнув последнюю пуговицу и уже совсем без нужды ещё раз обтянув полы тулупа, удовлетворённо обращается к Лейзеру Гирш.

– Вос?.. – этим «Что?» Лейзер как бы хочет сказать Гиршу: «А что тебе…»

– Ну, как оно?.. – как-то очень смешно, словно копна, топчется на месте Федора.

– А я знаю… – всё так же безразлично отзывается Лейзер.

Как и любой настоящий портной, он не будет хвалить себя сам, не будет сам набивать себе цену… Пусть смотрят и пусть его хвалят или ругают другие. Пусть хвалит его или ругает тот, кто будет носить его тулуп. И поэтому Лейзер не может отказать себе в удовольствии, чтобы не подколоть своих заказчиков (много они понимают в настоящей работе!..)

– Ошерович из Варшавы, наверно, пошил бы лучше…

– Хороший тулуп, нечего говорить, – выносит своё заключение дядька Николай. – Будешь зимой, как в печи, – так же коротко говорит он жене. – А теперь раздевайся. У людей нету времени на тебя тут полдня любоваться. Ещё вон сколько работы…

И действительно, работы портным у Николая немало: пошить тулуп ему самому и обоим парням. К тому же парням надо пошить ещё френчи и штаны из сукна. А дочки снова хотят полушубки…

И Лейзер с Гиршем шьют. Неделю, две, целых три недели шьют портные у дядьки Николая. Последнюю работу – чёрный суконный френч для Тимы, старшего сына – кончают под самое Рождество. (До Рождества надо закончить всё – там пойдут две недели праздников, и Лейзер с Гиршем поедут домой.)

И надо же такому случиться, что френч, модный френч, в котором парень должен был стать первым франтом на вечеринках, похоже, сам просится с плеч. Жмёт в подмышках, не поднять рук…

Лейзер и сам это видит. И все видят. Один только Тима ничего не замечает и ничего не говорит. Пускай хоть абы как пошитый, но будет новый френч. А то Лейзер начнёт его распарывать и вдруг да не успеет перешить…

– Так ведь люди будут смеяться и будут на парня пальцами показывать… – злится Федора.

За эти три недели она осмелела и уже не очень боится этого губастого Лейзера, не очень его уважает. За три недели и сам Лейзер сбавил свой гонор…

– Ой, женщине горе: люди будут смеяться. Пусть смеются!.. Ой, я шил в Ячево, так там люди плакали!..

Однако этот портновский анекдот не сильно утешает Федору.

– Заплачешь и от людского смеха, когда такое сукно испоганено… Сколько я с ним повозилась. Пока пряла и ткала. Да и покрасить пришлось, чтоб как из магазина…

– Ну, пряла, ну, ткала… – примирительно говорит Лейзер, – если б я себе так пошил, то я бы носил этот френч, танцуя… Чтоб я так был здоров.

– Шейте себе так, а нам такого не надо, – аж вся кипит Федора.

– Не надо, так не надо, – не желая ссоры, закуривает Лейзер и, закурив, хлопает несчастного Тиму по плечу: – Чтобы всем было хорошо – я не хочу брать чужие деньги, только бы брать… Вот что я тебе скажу, парень: танцуй на вечеринках все Святки, а после Святок я вернусь и перешью тебе этот френч. А теперь пляши и знай, что Лейзер добрый, что Лейзер никому не хочет плохого…

«Чтоб ты прахом так пошёл, какой ты добрый», – в мыслях желает Лейзеру Федора.

А Тима рад: чёрт их бери, те узкие рукава. Лишь бы френч был новый…

Источник: Алена Васілевіч. Выбраныя творы. Мінск, 2010. С. 94-98.

Перевёл с белорусского В. Рубинчик

Опубликовано 13.12.2021  16:21