Андрашникова Циля. Мои воспоминания (2)

Начало

Наступили черные дни войны. Утром, в воскресенье, мы были у дяди
Герсула. К ним приехала его старшая дочь Мария с маленькой хорошенькой
девочкой Асенькой. Муж Марии был кадровый офицер, орденоносец еще с
финской войны, служил он на границе. Зашла Соня Хасина и сказала, что через
десять минут по радио выступит Молотов с важным сообщением. Мы все
затаили дыхание и услышали страшную весть – Германия вероломно напала на
СССР.

Мария очень рыдала, мы, младшие дети, еще не очень понимали той
серьезности и опасности, которые несет нам война. Побежала я домой, а отец
мой уже готовится к мобилизации. Подумать только! Мама через месяц ждала
ребенка, седьмого, старший не успел приехать на каникулы, и мы 26 июня 1941
года провожали отца на фронт. Тогда мы не думали, что видим его в последний
раз. Он еще всех подбадривал, говорил, что все окончится хорошо. А каково
было семье, такой большой и беспомощной. Об эвакуации и мысли не было,
куда нам было с такой оравой. Настали мучительные, тревожные дни. Враг
приближался. Западная Белоруссия была уже оккупирована. В конце июля
мама родила мальчика. Его назвали Яшенькой. Мама только одну ночь
переночевала в роддоме и пришла домой к своей семье. Разговоры тогда были
одни и те же. Погибать, так всем вместе. То страшное утро 5 августа запомнили
не только мы, но и все Озаричские жители.

В пять часов утра началась бомбежка. Мы не понимали куда надо
прятаться. Сбежались к маме. У нас была темная спальная комната без окон, а в
остальных комнатах вылетели все стекла вместе с рамами. Печка так дрожала,
что мы боялись, что она рухнет и нас придавит. Через час, когда немного
утихла стрельба, мы высунулись на улицу. Наши войска вошли в Озаричи, но
чем они могли нам помочь? Говорили: “Спасайтесь, кто как может”.

Моя добрая любимая бабушка, мамина мама, еще до бомбежки пришла
к нам подоить корову. Мама только родила, и бабушка жила у своего сына
Беньямина недалеко от нас. Только она начала доить, как началась бомбежка,
и корова чуть не выломала ворота. Когда немного утихло, мы стали одеваться.
Был жаркий летний день. Мы не знали куда и зачем идем. У большинства
людей были лошади, в семьях оставались мужчины, поэтому многие
собирались уходить из Озарич. Прибежал мамин брат Беньямин, он искал
бабушку. Он быстро увел бабушку к себе, уходя глянул на всех нас и говорит
маме: “Куда ты собираешься?” Мама заплакала и сказала, что мы пойдем в лес,
туда, где люди. Дядя Беньямин ушел, а мы, старшие дети, одевали маленьких.
В это время прибежала к нам Лиза Хасина, мамина племянница. Именно она
является нашей спасительницей. Она сказала: “Тетя, собирайтесь, мы вас на
погибель не оставим. Что будет с нами, то будет и с вами”,— и начала быстро
помогать одевать детей. Время не ждало, выстрелы и взрывы были слышны
недалеко. Мы покинули свой новый, еще не полностью достроенный дом, где
было пролито столько слез, пота, и вышли в белый свет. Ох, если бы это можно
было запечатлеть, как мы выходили со своего двора. Лиза нас поторапливала,
взяла на руки Фаньку, мама привязала простыней к груди маленького Яшку, а
к спине пару сухих пеленок. Я и Соня держали за руки шестилетнюю Хану, а
Арон вел на поводу нашу кормилицу – корову Лыску. Думали отсидимся в лесу
и еще вернемся, а будем доить корову – хоть какая-то поддержка. Но сколько
мы натерпелись от своих же земляков: “Прогоните эту корову, она белой масти,
немцы с самолета увидят и опять посыплются бомбы”. Кричали: “Броха,
замаскируй свою корову”.

И так мы двинулись в дальнюю дорогу. Без питания, без денег, без
вещей, пешком, не ведомо куда и зачем. Шли только ночью, днем было опасно.
Однажды ночью, возле деревни Липово, полил такой ливень, что на нас не
осталось сухой нитки. Мама полезла под чей то воз, чтобы перепеленать и
покормить новорожденного. Сколько надо было стойкости, чтобы сохранить
всех детей и двигаться только вперед. Пришли мы в поселок Василевичи. Мама
зашла в сельсовет со всей семьей и попросила помощи. Хотя в те дни было
таких как мы тысячи, но бюрократов тогда не было. Председатель сельсовета
распорядился, и тут же безо всяких бумаг и справок мама расписалась и
получила пару лошадей, запряженных в повозку. Имущества у нас не было. Все
сели в повозку, а кто же будет править? Подвернулась пожилая чета из Озарич
– Куша Паперный со своей старухой Сейне-Ривкой, и у нас появился кучер.
Двигаться вперед стало легче. Правда повозка была из военного обоза с очень
длинными оглоблями, которые все время упирались в чью-нибудь подводу с
имуществом, пока, наконец, не порвали кому-то перину. То-то было крику, и
во всем была виновата моя бедная мама. Днем мы всей семьей рвали траву для
корма лошадей. А старик был так наивен, что требовал, чтобы по возвращении
домой один конь достался ему. Мама говорила: “Дай Бог вернуться домой –
получишь обоих” . Позже, в Воронеже, когда сдали лошадей на фронт, он
оформил квитанции на себя и был доволен. Да, не написала, что в селе Липово
во время ливня мы потеряли свою кормилицу Лыску. Но оплакивать ее не
приходилось, лишь бы детей не растеряли в этой суматохе.

И так мы двигались дальше под дождями, под бомбежками. Проехали
Хойники, ночевали в Брагине и уже двигались по Украине. Надо сказать , что
нас, беженцев, во всех городах и селах государство обеспечивало питанием,
иногда даже горячим. Не могу сейчас описать населенные пункты Украины,
потому, что через большие города мы не проходили, а двигались в основном
через села. Сколько мы видели неубранного урожая, покинутых домов и
учреждений! Но город Льгов нам крепко запомнился. Началась такая страшная
бомбежка, нас загнали на болото в какой-то лесок. Бомбы сыпались как горох.
Не описать словами сколько страха мы натерпелись за несколько часов, как нас
искусали комары. После Льгова мы добрались до Курска. Там был организован
эвакопункт. Огромная фабрика-кухня кормила беженцев. Вдруг началась такая
бомбежка, что пришлось удирать голодными. Но наша тетя Хася достала ведро,
налила в него щей, взяла на раздаче 20 эмалированных мисочек и ложек,
бухнула их в щи, и мы поели в убежище, несмотря на бомбежку.

Очень хорошо была организована перепись эвакуированных: кто и куда
проследовал через Курск, чтобы родственники потом нашли друг друга. Нам
выдали документы, чтобы везде бесплатно кормили. Последняя стоянка была у
нас в г. Острожки Воронежской области. Хорошо накормили и с собой дали, и
обстоятельно объяснили, что нам надо доехать до Воронежа, сдать лошадей,
там нас посадят на поезда и повезут в глубь России и в Среднюю Азию.

Было уже 8 сентября, когда кончилось наше путешествие, начатое 5
августа. Нас посадили в товарный поезд, загруженный каким-то железом и
станками. Это был наспех демонтированный завод. Вот где начались муки:
остановится поезд, а на сколько – не известно, или загонят в тупик и стоим
неделю. Начались холода и с едой стало трудно. Когда отъехали от Тамбова, мы
решили сойти на следующей станции, а там – будь что будет. Доехали – это
быстро говорится, а был уже конец сентября – до станции Пенза и наши три
семьи: мамина, тети Хасина и тети Полина сошли с поезда. Эвакопункты были
во всех городах. Пенза считалась уже глубоким тылом и нас начали
распределять по районам. Вещей у нас не было, главное было сохранить детей.
Нас направили на станцию Белинская, оттуда в Головинщенский район в
деревню Кочелейко.

Наконец-то мы приехали туда, где прожили (если это можно назвать
жизнью) 4 военных года. В деревне пустовала одна крестьянская изба, и мы:
наша семья – 7 человек, тети Хасина – 6 человек, тети Полина – 4 человека,
стали обживаться в одной единственной комнате. Постелей не было, в колхозе
выдали сено, чтобы разместиться на полу, дали немного ячменя, проса,
гречихи. Натолкли мы крупу в ступе, затопили печь и “зажили”. Нас
предупредили, что завтра, 30 сентября, надо всем выходить на работу. Время
военное, все должны работать для фронта. Утром явились в правление колхоза
“2-я пятилетка”. Хата бабы Нюры была заполнена людьми, кроме нас было
еще несколько московских семей. Люди молча сидели на полу, на соломе.
Время было тревожное, одна женщина держала в руках свежую газету “Правда”
– там был крупный заголовок “Наша Родина в опасности”. Женщина сказала,
что ночью председатель колхоза ушел добровольцем на фронт, времени на
выборы нет и она, старая коммунистка Ковина, принимает на себя руководство.
Надо в тылу трудиться и сделать все возможное для скорейшей Победы, в которую все верили.

Дома должен был оставаться один человек, чтобы присмотреть за
самыми маленькими и приготовить нехитрую еду для большого семейства. Я в
свои 13 лет уже считалась взрослым человеком и дома и в колхозе. Меньшим
детям тоже находилась работа, а работать надо было, да еще как! Основная сила
была на фронте, в деревне оставались старики и женщины с детьми. Всем
находилась земледельческая работа. Копали картошку, сахарную свеклу,
молотили зерновые – рожь, пшеницу, просо, ячмень, сортировали, веяли и
каждый день была организована отправка убранного урожая. Все понимали,
что тыл должен работать для фронта. Школьники выходили в поле, чтобы
убрать после комбайна колоски. Выходили с лозунгом “Каждая горсть дорогого
зерна как пуля, как бомба фронту нужна”. Очень трудная была зима 1941—42
годов. Запасов хлеба и картофеля у нас не было. По карточкам нам выдавали
скудный паек. Вместо хлеба давали зерно, его следовало перебрать, смолоть,
иногда вручную, иногда на мельнице. Полученную муку использовали для
выпечки хлеба, блинов и для похлебки. Вот когда мы узнали цену куску хлеба.
Самая тяжелая работа доставалась Арону. Работал он как вол, поднимал и
переносил все самое тяжелое. И это при тогдашнем недоедании. Как-то раз
мама испекла ржаные лепешки, накрошила каждому, в мисочку налила молока.
Арон выпьет жидкое и просит: “Дергис” (долей), потом выест гущу и просит:
“Дерброк” (докроши). Мы все смеялись, но жалели его, так как он очень много
работал, несмотря на свою инвалидность.

Кроме колхозной очень много работы надо было сделать дома. Самой
трудной была заготовка дров. Все приходилось выносить на своих плечах.
Ходили всей семьей в лес, каждый по силе и через силу наваливал на плечи
вязанку дров и тащили домой за 2 км. Постепенно обживались, заводили
инструменты – топор, пилу, лопату и прочее. У нас в деревне стояли солдаты, и
один к нам часто заходил. Было видно, что парень деревенский,
хозяйственный. Он нам всем выстругал деревянные ложки. Видя, как мы
тащим на себе дрова, он предложил нам сделать санки. Выбрал специальные
дубовые поленья на полозья и за два дня санки были готовы. Хорошо
получилось – хоть коня запрягай. А запрягаться было кому. Поехали мы в лес,
недалеко, но на крутой и извилистой горе. Деревья рубить нельзя было,
разрешалось только собирать сухие ветки. Мы взобрались на гору и начали
собирать дрова, а Арон их укладывал. Нагрузили много сухих хороших дров и
довольные стали собираться домой. Нам следовало бы тихонько спуститься с
горы, но наш извозчик решил прокатиться с ветерком. Гора была неровная, и
когда он, сидя наверху, стремительно понесся вниз, сани налетели на пень и все
разлетелось, будто на мину наскочили. Мы – это я, Соня и Хана еле вытащили
со снега своего беднягу брата. Сани наши разлетелись в щепки. Вот было и
слез и смеху. Между прочим наш братец всегда отличался. Однажды летом мы
его взяли в лес. Так как он плохо видел, то мы оставили его в одном месте, а
сами разбрелись собирать грибы. Вдруг он так закричал, что мы сбежались
перепуганные. Оказывается он лег в муравейник, думая что это куча листьев.
То-то было нам работы раздеть его догола и собирать с него и с одежды
кусливых мурашек.

Я еще расскажу о трудностях первой зимы. Эвакуированных в деревне
было семей десять и им не привезли зерно на паек. А есть то надо, в магазине
не купишь. Собрались горемычные в сельсовет за помощью. Председатель
сказала, что в деревне и в районе зерна нет, но есть наряд на два мешка
пшеницы для эвакуированных на элеваторе в поселке Крюковка, более, чем в
60 км от нашей деревни. Доставить нечем, надо самим поехать на санках и
привезти. Нужны добровольцы. Во время войны хватало добровольцев – и на
фронте и в тылу. Снарядили 4 человека и двое санок – и в путь. В нашу
экспедицию вошли москвичка Надя Веселова со своим десятилетним сыном
Геной и я с мальчиком Вовкой Рязанцевым, младшим меня на год. Сборы
были недолгие и мы отправились в дальнюю дорогу. Было это в средине марта
1942 года. Когда выехали, погода была морозная солнечная, и мы даже по
дороге подвозили друг друга на санках. До вечера мы прошли более сорока
километров и в одной деревне попросились на ночлег. Хозяйка нам уступила
печь, мы все вчетвером там согрелись, обсушились. Хозяйка просила не
обижаться, что нечем нас накормить, но у нас была с собой печенная картошка
и мы перекусили. В пять часов утра мы двинулись в путь и часов в одиннадцать
были на месте, где и получили два мешка пшеницы. Поехали назад. Вдруг
стала портиться погода, снег стал рыхлый, идти становилось труднее. Ноги
стали проваливаться в мягком снегу, но надо было идти вперед.
Почему я так подробно пишу об этом? Мой напарник Вовка мне тогда
сказал: “Если будем мы живы, всегда будем помнить, как ездили в Крюковку за
зерном”. Где он сейчас этот весельчак и балагур?

Дорога становилась все хуже и хуже. Мы уже по пояс проваливались в
мокрый снег. Измученные, мы остановились переночевать в какой-то деревне.
Теперь мы уже были ответственны за груз и по очереди его охраняли.
Обсушиться мы не успели и пошли дальше в свой трудный путь. Третий день
пути был, пожалуй, самым тяжелым. Мы передвигались по грунтовой дороге,
чуть ли не по воде. Мокрые были выше пояса. Я была обута в бурки с галошами
и все время боялась потерять галоши. Вовка был в новых лаптях и молил бога,
чтобы они не развалились в этой жиже. Надя со своим сыном совсем поникли.
Жалкие, мы доехали до деревни Варваровка, от которой до нашей Кочелейки
было рукой подать – километров пять-шесть, но уже вечерело и весеннее
половодье вовсю бушевало. Мы остановились в этой Варваровке, чтобы утром
доползти домой. Сберегли свой драгоценный груз, и, когда стало рассветать и
вода немного спала, мы пошли “форсировать” свои последние километры. В
деревню мы вошли, когда еще все спали. Только моя мама стояла на краю деревни, ждала и упрекала себя, что отправила меня в эту дорогу. Мы вернулись с
чувством исполненного долга. По теперешним временам это можно было бы
назвать подвигом, но тогда это считалось нормальным явлением. Из груза,
который был нами сдан в магазин, наша семья получила 8 кг 400 гр пшеницы…
Вот так во время войны доставался кусок хлеба.

Когда я пришла домой и мама подала мне из печи миску супа из
чечевицы, то ничего в жизни вкусней я не ела. Чечевица – это бобовая
культура, сейчас такую не выращивают. В сыром виде напоминает клопов, а
когда сваришь, то юшка такая черная, что сейчас ни за что не стала бы есть.
А наша трудная жизнь не останавливалась. Отдохнули и работали
дальше. Подходила весна 1942 года. Нам всем отмеряли земельные участки,
чуть ли не целинные, и, кроме колхозной работы, нужно было вырастить свой
урожай, чтобы было легче жить. Деревня жила своей тревожной жизнью. Люди
ждали почтальона – старика Федора, который ежедневно привозил почту и
военные сводки. Были солдатские треугольники, многим старухам я читала
письма с фронта от их близких. Самое страшное, что не было того дня, чтобы
не приходили похоронки. У кого муж погиб, у кого брат, у кого отец. Сколько
эта война наделала вдов и сирот. В г. Бугуруслане Чкаловской области был
организован учет о местонахождении эвакуированных, и люди туда писали и
разыскивали своих родных. Даже мой отец, которого судьба забросила воевать
в партизаны, нашел нас. Когда партизаны установили связь с Большой землей,
он сделал запрос и ему сообщили, где мы находимся. И вот прибывает маме
листочек, напечатанный на машинке: “Уважаемая Хапман Броха Ароновна,
Ваш муж жив и здоров, шлет Вам партизанский привет. Вы можете ему написать письмо на такую-то полевую почту. Явитесь в райвоенкомат по месту
жительства и Вам назначат пособие на детей”. Стали приходить деньги по
аттестату. Письма мы отцу писали очень часто, но не дождались ни одного
ответа. На наши запросы войсковая часть отвечала, что отец воюет, а где
находится, сообщить не могут. И так четыре года томительных
ожиданий, но не дождались ни отца, ни весточки от него.

1942 год. Моя бабушка с внуками: Алик тети Полин, Фанька, Соня, Яша тети Полин, Хана.

1945 год. Мне 17 лет.

Эта беда касалась не только нашей семьи, это горе было всенародным. Но
жить надо было, и, чтобы выстоять, надо было трудиться. Нам предстояло
засеять свои огороды. Кто-то посоветовал, что лучше вспахать участок плугом.
Ну а если нет лошади (их и в колхозе не хватало), то можно самим запрячься.
Привязали к плугу веревку и вся семья стала тянуть этот плуг, а мама сзади
управляла. Если бы тогда был фотограф! Протянули мы, как бурлаки на Волге,
только две борозды и бросили. Лучше медленнее, но вскопали весь участок
лопатами и засеяли в основном картофель. Позже вручную бороновали,
окучивали, удаляли сорняки, но земля нам оплатила за наши труды. Была своя
картошка, свекла и на зиму хватало. Иногда наша мама взвалит на плечи пуд
картошки и в районе на рынке продаст, чтобы купить стакан соли или еще чтонибудь. Молоко мы зарабатывали у крестьян. Мы рвали траву для их коров и
взамен получали молоко. По военному времени вполне можно было жить. Мы
пекли хлеб раз в неделю, когда получали паек, но так как его было мало, то мы
в тесто натирали картошку. От этого хлеб становился тяжелым и невкусным,
зато его хватало надолго. А вкусный хлеб съедался очень быстро.

Нашелся в деревне еще один отдельный домик для тети Хаси. В 42 году
ушел на войну ее муж (его сначала не взяли по болезни), забрали на фронт
Лизу и Соню. Они прошли краткосрочную подготовку в Ульяновске и стали
военными связистками. Мы жили в отдельном домике с тетей Полей. Мужа ее
взяли в трудармию и он работал на военном заводе в Куйбышеве. Так как ее
семья осталась из трех человек – тетя Поля, Алик и Яша, а готовили еду мы
вместе, то они всегда садились на кровать, а наша семья за стол. Алик всегда
кричал: “Что мы собаки, что нас не пускают за стол?“
Было уже лето 1943 года.

Я еще не рассказала про деревню, в которой мы прожили 4 года. Годы,
пожалуй, самые трудные и незабываемые в нашей жизни. Село Кочелейко
насчитывало около ста дворов. Половина населения – русские, вторая половина
– татары. Разграничивала их высокая аллея тополей, крестьяне их называли
ветлами. В конце деревенских огородов протекала красивая речка, и когда мы
сидели дома, то было слышно ее быстрое течение. Из реки мы носили воду, на
берегу стояла водяная мельница, там мы стирали и купались.

Однажды у нас произошло веселое событие, которое семья наша
вспоминает и сейчас. Я сидела дома с братиком Яшенькой, Арон только
притащил из лесу вязанку дров и отдыхал с дороги. Вдруг мы услышали со
стороны реки такой детский крик, что стали сбегаться люди. Я увидела, что
бежит моя сестричка Хана и держит обеими ручонками огромную живую
рыбину. Рыба барахталась, но она ее цепко держала, а сама была от испуга
белая, как полотно. Арон хотел подержать эту рыбину, но сразу уронил ее.
Хана рассказала, что они бегали вдоль берега, и она увидела что-то плывущее
по реке и решила, что это полено и надо принести его домой. Тогда в деревне
стояли солдаты, и они понемногу глушили рыбу. Так эта наша историческая
рыбина приплыла к берегу контуженная. Сбежалась вся деревня, всем
нравился улов. В те годы для голодающей семьи это был просто клад. По
соседству с нами жил татарин-единоличник, был он зажиточный и не хотел
вступать в колхоз. И вдруг все крестьяне увидели, как Абдурашит ходит по
берегу реки, надеясь, что и к нему приплывет золотая рыбка. Потом он пришел
к нам с внуком, который был у него переводчиком, так как он не умел говорить
по-русски. Уже мама прибежала с поля, и татарин предложил ей меру
картошки (примерно пуд) за эту рыбину. Мама ответила, что рыбу поймала ее
дочка и что продать ее (рыбу) будет просто предательством. Два дня у нас был
маленький праздник. Рыба оказалась сазаном. Одной икры был целый чугунок,
а уж сама рыба! Мама наша вообще вкусно готовила, но в те времена не из чего
было приготовить, а тут такое подспорье. Долго еще деревенские смотрели на
нашу худенькую восьмилетнюю девчонку, которая без удочки и без сети
поймала такое сокровище. Ночью она вздрагивала во сне, и мама водила ее к
бабке-шептухе. В конце концов все окончилось благополучно. Вот так среди
черных дней военного лихолетья это событие принесло нам короткую детскую
радость.

Хочу пару строк написать о женщинах той далекой русской деревни, в
которой мы жили во время войны и с которыми мы разделяли все тяготы
войны. Приняли эти жещины на свои плечи всю мужскую работу в поле. Если
бы можно было тогда снять документальный фильм, как бы красиво
смотрелось, как они с косами на плечах выходили косить сено, хлеба. Как они
стоговали, скирдовали. Вот когда я поняла смысл некрасовских стихов о
русских женщинах: “Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…”. А как
они пели в часы привала! Не было среди них завистливых или жадных, а
может мне было не понять. Теперь смотришь: во многих коллективах при
такой хорошей жизни, за которую голову сложили наши отцы и братья, иные
готовы друг друга оклеветать. Если не открыто, то анонимками доведут до
инфаркта. Я сама знаю много фактов и в газетах много прочитала. Конечно, это
к моей теме не относится, но следовало бы помнить, какой ценой досталась нам
эта жизнь.

Хочу поведать историю про колхозную кобылу. Звали ее Тумба. Огромная была, но по старости лет ее не взяли на войну. Она верой и правдой
долго служила в колхозе, таская водовозную бочку. Обслуживал ее наш Арон,
и такая у них была дружба! Вот уж поистине два несчастных существа. У Арона
не хватало зрения, а у Тумбы уходили силы, но они работали. Если Арон не
видел дороги, Тумба знала куда ехать. Когда бочка полная, она ехала на
полевой стан, в кошару, чтобы всех напоить. Когда бочка пустая, она ехала к
реке. Но если Тумбе было тяжело тащить воз с бочкой, тогда Арон всей своей
могучей силой так толкал воз, что вместе с бочкой двигал и Тумбу. Однако с
каждым днем силы у нашей Тумбы становилось все меньше. В тот период в
наш колхоз прислали нового председателя – Найденова. Суровый был дядя, с
усами. То ли по брони не попал на фронт, то ли по болезни – не знаю. И вот наш
Арон пошел на прием к Найденову в сопровождении кого-то из младших.
Несмотря на занятость, председатель его принял. Говорит: “Знаю, Арон,
работаешь ты как вол, но что делать, если нет здоровых мужчин”. Арон сказал,
что пришел не за этим. “Разрешите Вам доложить, что вместо Тумбы я тяну
повозку с водой и при всем моем уважении к ней, надо ее отстранить от работы.
Она свое отработала”. Он был не лишен чувства юмора и сказал, что если
другого выхода нет, то он будет возить воду на себе. И председатель принял
решение. Было это в канун 25 годовщины Октября и решили сделать в деревне
маленький праздник и зарезать Тумбу на мясо (конское мясо там считалось
лучше говядины и свинины). Какая несправедливость, но жизнь есть жизнь. И
вот, вытащили из русской бани большой котел, в котором накаляли камни,
надраили его по солдатски. И устроили для колхозников пир. Мясо пахло на
все село. В дом тетки Параньки натаскали лавки, кое что еще нашлось у людей
и праздник получился на славу. Я уже была полноправной колхозницей и
сидела за столом как большая. Угощение шло на высадку, по очереди.
Председателя на этом пиру не было, но был колхозный бригадир Иван
Григорьевич – пожилой человек, очень серьезный. Дразнили его “Еж”, мы его
даже боялись. Должна сделать отступление и о нем рассказать. Если за 4 года
войны мы не видели пьяного человека, то слышали такую отборную
семиэтажную русскую брань, что уши вяли. Бывало этот “Еж” выпустит свои
колючки и пошлет такую длинную очередь в адрес Гитлера и его фашистской
матери, что мы прятались кто куда. И вот на праздник пришел “Еж”, которого
мы, дети, так боялись. Глупые ведь были, он был добрый и справедливый
человек, а ругаются в России все – от мала до велика. Речей не произносили, не
было тостов. О чем можно было тогда пожелать, когда еще шла война, никто не
мог знать, что ждет его впереди. “Еж” этот уже на двух сыновей получил
похоронки.

… В деревне была одна самодельная гармонь и много трехструнных
балалаек. Как пел наш бригадир! Старинные русские песни пели всей
деревней. Заунывные и веселые. Народная музыка и слова складывались на
ходу. Вспомнили, конечно, и Тумбу, которая всю жизнь всех поила, потом так
вкусно всех накормила. Потом ставили самовары и пили чай. Может кто
подумает, что чай был с заваркой, с сахаром и с вареньем? Ничего подобного.
Заварка была из ароматной травы, вкуснее нынешнего индийского чая, а
вместо сахара была тушенная сахарная свекла. Так мы и отпраздновали 25-ю
годовщину Октября.

Пишу я эти строки в канун 70-й годовщины, но теперь, когда народ стал
богаче, так сплоченно праздники не проходят, нет такой дружбы. Кстати, наш
бывший колхоз впоследствии стал называться “Дружба”, объединилась
русские с татарами. Откуда мне это известно? Спустя двадцать лет после
нашего отъезда оттуда моей тете Поле понадобилась справка для пенсии и она
решила туда написать. Прибыл ответ. Там уже работали другие люди, но мы
благодарны, что наш запрос не остался без внимания. В справке было
написано, что Голод Пелагея Ароновна с 1941 по 1945 годы работала в колхозе.
По словам старожилов она работала хорошо. Заверена была справка печатью
колхоза “Дружба” Головинщенского сельсовета. Приятно было, что в той
деревне нас помнят по труду.

Проходило время, мы привыкали к обстоятельствам. Есть пословица:
“Нет радости вечной и печали бесконечной”. Самое главное, что мы своим
трудом добились того, что перестали голодать. У нас появились продуктовые
запасы, выращенные своими силами. Жизнь постепенно налаживалась…
Но и в той далекой деревне не обошло нас большое горе. Был у меня
младший братишка Яшенька. Рос он настоящим вундеркиндом, в свои
неполные четыре года превосходя сверстников в умственном и физическом
развитии. Был он для всех всеобщим любимцем. Вместе со всеми переносил и
голод и холод и прочие невзгоды и ни разу не болел. Был очень привязан ко
всей родне. Как то раз Арона позвали попариться в баню – это снимало
усталость. Яшенька следил, чтобы с ним ничего не случилось. Подсмотрел, что
Арона хлещут вениками, и кричит ему в щелку: “Арон, ты там, пожалуйста, не
умирай”… Оба, бедняги, умерли не в свое время, безвременно ушли из жизни.
… Случилось однажды так, что Алик тети Полин должен был остаться с
Яшкой. Знали бы мы, чем это кончится! Но так случилось, не уберегли мы
своего любимца… Алик пошел с Яшкой на огороды. Ребенок попросился спать,
и Алик уложил его на сырую землю. После этого он заболел ревматизмом и
пришлось его везти в районную больницу. Он прощался с нами как взрослый.
Мы не знали, что видим его в последний раз, а он, бедняга, чувствовал. Трудно
об этом писать, но впереди еще много лишений. Где была справедливость?

Война продолжалась, внося в каждый дом очередное горе. Писем от отца
и брата мы до конца войны не дождались. После войны пришло извещение,
что брат пропал без вести в 1944 году. А на отца командир партизанского
соединения, в котором сражался мой отец, выдал лично матери извещение о
гибели его в 1944 году в Октябрьском районе. Подробностей он не знал, но
оставшиеся в живых рассказывали, что дело не обошлось без предательства.
В начале 1944 года наши войска уже освободили наши родные места.
Мы даже получили письмо от землячки Сары Матлюк, что она вернулась в
Озаричи и дышит родным воздухом. Пока шла война, мы не решались
трогаться с места. Весной 1945 года мы еще засеялись. Работали и жили в
томительном ожидании конца войны. Хотя наша деревня была не такая уж
глухая, но телефона и радио у нас не было. Только в сельсовет и в правление
колхоза привозили газеты. Военные сводки мы узнавали, но не ежедневно.
Никто ничего не предвидел. Недалеко от нашей деревни, километрах в шести
был расположен эвакуированный завод. В то время все заводы работали на
военные нужды. Деревенская молодежь, которая еще не подросла для фронта,
работала на этом заводе. От них мы узнавали фронтовые новости.

Было это ранним утром 9 мая 1945 года. Рабочие завода в 6 часов утра
ушли на работу. Не прошло и часа, как в деревне поднялся крик. Со всех
дворов сбегались люди. Я еще спала, когда прибежала моя мама и сказала, что
вернулись девчата с завода. Их отпустили по случаю дня Победы. Не знаю,
почему я так поступила, но я повернулась на другой бок и весь день
проплакала. Не вышла из дому, когда вся деревня веселилась, все пели и
плясали, радовались и плакали. Дождались светлого радостного праздника, но
не все. За время войны все – и взрослые и дети – прошли суровое испытание,
закалилась, научились преодолевать трудности, которых ох как еще много
было впереди! Жизнь мирную надо было начинать сначала. Пока шла война,
уже свыклись с обстановкой и существовали кто как может. Теперь стали
думать о возвращении, о мирной жизни, о новых трудностях.

Продолжение следует

Опубликовано 15.11.2019  00:55