Monthly Archives: August 2016

Год без Ройзмана (2)

(русский перевод после оригинала на белорусском)

Royzman

Пра Абрама Ройзмана я даведаўся ў раннім дзяцінстве – мабыць, да школы. Першая шахматная кніга, якую з падачы дзядзькі Марка я вывучаў у 6-7 гадоў, была «Путешествие в шахматное королевство» Авербаха і Бейліна, а адна з наступных – «Шахматные дуэли» Ройзмана, яе пазычыў сусед. Найбольш уразіла тады, у сярэдзіне 1980-х, «бессмяротная партыя цугцвангу» (Земіш – Німцовіч).

Неўзабаве я пабачыў Абрама Якаўлевіча ўжывую. Пару разоў дзядзька браў мяне ў парк Чалюскінцаў, дзе па выходных збіраліся аматары шахмат і шашак, а майстры часам давалі сеансы адначасовай гульні. Так я сустрэўся з А. Я. – і, вядома, прайграў. Рухаўся ўздоўж столікаў з дошкамі ён хутка – пэўна, таму, што меў к таму часу ўжо багаты вопыт сеансёрства.

Больш блізкае знаёмства адбылося на пачатку 1990-х, калі я браў удзел у некаторых юнацкіх (і дарослых) турнірах, што ладзіліся ў Палацы шахмат і шашак на К. Маркса, 10. Майстар сачыў за гульнёй маладых шахматыстаў – нейкія заўвагі рабіў і мне. Пазней іменна А. Я. заагітаваў мяне, ужо кандыдата ў майстры, далучыцца да клуба пры Палацы, аформіў членскі білет. Аднак я ўжо вучыўся ў ЕГУ і не бачыў сэнсу пастаянна завітваць у клуб, таму неўзабаве пакінуў слаўныя рады… Тым не менш білет захоўваю.

Тады я меў ужо амаль поўны камплект Ройзманавых кніг. Найбольш цаніў добра аформленую «444 сражённых короля», папрасіў аўтара падпісаць яе. Вось гэты аўтограф:

Rojzman444 Royzman444 (1)

У 1990-х я зацікавіўся «яўрэйскім пытаннем»,. Ведаючы, што А. Я. пісаў пра даваенных шахматыстаў Беларусі (сярод якіх было нямала яўрэяў), аднойчы папрасіў яго падрыхтаваць пра «нашых» асобны нарыс. Ён паставіўся да гэтай ідэі даволі скептычна. Яшчэ адна гутарка тычылася дэбюта 1.b2-b4. Мне хацелася мець кнігу Сакольскага 1963 г. пра гэты пачатак, а ў букіністычных яе не знаходзіў. Высветлілася, што Абрам Якаўлевіч гатовы памяняць кнігу са сваёй калекцыі на грошы… або іншае выданне. Абмен адбыўся: я аддаў А. Я. нейкую дэбютную манаграфію на нямецкай.

Тое былі спарадычныя сустрэчы і гутаркі 1980-90-х гг. Пры ўсёй прыязнасці, майстар Ройзман «трымаў дыстанцыю» – справа была, наколькі разумею, і ва ўзросце, і ў рознай шахматнай кваліфікацыі. Найбольш актыўна мы кантактавалі ў 2003-2004 гг. і ў 2012-2015 гг. па «выдавецка-гістарычных справах». Пра гэта зараз і распавяду.

К сакавіку 2003 г. я скончыў аспірантуру і вырашыў «адпачыць» ад тутэйшых паліталогаў. Зайшоў у выдавецтва пры міністэрстве адукацыі, кіраўнік якога, здалося, даў карт-бланш на арганізацыю шахматнага часопіса, паабяцаўшы зарэгістраваць яго праз мінінфармацыі, узяць мяне на пастаянную працу і аплаціць выхад першых нумароў: «вялікага прыбытку не трэба – Вы зрабіце так, каб ён акупляў сябе». Пазней я даведаўся, што ў той установе амаль усе часопісы – праз завышаныя сабекошты – не акуплялі сябе, але тое было потым… А ўвесну 2003 г. я фармаваў рэдкалегію, звярнуўся і да А. Я. Ройзмана. Паслухаўшы пра планы зрабіць выданне для юных шахматыстаў і аматараў, асабліва з перыферыі, ён завагаўся і стаў тлумачыць, што такіх аматараў вельмі мала. Я меркаваў, што патэнцыйная аўдыторыя часопіса – сотні, калі не тысячы чалавек, А. Ройзман жа ацаніў яе ў дзясяткі (і, у рэшце рэшт, меў рацыю). Але ў рэдкалегію ўсё ж увайшоў.

А. Ройзман паабяцаў мне падрыхтаваць матэрыял для № 1 «Шахмат» (рабочую назву «Шахматы ў Беларусі» ў міністэрыі «зарубілі») і расказаць пра новы часопіс у «Народнай волі». Абодва абяцанні ён выканаў. Больш за тое, у сярэдзіне ліпеня 2003 г. А. Я. выступіў перад удзельнікамі чарговага турніру ў «малой зале» РЦАП з паведамленнем пра часопіс, які толькі што выйшаў. Пачаў прыкладна так: «Когда-то у нас выходил бюллетень “Шахматы, шашки в БССР”, на его издание понадобилась санкция самого Петра Мироновича Машерова. Ну, а вот сейчас будет такой журнал… больше, наверное, для детей, с педагогическим уклоном».

Прамова была з адценнем паблажлівасці, што, у прынцыпе, адлюстроўвала стаўленне А. Я. да майго рэдактарства. Крытыкаваў ён мае метады і ў вочы, і за вочы. Недзе ў жніўні заўважыў, што дарэмна я ўключыў у № 1 нарыс В. Жылко пра шахматы ў літаратуры: «шахматистам это не интересно». Я не стаў спрачацца, але спадзяваўся, што чытачы і супрацоўнікі з цягам часу ўспрымуць «культуралагічны» кірунак – і прысутнасць у часопісе беларускай мовы – як належнае.

У верасні я з выдавецтвам развітаўся, а ў лістападзе 2003 г. выйшаў № 2 «Шахмат» з іншай рэдкалегіяй. З першага складу там застаўся толькі А. Ройзман. Папраўдзе, гэта збянтэжыла: я не чакаў, што А. Я. далучыцца да майго новага праекта («Шахматы-плюс»), але меркаваў, што ён «грукне дзвярыма» на знак нязгоды з (бес)парадкамі ў выдавецтве, як іншыя мае паплечнікі. Цяпер усведамляю, што ад яго далейшай супрацы з часопісам («Шахматы» выдаваліся да канца 2008 г.) аб’ектыўна было шмат карысці: А. Я. адказваў за рубрыку «Гісторыя» і выклаў нямала цікавых гісторый, якія ў газетах ён бы выкласці не змог. Да таго ж ва ўзросце за 70 яму зусім не замінаў дадатковы ганарар. Пры гэтым майстар па-ранейшаму скептычна ставіўся да выдання: лічыў, што плацяць там капейкі, а новы рэдактар таксама недапрацоўвае… Запомнілася рэпліка А. Я. сярэдзіны 2000-х гг.: «Новицкий обложился евреями – и в ус не дует!». Сапраўды, нейкі час «творчы калектыў» часопіса «Шахмат» складаўся ці не выключна з яўрэяў.

З 2004 г. бачыліся мы рэдка – хіба што часам я адпраўляў адказы на заданні Ройзмана ў «Народнай волі». Аднойчы я наведаў сход Мінскай гарадской федэрацыі шахмат, быў там і Абрам Якаўлевіч. На дзіва, у новы склад праўлення ён не прайшоў. «Что ж, надо дать дорогу молодым…» – суцяшаў сябе стары майстар, пакідаючы сход. Яшчэ амаль штогод бачыліся на мінскай «Яме», аднак гаварылі мала, хіба віншавалі адно аднаго з 9 мая. Аднойчы па дарозе з «Ямы» (на вул. Мельнікайтэ) паказаў я свае кніжкі, выдадзеныя суполкай «Шах-плюс». А. Я. па завядзёнцы недаверліва спытаў: «И что, какой там у тебя тираж? 150 экземпляров? А вот у меня выходили тиражом по 50 тысяч!»

Пад канец 2000-х я ўзяўся даследаваць беларускую шахматную мінуўшчыну, друкаваў свае знаходкі на сайтах і ў лунінецкіх папяровых выданнях (потым з гэтых публікацый склаліся кніжачкі). Натуральна, я аналізаваў даробак папярэднікаў, а таму мусіў быў «чапляцца» да А. Ройзмана за недакладнасці. Крытыкаваў наіўны раздзел «У истоков. Шахматы в довоенной Белоруссии» ў зборніку «Шахматисты Белоруссии» (1972), некаторыя публікацыі ў газеце «Народная воля» і часопісе «Шахматы»… А. Я. не крыўдзіўся, але пару разоў казаў: «Вы с Юрой Тепером меня “подкалываете”, а у вас тоже ошибок хватает». Наконт кніжкі 1972 г. апраўдваўся, што раздзел пра даваенныя шахматы павінен быў напісаць Я. Камянецкі, але не справіўся, і ў апошні момант даручылі яму, Ройзману, а ён жа не гісторык… Маўляў, што трапіла на вочы ў бібліятэцы, тое і скарыстаў.

Пацяплелі нашы адносіны ўлетку 2012 г., калі я даслаў А. Я. сваю кніжку «З гісторыі Беларусі шахматнай». Ён спецыяльна пазваніў, каб паведаміць, што яму спадабаўся мой «даследчыцкі падыход». Параіў мне звярнуцца да некаторых сваіх знаёмых па ўдакладненні, і гэтыя парады выявіліся каштоўнымі.

У чэрвені 2013 г. у смаленскай шахматнай школе я заўважыў на стале кнігу «444 сражённых короля»: тамтэйшы трэнер сказаў, што вучыць па ёй дзяцей. Прыемна было паведаміць аўтару, што яго зборнік карысны і праз чвэрць стагоддзя па выхадзе. У канцы таго ж года А. Ройзман, паглядзеўшы кніжачку «Беларусь шахматная. Год 1926», зноў пазваніў мне і прапанаваў «сувеніры», што ляжалі ў яго на К. Маркса-10. Адным з іх быў «Билет участника 3-го Всебелорусского шахматного (шашечного) турнира колхозников» 1952 г., другім – польскі шахматны часопіс, дзе расказвалася пра тое, як у Мінск прыязджаў юны Барыс Спаскі. А. Я. высока яго ставіў і настойваў, каб я напісаў пра Спаскага, але пакуль не склалася.

У лютым 2014 г. Абрам Якаўлевіч без прыкрас распавёў мне пра Якава Камянецкага; фрагменты гэтага інтэрв’ю потым увайшлі ў кніжачку «Вартавы шахматнага лабірынта» (2015). А. Я. дапамог і арганізатарам конкурсу складання задач памяці Камянецкага, што ладзіўся ў 2014 г.: даў анонс конкурсу ў «Народнай волі», а незадоўга да сваёй смерці апублікаваў у газеце кароткія вынікі.

Абрам Якаўлевіч наўрад ці быў вялікім жартуном, аднак няблага адчуваў камічнае. І знешне, і манерамі ў 1990-х ён нагадваў мне камісара Жува ў выкананні Луі дэ Фюнэса. Трэба было чуць, з якім імпэтам ён абвяшчаў туры ў тым ці іншым спаборніцтве… Напэўна, сімпатызаваў Андрэю Малюшу: аднойчы ў 90-х заявіў, што зараз будзе гуляць «МалЫш». У нейкі момант партыі дзеля жарту апрануў яго міліцэйскую куртку.

Не заўжды мы з А. Я. знаходзілі паразуменне, ды нічога ўжо не зменіш. Мне здаецца, у апошнюю нашу сустрэчу (май 2015 г.) ён шчыра цешыўся, разглядаючы маё пасведчанне сябра ГА «СБП». Добра ставіўся да беларускай мовы і яе носьбітаў, хаця аддаваў перавагу рускай. Праз тое запаволіўся выхад яго мемуараў.

Як згадана вышэй, А. Ройзман цікавіўся поспехамі моладзі – можа, таму, што сам у 1950-х зведаў няпросты лёс на шляху да звання майстра. Ён быў адным з першых, хто гучна заявіў пра таленты юных Віктара Купрэйчыка і Барыса Гельфанда. У заметцы «Чэмпіёну – 12 гадоў» пісаў: «Калі да ўдзелу ў мужчынскім чэмпіянаце Мінска па шахматах дапусцілі шасцікласніка 45-й сярэдняй школы Мінска Віцю Купрэйчыка, знайшліся скептыкі, якія ўсумніліся ў мэтазгоднасці гэтага. «Так, – гаварылі яны, – хлопчык здольны, але не мае вопыту, ды і наогул вельмі яшчэ малады для такога сур’ёзнага спаборніцтва. Але пачаўся турнір, і скептыкам прыйшлося замаўчаць. Дванаццацігадовы школьнік паспяхова вёў барацьбу з вопытнымі шахматыстамі і закончыў першынство першаразраднікам… Хочацца пажадаць юнаму шахматысту вялікіх поспехаў» («Фізкультурнік Беларусі», 19.01.1962).

Матэрыял з «ФБ» 30.10.1977 прапаную цалкам:

FB30-10-1977

Шкада, што ў 2013-2015 гг. спартыўныя ўлады не далі Абраму Якаўлевічу спакойна (да)працаваць у РЦАПе. Але файна, што 19-20 ліпеня 2016 г. у Мінску адбыўся Мемарыял Ройзмана (ажно з удзелам алжырца ды ізраільца!) – федэрацыя ўсё ж паклапацілася пра ветэрана, няхай і пасмяротна. Будзем спадзявацца, Мемарыял гэты не апошні.

Вольф Рубінчык, г. Мінск

* * *

Актыўна выкарыстоўваю кнігу А. Я. «Шахматные миниатюры. 400 комбинационных партий» (Мінск, 1978) у занятках з дзецьмі. Цудоўны зборнічак! Эх, толькі цяпер адкрываю для сябе кнігапрацы Ройзмана. Абрама Якаўлевіча мы помнім, любім і будзем узгадваць і далей!

Павел Лашкевіч-Тасман, г. Мінск

Чытайце таксама артыкул паэта Васіля Жуковіча «Балючая страта» (2015) і 

матэрыял В. Р. «1966 – “год Ройзмана”» (2016).

 

* * *

Royzman

Про Абрама Ройзмана я узнал в раннем детстве – может быть, до школы. Первой шахматной книгой, которую с подачи дяди Марка я изучал в 6-7 лет, была «Путешествие в шахматное королевство» Авербаха и Бейлина, а одной из следующих – «Шахматные дуэли» Ройзмана, её одолжил сосед. Больше всего поразила тогда, в середине 1980-х, «бессмертная партия цугцванга» (Земиш – Нимцович).

Вскоре я увидел Абрама Яковлевича вживую. Пару раз дядя брал меня в парк Челюскинцев, где по выходным собирались любители шахмат и шашек, а мастера иногда давали сеансы одновременной игры. Так я встретился с А. Я. – и, конечно, проиграл. Двигался вдоль столиков с досками он быстро – наверное, потому, что имел к тому времени богатый опыт сеансёрства.

Более близкое знакомство произошло в начале 1990-х, когда я участвовал в некоторых юношеских (и взрослых) турнирах, которые проводились во Дворце шахмат и шашек на К. Маркса, 10. Мастер следил за игрой молодых шахматистов – какие-то замечания делал и мне. Позже именно А. Я. сагитировал меня, уже кандидата в мастера, присоединиться к клубу при Дворце, оформил членский билет. Однако я уже учился в ЕГУ и не видел смысла постоянно наведываться в клуб, поэтому вскоре покинул славные ряды… Тем не менее билет храню.

Тогда я имел уже почти полный комплект ройзмановских книг. Наиболее ценил хорошо оформленную «444 сражённых короля», попросил автора подписать ее. Вот этот автограф:

Rojzman444 Royzman444 (1)

В 1990-х я заинтересовался «еврейским вопросом». Зная, что А. Я. писал о довоенных шахматистах Беларуси (среди которых было немало евреев), однажды попросил его подготовить о «наших» отдельный очерк. Он отнёсся к этой идее довольно скептически. Еще одна беседа касалась дебюта 1.b2-b4. Мне хотелось иметь книгу Сокольского 1963 г. об этом начале, а в букинистических её не находил. Выяснилось, что Абрам Яковлевич готов поменять книгу из своей коллекции на деньги… или иное издание. Обмен состоялся: я отдал А. Я. какую-то дебютную монографию на немецком.

То были спорадические встречи и беседы 1980-90-х гг. При всей доброжелательности, мастер Ройзман «держал дистанцию» – дело было, насколько понимаю, и в возрасте, и в разной шахматной квалификации. Наиболее плотно мы общались в 2003-2004 гг. и в 2012-2015 гг. по «издательско-историческим делам». Об этом сейчас и расскажу.

К марту 2003 г. я окончил аспирантуру и решил «отдохнуть» от здешних политологов. Зашёл в издательство при министерстве образования, руководитель которого, казалось, дал карт-бланш на организацию шахматного журнала, пообещав зарегистрировать его через мининформации, взять меня на постоянную работу и оплатить выход первых номеров: «большого дохода не нужно Вы сделайте так, чтобы он окупал себя». Позже я узнал, что в том учреждении почти все журналы – по причине завышенной себестоимости – не окупались, но то было позже… А весной 2003 г. я формировал редколлегию, обратился и к А. Я. Ройзману. Послушав о планах сделать издание для юных шахматистов и любителей, особенно с периферии, он заколебался и стал объяснять, что таких любителей очень мало. Я предполагал, что потенциальная аудитория журнала – сотни, если не тысячи человек, А. Ройзман же оценил её в десятки (и, в конце концов, был прав). Но в редколлегию всё же вошел.

А. Ройзман пообещал мне подготовить материал для № 1 «Шахмат» (рабочее название «Шахматы ў Беларусі» в министерстве «зарубили») и рассказать о новом журнале в газете «Народная воля». Оба обещания он выполнил. Более того, в середине июля 2003 года А. Я. выступил перед участниками очередного турнира в «малом зале» РЦОП с сообщением о только что вышедшем журнале. Начал примерно так: «Когда-то у нас выходил бюллетень “Шахматы, шашки в БССР”, на его издание понадобилась санкция самого Петра Мироновича Машерова. Ну, а вот сейчас будет такой журнал… больше, наверно, для детей, с педагогическим уклоном».

Речь была с оттенком снисходительности, что, в принципе, отражало отношение А. Я. к моему редакторству. Критиковал он мои методы в глаза, и за глаза. Где-то в августе заметил, что напрасно я включил в № 1 очерк В. Жилко о шахматах в литературе: «шахматистам это не интересно». Я не стал спорить, но надеялся, что читатели и сотрудники со временем примут «культурологическое» направление и присутствие в журнале белорусского языка.

В сентябре я с издательством распрощался, а в ноябре 2003 г. вышел № 2 «Шахмат» с другим составом редколлегии: из первого состава там остался лишь А. Ройзман. По правде говоря, это смутило: я не ожидал, что А. Я. присоединится к моему новому проекту («Шахматы-плюс»), но предполагал, что он «хлопнет дверью» в знак несогласия с (бес)порядками в издательстве, как иные мои товарищи. Сейчас осознаю, что от его дальнейшего сотрудничества с журналом («Шахматы» издавались до конца 2008 г.) объективно было много пользы: А. Я. отвечал за рубрику «Гісторыя» и опубликовал немало интересных историй, которые в газетах он бы опубликовать не смог. К тому же в возрасте за 70 ему совсем не мешал дополнительный гонорар. При этом мастер по-прежнему скептически относился к изданию: считал, что платят там копейки, а новый редактор тоже недорабатывает… Запомнилась реплика А. Я. середины 2000-х гг.: «Новицкий обложился евреями и в ус не дует!». Действительно, какое-то время «творческий коллектив» журнала «Шахмат» состоял чуть ли не полностью из евреев.

С 2004 г. виделись мы редко. Иногда я отправлял ответы на задания Ройзмана в «Народной воле». Однажды посетил собрание Минской городской федерации шахмат, был там и Абрам Яковлевич. Как ни странно, в новый состав правления он не прошёл. «Что ж, надо дать дорогу молодым...» – утешал себя старый мастер, покидая собрание. Кроме того, почти ежегодно виделись мы на минской «Яме», однако говорили мало, разве что поздравляли друг друга с 9 мая. Однажды по дороге с «Ямы» (на ул. Мельникайте) показал я свои книжки, изданные товариществом «Шах-плюс». А. Я. по обыкновению недоверчиво спросил: «И что, какой там у тебя тираж? 150 экземпляров? А вот у меня выходили тиражом по 50 тысяч!».

В конце 2000-х я взялся исследовать шахматное прошлое Беларуси, печатал свои находки на сайтах и лунинецких бумажных изданиях (потом из некоторых этих публикаций сложились книжечки). Естественно, я анализировал вклад предшественников, а потому «цеплялся» к А. Ройзману за его неточности. Критиковал наивный раздел «У истоков. Шахматы в довоенной Белоруссии» в сборнике «Шахматисты Белоруссии» (1972), некоторые публикации в газете «Народная воля» и журнале «Шахматы»… А. Я. не обижался, но пару раз высказывался так: «Вы с Юрой Тепером меня “подкалываете”, а ведь у вас тоже ошибок хватает». Насчет книжки 1972 г. оправдывался, что раздел о довоенных шахматах должен был написать Я. Каменецкий, но не справился, и в последний момент поручили ему, Ройзману, а он же не историк… Мол, что попалось на глаза в библиотеке, то и использовал.

Потеплели наши отношения летом 2012 г., когда я отправил А. Я. свою книжку «З гісторыі Беларусі шахматнай». Он специально позвонил, чтобы сообщить, что ему понравился мой «исследовательский подход». Посоветовал мне обратиться к некоторым своим знакомым ради уточнений, и эти советы оказались ценными.

В июне 2013 г. в смоленской шахматной школе я заметил на столе книгу «444 сражённых короля»: тамошний тренер пояснил, что учит по ней детей. Приятно было сообщить автору, что его сборник полезен и четверть века спустя. В конце того же года А. Ройзман, посмотрев брошюру «Беларусь шахматная. Год 1926», снова позвонил мне и предложил «сувениры», лежавшие у него на К. Маркса-10. Одним из них был «Билет участника 3-го Всебелорусского шахматного (шашечного) турнира колхозников» 1952 года, второй – польский шахматный журнал, где рассказывалось о том, как в Минск приезжал юный Борис Спасский. А. Я. высоко его ставил и настаивал, чтобы я написал о Спасском, но пока не сложилось.

В феврале 2014 г. Абрам Яковлевич без прикрас рассказал мне об Якове Каменецком; фрагменты этого интервью потом вошли в книжечку «Вартавы шахматнага лабірынта» (2015 год). А. Я. помог и организаторам конкурса составления задач памяти Каменецкого, что проводился в 2014 г.: дал анонс конкурса в «Народной воле», а незадолго до своей смерти опубликовал в газете краткие итоги.

Абрам Яковлевич вряд ли был большим шутником, однако неплохо чувствовал комическое. И внешне, и манерами в 1990-х он напоминал мне комиссара Жюва в исполнении Луи де Фюнеса. Надо было слышать, с каким энтузиазмом он объявлял туры в том или ином соревновании… Видимо, симпатизировал Андрею Малюшу: однажды в 90-х заявил, что теперь будет играть «МалЫш». В какой-то момент партии шутки ради надел его милицейскую куртку.

Не всегда мы с А. Я. находили взаимопонимание, да ничего уже не изменишь. Мне кажется, в последнюю нашу встречу (май 2015 г.) он искренне радовался, рассматривая моё удостоверение члена ОО «СБП». Хорошо относился к белорусскому языку и его носителям, хотя отдавал предпочтение русскому. По этой причине замедлился выход его мемуаров.

Как упомянуто выше, А. Ройзман интересовался успехами молодежи – может, потому, что сам в 1950-х испытал превратности судьбы на пути к званию мастера. Он был одним из первых, кто во весь голос заявил о таланте юных Виктора Купрейчика и Бориса Гельфанда. В заметке «Чемпиону – 12 лет» писал: «Когда к участию в мужском чемпионате по шахматам допустили шестиклассника 45-й средней школы Минска Витю Купрейчика, нашлись скептики, которые усомнились в целесообразности этого. «Да,говорили они, мальчик способный, но не имеет опыта, да и вообще очень молод для такого серьезного соревнования. Но начался турнир, и скептикам пришлось замолчать. Двенадцатилетний школьник успешно вел борьбу с опытными шахматистами и закончил первенство перворазрядником… Хочется пожелать юному шахматисту больших успехов» («Физкультурник Беларуси», 19.01.1962).

Материал из «ФБ» 30.10.1977 предлагаю полностью:

FB30-10-1977

Жаль, что в 2013-2015 гг. спортивные власти не дали Абраму Яковлевичу спокойно (до)работать в РЦОП. Но хорошо, что 19-20 июля 2016 г. в Минске состоялся Мемориал Ройзмана (даже с участием алжирца и израильтянина!) – федерация всё же позаботилась о ветеране, пусть и посмертно. Будем надеяться, Мемориал этот не последний.

Вольф Рубинчик, г. Минск

***

Активно использую книгу А. Я. «Шахматные миниатюры. 400 комбинационных партий» (Минск, 1978) в занятиях с детьми. Прекрасный сборничек! Эх, только сейчас открываю для себя книжные труды Ройзмана. Абрама Яковлевича мы помним, любим и будем вспоминать и дальше!

Павел Лашкевич-Тасман, г. Минск

Читайте также статью поэта Василя Жуковича «Балючая страта (Болезненная утрата, 2015 г.)» и материал В. Р. «1966 – “год Ройзмана”» (2016 г.).

Опубликовано 13.08.2016  01:39

Год без Ройзмана (1)

* * *

С Абрамом Ройзманом я познакомился в 1949 году. Как чемпиона города среди школьников меня включили кандидатом в юношеское первенство республики. Я сыграл одну партию, и пришлось уступить место приехавшему из Бобруйска, а именно А. Ройзману. Его уже знали как талантливого молодого шахматиста, у меня же были средние способности к игре. Глубокой осенью я участвовал в полуфинале республики среди взрослых. Увы! Набрал лишь пол-очка, сделав ничью с Владимиром Шитиком. Он сходу дал мне прозвище «Дмитрий Ной – ПОЛ-ОЧКА».

В следующем году в таком же соревновании я сыграл удачнее. Его судил Ройзман, уже студент Белгосуниверситета. Я встречался с Я. Макиевским чёрными. Получил трудную позицию. Макиевский объявил мне шах ферзём. Я решил, что мат, остановил часы. Макиевский понял моё замешательство и был непрочь продолжить игру. Подлетел Ройзман, сказал: «всёвсё, часы остановленыпоражение». Движения его были быстры, слова набегали одно на другое. Потом Александр Любошиц прозвал Ройзмана «мальчишкой», нахалом. Не без основания… Молодой студент декларировал фразу: «нахальствовторое счастье».

Позже характер Ройзмана изменился в лучшую сторону, и встречались мы с ним как добрые знакомые. После окончания БГУ у него началась трудная жизнь шахматного профессионала. Работал в университете тренером-почасовиком, вёл два шахматных отдела в газетах. Жил с университетской пропиской у Володи Дементея. Цель была оправданной: Ройзман хотел стать мастером. В 1957 году для Або Шагаловича в Минске был устроен турнир с мастерской нормой; как Шагалович, так и Ройзман выполнили мастерский норматив. Ройзману было тяжело, с ним играли крайне серьёзно. Так, он выиграл у мастера Алексея Суэтина классический ферзевый эндшпиль. Борис Гольденов отозвал Суэтина в сторону и сказал: «Я бы за такую игру дал тебе в морду».

Проблема была в том, что Ройзман не работал по специальности долгие годы. Наконец М. Левин устроил его в цех автозавода на инженерную должность. Года два-три он там проработал, но случилась авария, и его уволили. Аркадию Рокитницкому спорткомитет разрешил взять Ройзмана на инструкторскую работу в шахматный клуб, так как мастер постоянно выступал за сборную команду БССР на всесоюзной арене. Здесь Ройзман проработал почти до самой своей кончины в 2015 году.

Абрам Ройзман – автор нескольких популярных шахматных книг о коротких поединках на шахматной доске, скромный человек по натуре своей, рано стал плохо слышать, перенёс оперативное вмешательство, затем ещё одно. Иногда он обращался ко мне для направления к узким специалистам. Как врач я оказывал ему протекцию.

В его жизни, пожалуй, мало было радостных событий. Женитьба на шахматистке Галине Ханиной была не совсем удачной. Она уехала с маленькой дочкой к родителям в Бобруйск, а затем в Израиль. Со второй женой у него детей не было. Дочку он повидал в конце 1990-х годов в Израиле. Перед моим отъездом в США он мне сказал, что тоже имеет вызов от старшего брата, но ехать воздерживается.

Дмитрий Ной, г. Бостон (США), для belisrael.info

* * *

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ А. Я. РОЙЗМАНЕ

19-20 июля нынешнего года в Минске прошёл турнир по быстрым шахматам памяти Ройзмана. Сколько раз он сам проводил подобные соревнования? Трудно сосчитать. На сей раз было 120 участников. Среди них – немало нынешних ветеранов, которых Абрам Яковлевич помнил молодыми: В. Купрейчик, В. Дыдышко, В. Смирнов, ровесник Ройзмана В. Демидов и др. Много было молодёжи, шахматистов среднего возраста, таких как гроссмейстер Ю. Тихонов. Рядом висели таблицы предыдущих турниров – там было вдвое меньше участников. Лучшей памяти о себе, на мой взгляд, А. Я. не желал бы.

Впервые я увидел А. Я. Ройзмана на Мемориале А. П. Сокольского в декабре 1971 года. Занимался я тогда у М. Шерешевского, который сам играл в турнире. Проблему совмещения тренировок и собственного участия он решил просто: все ученики получили возможность бесплатно посещать турнир в старом шахматном клубе на улице Змитрока Бядули. В тот день Ройзман играл с рижским мастером Ю. Петкевичем. Ход борьбы в той партии мне не запомнился. Помню, что Ройзман казался мне, 13-летнему, стариком, хотя ему тогда не было и сорока. Весь турнир он находился в лидирующей группе и в итоге разделил 1-3-е места с В. Купрейчиком и А. Капенгутом. Позже я слышал нарекания А. Я. на то, что вместо денег ему выдали в качестве приза транзисторный приёмник, который он даже ни разу не включил. Начало 1970-х, видимо, было лучшим временем в творческой биографии мастера; в 1972 году он выиграл турнир мастеров Прибалтики и БССР.

Лично я познакомился с А. Я. в конце февраля 1973 года. В обществе «Красное знамя», где практически всё время играл и работал Ройзман, состоялся турнир молодежи, отборочный к какому-то другому. Выходили в финал 4 человека, я занял 5-е место. Особых воспоминаний об этом турнире у меня не осталось. Вообще же турниров с моим участием, которые судил Ройзман, было много: это и первенства клуба (позже чемпионаты Дворца шахмат), и чемпионаты города, и многочисленные блицтурниры, темпотурниры.

Как судья А. Я. всегда был подчеркнуто объективен и беспристрастен, что сочеталось у него с отменным чувством юмора. Ройзман всегда подходил к игре не только как судья, но и как шахматист (любил анализировать интересные позиции, находить оригинальные решения). Это вплотную примыкает к его писательской и журналистской деятельности, о которой шахматисты хорошо знают. Я напишу о том, как он не захотел напечатать мою партию. Итак, январь 2001 г., 2-й тур первенства РДШШ.

Тепер – Сажин. 1.е4 с5 2.Кf3 Кf6 3.Кс3 d5 4.Сb5+ Сd7 5.еd С:b5 6.К:b5 К:d5 7.0-0 а6 8.Ка3 е6 9.d4? сd 10.К:d4? С:а3 11.bа 0-0? 12.Сb2 Kd7 13.Лс1 Лс8 14.Фf3 Ке5 15.Фg3 Кс4?? 16.Кf5! Черные сдались.

После того, как я сделал 15-й ход, и соперник надолго задумался, я подошел к А. Я. и сказал ему, что у меня интересная позиция. Он тут же подошёл к доске и стал внимательно её изучать. Когда соперник сдался, мы стали смотреть варианты. По поводу последнего хода белых А. Сажин сказал: «Этого я не видел». Ройзман немедленно отреагировал своей любимой фразой: «Это надо видеть!» Мне он сказал: «К следующему туру запиши мне партию, может быть, я её напечатаю». Он отошёл, а у меня возникли сомнения, всё ли в партии было в порядке. Мы стали смотреть её с начала. После 11-го хода белых я спросил: «А что, если чёрные сыграют 11…Кс3?» Действительно, теперь на 12.Фd2 или Фd3 можно сыграть 12…Ф:d4 13.Ф:d4 Ке2+, и остаются с лишней фигурой. Мой партнёр ужасно расстроился и пошёл всем показывать, как он мог выиграть, а вместо этого проиграл. На следующий тур я занёс партию Ройзману, как он и просил. Он взял листок, вежливо поблагодарил и объявил начало очередного тура. Когда я пришёл на следующий тур, то неожиданно столкнулся с резкой реакцией Ройзмана. Он чуть ли не кричал: «Что ты мне принёс?» Я спокойно ответил: «То, что было в партии, то и принёс». – «А ты знаешь, что он мог у тебя выиграть?» – «Знаю, я сам ему этот вариант и показал». – «Так что ты хочешь, чтобы я твои партии с ошибками печатал?» – «Что печатать, дело ваше, но мне кажется, что эта возможность делает партию еще более поучительной»… Переубедить Ройзмана не удалось. Кто здесь больше прав, пусть судит читатель, но этот эпизод вполне характеризует Ройзмана как шахматного журналиста. Он полагал, что нельзя печатать партии, где с обеих сторон допускаются явные ошибки. А может быть, ему было досадно, что при первом просмотре сразу после партии он не увидел выигрыша за чёрных.

Вспомню о Ройзмане как об историке белорусских шахмат. Многие помнят его статьи в сборнике «Шахматисты Белоруссии» 1972 года и в журналах недавнего времени. Поскольку я сам занимался аналогичными вопросами, мы не раз обсуждали их с А. Я. Вспоминается моя статья к 75-летию мастера в 2007 г. (опубликованная в «Альбино плюс»). Писал я её второпях, проверить материалы времени не хватило… Отсюда явные ляпы: так, я написал, что он закончил исторический факультет, а на самом деле А. Я. окончил физмат. А. Я. отчитал меня за ошибки: «Неужели так трудно было спросить, пока я живой?!». Увы, сейчас этой возможности уже нет.

Мы несколько раз встречались за доской, все партии закончились его победой. Возвращаюсь к теме судейства. Он не терпел, когда видел нечестную игру, договорные партии. В 2002 году в чемпионате Минска Ч. и Х. сыграли договорную партию: один из них, имея выигранное положение, проиграл. Я играл с «героем» в следующем туре. Мне удалось провести хорошую партию и одержать победу. Поздравляя меня с победой после партии, А. Я. сказал: «Я болел за тебя. Не могу смотреть, когда люди устраивают из шахмат комедию. Ты молодец». Сколько я помню, это был единственный случай, когда он хвалил меня.

По жизни А. Я. всегда был оптимистом. В чемпионате города 2001 года я занял 2-е место (мой крупнейший успех). Однако в 4-м туре я проиграл П. Мягкову и был очень расстроен, говорил, что ни на что не способен. Ройзман выслушал мои сетования и, улыбнувшись, сказал: «А я и не знал, что ты такой мазохист!» Быть «мазохистом» не хотелось, я успокоился и успешно продолжил турнир. Когда я в последние годы почти перестал играть в турнирах, он мне говорил: «Ты зря перестал играть, у тебя ведь неплохо получалось. Ты же ещё не старый».

А. Я. всегда живо интересовался всем, что происходило в стране и мире. Я часто видел его читавшим газеты – как официальные, так и оппозиционные. По поводу того, что не знал (или знал недостаточно), он не стеснялся задавать вопросы. До своей болезни Абрам Ройзман любил жизнь и жил интересно.

Юрий Тепер, ведущий библиотекарь БГПУ им. М. Танка, г. Минск, для belisrael.info

Опубликовано 12.08.2016  18:06

Еще материал Год без Ройзмана (2)

В. Шукелович. Евреи и белорусы

(Русский перевод после оригинала на белорусском)

Габрэі і беларусы

Заўсёды людзям было ўласціва пазбягаць адказнасці і ўскладаць віну на некага іншага. У старажытных народаў нават быў звычай сімвалічна абвінавачваць ва ўсіх грахах і правінах нейкую жывёлу, якую потым прыносілі ў ахвяру разгневаным багам. Старажытныя габрэі ў якасці выкупляльнай ахвяры выкарыстоўвалі казла, якога выганялі ў пустыню на волю лёсу. Узгадвае гэты абрад і Біблія: «І панясе казёл на сабе ўсе беззаконні іх у зямлю непраходную…» Адсюль паходзіць знакаміты выраз – «казёл адпушчэння».

Доўгі час такую функцыю ў Еўропе выконвалі габрэі як нацыя выгнаннікаў. Невядома чаму менавіта гэты народ пачалі лічыць прычынай усіх няшчасцяў. Магчыма, з зайздрасці, бо габрэі надзвычай здольныя да прадпрымальніцтва людзі. Магчыма, з-за незразумеласці і недасведчанасці, што паўставалі ў выніку замкнутага жыцця габрэяў. Як бы там ні было, але зараз гэта вельмі старажытная нацыя па-ранейшаму жывая. Праз стагоддзі пранесла яна свой генатып, сваю культуру, свайго Бога, не растварыўшыся ў шэрагу навакольных народаў. У гэтым загадка нацыі.

У дачыненні да расейскай культуры, а асабліва да літаратуры, прынята гаварыць пра асаблівы ўнёсак, што зрабілі прадстаўнікі габрэйскага народа. Але да гэтага часу адносіны расейцаў да іх застаюцца неадназначнымі. У свой час была вельмі вядомай дзейнасць «Саюза Міхаіла Архангела», які меў выразную антысеміцкую арыентацыю і практыкаваў пагромы габрэйскіх кварталаў. Канфрантацыю паміж расейцамі і габрэямі добра разумеў Ф. М. Дастаеўскі, што знайшло адлюстраванне ў яго творах. В. Гросман у сваім незвычайным для савецкай літаратуры рамане «Жыццё і лёс» вуснамі аднаго з герояў казаў, што Л. Талстой у яго інтэрнацыянальных аповесцях «Хаджы-Мурат», «Казакі», «Каўказскі палонны» застаецца больш расейскім, чым «літвін Дастаеўскі» з яго антысемітызмам. Вельмі прыемным з’яўляецца той факт, што Гросман не без падстаў адносіць Дастаеўскага да «літвінскага», г. зн. беларускага культурнага кантэксту, але ў дачыненні да пытання пра габрэяў, як нам здаецца, ён не меў належнай рацыі.

Габрэі на тэрыторыі сучаснай Расеі жылі больш кампактна і ізалявана. Старасвецкія ж беларускія гарады і шматлікія мястэчкі наогул цяжка ўявіць без габрэяў. Менавіта яны ў колькасных адносінах часамі мелі перавагу ў асобных населеных пунктах. Здаўна вядомая прымаўка: «На Беларусі тры сталіцы – Мінск, Бабруйск і Плешчаніцы». Мінск – сапраўдная сталіца, Плешчаніцы – з іроніяй і дзеля рыфмы, а Бабруйск быў сапраўднай габрэйскай сталіцай на Беларусі, як некалі мястэчка Мір было знакавым месцам для ўсіх цыганоў Рэчы Паспалітай.

Вялізарная колькасць мястэчак мела гэты свой ганаровы статус толькі дзякуючы габрэям, якія займаліся рамёствамі, гандлем, утрымлівалі корчмы, шынкі, валодалі млынамі і тартакамі (лесапільнямі). Гэтыя заняткі і адрознівалі мястэчка ад пераважна земляробчай вёскі. Мястэчкі, на нашу думку, трэба лічыць своеасаблівымі культурнымі феноменамі, якія з’яўляюцца спецыфічнымі паселішчамі нашай зямлі. Адметная іх рыса – бажніца, часам не адна, і кірмашы некалькі разоў на год. Калі прыпомнім з літаратуры, у Расеі гэтымі прыкметамі валодалі сёлы, а ў расейскай мове нават няма свайго, незапазычанага слова для абазначэння мястэчак.

Беларусы і габрэі на працягу доўгага часу жылі разам. Шляхам паўсядзённых, бытавых кантактаў шмат габрэйскіх словаў перайшло ў беларускую мову, напрыклад – кагал, гвалт, шабасоўка, шабасаваць, гелда, вэрхал і г. д. Рука ў руку яны працавалі, вучыліся поплеч, разам на адной вуліцы гадавалі дзетак. Разам і паміралі. Зараз шмат у якіх месцах можна пабачыць закінутыя іудзейскія могільнікі з вялікімі надмагіллямі з шэрага каменю. Большасць з іх не даглядаюцца, параслі быльнягом, а пліты з незразумелымі і таемнымі для сучасных людзей надпісамі зваліліся долу. Аднак яны па-ранейшаму сведчаць пра даўнейшае жыццё беларусаў і габрэяў у адной супольнасці. Францішак Багушэвіч з сімпатыяй пісаў пра свайго земляка, жупранскага шынкара Бэрку:

Сеў жыдок у нас у вёсцы,

Пры гасцінцы, пры дарожцы.

Меў ярмулку, трэпкі, цыцэль,

Ў балахоне новы гіцэль,

Шэсць дзяцей ад жонкі Рохлі,

Паўасьміны меў картохлі…

Таксама цяжка ўявіць «Камедыю» Каятана Марашэўскага без аднаго з персанажаў, а менавіта без габрэя-шынкара. Сёння гэты выдатны драматычны твор вернуты да жыцця і ўжо на працягу некалькіх гадоў не сыходзіць з падмосткаў мінскага Малога тэатра. Тыя, хто глядзеў гэты спектакль, пагодзяцца, што ён многа б страціў без неардынарнага вобраза шынкара Давіда.

Нічым не адрозніваюцца габрэі ад беларусаў у апавяданні Андрэя Мрыя «Рабін», а нават у побыце сваім вельмі падобныя, бо гатуюць крупеню – нацыянальную страву беларусаў. Прафесар Габрэйскага ўніверсітэта Самуэль (правільна Мэлік, або Міхаіл – рэд. belisrael.info) Агурскі, бацька якога (Самуіл – рэд.) нарадзіўся на Беларусі і стаў вядомы як рэвалюцыянер і гісторык, зазначаў: «Беларускія габрэі ў сваёй глыбіннай местачкова-вясковай масе маглі цесна кантактаваць з беларусамі і пераняць іх пэўныя душэўныя якасці, такія, скажам, як добразычлівасць, даверлівасць, цярплівасць і цярпімасць». (Цыт. па: Запруднік Янка. Беларусь на гістарычных скрыжаваннях. Мн., 1996. С. 220.) Традыцыі сумеснага пражывання іх сапраўды сягаюць вельмі даўніх часоў, бо ўпершыню габрэі з’явіліся на беларускіх землях яшчэ ў ХІІ стагоддзі, калі прыйшлі выгнаныя з Кіева за тайныя зносіны з візантыйцамі. Аднак масавае перасяленне габрэяў адбылося ў сярэдзіне ХІV стагоддзя. У гэты час у Еўропе была эпідэмія чумы, ад якой загінула трэцяя частка ўсяго насельніцтва. Віна за хуткае распаўсюджванне хваробы была ўскладзена на габрэяў, якія, ратуючыся ад пераследу, уцякалі ў Польшчу і далей – у ВКЛ. Улады даволі гасцінна сустракалі выгнаннікаў, і ў ХV стагоддзі сюды перамясціўся цэнтр рэлігійнага і культурнага жыцця габрэяў.

На тэрыторыі Беларусі будаваліся драўляныя і мураваныя сінагогі, якія былі ў кожным мястэчку і па некалькі ў кожным горадзе. Духоўным жыццём іудзейскай суполкі кіравалі рабіны, настаўнікі Закону. Гэта былі адукаваныя і паважаныя ў сваім асяродку людзі. Пра іх агромністы аўтарытэт таксама і між беларусамі сведчыць надзвычай папулярная ў ХІХ ст. і вядомая па школьнай праграме «Гутарка Данілы са Сцяпанам». Яна мае наступныя радкі:

Гавораць па свеце, уголас талкуюць,

Ад ксяндзоў, ад рабінаў усе людзі чуюць,

Што вольнасць нам бедным дасць без адкладу,

Толькі што з панамі не дойдзема ладу.

У дадзеным творы героі, якія сышліся абмеркаваць абяцаную і доўгачаканую волю, спасылаюцца на дасведчаных асобаў нездарма, а з пастаўленай аўтарам мэтай пераканаць і схіліць на свой ідэалагічны бок чытачоў або слухачоў гутаркі.

Увогуле, габрэі пачувалі сябе цалкам утульна, жывучы побач з беларусамі. Многія з іх па-сапраўднаму ўзбагацілі і ўзмацнілі нашу культуру. Чаго вартыя толькі, да прыкладу, імёны мастакоў Марка Шагала, Юрыя Пэна і Барыса Заборава, скульптара Заіра Азгура, класіка беларускай літаратуры Змітрака Бядулі, літаратурнага крытыка Рыгора Бярозкіна, музычнага дзеяча Міхаіла Фінберга і г. д.

Узаемная падтрымка між габрэямі многім кідалася ў вочы. Толькі дзякуючы ёй яны маглі супрацьстаяць неспрыяльным абставінам. Ф. Багушэвіч, вельмі мудры чалавек, намаляваў у вершы «Падарожныя жыды» сітуацыю, калі два беларусы, што падвозілі габрэяў, не захацелі адзін аднаму саступаць шлях на вузкім гасцінцы і распачалі з-за гэтага бойку:

І можа б, так насмерць пабілі,

Дык хітра ж і жыдкі зрабілі:

Той перасеў таму на воз, а той туды.

І так запхалі абодва без бяды;

І мужыкам так стала бліжэй дому,

І крыўды ніякай нікому.

У дадзеным выпадку, а напэўна, і заўсёды, габрэі кіраваліся ў першую чаргу разважлівасцю і кемлівасцю. Трэба адзначыць, што старое беларускае слова «жыд», ужытае Багушэвічам, не нясе адмоўнай канатацыі, якая прысутнічае зараз у расейскай мове. На нашу думку, гэта было прыўнесена ў беларускую культуру ў часы Расейскай імперыі і канчаткова замацавалася пры Савецкім Саюзе разам з чужым для нас звяртаннем па бацьку. Багушэвіч жа ў нечым заклікае браць прыклад з габрэяў і вучыцца ў іх жыццю:

Пазналіся жыдкі, пагергаталі,

Дык мужыкі і біцца перасталі!

А што, каб так і мы зрабілі,

А можа бы, і нас не білі?

У гэтых словах хаваецца глыбокі змест, у якім можна адчуць спадзяванні аўтара на далейшую вольнасць і запавет, як яе дасягнуць.

Але ўжо ў ХІХ стагоддзі габрэяў пачынаюць падазраваць у нейкай тайнай дамове. Тлумачыцца гэта духоўным і эканамічным крызісам, што напаткаў Еўропу ў тыя часы. Ф. Багушэвіч у сваім артыкуле «Габрэі і мы» ў польскамоўным часопісе «Край» за 1891 год развейваў гэтую ілюзію. Пішучы пра эксплуатацыю габрэяў супляменнікамі, казаў, што «славутая габрэйская салідарнасць тут і не начавала».

Яшчэ і зараз некаторыя «коса» глядзяць на прадстаўнікоў гэтага этнасу, але гэта, відаць, перажыткі старых савецкіх часоў, калі амаль на дзяржаўным узроўні вітаўся антысемітызм.

На мірныя ж і дзелавыя адносіны паміж беларусамі і габрэямі накладаўся іх падобны гістарычны лёс: як тыя, так і другія пераследваліся, дыскрымінаваліся непрыхільнымі палітычнымі рэжымамі ці то з польскага, ці то з расейскага, а потым з савецкага боку. Сваім мужным супрацьстаяннем агрэсіі, адкрытай траўлі габрэі даюць прыклад нам, якім трэба яшчэ шмат чаму павучыцца ў гэтага таленавітага народа.

Віктар ШУКЕЛОВІЧ, газета «Новы Час» (2004)

***

Всегда людям было свойственно избегать ответственности и возлагать вину на кого-то другого. У древних народов даже был обычай символически обвинять во всех грехах и провинностях какое-нибудь животное, которое затем приносили в жертву разгневанным богам. Древние евреи в качестве искупительной жертвы использовали козла, которого выгоняли в пустыню на волю судьбы. Упоминает этот обряд и Библия: «И понесет на себе козёл все провинности их в страну обрывов…». Отсюда происходит известное выражение: «козёл отпущения».

Долгое время такую функцию в Европе выполняли евреи как нация изгнанников. Неизвестно почему этот народ начали считать причиной всех несчастий. Возможно, из зависти, поскольку евреи – чрезвычайно способные к предпринимательству люди. Возможно, из-за непонятности и неизвестности, которые возникали в результате замкнутой жизни евреев. Как бы то ни было, но сейчас эта древнейшая нация по-прежнему жива. Через века пронесла она свой генотип, свою культуру, своего Бога, не растворившись в ряду окружающих народов. В этом загадка нации.

В отношении русской культуры, а особенно литературы, принято говорить об особом вкладе, сделанном представителями еврейского народа. Но и до сих пор отношение русских к евреям остаётся неоднозначным. В своё время была весьма известной деятельность «Союза Михаила Архангела», который имел выраженную антисемитскую направленность и занимался погромами еврейских кварталов. Конфронтацию между русскими и евреями хорошо понимал Ф. М. Достоевский, что нашло отражение в его произведениях. В. Гроссман в своём необычном для советской литературы романе «Жизнь и судьба» устами одного из героев говорил, что Л. Толстой в его интернациональных повестях «Хаджи-Мурат», «Казаки», «Кавказский пленник» остаётся более русским, чем «литвин Достоевский» с его антисемитизмом. Очень приятно, что Гроссман – не без оснований – относит Достоевского к «литвинскому», т. е. белорусскому культурному контексту, но в вопросе о евреях, как нам кажется, он не совсем был прав.

Евреи на территории современной России жили более компактно и изолированно. Старосветские же белорусские города и многочисленные местечки вообще трудно себе представить без евреев. Именно они в количественном отношении иногда преобладали в отдельных населённых пунктах. Издавна известна поговорка: «В Беларуси три столицы – Минск, Бобруйск и Плещеницы». Минск – настоящая столица, Плещеницы – с иронией и ради рифмы, а Бобруйск был настоящей еврейской столицей в Беларуси, как когда-то местечко Мир было знаковым местом для всех цыган Речи Посполитой.

Огромное число местечек имело этот свой почётный статус лишь благодаря евреям, которые занимались ремёслами, торговлей, содержали корчмы, трактиры, владели мельницами и лесопилками. Эти занятия и отличали местечко от деревни, преимущественно земледельческой. Местечки, по нашему мнению, следует считать своеобразными культурными феноменами, они являются специфическими поселениями нашей земли. Их отличительная черта – молельня, иногда не одна, и ярмарки по нескольку раз на год. Если припомним из литературы, в России такими чертами обладали сёла, а в русском языке даже нет своего, незаимствованного слова для обозначения местечек.

Белорусы и евреи на протяжении долгого времени жили вместе. Путём повседневных, бытовых контактов много еврейских слов перешло в белорусский язык, например – кагал, гвалт, шабасоўка, шабасаваць, гелда, вэрхал и т. д. Рука об руку они работали, учились плечом к плечу, вместе на одной улице растили детей. Вместе и умирали. Сейчас во многих местах можно увидеть заброшенные еврейские кладбища с большими могильными плитами из серого камня. Большинство их не досматривается, они поросли бурьяном, а плиты с непонятными и таинственными для современных людей надписями повалились. Но они по-прежнему свидетельствуют о давнем сосуществовании белорусов и евреев. Франтишек Богушевич с симпатией писал о своём земляке, жупранском шинкаре Берке:

Сеў жыдок у нас у вёсцы,

Пры гасцінцы, пры дарожцы.

Меў ярмулку, трэпкі, цыцэль,

Ў балахоне новы гіцэль,

Шэсць дзяцей ад жонкі Рохлі,

Паўасьміны меў картохлі

Также трудно представить «Комедию» Каэтана Марашевского без одного из персонажей, а именно без еврея-шинкаря. Сегодня это отличное драматическое произведение возвращено к жизни и уже на протяжении нескольких лет ставится в минском Малом театре. Те, кто видел этот спектакль, согласятся, что он бы многое утратил без неординарного образа шинкаря Давида.

Ничем не отличаются евреи от белорусов в рассказе Андрея Мрыя «Раввин», и даже в быту своём очень схожи, ибо готовят крупеню – национальное блюдо белорусов. Профессор Еврейского университета Самуэль (правильно Мэлик, или Михаил – ред. belisrael.info) Агурский, отец которого (Самуил – ред.) родился в Беларуси и получил известность как революционер и историк, отмечал: «Белорусские евреи в своей глубинной местечково-деревенской массе могли тесно контактировать с белорусами и перенять их некоторые душевные качества, такие, скажем, как доброжелательность, доверчивость, терпеливость и терпимость» (Цит. по: Запруднік Янка. Беларусь на гістарычных скрыжаваннях. Мн., 1996. С. 220.) Традиции совместного проживания их действительно уходят в стародавние времена, ведь впервые евреи на белорусских землях появились ещё в ХІІ веке, когда пришли, будучи изгнанными из Киева за тайные сношения с византийцами. Однако массовое переселение евреев произошло в середине ХІV века. В то время в Европе была эпидемия чумы, от которой погибла третья часть всего населения. Вина за быстрое распространение болезни была возложена на евреев, которые, спасаясь от преследования, убегали в Польшу и дальше – в ВКЛ. Власти довольно гостеприимно встречали изгнанников, и в ХV веке сюда переместился центр религиозной и культурной жизни евреев.

На территории Беларуси строились деревянные и каменные синагоги, которые были в каждом местечке и по нескольку в каждом городе. Духовной жизнью иудейской общины руководили раввины, учителя Закона. Это были образованные и уважаемые в своей среде люди. Об их огромном авторитете и у белорусов свидетельствует весьма популярная в ХІХ в., известная из школьной программы «Гутарка Данілы са Сцяпанам». В ней есть следующие строки:

Гавораць па свеце, уголас талкуюць,

Ад ксяндзоў, ад рабінаў усе людзі чуюць,

Што вольнасць нам бедным дасць без адкладу,

Толькі што з панамі не дойдзема ладу.

В данном произведении герои, которые сошлись обсудить обещанную и долгожданную волю, ссылаются на опытных людей (ксендзов и раввинов) не случайно, а с поставленной автором целью убедить и перетянуть на свою сторону читателей или слушателей беседы.

Вообще говоря, евреи чувствовали себя вполне уютно, живя рядом с белорусами. Многие из евреев по-настоящему обогатили и укрепили нашу культуру. Чего стоят, к примеру, имена художников Марка Шагала, Юрия Пэна и Бориса Заборова, скульптора Заира Азгура, классика белорусской литературы Змитрока Бядули, литературного критика Григория Берёзкина, музыкального деятеля Михаила Финберга и т. д.

Взаимная поддержка у евреев многим бросалась в глаза. Только благодаря ей они могли противостоять неблагоприятным обстоятельствам. Ф. Богушевич, весьма мудрый человек, нарисовал в стихотворении «Падарожныя жыды» ситуацию, когда два белорусы, подвозившие евреев, не хотели друг другу уступать дорогу на узком проезде и начали из-за этого драку:

І можа б, так насмерць пабілі,

Дык хітра ж і жыдкі зрабілі:

Той перасеў таму на воз, а той туды.

І так запхалі абодва без бяды;

І мужыкам так стала бліжэй дому,

І крыўды ніякай нікому.

В данном случае, а, наверное, и всегда, евреи руководствовались в первую очередь рассудительностью и находчивостью. Нужно отметить, что старое белорусское слово «жыд», использованное Богушевичем, не несёт отрицательной коннотации, которая присутствует ныне в русском языке. По нашему мнению, это было привнесено в белорусскую культуру во времена Российской империи и окончательно укрепилось при Советском Союзе вместе с чуждым для нас обращением по отчеству. Богушевич же в чём-то призывает брать пример с евреев и учиться у них жизни:

Пазналіся жыдкі, пагергаталі,

Дык мужыкі і біцца перасталі!

А што, каб так і мы зрабілі,

А можа бы, і нас не білі?

В этих словах скрывается глубокое содержание, в котором можно ощутить надежды автора на дальнейшую вольность, а также совет, как её достигнуть.

Но уже в ХІХ веке евреев начинают подозревать в каком-то тайном сговоре. Объясняется это духовным и экономическим кризисом, с которым столкнулась Европа в те времена. Ф. Богушевич в своей статье «Евреи и мы» в польскоязычном журнале «Край» за 1891 год развеивал эту иллюзию. Он писал об эксплуатации евреев соплеменниками и говорил, что «знаменитая еврейская солидарность здесь и не ночевала».

Ещё и сейчас некоторые «косо» смотрят на представителей этого этноса, но это, видимо, пережитки старых советских времён, когда почти на государственном уровне поощрялся антисемитизм.

На мирные же и деловые отношения между белорусами и евреями накладывалась схожесть их исторической судьбы: и те, и другие преследовались, дискриминировались недружественными политическими режимами то с польской, то с российской, а затем с советской стороны. В своём мужественном противостоянии агрессии, открытой травле евреи служат примером: нам ещё многому нужно поучиться у этого талантливого народа.

Виктор ШУКЕЛОВИЧ, газета «Новы Час» (2004)

Перевод В. Р.

Опубликовано 11.08.2016  15:34

Эрнст Неизвестный (9.04.1925 – 9.08.2016)

На 92-м году жизни скончался скульптор Эрнст Неизвестный, сообщил ТАСС его друг Джефф Плюмес. По его словам, Неизвестный умер во вторник рано утром в больнице «Стони Брук». Скульптора госпитализировали из-за сильных болей в желудке.

Также о смерти Неизвестного написал в своем Facebook Олег Сулькин, которого радио «Свобода» называет другом скульптора. «Умер Эрнст Неизвестный. Я пока ничего не могу сказать, слезы подступают. Ошеломлен. Подавлен. Это огромная потеря — для русской культуры, для всех, кто знал этого необыкновенного человека»

Позже Сулькин рассказал ТАСС, что Неизвестный почувствовал себя плохо в понедельник вечером. Он находился в Шелтер-Айленде (штат Нью-Йорк) в загородном доме. Его жена Анна Грэм отвезла его в больницу, где Неизвестный пробыл ночь и утром, около 8 часов, умер.

 

Неизвестный Эрнст Иосифович

Неизвестный Эрнст Иосифович
9 апреля 1925 год
 

 

История жизни

Неизвестный родился в Свердловске 9 апреля 1925 года. Мать назвала его Эриком. И лишь в 1941 году перед самой войной, получая паспорт, он записал свое полное имя – Эрнст. Дед его был купцом, отец – белым офицером, адъютантом Антонова. Позднее он был детским врачом, отоларингологом, работал и как хирург. Когда пришли красные, то должны были расстрелять деда и отца. Но бабка вспомнила, что дед тайно печатал в своей типографии коммунистические брошюры. Тогда она нашла эти документы и предъявила большевикам. Никого не расстреляли.
Его мать – баронесса Белла Дижур, чистокровная еврейка, христианка, в середине девяностых еще была жива и публиковала свои стихи в одной из нью-йоркских газет.
Эрнст еще мальчиком имел репутацию отъявленного хулигана. Приписав себе лишний год, уже в семнадцать лет, Эрнст окончил военное училище – ускоренный выпуск. Там, на войне, лейтенант Неизвестный получил расстрельный приговор трибунала, замененный штрафбатом. И там же, на Великой Отечественной, он получил несколько боевых наград и ранений. Одно из них было тяжелейшим три межпозвоночных диска выбито, семь ушиваний диафрагмы, полное ушивание легких, открытый пневмоторакс… Спас Неизвестного гениальный русский врач, имени которого он так и не узнал, – это было в полевом госпитале. После войны бывший офицер три года ходил на костылях, с перебитым позвоночником, кололся морфием, борясь со страшными болями, даже стал заикаться.
Потом Неизвестный учился в Академии художеств в Риге и в московском Институте имени Сурикова. Параллельно с этими занятиями он слушал лекции на философском факультете МГУ.
Получив диплом в 1954 году, он уже через год становится членом Союза художников СССР, а чуть позже – лауреатом VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве за скульптуру «Нет ядерной войне!». Уже в то время проявилось его тяготение к «большому стилю» – подчеркнутая пафосность и яркая мифологичность каждой скульптуры.
В 1957 году Неизвестный исполняет статую, ставшую известной – «Мертвый солдат». Это лежащая фигура с почти истлевшим лицом, огромным отверстием в груди и закостеневшей, вытянутой вперед и все еще судорожно сжатой в кулак рукой – человека, последним жестом еще символизирующего борьбу, движение вперед.
Далее он создает образы, резко отличные от привычной станковой скульптуры тех лет, – «Самоубийца» (1958), «Адам» (1962-1963), «Усилие» (1962), «Механический человек» (1961-1962), «Двухголовый гигант с яйцом» (1963), фигура сидящей женщины с человеческим зародышем в утробе (1961).
В 1962 году на выставке, посвященной тридцатилетию МОСХа, Неизвестный совершенно сознательно согласился быть экскурсоводом Н.С. Хрущева. В своем праве на первенство в искусстве он не сомневался. А смелости ему всегда хватало. Однако результат встречи не оправдал его надежды.
Несколько лет его не выставляли. Но после снятия Хрущева временная опала закончилась Неизвестный начал выезжать за границу и получать серьезные государственные заказы. Он создал, например, в 1966 году декоративный рельеф «Прометей» для пионерского лагеря «Артек» длиной 150 метров. Правда, никаких премий ему не присуждали. Тем не менее его известность в Европе и США постепенно росла, его работы начали закупать коллекционеры. Да и выставки, которые проводились в небольших залах научно-исследовательских институтов, становились событием.
«Возвращаясь же к произведениям 60-х годов, хочется сказать еще о двух из них, – пишет Н.В. Воронов. – Это, во-первых, «Орфей» (1962-1964). Песня одиночества. Мускулистый человек на коленях, прижавший одну согнутую в локте руку к запрокинутой голове в жесте какого-то невыразимого горя, безысходности и тоски, а другой разрывающего себе грудь. Тема человеческого страдания, отчаяния здесь выражена с какой-то почти невозможной силой. Деформация, утрированность, преувеличения – все здесь работает на образ, и разорванная грудь кровавым криком вопит об одиночестве, о невозможности существования в этом подземелье жизни без веры, без любви, без надежды. Мне представляется, что это одна из самых сильных вещей Неизвестного 60-х годов, может быть, менее философская, обращенная больше к нашему чувству, к непосредственному восприятию. Наверное, менее диалогическая по сравнению с другими произведениями, более близкая к привычному представлению о реализме, но тем не менее одна из самых выразительных.
И вторая – «Пророк» (1962-1966). Это своего рода пластическая иллюстрация к собственным мыслям Неизвестного, высказанным в те же годы. Он писал «Cамым любимым моим произведением остается стихотворение Пушкина «Пророк», а самым лучшим скульптором, которого я знаю, пожалуй, шестикрылый серафим из того же стихотворения».
В 1971 году Неизвестный победил на конкурсе проектов памятника в честь открытия Асуанской плотины в Египте – с монументом «Дружба народов», высотой 87 метров. Другими крупными работами в первой половине семидесятых стали – восьмиметровый монумент «Сердце Христа» для монастыря в Польше (1973-1975) и декоративный рельеф для Московского института электроники и технологии в 970 метров (1974).1974 год стал своеобразным рубежом в его творчестве скульптор создал памятник на могиле Хрущева, ставший его последней крупной работой, установленной на родине до эмиграции.
«Этот надгробный памятник, – отмечает Н. В. Воронов, – быстро стал популярным, ибо в концентрированной художественной форме передавал суть деятельности и воззрений Хрущева. На небольшом возвышении в несколько необычной мощной мраморной раме стояла удивительно похожая бронзовая позолоченная голова Никиты Сергеевича, причем вылепленная просто и человечно, отнюдь не с тем налетом «вождизма», к которому мы привыкли на многочисленных памятниках великим людям, стоящим чуть ли не в каждом городе. Особый смысл в окружающих эту голову мраморных блоках. Своеобразная рама была выполнена так, что одна ее половина была белой, а другая – черной…»
Скульптор не хотел эмигрировать. Но ему не давали работы в СССР, не пускали работать на Запад. С начала шестидесятых годов и до своего отъезда скульптор создал более 850 скульптур – это циклы «Странные рождения», «Кентавры», «Строительство человека», «Распятия», «Маски» и другие.
На свои скульптуры Неизвестный тратил почти все деньги, которые он зарабатывал, работая каменщиком или восстанавливая и реставрируя рельефы разрушенного храма Христа Спасителя, находящиеся в Донском монастыре.
Из его 850 скульптур у него закупили только 4! Против него возбуждались уголовные дела, его обвиняли в валютных махинациях, в шпионаже. Более того, Неизвестного постоянно встречали на улице странные люди и избивали, ломали ребра, пальцы, нос. 67 раз подавал Неизвестный заявление, чтоб его отпустили на Запад строить с Нимейером. Не пускали. И тогда он решает вообще уехать из России – 10 марта 1976 года скульптор покинул родину.
Когда Неизвестный оказался в Европе, канцлер Крайский выдал ему австрийский паспорт, правительство отдало одну из лучших в стране студий. Но скульптор перебирается из Австрии в Швейцарию к Паулю Сахару (Шоненберту), одному из богатейших людей мира. Тот купил скульптору казарму в Базеле под новую студию. Его жена Майя Сахар, тоже скульптор, боготворила Неизвестного. Она отдала ему свою студию со всеми инструментами, со всей библиотекой.
«К этим людям, – говорит Неизвестный, – шли на поклон Пикассо и Генри Мур. Встретиться с Паулем Сахаром – это было все равно, что повидаться с господом Богом. А святым Петром, открывшим райскую дверь, оказался Слава Ростропович. Слава Ростропович даже написал книгу «Спасибо, Пауль» – про то, как Пауль вывел в люди многих из сегодняшних великих. И вот я оказался перед лицом карьерного господа Бога. Но я взял и уехал, по своим соображениям. Я не выдержал жизни в доме богатого человека…
…В 1976 году я приехал в Америку, и буквально на следующий день состоялось открытие в Кеннеди-центре моей работы – бюста Шостаковича. Были большие статьи и телепередачи. Меня взялись опекать Алекс Либерман и Энди Уорхол. С Уорхолом я очень дружил. Ему принадлежит фраза «Хрущев – средний политик эпохи Эрнста Неизвестного».
Замечательный друг Слава Ростропович, получивший за долгие годы огромный пакет социальных связей, щедрой рукой все их передал мне. Президентов, королей, крупнейших критиков, художников, политиков. Подключившись к этой светской жизни, я очень скоро понял это не для меня. Ты приходишь на «парти», тебе вручают двадцать визитных карточек, ты обязан откликнуться. Общение нарастает в геометрической прогрессии. Одинокая профессия скульптора не выдерживает таких нагрузок. Я сжег визитные карточки. Перестал общаться. В социальном плане это откинуло меня в самый низ».
Но Неизвестный добился того, что знаменитости, с которыми его познакомил Ростропович, стали приходить к нему в мастерскую как к скульптору.
До дома Неизвестного ехать от Манхэттена часа два-три. Сначала через весь Лонг-Айленд, а потом добираться на пароме. Через десять минут плавания появляется берег чистенького, ухоженного острова Шелтер, населенного ушедшими на покой миллионерами, важными молодыми людьми с дорогими манерами – и знаменитым русским скульптором. Художнику принадлежит участок площадью в один гектар и половина озера. Дом построен по проекту самого Неизвестного и соответствует его духу. К нему пристроена студия, высокий цилиндрический зал с галереей.
Когда мастер уезжал из России, жену Дину Мухину и дочь Ольгу с ним не пустили. В октябре 1995 года Неизвестный снова женился. Аня – русская, давно эмигрировала. По профессии – испанистка.
Сам Неизвестный преподавал в Гамбурге, в Гарварде, в Колумбийском университете и в Нью-Йоркском – искусство, анатомию, философию, синтез искусств. Мог стать постоянным профессором, но не захотел. Ему очень нравилось преподавать, но мешала рутинная бумажная работа. А еще отчеты, заседания… Все это отнимало слишком много драгоценного времени.
Как всегда, скульптор очень много работает в мастерской. Хотя за последние годы перенес две операции на сердце. Один раз он даже пережил клиническую смерть. Его снова спас русский доктор – Саша Шахнович.
«…Я много трачу, – говорит Неизвестный, – материал, отливка, помощники – идет омертвление огромных денег. В мой парк вложено несколько миллионов долларов – если считать одну отливку. А когда не работаю, богатею деньги не расходуются, а дают дивиденды.
По правилам, 12 экземпляров скульптуры имеют статус оригинала. Я раньше и отливал по 12. А теперь стараюсь давать минимальные тиражи – ну два, ну три экземпляра. Это повысит не стоимость, нет, но ценность работ. И это создает мне перспективу жизни, есть для чего жить – для работы. А если происходит затоваривание, психологически очень трудно работать.
На Западе же я понял, что свободу творчества дают деньги, это кровь творчества; нужно вкладывать очень много денег, чтобы создавать скульптуры».
Наряду с крупными работами Неизвестный создает произведения, относящиеся к мелкой пластике, а также многочисленные графические циклы. Важной составляющей творчества художника всегда была и книжная графика. Еще в конце шестидесятых годов он создал цикл иллюстраций к роману Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание».
Они увидели свет в серии «Литературные памятники».
Последнее десятилетие Неизвестный занимался оформлением самого популярного произведения в мире – Библии. В его иллюстрациях к «Экклезиасту» выражен сложный и противоречивый мир современного человека. Здесь нашли отражение традиции Босха и Гойи, гротескно видевших окружающую действительность и не находивших в ней светлых начал.
Мелкая пластика невольно привела Неизвестного к совершенно новому направлению в его творчестве он стал заниматься созданием ювелирных изделий. Отработанная в мелкой пластике особая утонченность движений помогла скульптору творить необычайно изящные произведения, причем он тяготеет не к украшениям, а к предметам интерьера. Тем самым он как бы продолжает основную линию творчества, направленную на познание человека и самого себя.
В 1995 году Неизвестный стал лауреатом Государственной премии России, был восстановлен в Союзе художников, получил российское гражданство. В девяностые годы скульптор не раз приезжал на историческую родину по делам. В 1995 году он открыл в Магадане памятник жертвам сталинских репрессий – семнадцатиметровую железобетонную «Маску скорби». Большую часть расходов Неизвестный взял на себя, отдав на сооружение памятника 800 тысяч долларов из своих гонораров.
В художественной галерее «Дом Нащокина» состоялась первая персональная экспозиция скульптуры, живописи и рисунка Неизвестного, проводимая в России после его эмиграции. На ней были отражены основные этапы творческого пути художника с 1966 по 1993 год.
Однако вернуться в Россию навсегда мастер не может. Его творчество связано с огромной материальной базой. Это машины, литье, студия, заводы. Начинать все снова после семидесяти – это невозможно даже ему, обладающему каким-то секретом творческого долголетия.
И все же, чем вызвана в столь солидном возрасте такая неуемная жажда творчества «Абсолютным безумием и работоспособностью», – отвечает маэстро.
И еще….. «Великих художников-атеистов не было. Дело в том, что нужно обладать некоторой скромностью. Не нужно себя считать исключительным, оторванным от полета уток, от изменения звезд, от приливов и отливов.
Единственное существо, которое вдруг возомнило, – это человек. Это не значит, что ты назначен Богом! Это глупости, Бог никого не назначает. Он принимает».

Оригинал

***

Лев Симкин, фейсбук 10 авг. 9:10

Против громады

В 1962 году в Манеже он посмел вступить в спор с русским царем. Пусть Хрущев царем был не вполне настоящим, и все же. Настоящим был художник, за спиной которого стояла  семья, пережившая ужасы сталинщины, и сам он, солдат и офицер, прошедший всю войну и «посмертно» награжденный орденом.

«Лейтенант Неизвестный Эрнст. На тысячи верст кругом равнину утюжит смерть огненным утюгом. В атаку взвод не поднять, но сверху в радиосеть: “В атаке – зовут – твою мать!” И Эрнст отвечает: “Есть”. Но взводик твой землю ест. Он доблестно недвижим. Лейтенант Неизвестный Эрнст идет наступать один! И смерть говорит: “Прочь! Ты же один, как перст. Против кого ты прешь? Против громады, Эрнст!»

Строки Андрея Вознесенского всплыли в памяти, как только я прочитал первые отклики в Сети на смерть великого скульптора и среди них несколько – о его будто бы «среднем» даровании.

…Я голову обнажу и вежливо им скажу:”Конечно, вы свежевыбриты и вкус вам не изменял. Но были ли вы убиты за родину наповал?”

Эрнст Неизвестный воздвиг черно-белый памятник на могиле оппонента на Новодевичьем.  Но черно-белый подход к людям был ему в принципе чужд. Он хорошо различал цвета. Почитайте сборник его эссе (он был еще и философ) – хотя бы вот это, о подвидах чиновников, подмеченных им когда-то на Старой площади. Косноязычных “красненьких”с багровым румянцем на щеках и интеллигентов – “зелененьких”,  поначалу  трудноотличимых в толпе номенклатурных близнецов.

Или вот это, о вечной черте российской власти: «Посмотрите, какие они все обидчивые! Обратите внимание на тон прессы. Ведь ее тон – это тон климактерической разобиженной женщины, которую все обманули и оставили. Неуправляемые югославы, неблагодарные китайцы, вздорные поляки, уж не говоря о евреях. …Они обидчивы и антиэстетичны в своей обиде».

«Эрнст, прекратите лепить ваши некрасивые фигуры, – когда еще говорила ему Фурцева. – Вылепите что-нибудь красивое, и я вас поддержу, ну зачем вы раздражаете товарищей».

Эрнст Неизвестный знал, что в своей «некрасивости» был эстетичен, и еще целых полвека продолжал раздражать «товарищей». Но всему свой срок. Вчера он пришел, этот срок.

Опубликовано 10.08.2016  8:49

***

Лев Симкин, 11 авг. 8:25

Против громады – 2

Эту историю я услышал вчера здесь, в Юрмале. Оказывается, в 1979 году сюда из Свердловска переехала мама Эрнста Неизвестного, детская писательница Белла Дижур. Она наивно рассчитывала, что отсюда ее легче выпустят в Америку. К сыну, на которого в войну она получила две «похоронки». Но советская власть проявила мстительность – ее поставили в «отказ». Ожидание длилось до 1985 года, когда в Ригу приехал Евгений Евтушенко и встретился с нею. После чего немедленно отправился кланяться в местный КГБ. А когда это не помогло, написал письмо тогдашнему председателю КГБ СССР: «Дорогой тов. Чебриков! Христа ради прошу я Вас — отпустите 82-летнюю мать скульптора Эрнста Неизвестного к её сыну». И, представьте, ее выпустили, и она дожила в Нью-Йорке до 102 лет.

Вот почему мне так не нравится чистоплюйское отношение к Евтушенко и разговоры о его связях с «органами», кто бы их ни вел, будь то хоть сам Бродский.

Андрей Пуговкин. ПОРОХОВАЯ БОЧКА ИСТОРИИ

June 5th, 2016, 11:48 am

Андрей Пуговкин, NovayaGazeta.SPb.ru 25 марта 2016 12:31 / Политика

Защита диссертации редко становится политическим событием. Докторская работа петербургского историка Кирилла Александрова стала примером того, как в науку лезет взволнованная общественность.


Фото: Генерал Власов с русскими добровольцами
 

Что изучает историческая наука

Сегодня, когда скандальные и совсем не научные события вокруг диссертации «Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943–45 гг.» утихли, самое время попытаться понять, почему случилось это неприличное бурление.

Да, ученый совет Санкт-Петербургского института истории РАН 17 голосами против одного проголосовал за присуждение Александрову докторской степени. Но произошло это под беспрецедентным давлением: директора института вызывали в прокуратуру, в зал, где шла защита, набились десятки людей, явно не имеющих отношения к науке, и выкрикивали всякие непотребства, а неизвестные науке люди строчили отзывы, больше похожие на доносы. Почему научная работа всколыхнула сегодня самые реакционные силы общества?

Комитет освобождения народов России (КОНР) вырос из Русской освободительной Армии (РОА) генерала Андрея Власова, имя которого в СССР стало олицетворением предательства. Эта тема отпугивала историков и осталась одной из самых малоизученных страниц военной истории.

«Трагедия власовской армии и ее офицеров заинтересовала меня еще в школе, – говорит Кирилл Александров. – Тогда даже постановка вопроса – а были ли в армии Власова свои офицеры? – казалась крамольной. В 1990-х, когда еще никто не политизировал эту тему, я начал составлять базу персональных данных. В 2001 г. вышло первое издание биографического справочника, а в 2002 г. я защитил кандидатскую диссертацию. Все это происходило в спокойной обстановке».

Но к 2016 году атмосфера в обществе изменилась, и рамки научной дискуссии стали тесноваты. Организация «Народный собор», которую возглавляет помощник Милонова Николай Артюх, направила в прокуратуру материалы, обвиняющие Александрова в «реабилитации нацизма» и «призывах к разжиганию агрессивной войны». Общественники заручились поддержкой Санкт-Петербургской общественной организации ветеранов войны, труда, вооруженных сил и правоохранительных органов, которые «вспомнили», как сражались с частями РОА в середине 1942-го: за полтора года до ее создания.

Директор института, которому еще до защиты некие ответственные господа-товарищи советовали подумать о судьбе вверенного ему учреждения, вызван на ковер в президиум РАН. Диссертацию изучают анонимные и неизвестно кем и на каком основании привлеченные «эксперты» из Большого университета. По мнению Артюха, данная тема вообще не должна изучаться историками.

Кто кого реабилитировал

Иногда кажется странным, что весь гнев радетели «правильной» истории обрушивают на Власова. Ведь существовала, например, Русская национальная бригада СС «Дружина», уничтожавшая население еврейских местечек в Белоруссии. В 1944 году, когда стало ясно, кто побеждает, «Дружина» организованно переметнулась на советскую сторону, назвалась 1-й Антифашистской партизанской бригадой, а ее командир В. Гиль-Родионов – с руками по локоть в крови – повышен в звании до полковника РККА и награжден орденом Красной Звезды. Граждане союзной Беларуси регулярно возлагают цветы на его могилу.

Или еще пример. Сегодня мало кто помнит громкий скандал – «дело Фельфе», случившееся в 1961 году. Тогда в ФРГ разоблачили советскую резидентуру из бывших офицеров СС, следователей гестапо и ветеранов-штурмовиков. Это были не Штирлицы, а обычные нацисты, которые до конца служили Гитлеру, после чего их прибрал другой тоталитарный режим.

Оберштурмфюрера Хайнца Фельфе наградили орденами Красного Знамени, Красной Звезды и знаком «Почетный работник госбезопасности». ФСБ России недавно поздравила его с 90-летием. Чем не «реабилитация нацизма?»

…Старые коммунисты не могут не помнить благообразную бабушку Лакшми Сагхал, деятеля индийской компартии, которая была постоянным гостем съездов КПСС и произносила на них пламенные речи. В прошлом она офицер союзной нацистам японской армии.

…Национального героя Индонезии, союзника нацистов Сукарно мы наградили орденом Ленина и одноименной премией мира, а про бирманского пособника Германии Аун Сана в 1965 году выпустили книгу в серии «Жизнь замечательных людей».

…За гробом духовного лидера палестинцев Амина аль-Хусейни, который окормлял 13-ю горную дивизию ваффен-СС «Ханджар» и неоднократно встречался с Гитлером (ему принадлежит фраза «Арабы являются естественными союзниками Рейха, поскольку у них общий враг: англичане, евреи и коммунисты»), шел «верный друг Советского Союза» Ясир Арафат.

Почему же именно генерала Власова назначили символом коллаборационизма? Ведь существовали и 29-я (1-я Русская) дивизия СС бригадефюрера Бронислава Каминского, и дивизия «Руссланд» генерал-майора вермахта Бориса Смысловского, не то под защитой, не то в заложниках у которой был глава императорского дома Владимир Кириллович Романов. Эти воинские части, в отличие от власовских, реально принимали участие в боевых действиях против Красной Армии и партизан.

«Власов обладал известностью в армии еще с 1940 года, – говорит Александров, – о нем писали газеты, это был генерал, заслуживший орден Ленина и орден Красного Знамени «за проявленное мужество и отвагу» во время контрнаступления под Москвой. Он прошел все должности от командира взвода до заместителя командующего фронтом. Статус Власова был слишком высок, чтобы сравнивать его со ссыльным инженером Каминским или белоэмигрантом Смысловским».

Специалисты называют разное число граждан СССР, которые воевали на стороне Германии. Минимальная оценка – 800 тыс. человек, максимальная – 1,5 млн. Германский историк Карл Пфеффер писал: «Немецкие войска на Востоке были бы не в состоянии долго продолжать борьбу, если бы им не помогала значительная часть населения». Данное суждение опубликовали в СССР еще в 1957 году. Получается, что личный состав власовской армии, не превышавший 120–125 тыс. человек, составляя около 10 % от общей численности советских граждан на стороне противника. Офицеров среди них было, вероятно, более 4 тысяч.

Александру Солженицыну приписывают слова о том, что, когда на сторону противника переходит полтора миллиона, это уже трудно назвать предательством. Сталинистов приводит в ужас, что вокруг Власова собрались не опустившиеся маргиналы, а обыкновенные, среднестатистические советские военнослужащие. Представленные Александровым биографии демонстрируют полноценный социальный срез командного состава Красной Армии, включая Героев Советского Союза и полных Георгиевских кавалеров.

Дело не в желании кого-либо оправдать. Андрей Власов и тысячи его сторонников заплатили за себя самую высокую цену. Большинству власовцев уже давно ничего не нужно. А вот необходимость объективного научного исследования этого явления в России, с ее вековыми традициями патриотизма, очевидна. Ведь случилось так потому, что только за последнее предвоенное десятилетие было физически уничтожено не менее 8 миллионов мирных граждан. Миллионы были ограблены коллективизацией и осуждены на рабский труд. Советская власть совершила столько ошибок, жестокостей и преступлений, что после нападения Германии многие жители страны считали себя морально свободными от обязательств по ее защите.

Невостребованный прах

По всей Европе содержатся в образцовом виде почти никем не посещаемые воинские захоронения. У нас их постыдное запустение не мешает регулярному проведению многолюдных мероприятий. Исключение – один московский монумент, который содержится стараниями частных граждан.Официальные лица как черти от ладана шарахаются от этого жуткого места – захоронения «невостребованных прахов № 3 (1945–1955)» на Донском кладбище. В соседний крематорий свозили тела казненных в тюрьмах и здании Военной коллегии Верховного суда. Круглую площадку окружают стелы с именами. В центре – скульптура коленопреклоненной женщины. Такой вид заброшенная могила приобрела в 1990-е годы.

Здесь покоится пепел двадцати жертв «Ленинградского дела». Так их «отблагодарили» за оборону северной столицы. С ними – прах командующего Сталинградским фронтом Героя Советского Союза генерал-полковника Василия Гордова, маршала авиации Сергея Худякова, генерал-майора Филиппа Рыбальченко и посмертно восстановленного в звании Героя Советского Союза маршала Григория Кулика. Только за три месяца 1950 года были казнены 20 генералов и два маршала Советской Армии. Здесь же захоронены 13 расстрелянных членов Еврейского антифашистского комитета, собравших по всему миру огромные средства для Красной Армии.

Именно в этой братской могиле находится прах генерала Власова и 11 его подельников. Их пепел смешан с пеплом Николая Кириллова, Петра Понеделина и еще шести генералов, которые сотрудничать с врагом отказались и стоически выдержали плен. После войны их пять лет гноили в тюрьме, а затем расстреляли.

Каждая жертва нацистов хотя бы знала причины преследования. Советский режим друзей и врагов не различал. В могиле № 3 упокоились руководители госбезопасности, включая постановщиков власовского судебного процесса: Лаврентий Берия, Амаяк Кобулов, Всеволод Меркулов, Борис Родос, Михаил Рюмин, Лев Шварцман. Рядом – аналогичная могила № 1, где соседствует пепел сталинского наркома Николая Ежова и замученных им маршалов Василия Блюхера, Александра Егорова, Михаила Тухачевского. Кости еще одного садиста и убийцы – Виктора Абакумова – вместе с останками его жертв гниют под Петербургом, в земле Левашовского мемориального кладбища. Сталинская Фемида была жестока, глуха и глупа: несколько власовских офицеров работали на советскую разведку. После войны все они были репрессированы более свирепо, чем власовские же контрразведчики, которые за ними недоглядели.

Где был Холокост

Осенью 1941 года в овраге Бабий Яр подручные Гейдриха и Гиммлера расстреляли 34 тысячи человек только за то, что они были евреями. Нюрнбергский трибунал квалифицировал это как преступление против человечности. Ранее, весной 1940 г., подручные Абакумова и Берии расстреляли 23 тысячи человек только за то, что те были поляками и воевали против нацистов. Европейский суд по правам человека признал это военным преступлением.

«Главе Германского государства Адольфу Гитлеру. Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши добрые пожелания в отношении народов Советского Союза. И. Сталин». Газета «Правда», 25 декабря 1939 г. Уже почти достроен лагерь смерти Аушвиц-Биркенау (Освенцим). Прошли погромы «Хрустальной ночи», оккупация Австрии, Чехословакии и Польши.

Никто не опровергает и подлинность советско-германской переписки 1940 года о переселении евреев из Германии и оккупированных ею стран в Еврейскую АО РСФСР. Неужели правда, что СССР тогда не принял в безлюдное Забайкалье три миллиона несчастных, которые вскоре погибли в газовых камерах?

Очевиден смысл обороны Брестской крепости летом 1941 г. Но зачем Красная Армия осенью 1939 г. ударила в тыл польскому гарнизону, который оборонял ту же самую крепость от германской армии более успешно и организованно, чем брошенные начальством красноармейцы? В 1939 г. немцы ее так и не взяли, а руководители героической обороны сгинули в советском плену сразу же после заключения договора с гитлеровской Германией «О дружбе и границах». Для чего летом 1940 г. понадобились проводка по Севморпути германского рейдера-пирата «Комет», да еще под советским флагом, или указание резиденту в Токио Рихарду Зорге делиться достоверной информацией с разведкой Германии? Разве не является официальное оправдание таких фактов «пропагандой развязывания агрессивной войны»? До сих пор не опубликована на русском языке полная стенограмма Нюрнбергского процесса.

Так с кого началась история отечественного коллаборационизма – с генерала Власова или с генералиссимуса Сталина? Но для историков до сих пор полностью не открыты архивы Коминтерна, а значит, они не могут научно обосновать истоки и причины Второй мировой войны.

Прошлое ничему не учит до тех пор, пока в нем остаются запретные темы. По мере накопления запретов оно превращается в пороховую бочку, взрыв которой пострашнее военного поражения.

P. S. Пару лет назад я присутствовал при последнем свидании школьных друзей выпуска 1939 года. Один всю блокаду работал в Ленинграде. Второй солдатом-пехотинцем дошел до Берлина в составе советской, а третий – до Праги в составе власовской армии. Его приезд из Австралии и стал причиной встречи. Старики шутили, выпивали, вспоминали одноклассников и учителей. Отношения с войной они давным-давно выяснили. У каждого позади была нелегкая жизнь, которая одарила их мудростью.

Взято из ЖЖ

Еще статья автора ВОЙНА И МИФ. «Нет и не было войн справедливых» 22.03.2009 20:28

Опубликовано 9.08.2016 9:19

Полученный отзыв:

“Русская национальная бригада СС «Дружина», уничтожавшая население еврейских местечек в Белоруссии. В 1944 году, когда стало ясно, кто побеждает, «Дружина» организованно переметнулась на советскую сторону, назвалась 1-й Антифашистской партизанской бригадой, а ее командир В. Гиль-Родионов – с руками по локоть в крови”

1) Сражалась “Дружина” в основном против партизан (была создана в конце 1942 г., когда в Восточной Беларуси евреев в местечках почти не осталось); 2) Гиль перешел на советскую сторону не в 1944, а в августе 1943, когда еще не все было ясно; 3) “Дружина” не перешла с ним “организованно” – “переметнулась” не вся, а частично.
Короче, чтобы судить, кто был прав в истории с диссертацией Александрова, надо ее почитать … 9.08. 13:03

ПАК Лев Рувимович (1933 – 2016)

Bild med Pak

Лев Пак (8.10.1933, Витебск – 6.08.2016, Дуйсбург), кандидат в мастера, судья всесоюзной категории (1972). С 2004 жил в Германии.
Окончил Витебский техникум физкультуры. Второй тренер юношеской команды Белоруссии (1969–89). Работал тренером в ДЮСШ Витебска.

Из последних воспоминаний учеников, опубликованных на сайте шахматной федерации Беларуси:

Помним, любим, скорбим.

07 августа 2016
Сегодня пришла очень печальная весть – умер мой первый тренер Лев Рувимович Пак.
Я познакомился с ним в 8 лет, когда впервые начал заниматься шахматами в Витебске.
Была у Льва Рувимовича какая-то изюминка, какой-то секрет. Будучи кандидатом в мастера он воспитал 4-х гроссмейстеров – Андрея Ковалева, Раю Эйдельсон, Женю Агреста и меня. Он умел привить своим ученикам любовь к шахматам, и в этом, наверное, был его главный тренерский талант.
Много есть что вспомнить из детства: как вместе ездили на турниры, как он держал меня за руку, как заботился обо мне.
Позже, когда я уже уехал в Израиль, мы встречались гораздо реже, но не теряли друг друга из виду. Последний раз мы виделись со Львом Рувимовичем в декабре прошло года, когда он приезжал в Израиль. Он выглядел очень хорошо, был активен и как всегда живо интересовался происходящими событиями. Я чувствовал, что он по-прежнему относится ко мне с большой теплотой. Это подтвердил сегодня его сын Рома. Он сказал, что Лев Рувимович до последнего следил за моей игрой, видел все мои партии из турнира в Пойковском, который закончился на днях. Я очень любил Льва Рувимовича и его уход большая потеря для меня.
Лев Рувимович, пусть земля вам будет пухом! Зикарон ве браха!

Илья Смирин (Израиль) 6 августа 2016.

6 августа не стало самого известного витебского тренера Льва Рувимовича Пака.

Жизнь его окончилась на 83-м году в Дуйсбурге (Германия), где он проживал последние годы.

Тем не менее, вся его жизнь была неразрывна связана с Витебском и витебскими шахматами.

Без преувеличения можно сказать, что все лучшие юные шахматисты Витебска 2-й половины прошлого века его воспитанники. И, как вершина айсберга, 4 гроссмейстера: Смирин, Агрест, Ковалев и Эйдельсон, что само по себе, выдающееся достижение для такого небольшого города, но наверное не самое главное. Главным, пожалуй, были дети, которые пройдя через его заботливые руки, вырастали и становились успешными врачами, учителями, тренерами,военными и просто хорошими людьми. Он не только и не столько учил шахматам, а заряжал жизнелюбием и любовью к ним. В этом, мне кажется, и был секрет его тренерского успеха. Он любил людей, жизнь и шахматы и делился этой своей искренней любовью, а интерес к шахматам сохранил до конца дней: постоянно интересовался результатами турниров, где мы играли, смотрел партии и даже продолжал решать шахматные задачки, не уставая восхищаться красотой замысла. Приезжая каждый год в Витебск, просил приготовить ему для чтения подборку журналов “64” за год. Вот и в этом году его ожидала обычная кипа любимых журналов …

Витебск сразу заметно опустел после отъезда Льва Рувимовича в Германию, а сегодня эта пустота стала невосполнимой.

Андрей Ковалев.

Pak1

1980 г. Материал из журнала “Шахматы, шашки в БССР”.

Pak2

1981 г. Из того же журнала “Ш, ш. в БССР”

Опубликовано 8.07.2016   16:04

***

Только сегодня настигла меня очень печальная новость, ушёл из жизни Лев Рувимович Пак, мой первый тренер, прививший мне любовь к шахматам, которая и по сей день сопровождает меня. Он сам очень любил своё дело и, насколько я знаю, стремился передавать свой опыт до самого последнего времени. Нас, его учеников, объединил один эпитет, который приходилось слышать не раз, мы играли во вкусные шахматы. И это дорогого стоит.

Сразу вспомнилось многое, юмор, лёгкость в общении, неожиданные творческие находки. Одну из них, относящуюся к одному из самых ярких достижений витебских юношеских шахмат, победе во всесоюзном турнире ”Белая ладья”, позволю себе привести здесь. В ключевом матче с командой Грузии у нас было некоторое превосходство на юношеских досках, но на девичьей ситуация выглядела практически безнадежно, грузинская девочка выигрывала все партии, а наша наоборот. И здесь Лев Рувимович со словами ”с грузинками надо играть кривые дебюты” провёл экспресс-подготовку и, после ходов 1е4 е5 2.Кf3 d5!? завязалась буча, приведшая к ничьей с позиции силы, что и предопределило нашу победу в матче. Партия та давно забылась, а фраза осталась и помогала мне не раз в собственных тренерских решениях.

Мы давно не виделись, перезванивались по Скайпу, но летом, будучи в Витебске после более чем двадцатилетнего отсутствия, надеялся, что встретимся, т.к знал, что он традиционно приезжал в дни фестиваля ”Славянский базар”. Не случилось, и, увы, уже не придётся.

Прощайте, Тренер, светлая память. Vila i frid.

Евгений Агрест , Стокгольм, 11 августа 2016 года

Добавлено 11.08.2016   14:28

Pak

Андрей Ковалёв, Лев Пак, Александр Сарбай

20160828_114923_HDR

Лев Исаакович Мельцер и Лев Рувимович Пак. 

Специально для сайта снимки прислал Илья Смирин. 3.09.2016 

Іосіф Лангбард. Архітэктар, які прысвяціў жыццё Мінску

31.07.2016 Крыніца: Ігар Мельнікаў, кандыдат гістарычных навук для baj.by

Будынкі, якія стварыў гэты чалавек, сталі сапраўднай візітнай карткай Мінска. Фота побач з Домам урада, Оперным тэатрам, ці галоўным будынкам Акадэміі Навук Беларусі ёсць у альбомах мінчукоў і гасцей горада. Аднак мала хто можа назваць імя аўтара гэтых архітэктурных пярлін беларускай сталіцы. Тым больш мала хто ведае факты пра жыццё знакамітага архітэктара Іосіфа Рыгоравіча Лангбарда. А гэта быў вельмі таленавіты, адукаваны і сціплы чалавек. Яго працы ўпрыгожваюць не толькі Мінск, але і Магілёў, Оршу, Санкт-Пецярбург, Кіеў, Харкаў, Кастраму.

Першыя крокі

Нарадзіўся Іосіф Рыгоравіч 5 (18) студзеня 1882 года ў горадзе Бельску, які ў той час уваходзіў у Гарадзенскую губерню Расійскай імперыі. У 1901 годзе ён скончыў гімназію і пераехаў у Адэсу, дзе паступіў у мастацкае вучылішча на архітэктурнае адзяленне. Пасля яго заканчэння будучы дойлід пераехаў у Пецярбург і паступіў у Акадэмію мастацтваў. У жніўні 1914 года пачынаецца Першая сусветнай вайна і Лангбарда прызываюць у Рускае імператарскае войска.

Пасля перападрыхтоўкі на вайскова-тэхнічных курсах нашага героя прызначаюць начальнікам інжынернага атрада. У гэты час па яго праектах былі ўзведзеныя будынкі Імператарскага сельскагаспадарчага музея, Тэатра мініяцюр ў Петраградзе і Кастрамской губернскай земскай управы. Калі ўладу ў Расіі захапілі бальшавікі Лангбард прапанаваў свае паслугі ім. У 1923 годзе ён удзельнічаў у конкурсе праектаў Палаца працы ў Маскве. Праз год Іосіф Рыгоравіч прапанаваў свой малюнак помніка У. Леніну, які планавалася паставіць ля Фінлядскага вакзала. У выніку камісія выбрала іншы варыянт, але праект Лангбарда атрымаў 1-ю прэмію.

Галоўны будынак савецкай Беларусі

У сярэдзіне 1920-х — пачатку 1930-х гадоў Іосіф Рыгоравіч удзельнічаў ў шэрагу конкурсаў на будаўніцтва жыллёвых раёнаў у Маскве, Ленінградзе і Растове-на-Дану. Так, у 1926–1927 гадах архітэктар выканаў конкурсны праект 300-кватэрнага жылога дома для працоўных завода “Чырвоны трохкутнік” у Ленінградзе. Ідэя Лангбарда спадабалася і была прынятая да выканання. Варта пры гэтым адзначыць, што архітэктар як мог, выступаў супраць ідэі “дома-камуны” і спрабаваў абараніць прынцып індывідуальнай кватэры.

У 1929 годзе прапанова ленінградца стала лепшай на конкурсе праектаў будынка Дома ўрада ў Мінску. Цяжкасць праектавання і будаўніцтва галоўнага адміністратыўнага будынка Беларусі заключалася ў тым, што на той момант не было генеральнага плана рэканструкцыі і развіцця Мінска. Цэнтральная частка горада была шчыльна забудавана, таму архітэктарам даводзілася ўпісваць “свае” будынкі ў існуючую забудову. Раён, дзе вырашылі будаваць Дом ураду, быў хаатычна забудаваны драўлянымі, аднапавярховымі дамамі. Насупраць ужо ішло будаўніцтва Беларускага дзяржаўнага ўніверсітэта па праекце архітэктараў І. Запарожца і Р. Лаўрова.

Лангбард разумеў, што ўрадавы будынак вызначыць знешні выгляд Мінска. Ён развярнуў яго фронт уздоўж тагачаснай галоўнай вуліцы горада, дзеля падкрэслівання яго рэпрэзентатыўнасці. Да таго ж ленінградскі архітэктар вялікую ўвагу надаваў афармленню тэрыторыі вакол збудавання. Тут размова ішла пра галоўную плошчу сталіцы БССР, дзе будуць адбывацца вайсковыя парады і агульнарэспубліканскія святы. Дойлід імкнуўся паказаць манументальнасць будынкаў не з дапамогай дарагіх матэрыялаў, але за кошт выкарыстання кампазіцыйных прыёмаў і дбайнай прапрацоўкі дэталяў. Дом ураду ў Мінску стаў архітэктурнай дамінантай горада.

Мантаж герба БССР на фасадзе Дома ўраду, пачатак 1930-х гадоў

Цэнтральная частка будынка, якая складалася з дзевяці паверхаў, адсунутая ўглыб на 50 метраў і апраўленая з двух бакоў карпусамі, вышыня якіх паступова паніжаецца да пяці паверхаў. Разам з цэнтральным аб’ёмам яны ўтвараюць  абмежаваны галоўным корпусам і бакавымі флігелямі парадны двор (курданёр) перад будынкам шырынёй прыкладна ў 100 метраў. У ім Лангбард планаваў устанавіць помнік у гонар стварэння БССР, аднак пазней ад гэтай ідэі адмовіліся.

Што пісалі ў газетах

Варта ўлічваць, што пры будаўніцтве Дома ўраду ў Мінску амаль не выкарыстоўваліся складаныя будаўнічыя механізмы. Першы вежавы кран на будаўніцтве ў сталіцы БССР быў выкарыстаны толькі ў…1940 годзе. Усё рабілі рукамі рабочых. Урадавы будынак здалі ў эксплуатацыю ў лістападзе 1933 года.

Вось, што пра гэта пісала адна з газет савецкай Беларусі за 11 лістапада 1933 года: “Адбылося адкрыццё Дома ўрада. Тут, акрамя 600 працоўных пакояў, маецца 16 залаў, з іх тры прызначаныя для з’ездаў Саветаў, пасяджэнняў СНК і ЦВК”. Зразумела, што адкрыццё было прымеркаванае да чарговай гадавіны Кастрычніцкай рэвалюцыі. Пасля ўрачыстасцяў рабочыя працягвалі выконваць аздабленчыя працы.

Праз некаторы час будынак быў канчаткова гатовы. На цокальным паверсе знаходзіліся памяшканні, прызначаныя для абслугоўваючага персанала; на першым паверсе знаходзіліся вестыбюлі, гардзеробы, а таксама розныя гаспадарчыя памяшканні; на другім паверсе была зала пасяджэнняў ды працоўныя кабінеты кіраўніцтва БССР. Вышэй знаходзіліся кабінеты розных наркаматаў і аддзелаў. Унутры будынка, па баках лесвіцы, якая вяла ў Савет народных камісараў, былі ўсталяваныя бюсты і помнікі класікаў марксізма-ленінізма, а ў зале пасяджэнняў вялікі барэльеф Сталіна, выкананы А. Бембелям.

Вайсковы парад у Мінску каля дома ўрада. Сярэдзіна 1930-х

Вось як у адной з газет апісваліся ўражанні госця Мінска ад ўбачанага ім у 1934 годзе Дома ўраду:

“На вакзальнай плошчы ў трамвай сеў чалавек. Ён агледзеў вагон, потым пачаў глядзець на вуліцу. Кожны раз ён усё больш уважліва ўзіраўся ў яе, паварочваючыся то ў адно, то ў другое акно.

— А што гэта за будынак? Выглядае, як Харкаўскі дом прамысловасці.

— Дом ураду, — горда адказала дзяўчынка.

Чалавек з вялікай цікавасцю пачаў аглядаць будынак. Паплыла шырокая асфальтавая плошча Леніна. Вакол яе падымаліся лёгкія сцены, з выступамі, балконамі, з аднолькавымі вокнамі. На вышыні паверхаў будынка выпукла вымалёўваўся герб рэспублікі. Сярод плошчы ўзвышаўся бронзавы Ленін, ён з трыбуны выступаў перад чырвонаармейцамі, якія адпраўляліся на белапольскі фронт. Ля ног яго стаялі жывыя кветкі. Пабліскваў чорны граніт пастамента. Трамвай імчаўся…”

Сапраўды, перад галоўным адміністратыўным будынкам БССР быў пастаўлены помнік “правадыру сусветнай рэвалюцыі”. Яго аўтарам быў скульптар Матвей Манізер. Прапанаваныя на конкурс выявы помніка Леніну выстаўляліся на суд грамадскасці ў мінскай Зале рэспубліканскага дома грамадскай асветы, якая знаходзілася на рагу вуліц Энгельса і Маркса. І конкурсная камісія, і грамадскасць, прыйшлі да высновы, што лепшым з’яўляецца праект Манізера, на якім Ленін “звяртаецца” да чырвонаармейцаў, якія адпраўляюцца на “бой з панамі”. Дарэчы, тэма “польска-бальшавіцкай вайны” была абраная не выпадкова. Паводле Рыжскай мірнай дамовы, падпісанай у сакавіку 1921 года паміж савецкай Расіяй і Другой Рэччу Паспалітай, Заходняя Беларусь засталася за палякамі. Савецка-польская мяжа знаходзілася ў 30-40 км ад сталіцы савецкай Беларусі. На працягу ўсяго міжваеннага дваццацігоддзя Крэмль разглядаў менавіта Польшчу, як найбольш верагоднага праціўніка ў будучай вайне. А БССР была заходнім фарпостам “краіны Саветаў” на мяжы з варожым “капіталістычным светам”. Варта дадаць, што першапачаткова Лангбард планаваў устанавіць помнік ў цэнтры плошчы, аднак пазней ад гэтай ідэі адмовіліся. Пастамент, на якім стаяў Ільіч, быў зроблены з чорнага лабрадарыта. Да яго былі прымацаваныя чатыры барэльефы.

Нямецкі жаўнер пазіруе каля зрынутага помніка Леніну ў Мінску

Будынак Дома ўраду ў Мінску ўразіў жаўнераў вермахта, якія ўвашлі ў Мінск на шосты дзень пасля нападу Германіі на СССР. Дзякуючы таму, што амаль у кожнага немца быў фотаапарат сёння мы можам бачыць тое, як у чэрвені 1941 года выглядалі вуліцы тагачаснага Мінска і адзін з галоўных твораў Лангбарда. Варта адзначыць, што хутка пасля акупацыі горада немцы зрынулі помнік Леніну, які стаяў перад Домам ўрада і вывезлі яго ў Германію на пераплаўку. А вось з гербам БССР, прымацаваным на фасадзе будынка, давялося пакорпацца.  Дэмантаваць яго не змаглі, таму спачатку гэты сімвал завесілі сцягам “СС”, а пазней зачынілі шыльдай з выявай свастыкі. Кадры кінахронікі, на якой савецкія жаўнеры збіваюць гэты сімвал акупацыі можна ўбачыць ў шматлікіх мастацкіх і дакументальных фільмах пра Другую сусветную вайну. Дарэчы, пры адступленні ў 1944 годзе нацысты збіраліся ўзарваць мінскі Дом ураду. Гэтаму перашкодзіў маланкавы наступ савецкага войска і хуткае вызваленне горада ад нацыстаў. Аднак савецкім сапёрам давялося доўга размініраваць нашпігаваны авіяцыйнымі бомбамі галоўны адміністратыўны будынак БССР.

Дом урада, 1942 год

Працяг будаўніцтва ў Мінску

Пасля пераезду ўрадавых устаноў БССР у новы будынак Дома ўраду былы архіерэйскі асабняк быў перададзены ў распараджэнне камандавання Беларускай вайсковай акругі РСЧА. У 1934 годзе было прынята рашэнне будаваць на гэтым месцы Дом Чырвонай Арміі. Першапачаткова за рэалізацыю праекта ўзяліся архітэктары А. Крылоў і Н. Макляцова, аднак іх прапанова выклікала буру крытыкі і “адказныя таварышы” вырашылі перадаць справу ў рукі Іосіфа Рыгоравіча. Пры гэтым архітэктару паставілі ўмову: узводзіць новы будынак з выкарыстаннем часткі старых сцен архіерэйскага падворку.

Па сутнасці Лангбард мусіў будаваць, калі казаць сённяшняй мовай, “грамадска-забаўляльны комплекс” з клубам, вучэбнымі пакоямі, бібліятэкай, рэстаранам, тэатрам (на 1000 месцаў), кінатэатрам (800 месцаў), басейнам і іншымі ўстановамі). І ён з гэтым справіўся.

Урачыстая закладка першага камяня на месцы будаўніцтва адбылася 24 лютага 1934 года ў прысутнасці шматлікіх мінчан і камандавання Беларускай вайсковай акругі. Першапачаткова планавалася, што фасад Дома Чырвонай Арміі імя К. Варашылава будзе павернуты не да Аляксандраўскага скверу, а ў бок Свіслачы, але пазней планы пераглядзелі. Адкрыццё будынку адбылося 18 лістапада 1936 года. Яго “твар” быў упрыгожаны паўкалоннамі, якія адыгрывалі важную канструктыўную ролю, бо прымалі на сябе нагрузку міжпавярховых перакрыццяў і ўзмацнялі сцены. За выкананую працу Іосіф Рыгоравіч атрымаў падарунак ад наркама абароны Сямёна Цімашэнкі — патэфон.

Адным з найбольш грандыёзных праектаў Лангбарда ў Мінску быў Беларускі дзяржаўны тэатр оперы і балета. У ліпені 1933 годзе на Троіцкай гары (самай высокай кропцы даваеннага Мінска), у чарговую гадавіну вызвалення горада ад польскіх войскаў, адбылася закладка першага каменя ў фундамент тэатра. Першапачаткова архітэктурны план будынка распрацаваў Рыгор Лаўроў. Ён хацеў пабудаваць грандыёзны палац, аднак пазней ад гэтага праекта адмовіліся.

Па адной з версій, адбылося гэта з прычыны, што такая вялікая пабудова магла стаць выдатным арыентырам для польскай артылерыі, якая магла б, у выпадку вайны, са сваёй тэрыторыі абстрэльваць Мінск. На вышынях, якія знаходзіліся ля Ракава, Заслаўя і Радашковічаў, польскія вайскоўцы паставілі спецыяльныя назіральныя вышкі, з якіх у добрае надвор’е, у бінокль, раглядалі беларускую сталіцу. Туды, дарэчы, часта прыязджалі і чыноўнікі Віленскага ваяводства, каб таксама паназіраць за сталіцай савецкай Беларусі.

Памежны пераход Коласава на савецка-польскай мяжы

Кіраўніцтва БССР патрабавала стварыць “універсальны” тэатр, які можна было б выкарыстоўваць для розных культурна-масавых мерапрыемстваў. Былі праведзеныя адкрыты і закрыты конкурсы на лепшы праект. У рэшце рэшт, перамагла прапанова аўтара мінскага Дома ўрада. Па меркаванні Іосіфа Рыгоравіча цэнтральным ядром кампазіцыі і вонкавага аб’ёма была вялікая глядзельная зала. Светлыя файе першага і другога паверхаў паўколам ахоплівалі глядзельную залу. За афармленне інтэр’ераў адказваў скульптар А. Бембель. Гардэробы былі размешчаныя ўздоўж вонкавага контуру будынку. Памер тэатра складаў 300 тысяч кубаметраў.

Аднак і гэты праект перагледзелі ў бок змяншэння памераў глядзельнай залы і змянення структуры куліснай часткі. У дадатак была скарочана смета, што паўплывала на аздабленне. Лангбард быў вымушаны адмовіцца ад устаноўкі скульптур у нішах галоўнага фасада і ад партала цэнтральнага ўвахода. Нарэшце, не сталі будаваць і апошні ярус. Звязана гэта было ўсё з той жа бояззю стварыць дадатковы арыентыр для польскіх назіральнікаў у раёнах Ракаў-Радашковічы. Дарэчы з гэтым будаўніцтвам была звязана афёра. Супрацоўнікі Аддзела па барацьбе з раскраданнем сацыялістычнай маёмасці затрымалі злачынцаў, якія спрабавалі прысабечыць 1 мільён 800 тысяч рублёў з бюджэту будаўніцтва. Адкрыццё тэатра оперы і балета ў Мінску адбылося 10 сакавіка 1938 года. Гэты будынак прызнаны спецыялістамі адным з лепшых узораў савецкага канструктывізму.

Але тэатральная тэматыка ў працы Лангбарда на гэтым не скончылася. У гэты ж час ён распрацаваў праект абласнога драматычнага тэатра ў Магілёве і прапанаваў сваё бачанне рэканструкцыі будынку Беларускага дзяржаўнага тэатра (БДТ1; сёння Нацыянальны акадэмічны тэатр імя Янкі Купалы). Абодва праекты маюць аднолькавую ярусную схему арганізацыі глядзельнай залы.

У 1935 годзе Іосіфу Рыгоравічу даручылі скончыць узвядзенне будынка Акадэміі навук БССР, над якім працаваў Рыгор Лаўроў. Частка будынкаў ужо была гатовая, аднак кіраўніцтва рэспублікі вырашыла замяніць архітэктара. Лангбард пакінуў першапачатковую планіроўку карпусоў, пры гэтым ён паспрабаваў узбагаціць мастацкую выразнасць кампазіцыі. Дзеля гэтага архітэктар аб’яднаў развернутыя пад прамым вуглом карпусы дакладных і грамадскіх навук адзіным весцібюлем з параднай трохмаршавай каланадай. Такім чынам, уся аб’ёмна-прасторавая кампазіцыя атрымала ўрачыстую манументальнасць. Новы будынак Акадэміі навук нагадваў хутчэй палац, чым навуковую ўстанову. Да таго ж побач знаходзіліся досыць сціплыя будынкі клінічнага гарадка і карпусы палітэхнічнага інстытута. Такая “разнастайнасць” архітэктурных форм у гэтым раёне Мінска захоўвалася да канца Другой Сусветнай вайны.

У канцы 1930-х гадоў у Мінску пачынаецца будаўніцтва штаб-кватэры ЦК КПБ. Быў праведзены закрыты конкурс, у якім паміж сабой канкуравалі праект Іосіфа Лангбарда і сумесная праца Уладзіміра Вараксіна і Аляксандра Воінава. Праект аўтара Дома ўраду прадстаўляў з сябе будынак, зроблены ў святочна-пампезным характары, з суцэльным карынфскім ордэрам і з пышнымі барочнымі формамі. У сваю чаргу, супрацоўнікі Белдзяржпраекта прапанавалі пабудаваць маналітны аб’ём са сціплымі дэталямі. У рэшце рэшт, на гэтым і спыніліся. Будынак узводзіўся ў 1939–1941 гадах, але быў скончаны толькі  ў 1947 г.

Сталіца пераязджае?

У снежні 1937 года было прынята рашэнне аб пераносе сталіцы БССР з Мінска ў Магілёў. 17 сакавіка 1938 года ў друку з’явілася пастанова СНК БССР “Аб генеральным плане рэканструкцыi горада Магiлёва”, у якой горад на Дняпры называўся адмiнiстрацыйна-палітычным цэнтрам рэспублікі, куды ў тэрміновым парадку павінны былі пераехаць Беларускі дзяржуніверсітэт, Акадэмія Навук, Інстытут фізічнай культуры і іншыя ўстановы. У 30-м пункце пастановы адзначалася, што планаваны рост насельніцтва ў бліжэйшую дзесяцігодку дасягне 235 тысяч чалавек. Як вядома, лангбардаўскі Дом ўраду ў Магілёве ствараўся ў адпаведнасці з патрабаваннямі стылю канструктывізму. Насупраць яго будаваўся т. зв. “адміністратыўны будынак” (архітэктар П. Абросімаў), у якім планавалася размясціць НКУС БССР. Тая пабудова мела пышныя формы карынфскага ордэру. Нарэшце, па баках плошчы ўзводзіліся жылыя дамы для наменклатуры. З-за таго, што над афармленнем цэнтра Магілёва працавалі розныя архітэктары, адзіны архітэктурны ансамбль зрабіць не ўдалося.

Цэнтрам магілёўскага Дома ўраду быў васьміпавярховы аб’ем, які з двух бакоў фланкіраваўся сяміпавярховымі карпусамі, якія ў сваю чаргу пераходзілі ў пяціпавярховыя будынкі, што арганізоўвала ўнутраны двор перад будынкам. Аднак Лангбарду давялося адмовіцца ад стварэння залы пасяджэнняў, якая павінна была прымыкаць да тылавога фасада. Пры стварэнні Дома ўрада ў Магілёве Іосіф Рыгоравіч прымяніў “дынамічны рытм”.

Пераезд сталіцы з Мінска ў Магілёў планавалі на восень 1939 года. Аднак планы мінскіх чыноўнікаў зблыталі Гітлер і Сталін, якія ў жніўні 1939 года падпісалі Пакт аб ненападзе, да якога далучаўся сакрэтны пратакол, што прадпісваў падзел Другой Рэчы Паспалітай паміж нацысцкай Германіяй і Савецкім Саюзам. 1 верасня 1939 года пачалася Другая сусветнай вайна, а праз 17 дзён Чырвоная Армія перайшла савецка-польскую мяжу і далучыла Заходнюю Беларусь да БССР. Неабходнасць пераносу сталіцы з Мінска ў Магілёў адпала.

Аднаўленне знішчанага

У выніку Другой сусветнай вайны тэрыторыя Беларусі значна пацярпела. Баявыя дзеянні на нашу зямлю прыйшлі ў верасні 1939 года, а іх заканчэнне прыйшлося на лета 1944 года. Адразу пасля гэтага пачалося аднаўленне разбуранай вайной краіны. У 1942 годзе Іосіф Лангбард прыняў удзел у пасяджэнні Саюза архітэктараў Беларусі і сакратарыята Усесаюзнага праўлення Саюза архітэктараў СССР у Маскве. На мерапрыемстве абмяркоўваліся планы аднаўлення разбуранай вайной Беларусі і асабліва шмат ўвагі надавалася пытанню адбудовы Мінска. Ужо тады Іосіф Рыгоравіч прапанаваў свае меркаванні па аднаўленні Плошчы Леніна ў сталіцы БССР. У пачатку 1944 года эскізы архітэктара экспанаваліся ў Дзяржаўнай Трэцьякоўскай галерэі ў Маскве. Рашэннем савецкага ўрада ў 1943 г. было створана Упраўленне па справах архітэктуры пры СНК БССР, якое павінна было кіраваць і кантраляваць праектаванне, аднаўленне і рэканструкцыю беларускіх гарадоў і вёсак.

Жаўнеры вермахта ў залі паседжанняў Дома ўраду, червень 1941 года

У ліпені 1944 года сталіца Беларусі была вызваленая ад нацыстаў. Горад уяўляў з сябе сумнае відовішча. Значная частка будынкаў у цэнтры горада была знішчаная ў выніку жудаснага нямецкага авіяналёта 24 чэрвеня 1941 года. Дасталося Мінску і падчас баёў 1944 года. Ужо ў жніўні пачала працаваць камісія Камітэта па справах архітэктуры пры СНК СССР, у якую быў уключаны і Іосіф Лангбард. У жніўні таго ж 1944-га Лангбард узначальвае майстэрню інстытута “Белдзяржпраект”. Іосіфа Рыгоравіча больш за ўсё цікавіла аднаўленне тых будынкаў, што былі пабудаваныя ў Мінску ў 1930-я гады па яго праектах. Ён актыўна ўзяўся за адбудову Дома афіцэраў, штаб-кватэры Акадэміі Навук, Тэатра оперы і балета. У апошнім выпадку трэба было правесці вялікую працу, бо тэатральны будынак патрабаваў буйной рэканструкцыі. У 1949 годзе за выдатныя поспехі ў працы па аднаўленню Мінска Лангбарда ўзнагародзілі Ордэнам “Знак пашаны”.

У гэты ж час Іосіф Рыгоравіч распрацаваў праекты жыллёвых катэджаў. Акрамя гэтага, сумесна з архітэктарам М. Бакланавым ён склаў праект кінатэатра “Перамога” (1948 г.), за аснову для якога быў узяты фундамент і сцены клуба харчавікоў, пабудаванага ў 1929 годзе і знішчанага падчас вайны.

У канцы 1944 — пачатку 1945 года быў праведзены ўсесаюзны конкурс на распрацоўку праекта забудовы цэнтра Мінска. У выніку было акрэсленае месца і агульная кампазіцыя галоўнай плошчы сталіцы БССР. Праект Лангбарда, пададзены на конкурс, не пакутаваў гігантаманіяй, якая тады панавала ў савецкай архітэктуры, але ўлічваў асаблівасці горада на Свіслачы. У 1947 годзе быў праведзены Другі ўсесаюзны конкурс на забудову цэнтра Мінска. У ім удзельнічалі І. Лангбард, М. Паруснікаў, І. Фамін, М. Асмалоўскі і іншыя. У праекце Іосіфа Рыгоравіча рабіўся акцэнт на ўзаемасувязь цэнтральнай плошчы з Плошчай Свабоды. Таксама яго праект прадугледжваў зялёную зону ўздоўж Свіслачы. Нарэшце, Лангбард прапанаваў спалучыць новы архітэктурны ансамбль двумя магістралямі з гістарычным цэнтрам горада і раёнам Тэатра оперы і балета.

У Крамлі Мінску і іншым сталіцам саюзных рэспублік навязвалі свае погляды, якія базаваліся на насаджванні “класічнай рускай архітэктуры”. Мінскія архітэктары (у тым ліку і Лангбард) спрабавалі супрацьстаяць гэтаму, аднак безпаспяхова. Больш таго, Іосіфа Рыгоравіча сталі абвінавачваць у прасоўванні “буржуазных” поглядаў у архітэктуры. Зайздроснікі спрабавалі папсаваць жыццё архітэктара яшчэ да вайны.

Напрыклад, у альбоме “Мастацтва БССР за 15 год (1917–1932 гг.)”, выдадзеным у пачатку 1930-х гадоў, адзначалася”: “На архітэктурным фоне БССР займаюць акрэсленае месца две групы: старыя архітэктары Гайдукевіч, Дзянісаў, Цісэн і інш., якія з’яўляюцца прадстаўнікамі буржуазнага эклектызма, і моладзь, якая прайшла новую, сучасную школу — Лаўроў, Валадзько, Воінаў. З архітэктараў, якія маюць уплыў на архітэктурнае жыццё Беларусі, варта адзначыць імёны маскоўскіх архітэктараў Запарожца, Лангбарда, Бурава, мастака-архітэктара Гольца і архітэктара Оля, якія насаджаюць у Беларусі сучасны заходні буржуазны канструктывізм. Найбольш характэрныя збудаванні БССР: Універсітэцкі гарадок, які налічвае 10 карпусоў. Вельмі добра размешчаны яго галоўны корпус. Дом ураду з’яўляецца адным з найбуйнейшых збудаванняў БССР. Аднак праект Дома прадстаўляе з сябе тыповае рэакцыйнае рэстаўратарства, эпігонскае падражанне класіцызму”.

У іншым, ужо пасляваенным выданні адзначалася: “Будынак Дома афіцэраў, які знаходзіцца на высокім краі, няўдала выглядае з боку парка культуры і адпачынку і ўсёй зарэчнай частцы горада, куды ён звернуты сваім тыльным фасадам. Яшчэ больш не выразнымі з’яўляецца, пабудаваныя ў 1937 г. будынак Дзяржаўнага тэатра оперы і балета і Акадэміі навук БССР”.

Лангбард падрыхтаваў даклад на канферэнцыю архітэктараў, аднак 28 чэрвеня 1947 года атрымаў на яго адмоўную рэцэнзію, у якой адзначалася:

“Кажучы пра архітэктуру Беларусі аўтар робіць найгрубейшыя памылкі. Ён лічыць, што вывучэнне помнікаў самабытнай беларускай архітэктуры з’яўляецца зыходнай кропкай для далейшага развіцця. Самабытнасць тут не пры чым. Паняцце самабытнасці — буржуазнае паняцце. […] На старонцы 10 аўтар сцвярджае, што старажытная беларуская архітэктура аказала ўплыў на маскоўскую. Адкуль у аўтара такія адкрыцці? Невядома”.

Праз 20 дзён пасля выдання гэтай рэцэнзіі загадчык упраўлення па справах архітэктуры пры Савеце міністраў БССР Міхаіл Асмалоўскі вырашыў “вызваліць” Іосіфа Лангбарда з пасады. Як адзначаюць даследчыкі гісторыі Мінска, калі таленавітага дойліда “выгналі” са сталіцы БССР, то пачалося актыўнае знішчэнне шматлікіх мінскіх архітэктурных помнікаў дасавецкага перыяду, якія перажылі вайну.

У 1948 г. Іосіф Рыгоравіч з’ехаў у Ленінград. Там ён працягваў выкладаць у Акадэміі мастацтваў, але наступствы вайны падарвалі здароўе знакамітага архітэктара. 3 студзеня 1951 года, ва ўзросце 68 гадоў, Лангбард памёр і быў пахаваны на Серафімаўскіх могілках у Ленінградзе.

І. Лангбард з жонкай

Цікавы факт: да сярэдзіны 1950-х гадоў падчас будаўніцтва і рэканструкцыі плошчы Леніна і тэрыторыі вакол Дома ўраду ў Мінску ўлічваліся распрацоўкі і пажаданні Іосіфа Рыгоравіча. Гэта дадаткова сведчыць пра талент і майстэрства гэтага выдатнага беларускага дойліда.

Арыгiнал

Апублiкавана 5.08.2016  13:33

Еще по теме: Мечтательный парень этот Лангбард. Феликс Маркевич, 9 Dec 2012

Шлойме Белис. Песни – тоска о земном

(Заметки к 43-летию смерти Моисея Кульбака (1896–1937). Газета «Фолкс-Штиме» 1980 год.)

Kulbak1

 

-1-

Говорят: любовь слепа. Это, возможно, говорят все разочарованные. Неужели же, все виленчане были слепы в нашей любви к Кульбаку? Нет. Есть любовь, которая делает зрячим. Любовь к поэту помогла увидеть всё его поэтическое богатство во всём его единстве, при его видимом разнообразии.

Нигде Кульбак не был так популярен, как в Вильне, и нигде не знали так хорошо его творчество, как здесь – его стихи, поэмы, его прозу.

Его влияние было велико и глубоко. Молодые мастера слова все находились здесь под его влиянием, не имели сил вырваться из его свободного и всё же властного художественного воздействия. В их произведениях не только заметна его метафорическая система и его лексика, но и его интонация. Даже против своего желания они преподносили свои стихи и даже прозу в монотонном Кульбаковском певучем тоне, как он, со своим грудным басовым тембром, они также читали своими мальчишечьими голосами.

Стоило ему только показаться, он уже на пороге становился победителем. Чтение Кульбака! Это был концерт! Огромное художественное удовольствие! Гипнотический сеанс! Он набирал полную грудь воздухом и затягивал завывая, как бы выдыхая душу. Он всегда был в настроении, читал отдельные стихи, фрагменты, и они входили в слушателей навсегда. Каждый раз они уходили, исполненные чем-то ценным, что наполняло душу, обогащало, оставалось в душе навеки.

Я помню: среди первых его стихов, которые он кинул в жадные уши виленской еврейской молодёжи было стихотворение «Бал».

Звенят освещённые залы,

И скрипок рыдания заглушены барабанами.

Оркестр голосами кричит виноватыми,

Болтают цимбалы,

Кларнеты становятся пьяными,

Басы, как могильщики, мрачно копают лопатами.

Тревожно взывает фагот,

И шелковобелые дамы,

На плечи склонясь твердофрачных господ,

Танцуют блаженно.

Летят за часами часы,

И пламенем чёрным пылают усы,

Темп нарастает, его рычание становится торопливей, его дыхание прерывистей. Танцуют, кругом мелькают чернопламенные усы и сверкающие зубки, колокольчики кудрей, галстуки, кольца, точеные туфельки.

Но вдруг, отвергая смычок,

Заплакала виолончель:

Так плачут порой бесприютные птицы.

Сквозь окна, как сквозь облака,

Блеснула во мраке пустом

Луна, окровавив небесную твердь,

И чья-то рука,

Закована в цепь, искалечена тяжким трудом,

Выводит кровавыми буквами:

Смерть!..

( «Бал», перевод С. Липкина)

Написано стихотворение и вошло в массу, в пылкую молодёжь, вошло в народ как реальность – чтобы навеки остаться.

Вскоре пришёл новый вой:

Гей, гей. волк в стальном одиночестве

Погибает впотьмах;

Гей, гей. волк в стальном одиночестве,

Желчь несет он в зубах.

Народ выбрал этот вой, который был не вой волка в лесу, но волчий вой в крови поэта, который выкрикивает свою тревогу, свою бесприютность, свой страх, в его глубинах.

Гей, трудно высоко нести мне голову

Чубатую!

И сердце грубое, кричащее…

Приду в деревню мандолинную к закату я,

В садах, благоухающих цветущей чащею,

Я заплешу безудержно печальный свой галоп –

Я криком закричу за каждой хатою,

У каждого куста я закричу взахлеб:

Гей, трудно высоко нести мне голову

Чубатую!

……

(«Волчьи песни», перевод Р. Морана)

Все, кто ему подражали хотели, но не умели так читать, как он, никто так не потрясал слушателя, как он. Сухощавый, с удлиненно-темным лицом, с темными глазами, которые блестели, как антрацит и горели изнутри печалью, мечтой и тоской; длинная черная непослушная чуприна над широким низким лбом. Он её энергично отбрасывал сильным броском головы, когда она ему падала на глаза. Гей, Гей, он безусловно имел что-то от коллективного портрета простой династии зельменян, которую он изобразил в своём романе.

«Зельменяне вспыльчивы, но не злы. Они молчат хмуро и весело. Впрочем, есть особый зельменовский сорт, который накаляется, как железо.» Вот таким был Моисей Кульбак, накалялся, как железо.

-2-

Моисей Кульбак был поэтом по призванию. Настоящий поэт! Для наслаждения весь – поэзия, всё – песня. И учитель тоже по призванию, но безо всякой педагогической подготовки. Около пяти лет он был учителем еврейской литературы в виленских еврейских гимназиях и учительских семинарах.

И какой учитель! Ещё такого не было. Его ученики имели счастье приобщиться к поэтическому слову так, что они остались до конца своих дней страстными любителями поэзии и также знатоками её. Не обычные знания Кульбак им давал. Они часами дышали поэзией.

Kulbak_treci_zleva

Группа учащихся и педагогов Виленской еврейской гимназии, 1920-е гг. Моисей Кульбак – третий слева во втором ряду.

Его слово как бы пропахивало души, делало их влажными и плодоносными, открывало их для энтузиазма и восхищения. Его слова были как летний дождь, которого ожидает жаждущая земля. Их учитель в будничной повседневности выдыхал поэзию. Нет, не пучёк эстетических знаний получали его ученики, но способность насытиться поэтическими (художественными) ценностями. Их учитель им надавал, как пищу на дорогу, на всю жизнь, очарование перед небоскрёбами духа, перед громадами великого искусства – наибольший дар, который человек может получить от сваего наставника. Кульбак был пуритански строг. Тихий семьянин. Без малейшего проявления богемы в поведении и быту. Он не терпел притворства. Не был, по правде говоря, очень близок к людям. Был скуп на хорошие слово для начинающих. Ни с кем не был за «панибрата». Говорили, что в его группе «едоков печенки», кроме трех завсегдатаев, которые раз в неделю собирались в еврейском кафе есть печеночки, четвертый никогда не допускался. Кульбак шутил: «Когда мне захочется когда-нибудь прочитать хорошее стихотворение – я почитаю Кульбака». Только это была лишь шутка, а не признак самовлюблённости или гордости.

К своей учительской работе он относился со всей серьезностью и педагогической ответственностью. Своих учеников он не баловал, но они имели честь быть первыми читателями его стихов.

В учительском семинаре он ввязался в конфликт и попортил кровь из-за своего консервативного отношения к взаимоотношениям между взрослой пары семинаристов.

На его лекциях ученики сидели с открытыми ртами, как зачарованные. Его любимым методом был – побуждать учеников к дискуссиям о писателях, произведениях, проблемах искусства. Он сам вставлял несколько слов, когда он считал нужным дать спору определённое направление. Он шлифовал свои произведения, шлифовал свою интеллигентность и талант, оберегая как зеницу ока истинно – кульбаковское, и шлифовал так же интеллигентность своих учеников.

-3-

Кульбак родился в местечке Сморгони, Виленской области, в марте 1896 года. Его отец был маклер по лесу. Его мать происходила из приместечковой сельскохозяйственной колонии «Карке». Воспитание он получил традиционное: хедер, гемора-учитель, ешибот (в Свенчанах и Воложине), остальное он получил путём самообразования и из источников – посредством книг.

География его жизни не богата: Сморгонь, Минск (где жили его родители), Ковно (во время 1-ой мировой войны. Работал здесь учителем в доме для сирот), короткое время в Вильне, снова Минск (1918 г.), снова Вильно (1919 г.), Берлин (1920 – 1923 г., творчески богатые годы), пять лет снова в Вильно и с конца 1928 г. до 1937 г. – в Минске, где был безвинно арестован, сослан в лагерь и умер там в 1940 г. (Замечание Р.К. – дочери Моисея Кульбака. Эту дату смерти М,К. считали до 1989 года. Теперь известно, что приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 28 октября 1937 г. в отношении осужденного к расстрелу М.К. приведен в исполнение 29 октября 1937 г. Кульбак М.С. реабилитирован посмертно 26 декабря 1956 г.).

Все места его жительства оставили следы в его творчестве. Мы их находим в рельефных оттисках ландшафтов, в окружении, в характере и воздухе его поэзии.

Виленчане этого сморгонца считали виленчанином и он сам – тоже. Вильно был любимым городом у многих поэтов. Он был воспет Давидом Эйнгорном, Авраамом и Саррой Рейзен, Лейбом Найдусом, Г.Л. Фуксом, Даниэлем Чарни, Мани Лейбом, Мойше Тейтшем, Мойше Тейфом, не говоря уже о его собственных поэтах, как А.И. Гродзенский, А. Гольдшмит, Хаим Градэ, Элхонон Воглер, Лейзер Волф, Авраам Суцкевер и много других. Он был воспет такими польскими поэтами как Ян Кохановский, Адам Мицкевич, Юлиуш Словацкий, Сырокомля, Выспянский и другие… Но для нас поэма «Вильно» Моше Кульбака – это та поэтическая жемчужина, в которой запечатлен для будущих поколений дух, что жил в виленских еврейских переулках, его тихая, скромная ученость, её «сияющая нищета». Кульбак писал о Вильно так, как будто высекал свои слова на его старых домах.

Ты – псалтырь из железа и глины,

Каждая стена твоя – мелодия, каждый камень – молитва.

Когда в кабалистические улицы льётся лунный свет,

Предстаёт твоя ошеломляющая нагая красота.

Грусть – твоя радость, радость глубокого баса

В промозглой часовне, твои праздники – бдения,

И твоё утешение – лучащаяся нищета.

Точно тихие туманы летом в предместьях.

Ты – тёмный талисман, вправленный в Литву,

Поросший лишайником и серым мхом.

Каждая стена твоя – пергамент,

каждый камень – священное писание,

Загадочно разложенные и раскрытые по ночам.

Когда на старой синагоге оцепеневший водонос

Стоит и, задрав бороду, считает звёзды.

(Поэма «Вильнюс», перевод Виталия Асовского)

В каждой следующей главе даётся художественное объяснение каждой картине и каждому эпитету. Это даётся городу в чудесном цитированном нами предисловии, которое лишь огромная любовь и почтение могли создать такое поэтическое откровение. Уже одним этим стихом он вписался в его памятную книгу, как почётный гражданин навеки – вечные.

-4-

Он был пропитан, насыщен соками, красками и запахами белорусско-литовской земли. Она эта земля выпевалась из него, через него, только в этом двуединстве взяла верх белорусская – с её влажными, винными, тёмными и холодными еловыми лесами над сухими песчаными и холмистыми равнинами Литвы, с её лесочками – шалунишками и лесными массивами, где большей частью самодержавно господствовала длинноногая сосна. Восходы и закаты были те же, они не придерживались границ и климатических оттенков. «Святой рассвет» пурпурным светом сообщил о рождении свежего, розового дня, а закат – кроваво-красный заход. Да, начало и конец – оба в пламени пожаров, оба – в цвете крови. Оба трепетали в его душе, оба его воодушевляли.

Ядрёный язык Кульбака был полнокровен. Звук – жестковато звучен, точен, по-народному прост, и по-народному тёпел. На самой границе примитива и всё же – как рафинированный, с подземным шумом без конца бьющего ключа, как земля, песок, глина, – его язык имел цвет старой меди, и звучание старой меди. Его рифмы были полные целые, круглые и простые, со свечёй будете у него искать ассонанс или двойную рифму, искусно-акробатическое сплетение слов, что встречается у поэтов – франтов, язык которых свидетель самой последней моды. Он использовал элементарную классическую рифму в самом неклассическом языке – еврейском. Он остался при полной рифме в то время, когда другие поэты считали её чуть ли не позором, отсталостью, даже грубостью, проявлением недостатка мастерства, будто бы в салонах начали пользоваться языком мужика, или подмастерья.

Кульбак не придерживался всей этой «красивости». Он мне однажды в беседе сам сказал: рифма должна быть, как колокол, и они у него таки, как колокола: « Гэй, Антоша, запой и заиграй на бандуре, шурэ, бурэ, мурэ, турэ».

Многозвучную рифму он употреблял не только в такой молодцеватой песне, вышецитированной из поэмы «Беларусь», но во всякого рода стихах – о любви, о природе, даже в самых нежных и мечтательных, затаённых, утончённых, таких трогательных, как будто он трепетное сердце держал, как голубя, в сжатом кулаке, как будто он с навострёнными ушами прислушивался к дыханию земли.

Плеча коснулся – вздрогнула в ответ,

И тихий бледный лик ко мне уж обращен;

Как будто чашечки японской слышу звон,

И, оглушен, вдыхаю тонкий свет.

К залястью белому склоняюсь в тишине,

И кровь звенит и ускоряет бег…

Вот так остаться бы склоненным весь свой век

Пред светом, что так ново светит мне.

(Перевод Р.Морана)

Всё в полной рифме, в простой и не изобретательной рифме. И ему, Моисею Кульбаку, не нужно было другой.

У меня иногда было такое впечатление, что если бы из-под его пера неожиданно выскользнул бы роскошный ассонанс, он бы нервно оглянулся и вычеркнул бы его, как посланца из чужого мира. Случаются ведь у других поэтов такие восхищающие ассонансы – свежие, музыкально-обоятельные, неожиданные, которые звучат скромно, уютно, капризные и в то же время ошеломляюще-естественные, не мудрёные, сухо-продуманные, но как внезапные вспышки, которые мы встречаем довольно много у такого поэта как, например, Перец Маркиш – такого стремительного и высокозвучащего. У других – да, но не у Кульбака. У Кульбака – никогда. Ему они не нужны, как если-б они были в глубоком противоречии с его собственной поэтикой. Его талант не нуждался в высоких каблуках ( в коих нуждаются, по выражению Шекспира – в одном из его сюжетов, только небольшие поэты), его талант отбросил любую косметику. Он всецело отдавался сохранению своего собственного, того, с чем он появился на свет и что хотел поэтически проявить.

Что это Кульбака влекло к странникам, «полигримам» (цадикам), кошерным евреям, которые идут на «страдания» (голес), чтобы в страданиях дождаться часа открыть себя и возвеличиться.

«Очевидно, еврей ищет какой-то просвет в своих страданиях, его сердце уже чувствует песню сияющих волн, которые плескаются за скрытыми немыми порогами рая.»

( Подстрочник из поэмы «Ламед Вав»)

Цадик (ламедвовник) ждет и надеется, а простой бедняк, на что он надеется? Для чего он его выискивает и пишет для него «стихи бедняка»? Вот именно, для чего? Потому что, «когда человек спрячется в свои собственные темные глубины» – тогда Кульбак ему случится под рукой и вместе они сделают старо-новое открытие: «О, как хорошо ничего не иметь и ничего не хотеть». И в конечном итоге, сколько раз на разные лады и под разными оболочками Кульбак выплачет тоску, с которой человек приходит на свет и с которой он его оставляет.

«Я завидую птице, которой лучше, чем нам,

И ягнёнку, что лучше всех.»

В общем, может показаться, что стихи такого рода для него являются исключением, какой-то окольной тропинкой, на которой поэт заблудился. Но это не так. Это тропа, которая ведёт отовсюду на широкий путь творчества Кульбака. Надо только хорошо прислушаться к тону и осторожно за ним следовать, а он уже доведёт к музыке поэзии Кульбака и к его прозе; этот тон доведёт к лейтмотиву удивительного, интригующего и чарующего пения.

-5-

Дьявольски трудно писать о сущности поэзии. Ещё труднее всякая попытка вскрыть не фальшивя и не быть поверхностным её суть, существо одного поэта. Каждый поэт реконструирует мир в согласии с его психическим своеобразием. Как же можно проникнуть в него под футляр и постичь его? Как можно быть уверенным, что можно вскрыть свет и тени души и не ошибиться, не блуждать? В письме к Мартину Буберу известная поэтесса Эльза Ласкер-Шиллер писала: «то, что я пишу только о себе происходит не только из чувства самооценки, это потому, что лишь себя я знаю и лишь о себе я могу кое-что сказать…». Лишь себя знает человек, лишь себя знает поэт, через себя он познаёт других. Когда мы читаем поэта, он нам набрасывает свою систему реконструкции мира, его глубочайшие ощущения, поднятые из непознаваемого, что есть в душе. Мы, читатели, стараемся быть объективными, не можем уйти из нашей собственной концепции, нашей собственной восприимчивости, и от всего того, что в конечном счёте связано с нашей собственной системой реконструкции. Поэтому мы должны пойти на известный компромисс, что всякая правда о поэзии является приблизительной. Следует напомнить, что когда мы говорим о поэте, мы выражаем свои собственные мысли о нём.

-6-

В творчестве Кульбака преобладала поэзия, хотя роман и драма, безусловно, не были случайными проявлениями его творческой личности. Я здесь не буду заниматься отдельными произведениями – не это я имею в виду в этих заметках. Мне бы хотелось отметить лишь то, что мне кажется самым существенным, характерным. Я бы также не делил его творчество на этапы, если б я даже вознамерился писать большую работу. Он пришёл готовый, заметный и ушёл туда, куда его вёл не эксперимент, но его поэтическая натура, его творческая субстанция. В его творчестве ведь нет ни одной строки, которая не дала бы о себе знать: мой автор Кульбак.

Я также не буду искать социальных корней его творчества и его кредо. Я считаю, что это было бы напрасным трудом, который не обещал бы результатов.

Кульбак не был интеллектуалом в привычном смыле этого слова. Он был философом духа. Посредством изображения и эмоции он нам передавал своё миропонимание. Он не карабкался на высокие этажи мысли. Лирик, он пытался открыть то, что живёт в нём. Если уж хотят его действительно к чему-то приписать, то лучше всего причислить его к пантеистам. Природа была его Богом и всем – без эманации её субстанции. Человек, чем была полна его душа, не самое высокое её достижение Он, человек – это тревога, тоска, хаос, страдания. Счастье знают лишь самые примитивные – его любимые герои – «евреи как простые куски земли». Человек завидует природе. Она может жить и быть немой. Жить и ни о чём не спрашивать. Немота – мотив, который у него всё время повторяется. Из его пантеизма исходит часто употребляющаяся им антропоморфическая форма:

«Моё тело – это земля,

Я розовая песнь её сердца.»

«Я – солнце, я – роса.

Я – дуб, надевший фрак»

«Берёзы имеют нечто хорошее

из себя высказать,

И тяжелые дубы ворчат,

Донести б хоть старые кости»

«Поле бормотало сквоэь сон

И глубоко смеялось»

«Наш отец – еловый лес,

Наша мать – Вилия

В шёлковом платье»

«О чём будет говорить немота,

Когда я останусь с ней наедине,

Она дышит, задумавшись из глубины,

Как мшистый камень»

«Я из какой-то большой немоты родился,

Я-б выбил хоть из этой немоты одну искру,

Чтоб в сердце зажёгся напев,

Который был ещё до рождения»

Эти несколько примеров не вырваны из текста для произвольного употребления, они как живые ячейки, ткань, которые могут служить при анализе для понимания существенных особенностей. Также в его прозе мы сталкиваемся с тем же типом метафор и сравнений. Несколько предложений, выхваченных наугад из «Зельменяне».

«Дядя Ича ходит с утра, как тишина в облике человека, как голубь, который только прислушивается».

«В его голове что-то копошилось, как червячок в ямке».

«Реб Зелмеле прост, как кусок хлеба».

В различных нюансах повторяется претензия: «Почему я когда-то не был вымешен в глухоте». И весьма часто мы встречаем у Кульбака тоску «о чистом покое», у него даже говорят «немым дыханием». Тихонько, как бы со стороны, этот литвак вдохнул в нашу литературу что-то от древнего хасидского пантеизма.

-7-

А от пантеизма – два шага к примитивизму. Разве есть более близкое родство, чем это? Только примитивизм пришёл к Кульбаку другим путём – от экспрессионизма. Они наслоились один на другой и пронизывали друг друга. И вместе с вышеупомянутыми рука об руку с ними шёл гротеск, который окрашивает специфически кульбаковский юмор. Получается, что простота Кульбака не так уж проста.

Здесь я должен сразу добавить: если бы Кульбак даже не жил в Германии в годы расцвета экспрессионизма, он был бы все равно экспрессионистом. Он не купил экспрессионизм как литературный конфекцион. Экспрессионизм был его суженым – они только должны были встретиться.

Кульбак взял у экспрессионизма лишь то, что соответствовало его собственной творческой воле. Он себя никогда не выдавал как последователь этого направления, но родство с ним было заметно в большинстве его произведений – в стихах и прозе. Его не интересовала банальная оболочка, но то, что под ней, не изображение для глаза, но изображение – синтез, которое выявляет идею вещи – её суть, для которой художник должен найти подчёркнуто убеждающие экспрессивные средства. Можно сказать, что находясь в Германии в те годы, в этом кратере экспрессионизма, он от него не расплавился, и когда он чувствовал потребность в других выразительных средствах, он их применял. Он ведь в Германии написал поэму «Беларусь» – одну из прекраснейших жемчужин еврейской поэзии и нашёл для этого шедевра краски и тона, которые вышли здоровыми и ядрёными из-под нажима экспрессионистского нашествия.

В общем это течение взяло своё во всех его произведениях. Лаконизм, гротескность как в языке, так и в изображении, карикатуристическая заострённость, скульптурная рельефность, свежесть, происходили из арсенала экспрессионистов. И всё-таки он не врос в него.

Возьмём к примеру его «Муня продавец птиц и Малкеле его жена» – простой рассказ, в котором есть всё: какая-то чудаковатая симпатия, горький юмор, издёвка, душевная боль и сочувствие к безвинно-виновным, обманутым, проигранным на всю жизнь, обиженным Богом и людьми, и без мельчайшего желания сопротивляться, даже слово сказать. Этот рассказ близок и не близок экспрессионизму. Почему? Потому что Кульбаку не хватало страстной, отчаянной кричащей прямо-таки пароксической ангажировки крайних экспрессионистов.

Лучшие представители экспрессионистов были художниками-борцами. Темперамент Кульбака был горяч, но очень сдержан. Он был более живописец (художник), больше всматривался в себя, более музыкален, но абсолютно не был декларативно-разоблачителен. Кульбак не замахнулся на большие вещи. Экспрессионисты были сильны в своём отрицании, они пламенно ненавидели буржуазную действительность, которая изменяет людей посредством войн, нужды, голода, болезней, страданий, безысходности. Это направление многое и существенное хотело сказать, но не имело исторического счастья, может быть, потому, что оно не имело больших талантливых личностей, которые смогли бы своим реализованным искусством навязать свою теорию, идеологию и методы целому поколению. Экспрессионизм был одновременно исторически обусловлен и исторически осуждён.

О Кульбаке можно рискнуть сказать, что он был на середине пути к экспрессионистам и не дошёл, не включился в их ряды, как один из них. Он никогда не претендовал на это. Он только чувствовал себя сопричастным им художественными средствами, которые он носил в себе, возможно, не сознавая своё отношение к ним.

-8-

Есть такое мнение, что экспрессионизм соответствует характеру немцев. Кто знает? Однако факт таков, что он зародился и укрепился в Германии. Немцы были его основными представителями – в литературе, живописи, графике, скульптуре и театре. Возможно, что этим объясняется его судьба. Революция в Германии после первой мировой войны, вместо того чтобы реализоваться в жизни, реализовались в искусстве. Но поскольку жизнь пошла в обратном направлении, то течение, которое пыталось подхватить существенные противоречия эпохи, стало бесперспективным, и, наконец, не только потеряло задор, но начало сохнуть.

На еврейское искусство экспрессионизм не оказал большого влияния Я думаю, что его значительным представителем в живописи был в течение многих лет такой ярко-выраженный экспрессионист как Лазарь Сегал; на почве еврейского театра – Александр Грановский, а в литературе никто не был так близок к ним, как Моисей Кульбак (хотя в 20-х годах к ним можно было причислить Ури Цви Гринберга).

Невозможно – и нельзя брать экспрессионизм Кульбака, но всегда вместе, в одном целом с его пантеизмом и примитивизмом. Он был поэтом простого человека и простых будней; простого человека, что несет в своих глубинах мало-высказанную тоску по свету и жаждет полнее слиться с природой. Не возвышенная мысль носит их над безднами, они знают только чувство, которое порой сыто, порой голодно, а иногда их сверлит и пронизывает желание освобождающего действия. Суббота, субботнее, которое идёт от Переца и укоренилось в душе еврейской литературы, чуждо Кульбаку. Не суббота, но будни, понедельник – это душа. Эта близость к простому и простоте делает гротеск Кульбака теплым и симпатичным. Но как только под перо поэта попадает интеллигент, он сразу становится карикатурным материалом для смеха.

Ицик Мангер нашёл образец не в народной песне, но в игре и пении бродских певцов. Кульбак с самого начала был очарован еврейской народной песней, и таки он был тот, который извлёк из неё её внутреннюю душевно-бархатную красоту. Он показал, какой художественной полноты может достигнуть народная песня, когда она вооружает музу истинного поэта. Его стихи, написанные в духе народной песни – настоящие народные песни, отшлифованные до тончайшего блеска.

Юмор Кульбака, возможно, не обладает чисто еврейской гримасой и ужимкой, он никогда не стремится быть шутливым и остроумным, он не требуетот своего собственного юмора, чтобы он был исполнен мудрости. Юмор Кульбака не многоречив, он пластичен, экспрессионистки-театрален. Его обаяние воткано в языке персонажей, в лаконическом, сжатом изображении, в примитивной речи супероригинальных Дон-Кихотов, грубых парней, таких здоровых, наивно-простодушных, как Буня и Бера, евреев кучерявых, подобно которым до него не видела вся еврейская литература. Ни Биньёмен и Сендерл-баба ищут путь к Израилю, спрашивая у каждого встречного мужика, как туда добраться. Это парни, которые носят в своих могучих сердцах желание освободить мир, которые чувствуют свою силу и должны её разрядить:

Безмолвен Буня. Думает. Пыхтит.

И вслух пустился в рассужденья:

«О человеческий бездомный род,

Достойный наших слёз твой жребий горек!

Лесные братства – в тёплых норах,

И только с человеком человек

Всегда в раздорах.»

(Поэма «Буня и Бера на шляху», перевод Р.Морана)

Монологи. Диалоги. Шагают. Дерутся с пистолетами в руках, идут завоевывать мир эти бравые парни. И между словом и речью Кульбак вплетает экспрессивные куски поэзии, как, например, такие строки:

Он плакал. Скрипка, смутно забелев,

Вдруг выплыла в небесную запруду;

Холодный, дикий и немой напев

Из клочьев света складывался всюду,

И это слышал Буня Бык, товарищ Бык

Сам причастился чуду.

(Поэма «Буня и Бера на шляху», перевод Р.Морана)

Что хочет Буня Бык? Малость. «Мы хотим избавить мир» – объясняет он после драки корчмарю, отвечая на вопрос: «куда они направляются?»

Я воздержисаюсь давать в этих заметках какую-нибудь характеристику многочисленных произведений, что написал Моисей Кульбак за почти два десятка лет своего творчества (он погиб, когда ему было 41 год). Естественно, что среди них были более удачные и менее удачные, не все полнокровные и застёгнутые до последней пуговицы, хотя все, без исключения, талантливые. Нельзя, перепрыгивая от одного произведения к другому, говорить о том, что сделал писатель, который оставил в наследство, кроме прекрасных стихов, замечательных поэм, также три не очень больших романа и две пьесы, о каждой из которых, потому что они менее известны, хотелось бы что-либо сказать. Чувствуется при чтении Кульбака то, от чего он сам имел удовольствие. Он любил здоровых, земных евреев с «холодными клочковатыми бородами», которые целый день трудились, как холопы и ели «вечером ужин из одной миски». Как не упомянуть, что ни у кого мы не находим таких метафор и сравнений, как у Кульбака, ибо где можно найти такое:

«Мороз был зелёный, как кусок плохого стекла.» Странно? Странно, но вы видите мороз. Или:

«Воздух горел над снегом, как синяя водка.» Или такая картина:

«Зима задрожала (дрогнула), как серебряная рыба.»

Абстракционно – это надо воспринять новострёнными ощущениями. Или: «На дворе в темноте лежала зима, как холодная серебряная миска». Закройте глаза – и вы это увидите, почувствуете. Наконец, – такое грубое изображение «Бабушка тихо лежала с остриженной головой на грязной подушке – маленькая горсточка косточек, обгрызанных временем».

Да! Есть неприятность, когда пишешь о Кульбаке. Трудно писать о нём, потому что много есть, что сказать о нём. Трудно даже схематически охватить всё своеобразие его творчества. Почему, например , не упомянуть о богатстве его чисто экспрессионистских эпитетов, как «мшистые души», «голоса ветренные», богатство красок в неожиданных контекстах как: «Жёлтый рыдающий мотив» и.т.д. и.т.п.

И ещё одна неприятность: есть буквально поэты, у которых в целой книге трудно найти строку по вкусу, для цитирования. Кульбака хочется побольше цитировать, и ты просто чуть ли не режешь себе пальцы, чтобы избежать целую пачку цитат, ибо где граница и сколько можно? И у тебя такое чувство, будто ты отнял у читателя большое удовольствие. Хорошо быть бедняком – у него одна рубашка, отберёшь её у него – он останется нагим. Но если богатства громадного таланта даже не умещаются в большом мешке, то что ты придумаешь? Остаётся одна единственная возможность: набраться силами, чуть ли не насилуя себя, и поставить точку. Мы это делаем.

Перевод с идиша Сони Рохкинд (1903–2000) – филолога, доцента Минского педагогического института (ныне педагогический университет им. Танка).

Опубликовано 4.07.2016  22:25

Ранее размещенные материалы:

Мойшэ Кульбак і “Галіяфы” (21.03)

Майсей Кульбак. Вецер, які гняваўся

Письмо от Раи Кульбак