Tag Archives: Янка Купала

Л. Лыч. Еврейская интеллигенция и межвоенная белорусизация

От ред. Ушёл из жизни белорусский историк Леонид Михайлович Лыч (1929–2021), долгое время работавший в профильном институте Академии наук. В наследии профессора немало статей о белорусских евреях, особое внимание он уделял межвоенному периоду. О том, что историка интересовала еврейская тема, говорит и название его небольшой книги 2012 г. «Яўрэйская культура Беларусі – яе агульны духоўны набытак».

Не всё в текстах Л. Лыча было бесспорно, что видно и в предлагаемой ниже статье… Тем не менее он оставил заметный след в белорусской иудаике. Светлая память.

Л. Лыч у выставки своих произведений, подготовленной к его 85-летию. Фото Э. Двинской

* * *

В июле 1924 г. с переходом к официальной политике белорусизации в государственных и партийных органах республики появилась насущная необходимость определить свои задачи по развитию национальных меньшинств. В принятом 15 июля 1924 г. постановлении Центрального Исполнительного Комитета БССР «О практических мероприятиях по проведению национальной политики» отмечалось: «Языки национальностей, населяющих территорию БССР (белорусский, еврейский, русский, польский), являются равноправными».

В целях лучшего обслуживания еврейского населения государственными, административно-хозяйственными и иными органами этим постановлением предусматривалось, что в ряде случаев для работы в таких органах обязательным требованием является владение еврейским языком. Определение таких должностей возлагалось на окружные исполкомы. Предусматривались и конкретные сроки изучения еврейского языка служащими. Относительно народного образования в постановлении говорилось: «Изучение и преподавание во всех заведениях социального воспитания и профтехнического образования, а равно и обслуживание всех остальных культурно-просветительных потребностей населения должно вестись на их родном языке» («Собрание узаконений и распоряжений рабоче-крестьянского правительства Белорусской Советской Социалистической Республики. Мн., 1924. С. 5). Предусматривались меры по созданию на педфакультете Белорусского государственного университета специального сектора по подготовке работников для еврейских культпросветучреждений, по обеспечению еврейских хат-читален, народных домов, клубов и библиотек литературой на национальном языке.

Имея благоприятные перспективы для собственного национального развития, еврейская интеллигенция не жалела сил и энергии для их осуществления. Уже в 1924/25 учебном году в БССР было 87 еврейских школ (против 45 русских и 94 польских). Убедительным доказательством серьёзного подхода евреев к воспитанию и обучению молодого поколения могут служить следующие статистические данные: из 81 детского дома и детгородка белорусскоязычных было 32, еврейскоязычных – 28, русскоязычных – 22, польскоязычных – 5; соответственно из 40 детских садов – 11 белорусскоязычных, 21 еврейскоязычный, 6 русскоязычных, 2 польскоязычных. На то время ещё не было ни одной белорусской профессионально-технической школы, а еврейскоязычных функционировало четыре. Из общего числа учащихся таких школ белорусов было 45%, евреев – 41%, русских – 8%, поляков – 6% («Полымя». 1925. № 4. С. 119, 129, 131, 133). Первые шаги удалось сделать и для развития еврейской среднеспециальной и высшей школы: работали два педагогических техникума и еврейская секция на педфаке БГУ. Причём многие предметы читались на еврейском языке. У белорусов долгое время не было таких типов национальных учебных заведений. Учебно-воспитательный процесс в среднеспециальной и высшей школе БССР вёлся преимущественно на русском языке.

Было что позаимствовать белорусам у евреев и по части ликвидации неграмотности среди взрослых. Из общей численности школ для взрослых в 1924/25 уч. г. на еврейском языке работало 15%, на польском – 0,2%, на белорусском – 3% (Там же. № 5. С. 189).

Каждый очередной год был отмечен приобретениями и в сфере еврейской культуры. В 1927/28 уч. г. на еврейской секции педфака БГУ обучалось уже более 200 студентов («Материалы к докладу Совета Народных Комиссаров БССР Совету Народных Комиссаров СССР». Мн., 1928. С. 233). Значительно активизировалась еврейская жизнь в деятельности Института белорусской культуры. С целью исследования прошлой и современной жизни евреев при Инбелкульте в 1925 г. создаются три еврейские комиссии и две секции. Среди первых действительных членов ИБК значится в 1925 г. известный учёный-историк Самуил Хаимович Агурский. В январе того же года членом президиума ИБК был избран заведующий еврейского отдела Борис Оршанский.

Еврейская интеллигенция активно сотрудничала с созданной в ноябре 1923 г. литературной организацией писателей БССР «Маладняк». При ней была создана группа еврейских молодых литераторов. После реорганизации в ноябре 1928 г. «Маладняка» в Белорусскую ассоциацию пролетарских писателей и поэтов эта группа вошла в неё в качестве секции и издавала свой литературный альманах.

Свои национальные творческие объединения имели и еврейские архитекторы, скульпторы и художники. Из их числа можно назвать «Группу еврейских художников», в которую входили П. Кац, Ш. Коткис, Г. Резников, А. Шехтер, И. Эйдельман. А вот Абрам Бразер и Юдель Пэн не входили ни в какие профессиональные объединения. Абрама Бразера по-настоящему интересовали и белорусские мотивы: одну из своих литографических работ он посвятил выдающемуся белорусскому первопечатнику и просветителю Франциску Скорине (1926). А ещё раньше, в 1924 г., Заир Азгур создал скульптурный портрет Скорины. Год спустя Янкелем Кругером была завершена работа по написанию живописного портрета Скорины. Этот же еврейский живописец создал портреты Я. Коласа (1923) и Я. Купалы (1925-1927).

Благодаря активизации еврейской национально-культурной жизни, чему, несомненно, поспособствовала белорусизация, удалось несколько обогатить коллекцию еврейского отдела Белорусского государственного музея. Большой интерес к еврейской культурной жизни проявляла белорусская периодическая печать, в том числе и самый популярный в то время ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал «Полымя». Например, в № 3 за 1925 г. в разделе «Хроніка жыдоўскай культуры» cообщалось: «Центральное правление союза портных Беларуси с весны перешло полностью как в своём делопроизводстве, так и в выдаче массовых союзных документов на еврейский язык. Одновременно это мероприятие проводится во всех городах Беларуси, где существует отделение союза портных» («Полымя». 1925. № 3. С. 171). Здесь же давались интересные сведения о положении еврейского национального просвещения: «Из всего числа еврейских детей Беларуси свыше 47 проц. учатся на еврейском языке… Существует два еврейских рабочих университета – в Минске и Бобруйске, 4 школы для взрослых, 5 вечерних школ для молодёжи и 90 разных кружков на еврейском языке. Для массовой работы на еврейском языке в городах Беларуси приспособлены 7 клубов и 30 клубов для кустарей. Помимо того, имеется 17 смешанных клубов».

Значительным завоеванием творческой еврейской интеллигенции на заре белорусизации следует считать открытие 21 октября 1926 г. в Минске Государственного еврейского театра БССР, первыми артистами которого стали выпускники еврейского сектора Белорусской драматической студии в Москве. Уже в 1930 г. коллектив этого театра выступил со спектаклем Лопе де Вега «Овечий источник» на 1-й Всесоюзной олимпиаде национальных театров в Москве и получил высокую оценку. В этом театре до конца 20-х годов были поставлены следующие спектакли: «На покаянной цепи» И. Переца, «Праздник в Касриловке» и «Блуждающие звёзды» по Шолом-Алейхему, «Шейлок» и «Венецианский купец» У. Шекспира, «Ботвин» А. Вевьюрки, «Гоп-ля, мы живём!» Э. Толлера и др. К сожалению, в репертуаре отсутствовали пьесы белорусских авторов. Но надо отметить, что в целом еврейская интеллигенция активно поддерживала политику белорусизации. Многие из представителей научной и творческой еврейской интеллигенции отдавали свой талант и энергию белорусской идее, считали, что на ниве белорусской культуры они могут сделать больше полезного для общего дела. Такой была научная деятельность историка Самуила Хаимовича Агурского, хорошо известного среди интеллигенции Беларуси своими научными работами по истории революционного движения в Беларуси, композитора Самуила Полонского – автора песни «Вечеринка в колхозе» на слова Янки Купалы, пьесы для оркестра народных инструментов «Ярмарка», оперетты «Заречный борок» (поставлена в 1940 г.). Известны многочисленные случаи бурных протестов представителей еврейской интеллигенции БССР на запрет в марте 1927 г. польским правительством популярной и авторитетной в народе Белорусской крестьянско-рабочей громады и т. д.

Увы, белорусизация и равноправное развитие нацменьшинств не соответствовали интересам советской тоталитарной системы. Как только большевики заговорили о белорусском «нацдемократизме», сразу же всплыли на поверхность еврейский и польский «шовинизм». Нарком просвещения А. Платун во время своего выступления 1929 г. в Минске на собрании комсомольского актива заявил: «В связи с обострением классовой борьбы и белорусский, и польский нац. демократизм и шовинизм отражают настроения кулака, настроения враждебного нам класса, выступают против линии партии, против линии советской власти. И они чрезвычайно хорошо между собой уживаются. Не ссорятся между собой еврейские, польские и белорусские шовинисты и нац. демократы, а наоборот, поддерживают друг друга. Это – единый фронт, который выступает против линии партии, против линии советской власти» («Узвышша». 1930. № 2. С. 109).

Созданный фантазией идеологического аппарата большевистской партии миф о наличии в Беларуси единого антисоветского белорусско-еврейско-польского фронта развязал руки работникам репрессивного Объединённого государственного политического управления (ОГПУ) для борьбы против и «националистов», и «шовинистов». В ранг последних очень легко было попасть каждому, кто хоть немного проявил активность в деле национально-культурного возрождения независимо от национальности. В таких условиях совершенно безопасной, спокойной могла представляться жизнь лишь тех, кто отрицал своё и чужое.

Так сложилось, что в 1920-х – начале 1930-х годов в руководящем аппарате репрессивных органов Беларуси работало много евреев. По распоряжению Кремля сюда был откомандирован уроженец Глуска Г. Раппопорт для занятия должности начальника ОГПУ. Считалось, что успешно справиться с опасным для пролетарского государства т. наз. белорусским буржуазным нацдемократизмом не сможет представитель коренной нации. Вполне естественно, что, разворачивая борьбу с белорусскими «нацдемами», Г. Раппопорт в первую очередь попытался опереться на еврейскую интеллигенцию, многие представители которой занимали тогда очень прочные позиции в высоких эшелонах государственной и партийной власти. «Еврейскую карту» Г. Раппопорт разыграл весьма квалифицированно.

Идеологом политики по изобличению белорусского «нацдемократизма» был выбран хорошо известный в то время профессор Белорусского государственного университета Семён Вольфсон, еврей по национальности, уроженец Бобруйска. И надо сказать, учёный-философ очень скоро оправдал доверие большевистской партии. Уже в 1931 г. в Минске вышла его книга «Ідэолёгія і мэтодолёгія нацдэмократызму», являвшаяся первой частью первого тома задуманной идеологическим аппаратом ЦК КП(б)Б капитальной работы «“Наука” на службе нацдемовской контрреволюции». Партия очень высоко оценила написанную С. Вольфсоном книгу, потому совсем не случайно год её выхода из печати совпал с назначением этого учёного на должность директора Института философии АН БССР. Семён Вольфсон не жалел красок, чтобы умышленно обострить ситуацию в республике, развязывая тем самым соответствующим органам руки для борьбы с теми, кто захотел устраивать белорусскую жизнь по национальным меркам.

Во многом изменил своё отношение к белорусизации вышеупомянутый историк Самуил Агурский. Под огонь его острой, но совершенно несправедливой критики попали многие произведения выдающегося белорусского историка, первого президента Белорусской Академии наук Всеволода Игнатовского, особенно его книга «1863 год на Беларусі», вышедшая из печати в 1930 г. С. Агурский не был согласен с высокой оценкой В. Игнатовским руководителя восстания К. Калиновского. В отличие от автора этой книги Агурский считал восстание 1863-1864 гг. реакционным.

ЦК КП(б)Б по достоинству отблагодарил С. Агурского за его активные выступления против белорусских «нацдемов» на ниве исторической науки: в 1934 г. он назначается директором Института истории партии при ЦК КП(б)Б, позже – директором Института истории АН БССР, в 1937 г. был избран членом-корреспондентом АН БССР. Но годом позже Агурский был арестован, а в 1939 г. выслан в Казахстан.

На борьбе с белорусским «нацдемократизмом» собирался сделать себе карьеру молодой этнограф, фольклорист и историк Моисей Гринблат, который вместе со своими белорусскими коллегами Л. Бобровичем, А. Левданским, И. Шпилевским издал в 1931 г. третью часть книги «“Наука” на службе нацдемовской контрреволюции», имевшей название «Этнаграфія. Музейная справа». Не обошёл вниманием «нацдемов» М. Гринблат и в своей статье для «Зборніка програм і інструкцый па краязнаўству» (Мн., 1932, вып. 1). Он со всей категоричностью заявлял, что бывшее руководство кафедры этнографии Белорусской Академии наук и Центрального бюро краеведения являлось «нацдемовским». По мнению М. Гринблата, установка руководителей этих организаций на изучение седой древности «вытекала из капиталистически-реставраторских стремлений национал-демократизма, из звериной ненависти к диктатуре пролетариата» («Зборнік програм і інструкцый па краязнаўству». Мн., 1932. Вып. 1. С. 80). Главнейшую задачу научно-исследовательских и краеведческих учреждений в сфере фольклора он видел в изучении и сборе «всего того, что родилось в эпоху диктатуры пролетариата, всего того, что отражает героическую борьбу пролетариата и бедняцко-середняцкого крестьянства за строительство социализма» (Там же. С. 83).

Такую же линию в отношении белорусских «нацдемов» занимал Виталий Зейдель (лит. псевдоним Виталь Вольский), который в 1929 – 1930 гг. работал директором Витебского художественного техникума, позже директором Белорусского драматического государственного театра в Витебске (БДТ-2), в 1932–1936 гг. возглавлял Институт литературы и искусства АН БССР. В статье В. Вольского «О рецидивах национал-демократизма в творчестве художника Е. Минина» («Мастацтва і рэвалюцыя». 1933. № 1-2) витебский гравёр без всякого основания обвинялся в использовании атрибутов «нацдемовской» символики при создании книжного знака для Витебского краеведческого музея. К числу таких атрибутов автор статьи относил изображение средневекового рыцаря в военном убранстве. Клеветническая публикация В. Вольского имела тяжкие последствия для Е. Минина. Его не спас и отъезд в Москву – там он был арестован в 1937 г. (Уроженец Петербурга В. Ф. Вольский, 1901–1988, был немцем, а не евреем; его отца, действительного статского советника, звали Фридрих Карлович. – belisrael.)

Ещё более эффектно играли «еврейской картой» набившие руку чекисты во время массовых репрессий второй половины 1930-х годов. Зато как только основная цель была достигнута, началась жестокая расправа спецслужб Наркомата внутренних дел БССР и с теми, кто помогал им изобличать «врагов народа».

Во время разгула массовых репрессий огромные жертвы понесла и еврейская интеллигенция. В октябре 1937 г. НКВД совершил преступный акт в отношении талантливого еврейского поэта Изи Харика, уроженца Борисовщины. Всего за год до расправы ему было присвоено звание члена-корреспондента АН БССР.

Много общего с Изи Хариком было в судьбе Якова Бронштейна, хорошо известного в то время еврейского и белорусского литературоведа и критика, члена-корреспондента АН БССР, репрессированного в 1938 г. (Я. Бронштейн, как и Харик, был арестован и погиб в 1937 г. – belisrael).

С каждым годом становилось всё труднее осуществлять планы по национально-культурному развитию еврейского меньшинства. Сокращалась сетка и контингенты еврейских учебных заведений, падали тиражи еврейских книг, газет и журналов. Немало представителей творческой еврейской интеллигенции стали работать в пользу русской культуры, превратились в её носителей. Однако и в сложных условиях 1930-50-х гг. часть еврейской интеллигенции работала на ниве белорусской культуры. К их числу принадлежал и художественный руководитель Ансамбля белорусской народной песни и танца Исаак Любан.

Мой краткий исторический экскурс в 1920–30-е годы убедительно свидетельствует, что национальные меньшинства нормально могут развиваться при условии, что коренной народ чувствует себя хозяином в своей стране, ибо только тогда он в состоянии позаботиться и о других, наладить взаимопонимание и взаимную поддержку между всеми народами.

Леонид Лыч,

ведущий научный сотрудник Института истории АН Беларуси, доктор исторических наук

Перевёл с белорусского В. Р. по изданию: Беларусіка = Albaruthenica: Кн. 4: Яўрэйская культура Беларусі і яе ўзаемадзеянне з беларускай і іншымі культурамі; Вацлаў Ластоўскі – выдатны дзеяч беларускага адраджэння/Рэд. В. Рагойша, Г. Цыхун, З. Шыбека. Мінск: Навука і тэхніка, 1995. С. 95–101.

Опубликовано 18.01.2021  23:13

В. Жибуль о Минске в творчестве и жизни В. Короткевича (1930–1984)

«…Никогда не был городом верноподданных…»

Минск в жизни и творчестве Владимира Короткевича

Пишет Виктор Жибуль, кандидат филологических наук

Немалую часть жизни Владимир Короткевич прожил в Минске, что нашло отражение в фактографически богатых публикациях исследователей его творчества, воспоминаниях друзей и современников и, естественно, художественных, публицистических и эпистолярных текстах самого писателя.

Как подказывает известный короткевичевед Анатоль Верабей, впервые В. Короткевич посетил белорусскую столицу ещё юношей в июле 1951 г. Тогда он приезжал в город вместе с другом и земляком Валентином Кравцом, подававшим документы на поступление в Белорусский политехнический институт. Об этом В. Короткевич написал в письме к иному другу, однокурснику по Киевскому университету Флориану Неуважному, датированном 23.07.1951. Год спустя, в конце июня 1952 г., молодой литератор снова посетил Минск, откуда ездил вместе с В. Кравцом в Вязынку на родину Янки Купалы. Вдохновлённый поездкой, В. Короткевич написал очерк «Вязынка», который послал жене народного поэта Владиславе Францевне Луцевич [2, c. 9].

Незабываемым событием для В. Короткевича стало участие в Шестом республиканском совещании молодых писателей, проходившем в Минске 15-23 сентября 1955 г. Поэт услышал высокую оценку своих стихов и лично познакомился с Якубом Коласом, с которым раньше только переписывался. Память о встрече донесла фотография участников совещания вместе с литературным классиком в предпоследний год его жизни. Встретился В. Короткевич и с Владиславой Луцевич, подарившей ему книгу «Янка Купала. Зборнік матэрыялаў аб жыцці і дзейнасці паэта». Подарок очень обрадовал молодого писателя: в издании был помещён тот самый дорожный очерк «Вязынка»! Благодарный Короткевич называл ту публикацию «первым выступлением в большой прессе», а Владиславу Францевну – кем-то «вроде крёстной матери» [2, c. 12].

Во время Шестого республиканского совещания молодых писателей. Сидят: Тимофей Горбунов (председатель Верховного Совета БССР), Якуб Колас, Петрусь Бровка. Стоят слева: Алесь Ставер, Владимир Короткевич. Минск, сентябрь 1955 г.

Это было только начало пути молодого автора в литературу – пути, на котором его ждали всё новые и новые встречи и мероприятия. Например, с 20 апреля 1957 г. он жил под Минском в Королищевичах (там находился Дом творчества Союза писателей БССР) и самом Минске почти две недели: принимал участие в республиканском семинаре молодых поэтов. Особенно торжественным стал день 26 апреля: В. Короткевич был принят в Союз писателей БССР.

Молодые писатели с Владиславой Луцевич. Второй справа – Владимир Короткевич. Минск, середина 1950-х гг.

Примерно с той поры писатель стал всё чаще бывать в Минске. Обычно прибежище ему давал уже упомянутый Валентин Кравец, который, окончив энергетический факультет Белорусского политехнического института (1956), работал там доцентом на кафедре промышленной теплоэнергетики. Сначала он временно жил на улице Некрасова, а в конце 1950-х гг. получил участок земли под строительство собственного дома на северной окраине Минска [1, c. 175]. В этом доме (4-й переулок Кольцова, 79) В. Короткевич всегда был желанным гостем, нередко останавливаясь там на довольно продолжительное время. Например, между увольнением из 8-й средней школы г. Орши и поступлением на Высшие литературные курсы, с 4 февраля до лета 1958 г. писатель несколько месяцев жил у В. Кравца. Известно, что здесь он дорабатывал повесть «Дикая охота короля Стаха», писал рассказы [4, с. 435]. В семье Кравцов до сих пор сохраняется «Бархатный альбом» с остроумными стихами и рисунками писателя [5, т. 1, с. 504].

Как свидетельствует А. Верабей, дом В. Кравца приютил В. Короткевича и в августе 1962 г. Но в тот раз писатель приехал с намерением навсегда поселиться в Минске. 21 января 1963 г. он получил однокомнатную квартиру по улице Чернышевского, д. 7, кв. 57. «Холостяцкое жильё Короткевича было на Парнасе – на пятом этаже, и состояло из одной комнаты и тесной кухни, – вспоминает Адам Мальдис. – …после переезда из Орши матери Володи, Надежды Васильевны, хата была перегорожена шкафом с прибитым к нему ширмой: слева, у окна, располагался кабинет с раскладным стулом, справа от входа – микроскопическая спаленка с тахтой…» [6, с. 13-14].

Жить в маленькой квартире В. Короткевичу и его матери было действительно неудобно, и весной 1967 г. они получили двухкомнатную квартиру в 5-этажном панельном доме по улице Веры Хоружей, д. 48, кв. 26. Этот дом – точнее, подъезд, где жил писатель, а также двор – нашли отражение в романе «Чёрный замок Ольшанский», а прежде всего – в разделе «Подъезд кавалеров», над которым автор начал работать именно здесь. Двор дома главного героя Антона Космича выглядит словно списанным с натуры: «Утром меня разбудил заливистый крик петуха, а затем – отчаянный, надрывный визг поросёнка… Как в деревне» [5, т. 10, с. 16]. Дело в том, что через дорогу от дома В. Короткевича, на улице Червякова, располагался Сторожёвский рынок, который специализировался на продаже зверей и птиц. Сейчас на этом месте – мемориальный комплекс Братского военного кладбища Первой мировой войны, которое существовало здесь до конца 1940-х гг.

Уже в наше время путешествия по местам Короткевича увлекательно описали Змитер Бартосик [1, c. 142-196] и Вольф Рубинчик [7, 8], посвящённые писателю экскурсии готовили в Минске Адам Глобус и Антон Рудак, в Орше – Полина Кочеткова, в Киеве – Вячеслав Левицкий… Интересные отличия между домом Космича и домом Короткевича заметил З. Бартосик: «Подъезд же кавалеров, в котором когда-то жил писатель, был не третий, а второй. Потому что на площадках хрущёвских домов не могло быть по две квартиры, как в романе. Автор и здесь облагородил советское жильё. Из-за чего путалась вся выстроенная система размещения героев» [1, c. 145-146].

Сам В. Короткевич, живя тут, как раз и перестал быть «старым кавалером». В ноябре 1967 г. в Бресте он познакомился с будущей женой, историком и археологом Валентиной Брониславовной Никитиной (девичья фамилия Ваткович). Два года спустя она переехала в Минск, а 19 февраля 1971 г. Владимир и Валентина заключили брак [2, c. 16].

Как засвидетельствовал Адам Мальдис, «вскоре Валентина Брониславовна обменяла свою брестскую квартиру на комнату в Минске, а затем двухкомнатную квартиру Володи и свою комнату – на трёхкомнатную квартиру с высоким потолком в доме 36 по улице Карла Маркса (наискось от театра им. Янки Купалы)» [6, с. 95]. Сюда, в квартиру № 24, писатель вселился вместе с матерью и женой 25 апреля 1973 г. Одну из комнат В. Короткевич превратил в свой рабочий кабинет с богатой библиотекой. «Люблю свой стол и кабинет, – говорил он. – Много книг, стол, тахта, вещи с разных концов земли, из которых каждая может быть устным рассказом о каком-то случае жизни» [4, c. 424]. Здесь писатель жил и работал до самой смерти в июле 1984 г. (его мать ушла из жизни в 1977 г., жена – в 1983 г.).

Кстати, интерьер квартиры, где сейчас живёт племянница писателя Елена Сенкевич с семьёй, оставлен таким, каким был при хозяине, и по-прежнему впечатляет гостей-посетителей. «Кабинет Короткевича – это большая комната с окнами на улицу Карла Маркса – пишет З. Бартосик. – Две стены от пола до потолка заставлены книжными шкафами. Библиотека очень разнообразная – от белорусских литературных новинок до российской Большой энциклопедии 1896 года издания. И на каждой полке перед книгами – множество всяких сувениров, мелочей, морских камешков, каких-то сундучков, фигурок и холера ведает чего ещё… Швейки и черти в этом параде занимают заметное место. Напротив окна – диван. Над ним гипсовая Погоня и портрет Богдановича» [1, с. 168].

Дом № 36 по улице Карла Маркса связан с жизнью и творчеством не только В. Короткевича, но и многих иных белорусских литераторов. Он был построен в стиле сталинского ампира в 1951–1953 гг. по проекту архитектора Аркадия (Авеля) Брегмана на средства Литфонда и горсовета, и предназначался изначально для членов Союза писателей БССР. Здание так и называют – «Дом писателей», или МоноЛИТ. В доме в разное время жили Янка Мавр, Пётр Глебка, Иван Мележ, Нил Гилевич, Иван Науменко, Иван Шамякин, Василь Витка, Янка Брыль, Максим Лужанин, Вячеслав Адамчик и другие известные писатели [9, с. 11]. В квартире, где поселился В. Короткевич, до него жил Ян Скрыган, а ещё раньше – Всеволод Кравченко [3]. Дом является историко-культурной ценностью регионального значения; на нём установлено несколько мемориальных таблиц в честь его знаменитых обитателей, в том числе В. Короткевича.

Творческое отображение Минска Владимиром Короткевичем существенно отличается от того, каким показывали город его литературные предшественники. Он едва ли не первым из писателей сосредоточился на истории города досоветского времени, особенно XIX в., что выглядит органичным в контексте всего его творчества, где белорусская старина, история минувших веков занимает важное место.

Но впервые В. Короткевич обратился к минской тематике не в исторических произведениях, а в стихотворении «Коммунизм на земле и в человецех боговоление» (1957) – своеобразной утопии, которая благодаря степени абсурдизации приобретает черты антиутопии: «На окраине кинофабрика голубые высотки вздымает, / Сбылись, наконец, минских актёров мечты, / А из стихов NN знаменитого пудами воду выжимают, / Чтобы оросить из ракеты последний уголок Сахары. // И мне больше всего понравилось, что в Минске на площадях весёлых, / Без разных там банковских сейфов, без милицейской охраны, / Общественные уборные стоят из красного золота. / Старайтесь, добрые люди, оно только на это и годится» [5, т. 1, с. 319]. В произведении изображены как фантастически-гиперболизированные видения, так и вполне достижимые и вскоре осуществлённые мечты. Комплекс зданий киностудии «Беларусьфильм» появился на тогдашнем проспекте им. Сталина уже в 1960 г.

Минская же история впервые зазвучала в стихотворении «День первый» (1958): «Кричали, били кулаками в грудь, / Сжигали пачки гербовых бумаг, / Кого-то стаскивали с трибуны люди: / «Продажник! Контра! Реакционер!» / Над Минском, над площадью Соборной, / Летело тревожное воронье карканье. / Толпа вокруг. Разгневанное море: / Республика! Живи! Побеждай!» [5, т. 1, с. 110]. Стихотворение В. Короткевича, посвящённое 40-й годовщине провозглашения Социалистической Советской Республики Беларуси (будущей БССР), состоявшегося 1 января 1919 г., и название «День первый» надо понимать как «первый день республики». Стоит уточнить, что на момент провозглашения временное рабоче-крестьянское правительство во главе с Дмитрием Жилуновичем (Тишкой Гартным) находилось ещё в Смоленске и лишь 6 января переехало в Минск, в бывший дом губернатора на площади, которая с 1917 г. называлась уже не Соборной, а площадью Воли (с 1933 г. – пл. Свободы). Но в данном случае строгая точность в датах не была для автора главной задачей: он стремился передать прежде всего напряжённую, противоречивую, судьбоносную атмосферу первых послереволюционных лет. Упоминается тут и Янка Купала, который в 1921 г. работал над переводом «Интернационала»: «В комнатке глухой, где пальцы стынут, / Где от буржуйки синеватый дым, / Смертельно усталый, худой мужчина / Переводит пролетарский гимн» [5, т. 1, с. 110].

У Красного костёла (в то время в здании помещалась киностудия «Беларусьфильм»). Неизвестный, Язеп Семежон, Ванкарем Никифорович, Георгий Вылчев (болгарский литературовед), Владимир Короткевич. Минск, 1964 г.

И всё же В. Короткевича как писателя, исследователя и популяризатора истории более всего интересовали события прежних эпох, а особенно – национально-освободительное восстание 1863–1864 гг., которому он собирался посвятить диссертацию. Территория восстания была чрезвычайно широкой, и Минск здесь не был исключением. В трагедии «Кастусь Калиновский» (1963), построенной на исторических фактах, место действия картины десятой акта II – «канцелярия в минской жандармерии», где полковник Лосев допрашивает арестованного комиссара повстанцев Могилёвского воеводства Витовта Парафияновича (в официальных документах – Витольд Парфиянович), и тот, морально сломленный, выдаёт местонахождение и псевдоним Калиновского [5, т. 11, с. 207–212].

Старый Минск середины XIX в. нашёл отражение и в известном романе «Колосья под серпом твоим» (1962–1964). Вот каким мог увидеть город Кастусь Калиновский, проезжая через него в Москву в 1855 г.: «Город большой и довольно-таки грязный. Только очень понравилась мне Золотая Горка с каплицей старого Роха. Деревья вокруг, и так красиво блестит вдалеке Свислочь, и дома за ней, и церкви. Хорошо сидеть и мечтать» [5, т. 7, с. 372].

А очерк «Город восстаёт. 1863–1864 гг.» (1967), написанный в соавторстве с Адамом Мальдисом, посвящён событиям восстания, которые происходили конкретно на Минщине. Вот как авторы описывают Минск середины ХIХ в., имея цель дать читателю как можно более точное и яркое представление о тогдашнем городе:

«В то время он насчитывал уже за своими плечами восемьсот лет истории. Был когда-то богатым и славным, но за последние двести лет захирел и превратился в сугубо провинциальный губернский город. Несколько десятков улиц, десятка три дворцов, около сотни хороших домов, монастырей, церквей и костёлов, 35-40 тысяч населения. На месте нынешнего почтамта – поле, по Свислочи – городская межа, на месте театра имени Янки Купалы и дальше – овраг, куда сбрасывали мусор. Подписчиков газет было мало, гостиниц не было.

И, однако, этот небольшой город никогда не был городом верноподданных, а в середине ХІХ века настроение его жителей сделалось уже резко антиправительственным. Идиотская политика властей, позорная для отечества, социальное и национальное угнетение, бездарность и грубость всей государственной машины не могли не вызывать в душах честных людей гнева и презрения. Созревала революционная ситуация» [5, т. 14, с. 153].

В очерке перечисляются и конкретные места, связанные с событиями 1863–1864 гг., поэтому его можно воспринимать как неплохое пособие для экскурсовода. Например, минская гимназия – знаковое для повстанческих событий место, которое «на протяжении целых десятилетий» было «рассадником крамолы»: её ученики ненавидели самовластие и иногда подвергались из-за этого жестоким наказаниям. Здание гимназии находилось по улице Губернаторской, 21 (сейчас на этом месте – бульвар напротив домов № 9 и № 11 по улице Ленина). Книжный магазин Александра Валицкого – место, где обычно заседал центр подготовик восстания (здание на углу современных улиц Интернациональной и Энгельса, известный также как дом Монюшко). Золотая Горка (угол современного проспекта Независимости и улицы Козлова) – место столкновения неравнодушных граждан, пытавшихся передать арестованным лекарства и еду, с отрядом вооружённых казаков. Бывший монастырь бернардинок (ныне ул. Кирилла и Мефодия) – временная тюрьма, где содержали арестованных повстанцев…

И в этом, написанном в соавторстве с А. Мальдисом, очерке, и в других произведениях В. Короткевича Минск показан как город-борец, историей которого следует гордиться. Что соответствует распространённому в советское время в литературе и искусстве тезису «Минск – город-герой» – если иметь в виду не его официальное почётное звание, а созданный и закреплённый в общественном сознании образ с особым смысловым и эмоциональным наполнением. Но авторы предыдущего поколения понимали под этим прежде всего героизм Великой Отечественной войны и послевоенного строительства. Владимир Короткевич же одним из первых показал, что немало героических страниц было и раньше, особенно в XIX в.

Наиболее панорамно, и вместе с тем наиболее лаконично, исторический портрет белорусской столицы раскрывается в известном очерке В. Короткевича «Земля под белыми крыльями» – прежде всего в разделе «Город на Немиге», целиком посвящённом Минску, и фрагментами – в некоторых других разделах. Первоначальный вариант произведения появился в 1966 г., затем он неоднократно дополнялся и дорабатывался. Первая публикация вышла 4 января 1967 г. на русском языке в Вестнике агентства печати «Новости» «По Советскому Союзу» (Москва), первое отдельное издание – в 1972 г. в переводе на украинский язык и адресовалось украинским старшеклассникам [2, c. 231]. Таким образом, очерк был призван познакомить с Беларусью читателей, которые, возможно, в ней никогда и не были. Каким же решил показать им Минск Владимир Короткевич?

Владимир Короткевич с Павлиной Медёлкой в парке имени Янки Купалы. Минск, конец 1960-х гг.

Тогдашний город возникает в очерке прежде всего как «самый крупный из городов Беларуси», «один из крупнейших в СССР центров машиностроения» и вместе с тем – «город зелени». На фоне «общих портретных черт», а также статистических данных, которыми активно пользовался автор («Свыше миллиона часов ежегодно, свыше 1500 телевизоров и приёмников в день» и т. д.), особенно интересна попытка представить свидетеля становления города конца XIX – середины ХХ в., и такие люди действительно могли быть: «довольно легко представить себе девяностолетнего старика, минчанина, который (и это только если мы допустим, что он жил в центре, а не на окраине) не мог родиться в родильном доме (первый такой дом учреждён в 1895 году, когда нашему «герою» было 19 лет); который впервые увидел телефон в 14 лет, который впервые проехался на конке по центральной улице города в 16 лет. А улицей этой была Захарьевская, ныне Ленинский проспект (а в наше время – проспект Независимости. – В. Ж.). В городской театр (теперь в этом перестроенном здании Белорусский академический театр имени Янки Купалы) он пошёл с родителями на открытие, четырнадцатилетним мальчиком, и первые пять лет, пока не пустили первую электростанцию, смотрел спектакли при свечах.

Чудом казалась ему конка (тройка, тянущая по рельсам вагончики), ещё большим – пущенный в 1929 году трамвай.

Мог ли он предвидеть тогда, каким он будет, сегодняшний Минск?» [5, т. 12, с. 279].

Любовь В. Короткевича к истории XIX в. проявилась и здесь. Например, скорость роста городской территории автор иллюстрирует упоминанием о месте расстрела повстанцев 1863-1864 гг., которое тогда находилось за городом, а теперь это район главпочтамта: «Именно здесь кукушка накуковала годы, которых не будет одному из вожаков бунта, Михаилу Тюндевицкому. Тут крестьянские девчушки клали цветы на его могилу» [5, т. 12, с. 279].

Помимо трагических страниц истории, В. Короткевич упоминал и комические случаи – например, как какой-то остроумец пошутил над поэтом и драматургом Винцентом Дуниным-Марцинкевичем, «заказав по нему погребальный звон за упокой души” и, не поставив, конечно, на посылке своего имени, отправил ему в дом саван и подсвечники» [5, т. 12, с. 343].

Что касается образа Минска как «зелёного города», автор уточняет: «зазеленел» он после Великой Отечественной войны, когда «начали привозить и высаживать на ещё не совсем расчищенных улицах сорокалетние липы, насыпали, гатили мокрый берег Свислочи, на котором сейчас шумит парк и стоит бронзовый Купала» [5, т. 12, с. 280]. Интересно, что уже тогда, в 1970-е гг., в очерке В. Короткевича зафиксировалось проектирование в Минске «большого современного» зоопарка [5, т. 12, с. 297], хотя он (первоначально – зоосад) был открыт лишь в августе 1984 г. Как удалось узнать, раньше под зоопарк была зарезервирована зелёная зона, прилегающая к Слепянской водной системе, на участке от Староборисовского тракта (современная улица Ф. Скорины) до улицы Металлистов (ныне Филимонова). В состав зоопарка должен был войти и лесопарк со станцией детской железной дороги «Сосновый бор» [10].

В беседе с Татьяной Шамякиной писатель упоминал и ещё одно любимое «природное» место в городе, теперь уже давно забытое: «Мне жаль, например, что стройки погубили самую большую и самую интересную в Минске и окрестностях ферму тлей, заведенную муравьями-животноводами (немного не доезжая до поворота автобуса № 38 с ул. Веры Хоружей на бульвар Шевченко, на берегу ручья – Канавы). Очень интересная жизнь там кипела» [4, c. 423]. Как отмечает В. Рубинчик, Канава пролегала между улицами Гая и Кропоткина [7]. Не можем не добавить, что это было русло реки Переспы, при впадении которой в Свислочь, согласно легенде, стояла мельница богатыря-чародея Менеска.

Из очерка «Земля под белыми крыльями» можно узнать и об архитектурных предпочтениях В. Короткевича: среди понравившихся зданий он называл художественный музей, политехнический институт, застройку бульвара Толбухина, «жилые дома криволинейной конфигурации» в микрорайоне «Восток-1», Дворец спорта, кинотеатры «Октябрь», «Партизан» и «Пионер», а также детский сад № 26 по Слесарной улице, где, наряду со светлыми комнатами и верандами, было и «что-то вроде древней крепости для игр» [5, т. 12, с. 382].

Владимир Короткевич (первый слева) с друзьями из Латвии в Литературном музее Янки Купалы. Минск, 1970-е гг.

Проблема сохранения исторического облика Минска волновала Владимира Короткевича. Он жалел, что в Минске сохранилось мало зданий 1920 – 1930-х гг., так же как и наследия более древних времён. Ибо мало того, что «в годы последней войны Минск был… пущен дымом и пеплом» [5, т. 12, с. 278], так и в послевоенные годы некоторые архитекторы стремились сделать город однообразным и безликим. Писатель считал это преступлением, отстаивая мысль, что в Минске «должны жить и уживаться разнообразные элементы» [4, с. 427].

По случаю 1000-летия города Владимир Короткевич написал стихотворение «Минску» (1967), которое было впервые опубликовано лишь недавно, в новом Собрании сочинений писателя: «Миллионам вешних аистиных черёд / Над тобою лететь и лететь. / Когда будет тебе две тысячи лет, – / От меня не будет и костей. // Но я всё равно на площади твои / Непрошеной тенью приду, / Ненужный, как колокол, бьющий тревогу, / Как в поле забытый редут» [5, т. 2, с. 243]. Несмотря на некоторый скепсис Владимира Короткевича насчёт памяти о себе, Минск будет хранить её и спустя много лет – как и сам писатель стремился сохранить историческую память города, увековечить связанные с ним драматические и переломные события.

Список литературы

  1. Бартосік, З. Клініка кітайскага дантыста / З. Бартосік. – Радыё Свабодная Эўропа/Радыё Свабодa, 2018.
  2. Верабей, А. Абуджаная памяць: нарыс жыцця і творчасці Уладзіміра Караткевіча / А. Верабей. – Мінск: Маст. літ., 1997.
  3. Кавальскі, М. Таямніцы дома пісьменнікаў: жыхары Маркса, 36 расказваюць гісторыі свайго жыцця // М. Кавальскі / Наша Ніва. – 2014. – № 11 (19 сак.).
  4. Караткевіч, У. Збор твораў: у 8 т. / У. Караткевіч. – Мінск: Маст. літ., 1991. – Т. 8, кн. 2: З жыццяпісу. Нарысы. Эсэ. Публіцыстыка. Постаці. Крытыка. Інтэрв’ю. Летапіс жыцця і творчасці / укл., падрыхт. тэкстаў і камент. Л. Д. Багданавай.
  5. Караткевіч, У. Збор твораў: у 25 т. / У. Караткевіч. – Мінск: Маст. літ., 2012. – …
  6. Мальдзіс, А. Жыцце і ўзнясенне Уладзіміра Караткевіча: Партрэт пісьменніка і чалавека: літаратуразнаўчае эсэ / А. Мальдзіс. – Мінск: Літ і Маст., 2010.
  7. Рубінчык, В. Квартал Караткевіча, Мальдзіса [Электронный ресурс] / В. Рубінчык // Независимый израильский сайт. – Режим доступа: https://belisrael.info/?p=24699 – Дата доступа: 27.08.2020.
  8. Рубінчык, В. Квартал Караткевіча, Мальдзіса (2) [Электронный ресурс] / В. Рубінчык // Независимый израильский сайт. – Режим доступа: https://belisrael.info/?p=24789 – Дата доступа: 27.08.2020.
  9. Шидловская, С. МоноЛИТ / С. Шидловская // Вечерний Минск. – 2014. – № 4 (30 янв.).
  10. Darriuss. Районы, кварталы. Слепянская водная система: триумф советских архитекторов [Электронный ресурс] / Darriuss // Onliner. – Режим доступа: https://realt.onliner.by/2012/09/08/darriuss-23 – Дата доступа: 27.08.2020.

Фотоснимки из фондов Белорусского государственного архива-музея литературы и искусства.

Источник: журнал «Роднае слова» (Минск), № 10, 2020.

Перевод с белорусского В. Р.

Бонус: шарж, нарисованный Короткевичем в «минский» период жизни (1970). Взят из «амбарной книги», которая долгое время находилась у Адама Мальдиса, а ныне хранится (и экспонируется) в упомянутом архиве-музее. «Очередная идея для плаката/мурала/принта на майку от Владимира Короткевича», – поясняет Виктор Жибуль.

Опубликовано 18.12.2020  16:46

Ёдгор Обид: «Верю, что белорусы вскоре выберутся из ловушки…»

«Я верю, что белорусы вскоре выберутся из ловушки, поставленной диктатором»

Владислав Гарбацкий, газета «Новы час» 15-12-2020

Сегодня отмечает 80-летие узбекский поэт и диссидент Ёдгор Обид. Именно он в своё время придумал слово «башизм», которое описывает среднеазиатскую диктатуру. К сожалению, в Беларуси имя Ёдгора Обида малоизвестно. Мы решили, что юбилей поэта – хороший повод, чтобы исправить эту несуразность.

– Радуюсь, что теперь и белорусы смогут ближе с Вами познакомиться…

— Я, кстати, раньше неплохо знал белорусскую литературу и был знаком с некоторыми белорусскими писателями, например, с Ольгой Ипатовой. Имена многих других я просто забыл, т. к. с той поры произошло столько потрясений в моей жизни и жизни наших стран. Но я вспомню: моя память пробуждается, если надо что-то очень срочное или важное вспомнить. Помимо белорусской литературы, я очень любил украинскую.

В белорусской литературе я особенно люблю Янку Купалу, это народный поэт, его я читал ещё в Узбекистане. Меня интересует народная поэзия и то, как поэты черпают силы в народном творчестве. Меня заинтересовали белорусские народные традиции, праздники с кострами, танцами и прыжками через костёр. У нас тоже есть такая традиция — прыгать через огонь на праздники, свадьбы, и петь песни вокруг костра. Это старинный узбекский обычай. Я хотел писать об этом, общем для многих народов, но меня затянул другой поток, и я ничего не успел написать. Помимо Янки Купалы, многих иных ваших авторов я искал и читал, когда учился в Москве и у меня были знакомые по учёбе из Беларуси. Я уже упоминал Ольгу Ипатову, это была очень энергичная литераторка, она, кстати, перевела несколько моих стихов на белорусский язык. Писала стихи и прозу. Работала журналисткой и, кстати, была связана с Узбекистаном. (Первый) муж О. Ипатовой был моим другом — Исфандияр (Испандьер) Маткаримов, узбекский писатель.

— Вы сказали как-то, что, хоть и пишете стихи, но поэтом себя не считаете. Почему?

—Потому что поэт — для меня это слишком высокое звание. Я стесняюсь называть себя поэтом. И хотя я учился в Литературном институте в Москве (Институт М. Горького), но учился на литератора, не поэта. Но, кажется и как литератор я не совсем реализовал себя. Если честно, я просто писал, когда становилось невозможно на душе. То есть, выливал всё из души в текст. А так сидеть и писать, подбирать слова, придумывать — я не умел и не умею. И даже правил стихосложения я не знаю точно. Как кладётся стих, так я его и пишу. Получаются разные формы стиха: и свободная форма, и рифмованная. В основном, конечно, я рифмую, потому что на узбекском языке очень легко рифмовать. У нас есть бахши (народные музыканты, песенники, поэты), они играть на струнном инструменте — домбре – поют по памяти дастан (эпос) и часто сами составляют слова. Узбекский язык так устроен, что рифма сама собой идёт… Ты не будешь мучиться — искать рифму. Бахши — народные поэты и музыканты — и сейчас есть в Узбекистане: в Самарканде, Карши, Термезе. В этих городах действуют школы бахши. Они часто между собой проводят конкурсы, соперничают. Я однажды был председателем жюри такого конкурса. Было очень трудно оценить и выбрать лучшего. Все они отлично пели. И они обязательно пишут в рифму, сохраняя внутреннюю мелодичность. И могут бесконечно петь. И, знаете, это не скучно, потому что они подают всё так, что интересно слушать. Это прекрасно. Я люблю народную поэзию. Когда я начинаю изучать какую-нибудь поэзию, народ, всё равно — греческую, римскую, английскую или русскую, прежде всего я ищу народную поэзию. Это начало любой культуры.

— Вы говорили, что Ваша мама писала стихи. Она училась на поэтессу или просто писала стихи для себя?

— У нас любой культурный человек — мужчина или женщина — изучает классику, классическую поэзию. Моя мама писала стихи, немного имитируя народную поэзию, немного классиков. Получалась такая смесь. К сожалению, я свою маму не помню. Мои отец и мать умерли ещё тогда, когда я ничего не понимал. Было очень трудное время — 1940 год. Как будто специально я родился для такого трудного времени. Я часто думаю, что мама держала меня на руках, а я этого не помню. У меня есть стихи во всех сборниках, посвящённые матери. Моя мать умерла и не стала известной в поэзии, но она умела писать стихи. Потом я стал собирать информацию о ней, и некоторые люди сказали, что моя мать была поэтессой. Она была очень грамотной, из Корана знала многое на память. Её часто приглашали читать Коран на приватные встречи, праздники, церемонии. У неё был красивый, чарующий голос, и она умела читать с подпевом. Знаете, как читали старые люди Коран и стихи? Специальным тоном — не просто читали, а с таким особым подпевом — не каждый так умеет. Все древние тексты так читали — искали в них мелодию. Теперь уже забыли об этой традиции и все читают, не ища мелодию, даже знатоки на радио. Есть такая форма «газель» — она читается исключительно мелодично. Но и это уже забыто, этому уже и не учат у нас…

Сохранились ли стихи, написанные Вашей матерью?

— Лишь несколько строк. Я знаю эти строки от одной старой женщины из города Маргилана (моя мать там родилась). И я тоже там родился. А отец из Оша. Ош известен басмаческим движением, и мой отец тоже участвовал в нём — был басмачом, юзбаши (т. е. сотником) под руководством известного курбаши (полевого командира) Мадамин-бека. Когда Мадамин-бек решил сдаться властям, мой отец отказался сдаться и со своими людьми через горы удрал. Мадамин-беку и всем, кто сдался, пообещали амнистию, но всех арестовали и кинули в тюрьму. А мой отец удрал, но позже, когда стали организовывать колхозы, он прикинулся бедняком и вступил в колхоз близ Ташкента. Это был колхоз, где выращивали хлопок. Хлопок — это большое несчастье Узбекистана.

Почему это большое несчастье? Хлопок ещё с советских времён первая ассоциация с вашей страной...

— Я хлопок помню с детства. Cовсем недавно умер мой хороший друг, ему было сто лет. Его когда-то давно посадили за то, что он сказал: «Наши земли стали алкоголиками: если не дать им селитры и других химикатов, они не будут родить». Вся земля, и воздух, и вода теперь отравлены этими химикатами. Раньше, когда работали в поле, пахали, удобряли землю, сверху с самолёта просто разбрызгивали химию — это было просто отравление населения. Многие умирали от этого, даже я помню. Ко всему химикаты попадали в воду. Много селитры использовали на хлопковых полях. Чистые воздух и земля были только высоко в горах. Это первое объяснение несчастья. Во-вторых, помню, как ночью комсомольцев выставляли следить и охранять хлопковые поля не от саранчи, а от того, чтобы колхозники не удирали с уборки. Комсомольцев также выставляли на границы колхозов. Людей держали в неволе. Об этом все забыли, а надо напоминать всем.

Колхоз был чистой тюрьмой, концлагерем. Комсомольцы сами жили в тюрьме и других охраняли, чтобы не сбегали из тюрьмы. Знаю лично, что многие хотели убежать из колхоза, и многие сидели даже за то, что не убежали, а просто хотели убежать. Колхозникам до Хрущёва не давали документов, и они не могли никуда уехать. Мало кто имел метрики. А в царское время было лучше: моя тёща жила 98 лет и у неё были метрики, из которых она знала, что родилась в 1898 году. А у молодых в колхозе не было никаких документов. Значит, в царское время и бедные имели метрики, а в советское время никто не имел документов в деревне в Узбекистане. Я бы назвал это обычной советской неволей. И комсомольцы-надзиратели тоже были невольниками.

— У вас есть хорошее стихотворение — «Маленькие невольники». Вы писали его о колхозах?

— Да, это стихотворение о детях на уборке хлопка. Я сам был в колхозе. И был маленьким невольником – в физическом плане. Но я освободился из неволи. Знаете, с детства у меня было внутреннее сопротивление. В душе я не был невольником, я всегда удивлялся, почему я должен так жить? Почему не могу стать человекам? Моё детство было очень опасным и тяжёлым: сто раз мог умереть… Родился больным, потом голод. Я видел, как люди шли по дороге, падали и умирали от голода — никто не обращал внимания на это. До 1955 года мы жили в голоде. Один фронтовик как-то признался, что в 1955 году впервые после войны он вволю наелся.

Я часто удивляюсь, как сейчас вроде бы умные, образованные люди говорят, что в советское время мы жили в раю. Это так неуместно — они же не видели сами, как мы жили при СССР, они не почувствовали на своей шкуре СССР, а высказываются, исходя из красивых и нелепых пропагандистских картинок. А я всё видел своими глазами! Но и сейчас в Узбекистане «хлопковое невольничество» существует: все обязаны работать на полях, с точки зрения пропагандистов, демонстрируя так свою любовь к родине. Все студенты обязаны некоторый час отработать «на хлопке». И, знаете, часто более богатые семьи нанимают более бедных молодых людей, таким образом освобождая своих детей от работы. Разве это не скрытое невольничество?

— А когда Вы стали освобождаться от невольничества, помните?

— Вообще я признавал свою несвободу и стремился избавиться от неё, поэтому, возможно, я не был невольником в широком смысле слова — советская власть физически делала нас всех невольниками. Мы жили в атмосфере несвободы, нас держали в тисках, но я ушёл от этого. Мы жили и не знали истории сопротивления, своей истории, которую, например, делал мой отец-басмач. Нам давали читать только такие тексты, где басмачи были плохие. Но басмаческое движение выступало за освобождение страны. Когда я научился рано читать и стал в школе читать о плохих басмачах, я почему-то всегда хотел узнать, открыть другую сторону этого движения. Я долго искал ответы на вопросы. На многие из них я получил ответ довольно поздно, когда начало организовываться демократическое движение у нас. О многом я узнал в сибирской ссылке.

Почему Вас сослали в Сибирь?

— «Язык мой – враг мой». Я читал свои стихи. Меня часто просили читать стихи, когда я попадал в гости или на встречи с друзьями. Я на память не мог читать, поэтому всегда носил с собой записную книжку со старыми и новыми стихами. И вот некоторые стихи вдруг оказались антисоветскими, и я оказался в Сибири среди хантов и манси. Точно не скажу, когда это было, кажется, в начале 80-х. У меня всегда были проблемы с цифрами, датами — так было с детства. Помню занятия по математике, на которых сидел и писал стихи, а учительница думала, что я решаю задачки. Однажды меня вызвали к доске и попросили написать год, в котором мы живём. Я вышел и написал: 194., а семёрку написал задом наперёд — не умел писать цифру 7. Весь класс смеялся. Если честно, с математикой у меня никак не получалось — я даже деньги плохо понимаю и считаю до сих пор.

В 1989 году прогрессивные люди стали организовываться и создали у нас движение Birlik («Единство»). Я вступил в него, т. к. мне нравилась мощная идея единства, но вскоре вышел оттуда, потому что не понравилось ошибочное поведение руководителей движения. Знаете, немного перемен не бывает, немного предательства тоже не бывает. Вот начал один из руководителей движения – имя не могу назвать – утверждать, что мы должны сотрудничать с властью, с узурпатаром Каримовым. Я всё понял сразу и из организации ушёл. Но идеей бирлыка (единства) всё равно дорожу, от неё я не ушёл, не отказался. Я ищу единства с людьми, у которых схожие интересы.

В Сибири я жил среди хантов и манси и познакомился с хантыйским поэтом и писателем Айпиным. Мы подружились. В старых советских справочниках, где сказано о писателях СССР, есть информация и о нём, и обо мне. И там моё имя написано не совсем точно: по-русски Абид Йодгор (вместо Ёдгор Обид). Ёдгор по-узбекски значит «память». Очень редко дают детям имя Ёдгор. Обычно сиротам дают такое имя. А Обид — это уже арабское слово, значит «человек молящийся, читающий молитву». Многие узбекские имена забыты, сейчас принято давать своим детям арабские имена. Так считается красивее и лучше. Это тоже неправильно.

— Ёдгор, расскажите, пожалуйста, как Вы попали в Москву? Как поступили в Институт Максима Горького?

— Я хотел поступить в педагогический институт, всё равно где — в Ташкенте или Москве. Но у меня не было документов, лишь военный билет, я закончил 10 классов, отслужил. Знаний глубоких не было в голове, а учиться хотел. Я работал тогда охранником в Союзе писателей УзССР. Руководители Союза писателей знали, что я пишу стихи. Я слышал, что в Москве есть такой Институт имени Горького, нашёл адрес, взял свои стихи, сам перевёл их с узбекского на русский, записал от руки. А русский язык я знал с детства, потому что жил с беспризорниками. Нас называли «сто восьмые» — была такая статья 108 о беспризорных. Нас, «сто восьмых», ловили по всему Ташкенту.

Так вот, я перевёл стихи, запечатал конверт и послал в Москву. Знаю, что там был большой конкурс. В скором времени секретарь Союза писателей зовёт меня и говорит: «Знаешь, ты почти поступил в Институт». Я удивился, конечно, а секретарь протянул мне приглашение из Москвы. Мне оставалось пройти собеседование и всё. Представляете? Я послал свои переводы с ошибками и прошёл! Это было удивительно: я поступил со своим не очень хорошим русским языком, тогда как туда поступали настоящие асы языка! Решил поехать. Денег не было. Я сказал об этом секретарю, он пообещал дать на дорогу денег. Без багажа в белой рубашке поехал в Москву в сентябре-октябре. Когда садился в поезд, проводница удивилась и сказала мне, что я замёрзну так в Москве. Но я поехал. Приехал в Москву ночью. Шёл дождь со снегом. Я нашёл институт. Вахтёр удивился, как я так мог приехать в Москву. Напоил меня чаем, уложил спать в институте, а утром отправил в общежитие. Вот так я начал учиться.

— Вы пишете только на узбекском языке?

— Пишу только по-узбекски. Язык для меня не просто инструмент, это нечто значительно большее, я даже не могу объяснить. Поэтому работаю только на одном — родном языке.

Пишу и прозу, я много выкладываю своей прозы в фейсбуке. Кое-что из моей прозы доступно на немецком языке. Мою поэзию почему-то никогда не переводили в советское время на русский. Одна критикесса и поэтесса объяснила это тем, что я не был советским поэтом, поэтому и не было моих переводов. И она права. Я часто думаю о том, как людям удавалось в СССР при таком нездоровом климате сохранять здравый ум, да ещё писать? Я в Европе, в Австрии уже больше 20 лет – и лишь сейчас начинаю поправляться психически, психологически. Могу сказать смело, что, живя здесь, сравнивая, как я жил в СССР или в Узбекистане, я знаю настоящие цену и вкус свободы. Это большое дело.

Давайте поговорим об Узбекистане. Для описания диктатуры Каримова Вы придумали особое слово«башизм». Поясните его, пожалуйста.

— Появление слова «башизм» я связываю прежде всего с узбекской и среднеазиатской ситуацией. В основе лежит слово «фашизм», разница лишь в первой букве. Первая буква «б» взята из слова «баши», т. е. глава нации (так называют лидеров, отцов наций Средней Азии). У И. Каримова был титул «юртбаши» — руководитель страны. Эти лидеры напоминают мне не просто отцов нации, а настоящих фюреров. Т. е. это такая форма авторитарно-патерналистского режима или среднеазиатской диктатуры. Я сказал так об Узбекистане, Казахстане, Туркменистане в начале 1990-х гг. — «башизм начинается». Не фашизм, не большевизм, а башизм. Посмотрите, что делается у вас в Беларуси — то же самое: «батька» как баши. Не башизм, а лукашизм, «батькизм». Одинаковое явление.

Очень долгий и сложный Ваш путь из Узбекистана в Европу через Азербайджан и Россию. Об этом можно снимать фильм-драму…

— Да, путь не простой. Забегу вперёд и скажу, что в России мне помог Борис Ельцин. Я ещё вернусь к этому. Но начало пути лежит, конечно, в Узбекистане. В Ташкенте я создал так называемый карабахский комитет — движение в защиту беженцев из Карабаха. С друзьями мы организовали гуманитарную помощь беженцам: медикаменты, одежду. Наняли самолёт. Как только мы вернулись из Азербайджана, не успел я войти в дом, как меня арестовали, мешок на голову, посадили в машину и куда-то повезли. Правда, кто-то из соседей видел и сообщил друзьям. И они устроили перед Дворцом президента сидячую забастовку в знак протеста: поэты, писатели, журналисты. И сидели они день и ночь. Три дня меня держали в тюрьме и три дня протестующие сидели перед дворцом Каримова. Он вынужден был отпустить меня. Ночью меня доставили домой и приказали утром придти снова в милицию, якобы для отметки. Я понял, что меня снова арестуют, и удрал. Друзья на машине вывезли меня на границу с Казахстаном. С того времени, с 1992 года, я в бегах.

Сразу я попал в Азербайджан. В первый раз я приехал в Азербайджан, в Баку героем, а во второй раз босиком, потому что в поезде у меня украли обувь. Какой-то азербайджанец отдал мне свае тапочки, т. к. было холодно. На одной из улиц Баку я увидел вывеску азербайджанской газеты Fariad и зашёл в редакцию. Меня накормили и передали в руки Народного фронта. Выделили квартиру, и некоторое время я жил там. Азербайджан очень сильно отличался в то время от стран Средней Азии – это была открытая и бурная в плане демократических перемен страна. Эльчибей Абульфаз, лидер Народного фронта и президент Азербайджана в 1992–1993 гг., был моим другом.

Но вскоре и Азербайджан превратился в диктатуру. Я убежал и оттуда — в Грузию, Турцию и, наконец, в Россию, где прожил почти три года. И целый год, поверьте, я бродил по Москве, жил с бомжами, ночевал в подвалах заброшенных домов. Пока знакомые не посоветовали мне воспользоваться тем, что я являюсь членом Союза писателей. Я не знал, как это мне может помочь в России. Кто-то из друзей связался с директором ПЕН-клуба в Москве — Александром Ткаченко. Ткаченко очень хорошо встретил меня, нашёл мне квартиру и работу. Для ПЕН-клуба не нужен был охранник, но он придумал такую штатную единицу для меня. Я получал небольшие деньги, считался охранником и писал стихи. Начал сотрудничать с «Радио Свобода», узбекской секцией: выступать, писать, зарабатывать. Жить стало лучше. Но вскоре со мной случилась новая беда: трижды меня сильно избили узбекские неизвестные мне громилы… В первый раз меня избили и засыпали снегом. Я сам часто ходил по Москве и выбирал тёмные улицы – этим они и воспользовались. Каримовцы на меня много раз охотились в Москве.

Меня приглашали много раз за границу: в Лос-Анджелес, в Испанию, но я не мог поехать, т. к. у меня не было никаких документов. Однажды ко мне пришёл в гости молодой приятный человек из австрийского консульства, мы побеседовали, и он сказал мне: «День и ночь не смогу спать, но вывезу тебя в Австрию». С помощью консульства и Красного Креста он всё устроил, сделал мне документы. В аэропорту, когда я летел с ним с такими бумажками на руках, собрались все сотрудники, и особенно военные из аэропорта. Мой австрийский спаситель убедил всех, и меня пропустили. С осени 1997 года я в Австрии, куда приехал, не зная ни языка, ни культуры.

Помните ли вы того человека, который Вам помог?

— Да, Роберт Сучич из австрийского посольства. Я интересовался, где он, что с ним. Я помню его помощь.

У меня появилось много друзей в Австрии. Часто встречаюсь с читателями. И даже, знаете, на мои девять стихов на немецком языке написали музыку — известный австрийский композитор Томас Турнхер (Thomas Thurnher). И 26-30 человек — хор — поют мои стихи, это очень красиво. Я стал первым узбеком на Западе, на стихи которого написали музыку.

У меня тут фантастические друзья. Один из них — Ханнес Штремфль. Расскажу о моём сказочном знакомстве с ним. Когда я жил в резиденции Черини в центре Граца, одна молодая женщина пригласила меня на концерт Моцарта. Моцарта я знал и любил ещё в Узбекистане. На концерт пришёл молодой человек и у моей знакомой, переводчицы, спросил обо мне. После концерта он пригласил меня в компанию молодых людей, которые не говорили ни по-русски, ни, естественно, по-узбекски, ни по-турецки. На турецком языке я могу немного разговаривать и писать письма. Оказывается, Ханнес был студентом и интересовался тем, что происходило у нас. Когда я уехал из Граца, он специально приезжал ко мне в Форарльберг. Он очень много сделал для меня. А ещё Петер Дойчманн (Peter Deutschmann), профессор, теперь работает в Зальцбурге. Настоящие друзья. Признаюсь, слово «одиночество» мне тут не знакомо. Я часто вспоминаю тот вечер, когда познакомился с Ханнесом и когда мы со студентами проговорили всю ночь. Я сел на пол по-узбекски, и все студенты сели так, как я. Была очень весёлая беседа, часто мы разговаривали жестами, мимикой, руками и ногами. Нам было так хорошо и уютно — и без всяких языков!

— Прошу прощения за больной вопрос. Вы давно тут, а как Вы поддерживаете связь с близкими в Узбекистане? Туда Вы поехать, естественно, не можете. А они могут приехать к Вам?

— Нет, они приехать не могут — для них это опасно. Узбекский режим отличается от белорусского — строгостью и злостью. Если приедут, вернуться не смогут — их просто арестуют. Я слежу за событиями на родине — такое было уже не раз. Мой друг, бывший депутат, дважды возвращался из Канады в Узбекистан и дважды его арестовывали, допрашивали и депортировали из страны. Моя семья первые три года, когда я убежал из страны — у меня квартира в Ташкенте и в колхозе собственный дом возле Ташкента — жила под надзором: за квартирой и домом с двух сторон велась слежка. Ещё когда я был там — слежка началась.

А! Сейчас расскажу, как мне помог Ельцин. После трёх избиений в Москве, особенно после очень тяжёлого последнего, за меня заступился ПЕН-клуб. «Радио Свобода» сообщала о том, что меня избили, но помочь не могло. Александр Ткаченко из российского ПЕН-клуба организовал моё спасение, ведь все понимали, что меня всё равно убьют. Многие известные российские писатели и поэты поддержали меня: Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Юнна Мориц заступились за меня и написали письмо Ельцину. Ткаченко больше всех сделал для меня. Он инициировал письмо Ельцину, и тот, на удивление, выделил группу кгбшников, которые долго – почти месяц – охраняли меня. Начальник той группы часто повторял-смеялся, что они даже Ельцина так не охраняли, как меня.

Как раз в это время со мной снова связались из Узбекистана, чтобы затянуть на родину. Я встречался с узбекской стороной в Москву, и на мне было подслушивающее устройство. Я пообещал подумать и, возможно, вернуться в Ташкент. А назавтра их всех арестовали. Позже со мной снова связывались из каримовской службы, настаивали на новой встрече со мной и моём приезде в Ташкент. И как раз появился человек из австрийского консульства — я поехал в Австрию. Так Ельцин и Австрия хорошо мне помогли — просто спасли мне жизнь.

— Ёдгор, верили ли Вы в коммунистическую идею?

— Нет, никогда. Потому что мои корни и моя история были совершенно иными. В советское время выходили мои книги, но в советскую коммунистическую идею я не верил, т. к. с детства видел обратную сторону советской системы. Расскажу вот какую историю: один год я очень сильно болел. Когда вернулся с больничного, оказалось, что меня уволили. Хотя так нельзя было по закону. Я остался без работы. Но мне надо было кормить семью. Я хороший штукатур – и теперь могу оштукатурить стены. Я взял инструмент и пошёл на рынок — у нас люди выходили на рынок и предлагали свои услуги. Я был маленького роста. Смотрю, один высокий мужчина ищет штукатура. Я сам подошёл к нему и предложил работу. Об оплате я сказал так: «Сначала я сделаю работу, вы посмотрите и затем заплатите мне». Несколько дней я работал у этого человека. Он знал, что меня зовут Ёдгор. На третий день он подошёл и спросил, тот ли я Ёдгор, о котором говорили по радио. А по радио как раз читали моё новое большое стихотворение из центральной газеты. Мы разговорились, и хозяин поразился, что поэт — «большой человек» — работает штукатуром. Я объяснил ему, что потерял работу и вынужден зарабатывать, чтобы прокормить семью. Я успокоил его, что работу штукатура знаю так же хорошо, как и работу поэта.

Когда я закончил работу, было поздно. Хозяин остался доволен, а его сын отвёз меня домой на машине. Заплатил мне вдвое больше: вместо 200 — 400 рублей. Это были большие деньги. А в багажнике для меня были от него виноград, хлеб. Жена гордилась мной. Скажу только, что она не любила, когда я покупал книги. Иногда поэзия меня кормила, но чаще – нет.

Я не был ни коммунистом, ни советским человеком — и тут я соглашусь с тем, как меня описала российская поэтесса Юнна Мориц: я сразу стал и был узбекским поэтом. Меня не переводили на русский язык в советское время, ибо я «не дотягивал до того, чтобы быть переведенным», я не был коммунистом, я писал о простых вещах и не хвалил коммунизм.

— Ёдгор, а что происходит в современной узбекской литературе, поэзии?

— Литература расколота: ёсть много официальных поэтов, которые думают, что они поэты. А есть оппозиционные поэты, пишущие политическую поэзию. Лично я предпочитаю чистую поэзию, но и правду люблю. Мои книги в Узбекистане не выходят — они просто запрещены.

Увы, из современных узбекских авторов мало кого могу назвать. Хотя всё же назову одно имя в современной узбекской литературе — Рауф Парфи. Настоящий поэт. При жизни был классиком. Он просто умер от голода, от преследования. Я потерял многих хороших друзей, а узбекская литература потеряла своих героев — писателей: Мурода Джураева, Шоврука Рузимурадова и многих других. Их просто убили. Рузимурадова убили во время допроса. Мурод Джураев отсидел 20 лет в тюрьме. Вышел, и месяц спустя его отравили…

Отмечу, что в поэзию теперь пришло немало женщин.

Изменилась ли ситуация в Узбекистане после смерти Каримова?

— Ситуация как будто начала меняться, но это поверхностно. И по моим наблюдениям издалека, сейчас становится даже хуже, чем было при Каримове. Каримов, например, сначала не знал узбекского языка. Когда стал президентом, начал учить его. В основном он разговаривал по-русски. Новый же руководитель — Шавкат Мирзиёев — был раньше премьер-министром Каримова. И он знает узбекский. Разговаривает хорошо на двух языках, а значит, и врать умеет лучше – сразу на двух языках.

В советское послевоенное время узбекский язык развивался на основе кириллической графики. Независимый Узбекистан перешёл на латиницу. Ваши книги выходили и выходят на кириллице. Что Вы думаете об изменении алфавита. Как обычно пишете Вы?

— Официально узбекский язык перевели на латиницу. Но это такой испорченный вид латиницы, что никто практически не умеет писать правильно, хоть сто лет изучай. Мне кажется иногда, что нарочно усложнили всё, чтобы люди оставались неграмотными — так их проще контролировать. До 1940 года у нас была уже латиница — и очень удачный вариант. Кстати, этот вариант взял турецкий язык. Я пишу на кириллице, но могу, конечно, и на латинице писать. Просто для меня лучший вариант латиницы — тот, что был у нас до войны, «турецкий вариант». Каримов принял так называемый французский вариант латиницы, который никак не подходит узбекскому языку – он всех путает. Ко всему и этот французский вариант умудрились испортить, поэтому я никак не могу его принять. В фейсбуке я могу писать и кириллицей, и латиницей. В Узбекистане тоже все пишут на двух вариантах, но очень неграмотно. Народ стал неграмотный. Над нашим языком просто издеваются. Я много писал об этой проблеме в фейсбуке.

— Вы были первым обладателем стипендии «Писатели в изгнании» в Граце, в резиденции Черини (19971998 гг.). Расскажите о том времени. Как Вам писалось, жилось тогда? Что Вы написали в тот период?

— Писалось хорошо, даром что много сил я потратил на то, чтобы забыть о прошлом. Психически мне было больно, и я не сразу сел за стол писать новые стихи. Первое там стихотворение я написал о кошке — «An der Ture eine fremde Katze…». Также написал стихотворение о ступеньках, ведущих в гору, ну и много других стихов. До сей поры я часто гуляю по Грацу и возвращаюсь в парк к тем ступенькам… В резиденции познакомился с писателем Акином Адесоканом из Нигерии — у них там тоже до сих пор беда. Я не знал и не знаю английского языка, а он разговаривал по-английски – и, знаете, я с ним хорошо поладил без всякого языка. Мимикой, жестами объяснялись.

Что Вы пишете сейчас? Пишется ли Вам во время коронавируса? Или, может, Вы пока отдыхаете от поэзии?

— У поэта отпуска не бывает. Я люблю писать от руки, а потом набираю стихи на компьютере. Иногда пишу просто в фейсбуке. А вот более серьёзные вещи всегда пишу сначала на бумаге. О коронавирусе я и не думаю. Когда выходил на улицу, часто забывал о маске. У меня с детства никогда не было дисциплины, потому и во время коронавируса я был плохо дисциплинирован. Если бы я был дисциплинирован как поэт, я бы сейчас был как минимум в каком-нибудь министерстве в Узбекистане. Кстати, вспоминаю свои три встречи с Каримовым, предлагавшим мне сотрудничество — должность в министерстве. Но я не мог с ним сотрудничать, когда мои друзья сидели в тюрьме.

— Вы никогда не хотели написать книгу своих воспоминаний? О том, как Вы попали в Австрию? Это может быть очень интересно и важно для новых поколений узбеков.

— Мне всегда было неудобно о себе писать. Я чувствую себя неудобно, как только публично разговор заходит обо мне. Мне вообще нечем похвалиться в жизни. Мне в ПЕН-клубе в Берлине как-то тоже предлагали написать свои воспоминания. Если взяться за описание моей жизни, то получилась бы огромная зряшная книга. Я так считаю. Я стараюсь писать о главном простым языком — при помощи поэзии. Мне этого хватает.

— Кого Вы любите из австрийских, европейских авторов?

—У меня дома богатая библиотека. Много книг на немецком языке. Большой выбор австрийских поэтов. Я учил и учу по ним немецкий язык. Из европейских назову, конечно, Гёте. Признаюсь, люблю читать стихи на немецком — это лучше, чем читать прозу и разговаривать с кем-то по-немецки. Я бы всё время просто читал поэзию.

— Может, Вы желаете что-то передать, пожелать белорусам, которые тоже живут при диктатуре?

— Я верю, что белорусы вскоре выберутся из ловушки, поставленной диктатором. И выберутся быстрее, чем узбеки. Я в это верю, потому что вы ближе к Европе, вы в Европе, всегда было и будет вспомогательное влияние Европы. Рядом с вами балтийские страны, на которые вам следует ориентироваться. Я надеюсь, что множество прогрессивных людей в Беларуси солидаризируются, помогут сохранить «самостоятельность» страны и вернуться к демократии. Желаю успехов вам!

Небо такое грустное, тяжёлое, усталое.

Звёзды — это маяки свободы

Почему вы видите свободу лишь во сне?

Источник

Перевод с белорусского: belisrael.info

Опубликовано 15.12.2020  22:11

В. Рубинчик. Продолжаю наблюдать

После похода на Комаровку 31 мая (естественно, с защищённым лицом) «больших вылазок» в город я не делал. Как умею, забочусь о здоровье своих близких, и по-прежнему считаю, что этой весной «власть» была скупа, нерешительна, непоследовательна, а местами и цинична в отношении коронавируса. На сегодня от COVID-19 в Беларуси умерло свыше 250 человек. Никому ничего не докажешь, но, глядя на ряд других стран, допустимо предположить: своевременный разумный карантин и раздача гражданам масок для обязательного ношения в общественных местах сохранили бы десятки жизней (а может, и сотни).

Рекомендации ВОЗ и других экспертов у нас выполнялись, как и было предсказано, весьма избирательно. После холодных недель на улице потеплело, но распространение COVID-19 в Беларуси продолжается, и последствия его непредсказуемы… Несмотря на заявления «специалиста по всем вопросам» вроде «Хорошо, что мы так вывернулись, выкрутились в этой ситуации с пандемией, не остановили производство. Если бы остановились, мы бы никогда не запустили это производство» (03.06.2020). Так уж и «никогда»? За месяц «простоя» все работники разбежались бы, а станки продали бы на металлолом?

Со вчерашнего дня число жителей Беларуси, заражённых коронавирусом, медленно снижается – по официальным данным. Впрочем, похоже, что дело в новой методике подсчёта – часть «пассивных» носителей вируса отныне не считается инфицированными… Как бы то ни было, последних – почти 25 тысяч. Что ждёт тысячи тяжело болевших, не станут ли они инвалидами, насколько сократится их жизненный путь? Похоже, это меньше волнует и. о. царя, чем «производство» (здесь и сейчас это псевдоним денежных поступлений, в том числе в «президентский фонд»).

В Беларуси, во время политической кампании, несколько напоминающей избирательную, «верховная власть» свои ошибки, ясное дело, не признаёт и не признает. В крайнем случае, как водится, переложит их на «нерадивых исполнителей». Для того я и вышел в воскресенье к пикетам за незнакомую мне Светлану Тихановскую и малознакомого Валерия Цепкало, чтобы «власть» научилась брать на себя ответственность (среди прочего, признавать собственные ошибки, попутно корректируя общественно-значимое поведение).

Критиков режима – уйма, но они до сих пор разрозненны, а главное, не очень стремятся к самообучению c дальнейшим совместным участием в серьёзных политических проектах. В итоге неформальных лидеров, как и прежде, давят поодиночке. Легко высмеивать «перлы» от малограмотных обозревателей официозных СМИ (что я по мере сил и делаю), но что противопоставить агрессии силовиков? Легальные средства борьбы слабо помогают – «против лома нет приёма» – а уход в подполье тоже так себе выход.

Сбор подписей в разных местах столицы несколько дней назад, в течение которого несколько тысяч человек посмотрели друг на друга, пообщались – неплохой зачин, однако в первые дни июня что-то не приметил я закрепления успеха. От претендентов, за которых собирались подписи, можно было ждать каких-то ярких, решительных действий, а они даже ничего особенного не промолвили. Пардон, если что-то пропустил, но, к примеру, на сайте В. Цепкало последний текст по состоянию на полудень 4 июня – «Столыпинская аграрная реформа», от 28.05.2020. Сайт В. Бабарико менее ригиден, но… «Декларация о честных выборах», обращение в ермошинскую Центральную избирательную комиссию с просьбой отказать А. Г. Лукашенко в регистрации кандидатом в президенты, либо вынести ему предупреждение – всё это выглядит в лучшем случае наивно. Cегодня ЦИК отклонила все жалобы Бабарико (кто бы сомневался). Или вот читаю: «В понедельник, 1 июня 2020 года, мы подаем заявления об известных фактах нарушения законодательства в сфере участия администрации в сборе подписей, подкупа, понуждения избирателей. Просим сообщать о всех таких фактах! Как только мы получим информацию, мы дополним свое обращение. Правду говорить легко и приятно – чем больше граждан расскажут о фактах нарушения законодательства, тем чище будут выборы». Что-то похожее на призывы «Говори правду» в 2010 г. Основная же проблема, наверное, не в том, что работников прессуют «на местах», а в отсутствии независимых судов и в наличии подконтрольных избиркомов. Где просто смеются над усилиями активистов, сообщающих о «добровольно-принудительном» сборе подписей и т. п., и годами отфутболивают их жалобы.

Кстати, и огласка фактов «независимыми СМИ» сама по себе мало кого из чиновников пугает. В августе 2004 г., когда в госучреждении на меня «наехали», чтобы собирал подписи за выдвижение кандидатом в депутаты Ирины Алексановой, крупной горисполкомовской чиновницы, я написал об этом в «Народную волю» и агентство «БелаПАН». Последнее связалось с и. о. директора учреждения, а та ответила, что сбор подписей имел место, но в рамках закона (LOL). В итоге «и. о.» не утвердили на должность директора, но Алексанову в октябре 2004 г. всё равно «выбрали». И, что самое обидное, «новое поколение» в ТЦСОНе Фрунзенского района мой демарш не поддержало – бывший молодофронтовец, 18-летний Алексей Т., готовился к поступлению в БГУ, а дивчина лет двадцати семи, чьё имя я давно выкинул из памяти, подвела «идейную» базу под использование админресурса: «Все всегда так делают».

Нас тут попугивают 1994-м годом: тогда, мол, вскоре выяснилось, что победитель Кебича – совсем не такой котик, которым казался (правда, Лукашенко никогда и не казался «котиком»). И советуют читать Евгения Шварца: «Дракона побеждает только Дракон» (ничего подобного в знаменитой сказке Шварца нет; Ланцелот – антипод Дракона и презирает его прислужников). Хорошо, что аудитория «Салідарнасці» распознала фальшь в рассуждениях известного белорусского литератора: средний балл материала Виктора М. после 50 с лишним оценок не дотягивает и до 3/5.

В общем, хоть и не полностью разделяю взгляды альтернативных кандидатов, я не опасаюсь никого из них (после отсидки на Окрестина и пары увольнений по политическим мотивам как-то странно бояться, что «кепска будзе»). Я практически уверен, что даже неопытная в административном плане Светлана Тихановская справилась бы с управлением страной – она обладательница высшего образования, по специальности переводчица, значит, владеет минимум двумя языками и взаимопонимание с людьми найдёт 🙂 Вместе с тем, в реальной «борьбе за это» себя пока не вижу. Осознавая, конечно, что позиция наблюдателя и комментатора – не самая выигрышная…

С. Тихановская и А. Климов. Фото из открытых источников

Андрей Климов в fb пытается быть оптимистом: «Два месяца осталось до падения диктатуры в нашей стране». И тут же опускает своих читателей с небес на землю: «Даже отсутствие фамилии Лукашенко в избирательных бюллетенях 9 августа 2020 г. не спасет нашу экономику от краха, общество — от морального разложения за годы диктатуры, всеобщего отупения и деградации как цивилизованного общества». Андрей, кстати, в своё время уже намечал революцию… на весну 2005 года.

По мне, так в этом году не будет ни падения диктатуры (шансы на то, что Лукашенко уйдёт, выше статистической погрешности, но не дотягивают до 50… и даже до 40 процентов), ни краха экономики. Владимир Сорокин со своим «Днём опричника» и полешуки из поэмы Янки Купалы «Над ракой Арэсай» сказали бы, что «будет ничего»/«нічога не будзе» 🙂

В чём-то неплохо понимаю ироничного минчанина Александра Бурьяка, написавшего:

Нам, мизантропам (тут следует зевок), исход этих выборов почти до фонаря: при любом исходе у общества останутся те же или почти те же усугубляющиеся проблемы. Раз нас, мизантропов, не приглашают, не ждут, значит, люди ещё не дозрели до надлежащих перемен. Пусть мучаются, надеются и дозревают дальше. Мы ни за кем таскаться со своими советами не будем.

Правда, сам иногда всё-таки не удерживаюсь от выдачи непрошенных советов. Ну, извините, дорогие реципиенты.

Вот с чем никак не могу согласиться у А. Бурьяка, так это с оценкой действий администрации РБ, ограничившей «предвыборные» интернет-опросы на здешних сайтах после того, как первый президент где-то там набрал считанные проценты: «Запрет на онлайн-опросы действие на самом деле очень правильное, морально вполне оправданное. Всякие такие опросы манипулянтское надувательство». Никто ведь не заставляет верить, что «срез» на onliner.by, tut.by или nn.by, согласно которому «всенародно избранный» получает 3-5%, а его конкуренты – по 30-40%, отражает общественное мнение всей страны. Не нравится – сделайте лучше! Кто же виноват, что опросам, проводимым академическим институтом социологии и университетской «лабораторией Давида Ротмана», в стране не очень доверяют… Видимо, не без оснований (см. здесь).

Мне очень понравилось, как энтузиасты обходят репрессивную статью 9.28 Кодекса об административных правонарушениях РБ («Проведение исследований и опубликование результатов опросов общественного мнения, относящихся к общественно-политической ситуации в стране, республиканским референдумам, выборам Президента Республики Беларусь, депутатов Палаты представителей, членов Совета Республики Национального собрания Республики Беларусь, без получения соответствующей аккредитации – влекут наложение штрафа в размере до двадцати базовых величин, а на юридическое лицо – до ста базовых величин»).

Я бы пошутил ещё злее: вместо «трактор» подставил бы «таракан». Что поделаешь, не очень я добрый автор… Зато, ещё не будучи студентом, понимал, к чему всё клонится. Летом 1994 г., посмотрев теледебаты кандидатов в президенты, накропал сатирический стишок, где были такие строки: «Старый филин с тараканом / Глупости городят / И послушать можно, правда / Скулы скукой сводит».

Как уже сообщалось, в конце мая видеоблогера Сергея Тихановского (мужа упомянутой Светланы) вследствие милицейской провокации отправили за решётку. Теперь вот в его доме обнаружены «большие тыщи», якобы полученные из России на организацию «майдана» в наших широтах. Эх, политтехнологи в погонах… Были бы вы поизобретательнее, просто посоветовали бы вашему боссу сбрить усы, а то и настояли бы на этом. Тогда вся кампания Тихановских под лозунгом «Стоп таракан, но пасаран!» пошла бы насмарку (какой же таракан без усов? :))

Блогер со своим «антитараканьим» тапком на встрече в Барановичах. Фото отсюда

Интересно знать – сегодня правительство РБ возглавил профессиональный чиновник, после окончания московского МГИМО (1996 г.) работавший в здешнем «Совете безопасности», прокуратуре, МИДе, государственном военно-промышленном комитете. Похоже на «ответочку» Валерию Цепкало, тоже окончившему МГИМО, но на несколько лет раньше. Надо сказать, фантазия у «первого лица» выдыхается: в 2004 г. говорил об Александре Козулине, что тот «хрюкал у кормушки», намедни сравнил с хряком Цепкало… «Служы пану верне, то ён табе перне».

Из отставленных министров сочувствую разве что Максиму Ермоловичу, и то лишь потому, что он родился со мной в один день, 26.06.1977 🙂 Впрочем, его отправляют послом в «одну из европейских стран» – тоже неплохо, там даже спокойнее… Очень жаль, что на пост министра здравоохранения не назначили Игоря Марзалюка или Андрея Муковозчика – от их демагогии передохли бы все вирусы (но, может, ещё не поздно?)

Для разрядки – анекдотец о средствах индивидуальной защиты: «Маски реально помогают от коронавируса! Особенно, если это Илоны Маски…»

Вольф Рубинчик, «городишко Минск»

wrubinchyk[at]gmail.com

04.06.2020

Опубликовано 04.06.2020  23:03

МЕРКАВАННІ / МНЕНИЯ

* * *

«Нягледзячы на заявы “спецыяліста па ўсіх пытаннях” кшталту “Добра, што мы так выкруціліся ў гэтай сітуацыі з пандэміяй, не спынілі вытворчасць. Калі б спыніліся, мы ніколі не запусцілі б гэту вытворчасць” (03.06.2020). Так ужо і ніколі? За месяц “прастою” ўсе работнікі разбегліся б, а станкі прадалі б на металалом?»

Ну, навошта так перакручваць? Няўжо ў Рыгорыча няма іншых сцверджанняў (напрыклад, няўключанае ў самае афіцыйнае паведамленне ягонае параўнанне сябе са шчупаком? У дэмакратычным ідэале такі шчупак — народ!), за якія яго можна крытыкаваць?..

Вытворчасць, можа, і запусцілі б, але… Рыгорыч ужо калі гэта патлумачыў: «Таму што спыніць проста, нават можна потым і запусціць хутка, толькі потым не будзе куды ісці са сваёй прадукцыяй. Рынкі зоймуць іншыя — больш багатыя і тыя, хто хутчэй раскруціцца». З ім можна спрачацца (цытую «сябе любімага»: «на каранціне і большасць рынкаў, а на наша месца іншыя прыйдуць усё роўна, калі ў іх будуць лепшыя тэхналогіі»… Але нельга забываць і тое, што перад выбарамі спыняць вытворчасць, якая потым не ўстане, яму зусім не цікава: «Новыя пратэсты перад выбарамі яму непатрэбныя, хопіць брэсцкіх пратэстаў супраць акамулятарнага, і агульнабеларускіх — супраць АЭС». Хай лепш (як на БелАЗе) склады будуць завалены прадукцыяй, а спыненне вытворчасці будзе асацыявацца з кім іншым!

Пётр Рэзванаў

Адказ В. Р. Не разумею, у чым прадмет для спрэчкі, а тым больш – у чым «перакручванне». Па-мойму, Пётр толькі пацвердзіў, што часовы прастой прамысловых «гігантаў», чые склады і так у значнай ступені «завалены», не нанёс бы істотнай шкоды беларускай эканоміцы. Па БТ з месяц таму давялося чуць ад нейкай тутэйшай спецыялістцы, што гэткі прастой значыў бы для работнікаў страту кваліфікацыі – во лухта! За месяц ніхто не губляе веды, набытыя цягам гадоў. Пасля каранцінных захадаў паступова аднавіліся б у Беларусі вытворчасць і экспарт прадукцыі, як гэта назіралася ў іншых краінах.

* * *

Вольф, чиновники решают, какую хрень можно впаривать плебсу, какую нельзя. Полная свобода тут до хорошего не доведёт. Зачастую они решают не в пользу нации, а в пользу некоторых засидевшихся, но это другая проблема. И часть моментов им просто не по интеллектам. Это ещё одна проблема. Когда вы придёте к власти, вы тоже будете кого-то выкидывать из интернета. Возможно, меня. Любая пришедшая к власти компашка защищается.

Александр Бурьяк

Ответ В. Р. Я беспартийный и карьеру по «политической линии» не строю. Да и с тем, что все пришедшие к власти группировки склонны к подавлению свободы слова/самовыражения, не согласен.

Опубликовано 05.06.2020  17:09

В. Рубинчик о евреях, БНР и др.

Основа этой публикации – отрывок из текста двухлетней давности («Катлеты & мухі»-70g) в переводе на русский язык с минимальными правками… Затем кое-что будет сказано о «свежей» петиции, подготовленной активистами в начале марта 2020 года.

* * *

Благодаря тому, что с 1992 г. не раз переиздавался очерк Змитрока Бядули «Жыды на Беларусі» («Евреи в Беларуси», Минск, 1918), теперь уже почти все знают, что «во время переворота [1917 г.], когда белорусы в Минске начали выступать под своим собственным знаменем, горячее всего приветствовали их евреи-националисты. Во время выборов в городскую думу [лето 1917 г.] белорусы с евреями (национальные партии) вошли в коалицию и составили единый список кандидатов. А когда Всебелорусский Съезд [декабрь 1917 г.] показал, что складывается государственная сила, в еврейских газетах стали всё чаще появляться статьи о белорусах. После разгона большевиками указанного съезда, еврейские национальные партии опубликовали свой протест против этого насилия».

Одним из делегатов съезда оказался Мойше Гутман, выбранный и в Раду. Немалый политический опыт привёл активиста к тому, что в феврале 1918 г. Гутман попал в Народный секретариат, т. е. фактически в правительство Беларуси. З. Бядуля называет его секретарём без портфеля, но на самом деле М. Гутман был, говоря нынешним языком, вице-премьером. Кандидат исторических наук Инна Герасимова допускает, что он составлял Первую Уставную грамоту БНР, опубликованную 21.02.1918 (по крайней мере, она готовилась в его доме). Вторым членом Народного секретариата «от наших» стал Гелий Белкинд, ответственный за финансы.

М. Гутман, фото отсюда

На некоторое время присоединились к Раде БНР представители Бунда и сионистов. Февраль-март 1918 г. – пик политического сотрудничества белорусов и евреев, затем настали «заморозки». Евреи, принятые в Раду БНР, после Третьей Уставной грамоты дистанцировались от «независимского проекта». Бядуля в том же году объяснял поведение соплеменников так: «история их так вышколила, что, увы, в большинстве у них ориентиром служит лишь грубая сила: чей верхтого и правда…» Не споря с Бядулей, лучше задать себе вопрос: а могло ли быть иначе?

Основными игроками на землях Беларуси в 1918 г. (после 3,5 лет мировой войны!) объективно были те, кто опирался на войско, т. е. россияне, немцы и поляки. Белорусское движение только зарождалось и не имело суперпопулярности среди «рядовых» белорусов, которые после революций 1917 г. интересовались скорее переделом имущества, чем проблемами государственного суверенитета.

Конечно, я не подпишусь под глупостями о БНР вроде «группировка радикальных националистов, которые назначили себя представителями народа… Никто о них ничего не слышал ни тогда, ни сейчас» (гомельский «политолог» Жанн Ч.). Однако воевать за новую республику у местных жителей большой охоты действительно не было. Лишь 09.11.1918, под самый конец немецкой оккупации, правительство БНР издало постановление о создании собственного войска. Тогдашний «министр обороны» генерал Киприан Кондратович в ноябре 1918 г. предложил поставить под ружьё 200 тыcяч – а в результате (конец декабря 1918 г.) очутился в Гродно во главе Первого белорусского полка с тысячью штыков. Позже правительство БНР в изгнании связало себя с «батькой» Булак-Балаховичем, чьё разномастное войско в 1920 г. приобрело печальную известность, запачкавшись, между прочим, в антиеврейских погромах на юге Беларуси.

Среди «левых» в БНР-1918 преобладали деятели культуры, склонные скорее к символическим шагам, чем к реальному построению государственности. «Правые» (Роман Скирмунт, тот же Кондратович…) с дореволюционных времён кое-что знали о механизмах власти, но слабо вписывались в революционную эпоху. Найти взаимопонимание им так до конца и не удалось, как не смогли договориться в Украине Петлюра и Скоропадский.

Зная – либо чувствуя – внутреннюю слабость БНР, подавляющее большинство евреев весной 1918 г. заняло нейтрально-выжидательную позицию. Имелись такие, кто поддерживал немцев, надеясь, что те, «культурная нация», пришли «всерьёз и надолго»; немало было и сторонников новой России (необязательно большевистской). Но некоторая часть «простых еврейских граждан» считала БНР «своей» властью; о таком отношении писал – хотя и по-журналистски поверхностно – израильский исследователь Борис Ентин.

Попробую забыть, что история не имеет сослагательного наклонения. Что, если бы в феврале-марте 1918 г. политически активные евреи массово поддержали БНР, соблазнившись лозунгом «национально-персональной автономии», и Рада не промедлила бы с провозглашением независимости? Тогда, возможно, в той или иной форме сохранилось бы «левое» или центристское правительство, не отправившее бы приснопамятную верноподданническую телеграмму кайзеру… Оно завоевало бы некоторое доверие «народных масс», да и оккупанты больше считались бы с его авторитетом.

Полагаю, всё равно после упразднения «Брестского мира» на большей части территории Беларуси установилась бы советская власть под дулами красноармейцев. Другое дело, что БНР, благодаря активности министров-евреев, могли бы признать страны Антанты и/или США (хотя я бы не преувеличивал влияние «еврейского лобби» на западные правительства начала ХХ в.). За признанное «цивилизованным миром» государство сражалось бы куда больше народа, чем за непризнанное, и – кто знает? – возможно, белорусскому правительству удалось бы «выгрызть» кусок земли на западе Беларуси, где-то там, где в 2017 г. показалась «Вейшнория».

Утопичность моих допущений – ещё и в том, что политически ангажированным евреям в начале 1918 г. было трудно договориться между собой (впрочем, как всегда). Так, бундовцы, сионисты и представители ортодоксальных кругов, мягко говоря, недолюбливали друг друга. Выработать общую линию в отношении к новой республике – а сделать это нужно было срочно, счёт шёл на недели – они могли бы только чудом.

Сто лет назад «еврейская община» была уже сильно фрагментирована, и обращение Янки Купалы к абстрактным «всебелорусским евреям» («Пара, жыды, паны усяго свету / Сплаціці доўг, які вам Беларусь дала!»), если рассматривать его как политическую декларацию, звучал в 1919 г. довольно наивно. Неудивительно, что, когда в 1920 г. к БНР снова присоединились евреи (д-р Исаак Лурье, Давид Анекштейн, а в 1921 г. – «министр по делам национальных меньшинств» Самуил Житловский), мало что у них получилось. Эти люди с их добрыми намерениями представляли не столько «общину», сколько самих себя, да и время было упущено… Как раз в 1919 г. началась «третья алия», т. е. массовое переселение евреев из Восточной Европы в Палестину. «Многие еврейские лидеры не видели необходимости помогать белорусам, отвлекая людей и средства от борьбы за построение своего еврейского государства», – замечает И. Герасимова.

Так или иначе, для БНР – без которой, скорее всего, не существовало бы ни БССР, ни современной Республики Беларусь – немало сделали и евреи, и представители левых партий, особенно Белорусской социалистической громады и эсеров (Г. Белкинд был, кстати, и евреем, и эсером). Поэтому реванш, который в последнее время пытаются взять консерваторы, претендуя на всё наследие БНР, мало кому нужен… помимо самих консерваторов.

Вольф Рубинчик, г. Минск

* * *

ЗАЯВЛЕНИЕ (перевод с белорусского; оригинал см. здесь или здесь, пересказ на русском здесь)

Исполняется два года важной инициативе Общественного Национального Оргкомитета по празднованию 100-летнего юбилея создания Белорусской Народной Республики.

Оргкомитетом была предложена значительная и объёмная программа празднования великого юбилея. И надо сказать, что многое было сделано: например, был установлен и торжественно открыт мемориальный знак в честь идеологов Белорусского Возрождения Ивана и Антона Луцкевичей вблизи того места, где стоял дом Луцкевичей в парке Янки Купалы. Оргкомитет организовал и провёл национальный праздник в честь юбилея БНР на площадке у оперного театра, чему поспособствовал, бесспорно, Мингорисполком и лично его бывший председатель г-н А. Шорец. За что ему Оргкомитет высказывает лично большую благодарность от имени всех участников празднования!

Однако cледует сказать и о негативе, который омрачает это событие. Памятный камень братьям Луцкевичам установили в досадной близости к общественному туалету, а это должны были видеть как скульптор, так и архитектор памятника, а также горисполком – заказчик.

Эту проблему нужно решать срочно.

Важнейшая инициатива Оргкомитета – установка мемориальной доски в честь провозглашения независимости Белорусской Народной Республики и принятия ІІІ Уставной грамоты. Благо дом этот сохранился, и его можно мемориализовать.

Активисты гражданского общества за один день собрали необходимую сумму денег на изготовление из бронзы мемориальной плиты, которая и была отлита. Но, вопреки официальным обещаниям, установка доски так и не состоялась ни в 2018 году, ни в 2019-м. Ответы из Мингорисполкома и Администрации президента были просто отписками с целью затянуть время. Также мы предлагали присвоить улице Володарского, на которой стоит знаменитый дом БНР, имя братьев Луцкевичей, известных представителей белорусского Возрождения, благодаря которым и была провозглашена независимость БНР.

Из-за проволочек Мингорисполкома, уже иных руководителей этой службы по сей день не установлена мемориальная доска в честь объявления независимости нашей страны, и улица, на которой стоит дом БНР, носит имя одиозного лица, не имевшего никакого отношения ни к Минску, ни к Беларуси.

Сегодня те, кому не лень, рассуждают о независимости Беларуси, и эти рассуждения и святые слова произносят без самого смысла суверенитета и без связи с ключевыми именами независимости, без борцов за независимость. Эта риторика звучит на фоне культа Ленина, Свердлова, Калинина, Володарского, Мясникяна (Мясникова), Кнорина и сотен иных большевистских вождей, которые с 1918 года до 1941-го учинили в Беларуси террор. Почти все организаторы БНР, известные и неизвестные, были физически уничтожены. Выжили только те, кто успел эмигрировать в Чехию, Литву, США. И нам приходится жить и ходить по улицам, площадям, переулкам, названным имёнами палачей нашего народа и других народов. Имена палачей завладели самыми престижными улицами и площадями в центре белорусской столицы и не только.

Ленин с помощью пробивного товарища Парвуса получил огромную многомиллионную сумму имперских марок от Германии для развала Российской империи. Ленин стал организатором террора на огромных территориях, оказавшихся в составе большевистской империи, автором концентрационных лагерей.

Свердлов стремился в российской революции стать первым лицом, поэтому устроил покушение на своего лидера – Ленина, а когда погиб, то после себя оставил сейф с награбленным золотом и серебром – 100 кг.

Мясникян (Мясников), как и прочие пришельцы, не признавал никакой белорусской независимости, никакой белорусской нации, ни белорусского языка, который тогда звучал везде.

Калинин в составе всего ЦК ВКПБ дал согласие на расстрел польских военных в Катыни, среди которых были тысячи западнобелорусских солдат Войска Польского, даже два генерала из Гродно и одна женщина.

Именами этаких «героев» – большевиков у нас названы многие улицы, переулки, площади, в их честь установлены памятники и мемориальные доски.

А вот увековечить память наших самых видных возрожденцев – героев БНР – ответственным специалистам Мингорисполкома и Администрации не хватило ни духу, ни смелости!

Кстати, минские газеты в 1917 году ясно писали, что переворот в Петрограде устроили вооружённые шайки. Территория Беларуси в то время оказалась открытой и беззащитной перед бандами грабителей и убийц, оставивших армию и устраивавших разбой в Минске и других городах Беларуси.

Вoйна, которая шла на территории нашей страны и на которой погибло свыше миллиона жителей-белорусов, была спровоцирована враждующими империями. А затем царизм, чтобы пополнить свои потери в войне, инициировал переселение наших жителей в необжитые регионы империи. Вот в таких условиях в Беларуси начали хозяйничать большевики всех мастей.

Накануне 102-й годовщины Белорусской Народной Республики мы требуем от Мингорисполкома установить на доме №9 (Дом БНР) на ул. Володарского мемориальную доску в честь провозглашения БНР 25 марта 2020 года (так в тексте; разумеется, провозглашение состоялось 25 марта 1918 г. – перев.). Улице Володарского при этом присвоить имя братьев Луцкевичей.

Мы также призываем перенести мемориальный знак в честь отцов Белорусского Возрождения в парке ближе к улице Янки Купалы. Все улицы, площади и переулки в Минске, а также в иных городах и местечках Республики Беларусь, названные имёнами большевистских вождей, переименовать и вернуть им исторические названия, возникшие в эпоху ВКЛ.

На это мы имеем конституционное право, волю представителей народа и память перед героями Возрождения, перед славными сынами нашей страны.

Радим Горецкий – академик НАН Беларуси

Микола Купава — член Белорусского союза художников

Александр Жучков — общественный деятель

Леонид Акалович — священник, краевед

Мария Мицкевич — председатель Фонда «Сакавік»

Лявон Барщевский — филолог, преподаватель

Григорий Костусёв — политик

Валерий Герасимов — библиограф

Алесь Логвинец — политолог

Алексей Янукевич — политик

* * *

Комментарий

Общественные инициативы меня (почти) всегда радуют; за последние лет 20 поддерживал разные петиции, а под некоторыми собирал подписи. Однако послание «великолепной десятки» очень уж странно по форме, содержанию, да и с трудом вписывается в контекст последних недель.

Если уж откровенно, то авторы заявления – словно с Луны свалились. Делают вид, что в 2018–2019 гг. не было безуспешных обращений от сотен граждан Беларуси, выступавших за ту самую доску на здании по ул. Володарского, 9 («Дом БНР»). Проекты же переименования минских улиц озвучиваются с 1990-х годов и, как правило, игнорируются властями (стандартный ответ – «слишком дорого»). Но допустим, кто-то из подписантов верит, что «вода камень точит» – стоит лишний раз пожаловаться лукашенковским «пешкам» (главе администрации Сергеенко и председателю горисполкома Сиваку), и дело сдвинется с мёртвой точки.

Удивительно, что, помимо братьев Луцкевичей, в заявлении не названо ни единой фамилии «героев БНР» – видимо, чиновники должны сами догадаться, в честь кого переименовывать улицы, переулки, площади и проч.? Зато «шпилек» в адрес большевистских вождей – хоть отбавляй. Я не против критики большевизма, но против неуместного нагромождения обвинений. Не стоило бы серьёзным людям подписываться, к примеру, под версией российского фолк-историка В. Шамбарова о том, что покушение на Ленина 1918 г. – дело рук Свердлова; такие версии – для «Комсомольской правды» (впрочем, подписанты не сочли нужным сослаться даже на такой сомнительный источник).

Камень в память о братьях Луцкевичах, установленный в марте 2018 г. при содействии минских властей. Источник фото

Неожиданное упоминание Парвуса в письме, одним из адресатов которого является недавний руководитель КГБ, наводит на мысль о том, что ряд авторов письма «играет» с еврейской линией и темой заговоров, как бы сигнализируя: «мы одной крови». Но радует хотя бы то, что среди подписантов не видно профессиональных историков (не опозорили свой «цех»).

Получил диплом политолога в конце ХХ в., как и г-н Логвинец (учился с ним в одном вузе). На месте уважаемого деятеля я бы сам не подписал подобный текст и отговорил бы остальных авторов вылезать выступать с посланием о «культе Ленина, Свердлова, Калинина» в начале марта 2020 года – в период, когда у 99,9…% граждан проблемы топонимики и (не)увековечения деятелей начала ХХ века ушли даже не на третий план. В конце февраля, напомню, в Беларуси обнаружились первые носители COVID-19, по состоянию на 07.03.2020 их оказалось 6, а на сегодняшний день (18.03.2020) насчитывается более 50.

В. Р.

От основателя и редактора belisrael:

В связи с тем, что сейчас для всех самая главная тема, это пришедшая беда, связанная с короновирусом, прошу присылать материалы о том, как справляетесь с ней, о возникших проблемах, подвержены ли панике, как изменилась жизнь и т.д. Хотелось бы получить рассказ от людей, живущих в разных странах.
Опубликовано 19.03.2020  13:35

Дм. Быков о ситуации в Беларуси

*

Дмитрий Быков: В Беларуси ужасная деградация на всех уровнях

Российский писатель дал жесткую оценку ситуации в Беларуси: «25 лет фактического рабства даром не прошло»

Фото с сайта afisha.tut.by

Поводом для этого послужил вопрос слушателя в эфире программы «Один» на радио «Эхо Москвы», который попросил Дмитрия Быкова прокомментировать протесты против интеграции в Минске.

– К сожалению, главная проблема в том, что рабство не проходит даром, — отметил писатель. — И 25 лет фактического рабства в Беларуси, которое мы наблюдали, оно также даром не прошло. Я не верю, что при Лукашенко там успела сформироваться внятная оппозиция. Конечно, Лукашенко стилистически цельный и при нем может возникнуть стилистически цельный протест. Ну как при Сталине возникали выкованные сталинизмом диссиденты.

Но пока я этого не вижу. Я видел в Беларуси в последние 25 лет ужасную деградацию на всех уровнях. И большой литературы за последнее время я там не видел, хоть отдаленно сравнимой с Короткевичем и даже с Алексиевич. Я не видел за последнее время там серьезной драматургии, кинематографа. Не видел я там ничего, что могло бы как-то спровоцировать культурный взрыв. А раз этого нет, то нет и оппозиции. Большое ощущение, что нет.

Писатель Дмитрий Быков известен также своим критическим отношением к нынешней российской власти и к Владимиру Путину в частности. Месяц назад он заявил, что режим деградирует и «трещины уже пошли».

Периодически Дмитрий Быков высказывается и о ситуации в Беларуси. Год назад писатель заявил, что никогда не видел нашу страну такой испуганной. Поводом для этого стало начало переговоров между Минском и Москвой по поводу углубления интеграции.

Источник (20.12.2019)

* * *

Дмитрий Быков: «Ситуация в белорусской культуре безнадежна? Ничего подобного я не говорил!»

Российский писатель пояснил свою позицию о происходящем в Беларуси

Фото с kvitki.by

«Судя по вашим оценкам в прошлой программе, ситуация в белорусской культуре безнадежна, но так ли это на самом деле?» Ничего подобного я не говорил! Мне задан был конкретный вопрос: «Может ли Беларусь войти в Европу легко, взять курс на Европу?». Я сказал честно: нет. Для того чтобы произошел сейчас такой масштабный поворот, нужно, чтобы произошел культурный взрыв, которого я не наблюдаю.

После этого Владимир Некляев поспешил напечатать открытое письмо, очень уважительное, очень корректное.

«Неистребимая имперская инфекция». Некляев резко ответил Быкову

С Некляевым я готов эту проблему обсуждать, это проблема интересная. Но с журналистами, которые хотят на этом хайпануть, которые поспешили налететь, я не готов это обсуждать. С блогерами, которые начинают хамить: «А с какой стати нас должно интересовать мнение Быкова?»… Оно вас интересует почему-то.

Понимаете, я не пытаюсь показывать белорусским авторам, как жить. Я пытаюсь отвечать на поставленный вопрос. Бежать от этого вопроса я бы не хотел. Да, в Беларуси есть прекрасный молодежный театр, который умудряется вдобавок работать в условиях совершенно демократических, без единого руководителя, и это мне кажется удивительным ответом на ту диктатуру, мягкую, может быть уже, несколько старческую диктатуру, которую мы имеем сегодня в Беларуси.

Беларусь сегодня – это такой, говоря по-солженицынски, «каленый клин», к которому опасно прикасаться. Знаменитый вопрос: «А вот читает ли Быков по-белорусски, чтобы судить о белорусской культуре?» – я читаю по-белорусски, господа, это, в общем, не бином Ньютона.

Когда мне надо было прочесть роман моего любимого автора Короткевича «Евангелие от Иуды» (а он не был переведен на русский язык), как-то я справился с этим. Прислали мне белорусские друзья этот, кажется, третий том из его собрания сочинений, и прочел я его. Когда мне надо был прочесть в 2012 году, кажется, статью Альгерда Бахаревича «Темное прошлое Каяна Лупаки», которая вызвала такую дискуссию бешеную и закончилась, по-моему, чуть ли не выходом его из союз писателей, – прочел я эту статью с большим интересом. Там, как вы понимаете, Каян Лупака – это такая анаграмма Янки Купалы, и речь идет о его работе над глубоко советской поэмой «Над рекой Орессой», которая, конечно, трагический факт в его биографии. Что говорить?

Я достаточно внимательно слежу за творчеством Бахаревича, и мне очень нравится его роман «Собаки Европы». Роман, в котором сквозит бесконечная усталость от всех языков и от раздоров, с этим связанных, эти попытки поиска универсального языка. Он пошел на невероятный эксперимент: он выдумал язык для этого романа. Это джойсовская задача; язык этот, насколько я помню, называется «бальбута» (тоже аналогия бульбаты, такая довольно забавная).

Это такой детектив, немножко эковский. И я очень люблю Бахаревича. И «Белая муха, убийца мужчин» – конечно, выдающееся произведение. Вот я считаю, что, может быть, в сегодняшней белорусской прозе он – единственный по-настоящему оригинальный автор. Мне вот говорят: «А вы когда-то сказали, что поэзия Алеся Рязанова достойна Нобелевской премии, а как же сейчас?». Простите, Алесь Рязанов – поэт, сформировавшийся в 70-е годы, когда в белорусской литературе работали не только Мележ, Шамякин или Кулешов (официальные авторы), но и когда тот же Некляев редактировал «Родник», и вокруг него группировались чрезвычайно интересные поэты. И, конечно, Рязанов вынужден был подрабатывать литейщиком, но тем не менее сформировался он в те времена, а сейчас-то он живет большей частью не в Белоруссии, как это ни печально.

Мы можем, понимаете, констатировать дружно, что таких явлений, как Адамович, как Короткевич, как Быков, сегодняшняя белорусская литература не дает. У нас есть надежда на то, что они сформируются под действием беспримесно чистого абсурда, который там при Лукашенко существует. Но в том-то и дело, мне кажется, что эта диктатура еще и как-то эстетически такого феномена не порождает.

Может быть, потому что интеллектуальные силы истощены массовым отъездом огромного числа людей. Выдающиеся белорусские драматурги, такие, как, например, Пряжко или Богославский, все-таки работают в основном на российскую аудиторию и ставятся здесь, хотя Белорусский молодежный театр их ставит.

Я еще боюсь одного: это уж самый каленый клин, этого я очень боюсь касаться, вот поэтому я не хочу на эту тему говорить с журналистами, а вот с Некляевым поговорил бы с удовольствием, потому что Некляев сильный поэт. Но у меня есть определенные вопросы к его поэме «Русский поезд», хотя это, в общем, замечательная поэма, но тут, понимаете… Я никогда не употреблю пещерного слова «русофобия», но речь о другом. Как бы сегодня не случилась страшная ситуация, при которой белорусские художники (часто художники очень выдающиеся) не начали бы обвинять Россию во всех своих бедах и строить национальную идентичность на чувстве враждебности к ней. Россия дает сегодня многие основания для того, чтобы относиться к ней с паническим ужасом.

Но вместе с тем, все-таки роль России в формировании белорусской культуры XX столетия довольно велика, довольно значительна. В этом культурном диалоге многое формировалось. И то, что Гранин и Адамович – петербуржец и минчанин – вместе написали «Блокадную книгу», – это, мне кажется, пример чрезвычайно плодотворного сотрудничества, потому что сошлись два художественных метода: документальная проза Гранина («Клавдия Вилор» или «Эта странная жизнь») и сверхпроза Адамовича. Мне кажется, что в диалоге этих культур, в дружбе [Виктора] Астафьева и [Василя] Быкова (я был свидетелем того, с какой нежностью они говорили друг о друге), мне кажется, это более вдохновляющий пример.

Я считаю без преувеличения великим документалистом Юрия Хащеватского. Но фильм его «Этот безумный, безумный, безумный ‘Русский мир’» мне кажется, все-таки, несколько плоским. Я понимаю эмоции, которыми он продиктован. Но я совершенно не готов эти эмоции разделять, притом, что очень многое там справедливо, очень многое там точно. Но Хащеватский вообще – выдающийся мастер. Его фильм «Обыкновенный президент» я поставил бы рядом с фильмом Ромма, к которому он отсылается самим своим названием абсолютно недвусмысленно.

Я просто хочу сказать, что обсуждение современной белорусской культуры очень затруднено целым комплексом очень сложных отношений внутри самой этой культуры. Вы знаете, сколько там сейчас дрязг, какой прямой травле подвергается тот же Некляев, какие фильмы снимает тот же Азаренок – между прочим, документалист весьма талантливый, рассказывая о том, как вся белорусская оппозиция проплачена Западом и эксплуатирует символику фашистов.

Это было, и Беларусь со многим столкнулась раньше, чем Россия. Вся эта «Анатомия протеста» там процветала. Неужели вы думаете, что это может для любой нации пройти бесследно? Конечно, нет. Это все приводит к очень сильной деградации прежде всего писательских отношений. Я думаю, что там своих склок хватает. И потом, если я говорю об определенном кризисе в этой культуре, почему, скажем, замечательному белорусскому режиссеру Аслюку позволено такое говорить, а про меня сразу какие-то блогеры (уверен, что абсолютно бескорыстные) радостно пишут: «Да что нам мнение Быкова?! Да каждый русский либерал – поскреби его и будет имперцем. Что за высокомерие?»

Да нет никакого высокомерия. А в русской культуре, что же, нет сейчас кризиса? Да в русской культуре сейчас такой кризис гигантский, что я не знаю, как она выйдет из него. Но закрывать на это глаза – такое поведение, мне кажется, описано у Мицкевича в стихотворении «Друзьям-москалям», или «Московским друзьям». Зачем же кусать ту руку, которая вместе с вами пытается сорвать ярмо?

Мне кажется, что как раз вот эта довольно подлая фраза – «каждый русский либерал заканчивается на украинском, на белорусском вопросе», – простите, если каждый русский либерал не готов восхвалять все, что вы думаете, делаете и говорите, – наверное, надо как-то все-таки учиться диалогу.

А эта нетерпимость – она и есть самый ядовитый плод той диктатуры, которую мы пожинаем. Ведь в русском, простите, политическом поле, господствуют сейчас такие интонации!

Я написал уже в «Новой газете» (опять же, грех себя цитировать), что если главным жанром русского застоя был анекдот, то главным жанром нулевых и десятых стал донос. Это тоже народное творчество, это тоже фольклор. И в доносе бывают такие удивительные глубины, такие параноидальные сдвиги, каких вы вряд ли дождетесь у Кафки! Но тем не менее, донос – это жанр довольно стыдный, мне кажется.

А разговаривать с Некляевым я был бы очень рад, и если бы у нас случилась возможность такого диалога – в эфире ли, в газете ли, при личной ли встрече (а мы знакомы), – я был бы счастлив этим, на самом деле. Только не надо меня все время спрашивать, а часто ли я бываю в Минске. Я часто бываю в Минске. Я просто не всегда организую фанфары по встрече меня там, чтобы вы об этом знали.

Источник (28.12.2019)

Комментарий политолога

С уважением отношусь к писателю Дмитрию Быкову и его литературным познаниям. Не раз вставлял его изречения в мои «Катлеты & мухі» – сериал, который выходил на belisrael.info в 2015–2019 гг. Да, его мысли интересны (каждая по-разному) и на что-то влияют. Вместе с тем специфика радиобесед, и на «Эхе Москвы» тоже, такова, что некоторые вещи неизбежно (порой – грубо) упрощаются. По-моему, рассуждения о 25 годах «фактического рабства» и «ужасной деградации» в Беларуси не вполне корректны. Себя рабом не считаю и знаю о множестве людей, которые не поддаются деградации. В общем, что-то в «эпоху Лукашенко» прогнило, что-то нет, а что-то и было гнилым до 1994 г.

Я бы поспорил о наличии непосредственной связи между «большой литературой» (театром, кинематографом, etc) и «внятной оппозицией» («раз этого нет, то нет и оппозиции»). Похоже, писатель находится в плену лого- и культуроцентричного подхода к политике, а ведь «высокая культура», к сожалению или к счастью, потеряла в последние десятилетия немалую часть своей мобилизующей силы. Другое дело, что г-н Быков вряд ли захочет со мной спорить… Опять-таки, неизвестно, к сожалению или к счастью.

Давно заметил, что со стороны руководство почти любой страны кажется более монолитным, чем оно есть на самом деле. Вот и москвич заявляет: «Конечно, Лукашенко стилистически цельный…» Если же не просто приезжать в Минск, а пожить здесь, «повариться», то обнаружишь, что стилистически «режим», установившийся в середине 1990-х гг., отнюдь не цельный: он всегда был соткан из противоречий и существенно эволюционировал за 25 лет (во всяком случае, более существенно, чем сталинский).

Если говорить об отношении к евреям и Израилю на высшем уровне, то, пожалуй, можно выделить четыре периода: 1) игнорирование или враждебность на фоне приближения к «телу» известных ксенофобов (Скобелев, Костян) – до конца 1990-х; 2) начало заигрывания – примерно с 2000 г., года визита Лукашенко в Израиль; 3) активное заигрывание после 2007 г. – словно бы в знак компенсации за нелепые речи о Бобруйске и евреях (очевидно, не обошлось без советов лорда Белла); 4) постепенное затухание интереса к «еврейскому фактору» – с середины 2010-х гг., когда было подписано соглашение о безвизовом режиме с Израилем, не во всём оправдавшее себя.

Официальная идеология, о необходимости которой для государства было сказано ex cathedra весной 2003 г., «кроилась» в РБ из разных «лоскутов» – марксистских, либертарианских, консервативных, отчасти и националистических. Неудивительно, что она до сих пор напоминает тришкин кафтан, но и до «беспримесно чистого абсурда» не доросла. Точнее будет сказать, что абсурда в ней всё-таки явно меньше, чем в позднесталинские годы.

И последнее: роман Владимира Короткевича «Христос приземлился в Городне», он же «Евангелие от Иуды», был переведен на русский язык почти сразу после написания – Наумом Кисликом (публикация 1966 г.). Иная версия на русском языке увидела свет в 2011 г. (переводчик – Пётр Жолнерович).

Вольф Рубинчик, г. Минск

wrubinchyk[at]gmail.com

29.12.2019

Опубликовано 29.12.2019  07:28

В. Рубинчик. Ещё раз о слове «жыд» и названии группы «Жыдовачка» (1)

  1. Что я знаю и думаю о слове «жыд»

В этой части расскажу прежде всего о cвоём опыте, но по ходу дела будут упомянуты факты, которые, возможно, и сами по себе любопытны, и пригодятся читателям/писателям для размышлений/дискуссий.

Об использовании слова «жыд» в белорусском языке я, коренной минчанин 1977 г. р., стал задумываться ещё в школе, прочтя брошюру Змитрока Бядули «Жыды на Беларусі» 1918 г. (в 1992 г. была переиздана репринтным способом в Минске). Примерно тогда же, в середине 1990-х, в сборнике Янки Купалы 1993 г. наткнулся на стихотворение классика «Жыды!..», написанное и впервые опубликованное осенью 1919 г. Отыскав полную версию, в 1997 г. перевёл его на русский язык и порефлексировал об отношении Купалы к евреям. Свою статью предложил израильскому редактору, ныне покойному Леониду Школьнику… Позже эта статья, с некоторыми изменениями опубликованная в 2001 г., вызвала дебаты в мэрии Ашдода: заммэра записал меня в «известные белорусские литературоведы» 🙂

В 1990-е годы знал я и о том, что в Беларуси ставится «Камедыя» Владимира Рудова, где среди персонажей – «Жыд», «Чорт», «Селянін»… В общем, когда в декабре 1999 г. вышел тематический «жыдоўскі» номер газеты «Наша Ніва», я был морально подготовлен к этому. Принёс экземпляр в Минское объединение еврейской культуры, где волонтёрил в библиотеке… Тот номер «НН» вызвал резкую реакцию у активиста МОЕКа Семёна Л., 1932 г. р.: «Да как же так?! Да на них надо в суд подать!» (конечно, он не подал).

Так выглядели страницы «Нашай Нівы» № 33, 1999

Не скажу, что был в восторге от слова «жыд» в современном издании, но меня больше интересовало содержание газеты, преимущественно юдофильское. Накануне 2000 г. я написал статью на белорусском, в которой призвал еврейских деятелей к диалогу с деятелями круга «Нашай Нівы», и отнёс её в недавно созданную газету «Берега». Замредактора отреагировал примерно так: «Мы бы с удовольствием напечатали, но по-белорусски вообще ничего не печатаем».

Совпадением это было или нет, но примерно через месяц на связь вышли представители журнала «ARCHE», рассказали, что готовится «еврейский номер» (уж не помню, называли его тогда «габрэйскім» или «жыдоўскім»). Предварительно предложили поучаствовать в «сайд-проекте» «ARCHE-Скарына» – своего рода спецвыпуске журнала, посвящённом критике разнообразных культурных и политических явлений. Мне было что сказать о «Нашай Ніве», и в апреле 2000 г. вышло эссе: «Яўрэйскі погляд на “жыдоўскі нумар”». В частности, оспорил мнение Андрея Дынько: «Большинство оставшихся здесь трудно назвать евреями белорусскими. Белорусских уничтожили в войну, а эти приехали сюда после войны». Впрочем, я нашёл объяснение, почему авторы «НН» сомневались в белорусскости местных евреев: последние в конце 1990-х (как и сейчас) отдавали предпочтение русскому языку. Оценок этому факту не давал и не советовал белорусскоязычным разговаривать с евреями, «держа кнут в руках».

Высказал я и своё мнение о слове «жыд»: «да, сторонники жыда могут сослаться на Ф. Богушевича, Янку Купалу, Змитрока Бядулю и др., но, как мне кажется, не всё из прошлого имеет одинаковую ценность. Если название яўрэй прижилось, в том числе в белорусской литературе, то надо ли возвращаться к архаичной форме? С. Шупа [один из авторов «НН»] вспоминает о том, что слово жыд вызывает у нынешних людей болезненные ассоциации, т. к. употреблялось коллаборационистами во время Второй мировой войны. Он даже констатирует: Слово «жыд» погибло в пламени Холокоста – но всё-таки его использует».

С другой стороны, я не чувствовал себя на «информационной войне» и не считал, что само по себе употребление архаичного слова – великий грех (если с оскорбительной интонацией или в уничижительном контексте, вроде «брудны жыд», то другое дело). По-видимому, не считали так и еврейские организации.

В мае 2000 г. тиражом 1200 экз. вышел «Габрэйскі нумар» журнала «ARCHE», спонсированный «Джойнтом». В этом собрании статей, эссе, стихов, пословиц и переводов современные авторы спокойно употребляли варианты «яўрэй», «габрэй» и «жыд» (Виталь Зайка предпочитал вариант «гэбрай»). Редактор «ARCHE» Андрей Дынько объяснял в предисловии: «У белорусов для евреев [в оригинале “габрэяў – В. Р.] есть целый ряд равноправных этнонимов. И каждый из этих этнонимов дорог, с каждым жаль расставаться. Даже слово жыды, такое болезненное для евреев российской культуры, не хочет пропадать. Хотя Сергей Шупа и писал: Это слово погибло в пламени Холокоста, но очень уж дорог для нас тот белорусский культурный контекст, который стоит за ним – прежде всего масштабное стихотворение Янки Купалы [1919 г.] с его Я веру вам, жыды… Языковые разногласия не должны вставать у нас на пути». Минская газета «Авив» опубликовала в сентябре 2000 г. вполне благожелательный отзыв о том «еврейском номере» – «Советы журнала “ARCHE”».

И после весны 2000 г. я нередко встречал слово «жыд» и производные от него на страницах «Нашай Нівы». Осенью 2000 г. «НН» поместила заметку под заголовком «З новым годам, жыды!» по случаю Рош Ашонэ. Пожал плечами… Но эту же заметку на сайте газеты обнаружил зам. начальника Белтелерадиокомпании Александр Зимовский и ухватился за неё в своей программе «Рэзананс». Смысл его послания был такой: белорусские националисты сплошь антисемиты, и если к власти в Беларуси придут идеологи «Нашай Нівы», то они станут рассылать «жыдам» поздравления вместе с жёлтыми звёздами.

Я оставил сообщение в электронной гостевой книге «НН» (тогда ещё мало кто имел доступ к интернету) и отправил ехидную заметку в газету «Берега»: мол, Зимовский дёшево пиарится. В январе 2001 г., в «Берегах» появилось большое интервью с редактором «НН», тем же А. Дынько. Он объяснял: «Я не думаю, что слово жыд себя дискредитировало… Приходил в нашу редакцию Яков Гутман, президент Всемирной ассоциации белорусских евреев. Писал об этом и политолог Вольф Рубинчик. Они трактовали сказанное в телепередаче как умышленное желание властей вбить клин между белорусским и еврейским народами [не знаю, как Гутман, а я таких выводов не делал. – В. Р.]… При выпуске журнала ARCHE и еврейского номера Нашей Нивы в редакции проходили жаркие дискуссии: стоит ли пользоваться этим словом. В частности, Галина Синило, преподаватель филологического факультета университета, была категорически против слова жыд. Однако мы посчитали, что если это слово использовали такие писатели, как Змитрок Бядуля и Янка Купала, значит, оно будет существовать в языке и в будущем. Здесь возникает вопрос не только о чистоте языка, но и о чистоте мышления: если мы не придаём слову никакого отрицательного оттенка, значит, в нашем восприятии евреев нет ничего оскорбительного».

Видимо, для «равновесия» в марте 2001 г. «Берега» напечатали отзыв на интервью с А. Дынько пенсионера из Мстиславля Ефима Шлёмовича Есенкина: «Как «коренной еврей из глубинки», я не смог обойти дискуссию по поводу позорного слова жид. Для меня бесспорно, что оно оскорбительно для евреев… Хотела она того или нет, но газета [«Наша Ніва»] своим приветствием оскорбила и унизила еврейский народ».

В приложении к израильской газете «Новости недели» («Еврейский камертон», 20.12.2001) журналистка Галина Айзенштадт, которая до алии работала на белорусскую службу «Радыё Свабода», возмущалась тем, что в конце 1990-х звучало в эфире этого радио, и тем, что «слово жид [видимо, всё-таки имелось в виду жыд. – В. Р.] в интеллигентской среде давно заменило слово еврей [видимо, всё-таки яўрэй. – В. Р.]… Что при этом чувствуют евреи, когда их оскорбляют, как всегда, в расчет не принимается Кто “оштрафует” интеллектуалов-лингвистов? Мы сами, если восстанем против их далеко не наивных и хорошо продуманных “творческих опытов». В начале 2002 г. я написал ответ, где подчеркнул: «Я – еврей, но само по себе, вне уничижительного контекста, слово “жыд” в лексиконе носителей белорусского языка оскорбить меня не может. Не оскорбляет же никого статья Самуила Плавника – Змитрака Бядули – “Жыды на Беларусі”».

Тем временем в январе 2002 г. в Минске начала выходить газета «Анахну кан», которую я представил миру так: «Незалежная яўрэйская газета». В ней использовались по мере надобности белорусский и русский языки, а также идиш и иврит. Я полагал, что если слово «жыд» и возможно «девальвировать», то лишь путём создания качественного продукта, который будет маркирован как «яўрэйскі». Естественно, в «Анахну кан» говорилось преимущественно о «яўрэях», а слово «жыд» и т.п. использовались при отсылке к прошлому. Впрочем… В ноябре 2002 г. («АК», № 10) опубликовал заметку своего товарища по ЕГУ, политолога и этнолога Владислава Гарбацкого «Сьмелая жыдоўка». Приведу фрагменты в переводе с белорусского:

В городах «жыд», «жыдоўка» – настоящее оскорбление, но ведь в городах даже слово «колхозник» приобретает отрицательный оттенок. Чтобы понять второй смысл слова «жыд» или такого выражения как «сьмелая жыдоўка», нужно обратиться к деревне. Например, жители Восточной Витебщины – Оршанщины, Дубровенщины, а также Лиозненщины, говоря «сьмелы жыд»/«сьмелая жыдоўка», понимают под этим личность отважную, принципиальную, умеющую рисковать ради собственных интересов. Так говорят жители деревень Брыли, Сяглово, Крапивно. В одной из оршанских деревень бабуля объяснила мне, что «смелы жыд» – это «асоба дабіюшчая», имеющая цель в жизни… а в понимании сельского жителя иметь цель и достичь её (на работе, в семье…) – это главное в жизни.

Интересно, что жизненность выражения «сьмелая жыдоўка» обеспечивается не только благодаря деревенским белорусам, но и благодаря белорусам зарубежья – например, Ханты-Мансийского округа [где В. Гарбацкий жил в 1990-х. – В. Р.]. Хантыйские белорусы по большей части ассимилированы в российскую культуру… лишь изредка в их языке проскакивают «белорусизмы», одним из которых как раз и является выражение «сьмелая жыдоўка» – почему-то именно в женском роде. Хантыйские белорусы довольно часто говорят «во, ты сьмелая жыдоўка» в отношении человека, который знает, чего хочет, рискует и без колебаний строит свою жизнь.

Написал краткое послесловие от редакции: «Мы сдержанно относимся к словам жыд, жыдоўкаи др. Газета наша – яўрэйская. Однако мы отказываемся упрекать в антисемитизме белорусскоязычных граждан, которые употребляют слово жыд, при этом, очевидно, не имея в виду нас оскорбить». Одной читательнице из Старых Дорог этого показалось мало, она позвонила мне в Минск, уверяя, что публикация «Сьмелая жыдоўка» – моя ошибка, что автор заметки – часть хитрого антисемитского плана…

В 2006–2008 гг. с участием минского клезмера Дмитрия (Зисла) Слеповича, защитившего кандидатскую диссертацию о музыке восточноевропейских евреев, в столице прошли три небольших клезмерских фестиваля под названием «Жыдовішча».

Источник скриншота: https://by-afisha.livejournal.com/53231.html

Эта традиция прекратилась, насколько я знаю, не из-за протестов возмущённых активистов, а в связи с отъездом г-на Слеповича – который одно время даже числился руководителем молодёжной секции вышеупомянутого МОЕКа – за океан (2008).

Летом 2008 г. в Минске тиражом 1000 экз. вышел большой идиш-белорусский словарь, составленный Александром (Алесем) Астраухом. В нём слово «jid» переводится с идиша как «гэбрэй, жыд; чалавек, асоба, спадар», а «jidiš» как «ідыш, жыдоўская мова». А. Астраух не был подвергнут за такую «вольность» остракизму местными еврейскими организациями, и слава Б-гу. Осенью 2008 г. во время презентации в центре Минска тогдашняя директор(-ка) музея истории и культуры евреев Беларуси Инна Герасимова засыпала комплиментами составителя словаря, работавшего над изданием около 10 лет. Фрагменты этой работы под названием «Жыдоўскія прыказкі і прымаўкі» публиковались в том самом «еврейском» номере «ARCHE» (2000).

А. Астраух дарит свой словарь д-ру Лее Гарфинкель (Киев, 2014). Фото отсюда

В 2012 г. на сайте «Будзьма» появился «реактивный» материал: Александра Дорская в связи со скандалом в Украине захотела узнать, «как воспринимается издревле нейтральный этноним жыд в современном белорусском языке». Обратилась к блогеру Евгению Липковичу, литератору Павлу Костюкевичу и бизнесмену Юрию Зиссеру. Избранное из их мнений в переводе с белорусского:

Е. Липкович: «Что касается использования в белорусском языке слова жыд, я думаю, что если еврейскому сообществу не будет нравиться, то по-хорошему не стоит его использовать, какими бы историческими реалиями и лингвистической необходимостью это ни обосновывали. Но если община согласится – то почему бы и нет.

Никто же не использует в отношении белорусов слово бульбаш, понимая, что это может затронуть национальные чувства. Так и с жыдом – дело деликатное». NB: что такое «община» в понимании Е. Липковича, из материала неясно.

П. Костюкевич: «Жыд, жыдоўка” – исконные белорусские и украинские слова. Слова “яўрэй”, “габрэй” і “гэбрай” – более поздние… Знаю много людей – даже прогрессивно настроенных – которые обижаются на слово жыд, и много таких, которые относятся к этому слову нормально.

Проблема слова “жыд” в белорусском языке – не проблема белорусско-еврейских отношений, а проблема самостоятельности, самодостаточности (самости) белорусского языка в РБ, с которыми, как мы все прекрасно знаем, не всё ладно. Насколько белорусское общество готово к слову «жыд», настолько оно готово к публичному белорусскоязычию, скажем, в делопроизводстве, армии, в будничной жизни».

Ю. Зиссер: «Формальное наличие какого-нибудь слова в языке ещё не делает уместным его использование в любой ситуации. Мы имеем дело с распространённым во всех языках мира явлением смены семантики слова во времени. Да, в ХIХ веке cлово “жыд” звучало привычно вместе с “маскалём” и в белорусском, и в украинском языке. Но на протяжении ХХ века в восточноевропейских языках сформировалась однозначно негативная семантика слова “жыд” (кстати, вместе с “маскалём”)… Даже ироничное “бульбаши” в отношении белорусов и близко не имеет такой сильной негативной коннотации, как “жыды” в отношении евреев. И если мы хотим в Европу, то из трёх названий этноса (“яўрэй”, “габрэй” и “жыд”) должны использовать два нейтральных, а старое название из XIX века оставить историкам… Надеюсь, в Беларуси евреев не будут называть “жидами” ни на каком языке». Не совсем понятно, как стремление в Европу связано с отказом от слова «жыд» – видимо, Ю. З. имел в виду принятие норм политкорректности, на которые семь лет назад возлагалось куда больше надежд, чем ныне.

То ли во имя политкорректности, то ли по иным причинам «Наша Ніва» в 2010-х гг. свела к минимуму употребление слова «жыд» и ему подобных. Впрочем, литераторы от «крамолы» не отказались: например, Владимир Лобач в рассказе, опубликованном 23.11.2013, упомянул «жыдоў з мястэчка».

В 2010 г. поэт Феликс Баторин (Хаймович; род. в 1948 г., сын бывшего узника Минского гетто и партизана Бориса Хаймовича) написал такие строки: «Перш чым сцвярджаць: “Антысеміт!” – / Cпадар хай зразумее, – / Не ў тым бяда, што кажуць “жыд”, / Бяда, што б’юць габрэя!» В переводе с белорусского: «Прежде чем утверждать: “Антисемит!” – / Пусть господин поймёт, – / Не в том беда, что говорят “жыд”, / Беда, что бьют еврея!». Они вошли в книгу Ф. Баторина «Яблычны пах цішыні» (Минск, 2018). А в 2014 г. Зисл Слепович во главе ансамбля «Litvakus» (США) выпустил альбом «Raysn». Среди номеров на идише была и старая песня на белорусском, где фигурирует «Хайка-жыдоўка» (ранее она исполнялась, в частности, в рамках проекта «Крамбамбуля»). Альбом «Raysn» получил признание и в Беларуси.

Мне казалось, что к концу 2010-х гг. проблема «жыда», «габрэя», «яўрэя» утратила свою остроту и актуальность – «кто как хацит, тот так и гаварыт», лишь бы не обзываться – но не тут-то было…

(2-я часть следует)

Вольф Рубинчик, г. Минск

16.09.2019

wrubinchyk[at]gmail.com

Опубликовано 16.09.2019  22:07

Отклики

Зиссеровское сравнение «жыда» с «маскалём» не совсем правильное, но ещё ярче отражает семантические сдвиги: если почитать, например, раннего Тараса Шевченко, у него то и дело кого-то из крестьян-украинцев «забирают в москали». Перевод пьесы Ивана Котляревского «Москаль-чарівник» (1819) на русский язык называется «Солдат-чародей» тоже вовсе (не только) из уважения к «старшему брату». Москаль (был) тот, кто служил российскому царю.

Пётр Резванов, г. Минск    (17.09.2019  16:33)

*

Интересный обзор.

Если полистать газеты, то, думается, слово «габрэй» первым в нашей печати употребил я. Услышал это слово ещё при советах от одной белорусской польки (она говорила «гэбраі»), а затем полез в книжки. Помнится, и с Алесем Рязановым это слово «обсасывал».

А когда во время премьерства Ариэля Шарона началась драма «на территориях», когда Европа снова гадила Израилю, я написал текст «Чаму я жыд». Он печатался в «Нашай Ніве», был переведен на русский язык.

Анатоль Сидоревич, г. Минск (перевод с бел.; 17.09.2019 21:14)

*

Когда в 1993 году выбиралось название для Всемирной ассоциации белорусских евреев, я консультировался в Нью-Йорке с покойным Геннадием Буравкиным. Он возглавлял миссию Беларуси в ООН. По его рекомендации было выбрано для белорусскоязычного варианта слово «габрэяў». Это слово – и в надписи на памятнике в Мозыре, на месте самосожжения местных евреев в 1941 году. Текст был согласован в Академии наук Беларуси.

Яков Гутман, Нью-Йорк  (17.09.2019  22:39)

Роман ХУДАЛЧ. Две с половиной рецензии на две книги

Тексты Р. Худалча, приуроченные к выходу книг на белорусском языке, были, что более чем естественно, опубликованы сперва по-белорусски (в fb). Мы посовещались и решили, что и русскоязычным нашим читателям интересно будет познакомиться с рассуждениями о творчестве А. Северинец и К. Бонды, а потому перевели эти рассуждения на «великий и могучий». Кстати, один из героев книги А. Северинец – Мойше Кульбак, и действие происходит, среди прочих минских мест, в редакции журнала «Штерн». – belisrael.

* * *

Роман Худалч

Два взгляда на роман Анны Северинец «Гостиница “Бельгия”» – добродушный и критичный

ДОБРОДУШНЫЙ

Молодняк: секс, драгз, рок-н-ролл

(Евангелие от Анны)

Sex&drugs&rock&roll – девиз каждого молодого поколения. Разве что drugs и rock-n-roll у каждого свои. Ну, а секс со времён Адама изменился мало…

В романе Анны Северинец «Гостиница “Бельгия”» как раз описываются все эти необходимые составляющие молодости.

1920-е годы, юная советская Беларусь, и такие же юные литераторы, создающие своё объединение «Молодняк». Не беда, что вместо псилоцибинов и травки у них обычная водка, а вместо рок-н-ролла – поэзия.

Основной герой романа – поэт Алесь Дударь, личность реальная. Он написал стихотворение «Пасеклі Край наш папалам», за которое был выслан в Смоленск на три года.

Следует отметить, что практически все персонажи «Гостиницы «Бельгии»» – реальные люди, которые жили и действовали в 20-30-х годах прошлого века: читатель встретит и Янку Купалу, и наркома земледелия [БССР] Дмитрия Прищепова, и поэта Владимира Дубовку… Чуть ли не единственный придуманный персонаж – Настя Нарутович, которая ведёт свой рассказ о Дударе и «Молодняке». Но и её соло вплетается в авторскую хвалебную песнь Дударю.

Да, это ода литератору, чьим творчеством Анна Северинец искренне увлекается. Каждый, кто хотя бы немного следить за белорусским публичным пространством, знает об этом увлечении Алесем Дударем – авторка его не прячет.

Романный Дударь – своеобразный Джек Воробей: безусловный лидер и харизматик, более близкий к трикстеру, чем к безусловно позитивному или негативному герою.

Да, авторка не утаивает неприятные черты своего персонажа. Он любит пьяные загулы с друзьями в отеле «Европа», ходит по проституткам, одновременно ухаживает за двумя барышнями, забывает о своих же обещаниях товарищам по «Молодняку» и злится, когда ему об этом напоминают…

Особенно непривлекательной выглядит история с молодняковцем Анатолием Вольным и его женой-буфетчицей. Писатель решил быть ближе к народу и взял себе в жёны девушку из «городских низов». Однако затем интеллигентский морок прошёл, и Вольный понял, что буфетчица ему не ровня: стихов не понимает, о литературе поговорить не может… Брошенную жену стали «утешать» другие молодняковцы, в том числе и Дударь. Доутешались до того, что она оказалась на панели, среди уличных проституток.

Анна Северинец не оправдывает своего героя за этот поступок, как не оправдывает его и за жгучую зависть и нелюбовь к другому литератору – Владимиру Дубовке. Но всё это – часть того рок-н-ролла, той поэзии, которыми живёт Дударь. Без этих минусов его характер был бы неполным.

(Например, таким одномерным получился у писательницы Владимир Дубовка – позитивный, умный, красивый, радетель за Отчизну… Объёмность ему придаёт именно взгляд глазами Дударя – с ненавистью к этому франтоватому московскому белорусу, который ставит себя выше их, местных молодняковцев…)

Правда, упрекать своего персонажа Северинец тоже не спешит. Создавал оглобельную литературную критику под псевдонимом «Тодар Глыбоцкі»? Так ведь был принуждён к этому поведением своих бывших соратников. Писал покаянные письма за своё поведение? Вынуждался к этому политическими обстоятельствами. Как и был вынужден пойти на некоторое сотрудничество с «органами».

Рок-н-ролл уже отзвучал, а рок-н-рольщик этого не заметил. Дальнейший путь в тюремную камеру и под расстрельную пулю – словно лишний довесок: трагедия случилась значительно раньше…

Анна Северинец в послесловии к роману пишет: «Мне важно отметить, что в романе «Гостиница “Бельгия”» почти нет художественного вымысла. В любом случае он здесь минимальный. Чаще всего этот текст – пересказанный архивный документ, газетная статья, черновик воспоминаний, страница мемуаров, стихотворение, рассказ, критический отзыв, хроника “толстого” журнала».

Словом, «фильм основан на реальных событиях», как принято отмечать в нынешних кинолентах.

Правда, изучать историю «Молодняка» по этому роману «с нуля» вряд ли стоит. Авторка обходит общеизвестные хрестоматийные моменты и выделяет менее известные – всё ради того, чтобы оживить эпоху. Поэтому о традиционном молодняковском «бодании со старшими» здесь не встретишь ни слова: молодые и старые литераторы чуть ли не в обнимку ходят.

P.S. Расшифровывать название романа «Гостиница “Бельгия”» не хочу – оно будет легко понятна любому читателю произведения. Но не могу не воздержаться от замечания в духе литературного критика из объединения «Узвышша» Антона Адамовича. В названии поэмы Язэпа Пущи «Цень консула» критик вычитал антисоветскую фигу в кармане – аббревиатуру «ЦК».

Так и в романе Анны Северинец за спинами персонажей постаянно маячит романная аббревиатура – ГБ.

P.P.S. Издательство «Регистр» выпускает уже второй роман Анны Северинец. На обложке книги отмечено: «От авторки бестселлера “День Святого Патрика”». Пользуясь тем, что романы Северинец становятся бестселлерами, издательство нахально игнорирует качество издания. Корректорских погрешностей в новой книге немного меньше, чем в «ДСП», но всё равно для бестселлера можно было бы нанять корректора, а не только стиль-редактора и ответственного за выпуск.

КРИТИЧНЫЙ

Перевёртыш Алесь Дударь

«История – это политика, обращённая в прошлое», – сказал кто-то из остроумцев. «Историю пишут победители», – добавил другой. Эти две максимы следует держать в памяти, читая роман Анны Северинец «Гостиница “Бельгія”».

Нам предлагают взглянуть на литературное объединение «Молодняк» – пожалуй, самую задиристую из белорусских литературных организаций. Авторка рассказывает нам историю в лучших голливудских традициях: экшн, секс, рок-н-ролл… А, нет, это не рок-н-ролл — это поэзия 1920-х. Бунтарская, дерзкая, с высоко поднятой головой.

В центре событий – поэт Алесь Дударь, он же Шурка Дайлидович. Личность эта для авторки не случайная: Дударь у неё – мера всех (поэтических) вещей. Это знает каждый, кто хотя бы немного сталкивался в публичном пространстве с высказываниями Анны Северинец на тему литературы. (Впрочем, не столкнуться с ними трудновато: Анна – словно та неуёмная любимая женщина, которая царит сразу и в доме, и в мыслях, и в кошельке, и в сердце, и в почках. Так и высказывания Северинец можно встретить и на TUT.by, и на сайте «Нашай нівы», и на радио «Свабода»…)

В «Гостинице “Бельгия”» мир тоже вертится вокруг Дударя – его «Молодняка», его друзей и любимых. Безусловно, образ этого неугомонного поэта авторке удался: Дударь у неё живой, нешаблонный. Он и поэт, и борец за белорусскость, и бабник (а кто из поэтов не без того?)…

Дударю у Северинец веришь. Но только до того момента, пока не сопоставляешь романный мир с историческими реалиями. Анну Северинец подвело желание создать романтического героя – в духе тех самых романтических 1920-х.

Поэтому в «Гостинице “Бельгия”» читатель не найдёт ни единого слова о том, как Алесь Дударь занимался литературными доносами на своих конкурентов. Владимира Дубовку и Язепа Пущу он обвинял в «разложении молодёжи буржуазной поэзией», которая попала под влияние российских поэтов Игоря Северянина и Александра Вертинского (оба «декадента» оказались в «белогвардейской эмиграции»). Не самое безопасное сравнение в СССР 1928 года.

Андрей Мрый в своём «Письме другу трудящихся Иосифу Виссарионовичу Сталину» открыто писал, что именно Дударь вместе с соратниками Вольным и Гародней называли его роман «Записки Самсона Самосуя» антисоветским. И после этой оглобельной критики печать романа была прекращена…

Чем это отличается от сегодняшних речей кремлёвского телепропагандиста Дмитрия Киселёва? А тоже ведь человек имел славное прошлое – был награждён за «вклад в защиту независимости Литвы» (медаль Памяти 13 января).

Нетрудно догадаться, почему эти поступки Дударя в романе не отражены – слепить трагически-романтического героя из доносчика очень сложно. Это уже не лорд Байрон, а как минимум «Игра престолов», а то и вообще «Карточный домик» с его интригами и коварством.

Анна Северинец выступает как защитница «расстрелянных поэтов». Но следует ли безоговорочно защищать жертв репрессий, если эти же люди ранее сами укрепляли систему, которая затем их сожрала? Тем более что Дударь в своём изобличительном верноподданном пафосе служил советской власти не один: его друг и соратник Анатолий Вольный одобрил первую волну репрессий против бывших коллег.

Белорусское общество уже столкнулось с похожим вызовом, когда поляки хотели убрать имя Бронислава Тарашкевича с Белосточчины – как память о коммунистической эпохе. Белорусы заступились за репрессированного учёного и общественного деятеля – и услышали в ответ от поляков: а вы почитайте доносы, которые он писал в Москве в 1930-х.

Нам ещё надлежит осознать, что наши герои не были безукоризненными: среди них были и доносчики, и антисемиты, и перебежчики, которые, словно Микита Зносак [из пьесы Я. Купалы «Здешние»], меняли флаги при каждой новой власти. Делать вид, что таких фактов не было, уже не удастся – «казус Тарашкевича» это ярко выявил.

…А вообще-то роман у Анны Северинец получился интересный, читается легко и увлекательно. Даже хотелось бы, чтобы всё было только так и именно так, как описывает авторка. Правда, для этого придётся в очередной раз переписать историю.

(июль 2019 г.)

 

Катажына Бонда. Акулярнік

Katarzyna Bonda. Okularnik. Перевёл с польского языка Анатолий Брусевич. Издательство «Янушкевіч».

Когда моя подруга рекомендовала мне эту книгу, из её уст прозвучало: «У нас так никто не пишет».

Действительно, в Беларуси сегодня ТАК не пишет почти никто. И хотя авторка живёт в Польше, пишет по-польски и считается королевой польского детектива нашего времени, книгу её нам можно читать не только как детектив. Ибо все самые вкусные изюминки из этого кекса придётся выколупывать помимо собственно детективной линии.

События происходят на белорусско-польском пограничье. И это пограничье, это соседство и являются двигателем всей истории.

Главная героиня, бывшая полицейская Саша Залуска, чем-то напоминает бестолковых героинь-сыщиц Иоанны Хмелевской – соотечественницы Бонды. Но у Бонды всё более серьёзно: и бестолковость тут никто прощать не будет, и deus ex machina не появится, и за ошибки придётся отвечать.

…Писать о детективе – дело неблагодарное, слишком велика вероятность сбиться на спойлер. Поэтому сразу порекомендую, кому эту книгу читать надо обязательно – национальным романтикам прозападного толка.

Представьте: вы уже имеете своё государство, с национальными белорусскими властями, национальными деятелями в спецслужбах, национальным бизнесом… Думаете, это победа? Тогда вам обязательно надо читать книгу Бонды.

Читать это надо хотя бы для того, чтобы понять: у спецслужб всегда есть свои внутренние правила игры, которые не очень сильно зависят от окраски власти. И если вы думаете, что после «Нашей Победы» спецслужбы перестанут держать своих агентов в политических организациях, то очень сильно ошибаетесь.

Читать надо для того, чтобы понять, что белорусскую школу придётся долго ещё спасать. Ибо нормы Евросоюза предусматривают помощь национальным меньшинствам. И если на Белосточчине эта помощь идет белорусской школе (белорусы в Польше меньшинство), то в независимой Беларуси меньшинствами будут поляки, украинцы, евреи и… та-да-да-дам! – русские!

Читать надо для того, чтобы понять, что организованное меньшинство всегда сумеет навязать большинству свою волю. Но для этого меньшинство должно действительно иметь такую волю, а не беспомощно складывать лапки и просить слезливым тоном: «Ну, послушайте же нас»…

(август 2019 г.)

Перевод с белорусского

Опубликовано 13.09.2019  13:08

Памяти Ильи Кургана (26.5.1926-21.8.2019)

“Я Курган, про меня ещё Янка Купала писал”. Легендарный диктор — про старость, культуру и шутки



Снежана Инанец / Фото: Вадим Замировский / TUT.BY

 

«Гаворыць Мінск» — по этой фразе Илью Кургана знают даже те, кто  думает, что его не знает. Легендарный белорусский диктор встречает нас в прихожей квартиры на Карла Маркса. Отводит в комнату, где стены сверху донизу — книжные полки. Говорит: в соседней комнате творится то же самое. В первые же минуты знакомства успевает отпустить несколько острых шуточек. Сегодня, 26 мая, Илье Кургану исполнилось 90 лет. Незадолго до юбилея он поговорил с TUT.BY о жизни, старости, работе на радио и в театре, и о белорусском языке.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Про старость, пенсию и уважение

— Одна актриса известная, Раневская, говорила: старость — это невежество Бога, которое он допустил, — вздыхает Илья Курган, только войдя в комнату.

— Вы с ней согласны?

— Не знаю, но я считаю, что надо человека где-то раньше освобождать от себя.

— А что плохого в старости?

— Это эрзац какой-то уже, не человек. Ну так, бывший, бывший, — снова вздыхает Илья Львович. — Вам хорошо. В ближайшие пятьдесят лет вы этого не ощутите, наверное. Но это ужасно.

— А во сколько лет вы стали ощущать приход старости?

 

— Вы знаете, ну я псих, я ненормальный. Я серьезно. Я в 87 лет ушел на пенсию. Видите, сейчас все думают: «Боже мой: в 60 или в 63?!». А в 87! Почти на 25 лет больше, — глядя на блокнот, который появляется у меня в руках, собеседник отвлекается. — Ой, так же неудобно, в руках. Там, за подушкой, есть картонка, которую я подкладываю. Возьмите.

Когда дело улажено, продолжает отвечать на вопрос:

— Ну старость когда я ощутил? Если в 87 лет ушел на пенсию, значит, я был старый, но еще более-менее нормальный человек. Я преподавал, учил еще других даже. Причем они странным образом влюблялись в меня. Если б я вам показал письма студенческие — это ж какое-то чудо, ради этого стоит жить, наверное. Вот тут где-то фото девочки, одной из моих бывших студенток, — она звонила недавно, собирается приехать на день рождения ко мне из Парижа. Работает во французском театре. С ума сойти, ради этого ехать. Ненормальная, — смеется. — Ну, с кем поведешься.

В двери показывается Ванда, которую сын Ильи Львовича называет помощницей, а сам Илья Курган — то Вандушкой, то сиделкой. Она рассказывает, что отойдет на полчаса в магазин и если что — «он сможет сам закрыться на верхний замок».

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Понятно теперь? — подмигивает, смеясь, Илья Львович. — Ну, у него хватает ума. Закрывается он на верхний замок самостоятельно, если доберется до двери. Это вот и есть старость.

Помощница нужна на случай, если придется вызывать скорую — болячек хватает к таким годам. Она работает у Ильи Львовича уже три года.

О детстве, прозвище Патефон и минских гастролях МХАТа в первый день войны

О долгой жизни проще рассказывать с начала, с детства. О нем вспоминает и Илья Курган. Говорит, очень любил читать и на выданные родителями деньги вместо обедов покупал книги.

— Маме говорили: странный у вас ученик, учится только на двойки и на пятерки. Крайности. По гуманитарным — пятерки, а по математике получит тройку и ходит гордый, нос задрал… Но я такой остроумный был парень, вы бы знали! Помню, как сделал такую штуку. Если кусочек воздушного шара резинового надуть, сомкнуть и завязать — получится такой маленький шарик… Я сунул его в чернильницу-невыливайку, она стояла у учительницы на столе. Учительница ткнула пером. Взрыв! И она сразу: «Илья!». Я потом говорю: «Но как вы узнали?» — хохочет Илья Львович, потирая руки.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

В школе учительница вызывала его к доске и просила читать произведения вслух. Илье это дело нравилось так, что кличку от одноклассников «Наш патефон» считал похвалой.

В войну семья Ильи оказалась в эвакуации, в Самарканде. Помнит последние дни в Минске.

 

— Было 23 июня, я сидел, считал самолеты немецкие на крылечке. Мать мыла пол. Они бомбили. Тогда даже я сообразил, что опасно. На ночь ушли в лес. Июнь, жара, мы в легкой одежде какой-то. Утром пришли, а вместо дома — две большие кучи черного, страшного пепла, — произнося эти фразы, Илья Курган как будто чеканит слова. — Над одной кучей — «комін» русской печки, пониже, над второй — «голландки», повыше. Документы, деньги, ничего нет. Нет жилья — но это так, пустячок.

Семья отправилась в эвакуацию. Илья Львович вспоминает, что шли пешком — железная дорога уже не работала.

— Когда мы шли по Московскому шоссе — я думаю, эту картинку нельзя даже в кино снять — от края до края по черноте шли люди. В одном направлении — из Минска. Минчане шли, Минск шел. Старики, дети. Я, наверное, буду там лежать и вспоминать это шоссе. Немецкий самолет опускался над толпой — и на бреющем полете та-та-та-та-та… Промазать невозможно. Мать клала младшего на асфальт, а на него сверху ложилась, укрывала. Я тогда был в седьмом классе. Когда мы шли, я, представляете, думал: вот Германия — страна Гете, Бетховена. Я не мог понять, как так вышло. У меня билет был на дневной спектакль, на воскресенье, 22 июня. МХАТ был на гастролях у нас. В общем, спектакль получился такой, что… И этих артистов, стариков этих великих, даже не посадили сначала на какой-то транспорт. Они шли там же, шкандыбали. Потом, правда, их затолкали в грузовик. От Борисова до Москвы нас везли в «теплушках».

После войны Илья вернулся из эвакуации в Минск, потому что друг разузнал: тут открывается театральный институт. Чтобы в Минске были хоть какие-то деньги, мама сунула в руки коробку с яблоками — продать в Москве. Илья Львович помнит, как стеснялся, потому что до этого в жизни ничего не продавал.

— Я до театрального еще в железнодорожном техникуме учился. Потому что там больше хлеба давали, стипендия была повыше, чем где-то, и бесплатный проезд по железной дороге. Благодаря этому я смог приехать в Минск.

Театральный институт Илья Курган нашел в одном из корпусов Политехнического института. Вспоминает, что пришел на экзамен в военной югославской куртке отца, в теплых штанах и в галошах, подвязанных шнурками. Но такой вид поступающих в те годы был не в диковинку.

Спал на вокзале, потом на скамейке возле Купаловского театра.

— И надо же такому случиться. Если бы в романе каком написал, сказали бы: вот придумал, ловкач. Иду по Карла Маркса ночью. И столкнулся нос к носу с отцом. Когда я его увидел — ошалел. Он несколько дней назад вернулся в Минск из Германии, начал тут обустраиваться, чтобы забрать нас. Так мне уже стало полегче.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

О педагогах и о том, как стал диктором

— В институте (потом он станет Академией искусств) были фантастические педагоги. Мирович, Орлов — народные. Нас учили люди, которые зубы съели на театре. Теперь что делают? Меня это всегда потрясает. Окончил четвертый курс — и его назначают педагогом по какой-то дисциплине. Я говорю: нельзя этого делать. Я, например, пришел на преподавание, уже на радио наработавшись со словом: как актер, как диктор.

Вспоминает поддержку жены, которая ушла из жизни еще в семидесятых.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Сначала с женой мы жили у знакомой в ее домике уцелевшем. Знакомая с ее мамой выделили нам место под столом. Опустили скатерку до самого пола. Там мы и спали. Но ноги-то торчали, понимаете, — смеется. — Мы этот период в жизни потом называли «подстолье».

После учебы была возможность уехать в Витебск, в отличный театр. Но в Минске объявили конкурс на диктора-практиканта.

— Решил попробовать, а вдруг возьмут. Пришел — а там народищу! Прошел конкурс, потом уже из нас стали выбирать — место-то одно. На прослушивании сажали в студию, давали читать текст.

— Как-то готовили особенно голос? Тренировались?

— Никакие упражнения я не делал. Когда я поступил, никто еще этим не занимался. Набирали людей, у которых это есть. У меня был голос, но я его никак особенно не берег.

Первый эфир у практиканта был совсем скоро, 7 ноября. Дата ответственная, праздник.

— Когда я пришел на радио, там работали прекрасные специалисты: Ободовский, Стасевич, Ботвинник. Двадцать с лишним дикторов. Благополучнее тогда было — попадали те, у кого есть данные от природы.

— Какие-то замечания по отношению к нынешним дикторам, ведущим есть?

— На мой взгляд, деньги испортили людей. Раньше было больше тех, кто любил дело свое, а не деньги, которые платят за это.

— Но можно же и деньги зарабатывать, и говорить грамотно?

— Говорить грамотно можно, но многие в профессии сейчас не знают, что они неграмотные. Им это в голову не приходит — они не интересуются культурой, только деньгами.

Вопросами Илью Кургана не удивишь — за жизнь дал десятки интервью, а может, и сотни. Заслуженный артист, литературный консультант в Купаловском театре, профессор. К этому набору — множество регалий от коллег, друзей и учеников. «Вам не нужен Левитан — есть у вас Илья Курган», — фраза, которую о белорусском коллеге сам Левитан и сказал.

—  Читали как-то с Лилей Давыдович новыя вершы Аркадзя Куляшова, — в разговоре Илья Курган часто переходит на белорусский язык, чтобы лучше отразить суть сказанного. —  Так велось: сначала стихи на радио попадали, а потом уже всюду. Редактора мне сказали: позвонил Кулешов и сказал: «Я ж не думаў, што я такія добрыя вершы склаў».

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

Профессиональные байки Илья Львович рассказывает с оговоркой, что об этом уже написано. Но в юбилей вспомнить их все-таки не грех. Например, о том, как на партийную конференцию в Минск приехал Брежнев. Диктор Левитан тогда тоже прибыл в Минск. И Илья Курган договорился с коллегой, что самую ответственную речь тот прочтет в эфире за него — потому что сам был на гулянке с друзьями накануне. Левитан выручить согласился. Но в комнату Дворца спорта, откуда выходило в эфир Белорусское радио, попасть вовремя не смог. Не той формы пропуск, да и задержали московские журналисты. Илье Кургану на свой страх и риск пришлось выходить в эфир самому. Выверенный чистовик с печатями остался у Левитана, а Кургану пришлось читать по «пакамячанаму» черновику.

Или еще одна известная байка — про Сталина.

— Как-то срочно прислали текст из ЦК, немедленно давать в эфир. Это 70-летие Сталина было, последние его денечки. Все трясутся, не дай Бог что-нибудь случится — и от того еще больше волнуются. Начинаю читать. Сталин и армия. И на первой странице написано: «Сталін — прычына бяздольнасці савецкай арміі». Вы понимаете, если б я так и прочитал, я бы сейчас с вами не разговаривал, меня бы давно где-то сгноили. Я заменяю: «Сталін — прычына баяздольнасці…». Редактор, когда я ее позвал, побледнела. Нет, по-белорусски еще сильнее слово есть: «спалатнела». Бросилась на шею: «Илюша, спасибо за детей моих».

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Радио — это идеология, особенно в советские годы. Вы всегда были согласны с тем, что читаете?

— Я актер. Я могу играть Гамлета, а могу играть Полония. И надо всегда делать это с абсолютной убежденностью и верой. А так — я был не член партии даже. Приезжал из ЦК человек уговаривать, вызывали. А я говорю: ну понимаете, я тоже патриот, все это есть. Но я просто порядочный человек — мне не нужно формальное это все. Сейчас уже мне много раз предлагали креститься. Я еврей, но по вере — почти православный. Родители к другому не приучили, жена русская, дети русские… Но я не стал креститься, это все формально, а притворяться не хочу. Но когда у меня спрашивают: веришь в Бога? Я говорю: иногда. У меня бывали в жизни случаи, после которых человек не может оставаться живым.

 

—  Когда студенты мне приносят то, что они нашли в интернете, я понимаю, что там очень много надо выбирать. Я порой об этом думаю и боюсь всего этого немножко. Потому что это опять пахнет приспособлением к жизни. Как проще, как выгоднее. Знаете, вот когда я копаюсь в книгах — я читаю взахлеб…

«Нельзя всю жизнь только умные слова говорить. Повеситься можно»

Прощаясь с нами, Илья Курган снова вспоминает веселые истории.

Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Чего только не было. Было и такое: «Гаворыць Мінск. 10 гадзін, 15 дзяцей… Перадача для дзяцей». А все, слово не воробей, уже в эфир пошло.

Рассказывает, как представлялся на первой лекции студентам:

— Я Курган. Про меня еще Янка Купала писал: «Здзірванелы курган векавечны». Они хохочут. Как-то говорят: «Илья Львович, мы не понимаем иногда, когда вы в шутку говорите, а когда всерьез». Ответил: «Вот когда вы будете это различать, тогда мы с вами будем на одной волне». А как иначе? Нельзя всю жизнь жить и умные слова говорить. Повеситься можно. Шучу.

Оригинал 

Опубликовано 21.08.2019  10:48

Портрет века (о Якове Кругере)

Портрет века

август 5, 2019

14 мая 1869 года в Минске родился мальчик, мечтавший стать художником: невозможная идея в XIX веке для человека из бедной многодетной еврейской семьи. Но Яков Кругер был счастливчиком: вопреки всему он стал самым известным портретистом города. Родившись при царе, пережил Первую мировую войну, революцию, репрессии и умер гражданином СССР, оставив после себя галерею портретов своих современников.

Настасья Костюкович

Галопом по Европам

Его звали Янкель Мордухович Кругер. Сын минского ремесленника, он окончил начальную школу хедер и служил «мальчиком на посылках» в богатой семье. Рисовать было некогда, да и нельзя. Даже родившемуся на 18 лет позже Марку Шагалу влетало за портреты: религия запрещала евреям изображать человека. Так что талант художника у парня открылся случайно: ему было 14 лет, когда срисованный со стены минской гимназии портрет Тургенева попал к директору. Было решено на благотворительные средства отправить Кругера в Рисовальную школу Николая Мурашко в Киев, где учились Серов и Малевич. А через четыре года с рекомендательным письмом 18-летний Яков (изменивший еврейское имя на немецкий манер) поступал в Императорскую Академию художеств, но талант проиграл биографии: евреям запрещено было жить в столице Российской империи.

Вместо Петербурга его приняла Варшава, где Кругер год учился у известного портретиста Леопольда Горовица, переняв его манеру: классический парадный портрет, максимальное сходство и тонкий психологизм. Следующие семь лет Яков живет в Париже, где посещает частную академию Родольфа Жюлиана. Всё это время он существует на средства состоятельной родственницы Леи Кругер, жены управляющего имением Любаньских. Благодаря ее покровительству Яков путешествует по Европе: в Германии, Англии и Бельгии неизменно посещает лучшие картинные галереи. И верит, что его мечта быть художником станет явью. В 20 лет он рисует «Автопортрет в красном берете», проводя тонкую параллель между собой и Рафаэлем, тремя веками раньше изобразившим себя в таком же берете.

Школа Кругера

Весной 1895 года Якову было 26 лет. Он вернулся в Минск после семи лет учебы за границей. У него были огромный опыт, знания и мечта: открыть школу живописи в Минске. Право на это давала петербургская Академия художеств, куда его не приняли. Надеясь, что времена изменились, он в 1897 году с множеством европейских дипломов на руках подает прошение о зачислении. Даже с протекцией именитого Ильи Репина его взяли только вольнослушателем. А получить вид на жительство в столице Кругеру удалось лишь после прошения его педагога, художника-передвижника Маковского. Написанный в это время Кругером его самый знаменитый «Автопортрет с палитрой» на дешевом крупнозернистом холсте выдает крайне ограниченные средства, а широкий мазок и яркие краски – уверенность в себе.

В 1900 году Кругер снова в Минске. Его мечта осуществится шесть лет спустя, когда в мае 1906-го в доме кондитера Франца Венгрежцкого на Петропавловской улице начнет работу частная Рисовальная школа Якова Кругера, месяц учебы в которой стоил 5 рублей — большие деньги. «В школу ко мне приходили за много километров, пешком, из местечек и деревень босые подростки с горячим желанием развивать свои способности. И сколько талантов из народа погибло, не имея почву для своих дарований! Я делал всё, что мог, чтобы помочь своим собратьям«, — писал он.

Комиссия при Городской думе нашла мастерскую Кругера «хорошо обставленной», а его самого оценила как «опытного и преданного делу руководителя». Школе была предоставлена субсидия на 300 рублей, и теперь к бесплатным занятиям допускались не менее шести человек. Вероятно, именно в их числе был Хаим Сутин из Смиловичей. Рисовальную школу Якова прошли Михаил Кикоин, Исаак Мильчин, Иван Ахремчик, Михаил Станюта, скульптор Заир Азгур.

В одном доме со школой семья художника (жена и двое детей) занимала две комнаты. Тут же была мастерская этого модного минского портретиста, в своей аристократичной европейской манере изображающего городскую знать. Благодаря его кисти можно вглядеться в лицо дореволюционного Минска начала XX века. Легендарная минская художница Пальмира Мрочковская, одна из немногих спасшихся пассажиров «Титаника», скрипач Юлиан Жуховицкий – забытые имена, исчезнувшие человеческие истории.

Стёртые лица

В начале лета 1915 года Кругер с семьей покидает Минск, спасаясь от Первой мировой войны. А когда возвращается в 1921 году, то оказывается в другой стране и другом городе. Те, кого он писал, теперь в опале. Его героем отныне должен стать труженик-простолюдин. Яков (родом из семьи ремесленников) охотно берется рисовать рабочих и крестьян, но его фирменный почерк раскрывается только в психологическом портрете интеллектуалов. Он снова пишет лица эпохи: Якуба Коласа и Янку Купалу, Всеволода Игнатовского и Владислава Голубка, Соломона Михоэлса и Изю Харика. Рисует здания костелов, церквей и синагог, которые вскоре будут стерты с карты. И не мыслит себя вне белорусского контекста: ездит в этнографические экспедиции по Беларуси, пишет Калиновского и Скорину.

Но советская власть всё больше руководит кистью Кругера. В 30-е годы начинаются репрессии, под которые попали герои его полотен: Игнатовский, Червяков, Голодед, Голубок. От старого минского портретиста, которого критикуют за буржуазность, требуют монументального изображения героев труда. Он соглашается даже на портреты Сталина и его свиты. Когда в 1934 году в минском Доме художника шла первая персональная выставка Кругера, посвященная 40-летию его творческой деятельности, на ней были выставлены 49 работ разных лет. По сути – лишь последнего десятилития, ведь нельзя же вывесить портреты старого еврея, читающего Тору, директора частной мужской гимназии Фальковича или застрелившегося на допросе в 1931-ом президента АН БССР Игнатовского…

«Последний луч»

Так назвал свой последний автопортрет Яков Кругер, лишь за четыре месяца до смерти получивший звание Заслуженного деятеля искусств БССР, став вторым после Юрия Пэна белорусским художником, отмеченным властью. В 1939 году прошла его вторая персональная выставка, а в 1940-м Кругера не стало. И лишь недавно на Военном кладбище Минска была найдена его полузаброшенная могила.

Через год после его смерти сгорела мастерская, а когда в 1941 году в Минск пришла война, уцелевшие полотна не успели вывезти. Часть работ с выставки в Витебске эвакуировали в Саратов, где всю войну они хранились в сыром бомбоубежище. В Минск работы Кругера вернулись в 1947 году благодаря стараниям директора Художественного музея Елены Аладовой. По легенде, в конце войны солдат-белорус в одном из подвалов немецкого городка нашел два холста — портрета Купалы и Коласа. Так еще две работы Кругера вернулись в Минск. До нас дошли менее 30 картин художника, творившего почти полвека: 21 холст Кругера хранится в Национальном художественном музее, еще два – в Литературном музее Янки Купалы.

Оригинал

Опубликовано 06.08.2019  20:55