Tag Archives: Сен-Поль-де-Ванс

К 135-ЛЕТИЮ МАРКА ШАГАЛА

От belisrael. Воспоминания Бориса Галанова мы публиковали 5 лет назад, но за это время много воды утекло, поэтому возвращаемся к ним и дополняем свежими новостями.

«У Шагала в голове ангел»

Б. Галанов

Марка Шагала я увидел в Третьяковке на открытии выставки его рисунков, переданных им в дар галерее. Это было летом семьдесят третьего, спустя полвека после его отъезда за границу. Приехал бы раньше. Давно мечтал. Но Министерство культуры не спешило пригласить. На Западе Шагала признали одним из самых великих художников ХХ века. У нас и с признанием не торопились. Упоминали вскользь, сквозь зубы, почти всегда негативно. Картин не показывали. Еще в 20-е годы упрятали в запасники.

Здесь и далее – шагаловские рисунки из книги И. Э. Ронча «Мир Марка Шагала» 1967 г. (на идише). Книгу прислал нам пинчанин Р. Циперштейн

Когда Париж посетила Фурцева с визитом, на спектакле в «Гранд-опера» ее посадили рядом с Шагалом. Фурцева равнодушно рассматривала плафон оперы, расписанный художником. Прекрасные воздушные музы кружились в веселом хороводе. Шагал сказал Фурцевой, что хотел бы побывать на родине. Министерша ответила строго, как провинившемуся школьнику: «Не надо было уезжать».

Господи, если бы не уехал, как бы сложилась жизнь? Разделил бы судьбу Михоэлса, Бабеля, Мейерхольда. Мир не узнал бы его полотен.

В конце концов Министерство культуры смилостивилось. Посоветовались где надо и с кем надо. Пригласили.

В ту пору Шагалу было восемьдесят шесть. Поверить в это было трудно. Моложавый, подтянутый. Ходит легко, стремительно. Собравшимся на выставке сказал короткую речь. Ее записал и сохранил известный искусствовед Александр Каменский: «Вы не видите на моих глазах слез, ибо, как ни странно, вдали я душевно жил с моей родиной и родиной моих предков».

Мы подошли к Шагалу, представились, попросили дать интервью для «Литературной газеты». Назавтра в гостинице «Россия» он беседовал с нашим корреспондентом Наумом Маром. «Один час с Марком Шагалом» – кажется, впервые в советской прессе громко, во всеуслышание, с симпатией к художнику было произнесено его имя.

Недавно я перечитал это интервью. Шагал делился своими впечатлениями. Побывал в Большом театре, в Кремле, ездил в Ленинград. В Русском музее любовался дорогими ему Врубелем, Борисовым-Мусатовым, Левитаном. В Эрмитаже первым делом бросился к «своим» Рембрандтам. На Мойке отыскал дом бывшей школы поощрения художников. На дверях табличка «Союз художников». «Спрашиваю пожилую консьержку: «Мадам, не здесь ли прежде была школа поощрения художников? – «Да, товарищ, кажется здесь». Обрадовался, как маленький. Уже и сам вижу: вот она, моя лестница, здравствуй! А направо, за углом, дверь в кабинет директора школы Николая Константиновича Рериха».

Сколько дорогих воспоминаний! Но главного не запланировали: художника из Витебска не пустили в родной Витебск. Ради свидания с ним он готов был отказаться от любого запланированного мероприятия и всех, вместе взятых. Более неуклюжего, бестактного поступка нельзя было придумать и все-таки придумали! К встрече с Витебском готовился давно, ждал ее, мечтал о ней: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не разговаривал с твоими облаками, не опирался на твои заборы. Как грустный странник, я только нес все эти годы твое дыхание на своих картинах. Так беседовал с тобой и как во сне видел». И все-таки не довелось ни побеседовать, ни увидеть.

Он был ошеломлен, подавлен. Правда, в интервью сказал о своем огорчении вскользь, сославшись на свое здоровье: «Я решил отказаться от поездки в Витебск, потому что, как говорят, сильное волнение опасно для моего возраста».

Неправда. Ничего бы он так не решил. Чиновники решили за него. Из гуманных соображений? Да наплевать им было на его здоровье. Что эмоционально повлияет сильнее? Разрешение на поездку в Витебск или отказ? Искать старые витебские дворы и закоулки? Синагогу! Родительский дом. Сарай, на крыше которого дядя по ночам играл на скрипке? Где все это? Хватит ему впечатления от посещения Большого театра. Обойдется. На всякий случай дали понять, что Витебск вообще закрытый город. Иностранцев не пускают. Имеются военные объекты. Так что извините.

Прощаясь, Шагал подарил мне монографию о своем творчестве. На титульном листе написал: «Сен-Поль-де-Ванс. Будете во Франции, приезжайте. Сен-Поль открытый город для всех. Иностранцам к нам можно».

Я улыбнулся невеселой шутке Шагала и про себя подумал: дорогой Марк Захарович, до Сен-Поля мне добраться не легче, чем вам до Витебска.

Прошел год. Я был на Каннском фестивале. От Канна до Сен-Поля полсотни километров. Но надо доехать. Туда-обратно. Как бы дешево это ни стоило, моих фантастических суточных не хватит. Помог Володя.

В Канне я познакомился с владельцем маленького фотоателье «Пляж» Владимиром Абуковым, просто Володей, как он просил его величать. Выходец из России, он был влюблен в свою родную Евпаторию. «Канны ей в подметки не годятся. И не спорь, пожалуйста. Я согласен с Маяковским: «Очень жаль мне тех, которые не бывали в Евпатории». Voila». Было время, Володя считался в Канне фотообъективом № 1. Снимал всех кинозвезд. Но это время ушло. Теперь сидел в своей фотолаборатории за разноцветной занавеской из бамбуковых палочек, проявлял и печатал любительские снимки или подрабатывал на берегу, фотографируя девочек в бикини или пожилые семейные пары. О былой славе напоминала фотовитрина «Пляжа». Там блистали Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Клаудиа Кардинале. Я соблазнял Володю съездить на его «пежо» в Сен-Поль. Прибавишь к своей галерее портрет Шагала. Володя с сомнением качал головой. «Никто не узнает. Кому интересен старик? Позвал бы лучше в Сен-Тропец фотографировать Бриджит Бардо». Поехал по дружбе. Бескорыстно. Пообещав: «Ладно, сниму. Тебе не стыдно будет показать в Москве». Обещание сдержал, действительно прислал мне превосходный портрет Шагала с собственноручной подписью художника. «Как видишь, уговорами от меня многого можно добиться. Voila».

На развилке дорог, при въезде в город, мы увидели яркий щит: «Внимание. Ни шума, ни скорости. Зеленая зона Сен-Поля». Тихий, зеленый Сен-Поль с его узкими улочками и маленькой центральной площадью, откуда открывался вид на Приморские Альпы, с его увитыми диким виноградом домиками в точности походил на другие живописные городки, мимо которых мы проезжали. Художникам тут, должно быть, хорошо работалось. В разное время в этих местах жили Ренуар и Матисс, Леже и Пикассо.

Шагал встречает нас в просторном, светлом кабинете. Большое, чуть не в половину стены, окно выходит в сад. Солнце тепло и, кажется, по-особенному щедро освещает и этот белый дом под красной черепицей, и комнаты с ароматом цветов из сада, и причудливые шагаловские мозаики, и картины, картины…

Володя, неожиданно воодушевившись, начинает неутомимо щелкать фотоаппаратом, отбегает, приближается, присаживается на корточки, подняв аппарат высоко над головой.

– Вы сделаете меня сегодня знаменитым, – смеется Шагал.

Разговор заходит о поездке в Москву. Подробности еще свежи в памяти. Если невозможно рисовать карандашом, надо рисовать глазами, советовал Энгр. И, похоже, Шагал следовал этому совету. Он хочет приехать опять, специально. Написать несколько картин о родине, для родины.

– Может быть, их когда-нибудь выставят вместе с моими ранними работами. Ведь они почти все у вас.

Спрашиваю: помнит ли их Шагал?

– Еще бы! Помню лучше, чем вы можете себе представить. Помню свою каморку. В девятнадцатом писал там ночи напролет. Знаете, это все-таки было легче, чем лечь на матрас, присыпанный снегом. Впрочем, старался зря. К утру бедные мои листы желтели от сырости. Помню свои декорации для Еврейского театра. Помню, конечно, разные картины, те, что в России. Среди них несколько самых дорогих моему сердцу.

После паузы он задает вопрос, которого я ждал и опасался:

– Почему все-таки на моей родине не показывают моих картин? Почему о них не пишут? Нельзя? Не разрешают? Или не могут писать, потому что ничего невозможно увидеть?

Пока я собираюсь с духом, жена Шагала Валентина Григорьевна приходит мне на помощь:

– Марк, ну зачем ты портишь настроение хорошему человеку?

Но Шагал и не ждет ответа. Он высказал наболевшее, свою горечь и обиду. И сам перевел разговор:

– Господин Шагал, часто интересуются мои посетители, вы любите рисовать полеты? Да, люблю. Когда в хорошем настроении. Когда легко на душе, но часто я хочу улететь от преследующих меня ночных кошмаров. Выразить себя, свое состояние, свои полеты мне помогают не только люди – деревья, животные. Помогает женщина с охапкой сирени, помогает чистый белый цвет стволов березы, он кажется мне цветом счастливых. Во время войны я жил в Америке. Ехал с неохотой. Думал, что буду там делать?

Есть ли в Нью-Йорке трава, деревья? Его козы, которые играют на скрипке? Его голубые лошади и зеленые коровы, которые летают над Витебском и в Париже над Эйфелевой башней?

В соседней за кабинетом комнате висит автопортрет художника с ослом. Добрая и печальная морда занимает на полотне равноправное место с головой художника и даже чуточку теснит. Быть может, символизирует любовь художника к «малым сим». Старые мастера часто писали заказные портреты вельмож и автопортреты в обществе любимых охотничьих псов и породистых скакунов. Простой домашний скот разве не заслужил такой чести? В этом обществе он жил. Это детство художника.

Валентина Григорьевна говорит, что дед Шагала торговал скотом. Мальчик пропадал в его доме. С тех пор научился любить, жалеть и понимать животных. Вот на этом холсте, вероятно, изображен дед. Человек в картузе погоняет запряженную в телегу кобылу с раздутым брюхом. В ее чреве свернулся клубком еще не родившийся жеребенок. А в повозке задумчивая корова, которую дед везет на убой. Женщина, идущая за телегой с ягненком на плечах – в телеге ей уже места нет, – бабушка. С самых ранних лет знакомая сценка.

– Гены, – шутит Шагал. – Хотите отыскать гены? Не знаю, возможно, и так. Я плохой комментатор своих картин. Живопись не литература. Никогда заранее не могу придумать ни одного сюжета. Пикассо говорил: «У Шагала в голове ангел». Когда беру в руки кисть, просто немножечко мечтаю и немножечко вспоминаю. А критики мне потом объясняют, о чем я мечтал, что вспоминал. Свою родню? Свой Витебск? Он живет во мне восемьдесят лет. Скоро девяносто. И с этим ничего не поделаешь. В этом мое счастье и несчастье. Даже перспективу моих картин вижу из окон родительского дома на Второй Покровской улице. Так она тогда называлась. Теперь – товарища Дзержинского.

Над письменным столом Шагала большая картина в красноватых тонах. Панорама города, тоже, наверное, увиденная из окна на Второй Покровской улице. Теснятся бедные покосившиеся домишки. Человек в правом углу картины протягивает букет цветов своему городу. В левом – склоняется перед ним с любовью босоногий отрок. В руке палитра и кисть. А третья фигура, в глубине картины, с золотистым ореолом вокруг головы, как бы вдохновляет и благословляет художника. Сказочное шагаловское соединение фольклора с реальностью, фантастики и действительности.

Шагал говорит:

– Иногда молодые художники приносят мне свои работы. Они думают, я обрадуюсь, найдя в их картинах сходство с моими. Но это не так. Что толку в слепом подражании? Можно очень ловко скопировать внешние приемы, перенять их, не больше. У каждого художника есть свое, самое заветное, им одним пережитое, неповторимое. А кто, скажите, сможет повторить неповторимое, душу творчества, то, что не видел, не пережил, не знал? Кто за меня передаст самое «мое», все, что могу передать я? Ведь у меня свои краски, свой состав крови, унаследованный от матери, и незачем пытаться воссоздать все это химически, искусственным путем.

Шагал выходит со мной на веранду. По небу неспешно плывут перламутровые облака. А может быть, вовсе не облака, а шагаловские козы и овцы. Вокруг тишина: «Излюбленная, любезная сердцу». Такая, о которой поэт написал: «Царей и царств земных отрада – излюбленная тишина». Зеленая лужайка перед домом окаймлена густым лесопарком. Белеют стволы берез. Теперь я знаю, белый цвет березы – любимый цвет художника. На краю лужайки в тени каштана стоит причудливой формы белый камень. Шагал расписал его и украсил мозаикой. Мальчонка-пастушок или, может быть, какой-нибудь мелкий сельский божок, присев на корточки, свистит в дудочку. Это – дар Шагала Валентине Григорьевне, Ваве. Доброе ей напутствие в день рождения.

– Все, что я знаю, – говорит Шагал, – художник для того, чтобы успешно работать, должен любить. Я люблю людей и природу, люблю родину, которая почему-то меня не принимает. Люблю свою жену. Если каждый день смотришь в ее глаза, у тебя все будет хорошо.

Когда мы усаживались в машину, Шагал вдруг полюбопытствовал:

– Зачем вам понадобились мои фотографии? Собираетесь опубликовать интервью? У вас его не напечатают.

– Но предыдущее напечатали…

– Не знаю, не знаю! Тогда я был гостем Москвы. Проявили внимание. Об этикете позаботились.

…Интервью напечатали. Номер «Литературной газеты» я послал в Сен-Поль. От Шагала пришла открытка с видом – музей библейских рисунков Шагала, торжественно открывшийся в Ницце. «Я был так рад получить «Литературную газету» с теплым словом обо мне, – писал Шагал. – Спасибо вам и редакции. Может быть, еще увидимся». Он действительно был рад. Когда я вторично побывал в Сен-Поле, Шагал с надеждой говорил, что, может быть, наконец извлекут из запасников его картины и покажут. Очень дорожил знаками внимания родины, которые были так малы и редки. Всемирно признанный и прославленный, болезненно переживал молчание и забвение дома. С обидой сказал, что приезжавший сюда недавно известный советский писатель подарил ему свой роман во французском переводе: «Неужели подумал, что я мог забыть родной язык и не сумею прочитать книгу по-русски?»

Шагал умер в возрасте девяноста восьми лет. Писал до последних дней. «Что поделаешь, – говорил он мне, шутливо вздыхая, – это мой недостаток. Вот и жена жалуется: Шагал – странный тип. Каждое утро в мастерскую. А мне просто хочется, пока есть силы, еще немножко прибавить к тому, что есть».

Столетие со дня рождения мастера торжественно отмечали в Европе и за океаном. На этот раз и мы не отстали. Статьи, заметки, ретроспективная выставка в Пушкинском музее. Но сколько усилий понадобилось в свое время, чтобы протолкнуть в «Литературную газету» статью о Шагале! Я не стал посвящать Шагала в тайны ее прохождения. Он радовался публикации, счел ее многообещающей. Но тогдашнему заместителю главного редактора газеты В. А. Сырокомскому пришлось обзвонить полдесятка «вертушек», прежде чем он добился разрешения на «штучную» публикацию Шагала. Путь еще предстоял долгий.

Источник: Галанов Борис Ефимович. Записки на краю стола. Москва: Возвращение, 1996.

Выставка Марка Шагала в Варшаве

Начало: 30.04.2022 (10:00) Окончание: 24.07.2022 (19:00)

Национальный музей Польши (Варшава, Aleje Jerozolimskie 3)

Цена: 20 злотых

До 24 июля в Варшаве можно увидеть произведения Марка Шагала. В Национальном музее экспонируется недавно приобретенная коллекция из 14 его произведений.

Представленные работы были созданы в Западной Европе в 1960-1970-е годы, и цвета его произведений этого периода яркие и сочные. В некоторых приобретенных произведениях показаны сцены из Ветхого Завета, своеобразно, индивидуально интерпретированные, в других — влюбленные пары, букеты цветов и животные. Есть также отсылки к детству. изображенная действительность раскрывается на двух уровнях: реальном и фантастическом.

Празднование дня рождения Марка Шагала в Минске

Начало: 07.07.2022 (11:00) Окончание: 07.07.2022 (20:00)
Национальный центр современных искусств (Минск, ул. Некрасова, 3 и пр-т Независимости, 47)

Цена: от 7 рублей

7 июля Национальный центр современных искусств празднует день рождения Марка Шагала и приглашает присоединиться.

Вас ждут:

Мастер-класс «Живописные фантазии» (6+).

Мастер-класс «Что увидели мои глаза…» (12+).

Экскурсия по выставке «Марк Шагал: искусство видеть мир сердцем».

Кураторская экскурсия Надежды Хмыль по выставке «Навык счастья».

Просмотр и обсуждение мультфильма «Марк Шагал. Начало» (режиссёр Елена Петкевич).

Открытая экскурсия «Библия Марка Шагала. Обращение основателя авангарда».

Artist-talk с художником, участником выставки «Шагал. La Bible» Михаилом Дайлидовым.

Смотрите программу целиком по ссылке и регистрируйтесь на мероприятия!

Записаться можно также по телефону: +375 (17) 235-03-31. Цена билетов на выставку «Марк Шагал: искусство видеть мир сердцем» — 7 рублей, на выставку «Марк Шагал. La Bible» — 12 руб.

Опубликовано 06.07.2022  08:56

«У Шагала в голове ангел»

Б. Галанов

Марка Шагала я увидел в Третьяковке на открытии выставки его рисунков, переданных им в дар галерее. Это было летом семьдесят третьего, спустя полвека после его отъезда за границу. Приехал бы раньше. Давно мечтал. Но Министерство культуры не спешило пригласить. На Западе Шагала признали одним из самых великих художников ХХ века. У нас и с признанием не торопились. Упоминали вскользь, сквозь зубы, почти всегда негативно. Картин не показывали. Еще в 20-е годы упрятали в запасники.

   

Здесь и далее – шагаловские рисунки из книги И. Э. Ронча «Мир Марка Шагала» 1967 г. (на идише). Книгу прислал нам пинчанин Р. Циперштейн.

Когда Париж посетила Фурцева с визитом, на спектакле в «Гранд-опера» ее посадили рядом с Шагалом. Фурцева равнодушно рассматривала плафон оперы, расписанный художником. Прекрасные воздушные музы кружились в веселом хороводе. Шагал сказал Фурцевой, что хотел бы побывать на родине. Министерша ответила строго, как провинившемуся школьнику: «Не надо было уезжать».

Господи, если бы не уехал, как бы сложилась жизнь? Разделил бы судьбу Михоэлса, Бабеля, Мейерхольда. Мир не узнал бы его полотен.

В конце концов Министерство культуры смилостивилось. Посоветовались где надо и с кем надо. Пригласили.

В ту пору Шагалу было восемьдесят шесть. Поверить в это было трудно. Моложавый, подтянутый. Ходит легко, стремительно. Собравшимся на выставке сказал короткую речь. Ее записал и сохранил известный искусствовед Александр Каменский: «Вы не видите на моих глазах слез, ибо, как ни странно, вдали я душевно жил с моей родиной и родиной моих предков».

Мы подошли к Шагалу, представились, попросили дать интервью для «Литературной газеты». Назавтра в гостинице «Россия» он беседовал с нашим корреспондентом Наумом Маром. «Один час с Марком Шагалом» – кажется, впервые в советской прессе громко, во всеуслышание, с симпатией к художнику было произнесено его имя.

Недавно я перечитал это интервью. Шагал делился своими впечатлениями. Побывал в Большом театре, в Кремле, ездил в Ленинград. В Русском музее любовался дорогими ему Врубелем, Борисовым-Мусатовым, Левитаном. В Эрмитаже первым делом бросился к «своим» Рембрандтам. На Мойке отыскал дом бывшей школы поощрения художников. На дверях табличка «Союз художников». «Спрашиваю пожилую консьержку: «Мадам, не здесь ли прежде была школа поощрения художников? – «Да, товарищ, кажется здесь». Обрадовался, как маленький. Уже и сам вижу: вот она, моя лестница, здравствуй! А направо, за углом, дверь в кабинет директора школы Николая Константиновича Рериха».

Сколько дорогих воспоминаний! Но главного не запланировали: художника из Витебска не пустили в родной Витебск. Ради свидания с ним он готов был отказаться от любого запланированного мероприятия и всех, вместе взятых. Более неуклюжего, бестактного поступка нельзя было придумать и все-таки придумали! К встрече с Витебском готовился давно, ждал ее, мечтал о ней: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не разговаривал с твоими облаками, не опирался на твои заборы. Как грустный странник, я только нес все эти годы твое дыхание на своих картинах. Так беседовал с тобой и как во сне видел». И все-таки не довелось ни побеседовать, ни увидеть.

Он был ошеломлен, подавлен. Правда, в интервью сказал о своем огорчении вскользь, сославшись на свое здоровье: «Я решил отказаться от поездки в Витебск, потому что, как говорят, сильное волнение опасно для моего возраста».

Неправда. Ничего бы он так не решил. Чиновники решили за него. Из гуманных соображений? Да наплевать им было на его здоровье. Что эмоционально повлияет сильнее? Разрешение на поездку в Витебск или отказ? Искать старые витебские дворы и закоулки? Синагогу! Родительский дом. Сарай, на крыше которого дядя по ночам играл на скрипке? Где все это? Хватит ему впечатления от посещения Большого театра. Обойдется. На всякий случай дали понять, что Витебск вообще закрытый город. Иностранцев не пускают. Имеются военные объекты. Так что извините.

Прощаясь, Шагал подарил мне монографию о своем творчестве. На титульном листе написал: «Сен-Поль-де-Ванс. Будете во Франции, приезжайте. Сен-Поль открытый город для всех. Иностранцам к нам можно».

Я улыбнулся невеселой шутке Шагала и про себя подумал: дорогой Марк Захарович, до Сен-Поля мне добраться не легче, чем вам до Витебска.

Прошел год. Я был на Каннском фестивале. От Канна до Сен-Поля полсотни километров. Но надо доехать. Туда-обратно. Как бы дешево это ни стоило, моих фантастических суточных не хватит. Помог Володя.

В Канне я познакомился с владельцем маленького фотоателье «Пляж» Владимиром Абуковым, просто Володей, как он просил его величать. Выходец из России, он был влюблен в свою родную Евпаторию. «Канны ей в подметки не годятся. И не спорь, пожалуйста. Я согласен с Маяковским: «Очень жаль мне тех, которые не бывали в Евпатории». Voila». Было время, Володя считался в Канне фотообъективом № 1. Снимал всех кинозвезд. Но это время ушло. Теперь сидел в своей фотолаборатории за разноцветной занавеской из бамбуковых палочек, проявлял и печатал любительские снимки или подрабатывал на берегу, фотографируя девочек в бикини или пожилые семейные пары. О былой славе напоминала фотовитрина «Пляжа». Там блистали Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Клаудиа Кардинале. Я соблазнял Володю съездить на его «пежо» в Сен-Поль. Прибавишь к своей галерее портрет Шагала. Володя с сомнением качал головой. «Никто не узнает. Кому интересен старик? Позвал бы лучше в Сен-Тропец фотографировать Бриджит Бардо». Поехал по дружбе. Бескорыстно. Пообещав: «Ладно, сниму. Тебе не стыдно будет показать в Москве». Обещание сдержал, действительно прислал мне превосходный портрет Шагала с собственноручной подписью художника. «Как видишь, уговорами от меня многого можно добиться. Voila».

На развилке дорог, при въезде в город, мы увидели яркий щит: «Внимание. Ни шума, ни скорости. Зеленая зона Сен-Поля». Тихий, зеленый Сен-Поль с его узкими улочками и маленькой центральной площадью, откуда открывался вид на Приморские Альпы, с его увитыми диким виноградом домиками в точности походил на другие живописные городки, мимо которых мы проезжали. Художникам тут, должно быть, хорошо работалось. В разное время в этих местах жили Ренуар и Матисс, Леже и Пикассо.

Шагал встречает нас в просторном, светлом кабинете. Большое, чуть не в половину стены, окно выходит в сад. Солнце тепло и, кажется, по-особенному щедро освещает и этот белый дом под красной черепицей, и комнаты с ароматом цветов из сада, и причудливые шагаловские мозаики, и картины, картины…

Володя, неожиданно воодушевившись, начинает неутомимо щелкать фотоаппаратом, отбегает, приближается, присаживается на корточки, подняв аппарат высоко над головой.

– Вы сделаете меня сегодня знаменитым, – смеется Шагал.

Разговор заходит о поездке в Москву. Подробности еще свежи в памяти. Если невозможно рисовать карандашом, надо рисовать глазами, советовал Энгр. И, похоже, Шагал следовал этому совету. Он хочет приехать опять, специально. Написать несколько картин о родине, для родины.

– Может быть, их когда-нибудь выставят вместе с моими ранними работами. Ведь они почти все у вас.

Спрашиваю: помнит ли их Шагал?

– Еще бы! Помню лучше, чем вы можете себе представить. Помню свою каморку. В девятнадцатом писал там ночи напролет. Знаете, это все-таки было легче, чем лечь на матрас, присыпанный снегом. Впрочем, старался зря. К утру бедные мои листы желтели от сырости. Помню свои декорации для Еврейского театра. Помню, конечно, разные картины, те, что в России. Среди них несколько самых дорогих моему сердцу.

После паузы он задает вопрос, которого я ждал и опасался:

– Почему все-таки на моей родине не показывают моих картин? Почему о них не пишут? Нельзя? Не разрешают? Или не могут писать, потому что ничего невозможно увидеть?

Пока я собираюсь с духом, жена Шагала Валентина Григорьевна приходит мне на помощь:

– Марк, ну зачем ты портишь настроение хорошему человеку?

Но Шагал и не ждет ответа. Он высказал наболевшее, свою горечь и обиду. И сам перевел разговор:

– Господин Шагал, часто интересуются мои посетители, вы любите рисовать полеты? Да, люблю. Когда в хорошем настроении. Когда легко на душе, но часто я хочу улететь от преследующих меня ночных кошмаров. Выразить себя, свое состояние, свои полеты мне помогают не только люди – деревья, животные. Помогает женщина с охапкой сирени, помогает чистый белый цвет стволов березы, он кажется мне цветом счастливых. Во время войны я жил в Америке. Ехал с неохотой. Думал, что буду там делать?

Есть ли в Нью-Йорке трава, деревья? Его козы, которые играют на скрипке? Его голубые лошади и зеленые коровы, которые летают над Витебском и в Париже над Эйфелевой башней?

В соседней за кабинетом комнате висит автопортрет художника с ослом. Добрая и печальная морда занимает на полотне равноправное место с головой художника и даже чуточку теснит. Быть может, символизирует любовь художника к «малым сим». Старые мастера часто писали заказные портреты вельмож и автопортреты в обществе любимых охотничьих псов и породистых скакунов. Простой домашний скот разве не заслужил такой чести? В этом обществе он жил. Это детство художника.

Валентина Григорьевна говорит, что дед Шагала торговал скотом. Мальчик пропадал в его доме. С тех пор научился любить, жалеть и понимать животных. Вот на этом холсте, вероятно, изображен дед. Человек в картузе погоняет запряженную в телегу кобылу с раздутым брюхом. В ее чреве свернулся клубком еще не родившийся жеребенок. А в повозке задумчивая корова, которую дед везет на убой. Женщина, идущая за телегой с ягненком на плечах – в телеге ей уже места нет, – бабушка. С самых ранних лет знакомая сценка.

– Гены, – шутит Шагал. – Хотите отыскать гены? Не знаю, возможно, и так. Я плохой комментатор своих картин. Живопись не литература. Никогда заранее не могу придумать ни одного сюжета. Пикассо говорил: «У Шагала в голове ангел». Когда беру в руки кисть, просто немножечко мечтаю и немножечко вспоминаю. А критики мне потом объясняют, о чем я мечтал, что вспоминал. Свою родню? Свой Витебск? Он живет во мне восемьдесят лет. Скоро девяносто. И с этим ничего не поделаешь. В этом мое счастье и несчастье. Даже перспективу моих картин вижу из окон родительского дома на Второй Покровской улице. Так она тогда называлась. Теперь – товарища Дзержинского.

Над письменным столом Шагала большая картина в красноватых тонах. Панорама города, тоже, наверное, увиденная из окна на Второй Покровской улице. Теснятся бедные покосившиеся домишки. Человек в правом углу картины протягивает букет цветов своему городу. В левом – склоняется перед ним с любовью босоногий отрок. В руке палитра и кисть. А третья фигура, в глубине картины, с золотистым ореолом вокруг головы, как бы вдохновляет и благословляет художника. Сказочное шагаловское соединение фольклора с реальностью, фантастики и действительности.

Шагал говорит:

– Иногда молодые художники приносят мне свои работы. Они думают, я обрадуюсь, найдя в их картинах сходство с моими. Но это не так. Что толку в слепом подражании? Можно очень ловко скопировать внешние приемы, перенять их, не больше. У каждого художника есть свое, самое заветное, им одним пережитое, неповторимое. А кто, скажите, сможет повторить неповторимое, душу творчества, то, что не видел, не пережил, не знал? Кто за меня передаст самое «мое», все, что могу передать я? Ведь у меня свои краски, свой состав крови, унаследованный от матери, и незачем пытаться воссоздать все это химически, искусственным путем.

Шагал выходит со мной на веранду. По небу неспешно плывут перламутровые облака. А может быть, вовсе не облака, а шагаловские козы и овцы. Вокруг тишина: «Излюбленная, любезная сердцу». Такая, о которой поэт написал: «Царей и царств земных отрада – излюбленная тишина». Зеленая лужайка перед домом окаймлена густым лесопарком. Белеют стволы берез. Теперь я знаю, белый цвет березы – любимый цвет художника. На краю лужайки в тени каштана стоит причудливой формы белый камень. Шагал расписал его и украсил мозаикой. Мальчонка-пастушок или, может быть, какой-нибудь мелкий сельский божок, присев на корточки, свистит в дудочку. Это – дар Шагала Валентине Григорьевне, Ваве. Доброе ей напутствие в день рождения.

– Все, что я знаю, – говорит Шагал, – художник для того, чтобы успешно работать, должен любить. Я люблю людей и природу, люблю родину, которая почему-то меня не принимает. Люблю свою жену. Если каждый день смотришь в ее глаза, у тебя все будет хорошо.

Когда мы усаживались в машину, Шагал вдруг полюбопытствовал:

– Зачем вам понадобились мои фотографии? Собираетесь опубликовать интервью? У вас его не напечатают.

– Но предыдущее напечатали…

– Не знаю, не знаю! Тогда я был гостем Москвы. Проявили внимание. Об этикете позаботились.

…Интервью напечатали. Номер «Литературной газеты» я послал в Сен-Поль. От Шагала пришла открытка с видом – музей библейских рисунков Шагала, торжественно открывшийся в Ницце. «Я был так рад получить «Литературную газету» с теплым словом обо мне, – писал Шагал. – Спасибо вам и редакции. Может быть, еще увидимся». Он действительно был рад. Когда я вторично побывал в Сен-Поле, Шагал с надеждой говорил, что, может быть, наконец извлекут из запасников его картины и покажут. Очень дорожил знаками внимания родины, которые были так малы и редки. Всемирно признанный и прославленный, болезненно переживал молчание и забвение дома. С обидой сказал, что приезжавший сюда недавно известный советский писатель подарил ему свой роман во французском переводе: «Неужели подумал, что я мог забыть родной язык и не сумею прочитать книгу по-русски?»

Шагал умер в возрасте девяноста восьми лет. Писал до последних дней. «Что поделаешь, – говорил он мне, шутливо вздыхая, – это мой недостаток. Вот и жена жалуется: Шагал – странный тип. Каждое утро в мастерскую. А мне просто хочется, пока есть силы, еще немножко прибавить к тому, что есть».

Столетие со дня рождения мастера торжественно отмечали в Европе и за океаном. На этот раз и мы не отстали. Статьи, заметки, ретроспективная выставка в Пушкинском музее. Но сколько усилий понадобилось в свое время, чтобы протолкнуть в «Литературную газету» статью о Шагале! Я не стал посвящать Шагала в тайны ее прохождения. Он радовался публикации, счел ее многообещающей. Но тогдашнему заместителю главного редактора газеты В. А. Сырокомскому пришлось обзвонить полдесятка «вертушек», прежде чем он добился разрешения на «штучную» публикацию Шагала. Путь еще предстоял долгий.

Источник: Галанов Борис Ефимович. Записки на краю стола. Москва: Возвращение, 1996.

Опубликовано 17.07.2017  09:23