Tag Archives: Леонид Нузброх

Это осень. И много дней чьих-то рождений… (I)

Шалом. С Биньямином «Биби» Нетаньягу (иногда пишут «Нетаньяху») имею кое-что общее – иногда мы возвращаемся 🙂 Его блок на этот раз, в результате выборов 1 ноября, получил 64 мандата в Кнессете – любимое мною, как и прочими шахистами, число :)) Ну, и роста с ним я почти одинакового.

Вот поздравить без пяти минут победителя с 73-летием (21 окт. 2022) не успел, замотался. Однако привет ему из Вязынки (Молодечненский район), родины Янки Купалы!

Снято 23.10.2022

Почти уверен, что Биби распечатает эти мотивирующие фотки, повесит их в офисе 😉 Ведь ему во главе правительства трудновато будет – и большинство в парламенте не такое уж существенное, и возраст не совсем подходящий, чтобы снова входить в ту же реку, что 26 лет и 13 лет назад.

А напомнить, как Яков Кедми оценивал «своего» премьер-министра в конце 1990-х? Цитирую по книге ныне покойного Александра Бовина «Записки ненастоящего посла» (2001): «Поверхностный, невежественный, склонный к показухе, нечестный — такие эпитеты использовались. “Я обязан предупредить общественность”, — сказал бывший глава Бюро по связям, — что Биньямин Нетаньяху — опасный премьер-министр для Израиля. Опасен его образ мыслей, опасен путь принятия им решений, и это может привести государство к трагедии”». Выходит, отставной спецслужбист уже тогда проявил себя как банальный кликуша… Оставался таким в 2010-х, остаётся и поныне. Кривизну прогнозов от Кедми, судя по этой статье, даже многие запутинцы заприметили… но он не унимается: «По оценкам британской разведки, на Украину может быть введено в ноябре до 500 тысяч российских военных. Это не оставляет никаких шансов ВСУ… Основным событием может стать широкое ноябрьское наступление Российской армии на Украине». Даже не знаю, какой бы тут смайлик подошёл… наверно, сочувственный (типа «и тебя вылечат»). На фоне «эвакуации» бегства российских сил из Херсона сказки «дяди Яши» выглядят особенно стрёмно.

Не один Кедми попал пальцем в небо, оценивая перспективы Нетаньягу; к примеру, Давид Маркиш тоже. Полагаю, «добротному литератору» (характеристика от посла РФ Бовина) неуютно сейчас перечитывать свои строки 1999 г.: «Биби надоел и “своим”, и “чужим”… Время Биби Нетаньягу подходит к концу. Премьера, скорее всего, ждёт политическое небытие – его товарищи по партии предъявят ему счёт, и счёт этот будет сокрушительным» (в 2016 г. приводил я эту цитатку здесь).

В 1955 г. Давид Бен-Гурион тоже возвращался на должность премьер-министра, но ему было 68, и «третьего захода» после отставки 1963 г. уже не случилось. Можно как угодно относиться к Б. Н., однако он, бесспорно, боец! Чем-то схож с героиней следующей заметки (newsru.co.il, 03.11.2022):

В четверг, 3 ноября, на пляже в Герцлии сотрудники береговой полиции и инспекторы Управления природы и парков выпустили в Средиземное море черепаху, которая выжила благодаря им.

Фото отсюда

Около года назад сотрудники морского подразделения полиции Тель-Авивского округа заметили вдали от берега раненую морскую черепаху. Вернувшись на берег, они передали раненую Управлению природы и парков. В течение года черепаха проходила лечение и реабилитацию.

Оставляю читателям право самим решить, кто в 2021-2022 гг. стал для Биби аналогом «сотрудников и инспекторов» 🙂 И, кстати, вот публикация belisrael 2018 г. – рассказ о спасённой в Израиле черепахе, написанный Леонидом Нузброхом.

Не совсем осенью, но близко к ней (в конце августа 1897 г.) 125 лет назад официально зародилось международное движение сионистов. На первый сионистский конгресс в Базель по инициативе Теодора Герцля приехало свыше 200 делегатов из 17 стран; программу «создания национального дома на земле Израиля» вырабатывала комиссия во главе с Максом Нордау. В то время умели выражаться кратко и ёмко 😉

Оригинал «Базельской программы» на немецком языке; флаг, утверждённый конгрессом

Этой осенью в Беларуси (издательство Цимберова) увидела свет книга, состоящая из двух произведений Теодора Герцля: «Старая новая земля» и «Еврейское государство». В переводе с немецкого на белорусский Игоря Кребса. Чуть раньше в серии «Гебраістыка Беларусі» вышел сборник его же переводов из Генриха Гейне «Еврейские мелодии» («Габрэйскія мелодыі»). За рекламу мне никто не платит, поэтому здесь не будет прямой ссылки, но подскажу, что оба издания при желании можно поискать на kniger.by.

«Еврейское государство» Герцля читал ещё в середине 1990-х (перевод на русский печатался в серии «Библиотека Алия»), затем посетил могилу автора в Иерусалиме… Для себя этот «гештальт» я, пожалуй, закрыл. Похоже, инициатор нового перевода надеется, что творение Теодора нашего Герцля вдохновит белорусов на подвиги (потому и довольно оптимистичный для Беларуси-2022 тираж 500 экз.), хотя эпоха иная, состояние общества – тоже. Здесь любят не столько входить в ту же реку, сколько наступать на те же грабли 🙁

***

Сентября 17-го числа исполнилось 110 лет со дня рождения Максима Танка (1912-1995), народного поэта Беларуси. В финале его не самого известного стихотворения (1946) присутствует нечто бяликовское

Гетто

Мне круг последний ада показали,

Но я и сам его б нашёл легко

По заревам, что в небе полыхали,

По пеплу, что вздымался высоко.

По тем деревьям, корчившимся в муках

От тишины руин его немых.

Из-под земли, приветствуя живых,

Там братья мне протягивали руки.

Зачем пришёл я в это царство смерти?

Ведь я хотел назад вернуться жить!

Но пепел гетто страшного, поверьте,

На сердце камнем тягостным лежит.

Надеялся ль я тени дорогие

Подвластным мне глаголом оживить?

Напрасно! Даже плач Иеремии

Не в силах прах застывший воскресить.

Я был на том ужасном, страшном месте,

Чтоб сквозь пустынь горючие пески,

Забывчивому веку вопреки,

Пронесть скрижали с узниками вместе.

Скрижали, где пылает их завет:

«Прохожий, брат, не надо слёз нам,

Лишь гнев ты наш возьми на белый свет.

Рассей его как пахарь по бороздкам.

Он даст на ниве новый сочный плод,

С востока поднявшим зарю для всходов.

И на века пусть будет проклят сброд

Фашистских банд — душителей народов!»

Перевод с белорусского, выполненный Леонидом Зуборевым, взят отсюда. Леонид был лично знаком с поэтом – как и Дина Матлина-Харик, вдова Изи. М. Танк записал в дневнике 19.11.1993 (пер. с бел.): «Перечитал стихи Изи Харика, подаренные когда-то мне его женой Диной. Стихи его выделяются лиричностью, содержательностью среди тогдашней барабанной поэзии. Некоторые из них я когда-то переводил…»

М. Танк и Я. Колас в белорусской филателии & нумизматике

Чтобы Янке Купале (1882-1942) не было обидно, посмотрите и на монету с его изображением

Разумеется, не мог не вспомнить о 140-летии Якуба Коласа (1882-1956), широко отмеченном в первых числах ноября. С коласоведами мне не тягаться, но «Сымона-музыку», «Новую зямлю», «Казкі жыцця», «На ростанях» и кое-что ещё читал, люблю, рекомендую. В живописных местах близ Альбути – родины Константина Мицкевича, будущего Коласа – летом 2001 г. ночевал в палатке.

Любопытен «еврейский» рассказ классика «Хаім Рыбс» (1921) – о лавочнике, который после революции без драки попал в большие забияки… точнее, в местечковое начальство. Готов перевести этот жизненный анекдот на русский язык для публикации на belisrael, если кому-то важно.

Портрет Якуба Коласа работы Янкеля (Якова) Кругера, 1923. Отсюда

В 2011 г. воспроизвели мы («Шах-плюс») в книжечке «Беларусь шахматная» малоизвестный очерк Я. Коласа «Из “теней прошлого”», впервые опубликованный в 1925 г. Это «шахматные» воспоминания об отсидке молодого поэта в Пищаловском замке (ныне – СИЗО № 1 г. Минска, aka «Володарка»). Пусть фрагменты в переводе с белорусского побудут и здесь:

Красоту и приятность шахматной игры я познал в остроге. В значительной мере досуги нашей подневольной жизни скрашивались шахматами. Пока я не понял смысл шахматной игры, она казалась мне совсем не интересной; даже иной раз делалось смешно от созерцания того, как серьёзные люди сидят целыми часами у шахматной доски, захваченные ходом игры, иногда возбуждённые, с розовыми лицами.

Шахматы добывались у нас кустарным способом – их вылепливали из хлеба. Был у нас один узник, некто Сорока. Он весьма был способным по части лепки шахматных фигур из ситного хлеба (…) Фигуры, cделанные из этого материала, были необычайно крепкими: их можно было изо всей силы бить об стену – они не разбивались.

Среди шахматистов был у нас один товарищ, Яхим Повежар. Он очень не любил, когда его противнику кто-нибудь сбоку подсказывал ходы. Он тогда страшно возмущался, вскакивая из-за стола: выказывал все признаки своего душевного недовольства.

Такое состояние на арестантском жаргоне называлось «залезть в пузырь». «Залезание в пузырь» давало весьма богатую пищу для смеха и забав. А на почве шахматной игры у нас много было этих весёлых минут.

Выше – демо-кадры из белорусского мультфильма «Класікі і шахматы», снятого «Беларусьфильмом» в 2022 г. и тяготеющего к «познавательно-обучающему жанру». Очевидно, отправным пунктом стало известное фото 1932 г., где Колас играет с Купалой в шахматы…

Дядька Якуб показан аниматорами слишком старым; в мульте ему не 50 лет, а все 65-70. После войны, когда он достиг этого возраста, ни Купалы не было на свете, ни в шахматы Коласу играть уже не хотелось. Но за интерес к теме «Беларусьфильм» в любом случае заслуживает благодарности.

Вольф Рубинчик, г. Минск

07.11.2022

w2rubinchyk[at]gmail.com

***

Нетаньяху, занял пост главы Ликуда в 1992 году.
Несмотря на победу Ликуда в 1977 году, левые продолжали безраздельно владеть страной. В 1992 году, у Аводы (в девичестве МАПАЙ) было 44 мандатов в Кнессете, а у Мереца (в девичестве МАПАМ) – 12. Вместе -56 мандатов, против 32 Ликуда.
Прошло 30 лет. У Ликуда по прежнему 32 мандата. Мерец почил в бозе, а Авода еле-еле перешла электоральный барьер с жалкими 4 мандатами. Если хотите, это и есть миссия Нетаньяху. Уничтожение левых в Израиле. Хотя с другой стороны они сами себя уничтожили полностью отойдя от идеологии рабочего сионизма Бен Гуриона.
.
***
.
От ред. belisrael
.
Итогам прошедших выборов будет посвящено несколько публикаций
.

Опубликовано 07.11.2022  09:20

Л.Нузброх. «СИРЕНА» / ל.נוזברוך. צפירה

День Катастрофы и героизма еврейства

יום השואה וגבורה

https://youtu.be/U-lx4eXggqk

Опубликовано 18.04.2018  18:59

 

 

Леанід Нузбрах. ЧАРАПАХА

Было паўдня. Я ляжаў у ценю грыбка на пясчаным пляжы, а за колькі метраў ад мяне плюхалася Міжземнае мора. Ліпеньскае паветра было такое напаленае, што нават чайкі, якія зазвычай турбавалі ўзбярэжжа сваім рэзкім гартанным крыкам, у той дзень маўчалі. Стаяў такі неймаверны сквар, што стамляла адна толькі думка пра які-небудзь рух або размову. Здавалася, што цішыня гэтая – нешта натуральнае, арганічна злучанае з усім наваколлем, і што яна гэткая ж бясконцая, як прыбярэжны пясок.

Але неўзабаве цішыня была парушана. Пачуліся галасы, і з-за раздзявальняў выйшлі трое падлеткаў з дзяўчынкай гадоў сямі, адзетай у паветраную белую сукеначку. Мальцы крочылі да мора, са смехам нешта гаворачы, а дзяўчынка бегла побач і не адводзіла вачэй ад чарапахі, якую адзін з іх трымаў у руцэ. Яны зайшлі пад суседні грыбок і спыніліся. Заўважыўшы погляд дзяўчынкі, які палаў ад цікаўнасці, малец шырокім жэстам працягнуў ёй чарапаху: «Дару». Дзяўчынка замерла. «Ну, бяры ж!» – рука з чарапахай амаль датыкалася да ейнага твару. І чым даўжэй дзяўчынка глядзела на чарапаху, тым больш яе ахоплівала агіда.

А чарапаха марудна паварочвала сваю галаву на доўгай, як у змяі, шыі з неразумнымі вачыма, і бездапаможна варушыла ў паветры крывымі лапамі. Дзяўчынка адхінулася ад працягнутай рукі.

– Натан, навошта палохаеш яе? – умяшаўся хлопец у дымчатых акулярах. – Я летась прынёс з лесу вужаку, дык яна толькі ўбачыла яго – самлела.

– Выбачай, Шымон. Я ж не ведаў, – вымавіў Натан. – Зараз выкіну гэтую чарапаху, дый годзе.

– Дай яе сюды, – сказаў трэці і, забраўшы чарапаху, падышоў да лагчынкі ў пяску, у якую прыбой пасля нядаўняга шторму выкінуў водарасці, дошчачкі, трэсці і іншы хлуд. Хутка склаўшы іх у колца, ён змясціў чарапаху ўсярэдзіну і, чыркануўшы запальнічкай, падпаліў яго адразу з некалькіх бакоў. Высушаныя сонцам водарасці ўспыхнулі, бы палітыя бензінам.

– Ілья, ты што робіш? – жахануўся Натан.

– Я неяк вычытаў у адной кніжцы, што смажаная ва ўласным панцыры чарапаха – далікатэс новазеландскіх і аўстралійскіх тубыльцаў. Баюся толькі, што нам без солі яна падасца трохі прэснай. Але на галодны страўнік з’ямо яе і без солі, – адказаў Ілья, падкладваючы трэскі.

– Можа, не варта, Ілья? – ціха спытаў Шымон, з апаскай пазіраючы на сціхлую сястру.

– А мне нешта і есці расхацелася, – сказаў Натан. – Пайшлі лепей купацца!

– Што, зломкі? – Ілья з пагардай паглядзеў на сяброў. – Эх вы, кісейныя паненкі! А вось я з асалодай паем ча-ра-па-ша-ці-ны.

Чарапаха марудна поўзала ўнутры кола. Трэск вогнішча палохаў яе, а вочы, звыклыя да сутоння ў падводным царстве, былі аслеплены агнём. Яе падганяў інстынкт самазахавання, і чарапаха рухалася ўперад у пошуках выратавальнага выйсця, штораз тыцкаючы сваёй неразумнай галавой у полымя. Ілья падкладваў трэскі з унутранага боку кастра, сціскаючы вакол ахвяры вогненнае колца.

Чарапашыя кругі рабіліся ўсё меншыя, меншыя, і вельмі скора яна закруцілася ваўчком, соўгаючы лапкамі па вогненным друзе. Яны тапталі распаленыя вуголлі, як быццам жадаючы патушыць касцёр, і праз гэта ўзняўся цэлы сноп іскр. Засмярдзела паленым мясам.

Нечакана чарапаха спынілася і, ратуючыся ад жару кастра, падняла сваю змяіную галоўку з маленькімі, як пацеркі, вачыма. І ў гэты момант вочы чарапахі сустрэліся з пільным поглядам дзяўчынкі. У чарапашых вачах, як у люстэрку, адбіваліся сполахі агня. Яны былі пустыя і бессэнсоўныя, але ўсё ж там было столькі невыказнай мукі, што дзяўчынка так і не змагла адарваць ад іх свой погляд. І тут яна ўбачыла, а можа, гэта ёй толькі здалося, што з чарапашых вачэй скаціліся дзве вялікія празрыстыя слязіны. Пачуццё бязмежнага шкадавання да жывой істоты, якая церпіць гэткія жахлівыя пакуты, запаланіла яе.

– Нельга! Не! – выгукнула яна, і, паваліўшыся на калені, сунула рукі ў касцёр акурат у той момант, калі над чарапахай змыкалася полымя.

Выхапіўшы яе з агню, дзяўчынка ўскочыла на ногі. Па твары цяклі слёзы шкадобы і спачування, а крохкія плячукі скаланаліся ад ледзь стрыманых рыданняў.

Нешта няўцямна лапочучы, дзяўчынка кінулася да мора. Зайшоўшы ў ваду, яна клапатліва апусціла чарапаху ў набеглую хвалю. Але мора чарапаху не прыняло: хваля мякка вынесла яе на бераг і з ціхім шоргатам адышла назад. Чарапаха ляжала на пяску і не варушылася, а над ёй стаяла дзяўчынка і горка, наўзрыд, плакала ад адчаю і бяссілля, размазваючы па твары слёзы чорнымі ад куродыму рукамі.

Марская хваля асцярожна абмывала чарапаху. Неўзабаве тая аджыла. Спачатку прыўзняла галоўку, потым заварушыла абгарэлымі лапкамі.

Чарапаха, пакідаючы след на пяску, паўзла ў мора. Нарэшце, заграбаючы лапкамі, яна паплыла ўсё далей і далей ад берага.

– Гэта ж трэба, і не самлела… – задуменна вымавіў Шымон, гледзячы на сястру.

Хлопцы паглядзелі адно аднаму ў вочы і адразу апусцілі вочы.

А ў моры, па калена ў вадзе, стаяла маленькая дзяўчынка. Усё яшчэ скаланаючыся ўсім целам ад нядаўніх рыданняў, яна махала чарапасе ценькай ручкай…

Чарапаха сплыла. Рабяты падышлі да дзяўчынкі. Яны доўга пра нешта гаманілі, але з-за пошуму марскіх хваль ніхто іх чуць ужо не мог.

Шымон і Натан, узяўшы дзяўчынку за рукі, пайшлі ўдоўж берага. Ілья яшчэ некаторы час глядзеў ім услед, а потым пабрыў у процілеглы бок.

І толькі касцёр, які падзяліў іх, патрэскваючы, дагараў на распаленым пяску.

Пераклаў з рускай Вольф Рубінчык (г. Мінск)

Паслухаць, як Ілья Змееў з Варшавы чытае гэтае апавяданне Леаніда Нузбраха ў арыгінале, можна тут.

Апублiкавана 08.02.2018  01:22

 

Леонид Нузброх. ТЫ ПОМНИШЬ?..

ТЫ ПОМНИШЬ?

Здесь, в комнате, жарко, а там, за окном –

Морозно, и снег завалил всё кругом.

Внук книжку читает тебе по слогам,

Наш кот, чуя холод, прижался к ногам.

С улыбкой ты смотришь, как трудится внук,

«Грызя» первый камень – основу наук…

Ты помнишь, ты помнишь, родная моя,

Я также читал этот текст «Букваря».

За потным окном плыл безбрежный январь:

Мы начали лишь обрывать календарь,

А лужи промёрзли – по самое дно!

Акации ветка стучалась в окно:

Покрытая льдом, как глазурью, она

Не в силах очнуться от зимнего сна.

Ты всё хлопотала у жаркой плиты,

А в вазе стояли живые цветы.

Как призраки лета. Как сказочный сон.

Но вдруг из груди твоей вырвался стон.

Не нужно, не нужно, любимая, слёз.

Ты вспомнила: их тебе папа принёс.

Где он отыскал их – кто скажет теперь?

Но помню, от холода скрипнула дверь,

Отец, весь в снежинках, шагнул в коридор,

Позвал тебя. Быстро ты вскинула взор,

Метнулась к нему, на цветы лишь взглянув,

И вдруг обняла, к белой шубе прильнув…

Нет дома давно… коридора… плиты…

Но вновь, в той же вазе, – живые цветы,

И вновь за окном белоснежный январь,

И снова ребёнок читает «Букварь»,

Ты так же за ним повторяешь слова…

Лишь в инее белом твоя голова.

МОЯ БИБЛИОТЕКА

Как много мудрых книг

Пришлось мне там оставить.

В один ужасный миг

Судьба смогла заставить

Перечеркнуть весь смысл

Земного бытия.

И угнетала мысль,

Что кто-то, а не я,

Их в руки будет брать

Когда-нибудь потом,

Не торопясь читать

В тиши за томом том,

И погрузившись в мир

Литературных грёз,

Вкушать античный пир.

И цену слов и слёз

Он станет постигать

Читая Бомарше,

Хайяма будет знать.

И станет он уже

Как я – совсем другой.

И воцарится вдруг

В душе его покой.

И в этот миг вокруг

Наступит мир чудес:

Фейхтвангер смотрит вдаль,

С ним Гейне, Цвейг и Бернс,

И Пушкин и Стендаль…

Я книги покупал,

Берёг, читал, лелеял.

Я с ними засыпал.

Беспрекословно верил

Я в принципы добра

Надежды и любви,

Что дал мне Моруа,

Флобер, Экзюпери…

Нет. Бесполезно звать

И спорить с злой судьбой.

К чему теперь вздыхать?

Вас нет уже со мной.

А в сердце боль потерь

Щемит, не затухает:

Друзья! Где вы теперь?

Кто вас теперь читает?

ВЕТЕРАНАМ

Я знаю вас: вы – ветераны.

Мне видеть довелось не раз,

Неровный след давнишней раны

И слушать о войне рассказ.

Рассказ, как мёрзли вы в окопах,

Про вшей и про жестокий бой,

Об отступленье, о штрафротах,

О верной дружбе фронтовой.

Любому слушателю рады,

Вы, глядя в стол перед собой,

Перебираете награды

Дрожащей, старческой рукой.

И вдруг – черты упрямы, резки,

Обида, в голосе металл:

«А внук мне говорит: «Железки!

Ты, дед, меня уже достал!»…

Война, с её смертельным жаром,

Испита вами вся, до дна.

И получали вы недаром

Свои медали, ордена.

Свой долг солдатский выполняя,

В атаки первыми вы шли.

И не вина – судьба такая,

Что смерть в бою вы не нашли.

Давно закончены сраженья.

Но снова вы ведёте бой:

За право жить, за уваженье,

За право быть… самим собой!

СТАРОЕ КЛАДБИЩЕ 

На кладбище еврейском есть могилы,

Похожие на тысячи других.

Но я прошу у Б-га: «Дай мне силы,

Когда стою я молча возле них».

Там выбиты лишь имена и даты.

В них каждый – с персональною судьбой.

Сержанты, офицеры и солдаты –

Они как будто рядом здесь со мной.

На памятнике закреплён пропеллер.

Военный лётчик. Сорок первый год.

Читаю имя: «Беньямин Дерфейлер.

Погиб, но не покинул самолёт.

Скажи, как без тебя нам жить на свете?

Пусть над Землёй проносятся года,

Убиты горем. Мать, жена и дети.

Мы будем помнить о тебе всегда».

Ещё плита. На ней: «Менаше Леви.

Разведчик ротный. Сорок пятый год».

Ствол дерева. Обрубленные ветви.

Он был последним. Прекратился род.

Иду чуть дальше я, и вижу снова –

Цементное надгробье и плита.

Изящны буквы, лаконично слово:

«Прощайте все. Ваш Перельман Натан».

Вот вновь свои шаги я замедляю,

И в звоне колокольном тишины,

На мраморном надгробье я читаю:

«Солдатам, не вернувшимся с войны:

Грабойсу Ёсе, Эйдельману Мойше,

Давиду Бранд, Илье и Сене Штерн.

Как жаль, что не увидимся мы больше,

Кройтор Маркуша, Озис Гольденштерн».

Но есть ещё на кладбище могилы.

Поверьте, что их много – большинство.

На них лишь снизу пара слов от силы,

Да, пара слов, и больше ничего.

Там ниже текста выбита приписка:

Лишь «В память о…» – и перечень имён.

И только в тусклом блеске обелиска,

Скорбит гранит, в их судьбы погружён.

В них целый род способен поместиться,

Так ёмки те обычные слова.

Ну как же, как же так могло случиться?

Подумаешь – и кругом голова:

Погибших в списках – сотни, сотни тысяч.

А где могилы – кто их разберёт.

Что, кроме дат, на памятнике высечь?

Ничто. Война всё спишет, всё сотрёт…

И сгинули без памяти Хаймович,

Табачник, Тепер, Ройтман, Левинзон,

Фукс, Тубис, Березинский, Магидович,

Степанский, Грубман, Нузброх, Натанзон…

Их множество. Они – неисчислимы.

Судьбой забыты в Прошлом без вины.

Но помнит их гранит, и помним мы –

Евреев, не вернувшихся с войны…

МЫ – ЕВРЕИ!

Ирине Коган

«Я к себе забрать мечтаю вас, –

Мне сестра в Америке сказала, –

Вы могли бы жизнь начать с начала,

Переехав жить с семьёй в Техас.

Жизнь течёт в Америке – в раю.

И хотя в ней тоже есть проблемы,

Всё равно не может быть дилеммы:

Ведь Израиль каждый день – в бою!»

Что сказать, сестрёнка, ты права:

Наш Израиль кровью истекает.

И никто сегодня здесь не знает,

Чья поникнет завтра голова.

Мы живём, как будто в страшном сне:

Чем врагу мы больше уступаем,

Тем яснее сами понимаем,

Что всё ближе катимся к войне.

Нынче вновь и вновь, как будто встарь,

Позабыв: «Не сотвори кумира!»,

Отдаём: страну – на плаху Мира,

Жизнь детей – на жертвенный алтарь…

Пусть враги свою умерят спесь.

Вспоминая время от Истока,

Видим: да, судьба порой жестока.

Но мы – евреи. И должны быть здесь!

(послушать это стихотворение в авторском исполнении)

О ПЕСКЕ

Сквозь пальцы сыплется песок…

И кажется, что весь свой срок

От сотворения миров,

Он несомненно был таков.

О чем он грезит под луной?

О временах, когда скалой

Огромной, крепок и высок,

Он, как неотвратимый рок,

Здесь возвышался над водой,

Поросший сорною травой.

Морскую пену теребя,

В бессилье яростно ревя

И брызжа бешено слюной,

Плясали воды. И волной

Они в сырой туманной мгле

Все били, били по скале.

И так – века. Утёс – стоял.

Он беспристрастно наблюдал

За взлетом царств и их паденьем,

Их гибелью и возрожденьем.

Так время шло: за годом год

Стоял он – Царь, Хозяин Вод,

Встречая грудью каждый вал

И, как солдат, рубеж держал.

Так где он, Вечный Стражник? Где?!

Рассыпавшись в морской воде,

Он нынче – просто прах у ног…

Сквозь пальцы сыплется песок…

* * *

Прозу Л. Нузброха можно почитать здесь

Опубликовано 27.12.2017  20:52

Леонид Нузброх. МОШЕ / Леанід Нузбрах. МАШЭ

(на белорусском ниже)

Лишь потеряв родителей, мы начинаем понимать, что они нам нужны больше, чем мы им.

Сказать, что он отличался от других обитателей «бейт авота» («дома престарелых»), – всё равно, что не сказать ничего. Его покрытое глубокими морщинами лицо, обрамлённое белой косматой бородой, его величественные осанка и манеры создавали ощущение, что вы перенеслись во времена Исхода. В инвалидном кресле он не сидел, как остальные, – нет, он в нем царственно восседал. Наверное, поэтому большая чёрная ермолка на его голове смотрелась, как царская корона.

Даже то, что он практически не видел и очень плохо слышал, работало на его облик. И при всём при этом, звали его Моше.

Я даже не знал, из какой он палаты, так как виделся с ним только в столовой. Он сидел за соседним столом, у стены, и громко, по памяти, произносил молитвы из «Сидура».

Моше никогда ни с кем первым не заговаривал, а, отвечая, был саркастичен и колюч, из-за чего остальные обитатели отделения предпочитали с ним не общаться.

Теперь уже и сам не припомню зачем, но однажды я с ним заговорил:

– Шалом, Моше!

Нас разделял узкий проход, но он меня не услышал.

– Шалом, Моше! – повторил я так громко, как только позволяли приличия.

Моше вздрогнул и повернул голову в сторону, откуда, по его мнению, шёл звук.

– Ты кто?

– Я? Я твой сосед.

– Не знаю я никакого соседа, – категорически заявил он и отвернулся.

– Зато я тебя знаю, – не сдавался я.

Моше заинтересовался. Он высокомерно повернулся в мою сторону и удостоил меня невидящим взглядом:

– Да?! Откуда?

– Как откуда?! Мы же сидим рядом.

– А-а, – протянул он, – а кто ты?

– Я твой сосед.

– Сосед? – с сомнением повторил он, и вдруг: – А как тебя зовут? А откуда ты? А ты знаком с моей дочерью?

Я отвечал, как мог.

С той поры Моше стал узнавать меня. Наши, пусть короткие, но ежедневные общения сблизили нас настолько, что мне захотелось узнать о нём больше, и я расспросил медсестёр.

Оказалось, что ему уже исполнилось сто лет и у него действительно есть дочь. Дочь свою Моше обожал и ждал её прихода каждый день. Она же… Она приходила навещать отца так редко, что за те пятнадцать дней, в которые мне пришлось там бывать, нам так и не довелось встретиться. Тем не менее, я не осуждал её.

«Моше сто лет, – так думал я, – значит, его дочери должно быть около семидесяти. Кто знает, что за жизнь и какое здоровье у этой женщины?»

В один из вечеров Моше, нахохлившись, сидел в своём кресле на колесах, и что-то бурчал себе под нос, обиженно поджав губы. На его состояние обратили внимание санитарки. Одна из них громко позвала: «Моше!»

По нему было видно, что он услышал, но, не имея настроения разговаривать, не ответил.

– Моше! – позвала санитарка ещё раз, подойдя вплотную к его креслу. – Тебе звонят по телефону.

Он моментально повернул в её сторону свой сгорбленный нос и сказал, как выдохнул:

– Кто?

– Кто-кто… Как будто ты не знаешь, кто тебе может звонить? – громко, чтобы расслышал, спросила она и покатила кресло к телефону.

Моше выхватил скрюченными дрожащими пальцами протянутую трубку:

Иллюстрация А. Жукова (Израиль).

– Алло! Алло! Кто это? – громко прокричал он, пытаясь прижать трубку к уху непослушными руками. – Доченька, это ты? Это ты?

От нетерпения Моше весь напрягся.

– Да, папа. Это я, – услышал он в ответ.

– Доченька, – от волнения его начал бить озноб и трубка буквально застучала по уху, – доченька, как хорошо, что ты мне позвонила.

И вдруг усомнился:

– А это точно ты?

– Конечно же, я, папа. А кто ещё, кроме меня, может тебе позвонить?

Этот аргумент был неоспорим.

– Действительно, как я не подумал, – согласился он,– кто мне ещё может позвонить?

Удостоверившись, что это дочь, он облегчённо вздохнул и успокоился:

– Доченька, душа моя, как хорошо, что ты мне позвонила!

– Папа, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо. Слава Б-гу, хорошо.

– А кормят тебя хорошо?

– Хорошо, доченька, хорошо.

– А лекарства тебе дают?

– Дают, доченька.

Разговаривая с дочерью, он весь расслабился. По лицу Моше можно было прочесть, какое огромное удовольствие он получал от каждой фразы, от каждого слова этого разговора. Он смаковал каждый вопрос, каждый ответ, стараясь в полной мере насладиться происходящим.

– А почему тебя так долго не было?

– Я была занята.

– Чем?

– О! У меня так много проблем!

– Да-да, доченька, – быстро согласился он, – я знаю. А почему ты мне так долго не звонила? – в голосе Моше мелькнула обида. – Я так ждал.

– У меня не работал телефон.

– А-а, – не стал спорить он, – а когда ты приедешь ко мне?

– Не знаю, папа. Я сейчас так занята.

– Но когда освободишься, – приедешь?

– Конечно.

– А когда это будет? Скоро?

– Скоро.

– Правда?

– Правда.

– Доченька, я так соскучился по тебе.

– Я тоже, папа.

Вокруг стояла гробовая тишина. Все, и обитатели «бейт авота», и посетители, в молчании слушали этот диалог восторженного отца с дочерью.

Как это было прекрасно.

Жизнь подарила нам возможность стать свидетелями проявления истинной, неподвластной ни времени, ни обстоятельствам, родительской любви.

Нет, тот, кто этого не видел, – тот очень много потерял.

– Я так люблю тебя, доченька, – тихо и проникновенно сказал Моше.

– Я тоже, папа, – громко ответила дочь.

Вдруг что-то обеспокоило меня, что-то было не так.

«А почему, – подумал я, – а почему мы слышим оба голоса?» И только тогда, внимательно приглядевшись, я увидел в нескольких метрах от Моше, за барьером дежурки, санитарку, державшую трубку параллельного телефона.

– Я очень люблю тебя, папа, – еще раз повторила она, и я увидел, как глаза её заблестели от набежавших слёз.

– Я очень люблю тебя, папа…– невольно повторил я её последние слова.

«Ах, если бы он, мой папа, мог меня услышать, – подумал я, – если бы мог…»

Господи! Прости этой сердобольной санитарке её святой обман. Прости дочери его, да и всем нам, смертным, самый большой, самый страшный грех – наш неоплатный долг за родительскую любовь.

Его дочь, вероятно, даже и не подумала о нём в это время, а он, старый больной Моше, сидел в своём инвалидном кресле, вцепившись обеими руками в телефонную трубку, и не было в эту минуту в «бейт авоте», да что там в «бейт авоте», – во всём Израиле, и даже во всём этом огромном мире не было человека, счастливей его.

***

Толькі страціўшы бацькоў, мы пачынаем разумець, што яны нам патрэбныя болей, чым мы ім.

Сказаць, што ён адрозніваўся ад іншых насельнікаў «бэйт авота» (дома састарэлых), – усё адно, што не сказаць нічога. Ягоны твар, пакрыты глыбокімі маршчакамі, абрамлены белай кудлатай барадой, яго велічныя выгляд і манеры стваралі ўражанне, што вы перанесліся ў часы Зыходу. У інвалідным вазку ён не сядзеў, як астатнія – не, ён у ім атабарыўся па-царску. Напэўна, з гэтай прычыны і вялікая чорная ярмолка на ягонай галаве глядзелася, як царская карона.

Нават тое, што ён практычна не бачыў і вельмі кепска чуў, працавала на яго аблічча. І да таго ж звалі яго Машэ.

Я не ведаў, з якой ён палаты, таму што бачыўся з ім толькі ў сталоўцы. Ён сядзеў за суседнім сталом, ля сцяны, і гучна, па памяці, вымаўляў малітвы з «Сідура».

Машэ ніколі ні з кім не загаворваў першы, а калі адказваў, то быў саркастычны і калючы, і праз гэта іншыя насельнікі аддзялення стараліся не мець з ім зносін.

Цяпер ужо і сам не прыпомню, навошта, але аднойчы я з ім загаманіў:

– Шалом, Машэ!

Нас падзяляў вузкі праход, але ён мяне не пачуў.

– Шалом, Машэ! – паўтарыў я так гучна, як дазвалялі правілы прыстойнасці.

Машэ скалануўся і павярнуў галаву ў бок, адкуль, паводле яго меркавання, ішоў гук.

– Ты хто?

– Я? Я твой сусед.

– Не ведаю я ніякага суседа, – катэгарычна заявіў ён і адвярнуўся.

– Затое я цябе ведаю, – не здаваўся я.

Машэ зацікавіўся. Ён ганарыста крутануўся ў мой бок і ўганараваў невідушчым поглядам.

– Анягож? Адкуль?

– Як адкуль?! Мы ж сядзім побач.

– А-а, – працягнуў ён, – а хто ты?

– Я твой сусед.

– Сусед? – з сумневам паўтарыў ён і раптам запытаўся: – А як цябе зваць? Адкуль ты? А ты знаёмы з маёй дачкой?

Я адказваў, як мог.

З таго часу Машэ пачаў пазнаваць мяне. Нашы гутаркі, кароткія, але штодзённыя, зблізілі нас настолькі, што мне захацелася даведацца пра яго больш, і я распытаў медсясцёр.

Выявілася, што яму ўжо споўнілася сто гадоў, і ў яго сапраўды ёсць дачка. Машэ абажаў яе і чакаў яе прыходу штодня. Яна ж… Яна наведвала бацьку так рэдка, што за тыя пятнаццаць дзён, у якія мне выпала там бываць, мы так і не сустрэліся. Тым не менш я не асуджаў яе.

«Машэ сто гадоў, – думаў я, – значыць, яго дачцэ мусіць быць каля сямідзесяці. Хто ведае, якое жыццё і якое здароўе ў гэтай жанчыны?»

У адзін з вечароў Машэ, надзьмуўшыся, сядзеў у сваім фатэлі на колах і нешта бурчаў сабе пад нос, пакрыўджана падціснуўшы губы. На яго стан звярнулі ўвагі санітаркі. Адна з іх гучна паклікала: «Машэ!»

Па ім было відаць, што ён пачуў, але, не маючы настрою размаўляць, не адказаў.

– Машэ! – паклікала санітарка яшчэ раз, падышоўшы да самага вазка. – Табе звоняць па тэлефоне.

Ён вокамгненна павярнуў у яе бок свой згорблены нос і сказаў, як выдыхнуў:

– Хто?

– Хто-хто… Як быццам ты не ведаеш, хто табе можа званіць? – гучна, каб ён расчуў, вымавіла яна і пакаціла вазок да тэлефона.

Машэ выхапіў скарлючанымі дрыготкімі пальцамі працягнутую слухаўку:

Iлюстрацыя А. Жукава (Iзраiль).

– Алё! Алё! Хто гэта? – гукнуў ён, спрабуючы прыціснуць слухаўку да вуха непаслухмянымі рукамі. – Дачушка, гэта ты? Гэта ты?

Ад нецярпення Машэ ўвесь напружыўся.

– Так, тата. Гэта я, – пачуў ён у адказ.

– Дачушка, – ад хвалявання яго пранялі дрыжыкі, і слухаўка літаральна застукатала па вуху, – дачушка, як добра, што ты мне пазваніла.

І раптам ён засумняваўся:

– А гэта дакладна ты?

– Вядома ж, я, тата. А хто яшчэ, апрача мяне, можа табе патэлефанаваць?

Гэты довад быў неаспрэчны.

– І праўда, як я не падумаў, – згадзіўся ён, – хто мне яшчэ можа патэлефанаваць?

Пераканаўшыся, што гэта дачка, ён з палёгкай уздыхнуў і супакоіўся:

– Дачушка, душа мая, як добра, што ты мне пазваніла!

– Тата, як ты сябе адчуваеш?

– Дзякуй. Слава Б-гу, добра.

– А кормяць цябе добра?

– Добра, доня, добра.

– А лекі табе даюць?

– Даюць, дачушка.

Размаўляючы з дачкой, ён увесь расслабіўся. На твары Машэ можна было прачытаць, якую вялізную асалоду ён атрымліваў ад кожнай фразы, кожнага слова гэтай размовы. Ён смакаваў кожнае пытанне, кожны адказ, імкнучыся напоўніцу нацешыцца падзеяй.

– А чаму цябе так доўга не было?

– Я была занятая.

– Чым?

– Авой, у мяне так многа праблем!

– Так-так, дачушка, – адразу згадзіўся ён, – я ведаю. А чаму ты мне так доўга не званіла? – у голасе Машэ мільгнула крыўда. – Я так чакаў.

– У мяне сапсаваўся тэлефон.

– А-а, – не стаў спрачацца ён, – а калі ты прыедзеш да мяне?

– Не ведаю, тата. Я зараз такая занятая.

– Але ж як вызвалішся – прыедзеш?

– Вядома.

– А калі гэта будзе? Скора?

– Скора.

– Праўда?

– Праўда.

– Дачушка, я так ссумаваўся па табе.

– Я таксама, тата.

Навокал стаяла магільная цішыня. Усе – і насельнікі «бэйт авота», і наведвальнікі – моўчкі слухалі гэты дыялог захопленага бацькі з дачкой.

Як гэта было цудоўна.

Жыццё падаравала нам магчымасць быць сведкамі ісціннай бацькоўскай любові, непадуладнай ні часу, ні абставінам. Той, хто гэтага не бачыў, страціў вельмі шмат.

– Я так люблю цябе, дачушка, – ціха і пранікліва сказаў Машэ.

– Я таксама, тата, – гучна адказала дачка.

Раптам нешта занепакоіла мяне, штосьці было не так.

«А чаму, – падумаў я, – чаму мы чуем абодва галасы?» І толькі тады, пільна прыгледзеўшыся, я ўбачыў за некалькі метраў ад Машэ, за бар’ерам дзяжуркі, санітарку, якая трымала слухаўку паралельнага тэлефона.

– Я вельмі люблю цябе, тата, – яшчэ раз паўтарыла яна, і я прыкмеціў, як ейныя вочы заблішчэлі ад набеглых слёз.

– Я вельмі люблю цябе, тата… – міжволі паўтарыў я яе апошнія словы.

«Ах, калі б ён, мой тата, мог мяне пачуць, – падумаў я, – калі б мог…»

Гасподзь! Даруй гэтай спагадлівай санітарцы яе святы падман. Даруй дачцэ яго, дый усім нам, смяротным, найвялікшы, самы страшны грэх – наш нясплачаны доўг за бацькоўскую любоў.

Ягоная дачка, верагодна, нават і не падумала пра яго ў той час, а ён, стары хворы Машэ, сядзеў у сваім інвалідным вазку, учапіўшыся аберуч за тэлефонную слухаўку, і не было ў тую хвіліну ў «бэйт авоце», ды што там у «бэйт авоце», ва ўсім Ізраілі, нават ва ўсім гэтым велічэзным свеце, чалавека, шчаслівейшага за яго.

Пераклаў з рускай Вольф Рубінчык

Леанід Нузбрахмалдаўскі і ізраільскі пісьменнік, паэт, журналіст. Апавяданне «Машэ» ўзята з яго аўдыёкнігі «Жыццё – не пікнік».  

Аудиозапись рассказа “Моше” можно прослушать на русском языке –  https://youtu.be/WqSVPyAmDpc 

 

Апублiкавана 11.12.2017  22:27