Tag Archives: белорусские полицаи

Алла Дробот. Кусочек хлеба

Алла Дробот

Мой брат, Виталий Дробот, некоторое время жил в пансионате для престарелых и инвалидов в Симферополе. Там он познакомился с Петром, пожилым белорусом, который, выпив, плакал и вспоминал о своем детстве, пришедшемся на время войны. Страшные это были рассказы.

В белорусских лесах, в глухомани, стояла маленькая деревенька. До ближайшего села – километров двадцать по чащобам и болотам. Жители – несколько семей, на небольших огородах выращивали в основном картошку и морковь, да ходили в лес по грибы, ягоды и травы. Большого хозяйства не держали, за крупой и мясом, мукой и маслом ездили на подводе в райцентр.

С началом войны жизнь деревни превратилась в постоянный кошмар. И без того нищее население деревеньки постоянно подвергалась грабежам со стороны немецких солдат, но больше, чем немцев, жители деревни боялись местного партизанского отряда, который периодически заходил в деревню. Возможно, в другое время партизаны вели борьбу с фашистскими войсками, но, заходя на территорию деревни, они превращались в банду мародёров и уносили с собой всё съестное, всё ценное, угоняли скот и лошадей. В деревне начался голод, пошли слухи, что некоторые жители деревни не брезговали каннибализмом.

В 1942 году в деревне разместились немцы. Фашисты платили погибавшим от голода крестьянам за любую информацию о партизанах, а партизаны жестоко уничтожали тех, кого подозревали в контактах с немцами. Деревня была глухая, магазинов нет, хозяйства разорены полностью. Взрослых мужчин в деревне не осталось, ещё в начале войны ушли на фронт. Кормильцами становились дети. Небольшими группами они ходили по ближайшим деревням, просили хлеба и другой снеди. Еду сортировали по мешкам (хлеб, крупа, овощи), а возвращаясь домой, делили добычу.

Среди жителей деревни была семья – мать, отец и трое детей, совсем ещё маленьких. Старшему, Петру, было тогда всего 8 лет, сестрёнке, Маринке – четыре годика, их братишке – всего год. После ухода отца на фронт Петька поневоле стал старшим, деля с матерью все трудности военного времени.

В тот страшный день Петька с двумя соседскими мальчишками, братьями Васькой и Димкой, пошли побираться. Как всегда, еду делили по мешкам. Петька нёс хлеб, братья – крупу и овощи.

Зайдя в райцентр, мальчишки увидели, как по дороге шли люди, мужчины, женщины, старики и дети. По обе стороны от колонны – гитлеровцы с собаками. Жители райцентра толпились у дороги. Петька стоял, растерянно глядя на медленное шествие, и не понимал, что происходит, но увидел, как в толпе плакали женщины и бросали в колонну хлеб. Кто-то в толпе сказал, что это евреев ведут на расстрел к старой гати.

Среди идущих Петька увидел маленького ребенка, которого нёс на руках отец. Ребёнок просил еды. Петька вспомнил своих голодных брата и сестру, вытащил из мешка кусок хлеба, догнал мужчину с ребёнком и кинул им хлеб.

Васька и Димка, увидев это, подбежали к Петру. Один схватил мешок с хлебом, а второй толкнул его в колонну. Попав в колонну евреев, мальчик попытался вырваться, но фашист с собакой отшвырнул его обратно.

Старый еврей в длинном чёрном пальто подошёл поближе к плачущему мальчику.

«Не плачь, – сказал он, – не надо. Не бойся, мы что-нибудь придумаем, только не отходи от меня», – как мог, он пытался успокоить Петьку.

Колонна вышла за город.

Не скрывая правды, старый еврей объяснил, куда и зачем их ведут. Он взял мальчика за руку и шёл рядом с ним, будто рядом с собственным внуком. Старик укрыл мальчика своим пальто и попросил, чтобы, когда начнут стрелять, он не шевелился и не кричал, что бы ни происходило вокруг…

Расстрела Петька не запомнил. От ужаса он не осознавал, что происходит. Когда раздались выстрелы, он прижался к старому еврею…

Когда солнце село, Пётр пришел в себя от того, что услышал детские голоса. Дети звали родителей и друг друга. Петька вылез из-под лежавшего на нем тяжёлого тела. Старик еврей сумел спасти мальчика, укрыв его собой. Петька не был ранен, но весь в чужой крови. На краю оврага Петька увидел двух девочек и трёх мальчиков. Двое мальчиков вытаскивали из оврага третьего, раненого. Петька помог им. У раненого мальчика была прострелена нога, из неё сочилась кровь, а самый маленький мальчик был весь мокрый и сильно дрожал. Мальчишки познакомились. Младшего звали Шмулик, среднего раненого – Хаим и старшего – Йося.

Петька предложил ребятам идти к нему домой. Пробирались через густой лес. Шмулику было очень плохо, у него поднялась температура, рана Хаима продолжала кровоточить. Мальчики пытались остановить кровь мхом, но ничего не помогало.

Дети хотели скорее убраться подальше от этого места, ведь завтра могли привести ещё людей на расстрел, и фашисты обнаружили бы выживших. Хаим идти почти не мог. Дети кое-как добрались до ельника, нашли ручей, напились и умылись. Девочки, которые тоже выбрались, пошли своей дорогой. На вторую ночь Хаиму стало совсем плохо, он впал в беспамятство, бредил. Укрываясь в ельнике, мальчишки грызли сырые грибы, питались ягодами. На пятое утро после расстрела Хаим не проснулся…

Петька, Шмулик и Йося решили идти дальше. Петьке эти леса были незнакомы, шли наугад. Однажды они вышли к маленькому хутору. Живший там старик накормил детей хлебом с мёдом и дал переодеться. Детской одежды в доме не нашлось, кое-как подогнал своё, но всё-таки это была сухая и чистая одежда. Он же подсказал, в какую сторону идти. Пётр попросил у старика пустой мешок, чтобы домой с пустыми руками не возвращаться – там оставались голодными сестра и брат.

Дорога была долгой, домой Петька пришёл только через полтора месяца. Питались тем, что могли выпросить, грибами и ягодами, все продукты, что им давали, складывали в один мешок. Шмулик сильно кашлял, у него болела спина.

Однако до деревни мальчики добрались. Подошли к ней днём, до темноты прятались в лесу.

На пороге дома Петька увидел мать, она сидела, держа в руках мёртвого братика. Она была не в себе – неизвестно, когда малыш умер, и сколько она так сидела, но, видимо, не один день. Маленькая сестра зарылась в тряпьё на печке и пряталась там, умирая от голода. Петька прошёл в дом и отыскал сестренку, дал ей хлеба и воды.

Мать не сразу узнала Петьку, а когда узнала, то в истерике стала кричать, что прошло почти 2 месяца, как он ушёл, что Васька и Димка давно вернулись с едой, а матери сказали, что Петька с едой от них сбежал. С большим трудом Петька смог рассказать матери, что произошло. Мать была на грани сумасшествия. Узнав о расстрельной яме, пыталась выгнать Петьку с мальчиками в лес, осознав смерть младшего сына и упрекая Петьку за то, что вместо родного брата привёл двоих других. Кое-как Петьке удалось уложить её спать. Тельце маленького ребёнка начало разлагаться, Пётр вынес его из дома и положил в корыто.

Проснувшись, мать снова стала метаться и кричать, ища младшего сына. Мальчики принесли корыто, и стало понятно, что ребёнка надо срочно похоронить. Мать сняла занавеску, завернула в неё ребенка. Похоронили малыша за огородом. Мать, немного придя в себя, велела натаскать воды в баню, чтобы ребята выкупались после похорон. Мальчишки разделись, оставив одежду старика-хуторянина в доме, пошли в баню.

В маленькой деревне все на виду. Увидев, что в доме появились чужие, кто-то из соседей донёс немцам, сказав, что это партизаны. Ребята были в бане, когда в дом ворвались немцы и, увидев взрослую одежду, стали избивать мать. Кое-как ей удалось объяснить, что в доме нет никого, а в этой одежде пришли дети умершей сестры. Только увидев перепуганных голых детей в бане, немцы поверили, что ошиблись, и ушли.

Так в доме неграмотной белорусской крестьянки, ничего не понимающей в политике и почти обезумевшей от горя, поселились два еврейских приёмыша. Чтобы черноволосые мальчики не отличались от белокурых Петьки с сестрёнкой, она стала брить налысо головы мальчиков, причём не только волосы, но и брови. Всем соседям представила их, как племянников.

Но несчастья семьи на этом не окончились. Самое страшное случилось спустя несколько дней, когда пропала Маринка. Сестрёнка играла возле дома, мать была на огороде, мальчишки в лесу грибы собирали. Искали Маринку весь день и ночь, в деревне и в лесу, а под утро, возвращаясь домой, мальчишки учуяли запах мяса и бульона из дома, где жили Васька и Димка. Позвали мать.

Мать отправила детей домой, а сама пошла к немцам и сказала, что Васька и Димка связаны с партизанами и носят сведения им в лес. Немцы долго не разбирались, повесили всю семью – при всех жителях деревни. В доме, в казанках, нашли варёное мясо тела, руки и ноги девочки. А в огороде закопана была голова, внутренности и одежда. Дети в деревне пропадали уже не раз. Так в селе узнали, кто воровал детей, однако, несмотря на это, отношение к матери мальчиков стало откровенно враждебным. А вскоре в одну из ночей к ним наведались партизаны и обвинили мать в сотрудничестве с немцами. Смекалка еврейских детей спасла семью – Йося высадил Шмулика через окно и дал головешку. Шмулик поджёг скирду, солома загорелась, прибежали немцы. Партизаны отступили. С тех пор мама стала работать на немцев – стирала и готовила, а они давали ей еду, не подозревая, что эта еда спасает от голодной смерти еврейских детей. Сами бы эту зиму на одних сушеных грибах не пережили.

Когда Белоруссию освободили, в деревню зашли советские войска. Мать тут же расстреляли как пособницу оккупантов, а подростков отдали в детский дом.

Первое время друзья держались вместе, но однажды в детдом пришли усыновители. Они попросили воспитателей выкупать детей при них, чтобы посмотреть, нет ли у них физических недостатков. Мальчики стеснялись, но женщина принесла такое душистое мыло, что отказаться было невозможно. После этого осмотра Йосю и Шмулика забрали в семью. Пётр же остался в детском доме.

Он жил, как все. Учился, работал, женился. У него родилась и выросла дочь, окончила университет, вышла замуж за немца и уехала в Германию. Отец не мог с этим смириться и прервал с ней всякие отношения. Потом умерла жена, а следом и дочь. В Германии осталась жить внучка.

Пётр крепко запил. Однажды к нему приехала повзрослевшая внучка и предложила переехать к ней, в Германию. Пётр не согласился. Жил в бараке, в тяжёлых условиях.

Прошли долгие годы после войны, и каково же было удивление Петра, когда его разыскали Йося и Шмулик. Оказывается, их усыновила еврейская семья и вывезла в Израиль. После войны специально искали выживших еврейских детей, оставшихся без родителей. В 1942 году, лёжа в расстрельной яме и скитаясь в мокрой одежде по лесам, Шмулик серьёзно застудил почки. Понимая, что он тяжело болен, и жить ему осталось недолго, он вместе с Йосей стал разыскивать своего спасителя.

Братья предложили Петру переехать в Израиль, но тот не захотел. Тогда, видя, в каких условиях живет друг, они определили его в геронтологический пансионат в Симферополе, который расположен на улице Надинского.

Пять лет назад Петя ещё был жив, Шмулик умер, Йося же жил в Израиле. Вот такая история…

От ред. belisrael

Вряд ли можно уже найти живым кого-то из персонажей истории. А может кто-нибудь слышал эту историю от ее израильских героев? Будем признательны за распространение публикации.

Опубликовано 07.06.2020  21:21

Игорь Каноник. Минское гетто глазами моего отца (3)

(окончание; начало и продолжение)

…Весь август 1943-го, оставшись один, отец продолжал ездить на торфоразработки с единственной целью, при первой возможности убежать в лес. И в первых числах сентября к евреям, работавшим с торфом, подошла молодая деревенская девушка и спросила: «Кто здесь Додик?» Предварительно она поговорила с охранником-полицаем, который проверил её аусвайс и забрал из корзинки часть продуктов, которые она несла на обмен в Минск. Отведя отца в сторону, она тихо спросила: «Как зовут твою маму?». Выяснив этот вопрос, она обьяснила отцу, что если он сможет убежать, то должен обойти глубоко по лесу немецкий пост и ждать её через два километра на опушке леса. Через два дня она будет возвращаться из Минска, но к ней он не должен подходить, а должен осторожно идти за ней по лесу.

Это была минская подпольщица, связная партизанского отряда Лидия Дмитриевна Берестовская (после замужества Кащей). Направляясь в сторону Минска, находясь на очередном задании командования партизанского отряда и увидев группу евреев из гетто, она сразу вспомнила рассказ моей бабушки Лизы, который случайно услышала в отряде. Партизаны спрашивали бабушку, откуда она, где её семья. И бабушке пришлось рассказать о том, что в гетто остался её единственный оставшийся пока в живых сын, 14-летний подросток Додик, и что он, возможно, продолжает ездить на принудительные работы по торфоразработкам в то же место, откуда она смогла убежать в начале августа.

Лидия  Дмитриевна Кащей, спасшая моего отца

Отец в тот же день выпрыгнул на ходу из машины около леса, когда они возвращались в гетто. Полицай-литовец как раз сел в кабину к водителю-немцу, так как начался сильный дождь. Другие евреи его отговаривали не прыгать, говорили, что могут убить, если заметят. Отец им ответил, что и так скоро всех убьют. Двое суток он провёл в лесу, а на третий день ждал в условленном месте. К полудню на лесной дороге появилась та же молодая партизанка. Они шли несколько дней, в основном только в тёмное время, по кустам и болотам, так как опасались идти по лесным дорогам, у отца не было никаких документов. Лида хорошо ориентировалась на местности, так как была родом из этих мест, из деревни Скураты.

Партизанский отряд находился в глубоком лесу, но всего в десяти километрах от места торфоразработок. Когда они пришли, Лида сказала отцу: «Иди вон в ту землянку, там твоя мама работает поварихой»…

Cвидетельство узника гетто Давида Каноника

16 июля 1944 года в освобождённом Минске был проведён партизанский парад. В середине июля 1944-го отец с матерью вернулись в свой дом, дом семьи Каноник, где и жили до войны, до гетто, на Червенском тракте, по улице Крупской, 25. Но дом был занят, там уже давно жили другие люди, ведь они думали, что все евреи погибли. Мать не хотела ругаться, хотя не было большой проблемой законно вернуть дом. Но она не стала этого делать, видимо, не совсем хорошие воспоминания связывали её с этим домом. Зайдя в сарай во дворе, они нашли среди кучи дров свою коробку с довоенными фотографиями семьи. Бабушка с отцом пошли жить на Грушевку, там сохранился старый дом семьи Гоберман по улице Пакгаузной, 7 (позже улица Хмелевского), в котором бабушка жила до 1925 года, до того, как вышла замуж. И как раз из эвакуации вернулась её родная младшая сестра Роза Давидовна Тройчанская (Гоберман) с дочерью Эллой и сыном Эриком. Муж Розы, Соломон Тройчанский, остался в Челябинске, так как занимал высокую руководящую должность на оборонном заводе. И они, две сестры, поделили дом на две половины, с двумя входами. Доставшуюся отцу с матерью половину дома пришлось переделывать в жилое помещение. Так как до войны она использовалась для легкой брички прадеда Давида Гобермана, отца бабушки, который работал извозчиком. Вообще, на Грушевке жило много евреев, официально работавших извозчиками на кирпичном заводе Фридмана, который находился в Тучинке.

У Давида Гобермана были два родных брата, Нохим и Янкель, которые также жили на Грушевке и были главами своих очень больших семей. Все трое были сыновьями прапрадеда Абрама Гобермана, и все родились на улице Грушевской в доме № 46.

Давид Гоберман был главой большой семьи, у них с женой Эстер были четыре дочери и два сына. В каждом поколении в семье Гоберманов рождались двойняшки.

Один сын Давида Гобермана ещё в подростковом возрасте утонул на «Сажалке», в небольшом озере, которое было прямо на нашей улице. Второй сын, Евель Гоберман (Евель и моя бабушка Лиза были двойняшки, родившиеся в 1906 году), прошёл всю войну, он был призван в армию ещё в 1939 году. В звании капитана был политруком, заместителем командира 1-го танкового батальона 20-й танковой бригады Первого Белорусского фронта. Принимал участие в освобождении Белоруссии, награждён многими орденами и медалями.

Евель Давидович Гоберман, родной брат Елизаветы Давидовны Каноник (Гоберман)

После войны Евель с женой Фирой и их трое детей, старший сын Вова, средний Феликс и младшая дочь Софа жили на нашей же улице Пакгаузной, в доме № 4. Но в середине 50-х гг. Евеля Гобермана в числе коммунистов-тридцатитысячников направили работать председателем колхоза «Советская Беларусь» Клецкого района Минской области. Будучи очень умным человеком и сильным хозяйственником, Евель Гоберман вывел этот слабый и отстающий колхоз на передовые позиции в сельском хозяйстве Белоруссии. Так он получил право ежегодно представлять достижения сельского хозяйства Белоруссии на ВДНХ в Москве, где колхозу постоянно присуждали призы и медали.

После пяти лет работы председателем колхоза Евель Гоберман вернулся в Минск и был назначен на должность директора Минской щёточной фабрики, где и работал много лет до выхода на пенсию. Евель Гоберман умер в Минске в 1979 году.

Одна из четырёх дочерей Давида Гобермана, Люба, была замужем за офицером-пограничником, Изосимом (Зусей) Шмоткиным, они жили на заставе «Домачево» под Брестом. Люба с маленькой дочерью Эсмеральдой в первый день войны успела эвакуироваться с другими жёнами офицеров. Но далеко они не смогли уехать, под Минском машину разбомбило. Местные жители выдали её немцам как еврейку и жену офицера-пограничника, и она с дочерью была расстреляна. А тот самый офицер-пограничник Изосим Шмоткин вернулся с войны в звании майора. Создав новую семью, он жил по соседству с нами на Грушевке, в доме № 48. У них с женой Идой было двое детей, старший сын Лёня и дочь Ольга, с которой я учился в одном классе в школе № 3.

Давид Гоберман с женой Эстер и ещё одной дочерью Раей попали в гетто, где и погибли. Спаслась из гетто только одна их дочь, моя бабушка Лиза, 1906 года рождения, а также младшая дочь Роза 1911 г. р., которая была со своей семьёй в эвакуации в Челябинске.

Как ни странно, но район Грушевского посёлка полностью сохранился в довоенном виде, его не бомбили. Возможно потому, что там были расквартированы немецкие солдаты- железнодорожники, обслуживавшие Минский железнодорожный узел, часть из которых работала также на вагоноремонтном заводе. Например, в нашей школе №3 (где мы учились с сестрой Лилей), а это было новое четырёхэтажное здание, построенное в 1936 году, были немецкие казармы. После войны отец также там учился, оканчивая вечернюю школу.

…После получения справки из партархива в начале апреля 1986-го, отцу оформили в Московском районном исполкоме и в военкомате все документы. В домике на Грушевке установили телефон – кстати, этот деревянный дом (см. фото 2016 г.) пока стоит на ул. Хмелевского, 7. Отца поставили на льготную очередь на квартиру по месту работы на радиозаводе. Через год предложили квартиру в центре города в старом ведомственном доме радиозавода, на улице Коммунистическая. Как потом выяснилось, в этом доме жил Освальд, убийца президента Кеннеди, в то время, когда работал на Минском радиозаводе.

Дом семьи Каноник на Грушевке, фото 2016 г.

Кроме большого гетто, в Минске было ещё одно маленькое гетто. В конце лета 1941-го немцы отобрали из большого гетто 500 специалистов редких и важных для них специальностей и вместе с их семьями переселили в это маленькое гетто 3000 человек. С ноября 1941 года туда попадали также и европейские евреи-специалисты. Это был рабочий лагерь СС на улице Широкая. Лагерь постоянно пополнялся также за счёт военнопленных евреев, которых привозили из разных мест. Так в августе 1942-го с группой военнопленных туда попал офицер Александр Аронович Печерский. Он пробыл в рабочем лагере почти год, и за месяц до уничтожения Минского гетто в сентябре 1943-го его в составе большой группы евреев специалистов с их семьями отправили в лагерь уничтожения Собибор.

Лагерь уничтожения Собибор был создан весной 1942-го в юго-восточной Польше. Уже через месяц после прибытия Печерский стал руководителем единственного успешного восстания в лагере смерти в годы Второй мировой войны. После успешного восстания, которое было 14 октября 1943 года, нацисты убили всех, кто остался в лагере, и полностью уничтожили лагерь.

Одна из самых загадочных и трагичных историй Минского гетто – малоизвестная широкой публике история о том, как в начале октября 1943-го 26 евреев из нескольких семей, живших на улице Сухой, спрятались в заранее приготовленный подвал-схрон у самого кладбища. На то время в гетто оставались последние 3000 евреев. У спрятавшихся был верный расчёт – все уже понимали, что Минскому гетто остались считанные дни.

Так и случилось, с 21 по 23 октября был последний погром, это была зачистка. Прятаться в домах, подвалах и малинах не имело смысла, так как во время последнего погрома не осталось ни одного места, куда бы не летели гранаты, а на кладбище не нужно делать зачистки и кого-то искать. Они находились там 9 месяцев, до июля 1944-го года. Понимая, что гетто уже нет, они продолжали прятаться, и только ночью могли подышать свежим воздухом и осторожно набрать воды из ближайшей колонки.

Об этих людях есть замечательный рассказ минчанина Ильи Леонова «263 дня в подземелье», а также «1111 дней на грани смерти».

Как известно, Минск освобождали танкисты сразу нескольких армий, но настоящую зачистку города делала другая воинская часть. Это были бойцы 132-го пограничного (впоследствии Минский ордена Красной Звезды) полка войск НКВД, охраны тыла действующей армии, Третьего Белорусского фронта.

4 июля 1944 года, на следующий день после освобождения, выполняя свою работу, солдаты обходили весь город. Они обнаружили 13 обессиленных, оборванных людей на еврейском кладбище, на территории бывшего гетто, выглядевших как живые мертвецы.

Узнав об этом, командир полка, герой Гражданской войны, одесский еврей, гвардии полковник Хмелюк Аркадий Захарьевич отдал распоряжение срочно отвезти всех 13 выживших в Оршу в госпиталь, так как в Минске ещё не было госпиталя. Об этом также рассказывал отец в своих воспоминаниях.

Удостоверения Давида Ефимовича Каноника – партизана и участника войны

За зачистку Минска и окрестностей, а они изловили более 400 изменников, полицаев и предателей, этот полк, единственный среди воинских формирований НКВД, получил почётное наименование «Минский».

Меня в середине 70-х призвали в армию именно в этот «Минский» полк, в/ч 7574, конвойный полк внутренних войск. Воинская часть располагалась в центре Вильнюса, и занимала помещения бывшего монастыря примыкающего к тыльной стороне костёла Петра и Павла. Во дворе воинской части стоял большой памятник.

Однажды, во время праздника Дня Победы, в актовом зале выступали престарелые офицеры-ветераны. Один из них рассказывал, как в июле 1944-го они освобождали Минск. И 4 июля, на следующий день после освобождения, на территории, где было Минское гетто, на кладбище, обнаружили 13 выживших людей. История звучала неправдоподобно, ведь было известно, что Минское гетто перестало существовать в двадцатых числах октября 1943-го.

Демобилизовавшись из армии, уже дома в Минске, я рассказал об этом отцу. И тогда отец сказал, что это были их родственники и соседи с улицы Сухой. Одним из старших в этой группе из 26 евреев был Эля (Исраэль) Гоберман, двоюродный брат матери отца, моей бабушки Лизы Каноник-Гоберман. Эля Гоберман до войны также жил на Грушевке в доме № 46 и работал извозчиком на своей бричке, всегда запряжённой его любимым конём по кличке Хавер (друг). Конь понимал все команды на идиш.

Эля и его жена Хьена выжили, они были в числе 13 спасённых. Три их дочери погибли. В декабре 1942-го в гетто заболела и умерла их младшая шестилетняя дочь Майя, 1936 года рождения. В августе 1943 года полицаи случайно задержали и увели в машины душегубки их двух старших дочерей, среднюю Соню, 1932 года и старшую Фаню, 1928 года рождения. На протяжении более двух лет жизни в гетто родителям удавалось оберегать дочерей, которые прятались в «малине», когда родители были на принудительных работах.

Отец рассказывал, что дядя Эля ещё в августе 1943-го предлагал ему присоединиться к ним и тоже спрятаться в этом подвале. Подвал подготовил знаменитый минский печник Пиня Добин, хороший знакомый Эли Гобермана. Но отец отказался, так как надеялся в самое ближайшее время убежать и искать мать, которая уже была в партизанском отряде.

После войны отец часто виделся с Гоберманами, так как три родные сестры дяди Эли, Рая, Нехама и Йоха жили со своими семьями по соседству с нами на Грушевке, в том же доме № 46. Большой дом был разделён на три отдельные квартиры. Дядя Эля и его жена Хьена прожили долгую жизнь с мечтой о Сионе, но осуществить её тогда не было возможности. Эля Гоберман умер в 1973 году, а Хьена в 1981-м.

Эля и Хьена Гоберман, фото середины 1950-х

Отца уже нет в живых. Сохранились его воспоминания о жизни в гетто, записанные в 1996 году сотрудниками фонда Стивена Спилберга, которые находятся в еврейском музее в Минске.

Майя Каноник (Майзельс), жена Давида. Фото 2019. Сегодня 18 декабря ей исполнилось 85 лет, живет в Ашдоде. С чем ее и поздравляем от имени читателей сайта. Мазаль тов! 

Дети Давида Ефимовича Каноника, Лиля и Игорь (автор этого рассказа)

Вечная память всем родственникам, погибшим в Минском гетто.

Нашему поколению остаётся только память. Память нужна не мёртвым – память нужна живым.

Хочу отметить, что я не историк, но знаю историю.

Игорь Каноник,  Хайфа

Написано в 2013–2019 гг.

*

От редактора belisrael

Спустя некоторое время рассказ будет опубликован на иврите и англ.  Приглашаем волонтеров, знающих на хорошем уровне два и более языка.

Присылайте семейные истории, материалы на др. темы и не забывайте о важности поддержки сайта.

Опубликовано 18.12.2019  00:37

Обновлено 18 декабря 10:13

Отклик

Феликс Гоберман из Австралии прислал фотографии отца и матери 1945 года.

Евель Гоберман                                                           Фира Гоберман

Добавлено 20.04.2020  16:26

xxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxxx

Читайте: Отклик из Австралии на публикацию Игоря Каноника о Минском гетто

Опубликовано 01.07.2020  20:50

 

Игорь Каноник. Минское гетто глазами моего отца (2)

(продолжение; начало здесь)

В конце 1972 года городские власти начали вынашивать проект – как засыпать «Яму» и демонтировать памятник. Все уже понимали, что это место становится знаковым и антисоветским. В свою очередь евреи начали собирать подписи с петицией в горисполком не трогать памятник, кто-то предложил написать такую же петицию на английском языке. Так появились две параллельные тетради. Я видел их у нас дома на Грушевке, когда отец ходил собирать подписи у евреев. Многие боялись подписывать, отец их уговаривал.

9 мая 1973 года был большой выход на «Яму», там были уже тысячи людей.

В конце лета 1973-го КГБ узнал об этой петиции. Скорее всего потому, что отец и ещё один бывший узник гетто записались на приём к председателю горисполкома, ведь они сказали там, по какому вопросу, и оставили все свои данные. С этого момента началась слежка за отцом. В середине сентября должен был состояться прием в горисполкоме. Хорошо, что отец передал обе тетрадки знакомым евреям для собирания подписей.

В один из дней в начале сентября, вернувшись с работы, я узнал, что у нас дома был обыск, сразу стало понятно, что искали. В тот день КГБешники приехали к отцу на работу, забрали его и повезли домой. Он по специальности был токарь 6-го разряда, работал тогда на автобазе, в партии никогда не состоял. Что они могли ему сделать, проверили даже его шкафчик на работе. Все, конечно, подумали, что ищут какой-то самиздат…

Давид Каноник за работой на автобазе, 1973 г.

Приближался назначенный день 15 сентября, когда нужно было идти в горисполком. Предусмотрительный отец попросил совершенно постороннюю, знакомую рускую женщину, пронести тетрадку в здание горисполкома. Она сказала на входе, что идёт устраиваться на работу, и её пропустили. А отец пошёл без ничего, только с паспортом. К сожалению, не пришёл второй его коллега, они вместе записывались на приём. Отца приняли два заместителя, они уже знали, о чём он будет говорить, в углу кабинета сидел ещё один человек в сером костюме, но он не представился.

Беседа была больше часа, отец передал им тетрадь с петицией, полную подписей минчан, в основном узников гетто и их родственников. Он рассказал им, как был в гетто с его первого дня 20 июля 1941-го и до начала сентября 1943-го, когда ему удалось сбежать в партизанский отряд. И о том, что почти вся большая семья погибла, включая всех родственников, это 32 человека. В конце беседы они спросили, почему люди не хотят, чтобы на этом месте создали красивый парк, засыпав «Яму».

Отец понял, что всё, что он рассказывал им не интересно. Тогда он рассердился и перед уходом сказал, что если будут ломать этот памятник, то пусть его убьют прямо там. И что пройдёт много лет, не будет ни их, ни этих кабинетов, а памятник так и будет стоять в «Яме»…

…На следующий день директор автобазы сказал отцу, чтобы он работал спокойно, вопрос о его увольнении даже не стоит.

Но оставался другой вопрос, как передать вторую тетрадь с петицией на английском языке. Чтобы она дошла хотя бы до американского корреспондента в Москве. Все понимали, что нужна международная огласка, что только она может остановить это безумие.

Еврейское самосознание в СССР начало подниматься после победоносной Шестидневной войны в июне 1967 года, в которой Израиль сражался с коалицией арабских стран (Египет, Сирия, Ирак и Иордания). Эйфория после этой войны долго не проходила. Подъём был также после «самолётного дела» – попытки угона самолёта из Ленинграда 15 июня 1970 года и ареста одиннадцати человек, почти все из которых были евреями. После убийства одиннадцати израильских спортсменов на олимпиаде в Мюнхене в сентябре 1972 года. И после операции Моссада, проведённой по личному приказу премьер-министра Израиля Голды Меир с целью поимки и ликвидации всех террористов, причастных к убийству спортсменов.

С оглаской всё разрешилось. В первых числах октября 1973 года из Минска должны были уехать последние несколько семей, у которых уже были оформлены все документы. Они ехали в Москву, и там в посольстве Нидерландов должны были получить оставшиеся документы и билеты на поезд до Вены.

10 июня 1967 года СССР разорвало дипломатические отношения с Израилем. После победы Израиля в Шестидневной войне израильское посольство закрылось, и интересы Израиля представлял только консул, который принимал в посольстве Нидерландов.

Задумка была в том, чтобы уговорить одну из семей взять тетрадь с подписями в Москву и передать консулу. Так всё и получилось. После того как эта семья уехала из Москвы, московские друзья позвонили их родственникам в Минск и сообщили, что проводили их на вокзале, что всё они передали, как и было запланировано.

Буквально в эти же дни, в субботу 6 октября 1973 года, в два часа дня, в канун еврейского праздника Йом-Кипур, армии Египта и Сирии напали на позиции израильских войск по всей линии прекращения огня предыдущей Шестидневной войны 1967 года. Так началась четвёртая арабо-израильская война – Война Судного Дня.

Интересно было наблюдать такую картину, как в минском ГУМе в отделе радиотоваров на улице Ленина стояла длинная очередь из одних евреев. Все хотели купить радиоприемник «Океан» минского радиозавода – конечно, для того, чтобы слушать «вражеские голоса» и знать всю правду о войне в Израиле. Евреи были уже в курсе, какой блеф писали все советские газеты во время Шестидневной войны. Поэтому доверять советским газетам никто не собирался.

Как сейчас помню, вечером 24 октября 1973 года все евреи слушали «вражеские голоса» – такие как «Немецкая волна», «Радио Свобода», «Голос Америки». Это был последний день войны Судного Дня в Израиле. Тогда «голоса» говорили только об этом, а также читали главы из «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына. И вдруг в середине новостей говорят, что белорусские власти хотят снести памятник евреям, погибшим в Минском гетто. Первый памятник еврейским жертвам фашизма на территории всего Советского Союза, поставленный уцелевшими евреями в 1947 году. Говорили об этом несколько дней подряд, также писали в газетах в Израиле и в Западной Германии. Это была настоящая большая победа.

Сейчас можно только представить, на каких повышенных тонах разговаривал Пётр Миронович Машеров с тогдашним председателем горисполкома Ковалёвым Михаилом Васильевичем. А обида была большая – как получилось, что в разгар ярого государственного антисемитизма, который генерировался государством, простые минские евреи смогли обставить все белорусские власти? Как известно, 1973 год был расцветом эпохи застоя в СССР.

Игорь и Лена Каноник в день свадьбы 1 марта 1985 г. у памятника на «Яме»

Ещё немного об отце. Вскоре он перешёл работать на завод медицинских препаратов, долго работал там. Потом начал работать на радиозаводе. Это был филиал радиозавода по производству деревянных футляров для телевизоров и радиоприёмников, который раньше взорвался. Взрыв произошёл из-за самовозгорания пыли во время второй смены 10 марта 1972 года, в новом, только три месяца проработавшем цехе. При пятнадцати градусах мороза пожарные заливали всё водой. По официальным данным погибло 106 человек.

Отец работал на радиозаводе до выхода на пенсию в 1989 году.

Жили мои папа Каноник Давид Ефимович и мама Каноник (Майзельс) Майя Израилевна в том же доме на Грушевке, без удобств. Хотя тогда же, в декабре 1973 года, через три месяца после скандального посещения горисполкома, отца вызвали в тот же горисполком. Это уже была жилищная комиссия. Они сказали, что знают, что он узник Минского гетто, и предложили новую трёхкомнатную квартиру. Но отец отказался, сказав, что ему ничего от них не нужно. Следует отметить, что отец никогда ни у кого не просил об улучшении жилищных условий, это была их инициатива.

В середине 1980-х, работая на радиозаводе, отец разговорился с председателем заводского общества ветеранов войны. Отец сказал, что был в партизанах, но председатель общества усмехнулся и ответил, что евреи были в гетто. Тогда отец сказал, что больше двух лет был в Минском гетто и убежал в партизаны. Но на вопрос, где же твои документы участника войны и партизана Белоруссии, отцу нечего было ответить. Пришлось искать свидетелей, бывших партизан, и ехать в Оршу к командиру партизанского отряда. Командир его не вспомнил, он уже был в преклонном возрасте, но попросил отца рассказать всё, что он помнит из жизни отряда. Отец начал рассказывать, чем он занимался, что он охранял госпиталь на болотном острове, а его мать Елизавета Давидовна Каноник (Гоберман) была поварихой и работала в госпитале. Тогда командир вспомнил. Он направил отца в республиканский партархив, именно там были все архивы партизанских отрядов. И только после этого отец получил выписку из дневника партизанского отряда, в котором дотошный писарь всё записывал. В справке было ясно написано, что 5 сентября 1943 года Каноник Давид Ефимович зачислен в партизанский отряд имени Кирова, бригады имени Кирова, Минской области, а в графе, откуда прибыл, значилось: «Минское гетто».

…Первый раз, в начале августа 1943-го, отец с матерью сбежали вместе с торфоразработок по Могилёвскому шоссе, куда их ежедневно возили из гетто. Охрана была слабая – один, иногда два полицая, которые уже перестали пересчитывать евреев, сколько выезжает из гетто и сколько возвращается. Но впереди на дороге был немецкий пост, а у отца не было документов. Кроме того, почти всех мужчин и подростков заставляли снимать штаны, искали евреев. Ему пришлось вернуться обратно на торфоразработки. А мать прошла все посты, так как у неё был «аусвайс» с записью, что она живёт в деревне Шпаковщина. Она уже знала, как и где найти партизан. «Аусвайс» заранее подготовил её муж, мой дед, Каноник Ефим Яковлевич, который был связан с подпольем в гетто и погиб незадолго до этого, в начале июля 1943-го, в одной из облав на мясокомбинате. Своим «аусвайсом» он так и не успел воспользоваться.

Дедушка ещё до войны работал на мясокомбинате, там больше половины работников были евреи. Когда всех евреев согнали в гетто, немцы поняли, что мясокомбинат без евреев работать не сможет. Они отобрали всех бывших работников по документам мясокомбината и начали из гетто организованно водить их на работу.

Вообще в Минском гетто существовала возможность через юденрат (еврейский административный орган самоуправления) напроситься в любую рабочую команду. Рабочих команд было много, их ежедневно рано утром под охраной полицаев вывозили или выводили на разные работы. Это давало возможность продлить себе жизнь и кое-как питаться, так как в рабочих командах сносно кормили, и был короткий перерыв на обед. Тех же, кто оставался в гетто, никто не кормил, они заботились сами о себе.

Также почти каждый день приходилось прятаться, чтобы не угодить в душегубку во время очередной облавы. Но весной 1943-го всё изменилось. Немцы начали резко сокращать численность и так таявшего гетто, начали устраивать погромы и для рабочих команд. Например, можно было утром уехать на работу и вечером не вернуться в гетто. Иногда их после работы сразу увозили на расстрел.

Так два года дедушка с отцом в составе рабочей команды выходили из гетто на работу на мясокомбинат. Они были официально записаны в эту рабочую команду. Отец был там и в последний день в начале июля 1943-го года.

…Евреи заметили, что в середине дня к мясокомбинату полицаев приехало больше, чем обычно. Такое количество полицаев не требовалось, чтобы сопровождать евреев обратно в гетто. Дед Ефим сказал отцу, чтобы он быстро и незаметно выскользнул за территорию в районе задних складов, снял с себя латы и спокойно шёл на вокзал. Отец так и сделал, до темноты шатался на вокзале, а ближе к ночи в районе Татарских огородов пролез под колючей проволокой на территорию гетто. Придя домой, а в 1943-м они уже жили по улице Сухой, так как территория гетто постепенно сокращалась и евреев переселяли, он увидел, как мать сидит и плачет. Она уже всё знала, ей сообщили, что машины с рабочими из мясокомбината проехали через гетто, она думала, что они оба погибли. Обычно на работу и с работы на мясокомбинат все рабочие команды всегда ходили пешком в сопровождении полицаев. Но в этот последний раз всех рабочих евреев с мясокомбината после работы, чтобы сократить время, провезли через территорию гетто прямо в Тучинку и сразу расстреляли в глиняных карьерах старого кирпичного завода.

Немцы часто проезжали через территорию гетто, вьезжая через ворота на улице Немига, по улицам Республиканской и Опанского и выезжая через ворота у железной дороги.

Также в Тучинке был расстрелян младший брат деда Ефима, Нисим Каноник, 1910 года рождения, который находился в той же рабочей команде. Он, как и дед Ефим, ещё до войны работал на мясокомбинате. Нисим был призван в армию и, 23 июля, в день призыва отправлен на фронт, который продвигался в сторону Минска. После первых боёв остатки его разбитой части, отступая лесами, подошли к Минску, город был уже оккупирован. Как раз около Минска Нисим встретил своего старшего брата Хоню Каноника, 1906 года рождения, также призванного в армию 23 июля. Хоня с остатками своей воинской части уходил на восток к линии фронта. Хоня категорически отговаривал Нисима от захода в оккупированный Минск. Но Нисим не побоялся, он хорошо знал город, что помогло ему ночью пробраться к своему дому на Червенском тракте, где остались его жена Лида и двое маленьких сыновей, Яков 1936 года рождения и Виктор 1939 г. р.

Хоня Яковлевич Каноник – один из первых инкассаторов в послевоенном Минске

Это было как раз начало июля, а по всему городу уже был развешан приказ коменданта о создании с 20 июля еврейского гетто. Все евреи были обязаны переселиться в этот район в центре Минска. Нисим Каноник решил идти в гетто один, а его русская жена Лида с двумя сыновьями осталась в их доме по улице Борисовской, на Червенском тракте. Немного подправив документы, эта сильная и умная женщина пережила три года оккупации и сохранила детей.

Нисим Каноник с женой Лидой и старшим сыном Яковом. Фотография 1937 г.

На снимке 1931 г. – отец моего отца Хаим (Ефим) Каноник, 1903 г. р. Расстрелян в Тучинке в июле 1943 г. при облаве на мясокомбинате. Так была уничтожена вся рабочая команда. Отец тоже был там, но чудом спасся. 

В Минском гетто было немало смешанных семей, и жёны-нееврейки следовали в гетто за своими мужьями, взяв на себя все тяготы и лишения. Они также носили латы на своей одежде и разделили печальную судьбу всех своих еврейских родственников.

(окончание следует)

Опубликовано 17.12.2019  15:25

Игорь Каноник. Минское гетто глазами моего отца (1)

Рассказ написан в форме, где события 1941–1944 годов подчас перекликаются с событиями начала 1970-х. Это реальная и правдивая история двух семей, Каноник и Гоберман, из которых 32 человека погибли в Минском гетто. История разворачивается в двух временных плоскостях. Как ни странно, прошлое связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекающих одно из другого.

Рассказ был написан в 2013 году, к 70-летию уничтожения Минского гетто, подкорректирован в 2019 г. Некоторые фотографии публикуются впервые.

*

28 июня 1941 года немцы, не встретив особого сопротивления, вошли в Минск. Семья моего отца Давида Каноника до войны проживала в районе Червенского тракта по улице Крупской, это был большой район частных домов за вокзалом. Жили все вместе в своём доме: дедушка Ефим (Хаим) Яковлевич Каноник 1903 года рождения, бабушка Лиза Давидовна Каноник (девичья фамилия Гоберман) 1906 года, старшая сестра отца Люба 1926 года, мой отец Давид 1929 года и бабушка Гита, мать деда Ефима. Также в этом доме жила бабушка Эстер, родная и одинокая сестра бабушки Гиты. Двое младших детей, сестра отца Рита 1931 года рождения и брат Марат 1938 г. р., умерли перед войной от дизентерии.

Несколько дней Каноники не могли принять решение, уходить на восток или оставаться в Минске, и вышли из города только 26 июня. Многие семьи, которые ушли из Минска 23-24 июня, успели уйти далеко и перейти по мосту через реку Березина. Но семья отца прошла только 40 километров, когда прямо на колонну беженцев был сброшен немецкий десант в форме красноармейцев.

Мой отец Давид Каноник (1929-1999, умер в Израиле). Более двух лет находился в гетто; с сентября 1943 г. – в партизанах

Диверсанты сказали беженцам, чтобы все возвращались по своим домам, что впереди на реке Березина всё равно уже нет моста и возможности переправиться на противоположный берег. Мост действительно взорвали 25 июня советские воинские части при отступлении, чтобы задержать немцев на реке Березина. Поэтому многие, в том числе евреи, повернули обратно в Минск.

Ещё 24 июня верхушка руководящих работников республики и города спешно и тайно сбежала из Минска в Могилёв, не сообщив населению, что нужно уходить. Их бегство стало причиной гибели сотен тысяч людей, и в первую очередь полного уничтожения еврейского населения Минска и окрестностей, оказавшегося в Минском гетто. Это было настоящее предательство по отношению к населению города.

Почти через месяц, в середине июля, по всему городу был развешан приказ военного коменданта. Всем евреям было приказано оставить свои дома и с 20 июля переселиться в район гетто.

Мой отец и его семья попали туда и больше двух лет были узниками Минского гетто – с 20 июля 1941 года и до начала сентября 1943-го. Когда отцу удалось сбежать в партизанский отряд, в гетто оставались последние 3000 евреев. Это было за полтора месяца до последней акции уничтожения гетто. В двадцатых числах октября 1943-го Минское гетто, самое большое из двухсот еврейских гетто на территории Белоруссии, перестало существовать.

В Минске, по данным архивов и музеев Германии, погибло около 150 тысяч евреев, из них более 40 тысяч – евреи Германии, Австрии и Чехии. Иностранцы содержались в «Sonderghetto», специальном гетто внутри большого гетто. Мемориал в сквере на улице Сухой, на месте старого еврейского кладбища, на территории бывшего гетто, посвящён евреям Европы.

Единственное место, где отмечено, что через Минское гетто прошло 150 тысяч евреев, это Берлинский музей Холокоста. Даже в Википедии данные не точны.

Из 250-тысячного довоенного населения Минска более 100 тысяч составляли евреи. Ровно два года и три месяца просуществовало Минское гетто. На протяжении всего этого времени всех умерших и убитых в небольших погромах, которые проходили почти постоянно, хоронили в общих могилах-рвах на территории этого кладбища. Кладбище существовало с середины XIX века, там хоронили евреев и после войны, до начала 1950-х годов. В начале 1970-х кладбище закрыли, а в 1990 году сравняли с землёй.

Отец рассказывал, как после войны мостили булыжником улицу Коллекторную (бывшую Еврейскую) на участке между улицей Немига (во время войны называлась «Хаимштрассе») и вверх до улицы Сухая, и как прямо по могилам проложили дорогу.

*

Конвой, который вышел из Берлина 14 ноября 1941 года, был третьим по счёту конвоем европейских евреев в Минское гетто. Первым, по данным немецких архивов, был конвой-эшелон, который 10 ноября 1941 года вышел из Дюссельдорфа. Вторым был конвой из Франкфурта-на-Майне, отправленный 11 ноября 1941 года.

И сегодня, прогуливаясь по старой части Дюссельдорфа, прямо у домов, где жили евреи, можно увидеть медные квадратные таблички. Они, как и в Берлине, вмурованы в тротуар с фамилиями бывших жильцов, депортированных в Минское гетто. Позже, зимой 1941–1942 гг., было ещё много эшелонов из Гамбурга, Берлина, Бремена, Кёльна, Бонна, Дюссельдорфа, Франкфурта-на-Майне, Вены – все в Минское гетто.

Эти данные – из Берлинских музеев и архивов Германии. А в том, что касается статистики, с немцами лучше не спорить. Это в советские времена на половину уменьшали количество евреев погибших в Минском гетто. Например, на территории мемориального комплекса «Хатынь», созданного в 1969 году, была мемориальная доска-ниша в длинной стене (думаю, она и сейчас на том же месте), где перечислены несколько улиц, входивших в район Минского гетто, и написано, что там погибло 75 тысяч мирных советских граждан.

Холокост евреев на территориях бывшего Советского Союза оставался тайной на протяжении нескольких десятилетий после окончания войны. По идеологическим и политическим причинам советский режим не признавал уникальности и масштабности уничтожения евреев нацистами. Только после распада Советского Союза документация и увековечение памяти жертв Холокоста стали возможны.

…Отец рассказывал, что в гетто они жили поначалу на улице Островского, недалеко от въездных ворот со стороны улицы Немига. Почти ежедневно в гетто заезжали три огромные машины-душегубки, они останавливались возле скверика на Островского. Следовала облава на евреев – тех, кто не уехал на работы или не смог спрятаться в заранее приготовленных «малинах». «Малинами» называли тайники под полом дома, между полом и землёй, или маленькую потайную комнату, которая получалась после того, как делали дополнительную большую стену. Всех, кто попадался, полицаи ловили и загоняли в душегубки. Машины отвозили евреев в Малый Тростенец и там сжигали.

Первым комендантом в Минском гетто был майор Рихтер, он часто любил обходить гетто в сопровождении полицаев и с плёткой в руке. И не дай бог было не снять при встрече с ним головной убор, или попасться ему на глаза с плохо пришитой латой. Это были круглые жёлтые нашивки на одежде, спереди и сзади, которые должны были носить даже дети с 12 лет. Позже под жёлтыми нашивками заставляли нашивать и маленькие белые, но только на груди. На этих маленьких нашивках были написаны фамилии и номера, соответствующие номеру дома в гетто, так как все дома были пронумерованы. Это было что-то вроде прописки.

Во время очередного, самого большого, четвёртого погрома (28-31 июля 1942 г.), в котором погибло около 30 тысяч евреев, погибла старшая сестра отца Люба. Полицаи, как обычно, ходили по улицам гетто и раздавали информационные листки. Люба сказала матери, что выйдет на улицу и возьмёт листовку. Мать её отговаривала, но Люба вышла и больше её никто не видел…

Cестра отца Люба, 1926 г. р. Снимок 1939 г.

Оказалось, что так полицаи выманивали людей из домов и укрытий, где ещё оставалась возможность спрятаться.

Также во время этого погрома погибла и бабушка Эстер, родная сестра бабушки Гиты. Когда все, кто был в доме, успели спрятаться в «малине», она закрыла лаз, сверху постелила коврик и села в спальне на кровать. Вошедшим немцам и полицаям она сказала на идиш, что ничего не видит, слепая. Тогда один немец взял её под руку и медленно повёл на улицу в сторону машины-душегубки. И Эстер ушла, отводя опасность от своих родных…

28 июля, в первый день большого погрома, отец вместе с дедом Ефимом в составе рабочей команды успели рано утром выйти из гетто на работу на мясокомбинат. По дороге на работу группу евреев постоянно сопровождали несколько полицаев. Они встретили большую колонну украинских полицаев (с 10 июля 1941 года в Минске постоянно находились несколько рот 1-го украинского батальона полиции), которая прошла в сторону гетто. Вскоре после этого послышались выстрелы со стороны гетто.

В конце рабочего дня всем евреям объявили, что они не возвращаются в гетто, а остаются на ночь на работе. Точно так они провели и две последующие ночи. Погром в гетто закончился ровно в три часа дня 31 июля. Когда отец с дедом вечером вернулись в гетто, то поняли, что в живых осталась только одна мать Лиза, сестры и двух бабушек уже не было. Это был четвёртый большой, запланированный немцами погром-акция.

Лиза Каноник (Гоберман) 1906 г. р., мать моего отца. Спаслась из гетто в начале августа 1943-го. Почти год была поварихой и работала в госпитале партизанского отряда. Снимок 1946 г.

Официально известно, что в Малом Тростенце немцы уничтожили 206500 человек, больше половины из них это узники Минского гетто. Известно также, что эта цифра сильно занижена.

Выдающийся немецкий учёный-историк Ганс-Гейнрих Вильхельм в своей книге «Оперативная группа “А” полиции безопасности и СД 1941–1942» документально подтверждает и достоверно утверждает, что в 1942 году в окрестностях Минска наблюдалось 1000 еврейских транспортов (железнодорожных вагонов). Этот немецкий историк утверждает, что количество иностранных евреев, депортированных в район Минска в 1942 году, составляет, по самым скромным подсчётам, 75 тысяч человек. Большая часть этих европейских евреев, минуя Минское гетто, отправлялась прямо в лагерь уничтожения Малый Тростенец.

Но ещё раньше был третий большой погром. На территории гетто был большой песчаный карьер. И именно там в 1947 году на средства, собранные уцелевшими евреями, был поставлен один из первых на территории всего Советского Союза памятник жертвам Холокоста. Надпись на нём была сделана на идиш. Но в то время, по известным причинам, не могли написать на памятнике, что эти 5000 евреев – жертвы именно третьего погрома, устроенного на еврейский праздник Пурим 2 марта 1942 года.

Погром начался расстрелом 200 детей детского дома вместе с воспитателями и медработниками. Детский дом находился по улице Ратомская (позже Мельникайте) рядом с карьером. При расстреле детей присутствовал гауляйтер Белоруссии Вильгельм Кубе, который бросал детям конфеты. После расстрела 5000 евреев немцы в течение нескольких дней не давали засыпать карьер. Отец рассказывал, что после расстрела выпал снег, и расстрелянные евреи пролежали несколько дней, припорошенные снегом.

К сожалению, и в 2000 году при создании на этом месте Мемориала «Яма» также забыли, или не захотели указать общее количество евреев, погибших в Минском гетто.

Было ещё одно место массовых расстрелов евреев из гетто – там в основном расстреляли жертв первых двух больших погромов. Первый большой погром, приуроченный к празднику и в связи с нехваткой места для расселения европейских евреев, прошёл 7 ноября 1941 года. Немцы «любили и старались» организовывать большие погромы к советским или еврейским праздникам. Они заставили евреев построиться в колонны и пройти по центральной, Юбилейной площади гетто, как на демонстрации. Эти колонны сразу после «парада» погнали в Тучинку. Так погибли первые 12 тысяч евреев.

Второй большой погром, связанный с срочной подготовкой места для расселения европейских евреев («sonderghetto»), прошёл 20 ноября 1941 года, в котором погибло ещё 20 тысяч минских евреев. Всё это происходило в деревне Тучинка, в глиняных карьерах на территории трёх старых кирпичных заводов. Там на окраине Минска за время существования гетто было расстреляно более 30 тысяч евреев.

К большому сожалению, в послевоенные годы это место было предано забвению. Возможно, одна из причин забвения в том, что до войны рядом с Тучинкой размещалась 6-я колония НКВД. То есть там наследили и немцы и чекисты. Сегодня это территория возле улицы Харьковская, в сторону Кальварийского кладбища. Современный Тучинский сквер немного захватывает эту территорию.

У всех уцелевших узников гетто на протяжении 25 лет после войны был своеобразный психологический синдром. Они обходили стороной улицы, где находилось гетто. Никому об этом не рассказывали, да и вообще старались не трогать тему гетто. Конечно, способствовала этому послевоенная политика государства. Гонения на евреев в конце 40-х годов. Убийство Михоэлса в Минске в январе 1948-го (по Минску ходили слухи, что гибель Михоэлса – официально организованное убийство). Уничтожение еврейской культуры, 12 августа 1952 года в подвалах Лубянки были расстреляны 13 членов ЕАК – «Еврейского Антифашистского Комитета». Компания по борьбе с космополитизмом, которая приобрела антисемитские формы. Дело врачей в начале 1953-го. И государственный антисемитизм, который усилился в конце 1960-х и в 1970-е годы.

Как же удалось минским евреям увековечить память соплеменников в годы, когда о Катастрофе никто не хотел слышать?

Первый организованный выход евреев на «Яму» состоялся в День Победы 1969 года. Собралось человек пятьдесят, в основном евреи, которые жили близко от «Ямы» и их родственники. Родной брат моего отца Эдик Гоберман, 1945 года рождения, жил со своей семьёй в Заславском переулке.

Не многие минчане знают, что две первые клумбы с двух сторон от памятника сделали евреи, жившие рядом с «Ямой». Но перед круглыми клумбами были сделаны две большие клумбы в виде маген-давида, это было в первых числах мая 1969 года. Эти клумбы не простояли и суток, там даже цветы не успели посадить. Осталось загадкой, как о них узнали в КГБ, но вечером того же дня приехали четверо в серых костюмах и сразу пошли в дом к организатору этих субботников в «Яме».

Во дворе, куда вошли чекисты, стояли несколько десятков лопат и грабель. КГБешники сказали, что знают о том, что в Яме проводятся работы по расчистке территории. И тут же прозвучало в приказном тоне: «Чтобы этих ваших клумб до утра не было!»

Пришлось ночью переделывать шестиконечные клумбы в круглые. А когда 9 мая 1969 года состоялся первый выход евреев на «Яму», все увидели две круглые клумбы с цветами.

Несколько слов об организаторе этих субботников. Это был один из первых минских сионистов-подпольщиков, все его называли Фельдман, возможно, это и не было его фамилией. По рассказам бывших соседей, он был для КГБ как кость в горле. В конце 1972-го его отвезли в Москву и посадили на самолёт, улетавший в Вену, откуда он якобы улетел в Израиль. В начале 1990-х, почти через 20 лет, бывшие соседи искали его в Израиле, но найти не смогли…

Евреи, которым было что терять, в брежневское время боялись в День Победы приходить к «Яме». Я сам много раз видел, как еврейские интеллигенты шли от Юбилейной площади вниз по улице Ратомская (позже Мельникайте) мимо базара, всё время осматриваясь по сторонам. Ходили слухи, что переодетые КГБешники фотографируют людей. Но с каждым годом к «Яме» приходило всё больше евреев.

(продолжение следует)

Опубликовано 16.12.2019  19:35

Яшчэ пра габрэяў Гарадзеі (4)

(заканчэнне; папярэднiя часткi 1, 2 i 3)

ХАЛАКОСТ У МЯСТЭЧКУ ГАРАДЗЕЯ

Як вядома,  у  паселку Гарадзея Нясвіжскага раёна Мінскай воблаці было створана гетта ў якім трымалі габрэяў, і што амаль усе габрэі гэтага мястэчка былі знішчаны. Але імёны тых людзей, палеглых у той час, нам не вядомыя. І таму ў вогуле і людзі нам незнаёмыя. Калі разабрацца, то для прыкладу, нам вядома адна габрэйская сям’я, якая была знішчана немцамі ў той жудасны час.

Сям’я – Зайчык #Zajczyk.

Эліяху (Ілля) Зайчык, нарадзіўся ў 1874 годзе ў Карэлічах, Навагрудскага павета. Яго бацька Рувім і маці Тулія, як і сам Эліяху былі гандлярамі, яны гандлявалі прадуктамі харчавання, вырошчвалі на продаж семя і зерне. Да вайны Эліяху пражываў у Гарадзеі, дзе займаўся гандлярствам, там жа ён ажаніўся на Дышку (Diskh),  якая нарадзіла яму трох сыноў і дачку.
У 1897 годзе, Наваградскі мешчанін-габрэй, Элья Беньямінавіч Зайчык, пражываючы пры ст. Гарадзея, намагаўся адчыніціць пры станцыі мылаварны завод. Згодна яго плану, мылаварня мела выгляд  сарая даўжынёй 7 сажань (15 метраў), шырынёй 4 сажані (8,64 метра), у адной частцы якога узвышалася каранная цагляная труба і да гэтай трубы прыбудавана печ з катлом для мылаварні.
Пасля ўз’яднання СССР з Заходняй Беларуссю (кастрычнік-лістапад 1939 года) ў Гарадзеі адбылася нацыяналізацыя. 16 лістапада 1940 года, Пастановай Нясвіжскага раённага выканаўчага камітэта, уласнасць сям’і Зайчыка, была перададзена Нясвіжскай Канторы ЗагатЛЁН.
“Выпіска.
ПОСТАНОВИЛИ:
Передать Несвижской конторе ЗаготЛЁН кирпичный склад бывшего владельца Зайчикова в м-ке Городея, для использования под склад.”
Жыла сям’я Зачыкаў па вуліцы Паштовай (зараз гэта вуліца Вакзальная) пры чыгуначнай станцыі, непадалёк ад свайго мылавараннага завода. Старэйшы сын Зайчыка, Лейб (Lowa) Зайчык нарадзіўся ў 1903 г. Як і ўся яго сям’я, ён займаўся гандлярствам і быў бухгалтарам. Сярэдні сын Эліяху – Барыс Зайчык нарадзіўся ў 1910 годзе, ён быў купцом і ажаніўся на дзяўчыне Рэвекке.  Рэвекка (Rywa) была 1910 году нараджэння, родам  са Стоўбцаў, працавала аптэкарам у Стоўбцах, яе бацьку звалі Йерухаме (Yeruham). Рэвекка у 1938 годзе нарадзіла Барысу дачку – Малку Зайчык,1939 г.н.  Сям’я Барыса была растраляна ў Стоўбцах, у 1941 г., калі яго дачцы на той момант было 3 гадкі.
Малодшы сын Маісей (Mojzesz) Зайчик нарадзіўся ў мястэчку Гарадзея ў 1912 годзе. Як і ўся яго сям’я ён займаўся гандлярствам. Старэйшая дачка Геня (Henia), нарадзілася ў 1905 годзе ў Гарадзеі. Дзяўчына выйшла замуж за Моше Драгічына (Mojsha #Dragichin) . У іх сям’і ў 1936 годзе нарадзілася дзяўчынка Пола (Pola). Другую дачку Эліяху звалі Рэвэкка (Rywka) Зайчык, яна нарадзілася ў 1913 г. Дзяўчына працавала фармацэўтам у Гарадзеі і была замужам, у яе быў сын Веніамін, 1938 г.н. У час Халакоста ўся сям’я Зайчыкаў была знішчана, як і іншыя габрэйскія сем’і другіх краін.
Гэтыя палеглыя жыхары Гарадзеі засталіся нагадваць нам аб жорсткасці асобных людей, ідэі якіх дайшлі і да нашага мястэчка, Гарадзеі, дзе ужо і нашы бабулі і дзядулі былі сведкамі тых падзей.

Шмат крыніц распавядаюць нам, аб тых жудасных часах Гародзейскага Халакосту.
Немцы прыйшлі ў Гарадзею 26 чэрвеня 1941 г. У ліпені яны арыштавалі 15 былых савецкіх працаўнікоў, траіх з якіх расстралялі на месцы (Нацыянальны архіў Рэспублікі Беларусь, ф. 845, оп. 1, д. 6, лл. 54-56). Праз некалькі дзён была ўтворана паліцыя парадку, начальнікам якой прызначылі Баляслава Моцкало, а яго намеснікам Сяргея Усовіча. Паліцэйскі  «пастарунак» (польск. камендатура паліцыі) Гарадзеі і в. Сноў падначальваўся нямецкай жандармерыі ў Нясвіжы.  У Гарадзеі было ўладкавана габрэйскае гета і юдэнрат у частцы з Зыгмановичем. Працаздольных вязняў немцы выганялі на прымусовыя працы, якія суправаджаліся збіццём, здзекаваннямі і зневажэннямі. Вязняў трымалі ў поўнай недасведчанасці ў дачыненні іх будучыні. Кармілі толькі тых, каго выводзілі на працы, медычнага абслугоўвання не было.

 "Габрэйскія кабеты на працы". Аўтар - невядомы салдат Вермахта. 1941 г. Знаходка Д.Касцюкевіча.
“Габрэйскія кабеты на працы”. Аўтар – невядомы салдат Вермахта. 1941 г. Знаходка Д.Касцюкевіча.

 

У лютым 1942 г. у мястэчку немцы і іх паслугачы расстралялі групу цыган, якіх прывезлі ў Гарадзею на некалькіх грузавых машынах. 16 ліпеня 1942 г. у мястэчка прыбыў атрад з 50 чал. нямецкай паліцыі бяспекі і літоўскіх паліцыянтаў. На наступны дзень, па сведчанні Алены Васільеўны Бежанцавай, пасля таго, як гета ачапілі, вязням загадалі тэрмінова памкнуцца на плошчу. Некаторыя ж не павліся, і спрабавалі схавацца. Беларускія паліцыянты хадзілі па хатах і сілком выштурхвалі ўсіх да месца збору. Потым прыехалі немцы, габрэяў паклалі на зямлю тварам уніз. Хто спрабаваў устаць ці пратэставаць расстрэльвалі, дзяцей забівалі палкамі. Потым па людзях на зямлі пусцілі аўтамашыны, ацалелых пасадзілі ў грузавікі і павезлі на ўскраіну Гарадзеі, дзе іх і расстралялі. Мясцовыя жыхары ўспаміналі, што гукі выстралаў і кулямётнай стральбы раздаваліся на працягу чатырох гадзін. Зямля ў гэтым месцы яшчэ некалькі дзён варушылася. У той дзень загінула не менш за тысячу чалавек. З «рова смерці» атрымалася выратавацца толькі некалькім вязням і ў іх ліку Русе Рубінаўне Зайчык.

Памятная дошка сімвалічнага пахавання загінулай габрэйскай грамадзе ў Гарадзеі, усталяваная ў Ізраіле. #yadvashem
Памятная дошка сімвалічнага пахавання загінулай габрэйскай грамадзе ў Гарадзеі, усталяваная ў Ізраіле. #yadvashem

 

Актыўны ўдзел у масавым забойстве прымалі начальнік паліцыі Гарадзеі Баляслаў Моцкало і Аляксандр Кудлач. Апошні адрозніўся і ў іншых месцах, завошта быў прызначаны намеснікам начальніка Нясвіжскай гарадской турмы. Паліцыянт Кулакоўскі быў засланы немцамі ў адзін з партызанскіх атрадаў, дзе прабыў каля года. Вярнуўшыся, ён выдаў 30 чал., якія падтрымвалі сувязь з партызанамі. Гэтых людзей немцы арыштавалі і павезлі ў канцлагер Колдычава, дзе яны загінулі (Дзяржаўны архіў Расійскай Федэрацыі, ф. 7021, оп. 81, д. 102, лл. 95-98; копіі захоўваюцца ў Архіве Яд Вашым, М-33/1159). Неўзабаве пасля расправы над вязнямі гета Моцкало загадаў Зыгмановичу, якога пакінулі ў жывых, вярнуцца ў гета пад аховай двух паліцыянтаў. Там яны прымусілі яго паказаць схаваныя ў схове 25 руб. золатам царскага кляпання. Калі Моцкало забраў грошы, ён асабіста адвёў Зыгмановича да месца расстрэлу і выпрастаўся з ім. Паліцыянты мянялі на гарэлку пакінутае пасля знішчэння габрэяў адзенне, абутак, іншыя рэчы (Цэнтральны архіў КДБ Рэспублікі Беларусь у Мінску, фонд 92, крымінальная справа 35930, лл. 23-5, 45-56, 71-2, 126-7, 208-30 і 331-337).

Як было адзначана вышэй, з “рова смерці” атрымалася выратавацца толькі некалькім вязням і ў іх ліку Русе Рубінаўне Зайчык. Са звестак NARB, 845-1-6, pp. 54. 56. Гэты інцыдэнт быў апісаны таксама ў сведчаннях Іцхака Менахера; гл. AYIH, 301/2509. Так, з яго расповядаў з трох кабет, якія змаглі выратавацца з агульнай магілы, дзве былі пераследаваны ў мястэчку пастухамі і там растраляныя.

Вестка пра бойню ў Гарадзеі стала вядома ў Нясвіжы. Па сведчанні Давыда Фарфеля, гэта страшная навіна даканцова схіліла вязняў гетта да паўстання (David Farfel. In the Nesvizh Ghetto and Naliboki Forest. Tel Aviv 2018, pp. 70-71). “Пад канец кастрычніка 1941 года юдэнрату было загадана сабраць габрэяў на рынкавым пляцы. Д-р Сіма Хошін Sima #Choshin, стаматолаг, напісала у сваім дзённіку 30 кастрычніка 1941 года: «Падыміце габрэяў, ідзіце на рынкавы пляц, вялікі і маленькі. Людзі, апранутыя ў сваё лепшае адзенне, нават не ведалі, што ўсё скончана». 5 лістапада яна напісала: «Ціхая восеньская раніца. Снег тонкі, белы, пакрыў зямлю … Многія кнігі і малітоўныя хусткі лятаюць па вуліцах … Хаты пустыя, габрэяў там няма». У тыя дні 4000 габрэяў Нясвіжа былі забіты стральбой у ямах ненаўмыснага забойства. Гэта быў лёс доктара Хушины, якую да таго, як яе забілі, змагла перадаць дзённік знаёмаму хрысціяніну, а праз пяцьдзясят гадоў дзённік быў перададзены яе пляменніцы ў Ізраіль, якая перадала яго копію ў архіў у “Найвысокім судзе”.

У гэтым матэрыяле трэба ўзгадаць вёску Вужанку, якая прымыкае па вуліцы Шашэйнай да  мястэчка Гарадзея. У час Гародзейскага халакосту, адна габрэйская сям’я пакінула свайго дванаццацігадовага сына аднаму з жыхароў в.Вужанка. Яны далі яму шмат золата, і прасілі каб той схаваў іх сына ад немцаў. Аднак, праз нейкі час, мужчына прывёў іх дзіця ў гетта. Гэта гісторыя кранула шмат людскіх сардэц, таму і запомнілася мясцовым жыхарам. Хлопчык, як і ўсе астатнія быў знішчаны.

МЕМАРЫЯЛ

Кожнай магіле, дзе захоўваюцца людскія астанкі, патрэбен свой помнік, помнік, які б нагадваў сучасным людзям аб памылках людзей таго часу. У 1964 г. была зроблена спроба перапахаваць рэшткі расстраляных габрэяў Гарадзейскага гета. Магілы выкрылі, але змаглі перанесці не больш за сто чалавечых целаў. Вось што пиша аб гэтым часопис “Берега” №10 2003 г. “Калі ў шасцідзясятых гадах пачаліся працы па перапахаванні астанкаў, было вырашана перанесці прах загінулых людзей на гародзейскія могілкі. Сведкі тых падзей кажуць, што было адкапана толькі каля сотні трупаў, тыя, якія знаходзіліся зверху, а потым, калі пачалі адкопваць вядомыя рэшткі былых аднавяскоўцаў, праца спынілася. Ніхто не мог працягваць капаць. Асноўная маса рэштак засталася не кранутай. У 1997 годзе на месцы перапахавання быў пастаўлены мемарыяльны знак.”Перанеслі толькі чатыры труны, у якія сабралі косткі, чэрапы і фрагменты не больш за сто целаў, а ўсё іншае гэтак і засталося ляжаць на ранейшым месцы ў адкрытым полі, якое гэтак і засталося не абгароджаным і не пазначаным.

Помнік на месцы перапахавання вязняў гета. Здымак Н. Апацкай. 2018 г.
Помнік на месцы перапахавання вязняў гета. Здымак Н. Апацкай. 2018 г.

 

19 чэрвеня 2004 года,  габрэйскія лідары, мясцовыя службоўцы і заходнія дыпламаты, адчынілі помнік у памяць  загінуўшых габрэяў, жорстка забітых нацыстамі на ўскраіне мястэчка Гарадзея падчас Другой сусветнай вайны. На цырымоніі прысутнічалі амбасадары ЗША Джордж Кроль, яго калега з Великабрытаніі – Брайан Бэннет,  дыпламаты з Польшчы і Нямеччыны, старшыня Беларускага грамадскага з’яднання габрэяў, былых вязняў гета і нацысцкіх канцлагераў (БООУГК) і віцэ-прэзідэнт Міжнароднага звязу габрэяў  былых вязняў фашызму  Міхал Абрамавіч Трэйстер,  прадстаўнік Амерыканскага Габрэйскага З’яднанага размеркавальнага камітэта ў Беларусі Марына Фромер, старшыня звязу беларускіх габрэйскіх таварыстваў і грамад, ён жа і аўтар мемарыяльнага помніку Гарадзеі – Леанід Левін. Амбасадар ЗША Джордж Кроль, на беларускай мове прамовіў, што помнік “перасцерагае ад паўтору жудаснай трагедыі” Халакосту.  “Габрэі Гарадзеі падзялілі долю дзясяткаў гарадоў і вёсак знішчаных фашыстамі ў Беларусі”, дадаў Леанід Левін.  Трэба звярнуць увагу што, менавіта помнік  усталяваны на месцы забойства габрэяў у Гарадзеі, стаў першым помнікам усталяваным на сродкі фонду імя Саймана Марка Лазаруса. Першы помнік – гэта сімвалічны помнік, знайсці падобны яму сырод  помнікаў  іншых вёсак і мястэчкаў, неверагодна.

Мемарыяльны комплекс загінуўшым яўрэям у г.п. Гарадзея.
Мемарыяльны комплекс загінуўшым яўрэям у г.п. Гарадзея.

 

Як узнік фонд М.Лазаруса і якія яго мэты, мы зараз і даведаемся. Даяна Лазарус, грамадзянка Вялікабрытаніі, наведвала Беларусь з канца 1990-х гадоў па лініі World Jewish Reliefruen у рамках гуманітарнай чыннасці. Яна наладжвала сувязі з габрэйскімі грамадамі і дастаўляла гуманітарную дапамогу. Даведаўшыся, што на тэрыторыі Беларусі ёсць шмат непазначаных пахаванняў габрэяў, забітых падчас акупацыі Беларусі, Даяна Лазарус і яе муж Майкл захацелі ўкласці свае сродкі ў захаванне і ўшанаванне такіх месцаў. Сям’я Лазарусаў хацела, каб гэта ідэя згуртавала габрэйскія грамады Беларусі, і таму неадменнай умовай паставіла, каб рэалізацыяй праекта займалася камісія з прадстаўнікоў розных габрэйскіх арганізацый і грамад. Камісія была створана ў 2003 годзе. Пасля гэтага Лазарус заснавалі фонд імя Саймана Марка Лазаруса (у памяць іх сына).

Даяна і Майкл Лазарус. 2010 г.
Даяна і Майкл Лазарус. 2010 г.

 

Першы помнік на сродкі фонду быў усталяваны на месцы забойства габрэяў мястэчка Гарадзея Нясвіжскага раёна ў 2004 годзе. Праз некалькі гадоў да фонду далучыліся яшчэ дзве амерыканскія сям’і: сям’я Ўорэна Гейслера і сям’я Клеттеров — Майлз (памерлы ў 2011 годзе) з жонкай і яго дачка Джоні з мужам Дугласам. За кошт фонду да канца 2018 года былі ўсталяваны 114 помнікаў і мемарыяльных дошак.

Сярод людзей, якія ўнеслі свой наўпросты ўнёсак ў мемарыяльны помнік ёсць той, чыя задумка змагла ўвасобіцца ў рэальнасць, гэта аўтар мемарыяльнага помніку – Леанід Мендэлевіч Левін.
Леанід пайшоў з жыцця 1 сакавіка 2014 года, аднак пасля сябе для  Гарадзеі пакінуў сваю геніяльную задумку, якая створана не для таго каб людзі прыходзілі пакланіцца гэтаму месцу, а каб кожны чалавек які завітаў сюды, змог уявіць сабе той жудасны чэрвеньскі дзень, калі прыблізна 1137, ні ў чым непавінных людзей, былі лёгка аддадзены смерці. Каб людзі на хвілінку задумаліся аб падзеях таго часу і змаглі паразважаць аб пачуццях тых асоб, якія ішлі на сустрач сваёй смерці, якія ведалі, што ўжо нічога ім не дапаможа і застаецца толькі маліцца і запытваць Госпада.
Вось пакінутыя думкі Леаніда Левіна на тэму гародзейскага Халакосту, з іх дапамогай ён змог стварыць не проста помнік, а перадаць усю боль тых людзей, якім давялося прайсці праз неверагодныя выпрабаванні.
“17 чэрвеня 1942 года фашысты расстралялі пад Гарадзеяй (Мінская вобласць, Рэспубліка Беларусь) 1137 габрэяў. Зараз на месцы пакарання смерцю спачываюць 1137 камянёў у памяць пра загінулых. Камяні атачаюць згарэлую хату, што напамінае пра зверствы нямецкіх войскаў у Беларусі. Вокны вясковай хаты беларускай Гарадзеі, мястэчка паміж Мірам і Нясвежам глядзяць «вачамі», што бачылі ідучых на расстрэл. Вокны, праз якія ў апошні раз глядзелі на свет тыя, каго на гэты расстрэл гналі, робяцца знакам Халакосту – знакам бездані жаху і роспачы. Па сіле ўплыву яны не саступаюць рашотцы шталагского барака. Помнік збудаваны ў чыстым поле. Злавеснае чыстае поле 40-х гадоў ХХ стагоддзі, якое губляецца за гарызонтам. «Вадаспад» камянёў, як бы якія зрыньваюцца насустрач ідучых да месца смуткуй, адзначае тэрыторыю, дзе больш «не расце трава». Па абодва бакі мемарыяла – зялёныя палі, не кранутыя смерцю. Тады тут была яма, якую капалі сабе прысуджаныя да смерці габрэі Гарадзеі. Потым яма ператварылася ў частку поля – радаснага калгаснага поля, калі ўжо няма каму было помніць. Цяпер, праз аконныя рамы мы глядзім на вужы сучасны краявід, разважаючы.

Еще несколько километров и – Городея. Указатель направо – сахарный завод. Городея – прямо. Перед въездом в Городею – железнодорожный шлагбаум. И все останавливаются. Машины, велосипедисты, пешеходы. Минута молчания в память о тех, кто через этот переезд в последний раз прошел по направлению к своей могиле. Каждый день через этот переезд их выводили в поле. Каждый день они копали глубокую яму и мешки с землей уносили на себе. Все глубже и глубже. Последний раз эту работу они проделали 16 июля 1942 года. 17 июля 1942 года все до одного еврея городка прошли через переезд рано утром. Прошли 1137 человек. Мужчины, женщины, дети. А всего в городке все вместе веками жили 1719 человек. Длинная цепочка людей растянулась почти на километр. Первыми к краю ямы подвели мужчин. Расстреляли. Позже даже не тратили патроны. Рассекали головы лопатами. Они в последний раз видели вдали свои дома. Они в последний раз видели жизнь. Крики ужаса перекрыли все. Это самое высокое место на поле. А мир жил своей жизнью. Нацисты заполняли очередную яму своими жертвами. Городок не простился с теми, кто жил по соседству. Кого любили. С кем дружили. С кем собирали урожай. Городок опустел. Чтобы уничтожить поколение людей, нацистам в городке понадобился один день. К вечеру все засыпали землей. Опустошенный, разрушенный угол символического дома. Только три окна напоминают о жилье. К месту трагедии ведет узкая тропинка. Тропинка взбирается на холм. Рядом высажена аллея рябин. Красные ягоды рябины – как капельки крови. Как красный огонек на переезде, через который они проходили в последний раз. Это – Путь Памяти. А рядом – бесконечная гряда камней, Как окаменевшие сердца людей. Здесь и малые, и большие камни. Их собирали всем миром окружающие деревни.  Л.Левін  У артыкуле ўзгаданы не ўсе асобы, якія ўнеслі свой непамерны ўклад у стварэнне памятнага месца. Але гэтыя людзі першыя, каму трэба аддаць павагу за іх дасканалую працу.

Партызаны Шолом Холявскі і Хедва (Фрыдл) Лаховіцка-Айхенвальд, здымак зЯд Вашым Архівы 7636/100; два здымкі знойденыя ў в. Вужанка, здымак А.Абрамовіча; Міхал Вітушка, здымак "НН".
Партызаны Шолом Холявскі і Хедва (Фрыдл) Лаховіцка-Айхенвальд, здымак з Яд Вашым Архівы 7636/100; два здымкі знойденыя ў в. Вужанка, здымак А.Абрамовіча; Міхал Вітушка, здымак “НН”.

 

Партызаны Шолом Холявскі і Хедва (Фрыдл) Лаховіцка-Айхенвальд жылі з групай партызан у лёску з 22 ліпеня 1942 года па 22 ліпеня 1944 года. Міхал Вітушка, арганізатар пасьляваеннай антысавецкай партызанкі быў частым госцем Гарадзеі, вось ён стаіць на прыступках той жа жылой хаты ў Гарадзеі. Здымак датаваны 01.05.1944.

Аб людзях знішчаных пад час гародзейскага Халакосту можна шмат чаго распавесці. Вось, напрыклад, на старонцы Яд Вашем – Мемарыяльны комплекс гісторыі Халакосту,https://www.yadvashem.org/ru.html,  можна знайсці мноства звестак аб тых людзях, якія былі мясцовымі жыхарамі Гарадзеі:

Сям’я Шостак #SHOSTAK

НУТА ШОСТАК 1907-1942; АБРААМ ШОСТАК 1905-1942; ЯКОВЕЛЕ ШОСТАК 1935-1942 #yadvashem
НУТА ШОСТАК 1907-1942; АБРААМ ШОСТАК 1905-1942; ЯКОВЕЛЕ ШОСТАК 1935-1942 #yadvashem

 

Абраам Шостак (ABRAHAM SHOSTAK), сын Лібеля і Леі, нарадзіўся ў  1905 годзе ў Гарадзеі. Па адукацыі працаваў бухгалтарам. Яго бацька працаваў краўцом. Жонка – Нута Ліфшыц.  У час вайны ўся яго сям’я жыла ў Гарадзеі.  У 1942 годзе яны ўсе былі знішчаны ў Гарадзейскім гета. Нута Шостак (NIUTA SHOSTAK), дзявочае прозвішча Ліфшыц (Lifshitz), нарадзілася ў  1907 годзе ў Гарадзеі. Працавала клеркам. Была замужам за Абраамам Шостакам. Якаў Шостак, сын Абраама Шостака і Нюты Ліфшыц, нарадзіўся ў 1935 годзе ў Гарадзеі. Месца пражывання ў час вайны: Гарадзея. Разам са сваімі бацькамі быў знішчаны ў 1942 годзе ва ўзросце 7 год.

ШЛОМО ШОСТАК (SHLOMO SHOSTAK) 1910-1942 #yadvashem
ШЛОМО ШОСТАК (SHLOMO SHOSTAK) 1910-1942 #yadvashem

 

Шломо Шостак, брат Абраама, сын Лібеля і Леі, нарадзіўся ў 1910 годзе ў Гарадзеі. Па адукацыі працаваў бухгалтарам.  У час вайны ўся яго сям’я жыла ў Гарадзеі.

Зев-Велвел Шостак (SHOSTAK) 1902-1942,  брат Абраама і Шломо,  сын Лібеля і Леі, нарадзіўся ў  1902 годзе ў Гарадзее. Па адукацыі працаваў бухгалтарам. Да вайны жыў у Маскве. Пад час вайны перабраўся ў Гарадзею. У 1942 годзе яны ўсе былі знішчаны ў Гарадзейскім гета.

Сям’я Зеліков #ZELIKOV
Зеликов Ісай Майсеевіч (1898 – 1941). Нарадзіўся ў г.п. Гарадзея, Нясвіжскага р-на, Баранавічскай вобласці. Быў прызваны да савецкай арміі ў г. Мінску. Старэйшы лейтэнант (капітан), мажліва капельмайстар. Прапаў без звестак (СЕИВВ).

 1. ШАЯ ГЕРШОН ЗЕЛІКОВ 1897-1942; 2. ХАЯ ЗЕЛІКОВ (HAYA SYNE SEINA ZELIKOV) 1906 -1942; 3. ІТА ЗЕЛІКОВ (ETA ITA ZELIKOV) 1895-1942; 4. ЯКАЎ ЗЕЛІКОВ (YAACOV ZELIG ZELIKOV) 1908-1942.
1. ШАЯ ГЕРШОН ЗЕЛІКОВ 1897-1942; 2. ХАЯ ЗЕЛІКОВ (HAYA SYNE SEINA ZELIKOV) 1906 -1942; 3. ІТА ЗЕЛІКОВ (ETA ITA ZELIKOV) 1895-1942; 4. ЯКАЎ ЗЕЛІКОВ (YAACOV ZELIG ZELIKOV) 1908-1942.

 

Шая Зеліков, сын Моше і Фріды. Нарадзіўся ў 1897 годзе, ў Гарадзеі. Жонка, Маня. Да вайны жыў у Мінску. У час вайны пайшоў служыць ва Узброяныя сілы Савецкага Саюза. На падставе дадзеных крыніц загінуў на вайсковай службе. Хая Зеліков, дачка Моше і Фріды. Нарадзілася ў 1906 годде, ў Гарадзеі. Працавала швачкай. Іта Зеліков, дачка Моше і Фріды. Нарадзілася ў 1895 годде, ў Гарадзеі. Была ўладальніцай прадуктовай крамы. Якаў Зеліков, сын Моше і Фріды. Нарадзіўся ў 1908 годзе, ў Гарадзеі. Працаваў цырульнікам.  Разам з 2 гадовай дачкой быў знішчаны ў Гарадзейскім гета ў 1942 годзе. Якаў Зэлікаў быў камісарам ў Гарадзеі (чытайце працу Вітольда Кіезуна «Магдулка і цэлы свет»:”Камісарам Гарадзеі быў мясцовы русіфікаваны габрэй-цырульнік, Зэлікаў. Ён быў вядомым, выдатным адмыслоўцам). Зэлікаў дапамагаў габрэям уцякаць ад саветаў у 1939 годзе.
ФРІДА ФРАЙДЛА ЗЕЛІКОВ  (ZELIKOV) 1940-1942
Фріда Зеліков, дачка Якава. Нарадзілася ў 1940 годде, ў Гарадзеі. У 1942 годзе, усе яны была знішчана ў Гарадзейскім гета.

Сям’я Мішалоф
Яшчэ адна сям’я была адарванна ад жыцця ў Гарадзеі. Яны ўсе былі знішчаны, як дарослыя так і дзеці.

1. Іона Мішалоф (Jona #Mishaloff) , (1902-1942); 2. МАЛКА МІШАЛОФ (Malka Mishaloff); 3. СОНЯ МІШАЛОФ (Sonia Mishaloff); 4. ІЦХАК МІШАЛОФ (ITZCHAK MISHALOFF); 5. Іосеф Мішалоф (JOSEPH MISHALOFF).
1. Іона Мішалоф (Jona #Mishaloff) , (1902-1942); 2. МАЛКА МІШАЛОФ (Malka Mishaloff); 3. СОНЯ МІШАЛОФ (Sonia Mishaloff); 4. ІЦХАК МІШАЛОФ (ITZCHAK MISHALOFF); 5. Іосеф Мішалоф (JOSEPH MISHALOFF).

 

Іона Мішалоф, сын Іосіфа і Голды, нарадзіўся ў 1902 годзе ў Гарадеі. Па прафессіі быў прадпрымальнікам. Імя яго жонкі, Малка.  Уся яго сям’я была зняволена ў Гарадзейскім гета і знішчана немцамі ў ліпені 1942 года. Малка Мішалоф, нарадзілася ў 1910 годзе ў Ганцавічах.  Парацавала медсястрой. Была замужам за Іонам Мішалоф. Была знішчана разам з мужам і дзецьмі ў Гарадзейскім гета ў  1942 годзе. Соня Мішалоф, дачка Іона і Малкі, нарадзілася ў 1932 годзе ў Гарадзеі. Дзіця. Была знішчана разам з бацькамі ў  1942 годзе ва ўзросце 10 год.Іцхак Мішалоф, сын Іона і Малкі, нарадзіўся ў 1929 годзе ў Гарадзеі. Дзіця. Быў знішчаны разам з бацькамі ў 1942 годзе ва ўзросце 13 год. Іосеф Мішалоф , сын Іона і Малкі, нарадзіўся ў 1926 годзе ў Гарадзеі. Студэнт. У час вайны жыў у Гарадзеі. Быў знішчаны разам з бацькамі ў 1942 годзе ва ўзросце 16 год.

*** Сям’я Мазін #mazin

СОФЬЯ МАЗІН (SOFIA MAZIN) 1895-1942 і ІДА МАЗІН (IDA MAZIN) #MAZIN 1925-1942.
СОФЬЯ МАЗІН (SOFIA MAZIN) 1895-1942 і ІДА МАЗІН (IDA MAZIN) #MAZIN 1925-1942.

 

Софья Мазін, дзявочае прозвішча  Бродовка, дачка Мардахея Бродовка. Нарадзілfся ў 1895 годзе ў Латвіі. Хатняя гаспадыня. Муж, Вольф Мазін. У час вайны Софья пражывала разам з сям’ёй у Гарадзеі. Была знішчана ў Гарадзейскім гета разам са сваёй дачкой ў 1942 годзе. Іда Мазін, дачка Вольфа і Сафіі. Нарадзілася ў 1925 годзе ў Гарадзеі. Дзіця. Была знішчана ў Гарадзейскім гета разам са сваёй маці ў 1942 годзе.

***ПЕРНІКОВ

ЭСТЕР ПЕРНІКОВ (ESTER #PIERNICOW) 1920-1942 #yadvashem
ЭСТЕР ПЕРНІКОВ (ESTER #PIERNICOW) 1920-1942 #yadvashem

 

Перніков, дачка Аарона. Нарадзілася ў 1920 годзе ў Міры.  Яна працавала медсястрой.  У час вайны знаходзілася ў м. Мір і Стоўбцах. Была знішчана ў Гарадзейскім гета ў 1942 годзе.

Апублiкавана 03.12.2019  18:47

Илья Френклах о советско-финской войне и многом другом

Илья Захарович Френклах: Я родился в 1921 году в поселке Озаричи Полесской (ныне Гомельской) области. Отец был портным. Нас было в семье трое детей – два брата и сестра.

В 1938 году я закончил белорусскую десятилетку и с тремя своими школьными товарищами, Рувимом Фуксоном, Абой Хапманом и Максом Шендеровичем, поехал поступать в Ленинградский текстильный институт. У нас не взяли документы в текстильный, сказали, что прием абитуриентов закончен, и посоветовали поступать в сельхозинститут.

Хапман решил поступать в кораблестроительный институт, а Макс, Рувим и я, после сдачи экзаменов, стали студентами сельскохозяйственного института, расположенного на улице Карповка, дом № 32. В Ленинграде ещё был институт сельскохозяйственной механизации.

Когда началась финская война, мы добровольно вступили в 65-й студенческий лыжный батальон. Я и на лыжах до того момента никогда не стоял. Выдали нам винтовки – «драгунки» без штыков, ножи, и стали обучать. У нас в институте была военная кафедра, так что и до ухода на финскую войну стрелять из винтовки и метать гранаты я уже умел довольно неплохо.

Получили «смертные медальоны» в виде капсулы, но красноармейские книжки нам почему-то не выписали. Вроде и есть мы, и нет нас. Форма красноармейская, а в рядах РККА не числимся. Про финнов мы ничего толком не знали. В газетах и по радио раздавалось сплошное «Ура!!! Победа!!!», а все больницы и госпиталя города были забиты ранеными и обмороженными с Карельского перешейка.

Правду о том, что творится на финском фронте, никто не говорил. Все молчали… Полный информационный вакуум. Только «Ура!» по репродуктору с утра до вечера… Но ходили разные дикие слухи по системе ОБС или ВОС («одна бабка сказала» или «вчера одна сволочь в трамвае рассказывала») о наших кровавых безуспешных атаках на финнов и жутких потерях на линии Маннергейма.

Но скажу честно, тогда нас не интересовала «темная сторона» войны. Патриотический порыв был настолько сильным, что мы не обращали внимания на какие-то трудности и не думали о том, что на войне нас, возможно, убьют.

Зима 1939-1940 гг. в Ленинграде была очень суровой и морозной. Город напоминал призрак. В домах полное затемнение. Все отопительные трубы полопались, люди замерзали. Вечером на улицы никто не выходил, разгул бандитизма в те зимние дни был просто неудержим. Этакая «тренировочная прелюдия» перед блокадой сорок первого года. Но я не помню, чтобы зимой сорокового года были перебои в снабжении продовольствием.

На Карельский перешеек добровольцев из нашего батальона отправляли небольшими группами. Сначала направили тех, кто имел опыт срочной службы в армии и на флоте. Из нашего института в первую группу попало десять человек. Девять из них вскоре погибли. Среди убитых были два моих близких друга: Ваня Шутарев и Коля Петров. Взвод лыжников вошел на какой-то хутор и попал в засаду. Уцелел только мой однокашник, белорус Матусевич. Он был ранен и притворился мертвым, когда финны добивали раненых. Он видел, как карелу Петрову – именно потому, что карел – финны отрезали уши, язык, а потом вырезали штыком на груди красную звезду…

Мало кто это знает, но и в начале Отечественной Войны финны очень часто ножами добивали наших раненых на поле боя. Именно ножами…

Батальон перевели в Озерки, и там мы еще две недели ждали приказа о выступлении на фронт. К линии фронта шли на лыжах. Пока до передовой дошли, война фактически закончилась. Я так и не успел по какому-нибудь финну выстрелить. Когда мы вернулись в Ленинград, то нас встречали как победителей. Цветы, оркестры. Летом сорокового я поехал на каникулы на родину. Тогда я в последний раз увидел своих родителей.

Где Вас застало известие о начале войны?

И. З. Ф.: В мае 1941 года, после окончания третьего курса, меня направили агрономом-полеводом на полугодовую производственную практику в учебное сельское хозяйство Каменка в Лужском районе. Знаменитое было место. Раньше в Каменке находилась сельскохозяйственная колония НКВД. Во время немецкой оккупации, в здании учхоза немцы устроили фронтовой публичный дом для своих офицеров. На работу туда немцы согнали попавших в неволю жён красных командиров.

В этом учхозе меня и застала война. Рядом находился военный аэродром, который немцы очень скоро разбомбили. Нас, студентов, послали на окопные работы, рыть противотанковые рвы на будущем Лужском оборонительном рубеже.

В начале июля до нас дошло постановление о создании дивизий народного ополчения (ДНО), и все мужчины-студенты вернулись в Питер, чтобы записаться в формирующиеся ополченческие части.

На Вашу долю выпали самые трудные годы войны. Вы провели на передовой, в пехоте и в полковой разведке, на одном из самых гибельных участков советско-германского фронта, очень тяжелый и кровавый период с августа 1941 до ноября 1942 года. С чего бы Вы хотели начать рассказ о своей войне?

Центральный архив министерства обороны (ЦАМО), ф. 33, оп. 7447809, ед. хр. 458. Из архивных материалов следует, что на военную службу И. Френклах поступил 15 июля 1941 г.

И. З. Ф.: А почему вы решили, что я вообще хочу рассказывать о войне? Вот вы хотите слышать солдатскую правду, но… Кому это сейчас нужно? Для меня это серьезная дилемма. Если говорить о войне всю правду, с предельной честностью и искренностью, то сразу десятки голосов «ура-патриотов» начнут орать – очерняет, клевещет, кощунствует, насмехается, заляпывает грязью, глумится над памятью и светлым образом, и так далее… Если рассказывать в стиле «политрук из ГлавПУРа», мол, «стойко и героически, малой кровью, могучим ударом, под руководством умных и подготовленных командиров…», то меня от таких лицемерных и фальшивых речей и от чванливого советского официоза всегда тошнило…

Ведь ваше интервью будут читать люди, войны не видевшие и незнакомые с реалиями того времени, и вообще не знающие подлинную цену войны. Я не хочу, чтобы кто-то, не имеющий малейшего понятия, какой на самом деле была война, заявил, что я рассказываю «байки» или излишне трагедизирую прошлое.

Вот вы с моим соседом по улице, бывшим «штрафником» Ефимом Гольбрайхом, опубликовали интервью. На днях посмотрел в Интернете обсуждение прочитанного текста. И меня взбесило следующее. Молодые люди обвиняют ветерана в том, что он честно рассказал, что в середине октября сорок первого в Москве была дикая паника и было немало таких, с позволения сказать, «граждан», которые со спокойной душой ждали немцев. Мол, как он смеет, и т. д. А откуда эти молодые люди могут знать, что там творилось на самом деле? Они там были? А Гольбрайх был и видел. Но когда начинают дискутировать, преувеличивает ветеран или нет… Гольбрайх своими руками в боях не одну сотню врагов нашей Родины на тот свет отправил, и имеет полное право на свою истину и свое видение войны.

У всех фронтовиков-окопников общее прошлое. Но это прошлое действительно было трагическим.

Вся моя война – это сплошной сгусток крови, грязи, это голод и злоба на судьбу, постоянное дыхание смерти и ощущение собственной обреченности… Я радости на войне не видел и в теплых штабных землянках пьяным на гармошке не наяривал. Большинство из той информации, которую я могу вам рассказать, попадает под определение «негативная»… И это не грязная изнанка войны, это её лицо… […]

Каким был национальный состав взвода?

И. З. Ф.: Почти все были русские ребята. Когда я прибыл во взвод, там уже было два еврея, в других отделениях – Хаим Фрумкин и Михаил, моряк, с типичной такой фамилией Гольдберг или Гольдман, сейчас точно не вспомню.

Наша дивизия считалась «славянской», и в ней служили в подавляющем большинстве русские, но было в ней, как и на всём Ленфронте, много евреев из добровольцев, а также из выживших после разгрома ополчения.

«Национальный вопрос» на передовой ощущался в какой-то степени?

И. З. Ф.: Отношение к евреям во взводе было хорошее. Я не помню особых стычек на почве антисемитизма в своей части, будучи на фронте. Разведчики – это семья, там нет «эллина или иудея». Там у всех была одна национальность – разведчик 952-го стрелкового полка. Тогда мне повезло. У нас публика была в основной городской и образованной, и никто антисемитскую херню вслух не смаковал и эти бредни не муссировал. Но в госпиталях, да и после войны, мне, к сожалению, с этой заразой пришлось слишком часто сталкиваться. На анекдоты я внимания уже не очень обращал.

В конце сорок второго лежал в госпитале в гостинице «Европейская» в Ленинграде. Палаты большие, на тридцать человек. Рядом со мной лежит Иосиф Гринберг и ещё один еврей, морской пехотинец с Дубровки с ампутированными ногами. Прибыли новички. Один из них начал выступать: «Жиды! По тылам суки ховаются! Иван в окопе, Абрам в рабкопе!» Я спросил: «Кто тут евреями недоволен?». Он и отозвался… На костылях до него допрыгали, по морде ему надавали. Я ему пообещал, что в следующее его «выступление с трибуны» – зарежу. И всё…Тишина на эту тему. Лежу в госпитале в Лысьве, потом в Перми – такая же история. Меня это поражало. Откуда? Почему? За что? В конце войны страна настолько провонялась антисемитизмом, что я устал с ним бороться.

Понимаете, после ранения одна нога стала короче другой на восемь сантиметров. До 1946 года ходил на костылях, потом мне сделали ортопедический ботинок весом полпуда для раненой ноги. Остеомиелит стал хроническим, свищи на раненой ноге не заживали. Всё время я работал агрономом в Тамбовской области, после – в Средней Азии. Пешком ходить по полям целыми днями было очень сложно и трудно. Дали лошадь, так я на ней ездил «по-цыгански», ботинок-протез в стремя не пролезал. Через несколько лет, совсем молодой, умерла моя жена, и я остался один, с двумя маленькими сыновьями. Очень голодное было время. Я, хоть все время по хлебным полям ходил, а хлеба досыта поесть не доводилось. Решил вернуться на родину, в Белоруссию.

Я искал работу в Мозыре, Ейске и в других местах, где были вакансии – меня нигде не брали на работу в сельхозотдел или даже простым агрономом в МТС. Желающим принять меня на работу при моём утверждении на должность в РайЗО в сельхозотделе райкома или обкома отвечали так – здесь ему не синагога, и вообще, почему вы себя евреями окружаете?..

– Кто-нибудь из Вашей семьи уцелел в годы войны?

И. З. Ф.: Брат Иосиф в возрасте 18 лет погиб в 1942 году в Сталинграде. Он был сержантом в пехоте. Сестра успела эвакуироваться и выжила.

А судьба моих родителей трагична. Когда немцы приближались к Озаричам, началось массовое бегство населения. Организованной эвакуации не было. Родители добежали до станции Холодники, это где-то в двадцати километрах от нашего дома. В это время прошел слух, что немцев отогнали (думали, совсем), и родители вернулись. Не всем было просто оставить дом, корову, да и просто родное местечко, у многих была обычная крестьянская психология.

Слухам, что немцы поголовно убивают евреев, верили не все. Мой отец, солдат Первой мировой войны, в 1916 году попал к немцам в плен, и немцы ему понравились, он говорил, что немцы – люди как люди, что никого они не трогали. Он не знал, что на германской земле выросло целое поколение нелюдей. Когда пришли немцы, то родители спрятались в деревне Хомичи. Там стояли мадьяры и местное население не трогали. Но весной сорок второго немцы устроили массовую облаву, выловили всех евреев и согнали в Озаричи на расстрел. Местный полицай Спичак, который до войны приятельствовал с моим отцом, (отец ему всегда шил), подошел к пойманным евреям, вывел моего отца и мать в сторону и сам лично хладнокровно расстрелял. Снял с отца пальто и ботинки, и сказал сельчанам: «Закопайте жидов…» Когда война повернулась на нашу победу, этот полицай кинулся к партизанам. И его приняли! Потом он куда-то сгинул.

В селе жила его многочисленная родня, которая угрожала свидетелям расстрела, если они посмеют дать показания на Спичака. И жила спокойно эта сволочь, этот изверг, под новой фамилией, где-то на бескрайних просторах страны. И сколько еще таких Спичаков избежали справедливой кары и возмездия…

Когда я вернулся в Белоруссию, то несколько раз ходил в «органы» и требовал, чтобы этого палача разыскали. Мне в грубой форме неоднократно советовали не указывать работникам МГБ, чем им заниматься в первую очередь. Сам я этого полицая так и не нашел, хотя искал его очень долго…

Когда в 1990 году я стал оформлять документы на выезд из СССР, в ОВИРе потребовали сведения о моих родителях. Я нашел свидетелей их гибели, многим очевидцам было уже за восемьдесят. Пошёл в горисполком, попросил выдать справку о том, что мои родители расстреляны. Мне ответили: «Таких справок не даём». Говорю им: «Корова сдохнет, так вы три акта составляете. А для людей, которых ваши же отцы и дядьки убивали, справки нет!» Подал на них в суд. Выдали мне справку, что родители расстреляны немцами, а не полицаем. Берегли своих Спичаков. Вдруг ещё пригодятся…

Илья Френклах на фото

Интервью брал Г. Койфман

* * *

От belisrael. Полностью интервью с И. З. Френклахом можно прочесть здесь. На той же странице сайта iremember.ru рассказано о печальной судьбе земляков Френклаха – Рувима Фуксона, Абы Хапмана и Макса Шендеровича. К сожалению, мы не знаем, жив ли Илья Френклах. Надеемся, что он сам или его родственники откликнутся на нашу публикацию.

Опубликовано 29.11.2019  21:54

Яшчэ пра габрэяў Гарадзеі (3)

Часткi 1 i 2

Пакінутыя лісты.

Захаваліся невялічкія ўспаміны аб жыцці габрэяў у часы першай сусветнай вайны. Гэтыя ўспаміны дайшлі да нас дзякуючы біскупу Рускай Праваслаўнай Царквы за мяжой, архібіскупу Буэнас-Айрэскаму і Аргенцінскаму – Апанасу (Антона) Мартосу.

Біскуп Рускай Праваслаўнай Царквы за мяжой, архібіскуп Буэнас-Айрэскі і Аргенцінскі - Апанас (Антон) Мартос.
Біскуп Рускай Праваслаўнай Царквы за мяжой, архібіскуп Буэнас-Айрэскі і Аргенцінскі – Апанас (Антон) Мартос.

Архіепіскап Апанас Мартос быў родам з Гарадзейскіх ваколіц, паходзіў з вёскі Завітая. Вось што ён піша пра жыццё часоў Першай сусветнай вайны:

“В Урочище Завитой мой отец имел свое хозяйство и благоустроенную новую усадьбу. Усадьба стояла на собственной земле, которая тянулась широкой полосой на два с половиной километра. Лес частично был вырублен собственниками Гогенлое и Вигинштейнами и продана земля Минскому Поземельному банку, который продавал ее крестьянам под пахоту. В километре от нашей усадьбы находился смоляной завод или смолярня, в котором выделывали смолу, деготь и скипидар. Везде на поле торчали огромные корчи, оставшиеся от спиленных деревьев. Рабочие выкорчевывали их, складывали в шурки и отвозили в смолярню. Помню эту смолярню и шурки. Благодаря моей дружбе с сыном хозяина смолярни Абрамом, я хорошо ознакомился со смолярней и ее изделиями. Дорога, проходившая мимо смолярни и возле нашей усадьбы, называлась Жидовской. Дорога была окаймлена деревьями и кустарниками, что придавало ей особую красоту. Усадьба моего отца находилась у перекрестка двух главных дорог: Жидовской и Лесной. К ней примыкал большой Завитанский лес, часть которого принадлежала моему отцу.  Завитанский лес тянулся на восемь километров и граничил с живописным шоссе Несвиж-Городея. Это шоссе проходило в километре от нашей усадьбы. В детстве я любил выходить на это шоссе, слушать гул телефонных проводов, считать полосатые верстовые столбы, а также смотреть на проезжавшие редкие пассажирские балагулы, вроде больших карет, про которые говорили: “Шесть жидов не воз, лишь бы конь повез.” Автомобией тогда не было. О них никто ничего не знал.  Первыми вестниками войны были беженцы из Польши и Гродненщины, которые ехали обозами по Жидовской дороге возле нашего двора в Россию. Вскоре после них, весной 1915 года начали проходить по этой же дороге на западный фронт против немцев полки за полками со своими знамёнами в чехлах, с оркестрами и музыкой.  В начале 1919 года немецкие войска ушли в Германию. К нам пришли большевики. Еврейское население торжествовало. Еврейская молодежь устраивала митинги и революционные манифестации на улицах с красными флагами. Ораторствовали до хрипоты и кому-то угрожали. Христианское население не показывалось на улицах. Оно выжидало. Торговля, находившаяся в еврейских руках, прекратилась. Не было в продаже соли, керосина, пшеничной муки, сахара, спичек и проч. Но деревенские жители приспособились к обстоятельствам: спички заменили кресивом, керосин — лучиной, мыло — лугом из золы, сахар — сахарином, кофе — дубовыми желудями, чай — липовым цветом и т.д. В городах в этом отношении было плохо… В феврале 1919 года польские легионы прогнали большевиков, которые ушли в Россию. Евреи приуныли, притихли. Началась польско-большевицкая война. В нашей местности фронт передвигался и менялся: к нам приходили или поляки или большевики-красноармейцы. Поляки конфисковали в деревнях сено и свиней, а красноармейцы — муку, хлеб и что попало. Большевицко-польская война закончилась в ноябре 1920 года, а в Риге был подписан мирный договор. Благодаря окружавшим Завитую лесам, мы сохранили свой скот и лошадей, которых прятали в лесной чаще”.

Жыдоўская дарога якую ўзгадвае Афанась Мартос, гэта кавалак дарогі які зварочвае з напрамка Нясвіж – Гарадзея ў бок мястэчка Сноў”.

Што можа пакінуць пасля сябе звычайны чалавек, якому давялося аддаць большую частку  жыцця сваёй працы?
Пакінутыя лісты, гэта невялічкі нарыс, які дапамагае ўявіць нам падзеі былога часу.

Наступны ліст быў адасланы 2 сакавіка 1941 сям’ёй Штейнрод, якая апынулася на той момант у Гарадзеі, свайму стрыечнаму дзядзьку ў Ізраіль. Як вядома, ў гэты час, сакавік 1941 г., на Беларусі яшчэ не было вайны.

Пераклад ліста сям'і Штейнрод адасланага з Гарадзеі ў Ізраіль. Старонка 1.
Пераклад ліста сям’і Штейнрод адасланага з Гарадзеі ў Ізраіль. Старонка 1.

Пераклад ліста сям'і Штейнрод адасланага з Гарадзеі ў Ізраіль. Старонка 2.

Пераклад ліста сям’і Штейнрод адасланага з Гарадзеі ў Ізраіль. Старонка 2.

Арыгінал ліста сям'і Штейнрод адасланага з Гарадзеі ў Ізраіль. Старонка 1.

Арыгінал ліста сям’і Штейнрод адасланага з Гарадзеі ў Ізраіль. Старонка 1.

Арыгінал ліста сям'і Штейнрод адасланага з Гарадзеі ў Ізраіль. Старонка 1.

Арыгінал ліста сям’і Штейнрод адасланага з Гарадзеі ў Ізраіль. Старонка 2.

Пераклад з ідыш выканаў 18 лютага 2019 г. Dr. Vladimir Levin, Director of the Center for Jewish Art, Hebrew University of Jerusalem Mount Scopus, Humanities Building, Jerusalem.

Наступны ліст напісала жанчына якая перажыла Другую Сусветную вайну. Аўтар аповеду – Марыя Гольтбюрт (Maria Goldburt), яна нарадзілася ў 1904 годзе ў Мінску, але выпадкова трапіла ў Гарадзею, шукаючы свайго сямігадовага сына.

Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 1.
Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 1.
Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 2.
Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 2.

Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 3.

Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 3.

Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 4.

Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 4.
Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 5.
Ліст Марыі Гольтбюрт. Старонка 5.

Старонка 4 успамінаў Марыі Гольбюрт кранае сэрца, дазваляе задумацца аб падзеях таго часу.

Паштовыя карткі С. Майзэля з Гарадзеі ў Палестыну.
На вялікі жаль, перакладу гэтых паштовак няма.

Даслана Наталляй Апацкай

Заканчэнне будзе

Апублiкавана 23.11.2019  21:21

Трагедия петриковских евреев

Пишет Наталья Огорелышева

После начала Великой Отечественной войны и оккупации территория Беларуси была поделена на части. Центральная называлась «Генеральбецирк Беларутения», в западной части была создана провинция «Остзюйдпрусэн», восточная часть называлась областью «армейского тыла», южная, в том числе и Петриковщина, вошла в рейхкомиссариат «Украина». На этой территории были созданы четыре гебитскомиссариата: Мозырский (куда входил Копаткевичский район), Василевичский, Ельский и Петриковский [2, 3]. В Петриковском районе еще до оккупации была создана подпольная группа во главе с первым секретарём райкома партии Х. И. Варгавтиком, а в Копаткевичском – под руководством главы райисполкома А. Т. Михайловского

Хаим Израилевич Варгавтик

Особенно интересна история Хаима Израилевича Варгавтика, который с начала войны остался в Петриковском районе для организации партизанской борьбы с врагом. Отряд, созданный им, базировался в непроходимых лесах около деревни Турбинка, на границе с Мозырским районом. В сентябре-октябре 1941 г. немецкие оккупанты начали первую карательную экспедицию против партизан. Начались кровопролитные бои. Часть партизан перешла через линию фронта, на встречу с Красной Армией. Те, что остались, сдерживали атаки врага возле д. Турбинка. Так от вражеской пули и погиб Х. И. Варгавтик (Илл. 2). Его отряд вырвался из окружения, отбивая нападения врага, пока не присоединился к партизанам Черниговской области. Позднее, в мае 1943 г., в этих местах был создан новый отряд 130-й Петриковской бригады, который вёл боевые действия до последнего дня оккупации [2, с. 234, 235].

Хотя Петриковский район пострадал не так, как соседние районы – здесь не создавались ни гетто, ни лагеря смерти – тем не менее, политика нацизма по уничтожению евреев действовала вовсю. Гитлеровцы уничтожили в районе около 1,2 тыс. граждан, в основном евреев [1, 2].

В деревнях создавались полицейские участки и гарнизоны, назначались старосты. Так, полицейские гарнизоны были в Лясковичах, Копцевичах, Снядине, Бабуничах, Сметаничах и других населённых пунктах [2, с. 277]. В деревне Свобода, неподалеку от городского посёлка Копаткевичи, захватчики создали специальные лагеря для детей. Там содержались около трехсот мальчиков и девочек. Многие их них умерли, а часть была вывезена для сбора крови, которая требовалась для лечения гитлеровцев. Попали туда и еврейские дети: 12-летний Костя Мейлах, Мария и Лиза Бердник из Петрикова и Феня Новик из Новосёлок.

Но особые зверства были учинены над петриковскими евреями. Так, был жестоко замучен старейший житель города – 70-летний заведующий аптекой Арон Файнштейн. В одном из цехов кирпичного завода гитлеровцы нашли больную девочку Инну Фатееву. Её изнасиловали, а потом расстреляли и бросили с горы в омут. На улице К. Либкнехта был убит десятиклассник Борух Герцулин. Блюму Герцулину, бывшую работницу амбулатории, заподозрили в краже ценностей и потом расстреляли.

А самым жутким было массовое убийство на берегу Припяти 14 сентября 1941 г. Взрослых и детей по 30-40 человек сначала гнали по пристани, а потом заставляли ложиться лицом в грязь. На них были нацелены пулеметы бронекатера. Когда на берегу собралось более 400 человек, каратели заставили всех раздеться и голыми загоняли в воду. Евреи под ударами прикладов двигались на глубину, первые уже начали тонуть. Убитые и раненые исчезали под водой. Остальных поливали свинцом, потом добивали раненых [4, с. 275, с. 276, с. 289].

Свидетельства очевидцев:

  1. Гинда Гутман, г. Петриков: «Меня схватили каратели и повели по улице Карла Либкнехта до центра города. Около сквера показалась группа людей, около 30 человек. Меня подтолкнули к ним. С улицы Андреева двигалась другая группа евреев, голых, окровавленных. Среди них была Люба Янюк с четырьмя детьми, Евсей Шпитальник с переломанной ногой, его вели под руки, Нахим Гренадер и другие. Нас пригнали к затоке Бычок. Там было действительно пекло… Я оказалась под мёртвыми телами, и каратели посчитали меня мертвой. Я теряла сознание, опять приходила в себя, но не вставала. Когда каратели ушли, я выбралась из-под трупов, поползла до берега и доползла до лесопильного завода. Потом смогла дойти до дома Верещакова в Петрикове. В его огороде пролежала весь следующий день. Голодная, распухшая, но добралась до деревни Беляновичи, а потом за Припять. Через несколько недель я оказалась в деревне Макаровка Киевской области, где жило много поляков. Владея польским языком, я выдала себя за полячку и под именем Стефаниды Бяняк прожила там до мая 1942 г. Потом вместе с местными жителями гитлеровцы вывезли меня на работу в Германию. Но самое страшное началось в самом гетто: ужасный голод, страшный холод и забирающая последние силы непосильная работа. И, когда меня вместе с заключенными вели в газовую камеру, к счастью, началось освобождение. В очередной раз мне был дан шанс, я была спасена, уже не надеясь и не веря в спасение» [2, 4]. 

Клара Кустанович и Гинда Гутман

2. Белла Кустанович-Гутман, г. Петриков: «…Клара Кустанович приходилась родной сестрой моему мужу. На этом фотоснимке (Клара слева) вы можете видеть, какой красивой она была (Илл. 3). До войны она была учительницей и жила в деревне Голубица. Однажды в ее дом ворвались фашисты. Они требовали у Клары информацию о местонахождении советских солдат и офицеров, вырвавшихся из окружения. Но она посчитала, что лучше смерть, чем предательство. И даже сожжение пятилетней дочери Фани не изменило решения Клары. После этого она была расстреляна. Посмертно она была награждена медалью За боевые заслуги. О ее самоотверженном подвиге рассказывается в статье Убитые, встаньте, опубликованной в газете Правда, а в газете “Советская Беларусь” была опубликована статья У імя будучыні (вряд ли именно в “Советской Белоруссии”, т. к. после войны эта газета выходила на русском языке – belisrael). Мой муж после войны посылал запросы в различные архивы с целью узнать поподробнее о гибели своих родных. Смерть Клары была описана в центральных газетах, поэтому наш запрос был удовлетворен. …Рядом с Кларой запечатлена двоюродная сестра мужа, Гинда Яковлевна Гутман. Ее история не менее трагична, хотя и со счастливым концом. …Вам, наверное, хорошо известен тот факт, что евреев г. Петрикова уничтожали жестоко и массово. Так вот, среди осужденных на смерть евреев была и наша Гинда. Ей тогда было 36 лет. Но судьба подарила ей жизнь. Гинда вернулась в Петриков, где прожила до 1970 года» [4, с. 4, 6]. 

Эти с мужем Мишей Фридманом

3. Эти Шифман-Фридман, г. Маалот: «…Немало евреев было в Петрикове, где я родилась и выросла. Конечно, не все верили в предстоящие зверства фашистов, в то, что ждет их на оккупированной врагом территории. Так, например, мой дедушка Янкл Фридман благословил побег своих детей – сына (моего отца) и дочери с семьями, а сам остался беречь имущество. И, конечно, погиб. Старшему брату моему Абраму не было 18 лет. 20 июня 1941 года поздно вечером он пришёл после выпускного вечера по случаю окончания средней школы. Покинуть родной город вместе с нами отказался и за два дня до прихода немцев добровольцем ушёл на фронт. Погиб 3 июня 1943 года геройски, как было сказано в похоронке. Отец тоже был на фронте и к счастью, вернулся живым.

Коротко о моём Петрикове. Это старинное в прошлом местечко, а в годы моей молодости – город. Действовали в нем до 1937 года две еврейские школы, синагога. Вспоминаю, как субботним утром старики в кипах и талесах шли в синагогу. Я закончила пять классов еврейской семилетки, ставшей потом школой с белорусским языком обучения. Вернувшись из эвакуации, мы узнали, что все оставшиеся евреи погибли, среди них немало детей, моих одноклассников, соседей, близких знакомых. Спасённых не было, кроме тех, кто сумел уйти в партизаны.

А было так. Поочередно всех евреев семьями сгоняли к берегу реки Припять, загоняли в воду, расстреливали. Потом трупы всплывали, и местные жители тайком хоронили останки поближе к городу (как у нас называли, в «райчаке», и на противоположном берегу реки). Так погибли мой дедушка, брат отца Эли, старики, которых я знала и помню: Мордхе-Довид Зарецкий с супругой, мой одноклассник Хаим Турецкий, его сестра Эстер и их родители, Довид Зарецкий, Берл Голубицкий – молодые ребята, по 15-17 лет, Двора Чарная с мужем и больным сыном. Жмодян, Шлуме-Герш с женой, супруги Лейбке и Геня Зарецкие, Доба Зарецкая с детьми, семья фронтовика Мотки Офенгендина и многие другие, всех не перечислить, да и не вспомнить. Ведь мне не было и 16 лет. А всего погибло не менее 300 человек.

Борис Яковлевич и Эстер Мееровна Фридман

Пришла долгожданная Победа. Благодарные жители города показали моему отцу Борису Фридману, Арону Зарецкому, Бене Гутману, Шае Люлькину, Юде-Лейбу Чарному места захоронения евреев, жертв фашизма. С большим трудом среди кустарников вырыли они останки и со всеми религиозными почестями похоронили на еврейском кладбище. Могилу огородили и установили примитивный металлический памятник с соответствующей надписью, конечно, с помощью горсовета. На противоположном берегу Припяти установили небольшой памятник рабочие судоремонтного завода по инициативе директора Смирнова. Теперь в Петрикове осталось не больше 10 евреев, и то такие, кто по состоянию здоровья позаботиться о благоустройстве кладбищ и памятника не в состоянии, притом и материальных средств они для этого не имеют.

В связи с этим хочу повторить слова неоднократных публикаций в “ЕК“ на тему, нужны или не нужны памятники мёртвым. Имеются в виду “швейцарские“ деньги. Как утверждают в своём письме Комиссарчик и его соавторы, “деньги нужны не мёртвым, а нам живым“. А в номере “ЕК“ за 8 июля 1999 года в письме “Показуха? “ Борис Гидалевич приводит слова из письма семьи – моих однофамильцев, Фридман  что, мол, “нет смысла ставить обелиски там, где евреев остаётся все меньше и меньше“ и что никому, мол, не нужна “показная память о погибших“. Боже мой, как можно было додуматься до такого! Ведь нет в бывшем Советском Союзе ни одного города, местечка и даже деревни, где бы ни жили и ни были замучены евреи. Так пусть хоть скромные памятники, обелиски напоминают живущим там евреям и неевреям, грядущему поколению о том, что пришлось пережить в годы лихолетья.  Конечно, не сравнить такие города, как Одесса и другие, где помощь в увековечении памяти о замученных и погибших евреях на  оккупированных врагом территориях выделяют горсоветы, общины, более богатые и щедрые люди. Я не собираюсь диктовать, как и кому делить швейцарские деньги, зная, что никто от них не откажется. Считаю, что решать должна комиссия, с учетом предложений заинтересованных в установлении и благоустройстве памятников погибшим евреям и кладбищ в городах и населённых пунктах, где позаботиться об этом некому. [“ЕВРЕЙСКИЙ КАМЕРТОН”, приложение к израильской газете “Новости недели”, 30 сентября 1999 года]

  1. Нахман (Наум) Шаевич Зарецкий, г. Бруклин: «…Когда в 19411944 гг. пришли немецкие оккупанты, многие из белорусов пошли служить полицаями. …Отец с семьёй бежали из Петрикова в деревню Убортская Рудня, когда бабушки уже не было в живых. Было так. Когда в основном немцы ушли, в Петриков из деревни Лясковичи на моторных лодках приехали белорусские бандиты, вооруженные пулеметами. Петриковские бандиты тоже вооружились и стали хватать евреев. Собрали толпу, примерно 500 человек, в основном женщин, детей и стариков, и погнали к реке Припять. Руководил бандитами 18-летний Шпак. Эту толпу евреев гнали по нашей улочке. Стоял крик и стон. Бабушка услышала и вышла на улицу. Ее тоже схватили и погнали к реке. Как я уже говорил, Петриков стоит на высоком берегу. Как нам потом рассказывали очевидцы, несчастных загнали в протоку (своего рода канал, где делали баржи) её называли Бучок, и стали заставлять топиться, тех кто сопротивлялся расстреливали из пулеметов (среди этой толпы был мой однофамилец Моче-Бэйзис Зарецкий, физически крепкий мужчина, работавший плотником). Когда людей загнали в реку, он нырнул, переплыл под водой Бучок, а затем и Припять и ушёл в лес, где прятался какое-то время. Затем он вернулся в Петриков и погиб. Когда трупы всплывали, их закапывали в вырытый рядом с берегом ров.

Только после войны вернувшиеся с фронта евреи организовали группу, сколотили тачки, выкопали погибших из всех расстрельных ям и на лошадях перевезли на еврейское кладбище, где похоронили в большой братской могиле. Мой брат Исроэйл и я были на этом кладбище в 1981 г. В начале могилы стоял железный столбик, к которому была приделана жестянка с надписью краской Здесь похоронены жертвы немецко-фашистской оккупации 19411945 гг.. Ни слова, что здесь лежат одни евреи. Это чудовищно, но это факт. От старого довоенного еврейского кладбища, где я с отцом и дедом хоронил Бенциена (дедова брата) в июле 1940 г., остался маленький кусочек… Всего в Петрикове погибло во время войны от геноцида (в основном от рук самих петриковцев при помощи немцев) около 2600 человек. Светлая память им мученикам…» [из архива Л. Смиловицкого].

После Великой Отечественной войны было установлено, конечно же, много памятников, но они были «безликими», где евреи указывались как «советские люди» или «жертвы фашистского террора». И пример тому – памятник в Петрикове, о котором упоминали очевидцы (Илл. 4). В Беларуси в последние годы стали устанавливать памятники жертвам Холокоста. И это первые шаги к осознанию того, что Катастрофа (Шоа) – это не только трагедия евреев Беларуси, Европы, но и общемировая, человеческая трагедия.

Автор благодарит д-ра Леонида Львовича Смиловицкого, старшего научного сотрудника, руководителя проекта «История евреев в Беларуси» в Центре диаспоры при Тель-Авивском университете, а также музей истории и культуры евреев Беларуси (г. Минск) за предоставленные материалы.

Список использованных источников:

  1. Смиловицкий, Л. Катастрофа евреев в Белоруссии 1941– 944 гг. Тель-Авив: 2000.
  2. Памяць. Гісторыка-дакументальная хроніка Петрыкаўскага раёна. Мінск: Ураджай, 1994.
  3. Яд Вашем. Курс «И памяти нет страшней…» – история Холокоста (Шоа). Иерусалим: 2018, teacher: Frederik Drachinsky.
  4. Республиканский конкурс «Холокост. История и современность». Интервью-исследование «Холокост в истории семьи Кустанович-Гутман». / Г. С. Казак [и др.]. Петриков: 5 ГУО «Средняя общеобразовательная школа № 1 г. Петрикова», 2008.

***

От редактора belisrael

  1. Читайте также ранее опубликованный на сайте материал:

Маалотские встречи (2). Эти Шифман-Фридман

2. Присылайте материалы с воспоминаниями о войне, семейные истории и многие др. темы

Опубликовано 23.10.2019  18:55

Воспоминания Семёна Гофштейна (4)

(продолжение; предыдущая часть здесь)

НАЧАЛО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ПУТИ

Зимой 1959 года я приехал домой. Искать работу в своём городе или районе не стал, решил вернуться в район, где проработал полтора месяца до армии. Пробыв дома пару дней, поехал в Телеханы, Ивацевичского района. Там меня встретили хорошо, но сказали, что в Колонске моё место, пока я проходил воинскую службу, было занято. При этом я имел право потребовать его для себя уже сейчас. Естественно, я не стал настаивать, и мне предложили место воспитателя в детском доме в посёлке Погост-Загородск. Я согласился.

Директор детдома был фронтовик средних лет, дружелюбный, но, как я понял, довольно строгий и требовательный. Такие люди мне нравятся больше, чем тихие и слабовольные. Он предложил мне старшую группу. Не подумав, я сразу же согласился, о чём позже сильно пожалел.

Старшая группа состояла на три четверти из девочек. Мальчиков было 5-6 человек, остальные девочки, пятнадцать-двадцать, точно уже не помню. Сказать, что это были мальчики и девочки, не совсем правильно. Все они учились в девятом классе, были переростками. Правильнее было бы сказать, что это были юноши и девушки.

Они были скромными, воспитанными, чуткими, но очень упрямыми, самостоятельными молодыми людьми. С юношами я легко нашёл общий язык, а с девушками было труднее. Им было уже по 17-18 лет, а мне только 25.

Девушки были очень красивые. Парни тоже. Большинство девушек учились очень хорошо, некоторые похуже. Один юноша любил читать, но классику не любил. Мне он сказал, что любит детективы и приключения. Я спросил у него, читал ли он «Капитанскую дочку» и «Дубровского». Он ответил, что читал их ещё в седьмом классе. Я попросил рассказать содержание «Капитанской дочки», и он довольно подробно рассказал. И роман «Дубровский» он помнил неплохо. У меня была книжечка «Кукла госпожи Барк» (советский шпионский роман Хаджи-Мурата Мугуева – belisrael). Я предложил ему её прочитать. Через день он вернул мне книжку и с восторгом о ней отозвался. Он готов был тут же рассказать её содержание. Я сослался на занятость и обещал спросить её содержание позже.

Ровно через неделю я попросил его рассказать содержание этой книжки, но он за неделю забыл её содержание. Я ему напомнил произведения А. С. Пушкина, и он сам задал мне вопрос, почему Пушкина он помнит так долго, а эту книгу забыл через неделю.

Я ответил, что А. С. Пушкин – это великая литература, а «Куклы…» – никому не нужное чтиво. Такие книжки читать не следует, они только отнимают полезное время. И парень мне поверил. Он увлёкся русской классической литературой, а также и зарубежной. Стал читать Гюго, Шекспира, Диккенса… Читал даже по ночам, но я это быстро пресёк и убедил его, что это вредно для здоровья, что нужно умело распределять своё время, тогда его хватит и на учёбу, и на всё остальное.

С другими ребятами я тоже нашёл общий язык. А вот к девушкам я не смог найти подход, и часто случались из-за меня конфликты и недопонимание. Этот период в моей педагогической работе был не очень удачным. В детдоме жили дети, потерявшие во время войны своих родителей. К ним нужен был особый родительский подход. Они были моложе меня на 6-7 лет. Почти ровесники. Я вернулся из армии, был к ним не в меру требовательным, слишком строгим, они не чувствовали от меня необходимого в этом случае тепла, сочувствия, я не смог стать для них настоящим чутким старшим другом. Я был чёрствым, высокомерным по отношению к этим милым девушкам, и создал между ними и мной стену непонимания. До сих пор мне стыдно за моё поведение по отношению к моим воспитанницам.

В конце учебного года детский дом посетил зав. районо и сообщил мне о том, что место учителя русского языка и литературы в школе освобождается, и что если я согласен, то могу вернуться в Колонскую среднюю школу.

Я согласился. Когда девушки узнали, что я ухожу, они спросили: «Что, уходите от нас?»

Я им ответил, что не нашёл с ними взаимопонимания, на что они ответили, что я и не пытался найти с ними общий язык, что они сами пытались это сделать, а я сам всё портил. Они были очень хорошими, а я этого не замечал. Прощаясь, я им сказал, что их всех уважаю и даже люблю любовью старшего брата, но у меня не хватало такта правильно вести себя с девушками, которые были моложе меня только на семь лет. И мы расстались друзьями.

Время, проведённое на должности воспитателя детского дома, заставило меня задуматься над тем, как надо строить отношения со старшеклассницами. С мальчиками у меня и в детдоме были неплохие отношения.

И вот я вернулся в школу, из которой ушёл в армию. Те же учителя, тот же директор школы. Учительница, которая работала до меня, считалась одной из лучших не только в районе, но и в области. Так мне сказали в районо.

Первое сентября. Я приступил к работе в качестве учителя русского языка и литературы в старших классах. На первых же уроках литературы я узнал, какой список литературных произведений ученики получили на лето от своей учительницы. Оказалось, что «отличная» учительница никогда не давала ученикам на лето никаких списков литературы. Десятиклассники вообще не читали ни «Войну и мир» Л. Н. Толстого, ни «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, а тем летом они не прочитали даже «Молодую гвардию» А. Фадеева. Я спросил у десятиклассников, как они изучали в прошлом году «Войну и мир». Было сказано, что учительница в обзорном порядке ознакомила учеников с содержанием романа, читала им отдельные отрывки. Таким образом, учительница вела разговор с учениками о литературе, а не изучала с ними литературу.

На первом уроке по русскому языку в каждом классе я провёл диктант. Писали диктант на отдельных листках. Не в тетрадках, а именно на отдельных листках, чтобы ученики не уничтожили первый диктант в случае, если их не удовлетворит полученная оценка. А этот диктант я хотел сохранить, чтобы глубже изучить пробелы в знаниях учеников. Результат был неожиданным и ошеломляющим. В восьмом, девятом и десятом классах ни одной тройки, ни одной четвёрки или пятёрки! Все двойки и единицы!!! Правда, единицы я никогда не ставил, ни в начале, ни в конце своего учительского пути. Единица оскорбляет ученика, рождает в нём чувство неполноценности, лишает его всякой мотивации к учёбе.

Итак, я был ошеломлён результатами и беседой с учениками по поводу непрочитанных ими книг в летний период и отправился в кабинет директора школы. Показал результаты первого диктанта: лучшая из десятиклассниц сделала в диктанте 16 орфографических ошибок! Остальные ученики сделали от 40 до 80 ошибок! Рассказал я и о беседах с учениками по поводу непрочитанных ими произведений.

Директор сказал мне, что в прошлом году в школе работала хорошая учительница, что за хорошую работу её пригласили в лучшую школу района. На мой вопрос о результатах диктанта он пожал плечами. Я попросил прошлогодние журналы 7-го, 8-го и 9-го классов. Получив журналы, внимательно изучил страницы русского языка и литературы. И вот результат: оценки по диктантам двойки, по домашним заданиям и по устным ответам четвёрки и пятёрки, по сочинениям четвёрки и тройки по литературе, двойки по языку. Четвертные оценки по языку тройки, по литературе тройки и даже четвёрки! И всё это благодаря обильно выставленным устным оценкам по русскому языку в классный журнал. Подлог!

Я, конечно, ознакомил директора и завуча школы с тем, что нашёл в журналах. Полное молчание. А через две недели приезжает зав. районо собственной персоной и инспектор районо по языку и литературе. Мои уроки им понравились, а результаты диктанта были понятны и без слов. Я показал им прошлогодние журналы. Минута молчания и ответ: «Вы приняли классы, и за безграмотность учеников теперь отвечаете Вы. результаты проверки вашей работы пока неудовлетворительные, и вряд ли станут лучше. И не пробуйте отыгрываться на учениках, они все должны перейти в следующие классы, а десятиклассники – успешно закончить школу». Я спросил: «Что? Я должен, как та учительница, заниматься подлогом? В институте меня этому не учили. Тех, кого не научу, оставлю на второй год».

– Не посмеете!

– Посмею, можете не сомневаться!

На том и разошлись.

Что делать? С чего начинать? На следующий день я собрал после уроков всех моих восьмиклассников, девятиклассников и десятиклассников и сообщил им, что безграмотность я больше не потерплю. Если в течение года они не научатся писать грамотно, то станут второгодниками, даже если оставить на второй год придётся весь класс. Кроме того, все обязаны перечитать те крупные произведения, которые они не прочитали раньше (т. е. в предыдущие три года).

Чтобы добиться выполнения своих требований, мне пришлось потратить половину своей зарплаты и закупить за свой счёт такие крупные произведения, как «Война и мир», «Преступление и наказание» и другие. Был составлен график чтения для каждого ученика, так как выкупленных книг из магазина не хватало на всех. Мне удалось купить, примерно, по 10 экземпляров самых важных и самых крупных произведений русской классики, да и в библиотеке школы было по два-три экземпляра этих книг, а учеников в каждом классе было не больше двадцати, так что ученики при желании могли прочитать все нужные произведения. Составить график не требовало большого труда.

А вот как научить детей писать грамотно, как к концу учебного года исправить поголовную безграмотность, я пока не знал. Причин у неё было несколько. Во-первых, влияние на русский язык белорусского и польского языков. В деревне, где мне пришлось работать, и дети, и их родители говорили на смешанном диалекте. Во-вторых, бывшая учительница не ставила своей задачей привить детям любовь к чтению русской классики и не прилагала никаких усилий к тому, чтобы научить детей писать грамотно, не проводила с ними дополнительных занятий по языку.

Пришлось объявить ученикам, что после уроков они должны оставаться каждый день на дополнительные занятия по русскому языку на полтора-два часа, если они хотят успешно окончить учебный год. Я исследовал типичные ошибки учащихся и пришёл к выводу, что большинство учеников совершают однотипные ошибки. Их можно устранить, если тщательно изучить некоторые грамматические правила и поработать с упражнениями. Ученикам надлежало выполнять дома письменно все задания по русскому языку, честно вести работу над ошибками. И всё это надо было делать ежедневно, весь учебный год.

Прошла первая неделя. Все ученики оставались каждый день на дополнительные занятия; казалось, что так будет и дальше. Но кто-то не захотел каждый день заниматься русским языком и пожаловался директору школы. На следующий день директор пришёл на дополнительное занятие, заявив мне и ученикам, что дополнительные занятия будут проводиться только два раза в неделю.

Я отпустил детей домой, а директору заявил, что я уже в первой четверти выставлю двойки всем моим ученикам, если они не напишут диктант на положительную оценку. А диктант без ежедневных занятий они хорошо не напишут. И никто меня не заставит ставить оценки с потолка, как это делала та учительница, которая до меня не смогла детей научить писать диктанты.

На следующий день я объявил детям, что занятия будут проводиться ежедневно, а тот, кто заниматься не хочет, может уйти домой и готовиться к оставлению на второй год, ведь он не сможет написать диктант на тройку. Не ушёл никто. Директор заглянул в класс, но ничего не сказал.

На следующем занятии я объявил детям, что в конце второй недели снова проведу диктант. Через неделю будет новый диктант, и далее они будут проводиться каждую неделю. Если в конце сентября в контрольном диктанте кто-то из учеников сумеет уменьшить вдвое количество своих ошибок, он получит положительную оценку в журнал.

Например, Иван из 10-го класса сделал в первом диктанте 70 ошибок, а в конце сентября сделает лишь 35 – это значит, что он получит в журнал тройку. А вот если Оля из 10-го класса сделала всего 16 ошибок, а в конце сентября сделает не 8, а 9 ошибок, она получит в журнал двойку. А ещё через месяц Иван, если захочет получить тройку, должен будет сделать только 17 ошибок, Оля – только 4 ошибки и т. д. Таким образом, если все ученики будут добросовестно работать над языком, читать классическую литературу, то в конце года все смогут успешно написать диктант, а значит, и успешно окончить учебный год.

Учебный год тянулся медленно. Беспрерывные дополнительные занятия отнимали много сил и у меня, и у моих учеников. Но результаты были очевидны: ребята всё лучше и лучше писали диктанты. Я ждал, что из районо снова приедет комиссия, чтобы посмотреть на результаты моей работы, но комиссия не приехала.

За год мои ученики написали много сочинений, гораздо больше, чем требовала программа. В результате все ученики стали писать диктанты на тройки и четвёрки. В конце года были выставлены всем ученикам справедливые положительные оценки. Все ученики прочитали произведения, которые я от них требовал. Мы действительно изучали литературу, а не говорили о ней.

Заканчивая год, я дал на лето список литературы, которую дети должны были прочитать. С детьми была проведена беседа о том, нравится ли им читать книги. Они все увлеклись чтением. Думаю, что это повлияло и на грамотность учащихся. Они стали лучше говорить по-русски, реже допускать в потоке речи белорусские и польские слова.

И вот наступил экзамен по русскому языку в 10 классе. Все ученики написали успешно сочинения. Во время проверки сочинений я потребовал, чтобы у всех членов комиссии не было под рукой ни одной ручки с фиолетовыми чернилами, только красные. Сначала работу проверял я, потом передавал другим членам комиссии на перепроверку. Результаты меня радовали. И вдруг один ученик, который в начале года делал в диктанте 60 ошибок, не сделал ни одной орфографической ошибки, но не ставил в сочинении много запятых.

Нет одной запятой, второй, третьей, четвёртой, пятой, шестой… Сочинение идёт к концу. Орфографических ошибок нет, но ещё две запятых, и придётся ставить двойку…

И вот седьмая запятая. И восьмая! Я не ставлю восьмую запятую, но объявляю комиссии, что эта запятая решает судьбу ученика. Директор подаёт мне авторучку с фиолетовыми чернилами , но я отказываюсь, ставлю запятую красными чернилами, записываю 0/8, ставлю оценку три с минусом и расписываюсь под оценкой. Комиссии я сказал, что портить ученику жизнь из-за одной запятой не собираюсь, что мой поступок честнее, чем прибегать к фиолетовым чернилам. А за эту тройку беру ответственность на себя. Этот ученик вполне заслужил положительную оценку. Любая комиссия меня поймёт, если в ней будут умные люди.

Оставалось надеяться только на это. Но на районной конференции зав. районо по результатам той сентябрьской проверки подверг мою работу резкой критике, сообщив о том, что мои ученики делают по 70 ошибок.

Тут на трибуну вышла завуч нашей школы и стала горячо защищать меня. «В прошлом году Гофштейн принял классы, через неделю провёл диктанты в классах, которые показали абсолютную безграмотность всех учеников. Но это не его вина, он учил их всего неделю. Это вина тех, кто их учил раньше. А вы заявили, что он принял классы, и теперь за них в ответе. Прошёл год, а вы не удосужились даже приехать в конце года и проверить, что он сделал, чтобы в корне исправить положение. А он, между прочим, трудился весь год, не покладая рук, и результат уже есть! Как вы смеете его критиковать за чужие недоработки? Вам не стыдно?»

Сказав это, завуч покинула трибуну. Затем выступил зав. районо и долго оправдывался, но слово не воробей, назад не вернёшь. Мне от всего этого легче не стало. А после вступительных экзаменов в вузы в районо пришло письмо от ректората одного из вузов. В нём выражалась благодарность учителю Гофштейну за хорошую подготовку учеников по русскому языку. Один из моих учеников, который в диктанте во время той злосчастной проверки сделал в диктанте 70 ошибок, лучше всех абитуриентов написал сочинение. Меня пригласили в районо и сообщили об этом.

Выслушав всё, я презрительно усмехнулся и, не прощаясь, вышел из кабинета зав. районо. Хороша ложка к обеду!

На следующей районной конференции учителей меня пригласили в президиум, но я это приглашение проигнорировал. В своём докладе зав. районо долго хвалил меня за работу, но меня уже ничего не радовало.

Но зато в перерыве я отыгрался за всё. В окружении своих подруг учительница русского языка – та самая, которая оставила мне в «наследство» безграмотных учеников – подошла ко мне и спросила: «Как вы добились таких успехов? Как вы смогли их научить?»

Мой ответ: «Я их весь год муштровал». Её ответ меня взорвал: «Не муштровать надо, а учить!» – «То-то вы их научили, что они в диктантах делали по 40-70 ошибок! Они ничего не читали! Поэтому и были безграмотными. Дополнительные занятия у меня проводились каждый день, и я заставил их всех прочитать «Войну и мир», «Преступление и наказание» и др. книги. И они читали и полюбили чтение! Вот так я их муштровал, так как другого выхода у меня и у детей не было! Они все хотели успешно окончить учебный год, а ставить ложные оценки меня в институте не учили!» Она покраснела и отошла от меня.

Это случилось то ли в 1960, то ли в 1961 году. Прошло с тех пор уже 58 лет, но я нисколько не сожалею о том, что так грубо разговаривал с этой учительницей.

Примерно в то же время (в 1961 г.) меня приняли в члены КПСС. Начался новый учебный год. Усталость от минувшего учебного года была так велика, что мне хотелось отказаться от полной нагрузки по русскому языку и ограничиться только теми классами, которые у меня учились, т.е. 10-м, бывшим 9-м, и новым 9-м, бывшим 8-м.

В этих классах дети стали относительно грамотно писать, много читать. С ними у меня проблем уже не было. Брать новый класс в этом году я не хотел, надо было год отдохнуть. Уже хотел просить об этом директора школы, но он сам предложил мне преподавать немецкий язык с 5-го по 10-й класс.

В школе и в институте я изучал немецкий язык. К этому предмету я проявлял большой интерес, старался читать в подлиннике стихи немецких поэтов Гёте, Шиллера, Гейне, поэтому охотно согласился.

Я решил поступать на заочное отделение Московского государственного педагогического института иностранных языков. Экзамен по немецкому языку сдал на «отлично» и был зачислен на первый курс. Так началась моя новая студенческая жизнь… Летом я уезжал в Москву на сессию, слушал лекции, участвовал в практических занятиях по немецкому языку, изучал латынь, методику преподавания иностранного языка, историческую грамматику немецкого языка, страноведение, немецкую и зарубежную литературу, сдавал зачёты и экзамены.

Интересным, но очень трудным предметом была лексикология немецкого языка. Преподавал её автор учебника профессор Коссман. Учебник был написан на немецком языке, и Коссман преподавал свой предмет на немецком языке. Сам преподаватель никогда не разговаривал по-русски. Наверно, он и дома говорил с женой и домочадцами только по-немецки.

Нас учили очень известные в то время преподаватели Леганцева, Берникер, Станчик, Соколова, Загребина, Молодцова, Красная, Ромм, Камиль и другие. Все они были строгими и требовательными преподавателями. Учиться было трудно, но очень интересно.

Загребина была кавалером трёх или четырёх боевых орденов. Поговаривали, что она была агентурной разведчицей и работала то ли в абвере, то ли в какой-то другой военной организации вермахта.

Профессором МГПИИЯ работала и Герой Советского Союза прославленная лётчица Полина Владимировна Гельман, но у нас она не преподавала.

В инязе я познакомился с моими однокурсниками, и эта дружба продолжалась много лет. Особенно я был дружен с Николаем Орловым. Однажды Николай вышел в город и принёс мне израильский календарь в виде книжечки. На обложке был портрет девушки-солдата израильской армии. В этом пропагандистском календаре на русском языке были небольшие статьи о жизни в Израиле, об армии Израиля, об истории современного Израиля и т. д. Где он его достал, я не знаю и его об этом не спрашивал. Николай явно симпатизировал нашей маленькой стране, хотя евреем не был.

Позднее, когда мы уже готовились к выпускным экзаменам, в 1967 году разразилась война между Израилем и его врагами Египтом, Сирией и Иорданией, которая закончилась за шесть дней полной победой Израиля. Николай больше всех восхищался армией Израиля. Он достал где-то газету из ФРГ, где в заголовке было написано: «Евреи – мастера молниеносной войны». Он сунул мне под нос газету и спросил: «Ты видишь, кто это пишет? Немцы!», намекая на то, что и сами немцы были мастерами молниеносной войны.

Как отнеслась к этой победе верхушка в СССР, говорить не приходится, а вот простые люди в Москве были не на стороне ЦК КПСС и правительства. Многие понимали, что евреи Израиля защищают свою страну, и Израиль не является агрессором, он просто упредил своих врагов. Так думали и многие студенты иняза.

Фото Билла Эпприджа из серии «Советская молодёжь», 1967

Преподаватели вуза требовали, чтобы студенты на перерывах разговаривали друг с другом только на изучаемом языке. Я не очень любил это делать, но приходилось. Некоторые студентки делали это не только в стенах вуза, а везде: в трамвае, в метро, в автобусе. Расскажу об одном курьёзном случае. Две студентки и я ехали в трамвае. Я стоял, а девушки сидели рядом и увлечённо разговаривали по-немецки. Я молчал. Сзади сидел какой-то мужичок, слегка подвыпивший. Он внимательно слушал болтовню девушек. Вдруг одна из них говорит другой по-русски: «Через две остановки нам выходить». Мужичок заорал: «Что? Родной язык вам противен? Я думал, что вы немцы или французы какие-то, а вы русские! Родной язык вам уже не язык!» Я засмеялся и говорю: «Дай, дед, дай им хорошенько! Родной язык не любят!» Девушки смущённо пытались ему объяснить, что они студентки, должны много разговаривать по-немецки, чтобы хорошо сдавать экзамены, но дед не унимался, а я смеялся и подливал масло в огонь. На первой же остановке они выскочили из трамвая, я за ними. Я продолжал смеяться. Скоро подъехал другой трамвай, и мы поехали дальше. По-немецки они уже не разговаривали.

Над этими студентками я долго ещё посмеивался, говорил им: «Девушки, поехали после занятий в город. Поговорим в трамвае вдоволь по-немецки!» Сначала они смущались, а когда смущаться перестали, я оставил их в покое.

В 1967 году я окончил МГПИИЯ и с тяжёлым сердцем расстался с Николаем и другими ребятами навсегда. Все эти годы, пока учился в инязе, продолжал работу учителя русского языка и литературы в старших классах и немецкого языка в 5-10 классах Колонской школы. Жил на квартире у хозяина по имени Степан. Он работал сторожем в колхозе. Мне предоставили комнату, где я работал и отдыхал. Жизнь в деревне мне очень нравилась. Иногда я спал на сеновале, это было романтично.

Были и курьёзные случаи. Мои хозяева были люди тёмные, малообразованные. Им ничего не говорили такие имена как Пушкин, Толстой, Лермонтов.

Однажды я встал рано утром и вижу унылые лица моих хозяев и их дочерей. Хозяйка краем платка утирает слёзы. Я спросил хозяйку: «В чём дело, хозяйка, почему плачете?» – «Наш хозяин скоро умрёт. К нему ночью Смерть приходила». И показала на следы от входной двери до кровати Степана и обратно к дверям. Следы были большие, мужские. Была зима. Хозяин ночью работал. Печка в доме была побелена так, что если рукой к ней прикоснёшься, то на ладони остаётся след от мела.

Я посмотрел на следы на полу и спросил Степана: «Скажите, хозяин, ночью вам было холодно? Ноги замёрзли? Ночью ноги у печки грели? Пить ночью вставали?» Дело в том, что у входа в дом на верёвке всегда висело ведро с водой из колодезя. Чтобы встать попить воды, нужно было от кровати пройти к двери. Я сказал хозяину: «Разуйте ногу и поставьте её на след на полу. Вы поймёте, что это ваши следы, а не следы Смерти. Так что будете ещё долго жить!»

Вскоре меня вызвали в райком партии и сказали, что хотят послать в д. Речки директором девятилетней школы. Отпираться не было возможности. Мне сказали в райкоме партии: «Не хочешь быть директором, партбилет на стол и делай, что хочешь. Можешь вернуться в свою школу и даже уехать в родной город. Куда хочешь».

Я вступил в партию не для того, чтобы бежать от трудностей. Так и сказал в райкоме, но добавил при этом, что если из меня хороший директор не получится, подам заявление с просьбой об увольнении с должности. На это мне ответили, что если не буду справляться с должностью, они меня освободят сами, да ещё с партийным выговором.

Итак, я поехал в деревню Речки принимать школу. Что она собой представляла? Это было одноэтажное деревянное здание с одной входной дверью в длинный коридор. Из коридора был вход в учительскую и в пять классных комнат. Я понял, что школьники занимаются в две смены. Меня встретил бывший директор и стал торопить меня, чтобы я поскорее принял школу. Но не тут-то было, я внимательно осмотрел здание. Внешне всё было в порядке, но был один очень существенный недостаток: дверь в школу и двери в классы открывались вовнутрь, а не наружу. Это означало, что в случае пожара эвакуация детей из горящего здания будет затруднена, не все дети и учителя смогут своевременно покинуть горящее здание, будут жертвы. Директор стал говорить, что он работал в школе десять лет, но пожара не было, на что я ответил, что пока директор не отремонтирует двери таким образом, чтобы они открывались наружу, школу я не приму.

Он пригрозил, что пожалуется в районо. Меня вызвали в районо, и я объяснил, что двери не соответствуют требованиям пожарной безопасности, что в этих условиях приёма школы не может быть. Районо выписало небольшую смету, и директор нанял работников, которые привели двери в порядок к началу учебного года. Сдавая школу, бывший директор назвал меня придирой, перестраховщиком и т. д., и т. п.

Осеннюю педагогическую конференцию я встретил в должности директора школы. У нас менялось районное начальство. Прежний зав. районо, тот самый, который когда-то незаслуженно раскритиковал меня за чужие недостатки, покидал свой пост, а на его место назначили другого.

И вот картинка. Все директора окружили нового шефа, взяли его под руки и повели в ресторан. А бывший шеф остался стоять в сторонке. Лицо нового шефа сияло.

Один знакомый мне директор школы схватил меня за рукав пиджака и сказал: «Пошли с нами!» – «А почему старого шефа не зовёте?» – «Он уже политический труп». Услышав это, я вырвал руку и пошёл к старому шефу. Тот спросил: «Почему не пошёл с ними?» – «Да ну их всех!»

Мне очень хотелось пригласить его в тот же ресторан назло всем, но я стеснялся своего бывшего шефа и был зол за ту проверку… Мы поговорили, он пожелал мне успехов в работе, и мы разошлись.

Я был уверен, что новый шеф будет ко мне придираться, но получилось наоборот. Он относился ко мне даже лучше, чем к другим директорам школ. Когда какой-нибудь директор стучался и заходил к зав. районо, а он беседовал с кем-то, то просил директора подождать в коридоре. Когда же я совал нос в кабинет, а шеф с кем-то беседовал, я слышал: «А, Семён Ефимович, проходите, садитесь. Я закончу разговор и поговорю с вами». Это заметили другие директора школ, и кто-то из них сказал мне об этом. Я им сказал, что шеф, вероятно, заметил, как я поступил, когда вы вели его в ресторан, а предыдущего оставили одного. Он, видимо, понял, что когда будет уходить, вы поступите с ним так же.

Работа директора школы мне не нравилась, но я не мог ничего поделать: партия приказала, значит, надо. Что тут поделаешь?

Учителей в школе было мало. Алгебру и геометрию преподавал в школе выпускник средней школы без педагогического образования. Дети на его уроках нарушали дисциплину, шумели, выходили и заходили в класс, не спрашивая разрешения у учителя. В восьмом классе был ученик, грубо нарушавший дисциплину и на уроках других учителей.

Однажды завуч школы входит в класс на урок, а этот ученик не встаёт, как остальные ученики. Cидит за первой партой, развалившись, а его нога лежит на парте! Завуч школы приказала ему встать, а он в ответ: «И не подумаю! Что вы мне можете сделать? Из школы не исключите!» Завуч послала за мной другого ученика, и я вошёл в класс.

Я выслушал завуча школы и провинившегося ученика и объявил, что после уроков состоится школьная линейка. Должны присутствовать все учителя и ученики. В учительской я взял книгу приказов, лист бумаги, написал на листке приказ об исключении ученика из школы и вложил листок в книгу приказов. На линейке вызвал провинившегося ученика, приказал стать ему лицом к линейке и зачитал приказ о его исключении из школы. Ученик стал просить, чтобы его не исключали, но я был непреклонен: с такими явлениями надо было кончать раз и навсегда.

На следующее утро ученик пришёл в школу и стал просить, чтобы его вернули в школу. Я созвал всех учеников и учителей на общую линейку, и исключённый из школы на виду у всех пообещал никогда больше не нарушать дисциплину на уроках и хорошо вести себя везде и всюду. Выслушав его, я объявил, что он может продолжать учёбу, но лишь до тех пор, пока кто-нибудь из учителей не удалит его из класса.

Прозвенел звонок на урок. Я находился в учительской. По коридору кто-то ходил. Выхожу и вижу в коридоре того самого ученика. «Почему не на уроке?» – «Выгнал учитель математики!» – «Пошли в класс!» В классе я приказал ученику взять сумку и объявил ему, что он исключён из школы и может отправляться домой. Дети стали убеждать меня в том, что он невиновен, но я объяснил ребятам, что своё слово менять не буду. «Что я пообещал ему на той линейке, помните? Если кто-то из учителей отправит его за дверь, приказ об исключении из школы вступает в силу!» Ученик ушёл домой, а я объявил ученикам, что успех в учении зависит от дисциплины учащихся.

Когда урок окончился, был созван короткий педсовет. Я объявил учителям о том, как неблаговидно поступил учитель математики после утренней линейки. «Воспользовавшись моими словами о том, что приказ об исключении ученика вступит в силу, если кто-то отправит ученика из класса, учитель математики без всяких причин это сделал, ускорив его исключение. Оставь я ученика в школе после всего этого, ученики потеряли бы доверие к моим словам, дисциплина в школе упала бы, и, мы, учителя, не знали бы, что нам делать. Этого допустить нельзя. А вы, вчерашний десятиклассник, больше в школе не работаете. У вас нет диплома, вы не владеете ни классом, ни предметом, и держать вас в школе не имеет смысла. К тому же вы повели себя непорядочно и по отношению к ученику, и по отношению ко мне и ко всему коллективу учителей и учащихся!»

А школе нужен был хороший учитель математики. Поговорив с учителями младших классов о том, чтобы кто-нибудь из них согласился преподавать математику в старших классах, и не получив ни от кого из них согласия, на следующий день я прибыл в районо просить учителя математики. Зав. районо обещал мне, что если математик появится, он его непременно пошлёт в Речковскую школу, а пока учителя нет, он предложил мне самому преподавать математику в школе, тем более, что у меня высшее образование, а у выпускника, который был уволен, его не было. Пришлось самому вести математику в школе.

Шёл 1962 год. На смену культа личности Сталина пришёл «авторитет личности» Хрущёва. Школа готовилась к смотру районной художественной самодеятельности. Мы организовали школьный хор и танцевальный кружок. Ими руководила молодая пионервожатая. Она нашла где-то песню «Горите ярче, маяки». В ней был такой припев: «Наша партия снова / Нас на подвиг зовёт, / Верным словом Хрущёва…» и. т. д. Я предложил детям заменить слова «Верным словом Хрущёва» на слова «Верным Ленинским словом». Вожатая запротестовала: «Слово из песни не выбросишь!» Тогда мне пришлось спросить у детей: «Ребята! Вы кто? Пионеры-ленинцы или нет?» – «Пионеры-ленинцы!» – «Значит, будем петь: “Верным Ленинским словом!”»

Во время моего директорства со мной произошёл один очень неприятный случай, связанный с Хрущёвым. Это было после того, как Хрущёв посетил Америку и выдвинул лозунг «Догнать и перегнать Америку за два-три года по мясу и молоку на душу населения». Конечно, я немного сомневался в возможности осуществления этой программы, но не это было главным. На встрече с деловыми кругами Америки Хрущёв открыто заявил: «Мы обязательно догоним вас за два-три года по мясу, молоку и маслу на душу населения. Если нам не удастся это сделать, можете не считать нас коммунистами!». Последняя фраза меня возмутила: а если неурожай, американцы поднимут газету «Правда» и будут смеяться: «Русские коммунисты больше не коммунисты!»

Фото Жака Дюпакье, 1964

Моё отношение к Хрущёву было и так не ахти, а тут я понял, что у власти в стране стоит глупый человек. На мою беду, в совхозе было какое-то торжество, куда пригласили и меня. Пить я не умел и быстро захмелел. Услышал, что говорят о Хрущёве, о его начинаниях, вскочил с места и заорал во всё горло: «Ваш Хрущёв – идиот!» Поднялся шум, все вскочили с мест. Я поднялся, шатаясь, вышел из зала и побрёл домой. А утром на моём рабочем столе лежала записка: «Вы вызываетесь на заседание парткома к 16 ч. Явка обязательна». Ровно в 16 часов я пришёл на заседание.

За столом сидели почти все члены парткома. Перед столом на некотором отдалении стоял стул, на него мне и предложили сесть. Я сел. «Вы помните, что вчера оскорбили нашего вождя?» – «Кого? Ленина?» – « Нет, не Ленина». – «Другого у нас нет. Наш вождь Ленин. И только Ленин». – «Но Ленин умер». – «Нет, Ленин не умер, он всегда живой. Другого вождя у нас нет». Заминка. Новый вопрос: «Кто, по-вашему, Хрущёв? Вы его вождём не считаете?» – «У нас вождь один. Это Ленин». – «Вчера вы назвали Хрущёва идиотом. Почему?» – «Был пьян». – «Вы Хрущёва уважаете?» Молчу. Ждут ответа.

Вдруг открывается дверь, входит директор средней школы Рацук, очень уважаемый в районе человек, член бюро райкома партии, депутат райсовета. «В чём дело, товарищи? За что вы судите Гофштейна? В чём он провинился?» – «Вчера, будучи выпившим, он назвал Хрущёва идиотом». Рацук стал громко хохотать, приговаривая: «Вот тебе и Семён! Вот молодец! Прошу вас ответить на вопрос: в какую газету можно завернуть слона?» – «Не знаем. В какую?» – «В ту, где напечатана речь Хрущёва». Все рассмеялись.

Я вскочил с места и сказал: «Вы спросили меня, уважаю ли я Хрущёва? Так же, как и вы!».

Затем слово взял кто-то из членов парткома и сказал: «Гофштейн старается работать, не пьёт. Вчера выпил немного и стал болтать лишнее. Он хороший коммунист. Давайте ограничимся обсуждением». На том и решили. До райкома слухи об этом эпизоде всё же дошли, но меры по отношению ко мне приняты не были. Наверно, Хрущёв надоел уже всем.

Во время работы в д. Речки я услышал очень интересную историю времён Великой Отечественной войны. Когда немцы пришли в район, они собрали два десятка белорусских парней во главе с уже не совсем молодым мужчиной по имени Лаврент. Он был назначен немцами главным в полиции. Ни Лавренту, ни его подчинённым не хотелось служить в немецкой полиции, и они решили с немецким оружием уйти к партизанам. Послали своего переговорщика.

Но партизаны пообещали каждому полицаю по виселице и отказались принять их в партизаны.

Лаврент заявил своим ребятам, что они будут воевать и против немцев, и против партизан, и против всех. Так они стали бандой, т. н. бульбашами, громили немецкие гарнизоны, а когда партизаны пытались их утихомирить, то они воевали и с ними. Так они воевали против всех до конца войны. Амнистию они не приняли и продолжали прятаться в лесах. У простого народа Лаврент пользовался определённым уважением, хотя его и боялись мирные жители. Но Лаврент не был слишком кровожадным. Однажды один советский работник попросил у жителей деревни разрешения переночевать. Девушка повела его в другой дом. Была зима. На русской печке лежал пожилой человек в лаптях. Девушка ему что-то сказала, он слез с печки, приветливо поздоровался с гостем, усадил его за стол. Девушка ушла. Хозяин достал самогон, закуску, мирно поговорили, гость после ужина ушёл спать на предложенную хозяином постель, а сам хозяин полез на печь. Когда гость утром проснулся, он увидел на столе записку, в которой было написано, что завтрак находится в печке, самогон под лавой. Эту записку написал Лаврент, о чём свидетельствовала его личная подпись.

А об этом случае мне лично рассказал председатель Речковского сельсовета. Однажды он пошёл в лес на охоту. Шёл по поляне к лесу. Вдруг откуда-то появился всадник, вооружённый немецким автоматом. Это был Лаврент. Он приказал ему бросить ружьё на землю и повернуться к нему спиной. Председатель сельсовета ожидал выстрела в спину, но Лаврент ускакал на коне прочь. Милиция долго ловила Лаврента и его банду. Вскоре все его товарищи погибли. Его дочь была арестована и находилась в тюрьме. Там она родила сына, внука Лаврента. А сам Лаврент был неуловим. Со своим взрослым сыном он отбивался от милиции и исчезал. Но однажды Лаврента и его сына окружил в доме крупный отряд полиции. Лаврент и его сын сопротивлялись до последнего. Милиционеры подожгли дом. Не желая сдаваться, Лаврент застрелил сына, а затем и себя. Так закончилась эта эпопея с Лаврентом.

Однажды ко мне в гости заехал директор соседней девятилетки. С ним был мальчик из его школы. Мальчик был тем самым внуком Лаврента, который родился в тюрьме. Я не стал докучать мальчика разговорами про деда. Мальчик только сказал мне, что после его рождения маму выпустили из тюрьмы.

За два года работы директором я успел подать четыре заявления с просьбой освободить меня от должности. Крупный и полный зав. районо каждый раз просил меня с улыбкой порвать заявление и, ссылаясь на то, что ему трудно выйти из-за стола, чтобы самому выбросить клочки заявления в урну, которая находится в другом углу кабинета, бросить самому в нее, что я послушно выполнял.

Kогда я принёс четвёртое заявление, то не выполнил просьбу выбросить это заявление в урну, а сказал, что иду в райком партии. Зав. районо весело рассмеялся и сказал: «Идите!»

Я отправился ко второму секретарю райкома. Войдя в кабинет, услышал его слова: «Странно! Только что от меня ушёл учитель, который просил назначить его директором школы, а тут приходит директор школы, который хочет стать простым учителем! Вот так дела!» – «Откуда Вы знаете, что я хочу стать рядовым учителем?» – «Секретарь райкома знает всё, что делается в районе», улыбнулся секретарь. Он взял телефонную трубку и сказал: «Слушай, Гофштейн уже здесь. Что будем делать? Директор он неплохой, но если мы его сейчас освободим от должности в середине года, он никогда уже не захочет быть директором школы. Пусть доработает до конца года. Если он и тогда захочет уйти, мы его отпустим. Договорились? Вот и хорошо!». Мне он сказал следующее: «Мы о вас неплохого мнения, и в райкоме, и в районо. Мы знаем даже, что вы непьющий, но иногда в нетрезвом виде несёте чепуху. Было такое?» – «Было». – «Так вот. Я вам обещаю, что если в конце года вы не пожелаете оставаться в должности директора, я не только удовлетворю вашу просьбу, но и отпущу из района, так как вам это выгодно, потому что если вы ещё раз подобное натворите, вам вспомнят и то, что однажды уже случилось. Договорились?». Я согласился. Из-за Хрущёва не хотелось с позором вылетать из партии.

В моей жизни в д. Речки произошло забавное событие. Обком партии вынес решение о том, что у сельских учителей не должно быть в комнатах икон. Я сказал об этом своей хозяйке и попросил её, чтобы она убрала из верхнего угла моей комнаты икону. Та категорически отказалась. Тогда я пошёл на хитрость: из альбома «Эрмитаж» достал картину Леонардо «Мадонна Лита» и попросил учителя труда сделать красивую застеклённую рамку для этой картины. Когда всё было готово, я показал картину хозяйке.

«Где вы нашли такую икону?» – «Там, где её больше нет». И пообещал хозяйке, что если она перенесёт икону из верхнего угла моей комнаты в другую комнату, то эту икону я повешу у себя над кроватью. Это картина великого художника на библейскую тему. Так я объяснил хозяйке: «Для вас это икона, а для меня это моя любимая картина».

И вот в район приезжает комиссия областного отдела народного образования. Цель приезда: состояние антирелигиозной пропаганды в районе. Приехали и в нашу школу. Начали с директора школы. Ещё по дороге в мою квартиру меня спросили: «Вы знакомы с решением обкома о необходимости удалить из квартир учителей иконы?» – «Конечно!». Когда два члена комиссии вошли в комнату, они уставились на картину «Мадонна Лита». «Что это у вас над кроватью?» – «Как что? Это картина великого Леонардо да Винчи «Мадонна Лита». – «Но ведь она написана на библейскую тему!». – «К сожалению, великие художники эпохи Возрождения не рисовали девушек с веслом». – «Но это же религиозная пропаганда!». – «Это пропаганда настоящего искусства!». – «Мы сообщим в райком партии обо всём этом!» – «Пожалуйста!».

Через пару дней второй секретарь райкома пригласил меня к себе и спросил: «Почему комиссия жалуется на вас?». Пришлось рассказать о том, как я перехитрил хозяйку квартиры, как заменил икону в верхнем углу комнаты на картину Леонардо и как «образованная» комиссия не отличает картину великого художника Возрождения от иконы какого-то богомаза. Секретарь райкома сказал: «Тупые попадаются и в областных отделах образования».

Доработав директором школы до конца года, я поехал в Москву на очередную сессию: переходил на следующий курс института. Приехал к педагогической конференции. Приближался новый учебный год, а меня с должности не увольняют. Пошёл к секретарю райкома и прямо сказал: «Вы мне в середине прошлого года обещали, что меня отпустите». – «Вы хотите всё же стать рядовым учителем?» – «Да». – «Передайте дела завучу школы, и вы свободны. Я ничего не забыл и отпускаю вас домой, но из района вас не выгоняю. Можете оставаться в школе учителем, но советую всё же уехать, вы знаете почему».

Возвратившись в школу, я передал все дела завучу, попрощался с коллективом учителей и отправился домой. Надо было спешить, чтобы устроиться в школу до начала нового учебного года.

Отмечу, что в школе, где я работал директором, было много хороших учителей. Особенно мне нравились учитель труда и его жена, учительница начальных классов. У меня с ними сложились очень хорошие отношения, но по моей вине переписка с ними быстро закончилась: когда я стал работать в школе-интернате. Работы было так много, что я обессиленный возвращался вечером домой, на письма не хватало времени, да и писать письма никогда не любил. Но я никогда о них не забывал, Станислава Ипполитовича и его жену я помнил, помню и буду помнить, пока живу на земле.

И вот я дома в Мозыре. Что делать? Через пару дней начнётся новый учебный год. Уже в день приезда пришлось идти в городской отдел народного образования. Зав. отдела встретил меня приветливо, но сказал, что школы города укомплектованы учителями, может быть, найдётся место учителя немецкого языка в школе-интернате. Я пошёл в интернат.

Разговор с директором интерната был трудным. Он долго изучал трудовую книжку, спрашивал, был ли я хорошим директором. На этот вопрос я ответил уклончиво, мол, мне неудобно говорить о себе самом, можете считать меня не очень хорошим директором. Тогда он спросил, каким я был учителем. Я ответил, что директорами назначают только хороших учителей. Он со мной согласился. Наступило долгое молчание. Наконец, я сам его прервал: «Вы меня возьмите на работу, а через месяц мне только шепните, что вас не устраиваю, я тут же заберу документы и уйду, бегать в партком или в профком за защитой не собираюсь». Он спросил: «Вы коммунист?» – «Да». – «Почему не сказали сразу?» – «Членство в партии не должно давать коммунисту никаких привилегий перед беспартийными, потому и не сказал». – «Хорошо. Давайте ваши документы. Вы окончили Мозырский пединститут, являетесь студентом 4-го курса Московского иняза. Мы сможем разделить классы на группы. Группу мальчиков на уроке немецкого языка будете учить вы, а девочек будет учить Дадашева. Согласны?». – «Да». – «Но учтите, мальчики у нас особенные. Или сироты, или их родителей лишили родительских прав. Справитесь?». – «Постараюсь».

На этом разговор был окончен, и я приступил к работе. Директор школы объявил, что послезавтра начинается учебный год, а сегодня в 16-00 начинается педсовет. Мне он посоветовал обратиться к завучу школы, чтобы познакомиться с расписанием уроков, что я и сделал.

Завуч оказался очень милым человеком со знаменитой фамилией Семашко. Очень умный, весёлый и вежливый человек. Он сказал мне, что я могу обращаться к нему с любыми вопросами и сомнениями, что работать будет трудно, но интересно.

Завуч добавил, что у меня будет 20 часов в неделю, на 2 часа больше ставки. Учить буду только мальчиков. Познакомил меня с расписанием, и мы распрощались до 16-00.

Перед педсоветом я познакомился со всеми учителями и воспитателями школы-интерната. Понравились все, особенно пожилая учительница химии и биологии. На педсовете было много вопросов по случаю начала учебного года. Один вопрос меня особенно заинтересовал. Директор упрекал учителей истории и самого себя в том числе за то, что до сих пор в школе нет музея В. И. Ленина. Я никому ничего не сказал, но у меня появилась неплохая идея…

Итак, начался учебный год. У меня уже был опыт учительской работы, и я считал, что больших проблем с учениками не будет.

Девятый класс был неплохим. Ребята относились ко мне неплохо, старались учиться. Только один ученик пытался со мной спорить из-за оценки. Учитель, который работал до меня, завышал ему оценки, избегая конфликтов. Ученик пытался вымогать оценку и у меня, но я оставался непреклонен. Два-три урока я потерпел, а потом произошло следующее: он ответил, как всегда, на тройку, я объявил ему о том, какую он оценку заслужил, он снова стал спорить со мной, тогда я сказал ему, что устал с ним спорить за оценки и решил эту оценку изменить. Я увидел его торжествующий взгляд, взгляд победителя, изумлённые лица остальных учеников и громко объявил ему, что ставлю двойку. И поставил её в журнал. А затем всему классу заявил, что отныне с теми, кто будет спорить за оценку, я охотно буду, уважая желание ученика, ставить оценку другую, но ниже той, которую хотел ему поставить. Возможно, это был антипедагогичный поступок, но капитулировать перед вымогателем я не хотел и не имел права. На следующем уроке он снова заслужил тройку, но уже не спорил. А уже через два урока он заслужил четвёрку, получил её и стал стараться учить немецкий язык добросовестно.

Трудным оказался пятый класс. Мальчики вели себя на уроках очень плохо не только у меня, но и у всех остальных учителей школы. Однажды я прогуливался на большом перерыве с пожилой учительницей биологии по школьному двору. Вдруг к ней подбегает пятиклассник и говорит ей: «Вам надо не с детьми работать, а с поросятами!» Учительница побледнела, а я ему тут же отпарировал: «А ты не ошибся, мы с поросятами и работаем!». Он заморгал и убежал. Учительница улыбнулась: «Вы такой находчивый, а я смутилась и не знала, что сказать». Конечно, и это было с моей стороны непедагогично, но иного выхода я не видел. Наглые выпады надо было пресекать в корне.

И вот меня вызывает директор школы, предлагает стать классным руководителем 5-го класса. Он добавил, что знает из уст учительницы биологии, как я находчиво ответил ученику на его наглость. «Да, но ведь это было непедагогично». На это он ответил, что ирония по отношению к ученику допустима вполне, если идёт на пользу делу воспитания. Я согласился взять на себя классное руководство.

Как приучить пятиклассников к дисциплине? Что придумать такое, что могло бы увлечь мальчишек? Размышлять пришлось недолго. В 1960-х годах шло стремительное освоение космоса. Дети бредили подвигами Гагарина, Титова, Николаева, Терешковой.

Космонавты с Н. С. Хрущёвым (2-й справа) на трибуне Мавзолея, 1963 г.

А если организовать в классе отряд юных космонавтов? Идея мне понравилась, но с чего начать?

И вот однажды из Москвы пятиклассники получают письмо с московским адресом. Там было написано следующее: «Ребята! Отдайте это письмо классному руководителю. Вместе с ним расшифруйте всё остальное». Ребята отдали мне письмо. Не трудно догадаться, что оно было написано и зашифровано мной. Взяв в руки письмо, я сказал ребятам, что кто-то хочет организовать с ними интересную игру. И если ребята согласны принять участие в игре, мы попробуем письмо расшифровать.

После уроков мы полчаса пытались расшифровать письмо – не получилось. Тогда я сказал ребятам, что попробую дома сам это сделать. Содержание текста я, конечно, знал, но мне хотелось заинтриговать детей. Только на третий день мне «удалось» расшифровать письмо.

Каждый день дети с нетерпением спрашивали меня, как идут дела. На третий день я торжественно сообщил им, что дело сделано, и зачитал им приказ № 1 Адмирала Космического Флота. В приказе было написано следующее: «Командиру отряда юных космонавтов В. Шубину. (Фамилию будущего командира я изменил.) Предлагаю создать отряд юных космонавтов из учащихся 5-го класса. В отряд приглашать только желающих. Тех, кто не желает вступать в отряд, прошу оставить в покое. В космос летят только смелые и решительные люди. Прошу сообщить в письме фамилию, имя и отчество вашего классного руководителя, и какой иностранный язык вы изучаете. Адмирал Космического Флота В. Юрков». Ребята дружно записали в отряд всех без исключения мальчиков, а девочек записать не захотели. Девочки стали требовать, чтобы их тоже записали в отряд, ссылаясь на то, что они тоже могут быть такими, как В. В. Терешкова. Я заступился за девочек, привёл много примеров из жизни наших героических лётчиц, партизанок, разведчиц, медсестёр, снайперов, которые в годы войны воевали не хуже и даже лучше многих мужчин. Мальчики согласились, и весь 5-й класс стал отрядом юных космонавтов.

Мы отправили письмо в Москву. Дети мне доверяли, так что действительно отправлять письмо в Москву не было необходимости: ответ юным космонавтам я составлял сам, бросал в почтовый ящик «письмо из Москвы» и ребята приносили его мне. Мы читали письмо, получали новые и новые задания от Адмирала и старались их честно выполнять. Задания были разные, например: изучить биографии космонавтов, учить географию, историю, немецкий язык, другие предметы, сообщать регулярно Адмиралу Флота об успехах в учёбе, совершить условный облёт Луны на условном космическом корабле, ведя при этом дневник полёта. Спрашивал Адмирал Флота и о дисциплине на уроках. В одном из писем Адмирал Флота потребовал, чтобы дети сочинили гимн отряда юных космонавтов.

Я предложил ученикам следующее: текст гимна написать придётся мне, а музыку мы придумаем вместе. Вот текст нашего гимна:

Наша школа – это космодром,

Мы летим вперёд к Созвездью Знаний.

Труден путь, его мы не пройдём

Без борьбы, упорства и дерзаний.

Пусть не будет в нашем классе тех,

Кто лететь не хочет вместе с нами,

Впереди нас ждёт большой успех –

Наши крылья – Ленинское знамя.

Пусть наука твёрже, чем гранит,

Победим, мы твёрдо клятву дали,

Через книги в космос путь лежит,

Нас зовут космические дали.

Книга нас сдружить с собой сумела,

И мы верим: время то придёт,

И один из нас корабль смело

В настоящий космос поведёт.

При исполнении гимна две последние строчки повторялись дважды. Каждое занятие отряда юных космонавтов мы начинали с пения гимна. Уже к первому октября текущего года значительно улучшилась дисциплина учащихся, а с улучшением дисциплины значительно повысилась и успеваемость в классе. В журналах стали исчезать не только двойки, но и тройки. Это заметили все учителя и воспитатели школы.

Прошёл первый месяц моей работы в школе, и я пошёл к директору выяснить, должен ли я забирать документы и уходить. Директор сказал мне, чтобы я продолжал работать и забыть про своё обещание уйти из школы, если не буду справляться. Он спросил меня, как я добился улучшения дисциплины и успеваемости в классе. Я рассказал ему о нашей игре, oн остался доволен. Игра в юных космонавтов продолжалась.

В начале января поехал на зимнюю сессию в Москву. Я не забыл про первый педсовет, зашёл в Музей В.И. Ленина и попросил оказать посильную помощь школе в организации школьного музея. Научный сотрудник Музея встретила меня приветливо и подарила школе фотокопии первого номера газеты «Искра», одного из ленинских писем и ещё пять фотокопий разных революционных документов. Всё это я принёс директору. Он очень обрадовался и спросил меня, кого назначить моим помощником. Я ответил, что если много нянек, то дитя без носа, и попросил двух человек: пионервожатую и учителя труда.

Я попросил показать комнату, где будет музей. Комната оказалась просторной и уютной. Для музея нужны были стеллажи, их следовало заказать на мебельной фабрике. Директор взял эту работу на себя, и вскоре стеллажи для экспонатов были уже на месте. Восемь стендов сделал в мастерской учитель труда. Осталось натянуть на стенды серую материю, и они были готовы. В пионерской комнате мы взяли фотографии по теме «Жизнь и деятельность В.И. Ленина». Вожатая вместе со мной вырезали фотографии, застеклили каждую из них и разместили на стендах в хронологическом порядке. Затем стенды разместили на стенах тоже в хронологическом порядке. Стеллажи заполнили материалами из Московского Музея В. И. Ленина. На столике разместили бюсты Маркса, Энгельса и Ленина.

Пришёл директор в музей и остался доволен. Он посмотрел на меня и сказал с улыбкой: «Энтузиасты в наше время нужны».

Приближался праздник Победы. У меня появилась интересная идея: что если организовать к демонстрации на 9 Мая живую скульптуру Воина-освободителя с ребёнком на руках, как в Трептов-парке? Грузовой автомобиль в школе есть, пьедестал можно построить, есть маленькая девочка, дочка учительницы, есть рослый красивый парень из 9-го класса. Директор, услышав про эту идею, сначала не согласился, но потом понял, что идея неплохая. Всё было сделано, учтена техника безопасности. И когда колонна нашей школы появилась в ряду других, все обратили внимание на нашего Воина-освободителя. Это понравилось всем.

Завершился учебный год. Мой 5-й класс стал 6-м. И мальчики, и девочки окончили 5-й класс на четвёрки и пятёрки, чему я очень радовался. Наша игра должна была продолжаться.

Но из областного отдела образования перед самым началом нового учебного года пришла не очень приятная для меня весть. Поскольку учительница немецкого языка не была специалистом, ей запретили делить классы на группы со мной. Меня, студента-заочника иняза, переходящего на 5-й курс, уже считали специалистом, и я мог бы делить классы, но не было ещё одного специалиста. Одна учительская ставка исчезла.

Беларусь, 1964 г. Фото Ж. Дюпакье

Я сказал директору, что готов отдать ставку учителя немецкого языка учительнице, делившей со мной классы в прошлом году, а сам попробую найти работу в сельской школе района. Директор возразил, что у меня больше прав на должность учителя немецкого, но я успел поговорить с учительницей, и она очень хотела остаться на этой работе. Я объяснил директору, что, раз так получилось, хочу уступить ей и уйти из школы, и попросил свои документы.

(окончание следует)

Опубликовано 27.08.2019  22:54

Дополнено 17.08.2021  14:04

Воспоминания Семёна Гофштейна (2)

(продолжение; начало здесь)

ПОСЛЕВОЕННОЕ ДЕТСТВО

Когда я перешёл во второй класс, с войны вернулся мой отец. На груди у него был орден и четыре медали. Одна медаль была «За взятие Берлина». Я встал на цыпочки, взял диск медали на ладонь и поцеловал. Отец улыбнулся и спросил, почему я выбрал именно эту медаль. Я сказал ему, что это его главная в жизни награда. Через много лет, когда отец совсем состарился, он попросил меня пойти в военкомат и получить за него удостоверение участника войны. Я взял его наградные удостоверения и пошёл в военкомат. Я сказал военкому, зачем пришёл, и предъявил ему удостоверение на орден Красной Звезды. Военкому это показалось недостаточным, и даже медаль «За победу над Германией» его не удовлетворила. Она, мол, давалась всем, даже тем, кто не был в действующей армии, а орден Красной Звезды можно было заработать и в тылу, работая, например, в милиции. Но когда я предъявил ему документ на медаль «За взятие Берлина», он сказал мне, что эта медаль действительно доказывает, что мой отец был фронтовиком. Я рассказал всё это отцу и напомнил ему о нашем давнем разговоре.

Когда я учился во втором классе, школу возглавил новый директор школы Василий Михайлович Палуха. Он был фронтовиком. Его жена умерла во время войны, а его двух маленьких девочек взяла на воспитание её родная сестра. Когда их отец вернулся с войны, он через некоторое время женился на сестре своей покойной жены.

Обе девочки, старшая и младшая, были как две капли воды похожи на своего отца. Они были красивы, вели себя всегда очень скромно. Они нравились всем мальчикам. Старшая, Света, часто приходила к нам в гости. Я и брат с ней дружили. Она была младше меня на один год.

С четвёртого класса я стал учить в школе немецкий язык. У нас была молодая и очень красивая учительница Евдокия Харитоновна Прицева. Она хорошо владела языком и хорошо преподавала. Немецкий язык стал моим любимым предметом. В 5-м классе к любимым предметам прибавились ещё несколько предметов. Это были география, история Древнего мира, литература и рисование. Особенно мне нравились география и история. Преподавал их наш директор школы Василий Михайлович. Он был очень хорошим учителем. Часто на уроках географии давал пятиклассникам или шестиклассникам примерно такие задания: «Представь себе, что ты капитан корабля. Найди кратчайший путь из Архангельска во Владивосток, но не по Северному Ледовитому океану». Подобных заданий у Василия Михайловича было много. Мы любили все уроки Василия Михайловича по истории и географии. И как человек он был очень порядочным. Так, в учебнике Древнего мира на одной из страниц была изображена очень неприятная гравюра: «Иудейский царь поклоняется царю Ассирийскому». Василий Михайлович заявил, что эта гравюра не соответствовала действительности того времени, что иудеи народ гордый, что он никогда не преклонял колени перед врагом, что современные старые евреи перед молитвой не опускаются на колени даже перед Богом. Был ещё один случай. Это было на уроке географии. Не помню сейчас точно, в каком это было классе, пятом или шестом. Мы изучали тему о человеческих расах: негроидной, жёлтой, белой и т. д. Почему-то автор отдельно выделил еврейскую (!) расу. Она якобы не белая, не жёлтая, а какая-то особенная.

Я посмотрел на руку своей соседки по парте, а потом стал внимательно рассматривать свою руку. Это заметил Василий Михайлович, подошёл ко мне, спросил меня, что я такое прочитал, и громко обратил внимание всех на то, что автор неправ, что еврейской особой расы не существует, что евреи, славяне, европейцы и другие народы относятся к белой расе, но все расы равноправны, и нельзя считать другие расы низшими.

В классе, где я учился, ребята хорошо относились ко мне и к Хае Тростинецкой, еврейской девочке. Класс был очень дружным. Но в других классах нет-нет да попадались маленькие юдофобы. Это было в шестом классе. На большой перемене в класс зашёл такой молодой юдофоб и обозвал меня жидом. Долго не раздумывая, я врезал ему кулаком в нос. Началась драка. Оба носа были в крови, девочки визжали. Ещё один мой удар в его мерзкую рожу и он в слезах выбежал из класса. Я подошёл к умывальнику, вымыл разбитый нос. Бой закончился.

А назавтра меня вызвал в свой кабинет Василий Михайлович. Я вошёл в кабинет и увидел этого мерзавца с его мамашей. Он выглядел победителем. Когда директор спросил меня, почему я затеял драку, я спокойно ответил, что он обозвал меня жидом, и за это получил в нос. Его мамаша злобно спросила меня: «А кто ты есть? »Василий Михайлович сказал: «Вот как? Ты, Семён, свободен. А вы оба останьтесь!» Можно догадаться, что им говорил Василий Михайлович, и когда этот пацан вышел из кабинета директора, он сказал мне, что директор приказал ему извиниться. Я ему на это ответил: «Нечего извиняться. Свиньёй родился, свиньёй останешься, а если ещё раз такое скажешь, я тебе не нос разобью, а глаз выбью!» На том и разошлись.

В школе, которой руководил наш Василий Михайлович, большинство ребят были порядочными, дисциплинированными ребятами. Но у нас в школе учился отъявленный хулиган и юный антисемит, трусливый и подлый негодяй. Он был старше меня на год. Ему под стать были и несколько его дружков. Один из них был племянником полицая. Его дядя скрывался от правосудия в подвале дома, где жил этот мальчишка по фамилии Делес. Когда милиция окружила дом, Делес кричал милиционерам: «Дяденьки, его здесь нет! Он к нам не приходил! Не ищите его!» Полицая всё-таки поймали, и его постигла участь Такарского.

И вот однажды, когда я учился, кажется, в шестом или седьмом классе, эта шайка гуляла по улице и увидела меня с братом. В этой шайке было 6-7 ребят. Они закричали: «Жидяры! Каменюками их!» Мой брат крикнул мне: «Бежим, Семён!» и побежал, а я остался. Бегать от этих подонков мне было противно. Они взяли немецкие ремни с пряжками и бросились на меня. Мне удалось схватить Делеса за пряжку и подтянуть его к себе. Я стал бить его кулаком по лицу и по голове. Он был меньше меня ростом, и мне было удобно бить его сверху вниз. Я никогда не думал, что моя расправа над ним доставит мне такое наслаждение. Он стал просить, чтобы я его отпустил. Его ребята зашли мне за спину и молотили что есть силы по спине. Было очень больно. Я сказал Делесу: «Скажи своим фашистам, чтобы они ушли, тогда и поговорим, полицайчик!» Он сказал своим бандитам уйти. Когда они ушли, я отыгрался за всё. Я нанёс ещё несколько ударов кулаком по голове, увидел, как он заплакал. Потом я дал ему ещё несколько пощёчин, спросил: «Тебе больно?» и добавил: «Мне тоже». После этого я его отпустил. Он отбежал от меня на несколько шагов, пригрозил мне кулаком и убежал. Когда я пришёл домой, мама осмотрела мою спину и сообщила, смеясь, что на моей спине множественные отпечатки пряжек с надписью на немецком языке «С нами Бог»…

В 5-м классе был организован кружок фехтования. Я записался в кружок и делал неплохие успехи. Но как только был организован шахматный кружок, я бросил фехтование и стал учиться играть в шахматы. Это увлечение пронёс через всю жизнь. Правда, больших успехов не имел – только в 1973 году выполнил впервые норму кандидата в мастера. Я уже был учителем и стремился только к профессиональному мастерству. Но об этом позже.

У меня было много хороших друзей. С Борисом Фишкиндом мы дружили с детства. Он был моим ровесником. Его отец партизанил во время войны. После освобождения Белоруссии от фашистов стал работать председателем колхоза. Борис учился в параллельном классе. Он учился очень хорошо и поступил после школы в Днепропетровский горный институт и стал шахтостроителем. Был у нас общий друг  Самуил Львович. Он был старше нас с Борисом, учился отлично и окончил школу с медалью. Мы играли в рыцарей, в войну. Тайно готовили танки, самолёты, пушки, которые лепили из глины. Затем делились на две армии и пускали в бой новые резервы. Побеждала та армия, у которой было больше вооружения. Судьёй был Самуил.

Был у меня ещё один хороший друг. Его звали Витя Прудников. Он тоже хорошо учился и поступил в Московский энергетический институт. Витя много читал научной и художественной литературы, увлёк меня этим занятием. В то время для детей выпускали книжки по палеонтологии, геологии, биологии, астрономии и др. После окончания школы наши пути разошлись. Один из моих друзей поступил в военное училище. Его звали Игорь (Изя) Безуевский. Он увлекался гимнастикой, был крепким парнем. Я поступал вместе с ним, но не прошёл комиссию и поступил в пединститут. Игорь дослужился до полковника и получил квартиру в Чернигове. Всю жизнь он прослужил на Дальнем Востоке.

Теперь я хочу рассказать самое главное о моём любимом учителе и директоре школы Василии Михайловиче. Я учился в девятом классе. Шёл 1952 год. Началось «дело врачей». Мы слышали об этом по радио, шумела пресса. В классе спокойно. Ни одного намёка в мой адрес. Всё как прежде. Звенит звонок на урок. В класс заходит молодая учительница химии. Вместо того, чтобы учить нас химии, она достаёт газету и читает нам статью об убийцах в белых халатах, время от времени поглядывая то на меня, то на Хаю Тростинецкую. Привожу дословно кое-что из её комментариев: «Заметьте, ребята, это всё евреи. Вешать их надо!» Мой хороший приятель Шурик Фещенко был хорошо подкован в вопросе политики, никогда не допускал резких суждений, он учил меня никогда и нигде не болтать лишнее. Однажды я спросил его, как может один человек быть и великим вождём, и гениальным полководцем, и выдающимся экономистом, и языковедом, и военным историком. Я имел в виду Сталина. Он ответил, что лучше таких вопросов никому не задавать.

Мы сидели с ним за одной партой. И вот теперь, когда ненавистная химичка стала читать эту мерзкую статью, Шурик схватил кисть моей руки, больно сжал её и прошептал: «Молчи, Семён, пусть она болтает. Молчи!» Как только я пытался что-либо сказать, он сжимал кисть моей руки так сильно, что я от боли не мог ничего сказать. Шурик заботился обо мне, а я не понимал, почему он не даёт мне возразить подлой химичке. До самого звонка она изрыгала проклятия в сторону врачей-убийц и евреев вообще.

Класс молчал. Гневные взгляды моих одноклассников она воспринимала как свою поддержку. Но это было далеко не так. Когда она вышла из класса, Шурик спросил ребят: «Что будем делать?» Ребята зашумели: «Пока ничего. Через пару уроков она поймёт, как мы её «обожаем»». Решили сорвать ей урок, да так, чтобы она, рыдая, выскочила из класса. Пока мы всё это обсуждали, в класс вошёл наш Василий Михайлович и громко заявил: «Я не потерплю антисемитизма в нашей школе, чего бы мне это ни стоило!» Мы вскочили с мест, обступили Василия Михайловича, выразив ему нашу поддержку. Мы понимали, каким гражданским мужеством обладал наш директор школы. Он был фронтовиком и настоящим человеком.

Что касается нашей химички, мы её больше не видели. Вероятно, наш Василий Михайлович убедил её уйти добровольно из школы. Жаль, но мы так и не успели сорвать ей урок.

В нашей школе было много хороших, талантливых учителей. Я никогда не забуду мою любимую и очень строгую учительницу русского языка Людмилу Борисовну Жобон. Она была дочерью выдающегося белорусского учёного Б. Эльберта. Это был учёный с мировым именем.

В 1952 году по инициативе нашей учительницы русской литературы мы поставили в школе комедию Н. В. Гоголя «Ревизор» в честь сотой годовщины смерти великого русского писателя. Я сыграл роль почтмейстера Шпекина. За игру меня очень хвалили.

Перед окончанием школы Василий Михайлович вызвал меня в кабинет и долго уговаривал, чтобы я поступал в театральный институт. Я сказал ему, что решил поступать в Мозырский государственный педагогический институт на литературный факультет.

Очень талантливой учительницей была учительница истории Нина Емельяновна Словас. Тем, что история стала для меня любимым предметом, я обязан Василию Михайловичу и Нине Емельяновне.

В 1953 году я окончил школу и поступил в Мозырский пединститут. Детство закончилось. Начались студенческие годы…

Слева направо: брат Борис, отец Ефим (Хаим), брат Сева, мама Роза и я. (1953-54 г,)

СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ

Это были самые счастливые годы моей жизни. Начиналась взрослая жизнь. Ощущение необъятных возможностей молодости, новизна впечатлений, обретение новых товарищей, лекции, практические занятия, новые преподаватели, иной подход в обучении, новые предметы. Казалось, что вся жизнь впереди, жизнь счастливая и бесконечная.

Со мной учились несколько фронтовиков. Одним из них был Исаак Урицкий, он был без правой руки. Свою руку он потерял в День Победы. Его танк стал на мину, Исаак вышел из танка, и в это время мина взорвалась. Он очнулся в госпитале.

Службу он закончил в звании старшины. У него на груди красовалось много боевых орденов, в том числе и орден Славы 3-й степени. Он был хорошим товарищем. Правда, в первые дни он говорил мне с возмущением, что я должен обращаться к нему на «Вы». Но я был ещё юнцом, у меня не выработалась норма этикета и правила общения со старшим товарищем, да ещё и заслуженным фронтовиком. Очень скоро я всё понял и сам перешёл с ним на «Вы», хотя ему я сказал, что он может обращаться ко мне, как и раньше, на «ты».

Старославянский язык и введение в языкознание нам преподавал Рысевец. Он неплохо знал старославянский язык и привил мне интерес к этому языку. А вот с предметом «Введение в языкознание» произошло следующее. Преподаватель знакомил нас с работой И.В.Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». В этой работе Сталин резко выступил против академика Н.Я.Марра, одного из известнейших языковедов мира. Николай Яковлевич Марр знал десятки языков, почти все кавказские и европейские языки, был светилом лингвистики. Сталин в своей работе обвинил Марра в антимарксистском подходе к науке. Так, Марр утверждал, что человечество не сразу перешло к членораздельной речи, ей предшествовали язык жестов и междометий. Сталин же утверждал, что человечество сразу обрело членораздельную речь. Ещё в школе я знакомился с работой Сталина и в этом вопросе был на стороне Марра, а не Сталина.

И вот наш преподаватель назвал Марра сумасшедшим, сказал, что «линейный язык и язык междометий» выдуманы Марром. Сталин уже умер, но вопрос о культе личности ещё не поднимался. Это было в 1953 или в 1954 году. Я стал спорить с преподавателем, доказывая, что если человек произошёл от обезьяны, то в своём становлении человеком он не мог обойтись без «языка междометий», «линейного языка» или «языка жестов», так как в период превращения обезьяны в человека был определённый промежуток времени, когда у человека ещё не выработался настоящий речевой аппарат. Этот период и был периодом «языка жестов и междометий». В перерыве между первым и вторым часом я написал на доске: «А всё же «язык жестов и междометий» существовал!» Когда преподаватель вошёл в аудиторию, он прочитал то, что было написано на доске, и спросил: «Кто написал?» Я встал. Преподаватель обозвал меня неучем и сказал, чтобы я сел.

В дебаты он со мной больше не вступал. Пришло время экзамена. Я неплохо к нему подготовился, хорошо ответил на все вопросы билета, на множество других вопросов. Преподаватель спросил у меня: «Вы не изменили своего мнения о «языке жестов»?» Я ответил ему, что убеждён в правоте академика Марра в этом вопросе. Рысевец спросил: «А если я вам поставлю за это вместо хорошей отметки «удовлетворительно», вы и тогда не откажетесь от своих убеждений? Вы же не получите стипендию». И услышал мой ответ: «Не откажусь».

Он взял мою зачётную книжку и записал своим красивым почерком: «Удовлетворительно». И подал её мне с издевательской ухмылкой. В ответ я тоже ему улыбнулся и вышел из аудитории.

В нашем институте было много прекрасных преподавателей, которые оставили глубокий след в моей жизни, Это молодая учёная и преподавательница русского языка Ц.Я. Галецкая, ректор нашего института А.П. Эльман, преподаватель русской и зарубежной литературы Ершов-Мазуров, Палкин, Седлеров, Дмитрий Бугаёв и многие другие преподаватели. Дмитрий Бугаёв, в частности, стал известным литературным критиком.

Ректор нашего института Андрей Петрович Эльман всю войну партизанил в Белоруссии, после войны занимал высокие посты в партийном руководстве республики. Он преподавал античную и средневековую литературу и сумел привить студентам интерес к преподаваемым предметам. Особенно я полюбил древнегреческую поэзию. Я увлекался Гомером, Софоклом, Эсхилом, Еврипидом, Сапфо, Анакреонтом, Тиртеем, Архилохом и многими другими поэтами Древней Греции. По душе мне были и древнеримские поэты Вергилий, Овидий, Гораций, очень нравились поэты средневековья и итальянского Возрождения Данте, Петрарка… Мне и теперь нравятся сонеты Петрарки.

В своих лекциях по античной литературе Андрей Петрович часто цитировал наизусть отрывки из произведений древнегреческих и древнеримских поэтов. Когда я стал преподавать в школе литературу, я тоже старался учить наизусть стихи русских и советских поэтов и читать их ученикам. Но об этом позже.

Хочу немного остановиться на весёлой и беззаботной жизни студентов между сессиями. Старанием в учёбе я не отличался, но в целом учился неплохо. Нам всем очень нравилась уборка картофеля в наших колхозах. На время учёба прерывалась, и мы с радостью ехали в колхозы, где убирали картофель, свёклу и другие сельхозпродукты. Иногда после работы собирались вместе и устраивали сабантуй. Но это случалось редко. Ректорат строго следил за моральным состоянием в студенческой среде. В конце второй недели работы в колхозе мы уже скучали по лекциям и с нетерпением ждали возвращения в институтские стены.

Лекции заканчивались, и студенты после обеда собирались кто в библиотеке института, кто в спортзале, кто в шахматном клубе, где проводились время от времени турниры по шахматам. В институте я выполнил норму первого разряда, но до своего потолка – кандидата в мастера –было ещё очень далеко. Все годы учёбы я был чемпионом института. Наша команда владела кубком города. Много времени я проводил в библиотеке института. Подготовка к очередной сессии требовала много времени. Над студентами всегда висел Дамоклов меч: угроза провала на сессии. Приходилось усиленно грызть гранит наук.

Пришла и первая влюблённость, а с ней и мои первые стихи. Об их содержании можно догадаться. Уже на первом курсе мы стали выпускать стенгазету нашего литературного факультета. Я принимал активное участие в выпуске очередного номера стенгазеты, особенно раздела сатиры и юмора. Однажды на литературном вечере, где студенты читали свои собственные стихи, я получил приз за своё стихотворение – книгу рассказов О. Генри.

В институте проводились вечера отдыха, танцы. Танцевать я так и не научился. Смотрел, как танцуют другие. Но и это доставляло мне большое удовольствие.

Что такое студенческий хвост, я узнал не понаслышке. Это случилось на 3-м курсе. Курс русской литературы разделили для сдачи экзамена на две части: 1-ю часть – до Льва Толстого мы сдавали преподавателю Ершову-Мазурову. Он принимал экзамен без особых придирок. Мой ответ ему очень понравился: он поставил мне «отлично». Вторую часть литературы – от Льва Толстого и далее – мы сдавали преподавателю Седлерову. Это был очень строгий и принципиальный педагог. Он был не столько придирчив, сколько требователен: требовал от нас досконального знания текста произведения. Более мягко он относился лишь к фронтовикам. Мы все только-только окончили школу, обладали неплохими школьными знаниями, а фронтовики давно окончили школу, прошли всю войну. Знаний у них было маловато, им было труднее учиться, но они очень старались. Перед экзаменом преподаватель нам прямо заявил, что лишь бы как не пройдёт, надо много поработать. На экзамене он всем молодым, в том числе и мне, поставил «неуд». Экзамен сдали только фронтовики. Таких было четыре-пять студентов. Всех, кто не сдал экзамен, он собрал в аудитории и сказал нам, чтобы летом мы перечитали внимательно роман Льва Толстого «Войну и мир». Он сказал, что будет спрашивать у нас только этот роман. Всё лето я читал и перечитывал роман Толстого. Надо было обязательно получить осенью положительную оценку, иначе грозило отчисление из вуза: на второй год в вузе не оставляли. И вот наступил экзамен. Задав мне по тексту романа с десяток вопросов, преподаватель сказал, что если бы я раньше прочёл роман так досконально, то сразу получил бы отличную оценку, а теперь он вынужден поставить удовлетворительную, не больше. Я был рад любой положительной оценке. Много лет спустя, когда я начал преподавать в школе русскую литературу, я понял, каким справедливым и по-настоящему требовательным был этот преподаватель, и как хорошо, что он был именно таким…

Благодаря Седлерову я стал глубже вникать в тексты писателей, лучше думать, серьёзнее относиться к учёбе вообще. И вот наступил государственный экзамен по литературе. Я прекрасно ответил на все вопросы. Седлеров внимательно слушал. Я не сводил с него глаз. Мне было важно, как именно он оценит мой ответ и знания. Он считал меня неопытным мальчишкой и невысоко ставил мои знания.

Я заметил, что он был удивлён моими ответами на вопросы билета и дополнительные вопросы. И тут он задаёт мне вопрос о женских образах русских былин. Я назвал невесту Садко, мать Добрыни Никитича, ещё несколько образов. Комиссия удалилась в совещательную комнату, чтобы выставить всем нам оценки, и долго к нам не возвращалась. Когда комиссия появилась, председатель комиссии сообщил, что один из членов комиссии был против выставления мне оценки «отлично», но все остальные с ним не согласились, и мне поставили отличную оценку. Я понял, что возражал Седлеров. Я думаю, что он был абсолютно прав, он знал лучше…

Прошло много лет, наш Седлеров ушёл на пенсию, а я уже успел окончить заочно Московский иняз, и совершенно случайно мы встретились в Гомеле, куда я ездил делиться опытом работы со своими коллегами. Я был удивлён, когда старый преподаватель заговорил со мной о том, как я сдавал экзамен. Он назвал все вопросы моего билета, похвалил мои ответы на дополнительные вопросы, но сказал, что на последний вопрос я ответил недостаточно, и поэтому он потребовал поставить мне не отличную, а только хорошую оценку. Я был с ним согласен, благодарен за его принципиальность, о чём ему и сказал.

Вскоре я узнал о смерти нашего преподавателя. Да будет земля ему пухом. Он был очень хорошим педагогом. Позже, когда стал преподавать в школе литературу, я детям на лето давал список произведений, которые мы будем изучать в следующем классе, и требовал, чтобы самые крупные из них были непременно прочитаны. Что касается мелких произведений, то они будут прочитаны и изучены на уроках. Я говорил моим ученикам, что на уроках мы будем изучать русскую литературу, а не говорить о литературе, а поэтому надо заранее прочесть все большие произведения русских классиков летом, т.к. времени на их прочтение на уроке не будет.

Итак, институт окончен. Я получил диплом и был направлен на работу в Телеханский (ныне – Ивацевичский) район Брестской области в д. Колонск. Но поработать пришлось недолго. Я знал, что все молодые люди должны выполнить свой священный долг перед Родиной и пройти воинскую службу в рядах Вооружённых Сил СССР. Ожидая призыва на военную службу, я тем не менее приступил к работе. Однажды директор школы подошёл ко мне и сказал, что я, как сельский учитель, освобождён от призыва в армию. Я ему ответил, что никто не имеет права освобождать меня от службы в армии без моего согласия.

Я поехал в военкомат. Военком объяснил мне, что обком партии издал директиву, чтобы сельских учителей в армию не призывали, т.к. учителей не хватало. Я возразил военкому, что учителей русского языка в районе имеется даже больше, чем надо, что директор меня отпускает. 5 декабря, в День Конституции, я получил повестку, успешно прошёл комиссию, а после комиссии новобранцев повезли к месту службы.

(продолжение следует)

Опубликовано 20.07.2019  12:44