Tag Archives: тюрьмы в Беларуси

Николай Дедок о тюрьме и воле

Тюрьма и воля: культурный обмен

27-03-2018 Николай Дедок (газета «Новы час»)

В Беларуси в местах лишения свободы находятся около 37 тысяч человек, из которых 94,2% — мужчины. Чуть ли не в каждой 100-й белорусской семье кто-то из членов находится сейчас за решеткой. Если же учесть, сколько членов семей прошли через тюремное заключение в прошлом, то число будет куда большим, хотя и трудным для выведения.

Еще Мишель Фуко отметил, что тюрьмы, как и иные закрытые иерархические учреждения, — это не только места для изоляции личностей, нежелательных для общества, но и важные институты, через которые государство контролирует наше поведение. Но для того, чтобы стать объектом этого контроля, попадать в тюрьму совсем не обязательно.

В последнее время тюрьма становится одним из ньюсмейкеров. Даже без специального исследования можно увидеть: почти каждый день мы узнаём, что кто-то получил тюремный срок, очередной политузник попал под дисциплинарное наказание, кого-то выпустили, кого-то арестовали, а на кого-то завели уголовное дело. Место, где людей изолируют от общества, стало органичной частью этого общества: подобного типа новости уже не воспринимаются как нечто шокирующее и необычное. На информационном и воображаемом уровне пенитенциарная система делается ближе, из далекого и непонятного фактора она превращается в предмет ежедневной действительности, и особенно – политики.

Но ведь тюрьма – специфическое и непростое пространство, правила жизни в которой отличаются от правил на воли. Ряд моральных норм и ценностей, принятых за решеткой, могут показаться нам чудовищными и деструктивными, да часто такими и являются. Чтобы распознать возможные последствия от cтолкновения «вольной» жизни с тюремной в информационном, общественном и бытовом пространстве, нужно понять, в чем сущность влияния тюрьмы на наше общество, какие проявления этого влияния, к чему оно ведет или уже привело? Возможно, ответы на эти вопросы позволят понять, что происходит сейчас с Беларусью и белорусами.

Тюрьма как политический институт

Тюрьма — не только социальный, но и политический институт. И рассматривать ее в таком русле можно с трех позиций.

Первая — классическая. Тюрьма — место изоляции государством людей, которые несут прямую для государства опасность. Это (в зависимости от политического режима) повстанцы, сторонники насильственных методов политической борьбы, политические активисты, правозащитники, а также фальшивомонетчики, коррупционеры, торговцы оружием.

Вторая позиция была разработана уже упомянутым Мишелем Фуко. Ее сущность в том, что тюрьма — это место, где устанавливается полный контроль над личностью и всей ее жизнедеятельностью, где личность лишается субъектности и находится в полном подчинении надзирателей. Развитые в ней дисциплинарные практики иногда очень пригодны для осуществления контроля над «вольным» населением уже в масштабах страны.

И третья позиция – дискурсивная. Тюрьма — замкнутое специфическое пространство, которое характеризуется сильной иерархией и нестандартной моралью. Она представляет собой, таким образом, генератор определенного общественного дискурса, определенного типа отношений, ценностей, традиций и смыслов. Они, что вполне естественно, переносятся, как вирусная инфекция, не только от зэков к зэкам, но и от зэков к надзирателям. Зэки со временем освобождаются и возвращаются на волю, надзиратели бывают там ежедневно. При огромной роли массовой культуры и интернета, упомянутые выше смыслы и ценности разносятся по всему обществу, оказывая на него сильное влияние, которое до сих пор, на мой взгляд, не изучено и недооценено.

Что такое тюремная культура?

При рассмотрении вышеупомянутых дискурсов, общественных отношений, ценностей, созданных в тюрьме, буду для простоты обобщать их словом «культура». Под тюремной культурой, таким образом, понимаются и «понятия», и стиль отношений, и сленг, и всё к ним близкое.

На чем же стоит тюремная культура? Ее стержень — иерария. Он пронизывает всю тюремную жизнь, все ее сферы: межличностные отношения, отношения с администрацией, быт. Тюремная культура укореняется даже в мышлении, что очень скоро понимаешь после разговоров с зэками. В понимании зэка (особенно того, кто сидит уже долго) почти отсутствует понятие общественного равенства. Каждый, кто рядом с тобой, — или выше тебя, или ниже. И вести себя с ним надо соответствующе: либо подчиняться, либо унижать — чтобы укрепить и подчеркнуть свое место в пирамиде.

Такой типаж отлично описан Эрихом Фроммом как садомазохистская, или авторитарная личность. На основе своего опыта могу сказать, что авторитарными личностями в разной степени можно назвать подавляющее большинство зэков. Даже тот, кто попал в тюрьму, не будучи таким, — вскоре мимикрирует под обстоятельства, чтобы не получать психологического дискомфорта, выбиваясь из общепринятого стереотипа поведения и мышления.

Следствие иерархии — то, что тюремный коллектив является очень агрессивной средой, где всё время идет — то с большей интенсивностью, то с меньшей — борьба за место. Любая возможность возвыситься над другим (принизить, «подколоть», лишить прав, выставить дурнем и т.д.) обычно сразу же используется. При этом во многих случаях подняться с низших ступеней к высшим невозможно (например, при нахождении в касте т.наз. «петухов»).

Иерархичность сообщества и агрессивность среды неизбежно порождают культ силы, мачизм. Быть сильным, брутальным, подчеркнуто маскулинным — почетно, круто. Демонстрировать наглость, готовность применить силу, унижать слабых — важнейшие способы повысить свой статус в коллективе. Желательное отношение среды к тебе: уважительно-боязливое. Бояться сильного — нормально.

Интересно, что эта характеристика находит свое проявление и в сфере политических убеждений: подавляющее большинство зэков, с которыми мне доводилось разговаривать о политике, убеждала меня, что «Путин красава», а Крым «правильно сделали, что забрали». Нередки симпатии к Сталину и царизму. Из диалогов с зэками было видно, что их очень притягивает идея сильного лидера, а диктатура и тирания вовсе не противоречат их внутреннему миру.

Презрение к слабейшим сочетается с практикой их постоянного унижения, особенно путем сексуального насилия. Сюда же следует отнести ярую гомофобию и сексизм. Это является логичным продолжением предыдущих пунктов. Культ сильного всегда совмещается с презрением и ненавистью к более слабому, который в подобного типа культурах подвергается постоянным насмешкам и издевательствам, — и они тем больше, чем ниже личность находится в социальной пирамиде.

На роль слабейшего подойдет любая личность, неспособная постоять за себя физически, боязливая или с недостаточно твердым характером, чтобы противопоставить себя агрессору. А учитывая, что органичной частью авторитарного мышления в нашей культуре нередко являются патриархальные стереотипы, не удивительно, что в зэковской культуре женщина считается человеком второго сорта. Об этом говорят и зэковские пословицы (которые одновременно являются принципами тюремных «понятий»): «нет веры мусорам и бабам», «с бабы спроса нет». Имеется в виду, что женщина не является субъектом неформального тюремного «права», поскольку она – не полноценная личность.

От арестантов довольно часто можно услышать о том, как они избивали своих жен или девушек — и рассказываются эти истории обычно как еще один пример своих маскулинных качеств, агрессивности, как способ укрепить свой статус среди остальных. Пренебрежительные эпитеты для обозначения женщин («тёлки», «кобылы», «соски») распространены больше чем повсеместно.

Стоит отметить, что пренебрежение к женщинам неизбежно ведет к пренебрежению всем женским. Например, сравнение с «бабой», не говоря уже о сравнении с «пи…м», — тяжкое оскорбление в зэковской культуре. А в случае, если зэка назвали «петухом», «пи…м» и тому подобным эпитетом, зэк должен сразу бить в лицо, в противном случае его статус в коллективе сильно снизится.

Таким образом, дискурсивными, ценностными столбами тюремной культуры являются: всеобъемлющая, вездесущая иерархичность; культ грубой силы и агрессии; пренебрежение к слабым, выраженное прежде всего через сексизм и гомофобию.

Из тюрьмы на волю

После отбытия тюремного срока зэки — во всяком случае, на некоторое время, — возвращаются на волю, где контактируют со своими родными и друзьями. Однако решающим фактаром распространения тюремной культуры в обществе, на мой взгляд, является массовая культура.

Что я к ней отношу?

Шансон, который звучит повсеместно в общественном транспорте, учреждениях общественного питания, автомобилях, по телевидению и еще много где. Подавляющее большинство песен этого жанра так или иначе воспевает уголовные ценности, популяризирует тюремный жаргон и сюжеты.

Фильмы и сериалы. Жанр, который обильно представлен на российских каналах, — это сериалы о милиции и бандитах, где, по моим собственным наблюдениям, бандиты представлены хоть и отрицательными персонажами, но с некоторым флёром романтики и собственной своеобразной справедливостью. О бешеной популярности в свое время (да и сегодня) таких фильмов, как «Бумер» и «Бригада», нечего и говорить. Когда «Бумер» только вышел, я еще учился в школе — и в моем классе он на протяжении нескольких месяцев оставался темой для обсуждения. Дети цитировали героев фильма и копировали их поведение.

Очевидно, количество фильмов и сериалов, романтизирующих уголовную субкультуру, не сокращается.

Соцсети и молодежный сленг. Это относительно новый тренд, который, по моим наблюдениям, развился за последние 7–8 лет. Когда я начал активно осваивать соцсетки, то с удивлением отметил популярность тематики тюрьмы, зоны и «понятий», шуток о «петухах» и «блатных», ироничную, но всё же романтизацию уголовного мира. Например, на поиск по запросу «АУЕ» (Арестантский уклад един — распространенный зэковский слоган) «ВКонтакте» выдает 2848 сообществ. И это не считая громадного количества мемов о тюрьме.

Оскорбление «петух» давно перекочевало из тюремных стен в разговоры подростков «ВКонтакте», как и «Вечер в хату!» (формула, с которой начинаются «малявы») в качестве приветствия.

Так зэковская культура — пусть и на довольно поверхностном уровне — шагает далеко за пределы тюремных стен.

Тюремная культура заменяет вольную

Проникновение тюремной культуры с присущими ей ценностями в «большое» общество не может не повлиять на социальные отношения, нормы поведения и дискурс, который в нем царит. Влияние тюрьмы ощущается во многом. Прежде всего в поведении той молодежи, которая регулярно общается с бывшими заключенными или имеет проблемы с законом — маргинальная молодежь с окраин города и рабочих районов, те самые «гопники».

Помимо уголовного сленга, они перенимают и уголовные методы разрешения конфликтов («стрелы», «забивоны», «выставление на счетчик», прямое насилие при первой возможности), культ силы и, конечно, ярую гомофобию и мачизм, которые проявляются как в презрительном и агрессивном отношении к тем, кто не похож на них внешне (например, участников различных молодежных субкультур, особенно тех, что экспериментируют со своим внешним видом: панков, металлистов, эмо и т.д.), так и в пренебрежительном отношении к женщинам, нормализации насилия и оскорблений в отношении к ним.

Отдельным пунктом надо указать вышеупомянутый уголовный сленг, который уже занял солидное место в повседневной жизни. Мало кто задумывается, что такие привычные слова, как «прикол», «наезд», «беспредел», «базар» (в смысле «разговор»), «понты» пришли к нам из уголовного сленга. Особенно важно то, что многие из этих слов и их смысловые подоплеки перешли уже в высказывания официальных лиц.

Очень частое употребление руководителем Беларуси слова «наклонить» — именно в значении «принизить», «заставить», «сломать волю» — не оставляет сомнений в том, что в его устах оно имеет подтекст, присущий зоне с прямым намеком на зоновское «опускание», изнасилование. Здесь можно долго рассуждать о том, какая моральная и ценностная парадигма доминирует в голове руководителя Беларуси, но главное не это, а то, что использование на властном уровне такого типа терминологии легитимизирует и нормализует ее в глазах общества.

Помимо нормализации уголовного мира в обществе наблюдается и нормализация тюрьмы как института, ее десакрализация. Из объекта страха и неизвестности, из таинственного места, которого следует опасаться, ввиду проникновения тюремной культуры на волю она делается объектом мемов, шуток в интернете, чем-то, о чем поют из каждой маршрутки, тем самым приближаясь — во всяком случае, мысленно — к каждому человеку.

Эта тенденция имеет как положительные, так и отрицательные следствия. Положительным можно назвать то, что по мере «приближения» тюрьмы к социуму люди, прошедшие тюрьму, перестают восприниматься изгоями, париями, на них уже не смотрят, как на безнадежных маргиналов, что, безусловно, помогает им избавиться стигматизации и содействует их адаптации в обществе.

Однако, с другой стороны, с нормализацией тюрьмы в общественном сознании приходит и исчезновение всякой критики в адрес этого института и системы, которая удерживает людей в условиях несвободы. Наступает толерантность к несправедливости, милицейскому насилию, делению людей на касты в рамках антигуманных уголовных понятий — они начинают восприниматься как норма, с которой следует смириться как с органичной частью жизни.

Нельзя не отметить еще один интересный момент. При таком широком распространении уголовной культуры в обществе, на формальном уровне государство зачастую декларирует борьбу с ней, как и приверженность ценностям «закона и порядка». Так, ГУБОП МВД ведет войну против «воров в законе», в Беларуси запрещают концерты исполнителей лагерного шансона, а в местах лишения свободы постоянно усиливается режим и практикуются всё более жесткие дисциплинарные, а то и уголовные наказания тех, кто является приверженцем воровских правил жизни.

В таком противоречии я вижу не что иное, как примету «разбалансированности» государственной машины, когда одни ее интересы входят в конфликт с иными. Очевидно, что уголовные понятия и ценности, на которых они строятся, являются ментально близкими немалой части госаппарата. Да и вообще, иерархия, поклонение сильному, традиционализм характерны для авторитарных режимов.

Однако нежелание терпеть в стране альтернативную власть (в виде воровского сообщества), а также стремление лишний раз подчеркнуть свою легитимность, сохранить законное, цивилизованное лицо перед населением, диктуют государству иную логику – и она ведет пусть довольно формальную, но войну против уголовной субкультуры.

Перспективы «культурного обмена»

Любые сдвиги в культуре влекут за собой более широкие перемены в обществе. Я не являюсь безусловным приверженцем постструктуралистских мнений о том, что дискурс, слова и значения, употребляемые людьми, целиком формируют социальную реальность и руководят властными взаимоотношениями в обществе. Переоценивать значение слов нельзя, и конечно, сам факт употребления слова «зашквар» в повседневном обращении индивида не говорит о том, что он – обязательно авторитарная садистская личность, которая только и ищет, как бы поиздеваться над слабыми. Но общие тенденции позволяют говорить — повторюсь — о нормализации тюремной тематики в головах людей, особенно молодого поколения.

Тюрьма, а как следствие – и ее ценности, присущие ей социальные практики и иерархия – перестают казаться чем-то чудовищным и нечеловеческим. Превращаясь сначала в часть лексикона и объект для стеба, затем — в элемент поведения, они могут существенно повлиять — и уже влияют — на формирование мышления людей, на их понимание приемлемого и неприемлемого, приводят к размыванию моральных ориентиров, и без того размытых потребительским и конформистским обществом.

И тут будет не лишним напомнить, что ценности тюремной культуры, такие, как культ силы, презрение к слабым, преклонение перед начальством, лицемерие и двоемыслие, «традиционные ценности» (в самом негодном их виде), являются весьма плодородной почвой для расцвета авторитаризма и диктатуры любого типа, ибо поощряют консерватизм, страх, ограниченность мышления, укрепляют несправедливость и «право сильного» на всех уровнях общества. Эти моральные установки, будучи укорененными в общественном сознании, многократно повышают управляемость общества, также как наличие в тюрьме каст («блатных», «мужиков», «петухов») повышает управляемость зоной с точки зрения ее администрации.

Единственным эффективным средством борьбы с этим негативным явлением — иерархичными и антигуманными парадигмами мышления и социальными практиками как тюремного, так и нетюремного происхождения — может быть только формирование сильной и жизнестойкой культуры, или даже набора таких культур (ведь монолитные культуры неустойчивы в нашем плюралистичном мире), которая бы базировалась на ценностях альтруизма, эгалитарности и гуманизма.

А поскольку это, как можно убедиться по нынешним социальным реалиям, в перечень интересов государства никак не входит, то такая задача остается полностью на плечах гражданского общества и каждого из нас, в частности.

Оригинал

Перевод с белорусского В. Р. Иллюстрации – Данцига Балдаева (подобраны редакцией)

От belisrael.info. В статье бывшего белорусского политзаключенного много интересных наблюдений, но немало и спорного. Так, можно ли говорить о гомогенности «тюремной культуры»? Очевидно, имеется некий «общий знаменатель», но есть и противоречия между субкультурами заключенных разного происхождения, разных поколений… Возможно, не следует все эти феномены оценивать равно негативно. Например, известный сиделец советского времени Эдуард Кузнецов ничего не имел против прозвища «пахан» и говорил в интервью Полине Капшеевой (1996): «К старым каторжным законам политзоны отношусь очень уважительно… Эти законы в принципе совпадают с библейскими». Еще нам представляется, что если за 70 советских и свыше 25 постсоветских лет «тюремная культура» не вытеснила «нетюремную», то уже вряд ли вытеснит. Некоторое сомнение вызывает и отсылка автора к ценностям «эгалитарности» – не окажется ли это «лекарство» хуже болезни?

В общем, предлагаем читателям делиться соображениями по поводу статьи Н. Дедка на странице редактора сайта: facebook.сom/aaron.shustin

Опубликовано 30.03.2018  17:24

Исповедь продюсера Г. Шульмана о белорусских тюрьмах

Шульман: Лежу на полу “отстойника”, а через дорогу идёт мой аншлаговый проект

Справка Еврорадио: Геннадий Шульман — продюсер, директор продюсерского центра “Класс-Клуб ДК”. Обладатель лицензии на концертно-гастрольную деятельность в Беларуси №1. В 2009 году был арестован по подозрению в крупном мошенничестве. 1 декабря 2010 года суд Советского района Минска приговорил Шульмана за “овладение чужим имуществом путём обмана в особо крупном размере” на 6 лет с отбыванием в колонии усиленного режима с конфискацией имущества. Сумму нанесённого Шульманом ущерба суд оценил почти в 162 тысячи долларов.

Люди, которые одолжили мне деньги, даже не знали, что я их частями, но отдаю

 

Еврорадио: Казалось, что на момент задержания Вы если и не были долларовом миллионером, то крепко стояли на ногах. И вдруг мошенничество в крупном размере! Проще говоря, кинули кого-то на деньги. Действительно, было “кидалово” или таким образом кто-то пытался “отжать” бизнес?

Геннадий Шульман: С тех пор прошло шесть лет и два месяца, но у меня до сих пор нет ответа на этот вопрос: я и сам не понимаю, что произошло. Здесь могло одно наложиться на другое: желание “отжать” и заявление, которое написал на меня и отнёс в милицию мой теперь уже бывший друг. Так звёзды сложились.

Еврорадио: Но объясните ситуацию с одолженными у друга деньгами: деньги Вы, я так понимаю, брали, но что дальше — ему, возможно, жить было не за что, а Вы долг не отдавали?

Геннадий Шульман: Деньги это были частично его — остальное ему для меня дали под проценты другие люди. Этот факт он отрицал в суде. Более того, я объяснил, что не могу отдать всю сумму сразу, а могу частями. И отдавал по пять тысяч ежемесячно. Но он эти деньги забирал себе и тем людям, у которых он брал деньги для меня, он ничего не говорил — они даже не знали, что я отдаю деньги. У него была цель, не сводить нас вместе. Потому что если они узнают, что я постепенно отдаю, то вопросы будут не ко мне, а к нему. И только во время суда люди эти узнали, что я отдавал деньги, у меня были соответствующие расписки.

Еврорадио: И что, в этот момент у тех людей не возникло вопросов к этому “другу”?

Геннадий Шульман: Возможно, и возникли, но я об этом не знаю. Я был за решёткой, сначала на “Володарке”, потом в лагере, и всё это уже было без меня. Жена мне рассказала, что один из тех людей, после того, как они в результате суда узнали правду, позвонил ей, извинился и сказал, что они ничего не знали о ситуации. Но вернуть ничего назад было невозможно: заявление не забирается, я сижу уже год, и со мной что-то нужно делать.

Еврорадио: Если не отбрасывать версию о попытке таким образом “отжать” бизнес, то кто этого мог хотеть?

Геннадий Шульман: Не хочу углубляться в эту тему. С одной стороны, ты и сам, без меня можешь ответить на этот вопрос. С другой — “отжима” как такового не было. Сегодня рынок по организации концертов до такой степени анархичный и несбалансированный, что я думал, хуже, чем было до моих приключений, уже не будет. Оказалось — будет и есть! Безусловно, есть определённые фавориты, мои бывшие компаньоны, но всё равно в концертной сфере у нас всё происходит очень хаотично и нецивилизованно. Ты посмотри на афишу марта: столько запланированных рок-концертов город, даже больший, чем в Минск, не переварит. Понятно, что март — концертный месяц, что он “сладкий”, но поверь, он не будет сладким ни для кого!

Еврорадио: Как в творческой среде “звезды”, с которыми Вы работали, отнеслись к Вашему заключению?

Геннадий Шульман: Не знаю… Думаю, нормально. Здесь же так: от суммы и от тюрьмы… Ты не поверишь, как легко каждый из нас может оказаться по ту сторону тюремных ворот. Я просто это тебе к сведению. Потому что вы непуганые. Не обязательно даже, чтобы было так, как случилось со мной. Ситуация может возникнуть любая. Едешь трезвый на машине, занесло, кого-то сбил — и у тебя пять лет. Ты идёшь с девушкой, и компания каких-нибудь уродов начинает вас оскорблять. Ты делаешь то, что должен делать мужчина, а кто-то падает головой о бордюр и погибает. И с такими я сидел тоже.

Еврорадио: У Вас было много знакомых бизнесменов, неужели никто из них не предложил помощь?

Геннадий Шульман: Во-первых, никто не обязан. Во-вторых, здесь очень чётко сработал один из постулатов Христа: “И ближние станут дальними, а дальние — ближними”. Те, кто казался близким, с кем дружили — никто не откликнулся. А откликнулись, нашлись и стали поддерживать мою жену те люди, которых я не видел лет 10-15.

 

Лежу на грязном полу “отстойника”, а через дорогу в Русском театре у меня идёт Гришковец — мой аншлаговый проект

 

Еврорадио: Как Вы сами себя чувствовали в тюремной камере?

Геннадий Шульман: Отлично! Вообще шикарно! Единственное, на Окрестина подушек не дают, а тык бы и вообще всё было здорово. Поэтому приходилось наливать воду в двухлитровые пластиковые бутылки и класть под матрац (смеётся). Ну, а что нет возможности душ принять, других бытовых условий, которые в обычной жизни даже не замечаются, то с этим со временем миришься, привыкаешь. Я не знаю, откуда берутся резервы. Но откуда-то пришёл покой. Знаешь, у меня была такая странная ситуация … Из изолятора временного содержания меня привезли на “Володарку” и там я три дня находился в “отстойнике”. И вот лежу я на ужасно грязном полу “отстойника”, а через дорогу в Русском театре у меня идёт Гришковец — мой спектакль, мой аншлаговый проект. Здесь был момент какой-то фантасмагории: “крыша” не съезжала, но странно: я уже лежу на этом грязном полу, пытаюсь найти удобную позу, чтобы хоть немного поспать, а там, через решётку и дорогу у меня Гришковец. Крейзи ситуация, согласись. А так… ничего чувствовал себя.

Еврорадио: Что за люди были рядом с тобой в камере?

Геннадий Шульман: Первое время я был в обычной “хате”, где было очень много слегка обезумевшей молодёжи: наркоманы, убийцы, грабители, воры. Она была больше похожа на “пресс-хаты”. И там больше таких “легковесов”, как я, не было.

Еврорадио: Как эти люди относились к сокамернику-интеллигенту?

Геннадий Шульман: Сложно было с такими парнями. Но твой интеллект и твоя природа тебя спасают, так как начинает срабатывать один из основных инстинктов — самосохранение. И ты выставляешь какие-то заслонки, блоки … Хотя, иногда пробивались эти блоки, и было очень непросто. Тем не менее, всё там было относительно спокойно. Единственное, мне, как человеку взрослому, надоело это движение целые сутки в камере, чисто физически и психологически от этого устаёшь, и я попросил перевести в камеру к более взрослым людям — в нормальные, спокойные условия к взрослым дядькам.

 

Одно из самых страшных испытаний для интеллигентного человека за решёткой — вынужденное общение

Еврорадио: На этих этапах, задержание-изолятор-Володарка-лагерь — что было самым сложным морально, психологически, физически?

Геннадий Шульман: Скажу фразой из романа Достоевского “Записки из мёртвого дома”, когда Достоевский говорит о своей каторге, как он проводил время: “Одно из самых страшных испытаний для интеллигентного человека — это вынужденное общение”. С этими словами согласны все, кто сидит по экономическим статьям, те взрослые, интеллигентные люди, попавшие в такие сложные условия. Тяжело, когда ты вынужден общаться с такими людьми, с которыми бы ты никогда не столкнулся, если бы не попал в такую ситуацию. Общаться с маргинальной частью нашего общества очень не просто. Ведь это сложные люди… С воспитанием проблемы, с интеллектом проблемы, с образованием проблемы. И проблемы до такой степени запущенные, связанные с проживанием в неблагополучных семьях… Я ограничивал общение с ними такими темами как: “Передай хлеб” в столовой или “Кофе есть у тебя? Есть — бери “. Или какие-то темы чисто по работе. А что касается быта, то я выбрал не самый простой, но, как теперь понимаю, самый правильный путь, который в лагере называется “один на льдине”. Это когда ты стараешься никому не навредить и живёшь один, никого к себе не подпуская. Я пытался в начале с кем-то общаться, потому что понятно, что нужно тебе уже здесь обживаться и приживаться… Люди там “сбиваются” в “семьи”, объединяются, чтобы легче было выживать: кто-то покупает еду, кто-то готовит, и так компанией в 3-4 человека легче выживать. Я попробовал, посмотрел, и мне это не подошло. Не потому, что я такой конфликтный… Один хочет это, а другой — другое, у каждого свой график работы, я ем это и не ем другое — здесь много разной фигни… И через 2-3 месяца я выбрал форму “один на льдине” — ни от кого не зависел, но если могу кому чем помочь, кофе там дать или сигарет, помогу. За годы лагеря я подружился с двумя или тремя людьми. Простые люди, которые тянут свою долю, живут там никому не мешая, помогая по возможности другим, читают книжки, любят семью и детей. Просто нормальные люди, которые волей судьбы оказались за решёткой.

Еврорадио: Интересуются ли там люди политикой, выборами?

Геннадий Шульман: Там очень аполитичны и идеологически безразличны люди. По телевизору смотрятся только развлекательные передачи и, может, музыкальные каналы, сериалы, спорт, безусловно.

Еврорадио: Какие у Вас были отношения с администрацией лагеря?

Геннадий Шульман: Нормальные. Если не предъявлять серьёзных требований, сильно не стучать кулаками в грудь и не требовать чего-то такого, то более-менее отношения складываются, ничего. Мне и таким, как я было просто. В принципе, мы же не асоциальные люди, и если для кого-то из потомственных зэков выполнить какую-то установку администрации является постыдным, то для обычного человека в этом ничего сложного или предосудительного нет. Понятно, что сегодня ты ограничен во всём, и что здесь дёргаться, если так положено по режиму? Если ты не выпячиваешь себя, если ты не медийный человек, то кому ты нужен, кто будет специально к тебе на пустом месте цепляться?

Еврорадио: О медийности: о Вас же тоже в первое время много писали. Это помогало или мешало?

Геннадий Шульман: Мешало. Я сначала думал, что будет помогать, но потом… В тюрьме и в лагере у каждого своя проблема, и проблемы эти в тысячу раз больше моей. Вот, к примеру, я получил свои шесть лет и их тяну. А у кого-пятнадцать лет, а у кого-то — двадцать. А у кого-то перспектива получить пожизненное или ещё хуже. Свои проблемы у каждого в голове и чихать он хотел на твою проблему. Думал, у меня будут о звёздах расспрашивать, которых я много знаю, — чихать хотели на это все! Наоборот, это было на минус: пришёл человек из шоу-биза, и для тех людей, которые не знают настоящей ситуации в белорусском шоу-бизе, человек, который зашёл в камеру — безусловный миллионер! С него что-то нужно заполучить. И то, что я якобы богатый, меня преследовало все эти шесть лет. Хорошо, что есть чувство юмора и на просьбу финансово помочь отшучивался: “Бог поможет” или “Мне бы кто помог”. Нужно для начала поставить себя нормально, тогда они понимают, что с тебя как с гуся вода, и перекидываются на того, кто немного слабее.

Еврорадио: Было такое: если не убьют, то тумаков надают хорошо?

Геннадий Шульман: Нет. В лагере вообще гораздо легче, чем в тюрьме. Там немного больше пространства. Это в тюрьме ты постоянно нос к носу с двадцатью людьми разных характеров. И случается, что на пустом месте “заискрит”. Но странная вещь: у тебя нет склероза, но на следующий день ты не можешь вспомнить, почему и с какой стати у тебя “заискрило”.

 

В лагере культ силы, культ спорта, культ железа

 

Еврорадио: Знаю, что и при Вашей позиции не искать конфликтов с администрацией, такой конфликт был. Причём, когда Вы уже были на “химии”…

Геннадий Шульман: Забавная была ситуация. Я был ещё на поселении и пришёл на суд, так как комиссия администрации вынесла решение о моей замене. Разбирательство завершилось и судья сказал: “С сегодняшнего дня вы свободны”. И я так был рад, что через несколько дней я дал интервью, что не понравилось администрации “химии”. По их словам, я не свободен до такой степени, чтобы самостоятельно решать: давать мне интервью или нет. Я с ними в этом не согласился, тем более, я ничего не сказал такого, что бы не соответствовало нашему законодательству. Сказал какие-то спокойные вещи, которыми никому плохо не сделал. Но, тем не менее, это вызвало большой резонанс и меня перевели на “дальние рубежи” — в Мстиславль. Понимаешь, когда ко мне приехали из Департамента исполнения наказаний, я спросил: “А что я — этого делать нельзя?”. Мне ответили: “Можно, но зачем вы это сделали?” В ШИЗО меня за это не посадили, нарушение не повесили — значит, можно. Но нельзя!

Еврорадио: Слышал жалобы на питание…

Геннадий Шульман: Разумеется, хотелось бы, чтобы лучше кормили, но я человек ровный и мне эта жёсткая диета даже на пользу пошла. Не смотри так — я не выпендриваюсь! Да, очень сложно было в тюрьме. Нет, местную баланду там не ел никто — мы же в Минске были и нам всегда либо посылки приносили, либо деньги забрасывали. Там было очень плохо по физическому климату, очень сложная, как бы это сказать… экологическая обстановка. И даже дворики, куда должны водить раз в день, не спасают. Потому что дворики маленькие, а в камере народу много. Выходить и топтаться, как кони, нет никакого смысла. И я почти не ходил. Поэтому когда я приехал в лагерь и начал ходить, выяснилось, что у меня защемлены какие-то важные для ходьбы штуки (на Володарке Геннадий Шульман просидел 18 месяцев, — Еврорадио). Понадобился год походов и пробежек на стадионе, чтобы начать нормально функционировать. Там, естественно, культ силы, культ спорта, культ железа — подавляющее большинство занимается. Как в фильмах про американские тюрьмы. Только в американских фильмах у зэков тренажёры немного лучше. Хотя, не везде — есть у нас лагеря, где тренажёры очень хорошие. Так что, где лучше спортоборудование, где хуже, но этот культ силы есть у нас — везде баскетбол и железо. Так что, я не мерялся по освобождению ни с кем силами, чтобы проверить, поздоровел ли, но чувствую себя очень хорошо.

 

Всегда лучше говорить правду — людям очень важно, чтобы их не “разводили” и не обманывали

Еврорадио: Подведите итог: каким образом интеллигентному человеку выжить за решёткой? Чего то ни в коем случае нельзя говорить?

Геннадий Шульман: Быть собой и не врать. Просто говорить всегда правду любому — это я для себя вынес. Это то, в чём раньше сомневался. Раньше я считал, что иногда можно немного обмануть или не полную правду сказать для чьей пользы. На самом деле – нет. Просто потом могут возникнуть ситуации, когда из тебя спросят: “А почему получилось так?” Поэтому всегда лучше говорить правду, так как в итоге сам в этой лжи запутаешься и окажешься в ситуации, после которой тебя перестанут уважать. Или перестанут на тебя обращать внимание, как на достойного человека. Я это еще в тюрьме понял. Лучше сразу сказать, что это ты “накасячыв” – все можно исправить. А там людям очень важно, чтобы их не “разводили” и не обманывали. Да, везде это важно, не только там. А насчёт, чего нельзя говорить… ну, к примеру, нельзя людям говорить “пид…ас”. За это бьют сразу, без разговоров. А если ты не ударил — значит, ты признал. Возможно, это условности, возможно, глупость и эта ситуация может повлечь за собой для того, кто ударил, ШИЗО или ещё что, но без этого никак. Поэтому “следи за базаром”. Одно слово, и тебе могут до конца срока не простить.

Еврорадио: Самые неожиданные Ваши посетители?

Геннадий Шульман: Я был на “химии” в Минске, и ко мне приехал Александр Тиханович. Это было странно, потому что мы никогда не были близкими друзьями. И так он приезжал несколько раз, пока однажды не предложил мне после освобождения идти директором в его продюсерский центр. И отказываться от такого предложения человеку в моей ситуации было бы просто глупостью.

                 Геннадий Шульман и Александр Тиханович

Еврорадио: До этого предложения думали, что будете делать по освобождении?

Геннадий Шульман: Понятно! И каждый начинает об этом думать за какое-то время до освобождения. И получается очень печальная картина: работать некуда идти, у многих дома нет. Представляешь, люди отсидели по 15-20 лет? Семья тебя давно оставила, мать за эти годы умерла, и ты один — ни родственников, ни работы, ни жилья. Мне было проще: если я из лагеря на поселение приехал, мне позвонил друг из Москвы и предложил работать у него. Он, кстати, сына моего к себе забрал ещё в 2010 году. И поэтому у меня варианты были: либо поехать в Москву, либо снова начать в Минске свой бизнес и потихоньку влезать в белорусский шоу-биз. Мне эта работа нравится и у меня она, как мне кажется, получалась.

Еврорадио: Не возникло желание бросить работу, которая привела за решётку?

Геннадий Шульман: В начале я дал себе слово: никогда не вернусь в этот шоу-бизнес! Буду лучше строительством каким заниматься! Но чем ближе к “звонку”, тем больше мыслей: “Это, всё же, моё”.

Еврорадио: Чем отличается Геннадий Шульман до тюрьмы от Геннадия Шульмана сегодняшнего?

Геннадий Шульман: Возможно, стал немного добрее, более терпеливым к людям. До этих приключений у меня было такое: если меня кто-то не понимает, то я начинаю злиться и конфликтовать с человеком. А теперь мне это до такой степени “по барабану”! Я более спокойный стал. А ещё там меня научили “следить за базаром”. И если ты говоришь какие-то слова, которые не должен мужчина говорить, то ты должен за это “отгрести”.

Фото Еврорадио и из архива Геннадия Шульмана

Оригинал

***

А так делается “бизнес” в нынешней России

Опубликовано 10 декабря 2015