Tag Archives: Менахем Бегин

В. Рубінчык. Літаратура і ГУЛАГ

Шалом! Мажліва, сёння не зашкодзіла б агледзець праекты новай Канстытуцыі, але… Па-першае, рызыкаваў бы зноў не быць пачутым, бо, на думку медыевісткі-фэйсбук-актывісткі Сняжаны, дый не толькі яе, у Беларусі ёсць адзін сапраўдны канстытуцыяналіст – Міхаіл Пастухоў 🙂 Па-другое, напярэдадні юбілею Майсея Кульбака (20.03.1896 – 29.10.1937), гумарны верш якога ўчора быў агучаны блізу Даўгінаўскага тракту (18.03.2021 ролік з вершам Кульбака «Гультай» быў выдалены, але ў той жа дзень на youtube з’явіўся аналагічны запіс. – рэд.), мяне пацягнула на развагі пра сталінскі тэрор. І пра літаратуру, прысвечаную бальшавіцкім месцам зняволення.

Калі хто забыўся, у другой палове 2010-х краіна паўафіцыйна зазнала «мяккую беларусізацыю». Сутнасць з’явы даволі трапна раскрылі Кацярына Андрэева з Ігарам Ільяшом у кнізе «Беларускі Данбас» (2020, пер. з рус.):

У перыяд так званай лібералізацыі 2015–2016 гадоў улада вельмі паспяхова паддобрывалася пад грамадзянскую супольнасць, спекулюючы на інтуітыўнай цязе людзей да нацыянальнага яднання перад вонкавай пагрозай. Цэнтральнае месца тут займае так званая мяккая беларусізацыя, пад якой меліся на ўвазе паступовае пашырэнне практыкі выкарыстання беларускай мовы і папулярызацыя нацыянальнай культуры. Асаблівасцю гэтай «мяккай беларусізацыі» было тое, што дзяржава ў ёй амаль не ўдзельнічала. То бок не ішло гаворкі аб павелічэнні колькасці беларускамоўных навучальных устаноў, узмоцненай падтрымкі дзяржавай нацыянальных культурных праектаў, пераходзе дзяржустаноў на беларускую мову або вылучэнні квот для беларускамоўнага кантэнту на радыё і тэлебачанні. Гаворка ішла толькі аб тым, што выяўленне нацыянальнай ідэнтычнасці больш не ўспрымалася ўладамі ў штыкі…

Трыумф вышыванак і «мяккая беларусізацыя» многімі ў Беларусі ўспрымалася як вялікая перамога – маўляў, нацыяналізм пайшоў у масы. Але адначасова адбывалася замена дыскурсу супраціўлення прарасійскай уладзе на найбольш бяспечныя формы выяўлення нацыянальнай ідэнтычнасці.

Аўтары мяркуюць, што сваеасаблівым маніфестам новага курсу можна лічыць артыкул «Лукашэнка ці Расея – каго выбраць?» (люты 2017) аўтарства Алеся Кіркевіча – экс-палітвязня і колішняга актывіста «Маладога фронту». Але, па-мойму, Кіркевіча пераплюнуў літаратар Віктар Марціновіч, які ў першыя дні 2018 г. бадзёра паведаміў: «Дзве Беларусі робяцца адной»:

Адным са здабыткаў 2017-га сталася пачаткаванне збліжэння дзвюх рэальнасцяў, на якія апошнія дваццаць гадоў была падзеленая наша краіна. Ёсць усе шанцы на тое, што гэтае збліжэнне працягнецца і ў новым годзе і скончыцца тым, што ніякіх «дзвюх Беларусей» у студзені 2020-га ўжо не застанецца. Але для гэтага мы ўсе мусім навучыцца з’ядноўвацца.

Прынцыповым адрозненнем працэсаў, якія адбываюцца ў культуры і грамадскім жыцці цяпер, з’яўляецца іх парадыгмальны характар. Канцэрт Вольскага ў Prime Hall, круглыя сталы па Курапатах, Кангрэс даследчыкаў, які рыхтуюцца правесці ў Беларусі ў супрацы з Акадэміяй навук, рэклама symbal.by на праспекце…

І аптымістычны фінал, з якога я, помню, пакпіў яшчэ тады, тры гады таму: «Па большасці пытанняў – згода. Дык чаму б не прабачыць і не з’яднаць высілкі?»

Новай, як яшчэ нядаўна здавалася, эпосе патрабаваліся культурныя героі… Я заўважыў, што, апрача адыёзнага Станіслава Булак-Балаховіча, культуртрэгеры ўсё часцей узвялічвалі Францішка Аляхновіча, «адкрытага», зрэшты, яшчэ ў пачатку 1990-х. У сярэдзіне 1990-х я прачытаў яго кніжку «У капцюрох ГПУ», што ўбачыла свет у выдавецтве «Мастацкая літаратура» (1994, 9000 экз.); прыпамінаю, што не быў шакаваны, бо чытаў к таму часу Яўгенію Гінзбург, Льва Разгона, Аляксандра Салжаніцына, Варлама Шаламава… Але імя Аляхновіча запомнілася, і калі ў 2000-х Алена Кобец-Філімонава меркавала прэзентаваць аповесць свайго бацькі Рыгора Кобеца «Ноеў каўчэг» як першы ў беларускай літаратуры твор пра ГУЛАГ, я адгаворваў яе, бо да Кобеца быў жа Аляхновіч…

У 2015 г. мінскае выдавецтва «Попурри» перавыдала «У капцюрох ГПУ» і анансавала дакументальную аповесць так: «Беларускі драматург і тэатразнаўца Францішак Аляхновіч першым у сусветнай літаратуры, за чвэрць стагоддзя да Аляксандра Салжаніцына, апісаў жахі бальшавіцкага ГУЛАГу. Яго твор “У капцюрох ГПУ”, упершыню апублiкаваны ў 1934 годзе, яшчэ ў даваенны час быў перакладзены на асноўныя еўрапейскія мовы».

Ведаю як мінімум траіх аўтараў, якія апісвалі бальшавіцкія лагеры – пераважна Салаўкі – да Аляхновіча: Сазерка Мальсагаў (1895–1976) у кніжцы «Пякельны востраў» (1926), Юрый (Георгій) Бяссонаў (1891–1970) – у мемуарах «26 турмаў і ўцёкі з Салаўкоў» (1928), Барыс Седэрхольм (1884–1933) – у кнізе «У капцюрах ЧК» (1930; трэба меркаваць, Аляхновіч быў знаёмы як мінімум з назвай). Найбольшы розгалас атрымала, здаецца, кніга Бяссонава – рэакцыю на яе згадвае Салжаніцын у т. 2 «Архіпелага…» (c. 48): «Гэтая кніга агаломшыла Еўропу. І вядома, аўтара-уцекача папракнулі ў перабольшаннях, дый проста павінны былі сябры Новага Грамадства зусім не паверыць гэтай паклёпніцкай кнізе, бо яна супярэчыла ўжо вядомаму…»

Чаму ж Аляхновіч у вачах беларускіх аглядальнікаў раптам зрабіўся «першым у сусветнай літаратуры», і г. д.? Зрэшты, выдавецтва – камерцыйная арганізацыя, можа сабе дазволіць каліва рэкламы. Іншая рэч – даследчыкі або тыя, хто адносіць сябе да знаўцаў літаратуры.

Пачыналася з нараканняў на малую вядомасць Аляхновіча. Уладзімір Арлоў («Імёны Свабоды», цыт. паводле 3-га выдання, 2015):

Ягонае імя вядомае значна менш, чым імя расейскага пісьменьніка Аляксандра Салжаніцына. Між тым менавіта ён, Францішак Аляхновіч, упершыню, за некалькі дзесяцігодзьдзяў да «Архіпэлягу ГУЛАГу», здолеў сказаць сьвету вусьцішную праўду пра імпэрыю савецкіх канцлягераў.

Тэатразнавец Васіль Дранько-Майсюк (svaboda.org, 2015, 2019) у матэрыяле з прэтэнцыёзнай назвай «20 нечаканых фактаў пра Францішка Аляхновіча»: «Пасьля сямі год зьняволеньня на Салаўках — выдаў першыя ў сьвеце ўспаміны пра сталінскія лягеры». Насамрэч-та і Салавецкія лагеры Аляхновіч не першы ў свеце апісаў… што не перакрэслівае ні яго пакут, ні яго мужнасці ў канцы 1920-х – пачатку 1930-х.

І во ў сакавіку 2021 г. вышэйзгаданы Віктар Марціновіч пальнуў з усіх гармат:

Салжаніцын атрымаў Нобелеўку акурат за тое, што другарадна прайшоўся па сцяжыне, праторанай беларусам… Літаратура — самая грувасткая культурная субстанцыя ў свеце… Вынайсці новы жанр, новую тэму ў празаічным пісанні амаль немагчыма. Аляхновіч знайшоў тую тэму. І, паўтаруся, Салжаніцын быў толькі ягоным паўтаракам… То давайце казаць пра Аляхновіча кожны раз, калі хочацца згадаць Салжаніцына. Для беларусаў і сусветнай літаратуры ён зрабіў дакладна больш.

Неяк смешнавата-сумна ўсё гэта было бачыць – асабліва параўнанне ўкладаў у «сусветную літаратуру», асабліва ад доктара культуралогіі, чалавека, які ў 2000-х сам высмейваў квасны «бульбяны» патрыятызм. ¯\_(ツ)_/¯

Ф. Аляхновіч і А. Салжаніцын (фота з адкрытых крыніц)

Я ўпэўнены, што, каб лепей зразумець сталінскія часіны, варта чытаць/перачытваць і Аляхновіча з яго імпрэсіяністычнай прозай, і Салжаніцына з яго «вопытам мастацкага даследавання». Сутыкненне ж былых палітвязняў ілбамі – прыём (sorry!) з арсенала тых, хто іх саджаў. Францішак Карлавіч і Аляксандр Ісаевіч – асобы розных пакаленняў, жылі ў розных мясцінах і дзяліць ім не было чаго. Пагатоў у двух аўтараў не было светапоглядных разыходжанняў, адрозна ад Салжаніцына з Шаламавым.

Ну, а тым, каго вабіць найперш літаратура, створаная ўраджэнцамі нашых краёў, парэкамендаваў бы ў дадатак да Аляхновіча пачытаць:

– «Расія ў канцлагеры» Івана Саланевіча, ураджэнца Гродзенскай губерні (1891–1953). Іван, асуджаны ў 1933 г. на 8 гадоў, улетку 1934 г. уцёк з Карэліі ў Фінляндыю, а неўзабаве – амаль адначасова з аляхновіцкай – выйшла яго кніга. Можна не падзяляць імперска-манархічныя погляды Саланевіча, але ў яго, як памятаю (даўнавата чытаў), было нямала трапных назіранняў.

– «У белыя ночы» Менахема Бегіна, ураджэнца Брэста (1913–1992). Будучы прэм’ер-міністр Ізраіля і лаўрэат Нобелеўскай прэміі ў 1940 г. быў арыштаваны савецкімі ўладамі ў Вільнюсе, адпраўлены ў лагер на Пячоры, недалёка ад Варкуты. Вызвалілі Бегіна даволі скора – улетку 1941 г. – але ён паспеў многае зафіксаваць у памяці. Напісаў цікавыя, хоць і сціслыя ўспаміны.

– «Падарожжа ў краіну Зэ-Ка» пінчука Юлія Марголіна (1900–1971). На мой густ, адна з самых каштоўных кніг пра ГУЛАГ не толькі ў гэтым спісе, але ў масіве «лагернай» літаратуры ўвогуле. Паліглот, доктар філасофіі, зняволены ў 1940–1946 гг., быў, апрача іншага, моцным аналітыкам і паставіў савецкай пенітэнцыярнай сістэме шэраг слушных дыягназаў. Мяркуйце самі (урыўкі ў пер. з рус.):

У лагеры не варта збліжацца з людзьмі: ніхто не ведае, дзе будзе заўтра… Сістэматычна адбываюцца перакіды, у тым ліку і з той мэтай, каб людзі не прызвычаіваліся да месца і адно да аднаго, каб не забываліся, што яны толькі «робаты» – безаблічныя носьбіты працоўнай сілы, якая належыць дзяржаве. Расчелавечванне ідзе, знакам тым, не толькі паводле лініi эксплуатацыі пры дапамозе матэрыяльнага націску і цкавання, але і паводле лініі абязлічвання…

Пачуццё ўласнай годнасці – гэты кволы і позні плод еўрапейскай культуры – вытручваецца з лагерніка і растоптваецца яшчэ да таго, як яго прывязлі ў лагер. Няможна захоўваць пачуццё ўласнай годнасці чалавеку, над якім здзейснены цынічны і грубы гвалт і які не знаходзіць апраўдання сваім пакутам нават у той думцы, што яны – заслужаная ім кара.

I. Cаланевіч, М. Бегін, Ю. Марголін

Ф. Аляхновіч у Беларусі не зусім забыты, а вось Ю. Марголін – рэальна (быў) забыты, нават артыкула ў белмоўнай вікіпедыі дагэтуль няма. Праўда, у апошні час цікавасць да яго спадчыны трохі вырасла: у 2019 г. Лявон Юрэвіч і Наталля Гардзіенка распавялі пра Марголіна ў матэрыяле «Вандроўнік у краіне Зэ-Ка», у 2020 г. Павел Севярынец уключыў Ю. М. у свой спіс знакамітых яўрэяў Беларусі, апублікаваны ў другім томе рамана «Беларусалім».

З 2013 г. час ад часу (не кожны год) аўтарам-вязням прысуджаюцца літаратурныя прэміі імя Францішка Аляхновіча, і гэта слушна. Разам з тым ідэя наконт вуліцы Аляхновіча ў якім-небудзь беларускім горадзе не выклікае ў мяне энтузіязму. Чалавекам Ф. А. быў усё ж супярэчлівым, і ў 1942–44 гг. запляміў сябе супрацай з нацыстамі – рэдагаваннем газеты «Беларускі голас» у Вільні. Ну, я і да гіпатэтычнай «вуліцы Кульбака» асцярожна стаўлюся: летась патлумачыў, чаму.

Вольф Рубінчык, г. Мінск

15.03.2021

wrubinchyk[at]gmail.com

Апублiкавана 16.03.2021  00:46

Водгук

Пры ўсіх недахопах «мяккай беларусізацыі» — нельга забываць, што без яе таксама «нічога не пачало б быць». Пакуль «закат над балотам» не пачалі вешаць на аўтазакі, і на перадвыбарчых мітынгах, і на паслявыбарчых шэсцях мірна луналі абодва сцягі. Без яе не было б таго аб’яднання. Так што не тое, каб «дзве Беларусі» зрабіліся адной, але адна з іх падзялілася, і яе частка далучылася (напэўна, пакуль не да канца) да другой.

А ўспамінаў пра ГУЛаг сапраўды шмат – нават сярод беларускамоўных можна згадаць і «Горкую далячынь» Яна Скрыгана, і «Кітай-Сібір-Масква» Язэпа Гэрмановіча, і «Споведзь» Ларысы Геніюш, і г. д. Айца Гэрмановіча ледзь знайшоў у электронным варыянце (і, калі шчыра, яшчэ не прачытаў), астатніх чытаў у папяровым. Магу падзяліцца некаторымі (пераважна) рускамоўнымі кнігазборамі. Вось «мемарыяльскі», вось некалькі з тых, у якія трапляюць кнігі з прыватных калекцый: старая (здаецца, даўно не аднаўлялася, і якасць распазнанасці тэкстаў там розная), і дзве навейшыя – з «тамвыдатаўскімі» выданнямі савецкіх часоў і паслясавецкімі перавыданнямі. Ну, і яшчэ адна бібліятэка, дзе раздзелы «Успаміны» і «ГУЛаг і дысідэнты» значна шырэйшыя за тэму…

Пётр Рэзванаў, г. Мінск, 16.03.2021 10:20

Косолапый герой Второй мировой

Часть первая

Будучи израильским гидом, я не мог обойти вниманием историю польской армии генерала Владислава Андерса, созданную из заключенных польских военных, находящихся в советских лагерях ГУЛАГа, хотя бы потому, что среди них был будущий шестой премьер-министр Израиля Менахем Бегин, освобожденный из Воркутинского лагеря (точнее, М. Бегин в 1941 г. сидел в Печорлаге; пишут, что в июле 2013 г. в Печоре открылся памятный знак с указанием его имени, но к концу того же года знак в республике Коми «демонтировали». – belisrael), а также Давид Азриэли. В Иерусалиме на горе Герцля (первом военном кладбище), есть мемориал погибшим евреям в рядах польской армии, а в противоположной части города на горе Сион – мемориал полякам.

В будущем Израиле, а тогда Британской Палестине, поляки дислоцировались в Гедере и оставили о себе память в разных частях страны.

Но повествование сие будет не о героической истории армии Андерса, а о медведе Войтеке, ставшем любимцем армии и символом независимости Польши.

Итак, как известно, в 1939 году СССР согласно договору с Германией вторгается и захватывает восточную Польшу, по ходу аннексируя ее.

Часть польской армии попадает в плен. Депортируют на восток и много гражданского населения, но в 1941-м ситуация резко меняется в связи с нападением Германии на СССР.

По инициативе Британии и польского правительства в изгнании формируется армия из захваченных польских военных для участия в войне против Германии в составе советских войск, но в итоге… ее выводят за пределы СССР в Иран для переподготовки.

Часть вторая

Среди выбравшихся из СССР были и гражданские лица, и именно они приобрели в Иране медвежонка, т. к. местные охотники убили его мать. Но долго у себя они не могли держать медведя, и поэтому подарили его польским военным.

Во время войны многие военные подразделения держали самых разных животных, которые, как считали бойцы, приносили удачу. Вот и поляки взяли медвежонка, и вскоре он стал всеобщим любимцем.

Борьба

Так как он рос среди людей, он себя считал таковым и делал всё, что делали солдаты. Он курил, пил, отдавал честь, старался на маршах маршировать, боролся и боксировал с солдатами, всегда выходя победителем.

Войтек в военном лагере армии генерала Андерса. Гедера, Израиль, 1943 г.

По нему можно сверять географию армии Андерса – Иран, Британская Палестина, Ирак, Египет, Италия, Шотландия.

Войтек в кабине грузовика с его символом

И если на Ближнем Востоке его могли перевозить в транспорте, то в Италию на корабль уже животных не разрешено было брать. Обратились к генералу Андерсу и он… сделал на медведя документы, как на солдата, включая довольствие. 🙂

в Монте-Кассино                                                                                          Войтек символ 22-й роты 

В итальянской кампании, особенно в тяжелейшей битве при Монте-Кассино, медведь проявил себя самоотверженно, поднося снаряды к пушке и загружая грузовики ящиками со снарядами (обычно ящик несли 4 человека). За это он удостоился звания капрала, а 22-я рота артиллерийского снабжения взяла себе в качестве символа Войтека (так его звали), подносящего снаряды.

После войны часть передислоцировали в Шотландию.

Некоторая часть солдат решила вернуться домой, но попали опять… в ГУЛАГ, т. к. эту территорию Польши (имеются в виду, очевидно, Западная Беларусь и Западная Украина. – belisrael) контролировал СССР.

Через некоторое время Черчилль расформировал польские части. Медведя сняли с довольствия. Дома он не мог жить по британским законам. Он был почти двухметрового роста и весил 200 кг.

В итоге англичане предложили его умертвить… Но хорошо, что один из польских солдат предложил поговорить с Эдинбургским зоопарком. Зоопарк с удовольствием принял мишку, так как он в Британии стал уже популярной личностью.

На Войтека приезжали смотреть со всего британского королевства, но, конечно, более всего он реагировал на польский язык и на боевых товарищей, навещавших его регулярно и приносивших ему пиво и сигареты.

В 1957 году Гданьский зоопарк попросил перевести мишку к нему как национальный военный символ, показывая,что Польша независима… Эдинбургский зоопарк заявил, что согласится при условии, если отставные польские военнослужащие, проживающие в Британии, дадут добро, но те отказали, сказав, что Войтек появится только в свободной от коммунистов Польше…

Войтек не дожил до этого момента – он умер в 1963-м году. Его похоронили бывшие военные товарищи со всеми воинскими почестями…

Сегодня о нем написана книга, есть большой документальный фильм. Памятники в Лондоне, Эдинбурге и, конечно, в Польше.

Рассказывают, что в Имперском военном музее в Лондоне проходила экскурсия для принца Чарльза с семьей. Когда они подошли к экспозиции, посвященной медведю Войтеку, Чарльз попросил гида не рассказывать, сказав, что он и его семья прекрасно осведомлены о истории Войтека…

Эдинбург

Памятник медведю в Эдинбурге был возведён фондом Войтека в 2015 году, который собрал свыше полумиллиона фунтов стерлингов.

Благо мы приехали на следующий год и, будучи в отеле вблизи от Принсес-стрит, не могли, конечно же, не посетить Войтека…

из фейсбука Дмитрия Рахмана

Опубликовано 14.10.2020  13:55

***

Добавлено 15.10.2020  11:15

Д. Рифф. О пользе беспамятства

Массовое захоронение жертв гражданской войны в Испании, Эстепар

В 1993 году во время Боснийской войны я, будучи репортером, встретился в Белграде с Вуком Драшковичем — сербским политиком-националистом и писателем, в то время  лидером оппозиции, выступавшей против режима Милошевича. Когда я покидал его кабинет, один из молодых помощников Драшковича сунул мне в руки сложенный обрывок бумаги. Единственное, что было на нем написано — 1453. Год падения православного Константинополя перед силами мусульман.

Мои друзья, работавшие на территории бывшей Югославии во время войны, сталкивались с подобным в Загребе и Сараево, разве что даты были другими. Казалось, будто «болячки истории», как их назвал писатель Хьюберт Батлер, не заживали и через пятьсот лет.

И все же, многие достойные люди продолжают следовать знаменитому утверждению Джорджа Сантаяны: «Тот, кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь». Память как разновидность морали стала одной из самых добродетельных истин современности — сегодня принято чуть ли не преклоняться перед необходимостью помнить.

Но часто историческая память приводит к войне, а не к миру, к злобе и обиде, а не к примирению, и формирует решимость отомстить за нанесенные травмы, как реальные, так и надуманные. Именно это произошло на американском юге после 1865 года, где звуки орудий гражданской войны сменила борьба за то, чья версия конфликта — победившего Союза или побежденной Конфедерации — будет считаться верной. Как демонстрирует недавний спор вокруг флага Конфедерации, битва за память продолжается по сей день.

Флаг Конфедерации на мэрией одного из городков в штате Миссисипи  

Давайте не закрывать глаза на то, сколь высокую цену общество платит за утешение воспоминаниями. Коллективная историческая память не означает уважение к прошлому. Манипулированием коллективной памятью пользовались почти все партии и режимы.

Более того, иногда шла борьба за «право владения» определенной исторической фигурой, олицетворявшей всю нацию. Так происходило в XIX веке с Жанной д’Арк. Для правых она была символом борьбы Франции с иностранными захватчиками, а для антиклерикальных левых — жертвой церкви, приговорившей ее к сожжению на костре. После того как Ватикан беатифицировал ее в 1909 году, а в 1920 причислил к лику святых, левые лишись возможности тянуть одеяло на себя. Жанна стала объединяющим элементом для крайне консервативного католического движения «Аксьон Франсез», затем, в годы Второй мировой, для правительства Виши, а начиная с 1980-х годов — для французской ультраправой партии «Национальный фронт» (НФ). Не случайно «Национальный фронт» поминает Жанну д’Арк каждое 1 мая, в самый значимый для левых праздник.

Попытки насадить «коллективную память» — чтобы показать, что так же, как Жанна д’Арк в свое время олицетворяла борьбу Франции против английских захватчиков, так же борется в наше время и НФ против мусульман и других иммигрантов — представляют собой грубое искажение истории.

Отец и дочь Ле Пен на параде 1 мая в честь Жанны д’Арк 

Манипуляции правых историей Жанны д’Арк столь же некорректны, как попытки социал-демократической Шотландской национальной партии (ШНП) использовать в своих целях Уильяма Уоллеса — дворянина XII века, героя войны Шотландии за независимость (о котором, помимо жутких подробностей публичной казни англичанами в 1305 году, было практически ничего не известно).

Уоллес в том виде, в каком ШНП представляет его избирателям, имеет еще меньше общего с историческим персонажем, чем Жанна д’Арк в интерпретации НФ. Вероятно, за это стоит сказать спасибо Голливуду: ШНП нажилась на нелепом байопике Мела Гибсона о Уоллесе под названием «Храброе сердце». На выходе из кинозалов волонтеры раздавали зрителям листовки: «Вы посмотрели фильм — теперь взгляните на реальность. …Сегодня независимость выбирают не только храбрые сердца, но и мудрые головы».

Я не призываю к моральной амнезии. С другой стороны, существует проблема чрезмерного запоминания, и в начале XXI века, когда люди по всему миру, как сказал историк Цветан Тодоров, «одержимы новым культом, культом памяти», она кажется намного более опасной.

Не исключено, что в то время как забвение является несправедливым по отношению к прошлому, запоминание становится несправедливостью по отношению к настоящему. Учитывая склонность человечества к агрессии, забывание — несмотря на все связанные с этим жертвы — может быть единственной безопасной реакцией. Есть множество исторических примеров того, как люди забывали прошедшее гораздо раньше, чем можно было предположить. Например, генерал Шарль де Голль внезапно изменил свое мнение, решив, что Франция признает независимость Алжира. Рассказывают, что протестуя, один из его советников воскликнул: «Но было пролито столько крови!» На что де Голль ответил: «Ничто не сохнет быстрее крови».

Так называемый pacto del olvido (пакт забвения) между правыми и левыми, стал ключевым в политическом урегулировании, которое восстановило демократию в Испании в 1970-х годах после смерти генерала Франко. Демократический переход произошел благодаря как переписыванию истории, так и простому забыванию. Несметное количество проспектов и бульваров, названных в честь Франко и его соратников после победы фашистов в 1939 году, были переименованы. Но вместо того, чтобы называть улицы именами республиканских героев и мучеников, испанские лидеры предпочли дать им имена королевской знати былых времен.

Мемориал жертвам гражданской войны в Испании в Долине Павших 

С самого начала у пакта было множество противников, и не только со стороны левых. Да и внушительное число тех, кто в целом не был против пакта, считали, что без поддержки комиссий правды, существовавшим в Южной Африке или Аргентине, он не достигнет успеха. В 2008 году судья Бальтасар Гарсон начал расследование гибели 114 тысяч человек, предположительно убитых фашистами во времена гражданской войны и в эпоху правления Франко. Между тем закон об амнистии 1977 года гласил, что люди, совершившие в период гражданской войны убийство или жестокость «с политическим умыслом» освобождались от уголовного преследования. Однако, по мнению Гарсона, «любой закон об амнистии, целью которого является попытка скрыть преступление перед человечеством, не имеет законной силы». Многие из его сторонников в Испании, самые пылкие из которых состояли в Ассоциации по восстановлению коллективной памяти, приложили огромные усилия, чтобы склонить испанцев в сторону Гарсона …не сомневаясь, что его действия представляли единственную этически возможную реакцию.

Среди правозащитников есть общая тенденция: представлять закон и мораль как неразделимые сущности. Поскольку большинство из них считают правосудие одним из важнейших факторов поддержания мира, они преуменьшают риск социальных или политических последствий своих действий. Но когда эти последствия все-таки наступали, они обычно заявляли, что с ними должны разбираться политики.

Это можно сказать о конфликте на Балканах, палестино-израильском конфликте, войне в Северной Ирландии. В других случаях вопрос заключается в том, что поражения, победы, раны и обиды, которые сейчас чтят, в будущем следует отпустить. В этот список попадут, скажем, Шри-Ланка, Колумбия и Украина.

Даже траур в конце концов заканчивается, потому что нужно жить дальше. Но некоторые воспоминания кажутся слишком ценными, чтобы расстаться с ними. Подумайте о том, как используют слова «крестовый поход» и «крестоносец» организации вроде «Исламского государства», «Аль-Каиды», etc, а также многие исламские проповедники от Индонезии до пригородов Парижа.

По мнению историка из Кембриджа Пола Коннертона, возросшее в середине XIX века «количество арабских исторических текстов стало делать тему крестоносцев ведущей, превращая этот термин в кодовое слово для описания пагубных намерений западных держав… кульминацией которых стало основание государства Израиль». Коннертон утверждает, что как минимум одним из последствий каждой из арабо-израильских войн стало дальнейшее развитие темы крестоносцев.

«Завоевание Иерусалима крестоносцами в 1099 году», худ. Э.Синьоль, 1847 

Крестоносцы в качестве протосионистов! Это типичный случай применения коллективной памяти с целью получения широкомасштабной политической поддержки. И пусть средневековые арабские писания про крестоносцев почти не поддерживают арабскую коллективную память о страданиях того времени — это не имеет никакого значения. Миф может быть изменен, чтобы вдохновить и пленить воображение тех, кому он адресован. Представьте, как обида становится оружием.

Не прошло и двух месяцев после катастрофы 11 сентября, как Усама бен Ладен записал речь, где назвал вторжение США в Афганистан продолжением «долгой истории крестовых походов против Исламского мира». Это явление имело место не только после Первой мировой войны, когда, по словам бен Ладена, «весь исламский мир вздрогнул под натиском крестоносцев — британского, французского и итальянского правительств». По мнению бен Ладена, эти завоевания продолжались беспрерывно на протяжении всего XX века, включая Чеченскую войну в России, и действия «крестоносцев Австралии, [которые высадились] на индонезийских берегах… чтобы отделить Восточный Тимор, являющийся частью исламского мира».

Непостижимо, что многие из смотревших речи бен Ладена в соцсетях, «вспоминают» это крестоносное «прошлое», где в тысячелетний крестовый поход объединяется череда исторических деятелей — от великого христианского рыцаря Королевства Иерусалим Балиана II Ибелина (1143-1193), до Джона Говарда — премьер-министра Австралии, в 1999 году отдавшего распоряжение об отправке австралийских войск в Восточный Тимор.

Очевидно, что это манипулирование историей в худшем смысле этого слова.

Писатель Леон Визельтир предупреждал, что националистические убеждения, укоренившиеся в коллективной памяти, могут «разрушить основанное на опыте мироощущение, необходимое для ответственного применения силы». События, происходящие на Ближнем Востоке — полигоне для безответственного применения силы — подтверждают эту теорию изо дня в день. В качестве примера можно привести осаду Бейрута израильской армией в 1982 году. Тогда премьер-министр Израиля Менахем Бегин заявил, что ЦАХАЛ «окружил нацистов в их собственном бункере», хотя осажденными были не имеющие никакого отношения к нацизму Ясир Арафат и ФАТХ. Это яркий образец того, как коллективная память, рожденная из травмы, находит политическое и, прежде всего, военное выражение.

Израильское государство — пример того, как коллективная память уродует общество. Поселенческое движение по обыкновению призывает к библейской версии истории, которая в той же мере искажает факты, как и исламистские вымыслы о том, что современный Иерусалим — это продолжение средневекового Иерусалимского королевства. На входе в поселение Гиват Асаф на Западном берегу реки Иордан висит плакат: «Мы вернулись домой». «На этом самом месте 3800 лет назад израильская земля была обещана иудеям», — говорит житель поселения Бени Галь. Шани Симковиц вторит ему: «Более 3000 лет назад наши отцы подарили нам землю. И это не Рим и не Нью-Йорк, это земля Израиля».

Как и подобные взгляды, сионистская коллективная память, даже будучи секулярной, мифологична. В 1981 году Амос Элон писал, что израильские археологи «искали не просто знания, но и доказательство своих корней, которые они находили в древнеизраильских руинах по всей стране».

Присяга батальона «Каракаль» на горе Масада

Это наиболее очевидно на примере крепости Масада, руины которой в начале 1960-х годов открыл Игаэль Ядин — вышедший в отставку глава генштаба ЦАХАЛа, ставший археологом. Именно в Масаде еврейские зелоты, поднявшие восстание против Рима в 70 году н. э., были загнаны в угол и совершили массовое самоубийство. Вскоре после раскопок Ядина, на том же месте начали проводить выпуски солдат танковых училищ. Там, в ходе церемонии, завершавшей каждый базовый курс, выпускники хором кричали: «Масада больше никогда не падет!» Как заметил Элон, такие «взывания к истории» на самом деле совершенно неисторичны. «Зелоты Масады, — писал Элон, — без сомнения выступили бы против современного «западного» и светского Израиля, так же, как в свое время они противились латинизации иврита».

В 1963 году, выступая перед бойцами ЦАХАЛа, Ядин заявил: «Когда Наполеон в окружении своих войск стоял у египетских пирамид, он заявил: «Четыре тысячи лет истории смотрят на вас». Но он бы все отдал ради возможности сказать своим людям: «Четыре тысячи лет вашей собственной истории смотрят на вас».

Четыре тысячи лет истории. Как может эмпирический опыт соревноваться с этим? Если история и учит нас чему-нибудь, так это тому, что в политике, как и на войне, двойственность мыслей не свойственна людям: они отзываются на преданность и определенность.

Йосеф Йерушалми считал основной проблемой современности то, что …люди не могут определиться, что нужно помнить, а о чем можно смело забыть. Но если любая реальная преемственность между прошлым, настоящим и будущим подменяется коллективными воспоминаниями о прошлом, которое не более реально, чем придуманные традиции, то необходимо изучить такие унаследованные нами пиететы, как память и забывание.

Король Генрих IV  Нантский эдикт

Отправной точкой может стать Нантский эдикт, изданный Генрихом IV в 1598 году, призванный положить конец религиозным войнам во Франции. Генрих просто-напросто запретил всем своим подданным, как католикам, так и протестантам, вспоминать об этом: «…Воспоминание обо всем, что произошло с той и с другой стороны с марта 1585 года до нашего коронования и в течение других предшествующих смут, будет изглажено, как будто ничего не происходило».

Могло ли это сработать? Поскольку Генрих был убит в 1610 году католиком-фанатиком, выступавшем против эдикта, мы ничего не можем сказать с точностью. Но разве невозможно представить, что, если бы люди во всем мире тратили хотя бы толику той энергии, которую они тратят на то, чтобы забыть то, что они сейчас пытаются помнить, ситуация в самых худших местах нашей планеты стала бы немного лучше?

Будучи репортером во времена Боснийской войны, которая в значительной степени была подстегнута коллективной памятью, я носил с собой помятые и выгоревшие копии двух поэм Виславы Шимборской. В обоих произведениях эта гуманнейшая из поэтесс, сказавшая однажды, что ее любимой фразой является «я не знаю», смогла передать моральную необходимость забывания. Родившись в 1923 году, она пережила страдания Польши и под немецкой, и под советской оккупацией. Для нее, как и для многих людей ее поколения, каждый кусочек почвы ее страны и каждый камень на мостовой городов пропитан кровью, воспоминаниями самого трагического, невыносимого и разрушительного характера. И, несмотря на это, она писала:

Да, действительность требует,

чтобы сказать и об этом:

Жизнь продолжается.

и под Бородино, и под Каннами,

на Косовом поле и в Гернике.

То, что так просто и понятно формулирует Шимборская — это моральная необходимость забыть былое, чтобы жизнь могла продолжиться — как она и должна. Ведь все когда-нибудь закончится, даже скорбь. Иначе кровь никогда не высохнет, а конец великой любви станет концом самой любви. Как говорили в Ирландии, много времени прошло с тех пор, как ссора перестала иметь какой-либо смысл, а обида все держится.

Дэвид Рифф (David Rieff), The Guardian

Публикуется в значительном сокращении

газета “Хадашот“,  № 8, август 2020, ав 5780

 

От ред. belisrael. Мы не всегда согласны с авторами, которых публикуем на сайте. Статья Д. Риффа “напрашивается” на дискуссию; похоже, автор предлагает что-то вроде эвтаназии для исторической памяти. Будем рады, если читатели выскажут свои соображения по затронутым вопросам.

Опубликовано 24.08.2020  20:30

Леви Эшколь в филателии, бонистике

Страницы филателистической летописи от Владимира Бернштама

В этом году исполняется 125 лет со дня рождения третьего премьер-министра Израиля Льва Иосифовича Школьника (Леви Эшколя). Он родился 25 октября 1895 года в местечке Оратов Киевской губернии в богатой еврейской семье. Закончил сначала хедер, а потом еврейскую гимназию в Вильно. С 16 лет Лев принимал участие в работе молодежных сионистских организаций. В 18 лет он переезжает в Палестину и селится в Петах-Тикве, где работает на устройстве орошения местных садов. В это время он активно участвует в профсоюзном движении.

Во время Первой мировой войны Лев Школьник служил в Еврейском легионе. В 1920 году он был одним из основателей Гистадрута и основателем Хаганы. Также Леви Эшколь принимал активное участие в создании национальной водной компании, и после создания компании «Мекорот» возглавлял её (с 1937 по 1951 гг.). Не случайно на оборотной стороне израильских банкнот с портретом премьер-министра Эшколя (5000 шекелей 1984 года и 5 новых шекелей 1987 года) было помещено стилизованное изображение всеизраильского водопровода – на фоне безводных и пахотных земель (рис. 1, 1a)

Рис. 1, 1a

После образования Государства Израиль Леви Эшколь занимает ряд ответственных правительственных постов. С 1951 года до конца жизни он избирался членом Кнессета, а с 1950 года занимал различные министерские должности. В 1961 году, когда Бен-Гурион решил подать в отставку с поста премьер-министра, он рекомендовал Эшколя в качестве преемника, однако руководимая Бен-Гурионом рабочая сионистская партия МАПАЙ, составлявшая основу правящих коалиций, эту отставку не приняла. В 1963 году Бен-Гурион всё же ушёл с поста премьер-министра, и Эшколь стал тогда новым главой правительства. Его портрет можно видеть на сувенирном конверте (см. рис. 2).

Рис. 2

Во время первого срока пребывания Эшколя в должности премьер-министра были установлены дипломатические отношения с Западной Германией (ФРГ) и несколько улучшились культурные связи с Советским Союзом, что помогло некоторым советским евреям репатриироваться в Израиль.

Леви Эшколь стал первым премьер-министром Израиля, приглашённым с официальным государственным визитом в Соединённые Штаты. Визит состоялся в мае 1964 года. После этого визита отношения между двумя странами улучшились, Израиль стал получать от США военную помощь.

В 1964 году Леви Эшколь инициировал торжественное перезахоронение в Израиле праха Зеэва Жаботинского, основателя ревизионистского сионизма, умершего в Нью-Йорке в 1940 году до создания государства и завещавшего похоронить себя в Израиле. Этому событию посвящено два специальных штемпеля, выпущенных почтой Израиля, а также серия сувенирных конвертов, один из которых (с маркой, погашенной специальным штемпелем) показан на рис. 3.

Рис. 3

Перед началом Шестидневной войны Эшколь создал первое в истории Израиля правительство национального единства. 1 июня 1967 г. министром обороны был назначен Моше Даян из партии Рафи. В правительство в качестве министров без портфеля вошли представители блока Гахал Менахем Бегин и Йосеф Сапир.

Роль Эшколя в победе в Шестидневной войне отмечена, в частности, сувенирным конвертом (рис. 4). Надпись на конверте в переводе с английского гласит: «Памяти премьер-министра Израиля Леви Эшколя, лидера израильского народа во время Шестидневной войны, борца за мир».

Рис. 4

После войны Эшколь продолжил политику, направленную на укрепление сотрудничества с США как с главным союзником Израиля. В 1968 г. он совершил свой второй государственный визит в Соединенные Штаты для переговоров с президентом Джонсоном. К этому событию был выпущен сувенирный конверт, погашенный в аэропорту Лода в день отлета израильской делегации в США (рис. 5).

Леви Эшколь, третий премьер-министр Израиля, умер от инфаркта 26 февраля 1969 г. Этой печальной дате посвящен памятный конверт (рис. 6). Израильская почта посвятила Эшколю также марку и конверт первого дня, выпущенные 11 марта 1970 года.

Рис. 5

Рис. 6

Рис. 7

Источники информации

  1. Леви Эшколь (материал из Википедии): https://ru.wikipedia.org/wiki/Эшколь,_Леви
  2. Эшколь, Леви, Материал из ЕЖЕВИКИ – академической Вики-энциклопедии по еврейским и израильским темам: http://www.ejwiki.org/wiki/Эшколь,_Леви

Опубликовано 15.05.2020  02:13

Александра Маковик о новой книге

Александра Маковик

Селёдка и меренги, или Книга о шкафе Сары Берман

Опубликовано 31 октября 2018 г. на сайте журнала «ПрайдзіСвет»

30 октября с. г. в американском издательстве «Harper Collins» увидела свет книга нью-йоркских художников Майры и Алекса Калманов. В прошлом году в музее «Метрополитен» они представили оригинальную выставку: гардероб их матери и бабушки со всем его содержимым и в том безукоризненном порядке, который та соблюдала. Рубашки, бельё, одежда, сапожки… Сара Берман, эмигрантка из Израиля, а ранее – из Беларуси, в последние годы жизни ходила только в белом.

Фото с выставки «Шкаф Сары Берман»

Меня захватили и сама выставка, и история, что скрывалась за утончённым гардеробом, и я написала о Саре, девчонке из деревни Романово, в радиосвободовскую рубрику «Варта» (перевод на русский см. здесь – belisrael).

За этот год Майра Калман подготовила ещё несколько книг – «Пирог» (Cake, совместно с Барбарой Скотт-Гудман), «Смелые и отважные: десять героинь, добывших для женщин право голосовать» (Bold & Brave: Ten Heroes Who Won Women the Right to Vote, текст Кирстен Джиллибренд), а с сегодняшнего дня можно приобрести и «Шкаф Сары Берман» – книгу, рождённую прошлогодней выставкой.

Вот что пишет издательство: «Калманы объединили все свои таланты в этой захватывающей семейной биографии. Это творческая смесь нарратива и яркой визуальной части, ода исключительным женщинам и восславление индивидуальности, самовыражения и искусства жить аутентично.

В начале 1950-х годов еврейская эмигрантка Сара Берман приехала в Бронкс с мужем и двумя маленькими дочерьми. Когда дети выросли, они с мужем вернулись в Израиль, но Сара там надолго не задержалась. В конце 1960-х она оставила мужа после тридцати восьми лет брака. Однажды вечером она собрала один чемодан и вернулась в Нью-Йорк, где поселилась в однокомнатной квартире в Гринвич-Виллидже, рядом с семьей. В своем новом жилище Сара начала открывать новые вещи и создавать новые ритуалы… Она отбрасывала всё лишнее и в порыве самовыражения решила носить исключительно белое.

Однажды ночью она ушла с одним чемоданчиком, сказав «прощай» всему, что имела

Сара держала свои вещи в идеально чистом и идеально обустроенном шкафу. Элегантные, минималистские, сильно накрахмаленные, безупречно отутюженные и сложенные белые наряды вместе с носками и нижним бельём, а также другие вещи: картофельная тёрка, любимые духи Chanel No 19 – её гардероб выглядел возвышенно. После Сариной смерти в 2004 году семья решила сохранить всё нетронутым, надеясь однажды показать это людям».

Майра Калман – известная иллюстраторка, и я давно слежу за тем, что она делает: смело, иронично, на границе жанров. Она называет себя visual storyteller, визуальной рассказчицей. И если в прежних интервью художница говорила, что её мама из России (или абстрактно – из Восточной Европы), то в последние годы Калман всегда называет Беларусь. В интервью она говорит: «На самом деле моё творчество берет истоки в детстве. Впрочем, многие могут сказать так о собственной жизни, но истоки моей работы – в детстве моей матери, в Беларуси. Поэтому я бесконечно возвращаюсь к нему – к историям, свету, воздуху, морю, кафейням, парению занавесок. Поэтому я всё время пишу и рисую об этом, и с недавних пор – всё чаще».

В маленькой деревне Ленино в Беларуси жила большая и относительно счастливая семья… Да, были погромы. Да, была бедность. Но жизнь была не такой уж и плохой

Майра Калман несколько лет назад посетила родные места своих родителей – деревню Ленино (Романово) в Слуцком районе, родину матери, и деревню отца неподалеку. Майрины родители покинули Беларусь по отдельности, а встретились и поженились уже в Палестине.

Отец, торговец алмазами, остается в её произведениях и рассказах о детстве таинственной, иногда чуть ли не зловещей фигурой: «Мой отец часто отсутствовал. По полгода он бывал в разъездах. И пусть случались перерывы, но он действительно бывал дома редко, и женщины оставались сами с собой. В нашем случае это было отлично, потому что наш отец был патриархальным человеком старой закалки и руководил нами, как патриархи прежних поколений. Так что, когда он уезжал, мы словно расцветали, ибо могли почувствовать, как это – быть женщиной, молодой девушкой. Просто быть той, кто ты есть».

Майра Калман часто пишет о смерти, и ей кажется, что это влияние семейной истории: «Знаете что? По-видимому, это связано с историей семьи, особенно семьи моего отца. Он покинул Беларусь, а его семья осталась, так как они думали: “Ну что плохого может случиться?” И все они были убиты. Вот что плохого может случиться. Всё может исчезнуть, и ничего неслыханного в этом нет – вот как меня воспитали. Многие, очень многие носят такое в себе – что всё может быть потерянно в один момент, что вы никогда не будете в безопасности, что трагедия и убийство возможны… Люди, которые спаслись от Холокоста и прибыли в Израиль, были убеждены: “Мы не можем позволить, чтобы такое случилось снова”».

Интересно, что Песах Берман не только торговал алмазами, но и был радикальным сионистом, членом подпольной военной организации «Иргун». В те годы ей руководил брестчанин Менахем Бегин – в 1940-е, по его собственному признанию, террорист, а в 1970-е – лауреат Нобелевской премии мира.

Но книга – о маме, Саре Берман, женщине, которая вдохновляла Майру и была для неё образцом. Среди прочего – и образцом творческой смелости: взять хотя бы карту мира, нарисованную этой женщиной.

Карта, нарисованная Сарой Берман. Вверху Канада, ниже кружочки американских штатов, в нижнем углу Тель-Авив и родная деревня Ленино. Подпись: «Простите, остальное не известно»

Я думаю, что в книге много сказано и о бурлящей реке Случи, о коварных белорусских собаках, о лесах с черникой. Безусловно, там много и о сельди, поскольку в другом интервью Майра Калман признается: «Ребёнком селёдку я ненавидела. Никакой селёдки! Пока однажды, лет десять назад, не проснулась и не влюбилась в сельдь. Моя семья из Беларуси, и мы ели много селёдки. В детстве я её терпеть не могла, а теперь не могу насладиться. Я так счастлива, что в моей жизни появилась селёдка».

И, наверное, в новой книге много сказано о белых вещах – из материнского шкафа и не только. Вот, например, как Майра иллюстрировала недавнюю книгу о пирогах: «Это рисунки и короткие истории, воспоминания о пирогах. И вот страница о меренгах, о них пишет кондитерка. Я наткнулась на фантастическую фотографию кровати в Восточной Европе – на этой кровати огромное покрывало с зубчатым краем, всё пушистое и белое, всё выглядит точно как меренге. И я рисую ту кровать как иллюстрацию к меренгам. Я буквально влюбилась в неё».

Такая же кровать была и у моей бабушки с Кореличчины – с белым покрывалом и неохватными подушками. Как, наверное, у всех наших бабушек. Удивительно, как всё переплетено.

Фото с сайта издательства «HarperCollins» и из твиттера Майры Калман:

https://www.harpercollins.com/9780062846402/sara-bermans-closet/

https://twitter.com/MairaKalman

(перевод с белорусского – belisrael.info)

Опубликовано 02.11.2018  15:29

Жизнь как чудо. Шимон Грингауз (3)

(окончание; начало и продолжение здесь и здесь)

До войны я учился только в первом классе или во втором, ходил учиться к раввину, но после войны пошел сразу в седьмой класс. Я как следует не знал русский язык, говорил «две мужчины»… В Израиле дети так говорят, смешивают роды, в этом нет ничего страшного, но в середине 1940-х в школе с меня сильно смеялись. Когда я открывал рот в классе, то стоял такой смех, что из других классов приходили смотреть. Я был один еврей в классе, и в математике всегда был силен. Через месяц-два я овладел языком и стал даже учить моих товарищей. Был учитель математики, пришедший с фронта. Он любил выпить. Бывало, он допускал ошибки, а я со всем уважением поправлял – это было большое развлечение. Мои друзья говорили: «Ну, Семён – иди, поправь там ошибки».

Я окончил белорусскую среднюю школу, русский изучался в ней только как предмет. На уроках мы читали стихи Якуба Коласа, Янки Купалы. Окончил с золотой медалью, это мне дало возможность поступить без экзаменов в университет. Я пошел в Белорусский государственный университет на физико-математический факультет, и одновременно учился на юриста. Юридический институт находился ближе к парку Челюскинцев, через пару лет этот институт присоединили к университету, сделали факультетом.

   

Шимон Грингауз в 1949 г. и с матерью у памятника в Красном (1950 г.)

Помню двоих шахматистов, которые играли без доски, вслух обменивались ходами. Мы всегда ходили за ними и слушали, как они играют. Одним из них, кажется, был гроссмейстер Исаак Болеславский.

Я окончил два факультета с отличием. Получал стипендию; мне, как отличнику, платили повышенную – 150%.

Тогда в СССР было принято, что окончившие юридический факультет с отличием сразу получают работу или в прокуратуре, или в МВД – не самую высокую должность, но и не самую низкую. Но был и сильный антисемитизм… Я помню, когда я начал учиться на юридическом, большинство преподавателей были евреи, и либеральные… Их главный тезис был такой: «каждое преступление можно защищать, оно могло оказаться более тяжелым». В конце, когда я уже был на 4-м курсе, они все исчезли. Пришли профессора, связанные с госбезопасностью. Мы всегда смеялись с их позиции: «Дайте нам человека, а статья для него найдется».

Я тогда понял, что карьеру ни в каком министерстве не сделаю, потому что еврей, а это «преступление» еще усугубляется тем, что мои родители – капиталисты, буржуи… Отец, как я говорил раньше, занимался бизнесом, а моя мама Роза вела домашнее хозяйство, но много времени уделяла и помощи бедным. До войны на обеды и на ужины к нам приходили евреи-солдаты, которые служили в военном городке. Приходили, помню, и ешиботники. Мама очень много работала с группой женщин, которые помогали населению. После войны она много лет работала на консервном заводе в Красном – простой рабочей. Ее братья и семья – из Докшиц, были очень богатые. Но коммунистические идеи ей нравились, и когда мы приехали в Израиль – тоже.

Я решил, что буду учителем, и пошел учительствовать в район, где партизанил. Между Ильей и Вилейкой. Там не было ни железной дороги, ни автобуса, повсюду болота. Ученики приходили зимой через леса, шли по 10 км, иногда по пояс в снегу…

Поездка в школу на грузовике, 1955 г.

В 1956 году в Израиле была Синайская война. Помню, мы ходили на собрания, где надо было «осудить агрессоров». Но я смотрел на изображения израильских танков, и душа радовалась.

В 1957 году проходил фестиваль молодежи в Москве. Помню, мы ехали туда из Беларуси, чтобы увидеть израильтян, просто подержаться за их одежду, услышать их слова… И я понял, что нет у меня места в Советском Союзе, хоть я и советский гражданин. Мне можно было выехать в Польшу, где всем заправлял Гомулка. Но не было у меня документов, подтверждавших, что я имел польское гражданство.

Из Беларуси трудно было выехать за границу. Я поехал в Вильнюс, фиктивно там женился и там подал документы. В Радошковичах я написал заявление начальнику милиции, что был гражданином Польши, и он подписал это, переслал в Вильно. Это был 1958 год. Полковник МВД передал заявление выше, но его вернули, опять переслали в Радошковичи на проверку. Мы дали деньги начальнику милиции, он проверил еще раз, переслал – и мы в конце года наконец получили разрешение, переехали. В Польше я был примерно полтора года, там мы с мамой получили разрешение переехать в Израиль. Пока не пришло разрешение, я работал инсталлятором от «Джойнта» на границе с Германией. Там были дома из камня. Мне поручали сверлить отверстия – иногда нужно было целую неделю сверлить одну дырку, настолько прочные были стены. Я считался учеником у польского инсталлятора, для него это было хорошо, ему это оплачивали.

В феврале 1960 года я приехал в Израиль, зная на иврите всего сто слов. Пошел в ульпан. У меня были тети в киббуцах Эйн-Харод и Ифат, так они нас взяли туда (в Ифат – меня и мать; это на севере, между Нацеретом и Афулой). Нам дали там какую-то квартиру маленькую, а я почти там не жил, я был в ульпане с общежитием в Гиватаиме. Проучился четыре месяца, а потом проходил специальный курс физико-математической терминологии. Можно было пройти курс юридический и стать адвокатом в Израиле, но почему-то я не пошел на это. В СССР я тоже не работал адвокатом. Пошел на учительство в том же 1960-м году, в Петах-Тикве получил квартиру… И начал работать в школе, в нескольких школах. Квартира была 30 или 35 метров на улице Ицхака Садэ. Слов у меня было мало, но очень хорошо приняли, ученики мне помогали. В классах было мало детей олим – 3-4 из 30-40.

Я начал работать в технической школе, не в гимназии, называлась «Амаль». Директор школы был тоже из России, и большинство учителей. Я чувствовал себя так, как будто в России. Работал я и в гимназии, преподавал физику. В это время строили атомный реактор – не в Димоне, а в Нахаль-Сореке. На берегу моря. Чтобы обмануть, говорили всем, что это текстильная фабрика… И государство выбрало 10 школ в Израиле, чтобы там преподавали атомную физику. Инспектору, наверное, понравилось, как я преподаю, или ученики были хорошие, и нашу школу тоже выбрали. Мы каждую неделю ехали туда, на стройку, и техники, профессора объясняли, давали задания, лабораторные работы. Я видел единственный раз в жизни, как строят ядерный центр, как вставляется топливо. Всё это мы ученикам показывали. Мы расстались очень хорошо, и ученики на стройке себя вели прилично.

Через какое-то время я получаю письмо от инспектора физики, ему было лет 80, и он пишет, что я вел себя, как хулиган, обижал профессоров, лаборантов, а мои ученики сломали инструменты… Темно в глазах. Я думаю: «Что делать?» Подумал: поеду туда, увижу профессоров, техников, мы же с ними обнимались, когда окончилась практика… Не было еще прямого транспорта, я поехал в Реховот, пешком дошел до атомной станции… И тут служба «Шин-бет» меня арестовала. Не дали даже говорить ни с кем, и думали, что нашли шпиона из России! Два агента спецслужбы, точно как в кино: один хороший, один плохой. Один тебе как будто помогает, а другой угрожает… И к концу дня они сломали меня, я уже думал подписать всё, что они хотят, готов был подтвердить, что всё правда. Но они куда-то, наверное, обратились еще, им сказали «оставьте его». И к вечеру они меня освободили, и «хороший» проводил меня, сказал: «Я тебе советую больше сюда не приближаться. Если приблизишься – исчезнешь, семья твоя тебя уже никогда не увидит».

Я не знал, что делать, как быть в школе? Я пошел к директору и рассказал ему всю историю, не зная, получил ли он копию письма от инспектора. Директор говорит: «Знаешь что, я тебе верю. Давай пошлем ему письмо». Я не знал, как писать, так он сам написал и послал. Инспектор жил в Хайфе, долго не было ответа. Однажды директор говорит: «Я сам поеду к нему». Он поехал, они с инспектором подняли документы, и вот что обнаружили. Моя фамилия Грингауз, а меня спутали с каким-то Гринбергом из киббуца, который пришел в центр неподготовленным… И я получил письмо с извинением, храню его до сих пор.

Я всегда это рассказываю и говорю, насколько судьба на работе может зависеть от твоего начальника, от его доверия… Надо верить в человека. А чем могло бы кончиться? Меня бы уволили – и всё, больше никуда бы не взяли.

Потом я стал заместителем директора (завучем), а когда директор вышел на пенсию, на его место назначили меня. Я вообще не хотел быть директором, мне хорошо работалось завучем. Директор больше интересовался политическими вопросами, брат его был одним из самых близких к Менахему Бегину людей, чуть ли не лучшим другом. И даже когда я был завучем, я фактически исполнял многие функции директора, только не получал за это ни почета, ни наказаний. Но учителя, наверное, были довольны мной, так они написали письмо в министерство…

Когда меня позвали на собеседование, я, наверное, вёл себя немножко нахально. Потому что я не думал о должности: назначат директором – хорошо, а нет, так нет. И всё-таки назначили меня. Это было в 1978-м, и 20 лет я проработал директором.

Когда я принял школу «Амаль бет», в ней было 300 учеников, когда я оставил должность, было 1500. Я делал довольно рискованные вещи: если можно было открыть новое отделение, я всегда был к этому готов. Добивался разрешения и открывал.

В директорском кресле

С учениками я был в очень хороших отношениях. В классе я очень строгий, диктатор. Но я диктатор либеральный – я разрешаю ученикам дышать! И они должны меня слушать, я должен это видеть всегда. Я не понимаю, как может быть нехорошая дисциплина у учеников. Они всегда сидят у меня, нельзя говорить, я должен видеть их глаза, иначе я уже чувствую себя не очень хорошо.

Будучи директором, я продолжал преподавать. Кроме уроков, старался помогать ученикам, всегда они толпились в моем кабинете, секретарша приносила им кофе. Когда я вышел на пенсию, то еще ни одного дня не был без работы. Начал работать учителем и до сегодняшнего дня работаю. Больше шестидесяти лет.

С Шимоном Пересом (слева) – президентом Израиля, тёзкой и земляком.

Я думал, что Бог и судьба меня оставили – столько меня били… Но они меня не оставили. Мой сын Гиль серьезно заболел в 13 лет, и он боролся 20 лет с болезнью. У него была опухоль мозга – не злокачественная, но агрессивная. Ему делали операции в Канаде, Израиле… Он сумел окончить школу, университет. Он был очень способный по компьютерам: с товарищами открыл фирму «хай-тек» на международном уровне. В последний свой день он еще давал инструкции работникам. Эта фирма до сегодняшнего дня существует.

Гиль и его родители

Его болезнь была для меня еще хуже, чем война. Но я чувствую, что он всё время со мной. Я всегда с ним советуюсь, о чем буду говорить. Через два года после того, как он умер, я заболел раком – врачи говорят, что под влиянием его смерти. Но судьба или Бог сделали так, что болезнь обнаружилась перед каникулами, в Песах. Я тогда готовил учеников по математике на самом высоком уровне. И сразу в первый день каникул мне сделали операцию – длинную, на семь-восемь часов.

После операции я очень скоро очухался. Я пошел к врачу, который меня оперировал, спросить, какой прогноз. Он сказал: «Очень хороший прогноз – 50% остаются живы». Когда я через пару дней встал на ноги, он был как будто недоволен, говорил: «Ты такой… не худой, не молодой, старик, как ты так быстро очухался?» Сначала было очень много лекарств. В семь часов я проходил химиотерапию, а в восемь жена меня забирала на работу. Это было в 2003 году. С тех пор каждые полгода я хожу на проверку, врач дает письмо… Я рассматриваю это письмо как пропуск еще на год жизни.

Сейчас я работаю по шесть дней в неделю. Прихожу в школу в семь с четвертью – учеба начинается в восемь с половиной… Помогаю ученикам решать задачи по математике. У каждого есть мой телефон, после девяти вечера они мне звонят, мы решаем задачи, они могут задавать вопросы… До двенадцати ночи. Жена недовольна, конечно. Ложусь обычно в час, встаю в пять с половиной. Полагаю, я как верблюд в отношении сна. Когда я учился в университете, то, бывало, за неделю перед экзаменом почти ничего не знал. Мои товарищи смеялись: «Что, и этого ты не знаешь?» Я мог сидеть по 80-100 часов – не спать, не есть, только пить и учить, учить, учить… За три дня до экзамена я достигал уровня моих товарищей, за два дня они уже собирались вокруг меня, и я их обучал.

 

Дипломы, призы, наградные листы и именные подарки Шимона Грингауза

Когда я устраиваю экзамены, то проверяю всё в тот же день. К утру я уже ввожу в компьютер оценки. Ученики просыпаются – и уже знают, какую оценку они получили.

С юными спортсменами

Однажды наша школа выиграла мировой чемпионат по гандболу (среди школ, конечно). Нет, шахматами ученики сейчас почти не занимаются. Много времени уходит у них на компьютеры, электронику. Пишут программы, строят роботов.

Свидетельство Ш. Грингауза для «Яд Вашема» и его мнение об израильской молодежи

Что за история с судами? Да, трижды родители подавали на меня иски в суд. Однажды мы с учениками поехали на экскурсию в Синай, ребята катались с крутой горы, а учителя стояли внизу, не допускали, чтобы они вылетели на автостраду. Тогда я еще не был директором, но был среди тех учителей. Один парень всё-таки ударился головой, у него сдвинулись позвонки. Я ездил к нему в больницу, так как чувствовал себя виноватым. Парень долго лечился, потом поступил в университет, но не выдержал – последствия травмы сказались. В детстве он занимался волейболом; родители посмотрели доходы известного волейболиста и в суде запросили, чтобы школа выплатила ему 10% от этих доходов. Ничем это не кончилось.

Второй раз один ученик из выпускного, 10-го класса (у нас десятилетка) связался с группой воров. Родители не пускали его к этим «товарищам», так он повесился. Нам предъявили иск, мол, мы недосмотрели – якобы он 40 дней не посещал школу (на самом деле пропустил 40 учебных часов).

И третий случай, когда ученики поехали куда-то с молодежной организацией, и одного убило машиной. Тут уже я был совершенно ни при чем, но, видимо, у юристов такой порядок – подавать в суд на школу, на директора. В тот раз я даже не появлялся в суде.

Что вы еще хотели узнать?

Пару лет назад мы приезжали в Красное. Думаю, после отъезда в Израиль я приезжал в Беларусь три раза, один раз – с семьей. Да, новый памятник жертвам Шоа в Красном заказал я. Человек, который выполнил заказ, ставил памятник также и в Городке.

В Беларуси во время съемок фильма; у памятника в Красном

Я встречался с послом Беларуси в Израиле, где-то в 2001 году. Его отец тоже был в партизанах, посол сам рассказывал мне об этом.

  

Польша-1995; зажигание памятной свечи на горе Герцля

Участвовал в первом «Марше жизни» в Польше. Несколько лет назад меня выбрали зажечь огонь в День Холокоста – в Иерусалиме (выбирают шесть человек). А в этом году я получил премию «за всё, что сделал в жизни» – наградил президент, вручал министр образования Нафтали Беннет. Первый раз дали такой приз учителю. Иногда дают профессорам, учёным.

Премьер-министр (слева) с Ш. Грингаузом; на церемонии вручения президентской премии. Справа президент Реувен Ривлин

Не очень слежу за тем, что происходит в Беларуси. Но держу связь с учительницей Красненской школы. По скайпу иногда общаемся, или она вечером звонит. Ее зовут Алла Шидловская. Она прислала нам книгу Сергея Старикевича.

  

Шимон с учителями и учениками Красненской школы; пишет А. Шидловская

Мой старший сын Таль – 1963 года рождения. Окончил гимназию в Тель-Авиве, пошел учиться в Технион на инженера… Служил в разведке, имел высокое звание, но уже больше 20 лет в отставке. Проверяет лифты, краны. Его жена Циля – юрист в нашем муниципалитете, ее корни из Турции. У них сын и дочь.

   

Циля и Таль; их сын Гай и дочь Амит

Сын Нир, 1971 г. р., инженер-электроник, окончил Тель-Авивский университет, работает в фирме «Панасоник», поставляет компьютерное оборудование для крупных предприятий. Его жена Инбаль – врач, работает в клинике «Тель а-Шомер», ее отец из Марокко, мать имеет корни в Венгрии. У них тоже сын и дочь. Их семья живет в Гиватаиме.

  

Нир получил майорское звание; Нурит во время службы в армии

Дочь Нурит родилась как раз в войну Судного дня (1973 г.), Лиза родила ее в своей же клинике. Время было тревожное, ждали, что будет много раненых. Старшая медсестра спрашивает: «Что, тоже явилась на мою голову?», а жена – она акушерка – отвечает: «Я сама всё сделаю». Муж Офер Бар, его предки тоже приехали из разных стран (Румыния, Марокко). У них трое детей. Особо хочу отметить внучку Яэль, которая учится в 3-м классе, но уже отлично разбирается в компьютерах, делает для меня презентации.

Как я выдержал всё, что пришлось перенести в войну, да и позже? Сам не знаю. Нет, не вера в Бога помогала. Много работал. Думал о близких.

  

 

(записал В. Р. для belisrael.info)

Опубликовано 28.07.2017  23:26

***

Из комментов в фейсбуке:

Alexander Gabovich Потрясающе!
Уладзь Рымша Назва “Жизнь как чудо” – супэровая.
Beni Shapiro Сколько пришлось пережить этому талантливому человеку!
Людмила Мирзаянова Личная история, дарящая надежду и укрепляющая веру в людей.

29 июля в 12:04 

Mischa Gamburg Поразительные статьи. Как много нового из истории открывается (в том числе и очень страшного) и как много потеряно, чего уже просто некому рассказать. Спасибо авторам материала, очень большая работа проделана

30 июля в 14:44

***

Павел Лашкевіч, г. Мінск, 7 жніўня:
Цікавая гісторыя жыцця Ш. Грынгаўза. Іфат – мой дзед узгадваў гэты горад ці мястэчка. Ён жыў таксама побач з Назарэтам і Афулай.
***

 

P.S. 14.10.2017 05:56

 

Все 3 ч. переведены на иврит и англ. и также опубликованы.

От редакции belisrael.info.

1. Ждем рассказов о встречах с интересными людьми, разнообразных семейных историй, др. материалов. И просьба не забывать о большом проекте на будущий год, приуроченном к 10-летию сайта и 70-летию Израиля. Вместе мы можем сделать многое.

Ищем перекладчиков-волонтеров для перевода важных текстов с русского на английский и на иврит. Присылайте предложения по адресу amigosh4@gmail.com


  1. В конце апреля 2018 г. в Красном (возле Молодечно Минской области) 
    cостоится мероприятие по случаю 75-летия уничтожения гетто. Среди инициаторов – местная учительница истории Алла Шидловская, планируют приехать Шимон Грингауз и члены его семьи. Мы приглашаем посетить Красное жителей Беларуси и других стран, в том числе израильтян. Для иностранных участников могут быть спланированы экскурсии по Беларуси и Литве. По всем вопросам обращаться на amigosh4@gmail.com 

50-летие воссоединения Иерусалима / חגיגות יום ירושלים ה-50

Празднования Дня Иерусалима в Кирьят-Оно, 23 мая

יום ירושלים בקרית אונו 23 במאי

***

ירושלים של זהב. תרגם מעברית פבל קסטוקביץ’. (לראשונה פורסם בכתב העת הבלארוסי-יהודי ” עדיין כאן!“, מס’ 35, אפריל 2008

Наомі Шэмэр 

ЗАЛАТЫ ЕРУСАЛІМ

Віном паветра разьлілося
Па стромах гор, грудоў.
І ў вечаровы хор уплёўся
Гоман хваін, званоў.

А цяжкі сон спавіў каменьне
Дрымотнаю тугой.
Самотны горад, тваё сэрца
Пасечана сьцяной.

У пыл крыніцы перайначыў,
А пошум плошчаў – ў дым,
Ніхто не лашчыць Муру Плачу
У горадзе старым.

Бяжыць сьляза і шчыміць грудзі,
І проймы стогн як скон.
Зусім забылі нашы людзі
Той шлях на Ерыхон.

Прыпеў:

Ерусаліме залаты!
І медзяны, і сьветлавы!
Я сярод тваіх песьняў
зык скрыпкавы.

А сёньня прыйду, засьпяваю,
Спляту табе вянок.
Хто я? Адно паэт найменшы,
Малодшы твой сынок.

Імя тваё пячэ мне вусны –
Бы кратаў серафім.
Не, не забуду цябе, ясны,
У золаце тваім.

Прыпеў.

Мы ажывім усе крыніцы,
і плошчы засялім.
Трубіць шафар ля Муру Плачу
У горадзе старым.

Бяжыць сьляза і шчыміць грудзі,
Бо явай стаўся сон.
Адновяць скора нашы людзі
Той шлях на Ерыхон.

Прыпеў.

З іўрыту пераклаў П. Касьцюкевіч

(упершыню апублікавана ў беларуска-яўрэйскім бюлетэні “Мы яшчэ тут!“, № 35, красавік 2008)
***

Израиль празднует 50-летие воссоединения Иерусалима

***

Почему боялись русских и не спешили освобождать Старый город. Интервью с Майклом Ореном о войне 1967 года

время публикации: 22 мая 2017 г., 07:00 | последнее обновление: 22 мая 2017 г., 09:14блогверсия для печатифото
Эксклюзив NEWSru Israel

В эти дни Израиль отмечает полувековую годовщину победы в Шестидневной войне. Триумф 1967 года коренным образом изменил ситуацию на Ближнем Востоке, повлияв при этом и на израильское общество, и на еврейский народ в целом. Об этом мы побеседовали с бывшим послом Израиля в США, депутатом Кнессета Михаэлем (Майклом) Ореном (партия “Кулану”) – известным историком, одним из ведущих специалистов по Шестидневной войне, автором книги “Шесть дней войны”.

Мы привыкли считать победу в Шестидневной войне предрешенной. Насколько оправдана эта точка зрения?

Абсолютно не оправдана. Накануне войны израильтяне считали, что само существование государства под угрозой. В общественных парках были подготовлены места для 10 тысяч могил – и это считалось недостаточным. Мы были одни, у Израиля не было союзников. США были дружественным, но не союзным государством. Франция, поставлявшая нам оружие, накануне войны перешла на другую сторону.

В обществе царила подавленность. И народ давил на правительство, чтобы заставить его начать войну. Предвоенный период был очень напряженным, очень нервным. Призвали резервистов, и израильская экономика, на тот период по преимуществу аграрная, просто встала. А ведь середина 60-х годов и без того была периодом экономического кризиса. Никто не мог предположить, что результаты войны окажутся такими.

Действительно ли арабы намеревались уничтожить Израиль?

Арабская общественность действительно требовала уничтожить Израиль. Среди оперативных планов арабских армий были и предусматривающие не только завоевание, но и уничтожение. Даже иорданская армия планировала захватить иерусалимский коридор и расстрелять жителей Моцы и мошава Бейт Заит. У египетской армии был подробный список объектов, которые необходимо уничтожить – в том числе Димону. Планировалось разрезать Израиль пополам и аннексировать Негев. Целью сирийцев был захват Хайфы.

Но если вы спросите, хотели ли арабские лидеры, прежде всего Насер и Хусейн, войны, мой ответ – нет. Они и не думали, что война начнется. Насер хотел бескровной победы. Он вел борьбу за лидерство в арабском мире, расколотом на два лагеря. Радикалы, которых поддерживал СССР: Египет, Ирак, Сирия, Алжир. Консерваторы: Саудовская Аравия, Иордания, государства Персидского залива, Марокко. Но и эти лагеря были расколоты. Например, Сирия конфликтовала с Египтом, Иордания – с Саудовской Аравией.

Насер, видевший себя лидером всего арабского мира, был ослаблен. Интервенция в Йемен оказалась провальной, экономика находилась в глубоком кризисе, что вызвало брожение в народе. Насер хотел демонстративно поиграть мускулами, не доводя дела до войны. Что может быть лучше, чем выгнать силы ООН из Синая и перекрыть Тиранский пролив для израильского судоходства? Чистая победа без единого выстрела.

Велика ли была роль СССР в провоцировании войны? Чего хотели добиться в Москве?

Я не знаю русского, но вместе с переводчиками оказался одним из первых исследователей, попавших в 90-е годы в советские архивы. Там я нашел несколько очень интересных вещей. В 1967 году американцы начали бомбардировки Северного Вьетнама. СССР это очень напрягло, и в Москве стали искать место, где можно спровоцировать конфликт низкой интенсивности, чтобы облегчить положение Северного Вьетнама.

Мир как шахматная доска?

Да. С точки зрения СССР, эти действия вполне логичны. Вы давите на нас там, а мы действуем здесь. Вам придется отвлечься, а мы наберем массу очков. Нам нужны победы, и это – победная стратегия. Не думаю, что СССР хотел войны, но он подлил масла в огонь, распространяя слухи о концентрации ЦАХАЛа на сирийской границе. Мол, Израиль готовится атаковать. Египетские самолеты совершили облет этой границы и установили, что никакой концентрации нет. Но, тем не менее, СССР сыграл значительную роль в разжигании конфликта.

Как вы уже отметили, вторая сверхдержава, США, на тот момент еще не союзник Израиля. Что представлял собой этот конфликт с точки зрения американцев?

Он был для них проблемой. Американцы увязли во Вьетнаме. Именно в 1967 году начались массовые антивоенные демонстрации. Год спустя, под общественным давлением, ушел в отставку президент Линдон Джонсон. Последнее, что им надо было – еще одна горячая точка. Но не будем забывать, что у США не было никаких обязательств перед Израилем. Разве что моральный долг, а это очень абстрактное понятие. Так что СССР могли много что выиграть, а США – много что проиграть.

На ваш взгляд, стал бы Израиль решать проблему “границ Освенцима”, если бы Египет не предоставил Casus belli?

Главным мотивом действий правительства было опасение утратить сдерживающий потенциал. Насер выгнал ООН с Синайского полуострова, перекрыл Тиранский пролив, выступал с воинственными заявлениями. Если бы Израиль оставил это без ответа, потенциал был бы утрачен.

То есть самостоятельно Израиль не стал бы инициировать войну?

Не стал бы. Интересно, что в апреле 1967 года израильская военная разведка пришла к выводу, что война с арабскими странами будет не раньше 1970 года.

Накануне Шестидневной войны у начальника генштаба Рабина произошел нервный срыв, а премьер-министр Эшколь запнулся в прямом эфире. С другой стороны, Моше Даян, назначенный министром обороны, проявил редкую самоуверенность. Имеют ли лидеры право на слабость или на заносчивость?

Назначение заносчивого Даяна министром успокоило общественность, которая была в панике. Запинка Эшколя была вызвана простудой и тем, что текст бы напечатан на машинке и содержал правку от руки. Это одиночный инцидент. Но Рабин во время войны не играл практически никакой роли. Он так и не пришел в себя.

Если обратиться к протоколам, то практически во все судьбоносные моменты войны (идет ли речь об Иерусалиме или Голанских высотах) Рабина нет. Доминантной фигурой войны был Даян. Он принимал все решения. А решение о завоевании Голан было принято им вопреки однозначному запрету правительства.

Через несколько часов после того, как правительство решило не атаковать Сирию, Даян звонит командующему северным округом Дадо (генерал-майору Давиду Элазару – прим.ред.), и, в обход премьер-министра и начальника генерального штаба дает приказ начать военные действия. За это его даже хотели отдать под суд. Но если победителей не судят, как отдать под суд национального героя?

А чем занимался Эшколь?

Он занимался в первую очередь вопросами внешней политики. И его роль была очень велика – особенно в том, что касается Иерусалима. Правительство Израиля, в том числе – религиозные министры, колебались, стоит ли освобождать Старый город, Стену плача. И если смотреть на это не через призму дня сегодняшнего, было чего опасаться.

Война была очень проблемной. Американцы от нее не в восторге, СССР выступает на стороне противника. Израиль в полном одиночестве. Война продолжается три дня, победа на этом этапе уже не подлежит сомнению. Положен конец иорданским обстрелам. Зачем завоевывать Старый город?

Там святыни всех мировых религий. Позволит ли христианский мир, чтобы евреи захватили Храм гроба Господня? Позволит ли мусульманский мир завоевать мечеть аль-Акса – третью по важности святыню ислама? Не окажемся ли мы в конфронтации со всем миром?

Сильнее всего против завоевания Старого города выступал МАФДАЛ. Хаим-Моше Шапиро. Религиозные партии изначально выступали против войны, но особенно – против завоевания Старого города.

Почему?

Они боялись, что ЦАХАЛ выйдет к Стене, протрубят в шофар, а потом Израилю придется уступить Старый город. И это станет слишком глубокой раной. Так что лучше остаться на горе Нево и не войти в Землю Обетованную.

Первым за освобождение Старого города выступил Менахем Бегин, вошедший накануне войны в правительство национального единства. На это Эшколь ему на идише ответил: “Толково придумано”. Мол, только этого нам не хватало.

Когда десантники Моты Гура занимают Масличную гору и смотрят на Старый город сверху вниз, Эшколь обращается с посланием к королю Хусейну – каналы связи продолжали действовать: “Мои солдаты окружили Старый город, но если вы согласитесь на немедленное прекращение огня, выгоните из Иордании египетских офицеров и согласитесь начать переговоры о мире с Израилем – ЦАХАЛ не войдет в Старый город”.

То есть впервые за две тысячи лет лидер еврейского государства может установить контроль над Старым городом, но готов отказаться от этого ради мира с арабским государством. Но Хусейн не отвечает – и всего за два часа ЦАХАЛ занимает Старый город.

Как действовал Бегин, впервые вошедший в правительство?

На мой взгляд, предельно ответственно. Он голосовал против завоевания Голанских высот. Там опасения были не в открытии третьего фронта – к этому времени военные действия на двух других фронтах практически завершились. Дело было в том, что сирийский режим был близок к СССР даже в большей степени, чем египетский. И правительство опасалось, что Советский Союз не станет сидеть сложа руки.

Это поколение было все в шрамах – Война за независимость, операция “Кадеш”, Холокост… И одним из главных его страхов был страх перед вмешательством СССР. Панический страх перед советской армией. Даже я, участник Ливанской войны, это помню. В 1982 году серьезно опасались советского вмешательства. На каком-то этапе был слух, что “русские пришли”, и я помню этот страх…

Кстати, в 1967 году опасения были оправданы. Советская эскадра вышла в море, и если бы война продлилась дольше шести дней…

Известно, что в 1968 году к берегам Израиля была направлена атомная подлодка с крылатыми ядерными ракетами, на случай, что Израиль пересечет “красную линию”…

А у армий есть тенденция их пересекать. В 1967 году был отдан приказ не выходить к Суэцкому каналу, но ЦАХАЛ к нему вышел – просто за счет наступательного порыва. С первого дня курса молодого бойца солдат учат атаковать. Так что мы вполне могли занять и Дамаск. С Бейрутом, кстати, так и произошло. Бегин, который сидел в советской тюрьме, очень боялся русских. Поэтому он был против захвата Голан.

Почему после освобождения Иерусалима слова Моты Гура “Храмовая гора в наших руках” так и осталась лозунгом, не наполнившись реальным содержанием?

Сама по себе эта фраза – результат двух тысячелетий галута. В наших руках, в руках Армии обороны Израиля. Это слова, которые еврейский народ мечтал услышать две тысячи лет.

Но сама-то Храмовая гора осталась в руках мусульман.

И да, и нет. Это было решение Даяна, возможно, не самое удачное. На Храмовой горе был поднят израильский флаг, но Даян приказывает его снять. Приходит главный военный раввин Шломо Горен и предлагает взорвать мечети на Храмовой горе – конечно, этого не сделали.

Даян и правительство вместе с ним пришли к выводу, что в святынях Иерусалима необходимо соблюдать статус-кво. Это касается не только Храмовой горы, но и Храма гроба Господня. К тому же Вакф 1967 года – не сегодняшний Вакф. Он склонил голову перед израильскими властями и не делал проблем. Израиль также признал особый статус Иордании – государства, которое было частью антиизраильской коалиции.

Каким образом освобождение превратилось – в глазах части общества – в оккупацию? Почему через 50 лет после завершения Шестидневной войны ее исход вызывает столь жаркую полемику?

Из-за палестинцев. Касательно Голанских высот таких споров нет. Там действует израильское законодательство, с 1981 года это суверенная территория Израиля. Контроль над Голанами не угрожает еврейскому характеру государства. Под нашим контролем находятся 2,5 миллиона палестинцев – и это после того, как в 2005 году мы вышли из сектора Газы. Иудея и Самария – родина еврейского народа, но международное сообщество признает эти территории оккупированными.

Насколько изменилось израильское общество в результате Шестидневной войны?

Начнем с израильской мощи. После этой войны и войны Судного дня арабские страны поняли, что с помощью конвенциональных военных средств Израиль не победить. С 1973 года мы не воевали против армий арабских стран. Это огромное достижение по сравнению с Войной за независимость, когда египетская армия остановилась только в 30 километрах от Тель-Авива, когда Иерусалим был в осаде. С военной угрозой было покончено.

Началось вытеснение СССР с Ближнего Востока, то, что называется Pax Americana. Стал возможным стратегический союз между нами и США. На сегодняшний день, пожалуй, ни с одной другой страной у США нет таких тесных отношений. Израиль получил военную помощь на сумму 40 миллиардов долларов.

Резолюция 242 Совета Безопасности ООН, установившая принцип “мир в обмен на территории”, позволила нам заключить мир с Египтом, а он, в свою очередь, привел к миру с Иорданией. Израиль получил возможность инвестировать средства в технологическое развитие, в инфраструктуру. Кардинальным образом изменились отношения между Израилем и еврейской диаспорой.

Я знаю, что в Риге в 1967 году латыши поздравляли евреев с победой.

Наиболее сильно Шестидневная война повлияла именно на советских евреев. Как говорят узники Сиона, именно победа дала им силы выступить против режима, что далеко не само собой разумеется. Освободительное движение советских евреев стало значительным фактором падения СССР и привело к репатриации миллиона евреев. Алия придала Израилю огромный импульс, но началом стал 1967 год.

Но война изменила и палестинцев. До нее о палестинцах никто не говорил. Конфликт, который был арабо-израильским, постепенно стал палестино-израильским. Одним из центральных вопросов визита президента США Дональда Трампа станет возобновление палестино-израильского мирного процесса. Но и визит Трампа, и палестинцы – результат Шестидневной войны.

Когда вы смотрите на то, что происходит сейчас в арабском мире, что лучше: Шарм аш-Шейх без мира или мир без Шарм аш-Шейха?

Даян сказал это, потому что считал контроль над Шарм аш-Шейхом залогом безопасности Израиля. Сейчас это звучит по-империалистически: мы не собираемся отказываться от завоеваний во имя мира. Но имел он в виду другое. Мир и безопасность неразрывно связаны. Ни одно правительство Израиля, будь оно правым или левым, не станет подписывать мирный договор, угрожающий безопасности государства. Никто не допустит возникновения в Иудее и Самарии независимой Палестины, которая станет новой Газой или оплотом “Исламского государства”.

Беседовал Павел Вигдорчик

Опубликовано 25.05.2017  01:24

פורסם 25/05/2017 01:24

 

День Независимости Израиля / יום העצמאות

דב גרונר – תמר ויעל

מרדכי אלקחי

יחיאל דרזנר 

אליעזר קשאני

אליהו בית צורי

אליהו חכים

משה ברזני

מאיר פיינשטיין

שלמה בן יוסף

אבשלום חביב

יעקב וייס

מאיר נקר

***

Взошедшие на эшафот Очерк жизни, борьбы и смерти двенадцати взошедших на эшафот борцов подполья «Эцель» и «Лехи»

ГРУНЕР, ЭЛКАХИ, ДРЕЗНЕР, КАШАНИ

23 апреля 1946 года в 7 часов утра в одном из цитрусовых садов Петах-Тиквы 40 членов «Иргун Цваи Леуми» выслушивали последние указания, связанные с операцией. Бойцы разделяются на четыре группы. Одна перережет шоссе у Бней-Брака, чтобы прекратить любое движение в Рамат-Ган с севера; вторая — прекратит движение с юга у кинотеатра «Рама»; третья — группа «грузчиков» из десяти человек с ответственным во главе и четвертая — четыре «задержанных араба» и «конвой» из шести «английских солдат».

Старшим в группе «грузчиков» был Дов Грунер, демобилизованный из еврейской бригады английской армии всего две недели тому назад. Он будет руководить погрузкой захваченного оружия и взрывом внутри здания полиции. Многие из бойцов впервые видели Грунера. Он ничем не выделялся: один из многих, простой солдат.

Первыми тронулись в путь «грузчики». Они выехали на автобусе, сошли недалеко от здания полиции и ожидали здесь сигнала от нападающих. Появление людей в рабочей одежде грузчиков ни у кого, конечно, не могло вызвать подозрений. Затем на военном грузовике прибыли «задержанные арабы» в сопровождении «англичан». Было почти 12.00 — час начала операции. В это время парень с английским автоматом «Стен» в руках преградил путь машине на углу шоссе и улицы Бялик в Рамат-Гане у кинотеатра «Рама». По его приказу машина развернулась и стала поперек дороги. В несколько минут образовалась «пробка»: десятки машин замерли в длинном ряду.

Так же был прегражден путь с севера у Бней-Брака. Кроме того, с обеих сторон шоссе было взорвано. Принятые меры исключали прибытие подкрепления с какой бы то ни было стороны. В то же время была проведена обманная отвлекающая операция. Ребята из «ЭЦеЛ» напали на железнодорожную станцию Тель-Авива, чтобы лишить полицейскую станцию Рамат-Гана поддержки соседей. Эта операция обошлась одним убитым и несколькими ранеными.

Военный грузовик остановился у входа в здание полиции. Из него выпрыгнул «английский сержант» и вошел в здание. Он сообщил дежурному, что привез четырех арабов, задержанных по подозрению в воровстве в военном лагере Тель-Литвинский. «Сержант» просит посадить «арабов» под арест до суда. Ордера на арест у него пока нет, но стоит ли заниматься пустячными формальностями? Кроме того, если дежурный желает, он может позвонить в Тель-Литвинский… После коротких переговоров с дежурным сержант кричит в сторону машины: «Эй, капрал Джонсон, веди прохвостов…» Подгоняемые пинками и затрещинами «арабы» вводятся в полицию. Их руки в наручниках, головы опущены. Арабский полицейский выстраивает их в ряд, но прежде, чем он успевает начать запись задержанных, они неожиданно выхватывают пистолеты:

— Руки вверх!

В мгновение ока часть нападающих бросается в правое крыло здания, другая — в левое. Немедленно прерываются телефонные провода, а один из «арабов» направляется к комнате радиста, чтобы предотвратить вызов подкрепления. И тут происходит непредвиденное. Перепуганный еврей-радист, увидев направленный на него «арабом» пистолет, вытолкнул «араба» из комнаты и запер дверь. Пока дверь высаживали, радист успел передать сообщение о нападении. Сообщение было принято в полицейском участке Петах-Тиквы, и офицер с полицейскими немедленно выехал на помощь.

Но никто из нападающих не подозревал об этом. Времени в обрез, надо спешить. После того, как полицейские обезоружены (один застрелен при попытке оказать сопротивление) и здание захвачено, в него входят «грузчики». Отсюда нападающие вместе с «грузчиками» направляются к складу оружия в одной из комнат северной башни полицейского форта. Дверь склада взорвана, оружие выносится во двор и укладывается в грузовики. Под жаркими лучами полуденного солнца пот струится с них градом. Дов Грунер подает пример: взвалив на плечи ящик с патронами, держа в руках две винтовки, он бегом бросается из склада к машине. Время не ждет. Все спешат, хотя никто не подозревает, что офицер с полицейскими, минуя заслон из автомобилей, пешком, по садам и задворкам приближаются к форту…

В самом начале операции произошло несчастье. Англичане с верхнего этажа форта открыли огонь по грузчикам во дворе у грузовика. От их пули пал Израиль Файнерман, который стоял на веранде одного из домов напротив участка и должен был в случае необходимости прикрывать товарищей из автомата. Теперь «грузчики» вынуждены были работать под непрерывным огнем. Многие, истекая кровью, продолжали грузить оружие. Шофер, который тоже был ранен, получил приказ вывезти машину на соседнюю улицу и ожидать там сигнала к отступлению.

Погрузка продолжалась под градом пуль. Раненые и обессиленные бойцы грузили оружие и боеприпасы, пока не закончили работу. Они не прекращали погрузку даже тогда, когда была замечена группа английских полицейских, приближавшаяся к форту.

Склад был опустошен за 20 минут. Взорвать башню уже не оставалось времени — все бросились к машине. Раненый шофер все время не выключал мотора: кто знает, хватит ли времени завести его снова?! Англичане приближались, их выстрелами были уже ранены несколько бойцов. Сигнал к отступлению уже был подан, но не все еще были в грузовике. Командир группы Яаков Злотник — «Нимрод» на бегу был ранен в голову, упал на колючую проволоку, и его бездыханное тело осталось висеть на ней.

Не оставалось уже никакой возможности подобрать еще одного раненого — Дова Грунера. Англичане совсем близко от машины: вернуться за Довом значит подвергнуть всех опасности. Машина срывается с места… Дов остается. Его челюсть разворочена несколькими пулями. Он падает без сознания в ров около колючей проволоки в северной стороне ограждения форта.

9 месяцев пролежал Дов Грунер в тюремной больнице, где перенес три тяжелые операции лица. 1 января 1947 года он предстал перед военным судом в Иерусалиме. На процессе присутствовали журналисты со всего мира. Страна Израиля была в центре внимания мировой прессы. Особенно много писала о борьбе еврейского подполья американская пресса. Лондонская комиссия, при помощи которой министр иностранных дел Англии Бевин пытался оправдаться за палестинский кризис, никого не интересовала. Время переговоров прошло, свист пуль и взрывы гранат заменили речи политиков. Молодежь, стрелявшая из засад и вступавшая в бой среди бела дня, приковала к себе всеобщее внимание. Политики, все еще искавшие «английских друзей», не могли с ней соревноваться. Еврейское подполье стало единственным серьезным представителем сионизма и выразителем его воли.

Потому не удивительно, что мир был намного больше заинтересован подробностями нападения на полицейский участок в Рамат-Гане, чем бесконечными переговорами с англичанами о выдаче разрешения на въезд в Палестину 4.000 евреев в месяц. Дов Грунер стал центром этой драмы лишь после вынесения ему смертного приговора. Майор Вильсон, командир шестой моторизованной дивизии английских парашютистов в Палестине писал в 1950 году — через два года после ухода англичан из страны:

«Из всех людей — англичан, арабов, евреев и других, действовавших в Палестине после войны мало кто удостоился такой известности, как еврей по имени Дов Грунер, член „ЭЦеЛ“ — „Иргун Цваи Леуми“, чье имя стало известно всему миру».

Грунер обвинялся по чрезвычайным законам военного времени в соответствии с параграфами 58-а и 58-б в стрельбе по полицейским и в намерении произвести взрыв с целью убийства лиц, находящихся на службе Его Величества. В начале процесса Дов зачитал заявление на иврит, в котором отрицал полномочия английского суда:

— Вам отлично известно, что захват этой страны и закрытие ее ворот, подобны непрекращающемуся кровавому покушению на жизнь миллионов мужчин, женщин и детей — детей моего народа. Но несмотря на это, а возможно, именно поэтому вы решили превратить страну в свою военную базу — в одну из своих многочисленных баз и отнять ее у народа, у которого кроме нее нет на свете клочка земли, и которая дана ему Господом и историей, и из поколения в поколение освящалась кровью его сынов.

Вы попрали договор, заключенный с нашим народом и народами мира. Поэтому ваша власть лишена законного основания, она держится силой и террором. А если власть лишена законного основания, то право граждан — даже их долг — бороться с ней и свергнуть ее. Еврейская молодежь будет бороться пока вы не покинете эту страну и не передадите ее законному владельцу — Еврейскому Народу. Знайте: нет силы, способной расторгнуть связь между Еврейским Народом и его единственной страной. И рука, пытающегося совершить это, будет отрублена, и проклятие на нем навеки веков.

Дов Грунер отказался принимать участие в ходе процесса и просил не переводить ему на иврит показаний свидетелей. Напрасно прокурор советовал Грунеру хотя бы потребовать выслушать свидетельство своего сослуживца по бригаде о более, чем пятилетней, безупречной службе обвиняемого в ее рядах и его участии в боях в Италии. Суд приговорил Грунера к смертной казни через повешение. Тотчас по прочтении приговора Грунер поднялся и громко произнес:

«Бе дам ва эш Еуда нафла, бе дам ва эш Еуда такум!» — «В крови и огне пала Иудея, из крови и огня она восстанет!»

Выслушав перевод этой фразы, судьи поспешно покинули зал заседаний.

Дов (Бела) Грунер родился 6 декабря 1912 года в венгерском городке Кишварда. Его отец был военным раввином и умер в России в лагере военнопленных. В 1926 году скончалась мать. Дов, оставшийся на попечении деда, учился в «хедере», носил «пейсы» и свято соблюдал традиции. До 18 лет он посещал «ешиву» и был одним из способнейших учеников. Затем Дов учился на инженера в Чехословакии, но не закончив учебы, в 1938 году после вторжения немцев переехал в Будапешт и работал техником на заводе электрического оборудования.

25 декабря 1939 года суденышко «Грейн» доставило по Дунаю из Будапешта в румынский порт Солина группу нелегальных еврейских эмигрантов, среди которых был и Дов Грунер. Еще несколько групп, организованных Бейтаром, уже ждали в Солине — и вместе они составляли весьма значительный «груз».

Лишь 1 февраля 1940 года вышло из Солина судно «Сакрия» с 2300 нелегальными иммигрантами. Босфор был пройден без помех, но как только судно покинуло турецкие территориальные воды к нему приблизился английский военный корабль и, сделав несколько предупредительных выстрелов, взял судно «на буксир» и отвел в Хайфу. 13 февраля судно бросило якорь в хайфском порту. Англичане переправили на берег старых и больных, а потом и бейтаристов, которых немедленно заключили в лагерь в Атлите.

6 месяцев просидел Дов Грунер в лагере. Бейтаристы немедленно организовали свой «кэн» — «гнездо» с лекциями и спортивными мероприятиями, с изучением и усовершенствованием языка иврит.

Здесь в лагере застигла бейтаристов страшная весть о кончине Рош Бейтара в далекой Америке. А через несколько дней, в начале августа, после трехдневной голодовки заключенных, нелегальные иммигранты были освобождены и разъехались по стране. Дов Грунер попал в Рош-Пина. Подразделение Бейтара в Рош-Пина жило под знаком траура по Владимиру Жаботинскому.

Здесь вступил Дов в «ЭЦеЛ». 21.2.1941 согласно приказу Бейтара мобилизовался в английскую армию, где прослужил до 28.3.1946 г. Но не прошло и 30 дней «демобилизационного отпуска», и Дов, который все еще считался английским солдатом, принимает участие в нападении на полицию в Рамат-Гане с целью захвата оружия для «ЭЦеЛ».

Но еще перед этим, за две недели до ареста, Дов принимает участие в другой операции «Иргуна» в Натании. В полдень машина с «англичанами» подъезжает к военному лагерю, офицер предъявляет часовому документы, ворота раскрываются. Несколько пистолетов направлено на часового, он молча поднимает руки и становится лицом к стене. «Грузчики» спускаются в склад оружия и за несколько минут перетаскивают содержимое в машину. Ничто не нарушает спокойствия лагеря. Машина отъезжает. Через несколько минут, сидящие в ней, уже издалека слышат сигнал тревоги и выстрелы в лагере. Эта последняя удачная операция, в которой участвовал Дов, перед арестом.

105 дней прожил Дов под сенью виселицы, не склонив головы, смеясь смерти в лицо. Даже самые заклятые враги Сиона не могли скрыть своего восхищения мужеством «террориста».

26 января 1947 года — за два дня перед казнью — людьми ЭЦеЛа в Иерусалиме был похищен из своей квартиры бывший офицер английской разведки майор Колинс, а на следующий день — из зала суда в Тель-Авиве был уведен председатель окружного суда Ральф Виндхам. Английская полиция и армия провели тщательные обыски в обоих городах, но заложников обнаружить не удалось. В тот же день Верховный Комиссар Алан Канинграм пригласил к себе официальных представителей еврейских учреждений и предупредил их, что, если в течение 48 часов заложники не будут возвращены, власти заменят гражданскую администрацию военной, иными словами парализуют всю жизнь в еврейской «черте оседлости» в стране — районы Тель-Авива, Рамат-Гана, Петах-Тиквы. Напрасно члены делегации уверяли Верховного Комиссара, что они бессильны и требование обращено не по адресу, что они тоже осуждают похищение, но не имеют никакого влияния на ЭЦеЛ. В конце концов от имени официальных учреждений еврейского населения Палестины Иргуну был отправлен ультиматум освободить заложников до 6 часов вечера того же дня — в противном случае «Хагана» начнет братоубийственную войну и не остановится ни перед чем.

Командование ЭЦеЛ, политическим принципом которого было непринятие ультиматумов, не испугалось, разумеется, и на этот раз. Кто-то должен был отступить, и этим кем-то оказался «сам» генерал-антисемит Баркер. Вечером того же дня радио «Кол Иерушалаим» сообщило о том, что исполнение приговора над Довом Грунером откладывается, до рассмотрения его обжалования королевским советом в Лондоне. Это была ложь, Дов не посылал никакого обжалования, но английские власти должны были найти какое-то объяснение своей уступке — нельзя же было рисковать престижем: что скажут и сделают в других частях Британской Империи?

Только по истечении ультиматума англичан и Сохнута и в ответ на отсрочку исполнения приговора на неопределенный срок ЭЦеЛ освободил заложников. Этот шаг создал благоприятную психологическую обстановку для окончательной отмены смертного приговора.

Из своей тюремной камеры Дов Грунер пишет письмо командиру «Иргун Цваи Леуми» Менахему Бегину.

«Командир.

Я благодарю Вас от всего сердца за моральную поддержку, которую Вы мне оказали в эти роковые дни. Вы можете быть уверены, что что бы ни случилось, я буду помнить наше учение, учение о „величии, благородстве и твердости“, и не уроню достоинства еврейского борца. Разумеется, я хочу жить. Кто этого не хочет? Но если я сожалею о том, что жизнь кончена, то лишь потому, что я слишком мало сделал.

У еврейства много путей. Один — путь „еврейчиков“ — путь отказа от традиций и национализма, т. е. путь самоубийства Еврейского Народа. Другой — путь слепой веры в переговоры, как будто существование народа подобно торговой сделке. Путь, полный уступок и отказов, который ведет назад в рабство. Мы должны всегда помнить, что и в Варшавском гетто было 300.000 евреев. Единственно правильный путь — это путь ЭЦеЛ, который не отрицает политических усилий, разумеется, без уступки пяди нашей страны, ибо она наша целиком; но если эти усилия не приносят желаемых результатов, готов любыми средствами бороться за нашу страну и свободу, которые одни и являются залогом существования нашего народа. Упорство и готовность к борьбе — вот наш путь — даже если он иногда и ведет на эшафот, ибо только кровью можно освободить страну.

Я пишу эти строки за 48 часов перед казнью — в эти часы не лгут. Я клянусь, что если бы мне был предоставлен выбор начать все сначала, я снова пошел бы тем же путем, не считаясь с возможными последствиями.

Ваш верный солдат Дов».

На этот раз дело Грунера нарушило спокойствие не только в Палестине, но и в столицах Европы и Америки — и прежде всего в Лондоне. В столице Англии усиливались требования уйти из Палестины пока не поздно. Похищение Колинса и судьи Виндхама повергло в ужас английские власти в Палестине. Семьи чиновников гражданской администрации были отправлены в Англию, а сами чиновники были поселены в специальных «районах безопасности», обнесенных рядами колючей проволоки. Это было предвестие ухода англичан, наступившего через год.

Министр колоний Криц-Джонс заявил в английском парламенте: «Я предупреждаю евреев Палестины и всех тех, кто смирился с такой жестокостью (похищение заложников), что последнее развитие событий неизбежно приведет к введению строгого военного режима во всей стране — со всеми вытекающими последствиями».

Эта очередная угроза, к которым уже привыкла даже сама Англия, была явным проявлением бессилия. По требованию оппозиции во главе с Черчиллем 31 января в парламенте состоялись прения по вопросу «Еврейский террор», центральной темой которых было дело Грунера.

В своей речи Черчилль обвинил английское правительство в слабости, в уступках угрозам террористов, в нарушении законов. Черчилль подчеркнул, что Дов Грунер не обжаловал приговора, что его заставили подписать обжалование — заставило давление со стороны Еврейского Агентства. Сообщив, что Дов уже отменил свою подпись под обжалованием, лидер оппозиции требовал приведения приговора в исполнение.

Мужество Дова Грунера вызывало симпатии даже у враждебной английской прессы. В лондонской газете «Дейли экспресс», принадлежавшей ближайшему другу Уинстона Черчилля лорду Бивербруку, появилась статья Пауля Холта «Рядовой», посвященная Дову Грунеру. Холт писал:

«Грунер хочет умереть. Люди, принимающие такое решение, получают тем самым страшное оружие, способное спасти или уничтожить мир. Он отказывается обжаловать смертный приговор перед Королевским Советом, ибо не признает законности британской оккупации. Своей смертью он хочет доказать жестокость английских оккупантов. Евреи будут с гордостью повторять его имя. Прежде, чем Грунер умрет, Британия вынуждена будет сообщить евреям дату своего ухода из Палестины».

Среди потока протестов, статей и воззваний спокойным и непреклонным оставался Дов Грунер. Ничто и никто не могли поколебать его в решимости не просить милости оккупанта. Представители различных кругов еврейства Палестины, всех его слоев, бомбардировали английские власти просьбами о помиловании Дова. Организация еврейских солдат США — ветеранов Второй мировой войны — обращаются с такой же просьбой к английскому правительству. Подобные же телеграммы поступают от различных организаций и общественных деятелей. За просьбой о помощи обращаются также и к французскому правительству. Газеты используют каждую возможность смягчить Верховного Комиссара или уговорить Дова подписать просьбу о помиловании. У Стены Плача происходят молебны о спасении пленного еврейского бойца.

ТРОЕ

До 10 февраля Дов был один в камере смертников. С этого дня к нему присоединяются еще трое — участники «ночи розог» — Иехиель Дрезнер, Элиезер Кашани и Мордехай Элкахи. Теперь они сидят по двое в каждой камере. Грунер и Дрезнер в одной, Кашани и Элкахи в камере напротив. Через решетчатые двери они видят друг друга днем и ночью (электричество в камере смертников не выключается), их сближают общая участь и идеалы. Судьба четверых зависит от исхода борьбы, развернувшейся вокруг приговоров, и прежде всего от того, подаст ли Дов прошение о помиловании.

Дело «ночи наказания розгами» началось арестом двух бойцов ЭЦеЛ Беньямина Кимхи и Иеуды Каца после нападения на «Оттоманский банк» в Яффо. Оба были приговорены к заключению и, согласно обычаю по отношению к малолетним арестованным, — к наказанию розгами.

Выпущенная Иргуном листовка — на иврит и английском — гласила:

«Предупреждение!

Еврейский солдат, попавший в плен к врагу, „приговорен судом“ английской оккупационной армии к порке розгами.

Мы предостерегаем оккупантов от приведения этого унизительного приговора в исполнение.

В противном случае к тому же наказанию будут приговорены английские офицеры. Любой из них сможет быть подвергнут 18 ударам розгами.

Национальная Военная Организация в Стране Израиля».

Соображения «престижа» заставили англичан привести приговор в исполнение по отношению к юному Беньямину Кимхи. В ответ 29 декабря 1946 года в ночь «наказания розгами», бойцы Иргуна схватили и выпороли майора и трех сержантов одновременно в трех местах: Натании, Тель-Авиве и Ришон-Леционе.

Назавтра известие о порке англичан, достигнув Лондона, заставило многих устыдиться. В парламенте произносили гневные речи, молодчики фашиствующего сэра Мосли подожгли синагогу в Лондоне, а мир смеялся над незадачливыми угнетателями.

В эту ночь 29 декабря была арестована группа членов ЭЦеЛ, которая должна была провести порку офицеров в районе Петах-Тиква.

Члены группы, состоявшей из Иехиеля Дрезнера, Авраама Мизрахи, Элиезера Кашани, Мордехая Элкахи и Хаима Голубовского, вооруженные автоматом и тремя пистолетами, весь вечер проездили на угнанной машине в безрезультатных поисках английских офицеров.

Они наткнулись на заслон из колючей проволоки, из-за которого был открыт огонь. Авраам Мизрахи был тяжело ранен. Машину моментально окружили вооруженные до зубов англичане, принявшиеся прикладами винтовок и рукоятками пистолетов избивать попавших в плен еврейских бойцов. Арестованных бросили в бронемашину и с этого момента без перерыва их избивали и над ними издевались в течение двух суток. Только один из них «избавился» от мучений — Авраам Мизрахи — который скончался от раны. В лагере парашютистов, куда доставили арестованных, их подвергли зверскому избиению, в котором принимало участие множество солдат, сопровождавших свою кровавую «игру» криками «Хайль Гитлер!». С истязаемых сорвали одежду и остригли головы, поливали их покрытые кровоточащими ранами тела холодной водой, а на следующий день заставили ногтями сдирать засохшую на стенах и досках пола кровь.

Через два дня их перевели в тюрьму в Иерусалиме. Их посещает адвокат, которому они рассказывают о пережитых пытках, и издевательствах. Сам их вид — опухшие от побоев лица, на которых не видно глаз, свидетельствует ярче всяких слов. У арестованных только две просьбы: сообщить об их судьбе семьям и заклеймить позором зверства истязателей.

5 января 1947 года в различные инстанции было подано письмо протеста с описанием пыток, которым подверглись арестованные, и с требованием создать следственную комиссию для наказания виновных. 27 января один из секретарей генерала Баркера ответил адвокату письмом, в котором отрицал все выдвинутые против английских солдат обвинения.

И все же из «ночи розог» англичане сделали соответствующие выводы: 22 января была опубликована поправка к закону о военно-полевых судах, разрешающая им присуждать к розгам лишь обвиняемых младше 16 лет (до этого закон разрешал порку до 18 лет). Товарищ Беньямина Кимхи Иеуда Кац не подвергся экзекуции. Английский судья сказал ему: «Твое счастье, собака: слишком молод для виселицы, слишком взрослый для плетки».

Четверым заключенным оказали первую помощь в тюремной больнице, а вскоре их навестили родные. Всех, кроме Иехиеля Дрезнера, который до конца скрывал свое настоящее имя, чтобы не подвергнуть опасности членов семьи и был похоронен под чужим именем Дова Розенбаума.

 

Иехиель родился во Львове в 1923 году. В 1934 году семья Дрезнер переехала в Израиль и поселилась в Иерусалиме. Здесь, в Иерусалиме, в стенах школы пришлось мальчику впервые выдержать борьбу взглядов и мировоззрений. В 13 лет Иехиель вступил в Бейтар и получил в нем национальное воспитание. И тут он неожиданно столкнулся с сопротивлением со стороны школы. За принадлежность к молодежному движению Жаботинского, преследовали. Директор школы не может примириться с тем, чтобы «души его учеников отравлялись присутствием убийц…». В то время кровавый навет против последователей Жаботинского в убийстве руководителя политического отдела исполкома Всемирного Еврейского Конгресса Хаима Арлозорова (1933), навет, призванный служить интересам политических противников Рош Бейтара в их клеветнической компании против талантливейшего оратора и публициста сионизма Аба Ахи-Меира, еще витал в воздухе, хотя обвиняемые уже были оправданы. Но никакие угрозы и уговоры не повлияли на Иехиеля Дрезнера: он остался в рядах Бейтара. Во время погромов 1936 года в Иерусалиме тринадцатилетний Иехиель принимает участие в патрулировании ночных улиц еврейского квартала. В своем дневнике, на странице, обведенной траурной рамкой, 15-летний Иехиель записывает: «29 июня 1938 года. На виселице в Ако умерщвлен английским правительством герой Шломо бен-Иосеф. Его кровь взывает к нам — Отмщения! Похоронен в тот же день в Рош-Пина».

В 1940 году Иехиель работает в Натании шлифовщиком алмазов и здесь вступает в Иргун — ЭЦеЛ. Ночью 31 марта 1941 года, через неделю после свадьбы, был арестован брат Иехиеля — Цви. В октябре он был выслан в Судан, а оттуда в Кению. Через три месяца после этого английская охранка начала поиски Иехиеля, который был в то время членом разведки ЭЦеЛа. С тех пор в доме родителей, которые переехали в Тель-Авив, часто производились обыски.

Осенью 1944 года Иехиель покидает Тель-Авив, меняет имя и отправляется в местечко Шуни, где служит заместителем командира курса боевой подготовки членов Иргуна. Отсюда он посылается в отделение Иргуна в Хедере и проводит здесь почти год. Здесь он принимает псевдоним Дов Розенбаум, который и остается за ним до конца. Ради алиби он работает «столяром» в одном из английских военных лагерей. Эту работу он получил через «Гистадрут» — профсоюзную организацию. Дов Розенбаум преданный подписчик гистадрутовской газеты «Давар», ходит в синей блузе горячего сторонника рабочего движения и находит моральное удовлетворение в усердном труде.

Так проходил месяц за месяцем, пока его деятельность не стала вызывать подозрения сыщиков — на этот раз не английских, а еврейских. Это был период «Сезона» — период преследования и похищений членов ЭЦеЛ членами «Хагана». Чудом спасся Иехиель от рук усердствующих еврейских преследователей. Однажды по дороге в Хедеру около шедшего пешком Иехиеля затормозила машина и еврейский парень, сидевший за рулем, предложил подвезти. Ничего не подозревавший Иехиель с благодарностью сел в машину. Машина рванулась, и шофер прибавляя газу, погнал ее с бешеной скоростью. В сердце Иехиеля закралось подозрение: остановить пешехода и подобрать его у водителя было время, и вдруг — такая спешка. Иехиель просит сбавить скорость, но водитель не обращает внимания. Иехиелю вспоминается его товарищ Шмуель, который вернулся после похищения с выбитыми зубами. Не сбавляя скорости приближается машина к повороту на Хедеру, но вместо того, чтобы свернуть в город, шофер поворачивает на боковую дорогу. Быстро сунув руку в карман, делая вид, что держит там пистолет, Иехиель другой открывает дверцу машины и прыгает на дорогу. Его тело ударяется о землю, он ползет с дороги и прячется в зарослях кактуса. Не замедляя хода, машина скрывается за поворотом, но через некоторое время возвращается в сопровождении еще одной. Из нее выходят несколько юношей и начинают искать «жертву автомобильной катастрофы». В наступившей темноте тщетно шарят фонари сыщиков — добыча ускользнула из рук. Наутро Иехиель добирается до Хедеры. Но оставаться здесь уже опасно, и через несколько дней он перебирается в Тель-Авив. Здесь он играет важную роль в следственном отделе разведки ЭЦеЛ — «Делек», а затем переводится в ударные отряды в качестве командира подразделения. В «нормальной» жизни он слесарь в частной мастерской, которая изготовляет также оружие для Иргуна. Расположение мастерской не оставляет желать лучшего — в одном доме с коммунистическим клубом.

Иехиель-Дов принял участие в операции Иргуна по уничтожению английских самолетов на аэродроме Лод 27 февраля 1946 года, которая была проведена в рамках «Движения сопротивления» — короткого периода сотрудничества между ЭЦеЛ, ЛеХИ и Хагана. В ту ночь подразделения ЭЦеЛ напали на аэродром в Лоде (командир Гидеон — Амихай Паглин), а подразделение ЛеХИ (во главе с «Довом Блондином») — на аэродром в Кфар Сиркин. Группа Шимшона — Дова Коэна из 30 человек (в которой был Иехиель Дрезнер) успешно выполнила задание. Вся операция проходила под проливным дождем. Подход к аэродрому, нападение и отступление продолжались 10 часов и потребовали огромной выдержки и силы. Во время нападения на полицию в Рамат-Гане (после которого был схвачен Дов Грунер) Иехиель участвовал в «спасательных операциях». Он вывез из больницы доставленного туда раненым Иошуа Себена (Поп) и, прорвав кольцо оцепления Рамат-Гана, спас товарища. Иехиель принимал участие в нападении на вокзал в Ашдоде 2 апреля 1946 года и многих других операциях. Последней перед «ночью розог» было испытание новой электрической мины, которую доставил партизан из России.

 

Элиезер Кашани, сидящий в камере смертников вместе с Мордехаем Элкахи, родился в Петах-Тикве в 1924 году. Дед его прибыл в Палестину из Иранского города Кашан (по имени этого города и сменил отец Элиезера свою слишком распространенную фамилию Мизрахи на Кашани). Элиезер рос здоровым, стройным юношей, веселого и спокойного нрава, был любим товарищами. Он был членом молодежной спортивной организации «Юный Маккаби». Он не был воспитанником Бейтара и в Иргун Цваи Леуми пришел естественным путем патриота и честного человека.

Это было в период преследования Иргуна. Бен-Гурион издал приказ: выгонять членов ЭЦеЛ с работы, не укрывать их, не поддаваться на их угрозы и сотрудничать с британской полицией. Руководители «Юного Маккаби» в Петах-Тиква также решили провести «чистку» в своих рядах. На собрании было объявлено, что все члены ЭЦеЛ должны покинуть «Маккаби». И тут скромный и молчаливый Элиезер неожиданно встал и заявил: «Это же просто донос!» Все были поражены: что случилось с этим спокойным парнем? Наверно, он и сам террорист! Элиезер и еще несколько юношей были исключены из «Маккаби».

Это был первый урок, приблизивший Элиезера к подполью. Изгнание товарищей за их национальные и политические взгляды глубоко ранило его. Он должен быть на стороне преследуемых. Но он еще не вступает в ЭЦеЛ.

5 сентября 1944 года Элиезер был схвачен англичанами, устроившими облаву на еврейскую молодежь в Петах-Тикве, известной как гнездо «террористов». Всех задержанных (несколько сот) разделили на группы: «известные террористы», «подозрительные», просто юноши и т. д. Элиезера допрашивал английский офицер Уилкин (позже казненный членами ЛеХИ в Иерусалиме). Увидев молодого и широкоплечего брюнета со смеющимися глазами, Уилкин спросил:

— Бейтарист?

— Нет.

— Как же так? Такой парень — и не предан Родине? Неужели не состоял ни в какой молодежной организации?

— Я был членом «Юный Маккаби».

— Неужели ты не мечтаешь о Еврейском Государстве по обе стороны Иордана. (Дикий смех.)

— И это еще будет.

— В Латрун его.

И Элиезер был заключен в лагерь в Латруне. 19 октября 1944 года 251 заключенных из Латруна были вывезены из страны «по соображениям безопасности». Операция была проведена без предупреждения: арестованных вывели из бараков, посадили в машины, доставили в аэропорт и отправили в Эритрею, в Эфиопию. Среди тех, кто на следующий день прибыл в Асмару, был и Элиезер Кашани. В лагере в Судане (куда позднее переводят заключенные) Элиезер вступает в ряды ЭЦеЛ.

Высылка в африканские лагеря была новой мерой наказания, впервые примененной англичанами и вызвавшей многочисленные протесты. Власти пошли на уступки и перевели обратно в Палестину 18 ни в чем не повинных юношей, из числа высланных. Среди освобожденных был и Элиезер, в непричастности которого к ЭЦеЛ англичане наконец (теперь уже с опозданием) поверили.

Теперь Элиезер занимается всем тем, чем должен заниматься новичок ЭЦеЛ: расклеивает листовки, переправляет оружие, слушает лекции. Из-за своего участия в ЭЦеЛ он оставляет любимую девушку: он не хочет обманывать, а сказать правду — нельзя — значит, надо расстаться.

Элиезера арестовывают снова в тот краткий период, который вошел в историю как «Движение сопротивления». Вместе с сотнями других юношей он помогал местным жителям строить ограждения вокруг кибуцов Шфаим и Ришпон для пассивного сопротивления повальным обыскам английской армии. Он арестовывается на короткое время и в числе многих других вскоре освобождается.

Теперь он вынужден каждый день отмечаться в полиции. Такие поднадзорные, как он, были первыми кандидатами на арест при малейшем беспокойстве в стране. После взрыва ЭЦеЛем в июле 1946 года гостиницы «Царь Давид» в Иерусалиме Элиезер Кашани снова заключается — на этот раз всего на 16 дней — в Латрун. После освобождения Элиезер стал посещать курсы командиров Иргуна, но не кончил их. В «ночь розог» 29 декабря 1946 года он вышел отомстить за поругание чести Израиля и больше не вернулся.

 

Его товарищ по камере смертников Мордехай Элкахи также родился в Петах-Тикве в семье выходцев из Турции, был чемпионом страны по плаванию 1941 года и вступил в Иргун — в конце 1943 года.

Одна из первых его операций — в августе 1944 года — была связана с нападением на полицию Абу-Кабира. С несколькими товарищами он захватывает сторожевой пост на железной дороге недалеко от полиции и перекрывает завалом единственный путь, по которому может подоспеть помощь англичанам. Первый бой, в котором принял участие Мордехай, было нападение на полицейский участок в Калькилии с еще 30 бойцами под командованием Шимшона — Нико Германта. Нападение проводилось в рамках согласованных атак на английские форты в стране — так называемые «Станции Тайгарта», которые были предприняты в этот день, на исходе праздника «Иом Кипур» одновременно в нескольких местах. Группа Германта опоздала на два часа, и, когда бойцы приблизились к зданию полиции, англичане, предупрежденные о нападениях на другие форты, уже ждали их. Саперы, приблизившиеся к воротам форта, были встречены огнем. Многие были ранены. Продолжать открытый бой с засевшим за стенами форта вооруженным до зубов врагом не имело смысла, и группа Нико Германта отступила. Тут и проявил Мордехай Элкахи мужество и преданность товарищам: под светом прожекторов и градом пуль он вытаскивал раненых бойцов.

В мае 1945 года Мордехай принимает участие во взрывах телеграфных столбов, в октябре — в вывозе оружия из английского военного лагеря в Рош-Пина, где бойцы Иргуна в английских униформах с поддельными документами среди бела дня спокойно вывезли машину с оружием. В декабре он участвовал в нападении на военный лагерь в Тель-Авиве. Нападение было молниеносным и неожиданным. В апреле 1945 Мордехай в одной группе с Довом Грунером участвует в нападении на санаторий для английских солдат в Натании и полицейский участок в Рамат-Гане.

С тех пор Мордехай участвовал во многих операциях. Закладка мин около аэродромов или на железнодорожных путях стала будничным занятием. Мечта Мордехая бороться с врагом стала явью. Действительность была намного прозаичней мечты, она была жестокой — со страданиями, кровью и опасностями, поджидавшими на каждом шагу. Операция, казавшаяся такой простой, окончилась трагично в ту «ночь розог», когда Мордехай вел джип с четырьмя товарищами в поисках англичан. Это было его последнее боевое задание.

Раны четырех арестованных заживали, опухоли прошли и только синяки еще свидетельствовали о перенесенных побоях. Англичане спешат провести расправу, но прокурору никак не удается закончить следствие: арестованные не соглашаются давать показания. Наконец установлены фамилии, возраст и профессии обвиняемых: Дов Розенбаум, инженер (ошибка полиции — Иехиель Дрезнер не был инженером), 24 года; Хаим Голубский, шлифовщик алмазов, 17 лет (из-за противоречий в различных документах возраст был установлен путем рентгеновского исследования, и несовершенолетие спасло Хаиму жизнь); Элиезер Кашани, шлифовщик алмазов, 23 года; Мордехай Элкахи, шофер такси, 21 год.

Четверо обвиняются в хранении оружия, приспособлений, способных нанести тяжелые телесные повреждения, и двух плетей.

10 февраля 1947 года в военном суде Иерусалима начался процесс над четырьмя «террористами». Обвиняемые не принимали участия в дебатах, не отвечали на вопросы и не реагировали на предъявленные обвинения: бойцы подполья не принимают участия в подобных спектаклях. Суд длится всего один день. И только в конце процесса двое обвиняемых — Иехиель Дрезнер и Хаим Голубский — выступили с короткими заявлениями, в которых отрицали право английских оккупантов судить еврейских бойцов, попавших в плен, и описывали издевательства, побои и унижения, которым подвергают пленных солдафоны армии Его Величества. После короткого совещания судьи объявляют приговор: трое — Иехиель, Элиезер и Мордехай — приговариваются к смертной казни через повешение: четвертый — Хаим Голубский — к пожизненному тюремному заключению. В ответ на приговор четыре обвиняемых запели национальный гимн «Атиква».

Приговор требовал утверждения командующего британскими войсками в Палестине генерала Евелина Баркера. Срок его полномочий истекал через два дня, и генерал с нетерпением ожидал того момента, когда сможет покинуть эту Святую Землю, превратившуюся для англичан в пылающий вулкан. «Террористы» преследуют генерала днем и ночью. ЭЦеЛ и ЛеХИ пытались совместными силами совершить покушение на генерала. Генерал Баркер уже давно добивается перевода, и вот наконец получено разрешение. Но прежде, чем покинуть эту неблагодарную страну, генерал должен кое-что сделать: удовольствие утвердить смертный приговор трем «террористам» он не оставит своему приемнику. Он требует, чтобы ему немедленно доставили приговор, и, не дожидаясь положенных 48 часов, утром 12 февраля утверждает смертный приговор, вынесенный военно-полевым судом, и в тот же день после полудня, без прощальной церемонии, без почетного караула тайно, как вор, покидает страну.

Вечером радио «Коль Иерушалаим» передало сообщение об утверждении приговора. В адрес командующего английскими вооруженными силами в Палестине от различных учреждений, общественных деятелей и частных лиц стали поступать просьбы о помиловании трех юношей, и только сами приговоренные отказывались просить помилования. В письме, переправленном из тюрьмы командованию ЭЦеЛ для опубликования в печати они пишут:

«К учреждениям и газетам.

Мы хотели бы ответить на статьи, напечатанные в „Давар“ и „Гаарец“. Эти газеты (других мы не видим) осуждают приведение в исполнение смертных приговоров доносчикам. И, очевидно, с целью переубедить подпольные организации, используют нас — приговоренных к смерти. Их аргументация — когда боец, боровшийся в подполье за освобождение народа, приговаривается к смерти, все еврейские учреждения требуют помилования, а просить помилования за доносчика не у кого. Поэтому мы решили обратиться к вам, руководители еврейских учреждений. Когда наконец вы освободитесь от груза диаспоры? Неужели вы не понимаете, что ваши просьбы о помиловании унижают вас самих и честь всего народа? Ведь это же галутовское пресмыкание перед властью. Мы — пленные, и требуем относиться к нам, как к пленным. Если вы можете этого требовать (не умолять, а требовать) — требуйте, если же нет, то наберите в рот воды и не унижайте чести народа. Мы в руках врагов. Мы не можем оказать сопротивления, и они могут делать с нами все, что хотят, — до определенного предела: нашего духа им не сломить. Мы сможем умереть с честью, как подобает евреям.

А по поводу доносчиков мы напомним вам об этике наших предков: „Да не будет надежды доносчикам…“

Приговоренные к смерти в Иерусалимской тюрьме».

Трое приговоренных решительно отказались просить помилования. Теперь их судьба зависела от судьбы Дова Грунера, ибо исход его дела, вокруг которого развернулась широкая кампания в мировой прессе, должен был послужить пробным камнем.

Между тем волнение все больше охватывало еврейское население. После обстрела «Клуба Гольдштейна» англичане ввели военное положение в наиболее густо населенных «еврейских» районах страны. 250.000 евреев были полностью изолированы от внешнего мира. В этой операции участвовали 20.000 солдат. Результат был довольно неожиданным для англичан: угроза ввода военного положения, превратившись в действительность, потеряла все свое сдерживающее и устрашающее влияние — действительность не была такой мрачной, как представлялась. Новое положение лишний раз подтвердило беспомощность англичан. В результате этой акции было задержано всего 25 известных борцов подполья и 50 подозрительных. В условиях осады ЭЦеЛ и ЛеХИ не только не прекратили борьбы, но, наоборот, активизировали свою деятельность, чтобы доказать англичанам, что на еврейского борца не влияют угрозы.

У жителей Страны Израиля были по существу отняты все гражданские права: можно арестовать любого из них, провести в его доме внезапный обыск, изгнать из страны, отправить в ссылку, лишить права вернуться в страну. 17 марта 1947 года в день отмены военного положения в стране в камеру смертников к Кашани и Элкахи ввели еще одного приговоренного к виселице — Моше Барзани. 26 марта Дову Грунеру было объявлено, что королевский Совет не находит возможным смягчить приговор. Дов принял это сообщение с невозмутимым спокойствием.

Выдающиеся политические деятели и международные организации все еще продолжают обращаться к английскому правительству с просьбой о помиловании. Даже политические противники Дова из среды еврейских организаций Палестины — как исполком профсоюзного объединения Гистадрута — присоединяются к этому хору. Верховный Комиссар и командующий английскими войсками в Палестине, не желая вмешиваться в сферы «высокой политики», куда перешло теперь дело Грунера, выезжают на совещание в Лондон — пусть решают в резиденции премьера.

Между тем в камерах смертников прибавилось еще двое — Файнштейн и Азулай (который избежал, в конце концов, смертной казни). 14 апреля 1947 года рано утром в сопровождении усиленного конвоя Грунер, Элкахи, Дрезнер и Кашани переводятся из иерусалимской тюрьмы в крепость Акко. Их сопровождают отряды моторизованной пехоты.

Причина перевода была ясна: в арабском городе Акко бойцам подполья намного труднее совершить попытку освободить приговоренных товарищей.

О переводе заключенных в Акко не сообщили никому: операция была проведена внезапно и в полной тайне. В этот день ЭЦеЛ собирался похитить осужденных из иерусалимской тюрьмы. Согласно плану далеко от Иерусалима в Петах-Тикве должна была быть похищена бронемашина полиции и на ней через несколько часов в тюремную ворота должны были въехать шофер, «двое полицейских» и «осужденный араб». Это должно было произойти между 3.30 и 4.00 после полудня — время прогулки четырех смертников. Закованные в кандалы осужденные, должны были как можно быстрее добежать до машины. Нужно было «убрать» двух охранников у ворот и пулеметчиков на вышке и отступить. Заключенные знали о плане и ждали лишь сообщения о дне операции. 14 апреля, когда адвокат Крицман прибыл в тюрьму, чтобы сообщить им, что они должны быть готовы сегодня, Грунера и его товарищей уже не было в Иерусалиме. В последнюю минуту перед похищением полицейской машины в Петах-Тикве Крицману по телефону удалось сообщить о случившемся. Попытка спасти осужденных не удалась.

Как только стало известно о переводе заключенных в Акко, начались попытки выяснить его причины. Англичане успокаивали — дата казни еще не установлена; традиционный день казни — вторник — уже миновал, верховному раввину Палестины Герцогу будет сообщено о казни за 24 часа, чтобы он мог исповедать приговоренных… Даже заключенные тюрьмы Акко — бойцы ЭЦеЛ и ЛеХИ — которые переговаривались во время прогулки с четырьмя смертниками через стену, разделявшую их, верили, что до дня казни еще далеко. Член ЛеХИ Мататияу Шмулевич, которому удалось через стену обменяться с Довом несколькими словами, рассказывает, что Грунер сказал: «Нас собираются повесить». Но никто из заключенных не принял этого сообщения всерьез. Заключенные, которые всегда чувствуют опасность и немедленно узнают о каждом подозрительном происшествии в тюрьме, на этот раз не подозревали о надвигающемся несчастьи: ведь мешок с песком взвешивают за 24 часа перед казнью, которую проводят во вторник — но вторник прошел, а мешка не взвешивали.

В тот же вечер, во вторник 15 апреля 1947 года, заключенные в цитадели в Акко легли спать как обычно, не подозревая, что в эту ночь совершится ужасное злодейство. Наутро надзиратели долго не открывали камеры — это вызвало подозрения. И лишь спустя некоторое время стало известно, что в эту ночь четверо взошли на эшафот. Дов, Иехиель, Элиезер и Мордехай проделали свой последний путь в крепости Акко, в которой в это время безмятежным сном спали сотни их товарищей — заключенных… Даже пение «Атиквы» в камере с виселицей не донеслось до спящих.

В 7 часов утра 16 апреля 1947 года дрожащий голос диктора донес до евреев Палестины страшную весть. Британские власти были до того напуганы, что лишь после казни опубликовали поправки к закону о военном положении, принятые накануне казни, согласно которым смертный приговор, вынесенный военным судом, не подлежит обжалованию и может приводиться в исполнение не только в 8 часов утра во вторник над не более, чем 3 приговоренными, но в любое время и над неограниченным количеством осужденных, по усмотрению командующего войсками.

Дов Грунер хотел, чтобы его похоронили в Рош-Пина рядом с могилой Бен-Иосефа. Того же хотели и трое его товарищей. Но англичане не допустили этого «по соображениям безопасности». Все четверо были похоронены в Цфате (Сафед), — городе каббалистов, где согласно преданию был похоронен раби Хуцпит, один из десяти убиенных легионерами римского императора Адриана. На похоронах присутствовали родственники казненных — сестра Грунера; брат, сестра и родители Кашани; отец и сестра Элкахи. Лишь родственников Дрезнера не было — его настоящее имя до конца сохранилось в тайне.

В этот день народ Израиля пережил еще одно потрясение: нелегальные иммигранты с судна «Теодор Герцль» были изгнаны из страны, причем двое из них были убиты. Горе и ужас охватили людей: если есть на свете справедливость, она должна свершиться немедленно.

Волна демонстраций против убийства Грунера и его товарищей прокатилась по свету.

Четверо юных бойцов «ЭЦеЛ» погибли недаром: благодаря их борьбе Еврейский Народ добился свободы и независимости.

ЭЛИЯУ БЕЙТ-ЦУРИ — ЭЛИЯУ ХАКИМ

«Я надеюсь увидеть тех, кто вернул „Струму“ нацистам, повешенным на дереве, как Гаман».

Из речи Вуджевуда в английской палате лордов, в 1942 году


Среда, 10 января 1945 года. Раннее каирское утро. С Нила дует прохладный ветерок. В Европе и Азии гремят орудия — Вторая мировая война еще не кончилась, но эхо ее раскатов глохнет в шуме толпы, собравшейся у здания суда в Каире. Взгляды всего мира устремлены к этому дому, в котором начинается один из исторических судебных процессов нашего поколения, процесс над двумя членами еврейского подполья, совершившими покушение на жизнь британского лорда, представителя Империи на Ближнем Востоке. Вход в здание — только по специальным пропускам, число которых ограничено — менее 300. С восхода солнца вооруженные до зубов полицейские оцепили здание, заняли все входы и выходы. Пропуска трижды проверяются. Неожиданно разнесся слух, что в один из подвалов здания подложена мина. Полиция немедленно приступает к тщательным поискам. Прибывают саперы с миноискателями. Слух оказывается ложным.

В зале суда представлена вся мировая пресса. Суд имеет международное значение, редакции всех крупнейших газет мира требуют от своих корреспондентов подробных отчетов. Какова цель покушения на лорда Мойна? Что заставило подпольную организацию — «Лохамэй Херут Исраэль» — «Борцы за свободу Израиля» — сокращенно ЛеХИ послать с таким заданием своих людей? Каким будет приговор военно-полевого суда? Эти вопросы вызывали любопытство, но больше всего приковывали к себе внимание сами обвиняемые — двое молодых евреев. Просто ли они убийцы — уголовники, какими пыталась изобразить их английская пресса? По неясным фотографиям, опубликованным в прессе, можно было заключить, что они обычные преступники. Поэтому публика в зале суда была поражена, увидев на скамье подсудимых юношей, возможно только недавно покинувших школьную скамью. Вот они какие?

Элияу Хаким, высокого роста, худой, смуглый, с лицом оттененным печалью, с тонкими усиками и карими глазами, выглядит не старше 18 лет. Воротничок его белой рубашки расстегнут, на нем элегантный серый костюм. Второй обвиняемый, Элияу Бейт-Цури, среднего роста, в сером свитере и брюках цвета хаки. Его лицо немного раскраснелось, волосы светло-каштановые, желтоватые усики, мечтательный взгляд голубовато-зеленых глаз. Нижняя челюсть чуть-чуть выдается вперед и придает лицу несколько агрессивное выражение. Как и его товарищ, он стоит прямо, чуть отклонившись назад, сложив руки на груди, всей своей позой выражая достоинство, спокойствие и уверенность в себе. «Они относятся к происходящему вокруг с хладнокровным высокомерием» — писал корреспондент французского еженедельника «Имэдж».

Это «холодное высокомерие» не покидало двух бойцов подполья в течение всего процесса — ни на секунду не проявили они волнения или нетерпения. Суд предстоял скорый — все ясно, обвиняемые признались в убийстве, о чем толковать? Немногие в начале суда подозревали, что обвиняемые превратят узкую клетку, в которой они находились, в трибуну, — с которой бросят в лицо миру свое «Я обвиняю». Судьи собирались строго придерживаться процедуры. Они не позволят использовать суд для политической полемики с другим государством! Председатель суда Махмуд Мансур-бей, в прошлом прокурор, с честью выполнит возложенную на него задачу. Обвиняемых защищали лучшие египетские адвокаты. Оба обвиняемых знали арабский, но потребовали говорить на иврит. Председатель суда обратил их внимание на тот факт, что арабский — официальный язык страны. На что Бейт-Цури ответил: «Иврит — официальный язык моей страны». Пришлось пригласить переводчика. Затем встал Хаким и потребовал передать их дело международному суду, ибо оно выходит за рамки Египта, а кроме того, местный суд, находящийся под влиянием и непрекращающимся давлением англичан, не может быть беспристрастным. С этого момента суд был втянут в политические дебаты. Судья поспешил отклонить это требование и перешел к обсуждению деталей покушения на лорда Мойна.

Полдень, понедельник, 6 ноября 1944 года. Британский государственный министр на Ближнем Востоке лорд Мойн приехал обедать в свою виллу в квартале Замальк в пригороде Каира. Около него на заднем сидении сидела секретарша, рядом с шофером на переднем — адъютант. Машина остановилась у ворот, и адъютант поспешил распахнуть перед лордом дверцу. Но лорд Мойн не успел выйти. Двое молодых людей, вооруженных пистолетами, вскочили со своих мест в тени ограды и бросились к машине. Один из них (Хаким) решительно подошел, распахнул левой рукой дверь и три раза выстрелил б министра. Секретарша не получила даже царапины. Бейт-Цури стоял в нескольких шагах от машины, прикрывая товарища. В этот момент шофер попытался схватить Хакима. Бейт-Цури поспешил к шоферу и приказал ему лечь на землю. Шофер не подчинился и Бейт-Цури выстрелил в него. Все кончилось в течение нескольких секунд. Адъютант лорда бросился за ними и, пробегая мимо расположенного неподалеку здания полиции, поднял тревогу. Совершенно случайно подвернулся регулировщик уличного движения на мотоцикле, который присоединился к преследователям.

Беглецы могли бы застрелить полицейского и скрыться, но они не хотели причинить вред полицейскому — ведь война идет с колониальной британской властью, а не с египетским народом. Они приближались к мосту через Нил, когда пуля полицейского-мотоциклиста ранила Бейт-Цури в бок, и он упал на землю. Хаким поспешил на помощь. Полицейский настиг их, и в мгновение ока вокруг парней собралась толпа и на их головы посыпались удары, сопровождающиеся дикими криками: «Великий господин-англичанин — убит!» Их схватили на мосту Булак, операция удалась, отступление — нет.

Выстрелы в столице Египта пробудили эхо во всем мире. Вначале мало кто знал, кем были покушавшиеся; об этом знали только те, кто их послал. Но агентство Ройтер в первом же сообщении намекнуло, что покушавшиеся — не египтяне. И тут же возникло подозрение, что израильское подполье перенесло свои действия за пределы Родины. Больше всех были, разумеется, потрясены политики в Лондоне. Во-первых, опасение, что пламя перекинется на другие части империи — теперь в дни Второй мировой войны. Сегодня в Каире, а завтра такая же участь, возможно, ожидает кого-то в самой метрополии? Во-вторых, Черчилль — глава правительства был задет лично: Мойн был его другом в течение 30 лет.

А Иерусалим? Иерусалим, затаив дыхание, ждет дополнительных сообщений. На следующий день после покушения становится известным, что сыщики английской охранки в Палестине во главе с самим Джейлсом выехали в Каир, чтобы опознать арестованных, которые отказываются отвечать на вопросы, обращаются к египетским полицейским только на иврите и заявляют, что заговорят только на суде. Глава египетского правительства Ахмад Маер-паша полон тревоги — как бы не разгневались на него английские господа. Он лично наблюдает за следствием и созывает экстренное заседание кабинета. Король Фарук совершает царственный жест: награждает полицейского Амин Мухмад Абдаллу, задержавшего покушавшихся, золотой медалью.

Оба еврейских юноши называют вымышленные имена: Моше Коэн и Ицхак Хаим Зальцман. Через некоторое время опубликовано их первое заявление:

«Мы члены организации борцов за свободу Израиля — ЛеХИ, и действовали согласно ее приказу». Далее следовало краткое объяснение мотивов покушения: лорд Мойн стоял во главе политического отделения по вопросам Ближнего Востока в британском правительстве. Он был символом режима угнетения и отвечал за проведение в жизнь в Палестине политики, противоречащей еврейским интересам. В 41–42 годах он был министром колоний. С 42-го — заместитель министра, а с февраля 44 государственный министр. Отсюда его прямая связь с событиями в Палестине и несомненная ответственность.

Следствие продолжалось. Лондон требовал выяснить личности арестованных. Между охранкой в Палестине и Египте поддерживался постоянный контакт. Вскоре после покушения Хаким был переведен в тюрьму, Бейт-Цури в больницу, где был оперирован и пролежал до выздоровления две недели. Арестованные отказывались назвать свои настоящие имена. Их фотографии появляются в местных газетах и перепечатываются в Палестине. И тут же находятся свидетели и становится известно, что Моше Коэн — Элияу Хаким, а Ицхак Хаим Зальцман — Элияу Бейт-Цури.

Приказ ликвидировать Мойна был передан из штаба ЛеХИ Беньямину Гефнеру, который с 1942 году был руководителем ЛеХИ в Египте, а после выезда в Италию в 1943 году передал командование Иосифу Галили. Помощь членов ЛеХИ, находившихся на службе в английской армии в Египте, была ограничена, ибо контакт с ними был затруднен, а его обнаружение могло навлечь подозрение на всех евреев в армии, что было нежелательно. Некоторую помощь оказывали египетские евреи. Элияу Хаким идеально подходил для покушения: он отлично зарекомендовал себя в предыдущих операциях, как уроженец востока прекрасно знал арабский и неоднократно бывал в Египте. По прибытию в Каир он снял комнату у глубоко религиозного еврея, не подозревавшего, разумеется, кого он принимает. По фотографиям в египетско-английской прессе Хаким изучил внешность Мойна, а из раздела светской хроники знал о его месте жительства и передвижении. В начале визита высокого гостя в Египте его охраняла британская военная полиция, затем обычная египетская, а незадолго до покушения и эту охрану сняли. Хаким тщательно исследовал место будущей акции. Позднее в качестве ответственного за операцию был прислан в Каир Бейт-Цури. Ему было доверено разработать детали операции и установить дату покушения. Члены ЛеХИ, находившиеся в Египте, должны были обеспечить Хакима и Бейт-Цури убежищем и информацией. Было решено не использовать для отступления машину, ибо большинство египетских шоферов были агентами охранки. Следовало на велосипедах добраться до моста через Нил в 200 метрах от дома Мойна, переехать по нему и добраться до приготовленного заранее укрытия. В тот же день оба, в форме английских солдат, должны выехать поездом в Палестину. Все было готово и окончилось бы удачно, если бы не подоспел на мотоцикле полицейский Амин Мухмад Абдалла…

Известие о покушении обрушилось на евреев Израиля, как гром с ясного неба. Страх, что это вызовет еще более жестокое угнетение, охватил многих. Черчилль никак не мог успокоиться и время от времени произносил угрожающие речи в адрес сионизма. Он грозил пересмотреть свое отношение к делу сионизма в Палестине, если террору не будет положен конец. Хоть лидер официального сионизма доктор Хаим Вейцман и обещал вырвать зло с корнем, Черчилль требовал более веского залога.

С 6 ноября, почти два месяца до суда сидели Хаким и Бейт-Цури отдельно. Они подружились и сблизились лишь на чужбине во время подготовки к операции: в Израиле они не были знакомы. Вместе они хранили тайну своего прибытия в Каир, вместе, желая дать родным и близким уничтожить все подозрительные бумаги, отказывались называть свои имена. И лишь, когда их фотографии были опубликованы, а они — опознаны, согласились сообщить некоторые данные о себе. После этого в Страну Израиля выехали сыщики охранки, чтобы произвести обыски в семье Хакима в Хайфе и Бейт-Цури в Тель-Авиве.

Элияу Хаким родился в столице Ливана Бейруте и в семилетнем возрасте вместе с родителями прибыл в Хайфу. Он рос избалованным сыном богатой семьи. И лишь начало еврейских погромов 1936–1939 годов пробудило в нем национальное чувство. И сразу же возник вопрос: почему евреи сидят сложа руки? почему ограничиваются гневными заявлениями и протестами? И к чему эта «Авлага» — «Сдержанность»? Нужно организовать еврейскую молодежь на войну с бандитами.

Руководители союзных держав обещают, что все второстепенные проблемы будут решены после войны. Но разве спасение евреев от рук нацистского палача — второстепенный вопрос? Не настало ли время объявить, что после окончания войны евреям будет предоставлена государственная независимость? Но англичане этого не желают и продолжают бесчинствовать: введено чрезвычайное положение, побережье страны блокировано. Юноша Хаким видит, как его братьев, чудом спасшихся из Европы и перенесших мучительное плавание, силой возвращают в открытое море. Элияу еще не исполнилось 17, когда он ушел в подполье. Не помогли уговоры родителей: разве может маленькая организация, горсточка людей, изгнать британскую империю из страны? Народы больше и сильнее нас — Индия, Египет — не могут этого добиться? Он твердо стоит на своем: мы прогоним англичан. Если молодежь поймет, что эта страна принадлежит ей, никакая сила в мире не устоит перед ними. Евреи не индусы и не египтяне, евреи проникнуты древним духом восстания.

Элияу рвется в бой. Он отличный стрелок и полон сил. Он все больше ненавидит поработителей-англичан и все ревностней заботится о чести народа, даже в маловажных вопросах. Ему рассказывают, что арабские юноши нападают на евреев в одном из городских садов Хайфы. С наступлением вечера Элияу нападает на них, мстит за унижение. Так им и надо, в следующий раз не придут. Элияу Хаким продолжает учебу в гимназии. 10 марта 1942 года в сочинении на тему «Можно ли устраивать веселья в честь праздника Пурим после несчастья с судном „Струма“» он пишет: «750 евреев, спасшихся от нацистов, погибли в море… Как может прийти на ум устраивать веселые пирушки? Если не мы будем скорбеть о наших братьях, то кто же? Англичане, не принявшие их, или немцы, их изгнавшие? Как может человек сидеть в кафе, пить вино и веселиться, зная, что вчера в этот час его братья находились на прогнившем суденышке, в положении, которое даже трудно себе представить, буквально на краю гибели… У такого человека нет совести».

ЛеХИ перестраивает свои силы и готовится действовать. Семья Элияу, пытаясь помешать ему принять участие в подполье, заставляет его мобилизоваться в английскую армию. Он не хочет служить чужому народу, захватившему его страну, не хочет изменить товарищам по идеалу. Но родители настаивают: ведь война с нацизмом — не только у англичан, это и еврейская война. Молодежь в большинстве своем идет в английскую армию. И Элияу уступает нажиму. В армии он столкнулся вплотную с диким антисемитизмом английских офицеров и солдат и еще больше возненавидел поработителей. Связей с ЛеХИ Хаким не порвал: он помогает распространять листовки и переправлять оружие, несмотря на то, что это было связано с большой опасностью и каждого еврейского солдата подвергали особо тщательному обыску. Но в конце концов нахождение в рядах армии угнетателей становится невыносимым: Хаким дезертирует и возвращается в ряды подполья. Все мосты сожжены — военная полиция разыскивает дезертира. Элияу под новым именем Беш живет в маленькой комнате в районе Тель-Авива, и экономит каждую копейку своего скудного заработка для организации, остро нуждающейся в средствах.

Участие Бени в операциях учащается. Он всегда стремился к большим и серьезным делам и потому, когда был зачислен в группу по проведению покушения на жизнь Верховного Комиссара Палестины сэра Гарольда Мак-Майкла, его радости не было границ. Руки Верховного Комиссара были обагрены кровью жертв «Патрии» и «Струмы», тысячи беглецов из Европы были по его приказу возвращены в море. Бени принимал участие во многих попытках убить Мак-Майкла, о большинстве из которых жители Палестины даже никогда и не узнали. Однажды, просидев целый день во дворе православной церкви в Иерусалиме около вокзала, где Верховный Комиссар проходил по пути из своего дворца в город, и так и не дождавшись, парни из ЛеХИ, в том числе и Бени, вернулись на то же место на следующий день. Но одна из монахинь, заподозрив недоброе, набросилась на них с бранью, и от плана пришлось отказаться. Другой раз (февраль 1944) Бени с группой ЛеХИ прождал Верховного Комиссара три дня подряд в районе кинотеатра «Рекс» в Иерусалиме, куда по сведениям последний должен был прийти. Еще дважды ребята из ЛеХИ пытались убить Верховного Комиссара; на повороте улицы, где он должен был проехать, и на концерте филармонического оркестра в Иерусалиме. И оба раза в последний момент их ждало разочарование — Мак-Майкл, как будто чувствуя опасность, не появился.

Последняя попытка, совершенная членами ЛеХИ 8 августа 1944 года у арабской деревни Лифта на четвертом километре дороги Иерусалим — Яффо, вызвала бурю в стране и за границей. Верховный Комиссар и его свита должны были принять участие в прощальной церемонии в связи с возвращением Мак-Майкла в Англию. О церемонии сообщалось в газетах — это была последняя возможность отомстить.

Приготовления были проведены в страшной спешке. Командовал операцией Иошуа Коэн. Три группы разместились на холмах у дороги. Первая из трех партий, в которой был Бени, должна была отрезать англичанам путь к отступлению из простреливаемой зоны. Во второй группе был Иошуа Коэн, Дов «Блондин» и еще один, в задачу которых входило открыть огонь из автоматов и уничтожить комиссара. Третья группа из четырех парней должна была столкнуть большие камни на дорогу, как только англичане приблизятся. Но в то утро здесь прошел араб-инспектор дорог и, заметив большие камни, перекатил их на другую низкую сторону дороги, чтобы они случайно не помешали движению. Пришлось отказаться от заграждения. Решили вылить бензин на дорогу и поджечь его.

Впереди автомобиля Верховного Комиссара ехал мотоциклист и машина с сыщиком, сзади — грузовик с солдатами. Неожиданно пламя и дым преградили дорогу — третья группа сделала свое дело. И немедленно открыла огонь вторая группа. Автоматные очереди сыпались на растерявшихся англичан. Первая группа также открыла огонь. Английские солдаты, спрыгнув с грузовиков, попрятались за камни по другую сторону дороги. Машина комиссара свернула с дороги и остановилась. Комиссар получил легкие ранения, его супруга отделалась испугом, адъютант и шофер были ранены.

Нападающие отступили в одной машине. Многие думали, что операция удалась, но Бени удрученно повторял: «Жаль, такой убийца — и уйдет безнаказанно. Такой убийца!»

Напрасно огорчался Бени. Работы хватит. Его выбирают для выполнения миссии в Каире: он отличный снайпер, знает Египет и его народ. Штатский костюм снова заменяется английской униформой. Бени по приказу подполья едет в Египет с исторической миссией.

Через несколько недель в Каир выезжает Элияу Бейт-Цури. Бейт-Цури родился в Тель-Авиве 26 января 1922 года. Его дед приехал в страну несколько десятилетий тому назад и принял имя Бейт-Цури по названию одной из крепостей в горах Иудеи. Мать Элияу, — умершая, когда ему было 16 лет, была сефардской еврейкой и ее предки уже несколько поколений жили в Стране Израиля.

С раннего возраста Элияу был противником сдержанности по отношению к арабским погромщикам. 30 мая 1938 года — через несколько дней после суда над Бен-Иосефом — Элияу пишет о лицемерии сторонников «Авлага», позволяющих себе публиковать на страницах газеты «Давар» статьи, полные «ненависти к сторонникам сопротивления и натравливания на них».

Бейт-Цури с отличием кончает школу и получает стипендию для поступления в гимназию «Бальфур». Он способный математик, но особенно отличается в знании языков: иврита, арабского, испанского, английского и итальянского.

Погромы 36–39 гг. и демонстрации евреев против мандатной власти производят на Элияу глубокое впечатление. В конце 1937 года Бейт-Цури вступает в Национальную Военную Организацию — «Иргун Цваи Леуми» или коротко «Иргун», учиться владеть оружием и принимает участие в боевых операциях. Во время одной из них — нападение на британский автобус — Элияу получает тяжелые ожоги и два месяца не встает с постели. После выздоровления Бейт-Цури назначается руководителем одного из подразделений в группе «Хет» в районе Тель-Авива. Группой командовал Ицхак Шамир (Езерницкий), и она была одной из лучших и активнейших в Иргуне. Элияу принимал участие во многих ответственных операциях — таких, как закладка мины на арабском овощном базаре в Яффо в 1938 году.

Вскоре Бейт-Цури записывается в Иерусалимский университет на факультет гуманитарных наук и изучения Востока. В то же время он проходит курс инструкторов Иргуна и назначается командиром двух подразделений в Иерусалиме. Из-за тяжелого материального положения Элияу вынужден прекратить учебу, вернуться в Тель-Авив, пройти курсы землемеров и начать работать в правительственном учреждении.

После того как в 1941 году судно «Струма» с нелегальными еврейскими иммигрантами не допускается британскими властями к берегам Палестины и тонет в водах Дарданелл, на улицах городов и деревень Израиля расклеиваются фотографии Верховного Комиссара сэра Гарольда Мак-Майкла с короткой надписью под ней: «Разыскивается по обвинению в убийстве». «Иргун» налаживает связь с группой членов «Хаганы» — «армии официального сионизма», которая без ведома руководства решила нарушить преступное бездействие и выступить вместе с ЭЦеЛ. «Иргун» планировал открытое нападение силами в несколько сот бойцов на резиденцию Мак-Майкла, захват и предание комиссара суду. В последний момент по техническим причинам и из-за опасения подвергнуть опасности сразу большую часть «Иргуна» план был отменен. Разочарованный Бейт-Цури решает покинуть ряды «Иргуна» и присоединиться к отколовшейся от него ранее группе ЛеХИ, вождем которой был Авраам Штерн (Яир). Элияу Бейт-Цури встретился со своим бывшим командиром по «Иргуну» Ицхаком Шамиром, перешедшим после раскола в лагерь Яира. В сентябре 1942 года Ицхак Шамир бежал из лагеря Мезра и теперь вновь строил ЛеХИ, разрушенную убийством Штерна-Яира английской охранкой. Бейт-Цури с пылом взялся за работу. Он предлагает совершить покушение на Верховного Комиссара во время молитвы в церкви «Сант Джорж». И эта попытка не увенчалась успехом. Элияу принимает деятельное участие в приготовлениях к последней попытке убить Верховного Комиссара на четвертом километре по дороге Иерусалим-Яффо. Комиссар ускользнул от рук мстителей и на следующий день отбыл в Англию.

Когда возник план покушения на лорда Мойна — символ колониального гнета, Элияу Бейт-Цури приложил все силы, чтобы убедить своих командиров послать его.

Суд в Каире над двумя членами ЛеХИ продолжался со среды 10 января 1945 года до четверга 18 января. Атмосферу суда невозможно описать. Даже судьи почувствовали величие духа израильтян. Окруженные врагами, в чужой враждебной стране они смогли защитить честь Еврейского народа и вызвали симпатии у всех наблюдавших за процессом. «Эти юноши покорили египтян», — телеграфировали иностранные корреспонденты из зала суда. 11 января великий день в жизни Бейт-Цури: в течение двух с половиной часов он произносит обвинительную речь англичанам перед публикой и перед десятками миллионов читателей. Вся его поза с гордо поднятой головой и сложенными на груди руками говорила о спокойствии и уверенности в своей правоте, о гордости за принадлежность к древнему и великому народу, о счастье принадлежать к его борющемуся подполью. Напрасно ждали судьи просьб о жалости или снисхождении. Свою речь Элияу Бейт-Цури произносит по-английски, ибо переводчик недостаточно владеет ивритом, а Элияу — арабским. Бейт-Цури говорит, что приказ уничтожить лорда Мойна он и его товарищ получили от организации, к которой они оба принадлежат. Они получили приказ не наносить вреда никому, кроме Мойна, — ни одному солдату, находившемуся в Египте в связи с войной против Германии, ибо между борьбой ЛеХИ и этой войной нет ничего общего; и ни одному египтянину, ибо между Израилем и Египтом нет конфликта, спор идет между Израилем и Великобританией. Последние слова вызывают у всех симпатию, ибо в конце концов и египтяне ведь хотели бы освободиться от английского господства. Далее Бейт-Цури объясняет причины покушения, но судья прерывает его: он не позволит вести здесь пропаганду против какого бы то ни было человека или страны, он требует ограничиться деталями, относящимися к процессу. Но Бейт-Цури настаивает на своем. И опасаясь гнева Лондона, судья с этого момента запрещает журналистам записывать слова обвиняемого. Все же речь Элияу Бейт-Цури сохранилась почти полностью: западные корреспонденты восстанавливали ее по памяти в перерывах заседаний суда, сидя в соседнем ресторане и дополняя записи друг друга. Один из американских корреспондентов взялся передать речь в газеты. Он вылетел в Бейрут и в ту же ночь телеграфировал содержание речи в редакции крупнейших газет Америки и Европы. Бейт-Цури говорил о том, что Англия, получив мандат Лиги Наций на Палестину, стремится увековечить в ней свою власть, к чему и направлены все преступления ее администрации и полиции.

«Положение в моей стране напоминает мне рассказ Джека Лондона „Морской волк“. Единственного оставшегося в живых пассажира затонувшего корабля подбирает в море другое судно. Человек спасен. Но на судне властвует жестокий и мрачный деспот — капитан. Спасенный терпит от него издевательства, побои и муки, пока это не вынуждает его взбунтоваться, вступить в борьбу и даже убить жестокого капитана. Поведение английского правительства в Стране Израиля намного хуже поведения того капитана. Миллионы моих братьев потонули в море слез и крови. Но английский капитан не поднял их на палубу судна — их последнюю надежду. Он стоял на мостике и спокойно наблюдал, как тонут сыны моего народа. И если кому-нибудь удавалось ухватиться за борт — добраться до берегов Родины, он — англичанин сталкивал их обратно в море в разверзнутую бездну. И мы — те, кто находился на Родине и видел все это, должны были выбирать — покориться или бороться. Мы решили бороться! Решили уничтожить чужую враждебную власть, изгнать ее из страны.

Скажут, что мы не имеем права бороться с англичанами, ибо благодаря им мы находимся в Стране Израиля. Это неправда. Еще в 1915 году из Ришон ле-Циона прибыл сюда в Каир молодой ученый Аарон Аронсон и предложил английскому главнокомандующему помощь еврейской подпольной организации НИЛИ (Нецах Исраэль ло Ишакер) в доставке секретных данных о турецких войсках в Палестине. Когда его спросили, какой награды он требует, он ответил: свободы Стране Израиля. Этого же хотим и мы.

Преступления англичан в моей стране неисчислимы. Закон против нас, но он не распространяется на англичан. Английский полицейский на улице в Иерусалиме бьет до смерти молодого еврея — это законно. Другой убивает старика — это тоже законно. Полицейский капитан Мортон врывается в квартиру в Тель-Авиве и несколькими выстрелами из пистолета убивает Яира-Штерна, заведомо зная, что Яир безоружен. Это было хладнокровным, заранее запланированным убийством: вместе с полицией прибыла машина для доставки трупа в морг. Возможно, у себя дома англичане джентльмены, но в стране Израиля они предстают во всем безобразии колонизаторов.

Вот почему я вступил в подпольную организацию, занимавшуюся распространением листовок и нелегальной литературы, а когда это не помогло, применившей силу против власти, основанной на насилии и прежде всего, против ее представителей, ответственных за наши беды. Мы боремся не за претворение в жизнь „Декларации Бальфура“, не за представление нам „национального дома“, но за самое главное — за свободу. Наша страна — Эрец Исраэль — Страна Израиля должна стать свободной и независимой».

Председатель лишает Бейт-Цури слова; но самое главное уже сказано.

Слово предоставляется Элияу Хакиму:

«Закон должен основываться на справедливости. Он устанавливает обязанности граждан, но и предоставляет им права. В противном случае его не уважают. Мой товарищ и я воспитаны в духе нашей Библии: не убий! Но у нас не было никакой другой возможности заставить уважать наши попранные права. Поэтому мы решили действовать — во имя высшей справедливости. От нас требуют ответа за убийство лорда Мойна. Мы же обвиняем его и правительство, которое он представлял, в убийстве сотен и тысяч наших братьев и сестер. Мы обвиняем их в опустошении нашей Родины и в грабеже нашего имущества. По какому закону можно их судить? К кому мы могли обратиться за справедливостью? Эти законы не писаны ни в каком кодексе, они — в наших сердцах. И мы были вынуждены встать на защиту справедливости.

Поэтому мы требовали передать нас международному суду, который один, возможно, полномочен разбирать наше дело».

18 января 1945 года, на восьмой день суда в 12.05 был объявлен приговор. Здание суда было окружено усиленными нарядами полиции, которыми командовал сам сэр Томас Расел-паша, английский начальник арабской полиции. Председатель суда объявил, что «решено передать протоколы суда Муфтию для того, чтобы он мог высказать свое мнение. Приговор будет объявлен 22 января». Это значило — смертная казнь. Суд проходит по законам Корана и казнить можно только с согласия духовного главы мусульман — муфтия. Заключенных возвращают в тюрьму, в разные камеры. Жить им остается три недели. И именно теперь, в последние часы так тяжко одиночество. Но больше всего тяготит их отсутствие всякой связи с подпольем, т. е. со всем их миром. Что думают о них там, на Родине? Поймет ли народ, оправдает ли, продолжит ли борьбу? Простят ли родители?

В самом Египте не скрывают симпатий к осужденным. В Каире кое-где проходят демонстрации солидарности с ними, одна из которых разогнана выстрелами полиции. В одной толпе несли плакат: «Долой англичан! Свободу покушавшимся на Мойна!» Египетское еврейство постилось в день объявления приговора. Со всего мира в адрес короля Фарука, главы правительства Египта и британского премьера, прибывали телеграммы с просьбами о помиловании. Муфтий утверждает приговор 22 января, но приведение его в исполнение откладывается с недели на неделю. Согласно процедуре дело Хакима и Бейт-Цури переходит от министра юстиции к премьеру, затем к королю Фаруку и наконец к министру внутренних дел, уполномоченному установить день казни. И вдруг, как гром среди ясного неба, на головы тех, кто надеялся спасти двух заключенных, обрушивается неожиданное известие: глава правительства Египта Ахмад Маэр-паша убит мусульманским фанатиком в коридоре парламента в Каире. Усилия последних недель смягчить приговор Хакима и Бейт-Цури оказываются напрасными. Уинстон Черчилль, глава английского правительства, своей подстрекательной речью в палате общин 27 февраля 1945 года помогает затянуть петлю на шее двух еврейских юношей: «Меры безопасности в Египте должны быть усилены. Исполнение смертных приговоров над людьми, виновными в политическом убийстве, должно быть немедленным, что послужит устрашающим примером…»

Последние надежды рухнули.

В четверг утром 22 марта 1945 года заместитель главного раввина Египта рав Нисим Охана посещает осужденных, чтобы принять их исповедь. Он сообщает Элияу Бейт-Цури, что казнь состоится в 8 часов утра. Элияу готов к этому с первого дня вступления в ряды подполья. Он горд тем, что ему дано пожертвовать жизнью во имя Родины. С таким же спокойствием в другой камере принимает сообщение раввина Элияу Хаким. Не сговариваясь с Бейт-Цури, говорит он почти то же самое: «Во имя народа не может быть слишком большой жертвы». Он был готов к этому с самого начала. Элияу Хаким произносит молитву и исповедуется.

По приглашению властей на площади «Баб эль-Халк», где установлена виселица, собрались редакторы крупнейших египетских газет. Приговоренных привозят в одной машине — это их первая встреча после суда. Они обнялись, как братья, перед долгой разлукой. Оба спокойны и равнодушны ко всему происходящему кругом.

Так описывала казнь газета «Жорнал д’Александрия»: «Убийцы Мойна встретили смерть достойно. В 6.30 утра черная полицейская машина доставила их в здание суда на площади „Баб эль-Халк“. Здание окружено нарядами полиции. Осужденных разводят по разным комнатам. Хакиму зачитывается решение о приведении казни в исполнение. Он выслушивает спокойно, даже почти равнодушно. Ему дают пурпурную одежду смертника. Он окружен полицейскими и сыщиками. Когда ему хотят одеть наручники, он протестует: „К чему? Я ведь не собираюсь сопротивляться…“ Но позволяет надеть наручники. Его возводят на эшафот. Он идет спокойно, с достоинством. Ему собираются одеть мешок на голову. Хаким замечает: „В этом нет нужды“. Но позволяет одеть мешок. Неожиданно он поднимает голову и поет слова молитвы („Атиква“ — „Надежда“ — национальный гимн, — примеч. автора). Палачи отходят. Когда он кончает петь, они одевают ему петлю на шею. Тело повисает над ямой.

Через полчаса тело снимают, согласно религии Моисея заворачивают в талес (молитвенное покрывало) и укладывают в гроб.

„Я хочу быть похоронен в Тель-Авиве“, — просил Хаким. Во время казни Хакима Бейт-Цури находился под стражей в комнате в здании суда и беседовал с раввином Охана. Ему зачитали приговор. Он помолился (спел „Атиква“ — примеч. автора). Потом позволил одеть на голову мешок. Он прокричал „Шма“ („Шма Исраэль адонай — элоэйну, адонай эхад“ — „Слушай Израиль, Господь бог наш, господь единый“. — ред.). Под его ногами раскрылся люк. Его тело завернули в талес и опустили в гроб».

В одной машине, без церемоний и оплакивания, были доставлены на еврейское кладбище в Каире их тела и преданы земле в стороне от других могил. На их могилы набросали камней и в спешке написали имена. Через 30 лет их останки были перевезены в Израиль и 26 июня 1975 года преданы земле Родины на горе Герцля в Иерусалиме.

МОШЕ БАРЗАНИ И МЕИР ФАЙНШТЕЙН

«Погибнем прежде, чем мы станем рабами врагов наших, свободными людьми покинем эту землю… Так повелел Господь, поспешим же и вместо радости победы оставим врагам ужас и растерянность перед нашим мужеством…».

Из речи Элиезера бен-Яира к последним защитникам Масады

Иосиф Флавий «Еврейская война»

Барзани и Файнштейн познакомились в тюремной камере. Их решение было непоколебимым: рука палача не коснется их. Товарищи по тюрьме, знавшие об их плане — «да погибнет душа моя с филистимлянами» — поражались: откуда у этих юношей, только начавших жить, столько силы, чтобы свершить задуманное. Иудаизм — религия жизнеутверждающая, а потому — категорически запрещает самоубийство. И все же история Израиля полна рассказов о величии тех, кто добровольно отдал свою жизнь во славу Господа: от защитников Масады до жертв нацизма. Наиболее убедительной защитой самопожертвования была речь зелота Элиезера бен-Яира перед последними из защитников Масады, не пожелавшими сдаться в плен поработителям Родины.

Героизм Барзани и Файнштейна поразил мир. Газеты Америки, Англии и Палестины были полны сообщениями о трагедии в Акко. Разве могут чрезвычайное положение, введенное англичанами в стране, преследование бойцов подполья, запугивания и угрозы остановить такой народ? Перед потомками Самсона и Бар-Кохбы вынужден будет отступить любой враг. «Виселицами нас не запугаете!» — бросил Моше Барзани судьям после объявления приговора, и его поступок подтвердил эти слова.

Суд над Моше Барзани продолжался всего полтора часа. Трое полицейских в своих показаниях рассказали об аресте обвиняемого. 9 марта 1947 года они патрулировали по улицам Иерусалима в поисках подозрительных лиц. В то время деятельность подполья достигла апогея, и полиция находилась в состоянии постоянного напряжения. Англичане покидали свои «Бевин-грады» — укрепленные районы — только при крайней необходимости, и только вооруженными группами. По ночам броневики и танки проходили по улицам Иерусалима, вселяя еще больший страх в сердца самих англичан. В ответ на взрыв Иргуном офицерского клуба «Гольдшмит» в Иерусалиме англичане усилили патрулирование в кварталах еврейской бедноты святого городу — Меа Шеарим и Геула, ибо «здесь находится гнездо террористов».

Трое полицейских проезжали по улицам Иерусалима через несколько дней после дерзкого нападения бойцов «Иргун Цваи Леуми» на командный пункт англичан по улице Шендлер в центре еврейских районов города, которые особенно тщательно патрулировались. Это вконец расстроило нервы оккупантов. Они опасались за свою жизнь и жаждали жертв. И вот на углу улиц Тахкемони и Раши они увидели еврейского юношу. Подкравшись к нему сзади и приставив к его спине дула автоматов, полицейские потребовали от него выбрать руки из карманов и после короткого обыска, обнаружив у подозреваемого гранату, арестовали его.

Офицер английской разведки показал на суде, что генерал Дейлис, командир 9-й дивизии, осуществлявшей патрулирование еврейских районов, обычно проезжал в том месте, где был задержан Барзани. Хотя прокурор и не мог обвинить Барзани в подготовке покушения на жизнь генерала, он утверждал, что само появление с оружием в таком месте запрещено…

Барзани отказался от адвоката и не принимал никакого участия в процессе. И лишь в ответ, признает ли он себя виновным, Моше сказал: «Еврейский народ видит в вас врагов, захватчиков. Мы, члены ЛеХИ, воюем с вами ради освобождения Родины. В этой войне я попал в плен, и вы не имеете никакого права меня судить. Виселицами нас не запугаете, и уничтожить нас вам не удастся. Мой народ и все порабощенные народы будут бороться с вашей империей до ее полного уничтожения». Это были его единственные слова на процессе.

Суд над Барзани начался в 10.25 утра 17 марта 1947 года и закончился в 11.55 вынесением смертного приговора. Он выслушал приговор и громко произнес: «Виселицами нас не запугаете». Когда он запел «Атиква» на него набросилась охрана, надела наручники и вывела из зала. В тот же вечер на улице перед домом солдаты избили 50-летнего отца Барзани Авраама. Авраам Барзани был каббалистом, выходцем из Ирака и, как все восточные евреи, воспитал своих детей в мечте об освобождении народа. Брат Моше Шауль уже сидел в Латруне за хранение нелегальных листовок.

В конце октября 1946 года бойцы ЭЦеЛ совершили нападение на железнодорожный вокзал в Иерусалиме. Это было частью общего плана Иргуна по взрыву вокзалов в стране. Бойцы подъехали к станции в двух машинах, «конфискованных» в ночь перед нападением: в первой «арабы-грузчики» с чемоданами, в которых было 75 кг взрывчатки, во второй «молодожены», отправляющиеся в свадебное путешествие. За рулем второй машины сидел Меир Файнштейн. Чемоданы были оставлены в здании вокзала, но один из арабов-рабочих, заметив, как «невеста» кладет эмблему ЭЦеЛ и листовку, попытался ее задержать. Ребята вмешались, и грянули первые выстрелы. Английская засада открыла огонь по поспешно отъезжавшим машинам. Левая рука Файнштейна была раздроблена несколькими пулями, но он вывел машину из-под огня. И, лишь доехав до отдаленного квартала «Ямин Моше», остановил машину. Участники операции разбежались. Вдалеке они услышали мощный взрыв — операция прошла удачно. Двое тяжело раненных — Файнштейн и Даниел Азулей — попытались укрыться в соседних домах. Английские солдаты, пройдя 300 метров по кровавому следу Меира, обнаружили его лежащим на полу в одном из домов. Врач, позднее осмотревший Меира, спросил согласен ли он, чтобы ему ампутировали руку, ибо иначе возможно заражение крови. Меир без колебаний ответил: «Режьте». Родители Меира приехали в Израиль из Литвы, а сам он родился в 1928 году в Иерусалиме. Меир учился десять лет в иерусалимской иешиве «Эц хаим», и среди его учителей был раби Арье Левин — «отец заключенных», с которым ему суждено было встретиться много лет спустя в камере иерусалимской тюрьмы. После смерти отца Меир вынужден был зарабатывать на жизнь, а в 13 лет решил стать сельскохозяйственным рабочим. Вначале он работал в кибуце Негба, откуда перешел в кибуц Гиват Ашлоша, где прошел военную подготовку в рядах Пальмаха — Плугот Махац — Ударные отряды (военная организация левого движения среди евреев Палестины).

В 1944 году шестнадцатилетний Меир уходит в английскую армию. Для того, чтобы его приняли на службу, приходится подделать документы — записать, что Меиру 20 лет. Это повредит ему во время суда.

Почти два с половиной года прослужил Меир в английской армии, был в Александрии и Бейруте. Здесь он встретил парней из ЭЦеЛ и помог им переправлять оружие в страну. Сразу после демобилизации летом 1946 года Меир переходит из Хаганы в ЭЦеЛ. Это решение он принял из-за бездеятельности Хаганы. Суд над Меиром Файнштейном, Даниелем Азулаем, Моше Горовцем и Масудом Бутоном, задержанным при той же операции, начался 25 марта 1947 года, продолжался 8 дней и закончился смертным приговором Меиру и Даниелю, которые не принимали участия в ходе процесса, и освобождением Горовца и Ботона, утверждавших, что они задержаны по явному недоразумению. Смертная казнь Азулаю была заменена пожизненным заключением. 17 апреля 1947 года через день после казни Грунера и его товарищей командующий английской армией утвердил смертный приговор Файнштейну и Барзани. Так встретились в камере смертников в Иерусалиме два бойца ЭЦеЛ и ЛеХИ, чтобы уже никогда не расстаться.

Казнь Грунера и товарищей настолько взволновала еврейское население Палестины, что официальные учреждения были вынуждены просить помилования для двух новых жертв. С такими просьбами обратились к Верховному Комиссару Бен-Гурион (от имени Сохнута — Еврейского Агентства) и Бен-Цви (от Национального Совета). Официальные представители еврейских учреждений обосновывали свои просьбы «соображениями безопасности» («мы ведем ожесточенную борьбу с террором, но виселицы — не способ успокоить волнение, они только подливают масло в огонь, зажженный отщепенцами…»). Доктор Хаим Вейцман в письме к Верховному Комиссару жаловался: «Именно те, которые всеми силами борются против террора, обеспокоены тем пагубным влиянием, которое приведение смертных приговоров в исполнение может иметь на настроение населения. В напряженной обстановке, царящей в стране, мы никоим образом не хотим, чтобы террористы были окружены ореолом святости погибающих во имя Господа и народа. Их вожди только этого и ждут. Нельзя помогать им».

Все было напрасно. Во вторник 22 апреля 1947 года в 4 часа утра палачи пришли за Файнштейном и Барзани, но в последнюю минуту жертва ускользнула из рук…

В 6 часов вечера Меиру и Моше объявили о часе казни. Позднее их посетил раввин, который в присутствии английского тюремщика более двух часов беседовал с юношами, рассказывая им о геройстве сынов Израиля, погибших от рук преследователей, о святости погибших во имя Господа, Родины и Народа. Тюремщик был поражен мужеством и спокойствием этих двух юношей, которые за несколько часов перед смертью с таким интересом слушают старого раввина, задают вопросы, о чем-то оживленно беседуют и даже смеются. Перед уходом раввин сказал Моше и Меиру, что он будет здесь в тюрьме и не оставит их в последний час. Оба начали убеждать старого раввина не оставаться, не утруждать себя, но он был непреклонен.

Время не ждет. Оба «апельсина» уже готовы. Они уже не думают о прошлом, осталось только совершить последнее усилие в настоящем, а завтра… Завтра они будут покоиться на кладбище на Оливковой горе в Святом Иерусалиме.

Раньше они предполагали подорваться в последнюю минуту, когда палачи войдут в камеру: «погибни душа моя с филистимлянами». Но старый рабби сказал, что придет вместе с ними, а подвергать его опасности они не хотели.

Жертвенник построен, огонь разведен… Последние секунды проходят быстро. Они обнимаются, прижимаются друг к другу, и с криком:

— Слушай Израиль, Господь-бог наш. Господь-един! — поджигают фитиль. Раздается взрыв. Тюремшики, ворвавшиеся в камеру, увидели бездыханные тела Файнштейна и Барзани, истекающие кровью на полу камеры.

Переправка взрывчатки в тюрьму производилась маленькими порциями в корзинах с едой, в банках с вареньем, между двойными стенками корзин, в которых переправлялась пища. Специалисты — заключенные собрали взрывчатку. Таким образом были собраны два «апельсина» и позднее переданы в камеру смертников за четыре дня перед казнью. Шкурка каждого апельсина должна была быть подрезана и отвернута для проверки, и товарищи передавшие восемь апельсинов, между которыми были два со взрывчаткой, опасались провала. Но все прошло благополучно.

Во время одной из последних прогулок Моше Барзани в разговоре с заключенным Аншелем Шпильманом, который переговаривался с гуляющими во дворе смертниками через окно своей камеры, просил передать сердечные поздравления Геуле Коэн — члену ЛеХИ — диктору подпольной радиостанции — в связи с ее успешным побегом из тюрьмы.

После получения взрывчатки Моше и Меир передали свою последнюю записку товарищам:

«Шалом, братья! Примите наш последний привет. Никакая сила в мире не поколеблет нашей решимости, и мы верим, что никакая сила не сломит вас. Несите с честью знамя восстания. Не прекращайте борьбы до полного освобождения. Мы с гордостью идем навстречу смерти».

Врач, исследовавший тела, установил обстоятельства смерти. Барзани прижал взрывчатку к груди левой рукой, а Файнштейн, который лишился в результате ранения и операции левой руки, обнял товарища единственной рукой и прижался своей грудью к груди Моше. Взрывом разорвало грудные клетки молодых героев и оторвало ладонь левой руки Барзани. Смерть наступила от разрыва легких и сердца.

Накануне назначенной казни в Иерусалиме был объявлен комендантский час. По улицам рыскали английские солдафоны, слышались выстрелы. Авуд Мизрахи, который шел с дочкой домой, пал невинной жертвой от пуль англичан. Официальное сообщение, разумеется, гласило: «Убит при попытке к бегству».

Самоубийство Файнштейна и Барзани вызвало волну откликов во всем мире. Многие радиостанции США прервали свои передачи, чтобы сообщить о свершившейся трагедии.

Комендантский час в Иерусалиме был отменен только по окончании похорон. Меир Файнштейн и Моше Барзани были похоронены на Оливковой горе напротив Храмовой горы. Надгробную молитву прочел «раввин заключенных» раби Арье Левин.

Меир и Моше погибли ненапрасно: воодушевленная их героизмом еврейская молодежь продолжала борьбу до полного освобождения Родины.

ШЛОМО БЕН-ИОСЕФ

Я видел, как он сошел с виселицы во дворе Ако и вышел из города, как властелин, исполнивший свой долг.

Ури Цви Гринберг

Нельзя достигнуть вершины, не оставив у подножия могилы.

Шломо Сокольский

Когда Шломо бен-Иосеф, простой парень из польского городка Луцка, предался всем сердцем работе в Бейтаре (Брит Иосеф Трумпельдор — Союз Иосефа Трумпельдора) и идее возрождения Израильского государства, он не представлял себе, что судьба приготовила ему звание национального героя.

После гибели Шломо бен-Иосефа на виселице в тюрьме Акко Жаботинский назвал его «Главой безымянных». Этот бейтарист считал себя одним из простых солдат, честно выполняющих свой долг. И в свой последний час он был поражен не страхом перед неизбежной смертью, а самой мыслью о том, что судьба выбрала его быть первым из «убиенных империей» в нашем поколении.

Эпопея героя из Рош-Пина летом 1938 года далеко выходила за рамки личного мужества, она была первым вестником того, что среди еврейской молодежи на Родине появились новые настроения. В его поступке проявилось общее брожение молодежи, которая мечтала разрушить позор бездействия и начать войну за национальное освобождение. Вот почему даже безызвестность бен-Иосефа приобрела особое значение. Она свидетельствовала о готовности целого поколения к борьбе за независимость. Таких, как он, бейтаристов, было десятки тысяч. Он действовал по собственной инициативе. Он был из тех людей, о которых мечтал глава Бейтара (Жаботинский), — людей, готовых на любые жертвы в борьбе за возрождение народа. В тот самый момент, когда Шломо бросил гранату в арабский автобус, он открыл новый период еврейской истории — продолжавшийся до провозглашения государства 15 мая 1948 года.

Шломо впервые ступил на землю Родины в 4 часа утра в понедельник праздника Суккот 1937 года. Здесь, в стране предков, можно будет начать новую жизнь, полную созидательного труда и исполненных надежд. Из Акко он немедленно отправляется в отряд Бейтара в Рош-Пина в горах Галилеи. Условия жизни в отряде были тяжелыми: 16 часов работ на табачной плантации и сторожевая служба ночью. Но Шломо быстро привыкает, усваивает и совершенствует иврит, которого в Польше почти не знал.

Кровавые ветры веют над страной. Кошмар арабских погромов чувствуется повсюду. Арабские банды господствуют в горах и на дорогах. Еврейская кровь льется рекой. Раньше беспорядки продолжались неделю-две, но на этот раз арабы очевидно решили не успокаиваться до тех пор, пока «последний еврей не будет сброшен в море». Британские власти не стесняются заявлять, что они не в силах обуздать «восстание». Видно, так им удобнее. И только «странный шотландец», боец-партизан, поклонник древнего еврейского Гидеона, — Чарльз Вингейт, считает, что в стране в течение двух недель может быть установлен полный порядок. Но власти заинтересованы в «кровопускании» во имя равновесия сил.

А что думают евреи? Еврейское население беззаботно, экономическое процветание пришлось ему по вкусу. Каждый день погибают евреи — в городах, селах, на дорогах, — а еврейское население молчит. «Авлага» — «Сдержанность» стала официальной линией поведения национальных организаций, а их единственная забота — обуздать «интриганов» и успокоить слишком «горячих». Снова и снова, как бы стараясь перекричать выстрелы погромщиков и стоны убиваемых, кормчие нации повторяют все тот же устаревший припев: «Наш ответ — созидание и строительство», «Они разрушают — мы будем строить» и тому подобное.

«Сдержанности» должен прийти конец. Движение за ответные действия началось снизу, среди молодежи. Лидеры колебались и предавались многочисленным и противоречивым расчетам, а молодежь требовала смыть с еврейского народа позорное имя «закованного в броню труса». «Успокоительные соображения» повлияли и на Новую Сионистскую Организацию (движение, созданное Владимиром Жаботинским). Н. С. О. еще не приняло решения действовать, ибо опасалось разгрома открытого движения, но уже осудило «Авлага» — «Сдержанность». Командиры «ЭЦеЛ» — «Иргун Цваи Леуми» — «Национальной военной организации» (Давид Разиэль и Авраам Штерн — «Яир») требовали ответного террора. Шестьдесят членов отряда в Рош-Пина сгорали от нетерпения. Командиру пришлось пообещать, что скоро бездействие окончится.


И вот трое парней с оружием в руках выходит из Рош-Пина в горы, чтобы совершить акт возмездия. Все приготовления произведены в тайне и, как им кажется, все продумано. Никто не знал о их плане — ни товарищи, ни командир. Уже несколько дней ожидалось проведение серьезной операции — с закладкой мин и с пулеметом, которая пробудит страну и призовет молодежь к оружию. Но «по техническим причинам» операция снова откладывается. Когда же? Когда? И если не мы, то кто же? Положение ухудшается с каждым днем. Последнее сообщение было ужасным. На дороге Акко — Цфат были хладнокровно убиты пятеро евреев и изнасилована девушка, а тело ее разрезано на мелкие куски. Несколько парней из Рош-Пина знали ее лично и видели ее совсем недавно. Неужели еврейская кровь будет проливаться безнаказанно?

Трое решают действовать немедленно: ответственный за склад оружия Шалом Журавин, Авраам Шейн и Шломо бен-Иосеф. Они проследили за движением автобусов из Тверии в Цфат и установили место операции: на подъеме Рош-Пина, на повороте, где автобус вынужден замедлить ход. Шалом Журавин снабдил группу немногочисленным оружием: пистолетами и гранатой. Рано утром в четверг, 21 апреля 1938 года, трое парней спрятались между камнями у поворота. Час расплаты настал. Они выведут молодежь из бездействия, молодежь пойдет за ними. Они нарушили приказ, вернее, действовали на свой страх и риск. Что ж, они готовы ответить за это. Они не могли больше сдерживаться, и, если судить по настроению товарищей в отряде, все будут рады их инициативе. Главное — удача. За этой операцией последуют другие, и будет дан сигнал встать на защиту чести Израиля и жизней его сынов — в Галилее и Иудее, в прибрежной полосе и в долине.

Автобус из Тверии в Цфат они были вынуждены пропустить не тронув, ибо, по несчастному стечению обстоятельств, сразу за ним ехала маленькая машина с еврейскими пассажирами и невозможно было атаковать арабов, не подвергнув ее пассажиров опасности. Они остались в своей засаде под палящими лучами солнца в ожидании, когда автобус проедет здесь на обратном пути из Цфата в Тверию.

Автобус появился в 1.30. Четыре выстрела были сделаны в его сторону, и Шломо бросил гранату, которая не взорвалась. Если бы она взорвалась, автобус остановился бы, шофер не смог бы так быстро сообщить полиции о случившемся, и трое нападающих успели бы скрыться. Если бы…

Бросить пистолеты они не могли (ведь оружие принадлежало отряду) и потому, убегая, на полдороге в Рош-Пина, завернули в пустой хлев, в котором находился тайник для хранения оружия. Прежде, чем они успели разобрать пистолеты и спрятать их, появился еврейский полицейский по фамилии Мизрахи, который иногда заезжал в Рош-Пина и был им знаком. Шалом Журавин вышел к нему и сказал, что в хлеву прятались несколько нелегальных эмигрантов. Мизрахи пробормотал что-то, но, видно, жажда повышения в чине снедала его. Впоследствии Мизрахи исчез, и никто не знает, что руководило им, но он успокоил беглецов лживыми обещаниями не выдавать их, а через несколько минут нагрянула английская полиция. Вначале никто не знал, кто были нападавшие — евреи или арабы. Даже английский офицер, руководивший преследованием, был уверен, что гонится за арабами, как во многих предыдущих случаях. У арестованных было найдено оружие. Их отправили сначала в полицию Рош-Пина, потом в Цфат и оттуда в Акко. Им сообщили, что скоро состоится суд. И что по чрезвычайным законам, введенным в стране, всех троих ожидает смертная казнь.

 

Шломо бен-Иосеф — родился 7 мая 1917 года. Его настоящее имя было Шалом Табачник и лишь в отряде в Рош-Пина он изменил имя вначале на Шломо Яакоби, а затем на Шломо бен-Иосеф — из опасения быть пойманным и высланным из страны, в качестве «нелегального иммигранта». В детстве Шломо бен-Иосеф получил религиозное образование и привык соблюдать обряды и установления религии. Ненависть к евреям со стороны других жителей городка вызывала у него вопрос: почему? за что? И по какому праву они топчут нашу честь? Часто ему приходится терпеть побои от городских мальчишек, но он ни разу не показал им своей слабости, не заплакал. Шломо приходит к заключению, что его народу нужна собственная Родина. В 1928 году он вступает в Бейтар. «Кен» — «Гнездо» — первичная ячейка организации стала ему домом. Здесь он встретил людскую теплоту и нашел цель, для которой стоило жить и трудиться. Над своей постелью Шломо вешает портреты Жаботинского и Трумпельдора. Он с гордостью носит форму Бейтара и жадно глотает каждое слово инструктора. Он предан идее, старателен в работе, дисциплинирован. Бейтар — цель его жизни. Первая песня, которую Шломо записывает в своей тетради, — это гимн Бейтара. Основа воспитания бейтариста — подготовка к алие — восхождению в Страну Израиля, а в то время для бейтаристов иммиграция в Палестину представляла особую трудность. Члены движения Жаботинского были пасынками официального сионистского движения, и поэтому не имели доступа к тем клочкам бумаги, выдаваемым англичанами в мизерном количестве, которые делали возможным въезд в страну Израиля и назывались «сертификатами»… Поэтому единственным выходом был въезд… без сертификатов — нелегальный въезд.

Бейтаристы пробирались в страну Израиля вопреки трудностям и преградам. Одним из них был бен-Иосеф. В то время нелегальная алия еще не была «в моде». Группа, в которой находился бейтарист из Луцка, тронулась в путь 18 августа 1937 года, насчитывая 50 человек и была второй лишь такого рода группой из Польши. 6 суток продолжалось плавание к берегам родины. Ночью судно приблизилось к берегу между Кейсарией и Зихрон-Яаков. После бесполезного ожидания сигнала от встречающих, оно снова отплыло в море, чтобы не быть утром обнаруженным англичанами. На вторую ночь повторилось то же самое, но один из бейтаристов на маленькой лодке отправился к берегу в поисках товарищей. И лишь на третью ночь нелегальные олим (иммигранты) сошли на берег и были встречены. Переночевав среди прибрежных скал, группа разделилась на две части: одна отправилась на север — в Рош-Пина и Мишмар Аярден, другая — в долину Шарона и на юг. Все документы были торжественно сожжены еще на палубе судна в первую же ночь — мосты к отступлению в ненавистное изгнание были разрушены.

В отряде в Рош-Пина Шломо быстро полюбили за скромность, старательность и трудолюбие. Часто после дня тяжелой работы ему выпадает стоять на страже всю ночь. Здесь среди гор Галилеи стали действительностью его детские сны. В тишине ночи Шломо одиноко стоял на тех самых склонах, по которым проходили когда-то члены отрядов Иоханана из Гуш-Халава, направлявшиеся к спящим римским легионам. Недалеко отсюда скрывался другой повстанец — раби Шимон бар-Йохай. Вдалеке белела снежная шапка горы Хермон и напоминала «Песню заключенных Акко» Владимира Жаботинского:

Нам, нам, только нам
Уготована корона Хермона.

Через несколько месяцев во время коротких прогулок в тюремном дворике древней крепости крестоносцев Ако, глядя вверх на окна той камеры, где 18 лет тому назад сидел его вождь и учитель, Шломо часто будет вспоминать слова этой песни.

24 мая 1938 года начался процесс над Шломо бен-Иосефом и двумя его товарищами в военном суде Хайфы. Обвиняемым пришлось выдержать борьбу прежде всего с самими руководителями Национального Движения: следует ли прибегнуть к общепринятому методу судебной защиты или же признаться и выступить с резкой обвинительной речью против британской власти, самим своим существованием олицетворяющей рабство народа, находящегося в стране Израиля, нарушающей торжественно данные обязательства и попустительствующей арабским погромщикам, поливающим землю Родины еврейской кровью?

Сами обвиняемые беспрестанно повторяли, что они поступили согласно своей глубокой убежденности в правоте и что ни на минуту не раскаиваются, и хотят использовать зал суда в качестве политической трибуны. Их цель — пробудить еврейскую молодежь к действию, и ради этого они готовы к любым возможным последствиям. Это не означает, что они готовы пренебречь жизнью ради зазнайства и бравады или из-за удовольствия быть причисленным к погибшим во славу народа. Они хотят сохранить жизнь, но, разумеется, не ценою чести. Свой поступок они совершили по собственному усмотрению без обсуждений с Национальным Движением и поэтому имеют право вести себя на суде, как им вздумается.

Но руководители Нового Сионистского Движения не приняли аргументов троих бейтаристов: перед лидерами Н. С. О. стояла одна только задача — любой ценой, любыми средствами спасти товарищей от рук палача. Двое адвокатов пытались уговорить арестованных прибегнуть к нормальным средствам защиты: для Журавина — доказать наличие «психического заболевания», для Шейна — сослаться на юный возраст, а бен-Иосефу подыскать подходящее алиби и доказать, что во время нападения он работал в поле у крестьянина в Рош-Пина. Уговоры адвокатов не помогли, и за дело взялись руководители Н. С. О. и Бейтара в стране. Трем арестованным бейтаристам было сказано, что сам Глава Бейтара (Рош Бейтар) из своего изгнания прислал приказ придерживаться нормальной судебной процедуры. Тяжело было отказаться от возможности использовать трибуну суда, чтобы заклеймить позором англичан, а заодно и еврейских сторонников «Авлага» — «Сдержанности». Бейтаристы хорошо помнят, что писала на второй день после их ареста газета «Давар» — орган профсоюзов и рупор официальных еврейских учреждений в стране: «Если на суде выяснится, что тройка действительно виновата, ей придется понести максимальное наказание, которое она несомненно заслуживает». Это был более, чем ясный намек англичанам: вешай, отправляй в пожизненную каторгу, делай с ними, что хочешь — мы возражать не станем. Но нарушить приказ Рош Бейтара невозможно. По сей день сожалеют Журавин и Шейн, что с такой легкостью поверили в вымышленный приказ Владимира Жаботинского.

Две недели тянулся суд: формалистическое крючкотворство с допросом свидетелей и обвиняемых. Прокурор потребовал смертной казни для всех трех по обвинению в нелегальном ношении оружия и покушению на жизнь пассажиров автобуса. Причина поступка — жажда мести за невинно пролитую еврейскую кровь — совершенно не упоминалась. Никто, в том числе и сами обвиняемые, не верил, что англичане осмелятся казнить трех евреев (к тому же не причинивших никому вреда).

Третьего июня 1938 года был объявлен приговор: Шалом Журавин будет помещен в клинику для душевнобольных, «до тех пор, пока Верховный Комиссар изменит это решение», Авраам Шейн и Шломо бен-Иосеф будут казнены через повешение.

Такое случилось впервые. Ни один еврей еще не был повешен с тех пор, как англичане установили свой «просвещенный» режим в Святой Земле, и обязались с честью исполнить свои обещания перед еврейством Палестины и исправить несправедливости, причиненные ему турками. Неужели представители Британской Империи пришли сюда, чтобы возродить кошмары Гамаль-паши и традицию виселиц в Дамаске?

Присутствующие в зале были потрясены. И только двое приговоренных не обнаружили никаких признаков волнения. Тотчас же по зачтении приговора оба выпрямившись, как по команде, громко воскликнули:

«Да здравствует Израильское Царство по обе стороны Иордана!» Судьи были удивлены. Казалось, неожиданно из-под груды пепла, из-под сухих судебных дебатов, выбилось пламя, пламя восстания. В зале воцарилась мертвая тишина. Председатель суда обратился к переводчику за объяснением, чего просят обвиняемые. Переводчик объяснил, и лица судей приняли смущенное выражение. Они поспешно поднялись и покинули зал. Полицейские заковали приговоренных к смерти цепями вокруг шеи, бедер и щиколоток рук и ног.

Британская фемида жаждала жертвы. Напрасны были бурные демонстрации, сопровождаемые стрельбой и актами насилия, в Иерусалиме, Тель-Авиве и городах Польши. Напрасно товарищи бен-Иосефа били стекла в окнах английского посольства в Варшаве. Напрасны были тысячи телеграмм, посланные королю Англии, Верховному Комиссару и командующему Британской армией в Палестине. Даже обращения сотен раввинов были напрасны.

24 июня 1938 года в поздний ночной час приговор был утвержден командующим британской армией в Палестине генералом Хейнингом. На следующий день было объявлено, что казнен будет только бен-Иосеф: принимая во внимание юный возраст Авраама Шейна, командующий заменил ему смертную казнь пожизненным заключением.

Утверждение приговора вызвало новую бурю протестов. Казалось, среди океана страстей и гнева, лишь один человек оставался спокойным: Шломо бен-Иосеф — заключенный под номером 3118 — в красной одежде смертника. Посещавшим его он говорил: «Помилования не желаю и не приму». Он свел счеты с жизнью, не дрогнувшей рукой подвел черту: возложенное на него судьбой поручение выполнено, нужно до конца довести начатое, скромно и просто закончить путь рядового великой армии. Он не пытается драматизировать своих чувств, не пишет писем, предназначенных потрясти сердца, не пытается завернуться в плащ героя. Каждый день, отдельно от других заключенных, выходит на короткую прогулку Шломо. И каждый раз он обращает свой взгляд к одной из башен крепости, к камере Владимира Жаботинского, куда в 1920 году был заключен первый из «заключенных Сиона».

И в этом был «Глава Бейтара» первым. Народ не добьется свободы, если его сыны, его бойцы не пройдут через тюрьмы и преследования. Чего бы не дал Шломо за разрешение подняться по лестнице и заглянуть в ту камеру, где сидел Жаботинский со своими 19 товарищами по иерусалимской самообороне. Еще в Польше полюбилась ему фотография, на которой изображен «Рош Бейтар» у решетчатого окна камеры, и снова Шломо благословил судьбу, приведшую его в чудесную Галилею, овеянную красотой геройства предков. Со дня нелегального приезда в Страну Израиля вращалась жизнь Шломо вокруг романтики жизни Иосифа Трумпельдора, его гибели в Тель-Хай, и камеры в Ако, где сидел Жаботинский.

Когда Шломо бен-Иосеф остался один в камере смертников, его взгляд обратился в конец коридора к той черной двери, за которой была камера казни. Каждый заключенный знал наизусть порядок казни. Осужденного за день до казни взвешивают и в течение 24 часов на веревке, предназначенной для него, висит мешок с песком, соответствующий весу жертвы — веревка не должна оборваться. Каждому заключенному — своя веревка, так предписывает закон. Но с течением времени англичане нарушают это предписание, и на одной веревке вешают многих. Ноги и руки осужденного сковывают и одевают на его шею петлю. С десяток человек помогают палачу — офицеры, сержанты, полицейские. Ими командует сам начальник тюрьмы, и ему же отведена главная роль: он нажимает на ручку крана, открывающего двухстворчатую дверь под ногами осужденного. Тело падает в пространство комнаты, находящейся под полом. Считанные секунды бьется осужденный между жизнью и смертью, Он не видит всех приготовлений к казни: перед тем, как ввести его в камеру смерти, на его голову одевают черный мешок. Осужденный одет в свою собственную одежду, которую ему возвращают перед казнью взамен пурпурной одежды смертника. Это тоже делается согласно предписанию закона: власти готовы предоставить осужденному веревку, но не одежду — она еще пригодится другим. По закону казнь должна проводиться по вторникам в 8 часов утра. Но сыны Альбиона не останавливаются перед повешением в любой час ночи, даже не сообщив осужденным о приближении их последнего часа. По закону разрешается вешать только одного человека в день, и тело его должно длительное время оставаться на веревке — пока врач не констатирует смерть.

Английский полицейский часто заглядывает в глазок камеры Шломо. Писать записки и передавать в другие камеры товарищам строго запрещено. Но этот приговоренный к смерти юноша вызывает в полицейском уважение, и он не мешает ему писать. Бен-Иосеф спокойно сидит, погруженный в мир своих мыслей, отрешенный от происходящего вокруг него, подобно принцу, изгнанному на одинокий остров, но не склонившемуся перед победителями. Он думает о друзьях на свободе, о тех, кто сделает выводы из его поступка. Шломо пишет письмо друзьям из «Кена» — «гнезда» Бейтара в далеком Луцке.

— «Тель-Хай» [1], дорогие братья и сестры!

Завтра я умру. И все же я счастлив. Все свои силы я отдал Бейтару, и теперь мне выпала честь быть первым бейтаристом на виселице. Я горд этим и рад. Жаль, что не могу свободно писать вам. Арабский надзиратель крутится поблизости. Это второе письмо, которое я пишу вам. Дойдут ли они? Я верю, что вы будете гордиться мной и пойдете вперед. Ибо воистину стоит умереть за Бейтар. Я знаю, что после моей смерти больше не будут сдерживаться.

Бен-Иосеф

Я иду на казнь. Но я не жалею об этом. Почему? Ибо я умираю за Родину.

Шломо бен-Иосеф

Авраама Шейна, которого перевели из камеры смертников за четыре дня перед казнью, Шломо просит передать товарищам последнюю и единственную просьбу: отомстите!

На воле не хотят примириться с судьбой, решено попытаться спасти бен-Иосефа. Разработан план побега, согласно которому один из бойцов «Иргуна», переодетый раввином, пройдет в камеру Шломо и поменяется с ним ролями. В последнюю минуту власти обнаружат обман и накажут спасителя несколькими месяцами тюрьмы. Для выполнения плана требуется подкупить одного из офицеров охраны. Такой быстро нашелся и согласился помочь за 1000 фунтов. Но в последнюю минуту страх победил жажду наживы, и офицер не только отказался помочь, но и доложил обо всем начальству, которое немедленно усилило охрану камеры смертников…

Вторник, 28 июня 1938, последний день в жизни бен-Иосефа. Его навещают друзья. Он ничуть не изменился, все так же спокоен. Посетители взволнованы больше него. Шломо известный молчун, но тут в последний свой день он говорит с друзьями: «Я не надеялся приехать в страну… И все же перешел границу. Жил здесь нелегально, но умру в соответствии с законом… Говорят, что моя операция не удалась. Но, может быть, я послужу примером, и за мной придут другие, более удачливые… Израильская молодежь узнает, что Родину не покупают за деньги, а завоевывают кровью и борьбой… Передайте друзьям, что я не сделал этого, чтобы стать героем. А просто потому, что этого требовало от меня мое национальное чувство… Моя война окончена, но вы должны продолжать ее до победы».

Последние приготовления окончены. С восходом солнца на флагштоке над крепостью будет поднят черный флаг. Мешок с песком, равный весу бен-Иосефа готов к испытанию веревки. С наступлением последнего вечера беспокойство охватывает всех заключенных, даже арабских. В день казни двери камеры останутся закрытыми. Ведер не вынесут и после казни. Таков порядок. Неожиданное чувство братства охватывает всех заключенных — арабов и евреев. Ужас смерти сплачивает их всех против палача. Там на свободе беснуются арабские бандиты, убивая мирных жителей. А здесь в царстве смерти стерлись грани между нациями. Арабы научились уважать душевное мужество бен-Иосефа. Они не привыкли видеть юношу, так стойко встречающего смерть. Даже тюремные власти относятся к нему с преувеличенной вежливостью.

В полночь бен-Иосеф ложится спать, но в 2 он уже снова бодрствует. В 3 часа он просит стакан чаю. В 7 часов утра перед казнью, Шломо умывается и просит еще стакан чаю. Он чистит зубы и приготовляется к смерти. Он восходит на эшафот спокойно и с широко открытыми глазами. Никто из окружающих не замечает в нем и тени страха или беспокойства. Такой духовной силы, такой способности преодолеть страх последних минут никогда не видели приставленные к этому страшному месту надзиратели и офицеры. Спустя много месяцев они будут вспоминать этого парня из Рош-Пина. Сам начальник тюрьмы, исполнитель приговора, будет рассказывать о мужестве бен-Иосефа каждому гостю, который придет в царство ужаса. Он объяснит посетителю, что каждый араб, приговоренный к смерти рыдает и кричит от ужаса. Каждого из них приходится тащить к виселице почти в бессознательном состоянии, а он — израильский бунтарь, шел с высоко поднятой головой, гордо, с песней на устах… Когда полицейские хотели одеть ему на голову черный мешок, Шломо сказал им, что в этом нет необходимости — вид ужасного спектакля не пугает его. Но когда ему объяснили, что этого требует закон, он позволил одеть мешок, не сопротивляясь. При казни присутствовали начальник тюрьмы, несколько английских и арабских офицеров полиции, один еврей-офицер полиции Реувен Хазан. Он рассказывает:

— В день казни на дороге Хайфа — Ако были размещены усиленные патрули и был дан приказ задержать каждого еврея, который попытается попасть в Ако. Только шести бейтаристам из верхней Галилеи было разрешено ждать у ворот тюрьмы пока им не передадут тело казненного…

В 8 часов утра в его камеру вошел английский сержант Колтс. Приговоренный, улыбаясь, сделал несколько шагов ему навстречу. На него надели наручники и вывели из камеры. Он шел выпрямившись и пел одну из песен Бейтара — «Два берега у Иордана»[2].

…Звуки этого пения до сих пор звучат в моих ушах и волосы встают дыбом, когда я вспоминаю последние ужасные минуты… Когда на его голову надели мешок, он крикнул:

— «Да здравствует Жаботинский!»

У виселицы он стоял все так же прямо и спокойно и не переставал петь. Его голос был чист, и слова звучали четко и понятно… В последнюю секунду я вышел, я больше не владел собой…

В 9 часов утра процессия с телом тронулась из тюремного двора по направлению к Рош-Пина. В 2 часа пополудни тело бен-Иосефа было опущено в могилу, вырытую в каменистой почве кладбища в Рош-Пина. На тело, одетое в форму Бейтара, положили табличку с клятвой Бейтара — знак отличия и признание преданности идеалу. Казнь взволновала евреев во всем мире. Во многих странах были проведены демонстрации против англичан.

Среди многочисленных телеграмм, прибывших в адрес матери бен-Иосефа в польский городок Луцк, была и телеграмма Рош Бейтара из Лондона, где он тщетно добивался помилования или хотя бы отсрочки исполнения приговора.

«29.6.38. Уважаемая мадам Табачник.

Я не достоин того, чтобы такая возвышенная душа, как Ваш сын, умер с моим именем на устах. Но пока суждено мне жить, его имя будет в моем сердце, и те, которых я считаю больше его учениками, чем моими, будут указывать путь поколению.

С глубоким уважением.

Зеэв Жаботинский».

Трагедия бен-Иосефа повлияла на Рош Бейтара возможно больше, чем любое другое событие. Он чувствовал себя отцом, потерявшим любимого сына. Из случая в Рош-Пина Жаботинский сделал соответствующие выводы. В каждом революционном движении — и особенно в таком революционном движении, каким являлся Бейтар, созданный с целью возродить забытые народом ценности, — могут происходить идеологические взрывы, взрывы новых идей, взрывы снизу, иногда вопреки желанию руководства. В своей речи на всемирном съезде Бейтара в Варшаве в 1938 году Владимир Жаботинский сказал:

— «Чем больше я думаю о бен-Иосефе, тем яснее раскрывается передо мной сходство между ним и всем Бейтаром в целом… Я занимаюсь Бейтаром вот уже 15 лет, но когда сегодня с этой трибуны я вновь слышу вопрос, который задавали 15 лет назад: — что такое Бейтар? Я думаю, что и сегодня нет у меня ответа. Когда я пытаюсь проникнуть в сущность случившегося в Рош-Пина и того, что произошло всего несколько месяцев тому назад в Ако, и силюсь найти объяснение и понять: что изменилось? в чем разница между этой смертью и другими? — я не нахожу ответа. Я думаю, это явление останется загадкой для поколений, частью того скрытого величия, ради которого живет человек и во имя которого, вообще существует мироздание.

Один из моих английских друзей рассказал мне о беседе, состоявшейся у него с английским сержантом — свидетелем последней ночи бен-Иосефа. Он спросил полицейского: что удивило вас больше всего? Чем отличался парень из Рош-Пина от других? Ответ полицейского гласил: больше всего меня поразило то, что до последней минуты он не пренебрег тем, что называется „церемониалом“. Людей, шедших на эшафот с поднятой головой, я видел. Но каждый из них в свой последний час, когда исчезла последняя надежда, пренебрегал „церемониалом“. Какая разница, в какой позе я сижу: в той или иной? Все равно конец. Парень из Рош-Пина поразил меня тем, что не забыл о „церемониале“. Он думал о том, что скажет, что оденет. И в семь утра, в считанные минуты перед казнью, он чистил зубы. Такого соблюдения „церемониала“ мы еще никогда не видели. Человек, не отказавшийся от своей аристократичности, воистину венчан короной Давида, при свете солнца и во мгле сберег корону — и в этом урок… Он не склонил головы и не нарушал церемониала, положенного царскому сыну. Эта смерть важна своей красотой. И этого мы не забудем…

Мы не должны копаться в фактах: была или нет нарушена дисциплина; это не наше дело. Трое вышли в путь. Они не собирались убивать, и не убили. Они хотели прекратить положение, при котором можно проливать еврейскую кровь, и нельзя — не-еврейскую. Это недопустимое положение. И если требуется, то теперь, после свершившегося, я Рош Бейтара приказываю тебе бен-Иосеф и двум твоим товарищам выйти в путь и сделать то, что вы сделали.

Будь благословен бен-Иосеф, ты поступил правильно, ты выполнил мой приказ. Я посылаю тебе знак отличия…

На наше приветствие „Тель-Хай“ всегда отвечают „Тель-Хай!“ Но уже 10 недель в ответ на наше приветствие „Тель-Хай“ мне слышится ответ: „Эшафот“. Эшафот стал для нас святым… Тель-Хай и Эшафот — уроки победы и освобождения. Я глубоко убежден, что между Тель-Хай и эшафотом в этот момент борется группа молодежи, не знающая, кто они и кто во главе их. Им не от кого получать приказы и запреты. Их место пребывания между Тель-Хай и эшафотом. Кто знает, сколько из них падут в новом Тель-Хае или на эшафоте Ако… Не только серпом и деньгами, но и кровью возрождают страну, прежде всего — кровью, а уж потом — серпом и деньгами, ибо кровь восстания — роса, оплодотворяющая землю.

Бейтар, тяжелую ношу взвалила на тебя судьба. Печаль — твоя участь. Мужественно переноси ее».

В своей статье летом 1939 года Жаботинский писал: «Я не знал этого моего учителя. Возможно удостоился пожать его руку во время моего посещения Луцка.

Английское правительство убило его с единственной целью: запугать еврейскую молодежь. Оно намеревалось запугать, но на деле развеяло завесу страха, покрывавшую самое ужасное место — эшафот».

Одно из сказаний о погибших от рук римских легионеров повествует о том, что, когда раби Шимона бен-Гамлиеля и раби Исмаила первосвященника вели на казнь, раби Шимон плакал. Раби Исмаил сказал ему: «Юноша! Ты в двух шагах от лона праведников — и ты плачешь!» И раби Шимон ответил: «Мое сердце разрывается оттого, что я не могу понять, почему я погибаю…»

Шломо бен-Иосеф не уронил слезы, всходя на эшафот, ибо знал, за что умирает и что в смерти его есть смысл. Великий национальный поэт Ури Цви Гринберг писал о нем: «Мы говорим: благословенна Родина, породившая тебя! Мы говорим: счастлив, стоящий в тени твоей виселицы!.. Твоя виселица, воздвигнутая в Акко, превратилась в пылающий терновый куст, освещающий путь народу Израиля, молодежи Израиля — путь к национальному освобождению».

АВШАЛОМ ХАВИВ, ЯАКОВ ВАЙС И МЕИР НАКАР

В результате нападения на цитадель в Акко 4 мая 1947 года погибло 9 еврейских парней — освободителей и освобождаемых, трое были казнены, убит один араб, ранено 8 англичан и 251 заключенный — 41 еврей и 210 арабов — бежали, из них семь были позднее схвачены и возвращены в тюрьму. Но также, как об историческом значении падения Бастилии 14 июля 1789 года нельзя судить по цифровым данным — 83 убитых среди нападавших, один — среди защитников, и всего 7 освобожденных узников, также невозможно по данным о нападении на Акко представить себе всю его важность для дела независимости Еврейского Народа.

Эта операция венчала все боевые действия ЭЦеЛ. Впечатление, произведенное ею в мире, превзошло то, которое произвели взрыв гостиницы «Царь Давид» в июле 1946 года и офицерского клуба «Голдштейн» в марте 1947. Представители английских властей — как гражданских, так и военных — не могли себе представить, что нападение на эту древнюю крепость, в течение столетий не раз выдерживавшую осаду, может увенчаться успехом.

Не только блестящее проведение операции и мужество нападающих, но и романтика, окружавшая акскую цитадель, произвели огромное впечатление. Крепость с высокими и толстыми стенами была построена крестоносцами, и Наполеон безуспешно пытался штурмовать ее в 1799 году. То, что оказалось не под силу одному из величайших военных гениев совершили бойцы ЭЦеЛ! Англия была посрамлена. Передовицы английских газет писали, что мандатные власти в Палестине бессильны. Во время бурных дебатов в обоих палатах британского парламента неоднократно указывалось на беспомощность стотысячной британской армии в Палестине и на ее неспособность восстановить порядок. Консервативная пресса требовала передачи мандата ООН. Министр колоний Крич-Джонс, не в силах ответить на многочисленные вопросы, обещал сделать соответствующие выводы после окончания расследования, проводимого специальной комиссией. Через месяц Верховный Комиссар сэр Алан Канингэм в предоставленном отчете признавался: «Отщепенцы обучаются методам подпольной борьбы, применявшимся во время партизанской войны в Европе. Армия и полиция собственными силами не в состоянии предупредить нападений на штабы, мосты и правительственные учреждения».

Историк, который будет описывать процесс становления Еврейского Государства, назовет нападение на крепость Акко началом конца чужеземного владычества в стране.

Период с 4 мая по 31 июля 1947 года — день, когда были повешены два английских сержанта, — без сомнения, был самым бурным в истории войны Иргуна, начатой в январе 1944 года. События, следуя одно за другим, углубляли пропасть между властями и еврейским населением — нападения, аресты, суды, похищения, повешения и контрповешения должны были привести к кризису. Настало время решать. И англичане, действительно, решили: покинуть страну во что бы то ни стало, каким бы ни было решение ООН.

В центре этой бури были трое последних из взошедших на эшафот — Авшалом Хавив, Яаков Вайс и Меир Накар.

В листовке Иргуна говорилось: «Среди бела дня в Акко, население которого состоит целиком из арабов и который окружен со всех сторон военными лагерями врага, наши солдаты атаковали древнюю крепость, охраняемую сотнями полицейских, и освободили десятки испытанных бойцов из долгого плена.»

Это не было «акцией самоубийц», как считали те, кто привык к кабинетным удобствам и в своей преступной слепоте вел народ к гибели. Это была акция освобождения, продуманная до мельчайших деталей. Не «самоубийство», не «демонстрация» и не взрыв страстей заключенных, которым надоела тюрьма. Нападение на тюрьму Акко было запланировано в тесном сотрудничестве с заключенными бойцами Иргуна. В нем принимало участие 20 нападающих под командованием Шимшона — Дова Коэна. Еще 10 парней прикрывали операцию с тыла, на некотором расстоянии от города.

С волнением ждали заключенные, которые должны были принять участие в операции, приближения назначенного часа — 4 часа пополудни. (Согласно плану только три небольшие группы заключенных должны были быть освобождены, они должны были изнутри взорвать двое железных ворот и добраться до места прорыва в тюремной стене.) Наконец до них донеслось стрекотание мотора автомобиля. «Это они!» Через 45 секунд мощный взрыв сотрясает тюрьму и его эхо разносится по всей окрестности. Стена взорвана, все идет по плану…

Нападающие прибыли, одетые в английскую форму. Они поднялись на крышу старой турецкой бани «Хамам эль-Паша», которая находилась около тюремной стены. Двое саперов поднимаются по приставным лестницам с крыши бани на стену, подвешивают за решетку бойницы взрывчатку и быстро спускаются. Услышав взрыв, освобождаемые поспешили взорвать двое железных ворот и пройти через проломы. Там их уже ждали три машины, чтобы доставить в безопасное укрытие. Трубач должен подать сигнал к отступлению.

Паника, возникшая в тюрьме не поддастся описанию. Арабские заключенные в ужасе метались по камерам. Они бросились к начальнику тюрьмы майору Чарлтону, чтобы убить его. Последний, чтобы спасти жизнь, крикнул арабам, что это евреи хотят их убить. Но еврейские заключенные были готовы и к этому; они закрылись в камерах и забаррикадировались матрасами. С трудом удалось объяснить арабам, что взрыв совершен в целях побега, никто не собирается причинять им вреда. Наконец они успокоились.

Нападению на Акскую крепость предшествовала тщательная разведка, обследован каждый английский наблюдательный пункт, проверена каждая тропинка и дорожка — нет ли где засады. Вокруг города были заложены мины, чтобы помешать подходу подкреплений англичан. На дороге Акко-Хайфа на такой мине подорвался джип, и пятеро английских солдат были ранены.

Но неожиданность поджидала со стороны моря. В этот жаркий воскресный день англичане купались. Услышав взрыв, солдаты поспешно оделись и, схватив оружие, бросились к ближайшему перекрестку и здесь залегли. Вначале, увидев приближавшихся нападающих в английской форме, солдаты растерялись, но, быстро поняв свою ошибку, открыли огонь по первой машине. Поспешивший на выручку Шимшон со своей группой, ехавший в джипе, послал Залмана Лифшица предупредить две оставшиеся машины об опасности. Около первой машины Лифшиц попал под сильный огонь и погиб. Шоферу не удалось развернуть машину и 13 бойцов были вынуждены выскочить из нее и разбежаться. Некоторые из них сразу были ранены. Шимшон открыл ответный огонь. Его джип был поврежден и вышел из строя. В это время приблизилась вторая машина, и под непрерывным огнем в нее переносили раненых. Тут и погиб Шимшон, одетый в форму капитана инженерных войск. Второй машине с 20 нападающими удалось по другой тропинке вырваться из города. Еще долго продолжалась погоня. Над схваченными ранеными англичане издевались и не оказывали медицинской помощи. Их доставили в тюрьму в Акко, где некоторые из них скончались от ран.

Первая ошибка была допущена еще до появления солдат. После выхода из пролома последнего беглеца сигнала к отступлению подано не было. И пятеро нападавших на своих постах напрасно ждали его. Трое — Авшалом Хавив, Яаков Вайс и Меир Накар были схвачены на посту номер 4 у арабского кладбища между зарослями кактуса. Двое остальных — Амнон Михаэли (Михалов) и Нахман Цитербаум — на посту 4-а в открытом поле за городом. Авшалом Хавив был ранен в голову.

В среду 28 мая в военном суде Иерусалима начался суд над пятью задержанными, которые встретили судей пением «Атиква». Трое из них — Хавив, Вайс и Накар — отказались признать полномочия английского суда и принять участие в ходе процесса, двое — Михаэли и Цитербаум — отрицали участие в операции и, следовательно, свою вину. Суд продолжался две недели и, заслушав 35 свидетелей обвинения, 10 июня предоставил последнее слово обвиняемым.

Иргун не ожидал окончания процесса. Урок, полученный внезапной казнью Грунера и товарищей, не прошел даром. 9 июня из общественного бассейна «Галей — Гил» в Рамат-Гане группой вооруженных пистолетами и автоматами юношей были уведены в неизвестном направлении два англичанина. Было совершенно ясно, что они послужат для ЭЦеЛ заложниками в случае, если обвиняемым будет вынесен смертный приговор. Однако уже на следующий день двое англичан были обнаружены, ибо «Хагана» оказала английской армии активную помощь в розысках. Охранявшие заложников бойцы Иргуна покинули их с приближением солдат. Похищенные англичане рассказали, что они были предупреждены о том, что, в случае казни арестованных за нападение на тюрьму Ако, будут повешены также и они.

Легко представить себе чувства пятерых заключенных, когда они узнали о похищении англичан, а затем об их освобождении при помощи «Хагана». «Да разве стоит бороться за такой народ, если между нами находятся братья, помогающие английским палачам!» — сказал Яаков Вайс, подавленный случившимся.

Суд продолжался: обсуждали возраст Амнона Михазли и Нахмана Цитербаума, которые утверждали, что им еще не исполнилось 18 лет. 16 июня 1947 года после предъявления свидетельств о рождении и заключений медицинских экспертов было объявлено решение суда: Хавив, Вайс и Накар приговариваются к смертной казни через повешение, Михазли и Цитербаум к пожизненному заключению. Пятеро обвиняемых встретили приговор спокойно и прежде, чем судьи успели покинуть зал заседания, спели национальный гимн.

 

Разными путями пришли трое приговоренных к смерти в национальное подполье. Авшалом Хавив, родился в Хайфе в 1926 году, и уже в школьные годы, под влиянием арабских погромов и казни Шломо бен-Иосефа примкнул к национально настроенным кругам, а затем и к ЭЦеЛ. Распространение пропагандистской литературы Иргуна среди учащихся в школе, в которой царили «левые» настроения, требовало большой осторожности и было связано с риском. Немногие товарищи знали о деятельности Авшалома. Тем же, которые состояли в рядах «Хагана» и уговаривали Авшалома присоединиться к ней, он отвечал, что «политика его не интересует». Кончив школу а 1944 году, он собирался поступить в Университет. Но для этого требовалось пройти обязательную годичную военную службу в рядах английской армии, Хагана или Пальмаха — Плугот Махац — Ударные отряды левого «пролетарского» крыла сионистского движения, созданные по образцу Красной Армии с комиссарами, носившими звание «политрук». Авшалом выбирает Пальмах и через год поступает в Иерусалимский университет. Теперь он снова принимает участие в операциях ЭЦеЛ. Первая — нападение на Иерусалимскую охранку — прошла успешно. Затем Авшалом принимал участие в организации взрывов в офицерском клубе «Гольдштейн» и в здании налогового управления в Иерусалиме, в закладке мины на дороге Иерусалим — Бейт-Лехем (Вифлием), на которой подорвалась передвижная радиоустановка с четырьмя солдатами, и во многих других диверсионных актах.

Во время взрыва в клубе «Гольдштейн» в Иерусалиме 1 марта 1947 года Авшалом отличился своей находчивостью и спокойствием. Его задание было «прикрыть» своим автоматом «Берн» троих «английских солдат» и «сержанта», которые проникли внутрь здания и заложили взрывчатку. Когда джип с английским патрулем приблизился к клубу, Авшалом, засевший за небольшим забором неподалеку от клуба, открыл огонь и одной очередью «успокоил» сразу всех трех солдат, сидевших в нем. Взрыв клуба «Гольдштейн» вновь показал беспомощность англичан и их неспособность поддержать порядок даже в районах с осадным положением. Авшалом Хавив был заместителем командира группы и инструктором группы девушек. Перед нападением на тюрьму в Ако, он проводил разведку в этом арабском городе.

 

Яаков Вайс родился 15 июля 1924 года в городе Новозамки в Чехословакии и восемь лет учился в гимназии с языком преподавания иврит в городе Мункач. В десятилетнем возрасте, будучи в первом классе гимназии, вступил в ряды Бейтара. Окончив в 1942 году гимназию, Яаков переезжает в Будапешт и начинает работать на заводе точной механики. В 1944 году он с фальшивыми документами на имя христианина Георга Кошица принимает активное участие в операциях, организованных Бейтаром, целью которых было — спасти как можно большее число евреев от нацистской угрозы. Одним из последних покинул Яаков Венгрию и добрался до Швейцарии. И только 2 сентября 1945 года прибыл к берегам Палестины и вместе с еще 200 нелегальными иммигрантами был заключен англичанами в лагерь Атлит, из которого в результате нападения еврейских бойцов 16 октября 1946 года он был освобожден. Он живет в Хайфе у родственника, затем переезжает в Натанию, где встречается с товарищами по Бейтару из Мункача и Будапешта и вступает в Иргун. Он участвует в нападении на курорт для английских солдат в Натании, во взрыве моста по дороге на Бейт-Лид, в обстреле поезда в Зихрон-Яакове. После ввода в Тель-Авиве и Иерусалиме осадного положения ЭЦеЛ усилил свою деятельность в других городах, чтобы доказать англичанам неэффективность принятых ими мер. Яков участвует в нападениях на военные лагеря оккупантов. Его последней боевой операцией было нападение на Акскую цитадель.

 

Меир Накар родился 16 июня 1926 года в Иерусалиме. Его родители прибыли в страну из Багдада в 1924 году. В 13 лет Меир вступил в Бейтар в Иерусалиме. В 1942 году, подделав дату рождения, был принят на военную службу и почти четыре года служил в английской армии в Египте, на Кипре и в Греции.

В конце 1945 года Меир демобилизовался и вступил в Иргун. Свое первое задание ему выполнить не удалось. Он должен был подложить огромную мину под скамью, на которой во время футбольного матча на стадионе в Талпиот в Иерусалиме должен был сидеть Верховный комиссар Палестины. Один из арабских служителей стадиона заподозрил что-то и попытался задержать Меира. Лишь вмешательство оказавшегося поблизости «английского полицейского» — Авшалома Хавива — спасло Меира. Во время взрыва клуба «Гольдштейн» Меир обеспечивал тыл — перекрыл улицу горящим потоком нефти.

 

16 июня 1947 года трое еврейских парней были приговорены к смерти. В этот же день в Иерусалиме состоялось первое заседание специальной комиссии ООН для Палестины. Комиссия была создана по просьбе Бовина — Британия призналась в своем поражении. Генеральная Ассамблея назначила международную комиссию из 11 членов — представителей различных государств. Председатель комиссии судья Эмиль Сандетром обратился по радио Иерусалима ко всем заинтересованным сторонам соблюдать «перемирие», чтобы дать возможность комиссии работать в нормальных условиях. Поскольку это обращение касалось и английских властей, ЭЦеЛ и ЛеХИ решили откликнуться на призыв Сандетрома, что возводило борющееся подполье в статус равноправного партнера Британии. Одновременно ЭЦеЛ обратился к комиссии ООН с просьбой добиться смягчения приговора трем пленным бойцам.

18 июня верховные раввины Герцог и Узиель обратились к Верховному Комиссару с просьбой о помиловании Хавива, Вайса и Накара. С такой же просьбой обратился Председатель Еврейского Агентства — Сохнута Давид Бен-Гурион. Его аргумент: «1. Смертные приговоры только усиливают террор; 2. Организованное еврейское население страны проводит ряд мероприятий по борьбе с террором и добилась некоторых успехов, но приведение приговора в исполнение может только повредить этой борьбе».

Евреи, спасенные Яаковым Вайсом от гибели в нацистской Европе, также требовали помилования. Объединение выходцев из Чехословакии в Хайфе обратилось к президенту Чехословацкой Республики Эдуарду Бенешу и министру иностранных дел Яну Масарику с просьбой облегчить участь Яакова Вайса, который был офицером чешского подполья и спас от смерти сотни евреев.

Просьбы о помиловании поступали непрерывным потоком, но англичане оставались к ним глухи.

22 июня ЭЦеЛ совершил неудавшуюся попытку похитить в Иерусалиме английского офицера. Через три дня была предпринята вторая подобная неудавшаяся попытка. 8 июля командующий английскими войсками в Палестине генерал Мак Милан утвердил смертный приговор. За несколько дней до этого в Италии другой британский, генерал сэр Джон Гардинг смягчил приговор трем нацистам (Кессельринг, фон Макензен и Мелцер), виновным в убийстве 330 итальянцев. Проявить подобный либерализм к еврейским бойцам англичане, разумеется, не собирались.

Дата казни не была объявлена. Не желая быть застигнутым врасплох, как Грунер и его товарищи, трое осужденных просили передать раввину Арье Левину, любимому раввину всех заключенных, что они просят его быть с ними в последние минуты перед казнью и принять их исповедь.

Времени оставалось мало. Иргун должен был спешить. 11 июля вечером в Натании были задержаны и увезены в неизвестном направлении два английских сержанта службы безопасности Мартин и Пейс. Это событие стало поворотным пунктом в истории английской власти в Стране Израиля. По единодушному мнению всех наблюдателей именно эта акция ЭЦеЛ, больше чем все другие, повлияла на решение англичан оставить страну. Общественное мнение Англии еще никогда не было так едино — нужно своевременно покинуть страну

В Натании и окрестностях было введено осадное положение и две недели подряд армия проводила повальные обыски в тщетной попытке обнаружить сержантов-заложников. После срочных консультаций с Лондоном было решено не уступать ультиматуму ЭЦеЛ. Кабинет министров Великобритании собрался на специальное заседание, посвященное похищению сержантов. В обоих палатах парламента раздавались требования применить самые суровые меры против еврейских повстанцев.

В понедельник поздно вечером радио передало сообщение властей. «Казнь трех террористов, приговоренных военным судом 16 июня 1947 года состоится завтра 29 июля 1947 года. Имена осужденных: Меир бен-Кадури Накар, Яаков бен-Иосеф Вайс, Авшалом бен-Элиезер Хавив».

В эту ночь трое еврейских бойцов с гордо поднятой головой и пением «Атиква» взошли на эшафот. Все еврейские заключенные тюрьмы присоединялись к пению каждого идущего на казнь и трижды, разорвав ночную мглу, сотрясало здание тюрьмы мощное:

Еще не потеряна надежда.
Наша двухтысячелетняя надежда
Быть свободным народом в нашей стране,
Страна Сиона и Иерусалима.

Наутро тела мучеников были переданы родственникам и преданы земле на городском кладбище Цфата, рядом с могилами Грунера, Элкахи, Дрезнера и Кашани.

На следующий день 31 июля Иргун Цваи Леуми сообщил о казни двух сержантов, совершенной на рассвете. В это время в Стране Израиля еще находились 100.000 английских солдат. Но 29 июля вместе с провалившимися под ногами казнимых патриотов дверцами люка рухнули опоры английской власти.

* * *

Их двенадцать — двенадцать святых и чистых душ, принесших себя в жертву во имя Родины. 12 звезд на дороге борьбы за свободу народа.

Десятки тысяч сынов Израиля проходят перед их могилами: в Рош-Пина, на горе Герцля, на Оливковой горе в Иерусалиме и в Цфате. О них говорят: «Вы завещали нам независимость. Благодаря вам вечно будет жить Народ!»

Примечания

1

«Тель-Хай!» (Холм жизни — иврит) — название места в Галлилее, где в 1920 году пал в бою Иосиф Трумпельдор. Эти слова стали приветствием членов Бейтара.

(обратно)

2

«Два берега у Иордана — и тот, и другой принадлежат нам» — песня, написанная Владимиром Жаботинским.

Оригинал

Опубликовано 01.05.2017  21:07

פרסום 01.05.2017 21:07

НАД БУГОМ. История евреев Бреста.

Брест, Брест-Литовск… Услышав это слово, ухо слегка настораживается – Брестская крепость, Брестская уния, Брестский мир, брестская таможня, наконец, – знакомые названия… Но известно и другое имя древнего поселения в излучине Западного Буга – Берестье. А также еврейское название города – Бриск, сохранившееся в фамилиях его уроженцев, брискеров.

– …А что еще есть в городе Брест-Литовске?

– Он, наверное, старинный? –

как можно увесистее спросил Коля.

– Ну, если судить по количеству евреев, то он таки ровесник

Иерусалиму…

Борис Васильев

(«В списках не значился»)

Здесь, на берегу Западного Буга, в Х–ХI вв. начали селиться евреи. Первое письменное свидетельство о пребывании евреев на белорусской земле – грамота, дарованная брестским евреям князем Гродненским и Трокским Витовтом (Витаутасом) в 1388 году в Луцке. Она регулировала порядок рассмотрения судебных дел между христианами и евреями, уравнивала евреев в правовом отношении с представителями других вероисповеданий (например, христианин за уголовное преступление против еврея карался, как за преступление против шляхтича). Также грамота регулировала тяжбы между самими евреями – их дела рассматривались в специальных еврейских судах, бейс-динах, согласно еврейскому праву. Кроме того, евреи наделялись некоторыми льготами.

Известно также, что в 1411 году князь Витовт велел отпустить бесплатно глину и кирпич брестским евреям на строительство синагоги.

Именно здесь до XVI века находилась самая крупная в Европе иудейская община: по мнению историка Марка Вишницера, на протяжении трех веков Брест-Литовск был самым крупным центром литовско-белорусского еврейства.

Евреи Брест-Литовска (или же Бриск де Лита) играли важную роль в экономике Белоруссии. Многие из брискеров были откупщиками налогов и зажиточными купцами.

Для прочтения всего материала, кликнуть на текст.

Еврейские корни Владимира Высоцкого

Юлия Меламед

melamed01  Таки Высоцкий

25.01.2013

 

«А не пора ли нам взяться за Владимира нашего Семеновича?» — подумали евреи. И взялись. Все-таки 75. Пора расставить точки над i.


И выяснилось, что дедушка — тоже Владимир Семенович Высоцкий — был на самом деле Вольфом Шлиомовичем Высоцким, имел три высших образования, владел тремя языками, сделал детям брит-милу, а бабка, Дарья Алексеевна, была на самом деле Деборой Евсеевной (да еще и Бронштейн). Говорили в семье на идиш. Род Высоцких происходит из местечка Селец, что под Брестом.

Прадеды — Шлёмо Высоцкий, Лейба Бульковштейн и Мордко Бронштейн — а также двоюродный дед Лион были людьми набожными, ходили, разумеется, в синагогу, вставая для этого в шесть утра.

В советские времена отец Высоцкого, чистокровный обрезанный еврей, от еврейства дистанцировался, да и сам поэт свою кровь не особенно ощущал, врать не буду. Написал только однажды в шутку: «Жили-были евреи Высоцкие / Неизвестные в высших кругах».

 

Наташа (Наама) Высоцкая (внучка) вышла замуж за хабадника Шломо Теплицкого — под хупой, все как положено. Видать, Шлёмо Высоцкий, праведник был, не зря так много молился. Споткнулась еврейская кровь об СССР, как о камешек, и потекла дальше.

Однако Высоцким их еврейство аукнулось. Сын Владимира Высоцкого, Аркадий, женился на еврейке, нажил детей, хотя потом и развелся. Дети эти вместе с мамой уехали в Соединенные Штаты и там стали религиозными евреями. Недавно Наташа (Наама) Высоцкая (внучка) вышла замуж за хабадника Шломо Теплицкого — под хупой, все как положено. Видать, Шлёмо Высоцкий, праведник был, не зря так много молился. Споткнулась еврейская кровь об СССР, как о камешек, и потекла дальше.

Оказалось, что было про «то» хорошо известно, не афишировалось только. Но для «Пугачева» (не Любимовского, а фильма по сценарию Володарского) кандидатуру Высоцкого на главную роль завернули с показательной формулировкой: «Не будет того, чтобы роль русского героя Емельяна Пугачева исполнил еврей!»

 

Забавно попалась на этой теме Зоя Богуславская (хорошо знавшая поэта), когда в фильме «Андрей и Зоя» сказала про Высоцкого, что он был «интеллигентный мальчик из интеллигентной еврейской семьи». Никак с его талантом она это не связывала, а связала как-то с порядочностью. Но что-то такое читалось между строк, что-то такое всем будто бы послышалось, и автор фильма не удержался и задал-таки этот вопрос прямо на камеру, а потом и не вырезал при монтаже:
— Вы что, хотите сказать, что талантливый человек обязательно должен иметь еврейскую кровь?
— Не обязательно, — удивилась в свою очередь Богуславская, — вот у Пушкина была арапская. Тоже сошло.
За это ироничное «сошло» отдельное спасибо Зое Борисовне, но вопрос за кадром запомнился даже больше…

Чувствовал ли себя евреем сам Высоцкий? Не похоже. Правда, Ирэна Алексеевна Высоцкая, двоюродная сестра поэта, писала: «Мы с Володей много говорили о нашем еврействе». Но до чего договорились, неизвестно. Неоткуда было взяться еврейским переживаниям, если на то пошло. Отец поэта (с которым у сына близких отношений не сложилось) — человек советский, кадровый военный, о своей национальности не заикался.

И если поэтическому творчеству еврейская кровь помогла, то еврейскому самоосознанию — не особенно. В любом случае, поэт был евреем негалахическим.

 

Объявить, что Высоцкий — еврей — это как-то неприлично и даже кощунственно. И опасно. В глубинке можно и промеж глаз получить за подобные шуточки (если сообщить, например, похожую сплетню про Иисуса).

Это факты. Теперь мифология и бизнес. Факт еврейства Высоцкого известен мало. Можно допустить, что он скрывался и скрывается вполне намеренно. Для статуса русского национального гения подмоченная биография ни к чему. Тем более, что теперь идол приносит большие доходы. Над его биографией теперь будут работать старательно. А кто вякнет не в тему — могут и по рукам. Раз уж сам Первый канал над имиджем трудится. Что идет в ход, что нет — проверяется. Что работает, что не работает. Какая деталь личности и жизни конвертируется в прибыль — а какую лучше забыть. Высоцкий догадывался, что его после смерти будут так или иначе кантовать: «Мой отчаяньем сорванный голос современные средства науки превратили в приятный фальцет». И это тоже… Алкоголь работает на образ? Работает! Хороший друг? Работает! Донжуан? Тоже! Папа-еврей? Папа — еврей?! Объявить, что Высоцкий — еврей — это как-то неприлично и даже кощунственно. И опасно. В глубинке можно и промеж глаз получить за подобные шуточки (если сообщить, например, похожую сплетню про Иисуса).

Вот Бориса Абрамовича Березовского (хоть он, как и Высоцкий, еврей только по папе, да еще и крещеный) русский человек считает евреем и разубедить его в этом можно будет тогда, когда съест колбаса человека.

Или Виктора Феликсовича Вексельберга, тоже еврея по папе. Потому что чужие они нам. А Высоцкий — это же наше, родное. Принять этот факт в биографии Владимира Семеновича общество не готово.

Но в общем, русские правы. Так или иначе, Высоцкий лучше всех выразил советскую эпоху и русский характер. И хотя у русской культуры его никто не отнимает (да и пытаться не следует), но и вворачивать, что он наполовину еврей (испортив всем праздник), — как-то бесчеловечно. Вот евреи — вечно им чего-нибудь присвоить надо. Бывают же люди, до чужого добра жадные! А тут под шумок 75-летия вознамерились целого русского гения уворовать! Ша, ша! Уже никто никуда не идет! Мама Высоцкого, Нина Максимовна Серегина, переводчица, происходила из русских крестьян.

Автор о себе:
Режиссер, сценарист, журналист. Сняла около 30 документалок. Не без международных призов. Нью-Йорк, в частности, признал мою работу «лучшим историческим фильмом». Короткометражка «Один» выиграла в 2011 году на Шанхайском международном кинофестивале. Работала на всех федеральных каналах отечественного телевидения в наши лучшие с ним годы. По базовому образованию логопед. Написаны роман и повесть. Роман «В ночь с понедельника на пятницу» можно выловить в Интернете. Училась в Еврейском университете в Москве. В Израиль езжу каждый год. Как год проходит — подступает тоска, и билет как-то сам покупается: значит, пора.
Мнение редакции и автора могут не совпадать
jewish.ru

Гарри Каспаров Высоцкий 25 января 2013, 11:10

  • Сегодня я мог бы часами увлеченно рассуждать о феномене Высоцкого, но написать лучше, чем мне посчастливилось тогда, четверть века назад, всё равно не смогу. Это был мощный эмоциональный выплеск: «Десант в бессмертие» я написал за день и ночь, буквально на одном дыхании.Из сборника статей «Высоцкий: я, конечно, вернусь» под редакцией Натальи Крымовой, 1987 год
    Гарри Каспаров. Десант в бессмертие
Видел я все дела, какие делаются под солнцем,
И вот все — суета и томление духа!
Экклезиаст I, 14
Я уйду и скажу, что не все суета.
В. Высоцкий

Опубликовано 25.01.2013  9:07

***

10:00 , 06 августа 2016

Высоцкий. Глава 23. «Но огромное это светило, к сожалению, было еврей…»

Автор текста: Антон Орехъ: слушать

2531868
Школа-студия МХАТ, 1959 год

Для нормального человека естественно интересоваться своим происхождением, своими предками, историей своего народа.

2534638
25 июля 1938 года. Володе Высоцкому — полгода

Странно другое: когда происхождением человека начинают интересоваться посторонние и на основании его принадлежности к той или иной нации делают выводы и о самом человеке и о его делах.

2531092
Евгения Лихалатова, Владимир Высоцкий, Семен Высоцкий. Эберсвальде, Германия 1947 год. Фото Алексея Высоцкого

Еврейские корни Владимира Высоцкого уже много лет служат почвой для непонятных споров и нелепых выводов, хотя никакого секрета или чего-то необычного в его биографии нет.

2534654
Семён и Алексей Высоцкие с жёнами и детьми, Германия, Ратенов, 1947 год

2534654
Письмо Володи Высоцкого Нине Максимовне

Совсем молодой еще Высоцкий написал в одном из набросков:
В дни, когда все устои уродские
Превращались под силою в прах,
В Риме жили евреи Высоцкие,
Неизвестные в высших кругах.

2531110
Страница из тетради времен учебы в Школе-студии МХАТ, март 1957 года

Конечно, в Риме Высоцкие не жили – это художественный образ, но вообще считается, что предки Владимира Семеновича были из местечка Селец, недалеко от Брест-Литовска.

2534626

2534622

Высоцковеды подробно проследили его родословную и всех родственников по отцу: от деда, практически полного тёзки поэта – Вольфа Шлиомовича Высоцкого до прапрадедов Акима Райха и Мордехая Бронштейна.

2535314

2535314
Записи о рождении Вольфа и его жены Деборы

2534642
Вольф Высоцкий. Фотография с сургучной печатью коммерческого института

И нельзя сказать, что сам Высоцкий относился к своему происхождению безразлично.
Двоюродная сестра, Ирэна Высоцкая, вспоминала, что «конечно, мы с Володей много говорили о нашем еврействе». Он с детства знал разные еврейские словечки и забавные выражения, а поскольку дядя Алексей Владимирович и отец еще и пели иногда еврейские песни, то и сам отдал должное фольклору.

2534644

Владимир Высоцкий, «Здравствуйте, мое почтенье…»: слушать (автор неизвестен)

Это запись 1963 года с пленок Семена Владимировича Высоцкого.
Здесь Высоцкий, между прочим, в канонический текст вставил еще и Вэлвэла – то есть собственного деда.

2534620

2534624
Алексей и Семён Высоцкие. Семён в кителе Алексея. Снимок предназначен для родителей. Германия, 1945 год

Но через год в письме жене, Людмиле Абрамовой, Володя напишет, что «стал похож на русского вахлака, от еврейства не осталось и следа».
Однако в том же 1964 году Владимир Высоцкий спел у Валерия Синельщикова знаменитую песню о еврейском вопросе в СССР.

Владимир Высоцкий, «Антисемиты»: слушать

В советском паспорте была так называемая «пятая графа».
Там в обязательном порядке указывалась национальность человека.

2532630
Паспорт советского образца

Однако когда говорили про «пятый пункт», почти всегда подразумевалось, что речь идет о евреях.
И этот «пятый пункт» испортил жизнь и карьеру многим достойным людям. Потому что при официально провозглашенном интернационализме существовали негласные квоты для евреев. Они не могли занимать определенные должности, учиться в определенных вузах и вообще считались людьми подозрительными.

В 1968 году Высоцкий исполнил песню, посвященную своему хорошему знакомому, выдающемуся нейрохирургу Эдуарду Израилевичу Канделю.

Владимир Высоцкий, «Он был хирургом, даже нейро…»: слушать

Эта запись сделана 22 мая 1968-го в Киеве, у Григория Лубенца.

2535374
Авторская правка машинописного текста песни «Он был хирургом…» в сборнике Александра Репникова.
Из архива Сергея Жильцова

2536866
Эдуард Кандель

Еще одна песня, к сожалению так и осталась у Высоцкого не законченной, в виде наброска. Но эти два четверостишия получились очень красноречивыми.

Владимир Высоцкий, «И Фюрер кричал, от завода бледнея…»: слушать

Впрочем, про евреев или Израиль Высоцкий пел не только в социальном и даже отчасти политическом смысле.

2531906
Выступление в МВТУ им. Баумана, 26 марта 1979 года. Фото Николая Демчука

2531906
Выступление в МВТУ им. Баумана, 26 марта 1979 года. Фото Николая Демчука

Знаменитая «Лекция о международном положении» – песня шуточная. Хотя, когда речь заходила о враждебном государстве Израиль и его вождях, советским людям даже шутить не полагалось. Там все было серьезно.

2531906
Выступление в МВТУ им. Баумана, 26 марта 1979 года. Фото Николая Демчука

МВТУ имени Баумана, 26 марта 1979 года:

Владимир Высоцкий, «Лекция о международном положении…»: слушать

2531918
Автограф на память. МВТУ им. Баумана, 26 марта 1979 года. Фото Николая Демчука

2535322

2535322
Автограф песни «Я вам, ребята…» ( РГАЛИ — ф.3004 оп.1 ед хр. 88 л. 1 и л.1 об. )
Сергей Жильцов: «Высоцкий про Римского Папу (злободневное)»

Лекции о международном положении были разновидностью просветительской пропаганды для широких масс.
Люди собирались в зале, а лектор объяснял им текущий момент и политику партии по международным вопросам.

2531918
Автограф на память. МВТУ им. Баумана, 26 марта 1979 года. Фото Николая Демчука

Эта песня из числа тех, которые в наше время уже требуют отдельных пояснений.
Римский Папа «из поляков из славян» – это в будущем один из величайших понтификов в истории Иоанн Павел II.

2534598
Иоанн Павел II

А иранского шаха Мохаммеда Резу Пехлеви незадолго до того свергла исламская революция, которую возглавлял аятолла Хомейни.

2534614
Мохаммед Реза Пехлеви

2534578
Аятолла Хомейни

Далеко не каждый помнит, что Голда Меир – это премьер-министр Израиля и к тому же вообще женщина.

2534588
Голда Меир

Что Моше Даян был министром обороны и одним из тех, кто и олицетворял для советских людей «израильскую военщину» – и у него действительно не было одного глаза.

2534616
Моше Даян

Онассис – это греческий миллиардер, который женился на вдове Джона Кеннеди Жаклин, она же Джеки, она же Жаки.

2534590
Жаклин Кеннеди

А вообще эта песня имела несколько вариантов текста: слушать

Это вариант Высоцкий исполнил в тот же день и тоже, в Бауманке.
Там было три выступления подряд, и все три раза Владимир Семеныч исполнял разные варианты теста. А Банда Четырех, кстати, – это жена Мао Цзэдуна и трое его сподвижников, пытавшихся взять власть после смерти Мао.

2534584
«Банда четырех»

На третьем концерте в Бауманском Высоцкий вспомнил заодно и Менахема Бегина, тоже израильского премьера, успевшего посидеть в советском лагере в 40-е годы, а родившегося, к слову, в Брест-Литовске.

2534612
Менахем Бегин

То есть они с Высоцким в некотором смысле земляки.

Ну, и еще один вариант «Лекции о международном положении» – уже в записи Вадима Туманова.
Это январь 1979 года. Самое раннее из известных сохранившихся исполнений:слушать


Москва, учебная телестудия Факультета журналистики МГУ, май 1979 года. Съёмка Юрия Дроздова для Уоррена Битти

Но в принципе, когда говорят о еврейской теме в творчестве Владимира Высоцкого, то большинство наверняка вспоминает ту песню, которую вы услышите сейчас.
Это концерт в московском Театре кукол, декабрь 1973 года.

Владимир Высоцкий, «Мишка Шифман»: слушать

2535324
Автограф песни «Мишка Шифман» ( черновик — РГАЛИ — ф. 3004 оп.03 ед.хр.7 л.1 )

Я благодарю за помощь в подготовке этой программы Александра Свердлина и наших друзей из Творческого объединения «Ракурс» Олега Васина, Валерия Басина, Игоря Рахманова, Александра Петракова и Александра Ковановского.

С конца 60-х до начала 80-х из Советского Союза в Израиль уехало более ста тысяч евреев.
Но Владимир Высоцкий никогда всерьез не говорил о желании куда-то уехать, тем более уехать в Израиль. Хотя возможность остаться за границей была у него неоднократно. Но он всегда чувствовал себя русским поэтом и без своей страны себя не представлял.

2531918
После концерта. МВТУ им. Баумана, 26 марта 1979 года. Фото Николая Демчука

При подготовке программы использованы:
– фотографии из архивов Сергея Алексеева, Олега Васина и Творческого объединения «Ракурс»;
– фонограммы из архивов Александра Петракова, Валерия и Владимира Басиных;
– автографы из архивов Сергея Жильцова и Юрия Гурова;
— статья Геннадия Брука и Виталия Хазанского «Высоцкий и еврейский мир»;
— статья Сергея Удачина «Родословная Владимира Высоцкого».

Бонусы:

1) «Мы раз пошли на дело – я и Рабинович…» слушать (из архивов Семёна Владимировича Высоцкого, 1963 год)
2) Песенка про жену Мамы Дзэ-дуна слушать (неизвестное публичное выступление, 1967 год)
3) Песенка о слухах слушать (Переделкино, у Юрия Королёва, 1970 год)
4) Лекция о международном положении слушать (у Вадима Туманова, январь-февраль 1979 года)

Добавлено 7.08.2016  21:12